Человек, стоявший у распахнутого окна двухместного номера на третьем этаже отеля «Луазеранес», меланхолично разжевывал сушеный каббат. Извлекши последнюю каплю смака из терпкой лужицы во рту, он длинно сплюнул, не разжимая зубов. Похоже, мишенью ему служила стальная дверь Интербанка на той стороне улицы, однако дистанция значительно превышала возможности снайпера. Плевок, вылетевший под идеальным углом, описал неизбежную баллистическую кривую и шлепнулся посреди песчаной мостовой, прямо в центре эллипса рассеивания, обозначенного сотней предыдущих плевков, если не двумястами. Бросалась в глаза отменная, прямо-таки мастерская кучность, с которой человек упражнялся в своем нехитром занятии.

— Эх, кабы ветер попутный, — пробормотал он.

— Чего? — откликнулся из глубины номера человек без рубахи, в шароварах с помочами.

— Ничего. Жара, говорю.

— Распроперетарарах мою-твою и так и не так и не этак, — замысловато молвил человек без рубахи. — Тарах ее трах-тах, жару эту...

Он поднес к губам флягу из тыквы-горлянки и шумно отхлебнул.

Стоявший у окна запустил пальцы в кисет, достал очередную порцию каббата и сунул за щеку. Его нижняя челюсть вяло задвигалась, готовя баллистическое сырье, и вдруг остановилась, чуточку отвиснув. Владелец челюсти помедлил, потом скакнул вбок, чтобы укрыться за сетчатой гардиной от взглядов с улицы.

— Пушку! Живо! — полушепнул-полувскрикнул он.

Полуголый человек схватил стоявшее в углу длинноствольное ружье, подскочил к напарнику. Не отрывая взгляда от окна, тот протянул руку и взялся за цевье оружия.

Причиной переполоха послужил оранжевый спортивный локомобиль, который вывернул из-за угла и приткнулся на парковку возле банка, где за штурвалами лимузинов дремали водители в ливреях. Взлохмаченный человек в локомобиле огляделся кругом, скользнул взглядом по фасаду отеля, но не приметил двух мужчин, таившихся за полупрозрачной гардинной завесой. Его нервозность совершенно не вязалась с послеполуденной дремотой, в которую, казалось, погружены даже стены и мостовые курортного приморского городка.

— Вьюн! — выдохнул сквозь жвачку снайпер, отступив на шаг и вскидывая к плечу тяжелое ружье. Однако напарник медлил подставить сошку, и лишенный опоры ствол ходил ходуном.

— Скорей! — недоуменно и зло зашипел стрелок. — Так твою таррах!! Сошку!!

Тем временем вылезший из локомобиля щуплый человек еще раз опасливо огляделся и юркнул в банк, глухо хлопнув стальной дверью.

Со стуком стрелок упер ружье прикладом в пол и напустился на своего компаньона:

— Ты... ты... сдурел?! Я тебе — тах-тарата-рах! — что сказал?! Сошку, живо! А ты? Я ж тебя растрах-тарах растаку-этакую перетах-тах-тах распропере...

— Погоди, — прервал его сошенник. — Тебе лишь бы пальнуть. Надо бы обоих.

— А где второй?

— Небось неподалеку. Проследить бы. И тогда уж — обоих.

— Не, раз он один, значит, он Папашу пришмотил.

— Да нет же. Тот его послал и ждет.

— Это уж дурнем надо быть. Коли так, Папаша его дождется, когда небо позеленеет.

Спорщики примолкли и задумались.

— Не жадобься, — добавил стрелок. — Хрящ сказал четко: по десять косых за любого. Что тот, что этот, ему без разницы. Не прогадать бы. Тут ведь верняк. А ежели он от нас утечет, и с концами? Тогда ведь мы эти двадцать косых даже не понюхаем.

— А, твоя взяла, — хлопнул его по плечу сошенник. — Десять — не двадцать, ну да че уж. Валяй.

Он упер сошку в пол и взялся за нее обеими руками. Стрелок положил цевье на развилину, осмотрел ружейный замок, поправил кремень. Затем, для пробы, прицелился в пустой локомобиль Вьюна, чуть выше спинки сиденья. Глубоко вздохнул, расслабился, поставил ноги пошире и вперился в дверь банка сощуренными холодными глазами.

Сошенник ни с того ни с сего хохотнул.

— Ты че? — проворчал стрелок.

— Думаю, ну и вытянется у него рожа, когда он увидит, что чемоданчик — тю-тю...

— Помалкивай. Меньше болтаешь — дольше живешь.

— Ага. Но смехота ведь какая...

— Это точно, — согласился стрелок.

1984