Первое, что мы увидели, как только встали и выползли наружу, — маму с Гвидасом!!! Черт! Когда он приехал? Как я могла такое проспать? Все из-за этого сидра! А самое страшное, что они целовались! Целовались под яблоней, будто Адам с Евой! О боги! Куда катится мир? Значит, они не поссорились, а если и были в ссоре, так помирились? Должно быть, моя покладистая мамочка его простила. Ненавижу!

Увидев нас, они, само собой, это неприличие прекратили. Гвидас изумленно поглядел на нас и оскалился, выставив напоказ все тридцать два здоровехоньких зуба. Мне показалось, он нашел, что нас тут многовато. А мама, по-моему, слегка смутилась оттого, что ее застукали в неподходящей для матери ситуации, но тоже улыбнулась и весело воскликнула:

— Доброе утро, красавицы! Лаура, Силва, познакомьтесь, это Гвидас.

Подруженьки мои усиленно закивали. Я видела, что от этой романтики под яблоней они тоже слегка прибалдели.

— Доброе утро… — взяв чуток высоковато, пропела Силва. — Мы так много о вас наслышаны!

У мамы брови полезли вверх, и она взглянула на меня удивленно:

— Неужели?

Само собой, я почувствовала себя дурой и сильно пожалела о том, что заварила всю эту кашу. И зачем я только рассказала Лауре про мамин роман! Надо было срочно исправлять положение, и я объяснила:

— Силва просто обожает скрипичную музыку…

Все засмеялись. Честно говоря, я так и не поняла почему.

— Котрина, — сказал Гвидас, — а я тебе подарок привез.

— П-подарок? — переспросила я. — Откуда? Вы что, куда-то ездили?

— Масенька, а я разве тебе не говорила? — мамуля захлопала ресничками. — Гвидас играл в Германии. Все газеты писали о его гастролях.

Честное слово, меня страшно разозлили эта «масенька» и эта нездорово счастливая улыбка на ее лице, и потому я, не удержавшись, выпалила:

— Ой, мамуль, я ведь давно уже макулатуры не читаю. Есть что почитать и кроме газет.

Мама склонилась Гвидасу на плечо и тихонько (но мы прекрасно расслышали) шепнула:

— Видишь, с кем тебе придется уживаться?

Скажет тоже! Будто я какое-то чудовище! И что означает это «придется уживаться»? Они что, собираются жить вместе долго и счастливо? Нетушки, лучше не надо… А тут еще мои подружки, словно сговорившись, дружно захихикали. Свинюги!

Гвидас подошел ко мне, взял за руку и потянул за собой на веранду. Остальные как овцы поплелись следом.

— Ну иди же, получи свой подарок!

Посреди веранды стояла его дорожная сумка. Он вытащил оттуда большое пестрое яйцо и, страшно собой довольный, вручил мне.

— Что это? — не поняла я.

— Да ты открой…

Яйцо оказалось из двух частей. Немного покрутив его, я отделила одну половину от другой. Внутри было яйцо чуть поменьше, в нем — еще меньше, и так до бесконечности… В самом маленьком яичке оказались две крохотные фарфоровые куколки — парень и девушка. Она — в белом подвенечном платье, он — в черном фраке. Я растерялась. Не понимала, что Гвидас хотел этим сказать, и не знала, как реагировать. С чего ему вздумалось дарить мне новобрачных?

Девки, радостно визжа, похватали разнокалиберные скорлупки и попытались снова соединить. Детские забавы…

— Нравится? — Гвидас не выпускал моей руки и смотрел мне прямо в глаза.

— Ну-у… миленько… — протянула я. — Была бы я лет на десять помладше, может, мне бы еще больше понравилось.

Мама с улыбкой покачала головой:

— Ах ты, моя старушечка!..

— Главное — ты у нас молодушечка! — не удержалась я, чтобы не съязвить.

Сразу увидела, насколько ее это задело, и немного позлорадствовала про себя, но мне тут же стало жалко мамулю, и я спросила:

— А тебе что перепало?

Мама протянула руку. У нее на пальце блестело кольцо. Мне мигом все стало ясно: он привез ей кольцо и сделал предложение! О боги! Так вот почему они лизались под яблоней…

— Какое красивое! — пискнула Силва. — С ума сойти!

Я равнодушно пожала плечами. Заметила, что Лаура удивленно на меня смотрит и, похоже, пытается разгадать своими воробьиными мозгами нерешаемый ребус.

— Чудесно! — разулыбалась я, желая окончательно запутать подружку. — Значит, дело двигается к свадьбе?

Всегда страшно говорить то, что на самом деле думаешь, но тут у меня появилось странное желание себя помучить. Не знаю почему. Наверное, хотелось, чтобы они перестали уже эту байду разводить и сказали в конце концов напрямик, что, собственно, происходит.

Девки затихли и с любопытством уставились на Гвидаса, а он усмехнулся и обнял маму за плечи.

— Теперь все зависит только от твоей мамы… — негромко проговорил он. И наклонился к ней. Смотреть противно.

Маменька зарделась осенней розой, но ни слова не произнесла. Я же говорила, что она не умеет ни притворяться, ни давать отпор…

— Страшно хочется нырнуть в волны! — внезапно заявил свежеиспеченный жених. — Барышни, может, пойдем на речку?

Барышни, само собой, это предложение радостно поддержали: засуетились, бросились сдергивать с веревки купальники и разыскивать солнечные очки…

Одна я так и осталась стоять столбом. Меня это, честно говоря, подкосило, мне чертовски хотелось побыть одной, а кроме того, я знала, что, если пойду с ними, сразу начну задираться и нести всякую чушь, и потому кротко сказала, что купаться не пойду, поскольку запланировала на сегодня прополку чеснока.

— Прямо сейчас полоть собралась? Ты это серьезно? — изумилась Силва.

Я боялась, что они бросятся меня отговаривать, но, на мое счастье, ничего такого не произошло — все были слишком заняты собой.

Когда отбывающие свалили на кухню делать себе бутерброды и веранда наконец опустела, я взяла тяпку и направилась к чесночной грядке. Прополкой, честно говоря, я всего раз в жизни и занималась, да и то под присмотром бабушки Эльжбеты, но дело это нехитрое, и я принялась злобно дергать разросшиеся сорняки — их на грядке оказалось куда больше, чем стрелок чеснока. Все как в жизни! Работа была как раз под настроение, я трудилась не поднимая головы, и уж чего мне совсем не хотелось, так это видеть Гвидаса. Но он спустился в сад и присел на корточки рядом со мной.

— Ты всерьез решила остаться дома?

— Да.

— А может, чеснок еще денек подождал бы? Пойдем, искупаемся?

— Нет.

— Ну если ты твердо решила…

Гвидас попытался выдернуть длинный корень пырея, тот, разумеется, оборвался.

— Оставь в покое эти корни!

Мамочкин жених внимательно на меня посмотрел:

— В чем дело, Котрина? За что ты меня невзлюбила?

— А с чего мне тебя любить? Я же тебя не знаю.

— Может, пора уже познакомиться?

— Еще чего! Если я стану знакомиться с каждым мамочкиным возлюбленным, поседеть успею, пока перезнакомлюсь со всеми!

Чистейшее вранье, мне просто хотелось его уязвить. После развода с отцом мама с головой ушла в свою живопись и жила совсем одна, но сейчас это уже не имело значения, так и так она все испортила.

Гвидас несколько секунд помолчал. Выкопал пальцем какой-то розовый камешек, отбросил в сторону. Потом снова повернулся ко мне:

— А может, все-таки попробуем подружиться?

— С какой стати? Может, потому, что интеллигенты должны общаться между собой?

Он улыбнулся:

— Может, и потому.

— Нет, не вижу смысла. Ты ничем не хуже и не лучше всех остальных.

— А вдруг самую чуточку получше? Если не попробуем, так и не узнаешь…

— Ну и наплевать!

Вали отсюда, думала я, проваливай, не то я сейчас завизжу или наговорю тебе еще больше гадостей, о которых потом придется пожалеть! Про-ва-ли-вай! Черт, ну почему он такой безупречный?

Тут на веранду выскочила радостно галдящая троица, и Гвидас, будто прочитав мои мысли, встал. И сказал мне с едва уловимой иронией:

— Ладно… Очень жаль, но ничего не поделаешь… Успеха тебе в сельскохозяйственных работах. Будем надеяться, не пропадут даром твои усилия — принесут чудесные плоды.

Он побрел прочь, опустив голову, с несчастным видом… Гвидас, Гвидас, Гвидас…

Как только они наконец вымелись за калитку, прополка чеснока закончилась. Я взлетела в мансарду, а оттуда вылезла на крышу, прихватив театральный бинокль. Раньше я часто разглядывала с крыши в бинокль соседние дворы и прохожих, идущих по тропинкам к лесу, пыталась угадать, о чем они разговаривают… По их движениям очень много чего можно было понять… Вскоре показались наши купальщики. Гвидас с мамой шли рядом и что-то горячо обсуждали. (Спорим, они говорили обо мне!) Лаура с Силвой вприпрыжку бежали впереди, изображая из себя несмышленых малышек — явно хотели покрасоваться перед Гвидасом. Когда все они скрылись за поворотом, я отложила бинокль и закурила.

Курила и думала, что чертовски несчастна, потому что меня окружают одни предатели:

Лаура — беспросветная предательница, потому что, едва в ее поле зрения попала Силва, она в упор перестала меня видеть. Кроме того, что же она за подруга, если выбалтывает Силве мои секреты!

Мама — предательница, потому что все время соловьем заливалась насчет того, что у нее никого на свете нет, кроме меня, но стоило появиться мужику — мигом про меня забыла.

Гвидас — двойной предатель! Он предал не только меня, он предал мою любовь к его музыке! Теперь я уже не та, что прежде, и больше никогда скрипичная музыка меня не тронет.

Никогда… Гвидас убил во мне способность летать…

Я почувствовала себя страшно одинокой и никому на этом свете не нужной… Мне было до того плохо, что даже разреветься не удавалось. Выкурила три сигареты подряд, но и это не помогло. Будь у меня деньги, немедленно сбежала бы отсюда на край света! Чтобы больше никогда никого из них не видеть…

На крыше стало нестерпимо жарко, я оттуда слезла, стала без всякой цели слоняться по дому. Дверь маминой мастерской была приоткрыта, и я заглянула внутрь. На маленьком столике стояла початая бутылка чего-то темного, рядом с ней два ненормально огромных пустых бокала и пепельница с окурками. Значит, они тут сидели и выпивали, должно быть, его возвращение праздновали… Глаза бы мои на это не глядели!

Я вошла в мастерскую. И то, что там увидела, меня добило: мама уже закончила писать картину, повернула ее лицом к комнате, и оказалось, что изображен на ней не кто иной, как известный мне скрипач Гвидас! Мамин возлюбленный был намалеван завернутым в большую белую простыню, словно какой-нибудь античный Давид, длинные черные волосы падали на крепкие загорелые плечи, и красив он был удивительно, просто до ужаса! Стоял у открытого окна, держа в руке скрипку, но не играл на ней, хоть и поднял к плечу. Стоял в задумчивости и, слегка прищурившись, смотрел на пейзаж за окном. А там виднелось чистое поле, залитое ярким солнечным светом, и одинокое дерево. Казалось, дерево медленно колышется…

О боги! Я завалилась в мамино глубокое кресло и уставилась на картину… С минуту, наверное, не могла отвести от нее глаз, у меня кружилась голова и воздуха не хватало… Думать я была не способна… Когда немного пришла в себя, потянулась к столику, налила себе полнехонький бокал темного из красивой бутылки и залпом выпила. Ни фига себе: от этого пойла у меня слезы из глаз брызнули, а горло загорелось, будто ошпаренное. Отдышавшись, глянула на этикетку: коньяк, вот это что. Мощная штука! Ну и хорошо! Стану алкоголичкой! Нарочно! Все равно я никому не нужна. Буду шарить по мусорным бакам и собирать бутылки…

Еще через минуту мне стало тепло и очень весело. Давид с картины, как последний идиот, все еще пялился на дерево, даже и не догадываясь, что я тут прячусь и смотрю на него… Ку-ку! Я его вижу, а он меня — нет, ха-ха-ха! Внезапно мне в голову пришла гениальная мысль слегка его приукрасить — пририсовать бороду и усы, но, оглядевшись, я не нашла поблизости ни карандаша, ни красок, ни кисточки… Предательница-мама нарочно все попрятала! А встать с кресла и порыться в шкафах мне было очень лень… Очень-очень… Прямо беда… Так что ничего не оставалось, как плеснуть себе еще коньячку. Лиха беда начало, как говорится… чуть-чуть пролила, но ничего… в бутылке еще много… Вторая порция обожгла уже не так сильно… То-то, век живи, век учись… Золотая мысль… Теперь буду пить только коньяк… Решено… Точка…

Проснулась я под вечер от шума на веранде и, очухавшись, поняла, что они вернулись. А я, оказывается, весь день проспала в кресле, в маминой мастерской! Черт! Я вскочила и кое-как, но почти по прямой, дотащилась до ванной — коньяк с неудержимой силой стремился на свободу! В самый раз успела… Процесс только-только пошел, как в коридоре послышались торопливые шаги, а еще через миг в ванную влетела на удивление жизнерадостная Лаура.

— Какого черта? — грозно взревела я.

— Ой, как напугала! Ты что тут делаешь?

— А ты как думаешь? — рыгнув, отозвалась я.

— Блюешь!

— О, ты бесконечно наблюдательна…

— Что с тобой?

— А ты как думаешь?

— Брось ты эти «ты как думаешь», скажи, что случилось…

— А не пошла бы ты…

— Тебя же не просто так тошнит. Может, у тебя солнечный удар или ты отравилась?

— А ты как думаешь?

Она прикусила губу, и я поняла, что моя лучшая подруга-предательница обиделась.

— Пойду позову твою маму.

— Ну конечно! — заорала я. — Иди и разболтай всем, что видела! Ты и не на такое способна!

Лаура явно растерялась.

— Я только… Я подумала… Может, она бы тебе какое-нибудь лекарство дала?

— От этой болезни никакое лекарство не поможет.

— Что ты несешь?!

— Ох…

— От какой такой болезни? Котрина, мне уже страшно. Неужели у тебя…

— Рак?

— Ой, нет, в это я не верю.

— И не верь, потому что все намного хуже.

— Куда уж хуже… А может, ты…

— Да-да?

— Что — «да-да»?

— Не обращай внимания, — я с притворным равнодушием махнула рукой. — Рано или поздно все равно все выяснится.

Тут Лаура умолкла и, обессилев, села на бортик ванны. Выглядела она при этом как мешком ушибленная, и мне стало смешно.

— Котрина… Котрина, только не говори, что ты…

Я разок-другой выразительно икнула.

— Котрина, — обмирая, прошептала Лаура, — ты что, беременная?

Ну и личико же у нее сделалось, я просто залюбовалась — ни дать ни взять театральная маска, изображающая ужас. Так тебе и надо, предательница! Будешь теперь знать, что потеряла! Какая ты, к черту, лучшая подруга, если способна прозевать такой момент?!

Лаура вздохнула, поднялась и встряхнулась.

— Я тебе не верю.

— Как хочешь.

— Не могла же ты… ни с того ни с сего… как пресвятая дева Мария…

Я распрямилась, спустила воду и некоторое время любовалась тем, как содержимое унитаза исчезает в дыре. Потом села на еще теплый бортик и стала намыливать руки. Лаура пристроилась рядом.

— Но ты же ни с кем не…

— Ты в этом уверена?

— Я бы знала, если бы…

— Знала бы? — я впилась убийственным взглядом в ее вытаращенные глаза. — Если хочешь что-нибудь о ком-нибудь знать, для начала не помешает этим человеком интересоваться.

Лаура заерзала и опустила голову, видно, почувствовала свою вину. Вот и хорошо, подумала я, так тебе и надо, а она встала и нерешительно двинулась к двери.

— Может, тебе чаю принести?

— Ну, принеси…

Мне уже стало чуть получше, так что я тоже вышла из ванной и тихонько проскользнула к себе. Растянулась на постели и закрыла глаза. Спать все еще очень хотелось. Внизу, на кухне, топали, гремели чашками — видно, нагулявшись, они готовили ужин… Я задремала, но через минуту в комнату бесшумно вползла Лаура с чашкой чая в руках, а за ней, само собой, моя обожаемая Силвуте! Едва увидев ее лицо, я сразу поняла, что и она уже «обо всем узнала». Не дожидаясь приглашения, эта хищница уселась на мою кровать.

— Котрина, Лаура мне все рассказала. Какой ужас! Можешь мне довериться, клянусь, я правда никому ничего не скажу. Ты же меня знаешь. Мы ведь с тобой лучшие подруги, да?

Я отвернулась к стенке.

— Котрина, — не унималась Силва, — я представляю, как тебе не хочется об этом говорить. Если бы ты знала, как я тебя понимаю! Случись со мной такое, я бы, наверное, покончила жизнь самоубийством!

— Думаешь, это самый лучший выход? — спросила я еле слышным дрожащим голоском и, словно придавленная страшной мыслью, уткнулась в подушку.

— Силва, ты что? — закричала Лаура.

В ее голосе я расслышала призыв на помощь и развеселилась еще больше.

— Нет-нет, — стала оправдываться Силва, — я только потому так сказала, что Эле из класса «Б», ну, знаешь, которая залетела, тоже хотела покончить с собой, но я ее отговорила…

— Ты спасла ей жизнь… — промолвила я исполненным тихого трагизма голосом.

Обе мои подруги глубоко вздохнули — должно быть, растроганные собственным благородством. Лаура осторожно погладила меня по плечу. Ее рука дрожала.

— Может, все-таки попьешь чайку?

— Чаем тут не поможешь, ей надо выговориться, излить душу, нельзя все держать в себе, — снова вмешалась Силва. — Эле сначала тоже ничего не хотела рассказывать, но, когда мы с ней подружились, все рассказала, и ей сразу стало легче.

Могу себе представить… Бедненькая Эле! Потом вся школа только об этом и молчала!

— Вы и с Эле тоже подруги? — тихо спросила я.

А как же! Само собой! Тут-то я все подробности и узнала. Элин Робис, может, и хотел бы, чтобы она родила, но его мать с отцом против: подозревают, что ребенок не от него, и требуют провести генетическую экспертизу. Только мама-то у Эле небогатая, у нее на такие анализы ни цента нет, так что неизвестно еще, как все обернется. Аборт делать уже поздно, Эле волей-неволей придется рожать. И что будет с ребеночком? Мама Элина работает за границей, не сможет с ним сидеть, Робис, что ли, станет им заниматься? Эле говорит, он хочет на ней жениться, но я сильно сомневаюсь, что он ее любит…

— Почему это? — удивилась Лаура.

Силва загадочно улыбнулась:

— Когда мы в тот раз со школой ходили в поход, он так странно на меня смотрел… ну очень странно… м-м… как бы это сказать… Между прочим, в том самом походе у них все и случилось, Эле сама рассказывала.

Я всегда говорила, с парнями надо поаккуратнее, теперь сами видите. Только, девчонки, вы же понимаете, все это должно остаться между нами! Я поклялась никогда никому не рассказывать! Не были бы мы близкими подругами, я бы и вам… В общем, понимаете.

Я повернулась и села. Едва удержалась, чтобы не заехать ей по болтливой морде! Обе «лучшие подруги» подались ко мне в ожидании признаний. Я видела, что они умирают от любопытства, им не терпится узнать, кто тот счастливчик, которого я намерена сделать отцом. Я чуть не расхохоталась.

— Поклянитесь, что будете молчать, — медленно проговорила я. — Ну? Я жду.

Силва возложила руку мне на плечо, словно посвящая в рыцари.

— Умереть мне на этом месте! Никогда никому ни слова! Ты же меня знаешь!

— И я! Я тоже! Видит бог! — закивала Лаура.

— Вот и хорошо! — с облегчением выдохнула я. — Теперь мне стало намного спокойнее.

Опустилась на подушку и снова отвернулась к стене.

— Как, и все? — услышала я исполненный отчаяния вопль Лауры. — Тебе намного спокойнее, и, по-твоему, этого достаточно?

— Котрина, ты должна открыться миру. Разве тебе не хотелось бы излить душу, поподробнее рассказать о том, например, как… все… случилось… Кто, например, ну… этот твой… друг… — запинаясь, проговорила Силва.

Я, донельзя изумленная, повернулась к ним и наивно спросила:

— Вы хотите знать, кто отец ребенка?

— А ты как думаешь? — обозлилась Лаура. — Зачем мы, по-твоему, сюда пришли? Сто лет дружим, и я только теперь узнаю что у тебя есть парень, и мало того — еще и ребенок будет! Может, по-твоему, это нормально?

— В самом деле, Котрина, ты меня сильно удивила. Никогда бы не подумала, что такая обычная, только не обижайся, такая серая мышка, как ты, может с кем-нибудь… м-м… дружить. Никогда! — закатила глаза Силвуте.

— И я, богом клянусь! — подхватила Лаура.

— Ну скажи, он из нашего класса?

Стыдливо опустив глаза, я принялась нервно комкать край простыни.

— Возможно…

— Не может быть! Как же я не заметила? — ужаснулась Силва. — Неужели Валентинас?

(О боги! Они думают, я только такого идиота, как Валентинам и достойна! Ну хорошо, думайте так и дальше! Мне-то какая разница?)

Я уставилась в дальний угол и тихо прошептала:

— Разве это важно? Не все ли теперь равно?

— Да ты что! — изумилась Лаура. — Как раз только это и важно — от этого зависит, захочет ли отец ребенка на тебе жениться.

— Вот именно, — тут же подхватила Силва, — вот именно. Я, например, не представляю себе, каким Валентинас может быть отцом… Просто ужас! Никогда бы на него не подумала! А он что говорит?

— Он ничего не знает, — я продолжала пялиться в угол.

— Ничего не зна-а-ает? — дуэтом протянули подружки.

— Ты что, решила вообще ему не говорить? — допытывалась Силва.

— Конечно, — сказала я. — Буду растить ребенка одна. Может, уеду куда-нибудь — туда, где никто меня не знает…

— До чего романтично, — теперь глаза закатила Лаура.

— Тоже мне романтика — растить ребенка одной в какой-нибудь дыре! — вспылила Силва. — А Валентинас ни за что не согласится свалить куда-нибудь подальше, он ведь жить не может без баров и тусовок.

— Он же ничего не узнает, — на всякий случай напомнила я.

— Конечно, не узнает, — подтвердила Силва. — От меня он точно ничего не узнает, можешь быть спокойна, я ведь твоя подруга. Но всякое бывает, сама понимаешь. Рано или поздно он все-таки может случайно узнать.

С минуту мы помолчали. Я пыталась подсчитать, сколько времени пройдет до того, как моего любимого Валентинаса настигнет потрясающая новость.

— А срок у тебя какой? — поинтересовалась Силва.

— Уже два месяца, — не задумываясь выдала я.

— Значит, ты твердо решила рожать? — грустно спросила Лаура.

Ответить я не успела, потому что в это самое мгновение увидела стоящую в дверях маму! Прислонившись к косяку, она смотрела на меня во все глаза. Я от неожиданности вздрогнула, а обе девицы испуганно повернулись к ней.

У меня не было ни малейшего представления о том, когда она пришла и сколько времени так простояла, но почему-то я чувствовала, что кое-что лишнее мама услышала — очень уж подозрительно она на каждую из нас по очереди поглядела…

— Хотела позвать вас ужинать, — сказала мама так, будто сомневалась, в самом ли деле она этого хотела.

Потом, едва приметно покачав головой, медленно развернулась и ушла. Слышно было, как она спускается по лестнице. Черт! Какие же мы идиотки! Надо было закрыть дверь!

Первой опомнилась Силва.

— Вот черт, она, наверное, слышала!

— И что теперь делать? — озабоченно поглядела на меня Лаура.

— Что делать, что делать! — рассердилась Силва. — Рано или поздно все равно придется ей рассказать!

И обе с интересом уставились на меня.

— Может… поужинаем здесь? — предложила я.

Мне совершенно не хотелось терпеть многозначительные переглядывания мамы с моими подружками, а если мы будем ужинать на веранде, этого точно не избежать…

— Давай! — обрадовалась Лаура — похоже, и она не рвалась общаться с моей родительницей. — Сейчас сходим вниз и принесем сюда еду.

— А тебе не кажется, что тогда у нее будет еще больше подозрений? — засомневалась Силва.

— Да теперь-то уж что… — промямлила я. — Идите, несите еду, а я пока разгребу стол…

Полночи они болтали о мужчинах, родах и брошенных женщинах. Я слушала, слушала, пока не уснула… Мама как ушла, так весь вечер и не показывалась. Может, она все-таки не услышала ничего?..