Когда Ван Цюшэ повредил себе ногу у сельпо, он около двух месяцев безвылазно торчал дома, прежде чем его соизволила навестить Ли Госян, вернувшаяся в Лотосы для проверки работы. Она едва взглянула на его распухшую, как ведро, ногу, даже не пощупала ее и вообще не проявила никакой заботы, если не считать нескольких трафаретных фраз с пожеланием скорейшего выздоровления. Будь на ее месте другая женщина, Ван Цюшэ непременно выругал бы ее за холодность и напомнил, где именно он пострадал. Пословица говорит, что «ставшие супругами на одну ночь помнят радость сто дней», а тут была далеко не одна ночь и вели они себя не как супруги, а похлеще. Но к начальнице не приходилось предъявлять претензий: она фактически облагодетельствовала Вана своим вниманием и тем самым подняла его значение. Сегодняшний ее визит тоже достаточно красноречив. Разве может процветающая руководительница коммуны, член уездного ревкома причитать и реветь имя ним, как обычная баба? На ее лице ни одинмускул не дрогнул, и это свидетельствует о ее солидности и выдержке. Ему нужно не надуваться, а учиться у нее обращению с окружающими и подчиненными.

После ее ухода Ван Цюшэ, опираясь на клюку, выполз из Висячей башни, чтобы немного размять затекшие мышцы. Тут к нему с поклоном подошел закоренелый правый Цинь Шутянь и вручил какое-то «покаянное письмо». Ван Цюшэ пробежал это письмо глазами и изумленно заморгал; его круглое лицо вытянулось, как тыква, а челюсть отвисла.

– Что, что? Ты хочешь жениться на новой кулачке Ху Юйинь?!

– Да, гражданин секретарь! – опустив голову, почтительно произнес Цинь Шутянь и, чтобы смягчить ситуацию, спросил: – Как ваша нога? Не стоит ли мне снова сходить в горы за лечебными травами?

Ван Цюшэ нахмурился и прекратил моргать; его глаза стали почти треугольными от натуги. Вообще-то он не совсем однозначно относился к этому закоренелому вредителю. В то злополучное утро, когда он повредил ногу и вывалялся в навозе, Цинь Шутянь отнес его домой на собственной спине и не только сохранил тайну, но даже придумал выгодную для Вана версию: дескать, секретарь партбюро с раннего утра проверял посевы на полях, оступился, попал ногой в промоину и получил производственную травму. Благодаря этой версии Вану даже выдали компенсацию и оплатили лечение. Однако на Ху Юйинь – эту молодую и ничуть не подурневшую вдову – Ван сам давно имел виды. Его особые отношения с руководительницей коммуны до сих пор сдерживали его, но ведь мир все время меняется, как в калейдоскопе. Неужели эта прелестная женщина, едва освободившись от никчемного мясника, попадет в черные когти правого элемента?

– Между вами уже что-нибудь было? – Хозяин Висячей башни вперил свой опытный взгляд в Цинь Шутяня, как бы проникая и самые тайные уголки его души.

– Ну что вы! Если бы было, я бы не посмел утаивать это от вас! – заискивающе ответил Цинь, но тут же бесстыдно ухмыльнулся.

– Врешь! Когда это у вас началось?

– Если вы имеете в виду самые невинные отношения, гражданин начальник, то я уже не помню, откровенно вам говорю… Просто мы каждый день подметали улицу; она вдова, я – холостяк, вот и захотели пожениться.

– Сломанное коромысло со старой корзиной! Сколько раз у вас это было?!

– Ни разу! Мы бы не осмелились без разрешения начальства…

– Опять врешь! Ты кого хочешь обмануть? Красивая, нерожавшая бабенка, да чтоб не приветила такого старого кота?

Цинь Шутянь немного покраснел.

– Гражданин начальник, не надо смеяться над нами. Фениксы дружат с фениксами, а куры с курами… Может объединенная бригада рекомендовать нас коммуне для регистрации?

Ван Цюшэ доковылял до большого камня, сел, и снова его глаза на полном круглом лице стали почти треугольными. Он смотрел в «покаянное письмо» Цинь Шутяня и, казалось, размышлял над сложным политическим вопросом:

– Два вредителя хотят пожениться… Есть ли в законе о браке какие-нибудь статьи на этот счет? Похоже, там говорится только о гражданах, обладающих политическими правами… А какие вы граждане? Вы – объекты диктатуры пролетариата, отбросы общества!

Цинь Шутянь закусил губу. Теперь на его лице уже не было заискивающей улыбки.

– Гражданин секретарь, ведь мы все-таки люди! Дурные, черные, но люди!… Даже если бы мы были скотами, нам все равно нельзя было бы запретить спариваться!

Ван Цюшэ неожиданно захохотал так, что у него даже слезы на глазах выступили:

– Вот что, Помешанный Цинь, мать твою… Я вас не считаю скотами, так что нечего пакости говорить. В Китае для всех одна политика… На этот раз я вам пособлю, передам твое письмо сначала на рассмотрение ревкома объединенной бригады, а потом на резолюцию в коммуну. Но заранее предупреждаю: из центра только что спустили бумагу и требуют начать движение за очистку классовых рядов, так что трудно сказать, разрешат ли вам!

Цинь Шутянь не на шутку испугался:

– Гражданин секретарь, наше дело целиком зависит от того, как вы представите его коммуне. Замолвите за нас словечко! Признаюсь вам откровенно, у нас уже было…

Ван Цюшэ оперся на клюку и округлил глаза:

– Было? Что было?

– Ну, то самое… – опустил голову Цинь Шутянь.

Он решил признаться вовремя, потому что позже это все равно всплывет. Ван Цюшэ в сердцах сплюнул на землю:

– Вот подонки! Наверно, до смерти врать будете? Недаром говорят: легче реки и горы изменить, чем человека… Классовые враги, а туда же, за чужим добром лезут… Убирайся отсюда! Завтра я пришлю тебе белые позорные надписи, лично повесишь их на доме Ху Юйинь!

Когда стоишь под низкой стрехой, невольно опускаешь голову. В жизни все так перевернулось, что судьбой их любви распоряжались люди, далеко не превосходящие их моралью. На следующий день народный ополченец действительно принес из объединенной бригады обещанные надписи, но Циню они почему-то понравились, и он радостно поспешил с ними к Ху Юйинь. Она в это время разжигала печку и, едва взглянув на надписи, разрыдалась.

Дело в том, что надписи на белой бумаге были придуманы в начале культурной революции, как наказание людям, уличенным в прелюбодеянии, и как прогрессивная мера, помогающая революционным массам разобраться в грязных похождениях этих людей.

– Юйинь, не плачь, погляди лучше как следует на эти надписи, они нам выгодны, а не вредны! – воскликнул Цинь Шутянь, разворачивая белые бумажные полотнища. – Кадровые работники объединенной бригады не очень сильны в грамоте и невольно пришили наши отношения! Смотри, на этой надписи сказано: «Черная супружеская пара», на другой – «Кобель и сука», на третьей – «Дьявольское гнездо». Какая разница: черная мы пара, красная или белая; дьявольское гнездо у нас или человеческое, главное – что мы супружеская пара, что у нас есть свое гнездо и что все это публично признает объединенная бригада, не так ли?

Ху Юйинь перестала плакать. Да, ее новый муж – умный человек; во всяком случае, его словам нельзя отказать в логике… Только теперь, ободренный ее реакцией, Цинь Шутянь намазал полотнища рисовым отваром и аккуратно приклеил их на ворота.

Весть о том, что на бывшем постоялом дворе появились белые надписи, мигом облетела все село. Многие – и взрослые и дети – приходили посмотреть на них, посудачить:

– А здорово написано – и про черную пару, и про кобеля и суку!

– Конечно! Когда вдове едва за тридцать, а холостяку – едва за сорок, днем они вместе еду варят, а ночью – друг другу ноги греют!

– Свадьбу они будут устраивать?

– Даже если устроят, все равно ведь никто не посмеет прийти…

– Да, до чего докатились люди! Видать, в прошлом перерождении много грешили…

Эта новость была главной на селе целых полмесяца. Ее обсуждали и на работе, и дома, и за чаем, и за едой. Один Гу Яньшань, по-прежнему управлявший зернохранилищем, хотя и без всяких полномочий, подошел к надписям, дважды прочитал их и ничего не сказал, только поправил тыкву-горлянку с вином, висевшую на боку.

Рассуждения односельчан надоумили Цинь Шутяня и Ху Юйинь и в самом деле устроить свадьбу. Однажды вечером, когда все село уже готовилось ко сну, они выставили на стол две бутылки виноградного вина, десяток мясных и овощных закусок, а под свои чарки подложили листки красной бумаги, какая обычно применялась на свадьбах. Хотя руководство коммуны еще не реагировало на их «покаянное письмо», они надеялись, что оно не вызовет нездорового интереса, а если даже и вызовет, то этот интерес в определенном смысле только возвысит их. Все равно, как говорилось в песне, которую они пели, «из риса сырого сварилась уж каша» и односельчане уже все знают. Люди тянутся к себе подобным, делятся на группы. Кому помеха, если один черный бандит полюбил другого? Вот почему на лицах Ху Юйинь и Цинь Шутяня сияла счастливая улыбка, когда они, согласно старому обычаю, поднесли друг другу по чарке свадебного вина.

Внезапно раздался стук в дверь. Ху Юйинь вся задрожала, Цинь Шутянь обнял ее, как будто надеясь защитить. Стук повторился, но никто не кричал, и Цинь успокоился.

– Слышишь? – сказал он на ухо жене. – Стук необычный. Когда за нами приходят ополченцы, они не только стучат, но и орут, пинают в дверь ногами, бьют прикладами…

Ху Юйинь тоже успокоилась и кивнула, Да, ее муж – настоящий мужчина: у него насчет всего свое мнение, никакой паники.

– Так я открою дверь? – спросил Цинь Шутянь.

– Хорошо.

Цинь смело отодвинул засов и замер от удивления: перед ним стоял «солдат с севера» Гу Яньшань. В руке у него была картонная коробка, а на боку – тыква-горлянка с вином. Вот уж неожиданность! Цинь Шутянь поспешно пригласил гостя войти и снова задвинул засов. Ху Юйинь, бледная от волнения, дрожащим голосом предложила Гу Яньшаню сесть. Тот не стал церемониться и тут же сел, не разбирая, где почетные, а где непочетные места.

– Сегодня утром я видел, как вы, крадучись, покупали то рыбу, то мясо… Вот и подумал, что этой свадьбе без меня не бывать! Все село знает, что я пьяница, люблю выпить на дармовщину, но я верю, что вы не выдадите меня, не скажете, что я у вас сегодня был. Вы ведь, по-моему, не настоящие вредители… А свадьба у человека бывает раз в жизни, от силы два…

Услышав это, «черные супруги» разом упали на колени и, обливаясь слезами, поклонились Гу Яньшаню. Все-таки есть хорошие люди в этом взбаламученном мире, где идет борьба не на жизнь, а на смерть! Еще не умерли ни сочувствие, ни сострадание…

Гу Яньшань не смутился и сказал с доброй улыбкой:

– Я понимаю, что вы следуете старому обычаю, но все-таки встаньте! Вы хотите, чтоб я был вашим сватом? Пожалуйста! За эти годы я на многое насмотрелся, и чем пьянее был, тем трезвее становился. Ваши настоящие сваты – это бамбуковые веники да каменные плиты мостовой. Но сегодня вечером я готов послужить за них, чтоб сравнять счет!

«Черные молодожены» снова поклонились ему. Гу Яньшань, как настоящий распорядитель свадьбы, поднял их с колен и чинно усадил.

– Я тут принес небольшие подарки, – он открыл картонную коробку и вытащил оттуда кусок материала, куклу, игрушечный автомобиль и самолетик, – не побрезгуйте! Когда соседи зовут меня на свадьбы, я всегда дарю именно такие подарки, и вы не исключение… Это означает, что я желаю вам поскорее родить наследника… Красные вы супруги или черные, а потомство еще никому не мешало.

Горячая волна прилила к сердцу Ху Юйинь. Она чуть не потеряла сознание, но сдержалась и, утирая слезы, снова встала на колени перед Гу Яньшанем:

– Почтенный Гу, я хочу особо поклониться вам! Ведь именно из-за меня, из-за рисовых отходов вы безвинно пострадали… Это я впутала вас в свое дело, навредила вам… Вы же старый солдат, кадровый работник… Если бы все кадровые работники были похожи на вас, жизнь стала бы спокойней… У-у-у, почтенный Гу, вы уж не побрезгуйте нами, не побрезгуйте тем, что мы такие черные и презренные… Отныне мы всегда готовы служить вам, быть для вас коровами и лошадьми!

У Гу Яньшаня тоже выступили слезы, но он изо всех сил старался сохранять радостное выражение лица:

– Встань, встань, веселиться надо, а ты о чем говоришь? Каждый сам лучше всех понимает, что для него счастье, а что несчастье… Давайте-ка выпьем скорей! В эти дни мне в зернохранилище делать особенно нечего, так что сегодня я могу напиться вволю!

Цинь Шутянь торопливо наполнил три чарки красным виноградным вином. Супруги чинно выпили, а Гу Яньшань осушил свою чарку одним глотком и достал тыкву-горлянку, которая висела у него на поясе (молодожены уже жалели, что днем не приготовили водки):

– Вы пейте эту сладкую водичку, чтоб у вас жизнь слаще была, а я лучше хвачу своего самогона, он мне привычнее, да и покрепче!

Они пили долго и возбужденно. Наконец Гу Яньшань, моргая отяжелевшими ресницами, произнес:

– Старина Цинь, я помню, тебя записали в правые из-за «Посиделок», да и у Юйинь хороший голос… Спойте-ка по случаю вашей свадьбы, вместе порадуемся!

Как не откликнуться на просьбу благодетеля? Раскрасневшиеся молодожены, пьяные не столько от вина, сколько от счастья, тут же затянули ритмичную и веселую «Песню носильщика паланкинов»:

Семена жизни обладают ни с чем не сравнимой силой. На гранитный хребет Пяти кряжей часто неведомо откуда залетали семена разных деревьев. Эти крохотные зернышки попадали в щели между камнями, где и земли-то было с ноготок; они питались только ничтожными каплями влаги, но все-таки набухали, прорастали и пускали корешки. Корешки постепенно превращались в корни и, словно драконьи или тигриные когти, впивались в скалу, пронзали ее и побеждали. Ствол дерева становился все выше, толще, у него отрастали листья, ветки, крепкие, как железные прутья, и вот дерево уже гордо высилось над скалой. Его древесина была плотной и твердой, словно металл. Люди, видевшие его, неизменно поражались этой жизненной силе, а дровосеки не раз тупили об него пилы и топоры.

* * *

Через месяц Цинь Шутяня и Ху Юйинь вызвали в правление коммуны. Сначала они думали, что им хотят сообщить, как будет оформляться бракосочетание, но опыт Цинь Шутяня все же подсказал ему взять с собой мешок с двумя сменами белья. Едва супруги вошли в правление, как председательница коммуны Ли Госян хлопнула рукой по столу и дико заорала:

– Цинь Шутянь! Как ты, закоренелый правый, посмел своей собачьей печенью заполнить все небо и творить такие мерзкие дела?

Секретарь партбюро объединенной бригады Ван Цюшэ, тоже весь пылая от праведного гнева, сидел рядом с Ли Госян. Кроме них, за столом было еще несколько кадровых работников коммуны; перед каждым лежали бумага и ручка.

Супруги встали по стойке «смирно» и опустили головы. Не зная, что именно случилось, Цинь Шутянь предпочел на всякий случай пробормотать:

– Граждане начальники, я признаю свою вину и прошу простить меня…

– В период трудового воспитания, плюя на государственные законы и революционные массы, нагло сожительствовать с кулачкой – это бешеный вызов диктатуре пролетариата! – словно произнесла приговор председательница коммуны.

А все дело было в том, что только прошлым вечером Ван Цюшэ во всех подробностях рассказал ей, как именно он повредил себе ногу: дескать, выходя от нее, он вляпался в коровью кучу, поскользнулся, но, к счастью, это заметил Помешанный Цинь, который на спине отнес его домой. Ван еще добавил, что Цинь Шутянь в последнее время проявляет себя неплохо…

– Я сразу почувствовала, что ты попался на крючок! – холодно усмехнулась его любовница. – Болван! Ведь переулок возле нашего сельпо совсем узенький, там отродясь не гоняли скот, а тут корова вдруг наложила кучу точнехонько у моей двери? Бьюсь об заклад, что этот мерзкий правый элемент давно приметил, как ты шастаешь ко мне, вот и придумал западню! А у тебя сила бычья, а голова телячья – никакого классового чутья!

Ван Цюшэ не знал, куда спрятать свою круглую голову, и в то же время с уважением думал, что его начальственная любовница действительно поумнее его.

– Раз так, то классовая месть! – захрипел он, вспомнив, сколько ему пришлось страдать по милости этого правого. – Завтра же пошлю за ним ополченцев и вздерну его на крюк, как свинью!

– Нельзя думать только о теле врага. Бороться нужно культурно! – с ледяной твердостью возразила Ли Госян, словно грудь у нее была из бамбука. – Он ведь хочет жениться на Ху Юйинь и уже открыто живет с ней? Значит, мы для начала можем припаять ему незаконное сожительство! Неужели мы не договоримся об этом с соответствующими органами в уезде? Он получит восемь, а то и десять лет трудового перевоспитания, тогда и посмотрим, как он будет следить за чужими дверьми!

Вот для чего молодожены были вызваны в правление коммуны.

– Цинь Шутянь и Ху Юйинь, признаете ли вы факт своего незаконного сожительства? – все тем же резким тоном продолжала председательница.

Цинь Шутянь приподнял голову:

– Граждане начальники, я виноват, но мы уже подали в объединенную бригаду «покаянное письмо», и бригада прислала нам белые надписи, назвав нас «супружеской парой», хоть и черной. Мы считали, что она вдова, а я. – старый холостяк, оба вредители, через стены друг к другу не лазали, так что коммуна может разрешить.

– Врешь! – загремел Ван Цюшэ, вскакивая и ударяя кулаком по столу. В словах «через стены друг к другу не лазали» он усмотрел обидный намек. – Бесстыдная тварь! Ты не просто правый, контрреволюционер, но еще и хулиган, злодей с двойным дном! Встань на колени! Немедленно встань! Сегодня я окончательно разглядел твое волчье нутро! Встать на колени! Ты еще смеешь не подчиняться?

Он в ярости выскочил из-за стола, размахивая своими тяжелыми, как молоты, кулаками. Испуганная Ху Юйинь прикоснулась к Циню. Он числился правым уже больше десяти лет, но впервые не соглашался встать на колени и даже не опускал голову. Раньше его заставляли делать это как политического преступника, а сегодня пытались видеть в нем уголовника. Ху Юйинь наконец поняла это и тоже осмелела.

– Ван Цюшэ! Тыможешь бить его, можешь убить, но сперва выслушай меня! – закричала она, глядя прямо в лицо хозяину Висячей башни, и тот на минуту оторопел от этого взгляда. – Мы с тобой знакомы уже много лет, не раз стояли вот так – друг против друга, но я никогда не рассказывала о твоих пакостях и сейчас не собираюсь! Скажи мне лучше, какие мужчины и женщины нарушают закон – те, которые хотят пожениться и честно подают об этом заявление правительству, или те, которые днем делают всякие доклады, а ночью лазают друг к другу через потайные двери?

– Молчать, мерзавка! – вдруг возопила обычно выдержанная, хранящая свое достоинство председательница коммуны. На сей раз она не стерпела и заорала, как обычная склочница: – Реакционная кулачка! Проститутка, продажная подстилка! Ведьма! Тварь! Будь я проклята, если не раздеру твою рожу!

Это выглядело крайне несолидно и ничуть не пахло ни политикой, ни боевым мастерством, ни руководящими манерами. Правление коммуны, можно сказать, было осквернено. Но Ли Госян в конце концов закусила губу, вцепилась себе ногтями в ладони чуть ли не до крови и не дала воли рукам. Она все-таки была умным человеком, а высшее руководство (например, заместитель главнокомандующего Линь) учило ее, что власть – это право подавлять. Вот она и воспользовалась этим правом:

– Позвать сюда нескольких ополченцев! Принести стальной проволоки! Раздеть эту кулачку догола и проткнуть ей груди проволокой!

Совершили ли такое издевательство над красивой грудью, которая уже созрела для материнства, приготовилась кормить новую крохотную жизнь? Мне на это будет слишком трудно ответить, а вам – трудно читать. Знайте лишь, что на великой китайской земле в шестидесятых годах двадцатого века устраивались и более жестокие, более варварские пытки.

* * *

В соответствии с тактикой, продиктованной начальством коммуны, уже в самом начале движения за «чистку классовых рядов» черные супруги Цинь Шутянь и Ху Юйинь были превращены в живую мишень движения, образец контрреволюции и преступности. На базарной площади Лотосов устроили грандиозное судилище. Реакционный правый элемент и современный контрреволюционер Цинь Шутянь был приговорен к десяти годам каторги, которая формально называлась трудовым перевоспитанием, а реакционная кулачка Ху Юйинь – к трем годам каторги, но их заменили принудительными работами, так как она была беременна. Многие люди, хорошо знавшие супругов, например Ли Маньгэн и его жена Пятерня, попрятались по темным углам и лили там слезы, но их вытащили оттуда и обвинили в нетвердости позиции, в неумении любить и ненавидеть и отличать врагов от друзей. Они не понимали, что даже в мирное время жалость к таким закоренелым врагам, как Цинь Шутянь, – это жестокость по отношению к народу. Если люди, подобные Цинь Шутяню и Ху Юйинь, воспрянут, то полетят головы миллионов революционеров, кровь польется рекой, а трупы усеют землю. Цинь Шутянь снова поставит на сцене свои «Посиделки», нападая на социализм под видом феодализма, и наша красная родина, изменив цвет, станет фиолетовой, синей, желтой или, чего доброго, зеленой. Ху Юйинь опять каждые пять дней будет торговать рисовым отваром с соевым сыром, получать за каждую миску гривенник, пить кровь трудового народа, строить роскошные дома и превращаться из новой кулачки в новую помещицу.

Когда Цинь Шутяня и Ху Юйинь доставили на судилище, они вели себя гневно, упрямо и даже не плакали. За годы борьбы они уже ко всему привыкли, все повидали и превратились в неисправимых рецидивистов – социальную основу контрреволюции и ревизионизма. Они не признавали себя виновными, не соглашались склонить головы, а Ху Юйинь, кроме того, демонстративно выпячивала перед всей площадью свой набухший живот. Обвинители читали этим злостным преступникам длинное обвинительное заключение (во всей стране подобные мероприятия происходили по единому плану), но народным ополченцам так и не удалось склонить их собачьи головы.

Ху Юйинь и Цинь Шутянь стояли друг напротив друга – лицо в лицо, глаза в глаза.

Они ничего не говорили, не имели права говорить, но их реакционные сердца все понимали и переговаривались:

– Мы проживем. Пусть как скоты, но проживем.

– Не волнуйся. В Лотосах еще много хороших людей. Мы все вытерпим, хотя бы ради наших потомков.