Глава 1

В три часа ночи вокруг стояла мертвая тишина. Окна многоквартирного дома были черны, а сам дом отливал темно-фиолетовым цветом на фоне ярко освещенного луной зеленого газона. Темно-фиолетовое здание являлось мишенью. Именно на него нацелился Натаниэль Харбин, который сидел за рулем автомобиля, припаркованного на широкой чистой улице, идущей к северу от особняка. Во рту он держал незажженную сигарету, а в пальцах сжимал кусок бумаги, на котором был нанесен план ограбления. На плане намечен маршрут до дома, место проникновения в него и путь, который следовало проделать через библиотеку к стенному сейфу — в нем хранились изумруды.

В застывшей у тротуара машине Харбин сидел вместе с тремя своими компаньонами. Двое из них — мужчины, а третья — худенькая блондинка лет двадцати, не больше. Они сидели и смотрели на дом. Им не о чем было говорить и не о чем думать: план отработан и выверен до секунды, все дальнейшие действия обсуждены и отрепетированы.

Харбин не раз повторял сам себе, что их план безупречен, на этот счет можно быть спокойным, но сейчас, сжав зубами сигарету, он подумал, что ничто не бывает безупречным. И, правду сказать, эта кража со взломом может стать значительно более опасной, нежели все те, которые они когда-либо предпринимали. Более опасной потому, что является самой крупной из них.

Мысли Харбина дошли до этой точки и дальше не двинулись. Он умел тормозить, когда его разум начинал рассматривать возможный риск.

Харбину исполнилось тридцать четыре года, и последние восемнадцать лет он был медвежатником. Его еще ни разу не поймали, его ни разу по-настоящему не загоняли в угол. Он действовал тихо и медленно, очень медленно, всегда безоружный, всегда артистичный, всегда точный и всегда до предела несчастный.

Недостаток счастья ощущался в его глазах. В серых покорных глазах, из-за которых он выглядел так, словно постоянно страдал. В остальном Харбин был довольно хорош собой: среднего роста и среднего веса, с волосами цвета спелой пшеницы, которые он носил на косой пробор и которые плотно прилегали к его голове. Он одевался сдержанно и аккуратно. У него был мягкий спокойный голос, такой же покорный, как и глаза. Он очень редко повышал голос, даже когда смеялся. Смеялся он тоже нечасто. Он даже улыбался редко.

Харбин во многом зависел от Бэйлока, который находился рядом с ним на переднем сиденье автомобиля. Бэйлок — очень худенький коротышка, лет так сорока пяти, плешивый и быстро постаревший благодаря своему врожденному пессимизму и неизбывным заботам, заработавший болезнь печени и странную привычку вечно пропускать время еды и сна. У Бэйлока были плохие глаза, маленькие, то и дело посверкивающие, костлявые руки, которые он постоянно потирал одну о другую, и воспоминания о том, как несколько лет тому назад он сидел в тюрьме. Бэйлок тянул срок, показавшийся ему очень долгим, и теперь по поводу и без повода начинал говорить о тюрьме, о том, как в ней ужасно, и утверждал, что он скорее согласится умереть и быть похороненным, нежели снова попасть туда. Большую часть времени Бэйлок не слишком раздражающе нудил, но временами он мог и в самом деле действовать на нервы, и такие моменты казались поистине невыносимыми.

Харбин мог припомнить немало случаев, когда он был сыт Бэйлоком по горло, когда он смертельно уставал от его непрестанного хриплого нытья, напоминавшего неисправный водопроводный кран. Тогда оставалось только уйти куда-нибудь подальше и гулять до тех пор, пока Бэйлок не устанет сам себя слушать. И тем не менее Бэйлок был весьма полезным компаньоном: он надежно контролировал ситуацию во время взлома и умел точно оценивать награбленное.

Именно поэтому Харбин высоко ставил Бэйлока как специалиста. Так же относились к нему и те двое, что расположились на заднем сиденье машины — девушка и Доомер. Хотя Доомер иногда выказывал к Бэйлоку демонстративную неприязнь, та в конечном итоге шла пузырями, подобно мыльной пене поднималась, опадала и умирала. Доомер был высоким тяжелым датчанином, которому едва перевалило за сорок, с широким носом, толстой шеей и заплывшими жиром мозгами. Эти мозги никогда не пытались выполнить непосильную для них работу — качество, которое особо ценил Харбин в своем компаньоне. Доомер — мужик довольно неуклюжий, и ему никогда не позволялось работать внутри дома, но снаружи он был незаменим, благодаря своей наблюдательности и реактивным действиям в опасных ситуациях.

Харбин вынул изо рта сигарету, посмотрел на нее и снова сунул в рот. Он повернул голову, чтобы взглянуть на Бэйлока, затем повернул голову еще дальше, чтобы посмотреть на Доомера и на девушку. Глэдден тоже взглянула на Харбина, и, когда их глаза встретились, на мгновение установилась напряженная тишина, словно это и было самое важное — просто смотреть друг на друга и знать, что дальше этого дело не пойдет. Отблеск уличного фонаря скользнул через открытое окно и блеснул на желтых волосах Глэдден. Он очертил зелень глаз и тонкие линии ее лица. Она сидела, смотрела на Харбина и неожиданно улыбнулась. А он, глядя на эту щуплую девушку, вдруг подумал, что она весит тонны и тонны. Харбин попытался улыбнуться ей в ответ, но улыбка не получалась, потому что он в этот миг видел в Глэдден лишь обузу и ничего более.

А ведь ради нынешней операции, целью которой было что-то около сотни тысяч долларов — такова цена изумрудов в стенном сейфе, Глэдден не покладая рук трудилась шесть недель. Она познакомилась и поладила со слугами, которые работали в доме, в отсутствие хозяев посещала этих слуг и добывала необходимую информацию.

Она проделывала все это согласно плану, разработанному Харбином, возвращалась с теми фактами, которые ей было приказано заполучить, и потом безропотно выслушивала Бэйлока, когда он начинал ныть, подвывать и жаловаться. Бэйлок говорил, что она могла бы разнюхать и побольше, что в доме, без сомнения, значительно больше охранных систем, чем те, которые она перечислила. Бэйлок говорил, что предварительная работа проделана неудовлетворительно. Но вообще-то Бэйлок говорил чепуху.

Тем не менее, он по-настоящему любил Глэдден и, когда они работали над операцией, относился к ней с подчеркнутым дружелюбием и всячески выказывал свою приязнь. Но ограбления стояли на первом месте в жизни Бэйлока, а непосредственное участие в них женщины являлось, по его мнению, главной причиной возможного провала. И хотя все операции с участием Глэдден прошли успешно, женщина остается женщиной и рано или поздно принесет беду — об этом Бэйлок постоянно нашептывал Харбину.

Бэйлок все же старался не жаловаться на Глэдден в ее присутствии. Он дожидался момента, когда девушки не было поблизости, и затем начинал свою песню, свою любимую жалобную песню, вновь и вновь повторяя Харбину, что Глэдден им не нужна, что надо дать ей немножко денег и отделаться от нее. Тогда и девушке будет лучше, и им, без сомнения, тоже будет лучше.

Харбин, как правило, делал все возможное, чтобы сменить тему, потому что не только не желал ее обсуждать — не хотел даже думать на этот счет. Он не мог разъяснить Бэйлоку причины того, почему они должны оставить у себя Глэдден. Эти причины он толком не понимал сам и временами пытался определить их, как-то сформулировать сам себе, но у него ничего не получалось. Лишь иногда внутренним взором Харбин видел некие смутные элементы, колеблющиеся в зловещей глубине.

Его взаимоотношения с Глэдден были в самом деле странными, в них ощущалось что-то неестественное, и они напоминали головоломку, которая попалась как-то на глаза и лежит, и никуда не девается, наоборот — упорно и неразрешимо все растет и растет. Бесчисленное количество ночей Харбин провел без сна, когда только черный потолок комнаты был у него перед глазами, и он думал о Глэдден. Иногда в такие, минуты Глэдден казалась ему молотом, который свисал с потолка и целился ему в голову. Молот выглядел очень натурально. Харбин видел его металлический отсвет в темноте комнаты, железный снаряд с силой проносился под потолком, опускаясь все ниже и ниже. Ему казалось, что он связан по рукам и ногам и деваться теперь некуда. Все уже сделано. Все продумано и решено заранее. Некуда деться от Глэдден.

И теперь, глядя на нее, рассматривая лицо девушки в полумраке автомобиля, он сделал еще одну попытку улыбнуться ей.

А она все продолжала ему улыбаться. В ее улыбке была сладость, мягкость и нежность. В ее улыбке был нож, который пронзал Харбина насквозь, и потому он отвернулся. Харбин сунул в рот сигарету и подумал, что хорошо бы ее зажечь, но у них были свои суровые правила насчет светомаскировки во время операции. Он передвинул сигарету в другой угол рта и бросил взгляд на ручные часы. Затем повернулся к Бэйлоку и сказал:

— Полагаю, мы готовы.

— Ты проверил свои инструменты?

— Сейчас проверю.

Харбин вытащил из кармана пальто тонкий металлический предмет, который напоминал авторучку, нажал на его кончик, и луч света от него уперся в дно машины.

Из другого кармана он вынул коробок, перевязанный шнурком от ботинка. Снял шнурок. Вытащил маленькие инструменты, поднося их по очереди к одному глазу, сощурив другой. Касаясь указательным пальцем гладкого металла, закрыл глаза, чтобы сконцентрироваться на ощущении холодного, верного металла.

Харбин всегда проверял каждый из инструментов перед самым началом ограбления. Он давным-давно понял, что металл непредсказуем и иногда выбирает самые неподходящие моменты, для того чтобы подвести тебя.

Инструменты, похоже, были в порядке, и он сложил их обратно в коробок, который отправил в карман.

Харбин снова взглянул на часы и сказал:

— Теперь смотрите в оба.

— Уже идешь? — спросил Доомер.

Харбин кивнул, открыл дверцу автомобиля и шагнул наружу.

Он пересек широкую, гладкую улицу, перешел изогнутый тротуар, окружавший цветы газона, прилегавшего к особняку. Пройдя через газон, он приблизился к выбранному заранее окну.

И вновь коробочка была извлечена из кармана, а из него Харбин вынул инструмент, специально созданный для того, чтобы резать стекло. Харбин повернул маленький рычаг, который, в свою очередь, привел в движение маленькое лезвие. В результате стеклорез проделал небольшой прямоугольник, который позволил взломщику протянуть пальцы и открыть оконный замок. Харбин постарался, чтобы окно открылось медленно и бесшумно. И сказал сам себе, что сейчас на сцене должна появиться Глэдден.

Позади раздался тихий звук, он обернулся и посмотрел на девушку. Она улыбнулась ему, затем правой рукой сделала быстрый жест, словно смахивала с носа надоедливую муху. Этот жест означал, что Доомер и Бэйлок уже находились в назначенных им местах. Доомер расположился за домом, наблюдая за его окнами — не засветится ли в каком-нибудь из них огонек. Бэйлок занял позицию на газоне, напротив парадного входа, откуда ему были видны окна фасада и боковые окна здания, а также хорошо просматривалась улица и оставленный ими автомобиль.

Это было очень важно — присматривать за машиной. Филадельфийская полиция знала большинство авто из этого квартала и обычно проверяла всякую незнакомую им машину.

Харбин пальцем указал на окно, и Глэдден пробралась внутрь. Свет маленького фонарика Харбина скользнул по ее рукам, когда он двигался за девушкой. Она взяла у него фонарик, и Харбин последовал за Глэдден через библиотеку к стенному сейфу.

Хозяева особняка не сделали ничего для того, чтобы закамуфлировать сейф, и в свете фонарика грабители увидели прямоугольник кованой латуни, в центре которого красовался украшенный орнаментом цифровой замок.

Харбин медленно кивнул, и Глэдден вернулась назад к окну, где она могла следить за сигналами фонариков Доомера и Бэйлока.

У сейфа Харбин посмотрел на часы. Он скользнул взглядом по сейфу, игнорируя кодовый замок и сконцентрировавшись на краях латунной плоскости. Харбин снова взглянул на часы и дал себе пять минут на то, чтобы вскрыть сие сооружение. Вынимая из коробочки инструменты, он начал жевать незажженную сигарету.

Самым важным инструментом являлась тонкая циркулярная пила, которую приводил в движение насос, напоминающий шприц для подкожных инъекций. Зубы пилы прошли через дуб, которым был отделан латунный прямоугольник сейфа.

Харбин внимательно следил за работой инструмента, но время от времени отводил взгляд, для того чтобы посмотреть, не появится ли рядом с ним на стене зеленое пятно. Пятно могло быть от фонарика Глэдден. Если бы такой сигнал появился, значит, девушка получила сигнал тревоги или от Доомера, или от Бэйлока, или от них обоих. Луч света мог означать и другое — Доомер и Бэйлок попали в западню. Собственно, этот сигнал должен был применяться при множестве различных неприятных вариантов, и Харбин держал в уме тщательно проанализированный список возможных проколов.

Пила прошла первую сторону латунного прямоугольника. Ее ритмическое жужжание производило звук, похожий на глубокий и протяжный человеческий стон. Или на звук автомобиля, несущегося где-то вдалеке. Это был звук, которого Харбин добился после многократных испытаний в Берлоге. Глэдден включала пилу внизу, под лестницей, а Харбин, лежа на подушке, напрягал слух и перебирал всевозможные рационализации, пока не добился подходящего результата. У себя в Берлоге компаньоны частенько проводили всякого рода испытания, а также постоянно практиковались в выполнении различных элементов, необходимых в их профессиональной деятельности. Все они ненавидели тренировки, в особенности Харбин, но именно он решительно пресекал любые возражения против регулярных упражнений.

Три стороны прямоугольника были уже распилены, когда на глаза ему попался огонек цвета зеленой травы. Он повернулся и увидел яркое пламя фонарика Глэдден. Фонарик поднялся вверх и опустился вниз, потом снова вверх, на мгновение застыл, затем вспыхнул три раза, и Харбин понял, что Бэйлок передал сигнал: на улице, у припаркованного авто — полиция.

Харбин слегка приоткрыл рот, изжеванная сигарета, которую он сжимал зубами, вывалилась наружу, задела его локоть и легла на пол. Харбин нагнулся и подобрал ее.

Теперь его глаза искали Глэдден, он ждал от нее новой информации. Наконец Харбин рассмотрел ее, стоящую у окна и обернувшуюся к нему в профиль. Девица тощая, сказал он себе, а рост приличный, что-то около пяти и трех десятых фута. Ей бы следовало набрать вес.

Вдруг он представил себе, как полиция сейчас ходит вокруг их припаркованного автомобиля. Они прогуливаются вокруг и смотрят на авто, и все это — молча. Теперь они внутри. Они смотрят, что там, в машине. Эти полицейские — просто потрясающие парни, потому что следующее, что они сделают, — посмотрят друг на друга. Затем они осмотрятся в ночном воздухе. Они будут просто стоять там, у машины. Полиция, напомнил он себе, обладает выдающейся способностью долго стоять на одном месте. Иногда они немного усложняют роль и начинают двигать свои фуражки — сначала на затылок, а потом обратно ко лбу. Никто не умеет двигать свою фуражку вперед-назад так, как это умеют делать полисмены.

Он продолжал смотреть на Глэдден и ожидать очередного сигнала ее фонарика. Но тот оставался темным.

Харбин посмотрел на часы. Следующий раз он посмотрел на часы восемью минутами позже, когда уже знал, что должен будет что-то сделать с этими полицейскими, потому что отсутствие дальнейших новостей от Глэдден означало, что они все еще здесь.

Он пересек комнату и подошел к окну. Встал рядом с Глэдден и сказал ей на ухо:

— Я выхожу.

Она не двинулась — только перевела дыхание. Она продолжала смотреть на садовую стену, где могли появиться огоньки от других фонариков. Она спросила:

— Что ты им скажешь?

— Машина сломалась. Я ходил искать механика.

Несколько секунд он ждал ответа. Ему нужно было обязательно услышать ответ. Хотя, что бы она ни сказала, это не имело значения, потому что он в любом случае решил выйти. Но Харбин любил удостовериться, что его идеи прочны и основательны, и хотел, чтобы девушка подтвердила это. Он передал ей инструменты и свой фонарик. Он ждал.

— Ты всегда недооцениваешь копов, — сказала она. Она говорила такое не в первый раз. Это его не задевало, хотя сказанное, возможно, было правдой. Возможно, такая недооценка является его серьезным недостатком, который однажды ночью приведет всех их к провалу. Но пока это оставалось лишь возможностью, а на него никогда не производило особого впечатления то, что только может произойти, произойти с какой-то долей вероятности. Определенность — вот тот единственный товар, который он покупал.

— Тебе надо лучше питаться, — сказал Харбин, просто чтобы сказать что-то перед тем, как выбраться наружу.

Затем он вылез в окно на газон, двинулся вдоль дома, направляясь к задворкам. Перед ним выросли кусты, Харбин обогнул их и увидел Доомера, пригнувшегося у каменных ступеней, ведущих к кухонной двери. Уголком рта Харбин издал негромкий звук. Доомер повернулся и посмотрел на него. Харбин чуть-чуть улыбнулся компаньону, затем двинулся дальше, прокладывая путь вдоль противоположной стороны дома, пересек газон и увидел Бэйлока, тесно прижавшегося к стене гаража у дальнего конца газона. Харбин подошел к гаражу, создавая достаточно шума, чтобы Бэйлок услышал, как он подходит. Бэйлок дернулся, уставившись на него. Харбин кивнул, и Бэйлок кивнул в ответ.

Взломщик оглянулся, развернулся, чтобы подойти с другой стороны гаража, где побольше кустов, которые должны были скрыть его передвижения. Он продрался через них. Еще одна линия кустов пересекла ему путь у проезжей части.

Наконец Харбин вышел прямо на улицу, расстегнул воротник рубахи, сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой.

Попыхивая сигаретой, он неспешно двигался к дому. И вот он увидел свой черный автомобиль, припаркованный с ним рядом красный и двух полисменов.

Они стояли и ждали его. Он вздохнул и медленно кивнул, как бы давая понять, что идет к ним. Один из них был здоровым мужиком, перевалившим за сорок, а другой — молоденький симпатичный парнишка со светло-голубыми, словно аквамарин, глазами.

Здоровенный коп спросил:

— Это ваша машина?

— Надеюсь, что так. — Харбин посмотрел на автомобиль и пожал плечами.

— Что вы здесь делаете? — спросил молодой коп.

Харбин хмуро глянул в сторону автомобиля:

— Не знаете, есть ли здесь мастерская, которая работает всю ночь?

Здоровенный коп потер подбородок:

— Вы шутите?

Юный полисмен бросил взгляд на черный автомобиль. Это был «шевроле»-седан 1946 года.

— Что с ним такое?

Харбин пожал плечами.

— Давайте посмотрим ваши документы, — сказал здоровый коп.

Харбин вручил большому полисмену свой бумажник и смотрел, как молодой коп обходит «шевроле» и исследует его, словно это какой-нибудь диковинный зверь.

Пока здоровый коп просматривал карточки и сверял их с образцами лицензий, молодой открыл переднюю дверцу и проскользнул за руль.

Здоровенный коп вернул бумажник, и Харбин сказал:

— Я прошел, должно быть, пару миль. Ничего. Даже нет бензозаправки.

— Вы знаете, который теперь час?

Харбин посмотрел на часы:

— Господи Иисусе!

Изнутри автомобиля юный хорошенький коп произнес:

— Где ваши ключи?

— Что вы хотите? — отозвался Харбин.

— Я спрашиваю, где ваши ключи? Хочу попробовать завести вашу машину.

Харбин открыл переднюю дверцу со стороны сиденья водителя, дотянулся до зажигания и не обнаружил там ключей. Он хмуро оглядел длинный нос юного копа. Потом вылез из машины, сунул руку в свой широкий брючный карман, затем изобразил сценку под названием «поиск ключей» и про себя заключил, что ему совсем не нравятся глаза юного копа.

Тот между тем вылез из машины и, скрестив на груди руки, следил за тем, как Харбин ищет ключи.

— Черт побери, — произнес взломщик. Теперь он перешел к карманам своего пальто.

— Как получилось, что вы потеряли ключи? — спросил юный коп.

— Я их не потерял. Они должны быть где-то здесь.

— Вы выпили? — Юный коп немножко подвинулся к Харбину.

— Ни капли, — отозвался тот.

— В таком случае, — заявил юный коп, — где ключи от вашей машины?

Вместо ответа, Харбин сунул голову в машину, под рулевое колесо, и принялся искать ключи на полу. Он слышал, как юный коп сказал:

— Ты посмотрел его карточки?

— Они в порядке, — ответил большой коп. Рука коснулась плеча Харбина, и он услышал, как настырный сопляк произнес:

— Эй!

Харбин вынырнул из-под рулевого колеса и оказался лицом к лицу с юным копом.

— В некоторые вечера мужчинам лучше не выходить из дома, — сказал молодой полисмен и снова сложил руки на груди. Его аквамариновые глаза были с линзами. — Чем вы занимаетесь?

— Товары в рассрочку, — отрапортовал Харбин.

— Коммивояжер?

Харбин кивнул.

Юный коп взглянул на большого копа, а затем повернул свое хорошенькое личико к Харбину и сказал:

— Ну и как идут дела?

— На грани фола. — Харбин выдавил из своих губ печальную ухмылку. — Это — борьба за существование.

— Именно, — поддакнул здоровый коп.

Харбин потер затылок:

— Должно быть, ключи были у меня в руках, когда я выходил из машины. Должно быть, я обронил их, пока шел. — Он подождал, не скажут ли полисмены чего-нибудь, и, не дождавшись, продолжил: — Думаю, что самое лучшее — завалиться спать.

— А где вы собираетесь это сделать? — откликнулся юный коп.

— Можете ли вы подбросить меня до города?

Симпатяга полисмен указал на свою красную таратайку:

— Разве это похоже на такси?

Харбин сунул руки в карманы своих штанов и мрачно уставился на улицу.

— Ну что ж, придется спать в машине.

Установилось долгое молчание. Харбин старался не смотреть им в глаза. У него было чувство, что юный коп что-то подозревает. Взломщик знал, что теперь наступил момент, когда дело может обернуться и так и эдак, но все, что он мог сейчас сделать, — это ждать.

Наконец здоровый коп сказал:

— Ну ладно, залезайте в свою машину. Ночь уже наполовину прошла.

Харбин прошел вперед под взглядом аквамариновых глаз юного копа. Открыл заднюю дверь автомобиля, влез внутрь, свернулся клубком на заднем сиденье и закрыл глаза. Минутой позже он услышал, как завелся двигатель красного автомобиля. Он услышал, как красная машина отъехала.

Длинная стрелка его часов отсчитала семь минут, прежде чем он поднял голову для того, чтобы выглянуть в окно автомобиля. Повернув ручку, которая опустила стекло, он прислушался, но ночной воздух был беззвучен. Он вдохнул тишину, наслаждаясь ею. Затем, выбравшись из «шевроле», сунул в рот еще одну сигарету и двинулся в сторону особняка.

Глэдден была у окна. Он взобрался на подоконник. Она вручила ему инструменты. Он ответил ей улыбкой. Харбин включил свой фонарик и направился к стенному сейфу, в котором скрывались изумруды.

 

Глава 2

Они осматривали добычу. Все четверо находились на втором этаже небольшого грязного домишки в районе Филадельфии под названием Кенсингтон. Дом, записанный на имя Доомера, был очень мал. Он находился на мрачной улице, состоящей из таких же халуп, окруженных фабриками. Дом являлся их местом жительства, их штаб-квартирой, и они называли его Берлогой. Грязный и пыльный воздух из фабричных труб обязательно проникал внутрь, даже при закрытых окнах. У Глэдден вошло в привычку затыкать окна тряпками и говорить, что нет никакого смысла бороться с пылью. Через некоторое время она вздыхала, опять собирала тряпки и снова вытирала просочившуюся пыль.

Стол в комнате Бэйлока на втором этаже находился в центре помещения, и все они стояли вокруг и смотрели на Бэйлока, который изучал изумруды. Его пальцы превратились в пинцеты из тончайшего металла, когда он один за другим поднимал камни и подносил их к лупе, которая была вставлена в его левый глаз. Доомер вливал в свою глотку пиво из бутылки размером в кварту. Глэдден, сцепив руки у себя за спиной, плечом легонько прислонилась к груди Харбина. Дым его сигареты струился сквозь желтые волосы Глэдден и скапливался в центре стола, где зеленым цветом горели драгоценные камни.

Через некоторое время Бэйлок вытащил стекляшку из глаза и взял в руки лист бумаги, на котором он составлял опись с рассчитанной ценностью каждого изумруда.

— Заново огранить камни, расплавить платину, обрамить их снова, и они должны будут принести нам около сорока, — сказал он.

— Сорок тысяч, — мечтательно откликнулся Доомер.

Бэйлок нахмурился:

— Меньше, чем они стоят.

— А столько они стоят? — спросил Доомер.

— В общем и целом сто десять тысяч, — ответил Бэйлок.

Харбин посмотрел на изумруды. Он говорил себе, что они провели хорошую операцию и он должен быть доволен. Он удивлялся, почему не чувствовал себя довольным.

— Нам лучше побыстрее сворачиваться, — сказал Бэйлок. Он встал из-за стола, прошелся туда-сюда и снова вернулся в центр комнаты. — Полагаю, нам следует отправляться завтра же. Утречком собраться и делать ноги. Отвезти изумруды в Мексику.

Харбин покачал головой.

— Почему нет? — спросил Бэйлок.

Харбин ничего не ответил. Он вытащил бумажник и разорвал на мелкие кусочки свое водительское удостоверение и регистрационную карточку. Повернулся к Доомеру:

— Напечатай новые карточки и позаботься о «шеви». Сделай это быстро. Сделай новую обивку, прямо сейчас, покрась его, расплавь номера. Поменяй все.

Доомер кивнул, а потом спросил:

— В какой цвет его покрасить?

— Мне нравится оранжевый, — сказала Глэдден.

Харбин едва взглянул на нее, ожидая, когда заговорит Бэйлок насчет Мехико. Он знал, что Бэйлоку есть что сказать насчет Мехико.

— Сделай его тускло-оранжевым, — продолжала Глэдден. — Мне не нравятся яркие цвета. Они дешево смотрятся. Они все похожи один на другой. Когда я покупаю одежду, я всегда покупаю ее мягких цветов. Хорошего вкуса. Классно выглядящую. Сделай машину дымчато-оранжевую, или серо-оранжевую, или цвета оранжевого загара.

Доомер вытащил изо рта пивную бутылку:

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я хотела бы иногда разговаривать с женщинами. Если хотя бы раз в месяц я могла бы поговорить как леди с другими леди, я была бы счастлива.

Бэйлок потер пальцами свою плешивую голову. Он нахмурясь посмотрел на изумруды:

— Я говорю, что завтра мы выезжаем и направляемся в город Мехико.

— А я говорю «нет». — Голос Харбина прозвучал спокойно.

Бэйлок продолжил так, словно Харбин вообще ничего не говорил:

— Завтра — наилучшее время, чтобы отправляться. Как только мы поменяем все в машине, отправимся в Мехико и сбудем товар с рук. Сделаем это по-быстрому.

— Только не завтра, — возразил Харбин. — И не на следующей неделе. И не в следующем месяце.

Бэйлок поднял глаза:

— Как долго ты собираешься ждать?

— От шести месяцев до года.

— Это слишком долго, — занервничал Бэйлок. — Слишком много всего может случиться. — И затем по каким-то неведомым причинам он посмотрел в упор на Глэдден, и глаза его сощурились, почти закрылись. — Навроде того, как в тупых фильмах. Навроде идеи перекрасить автомобиль в ярко-оранжевый цвет.

— Я не сказала «ярко-оранжевый», — огрызнулась Глэдден. — Я сказала тебе, что не люблю ярко-оранжевый.

— Навроде того, чтобы попасть в общество, — продолжал Бэйлок. — Навроде того, чтобы поближе познакомиться со слугами на Мэйн-Лайн.

— Оставь меня в покое. — Глэдден повернулась к Харбину. — Скажи ему, чтобы оставил меня в покое.

— Навроде того, чтобы заиметь высокие идеалы, — не унимался Бэйлок. — Заиметь хороший вкус. Чтобы был виден класс. Первое, что мы вскоре узнаем, — оказывается, она вращается в высшем обществе.

— Заткнись, Джо! — завопила Глэдден. — Я свела знакомство со слугами, потому что это был единственный способ осмотреть место. — И она снова повернулась к Харбину. — Почему он все время ко мне придирается?

— Первое, что мы узнаем, — продолжал подколки Бэйлок, — она вышла в свет и вращается в обществе на Мэйн-Лайн. К нам сюда будут приходить богатые люди, чтобы поиграть в бридж, выпить чаю и посмотреть на наши изумруды.

Харбин повернулся к Глэдден:

— Выйди в коридор.

— Нет, — отозвалась Глэдден.

— Отправляйся, — сказал Харбин. — Выйди и подожди в коридоре.

— Я останусь здесь. — Глэдден дрожала мелкой дрожью.

Бэйлок одарил девушку хмурым взглядом:

— Почему тебе не нравится то, что он тебе говорит?

Глэдден повернулась всем телом к Бэйлоку:

— Черт побери, заткни свою поганую глотку!

Харбин почувствовал, как что-то внутри его начинает набирать обороты, что-то там начинает завариваться. Он знал, что это было. Такое случалось и раньше. Он не хотел, чтобы это случилось снова. Он старался подавить это, но оно продолжало движение и уже подбиралось к горлу. Бэйлок сказал:

— Утверждаю, что завтра нам надо отправляться. Я утверждаю...

— Отвали! — Голос Харбина разрезал комнату. — Отвали, отвали...

— Эй, Нэт... — начала Глэдден.

— И ты тоже!

Харбин вскочил со стула и взял его в руки. Стул взлетел в воздух, затем просвистел мимо стены, задев по пути кухонный шкаф и наполовину пустую бутылку с пивом, и шлепнулся на пол. Дыхание Харбина напоминало треск сломанного механизма. Он умолял сам себя остановиться, но остановиться уже не мог. А они стояли и смотрели на него, как смотрели уже много раз, когда такое случалось. Они не двигались. Они стояли и ждали, когда все кончится само собой.

— Вон отсюда! — прокричал Харбин. — Вы все, убирайтесь!

Он бросился на койку Бэйлока, его ногти насквозь прошли через простыню, потом зацепили матрац, пальцы разрывали и простыню и матрац так, словно пытались разодрать постельные принадлежности на нитки.

— Вон отсюда! — выкрикнул он. — Убирайтесь и оставьте меня одного!

Компаньоны по очереди осторожно покинули комнату.

Он стоял на коленях над одеялом, раздирая простыни, разрывая их до тех пор, пока они не превратились в мелкие клочья. Он несколько пришел в себя, скатился с одеяла, пнул стол так, что тот повалился набок, и драгоценные камни рассыпались по полу.

Он лежал на полу среди изумрудов, камни впивались ему в тело, но он этого не чувствовал. Он прикрыл глаза и прислушался к голосам в коридоре. Самым громким был голос Доомера, он звучал так громко, что перекрывал голос Бэйлока. Глэдден пронзительно кричала что-то, чего он не мог разобрать, но он знал, что произошло. Ему хотелось остаться лежать на полу и дать этому наконец случиться. Но он поднялся с пола и, слушая вопли Глэдден, пошатываясь, двинулся через комнату к двери.

И вот он уже был в холле, уже бросился между Доомером и Бэйлоком, обхватил руками колени Доомера, тесно прижавшись плечом к его бедру, сильно упираясь в пол ногами. Затем он переместил руки еще немного ниже и рванул так, что Доомер вместе с ним оказался на полу.

Глаза Доомера его не видели. Доомер смотрел сквозь него, на Бэйлока. На лице Бэйлока наблюдалось достаточно явное выражение печали. Левый глаз Бэйлока вздулся и был лилового цвета, а бровь рассечена.

Медленно поднимаясь на ноги, Харбин произнес:

— Ну ладно, все кончено.

— Ничего не кончено, — всхлипнул без слез Бэйлок.

— Если ты так полагаешь, — сказал Харбин, — не стой здесь и не раздумывай. Доомер вот он — прямо перед тобой. Если ты хочешь его ударить, давай начинай.

Бэйлок не удостоил ответом Харбина. Доомер поднялся на ноги и теперь стоял, потирая лоб так, словно у него началась дикая головная боль. Несколько раз он открывал рот, собираясь что-то сказать, но, похоже, был не в состоянии подобрать нужные слова.

Глэдден зажгла сигарету. Она наградила Харбина осуждающим взглядом:

— Все это — твоя вина.

— Я знаю, — отозвался Харбин. Не глядя на Бэйлока, он пробормотал: — Может быть, если бы некоторые люди перестали меня доводить, этого бы не произошло.

— Я тебя не доводил, — всхлипнул Бэйлок. — Я только высказал то, что думаю.

— Это не то, что ты думаешь, — возразил Харбин. — Это твоя старая песня. — Он посмотрел на Глэдден и жестом указал в сторону ванной: — Перевяжи его.

Глэдден повела Бэйлока в ванную комнату. Харбин развернулся, двинулся в спальню и принялся наводить там порядок.

В дверном проеме Доомер потирал костяшки пальцев.

— Не знаю, что на меня нашло.

Харбин поднял стол на ножки. Поставил стул на место. Собрал рассыпавшиеся камешки. Когда все они были аккуратно собраны и лежали на тряпке, расстеленной на столе, он повернулся к Доомеру и сказал:

— Ты добавил мне головной боли.

— Бэйлок добавил тебе головной боли.

— Бэйлок добавил мне воспаления мозга. А ты — головной боли.

— Я не хотел этого делать. — Доомер пошел на попятную. — Клянусь, на самом деле я не хотел его ударить.

— Именно это и есть моя головная боль. Пока ты делаешь то, что собирался сделать, ты при деле. Но когда ты теряешь голову, тебе грош цена.

— Ты сам потерял над собой контроль.

— Когда я выхожу из-под контроля, — возразил Харбин, — я молочу кулаками воздух, но не бью в лицо. — Он указал на изорванные простыни. — Я испортил это. Но я не попортил лица никому из тех, с кем работаю. Посмотри на свои кулачищи. Ты мог убить его.

Доомер шагнул в комнату и сел на краешек одеяла. Он продолжал потирать костяшки своих кулачищ:

— Почему такие вещи вообще начинаются?

— Нервы.

— Нам надо бы от них избавиться.

— Мы не можем, — сказал Харбин. — Нервы — это маленькие проволочки внутри тебя. Они всегда там находятся. И когда они натягиваются слишком туго, то лопаются.

— Это нехорошо.

— Но с этим ничего не поделаешь, — объяснял Харбин. — Разве что попробовать верно их направить, когда такое случается. Это то, что пытаюсь сделать я. Я пытаюсь их направить в определенную сторону. Вместо того чтобы направить свою руку на Бэйлока, ты должен был направить ее в стену.

— Я — слишком большой. — Доомер стоял посреди комнаты и был очень мрачен. Он смотрел на Харбина с самым умоляющим видом. — Ты должен мне верить, Нэт, я ничего не имею против Бэйлока. Он всегда был ко мне добр. Он поддерживал меня чаще, чем я могу вспомнить. А посмотри, что я взял и сделал. Я дал ему в глаз. Вот этой самой рукой. — И он протянул вперед правую руку, отодвинув ее от себя так, словно предлагал отрубить.

Харбин видел, что широкие плечи Доомера опустились, большая голова поникла и он охватил ее руками. Нечто среднее между стоном и рыданием вырвалось из глотки Доомера. Было очевидно, что Доомер предпочел бы остаться наедине со своим раскаянием, и Харбин вышел из комнаты и прикрыл дверь.

Он прошел в ванную комнату, чтобы посмотреть на Бэйлока. Его голова была наклонена над раковиной. Глэдден нежно прижимала к лицу Бэйлока антисептический карандаш. Затем она подставила белый грифель под струю воды и снова приложила его к физиономии потерпевшего. Бэйлок слегка взвизгнул.

— Это ужасно, — сказал он. — Словно огнем жжет.

— Дай посмотреть. — Харбин подошел поближе, чтобы осмотреть глаз. — Не такая уж глубокая рана. Даже швы накладывать не надо.

Бэйлок угрюмо уставился в пол:

— Почему он меня ударил?

— Он ужасно сожалеет о том, что сделал.

— У него тоже подбит глаз?

— Он хотел бы, чтобы было так. Он страшно расстроен.

— Это сильно поможет моему глазу, — прохныкал Бэйлок.

Харбин зажег сигарету. Затем, после пары затяжек, он посмотрел на Глэдден:

— Иди вниз и сделай нам что-нибудь поесть. Позже я поведу тебя куда-нибудь выпить.

— Мне следует нарядиться? — спросила Глэдден. — Я так люблю наряжаться.

Харбин молча улыбнулся ей.

— Меня по-настоящему заводит, когда я вся наряжена. Больше всего мне нравится платье с серебряными блестками. Тебе оно нравится, Нэт? Желтое платье с блестками?

— Оно очень милое.

— Прямо умираю, как подумаю, что я его надену сегодня вечером, — сказала Глэдден. — У меня просто зуд по телу начинается, как подумаю, что я беру это платье и надеваю его. А потом мы пойдем куда-нибудь с тобой, и я буду в этом платье.

— Здорово, — поддержал ее Харбин. — Действительно здорово.

— Это всегда здорово, когда я одета в платье, от которого я без ума, а от этих блесток я вообще без ума. Я надену его, и я буду в нем, когда мы пойдем куда-нибудь, и оно будет на мне, и я буду чувствовать себя здорово. Только я об этом подумаю — и мне уже по-настоящему хорошо.

Глэдден вышла. Они слышали, как она добралась до верхней ступеньки лестницы, говоря сама с собою вслух:

— Только подумать об этом!

Они слышали, как она спустилась вниз по лестнице.

— Это и есть кое-что, — сказал Бэйлок, — с чем я ничего не могу поделать.

Он позабыл о своем подбитом глазе и смотрел на Харбина очень прямо, задумчиво и испытующе. Он сказал:

— Это не я действую тебе на нервы. Это девчонка. Девчонка всегда действует тебе на нервы. Эта девушка — гиря у тебя на ногах, и ты знаешь, что она — обуза. Я думаю, пришло время что-то с этим делать.

— Ну хорошо. — Харбин отмахнулся устало. — Прекратим это.

— Она — обуза, — продолжал Бэйлок. — Она — просто обуза.

— Почему бы тебе не заткнуться?

— Ты же знаешь, что я ничего не имею лично против Глэдден. Она неплохая девушка, но дело не в этом. Дело в том, что она — обуза, и ты знаешь это так же, как и я. Разница лишь в том, что я говорю об этом открыто, а ты прячешь это внутри. Ты сам себя обманываешь, и именно потому ты сорвался с катушек. Я не мог даже думать, что это зашло так далеко, но это обещает зайти еще дальше.

— Но разве мы не можем оставить все как есть?

— Разумеется, мы можем, — отозвался Бэйлок. — А еще мы можем просто прикрыть лавочку.

— Ты ходишь по лезвию ножа, Джо. Мне не нравится то, что ты говоришь.

— Я говорю об очевидном факте. Я хочу быть с тобой, когда ты проворачиваешь свои дела. Доомер тоже. Но с девушкой получается совсем другое кино. Все, что она делает, она делает потому, что ты говоришь ей. При помощи собственных мозгов она не могла бы сдвинуться с места на сантиметр, а уж тем более двинуться в нужном нам направлении. Это большое несчастье, и рано или поздно тебе придется столкнуться с ним лицом к лицу. И не говори мне, что ты не предвидишь, что такой день наступит.

Харбин широко открыл рот, потом захлопнул его, стиснув зубы, потом открыл снова:

— Ты пытаешься меня напугать?

— Ты уже напуган.

И тут голос Харбина понизился почти до шепота:

— Будь осторожен.

Интонация Бэйлока резко изменилась.

— Какого черта, в чем дело? — заныл он. — Могу я хотя бы не согласиться с чем-то? Если ты делаешь шаг, а я считаю, что ты выбрал неверное направление, есть у меня право хотя бы указать тебе на это? Разве нет?

— Вечно одно и то же, — отрезал Харбин. — Что бы я ни говорил, ты всегда говоришь «нет». Всему на свете — «нет».

— Я не могу соглашаться, если я на самом деле не согласен.

— Отлично, Джо.

— Ничего не могу поделать, — сказал Бэйлок. — Так уж устроен.

— Отлично.

— Я не хочу показаться занудой, но я продолжаю беспокоиться об этой девчонке. Она оказывает на тебя плохое влияние, и дело идет к тому, что все это отразится на твоей шее. — Он подвинулся ближе к Харбину. — Отпусти ее. — Он придвинулся еще ближе и понизил голос. — Почему ты не хочешь ее отпустить?

Харбин отвернулся. Он втянул в себя немного затхлого воздуха и с усилием сглотнул, что причинило ему определенную боль.

— Мы — организация. Единственное, чего я не позволю, — это раскола организации.

— Это не будет расколом. Если ты скажешь ей уходить, она уйдет.

— Куда она пойдет? — Голос Харбина снова стал громким. — Чем ты ей предложишь заняться?

— С ней все будет в порядке, — настаивал Бэйлок. — А я могу сказать тебе только одно. Если она уйдет, ей будет гораздо лучше, чем сейчас.

Харбин снова отвернулся. На мгновение он зажмурился, представляя себе, что все это ему приснилось и что он очень далеко отсюда.

Но Бэйлок снова был рядом.

— Знаешь, как это с тобой происходит? Как будто ты находишься где-нибудь в суде и жизнью клянешься позаботиться о ней.

— Черт побери вас всех! — не выдержал Харбин. — Оставь меня в покое.

И он вышел из ванной.

Он зашел в комнату, где Доомер сидел на покрывале, опустив свою большую голову и закрыв ее руками. Через несколько секунд появился и Бэйлок. Они оба стояли и смотрели на Доомера.

Доомер медленно поднял голову. Он посмотрел на них, тяжело вздохнул и принялся трясти головой.

— Я сожалею, я сожалею, Джо.

— Все в порядке. — Бэйлок позволил себе на мгновение коснуться рукой плеча Доомера. А затем он быстро перевел глаза, взглянул на Харбина и добавил: — Я хочу, чтобы все было в порядке.

Харбин изо всей силы прикусил губу. Он почувствовал, как дернулась его голова. Он просто не мог смотреть на них обоих.

 

Глава 3

В ночном клубе, членская карточка в котором стоила пять долларов в год, бледно-зеленый свет ламп заливал каскад волос Глэдден. Сияние касалось верхушки ее головы и там расплывалось пятном. Глэдден склонилась над высоким стаканом, в котором был ром со льдом, и Харбин смотрел, как она пила его маленькими глотками, и улыбался, когда девушка поднимала голову и смотрела на него.

Они сидели за маленьким столиком подальше от центра и от суеты до абсурда маленькой танцплощадки, с краю которой располагались трое музыкантов-негров, игравших без единой паузы. Заведение находилось на втором этаже ресторана на Кенсингтон-авеню, свет здесь всегда приглушен, а посетители всем довольны. Это было довольно-таки хорошее местечко.

— Они дали нам приличную выпивку, — сказала Глэдден.

— Тебе нравится музыка?

— Слишком быстрая.

— А какую ты предпочитаешь?

— Гая Ломбарде.

— Вообще-то я играю на скрипке, — сказал Харбин.

— Не может быть!

— Нет, играю, — настаивал он. — Пять лет я брал уроки игры на скрипке. У нас по соседству была консерватория. Время от времени они набирали двадцать мальчишек. Мы все стояли в маленькой комнатке, а перед нами находился парень. Он орал на нас во всю силу своих легких — словно мы находились в миле от него, и он хотел, чтобы мы все расслышали. Он был маньяком, этот парень. Интересно, он еще жив?

— Расскажи мне, — попросила Глэдден. — Расскажи мне, как ты жил тогда.

— Я рассказывал тебе тысячу раз.

— Расскажи снова.

Он подхватил со стола низкий стакан и глотнул немного виски. Потом повернулся вполоборота к крашеной девице, сновавшей между столиков с большим подносом на голове.

— Зачем?

— Меня клонит в сон.

Крашеная девица уже была у их столика, и Харбин заказал несколько глотков виски для себя и еще один ром со льдом для Глэдден. Потом откинулся на спинку стула и немного откинул голову, словно изучал бледно-зеленое сияние на макушке Глэдден.

— Всегда, — сказал он, — после того, как мы сделаем свое дело, тебя, как сейчас, клонит в сон. Ограбления, похоже, не очень-то тебя интересуют.

Глэдден ничего не ответила. Она улыбалась чему-то очень далекому.

— Засыпаю, — вдруг прервала свои мечты Глэдден. — Как будто возвращаешься в прошлое. Как будто лежишь на мягкой подушке, которую не видно. Возвращение обратно.

— Куда?

— Туда, где мы жили, когда были молоды.

— Ты и теперь молода, — сказал он.

— Вправду? — Глэдден подняла свой высокий стакан, ее подбородок, увеличиваясь, просвечивал через стекло бокала с ромом. — Мы одной ногой в могиле.

— Ты зануда.

— Я такой родилась.

— Хочешь развлечься?

— Кому нужны такие развлечения? — Она жестом указала на танцоров, толпившихся на крошечной площадке. — Все они сумасшедшие. — Она снова пожала плечами. — Кто я такая, чтобы так говорить? Я тоже сумасшедшая. Такая же, как и ты.

Харбин смотрел, как бледно-зеленая полоса света сдвинулась немного вниз и легла широкой бледно-зеленой лентой на ее лоб. Теперь золотистые волосы Глэдден зигзагообразно отсвечивали желтым и черным, а глаза ее под полосой зеленого света стали ясными и ярко-желтыми. Лицо ее было затемнено, но становилось все светлее по мере того, как опускалась зеленая лента.

Она снова улыбнулась, Харбин ответил ей улыбкой. А затем спросил:

— Хочешь потанцевать?

Она указала на тихую неразбериху танцплощадки:

— Разве это танцы?

Харбин посмотрел и понял, что да, это действительно не танцы. Он слушал музыку, но она в нем ничего не пробуждала. Он отпил немного из своего стакана, но выпивка была лишена обжигающего вкуса. Он посмотрел на Глэдден, а она уже давно смотрела на него, и он знал, что она его изучает, и потому сказал:

— Пойдем отсюда.

Глэдден не двинулась.

— Ты устал?

— Нет.

— Тогда куда мы пойдем?

— Не знаю, но давай убираться отсюда.

Он начал было вставать.

— Подожди, — сказала она. — Сядь, Нэт.

И он сел. У него не было никакого представления о том, что говорить дальше. Он ждал, пока слова сами придут на язык. Он нервничал, и это сильно его беспокоило, потому что на самом деле для того, чтобы нервничать, не было никаких причин.

— Нэт, — она поставила локти на стол, — скажи мне. Почему ты пошел со мной? Почему ты вывел меня в свет?

— Я люблю компанию.

— Но почему не Доомер? Почему не Бэйлок?

— Посмотри на них хорошенько и все поймешь.

— Тебе просто нужна декорация?

— Ты для этого вполне подходишь.

— Не нужно быть со мной галантным, Нэт. Не нужно говорить мне комплиментов.

— Это не комплимент. Это заявление. — Харбина не взволновало, что их разговор принял такое направление. Он только немного поерзал на стуле. — Я скажу тебе, чего бы я хотел. Я хотел бы увидеть, как ты развлекаешься. Время от времени я смотрю на тебя — ты выглядишь чертовски плохо. — Он наклонился к Глэдден, его руки легли на стол.

— Я хочу, чтобы ты ненадолго уехала.

— Куда?

— Куда угодно. Балтимор. Питтсбург. Атлантик-Сити.

— Атлантик-Сити. — Она задумалась. — Это мне подойдет.

— Разумеется, подойдет. Ты в самом деле нуждаешься в отдыхе. Ты съездишь на побережье, посидишь там на солнышке и немного подышишь соленым воздухом. Доставишь себе всевозможные удовольствия. Будешь рано ложиться спать, загрузишь в свой желудок нормальной пищи. Загоришь немного.

Ее лицо приблизилось к его лицу.

— Ты хотел бы увидеть загар на моем лице?

— Посмотришь какие-нибудь шоу, — продолжал он, — поучаствуешь в гонках на побережье. Ты сможешь лежать на пляже и греться под всем этим солнцем...

— Нэт... — попробовала перебить его девушка.

— ...и ты можешь отправиться кататься на лодках. На лодках выходят прямо в океан. А по вечерам ты смогла бы погулять по берегу. Там есть кое-какие милые магазинчики, где ты могла бы купить те потрясающие платья, о которых ты все время говоришь...

— Нэт. Нэт, послушай...

— На побережье чудесные магазины, и ты там прекрасно проведешь время.

— Нэт, поедем со мной, — наконец высказалась Глэдден.

— Нет.

— Пожалуйста, поедем со мной.

— Не будь дурой, ладно?

Глэдден немного помолчала, а потом сказала.

— Ну ладно, Нэт. Я больше не буду дурой. Я сделаю то, что ты хочешь. То, чего ты от меня ожидаешь. Я поверну это вот так. — И она повернула воображаемый водопроводный кран. — Я на это мастер. Я все время практиковалась и практиковалась, и теперь я знаю, как это делается. — И она еще раз туго закрутила воображаемый кран. — Завтра ты возьмешь билет на поезд.

— Хорошо.

— В Атлантик-Сити.

— Потрясающе.

Харбин сунул в рот сигарету и принялся ее жевать. Потом вынул сигарету изо рта, согнул, сломал и позволил ей упасть на поднос.

— Слушай, Глэдден... — начал он, еще не зная, что скажет дальше. Его мысли не желали двигаться в одном направлении, а рассыпались в стороны.

В это время крашеная девица прошла мимо их столика. Харбин тронул ее за руку и сказал, что хотел бы получить расчет.

 

Глава 4

В Берлоге не было телефона, и на следующий день после полудня, в три часа, ожидая на станции поезда в Атлантик-Сити, они решили, что ей следует звонить в телефон-автомат в намеченную ими аптеку каждый день в семь вечера.

Затем прибыл поезд, и Глэдден направилась в вагон. Неожиданно она опустила сумки и повернулась к Харбину:

— Мы не сказали друг другу «до свидания».

— Когда ты будешь уезжать в Китай, мы скажем друг другу «до свидания».

Она одарила его странным взглядом. Затем Харбина окружила толпа других пассажиров. Он повернулся и пошел вдоль платформы. Спускаясь по ступеням, ведущим в зал ожидания, он услышал, как отошел поезд. Ему пришло в голову, что в первый раз он видел, как Глэдден уезжает, и это его беспокоило — по каким-то дурацким причинам. Он сказал себе, что Атлантик-Сити находится всего лишь в шести милях. Это место, куда жители Филадельфии отправляются, чтобы получить свою порцию солнца и соленого воздуха. Это не Китай. Это практически по соседству, и он постоянно будет на связи с Глэдден. У него не было причин беспокоиться.

Он стоял у здания вокзала и думал, куда бы ему направиться. Это всегда проблема: куда пойти и что делать. Иногда он едва ли не завидовал людям, жизнь которых зиждилась на принудительных директивах, и оттого каждое утро им приходилось вставать в шесть или в семь часов, и быть где-то, в каком-то особом месте, ровно в восемь тридцать или в девять, и оставаться там, и исполнять некую особую работу вплоть до пяти или шести вечера. Они никогда не задумывались о том, что им делать дальше. Они знали, что должны делать. А ему делать нечего и некуда пойти. У него куча денег, для того чтобы их потратить, около семи тысяч долларов, оставшихся от его доли в двух предыдущих операциях. Но он не мог придумать способа, чтобы их потратить. Не было ничего такого, чего бы он хотел. Он постарался думать о том, чего ему хочется, но у него в голове словно выросла стена и заблокировала все возможные идеи.

Итак, он отправился обратно в Берлогу, потому что ему больше некуда было пойти.

Берлога успокаивала. Берлога означала безопасность. И, на свой собственный странный лад, Берлога была домом.

Входя, он услышал голос Бэйлока, доносившийся из кухни. Харбин тоже пошел на кухню. Бэйлок и Доомер сидели за столом, играя в собственную вариацию покера. Доомер показал свои карты. Доомер выиграл доллар и семьдесят центов. Затем они снова раздали карты и посмотрели на Харбина.

— Она уехала? — спросил Бэйлок.

— Поездом в три сорок.

Харбин посмотрел за окно.

Несколько мгновений они молчали. Доомер зевнул во всю ширину рта. Затем указал на окно и заметил:

— Только посмотрите на солнце. Посмотрите, какое солнце на улице.

— Пойдем погуляем в парке, — сказал Бэйлок.

Он, нахмурившись, смотрел на карты. Он взял их в руки и положил на стол.

Харбин стоял у окна кухни и смотрел на освещенное солнцем небо над переулком и на серые жилые дома. Он думал об Атлантик-Сити, рисуя себе набережную, пляж и прекрасные отели.

— Думаю, мне нужно чего-нибудь поесть, — сказал Доомер.

— Ты ел час назад, — откликнулся Бэйлок.

— Значит, теперь я поем снова.

Доомер и Бэйлок начали спорить, а Харбин все стоял у окна, глядя в него невидящим взглядом. Он думал о Глэдден, о ее отце и о себе самом. Думал о тех временах, когда он был маленьким мальчиком в маленьком городке штата Айова, единственным ребенком. Отец его торговал бакалеей, мать была робкой застенчивой женщиной с нежным голосом и доброй душой, женщиной, которая изо всех сил пыталась ко всем относиться хорошо. Когда ее муж умер, она взяла дело в свои руки, но у нее мало что получалось. И настал день, когда ей пришлось брать взаймы деньги. И день, когда ей пришлось брать взаймы еще. И день, когда ее сын услышал ее рыдания в темной комнате. И день, когда она простудила грудь, и простуда перешла в пневмонию, а у нее не было сил бороться с ней. Она продержалась всего лишь несколько дней.

В то время он учился в школе. Он не знал, что делать. Мир оказался лавиной, которая обрушилась на него и опрокинула, и однажды он обнаружил себя на дороге шагающим прочь из маленького городка. Ему было шестнадцать лет, и за этот год ему пришлось и удивляться, и двигаться на ощупь, и негодовать, и бояться. В тот год многие люди голодали, и вокруг говорили, что времена настали плохие во всех отношениях. В тот год он голодал едва ли не до смерти. И он бы умер от голода, если бы на свете не оказалось человека по имени Джеральд Глэдден.

Их встреча произошла в Небраске, когда Джеральд Глэдден перебирался на юг из Омахи в компании своей шестилетней дочери. Джеральд приближался к тому, чтобы называться мужчиной средних лет. Он был освобожденным на поруки заключенным, и он полагал, что теперь-то научится совершенной технике ограблений — без того, чтобы быть пойманным за руку. Близился вечер, когда Глэдден увидел мальчишку, который голосовал поднятым большим пальцем, чтобы бесплатно прокатиться на попутной машине. Его автомобиль притормозил рядом с мальчишкой, и в зеркальце заднего вида Джеральд увидел, как тот сполз на землю. Глэдден дал задний ход и подобрал его.

Так это началось. А окончились их отношения неожиданно, когда Харбин едва отпраздновал свой девятнадцатый день рождения. Они с Джеральдом занимались второсортной работой в пригородах Детройта. Визгливая сирена включилась и подняла тревогу. Через десять минут пули полицейских прошили позвоночник Джеральда, а потом кусок металла разбил его голову.

Харбину повезло больше. Харбин пробрался назад в тот дом, где они снимали комнату и где спала маленькая девочка, и в первый раз за три года, которые он провел с Джеральдом, по-настоящему рассмотрел его дочь.

Это была худенькая грустная маленькая девочка, мать которой умерла, давая ей жизнь. Это была дочь Джеральда Глэддена. Харбину пришло в голову, что у него есть обязательства. Несколькими неделями позже, направляясь подальше от Детройта, он вез с собой маленькую девочку. Месяцем позже, в Кливленде, он выправил ей свидетельство о рождении и некоторые другие бумаги, подписанные одним специалистом, который поднаторел на вещах такого рода, и где маленькая девочка была официально обозначена как его младшая сестра. Он не мог придумать ей хорошего имени и потому решил назвать ее Глэдден. Фамилия не имела значения.

Он пристроил Глэдден в недорогую частную школу и уехал. Он нашел работу, продавая кухонные принадлежности в качестве коммивояжера. Пять лет он держался подальше от ограблений. Он ходил от двери к двери, продавая кухонное оборудование, и обычно зарабатывал около тридцати пяти долларов в неделю, и этого было более-менее достаточно для Глэдден и для него самого. Затем в один прекрасный день он встретил Бэйлока, Бэйлок познакомил его с Доомером, и через несколько ночей они вышли на работу.

Самой потрясающей вещью оказалась война. У них имелись способы и умение выходить из любых ситуаций, но они не могли уклониться от войны. Армия захватила их резко и тупо. Только Бэйлоку удалось уклониться от армии, потому что у Бэйлока была бронь и плохие почки. Бэйлок предложил позаботиться о Глэдден, пока Харбин будет в дальних краях. У Бэйлока в Канзас-Сити была сестра, и Глэдден поселилась с ней, и тогда Харбин отправился на войну.

Прошло пять лет. Война кончилась, и Харбин вернулся. Доомер вернулся даже раньше его и уже вовсю трудился с Бэйлоком. Харбин ничего другого и не ожидал. Сюрпризом для него было то, что Глэдден использовали в работе. Они использовали Глэдден для дел, которые требовали «внутренней» работы. Глэдден было уже восемнадцать лет, и она все еще оставалась худенькой и печальной, и было похоже, что она глубоко несчастна из-за того, что ей приходится делать, и Харбин даже не знал, что и сказать. У него было чувство, что она ждала от него каких-то слов, и через некоторое время он понял, что она действительно хотела именно этого. Ей нужно было, чтобы он сказал: все, что они делают, — нехорошо, и им следует прямо сейчас уйти от этих дел, он вернется к работе коммивояжера и будет ходить от двери к двери, продавая кухонную утварь, а ей тоже найдет работу — посудомойки или чего-нибудь в этом роде. Но он не мог сказать этого.

Они провели несколько ограблений, но никак не могли собрать больших денег. У них начались проблемы с покупателями. Бэйлок не мог договориться со скупщиками краденого. Тогда Бэйлок завел привычку привлекать к их проектам каждый раз новых людей. В результате у них на шее повисло большое количество самых разнообразных компаньонов, которым нужно было платить. В конце концов Бэйлок довел дело до того, что группа стала подвергаться настоящей опасности не столько со стороны закона, сколько со стороны этих «новых людей», и тогда Харбину пришлось сглаживать противоречия. Это сделало Харбина лидером. Бэйлок принялся визжать, давать голову на отсечение, что такое больше не повторится, и наделал столько шуму, что Харбин в конце концов сказал ему, что он может командовать по-прежнему. Но Доомер и Глэдден были против, и Бэйлок в конце концов признал лидерство Харбина. Но теперь Бэйлок принялся жаловаться насчет Глэдден. И еще Бэйлок говорил, что операции Харбина проводятся чересчур медленно.

Харбин и вправду был чрезвычайно медлительным. Ему требовались недели для того, чтобы спланировать их работу, и еще больше недель для того, чтобы провести свои планы в жизнь. Затем уходили месяцы, чтобы войти в контакт со скупщиками краденого. Затем требовалось еще больше месяцев, чтобы закончить со скупщиками все дела. Но именно таким способом учил его действовать Джеральд, а всему, что знал, он по большей части научился от Джеральда. Работа с Джеральдом была не только бизнесом, но и наукой. А Джеральд приобрел свои познания от одного малого, который в конце концов переехал в Центральную Америку примерно с миллионом долларов в звонкой монете и умер там в весьма почтенном возрасте. Джеральд всегда мечтал о том, чтобы повторить его путь, всегда утверждал, что это можно сделать. Надо только постичь науку выжидать, просчитывая все варианты еще до того, как сдвинешься с места.

Джеральд постоянно повторял: терпение, ожидание, но даже он порой поддавался мгновенному импульсу. В ту ночь, в Детройте, Джеральд мог избежать смерти, если бы подождал еще пятнадцать — двадцать минут, если бы оставил себе время осмотреть дополнительную проводку, которая, как выяснилось, означала вспомогательную охранную систему.

Когда Джеральд умер, у него в кармане оказалось всего тридцать долларов. Когда он ударился о землю с прошитым пулями позвоночником, он упал головой в сторону Центральной Америки, протянув вперед руки, словно пытался ухватить тот самый миллион долларов звонкой монетой.

 

Глава 5

Остаток дня Харбин провел в Берлоге. Как-то неожиданно стало ясно, что дом лишился хозяйки, и Харбин взялся наводить порядок, вытирая пыль во всех помещениях. Доомер растянулся на грязной софе и наблюдал за трудами Харбина между глотками пива. Бэйлок стоял в дверях и предлагал Харбину надеть передник. Харбин в ответ предположил, что было бы неплохо, если бы оба они перестали болтать и помогли ему.

Часа три все трое подметали и вытирали пыль. Постепенно работа превратилась в нечто вроде аттракциона, и Берлога стала сравнительно чистой, если, конечно, не считать тех участков, где работал Доомер. Тот преуспел в опрокидывании таза с мыльной водой. Харбин приказал ему устранить беспорядок, и тогда Доомер открыл окно и сказал, что солнышко все высушит. Затем плюхнулся на софу и заявил, что он совершенно обессилел.

Вечером Харбин направился к телефонной будке, в которую по плану должна была позвонить Глэдден. Аптека, где стоял автомат, находилась на Аллегени-авеню, уходившей к северу от Кенсингтона. Они выбрали вторую кабину слева — а всего их было четыре. Он вошел в будку в двадцать две минуты седьмого и сидел там, покуривая и намеренно набирая время от времени ошибочный номер. В семь часов в кабине зазвонил телефон.

Голос Глэдден, доносившийся из Атлантик-Сити, был низким и тихим, и он попросил ее говорить громче. Глэдден рассказала, что у нее очень хорошая комната в отеле, с видом на океан, и что она собирается заказать себе хороший обед, а затем пойти в кино и лечь спать пораньше.

Затем она спросила:

— Чем ты сейчас занимаешься?

— Особенно ничем. Я немного устал.

Он не устал ни капельки. Он не мог понять, почему сказал это.

— Устал от чего? — спросила она.

— Мы сегодня вычистили Берлогу. Теперь в ней почти можно жить.

— Скажи Доомеру, чтобы он не занимался готовкой, — попросила она. — Если он начнет готовить в этой кухне, мы будем иметь полчища тараканов. Знаешь, что я посмотрю сегодня вечером? Картину с Бетти Грэйбл.

— Грэйбл — ничего себе.

— И с Диком Хэймсом.

— Да?

— Картина цветная, от начала до конца. И много музыки.

— Ну хорошо. Желаю тебе получить удовольствие.

— Нэт?

Он ждал.

Она сказала:

— Нэт, я хочу спросить тебя кое о чем. Послушай, Нэт. Я хочу спросить тебя об этом. Я хочу знать, будет ли все в порядке, если я буду выходить в свет?

— Что ты подразумеваешь под словами «выходить в свет»? Конечно, ты можешь выходить, куда хочешь. Разве ты не выходишь в свет сегодня вечером?

— Сегодня я выхожу в свет одна. И завтра вечером, я думаю, мне придется выходить одной. Но, может быть, в один из следующих вечеров я выйду с кем-нибудь еще.

— И?

— И ты не будешь против?

— Конечно нет. Если тебя пригласят, ты сходишь с кем-нибудь. Что в этом такого?

— Я просто хотела убедиться.

— Не глупи. Ты не должна спрашивать у меня разрешения по таким пустякам. Поступай по своему усмотрению. А теперь послушай, — быстро добавил он, — у тебя, наверно, не так много мелочи, чтобы оплатить этот телефонный разговор. Клади трубку и позвони мне в то же время завтра вечером, как договаривались.

Он положил трубку на рычаг. Выйдя из аптеки, купил «Вечерний бюллетень» и пробежал глазами заголовки. Заголовки гласили, что произошло ограбление, убытки оцениваются в сто тысяч долларов, и приводилась фотография особняка.

Он сунул газету под мышку. Через несколько минут в маленьком ресторанчике он принялся читать статью, одновременно заказывая у официантки стейк, немного французского жареного картофеля и чашечку кофе. В статье говорилось, что это было одно из самых ловких ограблений, какие только происходили на Мэйн-Лайн, и не осталось абсолютно никаких улик. Автор ни слова не написал о двух полицейских и автомобиле, припаркованном рядом с особняком, что, разумеется, можно было понять, потому что упоминание этого факта выставило бы полицейских полными идиотами.

Он закончил с газетой и принялся трудиться над стейком, поглядывая на других посетителей. Его глаза остановились на двух среднего возраста пожирателях пудинга, а потом на одиноком молодом человеке в противоположной части помещения. Затем он перевел взгляд на женщину, севшую за соседний столик, затем на троицу девиц, которые сидели вместе, а затем — быстро — опять на женщину, потому что женщина смотрела на него.

Похоже, она улыбалась, но может, и нет. Ее губы были расслаблены, так же как и ее глаза. Что-то было загадочное в том, как она сидела и глядела на него. Женщина явно не из тех, кого он называл «дешевками». Но ее прямой взгляд был направлен на него. Он подумал, что женщина, возможно, погружена в собственные мысли и не осознает, куда смотрит. Он отвернул голову, остался в этой позе несколько секунд, затем снова перевел на нее взгляд. Она все еще смотрела на него. Теперь он заметил, что в ней было что-то необычное.

Во-первых, цвет ее волос — светло-каштановый с золотистым блеском. Он мог поклясться, что цвет настоящий. Женщина носила гладкую прическу, волосы зачесаны назад, разделенные сбоку на пробор. Затем они падали ей на шею, где он заметил конец маленькой коричневой ленточки.

Глаза оказались того же цвета, что и волосы, а кожа была на один тон светлее. Он сказал сам себе, что женщина, наверно, является специалистом в области использования кварцевых ламп или же ее косметичка — просто волшебница.

Нос был тонким, но не острым и занимал как раз нужную площадь на ее лице, на великолепном овале лица, не похожего ни на одно из всех, какие он когда-либо встречал. Тело ее, насколько он мог разглядеть, было стройным и, как ему показалось, ухоженным. Хотя одежда женщины ни на что не претендовала.

Чем дольше он смотрел на нее, тем больше убеждался в том, что ему следует это прекратить. Он знал: если будет продолжать пялиться на нее, то начнет попадать под ее очарование. А у него был неизменный принцип — следует избегать женского обаяния. Он отвел от нее взгляд и просто для того, чтобы что-то делать, начал играть с ремешком часов.

Кто-то сунул десятицентовую монету в музыкальный автомат, и усталый, тихий баритон принялся жаловаться миру на то, как он огорчен, что девушка в голубом платье ушла и никогда не вернется. Харбин расправился со стейком и зажег сигарету, одновременно добавляя сливки в кофе. Он обнаружил, что испытывает некоторое беспокойство. Он решил отправиться в город и сделать пару ставок в одном из больших, респектабельных казино. Затем он переменил свои намерения. Ему следует заняться чем-нибудь получше. Может быть, ему стоит посетить Публичную библиотеку. Он не был в библиотеке уже несколько недель. Ему нравилась эта библиотека, большое здание на Парквей. Там струились тишина и покой, и он мог сидеть и сидеть, читая толстенные тома, в которых шла речь о бесценных камнях. Это было очень интересно. Он специально купил себе маленькую записную книжку и делал заметки, почерпнутые из книг о драгоценных камнях. Сегодняшний вечер, сказал он себе, как раз хорошо закончить в библиотеке.

Он уже начал подниматься из-за стола, не спуская глаз с двери, но зная, что может в любой момент повернуть голову, чтобы бросить один, прощальный взгляд.

Он повернул голову. Он посмотрел на нее, и их глаза встретились.

Она была всего в нескольких футах, но ее голос, казалось, долетел до него откуда-то издалека:

— Вам понравился ужин?

Он кивнул — очень медленно.

— Я так не думаю. Не похоже, чтобы вы получили большое удовольствие.

Не двигаясь с места, он спросил:

— Вы часто так делаете? Ходите в рестораны, чтобы посмотреть, понравилась ли людям их еда?

— Видимо, я оказалась невежливой, — вздохнула женщина.

— Вы не оказались невежливой. Вы просто поинтересовались. — Он двинулся к ней. — Что же вас заинтересовало?

— Тип вашего лица.

— Он какой-то особенный?

— Для меня — да.

— Не уверен, что это хорошо для меня, — улыбнулся Харбин. Он соорудил такую добрую улыбку, какую только мог из себя выжать.

Она, как минимум, была два раза замужем, подумал он. Скорее всего, у нее и сейчас есть мужчина и еще три на крючке. Он спросил себя: зачем ему это нужно? Он всегда избегал подобных приключений, так почему же сейчас его вдруг понесло?

— Если вам нужна компания, — сказал он, — я могу составить ее вам. Вы пойдете со мной?

— Куда?

Он нахмурился:

— Что ж, забудем об этом.

Он повернулся к ней спиной и направился к кассе. Оплатил счет, вышел из ресторана и остановился на углу, ожидая такси. Ночной воздух был удушливо-мягким, в нем стоял запах затхлого фабричного дыма, который поднимался в небо в течение дня, и запах дешевого виски и сигаретных окурков, и запах филадельфийской весны. Затем к нему примешалось что-то еще. Харбин втянул воздух и отчетливо представил себе цвет духов — светло-табачный. Она стояла прямо за ним.

— Обычно я не глазею на людей, как сегодня.

Он повернулся к ней:

— Куда бы вы хотели отправиться?

— Может быть, зайти куда-нибудь выпить?

— Я не испытываю желания выпить.

— Скажите мне, — произнесла она. — Вы трудно сходитесь с людьми?

— Нет.

— Думаете, мы можем поладить?

— Нет.

Автомобиль мчался по середине улицы, и Харбин проголосовал. Влезая в машину, он сказал себе, что вел себя так, как и должен был вести, и любое другое поведение стало бы ошибкой. Впрочем, он уже сделал ошибку. Он сделал большую ошибку уже тогда, когда заговорил с ней.

Он было начал закрывать дверь, но она уже садилась в машинy, и он обнаружил, что сдвигается в сторону, чтобы освободить ей место на сиденье.

Шофер повернулся к ним:

— Куда мы едем?

— В Публичную библиотеку, — сказал Харбин. — На Парквей.

Он изучал ее, а она несколько секунд смотрела прямо перед собой, затем медленно повернула голову и посмотрела на него. Она улыбнулась, и ее рот чуть-чуть приоткрылся. Он мог видеть ее зубы.

— Меня зовут Делла, — сказала она.

— Натаниэль.

— Нэт, — протянула она. — Это подходящее для вас имя. Оно звучит мягко, но в нем есть и жесткость. Мягкая жесткость. Это имя для лакированной кожи. — Она втянула в себя немного дыма и выдохнула его. — Чем вы зарабатываете себе на жизнь?

— Вы действительно хотите знать или просто пытаетесь поддержать разговор?

Она кивнула не очень уверенно.

— А вы не боитесь разочароваться, услышав ответ? Предположим, я скажу вам, что продаю ботинки и делаю на этом сорок долларов в неделю?

— И вы солжете.

— Разумеется, — сказал он. — Я слишком хорош для того, чтобы продавать ботинки. Я смотрю, вы неплохо знаете жизнь. Наверно, и мою жизнь тоже. Расскажите мне о ней побольше. Расскажите мне историю моей жизни до сих пор и скажите, что мне делать с ее остатком. — Он пристально посмотрел на нее. — Чего вы хотите? Зачем вы сегодня пришли в ресторан?

— В основном? — Она уже не улыбалась. Она поднесла сигарету близко ко рту, но позабыла о ней. Ее глаза были немного расширены, словно она была удивлена тем, что сейчас услышала. — В основном, — сказала она, — я пришла в ресторан для того, чтобы найти себе любовника.

Впечатление от ее слов было подобно первому дуновению приближающегося тайфуна. «Держись, парень», — приказал он себе.

С другой стороны, что особенного произошло? Женщины в его жизни никогда не создавали больших проблем, несмотря на то, что они постоянно были поблизости. Он умел ловким маневром уйти от слишком беспокойных взаимоотношений. Это лишь вопрос времени, и он знает, когда сняться с якоря. Вот и теперь он знает, что пришло время уйти. Прямо сейчас. Надо только сказать водителю, чтобы тот остановил машину. Потом открыть дверь, выскользнуть в ночь и удалиться.

Но она держала его. Он не знал, как она это делает, но она держала его так, словно связала его по рукам и ногам. Она поймала его в ловушку здесь, в автомобиле, и он смотрел на нее с ненавистью.

— Почему? — спросила она. — За что такой взгляд?

Он не мог ответить. Она сказала:

— Вы напуганы? — Не двигаясь, она смотрела на него. — Я напугала вас, Нэт?

— Заткнись, — сказал он. — Дай мне об этом подумать.

Она кивнула медленно, преувеличенно медленно кивнула. Он смотрел на ее профиль, спокойную линию бровей, носа, подбородка, полунамеком намеченную линию челюсти, смотрел на сигарету в сантиметре или двух от губ и на дым сигареты. Затем он взял себя в руки и отвел глаза от Деллы. И затем, уже не глядя на нее, понял, что все еще видит ее перед собой.

Путь до библиотеки занял немногим более двадцати минут, и они не сказали друг другу ни слова. Но у него возникло ощущение, что они беспрерывно болтали всю дорогу.

Автомобиль притормозил у фасада библиотеки, но ни один из них не двинулся. Водитель пожал плечами, приглушил мотор и сидел в ожидании.

Через некоторое время водитель спросил:

— Ну, что будем делать дальше?

— Дальше мы поедем дальше, — сказала она.

И, придвинувшись к Харбину, она дала водителю адрес.

 

Глава 6

Это оказалось почти что на самом севере города, в районе, известном под названием Германтаун. Чтобы добраться туда, автомобиль должен был проехать к Шуилкилл-Ривер, миновать Уиссахикон-Крик, а затем пробраться сквозь ряды маленьких домишек рабочего люда, которые жили в пригородах Германтауна. Автомобиль углубился в Германтаун и наконец затормозил у фасада небольшого дома в середине плохо освещенного квартала.

Внутри дом представлял собой комбинацию сливочно-зеленого и темно-серого. Зеленый преобладал: мебель — зеленая, обои на стенах — тоже зеленые, ковры — темно-серые. Это был старый дом, перестроенный по-новому. Над камином, внутри широкой табачного цвета рамы, висел рисунок — портрет Деллы, исполненный табачного цвета темперой на очень бледной табачной оберточной бумаге. Судя по подписи, художник был испанцем.

— У тебя полно денег, не так ли? — спросил Харбин.

— Достаточно.

— Откуда ты их взяла?

— Мой муж умер год назад. Оставил мне весь свой доход. Пятнадцать тысяч в год.

Она расположила тело на мягкой софе, которая выглядела так, будто сделана из фисташкового мороженого и готова в любую секунду растаять. Он тоже направился к софе, затем повернул в сторону и остановился, упершись в стену.

— Как ты проводишь время?

— Ужасно, — отвечала она. — Слишком много сплю. Оттого что все время сплю, я чувствую себя больной и усталой. В один прекрасный день я открою магазин или что-то в этом роде. Иди сюда.

— Позже.

— Сейчас.

— Позже. — Он остался стоять лицом к стене. — У тебя много друзей?

— Ни одного. Я имею в виду настоящих друзей. Так, несколько человек, с которыми я знакома. Я выхожу с ними в свет, и вечер начинает тянуться до бесконечности, и доходит до того, что я чувствую себя как зажженная шутиха. Не выношу людей, которые не слишком впечатляют.

— Ты находишь меня впечатляющим?

— Иди сюда, и мы это выясним.

Он одарил ее слабой улыбкой.

— Не считая этого, — он кивнул на софу, — что мы, по-твоему, можем предложить друг другу?

— Друг друга.

— И все?

— Все на свете, — решительно произнесла она. — И по-другому я не согласна. Это ты должен обо мне знать. Первый раз я вышла замуж, когда мне исполнилось пятнадцать. Мальчишка был на пару лет старше, и мы жили на соседних фермах в Южной Дакоте. Мы были женаты несколько месяцев, а затем его переехал трактор. Я отправилась искать другого мужчину. У меня не было идеи выходить замуж, просто я нуждалась в мужчине. И я нашла себе мужчину. А потом другого. И еще. Одного за другим. И у каждого имелось что предложить, но все это было не то, чего я хотела. Я всегда знала, чего я хочу. Шесть лет назад, когда мне было двадцать два, я вышла замуж во второй раз. Это произошло в Далласе, где я продавала сигареты в ночном клубе. Мужчина был женат, он находился в Далласе со своей женой. Они проводили отпуск, первый настоящий отпуск за десять лет. Ему было сорок, и ему повезло в жизни. Медные копи в Колорадо. Он начал вокруг меня увиваться, и в конце концов его жена отправилась обратно в Колорадо и получила развод. Мужчина женился на мне. Через четыре года он начал действовать мне на нервы. Он начал ревновать. Ревность — это нормально, когда ревнуют красиво. Ты понимаешь — мягкая жесткость. Тогда это привлекательно. Но с ним все было окрашено в ярко-красный цвет. Он угрожал оторвать мне голову. Однажды вечером он ударил меня по лицу. Кулаком. Это было немногим больше года назад. Я предложила ему собрать вещи и отправляться в дальние края. В другую часть света. Он уехал и через несколько дней выбросился из рыбачьей лодки. Я начала искать другого мужчину. Всю свою жизнь я ищу подходящего мужчину. Думаешь, мне следует продолжать поиски?

На это он ничего не сказал.

— Я хочу, чтобы ты ответил. Чтобы ты ответил сейчас.

— На это нужно время.

— Не зли меня. — В ее голосе послышалась некоторая жесткость. Она вела себя так, словно они находились в самой середине кризиса. — Я ждала сегодняшнего вечера. Я ждала долго. Сегодня я сидела за столом и смотрела на тебя. Я смотрела, как ты поглощаешь свой ужин. И я знаю — я нашла.

Он посмотрел на свои часы:

— Мы знакомы друг с другом ровно два часа и шестнадцать минут.

Она поднялась с софы и двинулась к нему:

— Ты позволяешь своим часам принимать за тебя решения? Я никогда не следила за временем. Я не хочу, чтобы оно мною управляло. Я знаю. Я стою здесь и говорю тебе, что я знаю. И ты тоже знаешь. И если ты станешь это отрицать, если ты станешь сомневаться, если ты не решишься прямо сейчас, клянусь, я вышвырну тебя отсюда...

Приблизившись, он закрыл ей рот.

Влага ее губ проникла прямо в его вены. Внутри него словно взорвалось что-то, и все разом вылетело у Харбина из головы, и вошла Делла, и заполнила его мозг так, что он весь состоял из одной Деллы. Один лишь миг Харбин пытался избавиться от нее и вернуться к себе, и в этот миг они помогали ему — Доомер и Бэйлок. Они помогали ему, когда он пытался выбросить Деллу из головы. Но Глэдден не помогала. Глэдден не было нигде поблизости. Глэдден должна находиться здесь, чтобы помочь. Глэдден позволила ему пасть. Если бы Глэдден не уехала, этого бы не случилось. Все — по вине Глэдден. Он дошел до этой точки и уже не мог думать дальше, потому что дальше была только Делла, всюду — Делла. Они оказались очень далеко от земли, и там не было ничего, кроме Деллы.

* * *

В шесть с чем-то утра он стоял под душем и позволял воде, настолько холодной, насколько это было возможно, скользить по нему. Он слышал ее голос через дверь ванной комнаты, спрашивающий, что он будет есть на завтрак. Он предложил ей отправляться обратно спать, что он поест где-нибудь в городе. Она ответила, что он будет завтракать здесь. Когда он спустился вниз, апельсиновый сок был уже выжат и она возилась на кухне с яйцами и беконом.

Они пили апельсиновый сок маленькими глотками. Она сказала:

— Скоро мы будем делать это за городом.

— Тебе нравится деревня?

— Очень далеко у меня есть одно местечко. На полпути отсюда до Харрисбурга. Это ферма, но нам не нужна ферма. Мы просто будем жить там. Это потрясающее место. На моем автомобиле мы будем там после полудня. Мы выезжаем сегодня, и я покажу его тебе.

— Я не могу.

— Почему?

— Я должен повидать пару человек.

— Ты хочешь сказать, что у тебя есть работа?

— В какой-то степени.

— И как долго тебя не будет?

— Я не знаю. Поговори со мной. Расскажи мне побольше об этом месте в деревне.

— Это около трехсот миль с другой стороны от Ланкастера. Знаменитые круглые холмы Пенсильвании. Ферма — на очень высоком холме. Она находится не на самой вершине, а на пологом склоне. За фермой склон снова круто идет вниз. Оттуда видны другие холмы, которые уходят все дальше. Самые зеленые холмы из всех, что ты когда-либо видел в жизни. А потом — вдали, достаточно далеко, но почему-то кажется, что они совсем рядом, — горы. Лавандовые горы. Ты можешь увидеть реку, но еще раньше ты увидишь ручей. Он мчится прямо на тебя, изгибаясь, струится к пруду, который так близко, что ты можешь до него дотянуться. И ручей может тебя забрызгать, если ты откроешь окно в спальне. Он достаточно глубокий, этот пруд, так что поутру, если у тебя есть настроение, ты можешь прыгнуть в воду прямо из окна.

— Что мы будем там делать?

— Просто жить. Вместе, в этом местечке на склоне холма. И ни души рядом.

Он кивнул. И внутренне повторил кивок.

Они окончили завтрак, выпили еще по чашке кофе и выкурили по паре сигарет, а затем она проводила его до двери. Он положил руки ей на лицо.

— Ты останешься здесь, — сказал он. — Будешь ждать моего звонка. Я вернусь вскоре после полудня, и мы отправимся осматривать наши владения.

Ее глаза были закрыты.

— Я знаю, это — навсегда. Я знаю это...

* * *

Такси домчало его до Кенсингтона и Аллегени. Он решил остановить машину в семи кварталах от Берлоги. Он не чувствовал себя так, словно возвращается туда. Он не испытывал никакого желания увидеть Берлогу. В глубине души Харбин мечтал, чтобы то место, куда он шел, было каким-то иным. Чего ему действительно хотелось — это поймать другое такси и ехать обратно к Делле.

Харбин двинулся к Берлоге на ватных ногах, и хмурый взгляд его становился все мрачнее, по мере того как он приближался к изумрудам, Доомеру и Бэйлоку.

Он вошел в Берлогу и услышал, как Доомер сыплет проклятиями на кухне.

— Мышь! — кричал Доомер. — Эта чертова мышь!

После чего Доомер появился на пороге кухни и уставился на него:

— Где ты пропадал всю ночь?

— Я был с женщиной. Бэйлок спит?

— Мертвым сном, — подтвердил Доомер. — Мы играли в карты до половины пятого. Я сделал его примерно на сотню. У нас в кухне целое стадо мышей.

— Поднимись наверх и разбуди его.

— Что-то не так?

— Разве я как-то по-особенному выгляжу?

— В жизни тебя таким не видел, — сказал Доомер. — Ты выглядишь так, словно сошел с облаков. Кто-то поддел тебя на спицу?

Харбин не ответил. Он ждал, пока Доомер вскарабкается по лестнице, потом сунул в рот сигарету и принялся ее жевать, затем вытащил курево и сплюнул на пол табачные крошки. Сверху Бэйлок жалобно запротестовал. Он ныл, что в этой жизни хочет только одного — чтобы его оставили в покое и позволили уснуть и умереть.

Они спустились вниз, и Бэйлоку достаточно было один раз взглянуть на Харбина, чтобы сказать быстро, встревоженно, немного присвистывая:

— Что случилось? Бьюсь об заклад — что-то случилось.

— Стоп. — Харбин начал зажигать сигарету, но она уже не годилась. Он взял другую. — Я выхожу из дела.

Доомер посмотрел на Бэйлока, а Бэйлок глазел на стену. При этих словах голова Бэйлока дернулась, словно голова марионетки. Теперь он смотрел на Харбина. Он сказал:

— Я знал. — Его голова продолжала поворачиваться, теперь в сторону Доомера. — Я знал — что-то случилось.

— Ничего, кроме того, что я выхожу из дела, — сказал Харбин. — Выслушайте это и хотите — верьте, хотите — нет. Но вчера вечером я нашел себе женщину. Я уезжаю вместе с ней. Сегодня.

— Он уезжает, — задохнулся Доомер. — Он уезжает совсем.

Харбин медленно кивнул.

Бэйлок поскреб свою щеку. Он посмотрел на Харбина, потом посмотрел куда-то вдаль:

— Не вижу, как ты можешь это сделать.

— Легко, — отозвался Харбин. — Ногами. Правая нога, левая нога — и я ухожу.

— Нет. — Бэйлок быстро потряс головой. — Нет, ты не можешь этого сделать.

— Ты не можешь этого сделать, — повторил Доомер. — Ради Бога.

— Женщина. Кто эта женщина? — спросил Бэйлок.

— Просто женщина, — ответил Харбин. — Это все, что вам надо знать.

— Ты это слышал? — Бэйлок повернулся к Доомеру, приняв картинную позу. — Ты слышал? Он говорит, что это все, что нам надо знать. Никаких оправданий, никаких извинений — ничего! Просто женщина — и он уходит. Примерно так. — И Бэйлок щелкнул пальцами. А потом повернулся к Харбину. — Как ты думаешь, насколько хорошо ты меня знаешь? Как ты думаешь, насколько хорошо ты знаешь его? — И он указал на Доомера. — Ты действительно веришь, что мы останемся здесь и будем смотреть, как ты уходишь? — И тут он принялся отрывисто смеяться, уставившись на Харбина, словно его глаза смотрят сквозь щель в стене. — Ты ошибаешься, Нэт. Ты так сильно ошибаешься, что это почти комично. Мы не можем позволить тебе уйти.

Харбин ощутил пол у себя под ногами. Пол как будто немного прогнулся. Харбин подождал, пока пол снова станет твердым. Он сказал:

— Отнеситесь к этому как к техническому вопросу.

Бэйлок широко развел руки:

— Технический вопрос! Твои собственные слова, Нэт: мы — организация. Мы прошли огонь и воду в семи больших городах, и ты знаешь, как много было маленьких. Если ты уходишь, это трещина в плотине. Плотина становится шире. Вода начинает прибывать. Послушай, Нэт, — глаза Бэйлока были почти закрыты, — когда я буду умирать, я хочу умирать на солнышке.

Харбин мгновение выжидал. Затем медленно пожал плечами:

— Ты не назвал своих условий.

— Мои условия таковы, — в голосе Бэйлока послышалась легкая дрожь, — в ту минуту, как ты отсюда выходишь, ты переходишь в расходную статью.

— Ты думаешь, — начал Харбин, — я затеял грязную игру? Ты думаешь, я когда-нибудь открою рот?

— Я так не думаю, — раздался хриплый голос Доомера. — Ставлю миллион к одному. Но я не хотел бы держать такое пари.

— И еще одно, — сказал Бэйлок. — Как насчет твоей доли?

— Я хочу ее получить. — Харбин не испытывал никакого интереса к своей доле награбленного, но теперь между ними словно шла игра в покер, и он чувствовал необходимость действовать активно, чтобы компаньоны не загнали его в угол.

Бэйлок сделал какое-то неопределенное движение руками:

— Он хочет свою долю. Это удивительно.

— А что тут удивительного? — Харбин заговорил чуть громче. — Когда вы говорите о моей доле, вы подразумеваете, что она у меня есть. Разве я не заработал ее?

— Нет, — ответил Бэйлок.

Харбин пересек комнату и уселся на стул, который выглядел так, словно доживал свои последние дни. Он с задумчивым видом уставился в пол.

— Джо, ты — собака. Ты знаешь это? Ты понимаешь, какая ты собака?

— Посмотри на меня, — заорал Бэйлок. — Я что, пытаюсь уйти от дел? — Бэйлок двинулся на Харбина. — Я хочу обсудить это дело, но ты не хочешь ничего говорить. — Бэйлок подождал, но Харбин ничего ему не ответил, и неожиданно Бэйлок произнес: — Объясни нам, ладно? Если ты объяснишься, может быть, мы тебя поймем. Мы не можем поверить в эту историю с женщиной, мы хотим знать, что происходит на самом деле.

И Харбин словно увидел карту, которую Бэйлок до поры до времени прятал в рукаве. Харбин увидел себя сидящим в одиночестве за карточным столом со всеми своими выигранными монетами, потому что на самом деле не им было с ним тягаться. Они не могли сравниться с ним в умении управлять ситуацией. Это ясно.

И тем не менее под маской, за фасадом своего бесстрастного лица, он был в ярости. Они его разозлили. Они заставили его прибегнуть к обману, просто вынудили его солгать. А он очень не любил лгать. Невзирая на свой род занятий, он чувствовал себя несчастным, когда ему приходилось лгать. А теперь они так обставили дело, что он вынужден был предложить им ложь.

Он сказал:

— Если вы действительно этого хотите, я вам скажу. Я надеялся, что мне не придется этого говорить, но, поскольку вы настаиваете, полагаю, что я должен сказать вам. — Харбин подумал, что сейчас следует вздохнуть, и он вздохнул, а затем, пока они глядели на него не дыша, продолжил: — Я хочу провернуть несколько крупных дел, и вы для них не подходите. В вас нет того, что мне нужно. У вас этого нет, вот и все.

Тишина, которая настала, означала, что они в шоке, они в ужасе, они в агонии. Доомер поднес руку к лицу и тряс головой, а из его горла вырвался булькающий стон. Бэйлок двинулся кругами по комнате, пытаясь сказать что-то и не в состоянии извлечь изо рта хотя бы один звук.

— Я не хотел этого говорить, — сказал Харбин. — Вы меня вынудили.

Бэйлок прислонился к стене и уставился в пустоту:

— В нас нет того, что тебе нужно? Разве мы не первый сорт?

— В том-то и дело. Это все нервы. Я видел, что приближается такой момент, и я не хотел этому верить. Но теперь окончательно ясно — на вас нельзя положиться. На вас обоих. А у Глэдден недостаточно крепкое здоровье. Я понял все это в тот день, во время вашей драки. Я был обеспокоен. Слишком сильно обеспокоен.

Бэйлок повернулся к Доомеру:

— Он хочет сказать, что мы не из его лиги.

— Я хочу провернуть очень большие дела, — сказал им Харбин. — Риску втрое выше, чем обычно. На эти дела требуются первоклассные исполнители с крепкими нервами.

— Ты уже нашел таких?

Харбин покачал головой:

— Я собираюсь приступить к поискам.

Снова наступила тишина. Наконец Доомер встал:

— Что ж, значит, так тому и быть.

— Еще одно. — Харбин уже двинулся к двери. — Будьте добры к Глэдден. Будьте к ней по-настоящему добры.

Теперь он двигался, повернувшись к ним спиной. Дверь была все ближе. Он слышал тяжелое дыхание Доомера. Ему казалось, что он слышит мольбу Доомера: «Нэт, ради Бога!..» — и прощальное хныканье Бэйлока, а потом еще один голос, заставивший его содрогнуться, и он понял, что это голос Глэдден.

Голоса звучали у него в голове, когда он открывал дверь, а потом они остались за спиной, едва только он вышел на улицу.

 

Глава 7

Автомобилем Деллы был бледно-зеленый «понтиак», новенький кабриолет. Они мчались мимо Ланкастера, забирая к западу по шоссе номер тридцать и делая пятьдесят миль в час. Солнце светило у них над головами, и запах цветущей жимолости бил им в лицо. Дорога ровно ложилась под колеса, холмы мягко закруглялись по обе ее стороны. Затем дорога стала забирать вверх в согласии с линиями холмов.

— Я смотрю, — сказала Делла, — ты не взял ничего из вещей. — И она осмотрела его наряд. — Это вся твоя одежда?

— Это все, что мне нужно.

— Мне не нравится пиджак.

— Ты купишь мне другой.

— Я куплю тебе все. — Она улыбнулась. — Что ты хочешь?

— Ничего.

«Понтиак» мчался по серпантину, вскарабкиваясь вверх, и достиг вершины холма, откуда они посмотрели вперед и увидели другие холмы, еще более высокие, чем тот, на котором находились.

И вдруг Харбин увидел серебряную змейку, которая, извиваясь, прокладывала свой путь через возвышенности, и, когда они подъехали ближе, ему стало понятно, что перед ним холм, о котором говорила Делла, а на нем стоял тот самый дом. Теперь он мог хорошо его разглядеть — дом из белого камня под желтой черепичной крышей, расположенный на небольшом плато, которое прерывало восхождение холма вверх. Серебряная змейка превратилась в ручей, а вскоре он увидел и пруд — еще одну серебряную штуковину, и реку, уходящую вниз, к северу, и Лавандовые горы.

Она повела машину вниз, миновала еще несколько холмов, повернула прямо на неосвещенную, мрачную грунтовую дорогу, и снова автомобиль принялся карабкаться вверх.

Вдоль дороги, может быть всего в пятидесяти ярдах, ручей сбегал от пруда к реке, и казалось, что он поднимается вверх вместе с ними. У Харбина было такое чувство, что они удалились от людей и от всего мира.

Началась другая дорога, еще более темная, чем предыдущая. Высокая трава и деревья на какое-то время окружили их стеной, и вот — дом перед ними. Она припарковала автомобиль рядом со зданием. Они вышли из машины и стояли, глядя на дом.

— Я купила его четыре месяца назад, — сказала она. — Я приезжала сюда на выходные, жила здесь одна, ожидая, что кто-то придет и останется со мной. Останется — и больше никуда не уйдет.

Они вошли в дом. Он был обставлен в основном в табачных тонах — под цвет ее волос — с вкраплением желтого. Ковровое покрытие табачного колера кончилось лишь тогда, когда они достигли желтого пола кухни. Отсюда был виден амбар, такой же устрично-белый, как и дом. Остаток маленького плато стелился за амбаром зеленой скатертью.

Она уселась за пианино и заиграла. Он стоял около нее. Несколько мгновений он слушал музыку, но потом она резко оборвалась, и наступила тишина, что означало — ее пальцы перестали бегать по клавишам.

— Теперь, — сказала она, — теперь начинай мне рассказывать.

Он сунул в рот сигарету, пожевал ее, вынул изо рта и осторожно опустил в большую стеклянную пепельницу.

— Я — грабитель.

После паузы она спросила:

— Какого рода?

— Медвежатник.

— Работаешь один?

— Со мной еще трое.

— И где они сейчас?

— Сегодня утром я сказал им «до свидания».

— Они возражали?

— Немного. Но я сказал, что у меня большие планы, а они не стоят того, чтобы их в эти планы включать.

Она пересекла комнату и уселась на табачного цвета стуле.

— И какова твоя специализация?

— Мы берем камни. Сейчас у них лежат украденные изумруды, и им придется достаточно долго ждать, прежде чем их удастся обратить в деньги. Но теперь все это не важно. Я здесь. Это было вчера.

— Но что-то все еще беспокоит тебя?

— Да, кое-что.

— Я хочу знать об этом. Сегодня мы начинаем новую жизнь и должны прояснить все, что может тебя беспокоить.

— Одна из нас, — произнес он, — девушка.

И он рассказал ей о Глэдден, и об отце Глэдден, и обо всех этих годах, когда Глэдден была с ним.

— Она всегда хотела выйти из игры, но вбила себе в голову, что не может этого сделать, пока этого не сделаю я. Я вышел из дела. И что теперь будет с ней?

— Это вопрос.

— Помоги мне. — Он ходил по комнате туда-сюда. — Пока мы сюда ехали, я все время думал о ней. Я чувствовал, что я плохо поступил, и я до сих пор это чувствую. Я хотел бы знать, что теперь делать.

Делла ответила ему тусклой улыбкой:

— У тебя чувство к этой девушке...

— Нет. Она зависит от меня. Я был ей отцом. Я был ей старшим братом. Иногда я уходил, но она знала, что я вернусь. Сейчас она в Атлантик-Сити и сегодня вечером в семь позвонит в Филадельфию и не услышит никакого ответа. Я не думаю, что она в состоянии это выдержать. Я думаю, она начнет разрываться на части. Это мучает меня, и мне по-настоящему плохо, как только я о ней подумаю. Мне хотелось бы знать, что теперь делать.

Она переплела пальцы, затем выпрямила их, затем опять переплела.

— Нам нужно что-нибудь поесть, а потом мы поедем обратно в Филадельфию. Ты ответишь на звонок в семь вечера. Затем я вернусь сюда. Но я вернусь одна.

— Нет.

— Ты понял, что сказал? Скажи это снова.

— Нет. Черт с ней, пусть звонит, пусть телефон звонит хоть тысячу раз. Я чист перед ней, я отошел от дел. Я здесь, с тобой, и это — все.

И тем не менее глубокой ночью, наполовину проснувшись, он увидел на потолке Глэдден. Он видел, как она идет одна по набережной Атлантик-Сити, по черной полосе пляжа, и океан и небо — тоже словно черный занавес. Ее золотистые волосы неясно желтеют, худенькое тело тоже очерчено неясно, и кажется, что она плывет.

Только для того, чтобы избавиться от Глэдден, он потянулся к Делле. Его руки заскользили по широкой кровати. Но под одеялом никого не было. Деллы не было там.

Он уселся на кровати. Ее здесь не было. Теперь он проснулся окончательно, и его мозг принялся за работу, за работу на высокой скорости и сказал ему, что следует быть спокойным и осторожным.

В комнату проникало достаточно лунного света для того, чтобы он мог понять, куда следует двигаться. Путь лежал через комнату к двери. Новое неясное, леденящее чувство пронзило позвоночник, желудок и мозг. Он не знал, что это такое, оно просто окатило его и заставило на мгновение застыть в неподвижности, лицом к темной двери, за которой располагался холл.

Он решил прибегнуть к методу, который в прошлом использовал множество раз, когда находился в опасности. Метод был прост. Нужно резко перевести свое сознание из ночи в день, заставляя себя видеть вместо темноты солнечный свет. Он представил себе, что все залито светом дня и он должен выйти в холл, чтобы найти Деллу.

Открыв дверь, он ступил на пол холла. Дверь ванной комнаты оказалась широко открыта, но сама ванная была погружена во тьму.

Наверху он ее не нашел. Да и есть ли она внизу... Теперь он знал, что означало это чувство холодка по всему телу — чувство, которое он испытал в первый раз в своей жизни. Это было сожаление о содеянном.

Он вернулся в спальню и ощупью принялся искать свою одежду. Его действия были столь же арифметически выверены, как и во времена ночных операций. Он двигался медленно, осторожно выполняя каждое движение, даже когда завязывал шнурки на ботинках.

Он снова вышел в холл и двинулся к лестнице. Внизу было темно. Спустившись по лестнице наполовину, он подождал, прислушиваясь к звукам. Звуков не было. Не было вообще никаких звуков. Света внизу тоже не было. Он принялся просчитывать ситуацию. Результат не заставил себя ждать — Деллы нет в доме. Он направился на кухню.

На кухне его руки автоматически плавно нажали ручку двери, словно это был инструмент, с которым следовало либо работать в полной тишине, либо не работать вовсе. Он беззвучно открыл дверь и так же беззвучно шагнул наружу. Запах ночи был запахом полей, и холмов, и деревьев, и цветов.

Он двинулся по траве к белым очертаниям амбара, затем отошел от него, вернулся к дому, но остановился поодаль, чтобы как следует рассмотреть то, что увидел. Он увидел «понтиак», припаркованный у дома. Затем он увидел еще кое-что, две фигуры, которые двигались. Они двигались почти незаметно под деревьями, которые обрамляли дальний конец пруда. Он определил, что фигуры человеческие и одна из них — женская, и он знал, что это была Делла.

Но он сконцентрировал свое внимание на другой фигуре, мужской. Мужской силуэт стоял рядом с Деллой, и казалось, что они о чем-то напряженно спорят. Затем, как увидел Харбин, мужчина и женщина слились в единое целое, а значит, они держали друг друга в объятиях.

Они оставались в таком положении несколько минут. Когда они наконец разомкнули руки, беседа возобновилась. Харбин быстро оценил ситуацию. Он заметил, что может сделать круг за амбаром и, оставаясь под деревьями, подойти достаточно близко, чтобы расслышать, что они говорят.

Он проделал весь этот путь и уже начал разбирать отдельные слова, затем фразы, а потом и весь разговор.

— ...Через пару дней.

— Нужно, чтобы скорее, — сказал мужчина.

— Давай не будем слишком торопиться.

— Почему бы не сделать так, как я предложил? — спросил мужчина.

— Потому что твой способ ошибочный, и хватит об этом.

— Нет. Я хочу все обсудить. Я хочу быть уверенным, что все будет сделано как надо.

— Так и будет, — сказала Делла.

— Когда мы это сделаем?

— В субботу, — откликнулась она. — В три после полудня.

Голос мужчины стал немного громче.

— К вечеру в субботу у нас все должно быть тип-топ. Может быть, это даже слишком поздно. Я все-таки считаю, что мы действуем чересчур медленно. Если бы ты приняла мой план, мы сделали бы все уже сейчас.

— Хочешь делать по-своему? Тогда делай все сам. Думаю, что это хорошая идея. Лучше сделай все один.

— Говорил ли тебе кто-нибудь, что ты — скверная штучка?

— Не такая уж я и скверная. Скорее уверенная. Я уверена во всем, что делаю. Если ты до сих пор этого не понял, тебе надо просто принять сказанное к сведению.

Дальше последовало долгое молчание, и все окончилось тем, что мужчина что-то сказал Делле. Сказал очень тихо — так, что Харбин не мог расслышать. Делла ответила, также понизив тон. Харбин вытянул голову из-под защиты деревьев и увидел, как они обнимаются снова.

В голове у него была лишь одна мысль. Скорее, предположение. Он предположил, что они будут обниматься достаточно долго для того, чтобы он успел вернуться в дом, раздеться и завалиться на кровать.

Это заняло у него меньше минуты. Когда он входил в спальню, то был уже без плаща и пиджака. В пижаму он скользнул, лежа в постели. Он положил голову на подушку и закрыл глаза. Его заполнила горечь. Он — приманка, его обманули, обманули во всем.

Казалось, его плоть раздувают невидимые мехи. Он лежал в кровати, а что-то изо всей силы било по его внутренностям.

Через несколько минут дверь открылась, и он услышал, как Делла вошла в комнату.

Он слышал, как она ходит по спальне, почувствовал, как под весом ее тела прогнулась широкая кровать. Но кровать прогнулась лишь чуть-чуть. Он почувствовал, что она сидит здесь, на краешке кровати, глядя на него.

Затем, в тот же миг, когда он ощутил желание дотянуться до нее и сжать руки вокруг ее шеи и задушить жизнь, которая находилась в ее теле, Харбин почувствовал, как ее губы коснулись его лба. Он открыл глаза, сам не желая того. Он сонно пробормотал что-то и увидел сияние ее губ и глаз. Затем ее губы впились ему в рот, и что-то подняло его очень высоко. И поднимало все выше, пока он не оказался в космосе, и тело его поплыло посреди нереального мира.

 

Глава 8

Наутро, пока она готовила завтрак, Харбин собрался с мыслями и принялся планировать свои дальнейшие шаги. Что за дело, которое эта парочка должна сделать, станет понятным, когда он узнает, кто был тот мужчина. Но придется ждать до субботы.В субботу,в три часа, он встретит того мужчину.

Встреча состоится после полудня, и он увидит его при свете дня и поймет, на кого этот тип похож.

До субботыему не остается ничего другого, как только ждать. По времени это не слишком долго, но он знал, что ожидание будет для него чрезвычайно трудным.

Поглядывая на Деллу, пока они завтракали, он заметил, что она тоже следит за ним. Он понял, что нельзя расслабляться ни на секунду.

После полудня они решили отправиться в большую прогулку. Она сказала, что было бы замечательно прогуляться через холмы. Может быть, сказал она, они найдут и соберут какие-нибудь цветы. Она помешана на цветах, сказала она, особенно на полевых. Она надела короткую юбку и блузку и туфли на низком каблуке.

И они отправились в путь. Они прошли мимо амбара и выбрались на тропинку, которая привела их на вершину холма.

На следующий день они тоже отправились на прогулку, и Харбин продолжал ждать субботу.

Утром в субботу они проснулись поздно и не вставали, пока часы не показали одиннадцать. Делла приготовила нечто среднее между завтраком и обедом. После этого Харбин вышел на улицу и слонялся по округе, раздумывая, какой предлог использует Делла для того, чтобы избавиться от него после полудня, и где и как она встретится с тем мужчиной.

Через полчаса он уже знал это.

— Мне нужно съездить в Ланкастер, — сказала она. — Нужно кое-что купить.

Сейчас он ей скажет кое-что, и это не должно у нее вызвать никаких подозрений.

— Когда ты вернешься? — спросил он.

— В любом случае не раньше пяти. Мне нужно купить тонны всякого добра.

Он с пониманием покачал головой и ответил ей тусклой улыбкой:

— Я не смогу ждать так долго.

Это сработало. На это ей нечего было ответить. Все, что она смогла, — выдавить из себя улыбку, которая была точной копией его улыбки.

А потом она сказала:

— Хочешь поехать со мной?

— Хоть на край света. Я хочу быть с тобой.

— Тогда ты будешь со мной. Но только не тогда, когда я буду бегать по магазинам. Это нечто такое, что женщина должна делать сама. Я оставлю тебя в парикмахерской. Ты сможешь подстричься.

Он сказал:

— Если оставишь меня в парикмахерской — меня оттуда не вытащить. Если уж я туда попаду, то хочу получить обслуживание по полной программе. Я проведу там несколько часов.

— Хорошо, — сказала она. — Потому что мне нужно сделать множество покупок.

Позже они забрались в «понтиак» и направились в сторону Ланкастера. Уже когда они добрались до пригорода, она сказала, что он может потратить немного денег, и дала ему примерно сотню долларов.

В первый раз с тех пор, как расстался с компаньонами, он вспомнил, что у него есть семь тысяч долларов в мелких купюрах, припрятанные в Берлоге. Несколько дней назад семь тысяч долларов являлись очень важной вещью, потому что это были все наличные деньги, которые у него имелись. Теперь они казались мелкой деталью в происходящих событиях.

В Ланкастер прибыли в двадцать минут третьего. Он сказал, что хочет посмотреть несколько спортивных рубашек, и попросил подождать ее, чтобы она оценила его выбор. Она согласилась, хотя в ее голосе послышались первые нотки нетерпения, потому что у нее оставалось не более сорока минут до назначенной встречи с неизвестным мужчиной. И она сказала, что пойдет с ним, чтобы купить рубашки.

На покупку рубашек ушло добрых полчаса. Она сама выбирала их и сама платила. Когда рубашки упаковали и завернули и они уже направлялись к двери, у нее оставалось меньше десяти минут до встречи с мужчиной. Но она вела себя так, словно впереди у нее был целый день. Они проходили мимо прилавка с галстуками, и Делла остановилась, чтобы посмотреть товар.

— В полоску? — спросила она.

— Я предпочитаю в горошек.

Подошел продавец и принялся распространяться о новых направлениях в моде. Делла посмотрела на него так, словно тот торгует вразнос шнурками для ботинок.

— Я не могу выбирать галстуки, когда вы разговариваете, — сказала она.

— Приношу свои извинения, мадам.

Продавец выглядел так, словно получил хорошую оплеуху. Харбин посмотрел на часы. Шесть минут. Он посмотрел на Деллу. Она была всецело погружена в проблему выбора галстука.

— Я не в восторге ни от одного из них, — сказала она. — Что еще у вас есть?

Продавец извинился и побежал в подсобку.

Прошло добрых десять минут, а Делла все еще выбирала галстуки. Харбин мысленно видел мужчину, стоящего в назначенном месте. Вот он курит сигарету за сигаретой, ломает в волнении пальцы и кусает губы, ожидая Деллу, тогда как Делла была здесь и покупала галстуки.

— Пожалуй, я пойду в парикмахерскую, — произнес Харбин. Он выказал некоторое нетерпение, потому что не мог до конца понять эту женщину, этого мастера манипулировать людьми, и никак не мог избрать точной линии поведения.

— Что за спешка?

Спокойный, легкий тон, каким она это сказала, прикрывал беспокойство в ее глазах.

— Суббота, — ответил он. — После трех в парикмахерских много народу. Я не хочу сидеть и ждать.

— Скажи мне спасибо за галстуки.

— Спасибо тебе за галстуки.

Они наконец вышли из магазина, и она оглядела улицу — в одну и в другую сторону — и сказала ему, что через квартал находится парикмахерская. Пройдя квартал, они увидели парикмахерскую в дальнем углу улицы, но, когда вошли туда, Делла сказала, что ей не нравится вид этого заведения. Было двадцать две минуты четвертого.

— Что тебе не нравится? — спросил он. — По виду здесь чисто.

— Парикмахеры выглядят как тупицы.

— Ну давай убьем день, гоняясь за парикмахером, который выглядел бы как интеллигент.

Прошло еще пять минут, прежде чем они нашли парикмахерскую на Орандж-стрит. Харбин улыбнулся Делле, а потом бросил очередной взгляд на свои часы.

— Где мы встретимся? — спросил он. — В котором часу?

Она глянула через большое окно парикмахерской, большой чистой парикмахерской со множеством кресел.

— Перед тобой четыре человека. Ты просидишь здесь не меньше полутора часов. Жди меня здесь.

Он вошел в парикмахерскую, обернувшись как раз вовремя, чтобы увидеть, что она двинулась в том направлении, откуда они пришли. Ей понадобится, как минимум, двадцать секунд для того, чтобы добраться до угла в конце квартала. Он досчитал до восьми, затем вышел из парикмахерской и увидел, как она сворачивает направо за угол. Он пересек улицу, быстро дошел до угла и увидел, как она огибает следующий угол.

Перед ним оказалась толпа народу. Другая толпа выходила из универмага, стоявшего по другую сторону широкой улицы, которую только что пересекла Делла.

Делла вошла в универмаг. Харбин налетел на тройку пожилых женщин и растолкал их. Они, видимо, желали обсудить с ним создавшееся положение, но он был уже на середине улицы, двигаясь на красный свет, мчась к толпе народа, который направлялся к вращающимся дверям большого магазина. Он протиснулся с ними в дверь, но, уже входя в магазин, увидел огромную массу народа внутри и понял, что потерял ее.

Он начал жевать сигарету. С одной стороны находился отдел, где продавалось дамское белье, с другой стороны — отдел, где продавались сумки, а с третьей — отдел туалетных принадлежностей. Он выбрал отдел кожгалантереи и, протолкавшись половину пути к прилавку, увидел ее среди кучки женщин, дожидавшихся лифта.

Пытаясь понять, сколько этажей в здании, и говоря себе, что должен был подумать об этом раньше, он повернулся спиной к лифтам, продолжая жевать сигарету.

Он позволил пробежать пятнадцати секундам, до того как повернуться к лифтам лицом. Она уже поехала наверх. Он стоял в ожидании. Один из лифтов наконец прибыл и открыл перед ним двери, и он вошел в него вместе с толпой женщин и детишек. Крашеная девица довезла лифт до второго этажа и перечислила названия отделов: мебель, ковры, радиотовары, предметы домашнего обихода. На третьем этаже крашеная девица назвала спорттовары и мужскую одежду, и Харбин вышел. Он сказал сам себе, что это был неплохой выбор, совсем неплохой. Отдел мужской одежды — весьма подходящее место для мужчины, который вынужден ждать.

Там было довольно людно, и по большей части в этой секции толклись мальчишки и молодые мужчины, которые выбирали бейсбольные биты и рукавицы, теннисные ракетки и плавки. Он двигался медленно, а навстречу ему двигался продавец и с готовностью улыбался, покачивая головой и что-то бормоча.

Теперь он был в секции, где продавались пиджаки и слаксы. Его голова медленно повернулась туда-сюда, после чего он направился к окнам, маневрируя так, чтобы все время находиться за рядом подвешенных на плечиках пиджаков, но достаточно далеко от них, оставляя себе возможность хорошо видеть ту часть помещения, которая примыкала к окнам.

Он прошелся взад-вперед вдоль двух длинных рядов с пиджаками. Потом он увидел Деллу. Он увидел мужчину. Они стояли недалеко от одного из окон. Продавец отошел, оставив их одних. Мужчина, приблизительно пятидесяти фунтов, крепкого сложения, стоял спиной к Харбину. У него были густые белокурые волосы, светлее, чем у Харбина. Копна белокурых волос, расчесанных на пробор, но растрепавшихся.

Харбин снял с плечиков спортивный жакет и, прикрывая им лицо, стал пробираться с ним к окну, словно для того, чтобы получше разглядеть его при свете. Загораживаясь жакетом, он неумолимо приближался к Делле и к ее блондину.

Он медленно отодвинул жакет от лица, словно тот был занавеской. Рукав скользнул по его глазам.

Бикфордов шнур зашипел у него в душе, готовый взорвать все кругом. Харбин понял, что он видел это лицо раньше. Он видел его совсем недавно. Он видел этот нос и этот рот. И глаза. Глаза были необычного цвета. Голубые, точнее, светло-голубые, с небольшим добавлением зеленого. Аквамариновые глаза.

Несколько ночей назад два копа допрашивали его насчет автомобиля, припаркованного рядом с особняком. Это был юный коп.

 

Глава 9

Когда Харбин вошел в парикмахерскую, один из мастеров вскочил со своего парикмахерского кресла и призывно махнул рукой. Харбин уселся в кресло с проволочной спинкой. Он откинулся назад, прикрыл глаза и увидел особняк в ночи и машину, припаркованную на широкой чистой улице к северу от особняка, полицейский автомобиль и аквамариновые глаза юного копа.

Теперь он должен обдумать все, прямо с этого места. Он принялся обдумывать, очень медленно, внимательно оглядывая каждый предмет, словно перед тем, как купить его. Он должен был проверить свои собственные действия в их соответствии с действиями юного копа, все, что они делали одновременно, и то, что делалось в той голове, которая смотрела на мир аквамариновыми глазами.

Итак, молодой полисмен решил вернуться и еще раз осмотреть припаркованный автомобиль. Может, аквамариновые глаза увидели сигнал фонарика, скользнувший по газону за минуту до того, как появился Харбин. Может, было еще что-то. Но, так или иначе, юный коп решил, что старый коп ему только помеха, и потому надо вернуться одному.

И тогда этот блондин, которого в той ситуации уже никак нельзя было считать полицейским, вернулся один и оставил полицейскую машину в незаметном месте. Он следил за припаркованным «шевроле». Он видел, как они вышли из дома с добычей. И он последовал за ними, не включая фар.

Да, не включая фар, этот молодой блондин проследовал за «шевроле» до самой Берлоги. Он видел, как они вошли в Берлогу со своей добычей. В этом можно быть уверенным. И еще в одном можно быть уверенным: коп вернулся в полицейский участок и не доложил о том, что случилось той ночью.

Итак, аквамариновые глаза видели богатый особняк, символ большого достатка, они решили, что оттуда взяли серьезную добычу, и они спокойно ждали, когда появятся сообщения об этом. Когда пришло сообщение, когда дежурный сержант занес его в свою книгу и стало фактом, что награбленное оценивается в сотню тысяч долларов в изумрудах, блондин обратил свои глаза, свое тело и свой разум на эту сотню тысяч долларов.

Теперь Харбину все было совершенно ясно, и он мог воссоздать скрытую часть развернувшейся вокруг него истории. Он видел мужчину, который напряженно обдумывает, как поточнее сыграть свою пьесу. Это человек особого сорта. Человек, который был верен лишь самому себе и своим желаниям. А желал он заполучить изумруды. Этот человек понял, что изумруды остались в обшарпанном домишке в Кенсингтоне и единственный способ вытащить их оттуда и прибрать к рукам — использовать еще одно лицо. Женщину по имени Делла.

Этот человек вошел в контакт с Деллой. Они, должно быть, по очереди следили за Берлогой, за теми, кто выходит из нее, и возвращается обратно, и снова выходит. Должно быть, они решили осуществить встречное движение. Делла увидела, как он входит в ресторан, и это было как раз то, что надо, как раз та обстановка, которая была им нужна. Если бы вариант не сработал, они бы попробовали что-нибудь еще. Но вариант сработал. Вариант сработал просто прекрасно. Вариант прекрасно работал до сих пор, но теперь все было кончено.

Парикмахер смочил ему волосы, потом подстриг. После этого вымыл шампунем и помассировал голову. Затем вернулся к лицу, нанес на него розовый крем и принялся работать толстыми пальцами. Он закончил массаж процедурой с кварцевой лампой.

Сложенное полотенце скрыло свет от глаз Харбина. Под этим полотенцем он мог видеть Берлогу, он мог видеть их лица — трех человек из его организации, в которой должно быть четыре. Он страшно торопился вернуться в Берлогу.

Парикмахер снял с его лица полотенце и нажал кнопку, после чего электропривод поднял кресло в сидячее положение. Харбин слез с кресла и увидел Деллу, стоящую у двери.

Они покинули парикмахерскую и пошли обратно к машине. Покинули пределы Ланкастера и выехали на дорогу, ведущую к холму. Делла включила радио и послушала немного легкой оперной музыки. Не глядя на Харбина, она болтала с ним, а один раз даже обернулась и позволила своим пальцам коснуться волос на его затылке. Она слегка дернула его за волосы.

Он повернул голову и подумал, возможно ли вызвать ее на откровенность. Он думал о ее поцелуях. За всю жизнь его целовало немало женщин, и он испытал на себе достаточно разнообразных поцелуев, чтобы оценить меру их подлинности. Ее поцелуи были подлинными. Если бы они не были подлинными, он сразу почувствовал бы это. Очевидно, что Делла испытывала к нему серьезное влечение, и оно выходило за пределы обычного страстного желания. Это было нечто, что нельзя было сбросить, словно надетую на время маску.

Итак, женщина за рулем испытывала к Харбину подлинное чувство, которое превращало все это дело в потрясающий парадокс. Делла тянулась к нему — и готова была предать его.

Но и Харбин, даже зная теперь о ее целях, зная, что она познакомилась с ним, чтобы добыть изумруды, чувствовал магнетическую тягу к этой женщине. Он знал, что желает Деллу больше, чем когда-либо что-либо хотел.

Это была серьезная проблема. Проблема, которую он должен каким-то образом решать. Потому что Делла и ее приятель нацелились на изумруды, нацелились на Берлогу. А Берлога — это организация. Берлога — это Доомер, Бэйлок, Глэдден.

И вдруг, именно в этот миг, его пронзила дрожь, словно лезвие ножа отрезало все остальное. То была любовь к Глэдден.

Он не знал того, что его глаза потускнели и взгляд потяжелел от чувства вины. Чувство вины било молотом. Каждый сосуд в его теле стал подобен туго натянутой проволоке. Глэдден нуждалась в нем, а он оставил Глэдден. Он был здесь, он находился почти что на стороне тех, кто представлял угрозу для Глэдден. Четыре дня он провел с ними вдали от Глэдден. Глэдден нуждается в нем, и, если он не будет с нею, это может быть началом ее конца.

Женщина, которая сидит рядом с ним... От нее надо срочно избавиться.

Он посмотрел на холмы и на лес по ту сторону холмов. Эти мрачные холмы шли влево и вправо от шоссе, и он сказал:

— Давай опробуем новый сценарий.

Она посмотрела на него:

— Где?

— Сверни на какую-нибудь лесную дорогу.

Она медленно кивнула:

— Хорошо, мы найдем тихое местечко. Вокруг будет множество деревьев. Словно занавес.

Они съехали на одну из грунтовых дорог, проследовали по ней вдоль холма, поднялись наверх, объехали холм и съехали с другой его стороны, углубляясь в лес, где дорога превращалась в сеть тонких тропинок.

Харбин огляделся по сторонам и увидел густую высокую траву и немного фиолетового мерцания в ее зелени.

Он почувствовал, что машина замедлила ход, и сказал:

— Нет, продолжай ехать.

— Здесь чудесно.

— Поезжай дальше.

— Обними меня.

— Подожди, — сказал он.

— Я не могу.

— Пожалуйста, подожди.

Вокруг них стояли густые деревья, которые у своих вершин, казалось, становились еще гуще. Здесь было очень темно, потому что плотная зелень скрывала солнце.

Он знал, что теперь она не скажет ничего, пока он чего-нибудь не скажет, и сохранял молчание. А они углублялись в лес все дальше и дальше. Еще час, еще один час. Машина шла очень медленно, потому что они ехали по земле, покрытой кочками.

Он чувствовал напряженную тишину леса, и он чувствовал близость Деллы. И на мгновение, которое заставило его задохнуться, он чувствовал, что уходит от того, что он собирался исполнить в этом лесу.

Это мгновение осталось позади.

Он сказал:

— Отлично. Прямо здесь.

Она остановила машину. Выключила радио.

— Выключи фары, — сказал он.

Она погасила фары. Он открыл дверь со своей стороны и вышел из машины. Лунный свет пробивался сквозь листву деревьев.

Делла тоже вышла из машины, огибая ее, чтобы подойти к нему. Ее тело двигалось ему навстречу в лунном свете. И когда она подошла, он взял ее за руки, отвел от машины, от дорожки. Он слышал звук ее дыхания, когда вел Деллу в гущу деревьев.

Он вел Деллу на звук плещущей воды. Неожиданно они ее увидели — среди камней, которые сверкали, словно кристаллы в темноте. Он опустился на землю, ощутил гладкую поверхность речного берега, ощутил, как Делла подходит к нему. Он ощутил приближение ее губ.

И отвернул от них лицо.

— Нет, — сказал он. Он сказал это нежно, почти заботливо, и тем не менее он знал, что у произнесенного слова была сила копья, входящего в нее.

Он ждал. Ему хотелось посмотреть на нее, ему хотелось видеть произведенное впечатление. Но это было лишь началом того, что он собрался с ней сделать.

А мысленно он говорил с Глэдден. Он сказал ей, что собирается исполнить то, что должен исполнить.

Делла несколько секунд хранила молчание и ждала. Наконец она сказала:

— Что тебя беспокоит?

— Ничего.

— Не похоже, чтобы ты был со мной.

— Нет.

— Ты плывешь по течению, — сказала она. — Я вижу, как ты плывешь по течению.

Она встала, повернувшись к нему спиной, но он знал, что происходит с ее лицом. Он мог почти что видеть, что происходит у нее внутри. Видеть волнение, пронзительный шок, агонию, которую она хотела скрыть от его глаз. Она пыталась повернуться, но не могла, потому что в конце концов это бы прорвалось и вышло наружу, взрываясь и шипя. Тело не слушалось Деллы, оно не желало показать ему ее лицо, и она сказала:

— Черт бы тебя побрал, ты — грязный сукин сын.

Он взглянул на нее только на мгновение, затем перевел глаза на ручей.

— Почему? — взорвалась она. — Почему? Почему?

Он пожал плечами.

— Ты скажешь мне почему, — всхлипнула она, ее голос звучал надтреснуто. — Лучше тебе сказать мне почему.

Именно так он все и планировал, и это сработало. Есть люди, которые имеют что-то против других людей и совершают убийства. Но результат убийства, раньше или позже, всегда бывает плохим. Нет ничего более тупого и нелепого, чем убийство, и есть нечто значительно более эффективное, нежели убийство. Это — самое ужасное из всего, что он мог ей сделать. Это — самое ужасное из всего, что любой мужчина может причинить любой женщине. Он отвергал ее, не объясняя своего отказа, наблюдая за ее барахтаньем и дрожью, за кипением ее рассудка, пытающегося постигнуть причины, тогда как причины эти превосходили ее понимание.

Он встал.

— Полагаю, это все.

— Ты не можешь так поступить, — сказала она. — Как ты можешь? Как ты мог сделать это? Это не по-людски. Так поступил бы дьявол. В конце концов, объясни причину, дай мне знать почему...

— Почему? — Он сделал руками легкий жест. — Пойди и спроси у деревьев. Они знают об этом столько же, сколько и я.

— Я в это не верю.

— Сожалею.

— Ты не сожалеешь. Если бы ты сожалел, ты бы сказал мне. Ты бы объяснил, что происходит у тебя в голове. Что у тебя за мысли? Что у тебя за чувства?

— Не знаю. — Он сказал это так, словно она спрашивала у него, который час. И потом добавил, уже отворачиваясь от нее: — Я не знаю об этом ничего, кроме того, что больше не хочу быть рядом с тобой ни минуты. Я хочу уйти.

И он пошел прочь. И пока он шел, круто поднимаясь и удаляясь от ручья, углубляясь в лес, он ничего не слышал позади — ничего, кроме звука воды, струящейся по камням.

И, увидев автомобиль, он пересек залитую лунным светом тропинку перед ним и направился вверх по холму, чтобы забраться достаточно высоко, увидеть главное шоссе и двинуться по направлению к нему.

Примерно часом позже, уже на шоссе, его подобрал грузовик и доставил прямо в Ланкастер. Он влез в такси и поехал на железнодорожную станцию, где купил билет до Филадельфии.

 

Глава 10

Открыв дверь, Харбин увидел сплошную темноту. Он произнес имя Бэйлока, потом позвал Доомера. Слабый свет просочился сверху, и он услыхал их голоса. Он зажег лампу, вынул носовой платок и стер следы дождя с лица. Он ждал, пока они спускались по ступеням.

Они спускались довольно медленно, глядя на Харбина так, словно никогда не видели его раньше. Оба оказались одеты, но их брюки были измяты, и он понял, что они спали в одежде. Они зашли в комнату и встали рядом друг с другом, глядя на него.

Харбин открыл рот. Но вместо слов комнату наполнили молчание и тревога. Он не знал, с чего начать.

Они ждали, пока он что-нибудь скажет.

Наконец он произнес:

— Где Глэдден?

Они заставили его ждать ответа. Он спросил снова, и тогда Доомер ответил:

— В Атлантик-Сити.

Харбин сунул в рот сигарету:

— По-моему, я приказал ей вернуться сюда.

— Она вернулась, — подтвердил Доомер. — Мы рассказали ей о тебе, и она вернулась в Атлантик-Сити.

Харбин стянул свою мокрую куртку и повесил ее на стул.

— Вы говорите об этом так, словно она отправилась за товаром.

— Прямо в точку, — сказал Бэйлок.

— Не врите. — Харбин быстро повернулся к ним, но сдержался и сказал себе, что дело следует вести по-другому. Его голос теперь был спокоен. — Что случилось с Глэдден?

— Говорим тебе, она вышла из дела, — сказал Бэйлок. — Упаковала свои вещички и уехала. Хочешь убедиться? Отправляйся в Атлантик-Сити.

Бэйлок сунул руку в карман брюк, вытащил оттуда сложенный лист бумаги и вручил его Харбину.

— Вот адрес, который она нам дала. — Бэйлок глубоко вздохнул, и в этом вздохе послышался скрежет. — Что-нибудь еще?

— Я хочу, чтобы вы послушали то, что я скажу.

Он изучал их лица, чтобы уловить хотя бы признак доверия. Никаких признаков не было. Не было вообще ничего.

— Я хочу войти в дело снова, — сказал он.

— Ты не можешь, — ответил Бэйлок. — Ты вышел из доли. И теперь ничего не изменить.

— Я войду снова, — настаивал Харбин. — Я должен войти в долю, потому что, если я этого не сделаю, у вас есть хорошие шансы потерять все и попасть в руки копов. Так что либо кто-нибудь из вас проявит немного благоразумия и выслушает меня, либо вы вляпаетесь в большую лужу дерьма.

Бэйлок посмотрел на Доомера:

— Мне нравится, как он возвращается и принимается здесь распоряжаться.

— Я не распоряжаюсь, — возразил Харбин. — Все, что я могу сделать, — это рассказать вам, как складываются дела. Мы попали в беду. — Он дал им время осознать сказанное, дожидаясь, пока до них дойдет, а затем сообщил: — Нам нужно с этим разобраться.

Они принялись двигаться, не выбирая направления. Они уставились друг на друга, а потом на Харбина. Одно мгновение он был с ними и чувствовал то, что чувствуют они. Ему хотелось выложить им все, все, как оно происходило. Но он понимал, что правды они не поймут. Они не приняли ее в прошлый раз, и они не примут ее сейчас. Ему придется отбросить основную часть происшедшего, чтобы выдать им не больше того, что они смогут переварить.

Он сказал:

— За мною следят. Мне понадобилось четыре дня, чтобы это выяснить. И еще один день, чтобы оторваться от слежки. Но я понял, что этого недостаточно. Надо убираться отсюда.

Бэйлок издал еще один глубокий вздох:

— Будь осторожен, Нэт. У нас сегодня намного больше мозгов, чем в тот день, когда ты ушел. Мы занимались самообразованием и кое-чему научились. — Он усмехнулся в сторону Доомера: — Разве не так?

— Точно, — сказал Доомер. — Мы серьезно отнеслись к тому, что ты сказал, Нэт. Мы постарались, чтобы наши мозги работали лучше. Теперь мы стали умнее, и уже не такие нервные, как раньше.

— Старайтесь следовать этому пути. — Харбин умолял себя не злиться, сохранять хладнокровие. — У того особняка мы столкнулись с полицией. Когда они уезжали, я убедился, что их нет. Но один из них вернулся. Он проследил нас до Берлоги. И теперь, переодевшись в гражданское, он следит за мной.

Бэйлок ухмыльнулся и покачал головой:

— Ни фига. Если копы хотят тебя сцапать, они не следят за тобой. Они приходят и хватают тебя.

— Проблема в том, — отозвался Харбин, — что ему нужен не я. — Харбин позволил утихнуть страстям, дал установиться тишине. — Если вы не можете додуматься сами, я вам объясню. Этот человек следит за мной, но ему нужен не я. Ему нужны изумруды.

Бэйлок повернулся, остановился, повернулся снова и возвратился на место, где только что стоял. Доомер поднял руку и вытер свой длинный, тяжелый рот. Затем Бэйлок и Доомер уставились друг на друга, и это было все, на что они сейчас оказались способны.

Бэйлок произнес, тяжело дыша:

— Кто он? Кто этот подонок?

— Я не знаю. Все, что я знаю, — этот человек хочет изумруды. Он носит полицейскую форму, и единственный способ от него отделаться — это свалить отсюда подальше.

— Но может быть, — произнес Доомер, — он хочет только часть?

Харбин пожал плечами:

— Все они хотят лишь маленькую часть. Для начала. Потом они возвращаются и говорят, что им нужна еще одна маленькая часть. А потом возвращаются снова. — Он зажег сигарету, сделал несколько коротких затяжек и выдохнул дым одним большим облаком. — Что нам надо делать, так это быстро уносить отсюда ноги.

— Куда? — спросил Доомер.

Харбин посмотрел на него, словно тот задал ужасно глупый вопрос:

— Ты знаешь куда. В Атлантик-Сити.

— Ради Бога! — взвыл Доомер.

— Если она вышла из дела, она вышла из дела, — сказал Бэйлок.

— Нет, — ответил Харбин. — Мы поедем туда и заберем ее.

— Ответь мне на один вопрос, — взволнованно засопел Бэйлок. — На кой черт она нам нужна?

— Не она нам нужна, — признал Харбин. — Она нуждается в нас.

— Но почему? — Бэйлок все-таки хотел знать.

— Мы — организация. — Харбин знал, что не должен был говорить этого, и все, что ему теперь оставалось, — ждать, когда Бэйлок взорвется.

— Да? — зашумел Бэйлок. — Иисус Христос, отпусти нам в кредит хотя бы полфунта мозгов! Ты уходишь от дел и говоришь, что это конец, а теперь почти через неделю являешься снова, и мы опять организация, вот так. Мне не нравится, когда со мной так обращаются, и я не хочу видеть, что кто-то так поступает. Или черное, или" белое. Одно или другое.

— Я не стану спорить, — сказал Харбин. — Если ты хочешь разойтись, мы можем разойтись здесь и сейчас. С другой стороны, мы можем сохранить организацию. И если мы сохраняем ее, я остаюсь. Все мы остаемся. Остается и Глэдден.

Доомер поднял руку над бедром:

— Я — «за».

— Ты всегда «за». — Бэйлок осмотрел Доомера сверху вниз. Потом повернул лицо к Харбину. Он начал было говорить что-то, но потом закрыл рот, подошел к окну и стал смотреть на дождь.

Дождь шел очень сильно, омывая верхушки крыш солидными потоками серебряной воды. Бэйлок стоял, глядя на дождь и слушая его стук. Он сказал:

— Это, без сомнения, прекрасная ночь для того, чтобы ехать в Атлантик-Сити.

Харбин не ответил. Он начал было подниматься по лестнице, потом остановился и посмотрел на Доомера:

— Я намерен ехать. Надеюсь, вы приготовили документы.

Доомер вытащил бумажник, вынул оттуда водительское удостоверение, регистрационную карточку и карточку социального страхования и протянул их Харбину. Так же поступил Бэйлок. Харбин исследовал документы, убедился, что новые имена не слишком заезженные и не слишком похожи, а потом вернул карточки Бэйлоку и Доомеру.

Все трое поднялись наверх, чтобы упаковать сумки. Изумруды они спрятали в потрепанный чемодан, уложили остальной багаж и медленно двинулись из Берлоги, шагая под дождем.

«Шевроле» был запаркован в стоявшем поблизости частном гараже, который они снимали у одной пожилой пары, не имеющей своей машины и почти не общающейся с окружающим миром. Доомер хорошо поработал над автомобилем, так что теперь «шевроле» был темно-оранжевого цвета и с новыми номерами. Во всех отношениях он теперь выглядел как совершенно другая машина.

Харбин сел за руль, а Бэйлок расположился рядом с ним. Доомер устроился на заднем сиденье и, похоже, уснул еще до того, как они въехали на Делавэрский мост. На мосту было всего несколько машин. Когда они почти наполовину миновали его, Бэйлок принялся выражать недовольство:

— Для чего мы выкрасили его в оранжевый цвет? Из всех цветов, которые могли использовать, мы выбрали оранжевый. Ничего себе цвет для машины. Кто красит машины в оранжевый? И еще одно, — продолжал Бэйлок. — Зачем, во имя Христа, мы вообще взяли машину? Почему мы не могли поехать поездом?

— И повезти поездом изумруды. И тащиться в поезде со скоростью восемьдесят миль в час. И не иметь возможности покинуть его, если что-то пойдет не так. Если ты хочешь поговорить, то сначала думай, что сказать.

Автомобиль добрался до берега реки со стороны Нью-Джерси, и Харбин уплатил штату Нью-Джерси двадцать центов за пользование мостом. В Камдене дождь немного утих. Но когда они въезжали на Блэк-Хорз-Пайк, дождь припустил снова. Он становился все сильнее, настоящий ливень, с хорошей порцией ветра с Атлантики.

Харбин вел машину по мокрой черной дороге. Дождь хлестал прямо в лобовое стекло, и Харбину пришлось немного пригнуться, приблизив к стеклу лицо, чтобы видеть, что творится снаружи.

— Глэдден хорошо выглядит, — сказал Бэйлок.

— Что ты имеешь в виду?

— Ее лицо. У нее хорошее лицо. Приобрело немного цвета.

— Соленый воздух, — отозвался Харбин. — Это для всякого хорошо. Соленый воздух и солнце.

— Я не говорю о загаре. — Голос Бэйлока звучал очень проникновенно. — И как может соленый воздух подействовать на глаза? Я только взглянул на нее и сразу заметил, какие у нее глаза.

— Что не так с ее глазами?

— Ничего особенного. Ее глаза просто потрясающие. Никогда не видел у нее таких глаз. Полагаю, что это произошло с ними в Атлантик-Сити. Она очень беспокоилась насчет возвращения. Словно там осталось что-то, без чего она чувствует себя одинокой. Что-то вроде соленого воздуха. И солнца.

— Ну да, — неопределенно сказал Харбин.

— И потому, — продолжал Бэйлок, — я хочу спросить себя об одной вещи: какого черта мы это делаем — тащимся в Атлантик-Сити, чтобы увезти Глэдден с того места, где ей хочется быть?

Харбин не нашелся с ответом. Он целиком и полностью сосредоточился на дороге и на борьбе с атаками северо-восточного ветра и дождя.

— И ведь это риск, — неожиданно всхлипнул Бэйлок.

— Какой еще риск! — возразил Харбин. — Здесь нет никакого риска. Почему бы тебе не устроиться поудобнее и не вздремнуть?

— Кто может спать в такую погоду? Ты только посмотри на это чертову погоду.

— Она наладится.

Но погода становилась хуже и хуже, дождь припустил что есть мочи, ветер стал еще сильнее, и ему пришлось снизить скорость автомобиля до сорока, но даже на такой скорости управлять им было трудно.

— Даю руку на отсечение, — ныл Бэйлок, — что мы — единственная машина, которая заехала в эту ночь на Блэк-Хорз-Пайк.

— Для нас так безопаснее.

— Даже коты, — продолжал хныкать Бэйлок, — сидят дома в такую ночь.

Харбин уже собрался что-то ответить, но тут автомобиль наткнулся на препятствие на дороге и издал неприятный звук. Его стало бросать во все стороны, он прыгал, напрягаясь изо всех сил, чтобы остаться в живых. Харбину казалось, что машина вот-вот развалится на части. Но обошлось.

Харбин продолжал пробиваться сквозь стену дождя и северо-восточного ветра. Свет фар нащупал дорожный знак, который гласил, что Атлантик-Сити находится в сорока пяти милях. Затем дорожный знак остался позади, и перед ними опять чернота и гудящий шторм.

У Харбина появилось странное чувство, что они находятся в тысяче миль от Атлантик-Сити и в тысяче миль откуда бы то ни было. Он уговаривал себя, что Блэк-Хорз-Пайк — просто бетонная дорога, только и всего. Но ничего не помогало — дорога казалась ему какой-то нереальной, словно путь, проложенный в некий фантастический и гибельный мир.

До него долетел голос Бэйлока — всхлипывание, прорвавшееся сквозь лязгающий шум дождя.

— Теперь я точно знаю, что мы сделали большую ошибку. Нужно было быть сумасшедшими, чтобы отправиться в такой путь. Я не могу тебе описать, как я жалею, что мы все это затеяли. И пока у нас еще остаются шансы, нам лучше убраться с этой дороги.

— Мы поедем здесь.

Это звучало так, словно Харбин пытался переубедить не Бэйлока, а себя.

А Бэйлок продолжал:

— Ты всегда был нашим мозгом, а мы всегда были козлами. Но теперь я начинаю сомневаться, что у тебя на самом деле есть мозги. Тот парень, который следил за тобой, — может быть, у него мозгов побольше. У него достало ума обнаружить Берлогу. Может, он также следил и за Доомером. Может быть, он следил за Доомером вплоть до гаража и видел, как тот красит машину.

— Ты говоришь как из преисподней. Заткнись.

— Я не могу заткнуться. Есть одна вещь. Если он потеряет нас, он потеряет изумруды. Так что мы должны думать так же, как думает он. Даже если он сам не на стороне закона, он может дать закону достаточно информации, чтобы мы не смотались.

— Ну так скажи, что он сможет сделать.

— Почему я должен говорить тебе это? Ты должен все знать сам. Ты же у нас эксперт по всему на свете. Допустим, он позвонит на станцию и анонимно сообщит о нас, сделает пару заявлений об оранжевом «шевроле». Скажет, что машина — темно-оранжевого цвета и вся в хромированных деталях. Ничего не скажет об изумрудах или об ограблении, просто скажет, что этот автомобиль украден.

— Типун тебе на язык.

— Он у тебя на языке. — Голос Бэйлока поднялся так высоко, что теперь это было не всхлипывание, а скорее визг. — Ты и твои мозги! Ты и твои обязательства. Эта тощая девчонка, которой нужен Атлантик-Сити. Которой нравится оранжевый цвет. Ты и твоя девчонка по имени Глэдден!

Харбин прибавил скорость до сорока. Затем — больше сорока. А потом дошел до пятидесяти и дальше — до шестидесяти. Он чувствовал дребезжание машины, когда заставил ее идти со скоростью семьдесят миль в час сквозь ураганный северо-восточный ветер и стену воды. Он слышал каждый громкий звук за окном автомобиля, но вдруг все звуки слились в один сплошной вой, и этот вой прорезал плач Бэйлока, который умолял снизить скорость. И тут Харбин прислушался к Бэйлоку внимательнее, потому что в его голосе послышались какие-то новые нотки.

— Я говорил тебе. — Бэйлок визжал и ныл. — Ты видишь? Я тебе говорил.

Он поднял руку. Его трясущиеся пальцы указывали на два маленьких конуса яркого желтого света, отражающихся в зеркале заднего вида.

— Это ничего не значит.

Харбин ослабил давление на акселератор. Две сияющие сферы стали немного больше, и он нажал на газ. И снова раздался вопль, но почти сразу он понял, что вопит не Бэйлок. Это был механический вой. Он немного послушал его и понял, что вопит полицейская сирена. Звук сирены раздавался сзади, откуда фары автомобиля посылали свет в его зеркало заднего вида.

— Разбуди Доомера! — закричал Харбин.

Он посмотрел на спидометр. Сейчас автомобиль делал семьдесят миль в час. Он услышал, как ворчит, просыпаясь, Доомер, и затем услышал, как схлестнулись голоса Доомера и Бэйлока. Уголком глаза он видел, как Бэйлок открыл ящик для перчаток, залез вглубь, чтобы открыть другой ящик, который был сделан Доомером для того, чтобы хранить револьверы. Он увидел отсвет на дулах, когда Бэйлок вынимал их. Доомер на заднем сиденье метался, словно большое животное, пытаясь разглядеть что-то через стекло.

— Уберите пушки, — сказал Харбин.

Бэйлок проверял оружие, чтобы убедиться, что оно заряжено.

— Не будь дураком. — Бэйлок взвесил тяжесть пушек.

— Положи их обратно, — приказал Харбин. — Мы никогда не пускали их в дело раньше, и нет необходимости прибегать к ним сейчас.

— На этот раз лучше тебе не ошибаться.

— Я не ошибаюсь. Положи их на место.

— Ради Бога, — зашумел Доомер, — можешь ты ехать быстрее? Ради Бога, что, черт побери, здесь творится? Почему ты не едешь быстрее? Какого черта ты тормозишь?

Теперь автомобиль шел со скоростью около шестидесяти и продолжал замедлять ход. Два источника света в зеркале заднего вида становились больше. Харбин чуть-чуть повернул лицо к Бэйлоку.

— Я хочу, чтобы ты положил пушки назад, — сказал он.

Вой сирены полицейского автомобиля проникал прямо в уши Харбина, вворачивался ему в голову, пока он продолжал твердить Бэйлоку, чтобы тот положил оружие назад и закрыл потайной ящичек.

— Я знаю, нам понадобятся пушки, — сказал Бэйлок.

— Ты начнешь с выстрелов, а потом простишься с жизнью.

— Нам понадобится оружие, — продолжал твердить Бэйлок.

Харбин снизил скорость автомобиля до сорока миль в час.

— Я повторять не буду, — сказал он. — Положи их на место.

— Ты уверен в том, что хочешь, чтобы я это сделал?

— Никогда не был так уверен, — отвечал Харбин. Он видел вспышку света на оружии, когда его возвращали в потайное отделение в автомобильном ящике для перчаток. Руки Бэйлока просунулись глубоко, чтобы уложить револьверы в свободное пространство, и Харбин услышал щелчок, когда закрылась боковая панель. Теперь он уже не слышал полицейской сирены. Копы увидели, что он замедляет движение. «Шевроле» снизил скорость с тридцати до двадцати, потом до пятнадцати, а затем окончательно остановился у обочины.

Впереди дождь струился через устало скользящие «дворники», которые не справлялись со своей работой. Харбин сунул в рот сигарету и, зажигая ее, откинул голову назад. Теперь он мог слышать шум двигателя подъезжавшей полицейской машины, ее передние фары осветили белый потолок «шевроле».

Он слышал и кое-что еще, а когда увидел, что это все-таки произошло, было уже слишком поздно: теперь он не мог остановить Бэйлока, он не мог закрыть отделение для перчаток, не придавив руку Бэйлока. Бэйлок уже вытащил пушку и держал ее у бедра. Харбин повернул голову, чтобы посмотреть на Доомера. Он увидел, как Доомер медленно кивнул, и понял, что Бэйлок быстро и ловко проделал свой маневр и вторая пушка уже в руках у Доомера.

— Не делайте этого, — сказал Харбин. — Умоляю вас, не делайте этого.

Они не успели ответить. Огромный парень в плаще с капюшоном вылез из полицейского автомобиля, луч от фонарика копа скользнул по лицу Харбина и заодно высветил лица двух других полицейских, оставшихся в машине.

Харбин приоткрыл окно и выпустил изо рта дым. Он увидел большое блестящее лицо здоровенного полицейского, выглядящее странно в окружении света и дождя.

— Что за спешка? — спросил полицейский. — Вы знаете, сколько вы делали?

— Семьдесят.

— Это на двадцать больше, чем положено, — сказал коп. — Давайте сюда права и паспорт на машину.

Харбин вытащил из бумажника карточки и протянул их полицейскому. Тот изучил их, но не сделал ни малейшего движения, чтобы вытащить свое удостоверение.

— Мы здесь, в Джерси, предпочитаем оставаться живыми, — сказал полицейский. — Вы приехали из Пенсильвании и попытались нас угробить.

— Вы же видите, какая ночь, — возразил Харбин. — Мы только хотели убраться подальше от этой погоды.

— Полагаете, что это вас извиняет? Тем больше было причин оставаться в пределах ограничения скорости. Кроме того, вы сделали еще кое-что. Пересекли белую разделительную линию. Вы ехали по другой стороне дороги.

— Ветер бросал нас туда-сюда.

— Нечего валить на ветер, — сказал полицейский. — Если вы — осторожный водитель и законопослушный гражданин, вы не станете беспокоиться из-за ветра. Я так и знал, что вы будете ссылаться на погоду.

— Действительно, — отозвался Харбин, — мне доводилось видеть погоду и получше.

— Вы направляетесь к побережью?

Харбин кивнул.

— Если вам нужна хорошая погода, — сказал полицейский, — то вам ее не найти и в Атлантик-Сити. Во всяком случае, не раньше, чем через несколько дней. И, скажу я вам, не хотел бы я оказаться там сегодня ночью. Когда океан взбудоражен северо-восточным ветром, нет на свете хуже места, чем побережье.

Он вручил Харбину карточки, и Харбин положил их в бумажник. Удостоверение так и не появилось на свет, и Харбин сказал себе, что все в порядке, все кончено, а то, что осталось, уже не так важно.

— Так что будьте осторожны, — предостерег их полицейский, — не делайте больше сорока миль в час. Дорога скользкая, раз-два — и вы в кювете.

— Я буду помнить об этом, офицер.

Полицейский повернул к своей машине, и тут один из оставшихся в ней копов направил луч фонарика так, что он осветил весь «шевроле», и здоровый полицейский автоматически проследил глазами за этим лучом. Свет скользнул по лицу Харбина в глубину «шевроле». Харбин быстро повернул голову и увидел, как луч фонаря выхватил из темноты находившегося на заднем сиденье Доомера и револьвер в его руке на секунду сверкнул.

Пока здоровый полицейский, издав возглас удивления, тянулся к собственному револьверу, Доомер поднял пушку и направил ее в большое блестящее лицо.

— Нет, нет, не делай этого! — взмолился Харбин и тут же услышал звук пушки Доомера.

Бэйлок мгновенно открыл дверцу автомобиля и вылез наружу. Харбин попытался проделать то же самое, но, уставившись на большого полицейского, словно примерз к сиденью.

Лицо полисмена было совершенно искорежено пулей, и теперь оно медленно опускалось в свете фонарика. Харбин заметил движение в полицейском автомобиле и почувствовал, как наконец дернулось его собственное тело. Оно рывком подалось к двери, которую открыл Бэйлок.

Вывалившись из автомобиля и откатившись назад, он увидел Доомера, отскакивающего от неясной массы, которая оказалась кустарником, окружавшим грязные лужи вдоль дороги. Он услышал звук вырвавшихся из стволов пуль, услышал крик полицейских и рванулся к кустам.

Копы бежали за Доомером и стреляли в него. Сейчас Доомер был еще более неуклюжим, чем когда-либо раньше. Ему удалось перепрыгнуть через канаву, но теперь он застрял в кустарнике, который стоял у него на пути, прорвался было сквозь него, но снова зацепился, упал все в тот же кустарник и запутался там окончательно.

Доомер, поняв, что в него теперь легко попасть, страшно закричал, и сразу после этого его подстрелили. Он взвыл, его плечи ушли далеко назад. Тело образовало арку, будто подставляя под пули живот.

Полицейский подбежал к Доомеру поближе и снова выстрелил. Пули прошили живот Доомера.

Он закричал на полицейского. Он закричал, проклиная дождь и затянутое дождем небо. Он начал падать, но Доомер был слишком неуклюжим, чтобы просто упасть. Падая, он споткнулся и, уже споткнувшись, поднял свой револьвер и выстрелил один, два и три раза в полицейского. Тот упал замертво, пуля попала ему в голову.

Другой полицейский всхлипнул и закашлялся, издавая такой звук, словно его душили. Тело Доомера столкнулось с телом копа, и они оба рухнули на землю. Полицейский оттолкнул тело Доомера, но сам свалился в канаву, скатившись туда окончательно.

Харбин, пригнувшись у «шевроле», ждал, пока коп выберется из канавы. Но тот только беспомощно болтал ногами в воздухе и никак не мог вылезти.

Тут послышался звук с другой стороны дороги. Харбин повернулся и увидел Бэйлока, поднимающегося из кустов. Бэйлок двинулся в сторону ног полицейского. Харбин позвал Бэйлока. Бэйлок остановился, быстро обернулся и затем с револьвером в поднятой руке двинулся дальше к полицейскому.

Револьвер был всего в нескольких сантиметрах от головы копа, когда Харбин рванулся к Бэйлоку, окликая его, умоляя его забыть о полицейском и убираться отсюда. И снова Бэйлок повернулся, посмотрел на Харбина, сказал, чтобы тот держался подальше, после чего всадил две пули в голову копа.

Дождь заливал Харбину глаза. Он вытер воду с лица, стоя неподвижно, и смотрел на Бэйлока. О Бэйлоке он не думал. Он вообще ни о ком сейчас не думал. Он видел, как Бэйлок осматривает тела Доомера и полицейских. Он видел, как Бэйлок осматривает тело полицейского, которого убил выстрелом в лицо.

— Садимся в машину, — сказал Харбин.

Бэйлок выпрямился, отошел от «шевроле» и открыл двери полицейской машины, собираясь вскарабкаться туда.

— Не эта машина, — сказал Харбин.

Бэйлок обернулся:

— Где наша машина? Та, которая у нас была?

— Прямо перед тобой. Ты на нее смотришь.

— Я ее не вижу. — Бэйлок кашлянул, потом зашелся в кашле. — Давай вернемся обратно в Берлогу. Давай будем сидеть в Берлоге.

Харбин подошел к Бэйлоку и подвел его к «шевроле», помогая ему сесть. Дальше Харбин видел себя как бы со стороны — он сидит за рулем «шевроле», включает скорость, выводит машину на дорогу, переключает на вторую скорость, давит на газ, и коробка передач отвечает скрежетом, когда он прибавляет скорости.

Из-под колес летела вода, которая заполняла неровности дороги. Потом уровень воды поднялся выше уровня дороги, и машина стала пересекать цепь озер, образовавшихся на шоссе. Харбину чудилось, что внутренности «шевроле» стали частью этих озер. Даже руль был мокрым.

— Что мы делаем? — спросил Бэйлок.

— Мы — в «шевроле». Мы едем в Атлантик-Сити.

— Я не хочу туда ехать.

— Но мы едем туда.

— Я хочу обратно в Берлогу. Это единственное место, где я хотел бы оказаться.

— Где твой револьвер?

— Посмотри, какой дождь. Посмотри, как льет.

— Что ты сделал со своим револьвером? — настаивал Харбин. — Ты его выронил?

— Должно быть. Должно быть, я его уронил. Нам лучше вернуться назад и подобрать его.

— Будет лучше, — оказал себе вслух Харбин, — если мы уберемся с этой дороги.

— Давай уберемся с этой дороги и вернемся в Берлогу.

Теперь шоссе снова поднялось над уровнем воды, маленьких озер больше не было. Передние фары машины осветили что-то впереди, и Харбин увидел, что это один из тех маленьких городков, которые кляксами расползались вдоль Блэк-Хорз-Пайк на пути к Атлантик-Сити.

Он посмотрел на часы, и они сказали ему, что уже два часа ночи. Слишком поздно, чтобы сесть в автобус или даже купить билет на поезд. Единственным способом добраться до Атлантик-Сити было оставаться в машине, попробовать перебраться на боковые дороги и держаться боковых дорог, чтобы оказаться подальше от полиции, которая вскоре будет останавливать каждую машину на Блэк-Хорз-Пайк.

Он увидел дорогу, уходящую вправо, и понял, что у них есть шанс. Это мог быть плохой шанс, но он сохранял надежду. «Шевроле» съехал на боковую дорогу и проследовал по ней несколько миль, а потом вырулил на другую дорогу, параллельную большому шоссе.

Бэйлок сказал:

— Мы едем неправильно.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что я знаю. Мы взяли не в ту сторону.

— Ты сумасшедший, — сказал Харбин.

— Нам нужна пушка, — не реагировал Бэйлок.

— Нам нужно множество всяких вещей. И в первую очередь — специальная аппаратура, которая останавливала бы твои руки, когда они тянутся к оружию.

— Говорю тебе, — настаивал Бэйлок, — нам нужна пушка. Если бы я не выронил свою пушку, теперь она бы у меня была. Не могу тебе объяснить, как я по ней скучаю.

— Если ты не заткнешься, — сказал Харбин, — ты станешь еще более сумасшедшим, чем сейчас. А ты уже и так достаточно сумасшедший. Почему бы тебе не заткнуться? Почему бы не попробовать немножко отдохнуть?

— Это то, что я должен сделать, — признал Бэйлок. — Я должен поспать. Я чувствую себя намного лучше, когда мне удается немного отдохнуть.

— Тогда попытайся.

— Разбуди меня, если что-то случится.

— Если что-то случится, — сказал Харбин, — я не должен тебя будить.

Он вел «шевроле» по мрачной дороге, ведущей на восток. Потом она свернула на север. Вместо того чтобы вести их к Атлантик-Сити, дорога уводила их в сторону, но они вынуждены были следовать ей и ждать, где можно будет снова повернуть на восток.

Харбин слышал тяжелое дыхание Бэйлока, который бормотал что-то бессмысленное. Некая новая атмосфера наполнила машину. Для Харбина это была атмосфера полнейшего одиночества, словно Бэйлока не существовало вовсе.

Наконец дорогу пересекла другая дорога, которая вела на восток. Харбин повернул. Шторм с океана налетал на «шевроле». Харбин слушал шум дождя и тяжелые удары ветра.

 

Глава 11

Потом, далеко в океане, произошло что-то неестественное с северо-восточным ветром и сбило его с привычного курса. Гигантские волны, которые неслись с огромной скоростью, обрушиваясь на Атлантик-Сити, стали утихать. Потом ливень превратился в легкий дождь, потом в моросящий дождик, и к четырем утра шторму пришел конец. Он окончился за несколько минут до того, как «шевроле» прибыл в Атлантик-Сити, целиком и полностью погруженный во тьму, что означало — скоро начнет светать.

Харбин провел автомобиль вдоль маленькой улочки прямо к бухте. Он припарковал его, дошел до дока и заметил несколько крытых катеров, которые легко покачивались на воде. Похоже, вода здесь была достаточно глубока, подумал Харбин. Он знал, что должен сделать кое-что до того, как поднимется солнце. Он быстро подошел к машине, сел в нее, дал задний ход и проехал по улице примерно тридцать ярдов или около того, а потом нажал на тормоз и толкнул локтем спящего Бэйлока.

— У тебя шикарные ноги, детка, — простонал Бэйлок. — У тебя просто шикарные ноги. Подними свое платьице повыше, чтобы я мог видеть твои ноги.

— Ну давай, просыпайся, — сказал Харбин.

— Вот видишь, детка, ты... — Бэйлок несколько раз моргнул, открыл рот, подержал его открытым, а потом с силой захлопнул, облизываясь и всем своим видом выражая похотливость. Потом он выпрямился и протер глаза. Потом посмотрел на Харбина.

— Мы приехали, — сказал Харбин. — Я хочу сбросить машину в бухту. Помоги мне вытащить сумки.

— Что за бухта?

— Ты видишь ее перед собой. Давай быстрее.

Они вытащили из автомобиля багаж — весь, кроме большого коричневого чемодана Доомера. Потом Харбин влез в машину и включил скорость, подруливая к бухте. Он открыл дверцу и открывал ее все шире, пока автомобиль не подкатился к воде. Приближался конец дока, и тогда он выпрыгнул из машины и изо всех сил побежал к Бэйлоку. Он услышал всплеск. Он надеялся, что вода окажется достаточно глубокой, чтобы полностью покрыть машину, а может быть, даже настолько глубокой, чтобы напрочь спрятать ее от любопытных глаз, но у него не было времени, чтобы вернуться и убедиться в этом. Еще не добежав до Бэйлока, он махнул ему рукой. Бэйлок подхватил две сумки поменьше и припустил трусцой, оставив Харбину еще одну, маленькую, сумку и чемодан с изумрудами.

Они промчались два длинных городских квартала, а в третьем заметили без дела курсирующее по улицам такси. Бэйлок закричал, и машина остановилась. Они погрузились в нее вместе с вещами. Харбин сказал, что им нужен недорогой отель. Водитель внимательно осмотрел наряд Харбина. Харбин очень приветливо спросил его, куда он смотрит, и шофер ответил, что не смотрит ни на что в особенности.

Такси затормозило перед нищенского вида зданием на Теннесси-авеню. Харбин оплатил счет и добавил четвертак на чай. Шофер почти натурально улыбнулся, включил скорость, и такси укатило.

Они вошли в отель, где клерк проводил их в комнату на втором этаже. Это был номер на двоих по два доллара с брата. Выглядел он ужасно. Окно открывалось прямо на стену соседнего здания, и Бэйлок сказал, что они здесь задохнутся. Харбин сказал, что они проведут здесь не так много времени, чтобы задохнуться.

— А сколько все-таки мы здесь пробудем? — спросил Бэйлок.

— До того момента, как я найду Глэдден.

— Когда ты ее будешь искать?

— Прямо сейчас.

Он не чувствовал никаких сил, для того чтобы идти куда-то прямо сейчас. Его мышцы устали, его руки после всей этой трудной езды отчаянно ныли. Но хуже всего были глаза. Его глаза закрывались, и ему приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы держать их открытыми. Ему хотелось лечь в кровать. Но он слишком беспокоился, чтобы завалиться спать.

Харбин зажег сигарету и вышел из комнаты. Внизу, в вестибюле, он увидел на стене телефон-автомат и механически потянулся к карману за сложенным листом бумаги, на котором был записан адрес ее отеля и телефон. Он хотел позвонить ей, сказать, что он в городе и увидится с ней завтра. Было бы намного удобней позвонить. Это позволило бы ему подняться наверх и рухнуть в кровать. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким усталым. Телефон-автомат приглашал его к действию, но он знал, что звонка будет недостаточно. Он был убежден, что ему надо пойти к ней, быть с нею рядом.

На Теннесси-авеню он двинулся вдоль берега по тротуару. Небо все еще было черным, когда Харбин добрался до набережной, но далеко за пляжем и рваной линией белого прибоя он увидел, что над океаном поднимается слабый рассвет. Набережная, все еще мокрая, выглядела так, словно толпы полотеров работали над ней несколько недель. Каждый четвертый фонарь вдоль набережной тускло горел, и это было единственное освещение, не считая легкого намека на рассвет. Несмотря на все это, было жарко, неестественно жарко. Жара наваливалась с лугов и болот Нью-Джерси, расположенных к северу от морского берега. Фасады отелей вдоль набережной были тихи и недвижны. Они застыли в ожидании толпы, которая прибудет сюда летом.

Он думал о том, что случилось на шоссе. Это должно было случиться раньше или позже. Нечто в том же роде уже произошло давным-давно в Детройте, в ту ночь, когда Джеральд Глэдден намочил полы красной кровью, текущей из его головы. В ту ночь Харбин бежал от полиции, он пробирался к маленькой девочке, которая была дочерью Джеральда Глэддена. И сегодня ночью — тоже копы и тоже кровь. И он стремится к дочери Джеральда Глэддена, чтобы схватить ее на руки и унести раньше, чем с нею сможет приключиться что-нибудь плохое.

Все эти годы, самыми разными путями, надо было обязательно возвращаться к Глэдден, оставаться с Глэдден, уходить с Глэдден. Это было больше, чем привычка. Это было нечто вроде религии.

Но потом все рухнуло. Распалась связь между ним и Глэдден. Это произошло, когда он сидел в ресторане и наткнулся на опьяняющий взгляд женских глаз.

Но теперь он стремился восстановить те неосязаемые узы, что связывали его с Глэдден. Для этого он вновь прокручивал в памяти череду событий с того самого вечера, когда Джеральд Глэдден нашел его на дороге, больного и голодного.

Тогда в голове у Харбина не было ничего, кроме жадного желания поесть и жалкого смущения ребенка, умоляющего о помощи мир, который не хочет его слушать. Только Джеральд выслушал его. Только Джеральд подобрал его и накормил.

Это была краденая еда, потому что Джеральд заплатил за нее деньгами, вырученными за продажу краденого товара. Это была незаконная пища, но это была пища, и если бы он не наелся, то мог бы умереть.

Позже, после того как они вместе провернули свое первое дело, Джеральд объяснил ему кое-что. Джеральд любил объяснять, он говорил не только о тактике и науке воровского ремесла, но и о философии, которая за ним стояла. То была философия Джеральда.

Джеральд всегда утверждал, что воровство не какое-то особое, исключительное дело, что каждое животное, включая человека, является преступником и каждое движение в жизни — это часть обширного процесса, сотканного из преступлений.

Какой закон, спрашивал Джеральд, может контролировать потребность находить пищу и отправлять ее в желудок? Никакой закон, говорил Джеральд, не может изменить практику естественного отбора. Согласно Джеральду, основой жизни является не что иное, как это занятие: отобрать вещь и убраться с вещью. Рыбы крадут икру у других рыб. Птицы грабят гнезда других птиц. Среди горилл самый умный вор становится царем племени. Среди людей, говорил Джеральд, принцессы, короли и магнаты — это просто удачливые воры. Воры, утверждал Джеральд, все — воры, и чем больше у них власти, тем больше они способны себе нахапать.

Он слушал Джеральда, потому что больше не было никого, кого он мог бы слушать. Рядом с ним больше никого не было. Он должен был слушать и должен был верить. Джеральд был его единственным окружением. Он слушал, и он верил. Джеральд был единственным, кто существовал. Учение Джеральда было единственным учением.

Аргументы Джеральда были не просто убедительны, они были подкреплены фактами из истории. Мать Джеральда была наполовину индианкой, ее мать — чистокровной индианкой, чистокровной навахо. Ради Христа, вопил Джеральд, посмотри, как грабили индейцев и как потом эти грабители насадили свои законы, чтобы оправдать грабеж. Всегда, когда Джеральд начинал говорить о навахо, он мог говорить часами.

Джеральд говорил, что, несмотря на повсеместные грязь, обман и коррупцию, человек может жить в этом мире и гордиться собой. Для того чтобы гордиться собой, говорил Джеральд, истинное значение имеет только одна вещь: подлинное благородство. Если человек решает стать грабителем, и он становится грабителем, и совершает ограбление гладко и красиво, с осторожностью и артистизмом, и уходит с награбленным, тогда он, согласно Джеральду, честный человек. И опасность нужно встречать спокойно, с ледяными нервами, и, если в ограблении участвуют помощники, с ними следует обходиться честно, и в отношениях со скупщиками краденого следует соблюдать все договоренности.

Существуют различные категории грабителей, так же как есть различные категории банкиров, мясников, сапожников, терапевтов. Не существует такой вещи, как просто ограбление, говорил Джеральд, и всегда когда он говорил это, то ударял пальцем о стол или по ладони другой руки. Существуют взломщики-ученые и взломщики-сорвиголовы. И конечно, существуют беззаконные сукины дети, которые не остановятся, пока дело не кончится электрическим стулом или пулей. Но самое главное, что следует помнить, говорил Джеральд, надо быть хорошим взломщиком, работать чисто и аккуратно и гордиться собой. Черт побери, надо быть благородным взломщиком!

Это главная вещь, говорил Джеральд, быть честным и благородным, единственная вещь, о которой следует думать. И если у человека ее нет, то нет особого смысла продолжать жить дальше. Ведь тогда в жизни остаются лишь чувственные удовольствия, которые не длятся долго и всегда сопровождаются унылым знанием того, что вскоре этому придет конец.

Зимой на Джеральда нападала страсть к тушеным устрицам, и каждый раз когда он их ел, то жаловался, что вскоре тарелка будет пуста, а его желудок слишком полон, чтобы заказать еще тарелочку. Все эти вещи, вроде тушеных устриц, чистого нижнего белья и ароматных сигарет, были временными вещами, ограниченными вещами и не важными вещами. То, что имеет значение и ценится превыше всего само по себе, говорил Джеральд, это — являются ли вещи честными и благородными.

Джеральд всегда утверждал твердо и с вызовом, что сам он — честный человек и всегда оставался честным. Каждое обещание, которое когда-либо у него вырвалось, он сдержал, даже если ему до ужаса трудно было это сделать, даже если оно вызывало в нем настоящую ненависть. Однажды ночью он пообещал девушке, что женится на ней, и уже в следующую секунду знал, что жениться на ней будет большой ошибкой, ошибкой будет вообще жениться на ком бы то ни было. Но он пообещал. Он женился на ней и продолжал быть ее мужем до тех пор, пока она не умерла. Рассуждая об этом, он кричал и проклинал себя, но всегда заканчивал тем, что говорил о ней как о потрясающей женщине и о том, какого черта она взяла да умерла. И кроме того, говорил Джеральд, может быть, женитьба и не была такой уж большой ошибкой, в конце-то концов. Для того чтобы человек мог гордиться собой, необходимо иметь какого-то рода обязательства, посвятить себя кому-то. И вполне естественно и законно, что такая вот приверженность была направлена на женщину.

Оглядываясь назад, во времена, когда Джеральд говорил обо всем об этом, Харбин отчетливо слышал его, словно Джеральд говорил здесь и сейчас. Джеральд учил его, как открывать дверные замки, как анализировать комбинации сейфов и как пройти через сети сигнализаций. Но самым важным, чему научил его Джеральд, было понимание того, что нужно поступать честно.

Именно поэтому, увидев Джеральда мертвым на полу, он не раздумывая забрал к себе дочку Джеральда и все эти годы присматривал за ней. Потому что так было честно.

Впереди, по ходу его движения, громада пирса «Миллион долларов» уходила прямо в океан. Недалеко от пирса он увидел неосвещенные очертания отеля, где остановилась Глэдден.

Это был маленький отель, втиснувшийся между прибрежными магазинами, но в нем ощущалась какая-то независимость. Казалось, что он гордится тем, что выходит фасадом на пляж, в отличие от отелей, стоящих вдали от набережной.

Войдя, Харбин никого не увидел в вестибюле. Он нажал звонок на стойке портье, нажал его снова и продолжал нажимать с интервалами больше чем в минуту. Наконец портье вышел из соседней комнаты и явил ему усталое, зевающее немолодое лицо, редкие белые волосы, зачесанные на одну сторону, и пару усталых, опустившихся плеч.

Автоматически старик произнес:

— У нас нет комнат.

Потом он начал просыпаться, двигаясь к стойке администратора.

— Возможно, — добавил он, — у нас есть одна свободная.

— Мне не нужна комната. — Харбин на мгновение растерялся, а потом вспомнил имя, которым, как говорила Глэдден, она воспользуется. — Я ищу мисс Грин.

— Здесь нет никого с таким именем. — Старик двинулся в обратный путь, снова зевнув.

— Почему бы вам не позвать мисс Грин, а потом вы могли бы снова отправиться спать?

— Черта с два, — сказал старик. — Я отправляюсь спать прямо сейчас, и я не позову мисс Грин, потому что у нас нет никакой мисс Грин.

И старик уже дошел было до соседней комнаты, когда Харбин заступил ему путь и показал ему пачку однодолларовых купюр.

— Мне чрезвычайно важно повидать мисс Ирму Грин.

Старик посмотрел на деньги:

— Как вы ее назвали, повторите еще раз...

Харбин повторил имя и протянул ему бумажки.

— Полагаю, — сказал старик, — у нас, возможно, есть мисс Ирма Грин. — Он уже взял купюры и засовывал их в жилетный карман. — Но готов поклясться, что она выписалась пару дней назад.

— Давайте в этом убедимся.

Старик переменил курс и снова направился к стойке, потом остановился и обхватил рукою горло:

— Это маленькая, худенькая девушка? Блондинка?

Харбин кивнул.

Старик скроил на своем лице нечто означающее улыбку, но выглядело это так, словно он скривился от боли.

— Мисс Ирма Грин, — сказал он. — Да, очень приятная маленькая леди. Действительно очень приятная.

— Позвоните ей, ладно?

Старик зевнул снова. Он покачал головой и уставился на стенные часы над стойкой.

— Вы знаете, — сказал он, — это не самый лучший час для того, чтобы наносить визиты.

— Позвоните ей. — Харбин нашел глазами телефон. — Просто поднимите трубку и наберите ее номер.

— У нас существуют некоторые правила...

— Я знаю. У вас есть правило давать гостье знать, если к ней пришли с визитом.

Сунув руку в карман брюк, Харбин вытащил еще денег, выбрал пятидолларовую купюру и показал ее старику.

— Все, чего я от вас хочу, — сказал он, — это пустить меня к телефону — так, как будто я позвонил с улицы.

Старик мгновение обдумывал просьбу:

— Полагаю, что в этом особого вреда не будет.

Харбин отдал ему деньги и легонько нахмурился, ожидая, пока сработает коммутатор. Старик кивнул в сторону телефона, Харбин взял трубку и услышал голос Глэдден.

— Я в паре кварталов от тебя, — сказал он. — Буду через пять минут. Какой у тебя номер комнаты?

— Триста два. Что случилось? Что-то не так?

— Мы поговорим об этом, когда я тебя увижу. — Он повесил трубку и повернулся к старику. — Я только хочу посмотреть, кто с ней. Даю слово, что неприятностей у вас не будет. Я даже не стану говорить с ним. Я только посмотрю, кто это. — Он внимательно смотрел, какое действие произвели его слова на старика, и добавил: — Он даже не увидит меня. Я буду в боковой комнате и оставлю дверь открытой. Он даже не будет знать, что я поблизости.

Старик смешался и выглядел встревоженным.

— Ну хорошо, — сказал он. — Но мы не можем себе позволить никакого насилия. Ревнивые мужья приезжают сюда за своими женами и обнаруживают их с дружками, и вот, пожалуйста, мы имеем драку. Может быть, вы увидите его и выйдете из себя.

Харбин улыбнулся:

— Я не ревнивый муж. Я просто друг, который следит, чтобы у нее все было хорошо.

Он прошел в боковую комнату. Там было темно, и он приоткрыл дверь достаточно широко, чтобы хорошо видеть вестибюль. Он стоял наполовину за дверью и оттуда мог видеть, как старик нервно суетится у стойки.

Прошла минута, потом еще одна. Харбин сунул в рот сигарету и принялся ее жевать. Он следил за движениями большой стрелки на стенных часах над стойкой. До его слуха донесся шум опускающегося лифта, и он увидел лицо старика, повернувшееся к нему, его старые глаза были полны тревоги, а брови слегка сдвинулись.

Он услышал, как лифт остановился, а затем услышал шаги и тогда уже увидел двубортный габардиновый пиджак и густую копну белокурых волос, смазливые черты и аквамариновые глаза юного копа, проследовавшего к выходу и исчезнувшего за дверями отеля.

 

Глава 12

Он ждал там, в боковой комнатке, не будучи в силах как-то повлиять на ситуацию. Очнувшись после кратковременного потрясения, он понял, что думать об увиденном сейчас не стоит — ничего хорошего это не даст. Он совершенно не воспринимал слова старика. А тот между тем говорил Харбину, что теперь он может выйти, потому что мужчина покинул отель, и теперь можно выходить, и все в порядке.

Когда он выбрался из боковой комнатки в вестибюль, то наконец услышал, как старик спрашивает его:

— Это был кто-то, кого вы знаете?

Харбин покачал головой.

— Тогда, я полагаю, все в порядке, — заключил старик.

— Точно. — Харбин улыбнулся и шагнул к лифту.

— Подождите минуточку! — Старик прошмыгнул вперед и оказался между лифтом и Харбином.

— Я ведь обещал, что никаких проблем не будет, — сказал Харбин. — Кроме того, она меня ждет.

Старик попытался возразить, но не нашелся что ответить, развел руки, показывая жестом, что он сдается, и отошел от лифта. Харбин вошел в лифт и поднес к сигарете во рту зажженную спичку. Он закрыл дверь лифта и нажал на кнопку нужного этажа.

Когда он вошел в комнату Глэдден, когда увидел, как она делает шаг назад, пропуская его, первое, на что он обратил внимание, — это белизна ее лица. Оно было белее бумаги, а желтые глаза девушки потускнели и выглядели странно усталыми.

Он не улыбнулся ей. Он знал, что должен был начать с улыбки, но улыбнуться сейчас было так же трудно, как ходить по воде.

— Собирайся, — сказал он. — Быстро.

Она не двинулась с места.

— Объясни.

— У нас неприятности. — Он знал, что ему не удастся ходить вокруг да около. Не глядя на нее, он произнес: — Доомер мертв. — И рассказал ей о том, что произошло на дороге. Он приказал ей поторопиться и начать собирать вещи.

Но она не двинулась. Она стояла, глядя куда-то позади него, глядя на дверь. Он начал вытаскивать ее одежду из темного мрачного шкафа и бросать на кровать. Затем он выдвинул ящики туалетного столика и быстро заполнил ее чемодан.

Он слышал, как она сказала:

— Я не могу уйти с тобой.

Это заявление заставило его оторваться от чемодана.

— В чем проблема?

— Я кое-кого встретила.

— О! — Он снова обратился к чемодану, но перестал укладывать в него вещи.

Она стояла к нему спиной, и ему очень хотелось увидеть выражение ее глаз. Он шагнул к ней, потом решил остаться там, где стоял, и позволить ей высказаться.

Долгая томительная пауза закончилась, и она произнесла:

— Я хочу выйти из дела, Нэт. С этого момента я хочу выйти из дела. Я всегда хотела уйти, только ты меня удерживал.

— С чего ты взяла? — спросил он. — Я никогда не требовал, чтобы ты оставалась против своей воли.

— Это было мое желание, — сказала она. — Я оставалась из-за тебя. — Теперь она повернула к нему лицо. — Я хотела быть рядом с тобой. Я хотела тебя и хотела, чтобы ты меня хотел. Но ты не хотел меня, ты никогда меня не хотел и никогда не собирался. Я только теряла время. Все эти ночи, когда я сжимала зубами подушку, мне так тебя хотелось, что я была готова разрушить стену и ворваться в твою комнату. Ты знал это, Нэт. Не говори мне, что ты этого не знал.

Он завел руки за спину и хрустнул суставами пальцев.

Глэдден сказала:

— Хорошо, я никогда не была особо умной. Но мне и не нужно было много думать. Я просто прошла вместе с вами через все, что мы должны были пройти. Я выросла. Ты не замечал, что это происходит, но это происходило все время. Я выросла, превратилась из маленькой девочки в женщину, и я хотела быть твоей женщиной. Но что, черт побери, я могла сделать? Выше головы не прыгнешь.

— Может быть, тебе стоит попытаться. — Он присел на край кровати. — Сейчас как раз подходящее время для этого.

Она двинулась к нему, дотронулась до него, а потом отдернула руку:

— Ты всегда был так добр ко мне, ты заботился обо мне, ты делал для меня все — кроме того, на что я надеялась. Это не твоя вина. Но и не моя.

Он тускло улыбнулся ей:

— Так уж получилось.

Она ощутила странные нотки в его голосе.

— Надеюсь, ты не затаишь на меня обиду, — тихо произнесла Глэдден.

Он посмотрел на нее снизу вверх:

— Как его зовут?

— Финли. Чарльз Финли.

— Что он делает? Расскажи мне о нем.

— Он продает автомобили. Торгует подержанными машинами в Филадельфии. Я встретила его на второй день после того, как приехала сюда. На набережной. Мы разговорились, и все случилось так быстро. Я полагаю, что созрела для этого, была к этому готова. Он взял меня, когда я вернулась в Филадельфию и они мне сказали, что ты вышел из дела, и тогда я вернулась сюда и позвонила ему.

— Ты вправду в него втрескалась?

— В нем бездна обаяния.

— Я спрашиваю не об этом.

— Ну хорошо, — сказала она. — Я думаю, я в него втрескалась.

Харбин встал:

— Когда ты последний раз видела его?

— Он был здесь сегодня ночью. Он был здесь, когда ты позвонил. Когда ты сказал, что вот-вот придешь, я попросила его уйти. Я увижу его за обедом. — Она перевела дыхание. — Не проси меня отменить обед. Я действительно хочу его видеть, я хочу видеть его все время. Я не хочу, чтобы он ушел. — Она схватила Харбина за руки. — Я не хочу его потерять, и ты не заставишь меня сделать это.

— Не бесись, — осторожно сказал он.

— Он для меня — все, — сказала она, — и, если я скажу тебе, что мне это неприятно, я просто неуклюже солгу. Я хочу немножко пожить для себя самой, и у тебя нет права запретить мне это.

— Не порви мне рукава. — Он нахмурился.

Она дышала тяжело. Ее ногти прорвали ткань его куртки. Он повернул ладони и ухватил ее запястья, отодвигая девушку от себя. Она пошатнулась, ударилась о стену и осталась распластанной у стены, глядя на него и глубоко, со всхлипываниями переводя дыхание.

Харбин медленно покачал головой. Он смотрел в пол.

— Мне очень жаль. Черт побери, как жаль. Как жаль, черт побери.

— Но не мне.

Он посмотрел на нее:

— Тебе в особенности. — Она открыла было рот, но он знаком приказал ей молчать и сказал: — Послушай, Глэдден, просто послушай меня и попытайся принять это спокойно. Тебя обвели вокруг пальца. Этот парень — не то, что ты думаешь.

— Перестань!

— Говорю тебе, этот парень вышел на охоту.

— Не надо. Пожалуйста, не надо.

— Этот человек, Финли, он — коп...

— Нэт, Нэт. — Она прервала его мольбой. — Я говорила тебе, что я больше не маленькая девочка. Я выросла, я знаю алфавит. Перестань делать из меня дурочку, ладно?

Неожиданно он почувствовал глубокую усталость и распластался на кровати, его руки упали на покрывало.

— Если ты попытаешься выслушать, — сказал он, закрыв глаза, — я попытаюсь тебе объяснить. Этот Финли — один из тех копов, с которыми я говорил в ту ночь, когда мы пошли на дело. Несколько минут назад я сидел в боковой комнатке, выходящей в вестибюль, когда он вышел из лифта и удалился.

Я его узнал.

— Зачем ты это сделал? — закричала она. — Что ты затеваешь?

— Я ничего не затевал. Финли об этом позаботился. — Что-то вроде вздоха сорвалось с его губ. — То, что он коп, ничего не значит. И с его точки зрения, ты тоже ничего не значишь. Он не хочет тебя. Ему нужны изумруды.

Он заметил, как она посмотрела на него таким взглядом, какого у нее никогда раньше не было. Он услышал, как она спрашивает:

— Зачем ты мне лжешь?

— Разве я когда-нибудь лгал тебе?

— Нет, — согласилась она. — Тогда почему ты лжешь мне сейчас?

— Я не лгу. Если ты хочешь знать все, я расскажу тебе все.

Она медленно кивнула, и он принялся рассказывать. Начать было легко, но, когда он дошел до предложения Деллы, ему стало трудно говорить.

Она стояла и смотрела, как он боролся с собой. Наконец он, собравшись с силами, рассказал все начистоту.

— Я вижу, как Финли все спланировал, — говорил Харбин. — Как он старался убедиться, что все пройдет без сучка без задоринки. В тот день, когда я отвез тебя к поезду, он следовал за нами. Я просто вижу, как он следует за нами. Он уже обнаружил Берлогу, и Делла за ней следила. И тогда там, на станции, когда ты села в поезд, он тоже сел в поезд. Когда ты прибыла в Атлантик-Сити, он шел за тобой, смотрел, как ты выбрала этот отель, а затем принялся обрабатывать тебя здесь, в Атлантик-Сити, в то время как Делла обрабатывала меня там.

Она подошла к кровати и уселась на краешек. Ее дыхание стало несколько легче. Она сказала почти безразлично:

— Некоторые люди всегда действуют окольными путями.

— Финли не действует окольным путем. Он следит за изумрудами ценою в сотню тысяч долларов. Вот и все. Но в этом вся соль. Он работает медленно, но надежно. Он будет шагать со ступеньки на ступеньку — сначала установит контакт и будет следить за тобой, тогда как Делла будет следить за мной. Они будут ждать неделю, или две, или три, или пару месяцев. А если потребуется полгода или даже больше, что ж, сто тысяч долларов стоят всех этих усилий и всего этого ожидания.

Она уставилась на спинку кровати над головой Харбина.

— Изумруды, — сказала она. — Осколки зеленого стекла.

Харбин немного приподнялся с кровати.

— Забудь об изумрудах, — сказал он. — Более важная вещь — трое убитых полицейских. Это для нас что-то новенькое. — Он уселся окончательно, опустив ноги с кровати. — Именно поэтому ты должна пойти со мной. Остаться со мной. Ты запутана в это дело, Глэдден. Хотел бы я, чтобы это было не так, но факт остается фактом. Ты, и Бэйлок, и я сам. Мы, все трое, оказались в ситуации, когда следует бежать. Нам нужно бежать отсюда.

— Все так плохо?

— Я сам точно не знаю, насколько все плохо. Я знаю только, что мы не можем оставаться здесь — нас, того и гляди, обнаружат. Надо уходить прямо сейчас.

Глэдден немного помолчала. А потом сказала:

— Я полагала, что порвала со всем этим. У меня было чудесное чувство, словно я избавилась от ужасной головной боли, от которой страдала всю свою жизнь. Ты вернулся. И у меня опять та же головная боль.

Она встала, обошла вокруг кровати, направилась к двери и уставилась на нее, словно это была железная стена. Потом повернулась и подошла к нему:

— Ты снова впутал меня в это дело.

— Не я — обстоятельства.

— Не обстоятельства. — В ее глазах и в ее голосе слышался недостаток уверенности. — Нет, не обстоятельства. Ты. Ты, Нэт. Ты удерживаешь меня сейчас, как всегда удерживал. Я говорила тебе, что не хочу иметь с этим ничего общего. — Ее тело задрожало. — Я не хочу, не хочу, я никогда этого не хотела, я не хочу иметь к этому отношения. — Она подошла к нему близко-близко. — Не хочу иметь к этому отношения. — Помолчав, она добавила: — Есть только одна причина, по которой ты снова вешаешь меня себе на шею, — так для тебя безопаснее.

Он лишился дара речи. На него навалилась тяжесть всех этих лет, и в них, как оказалось, не было ничего, кроме ужасной шутки, которую он сыграл сам с собой.

И он теперь понял, что это еще не все, и замер в ожидании дальнейших действий Глэдден, словно человек, привязанный к рельсам, ожидает удара. Он посмотрел на нее и увидел, как побледнело ее лицо, а в желтых глазах появился странный блеск.

И это наконец случилось.

— Ты ублюдок, — сказала она. — Ты заставил меня думать, что ты заботишься обо мне. А ты заботишься только о себе. Ты — грязный лживый ублюдок, я ненавижу тебя...

Он попытался отвернуться, но ее руки оказались быстрее, она вытянула пальцы, и он почувствовал, как они царапают его лицо, ощутил леденящую боль. Он видел, как она отступила на шаг назад, ее лицо исказилось, и показались ее зубы.

— Это твой шанс, — сказала она. — Сделай то, что тебе все время хотелось сделать. Избавься от меня раз и навсегда. Убедись, что я никогда и никому ничего не скажу, и ты навеки будешь в безопасности. — Она показала на свое горло. — Посмотри, какая тонкая шея, как легко это будет сделать. Почти совсем не займет времени.

Харбину показалось, что дверь приоткрылась ему навстречу. Когда он распахнул ее, Глэдден осталась за спиной. Он ждал, сам не зная, чего ждет. В комнате стояла такая тишина, словно в ней никого не было. Он открыл дверь пошире, вышел, медленно закрыл дверь, словно Глэдден спала и он боялся ее разбудить. И пошел через холл к лифту.

 

Глава 13

Бэйлок выглядел как мертвец, если не считать дыхания, болезненного, тяжелого, скрежещущего дыхания. Грудь его опускалась и поднималась, словно его душили спазмы. В комнату проникало очень мало свежего воздуха, и Харбин подумал, что следовало бы открыть окно пошире, но у него не было ни желания, ни сил сделать это.

Он улегся на провисающую кровать рядом с Бэйлоком и перед тем, как закрыть глаза, сказал себе, что должен хотя бы снять ботинки. Но он тут же провалился в сон, успев только подумать, что забыл повернуть выключатель и свет в комнате остался гореть.

Примерно через одиннадцать часов Бэйлок разбудил его. Харбин спросил, сколько времени, и Бэйлок сказал, что пятнадцать минут четвертого. Харбин протер глаза и увидел тонкий лучик солнца, который пробился в окно, обогнув стену соседнего здания.

— Я знал, что ее там не будет, — сказал Бэйлок.

— Она была там.

— Почему ты не привел ее сюда?

— Она не захотела.

— Что такое?

Харбин вылез из постели и направился к потрескавшейся раковине. Набрал в рот холодной воды, прополоскал его, набрал в рот еще немного, выплюнул и плеснул воды в лицо, а затем повернулся и посмотрел на Бэйлока.

— Тебе это должно понравиться, — сказал он. — Все произошло так, как ты хотел.

— Может быть, будет лучше, если ты расскажешь мне больше. — Бэйлок занял его место у раковины. — Ты напустил слишком много туману.

Харбин пристально посмотрел на Бэйлока, склонившегося над раковиной:

— Ты хотел, чтобы она вышла из дела. Теперь она вышла.

Бэйлок зевнул:

— Почему?

— Потому что она этого хотела.

— Ты рассказал ей, что случилось?

— Я рассказал ей все.

— Ты рассказал ей все, — заключил Бэйлок, — и она захотела выйти из дела. Очень хорошо. Просто замечательно. Она обнаружила, что мы попали в серьезную передрягу и что нас ищут, и она выходит из дела с интересным заявлением, что она не хочет больше быть с нами.

Харбин зажег сигарету:

— Я бы выпил немного кофе.

— Вот так, — гнул свое Бэйлок. — Она просто не имеет к этому отношения.

— Давай выпьем кофе.

Бэйлок не двинулся с места:

— Я слишком занят, чтобы пить кофе. Я слишком обеспокоен.

— Ты еще не знаешь, что такое настоящее беспокойство. — Харбин выдавил из себя улыбку. — Вот тебе настоящее беспокойство: наш друг вошел с ней в контакт.

— Наш друг? — Бэйлок не понимал, о чем речь.

— Коп.

Бэйлок стоял поодаль как вкопанный, не в состоянии заставить себя подойти поближе.

— Его зовут Финли, — продолжал Харбин. — Чарли Финли. Он выследил ее, и похоже, что он и был тем солнцем и соленым воздухом, о которых ты говорил.

Бэйлок рванулся сначала к двери, затем, переменив свое намерение, бросился к чемоданам, опять передумал и принялся бегать туда-сюда по тесной комнате, пока не вернулся на то место, откуда начал свои метания. Он заныл:

— Я говорил тебе, я говорил тебе, не говори, что я тебе не говорил.

— Хорошо, — сказал Харбин. — Ты мне говорил. Ты был прав, а я — нет. Разве это проясняет дело, или ты хочешь, чтобы я начал в отчаянии заламывать руки?

— Нас обложили со всех сторон. Теперь мы и дернуться не сможем.

— Почему? Финли не знает, где мы.

— Ты в этом уверен? Посмотри, как он легко нас выслеживает. Он — настоящий артист. Это особый дар. Такой есть у одного из миллиона. Словно он читает наши мысли, словно он практикуется в черной магии. И не смейся, я говорю тебе, не смейся! — Он дождался, пока Харбин перестанет хохотать, и продолжил: — Насколько я понимаю, он может схватить нас прямо сейчас.

— Я не говорю, что это невозможно.

— Что же нам делать? — спросил Бэйлок.

Харбин пожал плечами. Он посмотрел на дверь. Затем посмотрел в окно. Бэйлок следил за его взглядом. Потом они посмотрели друг на друга.

— Единственный способ расставить все по местам, — сказал Харбин, — это обнаружить себя. — Задумавшись, он слегка зевнул. — Вчера ночью Финли мог проследить за мной до отеля. Я в этом сомневаюсь, и я не знаю, сделал ли он это. — Он потер рукой подбородок. — Но что я знаю совершенно точно — мне нужно немного кофе. Я выйду на улицу, посмотрю что и как. Ты будешь ждать здесь.

— Как долго?

— Полчаса.

— А вдруг тебя не будет дольше?

— Не думаю.

— Но ведь такое может произойти?

— В этом случае тебе следует смываться, и очень быстро.

— С изумрудами?

— Послушай, — сказал Харбин. — Если бы ты вышел на улицу, а я бы ждал здесь, и ты бы сказал, что вернешься через полчаса, и не вернулся бы за это время, я бы вылез в окно и не стал бы брать с собой изумруды. А когда бы оказался на улице, я припустил бы без оглядки.

Бэйлок очень медленно покачал головой:

— Я не оставлю здесь изумруды. Ты знаешь, что я их здесь не оставлю.

Харбин пожал плечами.

— Если ты не вернешься через полчаса, — сказал Бэйлок, — я двинусь к своей сестре в Канзас-Сити. Ты знаешь адрес, и ты знаешь, что, если я сказал, что отправлюсь туда, значит, я отправлюсь туда. И если тебе удастся туда попасть, ты найдешь меня там вместе с изумрудами. — Он сжал губы. — Разве что меня схватят до того, как я туда доберусь. Или я буду уже мертв.

— Принести тебе немного кофе? — спросил Харбин. — Чего-нибудь поесть?

— Просто вернись обратно.

Харбин направился к двери. Бэйлок неожиданно взметнулся с места, подлетел к двери и в упор взглянул на Харбина измученными глазами.

Бэйлок сказал:

— Я хочу прояснить насчет Глэдден. Что мы с ней сделаем?

— Ничего.

— А если она настучит?

— Зачем ей это?

— Она вышла из дела, она сама это сказала. Если люди выходят из дела, они часто оказываются в положении, когда могут настучать. Я беспокоюсь, говорю тебе, и я думаю, что нам нужно что-то сделать с Глэдден.

— Я тебя прошу, — сказал Харбин, — не упоминай при мне этого имени.

Из его горла вырвалось нечто вроде рыдания, и он быстро повернул голову, чтобы скрыть от Бэйлока лицо. Потом бросил на напарника быстрый взгляд и увидел, что Бэйлок смотрит на него с жалостью.

Он толкнул перед собой дверь и с треском ее захлопнул. Он быстро двинулся через мрачный холл, спустился по лестнице и сказал себе, что не следует суетиться. Он вышел на улицу и стал искать местечко, где можно выпить кофе.

Он чувствовал, как его обволакивает полуденный зной. Он чувствовал, как лицо его становится липким от пота и понемногу начинает зудеть. На улице, которая тянулась вдоль Теннесси-авеню, он заметил полосатый столбик парикмахерской и решил побриться.

Бритье подействовало на него удивительным образом, и он ощутил себя намного лучше, когда выходил из парикмахерской на Теннесси-авеню, а потом перебрался на Атлантик-авеню. Но липкий зной Атлантик-Сити стал вновь обволакивать его, и оживляющий эффект бритья сохранялся недолго. Следовало побыстрее найти ресторан.

На улице было очень мало народу. Он видел, как несколько жителей города переходили Атлантик-авеню, двигаясь по направлению к пляжу. Они выглядели угрюмыми, обеспокоенными тем, что их город позволил заполнить себя такому противному зною, и злыми на то, что их океан не мог ничего с этим поделать.

Для отпускников погода была нормальной, потому что все бывает нормально для тех, кто приехал отдохнуть, но коренные жители города не заслуживали такой погоды, и для них она стала испытанием.

Он взглянул на часы. Восемь минут. Его не было всего восемь минут, а значит, двадцать две минуты оставалось в запасе. Ресторан показался на другой стороне улицы. Он пересек дорогу и вошел в помещение, уселся за неряшливой стойкой и сказал барменше, что хочет кофе. Барменша высказалась в том духе, что сегодня жарко для кофе и не хочет ли он, чтобы в кофе положили лед. Он сказал, что не хочет кофе со льдом. Барменша сказала, что кофе со льдом очень хорош. Харбин сказал, что никогда не пробовал кофе со льдом и будет весьма признателен, если они на этом завершат дискуссию. Барменша сказала, что этот мир таков, какой он есть, потому, что со многими людьми довольно трудно иметь дело.

Она принесла ему чашку черного кофе и стояла рядом и смотрела, как он к нему приступает. Это была невысокая девушка, похожая на итальянку, и выглядела она устало, из-под коротких рукавов ее платьица виднелись полные руки, блестевшие от пота.

Харбин поднял глаза от кофе и смотрел на нее, пока она пялилась на него. Он ей улыбнулся. Она отвела взгляд и стала смотреть в открытую дверь ресторана на желтую, дымящуюся улицу. Она окинула его долгим взглядом, затем сложила руки и оперлась спиной на стену по другую сторону стойки.

Харбин посмотрел на часы и заказал еще одну чашку кофе. Она принесла ее. Он зажег сигарету и принялся прихлебывать кофе, глядя, как барменша стоит, посматривая на улицу. Солнечный свет пробился через двери ресторана и осветил ее желтым светом, так что казалось, что барменша стоит в центре шара, наполненного ярко-желтым сиропом. Она высунула язык и облизала губы, так что они стали влажными. Затем на желтом фоне появилось темное пятно, так что барменша оказалась в тени, а тень означала, что кто-то входит в ресторан.

Итальянская девушка двинулась, чтобы приветствовать посетителя, а Харбин наклонил голову над чашкой, набирая в рот кофе, но тут почувствовал, что чашка задрожала у него в руках, когда до него донесся запах духов. Он знал, что это запах духов Деллы.

 

Глава 14

Делла уселась за стойку рядом с ним. Она была одета в блузку цвета слоновой кости и юбку. Ее каштановые волосы блестели, лицо выглядело спокойным и холодным. Она приказала барменше приготовить ей оранжад.

Глянув в сторону улицы, Харбин увидел зеленый «понтиак» на другой стороне Атлантик-авеню. Его пальцы стали выстукивать тихую дробь на поверхности стойки.

— Ты теперь всегда будешь со мною рядом?

— Только когда это необходимо.

Он посмотрел на нее:

— В чем же необходимость?

— Быть здесь, — сказала она. — С тобой.

— Я полагал, что с этим покончено.

— Ты знаешь, что это не умерло.

Он выдавил легкий вздох:

— Расскажи мне все. Теперь твоя очередь.

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня, — начала Делла. — Я хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно и попытался поверить тому, что я скажу. Возможно, ты об этом уже знаешь, но если не знаешь, то услышишь сейчас. Если ты откажешься мне поверить, я ничего не смогу поделать. Есть такие вещи, которые мне просто не под силу. Я не могу превратить ночь в день. Я не могу остановить дождь, если ему вздумается полить. — Она всем телом повернулась к нему. — Тот вечер, когда мы встретились с тобой в ресторане, не был случайным, — продолжала Делла. — Это было запланировано. Это был серьезный план: мы хотели через тебя заполучить изумруды. Конечно, ты помнишь, что случилось в ту ночь, когда произошло ограбление. Ты помнишь, как болтал с двумя полицейскими около дома? Ты ясно это помнишь?

Он кивнул. Вытащил зубочистку из стеклянного контейнера, разломал ее на две части и принялся играть с обломками.

— Один из них довольно молодой парень. Немногим за двадцать. Я хочу рассказать тебе о нем. Когда он работает в полиции, его зовут Чарли Хэкет. Когда он работает на себя, его фамилия Финли. — Она приподняла стакан с оранжадом, глядя на него так, словно ей понравился его цвет, затем поставила стакан на место. — Этот человек, Чарли, вышел на след изумрудов. Он мастер шантажа и обычно довольствовался частью добычи. Я знаю это, потому что знаю, как он действует. Я работала с ним больше года. Сейчас он приметил большую добычу и захотел получить все.

Харбин отвел взгляд от зубочистки и посмотрел на Деллу. Он видел только Деллу и ничего, кроме Деллы. Никакой угрозы. Никакой вражды. Только Делла.

— Чарли Хэкет, — сказала она, — парень с головой, и когда я впервые с ним встретилась, то сразу же это поняла. И конечно, я видела, какие взгляды он на меня бросал. Кроме обаяния, в нем было что-то еще. Я думала, что в нем было что-то еще, и, даже когда обнаружила, что этого в нем нет, я все равно старалась верить, что это есть. Когда он попросил меня работать с ним, я соглашалась только потому, что могла в таком случае находиться с ним рядом. Кроме того, мне нужны были деньги. Однажды ночью я переменила решение. Это была ночь, которую я провела с тобой.

Харбин вытащил из контейнера еще одну зубочистку и разломил ее пополам. Он аккуратно сложил обломки, один конец к другому, а потом ребром ладони разбил их. Затем смахнул кусочки дерева со стойки.

— Почему ты ждала до сих пор? Почему не рассказала мне все это раньше?

— Я боялась, — сказала она. — Я хотела, чтобы не было никаких изумрудов, никакого Чарли, никаких сделок и дел, только я и ты. Я пыталась найти выход, найти способ ускользнуть от Чарли, спрятать концы в воду так, чтобы были только я и ты. Но чтобы сделать так, мне требовалось время. Я хотела рассказать тебе, я до смерти хотела рассказать тебе. Но я ужасно боялась тебя потерять.

— А Хэкета не боялась?

— Нет. — Она слегка пожала плечами. — Я знаю, как обращаться с Хэкетом. Я знаю о нем много — не только про историю с изумрудами. Я знаю, что он болен мной и хочет меня больше, чем хочет жить. И если бы он узнал о моем чувстве к тебе, он бы, наверное, убил меня. Или нас обоих. Но я никогда по-настоящему этого не боялась. Я только боялась потерять тебя. Той ночью в лесу, когда ты ушел, я хотела убить себя. — Она взяла стакан с оранжадом и отпила немного. — Я много думала обо всем об этом. Я знаю, что ложь имеет цену лишь в том случае, если ты получаешь то, чего хочешь. И я сказала себе, что, если я не получу тебя, нет смысла продолжать лгать. Всю ночь я думала и рано утром продолжала думать об этом. Думала об этом, когда позвонил Хэкет по межгороду отсюда, и он сказал мне, что ты здесь. Он хотел знать, почему и что у меня случилось. Я сказала ему, что не знаю, я сказала, что ты ушел от меня, не объяснив причины. Хэкет сказал, чтобы я об этом не беспокоилась. Он сказал, что так даже лучше... — Она слегка нахмурилась. — Я думала, что ты как-то отреагируешь, когда я скажу, что Хэкет здесь, в городе.

Он улыбнулся ей:

— Большую часть того, что ты мне рассказала, я уже знаю. Я знаю, что он явился сюда, чтобы обработать Глэдден.

Она выпрямилась и уставилась на него:

— Как ты узнал? Что навело тебя на след?

— Ты. Когда мы будем старыми и седыми, я как-нибудь расскажу тебе об этом. А может быть, и раньше. — Он снова играл с зубочистками. — Что еще сказал тебе Хэкет по телефону?

— Он заливался соловьем, рассказывая мне, какой он умный, о том, как ты пришел в отель к Глэдден, как он ждал за дверью или где-то там еще до тех пор, пока ты не вышел на набережную, и как он последовал за тобой до той дыры на Теннесси-авеню.

Харбин посмотрел на Деллу, потом на зубочистки, затем снова на Деллу.

— Я сказала ему, что еду в Атлантик-Сити, — продолжала Делла. — Он сказал «нет», он сказал, что сам справится. Я сказала, что он чересчур опрометчив, и что я приеду, и что это не обсуждается. Он сказал, что будет сидеть в автомобиле, припаркованном на Теннесси-авеню, и будет следить за отелем. Я встретила его там и сказала, что берусь за дело. Я сказала, что он выглядит усталым и что ему стоит вернуться в свою комнату и поспать. Мы немного поспорили, но в конце концов он сдался. Я поставила свою машину на Теннесси-авеню, подождала там, а потом увидела, как ты выходишь. Я хотела позвать тебя, но ты вошел в парикмахерскую, и я поняла, что там мы поговорить не сможем. Тогда я стала ждать. Когда ты вышел, я пошла за тобой. И вот я здесь, с тобой, и я хочу остаться с тобой, уехать с тобой...

— Куда?

— В наше местечко.

Харбин опустил голову, затем поднял ее — очень медленно, затем опустил снова. Он кивнул. А потом неожиданно задрожал, словно пытаясь выйти из транса. Он почувствовал металлический привкус во рту, задрожал снова, заглянул куда-то очень глубоко в себя и сказал:

— Это нужно обдумать.

— Давай обдумаем.

— Здесь Хэкет.

— Мы избавимся от него.

Харбин опустил локти на стойку:

— Полагаю, нет другого способа справиться со всем этим.

— Никакого другого пути, — сказала она. — Это должно быть сделано. — Она отпила еще немного оранжада.

Он посмотрел на нее. Он ничего не сказал.

— Ты думаешь о Глэдден, — сказала она.

Он отвел глаза. И ничего не сказал.

— Сделай для меня одну вещь. Перестань думать о Глэдден.

Это было трудно, но он хотел выполнить просьбу Деллы. Он работал с самим собой, словно подпирал плечом тяжелую стену. Он чувствовал чудовищное сопротивление, но вдруг, странно и неожиданно, все это растворилось и ушло. Но осталось еще кое-что, и он сказал:

— Есть кое-что еще.

— Хорошо, мы разберемся и с этим. Что такое?

— Может быть, ты уже видела сегодняшние газеты. Может быть, нет. — Он позволил вырваться вздоху. — Прошлой ночью у нас были серьезные неприятности на Блэк-Хорз-Пайк.

Он рассказал ей о трех полицейских, которые умерли от пуль на шоссе, и о том, как умер Доомер, и о том, что приключилось с Бэйлоком, о страхе и тревоге, о том, какой Бэйлок нервный. Он сказал:

— Я не могу просто так бросить Бэйлока.

— А что ты можешь для него сделать?

— Ему нужна страховка. Ему нужны инструкции. Я не могу бросить его на произвол судьбы. Я должен вернуться к себе в комнату и поговорить с ним.

— Он начнет с тобой спорить.

— Я знаю, что ему ответить.

— Он выйдет из себя. Может быть, ты нарвешься на неприятности.

— Не будет никаких неприятностей.

— Он подумает, что ты пытаешься обвести его вокруг пальца.

— У него не будет оснований так думать, — сказал Харбин. — Я позволю ему забрать себе все изумруды. И после этого попрощаюсь с ним. Потом я вернусь сюда. К тебе. Мы сядем в твою машину и отправимся в дорогу. Мы приедем в то местечко на холме, и мы будем там вместе. Теперь я точно знаю, что только так и должно быть. Ничто не сможет встать между мной и тобой. Ничто. Между мной и тобой есть нечто такое, от чего ни одному из нас не убежать. Когда я бросил тебя в лесу той ночью, ты была с кем-то еще, и я был с кем-то еще. Но с той ночи прошло много времени.

Он бросил серебряную монетку на стойку и поднялся. Он улыбнулся ей и увидел, как она улыбается в ответ, и ему не хотелось уходить, несмотря на то что в уме он твердо решил сейчас же вернуться. Затем Делла кивнула на дверь, ее глаза сказали ему: иди и возвращайся.

Он покинул ресторан, пересек Атлантик-авеню и быстро двинулся в сторону Теннесси-авеню. Он вышел на Теннесси-авеню и зашагал все быстрее. Входя в отель, он чувствовал себя легко и уверенно.

В отеле было жарко, и темно, и тесно, и душно от запаха людей, которые жили в этих комнатах. Харбин подошел к двери своего номера и открыл ее.

Первое, что он увидел, — два широко открытых чемодана с вываленным наружу содержимым. Третий чемодан, тот, в котором находились изумруды, был закрыт.

Второе, что он заметил, — Бэйлок. Он лежал на полу, подогнув колени. Глаза Бэйлока были широко открыты, они почти вылезали из орбит, и зрачки Бэйлока как будто смотрели на его лоб. Кровь из раскроенного черепа струилась широким потоком, который становился еще шире, достигая плеча, а потом превращался в блестящую красную ленту, протянувшуюся к локтю.

Бэйлок был еще жив, и, пока Харбин стоял и смотрел на него, он пытался открыть рот, чтобы что-то сказать. Это было все, что мог сделать Бэйлок. Едва приоткрыв рот, он уронил голову на пол и умер.

 

Глава 15

Харбин позволил своей голове медленно повернуться и посмотреть на нераскрытый чемодан. Чемодан сказал ему все, что Харбин хотел знать. Ему нужно было принять какое-то решение, но он понимал, что оно все равно запоздает. Добежать до двери не было времени, а выпрыгивать в окно — просто глупо. Чуть-чуть приоткрытая дверь кладовки теперь растворилась вовсю, и оттуда вышел Чарли Хэкет с револьвером в руках. Рукоятка оружия, которой Хэкет раскроил Бэйлоку голову, была красной от крови.

— Ради Христа, — сказал Харбин, — не пускай в ход эту вещицу, не теряй головы. Что бы ты ни делал, не теряй головы.

— Заткнись! На кровать, лицом вниз.

Харбин лег на кровать и уткнулся в подушку. Он полагал, что сейчас примет удар, как принял его Бэйлок. Его губы двигались, касаясь подушки.

— Это тебе ничего не даст.

— Кончай базарить, — сказал Хэкет, — разве что тебе есть что продать.

Харбин заставил себя сосредоточиться на закрытом чемодане, на чемодане, который Хэкет уже собирался было открыть, когда в коридоре послышались шаги, заставившие Хэкета скользнуть обратно в кладовку. Харбин думал о том, что делает сейчас Хэкет. Он спрашивал себя, осматривает ли Хэкет тот чемодан.

— Где изумруды?

В голосе Хэкета неожиданно послышались истерические нотки, и Харбин слегка воспрянул духом.

— Поговорим как деловые люди, — сказал он.

— Ты не в том положении, чтобы говорить как деловой человек.

— Ты хочешь получить изумруды?

— Прямо сейчас.

— В таком положении я не могу этого исполнить, — сказал Харбин. — Я не могу создать для тебя изумруды прямо из воздуха. Все, что я могу, — это привести тебя туда, где ты найдешь их.

Наступила тишина. Затем Хэкет приказал ему повернуться. Харбин повернулся, начал было садиться, и тут Хэкет сказал:

— Что мне в тебе не нравится, так это то, что ты слишком напуган.

— Точно. — Харбин указал на оружие. — Только будь благоразумен, Чарли. Это все, о чем я прошу. Будь благоразумен.

— Ну хорошо, я буду благоразумным. И задам тебе благоразумный вопрос. Где изумруды?

— Если я скажу тебе, ты меня в любом случае укокошишь. Но даже тогда у тебя не будет гарантий, что я сказал правду.

— Не будем ходить вокруг да около. Что ты предлагаешь?

— Никаких предложений, Чарли. Просто постарайся собрать все воедино и взглянуть на полную картину. Вот ты, вот я, вот изумруды. И...

— И это все.

— Это не все. — Харбин говорил медленно, со значением. Он видел признаки истерики в глазах Чарли Хэкета и чуть подрагивающие губы. Он знал, что должен использовать эту истерику, но он не мог использовать ее слишком долго, потому что именно истерия довела Хэкета до убийства. Истерическое нетерпение привело Хэкета в эту комнату, вызвало вспышку ярости и заставило руку Хэкета опустить рукоять револьвера на череп Бэйлока. Харбин понимал, что имеет дело с неуравновешенным типом и в любой момент пушка может выстрелить. Хэкет спросил:

— Что еще?

— Девушка.

— Девушка, — повторил Хэкет. — Ее здесь нет. Ты не можешь мне сказать ничего нового о девушке. — И тут его губы слегка задрожали в уголках, показались зубы — это была почти улыбка. — Ты знал ее много лет, а я — всего несколько дней. Но, полагаю, я знаю ее лучше, чем ты.

— Ты даже не знаешь ее настоящего имени. — Харбин, сидя, выпрямился. — Ее зовут вовсе не Ирма Грин. Ее зовут Глэдден. А теперь, если хочешь, я тебе кое-что расскажу. — И, не дожидаясь ответа, он продолжил: — Тебя обвели вокруг пальца, Чарли. Она тебя дурачила. Ты вступил в игру, но ты не знал, что это была ее пьеса. Ты слишком торопился и теперь не удивляйся, когда я скажу тебе, что ты — в проигрыше, ты у нее в руках, и она может сделать с тобой все, что захочет.

Уголки рта Хэкета опустились.

— То, что она знает, — ноль.

— Она знает много.

— Что, например?

— Тебя лично.

— Мое лицо? — Хэкет на мгновение закашлялся. — Что значит лицо?

— Я имею в виду не только твое лицо, Чарли. Я имею в виду твое имя. Не то имя, которое ты ей назвал, не Чарли Финли. Я имею в виду другое имя, подлинное имя, имя, которое ты от нее скрывал. Но она его узнала.

— Ты лжец, — нервно отозвался Хэкет.

— Иногда бывает, — признал Харбин. — Но не сейчас. Я говорю тебе, Глэдден все знает. Не спрашивай меня как. Я никогда не мог объяснить пути, которыми она действует. Все, что я знаю, — она обдумает сотню действий, прежде чем сделает хотя бы одно. Это относится ко мне так же, как и к тебе.

Хэкет почесал в затылке:

— И какое имя она тебе назвала?

— Хэкет.

Хэкет отозвался быстро и громко:

— Откуда она узнала? Расскажи мне, как она узнала.

— Я спрашивал ее, а она сказала мне, чтоб я пошел попить водички. И тогда я пошел попить водички. Ты видишь, Чарли, я на нее работаю. Ты понимаешь? Она — главная фигура. Она отдает приказы. Она за все отвечает. Ты видишь, во что я вляпался?

— Скажи мне, черт тебя побери, где изумруды!

— Изумруды у Глэдден.

Лицо Хэкета стало цвета темного воска, потом побелело и становилось все белее, по мере того как начинали дрожать губы. Аквамариновые глаза остановились на пушке, затем посмотрели на Харбина. Эти глаза напугали Харбина, и теперь он думал только о том, как долго ему удастся оставаться в живых. Но у него все же достало сил забросить еще одну наживку.

Он сказал:

— Никто из нас не хочет умирать.

— Пушка у меня.

— Пушка, — отвечал Харбин, — это еще не все. Я говорю не о пушке. — Он изобразил на лице глубокое беспокойство. — Может быть, ты видел сегодня утренние газеты.

— Нет.

— Прошлая ночь. На Блэк-Хорз-Пайк. Они остановили нас за превышение скорости. Трое в патрульной машине. Один увидел, что у одного из наших пушка. И тут началось. Дело кончилось тем, что все они умерли, и один из наших тоже умер. — И снова он указал на тело на полу. — Теперь еще одна смерть. Не думаешь ли ты, что уже достаточно?

— Я хочу изумруды.

— Не слишком ли они стали горячими?

— Я хочу их.

— Насколько я понимаю, ты можешь их получить.

— Я тебе не верю. — Хэкет придвинул револьвер поближе к животу Харбина. — Ты все еще хочешь их, разве не так? Разве не так? — Он показал зубы. — Разве нет?

— Нет, — сказал Харбин, и ему хотелось повторить это снова, захотелось даже заплакать. И тут он услышал шаги в холле за дверью. Он увидел, как поворачивается голова Хэкета.

Звук шагов приблизился к двери, потом раздался стук в дверь. Послышался женский голос. Хэкет открыл дверь, не спуская с Харбина пушки.

Когда Делла вошла, ее глаза уткнулись в красное пятно на полу и мертвое лицо Бэйлока. Она быстро отвернулась. Подождала, пока Хэкет закроет дверь, и потом уставилась на него. Ее голос был низким и чуточку дрожал:

— Ты кто, лунатик?

Хэкет стоял, глядя на дверь.

— Я ничего не мог поделать.

— Это означает, что ты лунатик. — Делла быстро глянула на Харбина. Потом медленно повернула голову и снова посмотрела на Хэкета. — Я сказала тебе ждать в твоей комнате.

Хэкет несколько раз моргнул.

— Я слишком долго ждал. Я сыт по горло ожиданием.

— А я сыта по горло тобой. — Делла указала на мертвое тело на полу. — Посмотри сюда. Только посмотри сюда.

— Кончай читать мне мораль. — Хэкет моргнул еще несколько раз. — Мне достаточно читали мораль. — Неожиданно он нахмурился, глядя прямо на нее. — Зачем ты сюда пришла?

— Я позвонила тебе. — Ее голос больше не дрожал. — Ответа не было. — Ее глаза скользнули по телу Бэйлока, лежащему на полу. Она направилась прямо к нему и в то же мгновение обернулась, рванулась к Хэкету и закричала: — Господи, что с тобой случилось?!

— Я хотел довести дело до конца.

— Прекрасный способ довести дело до конца.

— Ты встревожена?

— Разумеется, я встревожена.

— Не волнуйся. — Неожиданно Хэкет широко улыбнулся. Казалось, его что-то очень порадовало. — Рад, что ты здесь. Хорошо, что ты пришла. Ты не могла прийти в лучшее время. Это одна из лучших твоих черт, Делла. Ты всегда знаешь, когда появиться на сцене. — Он послал улыбку Харбину. — Благодари леди, — сказал он. — Если бы она не пришла, ты был бы уже мертв.

— Я это знаю, — серьезно ответил Харбин. Он посмотрел на Деллу без всякого выражения. — Благодарю, леди.

Хэкет продолжал улыбаться. Он повел пушкой в сторону Харбина:

— Скажи это снова.

— Благодарю, леди. Большое спасибо.

— А теперь скажи это еще раз.

Хэкет начал смеяться. Его голова отклонилась далеко назад, тело вибрировало от смеха. Это был истерический смех, и он становился все громче.

Делла подождала, пока смех не заполнит всю комнату, а затем подошла вплотную к Хэкету и ударила его по лицу тыльной стороной ладони. Он перестал смеяться, и Делла ударила его снова. Пока она била Хэкета, его глаза были широко открыты и пушка была нацелена на Харбина.

Делла в последний раз ударила Хэкета по лицу. Хэкет заморгал часто-часто. Он принялся медленно трясти головой, словно пытался что-то понять и никак не мог этого сделать. Через несколько минут он жалобно посмотрел на Деллу. Он стоял в ожидании ее слов. Но она молчала.

Хэкет очнулся, пришел в себя, это было видно по тому, как он выпятил грудь и поднял подбородок. В аквамариновых глазах появился свет, они заблестели. Харбин понимал, что Хэкет старается примириться сам с собой и с Деллой. И было похоже, что Хэкет твердо верит в свою способность сделать это.

Тон Хэкета на редкость гармонировал с его позой.

— Девушку зовут Глэдден. Сейчас я нанесу ей визит, и, когда я войду, я назову ее Ирмой, Ирмой Грин. И когда я выйду, у меня будут изумруды. — Он посмотрел на Деллу. — Когда я вернусь сюда, у меня будут изумруды, а ты будешь ждать меня здесь. — Он посмотрел на Харбина. — Ты тоже будешь здесь, и, когда у меня будут изумруды и я буду в хорошем настроении, может быть, я позволю тебе уйти отсюда живым. Помни, я сказал «может быть», я ничего не гарантирую.

Харбин подумал о Глэдден. Он изо всех сил старался не думать о том, что Хэкет отправляется убить Глэдден. Не думать о том, что он спас свою жизнь ценою жизни Глэдден. Желая остаться в живых, он использовал Глэдден. Он видел, как Глэдден умирает. Он видел Глэдден мертвой. Он закрыл глаза, и увидел это, и почувствовал это. Затем он открыл глаза и посмотрел на Деллу. Он сказал себе, что все будет в порядке. Скоро он останется в комнате один с Деллой, и вместе они придумают, как из этого выбраться. Они найдут способ добраться до Глэдден раньше, чем до нее доберется Хэкет. Они сделают это. Он сказал себе: все будет хорошо.

Он поднял голову и посмотрел на Деллу. Она выглядела глубоко задумавшейся. Затем на ее лице появилось новое выражение, когда Хэкет передал ей пушку. Хэкет двинулся к двери.

Делла стояла с пушкой в руках, наведя ее на Харбина. Она выглядела озадаченной. Он никогда раньше не видел на ее лице такого выражения.

Хэкет был уже у двери. Странное выражение не покидало лица Деллы. Это стало беспокоить Харбина.

Взявшись за дверную ручку, Хэкет сказал:

— Это не займет много времени. Просто держи его здесь и развлекай до тех пор, пока я не вернусь.

Дверь открылась, и Хэкет вышел.

 

Глава 16

Харбин посмотрел на закрывшуюся дверь и услышал удаляющиеся шаги в холле, затем вниз по лестнице, а потом они окончательно затихли. Он почувствовал, что его голова сама поворачивается к пушке в руках Деллы.

Пришло время убрать оружие. Но пушка оставалась у нее в руке. Странное выражение не сходило с ее лица. Его глаза спросили, почему она держит его на мушке, и ее глаза не ответили.

— Мы так не договаривались, — сказал он. — Зачем ты пришла?

— Ты слышал, что я сказала Чарли. У меня было предчувствие. Я позвонила ему, но его не оказалось на месте. У меня было предчувствие.

— Этого недостаточно. — На мгновение он позабыл о пушке. Их глаза встретились. — Откуда ты узнала, что он здесь?

— Я не знала, что он здесь. Но у меня было предчувствие. Чарли знал ваш номер.

Харбин отвел глаза и стал смотреть на стену за ее спиной.

— Интересно, откуда Чарли узнал наш номер?

— Он узнал его, когда следил за тобой прошлой ночью. Когда он следит за кем-то, он делает это на славу. Я тебе говорила: он не спускал с тебя глаз с тех пор, как ты вышел от Глэдден, и до тех пор, когда ты проснулся здесь.

— Чарли просто находка.

— Ты тоже находка. — Ее лицо не изменилось. — Что здесь стряслось? Что ты ему наплел?

— Он пришел, чтобы взять изумруды, и после того, как убил Бэйлока, распотрошил два чемодана. Он собирался уже открыть третий, когда пришел я. Я отговорил его стрелять в меня. А ему очень хотелось.

Делла посмотрела на закрытый чемодан:

— Они там?

Харбин кивнул. Он жестом показал, чтобы она убрала пушку.

Пушка осталась на месте. Он сильно сжал зубы:

— Что ты делаешь?

— Сторожу тебя здесь.

— Как приказал Чарли?

— Чарли тут ни при чем.

— Тогда чего ты хочешь?

— Дело не в том, что я хочу, а в том, чего я не хочу. Я не хочу, чтобы ты ушел.

— Я не собираюсь уходить. Я только хочу добраться до Глэдден до того, как до нее доберется Чарли. Он собирается убить ее. Ты это понимаешь, не так ли? Ты понимаешь так же хорошо, как и я, что мы теряем время.

— Я дам Чарли столько времени, сколько ему нужно, — медленно произнесла Делла.

— Делла...

— Я хочу, чтобы он ее убил.

Харбин вскочил с кровати. Он двинулся прямо навстречу пушке.

Делла толкнула его дулом:

— Назад. Только попытайся забрать у меня револьвер, и я выпущу в тебя всю обойму. А потом сама застрелюсь.

Харбин почувствовал ужасную слабость. Он прислонился к краю кровати.

— Ты действительно так сильно меня хочешь?

— Нет ничего другого, чего бы я хотела больше.

— Благодарю. — Он слабо улыбнулся. — Благодарю за то, что ты так сильно меня любишь. Но я не могу позволить Глэдден умереть.

— Я не могу оставить ее в живых.

— Ты с ума сошла от ревности. Если бы ты видела, что я смотрю на облака, ты ревновала бы меня к облакам.

— Я не могу избавиться от облаков, — сказала Делла. — Но я могу избавиться от Глэдден. — Ее голос стал немного выше. — Я не позволю тебе уйти к Глэдден.

— Только верь мне, ладно? — Он словно чувствовал, как у нее поднимается температура, какая горячая у нее голова. — Клянусь тебе, за этим ничего нет.

— За этим — все. — И в ту же секунду она печально улыбнулась, и голос ее стал печален. — Ты этого не осознаешь, мой сладкий, но это так и есть. Вся твоя жизнь — это Глэдден. Прошлой ночью в лесу ты ушел от меня, но на самом деле ты не хотел уходить. Это Глэдден тащила тебя, уводила тебя оттуда.

Он поднял руки, сложил пальцы и силой опустил их на свои закрытые глаза.

— Я не помню. Я не знаю, что это было.

— Говорю тебе, это Глэдден. Я хочу освободить тебя от нее. Я хочу избавить тебя от твоей болезни. От болезни из прошлого. От ее отца.

Он уставился на Деллу, а она кивнула и сказала:

— Джеральд, Джеральд.

Он почувствовал себя так, словно его душат.

Он потянулся и ухватился за деревянное изголовье кровати.

Он слышал, как Делла говорила:

— Тебя контролирует мертвец.

— Нет.

— Джеральд.

— Нет.

— Джеральд, — сказала она. — Человек, который подобрал тебя и дал тебе возможность выжить, когда никто не сделал для тебя ни черта. Ты был мальчишкой, стоявшим на дороге. У тебя кружилась голова, ты был голоден, ты был болен, а машины мчались мимо, одна за другой. Никто даже не смотрел на тебя. Но Джеральд посмотрел. Джеральд подобрал тебя. Джеральд накормил тебя, одел тебя, выучил тебя. Джеральд был всем. Его идеи стали твоими идеями. Его жизнь стала твоей жизнью. А когда Джеральд умер, его дочь стала твоей дочерью.

Комната сомкнулась над Харбином. Стены наклонились и двинулись на него. Он мог чувствовать близость движущихся стен.

И он услышал, как она говорит:

— Все эти годы Джеральд управлял тобой. Каждое твое действие контролировалось Джеральдом. Всегда, каждую минуту Джеральд говорил тебе, что делать и как это сделать...

— Хватит! — Он кричал. — Заткнись!

— Я хочу, чтобы ты освободился. Был свободен раз и навсегда.

И еще Харбин услышал:

— На самом деле я не могу так поступить. Это было бы нечестно.

Он удивился, откуда идет этот голос. Он не знал, исходит ли голос из его собственных губ, или это какой-то другой голос, который он слышит внутри себя. Он посмотрел на дверь. Он двинулся к двери, и пушка двинулась вслед за ним. Он знал, что она следует за ним, и он знал, что это была пушка и что она может сделать. Он двинулся к двери.

— Я выстрелю в тебя, — сказала Делла. — Я застрелю тебя.

Он миновал край кровати и услышал, как Джеральд приказал ему взять с собой добычу. Он прошел мимо Деллы, подхватил закрытый чемодан и пошел к двери. Он слышал, как Джеральд говорил ему поторопиться. Он спиной чувствовал наведенное на него оружие. Он услышал рыдание, вырвавшееся из груди позади него. Он открыл дверь. Он продолжал двигаться, чувствуя в руках тяжесть чемодана. Позади снова послышалось рыдание, а затем — звук, похожий на глухой стук, и он знал, что это пушка упала на пол.

Он был уже в холле, но что-то заставило его остановиться и прислушаться. И тут появился Джеральд, который настаивал, требовал, чтобы он бежал и спасал Глэдден.

 

Глава 17

Оказавшись на набережной, он приблизился к отелю и увидел, как солнце тронуло серебристые перила, отделявшие тротуар набережной от пляжа. На пляже оказалось полно народу, большинство в купальных костюмах. Пляж выглядел желто-белым от солнца.

Харбин посмотрел на океан, он был спокойным и плоским, и тяжелый зной давил на него, придавая ему вид раскаленного зеленого металла. Маленькая волна, казалось, без всякого энтузиазма набегала на пляж. Купальщики в воде двигались медленно, без особой радости, им было мокро, но отнюдь не прохладно. Он знал, что вода теплая и липкая и, возможно, очень грязная из-за шторма, пронесшегося прошлой ночью. Но даже и сейчас, подумал Харбин, он предпочел бы оказаться в воде вместе с купальщиками. Он предпочел бы оказаться в воде вместе с Глэдден и плыть с ней до тех пор, пока не исчезнет из вида Атлантик-Сити. Эта мысль ему понравилась, и он продолжал обкатывать ее в голове, пока двигался к дверям отеля.

Старый человек стоял за гостевой стойкой. Харбин подошел к нему, улыбнулся и сказал:

— Когда вы спите?

— Урывками. — Старик что-то делал с ногтем большого пальца, ковыряя под ним кончиком ручки.

Харбин поставил чемодан.

— Я хотел бы видеть мисс Грин.

Старик загнал кончик ручки под кожу.

— Это все жара. Сегодня по-настоящему жарко. — Он посмотрел на Харбина. — В это время года здесь стоит то, что я называю счастливой погодой. Никогда не видел такой изнуряющей жары. В этом городе такого денька не было лет двадцать.

— Мисс Ирма Грин...

— Кажется, что вы таете, — продолжал старик. — У нас есть раздевалка. Хотите переодеться в купальный костюм?

— Я хочу видеть мисс Грин. Позвоните ей, будьте так любезны!

— Ее нет.

— Выписалась?

— Нет, просто вышла.

— Одна?

Старик продемонстрировал ему превосходные зубы, которые каждую ночь проводят в стакане с водой.

— Вы полагаете, что здесь справочное бюро?

Он довел кончик ручки до конца ногтя большого пальца и с удовлетворением посмотрел на купюру в пальцах Харбина. Он взял у Харбина купюру, потер ее большим пальцем и затем отправил во внутренний карман своего грязного пиджака.

— Она вышла одна.

— Когда?

Медленно повернув голову, старик изучающе посмотрел на часы. Они показывали без двадцати пять.

— Должно быть, пару часов назад.

— После того сюда приходил мужчина?

— Что за мужчина?

— Вы знаете, кого я имею в виду.

— Я не знаю ничего, пока мне об этом не скажут.

Старик тихонько глянул на маленькую выпуклость на уровне грудного кармана своей рубашки, затем его глаза переместились к стене на другой стороне вестибюля и застыли там.

— Я имею в виду мужчину, который был здесь прошлой ночью, — сказал Харбин. — Красивый парень, блондин. Человек, за которым я следил из маленькой комнатки, когда он выходил отсюда.

— О, — сказал старик. — Этот мужчина. — Он выждал несколько минут, а затем продолжил, потому что был чересчур стар и слишком устал, чтобы требовать еще денег: — Да, этот мужчина приходил. Около двадцати минут тому назад. Я сказал ему, что ее нет, и он довольно долго тут шатался, так долго, что можно было бы успеть выкурить сигарету. Вы курите?

Харбин дал старику сигарету и зажег ее для него.

— Можно я подожду здесь?

— Устраивайтесь поудобнее.

В вестибюле были софа и несколько стульев. Он оставил чемодан стоять там, где тот стоял, и уселся на софу, но через несколько минут, оставив чемодан старику, вышел из вестибюля, пересек набережную и пристроился у поручней, наблюдая за дверью отеля. Он выкурил несколько сигарет и обнаружил, что не прочь что-нибудь съесть. Отель был заполнен магазинчиками сувениров и будками с сандвичами. Двери этих будок выходили прямо на набережную. Он заказал себе сандвич с ветчиной и сыром и, запивая его кофе, следил не отрываясь за входом в отель. Он взял еще один сандвич, еще кофе, затем купил пару газет, вошел в отель и снова занял место на софе.

Через какое-то время ему показалось, что он прочитал каждое слово в обеих газетах. Он посмотрел на часы, было около семи. Солнце снаружи все еще палило. Вернувшись взглядом в вестибюль, он увидел старика за стойкой, работающего над следующим ногтем.

Он вернулся к своим газетам. Полвосьмого. Восемь. Потом восемь пятнадцать и половина девятого. У него кончились сигареты. Он выглянул за дверь и увидел, что наступила ночь.

Рядом с дверью стоял сигаретный автомат, и он как раз покупал новую пачку, когда кто-то вошел в вестибюль. Он поднял глаза и увидел, что это Глэдден. Он произнес вслух ее имя, она повернулась и посмотрела на него.

Он двинулся к ней. На ней была шляпка, которая выглядела совершенно новой. Маленькая шляпка бледно-оранжевого цвета. Она была украшена длинной булавкой с ярко-оранжевой пластиковой головкой, напоминающей большую круглую блестящую каплю сока.

Подойдя поближе, Харбин заговорил, понизив голос:

— Сматываемся. Нужно сделать это прямо сейчас.

Он не смотрел на девушку, но знал, что она не сводит с него глаз. Он услышал, как она сказала:

— Я говорила тебе, что я — пас.

— Не думаю, что это так.

Она повторила, твердо выговаривая каждое слово:

— Я в вашем деле не участвую.

— Твой друг Чарли об этом не знает.

Он взял ее за руку.

Она оттолкнула его.

— Уходи, ладно? Просто уходи. Держись подальше от меня.

— Пойдем на набережную. — Он слегка повернул голову и заметил любопытство на лице старика.

Глэдден сказала:

— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. До конца своей жизни я хочу быть одна. Чарли меня не беспокоит. Нет причин, по которым Чарли стал бы беспокоить меня. Я не боюсь Чарли.

— Ты достаточно напугана, — сказал он. — Ты парализована. Ты так закостенела, что не можешь пошевелиться. У тебя в голове такой туман, что не хватает мозгов собрать вещи и покинуть город. Все, что ты можешь, — это бродить в одиночестве по набережной и покупать себе шляпы.

Он повернулся, прошел через вестибюль, вручил старику купюру и вернулся вместе с чемоданом. Глэдден посмотрела на чемодан. Харбин улыбнулся и кивнул, а затем повел ее из вестибюля, на набережную. На улице было все еще очень жарко, но теперь легкий бриз подул со стороны океана.

— Моя рука, — сказала она.

Он понял, что сжимает ее руку слишком сильно. Он отпустил ее. Перед ними, в миле от них, горели огни Стального пирса и слепили глаза. Он почти ослеп и лишь смутно осознавал, что шагает у самого края набережной и Глэдден идет рядом с ним. Люди шли им навстречу, и было приятно видеть их, вышедших на набережную, чтобы вдохнуть вечерний бриз.

Глэдден забежала на полшага вперед, чтобы взглянуть ему в лицо.

— Почему ты вернулся?

Он затянулся сигаретой, а потом — голос его звучал легко и без напряжения — рассказал Глэдден, почему он вернулся. Он рассказал это так технически точно, как только мог, описывая все детали. Когда он окончил, они уже прошли половину пути до Стального пирса. Харбин удовлетворенно улыбнулся всем этим огням и людям, которые находились между ними и пирсом, и он ждал, когда раздастся голос Глэдден.

Она ничего не говорила. Ее голова склонилась, и она смотрела на блестящее дерево набережной, которое мелькало под ее ногами.

— Спасибо, — сказала она. — Спасибо за то, что ты вернулся.

Ее голос был серым и мрачным, и тяжесть его шла вразрез со смыслом сказанного. Он нахмурился:

— Что с тобой?

— У меня предчувствие. Может быть, было бы лучше сделать все по-другому. — И до того, как он смог ответить, она пробормотала: — Нэт, я устала!

Поблизости оказался павильон, и он повел ее туда. Павильон был заполнен больше чем наполовину, в основном людьми среднего возраста, которые сидели с ничего не выражающими лицами. Несколько детей без устали носились между скамеек, человек в белой морской фуражке продавал брикеты мороженого.

Скамейка, которую выбрал Харбин, была в середине павильона, под навесом над пляжем. Он уселся на скамью и посмотрел на Глэдден. Он увидел, что она закинула голову далеко назад, закрыла глаза, а рот ее вытянулся в тугую линию. Он сказал:

— Ты купила хорошенькую шляпку.

Она не ответила. Ее лицо не изменилось.

— Действительно элегантная шляпка, — сказал он. — У тебя хороший вкус.

Глэдден открыла глаза и посмотрела на него:

— Зря ты вернулся.

— Перестань говорить глупости. — Его губы скривились в снисходительной улыбке. — Сейчас нет времени для глупых разговоров. Мы должны составить план. Мы сделали первый шаг, и теперь нам следует извлечь из него пользу.

— Для чего?

— Для того, чтобы остаться в живых.

— Я не уверена, что хочу остаться в живых.

Харбин уставился на набережную перед собой, где люди двигались, образуя поток перемешанных пастельных красок. Он медленно покачал головой и тяжело вздохнул.

— Ничего не могу поделать, — сказала Глэдден. — Так я чувствую. — Она прикрыла глаза рукой. — Я устала. Я так устала быть в деле, возвращаться в него. Вот что я чувствую. — Она начала дышать, как марафонец, который наконец добежал до финиша. — Я больше не могу этого выносить. Мы ничего не выиграем.

— Давай сделаем что-нибудь приятное. Давай прокатимся.

— Прокатимся куда? — спросила она и потом сама себе ответила: — Некуда. — Она взяла его за руку, для того чтобы он внимательно ее слушал. — Получилось нехорошо. Прошлой ночью, — теперь она словно задыхалась, — я выгнала тебя из своей комнаты. Я обзывала тебя, потому что не могла тебе сказать, что на самом деле чувствую. Я никогда не была способна сказать тебе, что я чувствую. До сегодняшнего дня. Потому что теперь, похоже, время пришло. Как в рассказе, который я однажды прочитала. Там был морж, и он сказал, что время пришло.

Он очень крепко сжал ее руки, но он знал, что она — не в его руках.

— Так что, — сказала она, — время пришло. Я люблю тебя, Нэт. Я люблю тебя так сильно, что хочу умереть. Я действительно хочу умереть, и пусть я умру от руки Чарли, или не важно как. Мне все равно — я просто хочу умереть.

Он попытался избавиться от большого тяжелого комка в горле:

— Не говори так.

— Это не твоя вина. Здесь нет ни капли твоей вины. — Она забрала у него руку. — Я знала, что я не нужна, но что мне оставалось делать? Я присосалась к вам. Как пиявка. — Ее глаза, осуждающие себя самое, были печальными и желтыми. — Это все, чем я была. Пиявкой. — А потом ее губы чуть-чуть дрогнули. — Пиявка нужна только тогда, когда она вот-вот умрет.

Одно мгновение он был не в силах двинуться, дышать, думать. Это была полная неподвижность. И тогда нечто прорезало ночное небо и разорвало темноту на части. Он сказал себе, что он влюблен.

— Тебе не надо уходить, — сказал он. — Я никогда не позволю тебе уйти.

Ее глаза нашли глаза Харбина.

— Это правда? — Она продолжала впиваться в него глазами. — Это правда. Тебе есть, тебе есть до меня дело, я знаю — есть.

— Есть.

Только теперь он понял, кто послал знамение на небе, кто заставлял его говорить эти слова. Он знал это точно. Джеральд. И именно Джеральд приказал ему произнести:

— Я люблю тебя, Глэдден.

 

Глава 18

Бриз, дувший с океана, теперь был сильнее, и новость о том, что он подул, должно быть, достигла дальних улиц города, поскольку все больше народа выходило на набережную с видимым удовольствием на лицах. Между огнями фонарей, магазинов, кафе и отелей, во множестве цветов и звуков набережная сверкала и переливалась.

Все больше людей заходило в павильон, и наконец он заполнился почти до отказа. Мужчина, продававший мороженое, преуспевал. Его конкурент с набережной заметил это и тоже переместился в павильон. Люди сидели, покупали мороженое и наслаждались бризом, вдыхая его соленый воздух.

В павильоне разговаривали очень мало, а Харбину хотелось, чтобы здесь было больше звуков, больше шума. Пришло время выработать план, а он не мог в такой тишине хорошенько обсудить этот план с Глэдден. Он повернул голову и посмотрел в глубь павильона. Там была одна пустая скамья. Она стояла в последнем ряду, близко к перилам и в некотором отдалении от других скамеек. Край ее упирался в ступени, ведущие вниз, к пляжу.

Он поднялся, взял в руки чемодан. Глэдден последовала за ним, и они заняли эту скамью. Вокруг слегка суетились люди, поскольку несколько человек тоже спешили к свободной скамье. Началась небольшая толкотня. Голоса становились выше. Молодая женщина нехорошо отозвалась о другой женщине и получила точно такое же определение в ответ. Потом дело более или менее разрешилось, и в павильоне снова установилась тишина.

— Давай обдумаем все это.

Он зажег сигарету. Глэдден прислонилась к его плечу, и у него перед глазами растеклось бледное золото ее волос, рассыпавшихся у него на груди. По ним скользил бриз.

— Деньги, — сказала Глэдден. — Вся моя наличность осталась в комнате. Нам нужно вернуться.

— Нет. — Он представлял себе шахматную доску и намечал план действий, но тут немного отвлекся. — Я взял с собой достаточно. Почти семь кусков.

— Крупными купюрами?

— По большей части.

— Это проблема.

— Но она возникнет позже. У меня достаточно десяти— и пятидолларовых купюр, чтобы мы могли двигаться дальше. — Он глубоко затянулся сигаретой. — Что меня беспокоит, так это транспорт.

Он посмотрел на небо. Оно ярко сияло, усыпанное звездами. Было полнолуние. Между звездами и луной он прочертил план путешествия, создал там карту и уже видел, как он и Глэдден передвигаются по этой карте, уезжая куда-то. Он думал, как много времени им понадобится, чтобы туда попасть, и попадут ли они туда когда-нибудь. Небесная карта становилась все мрачнее, и он приказал себе перестать на нее смотреть. Карта не могла натолкнуть его на какую-нибудь идею. Ему нужны были идеи, а они не приходили. Он устал подгонять их, да и в насилии над мыслями не было ничего хорошего. Он знал, что в этом нет ничего хорошего, и позволил мыслям течь плавно, в согласии с самими собой.

— Автобусы, — сказала Глэдден. — Я не думаю, что они станут следить за автобусами.

— Если возьмутся следить, то ничего не забудут.

Глэдден вздохнула:

— Не слушай меня. Я в этом деле новичок.

— Так же как и я. — Он посмотрел на чемодан, стоявший на краю скамейки.

— Ты боишься?

— Разумеется.

— Мы выкарабкаемся.

— Но пока я боюсь. Не хочу тебе врать. Я действительно очень боюсь.

— Я знаю, каково это, — сказала Глэдден.

Он медленно кивнул:

— Я боюсь с прошлой ночи на шоссе. Я боюсь с сегодняшнего дня, после того, что случилось с Бэйлоком. — Он заговорил немного жестче. — Одно я знаю точно. Мы этого не делали. Я хотел, чтобы те трое копов остались живы. Я хотел, чтобы Доомер остался жив. Я хотел, чтобы остался жив Бэйлок. Ради Бога, — произнес он и увидел, как она жестом показывает ему, чтобы он говорил тише, — я не хотел, чтобы кто-то умирал. — Он посмотрел перед собой, на людей, сидящих в павильоне, на людей на набережной и, показав на них, произнес: — Клянусь, я не имею ничего против них. Ничего. Посмотри на них. На них на всех. Они мне нравятся. Они мне по-настоящему нравятся, даже если они ненавидят меня вместе с моими потрохами. — Его голос стал очень тихим. — И с твоими тоже.

— Они ничего про нас не знают.

— Они узнают, если нас поймают. Тут и начнется. Когда нас схватят. Когда мы попадем за решетку. Тогда они узнают. И скажут нам, какие они хорошие и какие мы плохие.

— Мы не плохие. Не совсем плохие. — Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Мы достаточно плохие, — сказал он. — Достаточно плохие.

— Но не такие плохие, какими они нас выставят. Мы не настолько плохие.

— Постарайся их в этом убедить.

— Мы не должны убеждать их в чем-то. — Она хлопнула его по запястью. — Все, что мы делали, — это старались, чтобы нас не сцапали. Потому что, если нас не сцапают, они никогда ничего не узнают.

— Но мы знаем.

— Послушай, Нэт. Мы знаем, что ничего никому не сделали. Ни сегодня, ни прошлой ночью, никогда. И если они скажут, что мы это сделали, мы будем знать, что они ошибаются. Это главное, что мы знаем.

— Мы не сможем это доказать. Но в таком случае, может быть, мы могли бы...

— Что мы могли бы? — Она посмотрела на него озадаченно, что-то росло в ее глазах и делало их шире.

— Если бы мы могли, — сказал он, — то стоило бы попытаться.

— Нэт, перестань говорить загадками. Скажи мне, о чем ты ведешь речь.

— О том, чтобы сдаться.

— Ты действительно об этом думаешь?

Он кивнул.

— Почему ты об этом подумал? — спросила она.

— Не знаю.

— Тогда перестань.

— Не могу, — ответил он. — Это здесь, вот и все. Я об этом думаю.

— Тебе не нужно об этом думать. Пожалуйста, прекрати. Пожалуйста, ты меня тревожишь.

— Ничего не могу поделать. Я не хочу тревожить тебя, но я просто ничего не могу поделать. Я думаю, что, возможно, нам стоит так поступить.

— Нет.

Он взял ее руки, сдавил их своими ладонями:

— Послушай меня. Я хочу сказать тебе кое-что и хочу, чтобы ты слушала очень внимательно. — Он снова сдавил ее ладони, не понимая, как сильно он на них давит. Движением подбородка он указал на плотный поток людей, шествующих туда-сюда по набережной. — Посмотри на них. Посмотри на их лица. Ты можешь подумать, что у них есть проблемы? Они вообще не знают, что такое настоящие проблемы. Посмотри, как они идут. Когда они выходят погулять, они гуляют — и это все. Но ты и я, когда мы выходим пройтись, мы идем так, словно пробираемся через черный тоннель, не зная, что впереди и что позади. Я хочу оставить все это. Я хочу, чтобы это кончилось, меня это больше не привлекает, и я хочу положить этому конец.

Она закрыла глаза и принялась медленно качать головой, глаза ее были зажмурены.

— Послушай, — сказал он. — Как ты всегда слушала, когда мы составляли план. Слушай именно так. Это на самом деле такой же план, разве что он проще, он открыт, и он важнее, чем просто план. Постарайся выслушать меня. Мы идем туда. Мы сдаемся. Мы отдаем им все, принесем им на блюдечке. Они это оценят. Ведь мы избавим их от хлопот. Мы придем сами. Никто не приведет нас. Мы придем сами. Мы сами сдадимся. Мы сделаем их работу, убережем их от лишней головной боли, решим их проблему, объясним, как было дело на шоссе и в комнате Бэйлока. Но особенно на шоссе. Шоссе — это важно, потому что, когда умирают копы, это серьезно. И другие копы всегда пытаются выяснить кто, как и почему. И мы предоставим им такую возможность, и они узнают, и они поймут, что без нас они бы никогда этого не узнали, никто бы не пришел и не рассказал им, как это случилось и кто это сделал. И есть еще одна важная вещь — изумруды. Мы вернем им изумруды. Я знаю, это произведет хорошее впечатление. Может быть, изумруды облегчат нашу участь.

— Может быть, — сказала она. — И еще одно «может быть».

И еще одно.

— Они это сделают, — настаивал он. — Нам дадут легкое наказание.

— Оно будет легкое, как кувалда.

— Если мы...

— А теперь начались «если», — перебила его она. — Сначала были «может быть», а теперь начались «если».

— Гарантии нет. Гарантий никогда не бывает. Но если мы придем сами, отдадим изумруды — такие вещи дорогого стоят. Мы быстро выйдем на свободу.

Глэдден отшатнулась и в молчании смотрела на него, словно видела его откуда-то с высокой платформы.

— Ты сам в это не веришь. Ты сам знаешь, как долго мы просидим. — И потом, когда он не нашелся что ответить, она продолжила: — Ты говоришь «мы», но по-настоящему имеешь в виду себя самого. Я знаю, что ты сделаешь. Потому что я знаю тебя. Ты возьмешь всю вину на себя.

Он посмотрел на нее так, как будто испугался чего-то, как будто возникло что-то, что не пугало его, пока он был погружен глубоко в себя, но что стало угрожающим, когда стало проступать снаружи.

— Ты этого хочешь, — сказала она. — Ты этого жаждешь. Ты будешь рад, когда они тебя засадят. Чем дольше они будут держать тебя, тем больше тебе это будет нравиться.

Он отвернулся от нее:

— Хватить болтать, как идиотка.

— Нэт, посмотри на меня.

— Приди в себя, и я на тебя посмотрю.

— Ты знаешь, что это — правда. Ты знаешь, что ты этого хочешь.

Он попытался что-то сказать. Слова сложились в тугую веревку, и эта веревка порвалась у него в горле.

— Ты этого хочешь, — сказала она. — Ты чувствуешь, что это надвигается. И ты хочешь этого.

Он все еще не знал, что сказать. Он снова повернулся к ней, увидел, как она вздрагивает, и понял, что это его взгляд заставил ее вздрогнуть. Он попытался опустить глаза, но они не повиновались. В его взгляде собралась вся его мука, и она заставила Глэдден вздрогнуть снова.

Что-то включилось в его мозгу.

— Да, я хочу этого! Я должен был это сделать раньше. Я — не кто иной, как никчемный сукин сын, вор! И до меня наконец это дошло!

— Хорошо. — Ее голос звучал мягко и нежно. — Если ты так сильно этого хочешь, тогда я тоже. Я хочу того, чего хочешь ты. Мы пойдем сдаваться вместе.

В ней не было никаких признаков надлома. Она лишь вздохнула. И похоже, это был вздох облегчения.

— Тогда, — сказал он, — нам нужно торопиться. Сделаем это сейчас.

Он взял ее за запястья, чтобы помочь подняться со скамьи, но тут заметил, что она на него не смотрит. Она смотрела куда-то еще, на что-то, что было за скамьей. Он повернул голову, чтобы увидеть, на что она смотрит.

И он увидел дуло пистолета. А над пистолетом кривую улыбку и аквамариновые глаза, в которых читалось некоторое удовлетворение. Он увидел лицо Чарли.

 

Глава 19

Харбин сказал себе, что это как внезапно испортившаяся погода, за нею начинает портиться и все остальное. Он понял, что аквамариновые глаза следили за ними, когда они выходили из отеля, следили за ними на набережной, проследовали за ними сюда, и Чарли все время выбирал момент. И этот момент настал.

Пушка высовывалась ровно настолько, чтобы они могли видеть, что она здесь. Чарли засунул ее под куртку, и куртка лишь немного вздулась там, где кобура давила на ткань. Чарли стоял, облокотившись спиной на поручень павильона, а теперь собирался скользнуть вниз по ступенькам, к пляжу.

— Пошли, — сказал Чарли. — И не забудьте чемодан.

Харбин уже знал этот тон. Он уловил признаки истерики в голосе Чарли и понимал, что ничего не остается, как только взять чемодан и пойти с Хэкетом на пляж. Глэдден, уже опустившись, посмотрела на него снизу вверх, чтобы понять, что ей делать дальше. Он улыбнулся Глэдден, потом пожал плечами, подхватил чемодан и последовал за ней вниз по ступенькам. А перед ним было лицо Чарли, который, пятясь, прокладывал им путь к пляжу.

Все трое оказались на пляже. Чарли повернулся так, что пушка теперь была нацелена им в спины. Он сказал:

— Давайте прогуляемся. Посмотрим на океан.

Они пошли по пляжу к океану. Полная луна бросала бело-голубые блики на черную воду. Сияние, казалось, растекалось и становилось шире по мере приближения к пляжу. Они подошли к воде.

Песок был мягким и рыхлым и под их ногами собирался в маленькие холмики. Океанский песок, крупный зловещий песок, перемешанный с гулом и жужжанием, идущими с набережной. Они дошли до полосы влажного песка рядом с водой. Шум набережной начал утихать, когда они шагнули на сырой песок. Шум был уже где-то очень далеко от набережной и далеко от всего на свете.

— Повернитесь, — сказал Чарли.

Они повернулись к Чарли лицом. Они видели сияние пистолетного дула, нацеленного на них.

Чарли показал пистолетом в сторону:

— Поставьте чемодан сюда.

Харбин установил чемодан на песке. Чарли поднял его, взвесил в руке, очень медленно кивнул и толкнул чемодан обратно к Харбину.

— Открой его, — сказал Чарли.

Пушка придвинулась ближе к Харбину. Он расстегнул ремни чемодана и открыл крышку. Продемонстрировал зеленое пламя камней и почувствовал отблеск пламени в глазах Чарли, который смотрел на камни. Он слышал дыхание Чарли. Он поднял голову и увидел пушку, а потом — лицо Чарли. В нем было что-то очень необычное. Черты, казалось, исказились окончательно.

— Теперь я их получил, — сказал Чарли. — Теперь вы отдадите их мне.

— Хорошо, возьми их. Но только не пользуйся пушкой, — сказал ему Харбин. — Там, на набережной, услышат выстрел. На пляж сбежится тысяча человек, и тебя схватят.

Чарли придвинулся ближе, и лунный свет целиком и полностью осветил его искаженное лицо.

— В прошлый раз, когда ты сообщил мне кое-какую информацию, я тебе поверил. Ты отвлек меня от чемодана, ты заставил меня повернуться к нему спиной и выйти из комнаты. Это было хорошо сделано, ты мастер на такого рода штучки. Но это означает следующее: я не могу позволить тебе одурачить меня снова.

— Но ты ведь получил изумруды. Почему бы тебе просто не взять их и не уйти?

Чарли наклонил голову, так что она коснулась его плеча. Его голос был мягким:

— Ты действительно хочешь, чтобы я это сделал? А что будешь делать ты?

Харбин пожал плечами:

— Ничего.

— Ты уверен? — Чарли улыбался. — Ты действительно уверен?

Харбин снова пожал плечами:

— Сам посуди. Мы не можем идти против тебя. У нас у самих чересчур затруднительное положение.

Чарли одарил его слабой улыбкой:

— Ты действительно мастер — это так. Я просто тащусь, как ловко ты обходишь основной предмет разговора. Мне это нравится... — Смех его стал каким-то диким. — Я знаю, что ты хочешь сделать. — Дулом пистолета он махнул в сторону Глэдден, не сводя глаз с Харбина, и его голос зазвучал надтреснуто. — Ты хочешь избавиться от этой девчонки и вернуться обратно — к Делле. Вот чего ты хочешь. И я еще не совсем ополоумел, чтобы позволить тебе это. Мне хотелось бы быть с тобой, когда ты вернешься туда, в эту комнату. Хотел бы я быть там, чтобы посмотреть, как ты стоишь посреди той комнаты. Как ты смотришь на Деллу. Мне хотелось бы очень внимательно следить за твоим лицом. Я хотел бы услышать, что ты скажешь. А ты заговоришь, потому что я тоже буду там, я буду просто стоять там и не скажу ни слова. И я знаю, что Делла теперь тоже ничего не скажет.

Харбин почувствовал, будто что-то пронзает его, распиливает надвое, отрезая навеки какую-то его часть.

Он с трудом слушал речь Чарли.

— Может быть, Делле в тебе понравился именной твой класс. Может быть. Она считала, что во мне мало класса. Ей никогда не нравилось, если я говорил слишком громко или слишком волновался. Ты никогда не говоришь громко и никогда не волнуешься, так что, может быть, на это она и купилась. Что бы там ни было, а она на это купилась. Я вернулся в твой номер в отеле и увидел ее на кровати, а тебя там не было. Естественно, я захотел узнать, что случилось, и Делла принялась вешать мне лапшу на уши, и я понял, что она вешает мне лапшу на уши, потому что это всегда видно. Потом она начала плакать и больше не могла говорить. И тогда я понял. Я сложил два и два и получилась слишком большая сумма. Тогда кое-что случилось, и я ухватил ее руками за горло. Я душил ее. Я душил ее, пока она не умерла.

Чарли тяжело дышал, его лицо светилось над пистолетом. Неожиданно он яростно пнул чемодан, перевернув его набок, так что изумруды рассыпались, вспыхивая зловещим зеленым светом на мокром песке.

— Я не хочу их, — сказал Чарли. Он начал рыдать, это были громкие, опустошительные рыдания. — Мне они не нужны, ты слышишь? Мне нужно было в жизни только одно. Мне нужна была Делла. Я хочу вернуть ее, ты слышишь? — Рыдания стали еще громче. Тяжелые слезы лились по лицу Чарли. — Где я еще найду другую Деллу? Нигде. Никогда. Делла была только одна. А теперь она мертва, и мне больше нечего делать в этой жизни. Но я знаю... — Чарли опустил голову, его глаза пытались разорвать Харбина на части. — Я знаю, что все это из-за тебя...

— Нет, это не так, — тихо взмолился Харбин.

— Ты...

— Не надо.

— Пожалуйста. Не надо, — сказала Глэдден. — Пожалуйста, Чарли, пожалуйста...

Чарли засмеялся сквозь рыдания и двинулся на них с пушкой. Харбин увидел, как трещина пошла по мозгам Чарли, увидел, как его мозги раскалываются надвое. А пушка наклоняется все ниже и наконец останавливается. Глаза Чарли широко открыты, они ослепительно сверкали, словно белые блюдца с аквамарином посредине. Чарли прижал пушку к груди Харбина, палец лег на курок.

Харбин понимал, что наступил конец, чувствовал, как он приходит. Но ничего не случилось, потому что Глэдден подошла и положила руку на руку Чарли, всем своим весом она надавила на руку Чарли, а другая ее рука взметнулась к лицу Чарли.

Харбин нырнул вниз, под пушку, толкнул плечом Чарли в пах, сбил его с ног и покатился вместе с ним по песку. Он оказался наверху, навалился на Чарли и вытянул руку, чтобы ухватить его за запястье руки, сжимающей пистолет. Он увидел, что пальцы Чарли ослабили хватку и выпустили пушку, увидел, как пушка упала на песок. Он потянулся к ней. Чарли ударил его в зубы. Он сделал еще одну попытку дотянуться до пушки. Чарли ударил его снова, изо всей силы размахнувшись кулаком. Он продолжал тянуться к пушке. Чарли обеими руками ухватил его за горло и принялся душить.

Он пытался вырваться из рук Чарли. Он чувствовал, как большой палец Чарли впился в его яремную вену. Боль была глубокой, и она ударила по глазам. Он знал, что его глаза стали вылезать из орбит. Было трудно что-либо разглядеть. Его рот широко раскрылся, язык вывалился. Он пытался защититься руками, но не ощущал своих рук. У него в голове осталось лишь одно чувство — будто его несет вверх и вниз, по кругу и обратно, несет в никуда. Он еще мог рассмотреть небо и звезды, огни в темно-синем небе, большом темно-синем небе, которое медленно надвигалось и падало на него, но потом почему-то отступило.

И тогда он услышал голос Глэдден:

— Отойди от него!

Он почувствовал, как голова Чарли откинулась в сторону, и казалось, что она отделилась от тела. Потом он увидел Глэдден. Он увидел пушку в руках Глэдден. Он услышал выстрел, услышал еще один выстрел, и еще один, и руки Чарли соскользнули с его горла. Он увидел лицо Чарли и увидел Глэдден, стоящую рядом с дымящейся пушкой.

 

Глава 20

Руки Глэдден обхватили его руки. Она говорила ему что-то, но он не мог понять — что. Боль стала очень сильной, и он не думал, что будет в состоянии подняться. Глэдден пыталась помочь ему встать с песка. Его ноги были как ватные. Он закрыл глаза и попытался подняться, одновременно вслушиваясь в то, что говорит Глэдден.

Она говорила ему, что нужно вставать. Даже если он не в силах подняться, он должен это сделать.

— Они слышали выстрелы, — сказала она. — Они идут сюда.

Он наконец слегка приподнялся, встал на колени, лицом к набережной. Он увидел, что люди подходят к поручню, люди толпятся у поручня. По всей набережной в поле его зрения они, толкаясь, собирались у поручня, пытаясь рассмотреть, что происходит в темноте пляжа. Он обнял Глэдден рукой за плечи, а она помогла ему встать. Он посмотрел вниз и увидел Чарли.

Лунный свет заливал Чарли и был особенно ярким там, где находились его голова и плечи. Казалось, что лунный свет движется, потому что кровь еще продолжала течь. От лица Чарли осталась только малая часть. Остатки его заставили Харбина быстро отвернуться. Он посмотрел на набережную. Он увидел движущуюся толпу. Фигуры людей направлялись к разнообразным лестницам, ведущим к пляжу. Его голова на мгновение закружилась, и он закрыл глаза. Когда он открыл их, то увидел пушку, лежавшую на песке рядом с Глэдден. Он повернул голову и увидел Глэдден. Она смотрела в сторону набережной. Потом она посмотрела на мертвеца на песке. А потом опять в сторону набережной.

— Нам не убежать, — сказала она. — Бежать нет смысла.

— Нет, давай побежим. Давай двигаться.

— Куда? — спросила она. — Посмотри.

И она указала на набережную. Со всей набережной люди спускались по лестницам. Они направлялись прямо к ним, Харбину и Глэдден. Люди спускались и по главным лестницам, и по боковым, и лестниц этих было все больше и больше. Харбин смотрел на приближающуюся толпу. Он слышал ее шум, ее все возвышающееся, все усиливающееся жужжание. И тут к гаму толпы прибавился еще один, все перекрывающий звук. Звук свистков. Он знал, что это полицейские свистки, и он бросил еще один взгляд на убитого. Он сказал себе, что убитый — полицейский и тут же будет опознан как полицейский. Он знал, что тогда им конец, и потому им нужно бежать. Но им некуда бежать, потому что полиция надвигалась на них с фронта и с флангов.

Он посмотрел на Глэдден. Ее лицо было повернуто к океану.

— Вот, — сказал он. — Это — единственный путь.

— Нам придется заплыть далеко.

— Очень далеко.

И они побежали, они побежали к воде, и на ходу у него сложился план.

— Нэт, — задыхаясь, сказала она. — Ты сможешь плыть?

— Ты же видела, как я плаваю.

— Но сейчас. Сможешь ли ты плыть сейчас?

— Не беспокойся, я поплыву.

Она бежала перед ним, а потом остановилась, чтобы дождаться его, и он сказал:

— Двигайся. Просто двигайся дальше.

Они вбежали в воду. Они бежали по мелкой воде, которая превращалась в малые волны, набегающие на пляж. Пена больших волн была густой и очень белой на черном фоне воды, и они бежали к большим волнам. Вода доходила им до колен, волны разбивались прямо перед ними. Он увидел, что Глэдден все еще в шляпке, в новой шляпке, которую она купила в прибрежном магазинчике. Шляпка выделялась отчетливым ярко-оранжевым пятном на фоне черной воды. Глэдден бросилась в волну, и он последовал за нею. Потом он увидел, что она все еще в шляпке.

— Сними шляпу, — сказал он. — Ее могут заметить с пляжа.

— Я сниму не только ее. Мои туфли слишком тяжелые.

— Подожди, пока мы отплывем подальше.

Но он знал, что они не смогут плыть слишком долго. Одежда и обувь тянули его вниз. Он чувствовал себя так, словно толкал перед собой по воде целый вагон. Он плыл перед Глэдден, когда она ушла под воду, чтобы снять оранжевую шляпу, разодрать ее и утопить. Он вспомнил времена, когда Глэдден была ребенком и он смотрел, как она плавает в муниципальных бассейнах. Плавать она умела, а умение плавать — это такая вещь, которая не проходит, уж если ты однажды научился. Ему немного помогло сознание того, что Глэдден хорошая пловчиха.

Его накрыла волна, он вынырнул, огляделся и увидел, что Глэдден плывет к нему. Он мог ясно видеть ее лицо на фоне темной воды. Она улыбалась. Он будто позабыл о том, что они здесь делают, в океане, ночью. Ему казалось, что они приехали сюда с Глэдден для того, чтобы немножко повеселиться и поплавать в водах Атлантики. Затем он снова почувствовал тяжесть одежды и ботинок, которые тянули его вниз, и ясно осознал, что они с Глэдден здесь делают. И ему стало страшно.

Ему стало страшно потому, что все вокруг было очень большим. Небо было большим, и большим был океан. Волны были очень большими. Вершины волн поднимались высоко над его головой, пена была похожа на разинутые пасти огромных животных, глядящих на него. Он нырнул, всплыл, снова нырнул, чтобы уберечься от сносящего его назад сильного течения. Глэдден вынырнула недалеко от него, и они вместе нырнули в волну. Харбину не удалось уйти под воду достаточно глубоко, и волна ударила его о дно океана. У него возникло чувство, что он оказался в нескольких сотнях футов под водой, под покровом ночи. Но, вынырнув, он поднялся на ноги и обнаружил, что вода доходит ему только до груди.

Он оглянулся на набережную, увидел какую-то суету на пляже. Но он не стал тратить время на то, чтобы рассмотреть все поподробнее. Он повернулся и нырнул под следующую большую волну, когда она нацелилась на него. Он увидел Глэдден в нескольких ярдах впереди — она хорошо держалась на воде. Он увидел, как разметались ее волосы, которые отсвечивали желтым на черной поверхности воды.

Они плыли наперерез волнам, пропуская прибой, плыли дальше и наконец выбрались на глубокую воду и поплыли вперед. Они плыли, держась рядом друг с другом, сконцентрировавшись на том, чтобы плыть. Вода здесь была тихая. Харбин решил, что настало время плыть по-настоящему, и для этого они должны были избавиться от одежды и обуви.

— Держись, — сказал он. — Держись на воде.

— Ты в порядке?

— В порядке. Снимай свои вещи.

Снимая одежду, они старались держаться на поверхности воды. Харбин намучился со шнурками ботинок и несколько раз уходил под воду. Наконец он их снял и ощутил приятное и легкое движение ног в воде. Он снял одежду и вытащил из кармана брюк бумажник, вынул из него купюры и засунул их глубоко в носки, так что он мог лодыжками и ступнями ощущать, что бумажные деньги невредимы и в сохранности. Он стянул с себя всю одежду, кроме трусов и носков.

Он подумал о том, где и когда они выйдут из воды. Он подумал, сумеют ли они когда-нибудь выйти из воды. Эта мысль снова породила в нем страх, и он принялся обзывать себя последними словами за все то, что случилось с ним. Потом он сказал себе, что все будет хорошо. Все должно было окончиться хорошо.

Он посмотрел на Глэдден. Она улыбалась. Это была та же улыбка, которой она одарила его, когда они пробивались сквозь прибой. И тут же, глядя на эту улыбку, он понял, что с Глэдден что-то не так. Ее улыбка была больше похожа на гримасу.

— Глэдден!

— Да?

— Что-то не так?

— Все в порядке.

— Скажи мне правду, Глэдден.

— Говорю тебе, ничего страшного.

— Ты устала?

— Ни капельки. — Ее лицо балансировало на воде то вверх, то вниз. Она улыбалась.

— Глэдден. Послушай, Глэдден. — Он двинулся к ней по воде. — Мы выберемся из этого.

— Конечно, мы выберемся.

— Мы поплывем далеко. Нам придется заплыть очень далеко.

— Далеко, — сказала она.

— Очень далеко. Они могут следить за водой. Может быть, они будут искать нас далеко в океане.

— Я знаю.

— И тогда, — сказал он, — когда мы отплывем достаточно далеко, мы повернем и двинемся параллельно линии пляжа. Мы будем плыть так некоторое время, а потом повернем к пляжу.

Она кивнула:

— Я поняла.

— Мы вылезем на берег, — сказал он, — там, где безопасно.

— Точно. Так мы и сделаем.

— У меня с собой деньги, — сказал он. — Я взял их с собой. Они у меня в носках. Пока у нас есть деньги, не все потеряно. У нас куча денег, и я знаю, что мы выкарабкаемся.

— После того как вернемся на пляж.

— Это будет довольно скоро.

— Но как долго нам придется плыть? — Улыбка сошла с ее лица, но быстро возвратилась.

— Не очень долго, — сказал он. — Но надо постараться не устать. Мы постараемся не устать.

— Я ни капельки не устала. — Ее улыбка стала шире. — Спорю, что на пляже сейчас полно народу.

— Там огромная толпа.

Он хотел обернуться и посмотреть в сторону пляжа, но передумал. Он знал, что пляж теперь очень далеко, и он не хотел, чтобы Глэдден видела, как он смотрит на далекий пляж. Он сказал:

— Я полагаю, что они просто стоят. Просто толпа, которая стоит и говорит, что это, возможно, было самоубийство.

— Это хорошо, — сказала она. — Это означает, что мы чисты.

— Я рад, что ты не устала, — сказал он. — Теперь смотри, Глэдден...

— Да? Что?

— Если ты устанешь, я хочу, чтобы ты мне об этом сказала. Ты слышишь?

— Хорошо, — отозвалась она. — Я тебе скажу.

— Я имею в виду, — он подплыл к ней ближе и посмотрел на нее, — я имею в виду, что, если ты устанешь, очень важно, чтобы ты вовремя мне об этом сказала. Нам придется много плыть.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда давай начнем.

И они продолжали плыть. Теперь, без одежды и обуви, плыть было легко, и они прокладывали свой путь по спокойной воде, стремясь вперед, у них за спиной была густая черная вода. Лунная дорожка протянулась с одной стороны океана, и она медленно двигалась вместе с ними, а они плыли вперед.

 

Глава 21

И пока он плыл, оставаясь немного позади Глэдден — так, чтобы ее видеть и знать, как у нее дела, Харбин стал думать о Делле. Он не осознавал, что думает о Делле. Похоже было, что Делла просто проникла в его разум и взялась контролировать его настроение. Все больше Деллы проникало в него, и он ее видел. Это было выше всякого понимания.

Это одна из черт Деллы — быть неординарной, быть выше всякого понимания. И тем не менее главное, чего она от него хотела, было на самом деле абсолютно ординарным. Все, чего она хотела, — быть с ним в местечке на холме, просто быть там с ним. Не было ничего более ординарного, чем это ее желание.

Ему на глаза попались золотые волосы на воде, и золотые волосы проникли в его сознание, вытолкнули Деллу, и вытолкнули ее навсегда. Он чувствовал, как это случилось, и на мгновение не захотел, чтобы это произошло. Но это случилось. Делла была выброшена из головы. Он сосредоточился целиком и полностью на Глэдден.

Он позвал ее. Девушка остановилась, и он подплыл к ней поближе. Они качались на воде.

— Что такое? — Она улыбнулась ему.

— Хочу дать рукам отдых. — Но это было не так. Его руки чувствовали себя вполне нормально. Он вообще чувствовал себя нормально. Он сказал: — Я хочу пообещать тебе кое-что. Я обещаю, что никогда больше не буду носиться с идеями, похожими на те, которые толкал тебе на набережной. Вроде того, чтобы пойти и сдаться. Тогда был походящий момент для этого, но теперь такого момента нет и больше не будет. Они свалят на нас все, и мы никогда не вернемся назад.

— Это точно. Я в этом не сомневалась. — Она бросила на него странный взгляд. — Почему ты мне это говоришь?

— Просто чтобы ты знала.

Она кивнула:

— Я рада, что ты мне сказал. — Улыбка снова появилась на ее лице. — На самом деле, Нэт, ты не должен был говорить мне об этом.

— Послушай, — сказал он. — Что-то не так?

— С чего ты взял?

— Чему ты улыбаешься?

— Улыбаюсь? — Она старательно убрала с лица улыбку. — Я не улыбаюсь.

— Что тебя беспокоит?

— Ничего меня не беспокоит, — сказала она. — Мы здесь, мы плывем, и в конце концов мы выберемся на пляж.

И снова на ее лице показалась улыбка, которая, на самом деле улыбкой не была.

Неожиданно она нырнула, подплыла к нему и обняла его руками за шею.

— Обними меня, — сказала она. — Пожалуйста, обними меня.

Он обнял ее. Он ощутил ее вес и знал, что она позабыла о том, что нужно держаться на воде. Он приподнял ее над водой и почувствовал ее мокрые волосы у себя на лице.

— Я все угробила, — сказала она. — Ты понял, что я сделала? Я не оставила тебе шансов. Я всегда хотела делать для тебя только хорошее и всегда делала все плохо.

— Это неправда. Я не хочу, чтобы ты так говорила.

— Я тянула тебя ко дну. Так, как я сейчас тяну тебя ко дну. Я всегда тянула тебя ко дну.

— Прекрати, — сказала он. — Прекрати. Прекрати.

— Я не могу.

— Я хочу, чтобы ты прекратила. Забудь об этом.

— Пушка, — сказала она. — Я все еще чувствую ее у себя в руках.

— Так получилось. Ты не могла изменить ситуацию.

— Она была тяжелая. Я не могла ничего поделать.

— Ну подумай сама, — сказал он ей. — Тебе пришлось выстрелить. Если бы ты не выстрелила, я бы умер.

— Это правда.

— Точно, — сказал он. — И только так на это и нужно смотреть.

— Это было единственное, что я могла сделать. Мне пришлось выстрелить.

— Разумеется, тебе пришлось выстрелить.

— Чтобы убить его, — сказала она.

— Чтобы он не убил меня.

— Но послушай, — сказала она. — Я его убила. Я убила его.

— Ради меня.

— Нет. — Она высвободилась из объятий Харбина и отплыла в воде на один шаг. — Не ради тебя. О тебе я не думала. Я думала о себе. Только о себе. Потому что я не могла тебя потерять. Понимаешь? Я не хотела тебя потерять, и потому я его убила. Это было эгоизмом. И это было убийством. Понимаешь, о чем я? Я убила его.

— Не надо. Пожалуйста, не надо... — Он подплыл к ней и обнял ее снова.

— Нет, поплыли.

— Глэдден...

— Поплыли. — Она корчилась в его руках. Ее голова ушла под воду. Она вынырнула и фонтанчиком выплюнула воду. — Позволь мне плыть! — Это был уже пронзительный визг. — Черт тебя побери, поплыли. — Она запустила руки в его волосы и оттолкнула его. — Я не хочу, чтобы ты меня обнимал. Ты обнимаешь меня так, словно я — ребенок, а ты — мой отец.

Вода попала ему в глаза. Он почувствовал жжение и перестал видеть, что происходит. Потом он увидел, как Глэдден уплывает от него. Она плыла очень быстро. Она яростно загребала руками воду, удаляясь от него. Он позвал ее и сказал ей, чтобы она прекратила этот сумасшедший заплыв. Он видел, с какой скоростью она плывет, и понимал, что она не сможет выдержать такую скорость слишком долго. Небольшая волна окатила его лицо и снова залила ему глаза. Потом брызги полетели ему в глаза потому, что он стал резко бить руками по воде, стараясь догнать Глэдден.

Но она плыла очень быстро, и вскоре он потерял ее из виду.

Он крикнул, но ответа не было. Он крикнул снова и попытался разглядеть ее, но видел перед собой только волны и небо, и неожиданно он утратил ориентацию. Но сразу же он увидел огни, тонкую сияющую линию фонарей на набережной. Огни были очень далеко. Он не мог поверить, что они так далеко. Огромная дистанция между ним и береговыми огнями заставила его ужаснуться, и он быстро отвернулся от огней.

Он позвал Глэдден. Ответа не было. Он позвал снова. Его голос разносился над водой и возвращался к нему, словно эхо из пропасти. Он кричал так громко, как только мог, и теперь он плыл изо всей силы, зная, что он должен догнать Глэдден, потому что Глэдден теперь далеко и совсем устала.

Его глаза вглядывались во тьму перед собой, пытаясь разглядеть Глэдден. Но все было бесполезно. Он продолжал выкрикивать ее имя, выныривая из воды. Вода проникла в рот и заставила его закашляться.

И тут откуда-то издалека донеслось что-то вроде крика. Это была Глэдден. Она звала его по имени. Ее голос был слабым, и он знал, что она в опасности. Он умолял себя плыть быстрее, он слышал, как Глэдден звала его, знал, что Глэдден не могла рассуждать здраво, когда уплывала от него, и знал, что сознание вернулось к ней сейчас, когда пришла беда. Она звала его, просила его поторопиться, она нуждалась в помощи, она тонула.

И вот далеко впереди он увидел что-то золотое в океане. На мгновение оно показалось и тут же скрылось из глаз. Он яростно бил руками по воде, прокладывая себе путь, видел, как золотое пятно появилось снова, видел что-то белое и тонкое, распластанное по обе стороны от золотых волос. Это Глэдден тянула свои худенькие ручки к небу, пытаясь ухватиться за небо, и он понял, что Глэдден тонет по-настоящему.

Он знал, что ему следует плыть намного быстрее, чем он в действительности может плыть. Он сказал себе, что должен добраться до Глэдден, и добраться до нее раньше, чем она пойдет ко дну, и он продолжал твердить себе это, мчась по волнам. Туда, где он видел золотые волосы, лежавшие на поверхности океана, и руки, которые все еще были видны. Но они были видны все хуже, потому что тело шло вниз.

Руки оставались на поверхности еще одно мгновение, а потом ушли под воду, и теперь у него перед глазами была сплошная чернота.

Какая-то сила, вспениваясь, потянула его вниз, и он понял, что погружается на дно. Он увидел жидкую зелень, темную зелень, от которой шли круги света. Они расходились и исчезали за пределами видимости. Он понял, что он плывет под водой, следуя за Глэдден. Он знал, что опустился уже достаточно глубоко, и решил опускаться еще ниже, чтобы найти Глэдден. Боль прошила затылок, ворвалась в мозг. Ему хотелось закрыть глаза, но он заставил себя держать их широко открытыми, пытаясь увидеть Глэдден.

И он ее увидел. Она опускалась очень осторожно, очень медленно уходя вниз. Голова Глэдден опустилась на грудь, руки распластались по сторонам, золотые волосы колебались в зеленой воде.

Он нырнул еще глубже и увидел, как руки Глэдден двигаются к нему. Было похоже, что эти руки пытаются дотянуться до него. Он сказал себе, что уже слишком поздно, что он больше ничего не может для нее сделать. Они опустились слишком глубоко, и он понял, что в легких его не осталось воздуха. Он сказал себе, что нужно поторопиться, чтобы проложить себе путь на поверхность. Но он видел, как руки Глэдден тянулись к нему. Это была Глэдден, это было дитя Джеральда, и оставалось единственное, что он мог сделать, единственная честная вещь, которую он мог сделать.

Он подплыл к Глэдден и обнял ее. Он изо всех сил постарался приподнять ее и себя, прорваться через толщу воды и не смог этого сделать. И тогда они вместе пошли ко дну океана.