По залитой лунным светом палубе прогуливаются, беседуя, оба маэстро Рубетти и монахиня.
МАЭСТРО РУБЕТТИ-ВТОРОЙ. Вообще тебе лучше помолчать: вдохи и выдохи нужно делать в ритме шагов.
Неожиданно перед ними появляется девочка лет пяти-шести.
МАЭСТРО РУБЕТТИ-ПЕРВЫЙ. Глядите-ка! А эта синьорина откуда взялась?
МАЭСТРО РУБЕТТИ-ВТОРОЙ. Я ее никогда раньше не видел!
МАЭСТРО РУБЕТТИ-ПЕРВЫЙ. Что ты здесь делаешь в такой поздний час? Ты кто? А она премиленькая!
Он подходит к девочке, которая стоит и спокойно смотрит на них огромными глазищами, такими яркими на маленьком смуглом личике. Волосы девочки заплетены в косы.
МАЭСТРО РУБЕТТИ-ВТОРОЙ. Да, она очень мила!
МАЭСТРО РУБЕТТИ-ПЕРВЫЙ. Ты знаешь, какая ты хорошенькая? И какие косички у тебя красивые! (Вкрадчиво проводит ладонью по волосам девочки.) Ну что за прелесть!
МАЭСТРО РУБЕТТИ-ВТОРОЙ. Ладно, Вольфганг, оставь ее в покое…
МАЭСТРО РУБЕТТИ-ПЕРВЫЙ. Как же тебя зовут? (Снова гладит ее по головке.)
В этот момент на палубе появляется незнакомая женщина; схватив девочку и присев на корточки, она, словно желая защитить, прижимает ее к груди. Затем, произнеся несколько взволнованных фраз на каком-то славянском языке, берет девочку на руки и уходит.
Теперь на палубе собираются какие-то новые пассажиры; на фоне лунного неба вырисовываются их черные силуэты.
Оба маэстро Рубетти и монахиня оторопело смотрят на них.
А этих женщин и мужчин разного возраста много, и все они молчат. У них красивые лица цыганского типа — настороженные и гордые.
Один из матросов спешит погасить костерок, который эти люди разложили прямо на палубе.
МАТРОС. Вы что, пожар тут решили устроить?! Не понимаю, что ты там говоришь!
И, пытаясь, чтобы его самого поняли, добавляет:
— Огонь здесь нет! Нельзя огонь!
ДРУГОЙ МАТРОС. Нельзя разводить огонь на палубе! (Подойдя к одной из женщин, заботливо.) Ну как тут ваша бабуля?
Кто-то из незнакомцев пытается объясниться на своем языке, но его не понимают.
В неверном предутреннем свете на палубе торопливо натягивают полотняный тент для этих новых пассажиров.
МАТРОС. Тяни! Натягивай сильнее! Давай, подтяни-ка еще!
Куффари в пеньюаре и ночном чепце с тревогой наблюдает за происходящим.
Подошедший бас Зилоев пытается выразить свою симпатию этим людям.
ЗИЛОЕВ. Здравствуйте! Где же это вы раньше были, а? Какая красавица!
Увидев Ильдебранду, он покровительственно обнимает ее за плечи.
КУФФАРИ. Илья, что это за люди?
ЗИЛОЕВ. Право, не знаю, я…
С капитанского мостика доносится голос Фучилетто:
— Ильдебранда!
Остальные певцы, покинув в такую рань свои постели, собрались, заспанные, наверху и с любопытством наблюдают за развитием странных событий.
ФУЧИЛЕТТО. Это сербы.
РУФФО САЛЬТИНИ. Поднимайся сюда!
ЗИЛОЕВ. Погодите, надо же узнать…
Между тем капитан дает объяснения публике:
— Пока мы оставили этих людей на палубе, но уже начали готовить подходящее помещение в трюме, чтобы они не мешали работе экипажа и не беспокоили господ пассажиров.
РУФФО САЛЬТИНИ. Но, капитан, как же это получилось… как все эти люди попали на судно?..
КАПИТАН. В связи с убийством австрийского эрцгерцога в Сараеве Австрия объявила войну Сербии, и тамошнее население, испугавшись вторжения войск, разъяренных гнусным покушением, решило укрыться в Италии. Вот эти люди и пустились по морю на чем попало.
Группа пассажиров с удивлением и тревогой слушает эту коротенькую речь капитана.
Один лишь Орландо отошел в сторонку и смешался с сербскими беженцами. Он в домашнем халате, его жидкие волосы растрепаны.
Прислушиваясь к странному говору незнакомцев, он спрашивает:
— Ничего не понимаю. На каком языке они говорят?
МАТРОС. Синьор, это сербы.
ОРЛАНДО. А как они все попали на судно?
МАТРОС. Нынче ночью мы подобрали их в море. Это беженцы. Так мы по крайней мере думаем.
Появляется один из поваров с бачком и поварешкой и начинает раздавать всем горячую похлебку.
Орландо наклоняется к маленькой девочке, спящей на одеяле, разостланном прямо на палубе.
— Здравствуйте, синьорина. Как, вы еще спите?
Капитан продолжает давать пояснения гостям:
— Наш судовой врач, конечно, всех их осмотрит. Мои офицеры и я сам с помощью переводчиков уже поговорили с большинством мужчин; это пастухи, крестьяне, цыгане. Мы подобрали их в море ночью. Среди них есть и студенты, преследуемые полицией… скорее всего необоснованно…
Орландо продолжает бродить среди беженцев, сбившихся кучками, сидящих на битенгах или на бухтах канатов; лица сербских парней — почти детские у одних и покрытые первым пушком у других — выражают суровую решимость.
В группе столпившихся на капитанском мостике пассажиров (в кое-как накинутых халатах и с сеточками на волосах) ощущаются растерянность, недовольство, безотчетная нетерпимость.
ДАМА-ПРОДЮСЕР. Ты слышал? Какие-то цыгане из табора… Их полиция разыскивает.
РИКОТЭН. Но послушайте, капитан, по какому праву вы вынуждаете нас совершать путешествие вместе с этими людьми, взявшимися невесть откуда?
ДАМА-ПРОДЮСЕР. Он прав…
КАПИТАН. Да ведь их плоты были перегружены и в любую минуту могли опрокинуться!
СЭР РЕДЖИНАЛЬД. Я полагаю, что… вы могли бы… избавить нас…
КАПИТАН. Подобрав этих женщин… этих детей… эти несчастные семьи, я только выполнил свой долг!
Все снова и снова оглядываются на сербов, завладевших нижней палубой.
Небо посветлело. Наступает рассвет.