Предлагаемая вниманию читателей книга состоит из семи глав и представляет собой попытку рассмотреть то религиозное содержание и ту проблематику, с которыми мы сталкиваемся на страницах великих произведений Достоевского — романов «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы». Я хотел бы предпослать аналитической части несколько слов.

Любой исследователь, пытающийся вскрыть религиозное содержание творчества Достоевского, неизбежно приходит к выводу, что избранная им сфера ничуть не уступает по масштабам всему миру писателя, запечатленному в его творчестве. Видимо, здесь нельзя найти ни одного сколько-нибудь значительного персонажа, ни одного эпизода, занимающего важное место в структуре повествования, который не играл бы существенной роли в религиозном отношении, будь то прямо или косвенно. В конечном итоге, действия героев Достоевского определяются религиозными силами и мотивами, под влиянием которых и принимаются те или иные решения. Более того, весь мир Достоевского как «мир», т. е. совокупность определенных факторов и ценностей, вся атмосфера этого мира проистекают, в сущности, из религиозного начала…

Что означает попытка охватить этот мир, мне стало ясно летом 1930 - года, когда все мои старания преодолеть сопротивление обширнейшего материала за 50 лекционных часов оказались тщетными. Мир 5-ти больших романов — да если еще исследователь обращается, к тому же, пусть эпизодически, и к другим произведениям писателя — столь грандиозен, что в нем нетрудно утонуть. Куда ни глянешь — повсюду толпятся персонажи, вершатся судьбы, пульсируют символы… И даже когда по прошествии какого-то срока замечаешь, что определенные мотивы в обрисовке персонажей, определенные формы, преимущественно избираемые писателем для воссоздания отношений и ситуаций, определенные идеи, превалирующие в трактовке мира и человеческого существования, повторяются вновь и вновь, — эти структурные элементы предстают в лучшем случае как дорожные указатели, скупо разбросанные по огромному, густому и бесконечному лесу.

Поэтому мне хотелось бы охарактеризовать здесь путь и последовательность своих поисков, чтобы, таким образом, можно было более четко распознать связь между отдельными главами этой книги.

В начале надлежало исследовать представление Достоевского о человеке. При этом оказалось необходимым употреблять привычные психологические понятия — такие, как интеллект, интуиция, фантазия, воля, поступок, творческий акт, чувство, страсть, — в гораздо менее определенном смысле, чем обычно, ибо здесь эти проявления даны, очевидно, не в чистом виде, а в сочетании друг с другом, причем в такой мере, что можно успешнее продвинуться вперед, если исследовать не отдельные действия человека, а, так сказать, слои его совокупной сущности: скажем, его физическую и интеллектуальную жизнь, его сердце и душу, жизнь во снах и символах, жизнь духа во всех его проявлениях.

Очень плодотворным оказался далее вопрос, как строится личность в персонажах Достоевского, особенно путем сравнения ее структуры с известной нам на Западе структурой личности; затем — вопрос о взаимоотношениях двух личностей, а также о месте отдельного человека в структуре целого. Вызывает изумление, насколько обширны и сложны, насколько подвижны и в то же время эластичны эти личностные построения, дающие ключ к пониманию важнейших компонентов структуры того или иного романа, и более того — проблем воссоздания и потенциального разрушения личности.

К этому присовокупилась проблема соотношения различных сфер жизни и культуры. Анализ привел, в частности, к констатации того факта, что в мире Достоевского, по-видимому, вообще не представлены такие основополагающие, стабилизирующие, дающие опору сферы повседневного существования, как, скажем, труд. В результате этого зависимость людей от судьбы и потусторонних сил кажется особенно сильной.

Затем предстояло вычленить те основные реалии, которые Достоевский положил в основу воссозданной им структуры бытия, — иными словами, поставить, среди прочего, такие вопросы: что означают в мире Достоевского природа, мироздание, земля, солнце, деревья и другие растения, страна, звери и птицы? Что значит народ? Какова трактовка таких понятий, как мать и дитя, мальчик и девочка? Какими глазами видит писатель взрослого и старика? Знакомо ли ему понятие зрелой личности и как лепит он эту личность? Какое содержание вкладывает он в различные формы несчастий и бедствий — в болезнь, нужду, алкоголизм, душевные страдания, социальное бесправие, глупость, безумие? Что представляет собой зло, т. е. грех, преступление, испорченность, низость и подлость, вплоть до его предельного, сатанинского воплощения? Нельзя было пренебречь и проблемой призрачного, хаотичного…

С этой плоскости взоры обратились далее к простейшим и вместе с тем могущественнейшим феноменам бытия — жизни, существованию, времени, вечности, к таким крайним его проявлениям, как смерть, бренность, ничто, к кризисным этапам бытования, отягощенным скукой, усталостью, отвращением, страхом, отчаянием, тупостью, потерянностью…

И наконец, исследованию подлежали ценности, признанные в мире Достоевского, и прежде всего — самые прекрасные из них: честь, благородство, искренность, чистота, свободолюбие, любовь, кротость и радостный настрой души. К ним присовокупились затем такие высокие понятия, как свет, добро, красота, единение и покой.

Все это венчал вопрос о собственно религиозном содержании романов Достоевского. В поисках ответа на него была предпринята попытка проанализировать феномен религиозных актов и форм существования на общем фоне «двупланового бытия».

При этом выяснилось, что все перечисленные выше элементы насыщались религиозным содержанием в той мере, в какой повествование обретало глубину, причем в прямой зависимости от их близости к сфере элементарного. Поэтому такие реалии, как солнце, земля, дерево и животное, такие факторы бытия, как радость, болезнь, страдание, такие данности, как жизнь и существование, и даже такие крайние их проявления, как смерть, бренность и ничто, очень быстро становились насквозь религиозными.

Обилие персонажей, динамичность проблематики искажали и затуманивали явленную взору картину; так заявила о себе необходимость систематизирующей, связующей линии. Такой линией послужило для меня исследование отношений отдельных персонажей к земле и народу, с одной стороны, и к основным силам бытия — с другой.

Линия этих отношений начинается с людей, которые полностью и почти бессловесно растворяются в связях такого рода. Она ведет далее к персонажам, осознающим эту связь, — к тем, в сознании которых она расчленяется и приводит к конфликтам, и, наконец, к тем, для которых она перевоплощается в «куль- туру», не теряя при этом, однако, своей сути. По этому принципу строятся первые четыре книги, посвященные вначале «народу» и его отдельным представителям, затем — обеим Соням, далее — «людям Божиим» и, в конце концов, — Алеше Карамазову.

Сюда же отнесены, однако, и такие персонажи, у которых эта основа оказывается под угрозой, разжижается, искажается, смещается, причем отдельные ее элементы доводятся до абсурда, доктринерски заостряются. Уже в первой главе мы столкнемся с определенными преувеличениями и искажениями, доводящими понятия «народ» и «природа» до патологии — до язычества. Пятая глава исследует аффект бунта против Бога и нравственного закона и в то же время феномен демонического в той форме, в какой они выступают в образе Ивана Карамазова и в «Легенде о Великом Инквизиторе». В шестой главе предпринимается попытка определить на примере персонажей из «Бесов», как трактует Достоевский понятие безбожия — от агрессивного отрицания Бога в инженере Кириллове, склонном считать себя сверхчеловеком, до примитивного негативизма Николая Ставрогина, порожденного пустотой его жизни. В персонажах этих обеих глав проступает многое из религиозной проблематики нынешнего времени, и я надеюсь, что сумел внести какой-то вклад в его просветление.

Вне этой общей линии остались два персонажа, место которых — не здесь, но которые все же имеют к ней отношение: Настасья Филипповна из «Идиота» — существо, подпадающее в общем и целом под категорию совершенства, и наряду с ней — князь Мышкин из того же романа, персонаж, основное назначение которого определяется его отношением к личности Христа. Им посвящена последняя глава.

Этот краткий обзор был необходим для того, чтобы наша попытка рассмотреть религиозный мир Достоевского в той сжатой форме, которая предопределена размерами этой книги, не показалась безответственной и чтобы читатель убедился в том, что автор этих немногих глав руководствовался в своих размышлениях категориями, очерчивающими достаточно широкий круг проблем.

Что же касается метода исследования, то я стремился предоставить слово самому Достоевскому, сводя воедино как можно больше из речей и жестов его персонажей, из переплетений и последовательности событий в его романах. Поэтому в книге оказалось довольно большое количество цитат, причем многие из них весьма пространны. Однако мне просто не оставалось ничего другого, ибо, как показывал мой скромный опыт, я не мог позволить себе рассчитывать на то, что читатель, руководствуясь ссылками на соответствующие страницы, возьмет в руки тома Достоевского и, сравнивая текст с анализом, включится в исследовательскую работу.

Если, таким образом, я держался как можно ближе к тексту и «добывал» из него все, что только мог, то одновременно я взял на себя смелость отказаться в своей книге от использования литературы о Достоевском, за исключением чисто информационных источников. Из многочисленных и отчасти несомненно серьезных исследований творчества Достоевского я прочел совсем мало и постарался во всех случаях сохранить независимость суждений. Если же я черпал из них что-то, то не забывал ссылаться на них. Я ощущал достаточно непосредственный контакт с самими произведениями Достоевского, поэтому подобная самостоятельность казалась мне уместной. Между тем я ни в коей мере не претендую на то, чтобы исчерпать своим анализом предмет исследования, а потому и не чувствую себя обязанным дать критическую оценку работам, посвященным творчеству Достоевского.