Он ждал от нее немедленного ответа, собравшись с силами, готовясь к бурной реакции. Но в комнате стояла тишина, казавшаяся страшней шума бури на улице. Через какое-то время послышалось звяканье бутылки о стакан. Оглянувшись от окна, он увидел, что Милдред сидит за столом.

Она от души налила себе выпить, удобно уселась с выпивкой и с сигаретой, чуть подавшись вперед, поставив круглые локти на стол, так что необъятная грудь торчала над столом, словно полка, зад выпятился, превратился в большую, нагло колышущуюся округлость, очень мощную, соразмерную с остальными деталями, бесстыдными, круглыми, соблазнительными.

Она знала, что Кэссиди на нее смотрит, и еще наклонилась вперед, слегка изогнувшись всем телом, выразительно демонстрируя тонкость талии в контрасте с огромными выпирающими округлостями сзади и спереди. Потом очень медленно подняла одну руку, глубоко запустила пальцы в густую массу черных волос, как бы играючи перебирала другой рукой вырез блузки. Пуговицы постепенно выскакивали из петель. Она еще чуть наклонилась, показывая массивную грудь, очень низко открытую, готовую выпрыгнуть из лифчика.

Кэссиди повернулся спиной, пошел к койке, встал над ней, глядя на смятое одеяло и слыша мягкое, почти неуловимое шуршание ткани. Шум бури за окном был не способен заглушить его: оно звучало в его ушах очень громко.

Кэссиди развернулся, направился к столу, не глядя на Милдред, устремив глаза на бутылку, стаканы и сигареты. Подойдя, налил выпить, услышал, как что-то мягкое шлепнулось на пол, взглянул и увидел ее блузку.

Опять отошел от стола, понес к койке выпивку и сигарету, сел на краешек лицом к двери. Поставил стакан с виски на пол, затянулся несколько раз сигаретой, потом медленно опустил руку к стакану, поднес его к губам, начал пить виски, услыхал металлический звук расстегиваемой “молнии” и пролил немного виски на подбородок.

Потом раздался наглый, решительный шелест скользящей по бедрам юбки. Грохочущий шум бури как бы утих, позволив господствовать звукам в комнате, потом снова усилился, снова стих. Кэссиди начал коситься в глубь комнаты, дернул головой, заставляя себя смотреть на дверь, на пол, на что угодно, кроме стола. И как раз в этот миг что-то алое промелькнуло перед глазами, упав на пол к его ногам.

Он взглянул. Ярко-алый был ее любимым цветом, и обычно она перекрашивала все нижнее белье в яркие, вызывающие оттенки пурпурного. Лоскут вискозы у его ног был необычайно ярким, как пламя. Пурпур резко ударил ему в глаза, он поморщился и крепко закусил губу. Перевел взгляд на стакан с виски в своей руке, и вдруг с виски что-то произошло. Оно стало ярко-алым.

Кэссиди встал и швырнул стакан с виски в дверь. Раздался звук бьющегося стекла, но совсем незначительный, ибо как раз в этот миг комнату сотряс удар грома.

Электрическая лампочка погасла.

Он вытаращил глаза в полной тьме, пытаясь сообразить, где лампочка. Может, надо ее подкрутить. Вытянул руку, махнул туда-сюда, не нащупал ни лампы, ни провода, опустил, отступил к центру комнаты, вцепился в крышку стола. Снова треснуло, громыхнуло, и вдруг свет загорелся.

Кэссиди стоял лицом к окну. Оно смахивало на причудливое зеркало из черного стекла, по которому бешено текли струи воды. Но на черном мокром фоне сияла какая-то белизна, а на белом мелькало что-то ярко-алое. Он вцепился в край стола, уставившись в окно и видя, как ярко-алое пятно движется. Оно поднялось, взлетело и исчезло.

Было слышно, как что-то упало на пол. Опустив глаза, он увидал на полу ярко-алый лифчик.

Его руки выпустили край стола. Он медленно пошел к кровати, приказывая себе забраться под одеяло, закрыть глаза, постараться заснуть, лег и начал натягивать одеяло на ноги, потом на плечи. В центре комнаты раздался звук скребущего по полу дерева, как будто отодвигали стул.

Кэссиди сбросил одеяло с койки, свесил ноги и стал подниматься, но увидел перед собой такое, от чего моргнул и свалился назад на постель. Его словно ударили в грудь кузнечным молотом.

Он увидел стоявшую в центре комнаты Милдред. На ней были туфли, чулки, ярко-алый пояс. Руки лежали на округлых бедрах. Высоко вздымалась обнаженная грудь с точно нацеленными на него сосками.

— Иди сюда, — сказала Милдред.

Он попробовал отвести глаза и не смог.

— Иди сюда, — повторила она. — Я хочу тебе кое-что сказать.

Ее голос был полнозвучным, густым, мягким, как сливочная ириска. Она улыбнулась, шагнула к нему.

— Отойди, — сказал он.

— В чем дело? — беспечно спросила она сливочным голосом. — Разве тебе не нравится то, что ты видишь?

— Я видел это раньше.

Она подняла руки к грудям, обхватила, продемонстрировав их полноту и тяжесть:

— Они сейчас тяжелее, чем раньше.

— Дешевая шлюха, — задохнулся он.

— Да ты посмотри.

— Знаешь, что я сделаю? Я...

— Ну давай, посмотри.

Это не трудно, сказал он себе. Надо только не думать о том, что он видит, надо думать о ней как о гадине.

Он прилег на кровать, опершись локтями, оценивающе наклонил голову и признал:

— Что ж, неплохо.

Позволил себе выразить взглядом то, что собирался сказать.

Взгляд стал жестоким.

— Можем как-нибудь встретиться. Сколько берешь?

Дошло до нее или нет, она пропустила это мимо ушей. Не сказала ни слова. Сделала к нему еще шаг.

На скулах Кэссиди заиграли желваки.

— По-моему, не стоит тебя обзывать. Наверно, надо двинуть тебе хорошенько.

Она сочно, соблазнительно улыбнулась, оттопырив поблескивающую нижнюю губу, и возразила:

— Ты этого не сделаешь.

Потом как бы взлетела, не быстро, но все же внезапно, не грубо, но все же настойчиво, бросилась, обняла за шею, села к нему на колени. Прижалась ко рту губами, полными, влажными, бархатными и теплыми, становившимися все теплее. Потом стало очень тепло, а потом горячо.

Он услышал пронзительный шепот:

— Ты еще хочешь ту, другую женщину?

Очень-очень медленно, но с могучим напором она всем телом прижималась к нему, ее руки лежали на его щеках, целующие губы разжигали огонь, пальцы двинулись к вискам, ерошили волосы, щекотали, ласкали.

— Ты еще хочешь Дорис?

Она уже совсем повалила его на одеяло. Он поднял глаза, увидел в ее глазах черное пламя, понял вдруг, что обнимает ее, и велел себе прекратить и заставить ее прекратить. Попытался отдернуть руки, они не послушались, но потом обхватили ее за талию, сбросили, однако не совсем. Ее губы, прижатые к его губам, что-то сделали, отчего он перестал двигаться и вроде бы обезумел.

— Ну? — выдохнула она. — Еще хочешь ее? Ты уверен?

Она сделала еще что-то. И еще что-то. Еще. Он слышал щелканье, стук сброшенных с ног и упавших на пол туфель. Этот звук стоял у него в ушах, назойливо проникая в сознание, вновь и вновь эхом звучал в голове. Это было эхо всех прошлых ночей, когда она сбрасывала туфли и они оставались в постели вдвоем, а на улице шел дождь.

— Хочешь сам что-нибудь сделать? — Ее голос был низким и хриплым, а цвет темно-алым. — Хочешь снять с меня пояс?

Он дотронулся до эластичной полоски на талии.

— Помедленнее, — попросила она. Он принялся стаскивать пояс с бедер.

— Помедленней, — повторила она. — Я хочу, чтоб совсем медленно. Ласково.

Он очень медленно спустил пояс до колен, ниже колен, сбросил на пол. Потом сел и взглянул на нее, лежавшую на спине, улыбавшуюся ему. И потянулся губами к сочной пышной груди.

— Возьми, — выдохнула она с полузакрытыми глазами, поблескивающими сквозь ресницы.

Потом была сплошная роскошь, безумная пряность, и это продолжалось до тех пор, пока его неожиданно что-то не оттолкнуло. Он не имел понятия, что отталкивает его прочь. Это было что-то ощутимое, он это определенно чувствовал, но не признавал реальным. Просто не мог поверить, что ее руки упираются ему в грудь и толкают прочь.

— В чем дело? — пробормотал он.

— Убирайся.

— Почему?

— Потому.

Он постарался собраться с мыслями:

— А именно?

Теперь он знал, она не шутит, не играет, действительно его отталкивает.

Она толкнула сильнее, перекатилась к другому краю кровати, соскочила, обошла вокруг койки, пошла к столу посреди комнаты. Взяла пачку, вытащила сигарету, сунула в рот, чиркнула спичкой.

Когда спичка загорелась, оглянулась и улыбнулась Кэссиди сквозь пламя. Глубоко затянулась и велела, выпуская дым:

— Дай мне пояс.

Он посмотрел на пол, увидел ярко-алый пояс. Медленно дотянулся, поднял.

— Принести?

— Просто дай.

— По-моему, тебе хочется, чтоб я принес, — сказал он. — Хочется, чтоб приполз к тебе на четвереньках.

Она стояла, куря сигарету.

— Вот чего тебе хочется, — заключил Кэссиди. — Хочется, чтобы я ползал на брюхе.

Она не ответила. Глубоко затянулась сигаретой, пустив в него дым.

Он смотрел на плывущий дым, видел за дымом ее. Ярко-алый пояс огнем жег ему руку, он швырнул его через всю комнату, пояс попал в стену, упал на пол.

— Я на брюхе не ползаю, — сказал Кэссиди.

Но сказать было мало. Он знал, что должен что-то сделать, чтобы не допустить ползания на брюхе. Его терзало, изматывало, доводило до головокружения, почти до безумия желание взять ее прямо сейчас. Кроме этого желания ничего больше не было. Он твердил себе, что она скажет “нет”, оттолкнет его. На какой-то миг показалось, будто она отталкивает не его, а Хейни Кенрика. Это ему она говорит “нет”, отрицательно качая головой. А потом на этом месте опять оказался Кэссиди. Она говорила “нет” Кэссиди.

— Черта с два ты это скажешь, — рявкнул он, вскочил с койки, бросился на нее.

Она подпустила его поближе и вцепилась ногтями, а он не почувствовал этого. Она ткнула ему в грудь горящую сигарету, и он не почувствовал этого. Она снова его оцарапала, толкала, била его, но он ничего не чувствовал, поднимал ее с пола, поднимал выше, бросил ничком на кровать. Она старалась встать, он ее повалил. Она вновь попыталась, он уперся ладонью ей в лицо и швырнул обратно. Она попробовала укусить его за руку, он отдернул руку, схватил ее за запястья. Она боролась, боролась, но он коленями крепко прижимал ее бедра. Она завизжала, визг слился с воем бури и неистовым шумом дождя. Потом остался лишь один звук — яростные раскаты грома.