Сперва Абигейл не могла даже пошевельнуться. Наконец она сдвинулась с места и исключительно спокойным голосом, не выдавая лихорадочного биения сердца, сказала:
— Сеньора Дельгадо, я ждала вас. Почему бы нам не зайти в дом?
Женщина заколебалась, а затем напряженно кивнула, слегка наклонив голову. В бледном сиянии луны, пробивавшемся сквозь поредевшую завесу туч, Абигейл увидела, что она вся дрожит и с усилием сжимает челюсти, чтобы не стучали зубы. Абигейл никогда не видела, чтобы человек выглядел так жалко… и при этом так гордо. По лицу сеньоры Дельгадо было видно, что ее не пугает ни Абигейл, ни ее богатый дом и, что бы ни случилось, она не собирается терять голову.
Когда Абигейл открывала дверь своим ключом, рука ее предательски дрогнула. Она щелкнула выключателем у входа и лишь потом вспомнила, что в доме нет света. Стояла тишина. Похоже, никого не было. Только Брюстер вышел из тени, чтобы поздороваться, и лаем дал понять, что ему совершенно не нравится, что его оставили одного. Абигейл пошла по темному коридору в кухню и открыла верхний ящик соснового комода в поисках спичек. Найдя их, она зажгла свечу в стеклянном подсвечнике на комоде.
Пламя осветило мать погибшей девушки. Эту женщину при других обстоятельствах можно было бы назвать красивой, но сейчас она выглядела, как сама смерть — бледная и дрожащая, с короткими черными волосами, прилипшими к голове. Стоя в арке кухни в насквозь промокшей одежде, с которой капала вода, она была похожа на Персефону, застывшую в нерешительности у ворот иного мира.
— Садитесь, пожалуйста. Я сейчас сделаю какао. Для вас это будет очень кстати. — Абигейл жестом показала в сторону кухонного стола, но женщина не захотела присесть. Она просто сделала несколько шагов вперед и остановилась напротив Абигейл, которая едва устояла на месте, чтобы не отпрянуть. С трудом сохраняя на лице вежливую улыбку, она спросила: — Вы говорите по-английски? — Впрочем, об этом можно было бы и не спрашивать: внутренний голос подсказывал Абигейл, что дело тут не в языковом барьере.
— Немного, — ответила Консепсьон с сильным акцентом.
По ее тону Абигейл поняла, что этого «немного» будет более чем достаточно для выяснения отношений.
— Я понимаю, что вы проделали дальний путь, — сказала Абигейл, пытаясь завязать разговор.
Женщина снова кивнула.
— Да.
— Я ожидала вас. Перес сообщил мне, что вы едете.
— Перес, — презрительно процедила женщина.
— Он также рассказал мне о том, что произошло. — Абигейл приходилось заставлять себя смотреть ей прямо в лицо, превозмогая желание спрятаться за многословием запутанного корпоративного сленга. — Я очень сожалею, сеньора Дельгадо. И не только о вашей дочери, но и… видите ли, я ничего не знала. Мне доложили обо всем только после того… — Она беспомощно развела руками.
Женщина молчала, уставившись на нее немигающим взглядом своих пустых черных глаз. Абигейл храбро продолжила:
— Разумеется, я ужасно переживала. Я хотела сразу же позвонить, но… — Она снова запнулась, сообразив, что уже начинает извиняться, хотя ни о каком прощении не может быть и речи. Голая правда заключалась в том, что она не должна была следовать совету Переса. Ей нужно было довериться своему внутреннему голосу. Теперь же она хваталась за любую возможность хоть что-то изменить, даже понимая, что уже, видимо, слишком поздно. — Может, вам что-то нужно? Деньги? Место, где вы могли бы остановиться? — Она посмотрела на Консепсьон, но та с тем же презрительным выражением лишь покачала головой. — Тогда, может, вызвать вам такси? Вам действительно нельзя оставаться на улице в такую погоду. Об оплате не беспокойтесь. Я позабочусь об этом. На самом деле я бы с радостью покрыла все ваши расхо…
Консепсьон оборвала ее, прежде чем Абигейл успела договорить:
— Мне от вас ничего не нужно. — Глаза ее пылали.
Абигейл озадаченно посмотрела на женщину.
— Простите. Тогда я не знаю, чем вам помочь.
— Дело не в помощи. Я пришла не за этим. — Мать погибшей девушки выпрямилась в полный рост. — Я хочу своими глазами посмотреть на женщину, которая забрала у меня mi hija. — В обличительном жесте она указала на нее пальцем. — Кровь моей дочери на вас, сеньора.
Абигейл вздрогнула, как от удара. Она вдруг поняла, что только сейчас полностью прочувствовала потрясение, вызванное гибелью девушки. До сих пор имя Милагрос Санчес было для нее всего лишь именем, всплывшим в связи с несчастным случаем. Теперь же, глядя в лицо скорбящей матери, Абигейл отчаянно хотелось помочь этой женщине возместить ее потерю… хоть как-то… хоть чем-то… Но какие объяснения она могла предоставить? Какие слова утешения произнести? Смягчить эту боль было невозможно.
Будь она в своем офисе, рядом находились бы люди, которые помогли бы как-то уладить это дело, но здесь, в собственном доме, ей не найти спасения. Она оказалась в ловушке, бежать было некуда, а эти жуткие горящие глаза, глаза ангела мести, словно пригвоздили ее на месте. Консепсьон не сказала и не сделала ничего угрожающего, но, тем не менее, Абигейл была так напугана, как будто ее держали на мушке прицела.
Только через какое-то время ей наконец удалось совладать с собой и она тихим дрожащим голосом ответила:
— Если бы я знала… если бы я могла предотвратить пожар, поверьте, я бы обязательно это сделала. Вы себе представить не можете, как я сожалею.
Консепсьон с презрением покачала головой.
— Сожалеете? На самом деле вы не сожалеете, сеньора. Вы сожалеете только о том, что я здесь. Теперь вам не спрятаться.
— Прошу вас, я понимаю, что вы расстроены, но…
Женщина сделала еще один шаг к ней.
— У вас есть дочь, верно?
Абигейл резко выпрямилась.
— Слушайте, давайте не будем вмешивать сюда мою дочь.
Откуда ей знать, не попытается ли эта женщина отомстить ей, каким-то образом причинив вред Фебе? От этой мысли она похолодела. Если бы здесь был Кент! В таких ситуациях он неизменно был хорош. К нему часто приходили истерические пациенты с разными кровотечениями или поломанными костями, и ему всегда удавалось успокоить их.
— Моя Милагрос была хорошим человеком. Хорошей девочкой, — продолжала Консепсьон Дельгадо тем же неумолимым тоном. — Она много трудилась, чтобы заработать денег и поехать в Америку, к своему мужу. Это была ее мечта. Теперь этой мечты больше нет. Мой ребенок умер. Но вам ведь все равно. Для вас она — ничто. — Сжатые губы женщины, синие от холода, резко контрастировали с горячим жаром ее взгляда. Нервным движением она полезла в карман и, достав оттуда фотографию, сунула ее прямо в лицо Абигейл. На снимке была запечатлена улыбающаяся темноволосая девушка, похожая на Консепсьон в молодости. — Mirá. Посмотрите на нее. Знайте, кого вы у меня отняли. — В глазах ее стояли слезы, но это были жесткие слезы — черный лед на дороге, по которой сейчас неудержимо скользила Абигейл. — У вас есть дочь. А что есть у меня? Скажите мне, сеньора.
Тени на стенах, отбрасываемые дрожащим пламенем свечи, угрожающе разрастались и, казалось, смыкались вокруг Абигейл. Ее кухня, благоухающая корицей и гвоздикой, заполненная любимыми предметами, внезапно показалась ей холодным и неуютным местом. Ни синяя керамическая миска для хлеба, принадлежавшая ее матери, ни образцы вышивки, сделанные еще ее прабабушкой и передававшиеся из поколения в поколение, ни глиняное блюдо с неровными краями, которое вылепила Феба, когда была еще в первом классе, не радовали ее.
— Я понимаю, что не могу сделать ничего такого, что восполнило бы вашу утрату, — начала она, медленно и тщательно выговаривая слова, чтобы Консепсьон поняла ее… и чтобы не потерять контроль над собой. — И я не отрицаю, что в любом случае несу какую-то ответственность за происшедшее. Но давая распоряжение увеличить производство, я понятия не имела, что сеньор Перес станет подвергать всех риску, вводя определенные… ограничения. — Абигейл действительно пришла в ужас, когда узнала о предпринятых им мерах, и ее первым порывом было уволить Переса. Но управляющий слишком много знал, и она не сомневалась, что при случае он воспользуется этим для своих целей. Сейчас Абигейл понимала, как неубедительно звучат ее объяснения для Консепсьон, несмотря на то что она старалась заставить мексиканку понять истинные причины трагедии. — Да, вас постигло жуткое горе. Но поверьте, в подобных ситуациях часто бывает так, что никто не виноват. Порой это просто цепочка неправильно принятых решений. Людям свойственно допускать ошибки. Именно это случилось на фабрике… Страшная ошибка.
До Консепсьон, возможно, и не дошел смысл каждого из произнесенных Абигейл слов, но она все же поняла достаточно. У нее перехватило дыхание, на бледных щеках, словно кровь на снегу, появились два красных пятна.
— Ошибка?! Сказали бы вы то же самое, если бы это была ваша дочь? — с горечью воскликнула она, одной простой фразой добравшись до сути проблемы.
А правда состояла в том, что, если бы это была Феба, Абигейл не только бы уволила Переса, но и проследила бы, чтобы он больше никогда не нашел себе работы, — она бы превратила его жизнь в ад. В этот момент она поняла, что уважает эту женщину, совершенно чужую ей, но имеющую с ней одну общую черту: они обе знали, что значит быть матерью. Поэтому, отбросив всю осторожность, Абигейл печально сказала:
— Все всегда выглядит иначе, когда речь идет о твоем собственном ребенке.
Их глаза встретились: две матери молча признали справедливость этого утверждения.
— Тогда вы, должно быть, догадались, с какой целью я пришла сюда, — с вызовом произнесла Консепсьон. — Я хочу добиться справедливости, потому что без нее ни мне, ни Милагрос не будет покоя.
Что-то в ее голосе заставило Абигейл напрячься.
— Это угроза?
Консепсьон торжествующе улыбнулась.
— Испугались? Это хорошо. Вы должны бояться, сеньора.
У матери погибшей девушки не было с собой оружия. К тому же, глядя на ее нынешнее, весьма жалкое состояние, вряд ли стоило опасаться, что она может представлять собой какую-то физическую угрозу. Но внешний вид мог быть обманчив, и Абигейл не понаслышке знала, что может сделать с человеком горе. На следующий день после смерти матери, когда дядя Рэй проскользнул к ней в комнату под предлогом того, чтобы утешить ее, она твердо сказала ему:
— Если ты еще хоть раз прикоснешься ко мне, мерзкий старик, тебе после этого лучше вообще не ложиться спать. Как только ты уснешь, я возьму топор и изрублю тебя на мелкие кусочки.
Видимо, дядя Рэй увидел в глазах Абигейл нечто такое, что заставило его поверить в серьезность ее намерений, потому что он тут же, попятившись, вышел и уже больше никогда не подходил к ней. Абигейл не знала, что бы она сделала, если бы он не послушал ее. Она сильно сомневалась, что могла бы изрубить его, но в одном была уверена твердо: сухим из воды он больше не вышел бы.
Не отдавая себе отчета, Абигейл потянулась к телефону на стене. Она набрала 911 и только потом сообразила, что в трубке нет гудка. Наверное, из-за обрыва электрических проводов пострадали каким-то образом и телефонные линии. Ее мобильный остался в сумочке, которую она бросила на столик возле двери, как только вошла в дом, и расстояние до него показалось ей невообразимо большим. Но что бы она сказала диспетчеру службы спасения? «Женщина, которую я пригласила в свой дом, злоупотребила моим гостеприимством и теперь угрожает мне»? Чем? Никаких конкретных угроз от Консепсьон не последовало. В ее действиях не было никакого насилия.
Абигейл поняла, что сейчас отчасти сработало ее собственное чувство вины. И все же ей не удалось отделаться от страха, подползавшего к горлу.
— Думаю, вам лучше уйти, — сказала она.
Консепсьон бросила на нее долгий взгляд — взгляд, пронзивший Абигейл до глубины души.
— Не беспокойтесь, я уйду, сеньора, но запомните — я буду здесь, в вас, всегда. — Она постучала пальцем по лбу. — Вы никогда не забудете имени Милагрос Санчес.
В этот момент Консепсьон Дельгадо, казалось, воплощала в себе все, что в жизни Абигейл вышло не так. Все ошибки, которые она совершила. Все, что она потеряла и что ей еще предстояло потерять. Эта женщина была монолитом, гранитной фигурой с обличительно указующим на нее перстом. А темная лужа воды у ее ног, поблескивающая в тусклом мерцающем свете свечи, напоминала кровь.
У Абигейл задрожали ноги. Чтобы не упасть, она схватилась за край кухонной стойки.
— Уйдите, прошу вас. Просто уйдите. — Это прозвучало даже не как просьба — с ее губ сорвалась мольба.
Несмотря на свое жалкое состояние и потрепанную одежду, Консепсьон продемонстрировала достоинство, подобающее настоящей королеве. С видом, более красноречивым, чем любые слова, она повернулась и величественно вышла в полумрак коридора. Она исчезла так бесшумно, что, если бы не лужа воды на полу и ведущая к выходу цепочка блестящих мокрых следов, Абигейл вполне могла бы принять происшедшее за игру собственного воображения.
Консепсьон медленно брела по подъездной аллее, слабо представляя себе направление, куда ей надо идти. Когда она нашла дом сеньоры после показавшейся ей бесконечной дороги сюда от железнодорожного вокзала под проливным дождем, который промочил ее до нитки, было еще светло. Сейчас же стояла кромешная тьма. У нее кружилась голова — после завтрака она целый день ничего не ела, — и, несмотря на дождь, ей так хотелось пить, будто она шла по пустыне. Ужасное ощущение тщетности всех своих усилий охватило ее, заставив сердце болезненно сжаться. Чего она добилась, кроме того, что чуть не убила себя, добираясь сюда? Какое страшное наказание навлекла она на голову сеньоры?
Perdoname, mi hija. Консепсьон обратила лицо к мокрому своду черного неба. Внезапно она поняла, что должна была бы ответить на вопрос, который задал ей Хесус: нет, не этого хотела бы ее дочь. Милагрос хотела бы, чтобы она простила сеньору.
Консепсьон неожиданно для себя поняла, что не нужно искать здесь справедливости. Даже если газеты напечатают ее рассказ, какой от этого будет толк? Все равно ее дочь не вернуть к жизни. И не предотвратить подобной трагедии, которая может случиться с бедными беззащитными рабочими. Да, ненадолго поднимется шум. Но коррупцию это не остановит; богатые будут становиться еще богаче, наживаясь на труде бедных; порядочность и честность все так же будут приноситься в жертву алчности; и всем, за исключением тех, кто непосредственно пострадал в результате этого, по-прежнему будет все безразлично.
А что касается самой Консепсьон, то она, возможно, и испытала какое-то удовлетворение, увидев сеньору подавленной. Однако эта женщина оказалась не таким уж монстром, ведомым исключительно жаждой наживы, каким она ее представляла. По лицу сеньоры Консепсьон видела, что той не чуждо сострадание. И хотя угрызения совести, которые могла испытывать сеньора, не шли ни в какое сравнение с тем, что вынесла Консепсьон, следовало признать, что в словах Абигейл Армстронг была доля правды. Да, действительно, все всегда выглядит иначе, когда речь идет о собственном ребенке. Испытывала бы сама Консепсьон ту же всепоглощающую ярость, если бы в огне погиб ребенок другой женщины? Например, девочка Сильвии Руис, которая работала рядом с ней? Или эта толстая и глупая дочка Мануэлы Ортега?
Она напрягла зрение, пытаясь разглядеть во тьме внезапно появившееся пятно, еще более темное. Луна скрылась за тучами, так что теперь Консепсьон едва могла видеть на метр вперед. Когда же она подошла ближе, оказалось, что это небольшой сарай. Она свернула с дорожки и, хлюпая по росшей вдоль нее мокрой траве, не щадя своих почти развалившихся туфель, направилась к нему. Консепсьон подергала дверь сарая, ожидая, что та будет заперта, но она при повороте ручки открылась. Прочитав про себя короткую благодарственную молитву, Консепсьон проскользнула внутрь. Это было для нее лишь временным кровом, но здесь она могла если не совсем согреться, то, по крайней мере, обсохнуть. И ей не нужно будет бродить в темноте. Завтра, как только рассветет, она найдет дорогу на железнодорожную станцию.
В сарае стоял сильный запах коровьего навоза. Консепсьон нащупала в кармане книжечку картонных спичек, которую прихватила, когда завтракала в столовой, — чашка кофе и тарелка тостов с маслом; при воспоминании об этом в животе у нее заурчало. Но спички под дождем отсырели, и ей пришлось несколько раз чиркнуть, прежде чем одна из них все-таки загорелась и она смогла осмотреться. В неровном свете спички, зажатой между большим и указательным пальцами, Консепсьон разглядела набор садовых инструментов, часть которых висела на гвоздях, а другие были прислонены к стенам — тачка, связки кольев, свернутый в бухту шланг, газонокосилка, укрытая полиэтиленом. Запах навоза, как она поняла, шел от сваленных в другом конце сарая мешков с удобрениями.
Пока спичка не догорела, она успела обнаружить стопку сложенных полотен брезента. Недолго думая, Консепсьон расстелила их на бетонном полу и улеглась на импровизированную постель с такой благодарностью, словно это был шикарный матрас. Свернувшись клубочком, она попыталась согреться. Странно, но среди всех этих сельскохозяйственных орудий труда она вдруг почувствовала себя ближе к Хесусу. Но даже представив себе его руки, обнимающие ее, она не смогла отделаться от мучительного тоскливого чувства. За опущенными веками возник образ сеньоры, ее растерянное лицо, когда Консепсьон начала угрожать разоблачением. Она смотрела на нее так, как будто Консепсьон была каким-то грязным vago, который пытается ее ограбить. Неожиданно невидимая лента сдавила ей ребра, отчего стало трудно дышать. Маленькими глоточками втягивая в легкие воздух, она молилась про себя: «Díme, Dios, что мне теперь делать? Куда мне идти отсюда?»
Абигейл перерыла все ящики в кухне, пока не нашла там электрический фонарик. Она включила его, и в ее нетвердой руке яркий луч заплясал по стенам и мебели. Феба. Она должна была найти Фебу. Встреча с матерью погибшей девушки расшатала ее нервы и пробудила в душе дурное предчувствие. Возможно, эти страхи были абсолютно беспочвенными, но, тем не менее, Абигейл не могла успокоиться и решила, что должна удостовериться в том, что ее дочь жива и невредима.
Брюстер, который проникся настроением хозяйки, начал скулить и неотступно следовал за ней по пятам, когда она направилась наверх. На ходу достав из сумочки свой сотовый телефон, Абигейл распахнула дверь в комнату Фебы. Пусто. В доме у Лайлы, казалось, тоже никого не было; во всяком случае, когда Абигейл выглянула в окно, она увидела, что света там нет: вероятно, по той же причине, что и в ее доме. Она надеялась заметить хотя бы отблеск свечи или свет фонарика, но все было тщетно. Потом она вспомнила, как Лайла говорила, что вечером собирается куда-то пойти. Нил, похоже, тоже отсутствовал, потому что «тауруса» на его привычном месте возле гаража она не увидела. Скорее всего, они с Фебой уехали куда-то вместе и просто потеряли чувство времени, сказала она себе.
Но мысль эта не успокоила ее.
Сделав несколько звонков на мобильный Фебы и услышав только голосовое сообщение, Абигейл решила позвонить Кенту. Маловероятно, чтобы Феба была с ним, поскольку дочь ясно дала понять, что не хочет иметь ничего общего ни с ним, ни с его подружкой, но проверить все равно не мешало.
— Это я, — сказала она, когда Кент взял трубку. — Я только что пришла домой, а Фебы нет. Она не у тебя?
— Нет. А она собиралась заехать к нам? — спросил Кент, и Абигейл представила, как он озадаченно хмурит брови. Он подумал то же, что и она: если Феба собралась повидаться с ним, это значит, что их дочь похитили пришельцы, а к отцу просто направляется ее клон.
— Не знаю. Она не говорила.
— Что-то не так? У тебя тревога в голосе.
— Я уверена, что излишне переживаю, — увильнула от прямого ответа Абигейл, не желая, чтобы он подумал, будто она превращается в одну из тех брошенных жен, которые используют детей в качестве рычагов управления бывшими мужьями. — Просто уже поздно, а Феба не звонила. Вот я и подумала, что она, возможно, поехала к тебе.
К тебе. Ей было странно произносить это, имея в виду не их общий дом.
Кент вздохнул.
— Я бы хотел, чтобы это было так. Но, боюсь, что в настоящий момент Феба относится ко мне, как к радиоактивной опасности. — Он сказал это небрежным тоном, но его слова прозвучали не слишком убедительно. Это был голос отца, который достаточно уверен в своих отношениях с дочерью и знает, что рано или поздно она приедет к нему. — Впрочем, на твоем месте я бы не стал беспокоиться. Она, наверное, где-то с Нилом или с кем-то из своих друзей.
Его спокойное поведение, которое обычно выводило Абигейл из себя, сейчас подействовало на ее напряженные нервы, как бальзам.
— Позвонишь мне, если узнаешь что-то о ней? — Она слышала в трубке отдаленный звон посуды и оживленный женский голос на фоне звука текущей воды. Должно быть, она застала их во время приготовления ужина. Абигейл представила себе, как они сидят за столом и весело болтают во время еды — Кент, Шейла и ее сын, — и что-то внутри у нее сжалось.
— Ну конечно, — пообещал он. — И ты тоже. Позвони, когда Феба придет, чтобы я знал, что с ней все о’кей.
Когда он положил трубку, Абигейл спустилась вниз и, схватив сумочку и ключи, направилась к двери. Брюстер попробовал было последовать за ней, решив, что пришло время вечерней прогулки, но она ногой оттолкнула его в сторону.
— Нет, мой мальчик, не сейчас. Я должна найти Фебу.
Пересекая боковой двор по дороге в гараж, Абигейл мысленно представляла себе места, где могла находиться дочь, если она была не с Нилом. Публичная библиотека? Закусочная, в которой Феба часто встречалась с друзьями, чтобы выпить кофе? Школа — какое-нибудь мероприятие, проскочившее мимо внимания нерадивой матери? Она начала раздражаться из-за своих переживаний и попыталась убедить себя, что все это — лишь результат ее расшатанных нервов.
И все же…
Что-то скреблось у нее где-то в подсознании, словно навязчиво скулящая собака, которая просится, чтобы ее выпустили на улицу. Одна фраза, которую Феба бросила ей накануне. Даже, скорее, прокричала: «Не беспокойся, мама! Я еще не долго буду отравлять тебе жизнь своим присутствием». Тогда Абигейл решила, что это связано с тем, что дочь собирается уехать на учебу в колледж. Но теперь она подумала, что у этих слов может быть другой, более мрачный смысл. А что, если Феба планировала совершить какую-нибудь глупость и отказаться от колледжа, чтобы отправиться шататься по свету? Ведь когда-то она уже угрожала им с Кентом сделать нечто подобное. Она вполне способна на такой шаг. Феба накопила немного денег, а когда ей исполнится восемнадцать, она получит доступ к трастовому фонду, который открыли для нее родители Кента.
Абигейл почувствовала, как от этой мысли екнуло сердце. Судя по тому, что ей было известно, Феба могла сейчас находиться по дороге в аэропорт.
Внезапно на ум Абигейл пришло нечто гораздо худшее, чем мысль о том, что дочь направляется в какие-то неведомые края. Может, к отсутствию Фебы какое-то отношение имеет эта женщина, сеньора Дельгадо? Абигейл еще не скоро забудет ее горящие ненавистью глаза. К тому же в словах Консепсьон явно звучала скрытая угроза. И одному Богу известно, сколько времени она крутилась здесь, пока не появилась Абигейл.
Она вскочила в свой БМВ, думая о том, что пешком эта женщина не могла уйти далеко. Если она направилась к железнодорожному вокзалу, то Абигейл вскоре догонит ее. Через несколько секунд она уже летела по аллее, с силой нажимая на педаль акселератора, так что из-под колес поднимался веер грязи и гравия. «Что ты сделала с моей девочкой?» — беззвучно шептали ее губы.
Ответ пришел, словно ужасное озарение: око за око, зуб за зуб.
— Ну так что, мы можем начинать? — Феба сидела на кровати в своей комнате, скромно сложив руки на коленях, и смотрела на Нила с выражением спокойной решимости.
«Для человека, собирающегося покончить с собой, она выглядит поразительно невозмутимой», — подумал Нил, стоя со стаканом воды в руках, который он принес из ванной. Не говоря ни слова, он напряженно кивнул и, поставив стакан на тумбочку, опустился на кровать. Теперь это были не пустые разговоры; им удалось заполучить необходимые средства: несколько пузырьков отпускаемых по рецепту лекарств, купленных у парня, с которым Нил работал в закусочной и который по совместительству оказался наркодилером. Они только что приехали от него с другого конца города. Да и момент был подходящий: ни Абигейл, ни Лайлы не было дома.
Прежде чем вернется его мать — она где-то обедала с Каримом, — пройдет еще несколько часов. Однако как долго не будет матери Фебы, они точно не знали. Абигейл работала допоздна, поэтому она, возможно, до сих пор у себя в офисе. Правда, Нил не был уверен в этом настолько, насколько ему хотелось бы, в отличие от Фебы, которая не сомневалась, что путь свободен. Он видел черный БМВ той же модели, что и у Абигейл, промелькнувший в противоположном направлении, когда они с Фебой сворачивали на Свонн-роуд по дороге сюда. К тому же, когда они зашли в дом, Нил заметил на полу в кухне грязные следы. Разнервничавшись, он решил, что ее мать куда-то выскочила и может скоро вернуться, и предложил Фебе отсрочить их план. Но Феба отмела все его страхи, заявив, что БМВ, который они видели, мог принадлежать кому угодно.
— Половина людей в округе разъезжает на черных бумерах, — сказала она, — а грязные следы в кухне, вероятнее всего, оставил Брюстер.
Теперь Нил сидел, раздумывая над грандиозностью того, что они собирались сделать. Это единственный выход, убеждал он себя. Рассмотрев остальные варианты, он пришел к выводу, что все они вели к одному и тому же — пути, который выбрал его отец. Нил знал, что кто-то может расценить этот шаг как поступок труса, но ему это больше напоминало решение сложного алгебраического уравнения, которое — после того как оно уже найдено — кажется настолько простым, что сам удивляешься, почему раньше не додумался. И так же, как в алгебре, для каждой проблемы в жизни есть всего лишь одно решение.
И все-таки… мысль о матери продолжала тормозить его решимость, словно зазубрина на недавно отточенном клинке. Нил знал, что его уход опустошит ее окончательно, особенно после того, как она таким же образом потеряла мужа. Справедливо ли заставлять самого близкого человека вновь пройти через это? Как раз в тот момент, когда мать только-только начинает приходить в себя и пытается строить новую жизнь?
Но уже в следующий миг Нил с горечью напомнил себе, что теперь у матери есть Карим, лучший ее друг. Когда он спросил у нее про сегодняшнее свидание, она сказала, что «просто пара друзей собирается вместе поужинать», но Нила этим не проведешь. Нужно быть слепым, чтобы не заметить, какими взглядами они обмениваются, словно раздевают друг друга глазами. Как ни отвратительна была раздражающая его мысль, он не сомневался, что они обязательно сделают это, если еще не сделали, ибо их связь была лишь вопросом времени. Если что-то и сдерживает мать, думал Нил, так это ее проблемный сынок. Который совсем скоро уже не будет для нее проблемой.
Они с Фебой взвешенно подошли к выбору метода, прежде чем остановиться на чем-то конкретном. То, что они в итоге предпочли, казалось им наиболее безболезненным. А также наименее хлопотным. Никакой крови или разбрызганных мозгов; никаких раздувшихся трупов, которые нужно будет вылавливать из реки. Они подробно исследовали этот вариант через Интернет, так что накладок и тем более провала быть не должно. Просто поразительно, что можно найти в онлайне. Если бы он захотел стать террористом, то без труда собрал бы всю информацию, которая нужна, чтобы сделать бомбу, а если бы был серийным убийцей — нашел бы детальные описания всех способов, как можно прикончить человека. Выяснить, какой метод для самоубийцы лучше остальных, на фоне всей этой информации оказалось почти до смешного банальной задачей, вроде как зарегистрироваться на сайте «МэпКвест», чтобы получить доступ к разным картам. За тем исключением, что туда, куда они идут, никаких карт не существовало.
— Чего ты ждешь?
Голос Фебы оборвал ход его мыслей. Он посмотрел на нее и заметил между бровей маленькую складочку. Ей не терпелось поскорее приняться за дело. В каком-то смысле Нил даже позавидовал Фебе: вот бы и ему все это виделось с такой же кристальной ясностью, как ей, чтобы не терзаться тревожными мыслями, которые только сбивали его с толку.
— Зачем так волноваться? — спокойно спросил он. — Туда мы всегда успеем.
Когда Нил и Феба приехали домой и выяснилось, что нет света, это показалось им идеальной метафорой, с точки зрения того, что они собирались совершить. Словно выполняя какой-то языческий ритуал, они зажгли свечи и расставили их по всему дому. Теперь он неотрывно смотрел на толстую ароматическую свечу, мерцавшую на тумбочке возле кровати, а также на стоявший рядом стакан с водой, который в неровном свете приобретал жутковатый, но прекрасный, почти фантасмагорический вид, производя на Нила гипнотический эффект.
Расстегнув клапан на кармане своей армейской куртки, он достал пузырьки с таблетками и высыпал содержимое на покрывало кровати. Аккуратно пересчитав их, он разделил все на две равные кучки. Феба собрала свои таблетки в руку, но тут в дверь начал скрестись Брюстер, скуля и прося, чтобы его пустили. Нил видел, как Феба в нерешительности нахмурилась. Единственная настоящая эмоция, отразившаяся на ее лице за весь сегодняшний вечер, появилась, когда они в первый раз пришли в дом и им навстречу, виляя хвостом, выскочил пес, чтобы поздороваться с ней. Она присела и, обхватив собаку руками, уткнулась лицом в ее косматый загривок. Когда Феба снова подняла голову, в глазах ее стояли слезы.
Нил пристально смотрел на свою кучку таблеток — половина из них были розовыми, половина — белыми, — которые на фоне цветного покрывала выглядели совершенно безобидно. Он подумал о дяде Воне, упорно сражавшемся за свою жизнь. Ему казалось несправедливым, что Вон должен страдать, в то время как он выбирает легкий путь, вроде как получает бесплатный билет, вместо того чтобы заплатить за него. Но жизнь вообще несправедлива. Неужели он в полной мере до сих пор не понял этого?
Нил протянул руку к тумбочке, чтобы взять стоявший на ней стакан с водой. Таблетки, исчезая с его ладони и на мгновение задерживаясь на языке, прежде чем проскользнуть внутрь, напоминали ему поцелуи возлюбленной. Он внимательно смотрел, как Феба глотает свои, и искал в ее действиях признаки неуверенности. Ничего такого не было. С таким же видом она могла бы принять горсть витаминов. И только спустя мгновение она признала всю серьезность того, что они сделали, сказав с легкой забавной усмешкой:
— Теперь дороги назад уже нет.
В сиянии свечей глаза ее казались бездонными омутами, в которых отражалось желтое пламя. Глядя на эти два огонька, Нил думал о том, какой могла быть Феба, если бы она дожила до старости. Но когда он попытался представить ее в морщинах и с седыми волосами, это показалось таким же странным и невероятным, как попробовать вообразить, что его мама замужем за кем-то еще, кроме отца.
Они лежали рядом на кровати, взявшись за руки и сплетя пальцы. Лекарство начинало действовать. Конечности Нила потяжелели, а голова почему-то как будто отсоединилась от тела.
— Ромео и Джульетта. Вот что они подумают, когда найдут нас, — слабым голосом пробормотала Феба.
— Чтобы сделать это более убедительным, нам следовало бы раздеться. — Нил чувствовал себя странно, как бывало в случаях, когда он слишком много пил на вечеринке.
Она хихикнула.
— Если снова хочешь увидеть мои сиськи, ДеВрис, тебе придется дождаться, когда мы попадем туда, куда направляемся.
Нил молчал, раздумывая над ее словами.
— Ты веришь в рай и ад? — спросил он через некоторое время.
— Скорее да, чем нет.
— Как думаешь, есть какие-то шансы, что мы попадем на Небеса?
— Мы это очень скоро узнаем, — ответила Феба и, заметив, что он обиженно нахмурился, продолжила в более философском тоне: — Слушай, если существует такая вещь, как Небеса, это означает только одно: здесь, на земле, жизнь хреновая. По сравнению с ней хорошим покажется что угодно.
— Спасибо за лекцию по теологии. — Нил почему-то разозлился на нее.
Но это ощущение сразу пропало, будто приглушенный крик из соседней комнаты. В целом он чувствовал себя как-то… высоко. И приятно. Словно космонавт в невесомости, плавающий в космосе.
Феба молчала уже достаточно долго, и он решил, что она заснула. Однако когда Нил посмотрел на нее, он увидел, что девушка уставилась в потолок неподвижным, сосредоточенным взглядом. Он даже вздрогнул, подумав, что, возможно, смотрит сейчас на ничего уже не чувствующего мертвеца.
Мозг Нила обволакивало плотным туманом, и он поддался ему, теряя себя в его бархатных серых складках. Вскоре глаза его закрылись. «Это не так уж и тяжело, — подумал Нил. — Все, что нужно сделать, просто… отпустить».
Через несколько минут — или несколько часов? — его разбудил едкий запах дыма. Затуманенный мозг воспринимал происходящее откуда-то издалека, как бывает, когда во сне хочется в туалет, но проснуться нет сил. Так же, как и давление в мочевом пузыре, это ощущение постепенно нарастало, пока не заставило его открыть глаза.
Теперь в лунном свете, проникающем через жалюзи, Нил видел плавающие у потолка тонкие бледные полоски дыма. Он почувствовал тревогу, но импульс был приглушенным, словно далекий звук полицейских сирен, к которым Нил настолько привык, живя в большом городе, что относился к ним как к фоновому шуму.
Господи, если они сейчас же не выберутся отсюда, то сгорят заживо. Будучи в полусознательном состоянии, Нил даже не подумал, что они все равно должны были умереть. Тем не менее стремление жить, которое без его ведома пряталось где-то в глубине его человеческого естества, пересилило все остальное.
Он с трудом поднялся.
— Феба! — Нил начал трясти ее. Голова девушки безвольно болталась на подушке из стороны в сторону, а веки только дрожали, но не поднимались. — Феба! — снова прохрипел он. — Вставай… проснись. Мы должны выбраться отсюда. — Язык казался каким-то толстым и чужим, словно после анестезии у дантиста, отчего говорить было трудно.
Феба не реагировала.
Он попытался поднять ее и посадить, но она тут же снова упала на спину. Охваченный паникой, Нил понял, что должен оставить ее здесь и срочно искать помощи. Но и это показалось ему невыполнимым. Он не представлял себе, как сможет пройти через дверь спальни, а тем более спуститься вниз по лестнице. Даже если бы у него все получилось, к тому времени было бы слишком поздно. Дым все сгущался, и с каждой секундой становилось труднее дышать — это был не тот приятный запах костра, а едкий дым горящего мусора, маслянистый и удушливый. Нил опять закашлялся, на этот раз уже сильно, что каким-то образом сбросило его с кровати, после чего он с глухим стуком рухнул на пол.
Опустив голову, он пополз к двери на четвереньках, как ему показывали в школе на пожарных учениях. Но сейчас это было похоже на оптический обман: чем ближе он подходил к двери, тем дальше она казалась. Внизу раздавался бешеный лай собаки. Брюстер, как и они с Фебой, тоже оказался в западне внутри дома, понял Нил, и у него тоскливо засосало под ложечкой.
С невероятными усилиями Нил преодолел последние несколько шагов. Не думая, юноша схватился за ручку двери, и в тот же миг ладонь его пронзила такая острая боль, что он даже вскрикнул. Однако эта боль произвела на него и оживляющий эффект. Тормозящая заслонка в его голове приоткрылась еще на сантиметр, допустив выброс в кровь порции адреналина.
У него хватило сообразительности снять с себя рубашку и замотать ею пульсирующую болью руку наподобие рукавицы, прежде чем снова схватиться за дверную ручку. После этого он выполз в коридор и все так же, на четвереньках, стал пробираться к лестничной площадке через накатывающие волны жара и разъедающий глаза дым. На первом этаже продолжал отчаянно лаять Брюстер. Но единственным звуком, кроме этого, был треск пламени где-то внизу. В каком-то незаторможенном участке мозга Нила поднялась и достигла своего пика волна паники. Это был не город, где уже давно возле дома начали бы суетиться пожарные. Они находились посреди этого долбаного захолустья. И никто не торопился прийти им на помощь. Даже если ему удастся выбраться отсюда живым, спасать Фебу будет слишком поздно.
Их ужин оказался неожиданно ярким событием. Карим повел ее в турецкий ресторан, где помимо вкусной еды их ожидала развлекательная программа в виде танца живота и живого исполнения традиционных турецких мелодий тремя музыкантами. Если Лайла и предполагала, что их первый вечер вдвоем будет проходить в каком-нибудь уединенном ресторанчике, где он попытается пленить ее романтическим ужином при свечах, то в итоге она оказалась жертвой чего-то совсем другого, действующего гораздо более хитроумно, — хорошего времяпрепровождения.
— Я уже и не помню, когда в последний раз получала столько удовольствия, — сказала Лайла, когда им в конце концов принесли счет.
Карим улыбнулся ей через низенький стол, за которым они сидели или, скорее, полулежали на пухлых вышитых подушках, которыми был выложен пол вокруг. Он чувствовал себя здесь совершенно как дома, словно бедуин, развлекающий ее в своем шатре.
— Ты говоришь так, будто ожидала чего-то другого, — рассмеявшись, сказал он.
— Ну, можно и так сказать. — Поняв, что это прозвучало несколько двусмысленно, Лайла тут же добавила: — Прости, я не это имела в виду. Видишь ли, после того как мой муж… — Она замолчала, ожидая привычного давления в груди, которое всегда сопровождало ее при воспоминании о Гордоне. Но на этот раз ничего такого не произошло. Еще один сюрприз этого вечера, полного неожиданностей. — Мне было нелегко отвлечься и расслабиться. После таких вещей в жизни все меняется. Это уже никогда не оставляет тебя, прячется где-то в дальнем уголке сознания.
— Да, я понимаю. — Карим сочувственно кивнул. Это были не просто слова — он действительно понимал ее. — Именно поэтому я должен поблагодарить тебя.
Сбитая с толку, Лайла улыбнулась.
— Поблагодарить? За что?
— За то, что позволила сопровождать тебя в этом путешествии.
Она знала, что он имеет в виду, но обратила все в шутку, внезапно ощутив зыбкость почвы под ногами.
— Мы что, отправляемся куда-то, а я об этом не знаю?
Он потянулся через стол и накрыл своей ладонью ее руку. В мерцающем сиянии свечей глаза его казались совершенно черными, а улыбка, играющая на лице, вызывала в теле приятное тепло, какое бывает после рюмки водки.
— Это тебе решать, — сказал Карим.
В гардеробе он помог Лайле надеть плащ и уже перед выходом задержался, чтобы перекинуться парой слов по-турецки с владельцем ресторана, вежливым пожилым человеком с шикарной гривой седых волос. Турок что-то ответил ему и, похлопав Карима по плечу, многозначительно взглянул на Лайлу, которой не нужно было знать турецкий язык, чтобы понять, о чем речь. Когда они вышли на улицу, щеки ее горели.
Приятное опьянение от вина, выпитого за ужином, исчезло при первом же порыве холодного ветра, ударившего им в лицо: это были отголоски бури, начавшейся сегодня днем. Когда они направились к парковке, Лайла крепко взяла Карима под руку. Ее немного пошатывало, и не только от вина. Как всегда, его присутствие слегка выбивало ее из равновесия. На этом мужчине, подумала она, должна быть предупреждающая табличка: «Осторожно! Может вызывать побочные эффекты в виде головокружения, перебоев сердцебиения и нарушений вестибулярного аппарата».
— Ты что-то притихла, — заметил Карим, когда они подошли к его фургону.
— Просто я думала о Ниле, — сказала Лайла. Это было правдой, но только отчасти. Она весь вечер время от времени вспоминала о сыне. — Я ожидала, что Нил устроит сцену, когда я скажу, что ты пригласил меня поужинать, но он повел себя так, словно ему это в высшей степени безразлично. И это очень подозрительно. — Сейчас ей казалось, что Нил находился за миллион миль отсюда и наблюдал за ней сверху, из открытого космоса. — Такое впечатление, как будто он вообще забыл, что у него есть мать.
— Он влюблен, — усмехнувшись, заметил Карим, когда они садились в машину. — Когда мне было столько же лет, сколько сейчас ему, и я находился в подобном состоянии, я завел своего осла, запряженного в телегу, с дороги прямо в канаву.
Лайла попыталась представить себе эту картину, параллельно подумав о девушке, в которую так сильно был влюблен Карим, но ее мысли снова вернулись к Нилу.
— Наверное, ты прав… Однако я не перестаю удивляться, почему влюбленность не делает его счастливым. Нил все время какой-то поникший, недовольный… Я бы не задавалась этим вопросом, если бы Феба была с ним холодна, но она, кажется, тоже без ума от него. Разве любовь не дает ощущение, будто тебе принадлежит весь мир? У нас с Гордоном было именно так. — «И точно так же сегодня вечером было с тобой», — добавила Лайла про себя.
— Вероятно, это не та любовь, какой ее представляем мы, — задумчиво произнес Карим. — Возможно, их отношения ограничиваются тем, что они с Фебой дают друг другу то, что им обоим необходимо.
— Я уверена, что в чем-то ты прав, — подхватила она. — С ними все именно так. У меня всегда было такое чувство, будто они относятся к какому-то тайному сообществу, например «Череп и кости», но в котором всего двое действующих членов.
Карим завел двигатель, но не трогался с места. Он просто сидел за рулем, глядя прямо перед собой. По лобовому стеклу тихонько барабанил дождь.
— Я тоже заметил это, — сказал он после некоторого раздумья. Затем он повернулся к ней. — Но разве это не типичное поведение в юности? В моей стране все точно так же — молодые люди бунтуют против своих родителей. Хотя, возможно, и не так впечатляюще, как здесь, — с улыбкой добавил он.
— Нил никогда не был бунтарем.
— Как и я. Но будучи его ровесником, я устроил такое грандиозное сражение с собственными родителями, что моя мать, как она сама утверждает, до сих пор полностью не оправилась от него.
Лайла наклонила голову и с любопытством взглянула на него.
— А в чем было дело?
— Они хотели женить меня на девушке, которую выбрали сами, — на дочери наших близких друзей; а я всем сердцем стремился уехать учиться в Кембридж, где мне уже назначили стипендию.
Она улыбнулась.
— Я не буду спрашивать у тебя, кто победил, — сказала она. Карим кивнул, хотя и не выглядел счастливым оттого, что стал причиной недовольства родителей. — Но я не думаю, что у Нила все происходит подобным образом, — продолжала она. — Что-то подсказывает мне, что это больше имеет отношение к его отцу, чем ко мне.
— Я уверен, что угнетенное состояние Нила объясняется тем, что его мать проводит много времени с чужим для него мужчиной, — осторожно предположил Карим.
— Не сомневаюсь. Я сказала ему, что мы с тобой просто друзья, но он мне не поверил. — Лайла говорила резко, стараясь противостоять шквалу эмоций, бушевавших в ней, как порывы ветра, от которых раскачивался фургон Карима.
Карим, нисколько не смутившись, высказался более точно:
— Другими словами, твой сын все подмечает.
Внутри у Лайлы разлилось тепло, но она все тем же деловым тоном продолжила:
— О’кей, ты, похоже, понимаешь меня. Я не стану этого отрицать. Однако это еще не значит, что я должна давать волю чувствам. — У нее возникло ощущение, будто она находится в кабинете врача и описывает ему симптомы своего недомогания. — Я взрослый человек. А взрослые, по идее, обязаны контролировать эмоции.
— Да, конечно. Но… действительно ли они должны это делать?
Он протянул руку через разделяющее их пространство и легко провел кончиками пальцев по ее щеке. Лайла почувствовала, как это нежное прикосновение вызвало ответный толчок у нее где-то внизу живота. Ощущение было настолько пронизывающим, как будто он провел рукой у нее между ног. Лайла, казалось, была парализована и не могла отодвинуться, в то время как пальцы Карима, легкие и уверенные, как у взломщика сейфов, уже скользнули вниз, по ее шее, и дошли до ключицы — части тела, которой она раньше не уделяла никакого внимания, но которую так остро ощущала в настоящий момент.
По-прежнему немного пьяная от вина, она отбросила всю осторожность и прильнула к Кариму, чтобы поцеловать его. Она приоткрыла губы и впустила его язык, вкус которого напоминал какую-то экзотическую восточную пряность. Проведя рукой по тугим завиткам его волос, Лайла удивилась тому, насколько мягкими они оказались, — словно нежная шерсть барашка. Единственное, что теперь разделяло их, с иронией отметила она, была торчащая ручка переключения передач. Но это уже не имело значения. Вновь обретшая свободу и несколько расслабившаяся, Лайла просто подняла юбку и без всяких церемоний уселась Кариму на колени.
Целуя его и давая целовать себя в ответ, Лайла не хотела прислушиваться к голосу разума, который шептал ей, что это, возможно, не просто секс, что последствия могут оказаться намного серьезнее, чем приступы раскаяния на следующее утро. Она может влюбиться в этого мужчину, и все кончится тем, что ей захочется большего, чем прикосновения его рук, вновь знакомящих ее с собственным телом, и губ, ласкающих ее кожу легкими, словно крылышки колибри, поцелуями, чем его желания, дававшего знать о себе через несколько слоев одежды. И все это лишь затем, чтобы снова разбить ее жизнь. Но на этот раз уже непоправимо.
Однако останавливаться было слишком поздно, даже если бы она была в настроении слушать свой внутренний голос. Когда он залез ей под свитер, расстегнул бюстгальтер и накрыл ладонью ее грудь, Лайла застонала от удовольствия и прижалась к нему, чтобы дать выход восхитительно нараставшему напряжению у нее между бедер. О Боже! Этого не было так давно! Как ей удавалось так долго обходиться без секса? Когда его рука оказалась у нее под юбкой, ей уже не нужны были никакие оправдания, чтобы вывернуться из своих колготок. Она не занималась любовью в машине со времен средней школы, только теперь не было ни той притворной скромности, ни невнятных протестов, когда мужская рука оказывалась слишком высоко или слишком низко.
Лайла знала чего хотела. Она хотела этого. Она хотела Карима.
В себя ее привел звук двигателя чужой машины. Она вся сжалась, охваченная смущением, когда автомобиль проехал мимо, на мгновение осветив их своими огнями. Эффект был как от вылитого на нее ведра холодной воды: она мгновенно протрезвела. Господи, о чем она думала? Сорокалетняя женщина, мать взрослого сына, занимается любовью на парковке, как какой-то сексуально озабоченный подросток, у которого играют гормоны. К тому же их легко могут заметить или, не дай бог, узнать ее по фотографиям в газетах. А потом кто-нибудь расскажет эту историю какому-нибудь репортеру, добавив от себя щекотливые подробности. И пресса тут же окрестит ее «Веселая вдова ДеВрис».
Когда горизонт очистился, Лайла снова перелезла на пассажирское сиденье и пробормотала:
— Давай уже поедем, хорошо?
Карим, казалось, хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. Без всяких комментариев он включил заднюю передачу и выехал со стоянки. Только проехав значительную часть пути, она посмотрела на него и увидела, что он улыбается.
— Отчего это у тебя, черт возьми, такой довольный вид? — спросила она.
— От тебя, — сказал он. — Ты женщина скрытых глубин, Лайла.
— Глубин — возможно, ну а насчет скрытых — не уверена. Особенно после сегодняшнего вечера.
— Тебе нечего стыдиться. Ты не сделала ничего плохого.
— Я и не стыжусь, — храбро заявила она. — Но не ожидай продолжения спектакля. Сегодняшний вечер был… — Непредсказуемым, волшебным, захватывающим. — В общем, будем считать, что я выпила немного лишнего.
— О, значит, теперь будем винить злого демона алкоголя? — Его улыбка превратилась в ухмылку.
— Следи за дорогой, — грубовато скомандовала она. Этот разговор мог привести только к еще большим недоразумениям.
Когда они находились примерно в миле от дома, она заметила дым над верхушками деревьев — мертвенно-бледное пятно на фоне еще более бледных туч, оставшихся после утихшей бури. Судя по всему, дым шел со стороны их дома. Лайла, чей мозг после самоубийства мужа всегда был настроен предполагать худшее, почувствовала, как сердце ее подскочило к самому горлу. Неужели это?..
Нет, сказала она себе. В доме Абигейл просто не может быть никакого пожара.
Консепсьон проснулась от запаха дыма. Не поняв сначала, в чем дело, женщина подумала, что ей это кажется из-за кошмара, который часто преследовал ее во сне и после которого она всегда просыпалась в слезах и с тяжелым комком в горле.
Поморщившись от боли, она все же заставила себя сесть. Все тело болело от лежания на холодном бетонном полу и от долгого пути, проделанного накануне. Во рту пахло, как в старом ботинке. В висках стучало. И хотя она вся дрожала, ей было жарко, как во время лихорадки. С трудом встав на ноги, Консепсьон распахнула дверь и выглянула наружу. Там было по-прежнему темно, и она не сразу заметила, что усадьба сеньоры странным образом освещена.
Только спустя несколько секунд до нее дошло, что дом, который она недавно покинула, охвачен огнем.
Консепсьон мгновенно перенеслась в тот жуткий день, когда на фабрике в Лас-Крусес бушевал пожар, а она в слепом ужасе ползала по полу, выкрикивая имя своей дочери. Бессознательно принятое решение заставило ее выскочить на улицу и броситься в сторону дома.
Дом горел, словно гигантский факел, озарявший своим зловещим светом всю местность вокруг. Консепсьон бежала по подъездной дорожке, шлепая по лужам и не обращая внимания на острый гравий, впивавшийся в тонкие подошвы ее туфель. Внезапно она увидела, как из пышущего жаром адского пламени появился человек: высокая, пьяно покачивающаяся фигура, напомнившая ей мужа, когда тот нетвердой походкой возвращался домой после ночи, проведенной в баре. Консепсьон проследила, как эта фигура, сделав еще несколько шагов, рухнула на траву перед домом. Подбежав поближе, она поняла, что это был мальчик.
Когда она подскочила к нему, он уже встал на четвереньки и начал кашлять. У него был такой сильный кашель, что он вырвал. Затем он поднял голову и посмотрел на нее безумными глазами. С черным от сажи лицом и приоткрытым ртом, из которого текла слюна, он слабо походил на человека. А еще он выглядел испуганным — с выпученными от страха глазами парень напоминал теленка, которого тянут на убой. Ему удалось глухо выдохнуть:
— Она… она до сих пор там… Я не смог ее разбудить…
Кто-то еще оставался внутри!
«Милагрос», — все еще находясь в лихорадочном состоянии, подумала Консепсьон. Каким-то невероятным образом время повернулось вспять, и в пылающем здании сейчас находилась ее дочь.
— Donde está? — крикнула она, забыв весь свой английский.
Юноша показал в сторону верхнего этажа, куда еще не достали языки пламени; его дрожащая рука дергалась, как у эпилептика.
— Прошу вас, помогите, — хрипло прошептал он.
Консепсьон сорвалась с места и побежала; полы расстегнутого пальто развевались и били ее по ногам. Когда она ворвалась в горящий дом, в голове не было мыслей о собственной безопасности. Ее лихорадочно работавший мозг был озабочен одной-единственной целью: спасти Милагрос. Она остановилась только через несколько шагов, когда на нее, словно поезд, обрушилась волна невыносимого жара и дыма. Женщина отпрянула и закашлялась; появилось ощущение, будто ее горло и легкие облили керосином и подожгли. Тогда она сбросила пальто, все еще влажное от дождя, и накинула его себе на голову. Словно арабка, прижимая его край ко рту, чтобы отфильтровывать самую вредную часть дыма, Консепсьон, спотыкаясь, пошла к лестнице.
Наверху было еще жарче, чем внизу. Dios! Неужели кто-то мог выжить в этом аду? Тем не менее она медленно двинулась дальше. Глаза ее слезились так сильно, что она не знала бы, куда идти, если бы не держалась рукой о стену, используя ее в качестве ориентира в заполненном дымом коридоре. Мысленный образ дочери подгонял ее вперед.
— Milagros, mi hija! — кричала Консепсьон таким осипшим голосом, что сама едва узнавала его. — Estoy aquí! Tu madre!
Ей никто не отвечал. Единственным звуком было дьявольское потрескивание пламени, прорывавшегося с первого этажа, где оно некоторое время было заперто. Наконец Консепсьон добрела до открытой двери. Внутри комнаты она сумела разглядеть фигуру девушки, лежавшей распростертой на кровати. На один ужасный миг ей показалось, что она пришла слишком поздно. Но потом Консепсьон увидела, что девушка дернулась, и со сдавленным криком бросилась к ней. Сердце ее радостно забилось: Милагрос жива!
Однако в следующее мгновение несчастная мать поняла, что это не ее дочь.
Эти темные волосы, изящные руки и ноги принадлежали кому-то другому, не Милагрос. В этот момент осознания Консепсьон чувствовала себя так, будто ее кошмарный сон был нарушен другим, еще более жутким кошмаром. Но времени на отчаяние не осталось. Она не могла бросить эту девушку умирать в огне.
Консепсьон схватила ее и начала трясти. Но в ответ девушка лишь что-то невнятно пробормотала, и ее дрожащие веки на секунду приоткрылись. Даже когда Консепсьон обхватила ее за талию и попыталась поднять, та лишь смогла сесть, но тут же снова упала на покрывало.
— Ayudeme! — крикнула Консепсьон, обращаясь… к Богу… к душе своей дочери… к любому, кто мог ее услышать. Она была не в состоянии сделать это одна.
И все же каким-то образом она нашла в себе силы стащить девушку с кровати и взвалить ее себе на плечо. Другой вопрос, как вынести ее в безопасное место, потому что, несмотря на худобу, девушка все-таки оказалась тяжелой. Но Консепсьон, не давая себе времени на размышления, уже начала медленно продвигаться назад, той же дорогой, какой она попала сюда. По-прежнему используя лежавшее у нее на голове и плечах пальто, она попыталась укрыть им и девушку, насколько это было возможно. Конечно, пальто было слабой защитой от бушевавшего внизу ада, но у нее не было ни секунды, чтобы подумать над этим.
Когда Консепсьон осторожно спускалась по лестнице, ей казалось, что на плече у нее лежит не хрупкая девочка, а мешок с цементом. С каждым шагом сил становилось все меньше и меньше, ноги дрожали от напряжения. Одно неверное движение — и остальную часть пути она со своей ношей может полететь кувырком. И это была не единственная опасность. Посмотрев вниз, Консепсьон увидела, что пламя уже лижет перила лестницы на первом этаже. Через несколько мгновений раздался ужасающий грохот и часть стены ведущего в кухню коридора, по которому она проходила, казалось, целую вечность тому назад, рухнула, подняв целый фонтан искр. Эти искры трещали вокруг нее, словно стая опасных насекомых, жаля открытые участки кожи на щеках, лбу, шее — везде, куда они попадали.
Внезапно на нее снизошло странное спокойствие. «Dios, возьми меня, если ты должен это сделать, но спаси девочку», — молила Консепсьон.
И словно в ответ на ее мольбу, девушка неожиданно вернулась к жизни, ее руки и ноги задергались, как у марионетки. Консепсьон потеряла равновесие и едва не свалилась в огненный колодец внизу. Если бы она не сумела вовремя остановиться, то увлекла бы за собой и девушку. У Консепсьон было странное ощущение, что это не она совладала с ситуацией, а чье-то невидимое присутствие, какая-то сверхъестественная сила распорядилась ее телом, чтобы уберечь от беды.
Возможно, однажды Бог и оставил ее, но на этот раз она почувствовала его поддержку.
Консепсьон уже приближалась к подножию лестницы, когда вдруг с ужасом увидела, что жадные языки огня поглотили две нижние ступеньки. Охваченная страхом — в большей степени за девушку, чем за себя, — Консепсьон заколебалась. Но в то же время она понимала, что нужно действовать быстро и бесстрашно, иначе у нее не останется другого выбора, кроме как повернуть назад и остаться гореть в этом аду, ибо из него уже не будет спасения.
Последние несколько ступенек Консепсьон перепрыгнула. За долю секунды до своего приземления она услышала треск и почувствовала, как под ее ногами что-то поддалось; она просто чудом не упала, но еще большим чудом было то, что ей удалось не уронить свою драгоценную ношу. Однако чувство облегчения было недолгим. Опустив глаза, Консепсьон увидела, что ее пальто загорелось. И не только пальто. Входная дверь в дом была объята пламенем. Пройти через нее было равноценно прохождению через ворота самой преисподней.
Они оказались в ловушке.
Абигейл искала везде, но Фебы ни в одном из тех мест, где она обычно проводила время, не было. Не было ее и дома у друзей; причем, когда Абигейл звонила им, все удивлялись, почему она подумала, что Феба может находиться у них. Бритни Клаусен, лучшая подруга Фебы, сообщила ей, что уже несколько месяцев встречается с Фебой в школе, и нигде больше. («И почему я узнаю об этом только сейчас?» — подумала Абигейл.) Но по-настоящему она встревожилась после того, когда владелец закусочной, где работал Нил, мистер Хейбер, тучный мужчина средних лет, закрывая свое заведение на ночь, сердито сказал ей, что не видел подружку Нила — и, кстати, самого Нила — со вчерашнего дня. Получается, что Нил сегодня не вышел на работу.
По какой-то причине Абигейл посчитала эту новость более настораживающей, чем факт отсутствия дочери. Нил казался ей таким ответственным мальчиком. То, что он не вышел на работу, вызывало тревогу. Неужели что-то случилось? Что-то, касающееся и Фебы? Может, они вместе сбежали?
Но какой бы тревожной ни казалась эта мысль, она все-таки была лучше, чем то, что до этого момента пугало Абигейл. Во-первых, когда ей не удалось найти Консепсьон Дельгадо по дороге в город (она, должно быть, срезала путь и пошла напрямик через лес), ее страхи неистово разрослись. Теперь же Абигейл могла утешать себя мыслью, что если дочь действительно убежала с Нилом, то физическая опасность, по крайней мере, ей не угрожает.
Какое-то время она размышляла над тем, чтобы обратиться в полицию, но потом отказалась от этого. Там ей наверняка скажут, что нужно подождать, пока пройдет сорок восемь часов с момента ухода ее дочки из дома. Затем она вдруг подумала, что Феба, возможно, уже возвратилась, и с этими мыслями развернула автомобиль и поехала домой.
Подъезжая к повороту на Роуз-Хилл, Абигейл внезапно услышала отдаленный вой сирен. Такой звук был редкостью в этом сонном царстве, так как все преступления ограничивались случавшимися иногда взломами и автомобильными авариями на федеральной автостраде. А еще через несколько секунд она почувствовала запах дыма. Не того поднимающегося из печной трубы приятного дымка от дров или дыма от кустарника, который сжигают на чьем-то заднем дворе, — этот был признаком неконтролируемого огня. Лесной пожар? Маловероятно после такого дождя. Должно быть, горит чей-то дом. Ей и в голову не пришло, что это может быть ее собственный дом. Когда же через несколько минут эта мысль у нее все-таки появилась, Абигейл охватила паника.
Господи! Неужели это действительно так?
Она сильнее нажала на педаль газа.
Когда она свернула на подъездную аллею, перед ней во всех красках и деталях предстал второй по своим ужасным последствиям — после любого несчастья с Фебой — кошмар ее жизни: в огне полыхал ее дом. Абигейл прибавила скорость; ее мозг пробуксовывал, словно колеса, ищущие сцепления с асфальтом на грязной дороге. Несчастный случай? Или же кто-то умышленно поджег дом? Но, ради всего святого, кто мог это сделать?
Из хаоса крутящихся в голове мыслей всплыл четкий образ: мрачный взгляд, который бросила на нее Консепсьон Дельгадо, прежде чем уйти в ночь. Внезапно все встало на свои места. Ну конечно. Это и есть «око за око». Не похищение ее дочери, а поджог ее дома.
Едва успев остановить БМВ, Абигейл выскочила из машины. Пожарные еще не приехали, но перед гаражом уже был припаркован пикап «додж» Карима. Самого Карима она не увидела, но среди дыма, вившегося вокруг дома, заметила выделявшийся на фоне огня силуэт Лайлы, присевшей рядом с какой-то скорчившейся на траве фигурой. Только подойдя ближе, Абигейл узнала Нила.
— Что произошло? Он ранен? — крикнула она.
Услышав ее голос, Лайла поднялась на ноги. Явно одетая для какого-то вечернего выезда, в изящную черную юбку и свитер, она вся была перепачкана сажей, волосы растрепались, а лицо и руки — сплошь в черных пятнах.
— Он немного не в себе, но, думаю, с ним все будет в порядке. Слава Богу, он сумел вовремя выйти оттуда, — сообщила она Абигейл дрожащим голосом.
— Где Феба? Она была вместе с ним? — Абигейл смотрела на нее безумными глазами.
Лайла обняла ее за плечо, чтобы хоть немного успокоить.
— Все будет хорошо, Абби. Пожарные уже в пути. Они будут здесь с минуты на минуту. А сейчас возьми себя в руки и постарайся не паниковать. — Лайла говорила с ней тихим, ровным голосом. Абигейл вспомнила, что в прошлом именно таким голосом она разговаривала со своими испуганными лошадьми, пытаясь их успокоить.
Но Лайла так и не ответила на ее вопрос, и Абигейл, чувствуя, что уже не в силах сдерживать себя, заорала:
— Да в задницу весь этот дом! Где моя дочь? — Голос ее взвился до истерической ноты.
Лайла неотрывно смотрела на нее, как будто могла снять страхи Абигейл, просто глядя ей в глаза.
— Мы думаем, что она все еще в доме, но точно не знаем. Сейчас ее ищет Карим.
— О Господи! Боже мой! — Абигейл опустилась на колени, зажав рукой рот и сдерживая готовый вырваться вопль. В голове все крутилось, и она ни о чем не могла думать. Но затем она вдруг вскочила на ноги и закричала: — Не стой на месте! Делай что-нибудь! Если мы не вытянем ее оттуда, она погибнет!
Абигейл рванулась в сторону дома, но Лайла быстро схватила ее за локоть и дернула назад с такой силой, что ту даже развернуло. Когда Абигейл попыталась высвободиться, Лайла двумя руками вцепилась в нее, чтобы удержать на месте.
— Тебе нельзя идти туда, иначе погибнешь ты, — тяжело дыша, выдохнула Лайла в лицо отчаянно сопротивляющейся Абигейл.
— А ты попробуй меня остановить, — сквозь зубы прошипела Абигейл.
Вместо ответа Лайла только крепче сжала руки. Кто бы мог подумать, что она окажется такой сильной?
— Попробую и обязательно остановлю, — твердо произнесла она. — Или ты думаешь, что я буду стоять и смотреть, как ты убиваешь себя?
— Пусти меня, сука! — Абигейл удалось вырвать одну руку, которой она тут же начала бить Лайлу по голове и плечам, стараясь вырваться из ее хватки.
Лайла с трудом уклонялась от ударов, но все равно не отпускала ее. Она держала Абигейл так, как будто от этого зависела ее собственная жизнь.
— Ты мне потом еще спасибо скажешь, — пробормотала она и застонала, когда один из ударов достиг цели.
— Да пошла ты! Я надеру тебе задницу! — вопила Абигейл, продолжая молотить ее кулаком.
— Надерешь сколько душе угодно, но я тебя все равно не отпущу.
— Но там же моя дочь!
— Я знаю и именно поэтому не могу пустить тебя. Абби, ты нужна Фебе, но вряд ли сможешь быть полезной дочери, если погибнешь, пытаясь спасти ее.
— Но если я этого не сделаю, погибнуть может она!
Лайла твердо стояла на своем.
— Ты этого не знаешь. Мы даже точно не знаем, там ли она вообще.
— А если все-таки Феба там? Господи, я не могу… не могу… — Все силы к сопротивлению внезапно покинули Абигейл, и она тяжело осела на землю. Безвольно опустившись прямо на грязную лужайку, она начала истерически рыдать.
— Я знаю… знаю… замолчи, сейчас же замолчи. — Присев рядом с ней, Лайла обняла ее и принялась гладить по голове; руки ее на этот раз были нежными. — Все будет хорошо, вот увидишь, — тихонько уговаривала она Абигейл. — Если Феба там, они ее вытащат. Ты должна верить в это, Абби.
— Пожалуйста, скажи, что все это мне только снится, — простонала Абигейл.
— Не думай о худшем. Пока еще ничего толком не известно.
Абигейл обхватила ее, и они вдвоем стали раскачиваться из стороны в сторону. Когда рыдания немного поутихли, Абигейл отстранилась от нее и сдавленным голосом спросила:
— А Нил… он был в состоянии что-то рассказать тебе?
— Совсем немного, но, как я уже говорила, он сейчас просто не в себе. От него пока мало толку.
— Ты знаешь, что там произошло?
Лицо Лайлы стало еще более хмурым.
— Кое-что, но далеко не все. Мне лишь удалось выяснить, что они приняли какие-то таблетки. Нил сказал, что пытался разбудить Фебу, но я не уверена в этом. По-моему, он плохо соображал, что говорит. — Она бросила тревожный взгляд на сына, который по-прежнему лежал распростертым на земле.
— Господи.
Не веря своим глазам, Абигейл в ужасе смотрела на полыхающий ад, думая о том, что это горит не просто ее дом — вся ее жизнь сейчас объята пламенем. Ее брак, Феба, о которой она еще недавно думала, что знает дочь лучше, чем та сама, и даже карьера. Если пожар — дело рук Консепсьон Дельгадо, то это, возможно, не просто месть, а расплата Небес через посланника. Наказание за жизнь, отданную во имя собственных амбиций. «Если кто-то и должен нести ответственность за это, — подумала она, — то только я сама».
Погруженная в свои страшные размышления, Абигейл не сразу заметила какое-то движение в плотном дыму, который вырывался из дверей дома. Там явно кто-то был. Карим? Может, он пошел туда за Фебой и ему удалось спасти ее? При мысли об этом сердце подпрыгнуло в груди.
Но слабая надежда тут же развеялась, потому что Карим вышел из-за угла дома с другой стороны и крикнул им что-то, чего она не расслышала. О Боже. Значит, это просто галлюцинации, вызванные желанием чуда там, где его быть не могло…
Однако через пару минут Абигейл поняла, что еще не все потеряно. В густой серой завесе возникла какая-то фигура. Это была женщина, державшая над головой пальто. У нее на плече что-то лежало — нет, не что-то, а кто-то.
Феба.
Еще через мгновение Абигейл была уже на ногах и стремглав неслась к дому.
Она добежала до нее как раз в тот момент, когда женщина тяжело опустилась на землю, продолжая крепко держать Фебу. Пальто, которым они укрывались, горело, и Абигейл, сорвав свою куртку, принялась сбивать ею огонь. К ней присоединились Карим и Лайла, и вскоре все было погашено.
С безмерным облегчением Абигейл увидела, что и женщина, и Феба живы. По щекам ее потекли слезы, и она упала перед ними на колени. Что это за женщина? И как она здесь оказалась? И вообще, был ли это человек… или ангел, посланный Небесами?
Женщина подняла голову, и потрясенная Абигейл увидела, что это была Консепсьон Дельгадо. Она с трудом дышала; лицо и руки были черными от сажи, а опаленные волосы торчали во все стороны, как проволока обмотки взорвавшегося трансформатора. Когда взгляды их встретились, Абигейл поняла, что перед ней человек, который, спустившись в ад, сумел вернуться оттуда. Покрасневшие глаза Консепсьон смотрели, казалось, не на Абигейл, а сквозь нее, как будто видели там что-то невообразимо ужасное, что, кроме нее, не мог видеть никто.
Абигейл положила руку ей на плечо.
— Благослови тебя Бог. — Это были единственные слова, которые она смогла произнести в этом состоянии.
Консепсьон, словно очнувшись, заглянула сеньоре в глаза, и прежде чем эта женщина перевела взгляд на Фебу, Абигейл почувствовала, как между ними что-то проскочило. Консепсьон ласково гладила волосы Фебы и смотрела на нее с почти невыразимой нежностью. За спиной у нее бушевало неуправляемое пламя, слышался вой сирен — Абигейл уже видела сквозь деревья приближающиеся мигалки пожарных машин, — а Консепсьон Дельгадо шептала лежавшей в полубессознательном состоянии у нее на руках девушке:
— Теперь ты в безопасности, mi hija.