#img_3.jpeg

«Отряду особого назначения в составе вспомогательного крейсера «Печенга», миноносцев «Лейтенант Сергеев», «Капитан Юрасовский», «Бесстрашный» и «Бесшумный» по прохождении мерной мили в заливе Петра Великого сего 19 января 1917 года выйти в море для следования к месту назначения на Мурмане.

Командующий Сибирской военной флотилией вице-адмирал Шульц

Независимо от назначенных маршрутов якорных стоянок для погрузки угля, необходимо организовать таковую погрузку на миноносцы с союзнических транспортов на переходе, заблаговременно снабдив суда возможно большим числом парусиновых мешков.

На случай разлучения судов в открытом море при плохой видимости командиру отряда капитану первого ранга Остен-Сакену надлежит заранее установить для каждого рандеву опознавательные сигналы. Необходимо также командирам миноносцев дать дополнительные указания, как поступать в случае, если в точке рандеву они не разыщут флагманское судно.

Все секретные донесения при следовании до порта Коломбо отправлять через английские консульства в портах Тихого и Индийского океанов во Владивосток командующему Сибирской военной флотилией. По выходе из порта Коломбо наладить радиосвязь через французские колониальные учреждения с адмиралтейством в Петрограде.

На подходе к Суэцу установить контакт с британскими морскими силами и, имея с ними предварительную договоренность, следовать дальше под эскортом союзнических военных кораблей.

Основная задача плавания — скорейшее прибытие на Мурман в исправном виде для несения охранно-сторожевой службы в море Баренца…

27 декабря 1916 года».

1

Вспомогательный крейсер «Печенга» и четыре миноносца стояли на якорях на закрытом рейде залива Славянка. Обозначенные отличительными огнями силуэты пяти кораблей мерно покачивались на черной в предрассветных сумерках поверхности моря. Их палубы, трубы и мачты осыпало снежной крупой, в вантах и вентиляционных раструбах тонко свистел ветер.

На флагманском корабле пробили склянки. До утренней побудки осталось полчаса.

По верхней палубе крейсера неторопливо шел в сторону кормы дублер вахтенного начальника прапорщик по адмиралтейству Сергей Яхонтов. Не закончив курса в Восточном институте, Яхонтов поступил в Гардемаринские классы, стал офицером. Любовь к отчизне привела его на корабль, уходящий в плавание к месту военных действий.

Во Владивостоке остался его отец, ученый-гидрограф. После смерти матери они жили вдвоем согласно и дружно, поддерживая один другого в трудный час. В этом городе Яхонтов родился, вырос, учился в гимназии. Теперь он покидал берега Золотого Рога надолго, может быть насовсем.

Прапорщик остановился у раскрытого люка. Внизу, освещая жилую палубу, слабо горела синяя электрическая лампочка в плетеном металлическом футляре. Яхонтов уперся рукой в крышку люка, поднял голову. За смутно черневшими в полумраке прибрежными сопками был город. Там остались друзья, родные, близкие. Ни один огонек не виден вдали, но в воображении прапорщика плескалось целое море огней, заливавшее знакомые улицы. Всего два дня прошло, как покинул он берег, но какими долгими показались ему эти двое суток на корабле, когда кругом только волны да голый, безлюдный берег.

Спустившись на жилую палубу, прапорщик остановился возле каюты отца Иннокентия. Нужно было разбудить его для водосвятия перед выходом в море.

На стук никто не откликнулся, хотя из каюты отчетливо доносился громкий прерывистый храп. Помедлив, прапорщик открыл дверь. Священник оторвал от подушки тяжелую от похмелья, лохматую голову и уставился на Яхонтова мутным взглядом.

— Чего тебе, прапор? — недовольным голосом произнес он.

— Старший офицер распорядился разбудить вас, ваше преподобие, для водосвятия после молебна, — пояснил прапорщик.

Покряхтывая, корабельный священник опустил на палубу волосатые ноги, потянулся к бутылке, стоявшей на столике.

— Прополосни-ка горло, юноша, — предложил отец Иннокентий. — Видать, собаку стоял? Продрог поди?

— Не пью я утром, ваше преподобие. Да и на вахту мне опять, как только снимемся с якоря.

— По-божьи поступаешь, коли не трескаешь, как я, горькую, — похвалил священник. — Хотя человеку моряцкого звания, как мы с вами, трудно порой устоять против сего соблазну.

Он залпом выпил стакан водки, крякнул, провел ладонью по заросшему лицу и стал одеваться.

В просторном командирском салопе горел свет, когда дублер вахтенного начальника явился к командиру. Начальник отряда особого назначения Остен-Сакен сидел в кресле, положив ногу на ногу, и курил трубку. Полнеющий сорокалетний мужчина с короткой шеей и пушистыми бакенбардами пристально смотрел на Яхонтова, щуря светлые, чуть навыкате, глаза.

— Что наверху, господин прапорщик? — выслушав короткий доклад дублера вахтенного начальника, деловито произнес капитан первого ранга.

— Крейсер развернуло носом к берегу, ночью вытравили еще семь саженей якорной цепи, ветер — два балла, — ответил прапорщик.

— В какое время начали прогрев машин?

— В четыре ноль-ноль, господин капитан первого ранга.

— Значит, три с половиной часа работают машины, — заключил Остен-Сакен. — После завтрака выйдем на мерную милю, а как только опробуем работу машин и определимся, начнем плавание.

2

Над Амурским заливом занимался поздний зимний рассвет. Вода за бортом постепенно приобретала свинцовый оттенок. Низкие волны ровным строем катились в сторону берега.

Крейсер «Печенга» пробежал мерную милю и стал выходить в открытое море. Изящный и стройный, с множеством надстроек, он легко и плавно скользил по взбаламученной водной равнине. Следом за флагманом, низко стеля шлейфы дыма, потянулись миноносцы.

Прапорщик Яхонтов находился в ходовой рубке и отмечал на путевой карте пройденное расстояние. Из машинного отделения поступали по переговорной трубе доклады инженера-механика Вурстера. Их принимал вахтенный начальник старший лейтенант Корнев. После каждого доклада он удовлетворенно кивал головой, небрежно попыхивая папироской.

В иллюминаторе был виден занесенный снегом высокий берег с черными проплешинами голых скал. Неуютный зимний пейзаж действовал удручающе на Яхонтова.

На крейсере увеличили число оборотов гребного вала. Корабль шел полным ходом, и бурун поднялся вровень с форштевнем. Соленые брызги перехлестывали через полубак.

Яхонтов не слышал грохота, донесшегося из машинного отделения, лишь заметил, что крейсер сбавил ход.

— Что случилось, Эрнест Карлович? — крикнул в переговорную трубу вахтенный начальник.

В голосе старшего лейтенанта Корнева звучала тревога. С ледяной строгостью смотрели в пространство его глаза, не замечая стоявшего рядом дублера.

Какое-то время в машинном отделении молчали. Потом из переговорной трубы донесся голос лейтенанта Вурстера:

— Лопнула крышка цилиндра высокого давления.

— Что это значит?!

— Крейсер может идти лишь средним ходом, пока устраняем повреждение.

— Это авария?

— Не… совсем.

— Будьте любезны, поднимитесь в ходовую рубку.

Прошло какое-то время, и в рубку вошел инженер-механик Вурстер. Тяжело дыша, он вытер носовым платком мокрый лоб и потупился.

— Отчего это произошло, Эрнест Карлович? — тихим голосом произнес Корнев.

— Как оказалось, был неисправен цилиндровый предохранительный клапан, — не сразу ответил Вурстер.

— Почему не доложили командиру отряда о неисправности перед выходом в плавание?

— Мне стало известно об этом лишь после поломки.

— Сколько понадобится времени, чтобы устранить неисправность?

— Завтра к вечеру все будет в исправности.

— А нельзя ли сделать это быстрее — скажем, к утру?

— Нет, это невозможно.

— Придется обо всем доложить командиру отряда, — мрачно заключил Корнев.

Остен-Сакен молча выслушал старшего офицера, стоявшего на ходовой вахте в момент аварии. Какими бы словами ни маскировали случившееся, но это была авария! Бледное лицо капитана первого ранга, обрамленное рыжей бородкой, было бесстрастно. Отряд замедлит движение, пока исправляют неполадки в машине, и не успеет прибыть в назначенный срок в японский порт Сасебо, где предполагалось пополнить запасы угля и пресной воды. Это несомненно вызовет неудовольствие морского министра, который внимательно следил из Петрограда за ходом подготовки отряда особого назначения к далекому и трудному плаванию. А если произойдут новые аварии на крейсере?

Капитан первого ранга какое-то время находился во власти невеселых мыслей. Потом, словно очнувшись, спросил:

— А не по злому умыслу произошла авария?

— Нет… я не думаю, — неуверенно ответил Корнев.

— Нижние чины, те, что пришли на «Печенгу» с Балтики и Черного моря, не хотят идти на войну. У них совсем другое на уме. Социалисты порядком развратили их. На крейсере восемьсот нижних чинов и унтер-офицеров, — продолжал Остен-Сакен. — И половина их штрафованные, неблагонадежные. Списали смутьянов за разные неблаговидные поступки с «Гангута», «Евстафия», «Святого Пантелеймона» к нам на флотилию, вот и получилось: на, боже, что нам не гоже.

— К сожалению, это так, Андрей Вилимович, — невесело произнес старший офицер.

— Итак, наш флагманский корабль, в бытность свою перевозивший каторжан из Одессы на Дальний Восток, — самое неблагополучное судно в отряде особого назначения. Не так ли, Алексей Поликарпович?

— Мне трудно вам возразить, хотя я… стараюсь по мере сил… — начал Корнев. — Пытаюсь наладить службу. И господа офицеры ревностно исполняют свои обязанности.

— Я не в упрек, и к господам офицерам у меня нет претензий, — раздумчиво произнес Остен-Сакен. — Есть обстоятельства, которые над нами, Алексей Поликарпович. Ухо нам всем следует держать востро. По поводу случившейся аварии произведите дознание. Допрашивать нижних чинов надо со всем пристрастием.

— Полагаю, начать дознание надо сразу но приходе в Сасебо? — осведомился старший офицер.

— Нет, Алексей Поликарпович, начать дознание необходимо сегодня же, — поправил капитан первого ранга. — Назначьте дознавателями лейтенанта Соловьева, инженера-механика Вурстера и кого-нибудь в помощь к ним из мичманов либо прапорщиков по адмиралтейству.

— Я думаю, Яхонтова, — сказал Корнев.

— Прекрасно, — одобрил выбор старшего офицера Остен-Сакен.

3

Кряжистый, невысокого роста, полысевший на службе машинный унтер-офицер Крылов показался Яхонтову старше своих двадцати восьми лет. Он с явным недружелюбием смотрел из-под колючих бровей на офицеров. После случившейся аварии его поставили «под ружье» с полной выкладкой. У него ныли ноги, спина и шея.

— Были ли приняты все необходимые меры, чтобы аварии не случилось? — допрашивал его Соловьев.

— Да, мною были приняты все необходимые меры, чтобы машина исправно работала, — помедлив, ответил Крылов. — Я провел осмотр цилиндра согласно инструкции перед самым выходом в море.

— Одни это делали, либо еще кто, кроме вас, участвовал в осмотре предохранительного клапана?

— Лично проверял. Это мое заведование.

— Заметили вы что-нибудь при осмотре? Ну, скажем, трещинку или еще что? — пытался уточнить Соловьев детали осмотра.

— Нет, все было в исправности.

— А какого-либо сдвига клапана не обнаружили при этом? — вмешался инженер-механик.

— Нет, не обнаружил.

В первый момент Крылов показался Яхонтову человеком весьма средних способностей, и было даже удивительно, каким образом он добился унтер-офицерского звания. Но, присмотревшись к машинному унтер-офицеру, прапорщик изменил свое первоначальное мнение. На поверку Крылов выходил человеком ясного ума и завидной стойкости. Ничего предосудительного невозможно было извлечь из его лаконичных и точных ответов. И несмотря на это, Яхонтов смутно чувствовал, что за всем этим упорством кроется нечто большее и значительное, чем стало известно дознавателям.

— Как же все это случилось, Крылов? — как бы подытоживая, спросил инженер-механик.

— Давление в цилиндре поднялось выше нормы, предохранительный клапан достаточно поизносился и, естественно, лопнул. В цилиндр попала вода, и — случилась поломка.

— Как просто — «поломка», — осклабился Соловьев.

— Так было, — угрюмо произнес Крылов.

— А кто-либо из посторонних не подходил к машине? — продолжал Соловьев.

— Нет, не подходил.

— Таким образом, никакого злоумыслия не предполагаете?

— Не предполагаю.

Последним вызвали в караульное помещение командира второй машинной роты прапорщика по адмиралтейству Сурина. В его ведении находилась машина, на которой лопнула крышка цилиндра высокого давления. Машинный прапорщик предстал перед дознавателями в рабочем кителе с пятнами масла на рукавах. По всему было видно, что явился он прямо с вахты, не успев даже забежать в каюту, чтобы переодеться.

Яхонтов немного знал Сурина еще в то время, когда были студентами Восточного института, и позже, когда учились в Гардемаринских классах. На крейсере «Печенга» они служили оба всего две недели. Занятые подготовкой к океанскому плаванию, прапорщики редко сходились вдвоем, чтоб поговорить.

— Вы не допускаете мысли, господин прапорщик, что за всем этим кроется преднамеренное злоумыслие? — Соловьев сделал ударение на двух последних словах.

— Нет, не допускаю, господин лейтенант, — ответил Сурин.

Вежливая отчужденность и скромное достоинство прозвучали в словах машинного прапорщика.

— Чем вы можете объяснить, что случилась авария и отряд особого назначения наполовину снизил скорость хода? — продолжал Соловьев.

— Виной всему спешка. Мы слишком торопились покинуть Золотой Рог. Ремонт механизмов в судоремонтных мастерских произвели некачественно. Машины, как полагается по техническим условиям, не были опробованы на ходовых испытаниях.

— Война не дает передышки, к сожалению, — перебил прапорщика Соловьев. — Нас ждут на Мурмане.

Инженер-механик Вурстер молчал. И трудно было понять, разделяет ли он мнение младшего механика или иные соображения заставляют его своим молчанием дать возможность прапорщику защитить себя.

Из дальнейшего хода дознания стало видно, что все объяснения по поводу случившейся аварии у Сурина и подвергнутых допросу нижних чинов в целом сходились. Прапорщик приводил убедительные доводы в защиту своих подчиненных и всячески старался убедить дознавателей, что матросы невиновны.

Яхонтов увидел совсем с иной, неизвестной ему стороны знакомого студента и гардемарина. И странной показалась сама мысль, что Сурин во всем заодно с теми, кто стоит в пятидесятиградусную жару на вахте возле работающих турбин, пьет из того же медного чайника теплую подкисленную воду и живет с ними одними заботами.

4

По издавна установившейся традиции в кают-компании крейсера никогда не говорили о службе. И потому, наверно, никто ни единым словом не обмолвился о случившейся аварии. Казалось, все было так, будто ничего на корабле не произошло.

За ужином офицеры пили вино, курили, вели непринужденную беседу. Яхонтов заметил, как покривились губы командира первой роты мичмана Эразмуса, когда его взгляд остановился на сидящем напротив прапорщике Сурине, как отчужденно смотрел на него старший лейтенант Корнев.

Не жалует офицерская кают-компания чужаков, в каком бы обличье они ни появились. Это почувствовал сразу Яхонтов. Как он ни старался, как ни хотел быть таким же, как Эразмус и Корнев, а ничего из этого не выходило.

И откуда только берется у них эта вежливая надменность и холодная любознательность? Какая барская безупречность во всем! Какая непринужденность! Как они понимают с полуслова друг друга! Будто на особом тесте замешены.

Как ни пытался Яхонтов, он не мог убедить себя в противном, что офицеры-сослуживцы относятся к прапорщикам по адмиралтейству с небрежной снисходительностью. Только терпят их присутствие рядом. Да, бывший студент не чета настоящим морским офицерам.

5

В японский порт Сасебо отряд особого назначения пришел на сутки позже намеченного срока. На внутреннем рейде сильно изрезанной бухты стали на якорь миноносцы «Капитан Юрасовский», «Лейтенант Сергеев», «Бесстрашный» и «Бесшумный». Крейсер «Печенга» подошел к причалу Мицубиси.

Юркие, быстроглазые японцы в длинных стеганых халатах приняли от русских матросов швартовые концы. С ловкостью акробатов они закрепили стальные тросы к свободным кнехтам и, кланяясь, заулыбались:

— Холес рюсски моряк!

— Холесо!

Бушприт и полубак на крейсере обледенели во время плавания и стали похожи на огромные оплывшие свечи.. Матросы ломами обкалывали лед. Работали, скинув бушлаты, охотно и весело.

К обеду корабль был в образцовом порядке. Осмотрев его сверху донизу, старший офицер приказал выдать по чарке водки всем нижним чинам и унтер-офицерам.

После обеда Остен-Сакен разрешил отпустить в увольнение две трети команды с крейсера. Вслед за матросами сошли на берег большинство офицеров.

Прапорщик Яхонтов остался на корабле. Он закрылся в пустовавшем кормовом салоне и стал делать зарисовки окрестностей японского города.

Массивы домов с причудливо изогнутыми черепичными крышами грандиозным амфитеатром возвышались над бухтой. Узкие припортовые улицы сбегали к самой воде. Сопки, поросшие низкорослыми дубками и пробковым деревом, тянулись по всему побережью. Над ними висело голубое, по-зимнему чистое небо.

С кормовой палубы крейсера продолжали сходить на причал уволенные в город нижние чины. Несмотря на то что целые роты и команды были наказаны лишением увольнения, с корабля ушло не меньше трехсот матросов. Маленькими группами отправлялись в город кондукторы.

Последним спустился по трапу отец Иннокентий. Священник был в партикулярном платье и с тросточкой. На голове — черный цилиндр, на ногах — до блеска начищенные хромовые сапоги.

С миноносцев переправляли уволенных на берег нижних чинов на шлюпках и командирских вельботах.

Яхонтов заметил, как поднимались на пирс подтянутые и вышколенные матросы в ладно сидящих бушлатах и лихо заломленных бескозырках. На какое-то время внимание прапорщика было оторвано от любимого занятия. Потом все смолкло вокруг, и он снова стал рисовать. Увлеченный, Яхонтов не замечал, как бежит время.

Продолжать делать зарисовки прапорщику не пришлось. Старший офицер приказал ему отправиться в город на усмирение разбушевавшихся нижних чинов. Весть о том, что команда «Печенги» затеяла драку с миноносниками, принес боцман. Он же проводил прапорщика Яхонтова с дежурной ротой к месту драки.

Грязная припортовая улица была малолюдна. Но Яхонтов заметил, как из окон и дверей выглядывали лица с узкими миндалевидными глазами.

Завернув за угол, прапорщик сразу увидел беснующуюся толпу матросов.

Двери и окна питейного заведения были выбиты. Дрались на улице и внутри помещения.

— За чечевичную похлебку буржуям продались! — доносились из толпы разъяренные крики атакующих.

— На войну торопитесь! — кричали моряки с крейсера.

Миноносники защищались, размахивая матросскими ремнями с тяжелыми медными пряжками.

Яхонтов увидел свежие синяки под глазами.

Вскоре к месту драки прискакал отряд конной японской жандармерии. С его помощью удалось разогнать дерущихся.

К Яхонтову подошел круглолицый пожилой японец в шелковом синем халате и черной шапочке с кисточкой. Это был хозяин таверны. Заискивающе улыбаясь, японец быстро заговорил:

— Хозяина я. Мало-мало пил мой сакэ рюсски матрос и стал ломать. Не холе-се. Платить деньги нада.

— Вам будут возмещены все понесенные вами убытки, — заверил прапорщик.

— Спасиба… спасиба, — пачал раскланиваться владелец таверны.

— Не за что меня благодарить, — отмахнулся от него Яхонтов.

Утихомиренных нижних чипов под конвоем дежурной роты повели на крейсер.

К вечеру карцер и лазарет на «Печенге» оказались переполненными. Зачинщиков драки Остен-Сакен приказал посадить на хлеб и воду.

6

На другой день старший лейтенант Корнев возвратился из города мрачный. Содержатель таверны предъявил ему иск на возмещение понесенных убытков на тысячу семьсот девяносто рублей золотом. Корнев, не заходя в каюту, направился к командиру отряда, чтобы сообщить ему результаты проведенного разбирательства.

В исковом требовании с японской пунктуальностью перечислялось все, что поломали, разбили и потоптали матросы из отряда особого назначения во время драки. Упоминались высаженные двери и окна, разбитые вазы и столовая посуда, пропавшие ножи и вилки. (Таверна издавна была пристанищем иностранных моряков, поэтому владелец содержал ее на европейский лад.)

Исковой документ был составлен в Российском консульстве, на японском и русском языках. Напротив каждого пропавшего предмета стояла цифра, обозначавшая стоимость с точностью до четверти копейки.

— Составьте списки виновных, Алексей Поликарпович, — распорядился Остен-Сакен. — И раскидайте всю сумму понесенных казною убытков каждому в меру вины. Да передайте ревизору: жалованья им впредь не выдавать!

— Но как же? Ведь… — начал и замялся старший офицер.

— Ревизора направьте сегодня же, немедля в японский банк с указанной в иске суммой денег, — категорическим тоном заговорил Остен-Сакен.

— Слушаюсь, Андрей Вилимович, — сказал старший офицер. — Но ладно ли получится? Ведь отдельные нижние чины до самого Мурмана без жалованья останутся.

— Ничего с ними не сделается, — холодно заключил капитан первого ранга. — Обуты, одеты, накормлены. Чего им еще нужно? Лишний разок и на судне посидят, когда примерные матросы в увольнение пойдут. Меньше хлопот.

— Но как бы хуже не получилось, Андрей Вилимович?

— Не получится, — заверил Остен-Сакен. — Что еще у вас, Алексей Поликарпович?

— Опять отец Иннокентий отличился, — с огорчением сообщил старший офицер.

— Напроказил?

— Вернулся на корабль в кимоно, — сдержанно улыбнулся старший лейтенант. — На пирс доставили батюшку в стельку пьяного.

— Где он был? — деловито осведомился Остен-Сакен.

— Ясное дело где, Андрей Вилимович.

Капитан первого ранга презрительно скривил губы, с неодобрением покачал головой:

— Безобразник.

— Я пытался устыдить батюшку, когда пришел он в трезвость, но куда там: упрям батюшка, словно бык!

— А что вы ему сказали, Алексей Поликарпович? — заинтересовался командир.

— Дурной пример, говорю, мичманам подаете.

— А он?

— Стал расхваливать тех продажных японок за их аккуратность и любезность да за то, что поздно ночью они подавали батюшке горячий шоколад.

— Женить его следовало, пока во Владивостоке стояли, — поморщился Остен-Сакен. — Взяла бы его попадья в оборот!

— Что вы, Андрей Вилимович, отец Иннокентий об этом и слышать не хочет. «Нет ничего безнадежнее слова «жена» — вот что изрек он однажды по этому поводу.

— И богослужение правит из рук вон плохо, — подхватил Остен-Сакен.

— До меня тоже дошел слушок: смущает мичманов батюшка.

— Как бы не натворил он похлеще чего, чем ночной маскарадный наряд, — задумчиво произнес капитан первого ранга. — Высажу его на берег, как только придем в Гонконг, — добавил он решительно. — Пусть консул Этинген отправит его на пароходе обратно во Владивосток.

— Как же мы без священника останемся? — удивился Корнев.

— Подберем кого-нибудь из нижних чипов, знающих порядок богослужения. От такого больше будет проку.

Командир и старший офицер какое-то время молчали, думая об одном, — их обоих тревожила мысль: стихийно ли началась драка в таверне или была заранее задумана подстрекателями?

— Пострадали двое мичманов с «Лейтенанта Сергеева», — сообщил Корнев.

— Напрасно офицеры с нижними чинами якшаются, — неодобрительным тоном произнес Остен-Сакен. — Для примера полдюжины самых злостных негодяев отдайте под суд, — добавил он резко. — Судить их будем в Гонконге.

7

Драка матросов в японском порту привела в смятение Яхонтова. Русские люди били своих же! Да как! По ходу событий прапорщик уловил, что начали потасовку матросы крейсера. Поводом же послужил пустяковый случай в таверне: мелкая стычка за столом между комендором с «Лейтенанта Сергеева» и кочегаром с флагманского судна. Сам по себе повод не заслуживал никакого внимания, но причина драки была куда значительнее! Яхонтов понял, что нежелание нижних чинов крейсера идти на войну всколыхнуло давнюю вражду с миноносниками. «Но как можно противиться долгу, присяге? — билась в нем неотвязная мысль. — И разве есть что-нибудь выше, чем стремление защищать отчизну свою от чужеземцев?!» А выходило, что многие на крейсере не хотят идти воевать и даже возмущены тем, что другие не разделяют их недостойного стремления. Хотелось понять, что движет этими людьми? С кем-то нужно было поделиться мыслями, разобраться во всем. Но с кем? Вряд ли кто мог понять его лучше, чем такой же, как он сам, недавний студент, а теперь прапорщик по адмиралтейству.

Сурин встретил вошедшего в его каюту Яхонтова сдержанной улыбкой: в памяти обоих еще свежа была недавняя встреча в караульном помещении во время дознания.

— Вот мы и в Японии, Павел Модестович, — сказал вместо приветствия Яхонтов.

— Впереди Восточно-Китайское море и Индийский океан, Сергей Николаевич, — подхватил Сурин.

— Что вы думаете о нашем… плавании?

И оба невольно подумали о случившейся недавно аварии и состоявшемся дознании.

— Долго придется нам плыть еще по чужим морям, — уклончиво начал машинный прапорщик. — Много раз зайдем еще в иностранные порты — грузиться углем, брать провизию, воду, если обстоятельства не остановят нас.

— Какие обстоятельства? — настороженно проговорил Яхонтов.

— В Индийском океане по-прежнему крейсерствует «Эмден», — ответил Сурин. — И встреча «Печенги» с германским крейсером вполне возможна. Наше флагманское судно само себя защитить не сможет от его торпед. Вся надежда на миноносцы…

Яхонтов знал о том, как самый быстроходный крейсер Сибирской военной флотилии охотился в Индийском океане за «Эмденом» и чем все это кончилось… Не повезло «Жемчугу». После нескольких недель пребывания в море он стал на якорь на рейде порта Пенанг, и командир корабля капитан второго ранга барон Черкасов отправился в город. Накануне он вызвал телеграммой жену из Владивостока. Германская радиоразведка перехватила ее. И «Эмден», зная точное местонахождение русского корабля, беспрепятственно вошел в бухту и расстрелял «Жемчуг» артиллерией и торпедами…

— Да, вероятность встречи с крейсером не исключена, — согласился Яхонтов. — Но меня в данный момент не это тревожит. Скажите, Павел Модестович, почему, на ваш взгляд, многие нижние чины флагманского крейсера не хотят идти на войну?

— Почему вы так думаете, Сергей Николаевич?

— Все присматриваюсь и никак не могу понять, что к чему. Но эта драка в таверне на многое открыла глаза. Меня все больше удивляет, отчего на крейсере и миноносцах нижние чины так по-разному думают о войне.

— На миноносцах по-боевому сплоченные экипажи, — начал Сурин. — Сами условия там объединяют матросов и офицеров. Корабли маленькие, служба тяжелая, и делят ее вместе рядовые и командиры. Совсем иное дело у нас. Убери с «Печенги» пушки и торпедные аппараты, и получится комфортабельная паровая яхта. И такая пропасть разверзлась между верхними офицерскими каютами и матросскими кубриками на нижних палубах… А ко всему этому… — Сурин на миг остановился, раздумывая, продолжать ли. Потом решительно провел рукою по спутавшейся прическе, заговорил напряженно, отрывисто: — И это, пожалуй, главное: на флагманском судне политически активная, сознательная команда. Не секрет, что многих прислали к нам с Балтики и Черного моря за участие в матросских волнениях…

И осекся. Прапорщика смотрели в лицо друг другу, словно не узнавая.

— Мне это было неизвестно, — вымолвил Яхонтов.

Невольно пришло ему на ум: Сурину известно многое из того, что делается в котельном и машинном отделениях в тайне от офицеров. И что машинный механик во многом разделяет мнения нижних чинов. Он вспомнил, как частенько и неизвестно куда отлучался Сурин из института и после, когда учились в Гардемаринских классах. Несомненно, машинный прапорщик не сказал всего, хотя беседа между сослуживцами была откровенной.

8

Во избежание новых инцидентов, Остен-Сакен решил не задерживаться в Сасебо. Как только закончили погрузку угля и приняли воду, он приказал передать семафор на миноносцы: «Поднять пары, сниматься с якоря!»

Несмотря на штормовое предупреждение, отряд особого назначения вышел в море и взял курс на Гонконг.

На этот раз Яхонтов заступил на вахту, когда крейсер находился вне видимости берегов и шел полным ходом. Миноносцы, по два справа и слева, держались в нескольких кабельтовых от «Печенги», готовые защитить флагман, если появятся корабли противника. Встречный ветер прижимал к воде шлейфы дыма, валившие из всех труб.

Вахтенный начальник мичман Эразмус, худой и желчный, презрительно кривя губы, резким голосом подавал команды сигнальщикам. Один из них, рослый, смуглолицый, стоя на крохотном мостике, лихо сигналил, передавая распоряжения флагмана на миноносцы. Яхонтов заметил: случилась заминка. То ли перепутал что-то сигнальщик, либо не расслышал он в шуме встречного ветра каких-то слов вахтенного начальника. Но в следующий миг мичман ударил по лицу матроса.

— За что вы меня, ваше благородие?! — держась за щеку, в недоумении произнес, сигнальщик.

— За то, чтобы слушал внимательней, а не путал сигналы! — пояснил Эразмус.

На ходовом мостике наступила неловкая тишина. Яхонтов стиснул в руке бинокль, опустил глава. Он вдруг почувствовал: его кинуло в жар он стыда.

Мичман Эразмус, подтянув на руке черную перчатку, спокойно, невозмутимо продолжал прохаживаться по ходовому мостику.

Когда переговоры с миноносцами прекратились, Яхонтов приблизился к вахтенному начальнику, произнес с укоризной:

— Зачем нее вы так, Евгений Оттович?

Эразмус молчал, закусив кончик уса. Строгие глаза мичмана излучали презрение, ледяной холод..

— Вы, Сергей Николаевич, еще в недостаточной степени усвоили весь кодекс офицерских понятий, — начал мичман. — В Морском корпусе нас учили почитать корабельную службу яко святыню, наипаче…

— Не привелось мне, — сказал Яхонтов.

— Дабы катилась служба как по маслу, а не тащилась яко тварь ползущая, нужна во всем твердость, — поучал Эразмус прапорщика. — Коли так нужно, то и зубы почистить не грешно, а то и чаркой водки нелишне попотчевать нижнего чина.

— Меня этому не обучали в Гардемаринских классах.

— Все средства хороши, лишь бы порядок на корабле соблюдался, — невозмутимо продолжал мичман.

— Но бить матроса — недостойно интеллигентного человека! — вспылил неожиданно прапорщик.

— Офицер — не интеллигент! Он — офицер, и только!

9

В Тайваньском проливе отряд попал в жестокий шторм… Почерневшая поверхность моря вздыбилась вихрастыми валами. Волны делались все размашистее, с уханьем и гулом ударяли они в корпус корабля. Ветер свирепо завывал в рангоуте, пронзительно свистел в углах надстроек.

Согнув спину, вобрав голову в плечи и балансируя, пробирался Яхонтов по уходящей из-под ног палубе, чтобы подняться на ходовой мостик и заступить на вахту. Движения прапорщика были неровные, порывистые, с неожиданными скачками в сторону, словно с силой кто-то толкал его. С головы до ног обдавало его пеной и солеными брызгами. Возле средней трубы он столкнулся лицом к лицу с Суриным.

— Куда, Павел Модестович? — стремясь перекричать грохот шторма, спросил его Яхонтов.

— Туда, в машинное, — кивнул младший механик в сторону наглухо задраенного люка.

Из глубины корабля доносилась прерывистая вибрация, а весь корпус лихорадочно дрожал.

— Будем устанавливать упоры, — пояснил Сурин. — А то и до беды недолго: корпус одряхлел, переборки слабые. Да нужно приготовить водоотливные насосы на всякий случай.

Отряд особого назначения продолжал идти прежним курсом навстречу разразившемуся над морем урагану. В углу ходового мостика стоял капитан первого ранга Остен-Сакен. Цепко держась за обвес и не выпуская из рук бинокля, с опаской делал он несколько коротких шагов и возвращался обратно.

— Арсений Антонович, запросите «Лейтенанта Сергеева», что у них там стряслось? — повернулся командир отряда к вахтенному начальнику. — Отчего он зарыскал?

Яхонтов поднес к глазам бинокль и увидел, как один из миноносцев то поворачивает прочь от флагмана, то резким рывком устремляется в сторону крейсера. Прапорщик услыхал, как процедил лейтенант Соловьев, свирепо посмотрев на сигнальщика:

— Запроси, почему рыскает?

С «Лейтенанта Сергеева» незамедлительно пришел ответ: «Поломался привод руля, устраняем повреждение».

— Действуйте порасторопней, о состоянии корабля докладывайте через каждые полчаса! — распорядился Остен-Сакен.

Штормовой ветер стал стихать. Качка заметно уменьшилась, и вода уже не перекатывалась пенными потоками по верхней палубе.

С «Капитана Юрасовского» передали по семафору, что смыло за борт шлюпку во время шторма. С «Бесшумного» сообщили об образовавшейся течи в трюме и поломке питательного насоса.

Остен-Сакен потребовал чистый бланк радиограммы у вахтенного начальника и, укрывшись от ветра в штурманской рубке, написал:

«Командующему Сибирской военной флотилией. Вынес на переходе глубокий циклон, имею повреждения вспомогательных механизмов, рулей на миноносцах, следую прежним курсом».

Сложив листок бумаги вчетверо, он подозвал прапорщика Яхонтова, сухо произнес:

— Отнесите шифровальщику да скажите, чтобы передал во Владивосток незамедлительно.

10

На подходе к Гонконгу на «Печенге» один за другим вышли из строя два водотрубных котла. Крейсер стал отставать от миноносцев. С флагмана передали сигнал на корабли: «Сбавить ход до малого».

В Гонконге Остен-Сакен собирался лишь пополнить запасы угля и провизии, чтобы на другой же день выйти в просторы Индийского океана, и вдруг все надежды на своевременное прибытие в море Баренца рухнули.

Как только вошли на Гонконгский рейд, Остен-Сакен потребовал на корабль лоцмана, чтобы провести его в Коунлундские доки и поставить в ремонт.

— Каково ваше мнение, Алексей Поликарпович, по поводу поломки котлов? — обратился командир к старшему офицеру, когда остались одни.

— Надежные люди были расставлены мною в котельном отделении, — пожал Корнев плечами. — Неужто прошляпили?!

— На мой взгляд, случайной аварией могла быть одна в столь короткое время, — пристально глядя на старшего офицера, сказал Остен-Сакен. — Но это уже вторая авария.

— А быть может, «Печенга» претерпевает полосу неудач, а потом все образуется? — осторожно проговорил старший офицер.

— И я хотел бы так думать, но мне не дает покоя другое…

— Что именно?

— Вы присмотритесь к нижним чинам: они настороже и ждут. Им наверняка памятны «Очаков» и «Потемкин», восставший в Золотом Роге миноносец «Скорый»…

— К сожалению, все это так, Андрей Вилимович…

Осторожно постучав в дверь, вошел шифровальщик Синюхин.

— Я вас покорно слушаю, ваше высокоблагородие! — вытянулся перед командиром нестроевой кондуктор с аккуратным пробором на офицерский лад.

— Что слышно, Синюхин? — сурово произнес Остен-Сакен.

— Никаких новых шифровок, стало быть, нет, ваше высокоблагородие.

— Радисты, писаря что говорят?

— Все больше о бабах да о доме болтают.

— Я хочу знать, что думают нижние чины о плавании отряда? Что о войне говорят? — раздраженно проговорил Остен-Сакен.

— Помалкивают при мне об этом, — неуверенно ответил шифровальщик.

— Сам заводи разговоры, да исподволь начинай, чтобы выведать их тайные мысли, — поучал командир отряда Синюхина.

— Рад стараться, ваше высокоблагородие! — тянулся перед ним шифровальщик.

Углубившись в свои мысли, Остен-Сакен какое-то время словно не замечал находившихся в салоне старшего офицера и кондуктора.

— Нужно отправить шифровку, — неожиданно проговорил капитан первого ранга. — Бери карандаш, записывай.

Шифровальщик достал из папки тетрадь и замер.

— «Владивосток, штаб Сибирской военной флотилии, — начал диктовать Остен-Сакен. — Прибыл Гонконг одиннадцатью котлами. «Печенга» — обуза для миноносцев. Стою в Коунлундском доке».

11

На «Печенгу» явился русский консул в Гонконге статский советник Этинген. Остен-Сакен с хозяйским радушием принял его. Они давно знали друг друга и встретились, как добрые знакомые.

— Андрей Вилимович! Вы все такой же! — обнимая капитана первого ранга, лукавил Этинген. — Ничуть не постарели с тех пор, как мы виделись. Сколько же прошло лет, как вы приходили сюда на «Маньчжуре»?

— Да лет восемь, если не изменяет мне память, — сдержанно улыбнулся Остен-Сакен.

Консул был тонок в талии, строен и моложав. Лишь седые виски да выражение усталости в голубых глазах говорили о солидном возрасте.

— Прошу вас к столу, Оскар Леопольдович, — пригласил капитан первого ранга.

Какое-то время они помолчали.

— Видно, не в добрый час отправился в плавание отряд особого назначения, — сочувственно вздохнул Этинген.

— Первая авария случилась еще в Японском море, — подхватил Остен-Сакен. — Тащимся черепахой…

— В адмиралтействе недовольны, — осторожно заметил консул. — Вот копия радиограммы морского министра адмиралу Шульцу. А вот ответ командующего Сибирской военной флотилией в адмиралтейство. — И Этинген протянул Остен-Сакену два сложенных вдвое листка бумаги.

Капитан первого ранга торопливо надел очки и стал читать.

«Основываясь вашем авторитетном отзыве об исправном состоянии котлов «Печенги», допустил его к плаванию, из которого, к стыду и сожалению, придется возвратить обратно. Морской министр Григорович».

Остен-Сакен сдвинул седые брови, нахмурился. Сжав в ниточку губы, он осторожно развернул другую радиограмму.

«Усиленно ходатайствую об отправке «Печенги» с экипажем матросов Добровольного флота, ручаюсь прибытие до места назначения», —

просил министра вице-адмирал Шульц, стараясь помочь бывшему своему флаг-капитану.

— Михаил Федорович совершенно прав, — с жаром проговорил капитан первого ранга. — Похоже, что котлы портят сами кочегары. Списали их в свое время, как ненужный хлам, с «Гангута» да «Памяти Азова». И вся нечисть оказалась на моем флагманском корабле. Лишь замена большей части команды крейсера матросами с судов Добровольного флота позволит успешно завершить плавание.

— В Гонконге стоят в настоящий момент «Оренбург» и «Тулома», на весь крейсер матросов не хватит.

— Я оставлю на корабле учеников-кочегаров, — пояснил Остен-Сакен. — Это надежные матросы, хотя опыта и маловато у них.

— Из Петрограда приходят тревожные вести, — с грустью в голосе произнес Этинген.

— Что там? — насторожился капитан первого ранга.

— Началось брожение среди городского люда, — стал рассказывать консул. — В столице не хватает продуктов и топлива. У хлебных лавок стоят огромные очереди. Возмущенные толпы людей — в основном женщины — выходят на улицу и требуют прекращения войны.

— Требуют? — удивился Остен-Сакен.

— Да. И к сожалению, дела там обстоят гораздо сложнее, чем нам бы хотелось. Народ устал. Возможны крупные волнения и серьезные эксцессы.

— Неужели пятый год повторится? — поднял брови капитан первого ранга.

— Может случиться и нечто худшее.

— Куда уж хуже.

Остен-Сакену невольно вспомнились запруженная демонстрантами Светланская улица и миноносец «Скорый» с развевающимся на ветру красным флагом.

12

Перед глазами прапорщика Яхонтова величественным амфитеатром поднимались покрытые первой зеленью сопки. В Гонконг вступила ранняя южная весна. Сверху доносился шум большого портового города. А внизу, в доке, раздавался стук молотков и скрип портальных кранов.

В доке работали английские и китайские мастеровые. А продовольствие на «Печенгу» доставлял малаец Бин-Син, прозванный матросами Бисмарком. Это был толстенький коротышка с черными пышными усиками на безбородом лице.

— Бобы, бананы, риса получай! — кричал Бин-Син.

Матросы неохотно перетаскивали с катера торговца на крейсер продукты. Они неприветливо встречали иностранных докеров, работавших в котельном отделении. Матросов вполне устраивала вынужденная стоянка корабля в Коунлундских доках.

Желание побыть наедине с самим собой привело Яхонтова в портовую таверну, куда редко заглядывали русские офицеры. Зато охотно посещали ее служащие Коунлундских доков, чиновники портовых учреждений, лоцманы. Иногда заходили туда английские моряки: матросы и унтер-офицеры.

Вертлявый, словно угорь, официант в черном фраке и с неизменной улыбкой на желтом лице принес омаров и устриц, бутылку белого вина… Неурядицы плавания не выходили у прапорщика из головы. Яхонтов старался разобраться во всем. Он услышал, как вошли в соседнюю кабину, огороженную тростниковой перегородкой, несколько новых посетителей. Они заговорили по-русски, и Яхонтов понял, что это матросы из отряда особого назначения.

— Надо не позволить «Печенге» продолжить плавание на Мурман, — донеслось из-за тростниковой перегородки.

Прапорщик невольно прислушался.

— Я выведу из строя правую машину, как только начнем сниматься с якоря, — неторопливо проговорил кто-то другой.

— Вурстер будет следить за тобой, потому как ты у него на подозрении, Николай, — возразил кто-то. — После случая с крышкой цилиндра он тебе больше не доверяет. Надо смастырить такое, чтобы комар носа не подточил, а крейсер остался стоять возле стенки.

«На флагмане — заговорщики! — молнией пронеслось в голове. Яхонтов догадался, что один из них — машинный унтер-офицер Крылов. — Значит, не зря старались их выявить Соловьев и Вурстер, — подумал прапорщик. — Их подозрения не были напрасны…»

— Все машинисты и кочегары находятся под наблюдением, — послышалось снова. — Они вряд ли что-либо могут сделать незаметно. Пусть лучше крейсер выйдет из дока. Мы начнем восстание до прибытия в Коломбо.

— Ты предлагаешь захватить корабль, когда будем находиться в море? — удивленно произнес за стенкой Крылов.

Теперь Яхонтов узнал его по голосу и уже не сомневался, что один из заговорщиков — заподозренный в злоумыслии машинный унтер-офицер.

— Да, считаю это самым надежным, чтобы крейсер и миноносцы не пришли на Мурман и всех нас не бросили опять в эту бойню.

— Кто поведет «Печенгу» дальше? И куда? Ведь никто из нас ни уха ни рыла не смыслит в навигации, — донеслось из-за перегородки.

— Павел Модестович добром говорит о прапорщике, что несет наверху вахту, — ответил Крылов. — Они учились вместе в Восточном институте и классы Гардемаринские кончили. В политике туго разбирается палубный прапорщик: молод еще и неопытен. Но юноша прямой и честный, матроса не обидит. Когда настоящее дело найдется, правильно, так, как нужно, все поймет…

Яхонтова кинуло в жар. И разом похолодели ладони. Кроме него на «Печенге» другого прапорщика, стоявшего вахту на ходовом мостике, не было. На какое-то время он потерял способность слышать. «На флагманском судне — заговор к бунту! И мне без моего на то согласия отведено в нем место!»

Он был ошеломлен, озадачен, потрясен.

«Выходит, Павел Модестович видит во мне то, чего не вижу и не знаю я сам, — продолжал изумляться прапорщик. — И он предполагает во мне будущего своего сообщника! Да еще прочит в капитаны мятежного судна!»

— Миноносцам предложим присоединиться, — донеслось опять после непродолжительного молчания.

Расплатившись с официантом, Яхонтов торопливо покинул таверну и отправился на крейсер. Как офицер, присягавший на верную службу царю, он обязан был доложить командиру либо старшему офицеру о случайно обнаруженном заговоре. Но прапорщик почему-то не торопился исполнить долг верности. В голове у него был сумбур, в душе — смятение.

На «Печенге» было время вечерней молитвы. Прапорщик спустился на жилую палубу и, добравшись до каюты, укрылся в ней, чтобы все осмыслить.

13

Он старался понять, что руководит заговорщиками в их устремлениях, чью волю они выполняют, стремясь взбунтовать судовые экипажи? Ясно было лишь одно: на флагманском корабле могут произойти кровавые события. «И я в силах приостановить кровопролитие, — подумал Яхонтов. — А разве без крови не смогут захватить крейсер матросы? Навряд ли! Но ведь стоит лишь мне уведомить командира отряда о заговоре, и — кровь офицеров не прольется на палубу. Зато обильно ее обагрит кровь матросов, приговоренных к казни военным судом».

После вечерней молитвы прапорщик отправился к Сурину.

— Вы чем-то встревожены, Сергей Николаевич? На вас лица нет, — взволнованно произнес младший механик. — Случилось что-нибудь?

— Нет, Павел Модестович, пока ничего не случилось, — скованно ответил Яхонтов.

— Что же тогда?

— А то, что на крейсере произойдет скоро кровавое столкновение…

— О чем… вы?! — промолвил Сурин. Он пристально глядел в лицо своему собеседнику, пытаясь понять, с чем явился к нему в неурочный час бывший сокурсник.

— Я был в портовой таверне, — начал Яхонтов. — Случайно за тонкой перегородкой оказались матросы с «Печенги». Они пришли позже и не заметили моего присутствия.

Сурин, уронив руки на стол, молча слушал. Было заметно, как сходил румянец с его смуглого лица.

— В соседней кабине собрались заговорщики, — продолжал Яхонтов. — Они пришли туда, чтобы обсудить, как действовать. И пришли к заключению, что нужно захватить крейсер на переходе в Коломбо. Я понял из их слов, что вы, Павел Модестович, заодно с ними, и больше того — отвели роль мне в намеченных действиях…

В каюте наступило молчание. Бледное лицо Сурина словно окаменело.

— Надеюсь, то, что услышали в таверне, никому, кроме вас, не известно? — медленно произнес младший механик.

— Да, я об этом никому не сказал.

Сурин облегченно, вздохнул. И стало заметно, как зарозовели его впалые щеки.

— Ну, коли вы узнали раньше времени, то и скрывать мне от вас больше нечего, Сергей Николаевич, — быстро заговорил Сурин. — Матросы на «Печенге» не хотят идти на войну. Но не из-за трусости или отсутствия патриотизма они так поступают. Эта ужасная бойня, затеянная правящей верхушкой, выгодна ей лишь одной. Война уже унесла миллионы жизней. Наш крейсер и миноносцы не должны принять участия в войне, конец которой близок. Матросы «Печенги» нужны революции, которая разразится со дня на день.

— Откуда вам это известно, Павел Модестович?

— Приход революции для большинства граждан России уже не секрет. Об этом открыто пишут в газетах, говорят в Государственной думе, на митингах и собраниях среди рабочих. Остановить ее невозможно.

Во владивостокской газете «Далекая окраина» о надвигавшейся революции писали уклончиво, осторожно. Прапорщик не предполагал, что страсти по всей стране так накалялись, что другого выхода, кроме революции, нет.

— Как вы предполагаете захват крейсера в море, Павел Модестович? — заинтересовался Яхонтов. — И куда после этого направится «Печенга»? И миноносцы куда пойдут?

— Офицеров придется арестовать и высадить на берег, — нерешительно произнес Сурин. — В одном из нейтральных портов корабли разоружатся…

— Совсем еще недавно мне и в голову не могло прийти такое, — задумчиво проговорил Яхонтов. — Совсем с иными мыслями отправился я в это плавание.

— Под воздействием внешних обстоятельств все в жизни меняется, Сергей Николаевич: взгляды человека, представления, понятия… Поразмыслите, подумайте.

— От всего этого у меня голова кругом идет, — простонал Яхонтов, словно от боли. — Все спуталось…

— Придет время — все прояснится, — проникновенно произнес Сурин, положив горячую свою ладонь на руку Яхонтова. — А пока, я прошу, никому ни слова об этом. Страшное может случиться, узнай Остен-Сакен то, что известно вам.

14

Остен-Сакен торопился произвести ремонт котлов на крейсере и, занятый повседневными корабельными делами, даже не сходил на берег. Но однажды его пригласили в Российское консульство.

Похоронный вид Этингена насторожил Остен-Сакена.

— Что случилось, Оскар Леопольдович?

— На родине нашей произошли чрезвычайные события, — дрогнувшим голосом произнес консул. — Наш незабвенный государь император Николай Александрович отрекся от престола.

— Ка-ак?!

— Народное движение привело к полному государственному перевороту в России, — продолжал Этинген. — Образовалось Временное правительство во главе с председателем кабинета министров князем Львовым.

Если бы гром грянул в чистом небе, и то не удивился бы так капитан первого ранга.

Больше ста лет служили Остен-Сакены, его предки — бароны, выходцы из Лифляндии, русским царям, получая от них милости, чины и награды. Служба на Российском флоте, когда не стало царя, показалась бессмысленной капитану первого ранга.

— Что станем делать, Оскар Леопольдович? — растерянно проговорил Остен-Сакен.

— Служить, как служили прежде, — ответил Этинген.

— Кому?

— Российскому государству, Андрей Вилимович. Кстати, мною уже получены по телеграфу тексты присяги. Вот они. Только придется размножить их, — консул достал из ящика и кинул на столешницу листы с отпечатанным на ремингтоне машинописным текстом. — Захватите с собой это, Андрей Вилимович. В первую очередь приведете к присяге господ офицеров. Нижним чинам — их теперь следует называть матросами — ничего пока не говорите о государственном перевороте. Надо выждать какое-то время… А когда все утихнет, преподнесете все в таком свете, будто никакой революции не было, нет и не будет в России!

— Ну и комиссия вышла! — удрученно вздохнул капитан первого ранга, вытирая холодный пот со лба.

— Я имею не совсем точные сведения, но меня конфиденциально известили о том, что в Кронштадте, Ревеле и других военных портах произошли волнения нижних чинов, — сообщил Этинген. — Имеются убитые среди офицеров и… адмиралов. Имена убиенных мучеников не сообщались.

— Час от часу не легче!

— Мы находимся далеко от родины, Андрей Вилимович, — сказал Этинген. — Поэтому всем нам, и в особенности господам офицерам, следует сплотиться воедино и быть начеку. Возможны любые эксцессы на ваших кораблях. В особенности на «Печенге», насколько я понимаю. — Консул выжидательно посмотрел усталым взглядом.

— Да, Оскар Леопольдович, — с грустью в голосе произнес капитан первого ранга.

— А миноносцы?

— За них я совершенно спокоен. Там установилось единение нижних чинов с господами офицерами. На команды миноносцев можно вполне положиться. В случае беспорядков они станут мне надежной опорой, — заверил консула Остен-Сакен.

Попрощавшись с Этингеном, капитан первого ранга вышел в залитый ярким светом сквер перед зданием консульства. Солнце, стоявшее в зените, показалось ему холодным… В мире случилось нечто ужасное, непоправимое.

Остен-Сакен шел по направлению к Коунлундским докам, не замечая встречных, весь уйдя в свои мрачные мысли. Он вдруг вспомнил, как, будучи гардемарином выпускного класса в Морском кадетском корпусе, имел счастье увидеть только что вступившего на престол государя императора. Розовощекий, с рыжей бородкой и усами, совсем еще молодой царь степенным шагом проходил перед строем.

Неподалеку от Остен-Сакена Николай Второй остановился и что-то спросил негромким голосом у директора корпуса адмирала Карцева… Небольшого роста. Серые, немного грустные глаза навыкате. Спокойное лицо. Таким запомнился низложенный император Остен-Сакену.

15

О свержении российского самодержавия машинный унтер-офицер Крылов узнал от поставщика продуктов на «Печенгу» малайца Бин-Сина.

— Царя нету в России, — сказал тот, сияя загадочной улыбкой на смуглом лице. — Мала-мала выгнали царя васа.

— Откуда тебе это известно? — охваченный нахлынувшей радостью, накинулся на торговца Крылов.

— Газете писал. Все знают. Один ты не знаешь, — ответил Бин-Син.

Доковый подрядчик грек Георгопулос перевел на русский язык заметку о перевороте, опубликованную в английской газете, и отдал матросам на «Печенгу».

В большом кормовом кубрике собралась почти вся команда.

«Царь всероссийский Николай Второй, отягченный трудами и заботами о благе своего отечества, отрекся от престола за себя и наследного принца Алексея и посчитал нужным уйти в частную жизнь от треволнений власти и суеты государственной. Власть в стране перешла вновь избранному Временному правительству», —

писала британская газета. Далее перечислялись фамилии министров и их сословие.

— Тот, кому мы присягали, уже не у власти, — первым заговорил Крылов. — Значит, мы вправе не выйти в плавание!

— Нужно интернироваться, — подхватил минно-артиллерийский содержатель Авилов.

— Я считаю, в море не нужно выходить! — сказал минер Шумилин. — И пусть судовой комитет решает все дела!

Шифровальщик Синюхин, затерявшись среди нижних чинов, прислушивался, кто что говорит, схватывал все на ходу, запоминал. Он отбирал главарей для доклада Остен-Сакену. «Ужо вы попляшете у него! — злорадствовал кондуктор. — Он вам покажет, какая вышла свобода и как интернироваться».

Не дождавшись, когда кончат говорить, Синюхин отправился в командирский салон.

— Обнаружил самых главных смутьянов, ваше благородие! — переведя дыхание, выпалил шифровальщик. Лицо его залил пятнистый румянец.

— Кого именно? — поднял клочкастые брови Остен-Сакен.

— Машинный унтер-офицер Крылов, артиллерийский содержатель Авилов да Шумилин — минер.

— И что же ты узнал?

— Они не желают выходить в море и интернироваться собираются. А распоряжаться на крейсере, по-ихнему выходит, станет какой-то комитет.

— Час от часу не легче, — схватился за голову капитан первого ранга. — Значит, свою власть на корабле установить собираются! Ну я им покажу, как интернироваться! Идите, Синюхин. Я приму нужные меры.

Остен-Сакен не торопился арестовать случайно обнаруженных смутьянов, но не собирался и щадить их. Он хотел выявить всех злоумышленников, чтобы разом искоренить крамолу на флагманском корабле.

Командир пригласил к себе старшего офицера и, помедлив, объявил:

— На крейсере зреет заговор, Алексей Поликарпович. И узнал об этом я не от вас, к сожалению…

— Не от меня…

С пристани донеслись гортанные выкрики:

— Банана! Банана!

Торговля фруктами и овощами на пирсе не прекращалась весь день.

— С заговорщиками и смутьянами, как только их выявим всех, я поступлю сурово! Набьем ими канатные ящики, карцер, а после суда — в британские колониальные рудники с клеймом каторжных! Главарей расстреляем перед строем команды крейсера!

— Здесь? В Гонконге? — удивился Корнев.

— Да. Такой груз тащить дальше — опасно! А здесь мы находимся под надежной защитой английских военных властей. А в случае беспорядков можно будет вызвать на корабль полицию и морскую пехоту.

— Каким образом вы предполагаете осуществить все это? — осведомился старший офицер.

— Назначу заседание военного суда, который, надеюсь, и вынесет смертный приговор осужденным и каторжные сроки, — ответил Остен-Сакен. — Выведем «Печенгу» в безлюдную бухту где-нибудь поблизости от Гонконга. На юте боцман закроет приговоренных к казни брезентом…

В условиях военного времени командир отдельного отряда кораблей имел право в исключительных случаях конфирмовать любое решение военного суда. Поэтому не было необходимости посылать приговор военной комиссии в адмиралтейство.

— Но приведет ли эта крайняя мера к более тяжким последствиям? — заколебался Корнев.

— Только страх жестокого наказания способен привести разнузданных нижних чинов в состояние безоговорочного повиновения начальникам, — пояснил капитан первого ранга.

— Кого из господ офицеров, вы полагаете, можно назначить начальствовать над командой, исполняющей смертный приговор? — нерешительно произнес старший офицер.

— Мичмана Эразмуса Евгения Оттовича, — не задумываясь, ответил Остен-Сакен. — Он выполнит свой служебный долг не колеблясь. А караул следует выставить на тот день, из самых стойких и надежных учеников-кочегаров. Необходимо подготовить накануне судового врача и священника.

— Вряд ли отец Иннокентий способен исполнить обряд смертной казни, — усомнился Корнев. — Батюшка впал снова в беспробудное пьянство.

— Протрезвеет, коли нужда заставит, — усмехнулся капитан первого ранга. — А пока держите все в строгой тайне.

— Слушаюсь, Андрей Вилимович.

16

Невесело стало в кают-компании. Ни прежнего смеха в углу мичманов, ни оживленной беседы в конце стола, где сидели лейтенанты.

— Эти паршивые узкобрючники — студенты мутят воду в Петрограде! — процедил сквозь зубы Эразмус. — Отсюда все волнения и неудачи на фронте!

— Союзники никакой революции не допустят в России, — произнес Соловьев. — Они не допустят у нас никакой анархии! Мы связаны с ними по рукам и ногам военными договорами. Пошумят малость в столице, глотки на митингах подерут, да тем все и кончится.

Лейтенант скомкал в руке газету и брезгливо бросил ее в урну. Нет, он не был уверен в том, что говорил: скорее, хотелось ему, чтобы желаемое стало действительностью.

Яхонтов никогда еще не видел такими своих сослуживцев-офицеров. Само слово «революция» было для них оскорбительным. Прапорщик заметил тревогу и беспокойство на их самоуверенных лицах. «Прав оказался Павел Модестович, — вспомнил он недавнюю беседу с младшим механиком. — Всего лишь несколько дней прошло, и — случилось то, о чем он говорил. А коли так повернулись дела в стране, то и не к чему бунтовать на крейсере, — рассуждал наедине с собой Яхонтов. — Новая власть сама распорядится. И не станут же теперь восставать нижние чины против революционных установлений. Все пойдет так, как и нужно…»

В отличие от других офицеров Яхонтов дал клятву верности служить новому правительству безо всякого смущения и недовольства. «Что изменилось от того, что у государственного руля встали другие люди? Что особенного произошло, если не стало в России царя? Я по-прежнему буду служить родине…»

— А если кочегары, канальи, опять что-нибудь наломают? — послышался голос Эразмуса. — Надо выходить в море, и как можно скорее! А чтобы порядок на корабле соблюдался и все в пути было исправно, надо расстрелять дюжину мерзавцев перед строем. Без этого толку не будет!

«Ого! Как он жаждет крови!» — удивился Яхонтов.

— Кого вы собираетесь расстреливать, Евгений Оттович? — спросил Соловьев. Он сидел в кресле отсутствующего в кают-компании Корнева на правах старшего офицера.

— Тех, кто мутит воду, — ответил мичман без тени смущения.

— Вы можете назвать имена смутьянов? — продолжал Соловьев. — У вас имеются против них улики?

— Нет, улик не имею, — ответил Эразмус. — Но для примера можно выбрать дюжину самых разбойничьих харь.

— Предлагаете начать рубить без разбора?

— Не совсем так, — замялся мичман. — Расстрелять несколько негодяев можно на вполне законном основании, подведя их под Свод морских установлений.

— Вы полагаете, без этого не обойтись?

— Да, Арсений Антонович.

— А если такая мера приведет к противоположному результату?

— Чтобы взбесившихся животных загнать в стойло, нужны хороший кнут и твердая рука, — уверенно проговорил Эразмус. — Колебания и проволочки нас к добру не приведут.

— К сожалению, вы кое в чем правы… — не закончил начатую фразу Соловьев. — Но во всяком деле нужно иметь чувство меры и здравого смысла.

17

Остен-Сакен понимал: пока не наведен порядок на флагманском корабле, начинать плавание из Гонконга в Коломбо опасно.

Капитан первого ранга мучительно вынашивал мысль о том, как вытравить революционную заразу на «Печенге» одним, точно рассчитанным ударом. Приведя экипаж к присяге, он вернулся к необходимости начать заседание военного суда над смутьянами, которых выявил Синюхин. Приговор же он заранее согласовал с Этингеном. «Смертная казнь через расстреляние».

Запершись в салоне вдвоем со старшим офицером, Остен-Сакен тщательно подбирал членов суда особого присутствия.

— Председателем предлагаю Соловьева, — говорил Корнев, вытирая платком потную лысину.

— Я лично полагаю, военный суд следует возглавить вам, Алексей Поликарпович, — вежливо подсказал Остен-Сакен. — Это серьезно и важно. Считаю, что лишь офицер, умудренный жизненным и служебным опытом, способен выполнить эту трудную роль.

— Благодарю за честь, Андрей Вилимович, но позволят ли мне мои служебные дела?

— Полагаю, позволят. А вашим помощником станет лейтенант Соловьев.

— Кто еще из господ офицеров будет в составе суда? — спросил старший офицер.

— Лейтенант Вурстер.

Остен-Сакен неторопливо загибал пальцы на левой руке.

— И?..

— Назначьте еще прапорщика по адмиралтейству Яхонтова, — ответил не сразу капитан первого ранга. — Молод, правда, и либеральным душком от него за версту попахивает. Но думаю, в самый раз ему будет эта задача. Она закалит его и кое-чему научит. Приказ о дознании составлен вами?

— Да, Андрей Вилимович.

— Покажите.

Корнев достал из внутреннего кармана кителя лист бумаги, протянул командиру. Тот надел очки и стал читать.

«Приказ командира отряда особого назначения. 10 марта 1917 года, порт Гонконг, крейсер «Печенга».

Из устных показаний надежных нижних чинов усматривается, что машинный унтер-офицер Крылов, артиллерийский кондуктор Авилов и минно-торпедный содержатель Шумилин составили заговор, подстрекая и подговаривая к неповиновению начальникам нижних чинов своих рот и команд, т. е. совершили противозаконные деяния, предусмотренные ст. 110 п. 1 Свода морских установлений, а посему на основании 1087-й статьи книги 18-й назначаю военную комиссию для разбора состава преступления.

Команду крейсера предупредить, что за малейшую попытку неповиновения виновные будут безо всякого снисхождения караться.

Приказ объявить во всех ротах и командах, прочтя также тексты поименованных выше статей Свода морских установлений. Командир крейсера «Печенга» и отряда особого назначения…»

Начальник караула арестовал Авилова, когда тот замерял гигрометром влажность воздуха в пороховом погребе. Ошеломленного внезапным арестом кондуктора отвели в карцер. Зловеще загремела железная дверь. Лязгнул засов.

Полумрак и тишина в карцере. Авилову вдруг показалось, будто очутился под колоколом, который опускали прежде в воду для ремонтных работ под днищем судна. «Кто-то выдал! — обожгла его мысль. — Какова опасность для остальных?! Где Крылов и Шумилин? Сидят ли, как я, под арестом или на воле?.. Где остальные?»

Крылова заперли в пустом канатном ящике. Возле входного люка выставили часового. Арестовали его в машинном отделении, в присутствии вахтенных машинистов.

«Что случилось? Какой удар нанесен подполью на крейсере?» — думал Крылов.

В канатном ящике было холодно и сыро. В спертом воздухе висел застоявшийся запах красок, ветоши и тросов.

Крылов пытался убедить себя, что произошло недоразумение. «Осторожный барон, наверно, приказал взять меня под арест по подозрению», — думал он. Это было бы куда легче, чем провал на крейсере и арест всех членов судового комитета. Крылов вспоминал разговоры с судкомовцами, сопоставлял отдельные факты, взвешивал последние события. Выходило, что у начальства не должно быть никаких улик. Казалось, все предусмотрено, чтобы ничто не просочилось из нижних матросских и служебных помещений в верхние офицерские каюты.

«Неужели кто-нибудь из нас допустил промах?»

Шумилин находился в это время на берегу. Дежурный по крейсеру встретил его возле трапа, когда тот возвращался из увольнения.

— Прямо с бала да в карцер! — усмехнулся он и приказал взять его под арест.

Вечером, после спуска флага, дежурный по кораблю зачитал команде приказ об аресте и привлечении к суду троих заговорщиков и составе суда особого присутствия. Корабельный писарь раскрыл толстую книгу в кожаном переплете — Свод морских установлений. Прочитал тексты указанных в приказе нескольких статей.

Из казуистических фраз Свода военно-судных установлений матросы мало что разобрали, кроме слов «смертная казнь через расстреляние».

Замерли разом две матросские шеренги на верхней палубе.

Глухой и протяжный вздох прозвучал в наступившей тишине.

— Разойтись! Подвахтенные вниз!

Тревожно засвистели боцманские дудки.

18

Первое, что пришло в голову Яхонтову, когда его известили о назначении в состав военно-судной комиссии, было отказаться от участия в ее работе. Но на военном корабле не говорят «не желаю» или «не могу». Ответ на любое приказание начальника мог быть только один: «Слушаюсь!»

Когда был свободен от вахты, прапорщик старался не выходить из каюты, словно мог в ней отсидеться. Потом пришло ему в голову сказаться больным и уклониться от участия в судебном разбирательстве. Прапорщик ухватился за это, как утопающий за соломинку. Но тут же его обожгла постыдная мысль: «Врач освидетельствует состояние здоровья, и обман обнаружится!»

— Нет! Только не это!

Вестовой Корнева явился к Яхонтову в каюту и сказал, что его просят прийти в караульное помещение. Там собрались члены суда особого присутствия.

Машинного унтер-офицера Крылова, артиллерийского кондуктора Авилова и минно-торпедного содержателя Шумилина вызывали по одному. Допрашивали их, не углубляясь в дебри судопроизводства, с какой-то ледяной небрежностью. Казалось, суду все известно.

Старший лейтенант Корнев и инженер-механик Вурстер задавали вопросы привлеченным к суду. Лейтенант Соловьев молча, с любопытством изучал подсудимых.

Яхонтов был единственный из судей, кто доподлинно знал, что обвиняемые (по меньшей мере — один из них) вступили заранее в тайный сговор и замышляли захват корабля. Остальные четверо членов суда никакими сведениями не располагали. Прапорщик понял в процессе расследования, что никаких явных улик против обвиняемых не было.

Корнев и Вурстер пытались выявить участников заговора, но ни одна фамилия больше не всплыла в ходе разбирательства.

Крылов и Авилов потребовали привести в караульное помещение неизвестное лицо, от которого исходит наговор, чтобы тот под присягой подтвердил свои показания.

Посоветовавшись, члены суда пришли к мнению, что очная ставка осведомителя и обвиняемых ничего нового не добавит к материалам дознания. Для обвиняемых так и осталось неизвестным имя тайного осведомителя.

Никакой неприязни или враждебности к подсудимым Яхонтов не чувствовал. Все трое показались прапорщику симпатичными людьми. На суде они держались твердо, на вопросы отвечали неторопливо, с достоинством. Больше всего поразила Яхонтова их уверенность в своей правоте. Это злило и сбивало с толку членов суда.

Вурстер злобствовал. Он стремился выявить тех, кто устраивал аварии в машинном отделении, выводил из строя котлы. Инженер-механик уже не сомневался, что не без участия Крылова лопнул цилиндр высокого давления и, может быть, именно он был главный виновник. Но никакие перекрестные вопросы, никакие уловки дознавателей не могли заставить Крылова признаться в совершении аварий и вскрыть остальных участников преступления.

— Закоренелый негодяй! — выдавил Вурстер, когда увели не признавшего своей вины машинного унтер-офицера. — Полагаю, пора кончать канитель!

— Я тоже считаю, хватит с нас, — поддержал Соловьев инженера-механика. — Все ясно. Пора выносить приговор.

Корнев окинул быстрым взглядом стушевавшегося Яхонтова и не счел нужным поинтересоваться его мнением.

— Но… господа офицеры, наше дознание не добавило ровным счетом ничего к тому, что было известно раньше, — сказал старший лейтенант. — Мы не выявили остальных участников заговора, не нашли злоумышленников. Будет ли достаточно веской и убедительной мотивировка приговора? Устроит ли она командира отряда?

— Сформулируем таким образом обвинение, что комар носа не подточит, — заверил Соловьев.

— А все-таки жаль, что не дознались! — сокрушенно произнес Вурстер. — Стебли-то мы отрубим, а вот корни останутся целые. На дыбу их да кнутом, как в прежние времена! Быстро бы развязались языки.

— Авось негодяи в последний момент перед казнью признаются, — сказал Соловьев. — Не каждый может без страха и ужаса взглянуть в глаза смерти.

— Пожалуй, — согласился Корнев.

Мысль о том, что удастся выявить остальных заговорщиков перед самым расстрелом, подтолкнула членов суда поторопиться с вынесением приговора. Никаких других мнений, кроме «смертная казнь через расстреляние», никто не высказывал в процессе дознания. Но для соблюдения установленной формальности полагалось опросить каждого в отдельности, чтобы получить определенный ответ: «да» либо «нет».

Первым подлежал опросу самый младший по званию из всех членов военно-судной комиссии прапорщик Яхонтов. Председатель суда сложил стопочкой протоколы дознания, подровнял их, положил на стол. Поправив белоснежные манжеты мягким постукиванием пальцев, он поднял усталые глаза на прапорщика.

— Считаете ли вы, Сергей Николаевич, что подсудимые заслуживают смертной казни? — прозвучал в тишине негромкий голос Корнева.

Все вдруг заплясало перед глазами прапорщика: расплывшиеся пятна лиц, стол военно-судной комиссии, светло-желтая палуба с черными тесьмами пазов. Своей доброй или недоброй волей он обязан отправить на смерть троих здоровых и, может быть, невиновных людей!

«А почему я должен совершить то, чему все во мне протестует? Вина подсудимых не доказана! А то, что знаю я, это другим членам суда неизвестно! Да и вина ли это, коли все кругом рушится и в стране — революция?»

Время не ждало. Уйти от ответа не представлялось никакой возможности.

— Нет, я не считаю, господин старший лейтенант, — негромко, но внятно произнес Яхонтов. — На этот счет я имею особое мнение.

Корнев удивленно вскинул выгоревшие брови. Вурстер мрачно насупился. Сидевший возле прапорщика Соловьев отвернулся и прошипел:

— Ин-телли-генция!

Какое-то время все молчали. Потом словно через вату Яхонтов услыхал трижды прозвучавшую фразу:

— Да, заслуживают.

Закрывшись в каюте, Яхонтов силился восстановить в памяти весь ход судебного разбирательства. Приговоренные к казни не совершили ни явного злодейства, ни даже преступления, по будут расстреляны!

«Значит, не обойдется без пролития крови! — заключил он. — Но ведь совершилась уже революция и объявлена свобода в стране! А у нас на флагманском судне все идет своим чередом…»

Ночью ему приснилось, будто стоит он рядом с тремя приговоренными к смерти у самого среза кормы перед выстроенным караулом с ружьями на изготовку. И такая тишина на верхней палубе, будто все происходит под слоем воды, а вместо неба над головой — огромный медный колокол. Трое членов суда откуда-то принесли саваны и осторожно положили к ногам осужденных. На цыпочках приблизился к приговоренным к смерти отец Иннокентий. Медленно, будто пудовую тяжесть, стал подносим, каждому медный крест для причастия. Потом исчезли куда-то и корабельный священник и судьи.

И вдруг… загрохотал залп. Опрокинувшись, Яхонтов долго падал с кормы вниз, пока не коснулся воды. Потом стал тонуть. Он чувствовал, как обволакивает вода конечности, как охватывает холодом тело. Стало нечем дышать. Появились студенистые медузы с человечьими глазами. Яхонтов изо всех сил старался позвать на помощь, но не было силы, чтобы закричать…

Весь в холодном поту, он проснулся. Через открытый иллюминатор внутрь каюты проникал голубоватый сноп лунного света. Где-то в трюме журчала перекачиваемая насосом вода.

19

Шифровальщик Синюхин принес командиру корабля две расшифрованные радиограммы, полученные из Морского министерства.

— Можешь идти, — не глядя на осведомителя, сказал капитан первого ранга.

— Слушаю, ваше высокоблагородие!

Несмотря на отмену чинопочитания и титулов, Синюхин продолжал по-прежнему величать Остен-Сакена.

Капитал первого ранга не только не запретил ему так называть себя, но, казалось, был доволен прежней формой обращения.

Первая шифрограмма из Петрограда оказалась короткой. Она состояла из одной фразы:

«Случае приговора смертной казни таковой к исполнению не приводить».

— Дьявол их разрази! — выругался Остен-Сакен. Он бросил бумагу в раскрытый ящик стола и нахмурился: «Этого еще не хватало!»

Вторая шифровка занимала несколько страниц, исписанных убористым почерком Синюхина. Это было «Положение о судовых комитетах».

Капитану первого ранга сделалось дурно. Казалось, вот-вот его хватит удар. На военных судах самим правительством разрешены митинги и сборища нижних чинов! Какой-то сброд смутьянов получил законное право вмешиваться в обязанности командира корабля! Ужас! Балаган!

Лицо Остен-Сакена побагровело. «Этак доблестный флот его величества скоро превратится в бордель!»

Вторая шифрограмма вслед за первой полетела в открытый ящик письменного стола.

— Никаких комитетов вы не получите! — вслух произнес Остен-Сакен.

Он решил не зачитывать команде и не доводить до сведения офицеров «Положение о судовых комитетах». Меньше огласки — сохраннее тайна! В капитанский салон неслышно вошел старший офицер.

— Вот приговор военного суда, Андрей Вилимович, — сухо произнес Корнев и положил на стол материалы дознания.

Капитан первого ранга бегло перелистал страницы протокола судебного разбирательства, заключенные в тощей папке.

— Вы не выявили ни одного негодяя, кроме этих троих? — удивился Остен-Сакен.

— К сожалению, нет.

— Почему?

Старший лейтенант неловко пожал плечами:

— Упираются, мерзавцы. Лишнего слова не выжмешь.

— Я переоценил ваш опыт, Алексей Поликарпович, — недовольным тоном произнес командир. — Корни злодейского заговора остались невырванными!

Остен-Сакен дважды прочитал приговор суда.

— Так что же, этот прапорщик против смертной казни? — спросил он.

— Как видите, Андрей Вилимович, — подобострастно проговорил Корнев.

— Слюнтяй! — гневно процедил капитан первого ранга. — Как только придем на Мурман — спишу его на берег. В арестантские роты! Клопов кормить!

Приговор был составлен с соблюдением всех нужных формальностей. Трое членов суда высказались за применение смертной казни, один — против, имея особое мнение. Таким образом, решение военно-судной комиссии вступило в силу сразу после утверждения.

Остен-Сакен помнил о шифровке, полученной из адмиралтейства. Морской министр отменил смертную казнь на флоте. Это было яснее ясного. Но… Гонконг далеко от Петрограда. Стоит лишь изменить на одни сутки дату исполнения приговора, и — все получится по закону.

«Привести в исполнение, немедленно», — торопливым почерком написал свою резолюцию капитан первого ранга и поставил крючковатую подпись.

— Где и когда прикажете совершить?.. — осведомился Корнев.

— Расстреляние приговоренных к казни произведете завтра на рейде Мидсбой, в шесть часов утра, — спокойно произнес капитан первого ранга.

— Слушаюсь.

— Дату исполнения приговора пометьте вчерашним числом, — сказал Остен-Сакен с чуть заметным ударением на двух последних словах.

— Почему? — слегка удивился председатель суда.

— Так будет лучше, — неопределенно ответил командир и дал понять старшему офицеру, что разговор между ними закончен.

20

После того как объявили приговор военного суда, утвержденный командиром отряда особого назначения, Крылова и Шумилина перевели в карцер. Трое приговоренных к расстрелу членов судового комитета оказались вместе. Они крепко обнялись, пожали друг другу руки.

— Похоже, и в самом деле собираются нас расстрелять, — заговорил первым Авилов.

— Барон шутить не станет, — отозвался Шумилин.

— Давайте подумаем вместе, как выпутаться, — с каким-то странным спокойствием предложил Крылов.

— Попробуй выберись отсюда, — мрачно отмахнулся Шумилин. — Двери железные. Часовой…

— А если уговорим его, — сказал Крылов.

— Скорее, он из учеников-кочегаров, — в сомнении подкачал головой Авилов. — И темен, наверное, как штаны пожарника…

Помолчали все трое.

Откуда-то сверху с трудом проникали в карцер еле различимые звуки человеческих голосов и сигнальные трели боцманских дудок. Через определенные промежутки времени доносился бой отбиваемых склянок.

На крейсере своим чередом шла повседневная жизнь. Как будто ничего не случилось! Близкая смерть казалась всем троим чудовищной, невероятной.

Крылов не мог никак поверить, что в следующее утро убьют его на палубе крейсера, на глазах у нескольких сотен матросов, замерших в двухшеренговом строю. «Неужели на этой точке оборвется жизнь? — с каким-то удивлением думал Крылов. — Ведь пройдено так мало, а сделано еще меньше. Неужто все для меня кончится и ничего больше не будет? Лишь темнота и сырость…»

Он невольно представил себя на дне бухты с колосниковой решеткой, привязанной к ногам. Озноб пробежал по коже.

Авилов лежал на спине и задумчиво глядел в потолок. Тусклый свет электрической лампочки освещал его осунувшееся, небритое лицо. Авилов думал о жене, которую не видел четыре года и больше, наверное, не увидит. Мысли о ней с такой силой сжимали грудь, что временами ему становилось нечем дышать.

Шумилин сидел рядом с ним. Он весь ушел в себя. Воспоминаниями детства минер старался отогнать мрачные мысли, но это ему не удавалось.

— Неужели будет казнь? — первым нарушил молчание Крылов.

— Об этом же думаю, — ответил Шумилин, обрадованный, что один из них заговорил наконец.

— В такое время, когда революция сметает мерзость старых порядков, нас хотят прикончить! — вскочил на ноги Авилов. — Не посмеют!

— А если приведут на крейсер британских солдат и морских пехотинцев? Тогда — конец. Оказавшись под прицелом у англичан, матросы не смогут помочь нам.

— И все-таки не видать Остен-Сакену Мурмана как своих ушей, — задумчиво протянул Авилов. — И даже в том случае, если нас не будет в живых, крейсер не пойдет на бойню.

— Я тоже считаю: и без нас произойдет восстание, — согласился Крылов. — Пусть только выйдет корабль в море. Англичан, я думаю, не прихватит с собой Остен-Сакен.

— Надоели мы им здесь хуже горькой редьки, — какой-то вымученной улыбкой осветилось вдруг печальное лицо Шумилина. — Не уйдет корабль своим ходом — на буксирах выведут.

— Англичане — народ деловой: зря кормить не станут, — подхватил Авилов. — Еще в доке укорял мастерюга наших: «Только бухту пачкаете, отправлялись бы восвояси».

Потом они говорили о постороннем. Мирной беседой старались отогнать мысли о предстоящей казни.

Уснули, когда перевалило за полночь. Но спать им пришлось недолго. Шум заработавших двигателей разбудил их.

— Крейсер собирается выходить в море, — сказал Крылов.

— Да, просто так не стали бы разводить пары, — подхватил Авилов.

Вскоре донесся сверху скрежет выбираемой якорной цепи. Корабль вздрогнул и начал мерно покачиваться. Нетрудно было догадаться, что дали ход.

Шли больше часа. Потом крейсер остановился.

«Что будет?» — подумал каждый из сидевших в судовом карцере.

Раздались голоса за дверью. Лязгнул засов.

В проеме раскрывшейся двери появился Эразмус.

— А ну вылезайте на солнышко, субчики! — с издевкой произнес мичман. — Хватит, засиделись!

21

Крейсер «Печенга» бросил якорь на рейде дикой бухты Мидсбой. В нескольких кабельтовых от флагманского корабля застопорили ход миноносцы.

По сигналу «Большой сбор» команда «Печенги» выбежала на верхнюю палубу. Дежурный по кораблю выстроил матросов в две шеренги. Офицеры сгрудились на спардечном мостике. Все замерли в ожидании.

Из кормового карцерного люка высунулась голова Шумилина. Потом показались Крылов и Авилов. У всех троих были связаны шкертами руки.

Шестеро караульных с винтовками наперевес шли в нескольких шагах от них.

Приговоренных к казни отвели на корму. Поставили лицом к воде.

Дежурный по крейсеру резким движением вытащил из кармана лист бумаги, развернул его и громким голосом начал читать приговор:

— «Бухта Мидсбой, марта двадцать седьмого, года тысяча девятьсот семнадцатого.

Военный суд особого присутствия под председательством старшего лейтенанта Корнева, в составе лейтенантов Соловьева и Вурстера, прапорщика Яхонтова большинством мнений при одном воздержавшемся признал подсудимых Авилова, Крылова и Шумилина виновными в тайном сговоре и подстрекательстве к явному восстанию.

В соответствии со статьями 1019 и 1020 Свода морских постановлений суд приговорил виновных к смертной казни через расстреляние.

Приговор суда вошел в законную силу после конфирмования командиром отряда особого назначения».

По двум матросским шеренгам пронесся ропот. Лица матросов повернулись туда, где стояли в ожидании смерти трое их товарищей.

Сверху со спардечного мостика пристально следили за происходящим на палубе два десятка вооруженных револьверами офицеров. Острый взгляд Остен-Сакена медленно скользил по обескровленным лицам матросов. Капитану первого ранга хотелось увидеть на них выражение страха. Один только страх был необходим ему.

Возле приговоренных к казни остановился отец Иннокентий. Священник был трезв и твердо стоял на ногах. Он поднял крест и хотел причастить стоявшего крайним Крылова. Тот отвернулся.

Отказались от церковного причастия Шумилин и Авилов.

Откуда-то принесли саваны.

Двое караульных отложили ружья и стали обряжать осужденных. У одного из молодых матросов дрожали руки, и он никак не мог завязать тесемки на затылке Авилова.

— Боцман, брезент! — не выдержав, крикнул Эразмус. Но брезента он не дождался. Замешкавшийся караульный завязал наконец тесемки и взял в руки винтовку.

Раздалась сухая дробь барабанов.

— Караул, изготовиться! — скомандовал Эразмус.

Треск барабанов прозвучал сигналом для матросов. Строй вдруг сломался и в один короткий миг превратился в разъяренную людскую массу.

— Спасай братву!

— Бей живоглотов!

— За борт их!

Похватав гребки, пожарные багры и лопаты, матросы бросились на караульных.

Мичман Эразмус, размахивая револьвером, орал:

— Не подходи! Буду пристреливать, как собак, кто посмеет ко мне прикоснуться.

— Всех не перестреляешь! — крикнули в ответ.

Эразмус пятился к открытому люку кормового салона. На него наступали вооруженные чем попало матросы. Десятки глаз следили за мелькавшим в воздухе револьвером.

Почувствовав за спиной раскрытый проем люка, Эразмус резко повернулся, нырнул в него и исчез.

Большинство матросов устремились на грузовой люк. Кое-кто уже карабкался на спардечный мостик, чтобы добраться до кучки офицеров. Потрясая гребками и отпорными крюками, матросы охватывали их в полукольцо, пытаясь окружить. Встретив наведенные в упор револьверы, отпрянули назад. Те, кто карабкались на спардек, попрыгали вниз.

Офицеры оставили спардечный мостик и укрылись в кают-компании.

Разоруженных караульных пинками загнали вниз.

Крылову, Авилову и Шумилину развязали руки. Сняли с них саваны.

22

Казнь не удалась. Команда вышла из повиновения. На крейсере — бунт.

Остен-Сакен вдруг почувствовал, что палуба корабля уходит из-под ног. Он не знал, что делать. А действовать надо было решительно.

А если обратиться за помощью к старшему морскому начальнику в Гонконге, адмиралу Ноэлю? Другого выхода из создавшегося положения, казалось, не было.

— Господин мичман, отправляйтесь в радиорубку и передайте радиограмму старшему морскому начальнику в Гонконге! — приказал. Остен-Сакен дежурному по крейсеру. — Пусть пришлет десант морских пехотинцев и батальон Миддсекского полка, надо усмирить негодяев.

— Слушаюсь, господин капитан первого ранга, — ответив мичман.

Через несколько минут он вернулся.

— Радиорубка и сигнальный мостик захвачены бунтовщиками! — доложил дежурный по кораблю. — У дверей рубки выставлен вооруженный часовой. Я не смог в нее проникнуть.

— Ка-нальи! — в бессильной злобе выдавил Остен-Сакен. — Ну погодите! Я вам устрою праздник!

Вскоре выяснилось, что восставшие захватили все внутренние помещения и верхние боевые посты в носовой части крейсера. Котельное и машинное отделения тоже оказались у них. Возле готовых к стрельбе орудий и торпедных аппаратов безотлучно находились матросы. Похоже, не стихийный бунт на корабле, а организованное выступление! И руководят восстанием смелые и решительные люди.

Мысль о том, как связаться с адмиралом Ноэлем или, на худой конец, с командиром одного из своих миноносцев, не покидала Остен-Сакена. Но как это сделать, если все средства связи в руках бунтовщиков?

«А если спустить на воду вельбот? — подумал капитан первого ранга. — Но днем этого нельзя сделать. Увидят сразу. Надо дождаться ночи… Перебраться на один из миноносцев и поднять на нем брейд-вымпел — вот что мне нужно сделать, — рассуждал наедине с собой капитан первого ранга. — «Печенга» уже не боевой корабль, а бандитский вертеп! Бежать от него подальше!»

— Господин капитан первого ранга! — обратился к нему Эразмус, последним пробравшийся в кают-компанию. — Я предлагаю вооружить винтовками всех преданных нам унтер-офицеров и кондукторов. А потом энергично атаковать бунтовщиков. Ружейным и револьверным огнем мы сумеем загнать их в трюмы, как стадо баранов!!! А после начнем чинить суд и расправу но законам военного времени.

— Вы отважный и смелый офицер, Евгений Оттович, — ответил Остен-Сакен. — Но… устроить на крейсере бойню я считаю излишним. К тому же наш успех маловероятен. Их восемьсот. А нас едва ли наберется сорок вместе с надежными кондукторами.

— Мы лучше вооружены и организованы, — продолжал упорствовать Эразмус.

— Они разорвут нас, стоит только начать, — уронил голову на руки капитан первого ранга.

Старший офицер потерянно молчал, сидя напротив командира. Начавшийся бунт на крейсере вышиб его из привычной служебной колеи.

Лейтенант Соловьев кривил губы в какой-то странной усмешке. Во время завтрака в кают компании царило молчание. Не до шуток было офицерам!

В полдень явились к ним парламентеры от восставших.

— Нас послал к вам судовой комитет, — сказал один из них, оглядев сидевших за столом офицеров. — Именем революции мы предлагаем добровольно сложить оружие.

В ответ раздались злобные выкрики:

— Хамье! Чего захотели!

— Не выйдет!

Выждав, пока смолкнут голоса, парламентер объявил:

— Время на раздумывание даем восемь часов. Если не сложите оружие, разоружим силой.

— Кто же будет управлять кораблем? — спросил Остен-Сакен.

— Командир, выбранный всей командой, и судовой комитет.

— Хороша компания, нечего оказать! — желчно усмехнулся капитан первого ранга.

— Поразмыслите хорошенько, господа офицеры. И не вздумайте затевать что-либо.

— Каналья! — выругался Соловьев, когда дверь за парламентерами закрылась.

— На рею бы хамов! — стиснул зубы Эразмус.

Остен-Сакен мрачно молчал. Мысли о побеге на миноносец не покидали его.

Кормовая часть палубы, где находился готовый к спуску командирский вельбот, охранялась кондукторами и не разоруженными караульными. Воспользоваться этим следовало до тех пор, пока не истек, срок ультиматума, предъявленного судовым комитетом.

Капитан первого ранга повел Корнева в салон. Оставшись с глазу на глаз со старшим офицером, Остен-Сакен объявил:

— Я покидаю крейсер, Алексей Поликарпович.

— Уходите? Куда?

— Подниму брейд-вымпел на «Бесшумном». С четырьмя миноносцами отправлюсь дальше. Вас назначаю командиром «Печенги». Старшим офицером объявите лейтенанта Соловьева. Как только поднимусь на палубу миноносца, сразу же обращусь за помощью к адмиралу Ноэлю. Англичане наведут порядок…

— Благодарю за честь, Андрей Вилимович, но в столь трудную минуту остаться без вас…

— Все образуется, Алексей Поликарпович.

Как только стемнело, из командирского салона вынесли кованый сундук капитана первого ранга с его личными вещами и шифрами. Осторожно положили в вельбот.

Четверо кондукторов дружно нажали на тали. Коснувшись днищем воды, вельбот плавно закачался у борта. Одетый в матросский бушлат Остен-Сакен прошел на корму. По трапу капитан первого ранга спустился в вельбот. Четверо гребцов уселись по банкам.

— Оттолкнуться от борта! — скомандовал Остен-Сакен. — Навались!

Ночь выдалась темная.

Через четверть часа вельбот оказался возле одного из миноносцев. Им оказался «Бесшумный».

В это время шестеро вооруженных винтовками матросов вошли в офицерскую кают-компанию «Печенги».

— Сложить оружие! — прозвучал голос Авилова.

Помедлив, офицеры один за другим расстегивали кобуры и клали на стол револьверы. Мичман Эразмус, прицелился в Крылова, собираясь выстрелить, но Авилов выбил из его рук оружие:

— Гнида ползучая! — выругался Шумилин, подбирая револьвер.

Арестованных отвели в карцер.

23

Яхонтов не вышел вместе с офицерами на спардечный мостик. Он остался в каюте и после того, как сыграли «Большой сбор». Кровавый спектакль, подготовленный командиром крейсера, был омерзителен. Убийство матросов, чья вина ничем не доказана, показалось Яхонтову чудовищным. Ему не верилось, что казнь свершится. И что-то настойчиво толкало его взглянуть хотя бы одним глазом на то, что происходит наверху. Он не мог ни сидеть, ни лежать. И наконец не выдержал.

Яхонтов выскочил из каюты, стремительно побежал по трапу. Высунувшись по плечи из люка, прапорщик увидел все: белые саваны вместо живых осужденных, караульных, взявших на изготовку ружья, и Эразмуса с поднятой рукой. Треск барабанов едва донесся до его слуха.

Несколько мгновений, показавшихся долгими, Яхонтов находился в состоянии шока. Не мог сдвинуться с места.

Прапорщик видел, как сломался строй и матросы бросились на караульных… Казнь не состоялась.

Не поднялся к офицерам и прапорщик Сурин. С несколькими машинистами он обслуживал работу механизмов. Что бы задумали офицеры, когда начнется восстание, а машины должны действовать надежно: не оставаться же крейсеру в этой пустынной бухте.

Когда Сурину сообщили, что офицеры уже арестованы и находятся в карцере, он направился к Яхонтову.

— Ну вот и свершилось, Сергей Николаевич, — сказал машинный прапорщик, войдя в каюту. — Крейсер в наших руках! Офицеры сидят под арестом.

— Кто командует «Печенгой»?

— Судовой комитет, выбранный командой крейсера, — пояснил Сурин. — Но нужен командир, способный повести крейсер в один из нейтральных портов либо во Владивосток. Выбор команды еще в Гонконге пал на вас, Сергей Николаевич. Мне поручили объявить вам.

— Все-таки на меня?

— Да, на вас, потому что другого надежного человека, знающего навигацию, на крейсере нет. Никому другому из офицеров команда не доверяет.

Яхонтов был потрясен случившимися на флагманском корабле событиями и своей невольной причастностью к ним.

— Вы согласны взять на себя командование кораблем, Сергей Николаевич? — прозвучал в тишине знакомый голос.

Яхонтов молчал. Что-то похожее на знакомый с детства страх перед неведомым и удивление сковывали его. Он чувствовал себя словно связанным крепкими путами. И подхлестнутый не своей, а той, посторонней, силой, прапорщик сделал над собой усилие и отчетливо произнес:

— Да, согласен.

— Поздравляю вас, Сергей Николаевич! — крепко пожал ему руку Сурин. — Мне нужно быть в машинном отделении, — заторопился он. — А вы отправляйтесь в кают-компанию. Там сейчас находится судовой комитет.

За столом в офицерской кают-компании сидели матросы, унтер-офицеры, кондукторы. В воздухе висел сизый табачный дым. При появлении прапорщика шум стих. Взгляды собравшихся остановились на вошедшем офицере.

— Судовой комитет назначил вас командиром крейсера, — объявил Авилов.

Яхонтов сразу узнал его. Рядом с Авиловым сидели Крылов и Шумилин.

— Нужно разыскать господина капитана первого ранга: мне необходимо принять от него шифры и инструкции на плавание, — сказал прапорщик.

— Идемте, Сергей Николаевич, — поднялся из кресла Авилов, — перевернем все вверх дном на крейсере, а разыщем Остен-Сакена.

В командирском салоне царил беспорядок. На плюшевом диване валялись штормовой плащ и сапоги. Несколько кресел было опрокинуто. В открытом ящике письменного стола — разорванные в клочья бумаги.

Авилов собрал их по кусочкам на письменном столе. Глаза его сделались круглыми.

— Ого! — произнес Авилов. — Да ведь смертная казнь в армии и на флоте — отменена! А эта бестия — Остен-Сакен собирался уничтожить нас! Ну и гад! Поглядите, Сергей Николаевич!

Яхонтов наклонился над столом и прочитал приказ об отмене смертной казни.

— Какое вероломство! — возмущенно проговорил прапорщик.

Авилов отыскал в ящике «Положение о судовых комиках».

— Да ведь судкомы разрешены правительством! — с радостью произнес Авилов. — Ознакомьтесь, Сергей Николаевич.

Яхонтов перелистал «Положение» и вернул его Авилову. Выходит так, что все его распоряжения будут контролироваться судовым комитетом. «Ну что ж, опыт у меня невелик. Ошибусь — поправят…»

Остен-Сакена искали всюду на крейсере и не нашли. И лишь утром обнаружили, что вместе с командиром корабля исчез командирский вельбот.

24

Вступив на палубу «Бесшумного», Остен-Сакен приказал командирам миноносцев приготовиться к съемке с якоря. Возле заряженных орудий и торпедных аппаратов встали комендоры и торпедисты.

Капитан первого ранга принял решение никаких действий ночью не начинать. Разумней было дождаться рассвета. А потом уже, выяснив обстановку на «Печенге», начать действовать.

Командира «Бесшумного» лейтенанта Миклашевского Остен-Сакен переселил в пустовавшую каюту старшего офицера, а сам устроился в командирской. В сравнении с комфортабельным салоном на крейсере эта каюта показалась ему клетушкой. Два круглых иллюминатора, столик, кожаный диван, кресло да умывальник за ширмой — вот все, что в ней было. Прошло с тех пор больше четверти века, когда Остен-Сакен, будучи мичманом, плавал в должности вахтенного начальника на миноносце. А за последние девять лет службы в штабе флотилии в должности флаг-капитана он и вовсе отвык от неудобств корабельной жизни. Крейсер «Печенга» в счет не шел: по удобству офицерских кают и салонов он больше походил на комфортабельную яхту, нежели на боевой корабль.

Капитан первого ранга сознавал, что плавание на Мурман придется продолжить на одном из миноносцев. На каком именно — он еще не решил.

Чувство унижения не утихало. Ему и в голову не приходило прежде, что придется бросить флагманский корабль и тайком бежать от восставших матросов.

К адмиралу Ноэлю Остен-Сакен не решился обратиться за помощью. Вмешательство англичан могло обернуться серьезным скандалом. Капитан первого ранга хорошо это понимал.

Он не спал всю ночь. Казалось бы, все уже потеряно, но мысль, как привести в повиновение взбунтовавшийся экипаж, не оставляла его.

С крейсером по-прежнему не было никакой связи. Капитан первого ранга не знал, что на нем происходит. Предприняли или нет попытку обезоружить своих начальников обнаглевшие нижние чины? Ни единого выстрела не донеслось со стороны «Печенги» за всю ночь. Может быть, сговорились господа офицеры с этими негодяями? А может, вырезали всех офицеров поголовно — и за борт? От таких мерзавцев можно всего ожидать.

Рассвет наступил туманный, мглистый, серый. Но поднявшееся из-за сопок солнце и свежий ветер рассеяли туман.

Крейсер стоял на прежнем месте, посреди широкой бухты Мидсбой с высокими обрывистыми берегами.

Остен-Сакен поднес бинокль к воспаленным глазам и глянул на «Печенгу». Ни одного офицера на палубе!

Он протянул бинокль Миклашевскому, стоявшему рядом на мостике, сказал с притворным удивлением:

— Где же господа офицеры? Я никого не вижу.

Никто из командиров миноносцев еще не знал, что произошло на крейсере. Остен-Сакен умышленно молчал. Молчали бежавшие с крейсера кондукторы, помня наказ капитана первого ранга ничего не говорить о начавшемся восстании в отряде.

— Неладно что-то на «Печенге», — сказал Миклашевский, начиная догадываться о причине внезапного появления командира отряда на вверенном ему миноносце.

Высокий, длиннорукий лейтенант, положив локти на обвес мостика, пристально вглядывался в сторону крейсера. Торчком стоящие уши командира покраснели на свежем ветру, лицо посинело.

— Прикажите, Илья Адамович, передать семафор на крейсер: «Старшему лейтенанту Корневу прибыть на «Бесшумный».

— Слушаюсь, господин капитан первого ранга.

Через некоторое время пришел ответ с «Печенги»: Корнев, офицеры арестованы, именем революции капитану первого ранга Остен-Сакену предлагается явиться на крейсер для сдачи шифров, наставлений на плавание. И подписи: выборный командир корабля Яхонтов, судовой комитет.

— Что за чертовщина?! — выругался командир «Бесшумного».

— Вот что натворили, канальи! — подхватил Остен-Сакен.

Комфортабельный, стройный крейсер стал ему ненавистен. Капитан первого ранга испытывал острое желание всадить ему в борт торпеду и отправить на дно вместе со всей взбунтовавшейся матросней. Если бы не господа офицеры в его карцере, он не задумываясь приказал бы Миклашевскому атаковать «Печенгу» торпедами.

«Все равно никакой пользы от него не будет России!» — рассуждал Остен-Сакен. Но похоронить на дне бухты офицеров он не мог.

Капитану первого ранга пришла в голову мысль попробовать выпросить у восставших арестованных офицеров. Зачем их держать под арестом без пользы? Может быть, согласятся.

— Илья Адамович, передайте на «Печенгу»: «Прошу для пользы службы переправить офицеров на «Бесшумный».

Больше часа крейсер не отвечал. Потом пришел оттуда короткий ответ: «Воздерживаемся».

Дальнейшая стоянка на рейде Мидсбой становилась опасной. С «Печенги» вот-вот нагрянет делегация!

Что крейсер окончательно потерян и никогда уже не придет на Мурман — в этом Остен-Сакен уже не сомневался.

Оставались верными присяге «Бесшумный», «Бесстрашный», «Лейтенант Сергеев» и «Капитан Юрасовский». Они продолжат плавание и придут в пункт назначения. Откладывать съемку с якоря капитан первого ранга не стал.

«Печенга» взбунтовалась, надежды на усмирение нет, прошу продолжить плавание Коломбо миноносцами. Командир отряда особого назначения капитан первого ранга Остен-Сакен», —

отстукивал телеграфным ключом радист на «Бесшумном».

В тот же день из адмиралтейства пришел лаконичный ответ:

«Плавание миноносцами разрешаю».

25

Хлопот у выборного командира «Печенги» было хоть отбавляй. Дежурными по кораблю приходилось назначать кондукторов, вахтенными начальниками — наиболее опытных матросов из штурманской службы. Отсутствие у них теоретических знаний и практических навыков сказывалось во всем. И все-таки жизнь не остановилась на крейсере, как предполагали офицеры.

Подхваченный вихрем восстания и оказавшийся на ходовом мостике в роли командира, в первое время Яхонтов чувствовал себя неуверенно. В один миг превратиться из самого низшего чина офицера в человека, которому подвластно все на корабле, не простая штука!

Порой ему казалось, будто не он, а кто-то другой вместо него действует, правит, распоряжается. Слишком были для него непривычны капитанские обязанности.

В детстве, когда учился в начальных классах, у Яхонтова Сережи никак не получалась в тетради цифра «4». Мальчик, единственный из всех учеников, выводил ее наоборот. И много раз пришлось показывать и разъяснять учителю математики, пока он не научился писать ее как нужно. Чувствуя на себе взгляды других учеников, Яхонтов испытывал ужасное смятение. Чувство незабытого стыда не оставляло его долгие годы. И теперь на ходовом мостике крейсера порой проступал откуда-то из недр сознания этот знакомый стыд, когда совершал промах и это тут же обнаруживалось…

Ночью Яхонтов внезапно просыпался, словно от постороннего толчка. Мысли о том, все ли было правильно сделано за весь прошлый день и как исправить совершенную ошибку завтра, подолгу не давали ему уснуть.

Члены судового комитета, контролируя действия командира, старались не вмешиваться в сферу чисто командирских обязанностей. Словно сговорившись, они щадили самолюбие прапорщика, которого сами избрали начальствовать над всеми.

Судовой комитет собирался по нескольку раз в день. Комитетчики заседали в салоне бывшего командира либо в кают-компании. Яхонтов остался жить в своей прежней каюте, хотя Авилов от имени судкома предложил ему перебраться в командирский салон. Ему было привычно и удобно в своей довольно просторной и обжитой каюте. Прапорщику не хотелось ее покидать.

Получив от Остен-Сакена семафор с просьбой переправить арестованных офицеров на «Бесшумный», члены судового комитета разошлись во мнениях.

Яхонтов предложил всех офицеров отпустить без промедления.

— Пусть отправляются кто куда захочет, — сказал прапорщик.

— Эк вы куда замахнулись, Сергей Николаевич, — остановил его Авилов. — Молоды вы и неосмотрительны. Мы им свободу сейчас предоставим, а они нам мешок на голову да пулю в затылок! Не годится эдак!

— Да что с ними валандаться! — резко проговорил Шумилин. — Я лично считаю, колосник каждому к ногам и — за борт. Кроме вреда, нам никакой пользы от них не будет.

— Не надо рубить сразу, сплеча, — вмешался Крылов. — Все должно делаться на законном основании. «Печенга» — не пиратское судно, а революционный корабль. И мы — не морские разбойники.

— Ты что, предлагаешь, переправить офицеров на «Бесшумный»? — вспылил Шумилин.

— Я так не думаю, — ответил спокойно Крылов. — А вот решить, как с ними поступить, следует.

Держать офицеров в карцере и канатном ящике можно было до определенной поры. Когда-то нужно выдворить их с крейсера.

Большинство членов судового комитета стояло за то, что надо освободить корабль от опасного груза. Они сходились в своем мнении с командиром и были не против того, чтобы передать офицеров на «Бесшумный».

Исход спора решало голосование. Но поднялся Шумилин и сказал:

— А ведь мы рубим сук, на котором сидим.

— Как?!

— Стоит остаться нам одним на крейсере, без господ офицеров, как сразу же получим в борт торпеду. И, может быть, не одну. Барон нас за милую душу на дно моря отправит. Коли нет пользы царю-отечеству от нас, по военным понятиям, так в самый раз нами рыб кормить…

— Верно! — согласился Крылов.

— И отправит, пожалуй, — поддержал Авилов.

Это обстоятельство заставило многих изменить первоначальное мнение.

Офицеров оставили на «Печенге».

Чтобы наладить связь с миноносцами и привлечь их команды к восстанию, начали подбирать делегатов. Было решено послать на каждый корабль по шесть человек, тех, кто пограмотнее.

В самый разгар заседания в кают-компанию прибежал вахтенный с юта.

— Миноносцы снимаются с якоря!

26

«Бесшумный», «Бесстрашный», «Капитан Юрасовский» и «Лейтенант Сергеев» один за другим выбирали якоря. Из низких труб миноносцев валил густой дым.

Яхонтов, Авилов и Крылов с ходового мостика наблюдали за уходом в море миноносцев.

Чтобы поднять пары на крейсере, понадобится три часа. Да и в погоню за миноносцами отправляться нет смысла. Скорость хода у каждого из них на шесть узлов больше, чем у крейсера.

— А если пригрозить, что откроем огонь, — предложил Крылов.

— Этим их не напугаешь, — ответил Авилов. — Стоит нам только открыть огонь, как они не поскупятся на торпеды. Барон и господ офицеров не пощадит.

— Ну что же, пусть отправляются на бойню, коли так хочется, — махнул рукой Крылов.

Яхонтов молча смотрел вслед уходящим миноносцам. Его командирской власти было недостаточно, чтобы повлиять на ход развернувшихся событий.

Двое судкомовцев и выборный командир стояли на ходовом мостике до тех пор, пока не скрылись из виду миноносцы.

— Что будем делать теперь? — первым нарушил молчание Авилов.

— Вернемся в Гонконг и встанем у пирса, — ответил Яхонтов.

— Где?

— В Угольной гавани.

— А если британские власти не разрешат нам войти в порт? — сказал Крылов.

— В таком случае мы, не задерживаясь, отправимся во Владивосток, — решительно заявил Авилов.

— Нам не хватит угля на весь путь. — Крылов задумчиво смотрел вдаль. — А в Японии вряд ли удастся получить. После скандала, который мы учинили в Сасебо, они нас поставят в карантин и будут держать сколько захотят.

— Как же быть? — тревожным голосом произнес Авилов.

— Будем настойчиво требовать уголь у англичан, — уверенно проговорил Яхонтов. — Союзники обязаны снабдить нас и углем и провизией на весь путь следования до Владивостока.

— Союзники — нам теперь не союзники! — заметил Авилов. — Для них мы теперь хуже чумы. Британские власти будут остерегаться, как бы ветер революции не подул на корабли королевского флота.

— Но ведь договоры о поставках остаются в силе, — продолжал Яхонтов. — Крейсер «Печенга» по-прежнему числится в списках военного флота России.

— Договоры договорами, а дело делом, — скептически заметил Авилов.

Шумилин неожиданно для всех предложил весьма рискованный вариант: выйти в море с теми запасами угля и провизии, которые имеются на корабле. Может быть, удастся получить уголь в Японии, либо встретится в пути отечественное судно, и его капитан не откажется помочь.

Командир корабля и большинство членов судового комитета считали, что пройти на авось через несколько морей — предприятие очень сомнительное.

Наконец пришли к решению, что уголь и провиант необходимо получить в Гонконге, у англичан. Крейсер снялся с якоря и покинул бухту Мидсбой. Он шел четырнадцатиузловым ходом, уверенно рассекая высоким форштевнем хмурые волны Восточно-Китайского моря.

Прапорщик Яхонтов пристально всматривался в морской простор по курсу судна, изредка командовал рулевому:

— Возьми-ка, братец, правее на пять градусов, не то мы бог весть где окажемся вместо Гонконга!

— Есть пять градусов вправо! — докладывал рулевой и привычным движением поворачивал колесо штурвала.

Перед наступлением сумерек на горизонте появился Гонконг. Крейсер взял курс на входные ворота и сбавил ход.

27

Этинген в раздражении прохаживался по кабинету, ища выхода из создавшегося положения. «Флагманский корабль оказался в руках взбунтовавшихся матросов! Как быть с крейсером «Печенга»?»

Через плотные шторы с улицы доносился глухой стук колес проезжавших экипажей. Раздавались пронзительные выкрики уличных торговцев, разносивших зелень, фрукты и рыбу. За годы службы в Гонконге консул никак не мог привыкнуть к этому шуму.

«Скверно получилось! — размышлял Этинген. — Но как-то надо исправить это. На «Печенге» необходимо водворить прежний порядок и вернуть господ офицеров к своим обязанностям».

Ничего другого ему не оставалось, как обратиться за помощью к британским властям. У них — сила. Корабли. Морская пехота. Полиция. Без них не обойтись, как ни крути.

Консул с силой надавил на резиновую грушу звонка. Появился камердинер. Седой, молчаливый, в черном фраке.

— Пальто, галоши, трость, — сухо проговорил Этинген.

Через полчаса российский консул вышел из экипажа, лихо подкатившего к чугунным воротам британского морского штаба.

Опираясь на трость, Этинген поднялся по мраморной лестнице, устланной ковровой дорожкой, на второй этаж.

— Доложите господину адмиралу, мне обязательно необходимо его видеть, — сказал он дежурному.

Адмирал Ноэль сидел за письменным столом.

— Прошу вас, сэр, — лорд пригласил Этингена сесть в кресло с высокой спинкой из черного дерева.

Британский лорд держался, как подобает старшему морскому начальнику в подвластной Англии военной крепости.

— Настоятельная нужда заставила меня обратиться к вам за помощью, господин адмирал, — начал консул. — Известно ли вам, сэр, что на русском крейсере «Печенга» — бунт?

— Нет, господин консул, мне об этом ничего не известно, — бесстрастно произнес Ноэль.

— Взбунтовавшиеся матросы арестовали офицеров и захватили корабль, — сообщил Этинген.

— И что же? — взметнулись седые брови адмирала. — Что же предпринял господин кэптэн Остен-Сакен?

«Неужели и в самом деле ему ничего не известно? — подумал консул. — Ведь служба радиоперехвата налажена у англичан отлично!»

— Капитан первого ранга Остен-Сакен с разрешения морского министра продолжил плавание на Мурман с четырьмя миноносцами, — пояснил Этинген.

— Жаль… Очень жаль. Такой крейсер нужен нам именно там, — качнул головой Ноэль. — Британские истребители имеют незначительную дальность плавания. Крейсер «Печенга» мог бы кроме дозорной службы нести еще и службу обеспечения британских кораблей от Нордкапа до берегов Гренландии. Сухую провизию и артиллерийские снаряды желательно доставлять на наши миноносцы непосредственно в море.

Российский консул свободно говорил по-английски. Они обходились без переводчика.

— К сожалению, крейсер не скоро прибудет на Мурман, — развел руками Этинген. — Матросы решительно не хотят воевать.

— Где находится «Печенга» в настоящий момент? — спросил адмирал.

— В бухте Мидсбой, сэр.

— Что вы предлагаете предпринять, господин консул? — сузил серые глаза лорд Ноэль.

— Запереть мятежный крейсер в этой бухте и арестовать команду, — ответил Этинген тотчас.

Отправляясь с визитом к британскому адмиралу, консул все обдумал. И каким кораблям союзников выйти в море, чтобы принять участие в блокировании бухты Мидсбой, и меру наказания главарям, устроившим бунт на крейсере, и место заключения рядовым участникам восстания.

— Вы полагаете, усмирять бунт на русском военном судне должны корабли флота его Королевского величества? — спросил старший морской начальник.

— Да, сэр.

— Это чревато далеко идущими последствиями.

— Что вы имеете в виду?

— Наше вмешательство вызовет нежелательный резонанс в общественных кругах Англии, — медленно произнес лорд Ноэль. — И, кроме того, это может кончиться скверно… Не следовало этого допускать на «Печенге». Кэптэн Остен-Сакен оказался «просто-фи-лей», как говорят русские. Я знал кэптэна лично, считал его опытным и твердым офицером.

— Вы не ошиблись, сэр. Капитан первого ранга Остен-Сакен знающий свое дело офицер. Он крепко держал в руках команду, — невесело усмехнулся Этинген. — Но времена меняются.

— Да, времена изменились, — согласился адмирал.

В кабинет вошел дежурный офицер и коротко доложил:

— В порт направляется русский крейсер «Печенга».

— «Добро», — разрешил вход на внутренний рейд адмирал Ноэль.

— На ловца и зверь бежит, — по-русски сказал Этинген.

— Вы по-прежнему намерены утверждать, господин консул, что имеется возможность отправить крейсер «Печенга» в плавание на Мурман? — спросил адмирал Ноэль после продолжительного молчания.

— Да, сэр.

— Кто поведет корабль?

— Старший лейтенант Корнев, — ответил консул. — Он — опытный моряк. Прекрасно проявил себя в должности старшего офицера на «Печенге».

— Но он — не у дел, — сказал британский адмирал.

— Капитан первого ранга Остен-Сакен назначил его командиром крейсера.

— Кто будет в составе команды? — спросил заинтересованный Ноэль.

— Команду крейсера укомплектуем матросами с коммерческих судов, — пояснил Этинген. — В настоящий момент, как вам известно, в порту Гонконг стоят русские суда «Котлас», «Шилка», «Нахичевань» и «Кола».

— Каким образом вы собираетесь осуществить ваше намерение?

— На крейсере мало угля, чтобы совершить плавание до Владивостока либо в один из нейтральных портов: они запросят разрешения погрузить уголь, — начал излагать план захвата крейсера Этинген. — Вы разрешите погрузку при условии, что они высадят на берег арестованных офицеров. После того как погрузка угля на «Печенге» будет закончена, запретим крейсеру выход в море по причине полученного вами штормового предупреждения. В общем, задержим крейсер возле причала. Подтянем колониальную полицию, вашу морскую пехоту и батальон Миддсекского полка.

— Это может кончиться скандалом, — нахмурил брови адмирал.

— Вы меня не дослушали, сэр. Никакие насильственные меры приниматься не будут. Передадим лишь на крейсер, что на трех судах, стоящих в бухте Гонконг, обнаружена холера. И что по этой причине команду «Печенги» необходимо поставить в карантин, а точнее, высадить на берег. После этого господа офицеры вернутся на крейсер. А новый экипаж будет водворен в матросские кубрики.

— Неплохо придумано! — одобрил Ноэль.

28

Озлобленные, мрачные сходили с корабля офицеры. Они стали не нужны на крейсере. Матросы не могли отнять у них чины и звания, но лишили должностей и теперь высаживали на берег.

Бывший старший офицер поставил на палубу чемодан, высоко поднял голову и оглядел корабль взглядом. Трижды перекрестился, прежде чем сойти на берег.

Лейтенант Соловьев и мичман Эразмус, весело разговаривая, ступили на сходню. И даже не оглянулись. Казалось, они отправляются на веселую ночную пирушку, чтобы утром снова вернуться на крейсер. Их накрахмаленные воротнички и манжеты отливали снежной белизной. Золотом поблескивали пуговицы мундиров и рукоятки кортиков. Эти двое оставались верными себе и в тяжкую для них минуту. Ни единым жестом не выдали своего волнения.

Мичман Эразмус привычным движением лихо сдвинул на затылок фуражку; заметив Яхонтова, остановился неподалеку от сходни.

— Надеюсь, мы еще встретимся с вами, господин самозваный капитан! — сказал Эразмус. — Полагаю, что в другой раз мы поменяемся ролями. Честь имею!

В голосе низложенного мичмана звучала угроза.

— Скатертью дорожка! — крикнули ему вслед.

Яхонтов молча проводил офицеров, сходивших с крейсера последними, и собрался уйти, но в этот момент откуда-то выволокли наверх отца Иннокентия. Священник был пьян.

Двое матросов подталкивали отца Иннокентия к сходням. Тот отчаянно упирался.

— За что вы меня выгоняете, братцы матросики?! — плакал священник. — Я не сделал никакого вреда.

— И пользы от тебя никакой! — сказал один из матросов, продолжая теснить отца Иннокентия к сходне.

Во власти командира было оставить священника на крейсере или отправить на берег. Прапорщик колебался недолго. «Действительно, пользы от него никакой, — подумал он. — Пусть лучше на берегу поклоняется Бахусу».

Теперь оставалось только пополнить запасы угля, чтобы отправиться в плавание.

«Во Владивосток! На родину!» — было у каждого на уме.

Крейсер «Печенга» перешел в Коунлундскую гавань. Там находились британские угольные склады.

Слишком ничтожную плату потребовал адмирал Ноэль взамен угля и за свободный выход в плавание на родину. Щедрость старшего морского начальника показалась подозрительной.

Яхонтов и Авилов спустились в машинное отделение, к Сурину. Нужно было с ним посоветоваться по этому поводу.

— Чем могу быть полезным? — встретил их недавний младший механик, в чьем ведении теперь находились и машинное, и котельное отделения.

— Британский адмирал Ноэль разрешил принять уголь и дает «добро» на выход для следования во Владивосток, — с радостью в голосе произнес Яхонтов.

— И… никаких условий? — удивился Сурин.

— Одно маленькое условие: отпустить на волю офицеров. И мы их уже высадили на берег. Таким образом, выполнили условие адмирала Ноэля.

— Странно, — задумчиво произнес машинный прапорщик. — Крейсер «Печенга» до зарезу нужен им на Мурмане. Почему они так легко отказались иметь прекрасный посыльный корабль на своих северных коммуникациях? Не-по-нятно!

29

Корабельные сходни гнулись и повизгивали под тяжестью нескольких сот матросов, проносивших на плечах мешки с углем. На запудренных угольной пылью матросских лицах поблескивали одни лишь белки глаз да зубы. Не матросы, а негры из знойной Африки!

Через палубные горловины уголь ссыпали в трюмы. Над крейсером висела пелена черной пыли.

Яхонтов стоял на ходовом мостике и молча наблюдал за погрузкой. Команда трудилась с невиданным рвением. Ему захотелось надеть на себя полотняную робу и вместе с матросами носить тяжелые мешки с углем. Чтобы плечи трещали от тяжести! Чтоб горячий пот освежал лицо!

«Наверно, одни русские умеют так трудиться!» — подумал прапорщик.

Было нечто самозабвенное в матросском усердии.

К вечеру все угольные ямы и трюмы были наполнены. Уголь начали высыпать в пустовавшие выгородки и машинные коридоры.

Англичане угля не жалели. Отчего же не воспользоваться их добротой? Запасались на совесть.

Еще засветло Яхонтов отправил радиограмму старшему морскому начальнику:

«Закончил погрузку угля, прошу разрешения выйти в море».

Всю ночь в британском морском штабе молчали. Ни на вторую, ни на третью радиограммы прапорщик не получил ответа.

Утром оттуда сообщили:

«Получено штормовое предупреждение, выход в море не разрешаю. Старший морской начальник адмирал Ноэль».

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — пробурчал Авилов, всю ночь находившийся на мостике рядом с командиром.

Небо над сопками висело чистое, ясное, голубое. Небо начала гонконгского лета. В теплом воздухе не чувствовалось даже слабого ветерка. И ничто не предвещало шторма.

Двое суток команда «Печенги» томилась в бездействии, ожидая разрешения на выход в море.

На решительный запрос покинуть Гонконг пришла наконец радиограмма из британского морского штаба:

«На союзных коммерческих судах обнаружена холера. Команде «Печенги» срочно высадиться на берег для прохождения карантина».

— Что за чертовщина?! — удивился Яхонтов.

Ни на одном из судов, находившихся поблизости, не висел желтый флаг — сигнал начавшейся эпидемии. Судовой комитет собрался на ходовом мостике.

— Похоже, нас собираются одурачить, — задумчиво произнес Авилов.

— Но для чего все это понадобилось адмиралу Ноэлю? — недоумевал Яхонтов.

— Ясно одно: все это неспроста, — посуровел Авилов. — В британском штабе затевают что-то. Поэтому покидать крейсер нельзя!

— Предлагаешь не подчиниться приказу старшего морского начальника? — спросил Крылов.

— Да, предлагаю не подчиниться приказу британского адмирала и следовать во Владивосток, — ответил Авилов. — «Печенга» — революционный корабль, поэтому приказы союзного командования нам не указ.

— Но мы принадлежим флоту России, а это значит… — начал командир корабля.

— Да, но всякая связь с Владивостоком прервана, — перебил прапорщик Крылов. — Шифры и коды унес Остен-Сакен. Прошляпили мы…

— К сожалению, — согласился с ним Яхонтов.

— Стоять возле пирса становится опасно, — стал излагать свои соображения Шумилин. — Как только адмирал Ноэль поймет, что мы не собираемся выполнить его требования, он пошлет морскую полицию на «Печенгу».

— Нас силой выдворят в карантин, — подхватил Авилов. — Поэтому, не теряя времени, надо выходить в море.

— Не получив разрешения? — продолжал упорствовать выборный командир.

— Да.

Пока судовой комитет решал, что делать, поступило повторное приказание старшего морского начальника очистить крейсер. И тогда приняли решение не подчиняться приказу союзного адмирала, а следовать во Владивосток.

Не теряя времени, начали разводить пары. Сыграли «Аврал». Успели лишь отдать швартовы, как на причале появился отряд английских пехотинцев.

Крейсер «Печенга» вышел из Коунлундской гавани и взял курс на выход из Гонконгской бухты.

На родину! Во Владивосток!

Командир первым увидел у входа на внешний рейд английский брандвахтенный корабль. Это был крейсер «Суффолк». Две подводные лодки несли дозорную службу от него неподалеку.

«Застопорить ход!» — засигналил брандвахтенный корабль.

Крейсер «Печенга», не сбавляя скорости, продолжал идти прежним курсом.

«Стать на якорь! — поступил второй предупредительный семафор с «Суффолка». — В противном случае будете атакованы торпедами!»

Это была не пустая угроза. Торпедные аппараты на брандвахтенном крейсере медленно повернулись в сторону приближающегося корабля. Подводные лодки легли на встречный курс «Печенги», готовые поддержать «Суффолк» своими торпедами и огнем скорострельных пушек.

Яхонтов заколебался. От решения командира теперь зависело все. На фок-мачте «Суффолка» взвился еще один флажный сигнал. Вот-вот раздастся торпедный залп, и ничто уже не спасет несколько сотен человеческих жизней.

— Застопорить ход, — крикнул прапорщик в переговорную трубу.

— Есть застопорить ход! — прозвучал из машинного отделения недовольный голос Сурина.

Заработал паровой шпиль. Тяжелый адмиралтейский якорь с громким плеском плюхнулся в воду.

30

Крейсер «Суффолк» и две подводные лодки стали на якорь неподалеку от «Печенги», закрыв ему выход в море. Идти напролом было бессмысленно. Это понимал каждый, от командира до ученика-кочегара.

Положение настолько осложнилось, что выхода из него, казалось, не было.

В каюте Сурина собрались судкомовцы.

— Дождемся темноты и выберем якорь, — начал Шумилин.

— Предлагаешь идти на прорыв? — спросил Крылов.

— Да.

— А ты? — повернулся машинный унтер-офицер к Авилову.

— Я — поддерживаю, — ответил неуверенно тот.

На какое-то время в каюте воцарилось молчание.

Сурин приподнялся на койке, сел. Глядя на судкомовцев воспаленными глазами, сказал:

— Прорыв с боем невозможен. Орудия «Суффолка» за несколько минут разнесут «Печенгу» в щепки.

— Что вы предлагаете, Павел Модестович? — обратился к нему Авилов.

— Я затрудняюсь что-либо предложить, — не сразу ответил Сурин.

— Будем ждать? — заколебался Авилов.

— Чего ждать? — вскинул кустистые брови Шумилин. — Британский адмирал пришлет на крейсер свою пехоту, и нас силой выдворят отсюда!

— А если попробовать ночью выбраться из бухты? — произнес Яхонтов. Эта мысль пришла ему в голову сразу, но он не знал, поддержит ли его кто-либо.

— Я тоже об этом думал, — подхватил Крылов.

— Попробовать можно, — задумчиво проговорил Сурин. — Да, если бы удалось перехитрить англичан!

Мысль о ночном прорыве в открытое море захватила всех. Хотя самые осторожные из членов судового комитета пытались еще отговорить напористых от этого рискованного шага.

— Нам не прорваться, — убеждали они. — Не станут же англичане дремать, покуда мы торчим у них под носом! А попасть под бортовой обстрел «Суффолка» — это все равно что угодить черту в пасть!

Доводы эти были убедительные.

— А ежели мы окажемся в карантине, а оттуда загремим в серебряные рудники? — сказал Крылов. — Что тогда?

— Чем заживо гнить в подземных шахтах, так уж лучше погибнуть с музыкой! — с жаром произнес Шумилин. — Надо прорываться!

— Бросаться в прорыв сломя голову не следует, — раздался негромкий голос Сурина. — Но я лично считаю, что удобный для прорыва момент наступит.

— Выберем потемнее ночку, когда их вахтенные подремывают! — воспрянул духом Авилов.

— Значит, готовить корабль к походу и бою?! — заключил выборный командир.

— Да, — сказал Крылов.

Крейсер стали готовить к походу и бою.

Корабль словно наэлектризован тревогой. Ни беготни на верхней палубе, ни излишней суеты внизу.

Что будет?

Тупорылые орудия «Суффолка» повернуты в сторону «Печенги» и готовы начать хлестать частыми залпами.

Две субмарины по-прежнему покачивались вблизи боновых заграждений.

На «Печенге» ровно гудели котлы. Шумели прогреваемые главные двигатели. Крейсер в любую минуту мог дать ход.

Командир корабля не сходил с ходового мостика. Завтрак, обед и ужин ему приносили туда.

— Семафор с «Суффолка»! — услышал Яхонтов ломкий голос сигнальщика.

— Что передают? — поднял голову прапорщик.

— «Во избежание нежелательных последствий предлагаю команде «Печенги» покинуть корабль. Союзные баркасы подойдут к борту крейсера в назначенное вами время. Старший на рейде коммодор Стирлинг».

— Передавайте на «Суффолк», — приказал командир. — «Команда «Печенги» отказывается покинуть корабль. Союзные баркасы к борту не принимаю. Командир крейсера прапорщик Яхонтов».

В тревоге прошли сутки, вторые и третьи. Британские военные власти никаких решительных мер не принимали, чтобы отправить команду «Печенги» в карантин.

Темной ночью, когда на рейде стыла послеполуночная тишина, крейсер снялся с якоря и с потушенными огнями направился на выход из бухты.

На низких палубах английских субмарин не заметно было никакого движения. Неярко горели их топовые огни да поблескивали в неровном свете черные низкие рубки.

«Суффолка» не оказалось на прежнем месте. Отмеченный электрическими огнями, британский крейсер виднелся в стороне от горла бухты.

Мятежный корабль беспрепятственно вышел в открытое море.

31

Рассвет застал корабль далеко от чужих берегов.

На пятые сутки пути, обогнув берега Кореи, крейсер «Печенга» вошел в Японское море.

На горизонте показался остров Аскольд. В сизой дымке появилась расплывчатая линия берега.

Родная земля!

Свободные от вахты матросы поднимались на верхнюю палубу, лезли на спардечный мостик и всматривались в сторону берега. Уже угадывались знакомые его очертания, мысы и заливы.

Крейсер оставил слева остров Русский, повернул вправо и медленно вошел в бухту Золотой Рог.