Мы приезжаем в офис Чернышева, неказистый особнячок, притулившийся на одной из кривых улочек позади театра «Дайлес», спроектированного в духе Корбюзье и похожего на облицованный плиткой общественный туалет с гипертрофированной оранжерейной надстройкой.

Просторный кабинет Чернышева украшен большущей картиной, на ней изображен Георгий Победоносец, поражающий копьем змия. Как ни странно, святой облачен в золоченые рыцарские доспехи времен псов-рыцарей, а его треугольный щит украшен российским купеческим триколором.

Освобождаясь от куртки, я оглядываю полотно и размышляю, каким аллюром идет белый жеребец под импозатным всадником. Судя по передним ногам, вроде как рысью, но задние растянуты в лихом галопе. Да, тут, похоже, сюрреализм на полном скаку.

Черный полиомиелитный аспид корчится на копье, вдалеке, на заднем плане, рядом с золотыми луковками православного собора клубится поганка ядерного взрыва.

– Это картина Пугачева? – соображаю я, сразу вспомнив желчные искусствоведческие пассажи попутчика Юрия.

– Ну да, – отвечает Чернышев. – Нравится?

– Своеобразно, – уклончиво говорю я, вешая куртку на крючок.

– Садись, перекусывать будем, – предлагает он, возясь с электрической кофеваркой.

Затем достает из своей вместительной наплечной сумки прозрачные пластиковые коробочки с салатами, нарезанный сервелат, запаяный в полиэтилен, длинную французскую булку, и раскладывает всю эту снедь на своем офисном столе, рядом с компьютерным монитором. Кофеварка начинает шипеть и сморкаться горячими струйками в прозрачную колбу. Мы принимаемся за еду, и я чувствую, что успел здорово проголодаться.

– Ты к нам надолго? – интересуется Чернышев, разливая кофе по чашечкам.

Я пожимаю плечами.

– Как получится.

Судя по нарочито небрежному тону, сотрапезник меня осторожно прощупывает, он хочет понять, какова подоплека моей поездки.

– Что тебя интересует кроме случая с Пугачевым?

– Все, связанное с этой историей. Я имею в виду «Черную звезду».

– Темное дело, – роняет он, размешивая в чашечке сахар.

– В Москве им очень обеспокоены, – объясняю я.

– Еще бы, – вздыхает Чернышев.

Некоторое время мы едим в сосредоточенном молчании, затем Чернышев принимается убирать со стола.

– Значит, так, – говорит он, снова усаживаясь напротив меня в кресле с высокой спинкой. – В последний раз я видел Пугачева за два дня до того, как его грохнули. Он приходил сюда, покалякали о том, о сем.

– О чем именно?

– Да так, насчет общих знакомых. Ничего существенного.

– Выходит, за последние двое суток перед смертью он узнал что-то очень важное, – делаю вывод я. – Такое, что стоило ему жизни.

– Я тоже так думаю, – соглашается Чернышев. – Еще кофейку?

– Не откажусь.

Он наполняет мою чашку, я закуриваю.

– Да, он явно что-то узнал… – повторяю я.

– Ну, кроме него у нас еще остались кой-какие источники, – щерится Чернышев.

Давно не секрет, что латвийское КГБ имело сто пятьдесят тысяч нештатных информаторов, эта цифра даже как-то раз промелькнула в открытой прессе. И никуда они, голубчики, не делись. Большая часть этих людей по-прежнему готова к сотрудничеству.

– Мы сейчас опрашиваем густым чесом, всех подряд, – продолжает он. – Но пока никак. Еще держим контакт с ВАДом, у них возможностей больше, они действуют в контакте с прокуратурой. Ну, они раскопали кой-какие любопытные детали.

– А именно?

– Исходя из местоположения рисунка на стене, эксперты пришли к выводу, что убийца невысокого роста, немногим больше метра шестидесяти, – тоном лектора вещает Чернышев. – Косвенно это подтверждается тем, что раневой канал имел наклон снизу вверх. Стреляли из обыкновенного Макарова, оружие нигде по картотекам не проходит. Ну, что еще? Видимо, убийца был ему знаком, иначе он не впустил бы его в мастерскую.

Он лезет в ящик стола и достает сколотые скрепкой листки ксерокопии.

– Вот, здесь все его телефонные разговоры за те два дня. Ознакомься, а мне тут надо созвониться кое с кем.

Чернышев просматривает свои бумаги, я изучаю компьютерную распечатку. В ней указаны точное время звонка, длительность разговора, номер абонента, кто кому звонил. Лихо. При аналоговой связи такие вещи можно было засекать лишь после установки специальной аппаратуры. А современная, цифровая телефонная связь открывает новые возможности для сыска. Берешь распечатку – и сразу все связи фигуранта перед тобой как на ладони.

Одна из фамилий подчеркнута синей шариковой ручкой. Леонид Старков.

– Старков – это кто? – спрашиваю я.

– А это тот парень, который взял у «Черной звезды» интервью для телевидения, – объясняет Чернышев. – Люлек.

– Интересно…

– Сегодня утром его допрашивали в прокуратуре.

– И как?

– Пока не знаю. Встретимся с человеком ВАДа, он должен быть в курсе дела. Нам назначено на четыре часа, – Чернышев бросает взгляд на настенные часы, они показывают полтретьего.

Продолжаю изучать список и натыкаюсь на знакомого человека: Роберт Грушкин, звонил Пугачеву он, продолжительность разговора три ноль семь.

– А вот этого я знаю, – говорю я. – Встречался с ним в феврале девяносто четвертого.

– Его мы еще не прощупали, – откликается Чернышев.

По ходу предыдущей поездки в Ригу мне организовали встречи с несколькими здешними интеллектуалами, для того, чтобы я мог оценить, как настроена общественность. И хоть я мотался как угорелый, по три-четыре встречи в день, очень хорошо тогда запомнился Грушкин, кандидат геологических наук, говорливый умница из породы пикейных жилетов.

– Я мог бы к нему наведаться, с ним в прошлый раз контакт был нормальный, – задумчиво роняю я. – Позвонить, что ли?

– Ну что ж, нет проблем. Звони.

Чернышев пододвигает ко мне телефон.

Откровенно говоря, я плохо себе представляю, с какого боку могу взяться за это расследование. На него брошены внушительные силы, а меня начальство прислало, что называется, ради галочки. Соответственно, я чуствую себя не в своей тарелке, поскольку моя роль сводится просто к пассивному надзору за профессионалами, которые делают свое дело в поте лица. Для очистки совести мне хочется заняться хоть чем-то осмысленным. Ну вот, подвернулся подходящий случай.

Погасив сигаретный окурок в керамической пепельнице, набираю означенный в списке телефонный номер.

Грушкин снимает трубку не сразу.

– Алло? – спрашивает он.

– Роберт, здравствуйте, это Володя, – говорю я.

– Говорите громче, вас плохо слышно, – требует он.

– Я говорю, это Володя. Журналист из Москвы, помните?

Во время прошлой поездки я был ему представлен как журналист. Профессия прикрытия самая тривиальная, но лучшей человечество до сих пор не изобрело.

– А-а, помню, помню, здравствуйте, – дружелюбно басит Грушкин.

– Я приехал в Ригу, хотелось бы увидеться.

– Что ж, давайте, заходите. Когда вас ждать?

– Минутку, – я поднимаю глаза на Чернышева, нажав кнопку отключения микрофона. – Какие у нас планы на завтра?

– В двенадцать похороны Пугачева на Улброке, больше ничего пока не намечается, – отвечает тот.

– Алло? Я вас не слышу! – беспокоится Роберт.

– Я мог бы к вам зайти завтра после полудня, в любое время.

– Хорошо, давайте часикам к пяти. Адрес помните?

– Да, помню.

– Тогда до встречи.

Я кладу трубку.

– Насколько я помню, он ходил в информаторах, потом завязал? – на всякий случай уточняю у Чернышева.

– Да, в девяносто первом, после ГКЧП, он послал своего куратора к чертовой бабушке, – подтверждает он и с кривой усмешкой добавляет. – Идеалист.

– Ясно.

– Он сейчас связан с людьми из бундеса, – роняет Чернышев.

– Даже так?

– Ну, он вряд ли знает, кто они на самом деле. На него вышла одна из их фирм, хотят что-то узнать по его научным каналам. Подробностей пока не знаю, информация свежая.

Чую, тут что-то есть.

– Значит, тем более не вредно будет с ним повидаться, – подытоживаю я.

Тут в кабинет бесцеремонно, не постучав, заходит шеф Чернышева, Соколов. Мне активно неприятен сей дородный, румяный тип, насквозь фальшивый, вплоть до полученного в солярии загара.

– Привет столичным труженикам, – говорит он с нескрываемой издевкой, не подавая руки.

– От нашей столицы вашей столице, – бормочу я.

С трудом изображаю на лице любезную улыбочку, стараясь не думать о том, что передо мной один из бесчисленных поварят адской перестроечной кухни, всласть отъевшихся на ее пенках.

В прежние времена был он сереньким цэковским завотделом, и над ним высилась макушка партаппаратной пирамиды, уходящей в заоблачную, недосягаемую московскую высь. Венцом его мечтаний являлось кресло второго секретаря республиканского ЦК, ведь в первые секретари выдвигали только латышей. Ныне Соколов стал видной фигурой элитного бизнеса и бойцом незримого фронта, числится крупным агентом за рубежом, сука поганая. Если какой-нибудь дурачок с туго набитой мошной попытается встрять в его нефтеперевалочную вотчину, то вместо крупных прибылей получит пулю от негласно подчиненных Соколову криминалов. Ибо львиная доля операций росиийской разведки по Прибалтике финансируется из его кассы.

Теперь отставные гэбешные генералы строчат пустословные мемуары, в которых утверждается, дескать, главными дирижерами перестройки являлись ЦРУ и Колумбийский университет, а не Центральный комитет нашей родной партии. Однако в этом лишь половина позорной правды. Любые дирижеры бессильны без оркестрантов, таких вот номенклатурных персонажей, при любом режиме непотопляемых. Великая страна оказалась разгромлена и расхватана по кускам именно их сноровистыми загребущими руками, под их неизменный одобрям-с. Соколов типичен среди ему подобных мелких сошек, сорвавших желанный куш в бесчестной игре. Он имел отличную квартиру, но не особняк, пользовался спецснабжением вместо «Мaster card», катался на «Волге», а не на «Мерседесе», мог запросто поехать туристом в братскую соцстрану, однако за железный занавес его пустили бы с превеликим скрипом. А в результате задуманной еще Андроповым перестройки он обрел гораздо больше свободы и заманчивых перспектив. За счет десятков милллионов людей, оболваненных и обворованных, брошенных беспомощно мыкаться на развалинах державы.

Хотя следует отметить, что и эта братия тоже подверглась естественному отбору в духе классического дарвинизма. Иные заскорузлые обкомычи, которым и пресловутое золото партии не помогло, нынче перебиваются с хлеба на квас. В лучшем случае служат на побегушках у таких вот соколовых.

– Как впечатления? – интересуется Соколов.

– Рига прекрасна, как всегда, – браво рапортую я.

– Что за погода в Москве, я слышал, вроде, подморозило?

Меня раздражает его дешевая конспиративная манера говорить обиняками даже тогда, когда это не требуется.

– Это к лучшему, слякоти меньше, – отвечаю я в том же дурацком стиле, пускай он поломает голову на досуге, на какие политические веяния был намек.

Пожевав пухлыми губами, Соколов решает сменить тему.

– К нам надолго ли?

– Как получится. Надеюсь, ненадолго.

– Ну-ну…

Он начинает просматривать вместе с Чернышевым какие-то файлы на экране компьютера, обмениваясь с ним односложными репликами.

– Надеюсь, я вам не мешаю? – спрашиваю я.

– Что? А, нет, нисколько.

Сижу, курю. Наконец Соколов, небрежно мне кивнув на прощание, покидает кабинет.

– Поехали, – говорит Чернышев, вставая с кресла и с хрустом потягиваясь.

Из его офиса мы едем в сторону Старой Риги, час пик, сравнительно узкие рижские улицы запружены машинами. Городская планировка сохранилась неизменной с начала века и стала для автомобилистов сущим прокрустовым ложем.

Наконец добравшись до «Макдональдса», чья эмблема ехидно сияет золотыми ягодицами напротив памятника Отечеству и Свободе, Чернышев с превеликим трудом находит место для парковки. Он кормит медяками таймер автостоянки, и мы углубляемся в Старую Ригу. Пункты обмена валюты тут понатыканы на каждом шагу, и в одном из них я меняю пачку новеньких десятирублевок на латы. К моему удивлению, меняла не требует предъявить паспорт при операциях с валютой. То есть, в этом отношении авторитарная Латвия проявляет больше либерализма, чем демократическая Россия.

Когда с улицы Вальню сворачиваем в один из кривых узеньких переулков, у меня начинается приступ дежа вю, то бишь, синдром ожившего прошлого. Восемь лет назад я изображал сотрудника кооператива, офис которого базировался именно здесь. Более того, мы входим в тот же самый подъезд, рядом с которым прибита уйма мелких латунных табличек с названиями фирм. И я уже не ничему удивляюсь, попадая в кабинет, где меня когда-то намеревался арестовать КГБ по ложному обвинению в контрабанде наркотиков. Более того, мне кажется само собой разумеющимся то, что в кабинете нас с Чернышевым встречает не кто иной, как мой старый знакомый, Раймонд. Он по-прежнему возглавляет липовую реэкспортную фирму, разница лишь в том, что служит не в разваленном и опочившем КГБ, а в латвийском ВАДе. Совершенно несущественная разница, прямо скажем.

– О, добрый вечер, проходите, раздевайтесь, располагайтесь, – говорит он и добавляет, глядя мне в глаза. – Давненько не виделись.

– Да, с начала девяностого года, – соглашаюсь я.

Он подает мне руку с таким видом, будто измучен затяжной зубной болью. Впрочем, я слишком хорошо знаю его ужимки, чтобы обижаться. Он человек, обуреваемый мировой скорбью в последнем градусе. Внешне, во всяком случае.

К тому же Раймонд имеет все основания обижаться на меня. При последней нашей встрече, восемь лет назад, я его беззастенчиво надул и не только избежал ареста, но и ушел из-под чрезвычайно плотного наблюдения. Мой давний знакомец заметно постарел, складки на щеках залегли еще глубже, делая его похожим на французского бульдога.

– Так вы знакомы с Володей? – удивляется Чернышев, в свою очередь обмениваясь рукопожатием с Раймондом.

Он ничего не знает о той давешней игре между КГБ и ГРУ, в которой поставил точку мой выстрел в подмосковном дачном поселке.

– О, знакомы, и очень хорошо, – подтверждает офицер ВАДа, не моргнув глазом, хотя тогда я носил другое имя.

Раздевшись, мы присаживемся к Т-образному столу, во главе которого восседает Раймонд. Межведомственное совещание начинается.

– Что у вас нового? – вкрадчиво спрашивает хозяин кабинета.

– К сожалению, пока ничего, – признается Чернышев. – А что у вас?

– Наш человек допрашивал в прокуратуре Старкова, очень долго допрашивал, – сообщает Раймонд. – Показания путаные, противоречивые. Сначала он вообще отпирался, что звонил Пугачеву. Потом признал это под нажимом. Звонок мотивировал тем, что хотел одолжить денег. Работу на телевидении он потерял, жить на что-то надо. Пугачев обещал помочь, попросил перезвонить назавтра к вечеру. А на следующий день его застрелили.

Чернышев ненадолго задумывается, за его нахмуренным лбом утрамбовываются полученные сведения.

– Насчет алиби у него, конечно, спрашивали, – полуутвердительно говорит он.

– На момент убийства алиби у него нет, – отвечает Раймонд. – Будто бы сидел дома.

– Ну, а запись того интервью с террористами вы у него получили?

– Нет, к великому сожалению, – озабоченно мотает головой Олег. – Старков утверждает, что все материалы той видеозаписи якобы стер, хотя мне в это не верится.

– Да, вряд ли он это сделал.

– Может быть, с вами он более откровенен? – пускает пробный шар Раймонд.

– Нет, с чего бы это? – отпирается безмятежно Чернышев.

– В самом деле?

– Иначе я вам сказал бы об этом. Поверьте, нас эта история беспокоит ничуть не меньше, чем вас.

– Ну да, покойный поддерживал с вами хорошие отношения, – щурится офицер ВАДа. – Очень хорошие, не так ли?

– Верно, – подтверждает Олег. – Однако я имел в виду другое. Мы всерьез обеспокоены безопасностью господина президента. Возможно, террористы готовят на него покушение.

От напускной скуки Раймонда не остается и следа. Весь подобравшись, он вцепляется в Чернышева бульдожьей хваткой.

– Не могли бы вы сказать конкретнее?

– К сожалению, мы располагаем лишь слухами, предположениями…

– А источники слухов прослежены?

На лице Олега изображается легкое огорчение.

– Пока не представляется возможным. Хотя данные не проверены, мое руководство поручило мне поставить вас в известность.

– Благодарю, мы в курсе, – цедит Раймонд. – И уже приняли повышенные меры предосторожности…

Прикидываю, что можно предпринять на их месте. Разумеется, усилить группу наружной охраны, по возможности сменить маршруты и отменить посещения людных мест… Однако такие меры хороши против одиночки, вроде полоумного Ильина, который покушался на Брежнева в 1969 году. Против организованной группы вряд ли это поможет.

– А вы почему считаете, что эта организация метит в Каулиньша? – разыгрывая наивность, спрашиваю я.

– Поскольку нельзя исключить такую возможность, – уклончиво отвечает мой старый знакомец.

Раймонд темнит, он либо знает еще что-то, либо прикидывается, надувая щеки с важным видом.

– Плохо, что мы не располагаем видеозаписью, сделанной Старковым, – задумчиво говорит Чернышев. – Была бы хоть какая-то дополнительная зацепка.

– Да, очень жаль, – соглашается Раймонд. – Больше новостей у вас нет?

– К сожалению, нет.

– Что ж, тогда желаю успеха.

– До свидания, – говорит Чернышев. – Будем держать связь.

Распрощавшись, мы выходим из офиса и направляемся обратно к машине. Раздается мелодичный звонок мобильника, Олег вынимает из кармана свой «Эрикссон» и на ходу беседует с кем-то:

– Да. – Да? – Отлично. Молодцы, спасибо. – Пока, до скорого.

При нашей профессии мобильник скорее враг, чем друг, местонахождение его владельца легко можно запеленговать с точностью до нескольких метров. Однако у Чернышева нет ни малейших оснований опасаться здешней контрразведки, поскольку враждебность между нашими государствами носит чисто внешний, можно сказать, камуфляжный характер. Под покровом дипломатической напряженности наши спецслужбы сотрудничают меж собой достаточно тесно и полюбовно.

Спрятав мобильник в карман, Олег косится на меня с довольной ухмылкой.

– Петровскис хитрая сволочь, – говорит он, – Но мы его покамест обскакали. Видишь ли, мы раздобыли запись интервью, которое Старков брал у террористов.

– Каким образом?

– Проще пареной репы. Пока Старкова сегодня допрашивали, наши ребята пошустрили у него дома. Нашли кассету, быстренько отвезли на копирование, потом положили на место, – он бросает взгляд на часы. – Сейчас, наверное, шеф уже ею любуется. Я велел моей секретарше пригласить этого Люлька на завтра ко мне в офис. Надо будет его порасспросить хорошенько.

– Теперь куда? – спрашиваю я, когда мы усаживаемся в машину.

– К Мирону, – отвечает Чернышев, включая стартер.

– Кстати, чем кончился его иск к Генеральному прокурору? – спрашиваю я.

– Ничем. Посоветовали ему отозвать иск.

Не столь давно выйдя на свободу, Миронов не замедлил обратиться в суд и возбудил дело против Генерального прокурора, который в одном из газетных интервью назвал сидевшего в тюрьме под следствием Миронова «крестным отцом рижской русской мафии». Однако никаких реальных доказательств, как выяснилось впоследствии, прокурор предъявить не смог. Для юриста такого ранга промах совершенно непростительный.

– Жаль, – говорю я. – Процесс обещал быть забавным.

– Видишь ли, не стоит не дразнить гусей.

Я задумываюсь о том, что латвийская пресса вовсю пугает обывателей жупелом русской мафии, почему-то замалчивая один забавный парадокс. Организованная преступность неистребима, и борьба с ней сводится лишь к тому, чтобы она не выходила за рамки своих исконных занятий: наркотики, проституция, контрабанда, игорный бизнес, рэкет. Между тем в Латвии так называемая мафия занимается впрямую государственными функциями: охраной порядка, поиском ворованного, арбитражем. За что взимает более чем скромный налог, десятину с прибыли. И на фоне государственной рьяной грабиловки латвийские рэкетиры выглядят сущими ангелами во плоти. Неудивительно, что в случае чего люди обращаются за справедливостью чаще к Миронову, чем в полицию или в суд.

Спустя полчаса мы уже катим по Юрмале и выезжаем к одной из спасательных станций. На мачте рядом со зданием развевается государственный флаг взамен ОСВОДовского. Багровый солнечный диск уже наполовину срезан сизым бритвенным лезвием морского горизонта.

– Знатное местечко, – говорит Чернышев, выруливая на просторную заасфальтированную стоянку в дюнах. – Его построила девятка, для слуг народа. Ну, а потом тут обосновались бригадиры братвы.

Бывшая вотчина Девятого управления КГБ снаружи выглядит внушительно, три этажа и башенка с кованым флюгером, черепичная кровля, просторный солярий над длинной верандой.

– Привет, – небрежно обращается Олег к бритоголовому амбалу, который встречает нас на крыльце. – Мы к Мирону, назначено.

Войдя, мы оказываемся среди чисто номенклатурной роскоши: дубовый паркет, ковры, хрустальные люстры, югославская мебель. Партийно-барский дух еще не выветрился, новый-русский пока не въелся.

Со второго этажа по лестнице к нам спускается Миронов, богатырского вида черноусый красавец с прищуренными цыганскими глазами. После обмена приветствиями он сразу ведет нас к столу, на котором нет разве что птичьего молока. Мы осушаем по рюмочке холодной «Смирновской», дружно закусываем лососиной, после чего Чернышев интересуется, как идут дела у хлебосольного хозяина.

– Вот, купил намедни эту спасалку, всего за семьдесят тысяч латов, – говорит Миронов, широко поводя рукой. – Теперь совсем наша.

– Круто, – одобряет Чернышев.

– А что, красиво жить не запретишь.

И владелец особняка принимается красочно рассказывать, какие происходили курьезы, когда тут устраивали загулы прежние хозяева, советские бонзы, как их по первому разряду обеспечивал юрмальский горторг всем, чего душа пожелает, начиная с деликатесов и кончая сговорчивыми опытными девочками. Одним словом, смешон нам их ребяческий разврат. Затем, во время пересменки властей и сопутствующей неразберихи, веселая жизнь на спасательной станции ненадолго заглохла, а потом здесь обосновались тузы криминального мира, коих Миронов старательно перечисляет. Далее следует длинный мартиролог: когда, кто и как грохнул его дружбанов-бригадиров, некогда пировавших за этим столом, и какие последовали ответные огнестрельные санкции.

Наконец Чернышев как бы ненароком заводит речь о том, ради чего мы приехали. А именно, не слышно ли чего-нибудь насчет закупки оружия террористической группой.

– Нет, – говорит Миронов, разливая очередную порцию водки. – Я прозвонил всю братву. Никто не в курсе насчет этой «Черной звезды». Думаю, это просто гнилой понт.

Как говорили римляне, ignoratia non est argumentum, незнание не есть довод. Однако снабжение оружием и взрывчаткой почти неминуемо идет через криминальные структуры. Мнение Миронова по крайней мере обнадеживает.

– Больше не буду, я за рулем, – предупреждает Чернышев.

– Да ну, брось, мои пацаны вас развезут, все конкретно, – уламывает его Миронов. – А хочешь, баньку сейчас живо сорганизуем, тут классная банька, ты ж помнишь по прежним разам…

Однако Чернышев решительно отказывается от дальнейших возлияний, равно как и от сауны. Поболтав еще немного, мы откланиваемся.

– Приезжайте летом на шашлычки, – тепло говорит мне Миронов на прощание. – Летом тут вообще райская жизнь.

– Если буду в Риге, обязательно, – соглашаюсь я.

По великолепной шестирядной магистрали «Вольво» мчится обратно в Ригу и вскоре въезжает на западную окраину города, в Золитуде, известному среди горожан как вотчина скоробогатеев. Только убогая фантазия бывших совков могла придать ранг суперпрестижности заурядному спальному району, застроенному панельными коробками.

– Будешь жить в нашей гостевой квартирке, – сообщает Чернышев, останавливая машину возле одного из подъездов девятиэтажного дома.

Достаю из багажника свой чемодан и вхожу в дом следом за Чернышевым. Лифт возносит нас на седьмой этаж, Чернышев отпирает стальную дверь с двумя сейфовыми замками. Входим в четырехкомнатную квартиру, я оставляю чемодан в центральном холле с уголком отдыха и большим, чуть ли не метр по диагонали, телевизором. Чернышев показывает мне остальные апартаменты, в меньшей комнате размещается нечто вроде кабинета, однако без компьютера. И оно понятно, вряд ли сюда наведываются поработать. За холлом небольшой перпендикулярный коридорчик, по центру его туалет и ванная, налево спальня, а в комнате справа оборудована финская банька. Сантехника в квартире отменная, установлена даже ванна-джакузи. Словом, на деньги Соловьева созданы все условия для гульбы в непринужденной обстановке.

– Чувствуй себя как дома, – говорит Чернышев. – Там в холодильнике для тебя кой-какие припасы. Если хочешь, в баньке попарься. Утром, после десяти, пришлю за тобой машину.

– Спасибо, старина.

– Да не за что. Мой человек позвонит в дверь так: точка-тире-точка. Ну, отдыхай, а я поехал.

Он кладет ключи на тумбочку в прихожей и уходит. Заперев за ним дверь, я направляюсь в ванную и принимаю душ.

После застолья в гостях у Миронова ужинать мне совершенно ни к чему. Застилаю широкую двуспальную кровать в комнате напротив сауны и укладываюсь спать.

Вымотался за день изрядно, и все же мне не спится, в голову лезет всякая мелкая ерунда. В частности, мои мысли поневоле крутятся вокруг надутого хама Соколова. К сожалению, без таких типов в нашем деле не обойтись. Бюджет российской внешней разведки официально равен ста миллионам долларов, это в двадцать раз меньше, чем у ЦРУ. А подставные фирмы вроде соколовской не только служат отличным легальным прикрытием, но и дают совершенно неподконтрольный Думе доход. Ведь уже не секрет, что пьянчугу Эймса, который на корню продавал цээрушников за пару миллионов долларов, разоблачили благодаря утечке финансовых раскладок из комитета Думы.

А с Соколовым у меня застарелая взаимная нелюбовь с первого взгляда. Службу я начинал в спецгруппе ГРУ, занимавшейся в восьмидесятых годах устранением нежелательных политических фигур. Возможно, он чует, что я тогда охотился на дичь его пошиба, только не в пример крупнее. И что иногда на меня накатывает соблазн применить полученные навыки, хотя всячески стараюсь не подавать вида. Поначалу «Черная звезда» показалась мне дешевой газетной выдумкой. Но идеи носятся в наэлектризованном воздухе, и не один я обучен стрелять без промаха.

Немного помаявшись, встаю, ищу пепельницу, снова ложусь в постель и закуриваю.

К куреву я пристрастился в спецбольнице. Раньше не одобрял этой дурной привычки, однако там ею обзавелся, глядя на бритоголовых неизлечимых психов, которые трясущимися пожелтевшими пальцами выбирали окурки длиной с ноготь из большой консервной банки, служившей в сортире отделения пепельницей. В неволе, будь то тюрьма, казарма или дурдом, люди начинают свихиваться на легкодоступных маленьких удовольствиях вроде сосания леденцов или курения.

Вот и начал смолить, поскольку занятий у меня других не намечалось, а деньги на ларек мне выдали из моих же карманных. Но еще штука в том, что табачный дым напоминал мне о женщине, с которой сблизился в Риге. Была она заядлой курильщицей.

Прошлого не вернуть, а в жизни слишком многое складывается не так, как в душещипательном телесериале. Сейчас мы снова в одном городе, однако вряд ли увидимся, и это к лучшему. Да, к лучшему. К лучшему…