— Это Белтер, — объяснила Кейт женщине, рассматривающей изящное кресло в стиле рококо, обитое поблекшим зеленым бархатом и занимавшее самое видное место в магазине.

— Сразу видно. — Посетительница, дама лет шестидесяти, с серебристыми волосами, в твидовом костюме, огляделась. Ее голубые глаза, окруженные сеткой мелких морщин, оживленно блеснули. — Кажется, шестидесятые годы девятнадцатого века. Чудесная вещь… Где вы раздобыли ее?

— На аукционе «Сотби» в Нью-Йорке. — Кейт отодвинула кресло от стены, чтобы продемонстрировать уникальную конструкцию спинки, образчик запатентованного самим Белтером изобретения — покрытые лаком слои древесного шпона, образующие рубчатый рисунок. — Если хотите, я покажу сертификат.

— Не надо. Я присмотрела его для дочери. Она коллекционирует мебель, изготовленную Белтером, и в конце этой недели приезжает из Бостона. Не могли бы вы пока оставить кресло у себя?

— Разумеется. До пятницы? — Кейт задумалась. В четверг ей предстояло выступить на ежегодном чаепитии Нортфилдского исторического общества, а президент общества, Кэролайн Этуотер, обожала белтеровскую мебель. Значит, можно намекнуть ей, что креслом заинтересовался другой покупатель. Так или иначе, теперь, в разгар января, когда подробности минувшего Рождества постепенно блекли в памяти, шансы выгодно продать кресло были весьма велики. Избавившись от необходимости выбирать и покупать подарки, люди вновь сосредоточат усилия на обстановке и отделке домов. А кресло и вправду выглядит великолепно.

— Так вы согласны? — обрадовалась женщина.

Кейт улыбнулась:

— С удовольствием сделаю это для вас. — И она записала имена покупательницы и ее дочери: миссис Дора Кейс и миссис Линда Шаффер.

Как только Дора Кейс ушла, провожаемая веселым звоном медного колокольчика над дверью, Кейт опустилась на георгианскую оттоманку, выставленную на продажу и живописно подсвеченную лампами в уголке, напоминающем библиотеку английского поместья, и с облегчением вздохнула.

«Сейчас Дора приедет домой и позвонит дочери, — думала Кейт. — К телефону подойдет кто-то из ее внуков. И Дора спросит: «Что было сегодня в школе?» А внук ответит: «Бабушка, когда же ты приедешь? Я соскучился…»»

Кейт встряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли. «Даже если у Доры и вправду есть внуки, это меня не касается». Ее тревожила Скайлер, твердо вознамерившаяся совершить противоестественный поступок. И хотя Скайлер еще не выбрала приемных родителей для ребенка, вчера вечером она позвонила и сообщила, что у нее есть кое-кто на примете.

Кто эти люди? Кейт едва удержалась, чтобы не задать дочери этот вопрос. Впрочем, какая разница? Кейт не сомневалась в том, что они симпатичные. Но дело не в этом.

У Кейт болела голова, в висках стучало так, словно там работала бригада строителей, орудуя молотками, дрелями и пилами. Хуже того — ей было не с кем поговорить. Миранда сочувствовала Кейт, но категорически не одобряла решение Скайлер. Поэтому Кейт считала предательством по отношению к дочери обсуждать ее дела с Мирандой. Она не могла излить душу даже Уиллу. Он делал вид, будто ничего не происходит, и все последнее время проводил в офисе, изнемогая от перенапряжения.

Кейт пыталась понять дочь, однако Скайлер все заметнее отдалялась от нее. Кейт оправдывала дочь, убеждала себя, что та просто не хочет обременять ее и Уилла мучительными подробностями поиска подходящей супружеской пары. Но вместе с тем Кейт раздражалась. Как смеет Скайлер замыкаться в себе! Она даже не познакомила их с отцом ребенка!

Однако любые вопросы лишь усиливали отчуждение Скайлер. Уж лучше рассчитывать каждый шаг, ждать подходящего случая, момента слабости, когда дочери понадобится помощь и совет. И Кейт терпеливо ждала. Ничего другого не оставалось.

Через час ей предстояло встретиться со Скайлер в поместье Уормсли, где завтра должен был состояться аукцион. В журнале «Искусство и антиквариат» Кейт высмотрела фотографию письменного стола, которым хотела заменить слишком маленький и старый стол Скайлер. Кейт не сообщила дочери, что еще ее внимание привлекла очаровательная резная детская кроватка, которая пришлась бы кстати, если бы Скайлер решила оставить ребенка.

Конечно, Кейт не собиралась предлагать Скайлер кроватку. Но завтра, на аукционе, она попытается купить ее и, если это удастся, припрячет в дальней комнате до самого рождения ребенка… на всякий случай.

Направляясь на восток в своем бордовом микроавтобусе «вольво», проезжая мимо заснеженных полей и редких фермерских домов, Кейт чувствовала все усиливающееся напряжение. Такое ощущение у нее иногда возникало в туннеле Линкольна — от сознания, что она передвигается под толщей воды весом в несколько сотен тонн, а эта вода может хлынуть в трещину в бетонном потолке. Любой инженер счел бы ее опасения абсурдными, но Кейт испытывала страх, пока не выезжала наверх.

Но в конце теперешнего туннеля она не видела света. Кейт казалось, что ей предстоит нечто поистине ужасное. Она не могла сказать точно, чего именно боится. Ведь самое худшее уже случилось. Что может быть ужаснее мысли о том, что твоего родного внука отдадут на воспитание чужим людям?

«Все эти годы, — думала Кейт, — я постоянно ждала беды. Наверное, это и есть кара Господня. Я лишила Скайлер родной матери, а теперь у меня отнимают ребенка Скайлер».

Да, скорее всего именно этого она и боялась: напоминания о собственном грехе. Бога нельзя обмануть, возмездие неизбежно. Она попыталась перехитрить судьбу и теперь должна платить за это.

Отогнав ужасные мысли, Кейт свернула с шоссе на дорогу, ведущую к Уормсли. В конце длинной аллеи виднелся дом, стоящий посреди заросшей лужайки в окружении запущенных клумб, — осколок викторианской эпохи, особняк, украшенный заржавевшими узорчатыми карнизами и ветхими башенками.

Остановив машину перед домом, Кейт направилась по обледеневшей дорожке к крыльцу, тяжело опираясь на трость. Через несколько минут она уже стояла в просторном холле, листая каталог. Вдруг что-то холодное прикоснулось к ее щеке. Вскинув голову, Кейт увидела перед собой румяную Скайлер в коротком шерстяном жакете, голубом шарфе ручной вязки, плотных черных леггинсах и широком пушистом свитере. Кейт подавила желание приложить ладонь к отяжелевшему животу дочери.

«Мой внук…» — с болью подумала она. Скайлер была уже на седьмом месяце и часто жаловалась, что ребенок постоянно ворочается и не дает ей спать по ночам. Как, чувствуя такое, она может отказываться от ребенка?

— На последнем перекрестке я чуть не свернула не в ту сторону, — со смехом сообщила Скайлер, сняв вязаную шапочку, отчего наэлектризованные волосы встали дыбом, а потом рассыпались золотистыми прядями по плечам. — Представляешь? По этой дороге я проезжала тысячу раз, а теперь забыла, где и куда надо повернуть.

— Ничего удивительного. У тебя слишком много забот.

Скайлер нахмурилась.

— Пожалуй, да.

Кейт хотелось притянуть дочь к себе, крепко обнять ее, чтобы Скайлер наконец поняла без слов, как горячо и беззаветно ее любят. Но вместо этого она помогла Скайлер снять жакет и повесила его рядом со своим на металлическую вешалку у двери.

Еще тяжелее опираясь на трость, Кейт взяла дочь под руку.

— Пойдем посмотрим на тот стол, хорошо? Я захватила рулетку, поэтому мы измерим его и выясним, поместится ли он в… кабинете.

— Мама, это не кабинет, а просто комната. Если я не собираюсь превращать ее в детскую, это еще не значит, что мы должны говорить об этой комнате так, словно там кто-то умер.

Кровь отхлынула от лица Кейт.

— Не желаю этого слышать! — воскликнула она, но тут же, понизив голос, добавила: — Я просто хотела сказать, что кабинет понадобится тебе, пока ты будешь учиться.

— Мама, я же буду жить в Нью-Хэмпшире!

— Но ты сможешь приезжать домой на выходные и праздники. — Кейт не упомянула о своей тайной надежде на то, что после рождения ребенка Скайлер будет проводить каникулы в Орчед-Хилле. Если она согласится, места в доме с избытком хватит всем.

Они прошлись по некогда величественной гостиной, где отрывались обои и крошилась лепнина на потолке. Старые паркетные полы безнадежно покоробились; резные херувимы, поддерживающие каминную доску, подчеркивали плачевное состояние исцарапанных стенных панелей и поблекших драпировок. Повсюду в беспорядке стояла мебель. Старая миссис Уормсли умерла бездетной, и после ее смерти поместье вместе со всеми вещами выставили на аукцион, чтобы заплатить налоги.

Кейт с удивлением заметила, что, несмотря на обветшалость особняка, мебель на редкость хорошо сохранилась. Миссис Уормсли не хватало денег на ремонт дома, но, судя по всему, она щедро платила приходящим горничным, а те усердно чистили мебель.

В каталоге Кейт отметила номер прелестного орехового углового шкафа, а потом направилась к облюбованному ею письменному столу — викторианскому, дубовому, с круглой крышкой, с едва заметными царапинами и потертостями. Этот ничем не примечательный стол удачно дополнил бы мебель в доме Скайлер.

— Сколько за него просят? — спросила Скайлер.

— Тысячу двести — тысячу пятьсот. Но пожалуй, удастся купить его за восемьсот или девятьсот. На аукцион съехались в основном перекупщики мебели, и поскольку не в их интересах поднимать цену, он наверняка достанется нам.

— Не знаю. — Скайлер провела пальцем по пыльной поверхности стола. — Это немалая сумма.

Кейт хотела предложить дочери купить стол для нее, но передумала. Дочь ни за что не примет такой подарок. Но ведь у Скайлер был собственный счет, открытый матерью Кейт. До двадцати пяти лет Скайлер не имела права распоряжаться основным капиталом, но Кейт, как ее опекунша, могла заключать от ее имени любые сделки и совершать любые покупки на сумму, превосходящую ежемесячную выплату, на которую Скайлер жила.

— Если хочешь, я с удовольствием поговорю с Ральфом Бринкером из банка, — предложила Кейт.

Скайлер озадаченно уставилась на нее:

— Зачем? — И тут же спохватилась: — А, вот ты о чем! — Как будто пятьсот тысяч долларов были пустяком, не стоящим внимания. — Мама, спасибо тебе за предложение, но мне и вправду не нужен новый стол. Я вполне обойдусь старым.

Кейт вздохнула. Независимая Скайлер никогда ни о чем не просила, но Кейт надеялась, что со временем характер дочери постепенно смягчится. Скайлер еще предстоит узнать, что великодушие — это умение не только отдавать, но и принимать.

Между тем Кейт увидела кроватку — изысканный образчик истлейкского периода, с изогнутыми спинками и позолоченной резьбой. «Странно, — подумала она. — Всем известно, что у супругов Уормсли не было детей. Может, их ребенок умер в младенчестве?»

Ее сердце забилось. Она посмотрела на дочь. Хоть бы Скайлер увидела кроватку и поняла, что это означает!

«Второй шанс появляется не всегда, дорогая. Если случается что-нибудь хорошее, даже в самое неподходящее время, надо радоваться этому… иначе такое больше не повторится. А иногда следует не просто радоваться, но и действовать», — мрачно подумала Кейт.

Но сейчас она беспомощно смотрела, как Скайлер прошла мимо кроватки, даже не взглянув на нее, и направилась к потемневшей картине, изображающей гондолу в венецианском канале. Разочарованная, Кейт обвела номер кроватки в каталоге. Какой бы ни оказалась цена, она купит ее. Для Кейт это был не просто подарок будущему внуку, а знак надежды на то, что Скайлер изменит решение.

Они обошли еще несколько комнат, но, кроме серебряного канделябра, который после полировки выглядел бы бесподобно, Кейт не нашла ничего заслуживающего внимания. У нее заныло бедро. Скайлер становилась все беспокойнее.

— Проголодалась? — спросила Кейт. — Если хочешь, мы можем перекусить в кафе в городе. Или заехать домой.

— Лучше в «Кошкину люльку». Сейчас я с удовольствием съела бы полдюжины булочек с черникой. С тех пор как меня по утрам перестало тошнить, никак не могу насытиться. Уже прибавила пятнадцать фунтов, а впереди еще два месяца.

С напускной беспечностью Кейт осведомилась:

— Что сказала тебе на последней консультации доктор Файрбо?

— По ее словам, я здорова. Она предложила мне со следующей недели начать ходить на занятия для будущих матерей, а я попросила Микки составить мне компанию.

— А как же… — Кейт хотела спросить про Тони, но не осмелилась. Что ей известно об этом человеке, кроме того, что Скайлер продолжает с ним встречаться? Так, словно он тут ни при чем. Она натянуто улыбнулась. — Микки по плечу любое дело.

— Хуже всего, что целую неделю до родов нам придется провести вместе. За это время мы изведем друг друга.

— Это лучше, чем оказаться в незнакомом месте, среди чужих людей, особенно если что-то случится.

Этот разговор они заводили уже не раз. Кейт и Уилл просили Скайлер переселиться к ним за неделю до родов, но та упрямо отказывалась, повторяя, что от ее дома до Нортфилдской больницы всего двадцать минут езды.

Кейт нервничала, когда они вошли в кафе и устроились в солнечном уголке. До сих пор Скайлер не упомянула ни об усыновлении, ни о выборе кандидатов. Кейт тоже избегала этой темы. Какими бы милыми и заботливыми ни были эти люди, она не хотела слышать о будущих приемных родителях, не желала знать их имена и прочие подробности: это превратило бы решение Скайлер из угрозы в реальность.

Кейт заказала горячий чай и сандвичи с жареной курятиной, а Скайлер, хотя и сетовала на непомерный аппетит, ограничилась супом и стаканом молока. Кейт посматривала на нее, изнывая от беспокойства. Дочь уже не раз шутливо жаловалась на то, что прибавляет в весе, но выглядела бледной и осунувшейся.

«Да, она непоколебима, но от этого ей не легче». Кейт видела, как метался по залу взгляд Скайлер, останавливаясь на всех, кроме матери, как беспокойно она складывала и снова разворачивала льняную салфетку, как на ее бледных щеках вспыхивал румянец.

Пока они ели, Кейт молчала. Наконец она промокнула рот салфеткой и подкрасила губы.

— Сегодня утром я случайно встретилась с Дунканом. Он передает тебе привет. — Кейт застегнула сумочку. — А еще он спрашивал, сделала ли ты выбор. Я ответила, будто все уже решено, — мне было стыдно признаться, что я ровным счетом ничего не знаю.

Скайлер смотрела в свою пустую тарелку.

— Я не уверена, что ты одобришь мой выбор.

Кейт встревожилась. О каком одобрении может идти речь? Эта затея с самого начала не нравилась ей.

Причиной тревоги Кейт была не только Скайлер, но и сложное финансовое положение семьи. Они с Уиллом сумели избежать банкротства, заложив Орчед-Хилл, но фирма вновь встанет на ноги еще не скоро. Уилл пытался выиграть время, а пока над их головами висел дамоклов меч. Кейт вспомнила, что, подписывая в банке закладную на обожаемый Орчед-Хилл, она словно расставалась с жизнью.

А теперь ей грозило нечто еще более ужасное.

— Кого же ты выбрала, если считаешь, что мы останемся недовольны? — На лице Кейт застыла напряженная улыбка.

— Сама женщина наверняка вам понравится. — Скайлер отвела волосы со лба нервным жестом, усилившим беспокойство Кейт. — Просто… Элли и ее муж разошлись.

Элли?

В голове Кейт отчетливо прозвучал сигнал тревоги, но она поспешила убедить себя, что ее опасения напрасны, и на всякий случай спросила:

— А как ее фамилия?

— Найтингейл, доктор Найтингейл, но она просила называть ее по имени.

Сердце Кейт сжалось. Она слишком хорошо помнила молодого психолога, с которой судьба свела ее в ту страшную ночь, четырнадцать лет назад, когда Скайлер оказалась на волосок от смерти.

У Кейт зашумело в ушах. Беспомощно и растерянно она смотрела, как мимо медленно проплывают официантки, посетители, мужчина с огромной бутылью воды.

— Элли Найтингейл… — пробормотала Кейт.

— Такое имя трудно забыть. — Кейт видела, как зашевелились губы Скайлер, но не сразу осознала ее слова.

— Ты права. — Кровь прилила к щекам Кейт.

— Это звучит глупо, мама, но мне кажется, будто мы знакомы всю жизнь и встретились не случайно. В чем дело, не могу объяснить — я просто чувствую это. — Скайлер встревоженно вгляделась в лицо Кейт. — С тобой когда-нибудь бывало такое?

Кейт молчала, опасаясь, что голос выдаст ее.

Под столом она крепко стиснула руки. Головокружение сменилось оцепенением. Ее терзала единственная мысль — как нескончаемая бегущая строка внизу экрана, предупреждающая о приближении грозового фронта.

«Нельзя допустить, чтобы она догадалась… Нельзя допустить, чтобы она догадалась…»

Но Скайлер сразу заподозрила неладное и озабоченно нахмурилась:

— Мама, что с тобой?

— Ничего… честное слово, ничего. — Кейт с трудом овладела собой. — Просто… да, мы часто говорили об этом, но я все равно испытала шок — оттого, что появился человек, который отнимет у меня моего внука.

Скайлер поморщилась:

— Лучше бы ты смотрела на это иначе.

— Но разве это возможно? Скайлер, я прекрасно понимаю тебя. Я обещала поддержать тебя, что бы ни случилось, но не проси меня радоваться твоему решению. Тем более что эта женщина даже не замужем!

— Знаю, о чем ты думаешь, но я доверяю ей. Если моего ребенка усыновит Элли, я буду знать, что с ним не случится ничего плохого. — Глаза Скайлер наполнились слезами. — Мама, ну неужели тебе не ясно? Мне необходима такая уверенность.

Кейт хотелось выкрикнуть, что такой уверенности попросту не существует. Она по опыту знала, как быстро уверенность ускользает от тех, кто отчаянно стремится к ней. Каждый день рождения Скайлер становился для нее вехой на пути, протянувшемся так далеко, как только хватало взгляда. А теперь Кейт вдруг осознала, что все это время бродила по замкнутому кругу.

«А если это шанс искупить вину?» — вдруг прозвенело у нее в голове.

Да, у нее есть два выхода. Можно начать борьбу, привести аргументы, доказать, что Элли — самый худший выбор. Это нетрудно. Одинокая женщина? О чем только думает Скайлер? У нее, Кейт, есть все причины возражать!

И вместе с тем настойчивый внутренний голос шептал: «Будь осторожна. Стоит сделать неверный шаг — и путь обратно будет навсегда закрыт».

Внезапно Кейт осознала, какую из дорог должна выбрать. Надо смириться с неожиданным поворотом судьбы — возможно, он вполне оправдан. Своим молчанием она еще может исправить ужасный грех.

Кейт прерывисто вздохнула. «Прости меня, Уилл…»

Охваченная страхом, гневом, раскаянием, благоговейным ужасом и надеждой, Кейт спокойно попросила:

— Расскажи мне обо всем. Я хочу понять.

* * *

Такой суровой зимы Кейт не помнила. Одна снежная буря сменялась другой, каждая последующая была более свирепой и неистовой, чем предыдущая. Дороги перекрывали, открывали и снова закрывали движение. Письма и посылки приносили с опозданием или не доставляли вовсе. Утоптанной и посыпанной солью оставалась лишь дорожка к магазину скобяных товаров, где раскупили все лопаты. Впервые за десять лет промерз до дна пруд Глинден, превратившись в каток. В магазинах на Мейн-стрит покупатели появлялись все реже.

Кейт часто стояла у большого окна, выходящего во двор, смотрела, как очередной снегопад заметает тропинки, и ощущала ни с чем не сравнимую безмятежность. Снегопады она воспринимала как обряд крещения, смывания прежних грехов. Казалось, будто Бог одним величественным взмахом десницы дал миру — и самой Кейт — второй шанс.

Досадно было лишь то, что эти ощущения быстро проходили и вскоре ее вновь охватывала давняя тоска. Начинали ныть нога и бедро, она никак не могла дождаться следующего приема болеутоляющего. Как бы Кейт ни старалась занять себя — а дел в Орчед-Хилле и в магазине никогда не убавлялось, — ей не удавалось избавиться от апатии.

Даже Уилл, редко замечавший смену настроения жены, старался не раздражать ее. Возвращаясь домой, он избегал говорить о Скайлер. Иногда муж приносил Кейт чашку горячего чая, хотя она об этом не просила, а по воскресеньям, принимаясь за чтение «Таймс», отдавал жене ее излюбленные разделы.

И все-таки Кейт еще никогда не видела мужа таким отчужденным. Узнав, что приемной матерью ребенка Скайлер станет Элли, он замкнулся в себе и замолчал. Кейт изнывала от желания поговорить с ним о своем странном, почти мистическом, убеждении в том, что им дали шанс восстановить справедливость. Элли вернулась в их жизнь не случайно. Даже Скайлер сразу потянулась к ней, хотя и не знала правды.

Но Уилл не желал понимать, в чем состоит справедливость, которую пора восстановить. А Кейт не могла объяснить, почему 1 твердо решила не упускать столь редкую возможность.

Порой она стыдилась своего отношения к мужу. Он вел совсем другую войну, опаляющее дыхание которой еще не коснулось Кейт. Даже вполне реальный риск лишиться Орчед-Хилла казался ей призрачным. Разве возможно покинуть этот дом? Не смотреть в любимое окно, не наблюдать за енотом, который вертится под деревом, где повешен домик для певчих птиц? Не видеть, как ослепительно сверкают на солнце сосульки на карнизах? Это немыслимо! Но Кейт не делилась своими чувствами с Уиллом, держала их при себе.

Ее единственной утешительницей оставалась Миранда. В последнее время она все чаще брала на себя всю бумажную работу в магазине, предоставив Кейт заниматься любимым делом — покупкой и реставрацией старинной мебели. Миранда инстинктивно понимала, когда Кейт необходимо поговорить, чтобы отвлечься от тягостных мыслей, а когда надо просто выслушать ее, не предлагая совет. Она не упоминала о своем обожаемом внуке, и Кейт твердо знала: все, что она говорит Миранде, остается между ними. А еще Миранда ни разу не спросила о детской кроватке, стоящей под парусиновым чехлом в дальней комнате.

Но если бы Миранда завела такой разговор, Кейт призналась бы, как тягостно сознание того, что ей не суждено держать на руках внука или внучку, что в доме на стенах не будут висеть фотографии малыша — такие, как на рабочем столе Миранды. Кейт поведала бы подруге, как порой по ночам она плачет в подушку, думая о днях рождения, которые ей придется отмечать только мысленно, о свечах, над которыми никто не загадает желание. Даже дочь ускользала от Кейт, навещая ее все реже. Когда же Кейт звонила ей, в голосе Скайлер она не слышала радости.

В конце марта, солнечным утром, когда весь мир еще дремал под новым снежным одеялом, Кейт услышала звонок, которого ждала с тревогой и ужасом.

— Я еду в больницу, — с ошеломляющим спокойствием сообщила Скайлер. — Мама, прошу тебя, не волнуйся, времени еще уйма. Схватки только начались. А Микки пообещала ехать осторожно.

— Увидимся в больнице. — Кейт вскочила с постели. — Я оденусь и сразу же приеду. А папе позвоню по дороге — он в городе.

В лихорадочной спешке она приняла душ, натянула слаксы и черный кашемировый свитер с высоким воротником. Через несколько минут Кейт уже выводила свой «вольво» из гаража, молясь о том, чтобы машину не занесло или на пути не попался снежный занос. Она заставила себя ехать медленно, хотя ее сердце колотилось, а руки так сжимали руль, что вскоре онемели. В голове у Кейт крутился лозунг с плаката шестидесятых годов: «Сегодня последний день остатка твоей жизни».

Кейт вновь и вновь напоминала себе, что первые роды, как правило, длятся долго. Но при этом думала: «Я должна успеть вовремя».

Чтобы хотя бы увидеть — и может быть, взять на руки — своего внука, пока еще не слишком поздно.

В Нортфилдской больнице сестра провела Кейт в родильное отделение на пятом этаже. Кейт ожидала, что отдельная палата Скайлер окажется стерильной и полупустой, но, переступив порог, с приятным удивлением увидела ковер, кресло-качалку в углу и ярко-желтые стены с репродукциями картин Ренуара.

Скайлер в длинной тенниске лежала на боку, а Микки кругообразными движениями массировала ей поясницу. С волосами, собранными в конский хвост на затылке, в пушистых розовых носках, Скайлер выглядела совсем девчонкой, слишком юной, чтобы иметь ребенка. Сердце Кейт подпрыгнуло; она с трудом подавила желание пощупать лоб дочери, как делала, когда Скайлер была еще маленькой.

— Мама! — Скайлер улыбнулась.

— Я здесь, дорогая. Я могу чем-нибудь помочь? — Кейт отвела выбившуюся прядь волос со лба дочери, влажного и горячего.

Скайлер покачала головой.

— Микки обо всем позаботилась. Она не забыла захватить даже мой плейер, хотя вряд ли Брюс Спрингстин отвлечет меня… О-о-о, опять! — Скайлер обхватила руками огромный живот, поджала ноги, а ее лицо вдруг стало пунцовым.

Микки взглянула на Кейт со своей обычной бесшабашной усмешкой, но та сразу поняла: ей не по себе.

— Когда она принимала роды у лошадей, я часто твердила ей, что это отличная практика.

— О Господи! — Скайлер расслабилась и перекатилась на спину. — Именно так я и чувствую себя — будто рожаю першерона. — Ее лоб и верхняя губа покрылись мелкими капельками пота.

Кейт вытерла лоб дочери влажным полотенцем. Она видела, как страдальчески сжаты губы Скайлер, как потемнели круги у нее под глазами, и поняла, что дочь пугают не только роды.

«Она еще не знает, от чего отказывается…»

Кейт окунула полотенце в таз и устроилась на стуле у кровати.

— Скоро приедет папа, — сказала она. — Я с трудом дозвонилась ему, но он уже в пути.

— Хорошо. — Веки Скайлер затрепетали и опустились. — Просто я думала…

— О чем? — Кейт придвинулась ближе.

— Что Тони должен быть здесь, — пробормотала Скайлер, как в полусне. — Он просил меня позвонить, и я пообещала… Но теперь не знаю, стоит ли…

К горлу Кейт подкатил ком. Она никогда не видела Тони, но понимала, как он себя чувствует. Ему не позволили присутствовать при рождении его ребенка! Точно так же Скайлер отдалилась и от самой Кейт во время беременности. Какие бы чувства ни питал Тони к ее дочери, он должен знать, что роды начались.

А потом Кейт вдруг поразила мысль: даже если связь Тони со Скайлер случайна и непродолжительна, возможно, он мечтает о ребенке. Будь Тони здесь, он сумел бы убедить Скайлер изменить решение. Время еще есть.

«А потом шанс будет упущен. И ты ничего не сможешь поделать».

— Хочешь, я позвоню ему? — предложила Кейт.

Скайлер поморщилась:

— Да… нет… О Господи! — Ее лицо превратилось в маску боли.

Микки переглянулась с Кейт и произнесла одними губами: «Я сама позвоню», — а потом спросила:

— Ты потерпишь, если я отойду на минутку?

Едва Микки вышла, в палату заглянула врач Скайлер. Доктор Файрбо, молодая чернокожая женщина, по возрасту, как сочла Кейт, еще никак не могла быть выпускницей колледжа, не то что дипломированным специалистом. Ободряя и успокаивая пациентку, врач осмотрела ее.

— Шейка открыта на шесть сантиметров. Все происходит быстрее, чем обычно бывает при первых родах, — заявила она. — И ты держишься молодцом. А пульс ребенка ровный и сильный. Причин для беспокойства нет.

Сразу после ухода врача появился бледный и встревоженный Уилл.

— Все в порядке, папа, — заверила его измученная Скайлер, торопливо укрываясь простыней. — Это не так уж страшно. По крайней мере пока. Я справлюсь.

— Я бы не сумел, — пошутил Уилл, бледный с испуганно бегающим взглядом, то и дело устремлявшимся на дверь.

— Мама, уведи папу отсюда, — усмехнулась Скайлер. — Уложи его где-нибудь на диване. — И она поморщилась, чувствуя приближение очередной схватки.

Тут вернулась Микки с таинственным и замкнутым выражением лица.

— За несколько минут без нас с ней ничего не случится, — заверила Кейт мужа, натянуто улыбнувшись, и взяла его за руку. — Почему бы нам не выпить кофе?

Уилл кивнул и вышел вслед за ней из палаты. В конце коридора они сели за столик, потягивая дрянной кофе. Уилл делал вид, будто читает «Уолл-стрит джорнал», а Кейт притворялась, что они супруги средних лет, с нетерпением ждущие появления внука. Оба молчали. Говорить было не о чем — все уже решено. Как ни странно, Уилл, по-видимому, смирился с тем, что приемной матерью его внука станет Элли.

Кейт вдруг осознала, что глубоко сочувствует мужу. Еще недавно она сердилась на Уилла, считая, что он взвалил на нее ответственность за поступок, в котором виноваты они оба. Но теперь, глядя, как Уилл склоняется над газетой, рассеянно пробегая глазами по строчкам и читая о событиях, происходящих на другом конце света, Кейт поняла, что быть обремененным заботами лучше, чем слепым. В заботах она черпала силу. А Уилл даже не отдавал себе отчет в том, что их ожидает.

Почувствовав, что больше ни секунды не усидит на месте, Кейт все же заставила себя выдержать еще пятнадцать минут. Наконец она поднялась и положила ладонь на плечо Уилла.

— Подожди здесь, а я пойду проведать ее. — Кейт поразилась тому, как властно и твердо прозвучал ее голос. Наверное, и Уилл заметил это. Кивнув, он опять углубился в газету.

Едва Кейт вошла в палату дочери, воображаемая проволока, которая не давала ей распасться на части, вдруг лопнула.

Знакомая женщина сидела на стуле у постели, обтирая полотенцем лоб Скайлер. Женщина, которую Кейт не видела лет пятнадцать, но отчетливо помнила ее лицо.

Элли почти не изменилась. Она постройнела, но морщин у нее не прибавилось. Не исчезла и печаль в глазах.

— А где Микки? — спросила Кейт дрогнувшим голосом. Ничего другого ей не пришло в голову.

— Скоро вернется. — Поднявшись, Элли озадаченно всмотрелась в лицо Кейт. — Здравствуйте. Я Элли Найтингейл. — И она протянула руку.

Сдавленным полушепотом Кейт ответила:

— Да, помню. Мы знакомы. — «Глупо отрицать это», — решила она. Скайлер не узнала Элли, поскольку с тех пор, как они впервые встретились в больнице, прошло много лет. Но рано или поздно мать Скайлер узнает все.

Элли нахмурилась и кивнула:

— Да, кажется, я где-то видела вас.

— Это было давно. — Во рту у Кейт пересохло. — Мы познакомились в Лэнгдонской больнице в восьмидесятом году. Вы работали там, а мою дочь привезли на срочную операцию.

— О Боже, как я могла забыть! Так это были вы… да, да, теперь я вспомнила. Как давно это было! Сколько пациентов я повидала за это время! Но ваша девочка… — Она посмотрела на Скайлер так, будто увидела ее в первый раз. И кровь сразу отхлынула от лица Элли. Низким, срывающимся голосом она продолжила: — Теперь все встало на свои места. Мы сразу почувствовали, что знаем друг друга с давних пор. Это возникло с первой минуты.

От ее слов по спине Кейт пробежали мурашки.

«Как ты можешь смотреть на Скайлер и ничего не замечать?»

А потом Кейт поняла, в чем дело. Увидев Скайлер и Элли рядом, любой заметил бы сходство между ними, но только если бы присмотрелся. Глаза Скайлер были светлее, а черты лица — тоньше, чем у Элли. Губы Элли были более чувственными, а волосы — чуть темнее. Скайлер выдавали только руки, точная копия материнских: крупные, почти мужские, с плоскими широкими ногтями на концах суживающихся пальцев.

Кейт старалась не смотреть на них, но ничего не могла с собой поделать. Завороженная, она уставилась на крошечную ямку на большом пальце Элли.

Молчание нарушила Скайлер.

— Мама, это я попросила миссис Найтингейл приехать, — смущенно призналась она. — Я хотела, чтобы Элли была рядом, когда появится ребенок… ее ребенок.

— Может, мне подождать в коридоре? — спросила Элли, глядя на Кейт в упор. На Элли был темно-лиловый свитер, на фоне которого ее кожа казалась бескровной. Но несмотря на болезненную бледность, она держалась сдержанно и невозмутимо.

Рядом с ней Кейт почувствовала себя мелочной, злобной и бессильной.

— Нет, что вы, — слабо возразила она.

К ужасу Кейт, Элли вдруг взглянула на нее так, будто была готова расплакаться.

— Я понимаю, как вам тяжело, — проговорила она с сочувствием. — Поверьте, все понимаю. Но хочу, чтобы вы знали: этого ребенка я буду любить как родного.

Кейт молчала. Ее бросило в жар. Кейт хотелось хлестнуть Элли по щеке, вышвырнуть из палаты, но вместе с тем ее охватил порыв упасть на колени и вымолить прощение.

— Простите, — сказала она и вдруг, осознав, что выдает свои мысли, быстро добавила: — Мне хотелось бы что-нибудь ответить, но это не исправит положение. Я не в силах поздравить вас. Я мечтала бы, чтобы события приняли иной оборот и этот разговор не состоялся. Но… я примирилась с решением дочери.

Элли не ответила.

Кейт открыла рот, чтобы сделать какое-нибудь безобидное замечание, но ее прервал низкий, протяжный стон.

Резко обернувшись, Кейт увидела, что у Скайлер очередная схватка. Выгнув спину, она пробормотала сквозь сжатые зубы:

— Кажется, мне пора тужиться…

Откуда-то издалека до Кейт донесся голос Элли:

— Я позову врача.

Ничего подобного Скайлер никогда не испытывала; даже падение с лошади не причиняло такой жгучей боли. Все тело горело; ей казалось, что кости таза вот-вот треснут и распадутся. Боже всемогущий, за что же людям такие муки?

Ей надо лишь вытолкнуть ребенка наружу… но позыв вскоре угас.

Когда невидимые веревки, стянувшие ее живот, слегка ослабели, Скайлер увидела, что мать держит ее за руку, и с изумлением почувствовала себя маленькой девочкой. Мама что-то шептала, уткнувшись лицом ей в волосы; от нее исходила спокойная сила.

Перед затуманенным взглядом Скайлер возникла доктор Файрбо. Слышался голос Микки, настойчиво советующий ей дышать как можно глубже и ровнее.

«Что-то не так, — думала Скайлер. — Чего-то недостает. Рядом должен был быть Тони», — вдруг поняла она и чуть не расплакалась.

Но разве ему и без того мало досталось? Если уж она не в силах избавить себя от такого ужаса, да еще от расставания с ребенком, то должна по крайней мере пощадить его.

Скайлер ощутила приближение очередной схватки, оказавшейся более продолжительной и болезненной, чем предыдущие. На этот раз она обязана как следует поднатужиться. Скайлер напряглась и услышала, как что-то лопнуло, а затем в ушах раздался шум, похожий на пение тысячи ангелов.

И вдруг ей открылась истина, которую ее сердце знало давно, а разум отказывался принять: «Мой ребенок. Наш ребенок. Тони и мой. Господи, я и понятия не имела, от чего отказываюсь!»

Как утопающая, Скайлер цеплялась за руку матери, понимая, что любовь, которая только что проснулась в ней, никогда не угаснет. Именно об этом она мечтала для своего ребенка — о матери, беспредельно преданной ему, связанной с ним не кровным родством, а любовью и бесконечной потребностью отдавать. Ощущения были такими пронзительными, что Скайлер сразу почувствовала готовность пойти на любые жертвы.

Кейт поддерживала дочь за плечи, Скайлер вздрагивала и задыхалась.

— Все будет хорошо, — успокаивала ее Кейт. — Ты держишься молодцом. Тебе не занимать мужества, дорогая.

Жаль, что то же самое Кейт не могла сказать о себе. У нее кружилась голова, она боялась потерять сознание. Комната плыла перед глазами, ей казалось, будто ее погрузили в огромный аквариум.

Кейт помнила, как когда-то подруги рассказывали о пугающей изоляции от внешнего мира при родах — мужей не пускали в палату, рожениц спешно перевозили на каталках в родильный зал, детей доставали из материнского чрева акушерскими щипцами. И Кейт восхищали изменения в современных больницах. Но когда дело доходило до кульминации приходилось возвращаться во времена деревенских повитух.

Подобно множеству поколений женщин, Кейт прижимала к себе дочь, поддерживала Скайлер, пока та тужилась.

Воды отошли со звуком лопнувшей резиновой ленты и мгновенно пропитали стерильную подстилку на кровати.

Микки шепотом убеждала подругу глубже дышать.

Миловидная чернокожая врач в маске и резиновых перчатках наклонилась, стоя между раздвинутыми ногами Скайлер.

— Господи, я больше не могу! — закричала Скайлер, и ее лицо исказилось болью.

— Можешь. Поднатужься. Ну, давай, — спокойно скомандовала врач.

— Сейчас… нет… Боже… не могу… слишком больно… — Слова потонули в безудержном, диком вопле, и наконец Скайлер сумела потужиться.

Близкая к обмороку, Кейт отводила влажные пряди со лба Скайлер. Краешком глаза она видела Элли, стоящую у кровати с выражением благоговейного изумления на лице. Хотя Элли была поодаль, казалось, будто их со Скайлер связывают незримые нити.

— Головка! Вижу головку! — воскликнула Микки, которая выглядела так, словно это она рожала. Ее кудрявые волосы влажно блестели, лицо горело.

— А теперь немного расслабься. Хватит тужиться, — распорядилась врач. — Мне надо повернуть головку… вот так. Ну, постарайся еще разок, Скайлер. Посмотрим, долго ли еще…

Скайлер издала звериный вопль, от которого Кейт содрогнулась.

— Девочка! — послышался голос, отдаленно напоминающий голос Элли, и что-то маленькое, мокрое и темное проскользнуло между бедрами Скайлер.

Ребенок разразился требовательным криком.

Скайлер расплакалась. Она обняла новорожденную дочь, которую положили ей на грудь. Их все еще связывала пульсирующая пуповина. Ладонью Скайлер осторожно поддерживала крохотную влажную головку.

Кейт изумленно уставилась на миниатюрную девочку с черными волосами, и ее охватило чувство, будто в конце туннеля забрезжил свет. Она слышала, что именно так описывают приближение смерти, и теперь не могла оправиться от потрясения. Кейт вдруг обнаружила, что рождение и смерть во многом похожи: и то и другое связано с выходом из длинного темного туннеля.

Теперь она знала, как следует поступить.

Кейт сидела не шелохнувшись, едва осмеливаясь дышать. Элли приблизилась к постели, не сводя завороженного взгляда с ребенка, уже завернутого в белую пеленку. Его держала на руках врач.

Если бы Элли вонзила нож в сердце Кейт, они были бы квиты, но это… это было еще хуже. Кейт наблюдала, как Элли подходит все ближе, как робко, с надеждой протягивает руки. Ее высокие скулы блестели от слез. Кейт заставляла себя смотреть на нее, зная, что в бездействии заключается ее долг. Она Должна пережить и это испытание. Кейт понимала, что расплата неминуема.

Но когда Элли со сдавленным вздохом взяла на руки маленький белый сверток, Кейт не выдержала и закрыла глаза. Все правильно… все справедливо… но нестерпимо больно.

Единственное, что ей осталось, — цепляться за мысль, не позволявшую ей вскочить и выхватить ребенка из рук Элли. Мешала причина, по которой она очутилась в этом невыносимом положении.

«Но у меня по-прежнему есть Скайлер. И всегда будет».

Скайлер никогда не узнает о том, какую ужасную цену заплатила Кейт.

Скайлер охватило ощущение пустоты. Слезы струились по щекам без остановки. «Ребенок… мне жаль… так, что и представить невозможно, но так должно быть. Я проявила бы эгоизм, оставив малыша себе… стала бы эгоисткой, такой же, как моя родная мать, которая бросила меня…»

Скайлер никому не говорила, что за месяц до рождения ребенка поняла: у нее будет девочка, и втайне выбрала ей имя — Анна. Простое, но надежное, это имя никогда не выйдет из моды. Оно переживет века.

«Анна, я люблю тебя. В глубине души я всегда останусь твоей матерью».

Подавив рыдание, Скайлер крепко зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела над собой знакомое лицо и на миг решила, что уснула и теперь видит сон. Но потом большая ладонь накрыла ее руку.

— Тони… — Это имя сорвалось с губ Скайлер как вопль, который до сих пор ей удавалось сдерживать.

Он стоял спиной к маленькому ночнику на тумбочке у постели, отбрасывая тень на стену, а на его волевом лице была написана безграничная нежность.

Мозолистым пальцем он стер слезу с виска Скайлер. Черные, как полночь, глаза выражали сострадание, а может, и общее чувство потери. Ибо Тони тоже утратил нечто бесценное: шанс увидеть, как его крохотная дочь появилась на свет. Ему не досталось даже мимолетной радости.

— Я приехал сюда сразу, как только смог, — объяснил он срывающимся, хрипловатым голосом. — Мы были на месте преступления в Бруклине. Сообщение Микки я получил, только вернувшись в конюшню. — Ему удалось усмехнуться. — Сказать по правде, она звонила дважды.

— О, Тони!.. — Скайлер судорожно сжала его руку, борясь со слезами. — Тебе сказали, что у нас девочка? Такая хорошенькая! Видел бы ты ее! И черноволосая. Она очень похожа на тебя.

— Скайлер… Господи… — Тони присел на кровать, схватил ее в объятия, и она разрыдалась. Он тоже плакал — Скайлер чувствовала, как содрогается его тело — не дрожит, а именно содрогается. И она понимала: даже если доживет до ста лет, Тони никогда не забудет эту ночь. Ему не забыть дочь, зачатую в порыве бездумной страсти, и любовь, которая чудом возникла между ними.

Скайлер запустила пальцы в волосы Тони, крепко прижала его голову к груди.

— Мне так жаль, — выдохнула она. — Но иначе я не могу, Тони. Я делаю это ради нее. Не надо ненавидеть меня…

— Скайлер, у меня нет ненависти к тебе. — Глубоко вздохнув, он отстранился, и она сразу поняла, чего стоило ему усилие совладать с собой: на его щеках прорезались глубокие морщины, глаза ввалились. — Господи, как мне тяжело… Как я хотел бы, чтобы все было иначе…

— И я тоже, — пробормотала Скайлер. — Честное слово…

Он коснулся ее волос, легко пригладил их.

— Я люблю тебя.

Дрогнувшим голосом она отозвалась:

— Не произноси слов, которых не понимаешь.

— Я люблю тебя, — упрямо повторил Тони.

— Это не поможет, — возразила она. — У нас ничего не получится. После того, что случилось сегодня, мы не сможем смотреть друг другу в глаза, не чувствуя… — Скайлер смахнула со щеки слезу.

— Даже раздирающая боль внутри лучше, чем попытки делать вид, будто ничего не произошло. — Тони провел ладонью по ее щеке, и Скайлер охватила мелкая дрожь. — Расскажи мне о ней, — тихо попросил он. — Расскажи все, что помнишь.

И Скайлер подчинилась. Ощущая пустоту внутри, презрение к себе и невысказанную любовь, она поведала Тони о малышке, которую тайно назвала Анной.