Дорога в Сен-Мало была долгой, и предусмотрительный кладовщик в Штральзунде выдал Герхарду Герберу и его десяти товарищам, будущим минерам, колбасы и хлеба на целых два дня. Действительно, уже в Гамбурге пришлось прождать несколько часов встречного поезда, в Кельне сделали пересадку, а в Версале остановились на ночлег в казармах вермахта. И вот они достигли конечного пункта своего путешествия — маленького морского порта, зажатого между Бретанью и Нормандией.

Молодые люди надеялись увидеть оживленный портовый город с интенсивным движением и людской суетой, но были крайне разочарованы: жизнь здесь словно замерла, на улицах лишь изредка появлялись грузовики вермахта, иногда с грохотом проезжал конный экипаж. На просторной стоянке перед вокзалом припарковались два допотопных автомобиля с проржавевшими кузовами. Витрины многих магазинов были забиты досками. Теперь только по рекламам можно было судить, где продавались галантерейные товары, а где фотоаппараты и автомашины. Табачные ларьки тоже не работали, поскольку население не получало талонов на табак. Гербер заметил, как одна элегантно одетая дама быстро нагнулась на середине улицы, чтобы поднять окурок сигареты.

В городе матросам встречались в основном пожилые французы в жалких поношенных костюмах: их лица выглядели угрюмыми и неприветливыми. Война разбросала французскую молодежь по всему свету. Одних, кто раньше служил в армии, загнали в концентрационные лагеря рейха, других насильственно вывезли на принудительные работы в Германию. Много молодых людей ушло в лес к маки.

Улицы были грязные, мусор не убирался, в сточных канавах скопилась масса всяких отбросов и хлама. Почему не поддерживается порядок? Где транспорт для вывоза мусора? Вся эта неприглядная картина угнетающе подействовала на молодых матросов. Они совсем иначе представляли свое вступление во Францию, где, как им казалось, они могли бы пожить как боги.

Внимание матросов привлекло роскошное здание казино, на котором висела деревянная табличка с надписью на немецком и французском языках: «Солдатское общежитие вермахта. Вход штатским воспрещен». Затем они вышли к огромному комплексу зданий — казармам имени Клаузевица, охранявшимся часовыми в стальных касках. Молодые люди нашли все это совершенно нормальным, ведь Франция капитулировала, и ее северо-западная часть была оккупирована немецкими войсками. Вполне естественным казалось и то, что перед германскими казармами стояли германские часовые, а в Шербуре, Бресте, Гавре и Сен-Мало спешили к своим подразделениям и кораблям германские матросы.

Жители Сен-Мало веками зарабатывали себе на жизнь рыболовством и торговлей, правда, не брезговали и морским разбоем. Город рос и развивался, строились школы и церкви, сооружались промышленные предприятия. Он располагался в удобном и живописном месте с хорошей естественной защитой. В двадцатом столетии люди оценили живописность окрестностей Сен-Мало и он стал курортом. О напряженной жизни порта и бойкой торговле в прежние времена свидетельствовали лишь портальные краны, выстроившиеся на пирсе в длинный ряд. Теперь здесь пестрели минные заградители, торпедные катера, а также рыболовные суда, приспособленные для военных целей. Война определяла сейчас не только облик порта, но и всего города. Всюду мелькали фигуры солдат и офицеров рейха.

***

Матросам с трудом удалось отыскать место их новой службы. Обер-боцман из штаба решил проблему их назначения очень просто.

— Вы назначаетесь на разные корабли. По прибытии доложите о себе командиру! — сказал он и, протянув руку в ящик, достал наугад несколько карточек, а затем быстро вручил их прибывшим матросам. Судьба молодых людей была решена.

— «Минный тральщик 4600», — прочитал Герхард в своем направлении. Два нуля на конце не внушали никаких радужных надежд.

Стоявший у ворот часовой указал ему на маленькое грязно-серое рыболовное судно с огромной дымовой трубой. Часть матросов попала на моторно-парусные рыболовные шхуны, а некоторых зачислили даже на небольшие теплоходы с тяжелым вооружением и многочисленной командой.

В первое мгновение Герхард был просто сражен. Эта ужасная посудина не имела ни малейшего сходства с современным минным тральщиком. Но вооружение было неплохим. На носовой части стоял спаренный пулемет, а сзади него — 20-мм орудие. На корме было укреплено зенитное орудие. На капитанском мостике Герхард обнаружил два крупнокалиберных пулемета.

На пирсе Герхарда встретил вахтенный, который ударил его по плечу и прокричал:

— Вот здорово! Еще новичок. Только позавчера к нам прислали одного. Фамилия у него Фогель.

На осторожный вопрос Герхарда, чему вахтенный так радуется, последовал ответ:

— Еще бы не радоваться! Новичкам полагается проявлять усердие. Тот, кто уже стал обер-ефрейтором, не ударит палец о палец. Эти канальи даже на вахте не хотят стоять. Все сваливают на нас. Поэтому два новичка — это очень даже кстати!

Герхард украдкой разглядывал своего собеседника — на рукаве у него была только одна нашивка.

— Собственно говоря, меня давно должны были повысить, — объяснял ефрейтор, — но во время воздушного налета меня застукали. Вместо того чтобы сидеть в бункере, я стоял у входа и смотрел, когда появится самолеты. И точно, появился один, только не самолет, а «цепной пес». В результате пять суток ареста. Теперь целое полугодие мне ничего не светит. А ведь я давно бы уже мог стать обер-ефрейтором.

Этот неудачник, по фамилии Риттер, показал новому члену экипажа кубрик для команды. Герхард открыл железную коробку и стал всматриваться в темное помещение. Койки были расположены в два яруса, занавески спущены, и за ними слышался громкий храп — экипаж отдыхал после обеда.

Неожиданно высунулось заспанное лицо. Оно принадлежало, как свидетельствовали три нашивки на рабочей куртке, обер-ефрейтору. Герхард назвал свое имя. Радостно оживившись, обер-ефрейтор протянул руку.

— Шабе — старший по палубе, — представился он. — Отлично! Еще один новичок!

Этот возглас разбудил некоторых из спящих. Они приветствовали вновь прибывшего рукопожатиями. Казалось, что моряки здесь были в цене, и Герхард впервые за время военной службы почувствовал, что в нем действительно нуждаются.

— Парень, ты опоздал на час, не то пришлось бы тебе нести вахту с двенадцати до шестнадцати, — сказал со своим характерным диалектом шустрый гамбуржец ефрейтор Альтхоф.

Все рассмеялись. Альтхоф слыл балагуром на судне и всегда старался развеселить окружающих. Товарищи его любили, чего нельзя было сказать о начальстве. Своими шутками он часто задевал за живое унтер-офицеров, а иногда даже самого командира.

«Четыре часа вахты хотят мне всучить сразу. Хорошенькая перспектива!» — подумал Герхард.

Гербер получил койку над Генрихом Фогелем, который стал очередной жертвой подтруниваний Альтхофа. Повод для этого дал сам Фогель. На дверь своего шкафчика он приколол фотографию красивой девушки. Тотчас же многим захотелось узнать, не его ли это приятельница, но Фогель гордо ответил:

— Моя сестра!

Это было его ошибкой. Вероятно, хорошенькую девушку ему и простили бы, но красивую сестру прощать не пожелали. Альтхоф стал систематически обвинять эту сестру в легкомысленном образе жизни. Сейчас он утверждал, что видел ее в объятиях пьяного матроса в полночь на площади в Гамбурге. Фогель воспринял это всерьез и с возмущением говорил, что его сестра никогда не позволит себе подобного. Альтхоф и его компания легко парировали доводы Фогеля, который не отличался особым красноречием. Оскорбленный, он удалился на свою койку.

Настало время представиться начальству. Гербер постучал к боцману.

— Войдите, — раздался брюзгливый голос. — Что, опять новый матрос? Очень хорошо. — На этом представление окончилось.

Командир корабля обер-лейтенант Хефнер, одетый в поношенный свитер, сидел в своей каюте и читал, когда к нему вошел Гербер. Матрос четко отдал честь. Командир нехотя оторвался от книги и посмотрел вверх. Он был явно недоволен тем, что прервали его увлекательное чтение. Не откладывая книгу, Хефнер стал спрашивать Герхарда о месте рождения, возрасте и полученном образовании. Затем жестом отпустил юношу. Вся эта церемония длилась едва ли минуту.

Гербер дал ему от силы лет тридцать пять — сорок, но виски у него уже поседели. «Резервист, наверно, — подумал Гербер. — Кадровый офицер в этом возрасте едва ли оставался бы в чине обер-лейтенанта».

После обеда матросы занялись своей формой и вещами. Герхард принялся гладить голубую рабочую форму, которая очень помялась в пути. В шестнадцать часов Шабе послал его дежурить на пирсе. Юноша продолжал стоять там и тогда, когда команда уже сидела за ужином. Назначенная на шесть часов вечера смена явилась только в половине седьмого. Пунктуальностью на борту тральщика, видимо, никто не страдал. Гербера сменил на вахте обер-ефрейтор машинного отделения Хансен, по профессии слесарь по судовым двигателям.

Хансен вразвалку приближался к посту. Проходя мимо каюты командира, он громко плюнул за борт, выражая тем самым свое презрение к Хефнеру и ко всем другим офицерам. Однако Хефнер оказался не самым плохим человеком. Были на судне и похуже, которых Хансен просто не переносил. Но он остерегался говорить об этом Герберу, выходцу из буржуазной семьи и воспитаннику привилегированной гимназии, где его напичкали всевозможным вздором об исключительной биологической наследственности расы господ и великой германской истории в нацистской трактовке. И как бы в подтверждение своего отношения ко всему этому Хансен еще раз плюнул, но уже около нового члена экипажа.

Ночью Гербера второй раз послали на вахту сменить Фогеля. На это неприятное ночное дежурство назначали конечно же новых матросов. После второй вахты Гербер вернулся в кубрик смертельно усталым и тотчас же повалился на койку.

***

После завтрака боцман Кельхус приказал свистать всех наверх. На палубе появилась пестрая толпа, среди которой нельзя было найти и пары одинаково одетых людей. Матрос, сменившийся после вахты в восемь часов утра, стоял в строю в голубой рабочей форме. В такой же форме предстал и обер-ефрейтор, собравшийся идти в увольнение на берег. Одни матросы надели парусиновые костюмы, другие — синие свитера, запачканные маслом, а на Шабе красовались темно-коричневые брюки. Полнейшее разнообразие наблюдалось и в головных уборах: плоские береты, шапки с шерстяным помпоном, кепи. На голове у Риттера была пилотка, которую он носил еще будучи членом гитлерюгенда. Обувь тоже отличалась разнообразием: матросские сапоги, высокие кожаные полуботинки, резиновые сапоги, спортивные тапочки. Один из матросов обул даже деревянные резные башмаки ручной работы, которые он достал где-то во время стоянки на верфи в Голландии. Гербера, приученного к порядку на Денхольме, все это очень удивило.

Как только началось распределение работ, кочегары, радисты и другие специалисты заявили, что им надо выполнить какие-то неотложные дела на своих рабочих местах. Менее чем через минуту строй уменьшился на восемь человек, и для уборки палубы осталось лишь несколько матросов.

В общем-то работы было не так уж много, и единственная задача состояла в том, чтобы растянуть ее до обеда. Гербер помогал Риттеру смазывать шарнирные соединения иллюминаторов на переборках. В общем-то это было излишним, поскольку их смазывали неделю назад.

— Главное — надо создать видимость, что мы работаем, — доверительно признался Риттер.

Как-то незадолго до выхода в море Шабе пришел к матросам и между прочим сказал Герберу:

— Принеси-ка на мостик компасный ключ из машинного отделения.

Но старший по палубе не на того напал. Гербер знал, что компасного ключа не существует вообще. Ухмыляясь он парировал:

— Мне очень жаль, обер-ефрейтор, но его только что взял старший рулевой!

На этот старый трюк, который был испытанием для каждого новичка, попался Фогель. Обливаясь потом, он притащил из машинного отделения заржавевший гаечный ключ.

— Это не тот, — сказали ему. — Нам нужен ключ для жидкостного компаса, а не для гирокомпаса.

Фогель снова отправился в машинное отделение, и игра продолжалась на потеху бывалых матросов…

Точно в двенадцать на баке накрыли обед. Бобы со свининой. Кисло-сладкие, безвкусные. Гербер был голоден и с жадностью набросился на поданное ему кушанье. Вскоре ему попался темно-коричневый овальный предмет. За кусочек мяса его принять было невозможно, и Гербер отодвинул его в сторону. Другие матросы тоже спокойно вылавливали такие овальные кусочки из своих мисок и, откладывая их в пепельницу, продолжали есть дальше.

— Тараканы, — сухо заметил Шабе. — Эти милые насекомые населяют каждое судно между Гамбургом и Гаваями. Ничего не поделаешь.

У Гербера после этих слов пропал аппетит. Так продолжалось несколько недель, прежде чем он смирился с тараканами.

Фамилия старшего по палубе писалась и произносилась так же, как слово «таракан». А потому никто на борту судна не использовал его в речи. Старались прибегнуть к синониму, чтобы не навлечь на себя гнева Шабе, который не принимал никакого юмора на это счет. Ну а тех, кто осмеливался шутить, обер-ефрейтор нещадно бил. У некоторых матросов зияли во рту безобразные дыры — это была работа Шабе.

После обеда все пошли отдыхать. Герберу же предстояло нести вахту до четырех. На других кораблях тоже воцарялась тишина, и порт оживал только к трем часам.

На безоблачном небе жарко пекло солнце. Гербер с автоматом через плечо ходил вдоль пирса. Здесь уже совсем наступило лето, а на Штральзунде только цвела сирень. Порт не радовал Гербера. Краны стояли без движения, шлюз пустовал. Герхард впервые ощутил, как томительно долго тянутся четыре часа вахты. За все это время около порта появилась лишь одна конная упряжка. Она прогромыхала по разводному мосту и исчезла на другой стороне гавани среди пригородных вилл. Это, вероятно, был Сен-Серван, соседний город. До оккупации там базировались французские миноносцы. На одном из холмов Герхард заметил несколько выкрашенных в белый цвет зданий. Очевидно, в них размещался госпиталь. «С этого холма, — подумал он, — наверняка открывается прекрасный вид на город». И сразу вспомнил о том, как вместе с друзьями поднимался на башню в Штральзунде. При мысли о друзьях Гербер почувствовал себя одиноким и покинутым.

Постепенно Герхард Гербер вошел в ритм жизни, заведенный на тральщике. Дни тянулись размеренно, и казалось, что война не коснулась Сен-Мало.

Члены экипажа нагло отлынивали от работы. В этом плане больше всех отличался Шабе. Утром он занимался графиком дежурств, в обед распределял за столом порции мяса. Этим, собственно говоря, и ограничивался круг его обязанностей. Приказы Шабе исполнял очень неохотно. Его отношение к военной службе определялось, с одной стороны, инстинктом самосохранения и чрезвычайно развитой ленью, а с другой — отсутствием всякого честолюбия. Он умел избегать любой неприятности, уклоняться от любого поручения. Когда барометр настроения у Кельхуса показывал на «бурю», что очень редко случалось с этим добродушным и покладистым человеком, Шабе всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы уйти в увольнение. Причины, которые он выискивал, было трудно проверить. Боцмана он обманывал без зазрения совести. «Чем бесстыднее, беспардоннее, тем правдоподобнее» — таков был его девиз. Когда его как старшего по палубе назначали ответственным за какое-нибудь мероприятие, он всегда увертывался от него, находя массу отговорок. «Кто служит на флоте и не умеет прибегать к хитрости, тот непригоден для моря, и его надо списать в пехоту» — этот вывод был его твердым убеждением.

Типы, подобные Шабе, очень часто встречались среди унтер-офицеров. Их на флоте называли «лордами». Многие старые члены экипажа считали Шабе образцом для подражания, но им никогда не удавалось сравняться с ним. Правда, они походили на него в одном — в умении перекладывать все неприятные работы на подчиненных. К числу последних принадлежал и ефрейтор машинного отделения Хансен.

Гербер очень скоро заметил, что Хансен не на очень хорошем счету у своего начальства. Его считали политически неблагонадежным, поскольку в послужном списке ефрейтора была сделана отметка, что его отца в 1934 году посадили в концентрационный лагерь. Самого Хансена призвали в армию вскоре после начала войны, хотя медицинская комиссия верфи, где он работал, признала его непригодным для военной службы.

С хладнокровной невозмутимостью, которой тайно завидовал Гербер, Хансен переносил все трудности. Откуда только брал силы этот человек? На его месте Гербер давно впал бы в отчаяние. Хансен уже три года служил на флоте и все еще оставался ефрейтором. Иногда во время несения караульной службы Гербер жаловался ему на тяжесть матросской жизни.

— Не унывай, — успокаивал тот. — Все пройдет, и, может быть, даже раньше, чем думают многие.

Матросы редко говорили о Хансене, поскольку плохо знали его. Сам же Хансен держался обособленно и дружил только с унтер-офицером машинного отделения. Они никогда не разлучались. Риттер намекнул, что они имели друзей на других катерах и что среди них были даже французы, с которыми они встречались где-то в городе. Однако ничего определенного на этот счет он сказать не мог, и, возможно, это было сплетней.

***

Новых матросов часто направляли на чистку картофеля — это была ненавистная для всех работа. Гербер считал ее недостойной мужчины, а Фогель проклинал за то, что постоянно резал себе пальцы. Всю первую половину дня они просиживали на корточках в узком камбузе, чтобы заготовить основной продукт питания на сорок человек. За работой они часто беседовали с коком Гердом Кнопом.

Кноп был родом из Померании, где раньше работал у помещика. Коку было всего тридцать два года, но лицо его, испещренное морщинами, казалось далеко не молодым. Жена Кнопа писала ему иногда письма. Неуклюжие и неразборчивые каракули, нацарапанные огрызком карандаша, занимали полностью весь лист бумаги. Он работала дояркой в поместье и едва сводила концы с концами, чтобы прокормить четверых детей. В ее письмах были только одни жалобы.

— О чем же она пишет? — интересовался Фогель.

Кноп отвечал кратко и выразительно:

— «Все плохо. Твоя Элли».

Во время службы на флоте Герда направили на четырехнедельные курсы поваров. При высоких продовольственных нормах приготовить вкусную пищу не составляло большого труда. Кноп строго следил за тем, чтобы каждый, от командира до молодого матроса, получал одинаковые порции. Он был апостолом справедливости.

На борту судна трудились французские рабочие. Необходимо было залатать некоторые места на верхней палубе. Так как специальных приспособлений для этого ни у кого не было, командование поручило эту работу частной верфи по строительству катеров.

Гербер получил приказ строго охранять французов с автоматом.

— Это предписано уставом, — сказал Кельхус, — иначе они будут саботировать.

Гербер выругался про себя. В то время как другие храпели после обеда на своих койках, ему снова приходилось стоять на вахте.

Три пожилых француза выглядели изможденными, но они были слишком горды, чтобы попросить у оккупантов тарелку супа. Герда Кнопа мало интересовала их гордость, так же как и приказ начальства не давать дополнительного питания неблагонадежным иностранцам. Он вел французов в свой камбуз и выдавал каждому полный обед. Трое мужчин с благодарностью брали миски с едой, а Гербер чувствовал себя обязанным быть на всякий случай начеку. Затем Кноп выдавал рабочим по пакету сухарей и исчезал.

Теперь уже Гербер оставался наедине с французами, и у него появлялась блестящая возможность применить свои знания языка. В то время как рабочие доставали инструмент, Гербер лихорадочно рылся в памяти в поисках необходимых слов.

— Месье, вы жители Сен-Мало? — наконец с облегчением спросил он.

— Конечно! — ответили рабочие и с удивлением посмотрели на юношу.

«Значит, они из Сен-Мало», — с удовлетворением подумал Гербер.

Французы намеревались с помощью специального длинного рычага вынуть старую просмоленную паклю, находившуюся между палубными досками, чтобы потом вставить в щели плотную прокладку. Тем временем Гербер готовился возобновить с таким трудом начатый разговор. Правила французской грамматики вспоминались с огромными усилиями. В конце концов ему удалось выяснить, сколько лет каждому из мужчин. Гербер чистосердечно признался, что считал их старше. Ну а что молодому матросу семнадцать лет, французы определили тотчас же. Потом снова наступила пауза. Герберу показалось, что французы отвечают на его вопросы неохотно. Ему пришла мысль угостить их сигаретами. После некоторого колебания они протянули руки. Сделав по нескольку затяжек, они загасили сигареты и завернули их в кусок газетной бумаги: нужно было оставить на завтра и послезавтра. Бедная Франция!

Работа продвигалась быстро, ведь трудились квалифицированные рабочие, которые понимали друг друга с полуслова. Беседа продолжалась, но Гербер понимал не все. В этом не было ничего удивительного, если учесть, что Моппель преподавал французский прескверно.

Как выяснилось, французы делили свою жизнь на два совершенно разных периода: до оккупации и во время оккупации. Последний период был самым тяжелым для страны. На вопрос, почему Франция потерпела поражение в 1940 году, один из французов ответил, что военное руководство в армии было неспособное и погрязло в коррупции. Другой заявил, что французская армия не была достаточно подготовлена к вооруженной борьбе с гитлеровской Германией, а богатые крепко сидели на своих мешках с золотом и не хотели предоставить средства для строительства вооруженных сил. Режим Петена, Лаваля? Об этих деятелях мнение было единым: «Предатели!» Бригадир яростно сплюнул, выразив тем самым свое глубочайшее презрение. Все стало ясно без слов. Оба других согласно кивнули.

***

Наконец поступил приказ готовиться к выходу в море. Гербер горел желанием принять участие в боевых действиях на борту хорошо вооруженного, по его мнению, корабля. Он считал, что минеры и так уже слишком долго пребывают в бездействии.

И вот Гербер услышал, как кочегары доложили: «Давление пара — семь атмосфер!», а боцман отрепетовал: «По местам стоять! С якоря сниматься!» На сигнальной мачте взвился флаг. На дожидаясь команды, многие старые матросы сами встали у тросов. Послышалось:

— Отдать кормовой! Отдать носовой!

Указания сыпались с капитанского мостика с такой быстротой, что Гербер никак не успевал схватывать их. Однако все шло гладко. Команда знала, что следует делать. Молодым матросам еще не разрешалось тянуть тросы. Они стояли на баке, и по мере надобности их привлекали на какие-нибудь работы. Но в большинстве случаев в этих матросах пока не нуждались.

— Лево — на борт! Лево — двадцать! Самый малый вперед! — раздавалось с капитанского мостика.

Тральщик повернулся вдоль швартовов.

— Стоп, машина! Руль прямо!

И немного спустя тральщик на средней скорости вошел в акваторию бухты.

Теперь подняли новый флаг. Гербер с напряжением пытался вспомнить его значение. Между прочим, на Денхольме он знал весь сигнальный алфавит наизусть.

— Флаг «Гамма», — сказал Риттер. — Мы проходим безобмоточное размагничивание.

Минный тральщик «4600» вышел в бассейн Буве. Здесь сплошь и рядом виднелись бочкообразные буи. Сделали короткую остановку у одного из пирсов. Команда сдала часы, начиная от наручных и кончая большим хронометром из штурманской будки.

— Иначе все они завтра начнут врать, — объяснил Шабе.

Малым ходом тральщик прошел между установленными буями. Сигнальный пост в заключение сообщил:

— Все в порядке!

Часы были возвращены, и вскоре старое рыболовное судно, ставшее боевым кораблем, снова вернулось на свою стоянку. Рейс длился сорок минут.

Гербер был глубоко разочарован. О каких-либо смелых боевых действиях во время этого рейса вдоль бухты с целью размагничивания тральщика не могло быть и речи.

Команде разрешили уволиться на берег. Альтхоф и Шабе великодушно изъявили желание взять с собой Гербера. Они знали, где находится очень уютный трактир. Ничего не подозревая, Герхард согласился пойти с ними.

Гербер, видевший до сих пор только предместье Сен-Мало, с большим интересом знакомился со старой частью города. На высокой гранитной скале, обнесенной мощными стенами, находилось историческое убежище пиратов. В гору поднимались узенькие городские улочки, над лабиринтом которых возвышался собор с прекрасной готической башней.

Хотя Сен-Мало строился несколькими поколениями, он производил впечатление гармоничного ансамбля. Использованный строительный материал, стиль зданий, их окраска и форма окон гармонично сочетались. Этот райский уголок будто специально был создан для иностранных туристов. Гостиница примыкала к гостинице, ресторан к ресторану, магазин к магазину. «Здесь, вероятно, можно купить какие-нибудь интересные сувениры домой», — подумал Гербер. Однако информация на этот счет, которую Альтхоф сообщил Герберу, звучала не очень утешительно:

— Цветные почтовые открытки, дешевая мишура, и больше, пожалуй, ничего. Самое лучшее, что мы сможем купить, — это кусок копченой рыбы, бутылку ротвейна, правда, и этот сорт вина подорожал.

Потом Альтхоф стал рассказывать длинную историю о «золотых» временах:

— Да в 1940 году витрины еще ломились от товаров. Но это осталось в далеком прошлом. Все скуплено на кредитные карточки рейха. Эти банковские билеты имеют свою историю. По ряду причин в оккупированных странах немецкое правительство не хотело пускать в обращение немецкие деньги. Как и в других завоеванных государствах, во Франции кроме местных денег действительными считались и кредитные банковские билеты рейха, но только одной серии. Смысл акции был ясен. Франция располагала многим, в чем очень нуждалась великая Германия для дальнейшего ведения войны: сырьем для промышленности, высококачественным техническим оборудованием, автомобилями. Все это через торговцев скупалось по ценам «черного рынка». Темные коммерческие дела финансировались с помощью банковских билетов рейха, которые разрешалось обменивать на местные деньги.

Солдаты и офицеры очень быстро смекнули, какие им предоставляются возможности. Меховые пальто и ковры, произведения искусства и антикварные вещи, вино, коньяки потоком потекли в Германию. За короткое время во Франции скупили все подчистую. Страна оказалась нищей, разграбленной. Правда, в 1942 году тот, у кого еще были деньги, мог купить все, но цены уже подскочили в четыре раза. В стране процветал гигантский «черный рынок», который официально терпели и командование оккупационной армии, и профашистское французское правительство в Виши. Личный состав сухопутных войск, военно-воздушных сил, военно-морского флота, эсесовских формирований, военно-строительных и гражданских служб рейха стал участником этой «великой» распродажи. В оккупированной Франции можно было заключить тысячи выгодных сделок, если вы имели связи с нужными людьми и право достаточно свободно передвигаться. Военные и штатские спекулянты наживали во Франции огромные богатства.

Основная же масса французов голодала и нищенствовала. Рабочие, служащие, чиновники и пенсионеры получали ту же зарплату и пенсию, что и в 1939 году. Их сбережения таяли. Товары на «черном рынке» были доступны только для той части населения, которая сотрудничала с оккупантами.

Перед входом в заведение, к которому подошли трое матросов, висела вывеска: «Моряк». Это заведение показалось Герберу обычной рыбацкой таверной. Внутри с потолка свисали парусные суда, чучела различных тропических рыб. За стойкой возилась расфуфыренная пожилая дама. Девицы со скучающим видом сидели за маленькими столиками и курили. Их наряды были фривольными, но все же в рамках приличия.

Шабе подозвал трех девушек, заказал красное вино. Разговор велся на ломаном немецком и французском языках. По-французски все, кроме Геребра, изъяснялись свободно. Юноша сразу вспомнил «Трокадеро» в Штральзунде. Нравы в «Моряке» были намного свободнее. Шабе придвинулся к пышной крашеной блондинке, а Альтхоф подсадил на колени маленькую рыжую француженку, и оба сразу же дали волю рукам. Через несколько минут первая пара поднялась и подошла к стойке, а вскоре за ней последовала вторая. Мужчины совали пожилой даме деньги и что-то получали взамен. Что именно, Гербер не мог различить на расстоянии. Затем они вместе со своими подругами направились вверх по лестнице.

Наконец Гербер сообразил, в какое заведение он попал. Девушка-брюнетка шептала ему в ухо какое-то слово, которое он никак не мог понять…

Когда Шабе и Альтхоф вернулись на борт, Гербер уже сидел на баке и листал французско-немецкий словарь, стараясь найти слово, которое нашептывала ему девушка в таверне. Но поиски оказались безуспешными. Альтхоф немедленно отметил крупный пробел в образовании Герхарда — плохое знание французского языка. Он прочитал юноше длинную лекцию, в которой пытался доказать абсолютную непригодность получаемого в гимназии классического образования для практической жизни. Где-то в душе Гербер согласился с ним.

История с Гербером молниеносно распространилась на тральщике, и бедный юноша превратился в объект для всеобщих насмешек, ненадолго заменив в этой роли Фогеля.

После каждого увольнения на берег матросы становились более спокойными и уживчивыми: частые ссоры, нередко переходившие в драки, на какое-то время затихали. Все обменивались мнениями, подробно разбирали достоинства девушек, с которыми познакомились, спорили, какое заведение лучше — «Моряк» или «Флорида». Но не все проводили свое свободное время в городе таким образом. Люди постарше предпочитали посидеть в тихом, уютном погребке, где вдоволь пили хорошее красное вино. Альтхоф считал своим долгом объяснить новичкам: те, кто посещает погребок, относится к категории бывалых моряков, а тех, кто встречается с девицами легкого поведения, называют легковесными. Герд Кноп не принадлежал ни к той, ни к другой группе. Он экономил деньги, чтобы поддержать семью.

***

Снова поступил приказ готовиться к выходу в море. Гербер предполагал, что на этот раз будет проведена ночная минно-заградительная операция. Мысленно он уже представлял себя в схватке торпедных катеров. После одиннадцати часов тральщик Гербера отчалил от пирса. Сделав крюк, он устремился к открытому шлюзу. В это время там за ведущим кораблем уже швартовались две парусно-моторные шхуны. Остальные корабли тоже покидали пирс и следовали указанным курсом.

Когда тральщик Гербера вышел через открывшиеся ворота шлюза в море, было уже без четверти двенадцать. Тральщики выстроились в кильватер, впереди шел старый теплоход. Узкий проход в открытое море был обозначен специальными знаками. На расстоянии морской полумили от входа в гавань находился светящийся буй. Когда головной корабль достиг его, со шлюза послали сигнал: на полпути между островами залива и побережьем запеленгован британский миноносец. Командир соединения тотчас же отдал приказ отменить операцию. Эсминец представлял собой слишком большую опасность. Выполняя приказ, тральщики легли на обратный курс. В пятнадцать минут первого они уже дружно пришвартовались к пирсу. Более часа команды кораблей находились в море, из них почти тридцать минут вне акватории порта.

В кубрике царило радостное оживление. За каждый выход в море члены команды получали дополнительно по одной марке к своему денежному содержанию. Все с восторгом говорили о том, что теперь им засчитают два дня пребывания в море, поскольку фактическая продолжительность нахождения в море в данном случае не имела никакого значения, даже если бы она и составляла пятнадцать минут. Чем больше радовались в кубрике, тем сильнее бранились кочегары, которым по никому не понятным причинам дополнительно платили по марке за каждый день пребывания в порту, а с выходом в море этой надбавки им не полагалось. Таким образом, эта полуночная прогулка стоила каждому кочегару две марки и, кроме того, им пришлось в течение пяти часов топить котлы. В кубрике уже заснули, а кочегары все продолжали возмущаться этой неслыханной несправедливостью.

***

Герхард Гербер постепенно привык к морской службе, и она, несмотря на тяготы, стала даже нравиться юноше. Однако ему очень недоставало друзей. Отсутствие их угнетало его так же, как разлука с родителями.

Единственным утешением оставались только письма. Мать регулярно сообщала о всевозможных житейских заботах: норма выдачи мяса сократилась; готовить на двух человек нисколько не легче, чем на трех; денег хватает на ведение домашнего хозяйства, и они даже остаются, поскольку покупать почти нечего. Странно! Ведь Германия покорила уже половину Европы. Многих из гимназических товарищей Герхарда, писал отец, уже призвали в армию. Младший Калле служил пулеметчиком где-то на юге России. Вольфрам Дидерих дослужился до унтер-офицера и был знаменосцем в своей части. Счастливчик! Правда, он закончил школу на полгода раньше. Другие же еще оставались в Германии, например Штольт. Благодаря личным связям он смог устроиться на летные курсы в аэропорту родного города. В конце каждой недели его отпускали домой. Он гордо вышагивал по улицам в голубой форме, и девушки со всей округи так и роились вокруг него.

Хайнцу Апельту и Хельмуту Коппельману не очень повезло. Их направили в отдаленные места: один находился на побережье Северного моря, другой — в Прибалтике. Если Хельмут писал аккуратно и обстоятельно, то Хайнц долго не давал о себе знать. Наконец пришло первое обстоятельное письмо. «Они здорово обманули меня, — читал Герхард. — Обещали послать в спецотряд, а засунули в морское зенитное училище в Гольштейне, где еще хуже, чем в Штральзунде. Здесь не заставляют до потери сознания тренироваться в изготовке к стрельбе с колена, но зато мы подолгу драим стволы орудий. Некоторые от усталости валятся с ног. Я переношу все это пока хорошо. Иногда бывают воздушные налеты, а наши слабые орудия не попадают в цель. Англичане летают слишком высоко. В этом захолустье я только попусту трачу время. Хорст Хайзе, который был на класс старше нас, уже офицер на восточном фронте. Сейчас можно получить офицерское звание без военного училища, если закончишь ускоренный курс обучения при дивизии. А мы, ослы, пожелавшие служить в военно-морских силах, все еще остаемся матросами. Командир батареи пообещал тем, кто лучше всех будет учиться, интересное назначение. Я очень стараюсь, может быть, у меня это получится. Шесть недель занятий в зенитном училище скоро останутся позади. Напиши мне поскорей, старик. Мне очень недостает тебя».

Гербер в задумчивости свернул письмо. Друга преследуют неудачи, а ведь он больше всех горел желанием попасть на фронт.

Каждую среду в кубрике включали радио, чтобы прослушать сообщения вермахта. Матросы узнали, что захвачен Керченский полуостров, завершена битва за Харьков. Донбасс прочно удерживался германскими войсками. С начала июня развернулись бои в Крыму, особенно за морской порт Севастополь. Несмотря на использование сверхтяжелой артиллерии, немецким войскам не удалось добиться заметных успехов. Очевидно, основные события развернутся на юге России. А вообще, на обширных русских просторах наступило затишье. Только фронт в Африке находился в движении. Генерал-фельдмаршал Роммель продвинулся дальше к Тобруку. Но тому, что происходило там, команда тральщика не придавала особого значения. Никто точно не знал, где находится этот Тобрук. «Где-то в Египте», — предположил Шабе.

Японцы сражались с американцами на Тихом океане. В морском бою у острова Мидуэй принимали участие более ста военных кораблей. Из сообщений было ясно, что японский флот действовал гораздо активнее американских военно-морских сил. Тем не менее ничего не говорилось об окончательной победе японцев. Более того, создавалось впечатление, что исход сражения предрешила авиация и он оказался не очень удачным для морских сил Японии.

И все же это было настоящее морское сражение. До того еще никто не проводил морской операции такого размаха. И Герберу начинало уже казаться, что основные боевые действия в этой войне переместились на море.

Он заметил, что стал слабо ориентироваться в военных событиях на фронтах, что ему явно недостает бесед, которые проводились в гимназии, и он снова захотел услышать дельные советы и выводы доктора Феттера. Политзанятий на борту корабля не проводилось, люди жили одним днем, ни о чем не задумывались. Хансен, который, может быть, что-то и знал, держался замкнуто. Только раз он сказал Герберу, что в Советском Союзе Гитлер сломает себе шею. Гербер не поверил ему. Последние военные успехи противоречили этим мрачным прогнозам.

***

Полученное из дома известие о смерти преподавателя географии Куле от паралича сердца очень огорчило Гербера. Этот человек с ясным умом, богатырского сложения, был самым любимым учителем Герхарда.

Что же говорил Куле о Северной Франции? Там жили бретонцы — это, собственно говоря, кельты, которые происходили не от французов, а, скорее всего, от ирландцев и шотландцев. Говорят, что в Бретани до сих пор есть старые люди, которые не знают ни одного слова по-французски. Герхард сожалел, что с ним нет Хельмута Коппельмана, который определенно собрал бы массу материала об этой стране и ее людях. Теперь Герхарду представлялась возможность сделать все это самому. В городе он купил маленькую книжку о Франции, типа путеводителя, с цветными иллюстрациями. Из нее он узнал, что в прежние времена рыбаки из Сен-Мало на парусных судах ходили ловить треску далеко на север и продавали ее даже в Испании и Италии. Но все же более прибыльным делом было пиратство, и в этом отношении жители Сен-Мало прославились далеко за пределами Франции. Нередко они, занимаясь разбоем, захватывали суда с индиго или какао, сахаром или табаком. Такие трофеи потом легко было продать на рынках.

Удачливые пираты пользовались большим почетом у своих сограждан, так как они приносили городу большой доход. Самым знаменитым пиратом был Робер Сюркуф, который при Наполеоне служил на флоте и занимался каперством. В гимназии Гербер с большим интересом слушал рассказы о Сюркуфе. Здесь, в Сен-Мало, Герхард увидел поставленный недалеко от крепостных ворот памятник этому человеку.

В каждой главе книги давалось подробное описание национальной кухни разных стран и известных городов мира, и это заинтересовало Герхарда больше, чем помещенные в ней исторические сведения. Он прочел, что Бретань являлась раем для любителей рыбы, устриц, омаров, лангустов и прочих деликатесов, о которых юноша знал только понаслышке. Сен-Мало славился тюрбо — жареной камбалой, приготовленной с пикантным грибным соусом. У Герхарда потекли слюнки.

В следующее увольнение Гербер уговорил Альтхофа и Шабе пойти с ним поесть. На этот раз даже Герд Кноп присоединился к ним. Они наугад переступили порог одного из многочисленных ресторанчиков. Гербер решил блеснуть своими новыми знаниями и заказал тюрбо.

— Хорошо, — вежливо согласилась официантка, — хотя у нас сейчас нет камбалы, но это можно устроить. Придется только подождать.

Через некоторое время она поставила на стол черный хлеб, нарезанный ломтиками, и ротвейн. Хлеб был черствым и затхлым. Точно таким же хлебом кормили их на корабле.

— Раньше во Франции ели только белый хлеб, — сказала, извиняясь, официантка. — Ничего не поделаешь, война!

Наконец она принесла камбалу, а затем очень быстро и умело разрезала ее. Блюдо действительно было изумительно вкусным. Правда, и цена оказалась изумительно высокой. Герберу пришлось истратить половину своего месячного денежного содержания.

— Ничего! — воскликнул Альтхоф. — Прежде чем отправиться на дно, должны же мы хоть что-нибудь получить от жизни!

Эти слова потрясли Гербера. Погибнуть? Умереть? Он никогда не думал об этом.

Вечером, когда закончилось увольнение, команду построили на поверку. Отсутствовал Хансен. Где он мог запропаститься? Он ушел совершенно один в направлении городской окраины. Запросили штаб соединения и получили ответ, что ефрейтор машинного отделения Хансен задержан полевой жандармерией.

Задержан? Гербер не понимал этого. Ведь Хансен никогда не затевал драк, действовал всегда осмотрительно. На следующее утро на борту тральщика появился представитель военно-морского суда. Он запретил всем покидать корабль и стал по одному допрашивать членов команды. «Кто лучше всех знает Хансена? Куда он ходит при увольнении на берег? Какие заведения предпочитает? Берет ли деньги в долг? Хватает ли ему денежного содержания? Занимается ли он продажей вещей или продуктов питания? С кем общается?» — беспрестанно сыпались вопросы. Информация поступала скудная. Унтер-офицер машинного отделения, который лучше всех знал Хансена, не сказал о нем ничего предосудительного. Другие очень быстро сговорились, как вести себя с судейским с серебряными нарукавными нашивками. Насолить Хансену? Об этом не может быть и речи.

Обер-ефрейтор Хансен вернулся на корабль несколько дней спустя и рассказал о том, что с ним произошло. Он заметил за собой слежку и, чтобы удостовериться в этом, решил обойти один и тот же квартал раз пять. Такое поведение Хансена показалось преследовавшему подозрительным, и он приказал арестовать обер-ефрейтора. Несмотря на все угрозы, Хансен твердил одно и то же — он хотел только совершить небольшую прогулку.

Командир соединения одобрил арест Хансена и заявил, что это было сделано для профилактики. Высокое начальство было вне себя от ярости от того, что искусно организованная слежка опять не дала никаких результатов.

Команде запретили увольнения на берег. Никто на корабле не возмущался по этому поводу. Гербер тоже реагировал спокойно. Еще на Денхольме он познал, что несправедливость и издевательства являются неотъемлемой частью военной службы.

Гнев командира соединения обрушился не только на Хансена. Он вызвал к себе Хефнера и крепко отыгрался на нем, назвав его мягкотелым офицером, который совсем не заботится о своем корабле. В этом шеф был несомненно прав.

После такого разгона Хефнер стал напряженно размышлять над тем, что же надо сделать, чтобы начальник изменил свое мнение о нем. Прежде всего он решил поменять место стоянки корабля с таким расчетом, чтобы начальник соединения мог наблюдать за ним из окон своего кабинета. С помощью начальника порта, которому Хефнер подарил бутылку шнапса, эту задачу удалось решить сравнительно легко. В тот же день, когда был вручен шнапс, корабль отбуксировали к новому месту стоянки.

На следующее утро Хефнер назначил учения. Он до малейших подробностей продумал порядок предстоящих действий команды. Узнав об этом, Шабе симулировал острую зубную боль и своевременно улизнул на берег. Всем же остальным членам команды пришлось много потрудиться, действуя в соответствии с вводными командира.

— Попадание в носовую часть! Три человека тяжело ранены!.. — громко раздавался голос Хефнера. — Через пробоину поступает вода! Задраить водонепроницаемые переборки! Поврежден артиллерийский элеватор боезапаса! Появился дым в артиллерийском погребе! Пожар в баталерке! Температура поднялась свыше шестидесяти градусов.

Обливаясь потом и проклиная все на свете, матросы ликвидировали течь, надевали кислородные изолирующие приборы, эвакуировали раненых, выносили тяжелые ящики с боеприпасами в безопасные зоны.

Хефнер с удовлетворением поглядывал на офицеров штаба, с интересом наблюдавших за ходом учения, которое продолжалось уже четыре часа. Все шло нормально.

Правда, команда от усталости валилась с ног. Но вот поступила вводная: «Торпеда с правого борта!» Альтхоф схватил мегафон и громко прокричал:

— Приготовить кранцы по правому борту!

Все прыснули от смеха, поскольку даже непосвященному было ясно, что с помощью сплетенной из каната подушки нельзя предотвратить взрыв торпеды. Риттер же, вопреки всему, принял команду всерьез и выбросил кранец по правому борту. Это вызвало еще больше смеха. Хохотал даже Кельхус. Продолжать дальше тренировку было бессмысленно, и он подал сигнал приступить к приборке помещений.

Командир корабля вызвал к себе Альтхофа и Риттера. Первому он дал семь суток ареста, второму — трое суток. Альтхоф воспринял это наказание совершенно спокойно. Риттер же был в отчаянии и сетовал:

— Через три недели я мог бы стать обер-ефрейтором! Опять неудача! Невезучий я человек!

Завыли сирены воздушной тревоги. Зенитчики натянули на головы стальные каски и заняли свои места у орудий. Корабельные команды направлялись к щелям, отрытым вдоль стены. Гербер тоже покорно побрел к укрытию и занял свое место. Затем подошли обер-ефрейторы и лишь потом прибыли унтер-офицеры. Эта субординация неукоснительно соблюдалась и во время воздушных налетов.

Две группы вражеских бомбардировщиков летели пеленгом. Гербер прикинул, что самолеты приближались к порту на высоте трех тысяч метров. Зенитная артиллерия открыла огонь из орудий всех калибров. Несмотря на большую плотность огня, попадание было только в один самолет; из его левого двигателя показался шлейф дыма. Экипаж сразу же покинул машину, и она, потеряв управление, упала около крепости. В голубом безоблачном небе виднелись пять белоснежных парашютов.

Вражеская авиация не смогла произвести бомбардировку кораблей, и офицеры, собравшись на пирсе, посмеивались над этим неудачным для противника налетом. Правда, он как-то нарушил однообразие жизни в порту.

На неожиданно над холмами Сен-Сервана стрелой пронеслись три «харрикейна». Спикировав на стоявшую на пирсе толпу, они открыли по ней огонь из всех автоматических пушек. Люди бросились врассыпную, стараясь как можно быстрее достичь укрытия. Но было слишком поздно. Гербер видел, как среди бегущих рвались снаряды и поднимались черные столбы дыма. Четыре или пять человек остались лежать около набережной. А в следующий момент Герберу пришлось пригнуть голову — в щель через него прыгали люди. На пыльном дне убежища уже сидело несколько человек, прибежавших первыми. Атака трех вражеских самолетов на бреющем полете полностью удалась и застала врасплох зенитчиков, которые после отражения налета бомбардировщиков занялись чисткой орудий.

Один из унтер-офицеров машинного отделения был тяжело ранен. Ему пробило берцовую кость левой ноги, которая как-то неестественно вывернулась, когда раненого положили на носилки, чтобы отнести в госпиталь. Он безутешно рыдал, так как боялся, что ему ампутируют ногу. Превозмогая адскую боль он шевелил пальцами, поскольку считал, что, если они останутся подвижными, ему удастся избежать ампутации. Однако врач ничего не говорил о ране, а только твердил, что унтер-офицер нарушил приказ и не отправился своевременно в убежище.

***

Прошло пять недель пребывания Гербера в Сен-Мало, когда на борту корабля появился новый член команды — рулевой Майер. Все на мостике были вне себя от радости, ведь теперь на новичка можно будет свалить всю черновую работу. Сначала Майера заставляли чистить компасы, вести судовой журнал, производить замеры уровня воды, записывать метеосводку и т. д.

Очередной выход в море. Старший штурман решил поставить у руля юного питомца. Кто мог предположить, что на него взвалят и эту работу!

Корабль Хефнера направился в сторону входа в залив. Буксир «Гермес» уже вошел и пришвартовался к стенке шлюза. Хефнер решил встать рядом, чтобы затем первым выйти из него и занять удобное место для якорной стоянки у крутого берега устья реки Ренсе, где корабли были застрахованы от атаки авиации на бреющем полете.

— Так держать! — скомандовал Хефнер, когда носовая часть корабля достигла середины шлюза.

Теперь рулевому, собственно говоря, нечего было делать. Но матрос Майер напряженно смотрел на картушку компаса: ведь команда «Так держать!» означала, что рулевой обязан точно выдерживать прежний курс. Неожиданно раздался глухой треск — тральщик ударился носовой частью в корму буксира. Еще никто не совершал тарана во время шлюзования! Командир «Гермеса» позвал к себе на борт капитан-лейтенанта Хефнера для объяснений. В этот момент раздался еще один, более мощный толчок. Хефнер пришел в неописуемую ярость и выместил весь свой гнев на старшем штурмане, а тот в свою очередь — на рулевом. Майер попытался как-то оправдаться, назвал распоряжения командира вздорными, отчего старший штурман еще больше рассвирепел. Действительно, какую же надо было иметь голову на плечах, чтобы поставить рулевым при шлюзовании неопытного матроса!

Вмятина в носовой части оказалась слишком большой, и ее не могли скрыть даже два ведра шпаклевки. Пока люди производили ремонт, Хефнер, сидел в каюте, уставившись в одну точку. Он понимал, что, если командир соединения узнает об этом происшествии, ему конец. Однако и на этот раз миновала его чаша сия.

***

Наконец команде предстояло осуществить траление мин. Гербер с трудом справился с волнением. Как только тральщик вышел из шлюза, матросы на палубе стали готовиться к спуску на воду огромного буя. Затем Кельхус вызвал всех на ют, где лежали буи, стальные тросы, толстые кабели. В определенной последовательности бросали в воду элементы забортной части трала, из которых удивительно быстро образовался огромный круг. Корабль продолжал свой путь.

— Включить электрогенератор! — раздалась команда с мостика.

Гербер ничего не понимал, и Шабе соизволил объяснить ему суть происходящего:

— Совсем недавно мы проходили безобмоточное размагничивание. Весь корабль полностью размагничен, и магнитные мины теперь на него не реагируют. С помощью генератора мы создаем за бортом особо сильное электромагнитное поле, которое воздействует на взрыватели мины…

Из этого объяснения Гербер понял только одно: их тральщик должен быстро миновать установленные мины, прежде чем они сработают от действия трала. Но это мало его успокоило.

Тральщики долго кружили по морю под монотонный шум электрогенераторов. По маякам Гербер определил, что корабли не очень далеко отошли от порта. Когда забрезжил рассвет, они находились на расстоянии полумили от Ле-Буар-Уэст. Тралы стали выбирать сначала с помощью лебедок, а затем вручную. Операция закончилась.

Люди смертельно устали. Никто этой ночью не сомкнул глаз. Матроса Майера назначили стоять на вахте с восьми часов утра до двенадцати, в то время как вся команда легла спать.

Гербер с облегчением установил, что теперь он уже не новичок на корабле. Он продвинулся по служебной лестнице на одну ступеньку вверх. Уже засыпая, он подумал: «Хоть мы и не обнаружили ни одной мины, но это все же была настоящая боевая операция. Завтра же надо написать об этом друзьям, не откладывая в долгий ящик».

***

Моряки напряженно вглядывались в темноту. Вечером тральщик Хефнера возглавил проводку конвоя к острову Гернси. На борту корабля шла привычная работа.

Конвой, состоявший из торговых и каботажных судов, среди которых самым крупным был танкер «Бизон», а самым маленьким — каботажное судно «Спекулатиус», вышел из Гранвиля. Команда тральщика знала это судно и не любила его за ненадежность двигателей, а «лорды» называли его «спекулянтом». Оно часто отставало от конвоя, и это очень раздражало Хефнера, который в таких случаях вымещал зло на моряках.

На этот раз все шло гладко: «Спекулатиус» двигался впереди конвоя и выдерживал необходимую дистанцию. Стояла спокойная летняя ночь…

При подходе к острову Джерси темноту внезапно разорвало огромное пламя, поднявшееся в черное небо высоким ярко-желтым фейерверком. Это взорвался танкер «Бизон». Гербер крепко зажал уши, чтобы не оглохнуть от прокатившейся над поверхностью моря взрывной волны. Через несколько секунд облако дыма поглотило судно. Выпустить торпеду в танкер могли только английские катера. Подводные лодки здесь не появлялись, так как море в этом районе было неглубокое. Артиллерийские расчеты как-то неуверенно развернули стволы орудий и сделали несколько выстрелов осветительными снарядами в надежде обнаружить противника, но его быстрые торпедные катера давно уже исчезли.

Хефнер приказал развернуться и идти к месту гибели «Бизона». Но моряки ничего не увидели там, кроме плавающего торфа и каких-то обломков. Гербер знал, что еще в Гранвиле на палубу танкера загрузили штабелями торф, а в трюме, как свидетельствовала документация, находились боеприпасы для островных гарнизонов. После взрыва никто из команды не спасся.

Отряд тральщиков подошел к Гернси. Сразу же после швартовки всем командам выдали шнапс, чтобы люди сняли напряжение и на какое-то время забыли о гибели танкера. И, словно повинуясь невысказанному приказу, никто не промолвил ни слова о погибших моряках.

***

Климат на острове Гернси был намного мягче и приятнее, чем на побережье. «Здесь больше сказывается влияние Гольфстрима, — подумал Гербер. — Правда, Коппельманчик дал бы этому более обстоятельное объяснение».

Портовый город, который французы называли Сен-Пьер, а англичане Сан-Питс-порт, живописно вытянулся вдоль возвышающихся холмов. Одного из боцманов послали за покупками в город, и он взял с собой Гербера. Они не спеша бродили по крытому рынку. Со всех сторон им дружелюбно предлагали купить цветы, ранние овощи и разнообразные фрукты. Производство этих продуктов составляло главное занятие жителей острова. Торговцы в основном говорили по-английски, и только немногие из них могли объясниться на ломаном немецком.

Война парализовала хозяйственную жизнь острова, вывоз продукции в Англию прекратился, а для доставки ее на континент не хватало транспорта, да это было сопряжено и с большими опасностями. Поэтому дружелюбие и любезность торговцев объяснялись недостаточным спросом на их товары.

После обеда Гербер пошел прогуляться по городу. Он с наслаждением любовался готическим собором, дворцом и многочисленными утопающими в цветах белоснежными виллами, в которых раньше летом жили богатые коммерсанты из Лондона и Ливерпуля.

С вершины большого холма открывался прекрасный вид на Джерси, Альдерни и на расположенный поблизости остров Сарк. Этот прекрасный романтический уголок показался Герберу раем в сравнении с теми местами, которые он видел прежде.

***

Поздно вечером отряд снова вышел в море. Тральщики принялись за работу, которая не прекращалась всю ночь. Перед рассветом наблюдатели доложили, что они отметили шум моторов вражеских самолетов, осуществлявших, очевидно, минирование.

Вновь завыл электрогенератор. Его то нарастающий, то ослабевающий гул раздражающе действовал на нервы. Поиски продолжались весь день, но оказались напрасными. Незадолго перед заходом солнца, когда корабли шли в направлении порта, радист принес на мостик последнее расшифрованное сообщение, в котором содержалась печальная весть: где-то неподалеку ночью напоролись на мины два сторожевых корабля и затонули. Доклад наблюдателей оказался верным, но аппаратура, созданная еще в довоенное время, была несовершенна, и они не смогли точно определить направление и место, где самолеты сбросили мины.

Несколько кораблей под общим командованием Хефнера должны были идти к предполагаемому месту катастрофы и искать оставшихся в живых. Тральщик тотчас же лег на обратный курс. Гербера назначили дежурить на палубе. Он стоял, прислонившись к щиту орудия, и вел наблюдение по левому борту. Юноша очень устал и хотел спать. Его колени то и дело сгибались, и наконец он ударился об острый край щита. Сильная боль развеяла его сон, но всего лишь на несколько минут.

Когда лучи восходящего солнца осветили водную поверхность, команде разрешили закурить. Люди выкуривали одну сигарету за другой. Это была единственная возможность как-то взбодриться.

Впереди показались три надувные лодки. На предельной скорости тральщик Хефнера направился к ним. В лодках сидело всего семь человек. Они промокли насквозь и выглядели крайне изможденными. Из их рассказа выяснилось, что первый подорвавшийся на мине сторожевой корабль затонул в течение трех с половиной минут. Ведомый корабль поспешил на помощь, чтобы подобрать команду, но его постигла та же участь. Моряки не успели спустить на воду ни одной спасательной шлюпки, а надувными лодками смогли воспользоваться всего лишь несколько человек, которые гребли изо всех сил, чтобы поскорее уйти из опасной зоны вокруг тонущего корабля. Из восьмидесяти человек осталось в живых лишь семь.

Надежды на то, что кто-нибудь смог так долго продержаться на воде, почти не было. Тем не менее Хефнер приказал продолжить поиск и вылавливать тела погибших.

Вскоре на борт тральщика подняли первые трупы. Их лица распухли и были отмечены следами агонии. С других кораблей сообщили о таких же результатах. Помощь пришла слишком поздно.

На корме сложили в ряд семнадцать трупов. Рассматривая погибших, Гербер старался не заглядывать в их лица. Про себя же он отметил: большинство утонувших не смогли снять обувь в воде, что удается сделать только тренированному пловцу. Боцман надел спасательный жилет на куртку с меховой подкладкой и вряд ли долго продержался на воде. Некоторые оставались в кожаных брюках, которые быстро намокали и становились очень тяжелыми. Лежавший рядом с боцманом сигнальщик пытался, очевидно, освободиться от кожаных брюк, но не смог: они запутались у него в ногах.

Восемнадцатый труп всплыл недалеко от тральщика. Сразу же ему на голову сели две чайки и устроили драку. Они взлетели со страшными воплями лишь после того, как матрос замахнулся на них багром. Охваченный ужасом, Гербер смотрел на пустые кровавые глазницы.

Тральщик Хефнера лег на обратный курс. Мертвых накрыли брезентом и развернули над ними военно-морской флаг.

Когда грузовик увозил из порта трупы погибших, матросы уже сидели за обедом и безучастно жевали. Гербер же ни к чему не притронулся, он был потрясен первой встречей со смертью.