Я влюбился, мне кажется, ранней весной, Я не помню отрадней картины — Мне хотелось бараньей вкусить отбивной, А сезон был как раз для свинины. Или нет?.. В Рождество я увидел мисс Чейз! Да! У Морриса, помню, гостили, И меня тонкий профиль и тонкий филей с Превосходной индейкой пленили. Я сидел рядом с ней, мне завидовал зал, О! Насколько была она чуткой, Как смущалась, когда я ее угощал Черепаховым супом и уткой! И за ланчем в течение трех перемен Сердце вдребезги было разбито. Понял я, что попал в упоительный плен, Сразу после вина и бисквита. С рентным списком семью я ее посетил, Объяснив благородные цели, Я ей руку и сердце свое предложил И прекрасный набор карамели. И она под венцом мне ответила: да. Был обряд удивительно краток; Это было… не помню… да! точно… когда Все охотятся на куропаток. Мы отправились… к морю. О, дивные дни! На душе было радостно мне так! Я глядел на нее — мы сидели одни За огромной тарелкой креветок. Никогда не забыть мне тот радостный год, И поныне я благоговею; Цены выросли до небывалых высот, А горох шел почти за гинею. День счастливый спешил за безоблачным днем. Мы, по духу и в мыслях едины, Так во вкусах близки, так похожи во всем… Без ума были от буженины! Счастье вечным казалось. Внезапно беда. Смерть — представить не мог я, не скрою, Как все зыбко… я плакал… Я помню, тогда Скрылась кошка с моей камбалою. Помню, к осени где-то бедняжка слегла, На врачей я надеялся слабо; Кто-то счел бы чахотку причиною зла, Я же думал, а вдруг это крабы. Были тщетными все ухищренья врачей: Аппетит и румянец слабели, Силы таяли, и, что гораздо важней, Ей не в радость был ломтик форели. Луч надежды, казалось, еще не угас, Но судьба наносила удары: Искра жизни ее покидала, как раз Появлялись в то время омары. Смерть пришла, и, несчастнейшему из мужчин, Бередила мне душу утрата, Но печальней всего, что теперь я один Ел, что ели мы вместе когда-то. Но, когда я узрел Добродетели слуг, С черным крепом на их рединготах, Скорбь объяла меня… все рыдали вокруг. Дело было, мне кажется, в шпротах!