Они ехали по автостраде Генри Гудзона в машине, которую вместе с Джиллиан взяли напрокат, и Вон вспоминал, как проходили рождественские праздники в его жизни. Рождество на Мадагаскаре, когда он с несколькими членами их группы всю ночь пьянствовал под неистовые серенады обезьян-ревунов. Рождество на шхуне ловцов крабов во время шторма в Беринговом море, когда, привязанный к стреле грузовой лебедки и промерзший до костей, он при каждом ударе крутой волны подвергался постоянной опасности и мог потерять руку или ногу, а то и вообще погибнуть. Почти таким же «веселым» было Рождество в Танзании; работники гостиницы, где он жил, по случаю праздника решили отказаться от обычной еды племени сукума и приготовили «традиционную американскую» пищу: жареную индейку, жесткую, как седло из воловьей кожи, студенистый соус из консервированной клюквы и превратившиеся в месиво какие-то овощи неопределенного происхождения.

Это был парад воспоминаний, не очень приятных, но, безусловно, колоритных. Однако он не мог сказать, чтобы хотя бы раз за все эти годы тосковал по дому. Возможно, потому что для него идеальная сплоченность семьи всегда так и оставалась недостижимым идеалом. Приятные воспоминания детства у него, в основном, были связаны с матерью Абигейл. Их с Лайлой родители были слишком заняты своими делами (а мать к тому же еще и пьянствовала), чтобы уделять этому празднику какое-то внимание, кроме беглого одобрения. И только Розали всегда следила за тем, чтобы елка была должным образом украшена, на двери висел рождественский венок, а на улице перед домом сияли гирлянды лампочек. Она также настаивала, чтобы елка была настоящей, хотя его мать и говорила, что искусственная более «практична». И если подарки, которые приносил Санта-Клаус, оказывались именно теми, о которых они с Лайлой мечтали, то и в этом была заслуга Розали.

Рождественский обед в их доме всегда был королевским пиршеством, к которому готовились несколько дней. Их слабенькое семейное единство, очень хрупкое и сохраняющееся только благодаря стараниям и терпению домоправительницы, которая заботливо подклеивала каждую его трещинку, в такие праздники казалось достаточно реальным. Вон помнил, как смотрел через стол на лица родителей и сестры, освещенных сиянием зажженных свечей, на прекрасно поджаренного блестящего рождественского гуся, которого Розали ставила в голове стола, и все это ему очень нравилось. Но ощущение это длилось недолго. Как и весь этот день, все быстро тускнело в памяти. На следующее утро мать снова укладывалась в постель с одной из своих очередных «головных болей», а отец опять уносился в офис, словно человек, отчаянно бегущий из горящего дома. Сейчас Вон ехал к сестре, чтобы отпраздновать с ней Рождество в первый раз за… да, по меньшей мере прошло уже лет пятнадцать с тех пор, как они отмечали его вместе.

А возможно, это будет и последний.

Лайла не должна знать, что результаты его последних анализов были совершенно не обнадеживающими — лейкоцитарная формула крови не реагировала на курс лечения так, как на это рассчитывал доктор. И эта новость только обеспокоит ее. А у нее и так хватает своих собственных проблем.

Этот день обещал быть примечательным и по другим причинам. Во-первых, там, совсем рядом, в большом доме будет Абигейл. Не беря в расчет напряженные отношения между ней и Лайлой, он понимал, что будет досадно находиться так близко от нее физически и все же достаточно далеко с точки зрения того, что он называл «ее другой жизнью». По всем правилам он должен был бы считать вполне удобным заглянуть к своей старинной подруге, чтобы пожелать ей счастливого Рождества. Но Вон также знал, что все это закончится ощущением, будто он ведет себя назойливо. Кроме того, уютная домашняя сцена, которую он, скорее всего, там увидит, определенно вызовет у него депрессию. Потому что за последнее время в его отношении к Абигейл произошел существенный сдвиг: то, что начиналось как прогулка по аллее воспоминаний, сейчас перешло на территорию более опасную, чем все, что ему встречалось в его путешествиях.

— Ты что-то совсем затих. Как ты себя чувствуешь?

Вон вынырнул из водоворота своих мыслей и посмотрел на Джиллиан. Она была такой миниатюрной, что казалась ребенком, которого посадили за руль: решительная маленькая девочка с торчащими во все стороны патлами светлых с розовыми кончиками волос, большими зелеными глазами на личике эльфа и взглядом жгучим, как огонь паяльной лампы.

— Нормально, — сказал он, стараясь говорить небрежно. Джиллиан имела склонность кого-нибудь опекать — в ней кипела какая-то кинетическая энергия, которая, если не была направлена на творческие свершения, начинала поглощать все на своем пути, — и Вон уже получил всю порцию ее опеки, какую только мог вынести.

— Ты уверен?

— Ну конечно же уверен. Расслабься, оʼкей? — Да, он чувствовал усталость, и его немного подташнивало, но в последние дни это было для него вполне нормальным. Так что нет никакой необходимости возиться с ним.

— Я смогу вздохнуть с облегчением, только когда мы получим результаты сканирования после твоей следующей компьютерной томографии, — заявила она. Через несколько недель закончится этот курс химиотерапии, и они смогут узнать, принес ли он желаемый результат. Ему бы очень хотелось быть настроенным так же оптимистично, как Джиллиан. — Что доктор Гроссман сказал о твоей температуре?

— Я ему ничего не говорил. Он уехал на праздники, поэтому я решил подождать до следующего приема. В любом случае это не так уж важно. — Возможно, периодическое плавное повышение температуры у него было просто частью реакции на химиотерапию, наряду с другими побочными эффектами, как, например, рвоты, выворачивавшие наизнанку желудок, и выпадающие клочьями волосы?

Джиллиан бросила на него строгий взгляд.

— Вон, ты же знаешь, это не тот случай, чтобы валять дурака. У тебя рак. Даже несмотря на все то, что они дают тебе сейчас, я не всегда уверена, что эти врачи сами знают, что делают. Тебе нельзя упускать ни одного шанса. — Она нахмурилась, и ее маленькие ручки еще крепче сжали руль.

— А я уверен, что доктор Гроссман знает, что он делает.

Она презрительно фыркнула.

— Ну, допустим. Но если бы ты был его больным другом или родственником, он бы не уехал кататься на лыжах в Аспене, вместо того чтобы принять тебя.

— Я бы не сказал, что сейчас в этом есть крайняя необходимость. Давай не будем делать из мухи слона, о’кей? — Вон изо всех сил старался скрыть свое нетерпение. У Джиллиан были добрые намерения, и она была просто бесподобна, разрешив ему обосноваться у нее дома, не говоря уже о том, что эта маленькая женщина самоотверженно ухаживала за ним в те дни, когда он не мог встать с постели. И дело не ограничивалось домашней заботой. Когда однажды Лайла не смогла приехать в город на его регулярный прием у врача по средам, Джиллиан без колебаний бросила все, чтобы отвезти его в больницу, хотя знала, что ей придется два часа дожидаться под дверью, пока ему будут делать химиотерапию. Иногда она немного перегибала палку, но он знал, что чаще всего ее беспокойство было оправдано. — Обещаю, что позвоню доктору Гроссману, как только он вернется; а если мне станет хуже, то даже раньше. — Он заметил, как по лицу Джиллиан промелькнула тень страха, который она обычно тщательно скрывала, и это наполнило его теплым чувством к ней. — Послушай, Джил, я понимаю, что, вероятно, уже давно умер бы, если бы не ты. И мои обглоданные стервятниками косточки валялись бы сейчас где-нибудь посреди пустыни. Но не нужно так хмуриться. Прошу тебя, Рождество все-таки.

Она сухо хихикнула.

— Ничего с тобой не сделается. Ты слишком упрямый, чтобы просто так умереть.

— Это я упрямый? Кто бы говорил!

Джиллиан была самым настойчивым человеком из всех, кого он знал. И она держалась за него мертвой хваткой, как морской моллюск держится за скалу. Не то чтобы Вон возражал против этого. Она приняла его к себе уже больного, не задавая никаких вопросов и не устанавливая никаких временных рамок. Помимо этого Джиллиан постоянно выступала в роли Флоренс Найтингейл. Она читала ему, когда он был слишком слаб, чтобы сфокусировать взгляд на тексте; она давала ему сосать кубики льда, когда он был так обезвожен после непрерывных рвот, что не мог поднять голову с подушки; она приносила ему куриный суп из закусочной «Эйзенберг’с» и воздушный рис из «Сити Бейкери», чтобы поддерживать его аппетит. Он знал, что в результате этого она выбивается из своего рабочего графика, хотя сама она, похоже, не очень переживала по этому поводу. А еще ему казалось, что на самом деле Джиллиан… получает от этого удовольствие.

Эта мысль скользнула, как змея, и кольцами обвила его сердце, сердце, которое обычно было наполнено снисходительностью по отношению к его бывшей подружке. Змея эта шипела ему: «Тебе не кажется, что это очень удобно для нее, когда ты валяешься, словно жертвенный теленок?» В конечном счете именно непоседливый образ жизни Вона послужил причиной их расставания. Джиллиан устала дожидаться его появления в промежутках между очередными разъездами. Она обвиняла его в том, что он пытался оправдывать уклонение от настоящих отношений своей работой и занятостью. И вот теперь его удерживало на месте нечто более сильное, чем любовь хорошей женщины. Конечно, Вон не сомневался, что Джиллиан искренне желала, чтобы ему стало лучше, но иногда ему казалось, что в глубине души она все-таки была рада тому, что он находится сейчас там, где хотелось ей.

Мысль эта удручала его. Пытаясь ее прогнать, он переключил внимание на распечатку карты с сайта «МэпКвест» у себя в руках.

— На следующем светофоре направо, — скомандовал он. — Так мы выедем на главную улицу, Мейн-стрит. Судя по карте, мы всего в нескольких милях от дома Абигейл.

— А она знает о твоем приезде? — спросила Джиллиан, разумеется, имея в виду Абигейл.

Она сразу невзлюбила ее и не стеснялась напоминать ему об этом при первой же возможности. Насколько Вон знал, это не было связано с тем, что Абигейл что-то сказала или сделала, и догадывался, что Джиллиан хотела, чтобы он полностью принадлежал только ей.

— Мне кажется, что я ей говорил. Но она наверняка будет занята своей собственной семьей. — Вон произнес это будничным тоном, но при упоминании об Абигейл сердце его забилось учащенно.

Ее визиты значили для него намного больше, чем просто возможность время от времени увидеть свежее лицо, лицо человека, не относившегося к его новому, достаточно ограниченному окружению, куда входили только Джиллиан, его сестра, а также персонал и пациенты гематологического отделения Нью-йоркского пресвитерианского госпиталя, с которыми он сейчас был уже на «ты».

Джиллиан свернула на улицу, вдоль которой выстроились причудливые магазинчики и кафе в праздничном убранстве.

— На твоем месте я бы не была так в этом уверена, — сказала она с язвительной ноткой в голосе. — Сомневаюсь, чтобы она упустила шанс лично пожелать тебе самого веселого Рождества.

— Да брось, Джил. Мы с ней старые друзья. — Вон продолжал отвечать непринужденным тоном, хотя эти слова прозвучали неискренне даже для него самого.

Джиллиан пренебрежительно фыркнула, видимо подумав о том же самом.

— Да неужели? Тогда нужно обязательно сказать об этом ей. Похоже, у нее по этому поводу свое мнение.

— Ты все выдумываешь.

Но даже возражая, Вон знал, что в словах Джиллиан есть доля правды. Он тоже чувствовал, что отношение Абигейл к нему не просто платоническое. Впрочем, ничего хорошего из этого получиться не могло. Она была замужем. А Вон — можно назвать это высокоморальными устоями или наследием его любившего пофлиртовать отца, либо объяснить тем фактом, что вокруг всегда было в изобилии одиноких дам, — взял за правило никогда не связываться с замужними женщинами.

Тем не менее преодолеть силу этой старой привязанности было не так-то легко. И не важно, что стиль жизни Абигейл был полной противоположностью тому, как жил он: живописный дом, автомобиль с шофером, одежда от дизайнеров, запах дорогих духов, тянувшийся за ней шлейфом, когда она переступала порог. Кроме того, Абигейл была еще и публичной личностью, такой же изящной и изощренной, как и те сладости, которые она придумывала. Если бы он не знал настоящую Абигейл — ту ее часть, которую она тщательно скрывала от окружающих (так примятый с одного бока и идеальный во всех остальных отношениях фрукт выкладывают на прилавок красивой стороной к покупателям), — он бы никогда не поощрял ее визиты к нему. Там, где Джиллиан видела заносчивую стерву, а Лайла — стерву мстительную, он видел женщину, которая, несмотря на внешние проявления успеха и страдания, которые ей пришлось испытать на пути к нему, оставалась хорошим порядочным человеком, жаждущим получить от своей жизни все. И это в ней привлекало его больше, чем красота или напускная фальшь, популярность или деньги.

Это произошло, когда она рассказывала ему о своей дочери — своем самом уязвимом месте. Ее тревожило, что Феба была слишком замкнутой и в последнее время отдалилась от нее. И хотя беспокойство Абигейл периодически сопровождалось вспышками раздражения — а иногда и открытого гнева, как было в случае, когда Феба подвела ее во время званого ужина, — Вон понимал, как тяжело дается ей все это. Ей хотелось, чтобы у них с Фебой были бы такие же отношения, какие были у Абигейл с Розали.

— Знаешь, когда умерла мама, мне было столько же, сколько сейчас Фебе, — говорила она на следующий день, рассказывая ему о своей последней стычке с дочерью, не желавшей завтракать. — Мне иногда больно думать о тех годах, которые мы еще могли бы прожить с ней вместе. И мне бы очень хотелось, чтобы Феба поняла: люди, которых мы любим, совсем не обязательно будут с нами рядом всегда.

Абигейл бросила на него взгляд, который пронзил его насквозь, поскольку он понял, что она сейчас имеет в виду и его тоже. Вон вдруг осознал, что для нее эти визиты к нему имели более глубокое содержание, чем ему казалось раньше: она следила за его борьбой с раком, как в свое время следила за Розали. Она знала, что он может не победить. И все же, в отличие от Джиллиан, Абигейл, общаясь с ним, никогда не притворялась. Она никогда не давила на него, выспрашивая подробности симптомов или результаты анализов, а всегда ждала, когда он сам будет готов поделиться с ней этой информацией. Она не обременяла его своими собственными страхами; она позволяла ему просто быть. В те дни, когда Вон чувствовал себя настолько плохо, что ему было трудно выйти на улицу или даже хотя бы разговаривать, она либо сидела рядом, читая ему книгу, либо работала на своем ноутбуке, пока он дремал. Иногда, проснувшись, он видел, что Абигейл, нахмурив лоб, смотрит на него с болью в глазах, и догадывался, что она вновь переживает те же муки, которые испытывала, когда видела, как умирает ее мать. Однако Абигейл находила в себе силы, чтобы скрыть это за улыбкой или какой-нибудь беззаботной фразой. Казалось, она знала, что больше всего ему сейчас необходимо ее присутствие, которое действовало на него успокаивающе.

Его мысли прервала Джиллиан.

— Это я-то выдумываю? Или ты просто не хочешь признаться, что я права?

— Слушай, не будь ко мне такой строгой, ладно? — после паузы проворчал Вон. — Можешь это сделать для меня?

Джиллиан бросила на него понимающий взгляд, сообразив, что на этот раз перегнула палку.

— Хорошо. Только для тебя. И ради Рождества, — великодушно заявила она, хотя тут же не удержалась и добавила: — Но это вовсе не означает, что я изменила свое мнение.

Меньше всего на свете ему хотелось бы иметь дело с ее ревностью. Хотя между ними уже много лет не было интимной близости — иначе Вон никогда бы не принял ее предложение, — вскоре после того как он переехал к ней, стало очевидно, что она по-прежнему питает к нему вполне определенные чувства. Вон знал, что Джиллиан не откажет ему, если он предложит спать вместе в ее постели, чтобы не ютиться одному на диване. И если бы она узнала, что интерес Абигейл к нему носит не односторонний характер, ей было бы больно.

Пытаясь сбить ее со следа, он шутливо заявил:

— Абби может изменить свое отношение, когда увидит меня лысым.

Волосы начали выпадать неделю назад; сначала по несколько волосков, а потом — целыми пучками, и поэтому Вон решил не растягивать для себя горестное наблюдение за тем, как они будут осыпаться постепенно, и разом обрил голову. Он до сих пор еще не привык к своему новому внешнему виду и каждый раз, чувствуя на макушке непривычную легкость или странное ощущение от дуновения ветерка, инстинктивно проводил рукой по голове, испытывая легкий шок оттого, что волос там нет.

Его слова вызвали у Джиллиан улыбку.

— Я думаю, что лысым ты выглядишь очень сексуально.

— В последний раз я стригся «под ноль» еще в четвертом классе, — сказал Вон. — И можешь мне поверить: ни один человек из моего окружения не считал меня сексуальным.

— Ты напоминаешь мне Брюса Уиллиса.

— Ну да, но ведь с ним произошли страшные вещи. Брюса бросила жена и вышла замуж за парня вдвое моложе его.

— Думаю, что там дело было в другом. Это Брюс бросил ее, — уже более подавленным голосом произнесла она.

Разрыв отношений с мужчиной был для Джиллиан больной темой, и Вон постарался побыстрее переключиться на что-нибудь другое и отвлечь ее.

— Так или иначе, но я не собираюсь сидеть и оплакивать свои замечательные выпавшие волосы. Остальная же часть меня пока еще на месте. И тут уже есть, что отпраздновать.

— Ты прав. — Она немного ослабила свою хватку на руле и расплылась в улыбке. Когда Джиллиан улыбалась, по-настоящему улыбалась, это было чудо, от созерцания которого он не мог оторвать глаз: лицо ее начинало светиться, как сверхновая, совершенно необыкновенная звезда. — А мы тут трясемся под снегом в запряженных одной лошадкой открытых санях, которые — опа! — превращаются в «шевроле».

— А знаешь, в Голландии весьма популярен один мистический персонаж — Черный Питер. Он для Святого Николая все равно что гномы для Санта-Клауса, — сказал Вон, надеясь поддержать эту новую тему и немного снять напряжение. — Голландцы, которые разгуливают процессией по улицам с перемазанными черной краской лицами, сами не понимают, насколько это политически некорректно.

— А тебе, конечно, все это нужно было наблюдать лично, — сухо прокомментировала она.

Вон улыбнулся при воспоминании о своем Рождестве в Амстердаме, куда он приехал после недельной командировки во фьорды Гренландии, где они снимали фильм об экстремальном катании на лыжах для канала «Дискавери». Это случилось в то время, когда они с Джиллиан были любовниками. Вон мог бы полететь к ней домой, но вместо этого эгоистично решил провести праздник с коллегами по съемочной группе, осматривая местные достопримечательности и накачиваясь непомерным количеством глога. Сейчас в порыве раскаяния он снял одну руку Джиллиан с руля и накрыл ее своей ладонью.

— Спасибо, Джил, — мягко произнес Вон.

— За что? — несколько удивленно спросила она.

— За все. А также за то, что поехала со мной сегодня.

На этот раз улыбка ее была более осторожной, как будто она подозревала, что он хочет заранее смягчить какой-то неожиданный удар.

— Не стоит благодарности. Я все равно не планировала лететь домой на это Рождество. — Вся семья Джиллиан жила в Дулуте, штат Миннесота, где выросла и она Однажды Джиллиан сказала ему, что у нее с ними столько же общего, сколько у непримиримого агностика с баптистским проповедником. — К тому же мне нравится твоя сестра.

— Ты ей тоже нравишься.

— Ей, наверное, сейчас тяжело. Это ее первое Рождество без мужа — задумчиво произнесла Джиллиан после небольшой паузы.

— Конечно. — Вспомнив своего покойного зятя, Вон вздохнул. Он любил Гордона хотя проводил с ним недостаточно много времени, чтобы узнать его получше. После скандала с «Вертексом» он потерял к Гордону всякое уважение, но, тем не менее, ему было жаль, что все закончилось именно так. В основном его нынешнее отношение к Гордону определялось тем разрушительным эффектом, который произвела на сестру и племянника его смерть. — Слава Богу, что у нее есть Нил, — сказал он. — Не знаю, что бы Лайла без него делала.

— В таком случае будем надеяться, что он не пойдет по твоим стопам. Лайла тебе этого никогда не простит, — заметила Джиллиан.

Вон рассмеялся.

— Зная ее характер, я думаю, что она избавит меня от агонии медленной смерти.

Неожиданно для себя Вон выяснил, что черный юмор бывает весьма полезен. Когда он шутил о своей болезни, ему удавалось отвлечься от происходившей в его теле борьбы и внутреннего разрушения, которое выражалось в форме странной сыпи, сильной потливости по ночам и постоянной тошноты, переходившей порой в изнурительную рвоту. Но хуже всего была эта всеохватывающая, проникающая до самых костей усталость, от которой, казалось, невозможно было избавиться.

Впрочем, основным его ощущением был все-таки страх. Страх, какого Вон не испытывал даже во время съемок в низинных болотах Бразилии, когда стоял в двух метрах от крокодила, собиравшегося, похоже, позавтракать им. Или в бассейне реки Конго, когда лагерь атаковали партизаны, а потом их всех под дулами автоматов отвели в штаб командующего. По какой-то непонятной прихоти судьбы тот оказался родом из штата Огайо, как и один из их операторов, и позже выяснилось, что это обстоятельство стало их билетом на свободу. Эти легкие прикосновения смерти были для него своеобразной встряской, сопровождавшейся мощным выбросом адреналина, а также поводом помолиться. Часть привлекательности того дела, которым Вон зарабатывал себе на хлеб, заключалась в том, что оно было опасным, а порой и угрожающим жизни. Ибо только когда опасность миновала, по-настоящему начинаешь чувствовать себя живым.

А здесь все было иначе. Это был вооруженный убийца в лыжной маске, подкрадывающийся к нему сзади. Молчаливый и безликий враг, против которого ободряющие оптимистические разговоры и попытки убедить себя в способности победить его были слабой защитой. Думай позитивно! При правильном отношении ты сможешь победить это! Это были девизы бригады энтузиастов, выживших после рака, с их розовыми лентами, группами поддержки, маршами для сбора средств на медицинские исследования рака, в среде которых он сейчас оказался против своего желания.

Вон даже не мог с уверенностью сказать, насколько он верит в западную медицину. Имея в своем арсенале все эти высокотехнологические штучки и чудо-лекарства, могли ли высококвалифицированные специалисты дать больше гарантий, чем какой-нибудь обычный знахарь? Был ли он защищен больше, чем жители Бали, рисующие на своих дверях разные знаки, которые должны отгонять злых духов, или непальцы, полагающиеся на аюрведическую медицину?

День уже близился к вечеру, когда они наконец приехали к Лайле. Несколько раз свернув не туда — единственными указателями на этом отрезке дороги были таблички «Частная собственность» и «Проход запрещен», — они подъехали к въезду на территорию имения. Ворота были закрыты, но Вон знал код и поэтому, высунувшись из окна, набрал на клавиатуре интеркома нужные цифры. Через несколько мгновений их машина уже шуршала шинами по ухоженной гравийной дороге, по обе стороны которой простирались пастбища, где замерзшими островками лежал подтаявший снег, оставшийся после снежной бури на прошлой неделе. Дорога вскоре закончилась широкой кольцевой аллеей, ведущей к особняку, прекрасному образцу высокомерной архитектуры конца девятнадцатого века, который сиял на фоне краснеющего неба горящими окнами и мерцающими лампочками рождественских гирлянд.

«Так вот где живет Абигейл, — подумал Вон. — Тот самый знаменитый Роуз-Хилл».

Жилище Лайлы, наоборот, выглядело более чем скромно. Войдя в небольшую, очень просто обставленную квартирку над гаражом, он невольно начал сравнивать ее с прежними апартаментами Лайлы и Гордона на Парк-авеню. Конечно, ее тоже можно было считать дворцом по сравнению с некоторыми местами, где ему доводилось останавливаться (например, один из отелей в Ботсване, где Вон держал все свои пожитки запертыми, чтобы их не растащили обезьяны), — но все же это казалось невероятно далеким от того, к чему привыкла его сестра.

— С Рождеством, дорогой! Слава Богу, что ты приехал. А то я уже начала думать, что вы где-то заблудились. — Лайла взяла у Вона большой пакет с подарками, которые он привез, а затем повернулась к Джиллиан и благодарно улыбнулась ей. — Ты просто святая, что согласилась сесть сегодня за руль. Подозреваю, что движение на дорогах ужасное.

— Все было не так уж плохо. Хотя один раз мы все-таки сбились с пути. — Взгляд Джиллиан скользнул по комнате, и Вон заметил, что она тоже немного обескуражена. Она бывала у Лайлы на Парк-авеню, так что у нее наверняка возникли те же мысли. — Помочь тебе чем-нибудь?

— Не сейчас. Как видите, я тут уже немного обжилась. — Лайла несколько ироничным жестом показала в другой конец комнаты, где располагалась кухня — или то, что должно было ею считаться. Она состояла из плиты, небольшого холодильника в соответствии с имеющейся площадью, пары навесных шкафчиков над мойкой и узкой стойкой по обе ее стороны, каждый сантиметр которой был заставлен кастрюлями, мисками и сковородками. — Это была довольно сложная задача, но мы справились, — сказала она в ответ на неуверенный взгляд Джиллиан. — Единственное, что вызывало у меня панику, это вопрос о том, каким образом нам всем разместиться за столом. И тут Нилу в голову пришла светлая мысль: положить сверху него кусок фанеры. — Она с гордостью показала в сторону стола, который был накрыт скатертью в цветочек, подозрительно напоминавшей простыню; елка располагалась к нему так близко, что ее ветки нависали над дальним его краем. Последним штрихом обстановки были раскладные стулья. — Voilà — импровизированный стол на пятерых.

— А кто будет пятым гостем? — поинтересовался Вон.

— Ты его не знаешь. Его зовут Карим. — Лайла вдруг засуетилась и принялась возбужденно заглядывать под крышки кастрюль и что-то там помешивать. «Интересно, — подумал Вон, — связан ли румянец на ее щеках с внезапным всплеском активности или… все дело в этом парне, Кариме?»

— А он откуда?

— На самом деле он тоже здесь работает.

— Ага. — Вон понимающе кивнул. — И вы с ним, вероятно, проводите вместе много времени.

— Да нет. Я работаю по дому. А он заботится об участке.

— Понятно. Выходит, ты его просто жалеешь?

Лайла искоса взглянула на брата.

— Конечно нет. Он даже не празднует Рождества. С моей стороны это обычная любезность.

— Говоришь, любезность? — Вон многозначительно замолчал, внимательно глядя на сестру.

Наконец она повернулась к нему лицом и, уперев руки в бедра, произнесла:

— Ладно, если у тебя есть какие-то соображения, почему бы не высказать их?

Защищаясь, Вон сразу поднял руки.

— А что такого, собственно? Разве я чем-то обидел тебя?

— Я понимаю, к чему ты клонишь.

Вон скорчил страдальческую гримасу.

— О’кей, я ведь стараюсь быть предусмотрительным. Неужели это преступление? Ты, сестренка, сейчас вся моя семья. И я всего лишь хочу быть уверен, что какой-то сомнительный парень не пытается тебя соблазнить.

— Никакой он не сомнительный. И никто меня соблазнить не пытается, — огрызнулась Лайла. — Впрочем, Карим скоро придет, и ты сам сможешь судить о нем. А сейчас, если не возражаешь, я начну подавать на стол.

Вон подошел к Лайле и обнял ее за плечи.

— Забудь все, что я сказал, ладно? Я уверен, что он хороший парень, как ты о нем и говоришь, и обещаю, что буду вести себя самым наилучшим образом. — Через мгновение, облегченно вздохнув, Лайла расслабилась и уронила голову ему на плечо.

Обнимая ее, Вон испытывал чувство, которое часто возникало у него, когда он находился рядом с Лайлой, — чувство близости, превосходившее обычные отношения брата и сестры, или, за неимением более точного слова, чувство близняшек, которое делало его менее оторванным от нее, поскольку она была его продолжением.

— Прости, что наехала на тебя. Дело в том, что я и сама, в общем-то, все понимаю, — сказала Лайла. — Нил тоже не в восторге, что у нас с Каримом завязались дружеские отношения. Как будто за этим стоит нечто большее, чем просто тот факт, что Карим является единственным взрослым человеком в радиусе пятидесяти миль, который общается со мной, обходясь не только привычными словами «здравствуйте» и «до свидания». Так оно и есть, если не считать мужа Абигейл. — Лайла улыбнулась и добавила: — Он тоже славный. — При упоминании о муже Абигейл Вон тут же насторожился. Интересно, какой он, этот Кент? Абигейл мало говорила о нем. — Нил, похоже думает… А ладно, неважно. — Лайла умолкла, словно решив, что уже и так сказала слишком много, и вернулась к своим приготовлениям.

Джиллиан с Воном обменялись многозначительными взглядами.

— Кстати о Ниле, — вспомнил Вон. — И где же мой любимый племянник?

— С Фебой, где же еще? — незаметно вздохнув, ответила Лайла.

— С дочкой Абби?

Лайла кивнула.

— В последние дни их просто водой не разольешь.

— А что по этому поводу думает Абигейл? — Вон был удивлен, что она ничего не говорила об этом, хотя обычно рассказывала ему все, что касалось Фебы.

— Понятия не имею. Я определенно не отношусь к тем, с кем она делится своими мыслями. — Лайла произнесла это сардоническим тоном, но, когда она наклонилась, чтобы открыть духовку, Вон заметил на ее лице печаль и подумал, что, вероятно, сестра вспомнила те времена, когда у них с Абигейл не было друг от друга никаких секретов.

— Классно! Как мне это нравится! — ликующе хлопнула в ладоши Джиллиан. — Она, наверное, сейчас с ума сходит от ярости.

Лайла проверила готовность индейки, пронзив ее длинной вилкой, — возможно, слишком ожесточенно.

— А меня сейчас в первую очередь заботит то, что у Абигейл появится желание отыграться на мне. Не хочу, чтобы Нил переживал еще и из-за этого.

Но Абигейл была не такая — Вон знал это. Ее нельзя было назвать своенравным диктатором, каким представляла ее Лайла, как нельзя было утверждать, что она мстительная особа. Абигейл просто запуталась, впрочем, как и все они. Он воспользовался случаем и заметил:

— Но вы ведь не воюете с Абби.

— Нет, но, кстати говоря, ей мое присутствие нравится уже не так, как оно нравится мне. — Лайла закрыла духовку, выпрямилась и опять принялась помешивать что-то в кастрюле на плите.

— Возможно, если бы ты попыталась поговорить с ней…

Лайла мгновенно перешла в оборону.

— Ага, так, значит, в этом тоже моя вина?

Джиллиан выбрала момент, чтобы вмешаться и предотвратить намечавшуюся перепалку.

— А какая она, эта Феба? — Она взяла оливку из открытой банки на стойке и отправила ее в рот.

— Нормальная девочка, когда узнаешь ее поближе, — ответила Лайла. — По правде говоря, мне ее даже немного жалко.

— Почему это? — полюбопытствовал Вон.

Ему было известно только то, что рассказывала Абигейл.

Лайла на мгновение задумалась и нахмурила брови.

— Не знаю. Феба кажется очень печальной. Как будто ее изнутри что-то ест. Наверное, это звучит иронично, потому что сама она и впрямь не ест. Хотя, признаться, с этим делом стало чуть получше после того, как они с Нилом… подружились. Если раньше Феба просто перекладывала еду на тарелке с места на место, теперь она все-таки съедает несколько кусочков, которые я ей накладываю.

— Судя по твоим словам, она, должно быть, не совсем во вкусе Нила, — улыбнувшись, заметил Вон. Его племяннику всегда нравились крепкие и весьма непоседливые девушки. Например, Мелани Бек, его подружка в Ривердейле, где он учился в средней школе, была капитаном женской футбольной команды.

— Я знаю. Удивительно, как они нашли друг друга. Словно две неприкаянные души. — Выражение лица Лайлы стало озабоченным; она немного помолчала, но затем встрепенулась и нарочито бодрым тоном сказала: — Ладно, нечего переживать по пустякам. Они ведь все-таки не обручены или что-нибудь в этом роде. К тому же они пока еще дети. Ну, сколько это может продолжаться? Будучи в ее возрасте, я, помнится, могла сходить с ума по мальчику, а через минуту мне уже не хотелось слышать о нем.

В этот момент в двери влетел Нил.

— Хай, мама. Прости, что… — Он заметил гостей и, запнувшись, расплылся в широкой улыбке. — Дядя Вон! Ты когда приехал?

— Несколько минут назад. С Рождеством тебя, Нил. — Вон заключил его в крепкие медвежьи объятия, а потом, чуть отстранившись, спросил: — Что я слышу про тебя и эту крошку Фебу? Уж не хочешь ли ты сказать, что пора переходить на шоу Опры? — пошутил он. Вон любил повторять, что проверить серьезность своих намерений относительно девушки можно вполне надежным способом: если человек перестает слушать хип-хоп, переходит на музыку с «Лайт ФМ» и начинает смотреть Опру, значит, его чувства глубокие.

Но на этот раз шутка не показалась Нилу забавной. В ответ юноша просто пожал плечами, видимо, не желая посвящать Вона в свои отношения с Фебой.

— А ты изменился, — сказал он, внимательно глядя на Вона.

— Ты имеешь в виду отсутствие волос? — Вон провел рукой по своей бритой голове и усмехнулся. Он заметил, что Нил чувствует себя неловко, как будто его болезнь была для юноши запретной темой.

— Значит, ты чувствуешь себя нормально? — осторожно поинтересовался Нил.

Вон поспешил успокоить племянника с горячностью, которая не соответствовала запасу его жизненных сил:

— Лучше, чем просто нормально. Ставлю доллар, что смогу, как и раньше, положить тебя на руках.

— Эй, прекращайте эти ваши штучки, — проворчала Лайла. — Садитесь за стол. Все уже почти готово.

Вон обернулся, чтобы представить Нилу свою бывшую подругу.

— Помнишь Джиллиан? — спросил он.

Нил пожал ей руку.

— Конечно. Привет. — По выражению его лица было ясно, что он понятия не имеет, кто такая Джиллиан.

— Твои родители как-то приглашали нас к себе на обед, — напомнила она. — Ты тогда был еще маленьким, так что, вероятно, уже не помнишь этого.

Состояние Нила было похоже на тихую панику, словно он боялся, что упоминание о его детстве может привести к разговорам о былых временах. На самом деле у него не было абсолютно никакого желания обсуждать их прежнюю жизнь. Заметив это, Лайла громко объявила, пытаясь сменить тему:

— Кто хочет вина?

Нил ухватился за эту возможность и пробормотал:

— Сейчас принесу.

Когда сын выскочил из комнаты, Лайла пояснила:

— Мы держим напитки на веранде, там прохладнее. В холодильнике нет места. — Ее голос звучал с подчеркнутой небрежностью, как будто подобные ухищрения были вполне нормальным делом.

Вон с трудом сдерживал изумление. Неужели это его сестра, которая как-то жаловалась ему, что не может найти автоматическую кофеварку, которая бы делала настоящий европейский эспрессо?

Новый друг Лайлы, Карим, появился, когда она уже готовилась разделывать индейку. Увидев мускулистого мужчину, среднего роста, в темно-синем спортивном пиджаке и вельветовых брюках, с темными, коротко подстриженными курчавыми волосами и черными глазами, в которых светился живой ум, Вон, честно говоря, был поражен чувством собственного достоинства, сквозившем в каждом его движении и взгляде. Карим был посторонним человеком в их кругу, но вел себя очень естественно. Когда они пожимали друг другу руки, Карим незаметно оглядел его и, словно почувствовав в Воне родственную душу, тут же проникся к нему расположением. Вскоре они уже болтали как старые друзья.

— Я однажды был в Кабуле, — сказал Вон, узнав, что Карим родом из Афганистана. — Это было в самом конце войны с Советами. По причинам, которые я так толком никогда и не смог понять, моджахеды едва не бросили меня в тюрьму. Думаю, что это было как-то связано с моими длинными волосами.

— Вам повезло, что вы неверный, в противном случае вас бы обязательно арестовали, — невесело усмехнувшись, произнес Карим. Он сидел на выдвинутом из-за стола раскладном стуле и выглядел очень расслабленным; казалось, он чувствовал себя здесь как дома. — При Талибане отсутствие бороды у мужчины уже является серьезным проступком. Я это знаю. У меня с ними свои счеты. — Вон заметил в его глазах стальной блеск.

Похоже, Карим, каким бы деликатным он ни выглядел, без колебаний перерезал бы горло любому, кто вздумал бы угрожать ему самому или его любимой.

Вон покачал головой, разделяя его негодование.

— Никогда бы не подумал, что в этой части света мне может пригодиться то, что я неверный, — сказал он. — Хотя сейчас я не рискнул бы снова испытывать удачу. Времена изменились.

Карим с мрачным видом кивнул.

— И перемены эти не к лучшему. Террористам нет никакого дела до настоящего духа Корана. Они следуют только самой жесткой интерпретации исламских законов, игнорируя их истинный духовный смысл. Но в этом нет ничего нового. Сто лет назад последователи движения вахабитов пытались очистить ислам от всех, кто не был «настоящим» верующим. Мы можем сколько угодно анализировать современные факторы, определяющие нынешнее состояние отношений на Ближнем Востоке, и обвинять Израиль, войну, разные политические силы здесь и за рубежом, но на самом деле все это сводится к древнему противостоянию между фундаменталистами и теми, кто стремится к истинному разуму и взаимопониманию.

— Это, разумеется, не ограничивается только исламом, — сказал Вон, имея в виду такие страны, как Северная Корея и Мьянма. А про себя произнес: «И давайте не забывать старые добрые Соединенные Штаты, где подрывают клиники, в которых делаются аборты». — Другие религии тоже делают свой вклад в фундаментализм, доведенный до экстремизма. Я как-то разговаривал с одним хасидом, который объяснил мне, почему он не ест мяса. Оказалось, что один из трех раввинов, которые проводили проверку мяса в единственном расположенном поблизости магазине, где продавались кошерные продукты, время от времени напивался, и этот хасид боялся, что пьющий раввин мог с похмелья недобросовестно выполнить свою обязанность. И заметьте: это был тот самый человек, который, не задумываясь, содрал с меня двойную цену за замену треснувшей линзы в моей камере.

— Чувствую, мне крупно повезло, что, родившись в Библейском поясе, я все же сохранила мозги и душу невредимыми, — вставила Джиллиан, прихлебывая вино.

— Как сына конфедерата, меня это обижает, — весело запротестовал Вон. — Мы не все являемся закоренелыми фанатиками Библии. Давайте не забывать, что некоторые из величайших вольнодумцев этой страны были демократами с Юга. Хотя бы Томас Джефферсон. Или Тургут Маршалл.

— Политика и религия — это две темы, которые никогда не следует обсуждать за праздничным столом, — с улыбкой заметила Лайла, проходя мимо них с дымящейся кастрюлей в руках. — А тебе каким-то образом удалось проехаться по ним обеим в одной фразе.

— Не для того ли ты, сестренка, пригласила меня сюда, чтобы я немного подразнил гусей? — отшутился Вон.

Сейчас он чувствовал себя лучше, чем весь день до этого. А может, дело было не столько в улучшении самочувствия — тошнота никуда не исчезла, — сколько в ощущении себя живым. Обсуждение мировых проблем было освежающей переменой после разговоров о белых кровяных тельцах и абсолютном числе нейтрофилов, о свертываемости его тромбоцитов и о том, существует ли для него опасность малокровия.

— Хватит дразнить, — сказала Лайла. — Пора уже сесть к столу.

Потеснившись, все уселись вокруг стола: Нил устроился рядом с Воном, а Карим вклинился между Джиллиан и Лайлой. Все гости оживленно общались между собой, за исключением Нила. Его усилия присоединиться к общей беседе казались натужными, и он замыкался каждый раз, когда Карим пытался вовлечь его в разговор.

— Ты уже выбрал предметы, которые будешь изучать? — спросил Карим, имея в виду муниципальный колледж, куда Нил записался на учебу.

— Еще нет. — Нил сосредоточенно ел, не поднимая головы от тарелки.

Карим несколько удивился.

— Если я ничего не путаю, твоя мама говорила мне, что последний срок записи на весенний семестр истекает через неделю.

Нил пожал плечами, тщательно стараясь избегать взгляда Карима.

— Я пока оставляю выбор открытым.

— Если я могу тебе чем-нибудь помочь, пожалуйста, дай мне об этом знать, — предложил ему Карим. — В своей прошлой жизни я был преподавателем, так что хорошо знаком с учебными планами.

В ответ Нил пробормотал что-то невразумительное.

Лайла бросила на Карима извиняющийся взгляд, но он, казалось, спокойно отнесся к возникшей неловкости. В основном он смотрел на Лайлу. Во время еды, даже поддерживая живую беседу с другими гостями, он украдкой постоянно следил за ней. И если Лайла делала вид, будто не замечает, что Карим теряет из-за нее голову, то для Вона это было просто очевидно. Наверняка это понимал и Нил, поскольку Вон заметил, как племянник то и дело бросает на Карима косые взгляды.

Лайла тоже не была слепой, и Вон видел, что это смущает ее. Сидя вплотную к Кариму, она вела себя суетливо, говорила более возбужденно, чем обычно, а один раз чуть не подавилась, когда он случайно слегка задел ее локтем. Вон думал, что сестра, понимая, что нравится Кариму, чувствует себя виноватой. Нужно было знать Лайлу: она, конечно же, считала, что после смерти мужа прошло слишком мало времени, чтобы начинать думать о других мужчинах.

— Я уже не помню, когда в последний раз так вкусно ел, — сделал комплимент хозяйке Карим, когда со стола были убраны тарелки, чтобы освободить место для десерта. — Вы женщина с массой талантов, Лайла.

— Я этого не знала, — скромно ответила Лайла и рассмеялась, — но думаю, что при необходимости по-прежнему еще что-то могу.

— Предлагаю тост за первую в мире хозяйку, — воскликнул Вон, поднимая бокал, в котором искрился яблочный сидр: ему нельзя было сейчас пить из-за химиотерапии.

— Ты хочешь сказать — вторую, — игриво взглянув на него, поправила Лайла и продолжила расставлять тарелки для десерта. — Я уверена, что с Абби мне не сравниться.

Карим поспешил сменить тему разговора. Он повернулся к Нилу и сказал:

— Твоя мама говорила мне, что ты собираешься купить подержанный автомобиль. Я знаю, где продается такой. 98-го года, но с небольшим пробегом и после недавнего капитального ремонта двигателя. Он принадлежит моему другу. Если тебя это интересует, я мог бы поговорить с ним, чтобы он предложил тебе хорошую цену.

— Спасибо, но я уже кое-что присмотрел, — не слишком учтиво ответил Нил, стараясь не смотреть на собеседника.

— Правда? — удивилась Лайла. Было видно, что она впервые об этом слышит. — Но ты же сам говорил мне, что не нашел ничего подходящего по цене.

— Я пока не определился. — Нил по-прежнему не поднимал головы. — Просто… В общем, у меня есть школьный приятель, который собирается купить себе новую машину, и он подумал, что меня может заинтересовать его старая.

— А что это за машина? — спросила Лайла.

— Не знаю. Я еще не смотрел ее, — признался он.

— В таком случае тебе не помешает взглянуть на машину друга Карима. Будет с чем сравнивать, по крайней мере. — Словно не заметив смущения Нила, она взяла нож и начала разрезать поставленный на стол тыквенный пирог.

Он бросил на нее раздраженный взгляд и сказал:

— Я как-нибудь сам с этим разберусь, мама. О’кей?

Лайла предусмотрительно не стала ему отвечать.

После десерта все вымыли руки, после чего настало время открывать подарки. Вручая свой подарок Вону, Лайла извиняющимся тоном произнесла:

— Боюсь, что он у меня очень скромный. Видишь ли, мой бюджет совсем не тот, что раньше.

Открыв коробку, Вон нашел там вязаный шарф и такую же шапочку, видимо, ручной вязки, но точно сделанные не Лайлой: он знал, что сестру нельзя было заставить вязать даже под страхом смерти. Тем не менее он был тронут.

Нил подарил ему набор рыболовных мушек, который он приобрел на распродаже домашних вещей. Они обменялись парой воспоминаний о тех временах, когда Вон брал его с собой на рыбалку, и лицо Нила немного просветлело. Вон надеялся, что в конце концов воспоминания племянника о его счастливом детстве постепенно вытеснят более поздние, трагические.

Подарки Вона сестре и племяннику тоже были скромными, но выбранными с любовью. Лайла с искренним восторгом приняла шкатулку из тикового дерева с ручной резьбой, привезенную им из Намибии, такую же он отдал Джиллиан. Для Нила он привез резную ритуальную маску и африканский музыкальный инструмент — мбиру, — издававший жутковатые звуки, похожие на стук дождя по железной крыше.

Джиллиан преподнесла Лайле подарочную корзинку с набором туалетного мыла и масел для ванн. Для Нила она приготовила компакт-диск с автографами, выпущенный новой авангардной рок-группой, в которой играл один из ее друзей. В свою очередь Джиллиан получила от них старинную почтовую открытку с изображением крытого моста, помещенную в грубую рамку из бересты.

И все-таки самым продуманным был подарок Карима Лайле — сборник переведенных с персидского стихов афганского поэта тринадцатого века Джалаледдина Руми в старинном кожаном переплете.

— Руми был величайшим поэтом нашей страны, — сказал он, добавив, что в то время Афганистан принадлежал к Византийской империи. — По иронии судьбы большую часть своей жизни он провел в изгнании.

Лайла была заметно тронута подарком, хотя, похоже, находилась в некотором замешательстве: книга явно была редким изданием, которое, несомненно, стоило очень дорого. По сравнению с этим галстук, подаренный ею Кариму, выглядел совершенно прозаически. Она открыла том и наугад прочитала вслух первые попавшиеся строчки:

В океане есть много светлых отмелей И много темных отмелей, похожих на вены, Которые видны, когда поднимается крыло птицы. Твое скрытое я — это кровь в этих венах, Тех самых венах, в которых, словно в струнах лютни, Звучит музыка океана, Не печальный шум прибоя, но могучий звук безбрежности.

На последних словах она запнулась, на глазах ее появились слезы; Вон понимал, что сестру не так растрогали стихи, как жест мужчины, который преподнес их в дар. Закрыв книгу, Лайла некоторое время сидела молча, водя пальцами по тисненому переплету и глядя куда-то перед собой. Затем она нагнулась, чтобы поднять последний подарок, оставшийся под елкой: тонкий белый конверт с напечатанным на нем именем Вона.

Протянув его брату, она бесстрастным голосом произнесла:

— Это от Абби. Она попросила передать его тебе.

Внутри конверта лежал оплаченный чек на сезонный абонемент на стадион «Янкиз». На двух человек. С местами в отдельной ложе. Вон настолько оторопел, что сначала никак не отреагировал; он просто сел, не отрывая глаз от своего подарка. «Никто не станет дарить сезонный абонемент умирающему человеку», — подумал он. Таким способом Абигейл давала ему понять: она не сомневается, что он будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы воспользоваться им, когда придет время. Прикрепленная к чеку записка была такой же продуманной. В ней было написано: «Надеюсь, Джиллиан любит бейсбол».

Когда он показал записку Джиллиан, та была ошарашена не меньше его самого.

— Вау! — Это было все, что ей удалось сказать.

Она передала записку дальше, чтобы все смогли ее прочесть. Лайла, на лице которой застыло странное выражение, просто промолчала, а Карим одобрительно закивал. Молчание нарушил Нил, который весело заявил Джиллиан:

— Если ты не болельщица, я был бы невероятно счастлив пойти вместо тебя.

— Забудь об этом, приятель, — прорычала Джиллиан с таким видом, что стало понятно: она скорее согласится отдать свою почку, чем уступить место рядом с Воном.

Наконец и Лайла решилась на комментарий.

— Что ж, с ее стороны это действительно широкий жест, — произнесла она, и Вон не понял, было ли это сказано саркастически или ему просто показалось.

Он встал.

— Я должен ее поблагодарить.

Джиллиан бросила на него тревожный взгляд.

— А не лучше ли с этим подождать? Сам говорил, что Абигейл сейчас, вероятно, занята своей семьей.

Не обратив на ее слова никакого внимания, Вон схватил куртку и направился к двери.

— Я ненадолго, — бросил он на ходу.

На улице его встретил порыв пронизывающего ветра. С момента их приезда температура существенно упала. Пробираясь в темноте на свет горящих окон, освещавших широкую лужайку, которая отделяла дом от гаража, Вон чувствовал, как в нем борются противоречивые чувства. Он представлял себе уютную семейную сцену за этими стеклами: Абигейл с мужем и дочкой собрались возле разожженного камина, смолистый дымок которого нес с собой ветер, — навязчивое напоминание о жизни, которой Вон никогда не знал. Раньше он едва ли задавался вопросом о своем отшельническом существовании и не завидовал друзьям, которые выбрали наезженный путь женитьбы и отцовства. Многих из них он считал рабами закладных и невеселой работы с девяти до пяти. Возможно, что своим примером они еще больше укрепляли Вона в его собственном выборе оставаться одиноким и свободным. И только в последнее время его начал точить червь сомнения. Вон все чаще стал задумываться о том, не упустил ли он свой шанс, как об этом твердили женатые друзья. Не с точки зрения той жизни, которую он мог бы вести с женой и детьми, а в смысле того спокойствия, которое он обрел бы, умирая в окружении любимых людей.

Он знал, что всегда может рассчитывать на Лайлу. Но у нее была своя жизнь и свои проблемы, с которыми ей приходилось бороться. Он не вправе был ожидать, что она каждый раз будет бросать все, чтобы находиться рядом с ним. А Нил, бедный мальчик, тяжело переживший потерю отца, сам нуждался в поддержке, потому что, как убедился Вон, все еще пребывал в безысходном состоянии, и вряд ли смог бы как-то помочь своему умирающему дяде. В настоящее время, хочет он этого или нет, единственной постоянной величиной в его жизни была Джиллиан. И она будет с ним столько, сколько понадобится. Однако он не хотел, чтобы она отказывалась от своей жизни ради мужчины, который не отвечает на ее любовь взаимностью, — это была бы нечестная сделка. Джиллиан еще об этом не знала, но если окажется, что химиотерапия не действенна против его болезни и если все, что ему остается, это только паллиативный уход, он уедет куда-нибудь очень далеко. Например, в ту маленькую деревушку на Бали, где он провел одну восхитительно праздную зиму, восстанавливая здоровье после приступа малярии… или на Марианские острова, где человека повсюду окружают улыбающиеся лица, встречающиеся здесь так же часто, как манго или бананы, которые растут на каждом шагу. Он так решил, ибо хочет умереть спокойно, не причиняя ей боль.

И вдруг Вон понял, что единственным человеком, которого он хотел бы видеть рядом с собой в последние минуты, была Абигейл. Она была настолько близка его сердцу, что по пути к ее дому он задумался не над тем, что могло быть между ними в прошлом, а над тем, что еще могло произойти в будущем. Будет ли он настолько удачлив, чтобы пережить болезнь? И решится ли она когда-нибудь развестись с мужем и уехать с ним? Последняя мысль вызвала у него улыбку. Абигейл могла бы с такой же вероятностью предпочесть вольного (а в данный момент — еще и лишенного средств) бродягу всему этому, с какой ребенок, решивший убежать из дому вслед за уехавшим цирком, на самом деле выполнил бы задуманное.

Тропинка, по которой он шел, вела через боковой двор к задней части дома и заканчивалась на внутреннем дворике, окаймленном декоративным кустарником, эффектно подсвеченным снизу. Шагнув вперед, Вон заметил движение в уединенном полумраке купальной кабины возле бассейна и подошел, чтобы рассмотреть поближе.

Здесь, закутавшись в шубу, сидела Абигейл.

Она наклонилась в сторону от Вона и поэтому не сразу заметила его.

— Абби? — тихо позвал он. От неожиданности она вздрогнула, и он сразу же вышел на тусклый свет одного из утопленных в пол фонарей, чтобы она могла разглядеть его. — Прости. Я не хотел напугать тебя. Я просто зашел, чтобы… Эй, с тобой все в порядке? — Присев рядом с ней на скамейку, Вон заметил влажный блеск в ее глазах.

— Пустяки. — Она явно смутилась. — Думаю, просто отголоски праздничной хандры.

— Может, расскажешь мне? — «От праздничной хандры, — подумал он, — люди обычно не сидят на улице при минусовой температуре».

— Да ничего особенного. Тебе будет скучно.

— А ты попробуй.

Она долго молчала. В морозном воздухе был виден только пар от ее дыхания. Налетевший порыв ветра бросил им под ноги горсть опавших листьев, закружившихся вокруг них, как разбегающиеся испуганные крабы. Из дома доносились приглушенные звуки фортепьяно. Наконец она заговорила.

— Это Феба, — сказала она. — Она начала брать уроки музыки еще маленькой девочкой.

— Хорошо играет. — Вон узнал мелодию из мюзикла «Южная Пасифика» и подумал: «Очаровательный вечерок, что ни говори. Абигейл сидит здесь и плачет, пока ее муж и дочь шумно веселятся в доме». В этой картине явно было что-то не так.

— Правда? Тебе нравится? — Абигейл на какой-то миг оживилась, но потом ее лицо снова стало несчастным. — Феба мало играет, когда я поблизости. Говорит, что из-за меня она нервничает. Зато когда папочка просит ее об этом — тут уж другое дело. Для него она готова сделать что угодно. — В голосе Абигейл одновременно слышались горечь и тоска.

— Ох уж эти папы и папины дочки! — насмешливо воскликнул Вон, попытавшись успокоить ее.

— Да нет, здесь нечто большее. Иногда мне кажется, что она была бы счастливее, если бы я в этой идиллической картине вообще отсутствовала.

— Я уверен, что ты ошибаешься.

— А если нет? — Когда она повернулась к нему, глаза ее были полны страдания.

— Ей сейчас шестнадцать. Все подростки такие, — сказал Вон, вспомнив, каким угрюмым был его некогда беспечный и веселый племянник последние несколько месяцев. — Вот увидишь, она перерастет.

— Ты говоришь как человек, у которого нет своих детей, — возразила Абигейл, невесело усмехнувшись.

Она, казалось, не замечала холода и сидела, свободно положив руки на колени ладонями вверх. Кончиками пальцев он осторожно коснулся внутренней стороны ее запястья. На ней не было перчаток, и хотя кожа на ощупь была холодной, он сразу почувствовал биение пульса.

— Сейчас тебя тревожит только это? — спросил Вон, чувствуя, что это еще не все.

Последовала долгая пауза, после которой Абигейл тихим дрожащим голосом произнесла:

— И еще мой муж. Мы… мы в последнее время часто ссоримся. Нет, пожалуй, это слишком сильно сказано. Мы не ссоримся. Это скорее похоже на холодную войну. Мы с ним как двое сотрудников, которые, хоть и недолюбливают друг друга, вынуждены сохранять видимость благополучия ради блага компании.

Вон чувствовал, как в нем поднимается волна нежности, — тот же порыв он испытал чуть раньше, когда ему хотелось защитить Лайлу. Только в настоящий момент Лайла уже не страдала. Боролась — да, но уже не сходила с ума, как это было с ней всего несколько месяцев назад. Что касается Абигейл, то, несмотря на свою внешнюю успешность, она явно страдала, испытывая душевные муки: эта сильная и способная женщина выстроила вокруг себя такое количество линий обороны, что они превратились в настоящую ловушку. И хотя его сестра обижается на нее, подумал он, сама Лайла сейчас сидит в тепле, в окружении друзей и близких, тогда как Абигейл проводит рождественский вечер на улице в полном одиночестве.

— Мне раньше казалось, что, если я буду больше времени проводить дома, мы с ним сможем вернуться к тому, что было у нас, когда мы только поженились, — продолжала она тем же грустным, смирившимся тоном. — И, вероятно, в какой-то момент это действительно так и было. Но теперь я думаю, что вернуть прошлое невозможно. Он ушел. Я чувствую.

— А он тебе сказал об этом?

— Определенно — нет. Но это постоянно присутствует между нами, словно невидимая стена.

— Если бы ты поговорила с ним об этом, ваши отношения, думаю, изменились бы к лучшему. — Вон понимал, что его советы — да еще женщине, с которой он в своих фантазиях занимался любовью, — имели примерно ту же ценность, что и рекомендации доктора-шарлатана при проведении операции на сердце, но решил, что попробовать все равно стоит.

— Я пыталась говорить с ним, — ответила Абигейл. — Но мы только ходили вокруг да около, так ничего и не выяснив. Я не обвиняю Кента. В основном я во всем виновата сама.

— Не нужно быть к себе такой строгой. — Вон, конечно, не был большим специалистом в семейных делах, но он твердо знал, что подобные вопросы в одиночку не решаются.

— Да? Тогда кого же мне винить? — В ее глазах сверкнули искры былого огня. — Кент не тот человек, который станет менять свои приоритеты. Я так горбатилась над тем, чтобы сделать себе имя, что совершенно потеряла из виду, для чего все это вообще делается. А теперь, как бы я ни старалась улучшить ситуацию, получается только хуже. А Феба! Она почти не разговаривает со мной… Знаешь, сегодня вечером дочь едва прикоснулась к ужину, который я с таким старанием готовила. Что касается Кента… он даже не хочет прикасаться ко мне. — Губы Абигейл скривились в болезненной усмешке. — Вот видишь. Ты еще не пожалел, что попросил меня поделиться с тобой моими проблемами?

— Нет, вовсе нет. Я никогда не был женат, и поэтому, наверное, я не тот человек, к которому стоило бы обращаться за советом в подобной ситуации. Но слушать я умею. — Вон взял ее за руку, продев свои пальцы между ее пальцами.

Абигейл с благодарностью взглянула на него, а затем сокрушенно произнесла:

— Ты последний человек, которого я стала бы нагружать своими проблемами. Должно быть, ты считаешь меня самой эгоцентричной женщиной на земле. Что у меня за беды по сравнению с твоими?

Он улыбнулся.

— Это не соревнование.

— И все-таки. Посмотри на себя, ты весь дрожишь. И вообще, что ты делаешь на этом холоде? Ты можешь… — Она резко умолкла, так и не произнеся запретного для него слова — простудиться.

Вон нарушил возникшую неловкую паузу, вынув из кармана конверт с чеком оплаты билетов на «Янкиз».

— Я пришел, чтобы поблагодарить тебя, — сказал он. — Я не знаю, как отреагировать… С твоей стороны это невероятно щедрый подарок. Он, наверное, стоит целое состояние.

— Я могу позволить себе… К тому же мне хотелось, чтобы у тебя было что-то такое, чем ты действительно можешь воспользоваться.

— Надеюсь, что у меня будет такая возможность, — ответил Вон, и улыбка его слегка поблекла.

— Не смей так говорить. — Абигейл нахмурилась и крепче сжала его пальцы, словно боялась, что он неминуемо ускользнет от нее. — Тебе предстоит еще долгая-долгая жизнь. В этом смысле я больше переживаю за «Янкиз», чем за тебя, потому что сейчас они явно сбросили обороты, — с дрожащим смехом добавила она.

— А у меня нет для тебя подарка, — смущенно сказал Вон.

— Не глупи. Ты сейчас сделал мне самый дорогой подарок. — Абигейл улыбнулась. — Пока ты не пришел, я тут потихоньку сходила с ума. Спасибо, что поговорил со мной, иначе не знаю, как бы я поступила в такой ситуации.

— Пожалуйста. — Он сделал галантный жест, словно прикоснулся к невидимой шляпе. — Мое ухо всегда к вашим услугам. И плечо тоже, если понадобится.

— Ну, в таком случае… — Абигейл уютно прижалась к Вону и положила голову ему на плечо. Его шею щекотал мех ее шубы и еще что-то, более мягкое и шелковистое, — волосы, догадался он. Ее голос изменился: — Кстати, веселого тебе Рождества. Искренне надеюсь, что оно получилось веселым.

— Очень. — Вон подумал о компании, собравшейся в маленькой квартирке, чего еще шесть месяцев назад он и представить себе не мог.

— Вот и хорошо. По меньшей мере хоть у кого-то из нас оно удалось. — Наступило молчание, а затем вновь послышался ее голос, на этот раз уже более мягкий: — Вон… А ты когда-нибудь задумывался над тем, что было бы, если бы нас с мамой тогда не выставили из дома? Я имею в виду, что было бы с нами. Если бы ты и я… если бы мы… — Неоконченная фраза повисла в воздухе, но по ее тону он понял, что их короткая интерлюдия на карьере в ту далекую ночь не была для нее давно забытым эпизодом юности. Абигейл тяжело вздохнула. — Думаю, что твои родители быстро положили бы этому конец, как только узнали бы.

— Вряд ли они могли бы нас судить, — довольно жестко ответил Вон. — Твоя мать спала с моим отцом, а моя большую часть времени была пьяна.

— И все-таки… ты задумывался над этим? — Абигейл подняла голову и заглянула ему в глаза.

— Эта мысль, — сказал он, тщательно подбирая слова, чтобы не испортить то, что у них было в данный момент, здесь и сейчас, — иногда приходила мне в голову.

— И ты представлял, как могло бы все обернуться?

Вон попытался вспомнить, что он ощущал тогда. Он твердо знал, что не был обычным, сексуально озабоченным подростком, думавшим только о том, чтобы пополнить свой счет побед. На самом деле он был влюблен в Абигейл. К тому моменту когда он перешел к действиям, это уже длилось некоторое время, хоть ему и удавалось скрывать свои чувства.

— Думаю, что мы с тобой не смогли бы тогда во всем разобраться, — честно признался он.

Она понимающе рассмеялась. Они помолчали, а затем Абигейл с несвойственной ей робостью произнесла:

— Вон, не мог бы ты сделать одолжение и поцеловать меня? Ради памяти о нашем прошлом.

Не задумываясь ни на секунду, Вон наклонился и нежно поцеловал ее в губы. Ее дыхание было сладким от вина и чего-то еще, тонкого и изысканно пряного. Неожиданно для него самого поцелуй стал глубоким; Вон обнял ее, забыв в этот миг обо всем на свете — о том, что он болен, а она замужем, — желая большего, чем простое воспоминание об их юности. Абигейл тоже поддалась этому порыву, губы ее раскрылись ему навстречу, тело в его руках стало мягким и податливым. Вон чувствовал, что она дрожит, — и не только от холода, как он догадывался. Рожденный ностальгией душевный подъем, почти издевательски сладкое прикосновение их губ, превратилось в нечто намного большее, чем то, о чем они оба договаривались вначале.

Вону потребовалась вся его сила воли, чтобы оторваться от нее.

— Тебе нужно идти в дом, — прошептал он, ослабляя свои объятия.

— Ты прав, — согласилась Абигейл. — Здесь очень холодно. — Тем не менее она не сразу поднялась со скамейки.

— Я сейчас больше думаю о твоей семье, — сказал он. — Они, видимо, уже беспокоятся, и гадают, что же могло тебя задержать.

— Сомневаюсь. Но спасибо, что подумал об этом. Кстати, чтобы внести окончательную ясность. Мы бы с тобой тогда определенно запутались бы. — Перед тем как уйти, она быстро улыбнулась ему и, направляясь к дому, тихо бросила через плечо: — Счастливого Рождества, Вон.

Глядя, как она уходит в дом, и до сих пор чувствуя на губах сладкий вкус ее поцелуя, Вон понимал, что они вступили на территорию, откуда нет возврата. В голове мелькнула мысль: «Да ты, парень, влип», — и впервые за очень долгое время при этом не имел в виду свою болезнь.

Закрыв за собой раздвижную дверь во внутренний дворик, Абигейл задержалась, прижавшись лбом к холодному стеклу. Через закрытые жалюзийные двери в гостиную она слышала голоса мужа и дочери. Феба перешла от мелодий мюзиклов к более традиционному рождественскому репертуару. Сейчас она играла «Зимнюю сказку». Кент подпевал несколько скрипучим, но приятным тенором. Абигейл дрожала в своей норковой шубе. Она так промерзла, словно стояла здесь голая. Ее состояние можно было описать двумя словами — холод и встряска. «Как мартини», — подумала она. Да, именно это она могла бы позволить себе прямо сейчас: глоток бодрящего напитка для снятия напряжения. Более действенного средства для такого случая, наверное, не найти.

Поцелуй Вона, каким бы сладким он ни был, только подтвердил, что брак ее зиждется на зыбкой почве. Если Абигейл надеялась, что это положит конец бесконечным изводящим вопросам и принесет ей облегчение (именно такую нелепую концепцию представил ее бывший психоаналитик, если это вообще можно считать концепцией), то на самом деле эффект оказался прямо противоположным: она сейчас была сильнее сбита с толку, чем когда-либо. Какое чувство она испытывает к Вону? Любовь ли это? Или она просто пытается таким образом вернуть более безмятежное время из своего прошлого? Что-то такое, за что она сможет уцепиться, когда жизнь, которую ей удалось выстроить для себя (как выясняется теперь, из некондиционного строительного материала), начнет раскачиваться на краю пропасти?..

В данный момент не только ее брак находился в опасности. В начале этой недели Перес сообщил, что мать погибшей девушки, сеньора Дельгадо, настойчиво ищет встречи с Абигейл, предположительно, для какого-то решительного объяснения, как подтвердил ее родственник. Чего хочет эта женщина? Больше денег? Но она отказалась от денег, которые ей от имени Абигейл предлагал Перес. Возможно, она рассчитывает на большую сумму и думает, что получит ее, встретившись с Абигейл лицом к лицу? Но сама Абигейл почему-то догадывалась, что дело тут не в этом.

Тогда какова ее истинная цель? Отомстить?.. Вполне вероятно, что ей хочется сделать эту трагедию достоянием публики, сделать Абигейл новым объектом для безжалостной своры репортеров. Какими бы ни были намерения сеньоры Дельгадо, одно было ясно: ее пребывание в этой стране несло опасность.

Абигейл сейчас как никогда жалела о том, что тогда последовала совету Переса. Ей нужно было сразу после пожара полететь в Мексику и самой встретиться с этой женщиной, хотя бы для того, чтобы выразить ей свои искренние соболезнования. А теперь было уже поздно — того, что сделано, не воротишь.

Абигейл выпрямилась и глубоко вдохнула.

— Счастливого Рождества, — мрачно поздравила она себя.

Сцена, которую она увидела, войдя в гостиную, была буквально взята из рекламного новогоднего ролика канала «Холмарк»: ее муж и дочь, покончив с распеванием песен, уютно устроились на диване перед потрескивающим пламенем камина, а у их ног, свернувшись калачиком, безмятежно спал Брюстер. Кент рассказывал Фебе одну из своих историй, которые, видимо, ей никогда не надоедали, — об аристократических, пышных и чисто американских рождественских праздниках, так нравившихся ему в детстве, проведенном в деревенском доме его родителей в Фэрфилде, штат Коннектикут. При виде идиллической картины, проникнутой непринужденной гармонией, у Абигейл в груди что-то болезненно сжалось. Ей стоило немалых усилий сохранить на лице беззаботное выражение.

— Кто хочет десерт? — бодро спросила она.

После праздничного обеда Кент и Феба заявили, что наелись и не в состоянии проглотить даже маленький кусочек, но Абигейл была решительно настроена не дать пропасть сливовому пудингу, который она так хлопотно готовила.

Кент поднял на нее глаза и сказал:

— Может, это подождет? Я по-прежнему полон под завязку. — Он похлопал себя по животу и, похоже, даже не заметил, что она стоит в шубе.

— Аналогично, — подхватила Феба.

— Что ж, я не собираюсь есть десерт одна, так что, думаю, ему действительно придется подождать. — Абигейл произнесла это непринужденным тоном, но внутри у нее все пылало, словно они отвергли лично ее.

В конце концов они обратили внимание на ее шубу, и Феба равнодушно поинтересовалась:

— Ты куда-то уходишь?

«Но вам обоим до этого нет ни малейшего дела», — про себя ответила Абигейл, а вслух произнесла:

— Я выходила подышать свежим воздухом. А вы что делали? — Она сняла шубу и небрежно бросила ее на стул.

Много лет назад она где-то прочитала, что настоящая леди обращается с норковой шубой, как с простым пальто, а с простым пальто — как с норковой шубой, и с тех пор у нее появилась такая привычка.

— Да ничего особенного. — Голос Фебы, как обычно, звучал несколько безучастно.

Раньше она, по крайней мере, предложила бы помочь убрать со стола, но сейчас дочь просто сидела, уставившись на пляшущие в камине языки огня. Абигейл подумала, что она, возможно, все еще дуется из-за взбучки, которую получила после провальных съемок торжественного рождественского ужина, — конфронтации, быстро переросшей в громкую перебранку. Когда Абигейл обвинила дочь в том, что она больше интересуется каким-то мальчиком, с которым только что познакомилась, чем собственной матерью, Феба со злостью бросила ей в ответ:

— С Нилом я, по крайней мере, не чувствую себя какой-то невидимкой! А в твоем присутствии это выглядит так, будто меня здесь просто нет. Я даже удивляюсь, что ты вообще заметила, что меня не было на этой дурацкой вечеринке.

Болезненный упрек, в результате которого Абигейл почувствовала, что теперь невидимкой оказалась она сама.

Мысли ее вернулись к Вону. Она воспроизвела в памяти поцелуй, тепло его губ, так контрастировавшее с изысканной прохладой его пальцев, ласкавших ее щеку. Для него она не была невидимкой. Для Вона она была человеком со своими чувствами, желаниями и потребностями. Человеком, хотя и совершающим ошибки, но все же изо всех сил старающимся исправлять их.

Не успела Абигейл сесть, как Феба тут же встала.

— Пойду пройдусь. Пока, ребята.

— И куда это ты собираешься идти в такое время? — Голос Абигейл прозвучал более строго, чем ей хотелось бы.

Феба озадаченно взглянула на нее.

— Что ты имеешь в виду? Сейчас только восемь тридцать. К тому же папа мне уже разрешил.

— Разрешил — что?

Феба тяжело вздохнула с видом человека, которому досаждают дурацкими вопросами.

— Мы с Нилом едем прокатиться на машине, — нехотя ответила она.

— Ты была вместе с ним большую часть дня, — напомнила ей Абигейл. — К тому же сейчас Рождество. Самое время побыть в кругу семьи.

Феба с выражением немой просьбы на лице повернулась к Кенту:

— Ну, пап?

— Я не вижу в этом ничего плохого, — сказал он, отпуская Фебу снисходительным жестом. — Езжай, детка, развлекись. Но не забудь, что я хочу видеть тебя дома до полуночи.

Когда Абигейл и Кент остались в комнате одни, она повернулась к нему и со злостью спросила:

— Почему ты всегда делаешь это?

— Что — это? — прикинулся непонимающим Кент.

— Подрываешь мой авторитет вот таким образом.

— Ничего такого я не делаю, — спокойно ответил он. — Просто я ей уже сказал, что она может пойти. Не понимаю, почему ты поднимаешь вокруг этого такой шум.

— Значит, ты не придаешь большого значения тому, что наша дочь проводит каждую свободную минуту с этим мальчиком? — вспылила Абигейл. — Они могут заниматься сексом — откуда нам знать?

— Она разумная девочка, — произнес Кент все тем же рассудительным тоном, который сводил ее с ума. — Если мы не смогли при воспитании привить ей правильные ценности, сейчас уже поздно причитать по этому поводу.

— Тебя это, похоже, нисколько не тревожит.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Тебя расстраивает мысль о том, что она занимается сексом или что она занимается сексом именно с Нилом? — Он, как обычно, своим вопросом резанул по живому с привычной хирургической точностью.

— Я ничего не имею против конкретно Нила, — заявила Абигейл, как бы оправдываясь. — Он кажется мне довольно славным парнем…

— Даже несмотря на то, что он волею судьбы связан с Лайлой, — закончил за нее Кент.

— Не нужно мне ничего подсказывать. Честно говоря, мне плевать, с кем он связан. Он старше Фебы, а это значит, что он несколько опытнее нашей дочери.

— Ему восемнадцать. И я бы не назвал его человеком, умудренным жизненным опытом.

— И тем не менее. — Абигейл не нашлась, что ответить. Нил действительно не производил такого впечатления.

— Феба всегда была независимой и себе на уме, — напомнил ей Кент. — Откуда мы знаем, может, там все как раз наоборот и это она оказывает на него влияние?

— Но это же просто смешно. В ее-то шестнадцать!

Кент продолжал смотреть на нее своим неподвижным и неумолимым взглядом.

— А еще она твоя дочь. Ты уже не помнишь, какой сама была в ее возрасте? Судя по тому, что я от тебя слышал, ты тоже была очень целеустремленной.

— Пожалуйста, только не нужно и это навешивать на меня. — В голосе Абигейл звучала скорее мольба, чем злость. — В твоих глазах я, кажется, виновата буквально во всем.

— Собственно говоря, — сказал Кент, — у меня такое ощущение, что все это имеет больше отношения к нам с тобой, чем к нашей дочери.

Абигейл прищурилась.

— Почему ты так считаешь?

— Ты сама знаешь. Не заставляй меня произносить это вслух.

Конечно, она знала, она все знала, но в то же время ей очень хотелось опровергнуть это. Он был ее мужем. Она любила его и надеялась, что он ее тоже по-прежнему любит. Поэтому все, на что она смогла решиться, была несколько разбавленная версия правды.

— О’кей, раз уж ты об этом заговорил, то да, я заметила, что в последнее время ты отдалился от меня.

— Это я отдалился? Я бы сказал, что все происходило совершенно наоборот. Это ты годами отдалялась от меня, Абби. И дело не в том, — он поднял руку, чтобы она не перебивала его, — что я считаю тебя холодной или нелюбящей. Я так не думаю. Просто… просто я всегда чувствовал, что существует какая-то часть тебя, до которой я никак не мог достучаться. Как будто ты недостаточно доверяешь, чтобы пустить меня туда.

Из тайников ее души, словно дымок из трубы, потянулись воспоминания о дяде. На мгновение Абигейл даже почувствовала тяжесть его тела на себе, омерзительное прикосновение волос на его груди к ее голой коже. Это вызвало привкус желчи у нее во рту.

Она беспомощно смотрела на Кента, мучительно пытаясь найти правильные слова. «Ему ты можешь рассказать об этом. Он ведь твой муж», — настойчиво звучало в ее голове. Но нужные слова так и не пришли, и она осталась стоять перед ним безмолвно. В первые годы после свадьбы Абигейл скрывала это, потому что боялась испортить то, что у них было. Как бы он тогда ни старался ее понять, такие вещи были совершенно чужды ему. Кент вырос в семье, где не было грязных маленьких тайн, где по ночам из опасений не запирались двери спален; за их обеденным столом не звучали рявкающие приказы или оскорбительные обличающие тирады — там люди с уважением относились друг к другу и обсуждали только благородные темы.

Со временем Абигейл стала больше доверять Кенту и поняла, что уже ничто не сможет изменить его отношение к ней, даже такое. Бывали моменты, когда она была очень близка к тому, чтобы рассказать ему о своем прошлом, однако каждый раз ее удерживал страх: она боялась, что это может встать между ними. Но не то, что ее растлили в нежном возрасте, а то, что она столько лет скрывала от него свою тайну.

А сейчас было уже слишком поздно.

— Если ты так чувствуешь, тогда, без сомнений, что бы я ни сказала, это не сможет повлиять на твое мнение, — заявила Абигейл после довольно продолжительной паузы.

— А ты все-таки попробуй, — твердо произнес Кент, и она заметила огонь, вспыхнувший в его глазах. Похоже, это были не пустые слова.

Она еще раз попыталась пересилить себя и открыть ему правду, но в конце концов не смогла этого сделать. В итоге она просто вздохнула и сказала:

— Не сегодня. Сейчас я слишком устала для такой дискуссии. Я весь день провела на ногах у плиты. — Она сделала вид, что зевает, и поднялась. — В общем, пойду-ка я лягу.

— Я скоро приду к тебе.

Она пошла через комнату к двери, когда вдруг что-то заставило ее остановиться и повернуться к нему.

— Кент, я… — Ей мучительно хотелось навести мост через возникшую между ними пропасть. У них не было секса уже несколько недель. Но гордость все-таки не позволила ей самой сделать первый шаг, и поэтому она коротко добавила: — Я буду тебя ждать.

Абигейл не надеялась увидеть его до утра — в последнее время у него вошло в привычку засиживаться допоздна, а потом потихоньку проскальзывать под одеяло, когда она уже спала, — поэтому, когда он через несколько минут появился в дверях спальни, она удивилась. Абигейл сидела на кровати и читала, а теперь закрыла книгу и положила ее на тумбочку.

— Что-то ты не очень торопишься, — поддела она его.

Кент улыбнулся и, подойдя к кровати, сел.

— Нужно было выгулять Брюстера. — Она знала, что во время этого вечернего ритуала, который мог занять до получаса, псу нужно было обнюхать каждый кустик, прежде чем помочиться на него. То, что Кент резко сократил время прогулки, уже говорило само за себя. Сейчас он положил руку ей на ногу. Даже сквозь одеяло она чувствовала его тепло. — Ты устроила нам просто замечательный обед. И вообще весь день получился чудесным.

— Спасибо. Я рада, что хоть кто-то это заметил.

— Фебе тоже понравилось.

— Да что ты говоришь? Наверное, именно поэтому она и поспешила поскорее уйти.

— Не принимай это на свой счет. Она влюблена.

Их дочь не употребляла таких слов — она настаивала, что они с Нилом просто друзья, — но это было вполне естественное предположение.

— Да. Я уже почти забыла, как это бывает. — Губы Абигейл скривились в иронической улыбке.

— Хочешь, чтобы я тебе напомнил? — Рука Кента двинулась вверх по ее ноге.

— Ох, даже не знаю. Это было так давно. Не уверена, что смогу вспомнить столь давнее прошлое.

Он встал, и на лице его появилась игривая улыбка.

— В таком случае почему бы мне не освежить твою память? Дай только освободиться от этой одежды.

Через несколько минут они уже лежали обнаженные под одеялом; она обнимала мужа, ее руки двигались по его телу, которое она знала в мельчайших подробностях, как и свое собственное. Приятно было спать так, как они привыкли раньше. Именно этого ей и хотелось, уговаривала себя Абигейл, стараясь прогнать из головы мысли о Воне. Если сегодня вечером она и целовала другого мужчину, то делала это лишь для того, чтобы убедиться, что по-прежнему желанна и что эта часть ее жизни еще не закончена.

Губы Кента путешествовали по ее шее серией легких, как прикосновение крыла бабочки, поцелуев. Он запустил пальцы в ее волосы. Она вспомнила о том, как они в первый раз занимались любовью, каким нежным он был тогда, словно чувствовал ее тревогу и беспокойство — сам акт все еще ассоциировался у нее с дядей Рэем, — и боялся испугать ее. Теперь, через столько лет, лежа в постели, они были теми же молодыми влюбленными, вступающими в совместную жизнь. И Абигейл уже почти поверила, что они смогут повернуть часы вспять, когда вдруг увидела его лицо, освещенное узкой полоской света из-за неплотно прикрытой двери в ванную. Глаза Кента были устремлены не на нее. Он смотрел мимо нее, в темноту, на какую-то свою воображаемую возлюбленную. Или ей так показалось.

Когда он кончил, это как будто принесло ему одни страдания. Лицо Кента исказилось, словно от боли, и он всем телом содрогнулся. Через несколько мгновений она тоже испытала оргазм, с той легкостью, которая приходит при долгой практике секса с одним и тем же партнером. Потом, уютно расположившись в его объятьях, приятно уставшая, Абигейл позволила грязной мысли, мелькнувшей у нее перед этим, вновь поднять свою уродливую голову. Если они с мужем занимаются любовью, но мысли его заняты не ею, то о ком же он тогда думает? Ответ пришел, как вспышка молнии, за которой следует удар грома.

«Лайла», — подумала она.