К весне 1919 года Колчаку с помощью интервентов удалось создать четырехсоттысячную армию. Он прорвал линию наших войск и захватил ряд городов. Опьяненное первыми успехами, колчаковское командование решило форсированным маршем пройти к Волге. Оно рассчитывало соединиться в районе Самары с Деникиным, подходившим с юга, и затем общими силами повести наступление на Москву.

3 апреля 1919 года на чрезвычайном заседании пленума Московского совета рабочих и красноармейских депутатов Ленин говорил:

«Все силы международных капиталистов хотят нам дать этой весной последний бой. К счастью, это силы дряхлеющего, умирающего, безнадежно больного старика — международного капитализма. Но, как бы то ни было, сейчас военные силы, скопленные против нас, чрезвычайно велики. В частности, Колчак двинул теперь все свои резервы, он имеет у себя добровольцев-белогвардейцев, банды очень внушительных размеров, он имеет помощь Англии и Америки оружием и припасами в громадных размерах» .

Надежды и мечты врагов оказались несбыточными. Красная Армия к тому времени окрепла, в нее влились войска, организованные из коммунистов и пролетариев Ленинграда, Москвы, Иваново-Вознесенска. Под руководством М. В. Фрунзе Красная Армия перешла в решительное наступление, заняв сначала Уфу, а затем в ожесточенных боях отбросив силы интервентов и колчаковцев за Урал. Деникинские войска были остановлены на линии река Сейм — Лиски — Балашов, а войска Юденича отогнаны за Ямбург.

В Приморье же продолжала свирепствовать контрреволюция.

Зверства эсеро-меньшевистского сибирского «правительства» бледнели в сравнении с тем, что пришлось испытать народу, когда «верховным правителем России» водворился Колчак. Карательные отряды интервентов, атаманов Дутова, Анненкова, Красильникова и многих других сподвижников «верховного правителя» с невероятной жестокостью расправлялись с теми людьми, на которых падало хотя бы малейшее подозрение в сочувствии советской власти.

Для пополнения своей армии Колчак объявил призыв молодежи на военную службу. Дальневосточный обком партии обратился тогда к рабочим и крестьянам с воззванием:

«Мы обращаемся к вам с призывом, — ответить на эту мобилизацию дружным отказом. Пусть в ряды контрреволюционной армии идут только те, кто с охотой будет защищать правительство купцов и спекулянтов. Пусть в рядах этой армии не будет ни одного рабочего и ни одного крестьянина.

…В дни тяжелых испытаний для трудового народа, когда над ним висит старая плеть и нагайка, дружнее сомкните свои ряды, покажите этому правительству, что вы его не признаете, что вы не дадите ему ни одного солдата…»

Этот призыв встретил у населения горячее сочувствие и поддержку. Сельские сходы Загорской, Николо-Михайловской, Озерной, Кедровской, Бельцовской, Архангельской, Успенки, Степановки, Ивановки и других деревень вынесли постановление: «Не давать солдат в колчаковские отряды».

Лозунги: «Ни одного солдата Колчаку», «На борьбу с врагами трудящихся», — стали самыми популярными среди населения Приморья, Амура и Забайкалья.

Молодежь отказывалась итти в армию «верховного правителя России».

Колчаковские и японские карательные отряды стали рыскать по селам, вылавливать «дезертиров», расправляться с ними, их родными и близкими. Тем, кто твердо решил не служить Колчаку, не оставалось ничего другого, как уйти в тайгу или в отдаленные от контрреволюционных гарнизонов селения. Но и там нельзя было просто отсиживаться, дожидаясь прихода Красной Армии. Надо было защищать свои семьи от грабежей и насилия белогвардейцев и интервентов. Создавалась очень благоприятная обстановка для быстрого развертывания партизанского движения.

Перед партийной организацией края со всей остротой встал вопрос: что же делать дальше? Некоторые товарищи считали, что развертывать в данный момент партизанское движение нельзя, так как это приведет к бессмысленному истреблению пролетариата, революционной части крестьянства и казачества, а также и самих организаторов-коммунистов. По их мнению, надо было накапливать силы, вооружение, снаряжение, заняться политической работой в массах, а потом, когда Красная Армия разобьет интервентов и колчаковцев в Сибири и они в панике начнут отступать на Дальний Восток, бросить все на окончательный разгром врага. Это была неправильная линия, — она противоречила директивам Центрального Комитета партии, фактически помогала интервентам и белогвардейцам.

Другая группа товарищей настаивала на том, чтобы немедленно и максимально расширять партизанское движение. Она доказывала, что необходимо всеми мерами расшатать в городе и деревне колчаковскую государственную машину, разрушить железнодорожный транспорт, чтобы помешать интервентам и белогвардейцам подвозить войска, вооружение, снаряжение и продовольствие своим воинским частям. Нужно было также дезорганизовать работу на фабриках, заводах, в порту, на судах, вести агитацию среди белых и интервенционных войск, призывая их драться не с рабочими и крестьянами Советской России, а с капиталистами и помещиками. Кроме того, партизанские отряды должны уничтожать живую силу противника, по возможности отвлекать ее от сибирского фронта, чтобы облегчить продвижение Красной Армии из Советской России на восток.

Споры были разрешены на Дальневосточной конференции в апреле 1919 года, на которой были представители всех подпольных большевистских организаций Иркутска, Забайкалья, Приамурья и Приморья. Мнение второй группы получило огромное большинство голосов. Делегату конференции Лазо поручили разработать план развертывания партизанского движения и снабжения партизанских отрядов всем необходимым для успешной борьбы. Вернувшись в «таежный дворец», он горячо принялся за дело.

В это время из Москвы прибыл представитель Центрального Комитета партии, член Военно-революционного комитета Сибири Дмитрий Дмитриевич Киселев. Его приезд влил много бодрости и уверенности в ряды партийных работников, отдаленных от Советской России тысячами километров. Они с радостью узнали, что против интервентов и белогвардейцев создается трехмиллионная рабоче-крестьянская Красная Армия, что усиливается подпольная работа партийных организаций Красноярска, Иркутска, Верхнеудинска, Читы, Благовещенска. Стало известно и о том, что партизанское движение охватило всю Сибирь, Забайкалье, Амурскую область. Д. Д. Киселев передал также указания Центрального Комитета партии усилить партизанское движение и на Дальнем Востоке.

Вернувшись в Россию, Д. Д. Киселев докладывал В. И. Ленину о борьбе за советскую власть трудящихся Сибири и Дальнего Востока.

Выполняя решения Центрального Комитета, Дальневосточный краевой комитет партии послал в партизанские отряды группу партийных работников: С. Лазо, Ф. Шумятского, М. Попова, В. Владивостокова, А. Фадеева, И. Сибирцева и многих других.

Лазо и его товарищи покинули «таежный дворец» и пробрались к заливу Петра Великого, чтобы переправиться в Сучанскую долину. Там после захвата американо-японскими отрядами и колчаковцами Сучанского рудника партизанское движение принимало особенно широкие размеры.

Из залива Петра Великого в Сучанскую долину можно было проникнуть сухопутным путем только через Шкотовскую долину. Но в эту долину вел узкий проход, сжатый с двух сторон высокими отрогами Сихотэ-Алиня, который занимали американские и японо-белогвардейские части. Они располагались по железнодорожной ветке, ведущей от станции Угольная на Сучан. Пришлось избрать другой путь, водный, — через Уссурийский залив.

Лазо и его товарищи заранее условились остановиться на рыбном промысле владивостокского рыбопромышленника Золотарева, находившегося возле корейской деревни Чимбур. У Золотарева работало несколько скрывавшихся красногвардейцев. Они держали с «таежным дворцом» постоянную связь: снабжали большевиков рыбой и другими продуктами, доставляли газеты и информацию. Сучанскому шахтеру Ивану Давыдову было поручено приготовить шаланду с хорошим проводником для переброски всей группы через залив.

Темной ночью таежники благополучно спустились к промыслу Золотарева, где их ожидала парусная шаланда. Еще издали ясно видны были возле берега мелькавшие в тумане огни. Приблизившись, увидели миноносец. Он искал, видимо, партизан и контрабандистов. Несколько дней назад партизанский отряд владивостокских рабочих, организованный военным отделом обкома партии, уничтожил группу белогвардейских офицеров на Болгарской заимке, расположенной неподалеку, и враги усилили сторожевую охрану.

Вблизи деревни Чимбур, на опушке тайги решено было подождать, пока Ваня Давыдов сходит на разведку. Ваня скоро вернулся и сообщил, что офицеры миноносца сейчас пьянствуют на берегу, но, как только туман рассеется, судно уйдет обратно во Владивосток.

Около полуночи миноносец ушел.

Лазо со своими друзьями пришел в рыбацкий поселок. Там они нагрузили шаланду боевыми и продовольственными припасами: патронами, рыбой, рисом, крупой, хлебом, сели в нее и отправились через залив, держа курс на деревню Петровку.

Но что это?

В нескольких километрах от берега в тумане снова замелькали огни. Это был тот же миноносец. Оказалось, что он не ушел во Владивосток, а бороздил залив вдоль и поперек. Раза два он прошел на расстоянии не более ста пятидесяти — двухсот метров от шаланды. Лишь густой туман и отличная работа опытного проводника-корейца, умело отводившего шаланду от миноносца, помешали белогвардейцам обнаружить Лазо и его спутников.

На рассвете показался отлогий берег с широко раскинувшимся селом — это и была деревня Петровка, расположенная в Сучанской долине. На шаланде был поднят красный флаг, и она причалила к берегу. Радостно приветствовали группу коммунистов владивостокские портовые рабочие, находившиеся в штабе петровского партизанского отряда.

Не теряя ни минуты, Лазо совершил объезд партизанских частей и сельских Советов. Во многих деревнях Сучанской долины в ту пору сохранилась советская власть. Лазо собирал крестьян, беседовал с ними. Он был одним из сильнейших агитаторов-революционеров на Дальнем Востоке. Его страстные речи зажигали слушателей. Лазо не только выступал на митингах и собраниях. Он любил бродить по селам, встречаться с людьми просто на улицах, тут же знакомиться с ними. Он умел быстро узнавать людей, завоевывать их расположение и подчинять своей воле.

— Здравствуйте, товарищи! — подошел он как-то к группе крестьян, сидевших на бревнах возле церковной ограды. — Как поживаете?

— Какая там жизнь! — ответил бородатый крестьянин, плохо одетый и обутый. — Дождя нет, семена никудышные, того и гляди — зубы на полку, а то и вовсе к господу богу в рай.

— Да, неважны дела, — посочувствовал Лазо и присел рядом. — А места-то благодатные, — сказал он задумчиво. — Чего-чего только тут нет! Неисчислимые богатства. Побогаче здешних мест, пожалуй, и в мире не найдешь.

— Попробуй поищи! — с гордостью поддержал юркий сухопарый крестьянин. — Что угля, что железа, что пушнины. Чего душа желает!

— Только ли это? А золото и серебро? — напомнил Лазо. — А цинк и олово? Про рыбу и говорить нечего — сами знаете. А леса, друзья мои? Им и цены нет! О приморских лесах легенды, сказки рассказывают. Лес — это ведь бумажные фабрики, химические заводы. Миллиарды рублей. Прекрасная жизнь!

— Из лубка, скажем, — продолжал он, — можно вырабатывать необходимые в хозяйстве мешки. А сколько меда можно собирать на Дальнем Востоке! Сотни тысяч пудов! Ведь липового леса в Приморье не занимать.

— Да тут тебе такого меду надают — кровью захлебнешься от беляков и заморской дряни, — хмуро обронил один из собеседников.

— А унывать, друзья мои, ни к чему. Этим горю не поможешь, — заметил Лазо. — Надо, стиснув зубы, сделать так, чтобы общими силами разгромить всю эту нечисть. Если весь народ поднимется против наших врагов, им скоро придет конец. Не было и нет в мире такой силы, которая сумела бы подавить волю народа к свободной жизни. И когда этот день настанет, товарищи, все богатства края будут принадлежать всему народу. Счастливую жизнь вы сами построите тогда на своей свободной земле…

Так постепенно, казалось, из брошенных как бы невзначай слов о семенах, о крестьянском хозяйстве делались политические выводы. И потому, что выводы эти логически вытекали из разговора, — они убеждали слушателей своей правдивостью, вызывали горячие симпатии к тому, кто эти выводы делал.

Лазо обладал завидным умением наблюдать жизнь, обобщать явления, факты. В его записной книжке было много заметок, которые, на первый взгляд, не имели не только прямого, но даже косвенного отношения к тому делу, которым он занимался, — организацией партизан. Среди названий деревень, сел, среди фамилий мелькали цифры. Здесь и количество пахотной земли, выпасов, здесь и урожаи хлебов, яйценоскость кур и удои молока. Иные страницы походили на записную книжку статистика земельного отдела, партийного работника, агитатора, пропагандиста.

Кое-кто из товарищей не прочь был иногда даже пошутить по этому поводу. Но как помогали эти записи организатору, а впоследствии и командующему приморских партизан! Ведь по ним он выяснял уровень жизни в том или ином селе, ставил, если можно так выразиться, политический диагноз, угадывал настроения жителей, отдельных людей. С помощью этих записей он старался уточнить, где вернее всего можно добыть продовольствие, лошадей, фураж для партизанских отрядов.

Когда Лазо прибыл в село Фроловку, сюда же возвратилась из Ольгинского уезда группа молодых пропагандистов и агитаторов. Сотни километров прошли они пешком, принесли много ценнейших сведений о политических настроениях и хозяйственном положении крестьянства. Тетради и блокноты Саши Булыги (А. Фадеева) отличались особой полнотой необходимых данных и подробной характеристикой отдельных лиц и хозяйств. Игорь Сибирцев, да и многие другие также представили интересные и важные материалы о жизни крестьян, об их отношении к рабочим, к политическим партиям, к белогвардейской власти и интервенции.

Лазо очень подробно расспрашивал обо всем, что видели и слышали товарищи во время многодневных странствований по Ольгинскому уезду.

Но были среди пропагандистов и агитаторов и недостаточно опытные молодые люди, не сумевшие собрать обстоятельный материал.

— Вот вы назвали только что фамилию Колесникова, — остановил Лазо во время беседы товарища Дольникова.

— Да, Колесников.

— А корова у него есть?

— Не знаю, товарищ Лазо, не записал.

— А свиньи, овцы?

— Не видел, не знаю.

— Не поинтересовались?

— Мы выяснили его настроение. Человек будто наш, сознательный товарищ. А вот насчет свиней и коров…

— Напрасно не поинтересовались, — сказал Лазо. — Это, друзья мои, не праздное любопытство. Далеко не праздное. Имущественное положение играет в жизни человека большую роль.

«Пламя революционного восстания рабочих и крестьян охватило все села Сучана, — писали партизаны в своем обращении к населению. — Бандиты расстреливают и порют раскаленными на огне шомполами крестьян и рабочих. Мы восстали потому, что страстно хотим помочь нашей Советской стране свергнуть палача Колчака и восстановить советскую власть в Сибири и на Дальнем Востоке и прогнать интервентов».

Колчаковский управляющий Ольгинским уездом сообщал управляющему Приморской областью, что после того, как партизаны на Сучанской железнодорожной ветке напали на поезда, уничтожив при этом нескольких белогвардейцев, к нему явились представители американского командования для совместного обсуждения создавшегося положения. Американцы просили информировать их о всех действиях большевиков. Они говорили, что для охраны линии железной дороги Ново-Нежино — Романовна ими выделены военные части и уполномоченные, а в пассажирских поездах будет находиться их вооруженная охрана. Американцы заверили колчаковского управляющего, что американское командование все силы употребит на то, чтобы порядок на линии Сучанской железной дороги не был нарушен.

Партизанам пришлось выдержать несколько боев с американскими интервентами. В обзоре печати за 24 мая 1919 года военно-статистическое отделение Приамурского военного округа отмечало, что принявшие на себя охрану района Шкотовской железнодорожной ветки интервенционные войска вели бой с партизанами; что из Владивостока был направлен дополнительно американский батальон при легких орудиях и пулеметах и что для осмотра Шкотовского района туда прибыл генерал Гревс.

Партизаны Ольгинского уезда непрерывно обстреливали эшелоны с колчаковцами, вступали в бои с американцами, которые шли на помощь белогвардейцам. Положение интервентов и колчаковцев осложнялось еще и тем, что они на каждом шагу встречали к себе враждебное отношение населения.

1 июня 1919 года управляющий Приморской областью Циммерман сообщал колчаковскому министру внутренних дел, что «политическая ситуация Приморской области в данный момент в высшей степени сложная».

Обстановка действительно была такова, и колчаковский слуга Циммерман докладывал своему шефу о неудачах и поражениях. Он жаловался на прогрессивное развитие «большевистских выступлений» по всему уезду, на планомерные и последовательные удары по крупным промышленным центрам. Он сетовал по поводу остановки заводов и выражал особое недовольство всеобщей сучанской забастовкой.

«На Сучане, — докладывал он, — до забастовки насчитывалось до 2 500 человек рабочих; теперь большинство из них разошлось по красноармейским организациям, раскинутым по деревням и сопкам. Причина забастовки имеет почти исключительно политический характер. Вынесен протест против правительства Колчака и требование ухода из области всех союзных сил.

…Положение в уездах крайне тяжелое: Ольгинский уезд, за исключением северной части — Императорской гавани и Датты и южной — Шкотовского района, весь занят большевиками.

…Красными произведены были дерзкие налеты на линию железной дороги к югу от Никольск-Уссурийска. Обстреливались пассажирские и воинские поезда. Есть раненые и убитые. Убит полковник Москвин, ехавший из Шкотова во Владивосток… Были случаи также уничтожения железнодорожных мостов, повреждения телеграфных столбов, чем приостанавливалось на время движение. Вообще красными делается все для нарушения порядка на железнодорожных линиях».

Не обо всем докладывал своему министру Циммерман. Он забыл сообщить, что отряд японских интервентов и белогвардейцев, охранявших стекольный завод Пьянкова, был почти полностью уничтожен. Но и этот неполный отчет о положении в области дает яркую картину организованной Дальневосточным комитетом Коммунистической партии жестокой борьбы партизан с колчаковщиной и интервенцией.

Партизанское движение на Дальнем Востоке быстро развивалось и охватывало почти все население края.