Снова я служу в кавалерийском полку «Фовдже Бахрами». Командир эскадрона капитан Нурулла-Мирза вызвал меня и сказал, поглядывая пытливо, изучающе:

— Вы, как старшина эскадрона, за все несете ответственность, ождан Гусейнкули-хан. Я надеюсь, что наш третий эскадрон будет одним из лучших в полку. — Он помолчал и вдруг улыбнулся: — Я слышал, что когда-то вы служили в знаменитом эскадроне «Молния». Так вот — решено присвоить это почетное звание и нашему эскадрону. Довольны, ождан?

Еще бы не быть довольным! Сияющий возвратился я в казарму.

Аббас с удивлением посмотрел на меня.

— Ты что, генеральское звание получил? — спросил он шутливо.

Но когда я рассказал ему о разговоре с командиром Аббас помрачнел. Теперь настала моя очередь удивляться.

— А ты почему не радуешься, дружище? — спросил я, заглядывая ему в лицо.— Ведь это же здорово — служить в «Молнии»!

Он покачал головой.

— Конечно, здорово. Только... понимаешь, тогда в нашей «Молнии» служили бывалые воины, закаленные в боях гилянские борцы. А сейчас...— Аббас махнул рукой: — Да что тут говорить, не кавалеристы, а сброд какой-то, тегеранские пьянчужки. У них только выпивка на уме. Одним словом — опростоволосимся мы с этим громким названием. Будет нам и молния и гром. Стыда не оберешься.

Я задумался. Действительно, сослуживцев своих я совсем не знал, но уже заметил, что дисциплина в эскадроне не блещет. Встречал я пьяных офицеров даже на занятиях. Пожалуй, прав Аббас — опозорим мы свой эскадрон «Молния». Но что делать? Я спросил об этом друга.

— Надо подумать,— ответил Аббас, почесывая подбородок.— Первое зло — пьянство!..

— Но ведь не весь же эскадрон пьянствует?

— В основном младшие офицеры. Мальчишки совсем, молоко на губах не обсохло, а они куражатся, бравых вояк из себя корчат. Смешно и жалко смотреть!

Мы помолчали.

— Знаешь, — сказал я, — ты сведи меня с этими парнями.

— Хочешь составить им компанию? — удивился Аббас.

— Надо познакомиться.

...В комнате было накурено, пахло вином и еще чем-то кислым. Шум невообразимый. Один громко спорил с краснощеким толстяком, а другой пьяным голосом затянул песню. За столиком, положив голову в тарелку, спал растрепанный офицер.

— Противно,— шепнул мне Аббас.

— Ничего, потерпи,— ответил я.— Давай подсядем к гулякам.

За столом, по всему было видно, верховодил младший лейтенант Наеб-Заман-хан, которого я когда-то встречал.

— О, ождан!— крикнул он и рукой отстранил соседа.— И вы здесь? Садитесь рядом со мной, выпьем как солдат с солдатом!

Расплескивая на стол, он налил нам вина из тяжелого, глиняного кувшина.

Я через силу, преодолевая брезгливость, улыбнулся и поднял свой стакан:

— За боевую славу нашего эскадрона!

Заман-хан попытался обнять меня, но расплескал мое вино. Извиняясь, он неуклюже потянулся к кувшину и опрокинул его.

— Э, да вы, младший лейтенант, совсем пьяны! — сказал я.

— Кто? Я? — Заман-хан вскочил и ударил себя кулаком в грудь.— Да я бочку вина выпью и пьяным не буду. Настоящий кавалерист никогда не пьянеет!..

— Значит, вы — не настоящий...

Мои слова обидели его. Он оглянулся, ища сочувствия у собутыльников, и сказал насмешливо:

— Вы еще не знаете меня, ождан, иначе не сказали бы таких слов. Вот увидите в деле, тогда по-другому заговорите. Я могу...

— Да какое там дело,— презрительно ответил я.— Если сейчас будет объявлена тревога, вы и в седле не удержитесь.

Заман-хан снова вскочил.

— Я — в седле?— крикнул он.— А ну, пойдемте, я покажу, кто такой Заман-хан! Коня мне! Скакуна и саблю!.

Расталкивая встречных, он направился к выходу. Мы с Аббасом, догоняя других, поспешили за ним.

Было еще светло. Солдаты отдыхали. Они с любопытством смотрели издалека на живописную группу, впереди которой, пошатываясь шел пьяный офицер.

Заман-хан отвязал своего коня, сунул ногу в стремя и хотел лихо вскочить в седло, но чуть не упал. Подбежавший солдат помог ему, и, озлобленный первой неудачей, пьяный офицер пришпорил коня и поскакал по плацу. На скаку он выхватил саблю и с силой ударил по лозе, но не рассчитал, потерял равновесие и полетел на землю. На помощь к нему бросились солдаты, но он уже поднялся, кое-как стряхнул пыль с мундира и посмотрел на них такими злыми, налитыми кровью глазами, что солдаты бросились бежать.

— Ну, все видели? — спросил я стоявших рядом однополчан.— А представьте себе, как пришлось бы ему скакать навстречу настоящему противнику! Погиб бы ни за грош... И мало того — погубил бы своих солдат, нанес вред эскадрону, всему полку. Видеть такое в эскадроне «Молния» — позор!

Воины слушали меня молча и внимательно. Слишком убедительным был тот наглядный урок, и никто не возражал, не пытался перевести разговор на шутку, как бывало прежде.

— Я поставлю вопрос перед командованием,— продолжал я, повысив голос, чтобы слышали даже стоящие в стороне солдаты,— и добьюсь строгого наказания каждого, кто появится в расположении части в пьяном виде.

После этой памятной истории действительно был издан приказ, запрещающий появление в казарме в пьяном виде. И после этого пьянка пошла на убыль. Однажды я услышал такой разговор двух младших офицеров:

— Ну, что, не сходить ли нам?..

— Пропустить по чарке, а потом рубить лозу, как Заман-хан? — в тон первому ответил второй и оба рассмеялись.

День ото дня дисциплина в эскадроне улучшалась. И когда однажды была объявлена ночная тревога, наш эскадрон первым в полку выстроился, готовый выполнить любой приказ командования. Подполковник Багир-Ага-Бахрами перед строем объявил эскадрону благодарность.

После отбоя капитан Нурулла-Мирза подозвал меня и, не в силах сдержать улыбку, сказал:

— Спасибо вам, ождан Гусейнкули-хан. Мне приятно было слышать сегодня похвалу командира полка. И я, в свою очередь, объявляю благодарность вам!

В казарме перед сном я спросил Аббаса:

— Теперь можно назвать наш эскадрон «Молнией»?

Он засмеялся:

— Выходит, и из этих тегеранских пьянчуг можно сделать настоящих солдат! — Он посмотрел на меня лукаво и добавил:— А не выпить ли нам по такому случаю? Я погрозил ему пальцем.

— Смотри, такие мысли до добра не доведут: приказ о пьянстве остается в силе.

Помнится, доброе настроение долго тогда не покидало нас. Уснуть мы не могли: говорили, говорили... вспоминали старых друзей, строили планы на будущее.

Казалось, все пошло хорошо. Эскадрон был на виду, солдаты исправно выполняли свои нелегкие обязанности, а офицеры старательно проводили занятия. И вдруг...

Мы сидели с Аббасом в опустевшей после занятий комнате. К нам без стука, не спросив разрешения, вошел рядовой Зульфо. Я не сразу узнал его — все лицо солдата было залито кровью. Губы его дрожали, и он не мог толком сказать, что же произошло.

Я поднялся, подошел к нему.

— Что случилось? Тебя избили?

Наконец Зульфо проговорил:

— Младший лейтенант Заман-хан... Ударил в лицо...

Опять этот Заман-хан!

— За что? Как все произошло? — спросил Аббас. Солдат был совсем молодым, только начал службу, и я видел, что от обиды он сейчас готов был расплакаться.

— Ты не волнуйся,— успокаивал я,— младший лейтенант будет наказан, если он виноват. Так что же случилось?

— Он шел... А я не заметил, не отдал чести. Вот он и... ударил кулаком... Кровь из носа...

— Младший лейтенант был пьяный? — спросил Аббас. Солдат пожал плечами.

— Похоже на это. Немного пахло от него...

— Аббас, приведи сейчас же младшего лейтенанта сюда и вызови караул. А ты,— повернулся я к Зульфо,— иди умойся, приведи себя в порядок. Крепче держись!..

Через пять минут Аббас привел пьяного Заман-хана.

— По какому праву меня задержали? — вызывающе закричал он.— Я офицер и...

— Замолчите! В настоящее время я дежурный по эскадрону и несу ответственность за порядок на его территории.

— Вот и арестуйте этого сопливого мальчишку, который не приветствует рфицеров! — снова закричал Заман-хан.

— Вы знаете, что бить солдат запрещено?— с трудом сдерживая свое негодование спросил я.

Он, видимо, почувствовал мою скрытую свирепость и трусливо ответил:

— Знаю, но он...

— А если знаете, то сдайте оружие. Вы арестованы! Командование решит, как с вами поступить.

Заман-хан попытался было сопротивляться, но вызванный Аббасом караул быстро и бесшумно обезоружил наглеца. Младший лейтенант озверел и готов был кинуться на меня, растерзать.

— Уведите его.

В бессильной злобе и ярости Заман-хан размахнулся и хотел ударить одного из конвойных. Тот увернулся и вопросительно взглянул на меня.

— Действуйте, как положено, когда оказывают сопротивление! — приказал я.

Солдаты набросились на Заман-хана, смяли любителя мордобоя и скрутили ему руки.

— Всыпьте ему,— тихонько посоветовал Аббас здоровенному солдату.— На пользу ему пойдет.

— Вы не смеете! — завопил пьяный офицер.

— Действуйте по уставу!— повторил я приказ солдатам.

Всем было известно, что не любят Заман-хана, а тут был повод отомстить ему. И верно, ребята с удовольствием стали приводить ненавистного офицера в чувство. Пьяный прохвост кричал, умолял, грозил — ничего не помогало. Его крики перемежались с глухими ударами и смачным стоном, который часто слышится от дюжих мясников.

На шум пришел капитан Нурулла-Мирза.

— Что здесь происходит?— грозно спросил он. Я коротко доложил:

— Младший лейтенант Заман-хан явился в расположение части пьяным, избил солдата, оказал сопротивлние при задержании, угрожая телесными повреждениями конвойным.

Нурулла-Мирза сразу все понял. С брезгливой миной на лице он мельком глянул на распростертого на полу офицера и круто повернулся к выходу.

— Я одобряю ваши действия, ождан! — коротко бросил он в дверях.

О случившемся моментально узнал весь эскадрон. Солдаты издевательски посмеивались над подловатым офицером. А я ловил на себе взгляды, в которых сквозили явное одобрение и симпатия, а это нам с Аббасом было очень дорого.

«Милая Парвин! Я получил твое письмо, и тоска по тебе с новой силой сдавила мое сердце. Родная, свет очей моих, как тяжело нам в разлуке! Я представляю, сколько горя, тяжких страданий выпало на твою долю, и готов на крыльях лететь к тебе, любимая, чтобы защитить от злых людей. Но что поделаешь — служба есть служба, я вынужден находиться вдали от тебя. Правда, мне обещают отпуск, и, возможно, мы увидимся. . Когда я узнал про отпуск, то совсем потерял покой. Скорей бы!..

Передай поклон от меня тете Хатидже и бабушке.

Помни, родная, что сердцем я всегда с тобой... дорогая моя!..

Твой Гусейнкули».

Я прочитал письмо, вложил в конверт и стал аккуратно выводить адрес. Как обрадуется моя Парвин! Лицо ее засияет, словно луч солнца упадет на него. И вдруг я с ужасом подумал: так давно я не видел Парвин... черты ее лица стали стираться в моей памяти, остались только контуры, словно рисунок пером. Должно быть, изменилась Парвин за это время. Какая она теперь?..

Нет, надо обязательно добиться отпуска и наведаться домой, иначе можно с ума сойти.

В мрачном настроении побрел я на почту. Шел, не замечая ничего вокруг, и не сразу догадался, какая это музыка доносится издалека. Прислушавшись, понял, что это из наккара-ханы Имама-Ризы льется мелодия. Знакомый духовный гимн плыл над городом. Оркестр находился на высоком минарете, и музыку было слышно далеко. Только почему же играют в неурочный час? Ведь наккара-хана открывается только вечером. Видно, случилось что-то такое, что заставило музыкантов раньше времени взяться за свои зурны.

Навстречу мне попался сержант Фаррух.

— Слышали, господин ождан?— возбужденно заговорил он,— удивительное чудо произошло!..

— Ничего не слышал, — признался я. — А что такое? Сержант обрадовался— есть кому рассказать потрясающую новость.

— Огромный камень совершил паломничество и пришел на поклонение к Имаму-Ризе... Правда, чудо?!

Я ничего не понял.

— Какой камень? Как пришел?

— Обыкновенный, мертвый камень, — захлебываясь от восторга, пояснил Фаррух.— Из самого Кучана до ворот «Бала-хиябана» катился этот валун... А оттуда его народ приволок к храму Имама-Ризы. Чудо, подумать только — великое чудо!

«Опять какой-то фокус»,— решил я и спросил:

— Ты что, сам видел, как этот камень двигался по дороге?

— Нет,— замотал головой сержант,— но что камень этот святой... я видел своими глазами. Уже три чуда на своем веку я видел,— добавил он с гордостью.— Первое — открылся замок, который никто до этого открыть не мог; второе чудо — прозрел слепой, а третье — вот этот камень, который может сам двигаться. О, аллах, какое чудо!..

Фаррух пошел дальше, и я видел, как он остановил какого-то солдата и, размахивая руками, стал рассказывать ему о «свершениях аллаха». И вечером в казарме разговоры велись больше всего о чудодейственном камне. Особенно горячился Фаррух. Он подходил к каждому и, от волнения брызгая слюной, рассказывал, какое диво он видел у храма Имама-Ризы. Его рассказ постепенно обрастал все новыми подробностями и таинствами.

Аббас долго слушал его и наконец сказал спокойно:

— Ты, друг, в самом деле веришь этой чепухе?

Фаррух остолбенел и на минуту даже потерял дар речи.

— Как, вы спрашиваете серьезно? — в свою очередь поинтересовался он.— Весь город взбудоражен и поражен небесным явлением, а вы шутите.

— Нет, я не шучу вовсе,— возразил Аббас — Просто никакого чуда не было и нет. Одурачили простаков, а вы и уши развесили!

— Но ведь камень прикатился к храму? — все еще недоумевая, вопрошал Фаррух.

— Люди его прикатили. Люди. Ночью,— твердил ему Аббас. — Я такие вещи уже видывал. Знаешь, как это делается? Вот послушай. Работают, к примеру, крестьяне в поле. Попадается им увесистый камень. Куда его деть? Ясное дело — вырыть и отнести подальше, например, на обочину дороги. Хорошо, выкатили камешек... А по дороге идут паломники в Мешхед. Длинный путь. Скучно идти. Увидев камень, один из них и говорит:

«А что, братцы, камень тоже, небось, идет на поклонение»,— «Поможем ему»,— предлагает другой. Вот и катят они никому не нужный камень по очереди. А надоест — другие возьмутся. А те, первые, придя в Мешхед, скажут кому-нибудь: «Камень, мол, идет к святому храму! Чудо великое...» Вот так и этот слух родился. А раздуть такую брехню легче легкого. Понял?

Но Фаррух не хотел сдаваться.

— Нельзя так говорить — грех!— назидательно возглашал он.— Я, к примеру, уже третье чудо вижу. Про то, как замок на сундуке в храме открылся, ты, Аббас, слышал? Хотя ты ничего не видел на свете! А я своими глазами...

Аббас отмахивался.

— Брось сказки рассказывать, здесь не маленькие дети. Надо было святошам, чтобы чудо свершилось, вот этот самый замок и открылся. Ты думаешь, что ключа к нему нет? Когда нужно — находят...

Фаррух задохнулся от злости.

— Вот,— крикнул он, вытаскивая из кармана платок. Развернув его, он достал клочок какой-то ткани.— Знаешь, что такое? Это материя от драгоценной одежды того паломника, которому удалось замок открыть. Святой человек!

Даже не глянув на лоскут простого ситца, Аббас поморщился.

— Темнота. Невежда,— со вздохом сказал он.— Эх, дурень! Думаешь, какая-то скрытая сила в этом клочке? Гряпка обыкновенная. Выбрось ее, вот Мой совет. Хорошо — гниды в этом лоскутке не было, а то святые вши заели бы тебя до костей!..

Солдаты засмеялись, а Фаррух, растерянно озираясь, схватился за голову.

— Не верите? — чуть не плача спросил он.— И в прозрение слепого не верит»?

— Ну, знаешь,— сказал Аббас — насмешил ты всех! Да известно ли тебе, что этот новоявленный слепой — мой родственник. И уж кто-кто, а я-то доподлинно знаю, как было дело. Тряхни-ка теперь своими глупыми мозгами, дуралей!

Солдаты окружили спорщиков.

— Расскажи, Аббас!..

— Да, интересно.

— Ну-ка, что это за родственник был у тебя?

И Аббас начал рассказывать:

— Было это семь лет назад. Год тогда — помните? — был неурожайным. Голод свирепствовал в селах. А у этого моего родственника — шестеро детей, жена, мать... Кормить — поить надо. Кто-то посоветовал ему податься я Мешхед; смотритель божьего храма Имам-Ризы Мутавелли-баши оказывает, мол, помощь бедным людям. Приехал. Мутавелли-баши спрашивает: — «Кто такой, откуда приехал и зачем?» — «Я издалека, — отвечает мой родственник.— Много верст отшагал с надеждой на вашу милость».— «А что у тебя случилось?» — спрашивает Мутавелли-баши. — «Неурожай... Голод пригнал меня к вам»,— говорит проситель. Мутавелли-баши подумал-подумал и спрашивает: — «А есть ли у тебя в Мешхеде родственники?»— «Нет».— «А знакомые?» — «Тоже нет».— «Совсем никого?» — «Никого».— «Это хорошо»,— говорит смотритель храма. А родственник мой понять не может— почему хорошо. Но помалкивает, ждет.— «А, может быть, ты с кем-нибудь познакомился здесь?» — снова допытывается Мутавелли-баши у пришельца. «Да нет, не успел»,— отвечает ему тот.— «Тогда вот что,— строго говорит Мутавелли-баши, — во имя аллаха, во имя Имама-Ризы ты должен совершить одно дело, и мы отблагодарим тебя. Семья твоя будет сыта до нового урожая».

— И предложил он ему сыграть роль слепого? — нетерпеливо спросил один из солдат.

— Ну, конечно,— засмеялся Аббас.— А об остальном вам может рассказать сержант Фаррух.

Все уставились на сержанта, но тот обидчиво надул губы и, не сказав ни слова, вышел из казармы.

Его уход не испортил общего веселья. Солдаты продолжали шутить и посмеиваться над легковерами. Я смотрел на их оживленные лица, слушал их громкий разговор и думал: это очень хорошо, что солдаты перестают слепо верить даже религии и начинают трезво шевелить мозгами, а, значит, и разберутся, на чьей стороне правда. И еще я подумал: какой замечательный агитатор мой друг Аббас.

— Тот мнимый слепой действительно твой родственник?— спросил я Аббаса, когда мы остались вдвоем.

— А почему бы и нет? — ответил он, и в его глазах заплясали лукавые искорки.— У каждого человека могут быть родственники. А чем я хуже других?

Оба мы расхохотались.

На утро были назначены маневры. Капитан Нурулла-Мирза объяснил мне, какая задача стоит перед эскадроном и приказал ровно в десять часов выстроиться на площади Кухе-санги.

Мы уже были на месте и ждали командира. Мой Икбал словно бы чувствовал, что предстоит горячее дело, и нервно перебирал ногами, прядал ушами, раздувал широкие ноздри. Я похлопывал его по гладкой шее, и конь, повернув голову, косил на меня черным блестящим глазом.

И вдруг я вижу: скачет к площади офицер штаба. Резко осаживает возле меня коня, и, наклоняясь, говорит негромко:

— Отведите сейчас же эскадрон в казармы! Маневры отменяются.

Голос у него дрожит, сам он несказанно взволнован.

— А что случилось? — спрашиваю его тоже вполголоса. Он оглянулся — не подслушивает ли кто — и ответил:

— Убит полковник Мухамед-Гусейн-Мирза, губернатор Систана. Только пока об этом не следует распространяться.

Он взвил своего коня на дыбы, пришпорил и погнал с места в карьер. Копыта звонко зацокали по булыжной площади.

«Вот тебе и на,— думал я, возвращаясь во главе эскадрона в расположение части. — Как же это могло произойти? Все мы слышали о полковнике Мухамед-Гусейн-Мирзе. До приезда Таги-хана в Мешхед он командовал жандармерией и слыл прогрессивным человеком, а при Таги-хане стал начальником его штаба. Женат он был на русской, и когда ему с упреком говорили об этом, он отвечал: — «Я горжусь тем, что моя жена — дочь великого русского народа». Единомышленник Таги-хана, Мухамед-Гусейн-Мирза ненавидел Кавам-эс-Салтане. Так что не трудно догадаться, кто убил его».

И тут я вспомнил, что полковник был старшим братом Нурулла-Мирзы, и мы слышали, что Нурулла-Мирза всегда гордился братом, был уверен в его большом будущем. И вдруг такой удар!..

Когда я пришел к капитану выразить свое сочувствие, Нурулла-Мирза встретил меня спокойно, но я видел, как тяжело переживает он скорбную весть.

— Я собираюсь ехать в Систан,— сказал он мне.— Надо узнать, как там все... Вы, господин ождан, возьмите пока командование эскадроном на себя.

Я заверил командира, что все будет в порядке, и он может быть спокойным за дела в эскадроне.

Он взглянул на меня и задумался, опустив голову на руки. Я заметил, что в его волосах пробивается седина... Мне хотелось еще что-нибудь сказать, но я молчал. Постояв минуту, я осторожно вышел.

Через несколько дней он вернулся из поездки в Систан. Я доложил, что никаких происшествий за время его отсутствия не произошло.

— Садитесь, господин ождан,— указал он мне на стул.— Мне надо поговорить с вами.

Я сел, не спуская с него глаз. Он казался очень усталым, грустным, словно бы отрешенным.

— Я помню, как тепло говорили вы о моем покойном брате,— начал он глуховатым голосом.— И вот — решил рассказать вам, как там все произошло...

Он снова надолго замолчал, видимо, вновь и вновь переживал недавнюю трагедию.

— В тот день мой брат был в гостях у начальника штаба Новзари. Возвращался он поздно. Двое неизвестных выбежали навстречу экипажу и стали стрелять в упор. Убили брата и кучера. Скрыться убийцам не удалось — их схватили прибежавшие на выстрелы полицейские... Задержанные в эту же ночь были спешно расстреляны!..

У меня вырвался возглас изумления.

— Да, их сразу же расстреляли, как это ни странно. Потом мне сказали, что это был стихийный акт возмездия... что взбешенные солдаты сами расправились с террористами. Но я говорил с солдатами, они подтвердили, что получили приказ. И как оказалось — в эти дни там был англичанин капитан Кагель. Вам ничего не говорит эта фамилия?

Снова Кагель! Всюду, где он появляется, происходят подлости и убийства. Но нужно ли говорить командиру, что я очень близко встречался с этим англичанином?..

— Где-то я слышал такую фамилию,— ответил я неопределенно.

Нурулла-Мирза, очень пристально взглянул мне в лицо и вздохнул.

— Я тоже слышал!..

И трудно было понять, что он этим хотел сказать, но мне показалось, что ему кое-что известно о Кагеле и что он связывает его имя с подлым убийством в Систане.