1 Атлантик-Сити — Нью-Йорк, 1993

Здесь, в легендарном Дворце Фараона и Казино, на Броудуок, во всемирно известном Атлантик-Сити, низко гудел профессионально приятный голос диктора: «Проходит очередной ежегодный сорокавосьмичасовой марафон «Поможем детям». Давайте поприветствуем ведущих первой шестичасовой части марафона, этих звезд театра, кино- и телеэкрана — Шанну Паркер и Джо Белмотти!»

Зрители, присутствовавшие в концерт-холле «Клеопатра», бурно зааплодировали, когда оркестр заиграл мелодию «На Броудуок». Лучи прожектора высветили на сцене два ярких круга. Купаясь в их свете, из левой кулисы на сцену уверенно вышла Шанна Паркер, посверкивая серебристо-голубыми блестками облегающего платья. Джо Белмотти, с темным загаром, в торжественно черном галстуке, вплыл в круг света справа.

— Спасибо, — проворковала Шанна в микрофон. Затем, улыбаясь фарфоровыми улыбками, они с Джо Белмотти одновременно выкрикнули: «Здравствуй, Америка!» и простерли руки вперед, как бы желая обнять всех в зале.

— Привет, Шанна и Джо! — грохнул зал, взорвавшись очередным всплеском аплодисментов.

— Какая чудесная аудитория, — постаралась как можно сердечнее произнести Шанна. — Пусть все услышат! — И, зажав свои микрофоны под мышкой, они с Джо энергично захлопали.

— Мы приветствуем то доброе дело, ради которого мы здесь собрались, — вступил Джо, когда зал утих. И тут же последовал очередной взрыв восторга.

— Это так чудесно — быть здесь, правда, Джо? — спросила Шанна. — Я бы ни за что на свете не согласилась упустить эту возможность! Ты даже не можешь вообразить, какие гости приглашены сегодня! Но сначала давай расскажем всем, кто не знает, что такое «Поможем детям», чем занимается эта удивительная организация, сколько добра она ежедневно приносит людям.

Джо Белмотти подхватил без малейшего промедления:

— Да, действительно, Шанна, это удивительная организация. Знаете ли вы, что каждый день миллионы и миллионы детей во всем мире ложатся спать голодными? Умирают от болезней, которые можно вылечить? Вот почему ПД…

— Так сокращенно называется «Поможем детям», — быстро вставила Шанна.

— …кормит и одевает миллионы детей, посылает врачей и медсестер в страны «третьего мира», помогает бедным и здесь, дома.

— И поскольку «Поможем детям» — некоммерческая организация, — добавила Шанна, — то именно ваши пенни, никели, доллары, которые вы, наши дорогие спонсоры, посылаете, позволяют финансировать эти добрые дела. Без ваших пожертвований, которые, кстати, не подлежат налогообложению, мы бы не смогли помочь миллионам страдающих ребятишек. И еще многие-многие миллионы их ждут нашей помощи.

— Ты знаешь, Шанна, мне иногда кажется, я слышу их голоса.

— Их слышит каждый из нас. Давай покажем нашим друзьям, которые смотрят нас во всей Америке, комнату пожертвований. Сейчас там работает первая группа добровольных помощников. Двести пятьдесят человек, не жалея своего времени, будут по очереди дежурить на линии пожертвований 1-800. Этот номер будет появляться время от времени на экране.

В комнате пожертвований, как по команде, словно новогодняя елка, высветилась панель коммутатора.

— Боже мой, у нее действительно голос! — возбужденно говорил Сэмми Кафка своему спутнику. Поток нарядной публики вынес их из «Метрополитен-опера». — Ангельский голос! — Он шумно поцеловал кончики пальцев. — Провести с ней всю жизнь, иметь возможность каждый день слушать, как она репетирует, это словно жить в раю, мой друг! Воистину, благословенный рай!

— Но мне казалось, что толстые женщины не в твоем вкусе, — с улыбкой произнес Карлтон Мерлин.

— Толстые? — Сэмми Кафка внимательно посмотрел на друга. — Кто сказал, что она толстая? Она полная! — Он сжал руки, усыпанные старческими пигментными пятнами, и потряс кулаками. — Полная! — повторил он с мальчишеским огоньком в глазах.

Рассмеявшись, Карлтон тихонько похлопал Сэмми по спине. Он уже давно привык к слабости своего ближайшего и любимейшего друга. Одно чистое верхнее «си» — и Сэмми моментально влюблялся, окончательно и бесповоротно. Так происходило всегда.

— Сюда, — быстро сказал Сэмми, указывая направо. Карлтон, значительно более высокий, чем его друг, вытянул голову и посмотрел в указанном направлении. Действительно, в толпе образовался проход.

Сэмми предусмотрительно взял Карлтона за руку, чтобы людской поток их не разъединил. Сэмми Кафка был очень маленького роста и мог легко затеряться в толпе. Он обращал на себя внимание: изящный старик, с непослушными снежно-белыми волосами, всегда изысканно одетый — этакий денди за семьдесят. Свежая ярко-красная гвоздика в петлице, тщательно завязанный шелковый платок, безукоризненно вычищенные ботинки: Карлтон не помнил случая, чтобы его друг выглядел по-другому — в нем всегда все было совершенно.

В Сэмми чувствовалось что-то от вечной молодости. Возможно, его взгляд: глаза удивленно улыбались миру, словно каждый новый день жизни был его первым днем. А может, дело было в его энергии или легкой юношеской походке, задорном наклоне головы. Он выглядел таким обаятельно-забавным, что его друзья и знакомые прощали ему все его эксцентричные поступки. Но не те, кто принадлежал миру музыки. Всемирно известные композиторы, дирижеры, музыканты, певцы, даже декораторы — для них этот добрый маленький человек означал постоянный кошмар.

Дело в том, что Сэмми Кафка был знаменитым музыкальным критиком. Некоторые утверждали, что не только в Америке, но и во всем мире.

Карлтон Мерлин был моложе семидесятисемилетнего друга: он недавно встретил бодрое семидесятилетие. Как и его друг, он не походил на остальную часть человечества. Но по-своему.

Люди обычно забывали, что Карлтон Мерлин родился в Бостоне, настолько он воплощал коллективный портрет аристократии южных штатов. В отличие от Сэмми Карлтон был высок и импозантен; он гордо выставлял вперед свой живот. Ему нравились белые костюмы в колониальном стиле, шляпы типа «панама» и черные галстуки-шнурки, которые, вместе с его седыми волосами и эспаньолкой, делали его похожим на полковника с плантаций. Его трость с серебряным набалдашником не являлась данью моде: много лет назад по воле несчастного случая он сделался хромым.

— Ты только посмотри на них! — ворчал Сэмми. — Можно подумать, что тут Кинг Конг разбушевался! — Он сердито махнул рукой в сторону толпы, которая хлынула через площадь на улицу. — Когда они внутри, они кричат «браво», а теперь они уже обо всем забыли! Ну куда они все так торопятся? В свои комнаты-коробки? Закусить после театра? Люди! — с презрением произнес он. — Иногда они не заслуживают той красоты, которую им приносят их деньги. — Он продолжал с осуждением наблюдать за толпой. — Дилетанты! — выкрикнул он. В его устах это было худшим из оскорблений.

Карлтон рассмеялся. Он знал, что Сэмми терпеть не мог, когда люди едят или бегут. «А что такое опера? — он почти слышал, как Сэмми говорит это. — Это, черт побери, тончайший пир на земле — пир души! Так как же они могут после этого бежать, как они могут есть, черт их побери!»

— Ладно, давай подождем, пока эти лемминги уйдут, — процедил с отвращением Карлтон, увлекая своего друга к фонтану в центре площади. У них была такая традиция — сидеть у фонтана и наслаждаться только что прослушанным спектаклем, — если, конечно, он того заслуживал. К счастью, сегодня это было именно так, и оба они были в приподнятом состоянии духа, заряженные энергией музыки, — в слишком приподнятом и слишком заряженные, чтобы суетливо кинуться вместе с толпой в эту весеннюю ночь. Эта превосходная опера стоила того, чтобы насладиться ею еще раз, задержать, повторить каждый ее звук, как перекатывают по нёбу тонкое вино.

Так они сидели долгие минуты — Сэмми, со склоненной набок головой и сложенными на коленях руками, и Карлтон, опиравшийся на серебряный набалдашник трости.

Очередной порыв ветра окутал их дымкой мельчайших водяных брызг.

— Ладно… — произнес Сэмми. — Ты долго собираешься еще пробыть в городе?

Карлтон не слышал его. В нем еще звучало чистейшее превосходное сопрано, это «Ombra Leggera» из мейерберовской «Диноры».

— Я говорю, теперь, когда ты приехал в город, ты собираешься побыть здесь какое-то время? — чуть раздраженно повторил свой вопрос Сэмми.

— Да, несколько дней, — кивнул Карлтон. — Потом мне надо лететь обратно в Лондон, а оттуда в Вену.

— Насколько я понимаю, ты все продолжаешь заниматься этой чертовой биографией, — проворчал Сэмми. — Ты — и Лили Шнайдер! Ты уже занимаешься этим — сколько лет? Два с половиной? Три?

Карлтон посмотрел на него с загадочной улыбкой.

— Если точно, скоро будет пять.

— Пять лет! — вздохнул Сэмми, печально покачав головой. — В нашем возрасте это может оказаться тем сроком, который отпущен нам на этой земле.

Карлтон пожал плечами.

— Лили заслуживает того, чтобы была создана ее точная биография. Все, что о ней пока написано, либо слишком очищено, либо абсолютно скандально.

— А ты, конечно, раскопал что-то новое? Способное потрясти воображение? — Сэмми постарался, чтобы его голос не выдал ею заинтересованности в работе друга и чтобы вопрос прозвучал чуть цинично. Он слишком хорошо знал, как тщательно Карлтон охранял все свои открытия. Задавать ему прямые вопросы не имело никакого смысла. Окольным путем еще можно было чего-то добиться.

— Думаю, у меня есть основания сказать, что я кое-чего достиг, — кивнув, уклончиво ответил Карлтон.

— Это хорошо, — Сэмми тоже кивнул, — это хорошо.

— Хотелось бы думать. — Карлтон уставился на пять возвышающихся стеклянных арок здания оперы, которое всегда вызывало у него раздражение своими подсвечниками в стиле «спутник» и фресками Шагала. Этот холодный модернизм пробуждал в нем тоску по золоченой роскоши европейских опер.

— А когда твое расследование будет закончено, — продолжал Сэмми в том же духе, — мы узнаем, что Лили обожала швейцарский шоколад, или не оплачивала вовремя счета портных, или отдавала свое тело в обмен на бриллианты, или еще что-нибудь в этом роде?

— Да, пожалуй, что-то вроде того, — сказал Карлтон так значительно, что можно было подумать, эти мелочи тяжелым грузом давят на его сознание.

— Кроме того, судя по тому, как это было раньше, ты перед выходом книги созовешь пресс-конференцию и выдашь какую-нибудь умопомрачительную информацию, которая заставит публику приподняться на цыпочки? — В ожидании ответа Сэмми украдкой бросил взгляд на друга.

Но Карлтон не клюнул на эту хитрость, благополучно проплыв мимо наживки, заготовленной его другом.

— Пресс-конференция? Гм… — Он задумчиво нахмурился, затем медленно кивнул. — Да. Думаю, моему издателю это понравится. Пикантная новость… что-нибудь завлекательное… чтобы разжечь интерес публики. Надо не забыть. Поможет сбыту книги.

Сэмми сдержал стон беспомощности. Выведать у Карлтона что-нибудь не легче, чем открыть пальцами устрицу с плотно захлопнутыми створками.

— А этот лакомый кусочек, который ты преподнесешь публике… Насколько я понимаю, ты уже знаешь, что это будет?

— Вообще-то я уже обдумывал это, — признался Карлтон. — Да.

— И это действительно сногсшибательная новость?

— Да. — Карлтон постарался изобразить на лице неимоверную скуку, будто обсуждаемая тема его нисколько не занимала. Для Сэмми это служило вернейшим доказательством того, что его друг утаивал от него нечто необычайно интересное. Что это может быть?

— Пропавшая запись? — попытался продолжить он свои расспросы. — До сих пор неизвестная студийная пленка?

— Я всегда их ищу. — Карлтон прямо-таки засыпал. «Ты меня в сон вгоняешь», — говорили его глаза.

Сэмми захотелось встряхнуть его, крикнуть прямо в ухо: «Ты докопался до незаконнорожденного ребенка?» Но Карлтон словно не слышал.

— Конечно, я перелопатил все. Когда пишешь биографии, приходится копать глубоко и еще глубже. Ты не представляешь, какие тайны порой скрыты в головах самых обычных людей. А уж если речь идет об ушедшем гении, наверняка секреты, которые он или она хотели бы унести с собой в могилу, спрятаны с особой тщательностью.

— Карлтон, ты первоклассный конспиратор! — обиженно сказал Сэмми. — Неужели сорок лет дружбы для тебя ничто? Ты же знаешь, я умею хранить тайны. А ты себя ведешь так, что можно подумать, ты нашел лекарство от рака.

Карлтон только улыбнулся.

— Ты же знаешь, как я ненавижу загадки, — тоскливо тянул Сэмми.

— Но эта стоит того, чтобы подождать ответа на нее, мой друг. Ты сам увидишь.

— Ну что ж, раз ты так считаешь, — сдался Сэмми, прекрасно зная, что все дальнейшие попытки бесполезны.

«А это говорит только об одном, — думал Сэмми. — Он обнаружил что-то действительно сногсшибательное. Но что это может быть?»

Они немного помолчали. Поток людей, выходивших из оперы, распадался на тонкие ручейки. Опустевшая площадь вдруг стала мрачной и пугающей.

Сэмми вздохнул.

— Пора идти, — пробормотал он, поднимаясь. — Иначе мы можем стать чудной приманкой для грабителей. — Он поправил гвоздику в петлице.

Опершись на трость, Карлтон встал, и друзья, спустившись по ступеням, медленно побрели к пересечению Колумб-авеню и Бродвея, где они и расстались, на прощание обнявшись и договорившись созвониться в ближайшее время. Сэмми, как обычно, легким стремительным шагом направился вниз по улице; Карлтон, как обычно, медленно пошел, прихрамывая, в другую сторону.

Он не мог удержать смешок. Если бы только Сэмми знал! Но даже если бы он и рассказал другу, какую новость припас, тот все равно бы ему не поверил. Да и никто бы не поверил. «До недавнего времени я бы и сам не поверил», — напомнил он себе.

До дома Осборна под номером 205 Пятьдесят седьмой Западной улицы, старинного особняка с квартирами люкс, в одной из которых он и проживал, было уже недалеко. Красноватый камень, симметрично расположенные эркеры, общий стиль палаццо времен Ренессанса придавали зданию достоинство, которому не могла повредить въевшаяся в стены грязь и магазинные витрины первого этажа.

Консьерж приветствовал его улыбкой.

— Опять опера? — спросил он, придерживая дверь. Карлтон рассмеялся, махнув тростью.

— Тебе следовало бы стать детективом, друг мой. Редким степовым шагом, весьма неуклюже имитирующим Фреда Астера, Карлтон прошел к лифтам. Это означало, что у него прекрасное настроение и что энергия переполняет его.

Продолжая неловко пританцовывать, он вошел в свою роскошную квартиру. Она была огромна — тем более для одинокого человека и тем более для такого, чьи потребности уменьшались с каждым прожитым годом. На его взгляд, там было слишком много комнат, в которых было слишком много безделушек и прочих вещиц, словно притягивавших к себе пыль, — собравшаяся за его жизнь коллекция — коллекция просто вещей. Забавно: чем старее становится человек, тем меньше для него значит материальный мир.

«Бедная Стефани! Ей тяжело придется в тот день, когда я сыграю в ящик, — думал он. — Вообще мне жаль того, кому придется здесь прибирать и избавляться от всех этих штучек».

Напевая мейерберовскую «Ombra Leggera», он кинул свою панаму на вешалку; как обычно, она благополучно зацепилась за один из рожков. После этого, оставив трость около двери, он прошел в кухню, намереваясь произвести досмотр содержимого холодильника. Оглядев полки, регулярно пополняемые его помощником по дому Фамом Ванхау, он решил соорудить себе сандвич. Достал ржаной хлеб с отрубями и шедевр кулинарного искусства Фама — холодную свинину, столь богатую холестерином, что наверняка заставил бы побледнеть его врача. Отрезав кусок мяса в два дюйма толщиной, он положил его между ломтями хлеба, сдобрив все изрядной порцией кетчупа. Затем, наполнив до краев бокал красным вином, направился в комнату, где он проводил почти все свое время.

Автоматически, как делают это все одиноко живущие люди, он для «компании» включил телевизор, настроенный, как оказалось, на одну из местных независимых станций.

— …Разве они не великолепны, Джо? — хлынул из динамика бойкий голос. — И только подумать, они не выступали вместе с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года! Мы стали свидетелями поистине исторического момента. Знаешь, их пение вернуло меня в старые добрые времена!

— И меня тоже, Шанна. Да, это были действительно добрые времена. Ну ладно, перейдем к более серьезным делам. Мне только что передали записку. Ты не поверишь! В ней сказано, что за последние три часа мы получили двадцать… три… миллиона… долларов! Это кое-что!

Новость была встречена бурей аплодисментов.

— Да, это немало, Джо! Но любой посетитель супермаркета знает, что сейчас деньги стоят дешевле, чем раньше…

Карлтон, управившись с сандвичем, бросил сердитый взгляд на экран и пошел в ванную. Там он положил свои челюсти в стакан, выпил таблетку от гипертонии и вернулся в комнату. Он чувствовал себя бодрым, слишком бодрым, чтобы ложиться спать. Может быть, стоит поработать часок-другой над биографией Шнайдер? «Дорог каждый час, — думал он. — Еще так много осталось несделанного…»

— …И, чтобы ни у кого не создалось ложного представления, Джо, нам надо объяснить нашим зрителям, что их не должна вводить в заблуждение кажущаяся значительность суммы. На самом деле это немного, очень немного для тех программ, которые собирается осуществить организация «Поможем детям».

— Да, действительно, Шанна. «Поможем детям» — это не просто звуки детского плача, это…

— …Призыв к помощи, — помогла завершить фразу Шанна.

— «Поможем детям» нуждается в помощи, — передразнил Карлтон, щелкнув выключателем телевизора. — Ханжи чертовы!

В этот момент из холла раздался звонок. Нахмурившись, он наклонил голову. Была почти полночь.

— Кого черт несет? — проворчал он, поднимаясь.

 

2 Нью-Йорк — Тюрьма Рэйфорд, Старк, Флорида

— Восьмая поправка к Биллю о правах — это право иметь… Нет. Это вторая. Восьмая…

Тихонько бормоча, Фам Ванхау вставил ключ в замочную скважину. Это был беженец из Вьетнама, худощавый, лет тридцати с небольшим. Предстоящий в скором времени экзамен на получение гражданства США полностью владел его сознанием.

Ключ повернулся, и дверь открылась. Как обычно, неслышным шагом Фам вошел в обширную прихожую, но ударивший в нос запах разложения заставил его отпрянуть. Сморщив нос от отвращения, он помахал перед собой рукой с длинными тонкими пальцами. Что за запах? Тухлое мясо?

«Наверное, он опять уехал в путешествие и забыл выбросить мусор на помойку», — подумал Фам, запирая дверь на замок и задвигая засов. Поставив на пол сумку от Балдуччи, он повесил свой легкий спортивный пиджак на вешалку и постоял несколько мгновений в прихожей, нахмурившись и склонив голову набок.

В квартире застыла мертвая тишина.

— Дома никого нет, — пробормотал Фам.

Он всегда легко распознавал отсутствие жильцов. В пустых квартирах обычно царит специфическая тишина и даже воздух кажется неживым.

Ну что ж, гадать все равно бесполезно. Но сначала самое главное.

Быстро пройдя через прихожую, он распахнул дверь в гостиную, окна которой выходили на угол Пятьдесят седьмой улицы и Седьмой авеню. Стоя в дверях, он оглядел комнату. Нет, здесь ничего нет. Он пересек гостиную и открыл окна во всех трех эркерах. Комната сразу же наполнилась шумом улицы, но Фам не обратил на это внимания. Вообще-то он радовался этим звукам: они оживляли квартиру, делали ее пустоту не такой пугающей.

Продолжая принюхиваться, он продвигался по квартире в поисках источника этого отвратительного запаха. На кухне тоже ничего нет. Переходя из комнаты в комнату, он всюду открывал окна.

Старая спальня мисс Стефани. Пожалуй, здесь запах чувствуется сильнее. Блестящие темные глаза Фама осмотрели комнату. Нет, здесь тоже ничего. Он вошел в смежную ванную.

— Нет, — нахмурившись, произнес Фам.

Спальня хозяина. Он помедлил перед полуотворенной дверью. Похоже, запах идет отсюда. До слуха донеслось приглушенное жужжание, похожее на жужжание пчел. Пчелы? В доме? В центре города? Он осторожно толкнул дверь, стараясь не дышать.

Прямо перед ним на полу лежал опрокинутый стул. Над стулом медленно покачивались босые ноги. Услышав странное подвывание, он не сразу понял, что звук исходил из него самого. Трясясь, он медленно поднял глаза: голые ноги, дряблый живот — и — о святой Будда! — вздувшееся лицо… господина Мерлина! Стая мух, потревоженная появлением Фама, поднялась с трупа и носилась вокруг крутящимся смерчем.

Фам застыл от ужаса.

Его хозяин, его бывший хозяин… висел на ремне, привязанном к тяжелой голландской люстре, с петлей вокруг вспухшей шеи, с разлагающимся лицом. Рой мух уже успокоился, и тело стало темнеть, вновь покрываясь мухами, спешившими продолжить свой прерванный пир.

Фаму удалось преодолеть сковавший его паралич. Сделав несколько шагов назад, он повернулся и понесся к входной двери. Повозившись с замком, он распахнул дверь, не переставая при этом кричать так громко, как только позволяла мощь его легких. Соседи говорили потом, что этот крик мог разбудить мертвого.

Однако Карлтон Мерлин не пробудился.

— Знаете что, леди, — Джед Савитт, насильник, совершивший серию убийств, обитатель камеры для приговоренных к высшей мере наказания, уставился на Стефани похожими на плоские серые камешки глазами, отвечая на ее взгляд. — Вы самая красивая задница, которая когда-либо входила в эту дверь.

— Стоп, — устало крикнула Стефани Мерлин съемочной группе.

Софиты медленно погасли. Видеокамера затихла.

Стефани провела рукой по волосам, вздохнула и, сплетя пальцы рук, оперлась на металлический стол. Ее глаза сцепились с глазами убийцы.

— Мистер Савитт, — ей стоило большого труда придать голосу профессионально-ровную интонацию, чтобы не выдать своих эмоций. — Может быть, мне следует вам все время напоминать, что мы снимаем эту передачу для показа в прайм-тайм?

Холодные глаза Савитта, казалось, просверливали ее насквозь, и она невольно поежилась. «Это мертвые глаза, — думала она. — Слава Богу, что я здесь не одна».

От одной мысли об этом у нее по спине пошли мурашки. Кроме нее и Савитта в маленькой душной камере смертников находились шестеро. Два тюремных охранника, начальник тюрьмы с переносным телефоном, на случай если исполнение приговора будет отложено, и съемочная группа программы Стефани «Полчаса», выходившей в эфир раз в неделю и транслируемой двумястами независимыми телекомпаниями по всей стране. Как обычно, в съемках принимали участие Расти Шварц, лучший оператор Стефани, Роб Манелли, «волшебник софитов», и Тед Уарвик, продюсер. На этот раз пришлось обойтись минимальными силами — численность съемочной группы была ограничена пространством и ситуацией.

Стефани глубоко вздохнула. Откинувшись на спинку стула, Савитт пожирал ее глазами. Это был человек тридцати с небольшим лет, ростом шесть футов, с мужественным взглядом. Густые светлые волосы, сильный подбородок, веснушки — с такой внешностью он вполне бы мог стать обладателем титула «Мистер Америка», если бы не расплющенный когда-то нос и не дефект психики. У него был пунктик — молоденькие девочки. И бейсбольные биты. Стефани с трудом скрывала отвращение.

Она твердила себе, что все это — необходимая часть ее работы.

Стефани Мерлин было двадцать восемь лет. Она была хороша собой, однако крупная кость не позволяла назвать ее изящной, а властная манера держаться не позволяла назвать ее красивой. Но тем не менее она, безусловно, была яркой женщиной, она обращала на себя внимание. Почему-то фотокамеры, и даже видеокамеры — возможно, самые недоброжелательные объективы и камеры из всех, когда-либо созданных человеком, — подчеркивали ее высокие скулы и широко расставленные глаза цвета топаза. При росте пять футов и шесть дюймов в ней было 125 фунтов веса, ее кожа цвета слоновой кости слегка блестела, светлые волосы спадали на плечи. Часто она закалывала их сзади большой голубой заколкой. Золотые клипсы в форме улитки и массивное золотое ожерелье смягчали строгость ее неизменного темно-синего костюма и белой шелковой блузки.

«Интересно, — думал Джед Савитт, — как она будет выглядеть раздетой, с распущенными волосами? Насаженная на две бейсбольные биты?»

— Прежде чем мы продолжим, давайте уточним некоторые моменты, — голос Стефани звучал сухо, по-деловому. — Я не напрашивалась на этот визит. Ваш адвокат позвонил нам и предложил мне эксклюзивное интервью. Вы видите эту дверь?

Она указала на дверь. Джед кивнул.

— Либо вы ведете себя прилично, либо мы со съемочной группой выходим прямо через эту дверь и на этом все закончится. Чао, беби. Это понятно? Выбор за вами. Что вы ответите?

Губы Савитта искривились в ухмылке, взгляд же оставался по-прежнему мертвым.

— Вы знаете, вы крутая женщина, — сказал он с восхищением. — Вы точно раньше не были тюремной надзирательницей?

Стефани отодвинула стул.

— Ну ладно, ладно. — Самый знаменитый убийца Америки махнул рукой в сторону Расти Шварца и Роба Манелли. — Скажи им, чтобы включили камеру.

Шварц и Манелли вопросительно посмотрели на Стефани.

— Хорошо, ребята, — кивнула она, — вы слышали его слова. Начнем с того момента, где мы остановились.

Щелкнув, софиты наполнили комнату белым светом, зажужжала видеокамера.

Стефани положила ногу на ногу и продолжила интервью.

— Итак, Джед, до приведения приговора в исполнение остался один час. Хотели бы вы перед смертью сказать что-нибудь семьям ваших жертв?

Он улыбнулся.

— Стефани, — он фамильярно, как это принято на телевидении, обратился к ней по имени, — это не были мои жертвы. Как вы знаете, меня обвинили в… э… да, преступлениях. Но я не признал этих обвинений.

— То есть вы утверждаете, что вы не совершили двадцать восемь убийств?

— Именно это я утверждаю вот уже семь лет, но никто не желает слушать. — Он улыбнулся в камеру, обнажив два ряда очень белых и очень ровных зубов.

— Испытываете ли вы враждебность по отношению к обществу в связи с вашим приговором?

— Враждебность? — Он быстро моргнул. — Почему я должен испытывать враждебность?

— Если вы невиновны, как вы утверждаете…

Он пожал плечами.

— Да вся жизнь — это тот же хренов приговор. Но на ваш вопрос я могу ответить так: нет, я не сержусь. Вы неправильно все понимаете. Вовсе не общество хочет посадить меня на электрический стул, Стефани. Это идиот прокурор и идиоты судьи. Не говоря уже обо всех этих обманутых родственниках, которые жаждут крови — все равно чьей.

— В таком случае вы полагаете, что присяжные были несправедливы по отношению к вам?

— Присяжные? А кто они, эти присяжные? — Он презрительно фыркнул. — Почтовые работники? Домохозяйки? — в голосе послышалось омерзение.

Стефани знала, что в свете мощных софитов, направленных прямо на него, его глаза станут похожими на головки серебряных булавок.

— Может быть, вы мой присяжный заседатель, Стефани?

Ну вот, опять началось! Возьми себя в руки. Задавай вопросы. Ну хорошо, крутой мужик. Посмотрим, как ты проглотишь этот вопрос.

— Скажите, Джед, — она говорила подчеркнуто ровным, спокойным тоном. — Вы боитесь смерти?

Он, не отводя глаз от Стефани, продолжал улыбаться.

— Я бы солгал, если бы сказал, что нет. Видите ли, Стефани, мы все боимся смерти. Покажите мне мужчину или женщину, которые не хотели бы жить вечно, и я покажу вам обманщика. — Он помолчал. — А разве вы не хотите жить вечно, Стефани? — Его голос понизился до чуть слышного шепота.

Она почувствовала, что у нее зашевелились волосы на голове.

Казалось, повисшая в камере тишина гудела, и негромкий телефонный звонок прозвучал в ней взрывом бомбы. Все вздрогнули и уставились на аппарат — кроме Стефани. Ее глаза были прикованы к Джеду.

«Он надеется, что это звонит губернатор штата с известием об отсрочке», — подумала она.

Начальник тюрьмы, высокий, крепко сложенный человек, с волосами цвета «перец с солью», после второго звонка поднял трубку.

— Смотритель Вудс у телефона. — Какое-то время он слушал, затем рявкнул: — Черт побери! Переведите звонок на линию один-шесть. И, Христа ради, не занимайте больше эту чертову линию! — Он сердито бросил трубку.

Стефани продолжала смотреть в глаза Савитту. Она видела, что надежда, зажегшаяся было в них, угасла, подобно свету выключенной лампочки.

— Это вам звонили, мисс Мерлин, — раздался голос начальника тюрьмы.

Она повернулась к Вудсу.

— Кто это был?

— У меня не было времени спросить: нам нужно держать эту линию свободной для связи с губернатором или Верховным Судом. Если вы хотите ответить, звонок переведен туда, в комнату прессы. — Он кивнул в сторону стальной двери.

Она взглянула на продюсера.

— Тед, послушай, пожалуйста, кто это.

— Есть! — Тед Уарвик шутливо отдал честь. Когда охранник отпер и приоткрыл дверь, до Стефани донесся гул голосов. Дверь быстро захлопнулась, и в комнате снова повисла тишина.

Стефани с задумчивым видом сложила руки на столе.

— Итак, Джед. На суде выяснилось, что вы действовали под семью вымышленными именами.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Вы хотите сказать, что прокурор заявил, что у меня были семь вымышленных имен. Есть некоторая разница.

— Но они представили доказательства! Водительские удостоверения и паспорта с вашими фотографиями на них…

— Ну, Стефани… — Он выглядел разочарованным. — А я-то думал, что вы умная девочка!

— Но права и паспорта не были подделками. Они действительно принадлежали Маккою. И на них были отпечатки ваших пальцев. Как вы это объясните?

Он пожал плечами.

— Джед, — вздохнула Стефани, — это не для протокола. Хорошо?

— Да, Стефани? — Он пристально смотрел на нее.

— Почему вы попросили меня приехать и взять у вас интервью? Ваш юрист заявил в прессе, что вы не будете давать никаких интервью.

— Да, но разве кто-нибудь его услышал? Вы их видели, когда шли сюда, Стефани. Вы слышали их только что. — Он указал рукой на дверь, через которую вышел Тед Уарвик. — Комната прессы полна голодных зверей, которых разъяряет запах крови. Вы знаете, сколько там репортеров, Стефани? Больше ста пятидесяти. И все ждут, чтобы увидеть, как я умру. — Он хихикнул. — Похоже, смерть — самое интересное в жизни людей.

— Может быть. Но вы все-таки не ответили на мой вопрос. Почему я? Ведь они все стояли здесь наготове. Вы могли выбрать известнейших. «Нью-Йорк таймс» или «Шестьдесят минут». Даже «Хорошенькое дельце», если вас привлекает это направление.

Он слегка наклонился вперед, сложил руки на столе и взглянул на нее.

— Я очень давно хотел с вами познакомиться, Стефани. Можете назвать это последней волей умирающего. Знаете, как безнадежно больные дети, которые перед смертью просят что-нибудь, и тогда их ведут в Диснейленд или к их постели приходит знаменитый спортсмен?

Стефани кивнула.

— Ну что ж, вы помогли моей мечте сбыться. Вы, Стефани Мерлин, мой Диснейленд, мой спортсмен!

Он придвинулся еще ближе. В улыбке обнажились острые, как у зверя, резцы. Он закрыл микрофон рукой, чтобы его слова не были записаны на магнитофон.

— Что бы вы сказали, если бы я сообщил вам, что я смотрел вашу программу более двух лет, как фанатик? И не потому, что она такая хорошая. А потому что вы… отвечаете моему идеалу женщины!

Ей стоило большого труда скрыть охватившее ее отвращение.

— Я вижу, вас это не впечатляет. Но я этого и не ждал.

— Я польщена, что вы так высоко…

— Нет, Стефани, нет. Нет. — Он покачал головой. — Не польщена. Испугана!

Она уставилась на него в изумлении. Он попал в точку.

— Вы боитесь, что я могу причинить вам вред? Так? — Он не ждал ответа. — Очевидно, вы испытаете такое же облегчение, как и все остальные, когда меня привяжут к стулу и включат рубильник, не так ли? Вы подумаете, что со мной покончено навсегда, и эта мысль успокоит вас.

Она продолжала пристально смотреть на Джеда.

— Но знаете что? Со мной не будет покончено! Видите ли, Стефани, я вас буду поджидать по ту сторону.

Казалось, его плоские серые глаза физически касаются ее.

— Вы ведь верите в жизнь после смерти, не так ли, Стефани?

Казалось, воздух между ними был заряжен. Она могла поклясться, что он тек и вибрировал.

Дверь опять открылась — где-то вдалеке, как будто она находилась в другом измерении. И опять гул голосов проник в камеру.

— Стеф, — позвал ее Тед Уарвик. — Ты можешь подойти к телефону?

Не поворачиваясь, она отмахнулась от него.

— Запиши телефон и скажи, кто бы там ни звонил, что я перезвоню позже.

— Это важно, Стеф. Это Сэмми Кафка. Он звонит из Нью-Йорка.

Сэмми! У нее оборвалось сердце.

— Тед? — прошептала она.

Он жестом попросил ее выйти из камеры. Джед Савитт наблюдал, как она, отодвинув стул, поднялась и направилась к двери.

— Только ненадолго! — крикнул он ей вслед. — Мое время кончается!

Она почувствовала облегчение, когда за ней захлопнулась дверь. «Как раз то, что мне было нужно, — подумала она, тряся головой, как будто желая стряхнуть с себя все, что происходило за дверью. — Комедиант из камеры смертников».

Большая комната для прессы была наполнена шумом и движением и напоминала улей. По полу змеились толстые электрические кабели.

— Тед, — сказала она твердо. — Пожалуйста, что случилось?

Он отвел ее в угол, подальше от любопытных ушей.

— Твой дедушка, — тихо сказал он.

Она схватила его за руки, впившись глазами ему в лицо.

— Сэмми сказал… — Он вздохнул, пожалев о том, что не существует никаких мягких способов сообщить то, что он собирался ей сообщить. — Он сказал, что похоже на самоубийство.

— Само… — это слово ударило ее. Голова закружилась. Она уперлась спиной в бетонную стену и закрыла глаза.

Где-то далеко, за миллион миль, щелкнул громкоговоритель, и искаженный динамиком голос произнес: «Уважаемые дамы и господа! Верховный Суд Соединенных Штатов только что приостановил приведение приговора мистера Савитта в исполнение. Он не будет давать интервью и в настоящее время возвращается в свою камеру. В скором времени вы получите подробные разъяснения. Спасибо за ваше терпение».

Стефани Мерлин никак не отреагировала на это сообщение. Ручейки слез струились по ее щекам. Она медленно подняла голову и открыла глаза.

— Мой дедушка, — сказала она Теду со спокойной убежденностью в голосе, — никогда бы не совершил самоубийства. Никогда!

 

3 На борту самолета — Нью-Йорк

Стефани смотрела в иллюминатор, но не видела удалявшихся огней внизу. Она не ощутила наклона самолета, когда он, набирая высоту, взмыл вверх. Бледная, она сидела, сцепив руки, бесчувственная, словно робот. «Но если я робот, то почему мне так больно?»

Чья-то рука тихо легла на ее плечо, и она медленно подняла заплаканное лицо. К ней склонилась стюардесса:

— Вам принести что-нибудь?

Стефани покачала головой.

— Нет, спасибо. — Она отвернулась. Стюардесса, посмотрев на нее внимательно, опять дотронулась до ее плеча.

— Вы не могли бы пройти со мной?

Стефани была слишком погружена в печаль, чтобы задавать вопросы. Она послушно начала отстегивать ремень безопасности. Онемевшие пальцы не слушались. Протискиваясь между спинкой переднего кресла и сиденьем соседа, она двигалась как в замедленной съемке.

В проходе она взглянула на стюардессу, как будто спрашивая: И что?

— Мне кажется, вам нужно уединение, — сказала та сочувственно. — Пойдемте со мной. Сзади есть свободный ряд.

Стефани кивнула.

— Спасибо.

На нетвердых ногах она проследовала за стюардессой. Усевшись на указанное место, Стефани взяла предложенную ей рюмку коньяка и залпом выпила ее.

— Если вы чего-то захотите, нажмите кнопку. Я с удовольствием все для вас сделаю. — Стюардесса сочувственно смотрела на нее.

«Я хочу, чтобы мой дедушка был жив, — хотелось сказать Стефани. — Вы можете это сделать?» Но вежливость взяла верх. Еще раз поблагодарив стюардессу, она, повернувшись к иллюминатору, уставилась на мигающий огонек на крыле. Через некоторое время она устало закрыла глаза, и боль захватила ее всю.

Боль и воспоминания. Теперь все ее воспоминания были неразрывно связаны с болью.

Смерть отняла у нее деда.

Ирония смерти. Ведь именно смерть свела их когда-то.

Давно овдовевший дедушка взял ее, пятилетнюю девочку, к себе, когда ее родители погибли в нелепой катастрофе. Очевидно, на легком самолете вышел из строя радар. Монблан был окутан туманом. Пилот не знал, что прямо на его пути была вышка канатной дороги. Когда он врезался в набитый людьми вагончик, он скорее всего решил, что самолет ударился о гору.

Стефани часто задумывалась о том, успели ли увидеть стоявшие в обреченном вагончике ее родители приближающийся к ним самолет или они погибли, так и не осознав, что произошло. Она надеялась на последнее.

— Нам обоим надо быть мужественными, — сказал ей дедушка после похорон. — Теперь у нас с тобой остались только мы с тобой.

Ничто не могло быть слишком хорошим для внучки Карлтона Мерлина. Он без зазрения совести баловал девочку. Он нанял дизайнера, поставив перед ним задачу превратить спальню Стефани в доме Осборна в розовую мечту, достойную принцессы. Он осыпал ее подарками, он покупал ей столько одежды, что она вырастала прежде, чем успевала хоть раз надеть все, что было для нее куплено.

Именно он настоял на том, чтобы она посещала Бриарли, одну из самых престижных и дорогих частных школ Манхэттена. Именно он ходил на родительские собрания, водил ее в зоопарк — это она обожала — и в оперу, которая нагоняла на нее тоску.

Путешествуя по стране с выступлениями по поводу выхода в свет своей очередной книги — биографии какой-нибудь знаменитости, он всегда брал внучку с собой. Когда Стефани, в старших классах школы, решила стать журналисткой, он использовал все свои связи, чтобы она могла на каникулах попрактиковаться в «Нью-Йорк пост». Благодаря ему она после окончания предпоследнего класса школы проработала целое лето в отделе новостей Эн-би-си.

Знакомство с Эн-би-си решило ее судьбу. Ей нравилась оживленная атмосфера, царившая в отделе новостей. Она дарила ощущение причастности к истории, которая творилась прямо у нее на глазах. И не было ничего удивительного в том, что Стефани решила идти на факультет журналистики.

— Это тяжелый путь, — предупредил ее Карлтон. Но Стефани доказала, что он ей по силам. Все каникулы проводила она в отделах новостей разных газет, радио- и телекомпаний.

Она окончила университет с отличным дипломом. Мерлин страшно гордился внучкой.

— Она будет новой Барбарой Уолтерс, — хвалился он каждому, кто соглашался его слушать.

После года работы в одной из телевизионных компаний ее пригласили на должность внутреннего обозревателя в «Лайв эт файф». Как-то незаметно получилось, что блокнот и микрофон стали ее постоянными спутниками. Каждый день приносил новую трагедию, новые жертвы и новых героев — и тем самым новое задание для нее. Ей это нравилось — ей никогда еще не было так интересно жить. Но постепенно ее все больше раздражало, что на каждый сюжет отводилось не более одной-двух минут. Ей хотелось заглянуть в души тех людей, о которых она рассказывала, понять, что двигало их поступками, каковы будут последствия этих поступков.

Вместе с Тедом Уарвиком, продюсером «Лайф эт файф», они решили создать свою еженедельную программу, каждый выпуск которой был бы посвящен одной теме. Они назвали ее «Полчаса», сделали пробный выпуск и предложили телекомпаниям. Передачу отвергли все.

Но это не остановило их. Они ушли из «Лайф эт файф», объединили деньги и решили продвигать программу, предлагая ее независимым станциям. И тут кончились деньги. Именно дед поддержал их тогда, вложив свои средства в их дело.

— Я это делаю не для тебя, — соврал он Стефани, — просто я думаю, что это выгодная операция.

Он оказался прав. Они продали программу сотням независимых станций. «Полчаса» взмыли в популярность ракетой, мгновенно принеся Стефани славу. За одну ночь она стала одной из самых известных женщин на телевидении — и богаче, чем она осмелилась бы предположить в самых дерзких мечтах.

Она знала, что без поддержки деда этого никогда бы не произошло. Всем она была обязана ему.

Стефани вытерла слезы.

Самолет шел на посадку. Опускаясь в более теплые слои воздуха, фюзеляж начал подрагивать. В салоне началась обычная предпосадочная суета. Зазвучала музыка, пассажиры оживились, освещение стало ярче. Стюардессы сновали по проходам, собирая посуду. Еще несколько минут, и они окажутся в городе, который никогда не засыпает. В городе, где заснул навсегда Карлтон Мерлин.

— Дедушка, — беззвучно прошептала Стефани. Ее лицо исказилось новым приступом боли.

«Боже, ну почему? — спрашивала она в глухой ярости. — Ну почему он не мог жить вечно?»

Обычно она всегда была среди пассажиров, которые первыми выходят из самолета. Сегодня она была последней. Ей не надо было спешить. Не надо было звонить дедушке, чтобы сообщить, что она приехала. Впереди не было ничего — только встреча со смертью. Чем позже она состоится, тем лучше.

В конце коридора ее ожидал Сэмми Кафка. На нем был черный костюм и черный галстук, на рукаве — старомодная лента из черного крепа. Она впервые видела его без гвоздики в петлице и без радостной улыбки на лице.

Они обнялись, не говоря ни слова. Теперь, со смертью деда, Сэмми Кафка, его старейший и любимейший друг, был самым близким Стефани человеком. Стефани помнила, как дедушка познакомил их — ей было тогда пять лет. Сэмми сел перед ней на корточки и, прежде чем обнять ее, сказал: «Здравствуй, детка. Меня зовут дядя Сэмми».

И с тех пор она была его деткой, а он — ее Дядей.

— Дядя Сэмми, скажи мне, что это дурной сон, — тихо попросила Стефани. Она высвободилась из объятий Сэмми и взяла его за руки. В ее глазах были боль, скорбь и мольба. Она была похожа на ту Стефани, пятилетнюю девочку, потерявшую одновременно обоих родителей.

— Ну скажи мне, что я скоро проснусь и тогда он будет здесь!

На нее смотрели увлажнившиеся от слез карие глаза Сэмми.

— Детка, как бы я хотел тебе это сказать! Я бы отдал все, чтобы это было так.

Он дал ей безукоризненно выглаженный носовой платок, она вытерла глаза и лицо.

— У тебя багаж есть? — спросил Сэмми. Всхлипнув, она покачала головой.

— Я села на первый же самолет. У меня не было времени собраться. Тед сказал, что он сам все сделает.

— Хорошо. — Сэмми кивнул. — Тогда нам не надо задерживаться. Пошли. Шофер ждет нас в машине.

По дороге в Манхэттен она смотрела из окна на редкие встречные машины. «Без дедушки Нью-Йорк будет уже другим городом», — думала она.

Когда они проезжали мимо того, что осталось после Всемирной выставки 1964 года, она повернулась к Сэмми.

— Полиция… — начала она. Ей пришлось глубоко вздохнуть, прежде чем она смогла договорить фразу. — Ты говоришь, они утверждают, что это… самоубийство. Как… — Она сглотнула — слова не шли из пересохшего рта. — Как это случилось?

Он взял ее тонкую руку.

— Еще будет достаточно времени, чтобы поговорить об этом подробно, детка. Давай помолчим.

Ее голос был тихий, но настойчивый.

— Дядя Сэмми, я хочу все знать! Пожалуйста. Не надо щадить мои чувства. Это все равно не поможет.

Он выглядел несчастным.

— Если ты настаиваешь, детка, — сказал он с глубоким вздохом. — Это случилось через некоторое время после того, как мы с ним были в опере. Последний понедельник в «Метрополитен». В тот день Фам отпросился на неделю — по-моему, чтобы подготовиться к экзаменам на гражданство. А когда он сегодня вошел в квартиру, он нашел…

— Но как он умер?

— Очевидно, он был мертв уже около недели. Он… — Сэмми в нерешительности замолчал. — Ты уверена, что ты сейчас хочешь об этом узнать, детка?

— Дядя Сэмми, — голос Стефани звучал настойчиво.

— Ну хорошо, — однако слова никак не шли с языка. — Фам обнаружил его висящим на люстре в спальне.

— Боже! — Стефани закрыла глаза.

Она как наяву видела перед собой эту голландскую люстру. Почему-то пришло в голову, что эта люстра никогда ей не нравилась. Можно подумать, что, если бы она ее заменила, все было бы по-другому.

Стефани говорила ровным голосом:

— Нужно так много всего сделать… столько хлопот, — она пыталась занять мысли пустяками.

Сэмми, взяв ее за руки, попросил не беспокоиться ни о чем. Он сам все сделает.

В ответ она молча сжала его руки.

Когда они подъехали к Манхэттену, Стефани сообщила, что останется ночевать в доме Осборна.

— Но сначала мне надо заскочить к себе.

Она жила в так называемой Деревне, недалеко, в конце Горацио-стрит, рядом с рекой. Она попросила Сэмми подождать в машине, пока она поднимется наверх.

— Я всего на пять минут, — пообещала Стефани. — Мне надо забрать Уальдо. Не волнуйся, я сама справлюсь.

— Мы никуда не спешим, — заверил ее Сэмми. — Не торопись.

Войдя в свою трехкомнатную квартиру на седьмом этаже, она поднялась по узкой винтовой лестнице, ведущей из гостиной в двухэтажную надстройку. Ее кабинет, наполненный комнатными цветами, выходил на террасу, с которой открывался чудесный вид на Гудзон. Впервые она не остановилась, чтобы включить наружное освещение и полюбоваться на свою богатую оранжерею — два раза в неделю специалисты из озеленительной фирмы наведывались, чтобы позаботиться о ней. Сегодня у Стефани были другие задачи.

— Стеф! Стеф! — приветствовал ее скрипучий голос Уальдо. — Как поживаешь? Я люблю тебя, Стеф!

Стефани не собиралась заводить попугая. Четыре года назад приятель, уезжая из города, попросил ее подержать Уальдо у себя. Приятель так и не вернулся, и теперь гигантский амазонский попугай принадлежал ей.

— Я люблю тебя, Стеф!

— Сегодня твоя Стеф не очень разговорчива, — пробормотала она, подходя к большой медной клетке, висевшей у одного из окон. — Потому что у нее ужасное настроение. Придется тебе с этим смириться, Уальдо.

Спустившись вниз, Стефани передала клетку шоферу. Тот бережно расположил ее на заднем сиденье, и там сразу сделалось тесно. Не дожидаясь, пока его попросят, Сэмми пересел вперед.

Когда она садилась в машину рядом с клеткой, он обернулся.

— Детка, ты уверена, что тебе следует оставаться там на ночь? Ты ведь будешь одна…

— Я не буду одна, дядя Сэмми, — тихо сказала она, проведя пальцем по прутьям клетки. — Со мной будет Уальдо.

— Попугай. — У Сэмми округлились глаза. — Она будет в компании с попугаем, Боже милостивый! — Он опять посерьезнел. — Ты уверена, детка? — Он близко нагнулся к Стефани: — Ты абсолютно уверена?

— Да, — Стефани кивнула.

— Тебе придется пережить много мучительных воспоминаний, — предупредил Сэмми.

— Я хочу их пережить, — тихо ответила Стефани.

Про себя она добавила: «Они мне нужны».

 

4 Сидон, Ливан

Не успев проехать и половины пути, они попали в сущий ад. Как будто небеса внезапно разверзлись над ними и начался конец света. Снаряды и разрывающиеся бомбы со страшным грохотом вгрызались в землю. Несколько попало в шестиэтажное здание менее чем в трехстах футах от такси.

— Аллах да поможет нам! — крикнул водитель, ударив по тормозам и одновременно выкрутив руль влево, бросая разбитый белый «мерседес» на обочину.

Джонни Стоун, сидевший на переднем сиденье, одной рукой вцепился в приборный щиток, другой — в ручку двери. Покрышки заскрежетали, и машину занесло, вжав его в дверцу.

Стоявшее прямо перед ними здание рассыпалось, как будто в замедленном кино. Передняя стена вывалилась, крыша взлетела. Лишенное корней дерево взмыло вверх, вокруг дождем сыпались обломки, каким-то чудом не попадая в машину. Огромное поднимающееся облако пыли скрыло от них эту жуткую картину разрушения.

— Еще пару секунд, — пробормотал водитель-араб, — и мы бы тоже взорвались. Но мы живы. Слава Аллаху.

— Слава Аллаху, — согласился Джонни Стоун, автоматически потянувшись к «лейке», висевшей у него на шее. Это была мгновенная реакция фотографа-профессионала, но он подавил ее, оставив фотоаппарат в покое. У него было уже достаточно снимков, запечатлевших мгновения, подобные только что пережитому. Что изменит еще один? И что толку от них всех?

Именно в этот момент последовал новый шквал огня. Вокруг свистели оранжевые горящие снаряды. Их охватила волна быстро нараставшего звука, и улица впереди стала наполняться мерцанием, по мере того как яростные языки пламени заскакали и защелкали, жадно истребляя все вокруг.

— Мы сейчас развернемся, — сказал водитель, включая заднюю передачу и начиная виртуозно маневрировать. — Я знаю другой путь, — продолжал он, искоса взглянув на Джонни. — Если Аллах того захочет, мы будем в Дамаске вовремя и вы попадете на самолет.

Джонни крутился на сиденье. Прищурившись, он всматривался в заднее стекло, покрытое толстым слоем пыли. На месте взрыва он увидел полуразрушенное здание. Без передней стены оно походило на какой-то безумный гигантский кукольный домик, с перевернутой вверх ногами мебелью.

Ливан. Джонни устало вздохнул.

Как он любил его когда-то, какой интересной казалась схватка Востока и Запада.

Джонни угрюмо сжал губы. Теперь он уже ненавидел Ливан.

Он всегда возвращался сюда — сделать еще одну фотографию, получить еще одно документальное свидетельство смерти, разрушения, страдания. Все. Больше этого не будет. На этот раз он уезжает навсегда. Ничто не могло остановить его — ни высокая стена, ни глубокий колодец, ни его редактор в «Лайф», ни все, вместе взятые, бомбы. Если Джонни Стоун что-либо решал, его уже невозможно было свернуть с избранного пути.

Джонни Стоун был известный фотограф, удостоенный многих премий. Вольный художник, он смело совался туда, куда менее умелые (или более мудрые) фотографы соваться отказывались. Тридцать пять лет от роду, смесь ирландской и немецкой крови, черные волосы, зеленовато-голубые глаза, решительно сжатые губы.

Некрасивый, но мужественный, высокий и стройный, с сильным, хорошо тренированным телом. Женщины находили его красоту обезоруживающей.

Помимо прочего он обладал талантом, славой, стальными нервами и избытком самоуверенности.

Все это сейчас ему было необходимо. Такси неслось по улице, и по обеим сторонам мелькали разрушенные бомбами дома, в небо взлетали зазубренные осколки камней. Вдали, за крышами домов, вырастали огромные грибы дыма, медленно разносившегося морским ветром. Гром взрывов удалялся, как при уходящей грозе.

Джонни Стоун ничего этого не замечал. Его мысли были заняты сообщением, полученным по каналам «Ассошиэйтед Пресс» в его пресс-бюро полчаса назад. В памяти отпечаталось каждое слово.

НЬЮ-ЙОРК, 22 мая, АП. Карлтон Мерлин, всемирно известный писатель, автор бестселлеров, автор биографий Фрэнка Синатры, Элизабет Тейлор, Жаклин Кеннеди-Онассис, Ставроса Ниаркоса, Марии Каллас, династии Круппов, Пабло Пикассо, найден вчера мертвым в своей квартире, сообщает полиция.

Причиной смерти стало, по всей видимости, самоубийство.

Единственная живая родственница господина Мерлина — его внучка Стефани Мерлин, основательница и ведущая телепрограммы «Полчаса».

О похоронах будет сообщено позже.

Джонни знал Карлтона Мерлина и считал, что знал неплохо. И тот Карлтон Мерлин, которого знал Джонни, никогда бы не совершил самоубийства — никогда.

Только не Карлтон Мерлин, книги которого постоянно занимали первые места в списках мировых бестселлеров, чей ненасытный аппетит к деталям и секретам сделал его одним из наиболее читаемых авторов, кого не просто уважали, но и боялись в издательском мире.

Джонни смотрел в окно. Они уже выехали из центра города. Теперь пыль и дым от взрывов были похожи на безобидные грибы-дождевики или грязные комочки ваты.

Отсюда уже недалеко до сирийской границы, а там и Дамаск. Затем самолетом компании «Алиа-Королевские Иорданские линии» прыжок в Амман, из Аммана в Каир, а оттуда без пересадок в Нью-Йорк.

Он усмехнулся. Если бы еще вчера кто-нибудь сказал ему, что сегодня он уедет из Сидона из-за Стефани Мерлин, он счел бы это насмешкой. Стефани была пройденным этапом его жизни. Их пути разошлись и больше не пересекутся — не могут пересечься.

Есть вещи, которым просто не суждено случиться.

Стефани. Сколько ей сейчас? Двадцать семь? Нет, двадцать восемь: ей был двадцать один год, когда они встретились, двадцать три — когда каждый из них пошел своей дорогой.

Интересно, сильно ли она изменилась с тех пор? Пять лет. В наше время за такой срок случается многое.

Он смотрел на проносившиеся мимо сосны, на сады, обнесенные заборами, и представлял Стефани. Воспоминания уносили его в прошлое — назад, назад…

Назад на пять лет, в ту роковую пятницу, День памяти погибших в войнах. Он только что вернулся из Никарагуа. Шесть невыносимых недель он скитался по джунглям, собирая документальные свидетельства еще одной войны — свидетельства смерти и разрушений.

Он позвонил ей, как только вошел в номер отеля, вознесшегося над Центральным парком.

— Это я, — сказал он.

— Привет, это я, — ответила она. По ее голосу он понял, что она улыбается. Семь чудес света были ничто в сравнении с этой улыбкой.

— Я вернулся, — добавил он.

— Это очевидно, — она засмеялась.

— Скучала?

Она неопределенно хмыкнула.

— Послушай, когда мы встретимся? Сегодня полтора месяца, как я не видел твоего восхитительного тела. Еще один день воздержания — и у меня будут эротические сновидения.

— Я поздно освобожусь.

Держа трубку в одной руке, телефон в другой, покачиваясь на каблуках, он посмотрел в окно. Погода была не по сезону жаркой, и мерцающее марево окутывало город. Здания в северной части Центрального парка были едва видны.

— Надеюсь, ты постараешься, чтобы это было раньше, а не позже.

— Хотелось бы, — ответила она со вздохом, — но я не могу, Джонни. Правда. У меня одиннадцатичасовой выпуск новостей. — Ее голос прояснился. — А может, встретимся после этого? Допустим… в полночь?

— Мы служим тем, кто терпеливо ждет, — процитировал он.

Ожидание сделает встречу еще более сладкой, убеждала Стефани.

— А меня еще более несчастным. Так где мы устроим фейерверк? У тебя или у меня?

«У тебя» означало ее трехкомнатную квартиру на Горацио-стрит.

— Это зависит… — пробормотала она. — А где ты?

— «Эссекс-хаус».

— Растратчик, — в голосе звучал смех. — Вот что. Мне нравится мысль об отеле. Я кажусь себе доступной и распутной.

Повесив трубку, он почувствовал себя счастливым, как мальчишка. После шести недель холостяцкой жизни, скитаний по вонючим тропическим джунглям, сражений с москитами и поносом, сидения на отвратительной пайковой пище, и все это для того, чтобы запечатлеть повседневную жизнь повстанцев, — после этих шести недель сам звук ее голоса походил на какую-то трепетную, кружащую голову музыку. Джонни понял тогда, как глубоко проникла она в его душу, как прочно поселилась в ней; какой стала необходимой.

Ему понадобилось шесть недель разлуки, чтобы осознать, что он оказался среди тех немногих счастливцев, кому выпало познать любовь.

И вот Джонни Стоун — бабник, любимец женщин и закоренелый холостяк — побежал в город и купил у Тиффани бриллиантовое обручальное кольцо за двенадцать тысяч. Он заказал цветы в комнату, полуночный ужин с шампанским и скрипачами, выскочил к Бергдорфу купить непритязательный, но бешено дорогой наряд — шелковую рубашку и хлопчатобумажные слаксы. Он даже постригся.

В одиннадцать он увидел ее на экране телевизора. Глядя на нее во все глаза, он с какой-то неуместной ревностью думал о том, сколько еще мужчин сейчас делали точно то же самое. Затем он впустил скрипачей, выключил свет, зажег свечи, проверил марочный «Периньон». Бутылка была холодная как лед.

Все было превосходно.

Одиннадцать тридцать. Полночь. Скрипачи безмолвно ждали.

Двенадцать тридцать…

В час он отпустил скрипачей. Он чуть не сошел с ума от волнения. Он позвонил на студию. В ее квартиру. Ее дедушке. Он даже позвонил в отдел пропавших без вести. Безрезультатно.

Час тридцать… два.

Затрещали догорающие свечи.

Два тридцать. Лед в ведерке с шампанским превратился в тепловатую водичку.

Она позвонила только утром.

— Надеюсь, ты не слишком долго ждал, — не извиняясь, сказала она. — Тут интересный сюжет наклюнулся, пришлось им заняться.

Он ответил, что все нормально, что он все равно лег спать.

Через несколько дней они ужинали в маленьком итальянском ресторанчике на Блэйкер-стрит. Он не стал напоминать о несостоявшемся свидании, и она не заводила разговор на эту тему. Она была слишком поглощена сюжетом, над которым все еще продолжала работать.

— Это мой шанс, хотя еще рано об этом говорить. — В ее глазах светилось честолюбие. — Эта история сделает меня, Джонни. Вот подожди — сам увидишь. Она сделает меня!

Когда они приступили к самбуке, Джонни положил на стол коробочку от Тиффани. Он пытался выглядеть непринужденно, как будто это была обычная заколка.

— Это для тебя. — Он внезапно почувствовал себя застенчивым и неуклюжим. Как мальчишка на первом свидании.

— Для меня? Ой. Как мило… — Она медленно подняла крышку. — Бриллиант! — Она так оторопела от вида обручального кольца, что тут же впала в какое-то легкомысленное настроение. — Лучший друг девиц — бриллиант, — поддразнила она.

— Я сегодня проходил мимо Тиффани и подумал, что небольшой камушек может отвлечь тебя от твоего сюжета. — Он намеренно приземлил ситуацию, чтобы не рассказывать о том, что это кольцо пролежало у него несколько дней.

— Хм… — промычала Стефани, оценивающе рассматривая кольцо. — Это действительно хороший способ обратить на себя внимание девушки.

Внутри у нее все прыгало. Ей хотелось обнять его и закричать: «Да! Да!» Но сначала она хотела услышать три волшебных слова.

— Я бы сказал, что это несколько больше, чем просто привлечение внимания, — заметил Джонни несколько напряженно. — Это для того, чтобы сказать: ты моя.

— Твоя? То есть это вроде как застолбить? — Она надела кольцо до половины пальца, затем сняла, опять надела. — А тебе никогда не приходило в голову, что я могу быть ничьей? — Она намеревалась лишь слегка поддеть его, но ей не удалось скрыть горечь. Ее укололо полное отсутствие в нем романтической чувствительности. Где шампанское? Где скрипки?

Он же все еще чувствовал горечь от того, что все его усилия, затраченные на то, чтобы придать этой ситуации романтический характер, кончились тем, что его просто продинамили. Первоначальный порыв прошел, воздух из него вышел, он чувствовал себя уязвленным, раненым. И теперь ему хотелось ужалить ее в ответ.

— Если ты этого не поняла, я объясню: это обручальное кольцо, — сказал он холодно.

Она сняла кольцо.

— И это все? — Пристально глядя на него поверх стола, она выжидала.

Он знал, что она хочет услышать, но что-то мешало ему просто сказать: «Я тебя люблю». Кроме того, он тоже ждал — он ждал ее извинений за то, что она не пришла. Может быть, тогда, в тот вечер, она была бы повержена скрипками, шампанским и той волшебной ночью, которую он хотел устроить.

— Ну что ж, если тебе не нравится мое обручальное кольцо — хорошо, — сказал Джонни мрачно. — Так и скажи. Поверь, мне вовсе не нужно бегать и умолять кого-нибудь, чтобы его приняли.

Действие слов было подобно удару ножа. Она одеревенела. Но, как и Джонни, Стефани никогда не показывала, как она уязвима.

Она глубоко вздохнула.

— В таком случае, вот!

Стефани швырнула кольцо на стол, схватила сумочку и вскочила. Она посмотрела на него сверху вниз, внутри у нее все дрожало от едва контролируемой ярости.

— Подари это кому-нибудь из стаи твоих обожательниц, — хрипло прошептала она. Затем быстро, пока не показались слезы, прикусила губу, развернулась и вышла.

Он мрачно смотрел ей вслед. Боже! Да что же случилось? Он провел рукой по лицу. Как он мог допустить, что все пошло совершенно не так? Он что, сумасшедший? Он не хотел обижать ее — он любил ее, черт возьми!

Слишком поздно.

Вернувшись в отель, он попытался исправить положение. Позвонил ей, чтобы извиниться, но она бросила трубку, как только услышала его голос. И это его опять разозлило.

«Сука! — подумал он. — Ну что ж, хочешь так играть? Отлично».

Есть вещи, которым просто не суждено случиться.

Джонни смотрел сквозь пыльное стекло. Они спускакались с гор Ал Джабал Аш Шарки. Внизу, на пыльной равнине, раскинулся Дамаск. Первый этап на пути назад.

Назад к чему? К любви которая так и не смогла расцвести? Принести соболезнования, а затем тихонько исчезнуть? Или делать вид, что между ними не было того, что когда-то все-таки было?

Боже! Только подумать! Какая глупость! Уязвленное мужское самолюбие — это проклятое эго! И он так легко сдался — вернул кольцо Тиффани на следующее же утро.

С тех пор он больше не видел Стефани, да и она ни разу не пыталась с ним связаться. Никто из них, похоже, не мог понять, что же на самом деле им было надо.

Но ее дедушка почему-то понимал. Карлтон Мерлин регулярно звонил ему, убеждая не сдаваться. Джонни подозревал, что то же самое хитрый старик говорил и Стефани.

Но Карлтон Мерлин напрасно старался. Никто из них не собирался делать первого шага. Они оба были так глупо, по-юношески, безнадежно упрямы!

А тем временем как-то незаметно успело проскочить уже пять лет! Пять лет… которые могли бы стать лучшими в жизни их обоих!

Но хуже всего было то, что он по-прежнему ее любил.

 

5 Нью-Йорк

Эта первая ночь. Она была бесконечной. Казалось, утро не наступит никогда.

Стефани знала, что, несмотря на усталость, ей так и не удастся заснуть: слишком велика была боль потери. Оставив накрытую простыней клетку с Уальдо в гостиной, она всю ночь просидела в спальне деда, упорно надеясь, что здесь она будет как-то ближе к нему.

Но без него эта некогда элегантная комната выглядела по-другому, какой-то запущенной, пустой. Со смертью хозяина из дома ушла душа.

Она бесцельно бродила по спальне. Дедушка любил эту комнату больше всех остальных в доме и, старея, проводил в ней все больше и больше времени, среди дорогих его сердцу предметов и любимых книг. Около стены стояла кровать в стиле ампир, служившая заодно и диваном. Комната была уставлена огромными книжными шкафами, стонущими под тяжестью тысяч томов и мраморных бюстов, смотревших невидящими глазами вниз. Здесь же стоял его безбрежный письменный стол, вдвинутый в эркер с тремя окнами, в которые он, работая, любил поглядывать. Старинная пишущая машинка «ремингтон», та самая, на которой он работал, когда был еще начинающим журналистом, на ней печатал биографии, сделавшие его знаменитым. Вокруг были рассеяны непременные спутники писателя: груды бумаг с записями, страницы готовых рукописей, ластики, скрепки, справочники и подставки для карандашей. В большой хрустальной пепельнице, которая всегда стояла на письменном столе, был пепел и то, что осталось от его недокуренной сигары, «Монте-Касино», он всегда курил этот сорт. Если бы не яркий телефон на несколько линий, не стереосистема последнего поколения и не видеоустановка с тридцатишестидюймовым экраном, можно было подумать, что это обиталище джентльмена девятнадцатого века. Но Карлтон Мерлин был не из тех, кто скупится на самую современную электронику. «Здесь есть все, что мне нужно», — так еще недавно говорил он Стефани.

Бродя по комнате, она разговаривала с ним — как будто бы он сидел в своем вращающемся кресле у письменного стола, внимательно прислушиваясь к каждому ее слову. Она рассказывала ему о тюрьме Рэйфорд, о Джеде Савитте, знаменитом убийце. Она рассказывала ему о чуткой стюардессе, о Сэмми Кафке, встретившем ее в аэропорту и заехавшем с ней за Уальдо. Еще она говорила с ним о том, что она не верила ни одной минуты, что он добровольно ушел из жизни.

Ночь тянулась мучительно долго.

То и дело она поднимала глаза на потускневшую медную люстру и пыталась представить, как дедушка залезает на стул, затягивает на шее пояс и отталкивает стул. И каждый раз она качала головой. Картина не вырисовывалась. И как ни пыталась она представить себе всю сцену, у нее не получалось. Как он мог сделать это, если у него не сгибалась одна нога? Он едва мог встать с кресла или подняться на тротуар, не опираясь на палку.

Еще на пути из аэропорта она поделилась своими сомнениями с Сэмми Кафкой.

— Полиция говорит, что у самоубийц иногда появляются дополнительные силы, в которые трудно поверить, — ответил Сэмми.

Нет! Никакого самоубийства не было и не могло быть. Но как это доказать?

Стефани обо всем этом переговорила с дедом, и тема была исчерпана, она стала бродить около его письменного стола, то и дело натыкаясь на стопки бумаг и исписанные листочки. Ее внимание привлек цветной диапозитив размером десять на восемь.

Она поднесла снимок к лампе и стала его разглядывать. Это была прекрасная фотокопия картины, на которой были изображены изможденные, сутулые, старые люди, ожидающие, пока подойдет их очередь войти в источник, из которого с другой стороны они выходили молодыми, распрямившимися и красивыми. Это была не внешняя красота, а, скорее, какая-то внутренняя сила, притягивавшая к себе взгляд. Несомненно, картина изображала источник вечной молодости.

В задумчивости опустив диапозитив, Стефани заметила надпись в левом нижнем углу картонной рамки. Аккуратным почерком деда там было написано:

Лукас Кранах младший (1472–1553)

Масло

Собственность Британского музея

Стефани положила снимок на стол. Ее взгляд остановился на пачке старых выцветших фотографий. Она стала их просматривать. На первой фотографии была запечатлена красивая маленькая девочка рядом с огромной собакой, больше, чем сама девочка. На другом снимке была та же девочка, теперь уже лет двенадцати, а с нею рядом девушка, по всей видимости, сестра. Сходство было поразительным. У обеих волосы собраны в хвосты, обе одеты в баварские платья с узким лифом и широкой юбкой в сборку. На заднем плане виднелись холмистые луга и домик с крутой крышей. Еще на одной фотографии они стояли на лужайке, в обнимку с… но что это? Со старым, иссохшим гномом!

Следующие несколько фотографий были значительно более ранние — бело-коричневые, с обтрепанными краями. Может быть, эти люди — родители девочек? Наверное. Затем опять пошли черно-белые. Женщина с двумя девочками и тем же гномом, все улыбаются в камеру. На следующей — первая девочка, теперь уже девушка лет шестнадцати под руку с двумя молодыми людьми, видимо, ее поклонниками.

И тут внезапно волосы на голове Стефани зашевелились. Она узнала эту шестнадцатилетнюю девочку. Это была Лили Шнайдер — будущая оперная дива, красавица, голос которой очаровывал миллионы… и над чьей биографией работал ее дед.

Там были и другие фотографии.

Лили со школьными друзьями… Лили около рояля, за которым сидела женщина со строгим лицом, с зачесанными назад волосами, ее пальцы парили над клавишами инструмента… Лили постарше, в парике и костюме для «Кавалера роз»… улыбающаяся Лили на руках офицера гитлеровской армии… серия фотографий Лили с немецкими офицерами…

И опять нацисты… И еще они…

Невероятно!

Стефани отложила фотографии.

На глаза попалась стереосистема. Интересно, что дедушка слушал в последние минуты жизни? Она ткнула в кнопку лазерного проигрывателя. Дисковод медленно выдвинулся, в электрическом свете радужно засветился диск. Она поднесла его к глазам, чтобы прочитать название. Но могла бы этого не делать, и так знала. Лили Шнайдер.

Разумеется, так и должно было быть.

Она вставила диск обратно, нажала кнопку, и зазвучала музыка. Это были песенки из оперетт. Легар, Штраус. Но голос… Он был таким неземным, таким сладостным… идеальной высоты и так непохожий на другие… волшебный голос, от которого по телу шли мурашки.

«Чарующий голос, — думала она, — слишком сладкий для нацистов… Но можно подумать, что чудовища должны слушать безобразную музыку».

Слушал ли эти мелодии дедушка, когда он… умер? Но проигрыватель не был включен, когда она вошла в квартиру. Или, может быть, кто-то выключил ее? Фам? Полиция? Конечно, это уже было неважно. Важно было то, что дед мертв, дед ушел от нее навсегда.

В голове завертелся калейдоскоп воспоминаний. Их так много. Она смеялась над смешными, улыбалась добрым и плакала. Она заново переживала свою жизнь с дедом… Все счастье и все печали прошли перед ней за одну ночь.

Незадолго перед рассветом она задремала на кровати деда.

Ее разбудил яркий свет, лившийся в эркерные окна. Снаружи пробивались звуки города: гудки машин, сирены, громкие очереди рэпа, вылетавшие из проносившихся машин. Какое-то мгновение она не могла понять, что с ней. Ей снился дедушка. Он сидел, покуривая свою любимую сигару «Монте-Касино», на вращающемся кресле прямо вот здесь, в этой комнате, и загадочно намекал, что откопал что-то для биографии Лили Шнайдер.

Сигара!

Она рывком села, сон мгновенно слетел.

Конечно! Как она не подумала об этом раньше! Сигара — вот доказательство, что это не самоубийство. Полиции придется ее выслушать и начать расследование.

Потому что дедушка почти не курил. Он позволял себе насладиться хорошей сигарой только в особых случаях — когда что-либо приводило его в исключительно хорошее настроение. Фам убирал квартиру в тот день, когда дед с Сэмми ходили в оперу, иными словами, он убирал именно в тот день, когда дед якобы покончил с собой. А Фам был сверхаккуратный человек. Дед курил сигару уже после того, как Фам ушел — от двенадцати до двадцати четырех часов, до смерти.

Сигара свидетельствует о том, что он был в исключительно хорошем настроении… а люди, которые находятся в исключительно хорошем настроении, не затягивают у себя на шее пояс, чтобы повеситься!

Возбужденная, она решила идти в полицию.

Она посмотрела на часы. Начало восьмого.

Стефани встала и потянулась. Она ощущала себя разбитой, к тому же вспомнила, что не переодевалась со вчерашнего утра. Надо срочно привести себя в порядок.

Она пошла в свою старую розовую спальню, где хранилась одежда на все случаи жизни, приняла душ в ванной, которая когда-то была ее. И сразу же почувствовала себя бодрее. Достала из шкафа белую блузку, длинную красную плиссированную юбку, которая подходила к пиджаку с плиссированной спинкой, и черные туфли на среднем каблуке. Весь макияж занял у нее несколько минут.

Крепкий кофе окончательно разогнал остатки сна. Покормив Уальдо и наполнив его поилку, она отправилась в полицию.

Утренний воздух бодрил, в каждом ее шаге чувствовалась решительность. Она не может вернуть деда, но она, черт возьми, в состоянии сделать другое. «Я сделаю так, чтобы смерть деда не списали на самоубийство».

Она резко остановилась.

Если это не самоубийство, тогда… Она почувствовала озноб. Возможно ли это? Хладнокровное убийство?

И еще одна мысль пронзила ее мозг.

Он выведывал чужие секреты, совал нос в жизнь разных людей. Он исследовал изнанку жизни с усердием ищейки, вынюхивал и раскапывал тщательно спрятанные тайны. Всегда раскапывал, раскапывал, раскапывал. А когда он докапывался до беспощадного дна, он садился и описывал эти тайны в своих книгах.

Раскрытие тайн рождает врагов.

Потрясенная, она продолжала свой путь. Мысли метались во всех направлениях.

Но кто?

Зачем?

И за что? За то, чем он занимался в последнее время, или за то, что нашел и описал раньше? Она была уверена, что в одной из его книг найдет разгадку. Но в какой?

Стефани ускорила шаги. Она сделает все возможное и невозможное, чтобы выяснить это.

 

6 Ильха-да-Борболета, Бразилия — Нью-Йорк

В Южном полушарии времена года — в зеркальном отображении. Когда в верхней части земного шара зима, внизу — лето. Но и там, и здесь названия времен года одинаковы. По-португальски «май» будет «Maio», просто он выпадает на позднюю осень.

В тот осенний день температура в Рио-де-Жанейро поднялась до семидесяти пяти градусов по Фаренгейту, и поток едва одетых охотников за солнцем хлынул на два всемирно известных пляжа — Ипанема и Копакабана, а также на двадцать один менее известный, чтобы вобрать в себя побольше солнечных лучей и продемонстрировать молодую бронзовую плоть. Для юных и беззаботных рак кожи — это что-то уж очень абстрактное.

В ста морских милях к северо-востоку от Рио все было совершенно по-другому. Хотя на острове Ильха-да-Борболета (частное владение) температура поднимается до семидесяти шести градусов, его белые пляжи свободны от искателей солнца. Для хозяина острова и его красавицы-жены прямые солнечные лучи как чума.

Если и существует в мире Остров Фантазии, тогда это, конечно, Ильха-да-Борболета. Щедрая тропическая растительность, покрывающая семь квадратных миль его пологих холмов из вулканических пород, была тщательно прорежена и содержалась в идеальном порядке. Поблескивающие зеленым глянцем растения никогда не гнили, и потому здесь не было столь свойственного тропикам запаха разложения. Тщательно подстриженные газоны напоминали мягкое одеяло. Экзотические образцы пальм и редких тропических цветов всех возможных разновидностей произрастали и цвели в великом изобилии.

Квинта Санта Анастасио, бело-голубой палаццо, был построен каучуковым бароном в девятнадцатом веке. Затейливые португальские изразцы, покрывавшие стены снаружи, прекрасно выдержали полтора столетия, а терракотовые крыши были тщательно реставрированы.

Ильха-да-Борболета принадлежал Эрнесто де Вейге, миллиардеру-затворнику, одному из трех — если верить прессе — самых богатых людей в мире.

Система безопасности на острове внушала почтение — только такую и приличествовало иметь человеку с миллиардным состоянием. Побережье круглосуточно патрулировал катер, оснащенный прожекторами, сверхсовременными радарами и вооружением; на суше тоже все двадцать четыре часа несли дежурство несколько бригад вооруженных охранников со специально обученными собаками.

На остров можно было попасть только самолетом, вертолетом или прибыть на яхте. У Эрнесто де Вейги были все эти средства передвижения, и не по одному.

Он сидел в тени веранды, высокий, мощный человек неопределенного возраста, в белой хлопчатобумажной рубашке с короткими рукавами и в темных брюках. Вокруг шеи повязан желтый шелковый шарф. Он сидел лицом к открытой части веранды, чтобы можно было наслаждаться открывавшимся видом. И действительно, время от времени он отрывал взгляд от плетеного стола, на котором стоял свежеприготовленный овощной сок и были разложены принадлежности коллекционера бабочек, и смотрел вдаль — поверх каскадов вьющейся лозы, цветов и остроконечных пальмовых листьев — на прекрасно ухоженные земли.

Гигантские облака бабочек, облепивших кустарник, посвечивали яркими радужными красками. Вокруг лениво гудели насекомые.

Он рассматривал бриллиантово-жемчужно-зеленую с черным бабочку. Ее желтое тело было зажато пинцетом, но она была еще жива, ее крылья трепетали в яростной попытке освободиться.

Он поднял бабочку.

— Вы знаете, что это такое? — спросил он по-английски с португальским акцентом.

— Конечно, сеньор, — ответил Валерио, отставной полковник армии США, стоявший в стороне в положении «вольно». — Это бабочка.

Де Вейга покачал головой и улыбнулся.

— Нет, нет и нет, полковник. Это не просто бабочка! Это Орнитоптера приамус! Она обитает на Малуккских островах, на побережье Новой Гвинеи и в Северной Австралии. А теперь она здесь! Красивая, не правда ли? В моей коллекции это первый самец такого вида. Обратите внимание на желтые пятна — вот эти, — кончиком пальца он указал на пятна. — Они очень напоминают пятна самки Орнитоптера Виктория. Краски бабочек, — добавил он, — являются результатом их способности превращать свои выделения в чистый пигмент. Завораживающе, не правда ли?

Объяснив это, де Вейга отвинтил крышку сосуда, внутри которого находился тампон, пропитанный эфиром. Он быстро погрузил бабочку в сосуд и держал ее там, пока подрагивание крыльев не прекратилось, затем вытащил бабочку и плотно закрыл крышку. Он положил заснувшее насекомое на шестидюймовую деревянную подставку с двумя деревянными отлетами по бокам и пробковой бороздкой для туловища посередине. Затем, выбрав тонкую булавку, одним быстрым движением насадил на нее бабочку. Наклонившись, он стал дуть на ее брюшко, пока драгоценные крылья не раскрылись. Наложив на каждое крыло полоску пергаментной бумаги, он закрепил крылышки в этой позиции двумя иголками на маленьких деревянных брусочках. Затем он опустил деревянную подставку в контейнер с эфиром.

— Ну вот, моя любимица, — негромко сказал он, обращаясь к бабочке. — Видишь, смерть может быть абсолютно безболезненной, и теперь твоя красота навсегда останется источником радости.

Через минуту он вытащил деревянную подставку из контейнера. Теперь оставалось только подождать неделю, пока бабочка высохнет. После этого он снимет ее с подставки, поместит под стекло и наклеит этикетку.

Он жестом попросил полковника Валерио подкатить гигантскую сетчатую клетку, стоявшую у стены. Внутри трепетали и переливались живым драгоценным калейдоскопом тысячи бабочек, похожих на только что распятую.

— Ах, — Эрнесто де Вейга взглянул на полковника. — Ну не чудо ли? — Его глаза блестели. — Еще вчера они были неподвижными куколками. А теперь, вы только посмотрите! — Он с гордостью разглядывал обитателей клетки. Затем, подняв крышку, он выпустил их.

Бабочки устремились вверх колонной драгоценных камней, постепенно превращаясь в рассеивающееся изумрудное облако.

— Ну вот. — Де Вейга сложил руки на плетеной столешнице и вопросительно взглянул на шефа охраны. — Ладно, насколько я понимаю, у вас хорошие новости, полковник?

— Да, сеньор. — Полковник Валерио кивнул. Это был поджарый загорелый мужчина с тонкими белыми морщинками на обветренном лице. На нем была рубашка и брюки цвета хаки, черный берет. На боку висела кобура. Зеркальные очки скрывали выражение глаз. Его влажная рубашка облепила тело, но если он и испытывал неудобство, то ничем этого не показывал. Бывший военный, он провел полжизни во влажных тропиках. В сравнении с парными джунглями Центральной Америки Ильха-да-Борболета был раем. Собственно, Ильха-да-Борболета был раем в сравнении с любым местом в мире.

— Тело обнаружили? — негромко спросил хозяин, отхлебнув овощного сока.

— Да, сеньор. — Голос полковника звучал отрывисто. — Я только что получил сообщение.

— Причина смерти?

— Самоубийство через повешение.

— Какое несчастье, — де Вейга задумчиво поднес к губам стакан с соком. — Что насчет его материалов?

— Сеньор?

— Вы хотите сказать, что они все еще там? — Выражение лица де Вейги не изменилось, но в голосе слышалось бесконечное неудовольствие.

— Вы не приказывали их уничтожить, сеньор. Де Вейга сделал еще глоток.

— Считайте, что я приказываю.

Полковник исполнил четкое «кругом» и, быстро пройдя через веранду, скрылся за углом. Когда смолкли его шаги, на веранду выплыла женщина неопределенного возраста и умопомрачительной красоты. Она неслышно передвигалась в своих золотых сандалиях, но Эрнесто де Вейга тотчас же почувствовал, что она рядом.

Он обернулся, чтобы взглянуть на нее. Сегодня она была в просторном комбинезоне из голубого шелка. Волосы скрывал такого же цвета тюрбан. Она была очень бледна. Как многие женщины в Южной Америке, она пользовалась ярко-красной губной помадой и несколько злоупотребляла косметикой. Но, в отличие от них, она носила темные очки, инкрустированные натуральными алмазами. Её брови идеальной формы были цвета густого меда.

— Что хотел Валерио? — спросила она по-португальски, подходя к де Вейге.

— Он сообщил о самоубийстве этого американского писателя.

— Самоубийстве? — Она приподняла очки и пристально взглянула на него своими необычайными изумрудными глазами.

Эрнесто де Вейга позволил себе легкую улыбку.

— Похоже, бедняга повесился.

— О! — Она была в восторге. Опустив очки, она встала у него за спиной. Ее длинные сильные пальцы собственницы поглаживали его плечи. — Значит, он мертв? — спросила она, желая услышать подтверждение.

— Да, очень мертв. Или, быть может, мне надо сказать, к сожалению, мертв?

В ее голосе послышалась горечь.

— Ты ничего подобного не скажешь, Эрнесто! Этот старый назойливый дурак! Лили Шнайдер давно мертва, давно похоронена! Почему он не оставил ее в покое?

— К сожалению для него, не оставил. Но не беспокойся, моя бабочка. Теперь ее память никто не потревожит.

Он протянул руку, взял ее за запястье и надел на ее безымянный палец перстень с бриллиантом.

— Подарок для самой изысканной бабочки, — сказал он, целуя ей руку.

— О Эрнесто! — Она поводила рукой перед глазами, чтобы насладиться голубыми и белыми всполохами света в камне. — Ну зачем ты!

— Тридцать карат. Чистейшей воды.

— Конечно, — сказала она, наклонилась вперед и потерлась о его щеку своей гладкой щекой. Затем, улыбаясь, она достала из своего широкого рукава плоскую прозрачную коробочку. — У меня тоже для тебя подарок.

Он взял коробочку и посмотрел через крышку. Бабочка. Полупрозрачная зелень и радужно-серый перламутр крыльев, бледные фиолетовые пятнышки.

Он хлопнул в ладоши, как обрадованный ребенок.

— Саламис пархассус! Такой у меня еще нет!

Она улыбнулась.

— Я знаю. К сожалению, я не смогла достать куколку. Пока.

Он с нетерпением открыл коробку. Едва касаясь нежного кончика крыла, он пробормотал:

— И в смерти даришь ты нам вечную красу.

— Да, — тихо согласилась она, продолжая гладить его плечи. — Действительно так.

Выйдя из полиции, Стефани направилась в центральную часть города. У нее не было определенной цели, она просто шла туда, куда вели ее ноги. Ей нужно было время, чтобы собраться с мыслями и разобраться во всем, что случилось. Она не могла отделаться от ощущения, что вступила в Зазеркалье, погрузилась в другой, темный мир. Мир кошмаров, страданий и боли.

Так много надо было обдумать. Столько вопросов обступили ее.

Визит в полицию оказался бесполезным. Они по-прежнему настаивали на версии о самоубийстве, в доказательство продемонстрировали ей его предсмертную записку, напечатанную на старом «ремингтоне» — том самом, на котором он печатал свои бестселлеры.

— На ней даже нет подписи! — сердито доказывала она. — А это что такое: «Я больше не могу вынасить эту жизнь»? Он никогда бы не сделал ошибки в слове «выносить».

— Человек в стрессовой ситуации может сделать такую ошибку, — убеждали ее.

Теперь почему-то она уже не чувствовала такой уверенности.

Что, если полиция права и выкуренная сигара была последним земным удовольствием, которое он себе позволил?

«Нет. У меня нет доказательств, но я знаю».

Может быть, он был болен? Какая-то неизлечимая мучительная болезнь, которую он скрывал от нее?

Эта мысль поразила ее настолько, что она остановилась.

И вдруг осознала, где она, — угол Парк-авеню и Шестьдесят пятой улицы. Это именно тот квартал, где находилась приемная дедушкиного врача!

«Неужели это мое подсознание привело меня сюда?» — подумала Стефани.

— Доктор вас примет прямо сейчас, мисс Мерлин, — заверила ее медсестра в приемной.

Поблагодарив, Стефани прошла в кабинет врача. Она волновалась. Одна только мысль о том, что дед скрывал от нее ужасную болезнь, была невыносима. «Мы всегда делились всем».

Рон Форсайт, доктор медицины, врач Карлтона Мерлина, сообщил:

— Ваш дедушка прошел тщательное медицинское обследование меньше трех недель назад. Рентген, ЭКГ, анализы крови. Для его возраста здоровье у него было превосходное, Стефани. Поэтому я не мог понять этого, когда услышал, что он…

— Он этого не делал! — резко перебила его Стефани. — Просто я хотела удостовериться, что не было никаких причин, которые могли бы побудить его к этому.

Доктор Форсайт был деликатным человеком.

— Вы себя хорошо чувствуете? Может быть, вам что-нибудь выписать?

— Спасибо, не надо. — Она покачала головой. «Я должна чувствовать эту боль, — думала она. — Я не хочу, чтобы чувство утраты было затуманено лекарствами».

Она встала, пожала доктору руку.

— Спасибо, что уделили мне время.

Вернувшись в Осборн, она застала там Фама. Тот бродил по гостиной, пытаясь что-то делать между приступами беззвучного плача. Когда Стефани вошла, вьетнамец протянул ей навстречу руки.

— Мисс Стефани, — простонал он. — Мне так жаль. Какое-то время они оба плакали.

— Он был таким чудесным человеком, — проговорил Фам, покачивая головой. — Мне будет его не хватать.

— Я знаю, Фам, знаю.

Через некоторое время Фам шумно вздохнул, прикрывая свои чувства покрывалом достоинства.

— Кстати, — добавил он. — Звонили несколько человек. Юристы. Бухгалтер. Они хотели назначить с вами встречу. — Его резкий голос говорил лучше всяких слов о том, что он думает о всех этих делах, требующих решения еще до того, как тело Карлтона Мерлина будет предано земле.

Стефани кивнула. Она подумала: «Я знаю, что они хотят обсудить. Смерть и налоги. И то и другое идут рука об руку».

Стефани вздохнула и опустилась в кресло рядом с клеткой Уальдо. В комнату неслышно вошел Фам, поставил на столик рядом с креслом чашку горячего чая и поднос с бисквитами и так же неслышно удалился.

Стефани сидела не шевелясь.

— Уальдо! — проскрипела птица, пожирая жадными глазами пирожные. — Уальдо хочет крекер! Уальдо! Я люблю тебя, Стеф!

Стефани автоматически дала ему бисквит, затем еще и еще, пока все они не кончились. Она была погружена в раздумья. Нужно обдумать так много вещей, а она уже чувствует себя опустошенной. Во-первых, похороны: надо было предать деда Господу. Затем Цезарь, или, точнее, Дядя Сэм, которому должны быть переданы другие вещи, а именно налоги. Столько навалилось сразу. Страховки. Банковские счета. Ценные вклады в банковских сейфах. Счета, требующие оплаты. Личное имущество, которое надо было куда-то девать.

И вдруг она почувствовала, что всего этого слишком много для нее одной.

«Будем переживать неприятности по мере их поступления, — успокоила она себя. — Не пытайся сделать все сразу. И не бойся попросить помощи. Друзья для этого и существуют».

Она сняла трубку и набрала номер Сэмми Кафки.

Когда Сэмми ответил, Стефани пробормотала в трубку:

— Дядя Сэмми? Ты сказал, что мне можно позвонить, когда понадобится твоя помощь. Ты не можешь приехать?

— Уже еду, девочка, — ответил старик.

 

7 Нью-Йорк

Томас Эндрю Честерфилд Третий не любил поздние телефонные звонки. Еще больше он не любил пробуждения в немилосердно ранние часы для выполнения деликатных заданий. Но действительность не оставляла ему выбора.

Он со вздохом повесил трубку и взглянул на жену. Катинка мирно спала, лежа на боку, обратив свое гладкое без единой морщинки лицо к нему, черные волосы рассыпались по подушке. Звонок телефона не разбудил ее; она только перевернулась на другой бок и свернулась калачиком, подтянув колени к груди.

Он внимательно смотрел на нее. В ее сладкой молодости и неземной красоте было что-то успокаивающее, и неприятное чувство от ночного звонка ушло.

«Смогла бы ты спать так же спокойно, дорогая, если бы знала, во что я ввязался?»

Томас Эндрю Честерфилд Третий принадлежал к избранному кругу Манхэттена. Он был во всех отношениях преуспевающим.

У него была привлекательная внешность, власть, деньги и — что делало его жизнь абсолютно идеальной — красавица Катанка, его жена (третья), четверо красивых взрослых детей (по двое от каждого предыдущего брака). Но у Томаса Честерфилда были и две требующие неотложного решения проблемы — и ни одна из них не решалась. Первая — Деннис, младший из двух его сыновей. Вторая проблема была целиком и полностью следствием первой.

Четыре года назад Деннис, тогда восемнадцатилетний красивый парень, связался с развеселой кокаиновой компанией. Он развлекался крутым сексом в постели с молоденькой девочкой и настолько увлекся, что девочка погибла. Деннис смотался с места происшествия, не зная о том, что один из его приятелей установил в шкафу видеокамеру. То, что задумывалось как шутливый секс-фильм, стало фильмом-доказательством с Деннисом в главной роли.

Тогда-то и начался шантаж.

И Томас Эндрю Честерфилд Третий, известнейший специалист в юриспруденции, поверил, что, выплачивая вымогателям ежемесячно пятнадцать тысяч долларов, избежит скандала и огласки в обществе.

Адвокат, находивший входы и выходы в любой ситуации, оказался загнанным в угол. Потому что, если просочится хоть намек на то, что Деннис замешан в убийстве на почве секса, вся семья погибнет — и все из-за одного-единственного крутого сексуального эпизода.

И вдруг в один прекрасный день вымогательства прекратились. Но были выдвинуты другие, зловещие требования: в качестве адвоката представлять интересы загадочного клиента, чью личность он ни при каких обстоятельствах не должен пытаться установить.

Однажды вечером, меньше месяца назад, именно в тот момент, когда Честерфилд ожидал этого меньше всего, раздался телефонный звонок.

— Господин Честерфилд? — Это был даже не голос, а какой-то бесполый шепот. — Вы знаете, кто с вами говорит?

— Н-нет, — ответил он, начиная дрожать. Конечно, он знал. Иначе почему его внутренности вдруг затянулись в тугой узел?

— Думаю, что вы знаете, господин Честерфилд, — ровно продолжал голос в трубке. — Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Карлтон Мерлин?

— Да, конечно.

— Хорошо. Теперь вот что вам надо сделать. Господин Мерлин сует свой нос в дела, в которые лучше бы ему не соваться.

Клубок внутренностей слегка разжался. Это была более знакомая сфера.

— Вы хотите подать на него в суд? — спросил он. Трубка негромко рассмеялась.

— Нет, господин Честерфилд. Мы хотим его устранить.

Его пронзила боль, как будто его прострелили насквозь.

— Простите?

— Вы должны проследить, чтобы его убрали.

Он тут же бросил трубку и больше не подходил к телефону, несмотря на настойчивые звонки. В конце концов он отключил телефон вообще. Черт с ней, с пленкой: он не собирался ввязываться в убийство.

На следующий день одна копия этого фильма была доставлена ему в офис, вторая — домой, третья — в один из клубов.

К счастью, пленка не попала в руки ни к его жене, ни к секретарше, ни к кому-либо из клуба. В тот вечер позвонили опять.

— Вы еще не передумали, господин Честерфилд? — спросил бесполый шепот.

— Я не убийца и не знаком с убийцами, — прошептал он жалобно.

— Это не имеет значения. В Нью-Йорке есть наемный убийца, специализирующийся в «случайных» смертях. Его кличка — Дух.

— Дух?

— Похоже, его так называют, потому что он остается невидимым. Дело в том, господин Честерфилд, что никому еще не удавалось его увидеть. Во всяком случае, — добавил голос устрашающе, — никому из живущих.

Руки Честерфилда дрожали.

— К-как я его найду?

— Говорят, у него есть подружки среди проституток и порнодевочек: в Вест-Сайде. Вам надо просто побродить, гам и поспрашивать.

Тогда и начались его вылазки в городскую клоаку.

Это было сошествие в мир, населенный карманниками и мошенниками, сутенерами и проститутками, воришками разных мастей. Он посетил все любимые притоны самых извращенных из извращенцев — порнозалы, порноцирки, порнобары, массажные кабинеты. Не осталось ни одного уличного угла, на котором бы он не побывал. И все время он задавал один и тот же вопрос: «Ты знаешь человека по прозвищу Дух»?

И только через две недели он наткнулся на проститутку на углу Тридцать восьмой улицы и Девятой авеню, которая, наклонившись к открытому окну его «ягуара», ответила:

— Да. По-моему, слыхала о таком. Он плохой.

Ее звали Шенел — коротконогая негритянка, с темными блестящими глазами, тугими маленькими грудями и плотными круглыми покачивающимися ягодицами, обтянутыми тесным комбинезоном телесного цвета с молниями в стратегически важных местах.

— Ты не скажешь, как мне с ним связаться? — спросил он.

Она внимательно посмотрела сначала в одну, потом в другую сторону улицы.

— Давай-ка прокатимся, — предложила она, открывая переднюю дверь и плюхаясь задом на сиденье. — Тебе это обойдется в пятьдесят баксов, понял?

Проститутка действовала как посредница. Сложным, извилистым путем, исключавшим возможность его выследить, Дух связался с ним.

Теперь Карлтон Мерлин был в прошлом. Судя по сообщениям газет, это было самоубийство.

Честерфилду стало чуть легче дышать. По наивности он даже осмелился надеяться, что на этом все закончится — что ему вернут все копии фильмов и прошлое будет забыто.

Но это было приятное заблуждение. Вечером того же дня опять раздался звонок.

— Господин Честерфилд? Похоже, что господин Мерлин работал над книгой, когда произошло… э… самоубийство. Мои клиенты хотят, чтобы все материалы к книге были уничтожены.

— Но… у меня нет знакомых воров! — протестующе начал было он.

— Я уверен, что Дух вам поможет.

На этот раз Томас Эндрю Честерфилд Третий объехал квартал всего лишь дважды, и на углу он увидел Шенел, которая подкрашивала губы, смотрясь в боковое зеркальце стоявшей рядом машины.

Он припарковал свое огромное авто на свободном месте позади нее. В свете его фар она с откровенно скучающим видом закончила свой туалет и только тогда подошла к его машине и всунула голову в открытое окно.

— Я так и думала, что это ты, — сообщила она, увидев Честерфилда.

Он уныло улыбнулся, не отводя глаз от зеркала заднего вида — на случай появления патрульных машин.

— Расслабься, не напрягайся так. — Она взялась за ручку передней дверцы. Дверца была не заперта, и она проскользнула в машину, захлопнув за собой дверь.

— Вперед, — кратко скомандовала она.

Он выждал, пока мимо них проплывет флотилия пустых кебов, затем плавно съехал с обочины.

— Подтянись сюда, — велела Шенел через минуту, указывая вправо. Честерфилд кивнул и направил «ягуар» на ту же огромную стоянку, куда она привозила его в прошлый раз. Стоянка находилась прямо над одним из въездов в тоннель Линкольна, и на нее можно было заезжать с Тридцать седьмой и Тридцать восьмой улиц. В дневное время она была заполнена рейсовыми автобусами из Нью-Джерси; по ночам это было излюбленное местечко местных шлюх и их клиентов.

Не выключая двигателя, он повернулся к Шенел. Она обратила к нему лицо, чуть различимое в слабом свете приборной доски.

— Ну что? Что тебе надо на этот раз, приятель?

— Мне нужна твоя помощь, Шенел.

Она рассмеялась низким, грудным смехом.

— Всем нужна моя помощь.

Минуту они сидели молча. Она порылась у себя в сумочке в поисках сигарет, затем прикурила от зажигалки «бик». Он нажал кнопку, и все стекла в машине немного опустились. Сзади наплывал свет въезжающих на стоянку машин. Он по-прежнему не отводил глаз от зеркала заднего вида.

— Тебе опять нужно выйти на Духа, или ты хочешь…

— Мне нужно связаться с Духом. Я хочу, чтобы он…

— Тш… — быстро проговорила она, покачав головой. — Я только посредник. Я ничего не хочу знать. — Вид у нее вдруг стал испуганным. — Ничего! Понял?

Он кивнул.

— Тогда дай ему знать, что мне… э. опять понадобились его услуги.

— Хорошо. Но тебе это будет стоить.

Вздохнув, он достал бумажник, вытащил пятидесятидолларовую купюру, стараясь, чтобы она не увидела, сколько денег было в бумажнике, и протянул ее Шенел. Она помотала головой.

— Сотню.

Он уставился на нее.

— В прошлый раз было пятьдесят.

— Да, я помню. — Ее губы вытянулись в напряженную улыбку — Разве ты не слышал? Инфляция, она по всем бьет.

 

8 Вашингтон

Это были убогие улицы, даже для обитателя черного гетто. Особенно для одинокой черной обитательницы гетто. Винетт Джонс торопливо шла через новостройку — квартал жилых домов, как будто она спешила поскорей выбраться оттуда. Она крепко прижала к себе коричневую виниловую сумку, помня о том, что ее могут вырвать у нее в любую минуту Она жила здесь девять лет — уже девять лет! — и по собственному нелегкому опыту знала, что здесь все возможно.

Винетт Джонс было только двадцать три года, но выглядела она на все тридцать пять. Ее кожа была цвета какао, как у ее африканских предков, а осанка — прямой и горделивой. Коротко постриженные волосы закручивались в тугие спирали. Высокая, она была, пожалуй, слишком тощей, и ей не помешало бы чуть больше красоты. Тем не менее она излучала явно незаурядную силу и спокойную решимость, как бы говоря окружающим: «Я не из тех, кого можно обвести вокруг пальца». Она шла, распрямив плечи, глядя прямо вперед. Ей не надо было смотреть по сторонам, чтобы знать, что происходит вокруг. То же, что и всегда. Продажа крэка, покупка крэка, курение крэка, переходящее из рук в руки краденое, кучки тусующихся подростков, зорко высматривающих своими обманчиво равнодушными глазами возможно легкую добычу.

Вся уродливая новостройка грязного жилого квартала была одним громадным супермаркетом.

Случайные убийства здесь никого не удивляли, шальные пули были обычным делом.

Винетт слышала, как трещали под ее ногами ампулы из-под крэка, и вокруг, куда ни глянь, все было усыпано пустыми ампулами, они поблескивали в канавах и на утоптанной, без единой травинки, земле.

Она чувствовала, как у нее в животе все скручивается в тугой комок. Это не самое подходящее место для воспитания ребенка. А тем более такого ребенка, как ее Джованда.

Маленькая, красивая, чистая Джованда. Раннее дитя, ее плоть и кровь.

Джованда, рожденная, когда ее мать была вся в дерьме. Тогда она жила с Верноном, этой никчемной задницей, который приучил ее к наркотикам, от которого она забеременела, а потом, когда она была уже на девятом месяце, он свалил.

Джованда, рожденная в роддоме для незамужних Матерей организации «Поможем детям». Именно там, незадолго до родов, Винетт навестила та симпатичная престарелая леди, сотрудница Колумбийского отделения приюта «Поможем детям», — и именно там, в обмен на пятьдесят долларов наличными, Винетт написала, что отказывается от Джованды, от своего ребенка, которому еще только предстояло родиться.

— Мы будем заботиться о ней, а когда ты наладишь свою жизнь, ты всегда сможешь забрать ее, — мягко объяснила ей та симпатичная леди. — Ты сможешь забрать ее в любую минуту.

И получилось так, что продажа собственного ребенка затронула какие-то струны глубоко в душе Винетт, и именно с этого момента начался ее долгий путь к новой жизни. Эти три бесконечных года. Как же ей было тяжело! Сначала приступы белой горячки и неодолимое желание вернуться к наркотикам. И клиники, клиники, клиники, и срывы, и опять она оказывалась вся в дерьме. Наконец ей удалось избавиться от страшной зависимости, навсегда — это когда она обрела Бога и почувствовала, что вся ее жизнь вдруг изменилась. Она познала такую высоту блаженства, какой ей никогда не давали наркотики, — и ей больше не хотелось возвращаться туда, вниз.

Отряхнув прах своей прошлой жизни, она нашла себе настоящую работу — пусть она была всего лишь уборщицей женского туалета в шикарном отеле в центре города. Ну и что? Это честная работа. И она зарабатывает честные деньги. К ней пришла уверенность в себе, а с нею чувство собственного достоинства.

Теперь ее имени нет уже в списках на социальное вспомоществование, и она может гордо смотреть всем в глаза.

А боль внутри все разрасталась. Джованда, где ты?

Как только Винетт встала на ноги, она отправилась в приют «Поможем детям» за своей Джовандой, но девочки там не оказалось, ее имя даже не значилось в списках, как будто ее ребенок никогда не существовал.

Та милая пожилая леди, которая заставила ее подписать бумаги в родильном отделении, она существовала, но только теперь она уже не была такой милой. В ее глазах была жесткость, когда она объясняла ей, что никогда в жизни не видела ни Винетт, ни Джованду Джонс.

Винетт еще крепче сжала сумочку. Нет, теперь она не смирится с ложью — теперь, когда она очистилась и Господь вошел в ее жизнь. Нет уж! Ее девочка была где-то там, ждала ее, свою маму.

Она найдет свою Джованду, где бы она ни была. Даже если Колумбийское отделение приюта — тупик, и она, бродя по заколдованному кругу, встречала там только пустые взгляды, все равно это ее не остановит. Ведь есть еще головное отделение ПД в Нью-Йорке, может быть, там ей помогут. Наверняка в такой организации, как ПД, с миллионами спонсоров, с детскими приютами и больницами по всему миру, существует надежная система учета.

И Винетт Джонс откладывала свои чаевые, полученные в туалете. Она даже перестала пользоваться общественным транспортом и ходила на работу пешком, чтобы накопить денег на автобусный билет до Нью-Йорка.

Сейчас она как раз направлялась к автовокзалу. Она выглядела очень аккуратно: на ней было ее лучшее платье и туфли, которые выглядели новее, чем вся ее остальная обувь. Ее поддерживал Господь, и она была полна решимости.

Винетт немного успокоилась и задышала ровнее. Еще полчаса быстрой ходьбы — и она будет на вокзале, а оттуда ее маршрут на север, в Нью-Йорк.

На север, на поиски своего ребенка.

 

9 Нью-Йорк

Как только появился Джонни Стоун, Сэмми Кафка и Фам Ванхау, словно сговорившись, засобирались по каким-то неотложным, требующим их немедленного Присутствия делам, появившимся у них вдруг после Похорон Карлтона Мерлина.

«Пошли все ваши дела в задницу», — думала Стефани, которой очень не хотелось, чтобы они исчезали. Не надо было быть психоаналитиком, чтобы понять, что стояло за их туманными объяснениями.

Могли бы и не беспокоиться. Ей не нужен был Джонни Стоун, и у нее не было никакого желания оставаться с ним наедине. Она вообще не хотела его впускать, но, после того как он рассказал об обстоятельствах своего возвращения из Сидона, что ей оставалось делать?

И вот он здесь. Пять лет спустя. Живой и невредимый. Склонившийся над клеткой Уальдо, который скребется клювом о прутья и несет полную чушь.

Даже Уальдо купился! Чертов предатель!

Некоторое время Стефани стояла молча. Прищурив глаза, она разглядывала бывшего любовника. Надо было проучить его. Он точно знал, какие кнопки когда" нажимать.

Очевидно, такие вещи никогда не меняются.

А также и другие. Например, он очень даже неплохо выглядел. Да, она вынуждена была признать, что он по-прежнему был привлекателен. Черт возьми, даже слишком привлекателен.

— Клянусь, эта птичка скучала обо мне, — говорил Джонни. — Не так ли, Уальдо, старик? — Он взглянул на Стефани, его пронзительные глаза глядели на нее с ожиданием, видимо, он хотел, чтобы она сказала, что и она скучала по нему.

— Уальдо, — холодно заметила Стефани, — каждый раз сходит с ума от радости, когда кто-нибудь уделяет ему внимание.

— Кто-нибудь? Ты хочешь сказать, что я ничем не отличаюсь от других? — Он продолжал наблюдать за ней, на губах мелькнула улыбка.

Она мысленно молилась о том, чтобы какая-нибудь волшебная сила унесла его отсюда. Он уже выразил свои соболезнования, она уже предложила ему выпить, он согласился и уже выпил то, что ему было предложено. Ну что еще ему тут делать?

— Ну ладно, хватит с тебя, старик, — сказал он Уальдо. Выпрямившись, он медленно подошел к Стефани, стоявшей скрестив руки на груди. — Ты знаешь, несмотря на трагические обстоятельства, все равно страшно приятно опять тебя видеть.

Она ничего не ответила, лишь слегка кивнула.

— Тебе, наверное, ужасно не хватает деда.

— Да. — Голос ее дрожал. — Не хватает. — Она быстро отвернулась, чтобы скрыть слезы. Но он не дал ей спрятать лицо.

— Стефани, я знаю, как тебе тяжело. Эта квартира, это место без него стало другим. Я почувствовал это сразу, как только вошел.

Шмыгая носом, она глотала слезы, пытаясь скрыть свои чувства.

— Спасибо, Джонни, но ты обо мне не беспокойся. Со мной все в порядке.

— Нет, не все в порядке, черт побери! — проговорил он негромко. Казалось, его взгляд проникал ей в душу. — Я тебя слишком хорошо знаю: ты все свои эмоции держишь взаперти.

— Пожалуйста, Джонни… Я… Мне надо побыть одной.

Он положил руки ей на плечи.

— Тебе не следует быть одной, — возразил он спокойно. — И тем более сегодня.

Она, покачав головой, попыталась стряхнуть его руки, но от его прикосновения вспыхнула ее кровь, она вздрогнула всем телом.

«Я не хочу его!» — твердила она себе.

Слезы застилали глаза. Она глубоко, тяжело вздохнула. Кое-как ей все-таки удалось отступить от него на шаг.

— Не уходи, — настойчиво прошептал он. Его руки по-прежнему лежали на ее плечах. — Я нужен тебе.

Поэтому я здесь, дорогая.

Дорогая! Это давно забытое ласковое слово, сразу прорвав все линии обороны, достигло каких-то потаенных внутренних глубин.

— Не называй меня так! — прошипела она, резкие слова сами сорвались с ее губ. Внезапная краснота поднялась от шеи к лицу, и, вопреки себе, она вдруг почувствовала, как подкашиваются ставшие ватными ноги, ощутила болезненное трение сосков о мягчайшую ткань лифчика под черным шелковым платьем. Она быстро опустила глаза.

— Я… Я думаю, тебе пора идти, Джонни, — хрипло прошептала она.

Он поднял пальцем ее подбородок.

— Дорогая, не отводи глаз. Смотри на меня.

Ей стало трудно дышать. Воздух наполнился электрическими разрядами, они щелкали, разрывались и сверкали.

— Стефани… — его руки напряглись на ее плечах.

— Нет! — прошептала она, качая головой. — Это неправильно! Это…

Она опять покачала головой, опять попыталась отодвинуться, но он мягким движением поднял ее голову. Другой рукой он провел по ее гладкой щеке, это касание было легким, как прикосновение перышка, его пальцы излучали сочувствие.

Она пристально смотрела на него, чуть откинув назад голову. В горле стоял комок, не давая дышать. Она с трудом выдержала его напряженный взгляд. На мгновение ее зрачки сузились, но тут же лицо смягчилось. Голубизна его глаз была ровно прозрачна, но в глубине вспыхивали искры, подобно тому как искрится солнце на тихо переливающейся ряби реки.

Чем дольше она смотрела в эти мерцающие голубые озера, тем яснее понимала, что сдается. С этим было бесполезно бороться. Бесполезно продолжать сражение с чувством, которое вырвалось на волю и снова, как прежде, трепетало и горело внутри. Почти вопреки своей воле она накрыла его теплую руку своей.

Он не отрываясь смотрел ей в глаза.

— Я хочу, чтобы ты хотя бы ненадолго забыла об утрате, — пробормотал он.

Как загипнотизированная, она кивнула. Ей вдруг страшно захотелось, чтобы он схватил ее в объятия, целовал ее, сделал так, чтобы она почувствовала себя защищенной и любимой, чтобы ощутила в его объятиях радость и реальность жизни, чтобы улетучилось удушливое облако смерти.

Словно прочитав ее мысли, он взял ее лицо в свои руки.

— Стефани… — выдохнул он. Его пальцы нежно Паскали ее щеки. — Моя Стефани…

Теплый порыв ветра ворвался в открытое окно, поиграл ее платьем, задел черную бархатную ленту, стягивавшую волосы на затылке.

— Стефани… — прошептал он снова.

— Джонни… — ей не хватало голоса, это был шепот. Но прежде чем она успела сказать что-нибудь еще, он наклонился и прижался губами к ее рту. Кончик его языка медленно поиграл на ее губах, затем проник внутрь, между зубами, чтобы начать там стремительный танец.

Она закрыла глаза и отпустила на волю все свои чувства. Ей казалось, что какой-то дивный водоворот кружит ее, увлекает в неведомые глубины.

Сколько чувств пробудил в ее душе этот поцелуй! Восхитительное, гипнотизирующее тепло распространялось от ее губ, наполняя ее сладкой мягкой слабостью, постепенно овладевавшей всем ее телом.

Как ей, оказывается, не хватало этого! Теперь она уже не сопротивлялась. Крепко прижавшись к нему, она одной рукой обняла его, другую положила на затылок и еще больше приблизила его лицо к своему.

Она вдыхала запах его кожи, его дыхание.

Когда он оторвался от ее губ, ей показалось, что у нее отбирают то, что принадлежит только ей, она испугалась, что это у нее отнимут. Стефани широко открыла глаза.

— Не уходи, — прошептала она, еще теснее прижимаясь к нему. — Пожалуйста, не останавливайся.

Как бы в ответ на этот призыв его губы провели влажную дорожку по ее подбородку, нашли на шее бешено пульсирующую жилку, и он начал медленно ласкать эту жилку языком.

Ее тело выгнулось. Она потянулась к нему, все в ней желало его…

Она закрыла глаза. Его пальцы нашли застежку платья на спине, и оно упало с нее, тогда он расстегнул и лифчик. Прохладный воздух ласково коснулся ее обнаженной кожи. Он не отнимал своих губ от пульсирующей жилки на шее, словно принимая причастие.

Она тихонько стонала, когда его пальцы, поглаживая спину, медленно скользили все ниже. Потом он остановился, чтобы развязать черную бархатную ленту, стягивающую волосы.

Густые светлые волосы, освободившись, упали вниз, раскинулись по плечам.

Он поднял голову, чтобы полюбоваться на нее.

— Стефани, — произнес он срывающимся голосом. — Красавица, красавица Стефани.

Его руки скользили по ее волосам, перебирали их, гладили, играли с ними, наслаждаясь их нежной шелковистостью.

Она радостно подчинялась его рукам. Неторопливая уверенность его движений была восхитительна, сводила ее с ума.

Наконец его ладони скользнули вниз и достигли ее груди. Он взял в руки их легчайшую тяжесть, его пальцы ласкали упругие розовые соски.

Ей показалось, что прошла вечность, пока он наклонил голову и торжественно прикоснулся губами сначала к одному розовому венчику, описывая вокруг него языком маленькие легкие спирали, потом, с той же лаской, ко второму.

Она стонала, чтобы не закричать, не умолить его взять ее здесь, прямо сейчас, в этот самый миг, и наполнить ее до желанного взрыва.

Как она могла жить без этого так долго?

Вдруг он легко подхватил ее и понес к двери. Вскрикнув, она обвила руками его шею, а Уальдо спокойно наблюдал за ними из клетки, наклонив голову набок.

И еще раз Джонни проявил свою проницательность и чуткость: он безошибочно выбрал для них гостиную, единственную комнату во всей квартире, в которой не было привидений, где не мешала память.

Бережно, благоговейно положил он ее на прохладное полотно, сбросив на пол шелковые подушки. С потолка свешивался окаймленный бахромой белый муслин, цветы старинной вышивки на подушках усеивали пол.

Это было другое время, другой век. Другое измерение.

Она лежала, роскошно нагая, и смотрела, как он сбрасывает туфли, снимает брюки, обнажая стройные мускулистые бедра, потом пиджак, рубашку. Одежда бесшумно упала на пол.

Это был пир для ее глаз. В полумраке его лицо казалось чеканным, его напрягшаяся мужественность сияла, как меч. Широкая грудь, сильные мускулистые руки — он весь был символом мужчины.

Он скользнул на постель и вытянулся поверх нее, заставив почувствовать эту сладкую тяжесть. Она ощущала шелковистость его кожи, ей казалось, что между их животами попало в ловушку какое-то живое существо, стремящееся вырваться на свободу.

Он опять поцеловал ее, кончиками пальцев чуть касался лица, груди, живота, бедер.

Тихо и мягко. Как касание крылышек бабочки.

Его губы и руки медленно продвигались вниз. Она застонала, когда почувствовала его язык в нежной выемке пупка, ее дыхание участилось, когда он, сжав руками ее ягодицы, опустил лицо в светлый треугольник внизу живота.

Этот экстаз — чувствовать его язык на сверкающей влаге ее женственности! Эта сладкая пытка — чувствовать, как его губы сомкнулись на самых сокровенных, тайных из тайных уголках плоти. И когда он внезапно остановился, она ощутила ужасное чувство потери, словно ее лишили источника жизни.

Но остановка была недолгой. Широко раздвинув ее ноги, он опять приник к ней, доводя до безумия своими поцелуями.

Стефани задыхалась. Она уже чувствовала приближающийся оргазм.

Упираясь локтями в подушки, она приподнялась.

— Войди в меня! — прошептала она. — Я больше не могу! Пожалуйста, Джонни, прошу!

— Нет, — прошептал он, — еще нет. Ляг, успокойся. Я знаю все сам.

Его палец проник в теплоту ее тела.

— Джонни! — крикнула она. — Боже мой! Пожалуйста, Джонни, сейчас!

Его глаза блестели в полумраке комнаты. Лицо было сосредоточенно-напряженным, какая-то внутренняя сила освещала его.

— Еще нет, милая, — прошептал он. — Еще рано. — Казалось, его глаза проникали в нее. — Доверься мне.

Она отдавалась накатывающимся волнам наслаждения, а его ласки прерывались в тот момент, когда поток оргазма готов был совсем захлестнуть ее. И снова и снова он продолжал разжигать ее, играть с ней, выведывая языком и губами ее сокровенные тайны.

И опять ее накрыло сладкой волной.

И опять он успел почувствовать и отстраниться.

Она уже не могла это переносить. Она приподнялась и обхватила его голову. Ее ноги раскрылись, и она вжалась в него, чтобы слиться в единое целое.

Схватив ее щиколотки, он еще шире развел ее ноги, погружая свое лицо все глубже в нее, в ее сладость и нежность. И вот он уже сам не в силах переносить эту сладкую пытку. Оторвавшись от ее тела, он отпустил ее ноги.

Теперь он стоял над ней, а ее широко раздвинутые ноги положил себе на колени.

Они не отрываясь смотрели друг на друга с жадностью и восторгом.

— Ты хочешь этого? — прошептал он. Ответом был ее стон.

— Боже, да.

Она почувствовала, как кровь бешеными толчками несется по ее телу, когда он приподнял ее ягодицы. Его оружие было готово сразить ее, она видела его прямо перед собой.

— Джонни!

Еще какое-то мгновение он парил над ней, как будто удерживаемый невидимой силой. Она еще раз с мольбой выкрикнула его имя, и наконец его напряженная сила погрузилась в ее плоть.

Земля пошатнулась, небеса разверзлись. Скрестив ноги у него на спине, она жадными пальцами впивалась в его тело, прижимая его к себе, желая поглотить его всего.

С восторженным благоговением она принимала его толчки. Закрыв глаза, подчинилась ритму движения, волшебному танцу плоти.

И вот уже отлетело мрачное сегодня, оно осталось в другом временном измерении. Это… эта любовь была гимном жизни. Победой над смертью. Символом утверждения. Возрождением.

Его толчки учащались.

— Быстрее, — молила она. Она изгибалась, стонала. Ее голова металась по подушкам, она с силой впилась ногтями в его спину, но не услышала его вскрика, настолько оглушающими были разряды, сотрясающие се тело.

Все глубже и глубже они проникали друг в друга, будто в погоне за самой жизнью.

Он сжал ее грудь, ее нежные соски… Все ее тело начало сотрясаться. Ее зрачки застыли. Волны оргазма разрывали ее тело, затопляя потоками влаги.

Стоны ее наслаждения взорвали и его. Он кричал, до Поли сжимая ее в объятиях, бешено двигаясь внутри нее. Чувствуя, как подступает его оргазм, она сжала его в себе еще сильнее. Он отпрянул, потом опять приник к ее телу, и поток семени брызнул из него фонтаном.

Обессиленные, лежали они, чувствуя себя на грани бытия, на краю времени и пространства, между темнотой и ярким сиянием, лежали, не в силах разъединиться, их тела вздрагивали последними уходящими вспышками. Реальность медленно возвращалась.

Постепенно ее дыхание восстанавливалось. Повернув к нему голову, она прошептала:

— Я не могу поверить! Я чувствую себя так, как будто только что родилась.

Он улыбнулся.

— Если это так, тогда я хочу еще раз родиться. И еще.

Она потянулась к его фаллосу, ласково проводя по нему рукой.

— Ты знаешь, — прошептала она, — это правда, то, что говорят о любви. Это действительно утверждение жизни.

В это время зазвонил телефон.

Джонни почувствовал, как она напряглась.

— Черт! — она хотела отодвинуться от него, чтобы взять трубку. Но его руки сжали ее сильнее.

— Пусть звонит, — тихо сказал он, гладя ее по волосам. — Кому очень надо, позвонит еще раз.

Но упрямый телефон, со старомодным диском набора, продолжал свое. Два звонка. Три. Четыре. Пять.

Стефани с неудовольствием выползла из объятий Джонни, сняла трубку.

— Да?

Мужской голос спросил:

— Мисс Мерлин?

— Д-да, — ответила она осторожно.

— Меня зовут Рубин. Ирв Рубин. Я друг Джонни Стоуна. Я получил от него сообщение, что он вернулся из поездки и я его могу найти у вас.

— Вы бы хотели с ним…

— Попозже, — перебил он. — Я знаю, это тяжелое время для вас, мисс Мерлин, но мы сейчас готовим материал о вашем дедушке для журнала «Нью-Йорк». И, конечно, нам бы хотелось знать, не могли бы вы.

Ее охватило бешенство.

— Да, вы абсолютно правы, это действительно очень тяжелое для меня время, оборвала она его. — Может быть, вы не знаете, но я только сегодня похоронила деда. До свидания. — Она бросила трубку и на секунду прикрыла глаза. Когда она открыла их, они смотрели холодно и жестко.

Джонни настороженно следил за ней.

— Что там такое? — спросил он.

Она медленно повернулась к нему. Ее ярость нарастала. Так вот почему он пришел. Чтобы помочь своему дружку-журналисту законтачить с ней.

— Мерзавец! — прошипела она. — Грязный, низкий мерзавец!

— Стефани! Да что случилось? — Он протянул руку, чтобы дотронуться до нее, но она резко отстранилась и вскочила с кровати еще до того, как он успел это сделать. Она встала у изножья кровати, обхватив себя руками.

— Убирайся, — приказала она спокойно. Джонни оторопел. После всего, что только что с ними было, она смотрит на него как на подлеца!

— Стефани, если я сделал что-то не так, я бы хотел знать, что именно.

Казалось, даже его голос подвергся тому короткому замыканию, которое произошло в ней: разочарование, предательство, насилие. Немыслимый восторг, который она только что испытывала, прошел — его сменили боль и разочарование. В душе было пусто, внутри все оборвалось.

Он продолжал пристально смотреть на нее.

— Может быть, ты все-таки скажешь мне, в чем дело?

— А вы сами об этом не догадываетесь, господин Казанова? — спросила она с горечью.

— Ну что ж, если ты хочешь так, — его голос был полон горечи.

Она посмотрела на него взглядом, от которого опал бы даже отлитый из металла пенис, с удовлетворением заметив, что взгляд возымел действие. С достоинством подняв голову, гордо выпрямив спину, не говоря ни слова, она повернулась и вышла из комнаты.

Он смотрел ей вслед, не понимая, какой бес в нее вселился. Бороться было бесполезно — он слишком хорошо помнил ее холодное упрямство. Он встал и начал одеваться, собирая разбросанную по полу одежду. К тому времени как он закончил одеваться, он успел окончательно разозлиться.

Стефани, уже в халате, ожидала его в прихожей. Ее рука лежала на ручке входной двери, которую она распахнула перед ним, не говоря ни слова.

Не говоря ни слова, он прошел мимо нее.

Не говоря ни слова, она захлопнула дверь, с силой задвинув засов. Она прошла в гостиную и упала в кресло. Устало провела ладонями по лицу. «Как я могла быть такой глупой? Второе рождение, будь оно проклято! Кого я обманывала?»

 

10 Нью-Йорк — Уолнат-Крик, Калифорния — Ильха-да-Борболета, Бразилия

Посетители, выходящие из скоростных лифтов, оказывались в огромном просторном помещении без окон, с казенной отделкой, присущей общественным зданиям. На полпути между лифтами и окном приемной находилась огромная мраморная статуя бесполого ребенка с поднятыми то ли в мольбе, то ли в попытке взлететь руками. Из противоположной стены, обитой плюшем, дюймов на восемь выступали разноцветные наклонные буквы, стилизованные под детский почерк. Надпись гласила:

ПОМОЖЕМ ДЕТЯМ, ИНК.

некоммерческая корпорация

Казалось, секретаршу в приемной специально подобрали так, чтобы она не выпадала из общего казенно-полированного стиля ПД. Это была холодная, сдержанная молодая брюнетка, с гладко зачесанными назад волосами и в очках в красной оправе. Сейчас она сидела нахмурившись, разглядывая свои ярко-красные ногти.

— Извините, — сказала она, когда Винетт закончила свой рассказ о Джованде, — но этот вопрос должен решаться в вашем районном отделе ПД.

— Я знаю, но они не желают помочь мне! Поэтому я сюда и обратилась. Вы не понимаете, девушка? Они потеряли моего ребенка!

— Позвольте вас заверить, мисс… — она запнулась брови взметнулись вверх.

— Джонс, — подсказала Винетт.

Брюнетка опустила руки на стол, сложила их и снисходительно улыбнулась.

— Позвольте вас заверить, мисс Джонс, что ПД не теряет детей. ПД создана для того, чтобы заботиться о них.

— Но мою Джованду они потеряли! — настаивала Винетт. — Иначе почему они не могут найти ее?

— Значит, произошла путаница в компьютере. Почему бы вам не обратиться еще раз в районный отдел пашей организации? Я уверена, что они во всем разберутся.

Но Винетт проделала свой путь сюда вовсе не для того, чтобы уйти ни с чем.

— Я хочу с кем-нибудь побеседовать здесь, — упрямо твердила она.

— Извините, — непреклонно ответила секретарша. — Но для этого вам надо записаться на прием.

Сердце у Винетт упало.

— Но я даже не знаю, к кому мне надо записываться. Ну пожалуйста, девушка! — взмолилась она. — Я специально приехала издалека, из Вашингтона! Должен же быть кто-нибудь, кто поможет мне…

Негромко загудел телефон.

— Простите, — секретарша сняла трубку. — Приемная, здравствуйте.

Какое-то мгновение она слушала, что ей говорили, затем лицо ее изменилось.

— О, господин Крандалл! — подобострастно произнесла она. — Ну конечно, сэр! Я позвоню вам, как только они появятся! Конечно, я попрошу подождать, чтобы вы смогли их лично встретить здесь… Ну что вы, спасибо вам, господин Крандалл!

С выражением необычайного удовольствия она повесила трубку и пригладила волосы.

Винетт подождала немного, затем кашлянула.

Вздрогнув, секретарша подняла глаза. Она уже успела забыть о существовании Винетт.

Винетт глубоко вздохнула.

— Я бы хотела записаться на прием.

— Хорошо. — Секретарша взяла блокнот. — К кому бы вы хотели записаться?

Винетт распрямила плечи.

— К господину Крандаллу.

Секретарша улыбнулась и покачала головой.

— Хороший бросок, леди, но мимо! — Она отодвинула блокнот. — Господин Крандалл занимается общим руководством ПД.

Мысли Винетт метались в поисках выхода. Она спросила:

— В таком случае, можно мне попросить у вас листок бумаги и ручку?

Секретарша опять вздохнула, но не нашла причины, по которой можно было бы отказать в этой просьбе.

— Спасибо, — вежливо поблагодарила Винетт и направилась к одному из кресел. Присев, она ссутулилась над низким стеклянным столиком и быстро начала писать на бумаге пять слов аккуратными большими буквами. Когда это было сделано, она стала обводить буквы, чтобы они были яркими и четкими и их можно было увидеть издалека. Занимаясь этим, она время от времени поглядывала в сторону лифтов.

Клик!

Двери лифта раздвинулись, и из него вышла пара.

Мужчина средних лет с броской внешностью: он держался с той самоуверенностью, которую даруют человеку только большое состояние и власть.

Женщина была безукоризненно холеной, с безупречно уложенными седыми волосами, очень дорого одетая. На ее ухоженных пальцах сверкали бриллианты.

Винетт остро почувствовала убогость собственного наряда, отсутствие украшений и вообще блеска, убогость места, из которого она прибрела сюда. Она наблюдала, как пара проследовала к столу секретаря и представилась.

— Мистер и миссис Хаммачер! — с теплотой в голосе воскликнула девушка. — Как приятно видеть вас! Господин Крандалл вас уже ожидает. Он сейчас сюда придет, чтобы лично вам все показать. Пожалуйста, садитесь, — она указала на кресла и столики и тут же сняла телефонную трубку.

Пара направилась к тому столику, за которым сидела Винетт.

У Винетт внутри все прыгало. Вознося мысленные молитвы, она ждала, когда пара подойдет поближе. Затем она вытянула вперед руку с листком бумаги. Жирными, аккуратно выведенными печатными буквами на нем было написано: «Поможем детям» — где мой ребенок?».

Миссис Хаммачер, напрягшись, положила руку на локоть мужа.

— Я уверен, что не о чем волноваться, дорогая, — мистер Хаммачер, взяв жену под руку, резко переменил направление, пытаясь обойти Винетт. При этом он с тревогой кинул взгляд через плечо.

Секретарша, поняв, что задумала Винетт свирепо взглянула на нее и вызвала по телефону охрану.

Винетт не шелохнулась. Она продолжала сидеть, сохраняя достоинство, с видом обвинителя. Ее глаза смотрели не мигая. Через мгновение появились два мускулистых молодых человека с детскими лицами из отдела безопасности, и с ними седовласый чиновник с чеканной физиономией, излучавшей власть и очарование. Он осмотрелся вокруг, и лицо его окаменело.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — властным, тихим голосом спросил он у секретарши.

— Мне ужасно неприятно, господин Крандалл! — Девушка вскочила со стула. — Но эта женщина, — трясущимся пальцем она указала в сторону Винетт, — тут доставляет беспокойство. Она отказывается уходить!

Охранники двинулись к Винетт. Седовласый чиновник поднял руку.

— Стойте, ребята, — приказал он. С извиняющимся выражением он повернулся к Хаммачерам, стоявшим в стороне. — Извините за недоразумение. Это займет минуту. — Затем он направился к Винетт и обратился к ней почему-то с радостью:

— Ну что ж, мадам, вам удалось привлечь мое внимание. Так в чем проблема?

Винетт закрыла глаза и глубоко вздохнула. Она много раз репетировала свою речь. И теперь весь рассказ вылетел из нее так четко и понятно, что она сама удивилась.

Закончив, она добавила.

— Я обращаюсь к вам за помощью, мистер Крандалл. Я не знаю, куда еще идти, кого еще просить.

Крандалл улыбнулся.

— Я бы сказал, что вы пришли именно туда, куда надо, вы сделали все абсолютно правильно и обратились именно к тому, кто вам нужен. Ну а теперь давайте попробуем найти вашего ребенка, ладно?

Он помог ей подняться и подвел ее к секретарше. Он по-прежнему улыбался, но в глазах его появилась холодная жесткость.

— Пусть Аарон Кляйнфелдер немедленно займется мисс Джонс, — сказал он девушке. — Если к концу рабочего дня он не сможет справиться с этим делом, разместите мисс Джонс в отеле за наш счет. Я рассчитываю на то, что к ней отнесутся с полным уважением.

Он опять повернулся к Винетт, в его глазах мелькнула искорка смеха.

— Я кое-что хочу вам сказать, мисс Джонс, — сказал он ей с восхищением. — Вы знаете, как добиваться своего.

— Нет, мистер Крандалл, — покачав головой, ответила Винетт. В лице была стальная твердость. — Я просто верую в Господа. Это Он помогает мне, хвала Господу нашему!

Аарон Кляйнфелдер оказался человеком с лицом херувима, смеющимися глазами, жесткими вьющимися полосами и внушительным брюшком, делавшим его похожим на мистера Пиквика. Когда Винетт села, он приглашающим жестом указал ей на банку с печеньем. Она покачала головой.

— Нет, спасибо, — отказалась она негромко, хотя ничего не ела весь день и живот у нее подвело. — Я не хочу печенья. Единственное, чего я хочу, — найти мою дочь.

— В этом случае, — заверил он ее бодро, — нам только и остается, что ее найти, не так ли?

Он вытащил пригоршню печенья, а банку поставил перед Винетт.

— Видите ли, мисс Джонс, эта малышка, — он отъехал немного на своем кресле и похлопал по компьютеру, — поможет нам отыскать вашу малышку.

Винетт напряженно улыбнулась — первый раз за весь сегодняшний день.

— Можно? — она застенчиво указала на открытую банку.

— Угощайтесь, — пригласил он и подвинул банку поближе к Винетт.

— Спасибо, — она взяла печенье и аккуратно откусила кусочек.

— Ну вот, — продолжал Аарон Кляйнфелдер. — Во-первых, мне нужно не ошибиться в вызове файла. Вы случайно не знаете, вашего ребенка поместили в один из приютов ПД или в дом приемных детей ПД?

— В приют. — Винетт уверенно кивнула. — Во всяком случае, так мне сказала та леди в Вашингтоне.

Аарон Кляйнфелдер кивнул.

— Тогда мы начнем отсюда, — повернувшись вместе со своим креслом, он набрал на клавиатуре: ПД ПРИЮТ КОДЫ.

Словно по волшебству, серый экран вспыхнул зелеными буквами:

ВВЕДИТЕ ВАШ ЛИЧНЫЙ КОД.

Он быстро набрал что-то на клавиатуре. Экран очистился, и затем в мгновение ока на нем появились новые надписи:

ЛИЦА, ПОМЕЩЕННЫЕ В ПРИЮТЫ ПД

01 АФРИКА

02 АМЕРИКА-ЦЕНТРАЛЬНАЯ

03 АМЕРИКА-СЕВЕРНАЯ

04 АМЕРИКА-ЮЖНАЯ

05 АЗИЯ

06 АВСТРАЛИЯ

07 ЕВРОПА ВЫБЕРИТЕ НУЖНОЕ

Аарон Кляйнфелдер набрал 03. На экране появилась надпись:

ЛИЦА, ПОМЕЩЕННЫЕ В ПРИЮТЫ ПД

АМЕРИКА-СЕВЕРНАЯ

1.00 КАНАДА

2.0 °CША

ВЫБЕРИТЕ НУЖНОЕ

Он впечатал код США. Экран опять мигнул:

ВВЕДИТЕ НАЗВАНИЕ ШТАТА/ОКРУГА

— Ок…руг… Ко…лум…бия, — приговаривал Аарон Кляйнфелдер, впечатывая название. — Так. — Он откинулся назад, и через несколько секунд на экране появилась следующая надпись:

1.000 ЛИЦА, ОТОБРАННЫЕ ПД

1.001 ЛИЦА, ОТВЕРГНУТЫЕ ПД

1.002 ЛИЦА, В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ НАХОДЯЩИЕСЯ В ПРИЮТАХ ПД

Он впечатал 1.002. После небольшой паузы экран мигнул:

ЛИЦА, В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ НАХОДЯЩИЕСЯ В ПРИЮТАХ ПД

01 РЕГИСТРАЦИОННЫЙ НОМЕР ПД

02 НОМЕР СТРАХОВКИ

03 ИМЯ

Он взглянул на Винетт.

— У вас, скорее всего, нет регистрационного номера ребенка?

Она помотала головой.

— Тогда мне нужно полное имя ребенка, — сказал он. — Джонс — это фамилия?

Она кивнула.

— Ее зовут Джованда. Второе имя — Дениза. — Она по буквам произнесла второе имя.

Он впечатал:

ДЖОНС, ДЖОВАНДА, ДЕНИЗА

На экране появился ответ:

ФАЙЛ ПД ПРИЮТ ТС 10 НА СД 748300099440001

Аарон Кляйнфелдер набрал номер файла, и через мгновение экран неожиданно начал мигать:

ВХОД ЗАКОДИРОВАН ВВЕДИТЕ НОМЕР ОПУСА

В закрытом компьютерном центре площадью две тысячи квадратных футов «Сайнтифик косметикалс инк» в Уолнат-Крик в Калифорнии резкий сигнал тревоги ударил всем по барабанным перепонкам.

— Красный код! Красный код! — закричал один из дюжины операторов, сидевших рядами за столами, оборудованными компьютерами.

Начальница отдела вышла из своего кабинета, отгороженного от общего зала стеклянной стеной, и встала за спиной молодого негра, поднявшего крик.

— Спокойно, Бобби, — сказала она тихо, не вынимая рук из карманов своего накрахмаленного халата, — давай-ка выясним, кто это.

Она пристально смотрела на экран его монитора.

— При нынешнем уровне промышленного шпионажа не удивительно, если это какой-нибудь хакер конкурентов пытается к нам влезь. Но кто знает? Может быть, кто-то случайно забрался.

— Сомневаюсь, — ответил Бобби, глядя на нее через плечо. — Но мы сейчас это выясним. Я включу программу автоматического слежения. — Он ухмыльнулся. Этот парень, может, уже отключился, но мы его все равно зацепим. Здорово, правда?

Она кивнула, не отрывая глаз от постоянно меняющегося экрана.

— А что там такого важного в файле ОПУС? — спросил он.

Начальница пожала плечами.

— Поняткя не имею, — пробормотала она, — но одно я знаю наверняка. — Она продолжала следить за экраном. — У этой программы защита посильнее, чем у пентагоновских.

ВХОД ЗАКОДИРОВАН ВВЕДИТЕ НОМЕР ОПУСА

Аарон Кляйнфелдер, не веря своим глазам, уставился на мигающий экран.

— Что за черт? — пробормотал он и немедленно извинился.

Винетт улыбнулась.

— Вы не сказали ничего нового для меня.

Он рассеянно кивнул, взял еще одно печенье и автоматически сжевал его. Еще никогда ему не отказывали в доступе к каким-либо файлам ПД. Он не имел ни малейшего представления, что значит «Номер опуса», черт его побери.

Кляйнфелдер нахмурился и почесал подбородок.

— Я бы сказал, очень любопытно, — пробормотал он про себя. — Даже очень прелюбопытно.

— Что такое? — с волнением посмотрела на него Винетт. — Что-то не так?

Он махнул рукой в сторону экрана.

— Моя малышка не хочет давать нам сведений о вашей малышке. И в этом вся проблема.

— Так что нам теперь делать? — голос Винетт стал высоким, резким.

Аарон положил в рот еще одно печенье и засучил рукава.

— Теперь я подойду к этому творчески. — Он взглянул на Винетт. — Но я должен вас предупредить, это может занять много времени.

Винетт посмотрела ему прямо в глаза.

— У меня много времени, мистер Кляйнфелдер, — заверила она, сидя абсолютно прямо. — То есть, если вы не против. Мне бы не хотелось отрывать вас от вашей семьи…

— Ничего, — он махнул рукой. — Дети уже взрослые, а жена со мной развелась. Она сказала, что мне не помешает знакомство с другой женщиной, но кто может выдержать конкуренцию с моей любовью к работе? — Он криво улыбнулся. — Такова жизнь! Так что времени у меня теперь сколько угодно. Но мне надо сосредоточиться. Не хочу вас обидеть, но в одиночестве я работаю лучше и быстрее.

Винетт кивнула.

— Я прекрасно понимаю, господин Кляйнфелдер. — Она спокойно поднялась с кресла.

В это время в дверь постучали. На пороге появилась помощница Аарона. Она была похожа на выросшую «Аннушку-сиротку»: рыжие мелко вьющиеся волосы и круглые старушечьи очки.

— Пять тридцать, босс, — сообщила она. — Можно мне закончить? Или вам чем-то помочь?

Аарон взглянул на нее.

— Да, мне нужно, чтобы ты кое-что сделала, Лиза. Ты не могла бы найти для мисс Джонс какой-нибудь отель недалеко отсюда и разместить ее как гостью пашей компании?

— Понятно, босс, — Лиза улыбнулась и в британской манере отсалютовала начальнику.

Аарон усмехнулся, но глаза его оставались серьезными. Он уже был в миллионах миль отсюда, его сознание поглощено битами, байтами, кристаллами.

В своем спартанском офисе на острове Ильха-да-Борболета полковник Валерио выслушал далекий голос на другом конце линии и спросил:

— Вы уверены, что это та самая женщина, которая подняла вонь в офисе в Вашингтоне?

Он сидел на сером виниловом вращающемся кресле, закинув ногу в походном ботинке на серый металлический стол.

— Абсолютно. Но здесь ее не отшили. Фактически они ее выслушали.

— Понятно. — Валерио выщелкнул сигарету «Кэмел» из пачки. — Где она сейчас?

— Ее поселили в «Гранд Хайатт». Я не знаю, имеет ли это значение, но…

— Это не имеет значения, но вы правильно сделали, что сообщили мне. — Валерио повесил трубку. Он взглянул на свой стальной с черным циферблатом хронометр, затем набрал номер престижного нью-йоркского Юнион-клуба.

— Юнион-клуб, добрый вечер, — ответил приятный баритон. — Могу ли я быть для вас полезным?

— Думаю, можете, — ответил полковник, прикуривая от высокого столба пламени, выскочившего из его зажигалки. — Я бы хотел поговорить с мистером Томасом Эндрю Честерфилдом Третьим. Он сейчас как раз у вас на коктейле.

 

11 Нью-Йорк

Лили пела, Стефани предавалась размышлениям. Даже Уальдо, что редко с ним случалось, помалкивал, когда звучал великолепный голос Лили Шнайдер. Как будто из динамика выпустили какое-то трепетное живое существо, и теперь оно свободно парило, наполняя комнату самой сутью вокальной красоты.

Стефани и сама не знала, почему она вставила именно этот диск в лазерный проигрыватель, но еще никогда ария «Er weidet seine Herde» из «Мессии» Генделя не звучала так чисто и возвышенно, так одухотворенно.

К сожалению, душу Стефани эта ария не возвысила, ее дух не подняла. Ничто не могло это сделать — после похорон деда. И словно для того, чтобы к боли потери добавить яд оскорбления, — ее использовал Джонни Стоун. Да, именно использовал — буквально ездил на ней верхом — оттрахал просто как кусок женской плоти, чтобы дать возможность какому-то жалкому журналистишке, не брезгующему ничем, поиметь ее в своем интервью. Сукин сын!

В ней поднялось отвращение ко всему вообще — к нему, к себе, к смерти и жизни. Она поднялась и выключила музыку. Внезапная тишина в гостиной казалась неестественной.

Может, поваляться в ванне? Может, станет полегче? Она подумала о целительных свойствах горячей, расслабляющей ванны, о холодном напитке в высоком запотевшем бокале.

Ее размышления нарушил телефонный звонок.

— Вот черт!

Она взглянула на нахальный аппарат. Затем, вздохнув, направилась к нему, но звонки прекратились, и ее собственный голос произнес:

— Алло? Да… Угу…

Несмотря на свое траурное настроение, она не могла удержать улыбку, возвращаясь к дивану. На этот раз она почти купилась: Уальдо так точно имитировал звонки микроволновой печки, телефонов и ее собственный голос, что порой становилось жутковато.

— Проклятая птица, — с чувством выругалась Стефани.

Уальдо прогуливался по своей клетке, заливаясь счастливым хохотом. Телефон опять затрезвонил — и на этот раз это был не Уальдо. Звонили по-настоящему. Стефани выжидательно посмотрела на аппарат. Наверняка этот мерзавец Джонни Стоун — звонит принести гаденькое извинение — думает, наверное, что она опять в него влюбилась. На четвертом звонке она сняла трубку. Но это был не Джонни. Звонил Тед Уарвик, ее продюсер.

— Ну как ты, держишься? — спросил он.

— Все в порядке, — ответила Стефани. — Не беспокойся обо мне, Тед, правда.

Щелкнула вторая линия — кто-то еще звонил. Может быть, это Джонни?

— Подожди минутку, Тед, ладно? — она переключилась на другую линию. — Алло?

И опять это оказался не Джонни. Звонил какой-то незнакомый мужчина.

— Мисс Мерлин?

— Д-да? — в голосе ее появилась осторожность. — Кто говорит? — Меньше всего ей сейчас нужны назойливые журналисты. Или сумасшедшие.

— Надеюсь, я не побеспокоил вас своим звонком, мисс Мерлин, — говорил незнакомец. — Вы не знаете меня, но я был знаком с вашим дедушкой. Меня зовут Алан Пепперберг.

Стефани, наморщив лоб, на ускоренном просмотре промчалась через свои мысленные файлы, но это имя ей ни о чем не говорило.

— Вы не могли бы подождать, — попросила она. — Я сейчас говорю по другой линии.

Она опять переключилась к Теду, сообщила ему, что не может больше говорить, затем переключилась обратно.

— Мистер Пепперберг? — спросила она. — Не могли бы вы еще полминутки подождать?

— Хорошо, — ответил тот.

Положив трубку на стол, она помчалась в кабинет деда. Старый, разбухший Ролодекс лежал на столе, поверх высящейся стопки справочников. Она быстро просмотрела все фамилии на странице «П». Пепперберга не было.

Она сняла трубку параллельного телефона в кабинете деда.

— Извините, мистер Пепперберг. Я не нашла вашего имени и номера в книжке деда.

— Это неудивительно, — ответил он. — Мы с ним недавно пересеклись — вообще-то мы только по телефону и беседовали: мы договорились, что я ему перезвоню. А потом я прочитал о его смерти.

Она ждала объяснений.

— Причина, по которой я первоначально вышел на него, — это имеющаяся у меня запись Лили Шнайдер. Он сказал, что хотел бы прослушать ее.

— Мистер Пепперберг, — сказала Стефани устало. — Насколько я знаю, в его коллекции были все существующие записи Лили Шнайдер. Почему вдруг он захотел прослушать копию записи, которая у него уже есть?

— Запись, о которой идет речь, не является копией, мисс Мерлин. И она никогда не публиковалась. Это пиратская запись.

Стефани поймала взглядом свое бледное отражение в висящем напротив зеркале.

— По-моему, я не совсем вас поняла.

— Я с удовольствием вам объясню. Можно ли нам поговорить об этом при личной встрече? Может быть, за обедом?

Она подавила вздох.

— Мистер Пепперберг, — она старалась сохранять терпение. — Биография Лили Шнайдер умерла вместе с моим дедом.

— Мисс Мерлин, — мягко возразил Пепперберг, — вы знали, что ваш дедушка стоял на пороге величайшего из всех своих открытий?

У Стефани закружилась голова. Мгновенно вернулись все ее подозрения насчет рассерженных и потревоженных источников информации.

— Мисс Мерлин? Вы слушаете?

Она вцепилась в трубку с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Да, — выдавила она.

— И еще одна вещь. — Он явно колебался.

— Что именно?

— Мне все равно, что пишут в газетах. У вашего дедушки не было никаких оснований для самоубийства, мисс Мерлин. Никаких вообще. Учитывая то, что я для него приготовил.

— А если мой дед не совершал самоубийства? — Она прошептала эти слова. — Тогда как это называется, то, что произошло с ним?

Его голос стал тише.

— Думаю, вы уже знаете ответ на ваш вопрос, мисс Мерлин.

Стефани глубоко вздохнула. Не она ли сама выразила это мнение в полиции всего три дня назад? Но теперь, когда человек, которого она слышит впервые в жизни, облекает ее подозрения в слова, она испытывала такое чувство, как будто у нее в ране поворачивали нож.

Она быстро прикинула. С утра ей надо заехать в свою квартиру, оставить там Уальдо и разобрать почту.

— Давайте договоримся так, мистер Пепперберг. Мне с утра надо быть в центре, там есть такое бистро, называется «На уголке». Это в треугольнике, где соединяются Восьмая авеню, Западная Четвертая и Джейн-стрит. Вы сможете его найти?

Она выбрала это место инстинктивно. «Я встречусь с ним на нейтральной территории, — думала она. — В окружении людей. Береженого Бог бережет…»

— Бистро «На уголке», — повторил он. — Я буду вас там ждать, мисс Мерлин.

— Ну, допустим, около полудня?

— То есть около двенадцати.

Стефани медленно повесила трубку. Несколько минут она стояла на месте, обхватив себя руками, наморщив в задумчивости лоб. Действительно ли Алан Пепперберг знал что-то, чего не знала она?

«Преследование дикого гуся, — предупредила она саму себя. — Скорее всего, этим все и ограничится. Лучше ни на что особенно не надеяться. Насколько я понимаю, он может и вообще не прийти».

 

12 Нью-Йорк

Широкая, оживленная Парк-авеню напоминала о Парижских бульварах. По обеим сторонам ее расположились самые дорогие жилые дома в мире, гнездо богатейших, старейших и влиятельнейших семей Нью-Йорка. И конечно, не случайно здесь разместились и самые старые, престижные и респектабельные клубы. Основанный сто пятьдесят четыре года назад, очень спокойный, неброский, очень консервативный и ужасно, ужасно снобистский Юнион-клуб является их дедушкой.

В тот вечер без четверти шесть Томас Эндрю Честерфилд Третий находился в доступной отнюдь не для всех посетителей клуба Южной комнате, где он принимал Теодора Халлингби, президента одной из крупнейших телекомпаний, которую он пытался заполучить в клиенты «Хатауэй, Муни, Бухсаум, Честерфилд и Гардини». Чтобы подмаслить процесс, Честерфилд вскрыл бутылку столетнего арманьяка из своего личного отделения в клубном погребе.

Он собственноручно разлил его по огромным бокалам, не доверяя официанту восьмисотдолларовый сосуд.

— Я хранил образец этого разлива долгие годы, — улыбаясь, сказал он Халлингби. — По-моему, сейчас самое время посмотреть, насколько эта жидкость выдержана, а?

Халлингби исполнил ритуал взбалтывания, нюханья и отхлебывания. Затем он откинулся назад. Его лицо было розовым. Он явно сумел оценить достоинства напитка.

— О, — пробормотал он с одобрением, — превосходно, превосходно.

— Старше меня, — ухмыльнулся Честерфилд. Халлингби с легкой завистью огляделся.

— Вы знаете, мне вроде здесь нравится. — Он старался придать своему голосу безразличие. — И долго нужно ожидать своей очереди, чтобы быть принятым в члены этого клуба?

Честерфилд поднял на него глаза.

— Ну в общем, очередь — не такая уж большая проблема. Если, — добавил он мягко, — если вы правильно выберете члена клуба, который даст вам рекомендацию.

Ну вот. Соблазняющая приманка насажена.

— Неужели? — спросил Халлингби, поднимая свой бокал к свету, чтобы посмотреть на янтарную жидкость.

Честерфилд кивнул.

— Если вам интересно осмотреть клуб, можем совершить небольшую экскурсию.

— Гм… — произнес Халлингби неопределенно, не желая обнаруживать своего интереса. Он сделал еще глоток и вдохнул аромат, поднимавшийся из узкого отверстия бокала, наполнивший его чувством приобщенности к миру избранных. — Когда-нибудь воспользуюсь вашим предложением. Вполне возможно.

Им обоим можно было уже не делать никаких усилий. Оба все прекрасно понимали. Честерфилд рекомендует Халлингби в члены клуба, а Халлингби отваливает Честерфилду ведение дел своей компании.

Официант подошел к столу и тихонько кашлянул.

— Мистер Честерфилд, сэр?

Честерфилд поднял глаза.

— Вас просят к телефону. Там говорят, что это срочно.

«Черт! — подумал Честерфилд. — Меня прерывают в тот момент, когда одно из самых важных дел, которые я когда-либо перехватывал, уже почти в кармане». Но он постарался ничем не выдать своих эмоций.

— Отлично, — бросил он. — Я поговорю здесь. Дождавшись, пока официант уйдет, он нажал кнопку «разговор».

— Честерфилд слушает, — произнес он ровным тоном.

Сначала было молчание, а затем раздался этот бесполый шепот, вселявший в него ужас.

— Я только что еще раз просматривал тот фильм, в котором главную роль играет ваш сын, мистер Честерфилд, — начал голос. — Должен вам сказать, качество записи просто превосходное.

Внутри у Честерфилда все похолодело. На какое-то мгновение сердце остановилось. Потом, когда оно бешено запрыгало в груди, он поборол желание вытереть мгновенно вспотевший лоб. И только недоуменный взгляд Халлингби заставил его руку застыть в воздухе.

Честерфилд жестом показал, что звонок не был особо важным, и вяло улыбнулся. Но он почувствовал не только шок, он почувствовал ярость — и бессилие, как будто над ним совершали насилие.

— Мистер Честерфилд, — шипел голос. — Похоже, что нам опять потребуются услуги нашего друга Духа.

Честерфилд почувствовал, как сжались его внутренности:

— Так вот, — продолжал голос, — причем на этот раз нам необходимо, чтобы он оказал эти услуги немедленно. Вы понимаете, мистер Честерфилд?

Честерфилд сидел, не произнося ни звука. Он видел, что Халлингби наблюдает за ним со все возрастающим недоумением.

— Да! — хрипло прошептал он.

— Тогда я предлагаю вам идти, даже если вы еще не допили то, что налито в ваш бокал. Идите! Найдите Духа! Прямо сейчас!

Честерфилд побледнел. Он уже не замечал, что Халлингби хмурился все сильнее. Единственное, что он видел с ужасающей отчетливостью, — это обрывки этого проклятого фильма, крутящиеся у него перед глазами. При этом воспоминании пальцы Честерфилда с силой сжали бокал. Раздался треск, и стекло рассыпалось у него в руке. Полетели осколки, пролился драгоценный арманьяк. Халлингби откинулся, чтобы уклониться от брызг, но Честерфилд, похоже, не видел ничего. Он даже не заметил, как из пореза на его руке закапала кровь.

— Кто? — прошептал он жалобно. — Кто на этот раз?

— Ее зовут Винетт Джонс, она остановилась в «Гранд Хайатт». Черная. Не волнуйся, ее никто не хватится.

Трубка зашлась резким смехом, и Честерфилд бросил ее на аппарат, по-прежнему не замечая, что порезался до крови. Он резко, отрывисто дышал. Официант, которого подозвал Халлингби, принес льняную салфетку и полотенце.

— Я сейчас принесу бинт, мистер Честерфилд, — предложил услужливо официант, но Честерфилд покачал головой.

— Не надо, со мной все в порядке.

Он поднял кровоточившую руку и уставился на нее в каком-то сонном удивлении, а затем, словно рывком, вышел из него.

— Боже! — воскликнул он с отвращением. Он схватил салфетку, принесенную официантом, и обмотал ее вокруг ладони.

— Пожалуй, мне лучше пойти заняться рукой, — он вымученно улыбнулся. Гладко полилась ложь. — Очень жаль, старина. Некоторые семейные проблемы, всего-навсего. Мне надо ехать. Ужасно не хочется вас оставлять…

— Я довезу вас, — предложил Халлингби.

— Нет-нет. Оставайтесь. Со мной все в порядке. Абсолютно.

С этими словами он выбежал из кабинета. Все было не в порядке. И самое худшее состояло в осознании того, что, каждый раз, послушно связываясь с Духом, он лишь покупает себе время.

 

13 Нью-Йорк — Уолнат-Крик, Калифорния — Ситто-да-Вейга, Бразилия

Аарон Кляйнфелдер был в своей стихии: компьютер, с помощью которого надо было решить поставленную задачу, радио, настроенное на его любимую джазовую станцию, два ящика письменного стола, заполненные орешками и печеньем, автомат с газировкой в холле — для полного счастья ему больше не требовалось ничего. Все сотрудники уже разошлись, и кроме него в пустынном здании оставались только уборщицы. Никто не мешал ему полностью отдаться работе. Чтобы уж наверняка оградить себя от нежелательных посещений, он повесил на двери табличку «Просьба не беспокоить» — маленький сувенир, который он захватил из гостиницы «Цезарь палас», где останавливался во время прошлогоднего компьютерного семинара в Лас-Вегасе.

Грызя орешки, он задумчиво смотрел на экран монитора. Затем напечатал:

ОКРУГ КОЛУМБИЯ = ПД ПРИЮТ МЕНЮ

Нажав клавишу «Поиск», он стал просматривать зеленые надписи, заполнявшие экран. Впечатав нужный код, он протянул руку за очередной порцией орешков, одновременно наблюдая за перемещением надписей на экране.

1,010 РОДИТЕЛИ ЛИЦ, СОДЕРЖАЩИХСЯ В ПРИЮТАХ ПД

001 МАТЬ

002 ОТЕЦ

ВЫБЕРИТЕ НУЖНОЕ

— Ну вот, мэм, — сказал он негромко и впечатал слово. Он опять просмотрел новую информацию, появившуюся на экране, и решил попробовать ввести номер страховки Винетт. Он впечатал данные, которые она оставила перед уходом. На экране появилось:

ОТСЫЛКА В ФАЙЛ ПД ПРИЮТ ТС 10 НА СД 748300099440001.

Он набрал название указанного файла.

А потом, Боже мой! Экран опять замигал:

ВХОД ЗАКОДИРОВАН ВВЕДИТЕ НОМЕР ОПУСА

Опять! Опять этот проклятый НОМЕР ОПУСА — да что за черт? И что теперь?

— Вот новенькое дело! — воскликнул Бобби, оператор компьютера в Уолнат-Крик в Калифорнии. — Вы только посмотрите! Опять кто-то хочет влезть! Наверное, тот же хакер.

— Мы скоро это узнаем, — твердо заверила его начальница.

Экран на мониторе Бобби мигал со скоростью пулеметных очередей. Затем вдруг одна из цифр осталась на месте, хотя все остальные цифры и буквы продолжали меняться.

— Ага! — воскликнул он. — Вот мы к нему и приближаемся! Еще минута — и мы его поймаем.

Он еще не закончил фразу, как рядом с первой цифрой появилась вторая.

Удивление Аарона Кляйнфелдера возрастало с каждой минутой. Поскольку попытка обнаружить информацию по номеру страховки Винетт Джонс окончилась неудачей, он впечатал ее имя. И на экране высветилась та же надпись — конечно же, ну что еще могло там быть?

ОТСЫЛКА В ФАЙЛ ПД ПРИЮТ ТС 10 НА СД 748300099440001.

Затем он попытался использовать для поиска имя отца Джованды, Вернона Мерилла Уэста. И он был бы очень удивлен, если бы на экране и на этот раз не появилась уже знакомая строка:

ОТСЫЛКА В ФАЙЛ ПД ПРИЮТ ТС 10 НА СД 748300099440001.

И он удивился бы еще больше, если бы за этим указанием не последовала еще одна знакомая строка:

ВХОД ЗАКОДИРОВАН ВВЕДИТЕ НОМЕР ОПУСА

— Н-да, — мрачно пробормотал Аарон, — определенно, что-то темное творится в Датском королевстве.

Единственная проблема состояла в том, что он не знал, что же именно, не знал даже, с чего начать поиск. Невозможно. Невозможно без этого чертова НОМЕРА ОПУСА.

Помещение компьютерного центра в «Сайнтифик косметикалс» огласилось криком Бобби.

— Попался! — Он негромко присвистнул. — Черт возьми! Это тот же парень.

Его начальница, наклонившись поближе к экрану, вчитывалась в надпись, наморщив лоб.

— «Поможем детям»? Не понимаю. Разве это не…

— …некоммерческая группа, одна из программ которой — поиск приемных родителей, — закончил за нее Бобби. Он повернулся на своем вращающемся кресле и уставился на нее в изумлении. — Не понимаю, почему кто-то там пытается войти в наши файлы здесь.

— Не знаю, — ответила его начальница. — Распечатай информацию и занеси мне в кабинет. — На ее лице не отразилось никаких эмоций. — А я пока что доложу о случившемся.

Постукивая высокими каблуками по кафельному полу, она поспешно вернулась в свой стеклянный кабинет, сняла трубку и нажала кнопку — аппарат начал набирать внесенный в его память номер. Щелчки соединений, тишина, опять несколько щелчков — такое впечатление, что звонок переводят с линии на линию. Наконец после нескольких чередований щелчков и пауз она услышала тихие далекие сигналы. Затем отрывистый мужской голос ответил:

— Служба безопасности.

— Говорит Шарон Уолкер из Уолнат-Крик. Кто-то второй раз пытается войти в файлы ОПУС.

— Вы выследили его?

— Да.

— И?

Она выглянула из своей стеклянной будки. Бобби радостно потрясал кулаком в воздухе. Она быстро пробежалась по клавишам своего компьютера.

— Да, отслеживание закончено. Объект — терминал сто тридцать два в Нью-Йоркской штаб-квартире «Поможем детям». Непонятно. Они ведь с нами никак не связаны.

— Забудьте об этом, — велели ей. — Скорее всего, это просто какой-нибудь компьютерный хулиган. Но вы правильно сделали, что позвонили. Если это еще раз повторится, следуйте инструкциям, как вы сделали в этот раз.

— Хорошо, — заверила она.

— Кто еще, кроме вас, — спросил отрывистый голос, — знает о попытке вторжения?

— Роберт Лаббок. — Она взглянула через стеклянную стену кабинета на Бобби, занятого распечаткой информации.

— Хвалю вас обоих. Ваше усердие не останется незамеченным. Чтобы сделать соответствующие записи в ваших личных делах, мне нужно написание ваших имен.

Она продиктовала ему по буквам имя Бобби и свое.

— Вы хорошо работаете, — еще раз повторил он.

— Мы просто выполняли свои обязанности. — Она пыталась не выдать своего удовольствия от похвалы.

Но ее уже никто не слушал — человек на другом конце провода повесил трубку.

Далеко в тропических лесах Бразилии в Ситто-да-Вейга полковник запаса армии США Валерио включил свой компьютер. На экране появилась надпись:

ТЕРМИНАЛ ПД 132

КЛЯЙНФЕЛДЕР ААРОН М.

За этой надписью шла биография Аарона. Информация о работе, информация о личной жизни. Домашний адрес, телефон, не зарегистрированный в телефонном справочнике, состояние банковского счета, послужной список.

«Я Большой Брат, — думал Валерио с удовлетворением, — и я пристально за всем наблюдаю».

 

14 Нью-Йорк

— Зачем пожаловал на этот раз, шалунишка? Шенел намеренно сделала особенно глубокую затяжку, и машина наполнилась сигаретным дымом.

Томас Эндрю Честерфилд Третий смотрел прямо перед собой сквозь лобовое стекло, наблюдая за машиной, медленно ползущей по Тридцать восьмой улице. Еще один охотник за телом вышел поразвлечься.

— Мне опять нужно выйти на Духа, — сказал он тихо.

Неожиданно Шенел рассмеялась.

— Ну, мужик, — она хлопнула себя по голой ляжке, — у тебя, должно быть, полно врагов. На твоих заказах Дух скоро разбогатеет. — Она еще раз затянулась. Честерфилд по-прежнему пялился в стекло.

— На этот раз его услуги мне нужны немедленно, — заявил он.

Она повозилась с кнопками на дверной панели, нашла ту, что опускает окно. Стекло с тихим урчанием поехало вниз, и она щелчком кинула окурок в темноту ночи, наблюдая за разлетевшимися искрами.

— Что значит «немедленно»? — Она опять повернулась к нему.

Он почти шептал.

— Мне нужно, чтобы он сделал работу сегодня вечером. Самое позднее — завтра утром.

Шенел пошарила в сумочке в поисках еще одной сигареты. Найдя ее, щелкнула зажигалкой. Пламя бросало мягкий рембрандтовский отблеск на ее черты.

— Ты знаешь условия: деньги вперед. — Она опять глубоко затянулась и медленно выдохнула дым двумя струйками из ноздрей. — Вперед и налом.

— Но мой банк не откроется до девяти утра! К тому времени уже может быть поздно.

Какое-то время она молча обдумывала его слова.

— Ну что ж, это не мои проблемы. Это дело Духа. Откуда я знаю? Может быть, я и не найду его сегодня.

— Пожалуйста! — Он схватил и сильно сжал ее руку. — Ты должна попытаться найти его!

— Эй! Мне больно! Смотри, поаккуратней, слышишь?

Он выпустил ее руку.

— Извини. Не знаю, что на меня нашло. Но мне нужна твоя помощь!

— Хорошо, — заговорила она примирительно. — Хорошо, ты только спокойней. Но имей в виду, я ничего не обещаю.

Он кивнул. Она продолжала:

— Когда ты отсюда отчалишь, поезжай в бар, как всегда, и жди. Если я с ним свяжусь, он тебе позвонит. Если нет… — Она пожала плечами.

— Понимаю. Но если ты все-таки свяжешься с ним, скажи, что работу надо сделать либо сегодня вечером, либо — самое позднее — завтра рано утром. Скажи, что я в долгу не останусь.

Она взглянула на него со странным выражением.

— Дух, он за этим присмотрит. Ты только не доставляй ему ненужных хлопот, и все. Потому что, детка, скажу тебе одну вещь. Дух — он кру-у-у-у-той мужик. Он знает, как дела делать.

— Что ты имеешь в виду? — Честерфилд забеспокоился.

— Он знает, например, где ты живешь, где твой офис. — Она перешла на устрашающий шепот. — Понимаешь? Дух — невидим. Ты его можешь не видеть, а он рядышком. И он всегда хочет знать, на кого работает. Это как — ну, ты понимаешь — как получить страховой полис.

Внутренности Честерфилда снова болезненно сжались. Голос его задрожал.

— Ты хочешь сказать, он выслеживал меня?

— Да какого черта я знаю? — Шенел нервно затянулась, пепел на кончике сигареты оранжево засветился. Она быстро выдохнула. — Хотя меня бы это не удивило. С Духом всего можно ожидать. — Она быстро взглянула на него краешком глаза. — Так что ты поосторожнее, ладно?

Дом Ансония, на Бродвее, между Семьдесят третьей и Семьдесят четвертой улицами, походил на огромный, пышный свадебный торт. Снаружи — изобилие башенок, балконов, мансардных крыш и луковичных куполов. Внутри — когда-то своеобразные, ни на что не похожие квартиры, ныне безжалостно разделенные и перестроенные несколькими поколениями жильцов.

Квартира Сэмми Кафки на четырнадцатом этаже с угловой башенкой была одним из немногих исключений. Единственный арендатор, проживавший здесь до него, не внес никаких изменений в планировку. В квартире была овальная прихожая, круглая гостиная с тремя высокими французскими дверями, выходившими на балкон, огромная, старомодная кухня и еще шесть больших комнат. Сэмми жил здесь уже сорок лет и клялся, что отсюда его вынесут только вперед ногами.

Сейчас он стоял около французских дверей. Вопли сирены, вечная музыка Нью-Йорка, на какое-то время заглушили все остальные звуки города, поднимавшиеся снизу. Он смотрел на Джонни, неуклюже привалившегося к подушкам бледно-зеленого дивана, уставившись в свой пустой бокал. Сэмми вздохнул.

— Разглядывание пустого бокала, мой мальчик, тебе не поможет, — мягко заметил он.

Вздрогнув, Джонни поднял голову и посмотрел на старика.

Как всегда, этот денди, не имеющий возраста, выглядел безукоризненно. На нем была старомодная домашняя куртка с отделкой цвета бургундского, канареечный широкий галстук с красным узором флер-де-ле, черные вельветовые брюки и элегантные красные шлепанцы с серебряной и золотой вышивкой. Сэмми указал на бокал.

— Еще?

Джонни вздохнул.

— Конечно. Что за черт!

Передав бокал Сэмми, он смотрел, как тот подошел к внушительных размеров буфету в египетском стиле. На нем стоял серебряный поднос с графинами, хрустальными бокалами, кувшином с водой и серебряным ведерком для льда. Пальцы Сэмми были такими же проворными, как и его походка. Он ловко выудил серебряными щипцами кубики льда из запотевшего ведерка. Затем он взял серебряный сосуд с надписью «Бурбон» вокруг горлышка, открыл его, щедро плеснул содержимого в бокал и снова закрыл. Стеклянной палочкой он энергично помешал напиток, прихватил Салфетку и с возгласом «вуаля!» поднес все это Джонни.

Поблагодарив его кивком головы, Джонни принялся за свой уже третий бокал. Откинувшись на подушки, он размышлял. Он уже начал сомневаться, стоило ли вообще приходить сюда. Он чувствовал себя оскорбленным, он впал в депрессию, и ему было очень жаль себя. Может, правильнее было бы зализывать раны в одиночестве? Но сейчас поздно раздумывать. Он уже здесь и уже успел излить душу. И ничего в этом не было зазорного. Ничего такого. У него были все основания для обиды — разве он не спешил, не тащился шесть тысяч миль — ну, что-то около того? И для чего? Чтобы ему, доброму самаритянину, фигурально выражаясь, дали пинка под зад?

Он сердито отхлебнул из бокала.

— До того как вы примете какое-нибудь поспешное, необдуманное решение, почему бы вам не выждать пару деньков, пока вы оба слегка не охладите свой пыл? — предложил Сэмми.

Джонни уставился на него.

— Зачем? — спросил он агрессивно. — Чтобы доставить ей удовольствие еще раз дать мне пинка?

— У нее сейчас трудное время, — вздохнул Сэмми. — И ты это знаешь.

— Да, — с лающим смехом согласился Джонни. — Сначала жизнь — сплошное дерьмо, а потом мы умираем. Я одно могу сказать. С меня довольно.

Жестом каратиста он поднес руку к горлу и опять откинулся на спинку дивана, уставившись в бокал.

Сэмми посмотрел на него долгим, пристальным взглядом. Затем, снова подойдя к французским дверям, отодвинул кружево занавески, чтобы взглянуть на тротуар на противоположной стороне улицы.

— Ты только посмотри на них!

Сердитый и в то же время мечтательный голос Сэмми заставил Джонни поднять глаза.

— Носятся туда-сюда, как будто весь мир горит! Никогда не остановятся, чтобы почувствовать жизнь. Сорок два года назад, когда я сюда переехал, люди прогуливались. Вон на тех скамейках сидели влюбленные. Они украдкой целовались, смотрели друг на друга застенчиво, как будто хотели, чтобы никто не узнал об их любви. А теперь? Сплошная гонка, гонка и еще раз гонка. Жалеют времени даже шляпу приподнять, когда здороваются. В автобусах никто женщине места не уступит. Никто не общается. — Сэмми отпустил занавеску и повернулся к Джонни. — Никто не слушает.

— Зачем вы мне это говорите? — мрачно улыбнулся Джонни. — Я пытался общаться. Черт возьми, я перся сюда из этого проклятого Ливана, именно чтобы общаться!

— А ты слушал? Я имею в виду, по-настоящему слушал? — Сэмми с сомнением покачал головой. — Не знаю.

Джонни взорвался.

— Слушал ли я! Да будь все проклято! Я же только что вам рассказал, что она не слушала! Она даже не дала мне объяснить, черт возьми! — С отвращением посмотрев на свой бокал, он со всего размаха запустил им в стенку.

Ударившись, бокал взорвался мелкими осколками, полетели кубики льда.

Сэмми даже бровью не повел.

— Это была ошибка, черт подери! — распаляясь, кричал Джонни, вскакивая на ноги. — Боже мой! Я вовсе не просил Ирва Рубина звонить. Неужели вы думаете, что я бы сказал ему, где меня можно найти, если бы знал, что он попросит интервью? — Он замолчал. На шее от напряжения набухли вены. — Ну что? Вы как думаете?

Сэмми подошел к нему вплотную.

— Мальчик, мальчик, — умиротворяюще произнес он, мягко подталкивая Джонни обратно на диван. — Я знаю, что не сказал бы.

Джонни, не в силах справиться с переполнявшими его чувствами, уткнулся лицом в ладони, качая в отчаянии головой.

Сэмми уселся рядом с ним.

— Может быть, — начал он мягко, — я смогу чем-то помочь. То есть если ты, конечно, пожелаешь выслушать совет от того, кто старше и, возможно, умнее тебя.

Джонни медленно опустил руки.

— Видишь ли, Джонни, — продолжал Сэмми, — ты очень похож на меня в молодости. Ты знаешь об этом? Конечно нет, откуда тебе это знать. Но ты такой же дурак, каким был я. Большой эгоистичный дурак. Каковыми, насколько я понимаю, являются все мужчины вообще.

Джонни молчал.

— Насколько я понял, в последний раз, после вашей ссоры со Стефани, ты просто сдался. Решив, что на этом все кончено, так? — Он поднял седую бровь.

— Так это и было кончено! — упрямо ответил Джонни.

Сэмми хитро улыбнулся.

— Нет, мой мальчик. Нет.

— Но она…

— Да. Ты слушал ушами, вместо того чтобы слушать сердцем. Я именно это имел в виду, когда сказал, что никто больше не слушает.

Джонни глубоко вздохнул.

— Я просто не понимаю этого! — Он расстроенно махнул рукой. — Если кто-то говорит, что больше не хочет видеть, а на самом деле хочет, то зачем он говорит, что не хочет?

— Это одна из восхитительнейших тайн, окутывающих женщину. — Сэмми улыбнулся. — Видишь ли, Джонни, женщины и любовь — это как война. За них нужно сражаться и побеждать в сражении. И это касается вообще всего, чего-либо стоящего в этой жизни. — Он опять улыбнулся. — Я знаю, ты любишь Стефани. Я знаю, что Стефани кроме тебя никогда никого не любила.

— Но тогда у нее странная манера проявлять свою любовь, — запальчиво ответил Джонни.

— Да нет же. Как ты думаешь, почему она одинока? Вовсе не из-за недостатка поклонников, уверяю тебя. — Он нежно похлопал Джонни по коленке. — Дурак ты зеленый! Ты никогда об этом не задумывался?

— О чем?

— Что все это время — сколько уже? Пять лет? — она ждала тебя!

Джонни онемел.

Сэмми кивнул.

— Послушай моего совета. Возвращайся в свой отель, поживи там несколько дней. Походи по музеям, выставкам. Дай Стефани время немного прийти в себя. — Его внезапно увлажнившиеся глаза смотрели вдаль. — Ей нужно время, Джонни. Время разобраться в себе.

— У нее было достаточно времени для этого, — с горячностью возразил Джонни.

— Молодой человек, — по голосу Сэмми было понятно, что он рассердился, — проснитесь и услышьте музыку! В жизни приходится учиться наклоняться в направлении ветра. Неужели ты не понимаешь, что, если сейчас сдашься, ты упустишь свой единственный и последний шанс на настоящую любовь и счастье?

Джонни ухмыльнулся.

— Настоящая любовь! Это только в романах и душещипательных фильмах бывает. Сэмми схватил его за руку.

— Ты хороший парень, Джонни Стоун, — проговорил он тихо. — Немного ненормальный, но хороший. Но пора тебе уже повзрослеть! — Глаза старика полыхнули огнем. — Не бросайся своим счастьем — слишком горько будешь об этом сожалеть потом!

 

15 Нью-Йорк

Винетт Джонс заложила страницу в Откровении Святого Иоанна красной атласной ленточкой. Затем она закрыла Библию в красном виниловом переплете — самое ценное из принадлежащего ей на этой земле (после Джованды, разумеется), — которая всегда была при ней. Положив книгу на журнальный столик, она поднялась с кресла и подошла к окну гостиной своего номера в отеле. Занавеси были открыты, и помимо живописного вида, открывавшегося с тридцать четвертого этажа, она заметила в оконном стекле свое собственное отражение, как будто она, Винетт, чудесным образом была вписана в этот сверкающий город.

Винетт только покачала головой в удивлении, любуясь ночной панорамой распростершихся во все стороны кварталов.

А эти апартаменты!

Она обернулась, широко открытыми глазами обводя гостиную. Такая большая! По-настоящему роскошная!

«Это слишком шикарно для меня, — подумала она. Но потом она улыбнулась, и лицо ее озарилось внутренним светом. — Но не для Джованды! Боже, нет. Для нее не может быть ничего «слишком», для моей любимой девочки».

Мысль о Джованде наполнила ее глаза слезами. Всхлипывая, она отошла от окна и подошла к дивану, на котором лежала ее сумочка. Раскрыв ее, она пошарила в поисках носового платка, чтобы вытереть слезы.

Рука ее нащупала плотную визитную карточку, что дал ей симпатичный старый джентльмен в Вашингтоне, тот самый, которого попросили удалиться из здания ПД. Разве он не говорил ей, что готов помочь, если ей понадобится его помощь… что он кое-что искал, и это могло быть как-то связано с исчезновением ее Джованды.

Тень сомнения легла на лицо Винетт. «Прилично ли позвонить ему сейчас?» — подумала она.

Поразмышляв немного, она приняла решение. Это не будет неприличным. Напротив. Неприлично было бы не позвонить ему. Да. Она позвонит ему и скажет, как благодарна за предложенную помощь, хотя она в ней и не нуждается, хвала Господу! И она поделится с ним радостью, что ПД серьезно взялась за розыски Джованды… что это только вопрос времени… что скоро они с доченькой встретятся, чтобы больше уже не разлучаться.

Подойдя к телефону, она сняла трубку, набрала код междугородной связи и перевела взгляд на номер, указанный на визитной карточке.

Телефон на тумбочке затрезвонил, прорываясь сквозь толщу сна. Еще не проснувшись окончательно, Стефани автоматически потянулась к трубке.

— Алло! — пробормотала она.

В трубке послышался женский голос.

— Можно поговорить с мистером Мерлином?

Гадая, кто может так жестоко шутить, Стефани уже хотела было ответить, что в гробу телефонов не бывает — во всяком случае, если вы не Мэри Бейкер Эдди. Но в последний момент что-то удержало ее от этого жесткого ответа. Может быть, та застенчивость, с которой говорила женщина? Или торжественность ее тона? Или какая-то особая вежливость? Как бы то ни было, она вдруг услышала свой голос:

— С кем я говорю?

— Меня зовут Винетт Джонс, — ответила с достоинством женщина. — Я приехала сюда на день-два. Мы с мистером Мерлином познакомились недавно в отделении ПД в Вашингтоне.

— В отделении чего? — переспросила Стефани, нахмурившись, и подумала: «Боже, о чем толкует эта женщина?»

— Ну разве вы не знаете? Организация «Поможем детям».

— А-а.

— В общем, мистер Мерлин там занимался каким-то расследованием, — начала объяснять Винетт, — а я пыталась разыскать свою дочку, которую ПД, видимо, потеряла. И мы там встретились. Не могли бы вы ему сказать об этом, я уверена, что он меня вспомнит.

Стефани протерла глаза, делая попытку собраться с мыслями.

— Мисс Джонс, — произнесла она медленно. — Вы случайно не знаете, что он делал в вашингтонском отделении ПД?

— Нет, — ответила Винетт, — боюсь, что не знаю. На мой вопрос он ответил, что работает над проектом, связанным с ПД. Это все, что он сказал.

— Понятно. — Стефани пыталась сосредоточиться. Она знала, что ей было необходимо выспаться. Долгий сон, не прерываемый ничем и никем, освежающий сон помог бы ей очистить сознание, восстановил бы способность размышлять. Сон, которого не было у нее уже давно. — Позвольте мне задать вам прямой вопрос, мисс Джонс, — продолжала Стефани. — Вы сказали, что были в ПД, потому что они… потеряли… вашего ребенка?

— Да! — в голосе Винетт послышалось негодование. — И ни меня, ни мистера Мерлина никто не хотел принимать, поэтому мы и разговорились. Знаете, как это бывает в супермаркетах, когда там работает копуша-кассир? Или где-нибудь в учреждениях, когда приходится ждать часами.

Стефани ответила, что знает.

— Ну в общем, мы и разговорились. И мистер Мерлин, он был так добр, он дал мне свою карточку. Он сказал: «Если вы не выясните свой вопрос, может, я смогу вам помочь или познакомлю с тем, кто сможет это сделать». Я его поблагодарила, а он добавил: «Звоните, не стесняйтесь».

— И это все, что он вам сказал? — спросила Стефани, зажигая лампу на тумбочке и щурясь от неожиданно яркого света.

— Дайте-ка мне вспомнить. Мы поговорили о беготне, которой нам обоим пришлось заниматься, о том, что дождь лил как из ведра, что округ Колумбия гибнет от наркотиков. Он принес мне чашку кофе… А, да. Я вспомнила, — продолжала Винетт задумчиво, — он упомянул, что его расследование и то, что они потеряли моего ребенка, может быть, каким-то образом связаны.

Стефани почувствовала, что пульс ее учащается.

— Он не сказал случайно, как эти вещи могут быть связаны?

— Нет, не сказал. Видите ли, мне и в голову не пришло спросить, потому что я тогда была такая расстроенная, из-за того что они потеряли моего ребенка.

Остатки сна мгновенно улетучились. Прежде всего Стефани была журналисткой. Ее профессия обязывала ее быть постоянно начеку. Она не могла сказать, что именно насторожило ее. Скорее всего, это была интуиция, инстинкт журналиста — но у нее появилось отчетливое ощущение, что за всем этим стоит нечто большее, чем могло показаться с первого взгляда. Это было то самое ощущение, которому она научилась доверять больше, чем доводам разума, и очень часто именно этому чутью она была обязана своими самыми крупными удачами.

Однако на этот раз ее привлекала не возможность очередной журналистской сенсации. Это было нечто значительно более важное: потребность узнать, что же на самом деле случилось с дедушкой.

Почему его расследование привело его в ПД? Он же не занимается — не занимался, поправила она себя, теперь ей приходилось думать о нем в прошедшем времени, — расследовательской журналистикой. Нет. Ее дед был биографом. В частности, он работал над жизнеописанием Лили Шнайдер.

И здесь возникал вопрос вопросов. Что общего может быть между давно умершей певицей и организацией типа «Поможем детям»?

Винетт нервно наматывала телефонный шнур на указательный палец.

— Я звоню, — объясняла она Стефани, — чтобы поблагодарить мистера Мерлина за предложенную мне помощь, хотя она мне сейчас и не нужна, хвала Господу. Сейчас ПД разыскивает Джованду с помощью компьютера. Вы представляете! — Затем она добавила: — Может быть, я звоню в неудобное для мистера Мерлина время?

— Уверяю вас, что нет, — в голосе Стефани отчетливо послышалась сухая ирония.

Винетт не поняла этого.

— О, я так рада, — проговорила она с явным облегчением. — Извините, что я спрашиваю, вы не миссис Мерлин?

— Нет, я его внучка. Стефани.

С теплотой в голосе Винетт заметила:

— С вами очень приятно беседовать, мисс Мер… — она оборвала фразу на полуслове, наклонив голову.

— Мисс Джонс? — спросила Стефани. Винетт оглянулась на дверь. Затем сказала:

— Извините, не могли бы вы подождать минутку? По-моему, кто-то стучит. Я пойду проверю, кто это.

Может быть, это что-то насчет моей девочки.

— Конечно, — согласилась Стефани.

Винетт положила трубку на столик, поправила платье и поспешила к двери. Стук повторился, на этот раз громче.

«Кто это может быть, — думала она. — Может, мистер Кляйнфелдер? Или… Боже! — Сердце бешено запрыгало. — Может быть, это ко мне привели мою дорогую Джованду! Мой ребенок у кого-то на руках ждет меня за дверью!»

Она быстро отперла дверь и распахнула ее.

Радость сменилась разочарованием. Это не был мистер Кляйнфелдер, и это не была Джованда. Прислуга в форме сотрудников отеля. Рядом стоял столик с откидными крыльями. На белой скатерти были расставлены приборы для ужина на одну персону.

— Д-да? — растерявшись, спросила Винетт.

— Ваш ужин, мадам.

— Это какая-то ошибка. Я не заказывала.

— Это подарок отеля, мадам.

— О! — Винетт, смешавшись, отступила в сторону. — Простите. Пожалуйста. Входите.

— Спасибо, мадам, — ответил Дух.

 

16 Нью-Йорк

Дух осторожно вкатил столик в апартаменты и незаметно запер дверь, чтобы у Винетт не возникло никаких подозрений.

— Мадам, я поставлю столик прямо здесь, у дивана. Вы не возражаете?

Вздрогнув, Винетт обернулась и втянула голову в плечи.

— Очень хорошо, — ответила она.

Она стояла в стороне. Ей было неловко видеть, как кто-то другой суетится и хлопочет, подавая ей ужин — ей казалось, что это она должна бы накрывать на стол!

Раскладывая стол, Дух заметил, как Винетт бросила взгляд на телефонную трубку, лежавшую на столике у дивана. Очевидно, на том конце провода кто-то ждал продолжения разговора.

Свидетели — Дух бежал от них как от чумы. Но поделиться радостью убийства с кем-то, кто не видел всего происходящего, — это придавало особую пикантность всей истории.

— Я закончу через минуту, мадам, — заверил Дух. Ему вовсе не нужно было, чтобы Винетт продолжала разговор. — Надеюсь, вы любите blanquette de veau? — Приподняв бровь, Дух вопросительно смотрел на нее, положив руку на куполообразную металлическую крышку одного из блюд.

— О да, конечно! — ответила Винетт.

— Пожалуйста, мадам. Вы взгляните, и тогда я уйду.

Винетт подошла к столу, и тогда с быстротой молнии Дух вытащил из-под крышки «магнум» сорок четвертого калибра с глушителем и приставил его к виску Винетт.

Винетт удивленно вскрикнула, как при виде фокусника, достающего кролика из-под цилиндра.

— Спокойно, милочка. Спа-а-акойненько… Удивление на лице Винетт сменилось ужасом.

— Надеюсь, ты не будешь делать глупостей, дорогуша. Я вовсе не собираюсь нажимать эту штучку, если ты меня, конечно, не вынудишь это сделать. Зачем нам лишний беспорядок. Видишь ли, эта штука способна разнести вдрызг мотор грузовика. Или твою башку — она разлетится как арбуз.

Улыбка на лице Духа стала еще шире, обнажив ряд безупречно ровных зубов.

Стефани ожидала у телефона. До нее доносились приглушенные обрывки разговора, но звук был слишком тихий, поэтому она не могла понять, о чем шла речь. Потом ей показалось, что она услышала…

Что это было? Вскрик? Всхлипывание?

Стефани нахмурилась.

— Мисс Джонс? — спросила она на всякий случай.

Ответа не было.

Сжимая трубку рукой, она повторила громче:

— Мисс Джонс? Вы меня слышите? У вас все в порядке?

Ответом ей была тишина.

— Ч-что?

На какое-то время сознание Винетт отключилось. Комната, город, вся Вселенная вдруг сжались до нескольких кубических футов — пространства, занимаемого ими двумя. Она воспринимала только то, что происходило вот здесь, сейчас: пистолет, человек, который ей угрожает, и холодная сталь, вжавшаяся ей в голову. Она вдруг осознала, как легко у человека отобрать жизнь.

По телу струился холодный пот. Она слышала запах своего страха и скорее чувствовала, чем видела, что делает Дух свободной рукой.

Она опустила глаза, следуя за движением руки Духа. Наблюдала. Ждала. Не дыша следила за тем, как Дух поднял купольную крышку второго блюда.

Она пронзительно вскрикнула.

На тарелке, расположенные с хирургической тщательностью, лежали все аксессуары… наркомана!

Резиновый жгут, ложка, потемневшая от пламени, шприц, спички, маленький пакетик из фольги.

От охватившего ее страха она забыла все на свете. Она даже не чувствовала, как намокли ее трусики, как жидкость струится по бедрам. Она тихо молилась — беззвучно, но яростно, умоляя Бога оградить ее от этого зла, от всякого зла — и все время в ее сознании бешено бился один и тот же вопрос: Почему?.. Ну почему? Почему?

Стефани напряженно прислушивалась.

Она слышала звук собственного дыхания, возвращаемый микрофоном. И потом вдруг по всему телу — рукам, спине, бедрам — побежали мурашки.

Что-то было не так. Она чувствовала это. Она не могла разобрать ни слова из того, что говорила Винетт, но у нее было ощущение, что мерзкая змея опасности ползет прямо по телефонному проводу. Она шипела и высовывала свой гадкий язык.

— Мисс Джонс? — закричала Стефани в трубку. — Если вы меня слышите, скажите, где вы находитесь. Пожалуйста! Я вызову помощь!

Но в трубке гудела зловещая тишина.

Дух стоял позади нее, не обращая внимания на звуки, долетавшие из телефонной трубки.

Винетт сидела на стуле с высокой прямой спинкой, принесенном из спальни. Левый рукав был закатан, а трясущаяся рука лежала на столике в положении, хорошо известном всем наркоманам.

Всхлипывая, пытаясь сквозь пелену слез разглядеть, что делает, она возилась со жгутом, один конец которого был зажат между зубами, а другой находился в правой руке. Она затягивала жгут вокруг левого запястья. Пыталась найти вену на кисти, потому что вены предплечья были изувечены за время ее многолетнего «сидения на игле» — до того как она обрела Господа.

— Ну? — свистящим шепотом спрашивал Дух, стоявший позади нее. — Ну что ты возишься? — Она почувствовала, как глушитель пистолета ткнулся ей в затылок. — Ждешь, пока я тебе башку на куски разнесу? Такой смерти хочешь?

Винетт с отчаянием помотала головой. Она заторопилась, еще туже затягивая жгут, останавливая кровообращение.

На кисти рельефно обозначились вены.

Капли пота и слез, скатываясь с лица, падали на ее руку. Это было самое трудное из того, что ей приходилось делать за всю свою жизнь. Это было даже труднее, чем ломка. Потому что когда она соскочила с наркотиков, она поклялась Господу, что больше никогда не притронется к ним.

«Но сейчас у меня нет другого выхода, — говорила она себе. — Если Господь смотрит сейчас сюда и видит этот пистолет, приставленный к моей голове, он поймет. Я знаю, что поймет. У меня нет выбора…»

— Теперь бери иглу!

Винетт сглотнула. Она протянула руку, как будто ее заставляли дотронуться до змеи, и трясущимися пальцами взяла шприц. Длинная тонкая игла поблескивала в электрическом свете. Пластиковая трубочка шприца была наполнена… лучше и не спрашивать, она не желала знать, что там, в этой трубочке.

Она вдруг услышала звуки, доносившиеся с другого конца комнаты, и повернулась в ту сторону. Трубка все еще лежала на столике! Винетт совсем забыла о ней. Если бы сейчас…

— Забудь об этом. Давай-ка, милашка, уколись, сразу воспаришь. Ты знаешь, что я хочу сказать.

Винетт заставляла себя сжимать и разжимать кулак на левой руке, чтобы вены выступили сильнее.

— Давай, колись.

— П-пожалуйста, — Винетт обернулась и подняла глаза, в них была мольба. — Я не употребляю наркотиков!

Дух ухмыльнулся.

— По твоим рукам этого не скажешь.

— Это было давно! Я завязала!

Из телефонной трубки опять донесся шум.

— Теперь давай. Пора, — спокойно сказал Дух.

Глядя в безжалостные, без тени сострадания глаза Духа, Винетт колебалась. Прикусив губу, она снова взглянула на свою руку и нерешительно направила в свою сторону иглу. А что если… если… использовать шприц как оружие? Краем глаза она взглянула на Духа.

— Даже и не думай об этом, милашка!

И тогда Винетт сдалась. Она закрыла глаза, мысленно вознося молитвы Господу. Когда она открыла их, в них появилось выражение спокойной силы. Наклонив голову, она тихо сказала:

— Прости меня, Господи.

Перед глазами встал образ Джованды.

— Я люблю тебя, Джованда, дорогая, — прошептала она.

С достоинством выпрямившись, Винетт воткнула иглу в вену и нажала на поршень.

Эффект был мгновенным. Винетт показалось, что ей еще никогда не было так хорошо-оооо… Она облегченно вздохнула, внезапно почувствовав, как на нее наваливается сон… все сильнее и сильнее… она даже не может вытащить иглу. Дыхание ее замедлилось, игла так и осталась в руке. Винетт медленно огляделась по сторонам и упала со стула.

Она лежала на ковре. С открытыми глазами. С закрытым ртом. С начинающими синеть губами.

Во время падения игла сломалась, и теперь только половинка ее торчала из вены.

— Сладких тебе снов, милочка. — Дух наклонился, проверяя пульс на шее Винетт.

Винетт была мертва.

Из телефонной трубки по-прежнему доносились крики.

Выпрямившись, Дух подошел к телефону и взял трубку. Послушав несколько мгновений крики Стефани, он улыбнулся и положил трубку на аппарат. Вытащив красную розу из вазочки на столе, он вложил ее в руку Винетт.

«Так, пора сматываться».

В доме Осборна Стефани держала в руках онемевшую телефонную трубку.

 

17 Нью-Йорк

На следующий день Стефани с Уальдо вернулись на Горацио-стрит. Стефани захлопнула за собой входную дверь, сильно толкнув ее ягодицами, и с огромной клеткой в руках проследовала в гостиную. Там она поставила клетку на столик около винтовой лестницы и сдернула с нее покрывало.

— Ну вот мы и дома! — провозгласила она.

Уальдо наклонил голову вбок и уставился на нее одним глазом.

— Уальдо! — проскрипел он, разгуливая по деревянной жердочке. — Уальдо хочет крекер!

— Ага, прибыл недостающий ингредиент для изысканнейшего блюда, — раздался сверху знакомый голос. — Его хорошо подавать с великолепным гарниром из стеблей лотоса, грибов и особым рыбным соусом!

Закинув голову, Стефани посмотрела вверх.

— Фам! Что ты здесь делаешь? — удивленно спросила она. — Тебе надо заниматься! Я думала, у тебя завтра экзамен на гражданство.

С видом оскорбленного достоинства Фам спускался по винтовой лестнице.

— Я делаю то же, что всегда делал в этот день недели. Пытаюсь приспособить вашу квартиру для жилья. Ой, пыль! — Проведя указательным пальцем по перилам, Фам поднес его к глазам.

— Ты же знаешь, что сегодня тебе вовсе не обязательно этим заниматься, — заметила Стефани. — Иди домой и готовься к экзамену.

— Я и так готовлюсь, — Фам вытащил из кармана пачку карточек и протянул Стефани. — Вот. Задавайте любой вопрос.

Стефани взяла карточки, перемешала их и выбрала одну.

— Хорошо. Кто был двадцать восьмым президентом США?

Ответ последовал незамедлительно.

— Вуди Вильсон.

Она рассмеялась — впервые за эти дни. Он покраснел.

— Фам ответил неправильно? — спросил он смущенно.

— Нет-нет, — быстро ответила Стефани. — «Вуди» — уменьшительная форма от «Вудро».

— И что тут смешного?

— Это трудно объяснить. — Неожиданно Стефани нахмурилась. — Ты не знаешь, сколько времени? Я проспала и так торопилась, что забыла надеть часы.

Фам взглянул на свои часы, которые он носил на внутренней стороне запястья.

— Без одной минуты двенадцать.

— Двенадцать! — воскликнула Стефани. — Я опаздываю!

Обед с Аланом Пеппербергом был назначен на… ну, не двенадцать ровно, но… около полудня. Если она не поспешит, то заставит его ждать.

— Мне надо бежать, Фам! — проговорила она быстро. — Слушай, сделай одолжение, наполни водой поилку Уальдо.

Фам с подозрением воззрился на клетку.

— Вы знаете, эта птица меня не любит. Она все время клюет мне пальцы, если я протягиваю руку.

— Пожалуйста! Мне действительно надо бежать.

— Ладно, налью ей воды, — с неохотой пообещал Фам.

— Ты просто ангел, — Стефани поцеловала Фама в щеку. — Ладно, я помчалась. Пока. И давай, занимайся.

Через десять минут она вбежала в бистро «На уголке». Остановившись в дверях, осмотрела зал. За столиками, расставленными вдоль окон в длинном зале, сидели по двое, по трое и четверо. Ни за одним она не заметила мужчины, сидевшего в одиночестве. Она перевела взгляд на затылки мужчин, расположившихся у стойки бара.

Ее заметил бармен и махнул ей рукой.

— Стеф, вас кто-то ждет в задней комнате, — проскрипел он, указывая на дверь. — Последний столик слева.

Она улыбнулась.

— Спасибо, Джер.

Стефани направилась во второй зал. Очевидно, Алан Пепперберг считал, что осмотрительность является важнейшей составляющей доблести. Либо он пришел задолго до назначенного времени, либо применил какую-нибудь хитрость, чтобы заполучить самое уединенное место во всем бистро.

Он сидел за столиком, отгороженным от остального помещения перегородкой из черной крашеной фанеры, отвернувшись от зала и глядя в давно не мытое окно, выходившее на Джейн-стрит. Рядом с ним стоял стакан с каким-то напитком.

— Мистер Пепперберг? — спросила Стефани, подходя к нему сзади.

Вздрогнув, он обернулся. Затем, не выпуская из пальцев сигарету и опершись руками о стол, он неловко привстал.

Стефани, с ее наметанным журналистским глазом, было достаточно одной секунды, чтобы оценить его. Он был значительно моложе, чем она ожидала, — двадцать с небольшим. Худой, с чуть безумным взглядом пронзительных голубых глаз, с большим адамовым яблоком. Типичный житель центра. Шесть золотых бусинок в ушах плюс в левом ухе серьга в виде меча. Но одет он был прилично, одежда не выглядела потрепанной. Да, она ожидала увидеть совершенно другого человека. В нем определенно чувствовалась творческая жилка — это ей было абсолютно ясно, как и то, что этот вид панка был результатом целенаправленных усилий.

Она протянула руку.

— Привет. Я Стефани Мерлин.

— Я знаю. — Он осторожно положил сигарету в переполненную пепельницу — доказательство того, что уже давно держал этот столик. У него оказалось неожиданно твердое рукопожатие. — Я видел вас по телевизору, — застенчиво добавил он.

Она улыбнулась, чтобы снять напряжение.

— Надеюсь, вам не пришлось ждать слишком долго, мистер Пепперберг?

— Алан. Зовите меня Алан.

— Хорошо, Алан. А я — Стефани.

Она положила сумку на стул напротив него, уселась, поставив локти на столешницу, покрытую десятилетним слоем имен, дат, инициалов, сердечек, а также многократно повторяемым словом из трех букв, врезанным в израненную поверхность.

Как только она села, он тоже опустился на стул, взял из пепельницы недокуренную сигарету и нервно затянулся.

— Не возражаете? — спросил он, отворачиваясь в сторону, чтобы выдохнуть дым.

Она покачала головой.

— Нет, пожалуйста.

Алан благодарно улыбнулся. Он сделал еще одну затяжку и стал играть стаканом, в котором позвякивали кубики льда.

— Я рад, что вы согласились на эту встречу, — начал он, глядя в стакан. — Тем более что я позвонил, можно сказать, из ниоткуда. — Он поднял глаза и невесело усмехнулся. — Я боялся, вы подумаете, что это какой-то сумасшедший звонит. Но оперные фаны вообще странные люди. Во всяком случае, они отличаются от других людей.

Стефани не могла скрыть своего удивления.

— Вы фан оперной музыки?

Он обезоруживающе улыбнулся.

— Скорее коллекционер. Коллекционирую оперные записи. — Он поднял на нее глаза. — Некоторые коллекционируют живопись, кто-то — ложки, кто-то — этикетки.

Стефани ободряюще кивнула.

— У меня коллекция — ох! — около пятнадцати тысяч старых пластинок — сорокапятки, семьдесят восьмые, тридцать третьи… около четырех тысяч бобин… и примерно шесть тысяч кассет, а уж компактным дискам я и счет потерял.

Удивление Стефани росло.

— Где же вы живете? В музыкальной башне?

Он усмехнулся.

— В мансарде. Но она больше напоминает магазин звукозаписей, чем жилье. Ну да ладно. В прошлом месяце, — его голос понизился до шепота, — мне удалось заполучить оригинал записи Каллас, ее выступления в Мехико-Сити. Вы представляете! — Его глаза вспыхнули диким огнем. — Это была пиратская запись, ну, вы понимаете, у кого-то из сидящих в зале был магнитофон. Вообще-то, качество записи ужасное. — Он улыбнулся. — Но мне надо было ее заиметь в коллекции. Надо! — Он сжал кулак. — Отстегнул за нее десять штук.

Стефани была поражена.

— Десять тысяч? Вы имеете в виду долларов?

Он махнул рукой.

— Да это пустяки. За эту жемчужину в моей коллекции! За нее и сто тысяч не жалко отдать. Вы представляете, насколько редки подобные записи?

— Ну, уж во всяком случае, одно ясно, — сухо заметила Стефани. — Вы не принадлежите к категории голодающих служителей искусства.

— Н-нет… — Было заметно, что ему неловко. — Мой…э…дед. Видите ли, он оставил мне небольшой трастовый фонд.

Внезапно у Стефани в памяти вспыхнула лампочка.

— «Пепперберг гаранти траст Пеппербергс»! — воскликнула она. — Так вы из тех Пеппербергов?

Алан поморщился.

— Виноват. — На лице появилась извиняющаяся улыбка. — Я белая ворона в своей семье. Не пошел в банковское дело.

Неудивительно, что он с легкостью мог отстегнуть десять тысяч за какую-то некачественную запись! Имя Пеппербергов стояло в ряду таких имен, как Анненберги, Рокфеллеры, Меллоны.

— Скажите мне вот что, Стефани, — попросил он, резко меняя тему разговора. — Вы слышали о Борисе Губерове?

— Конечно! — Стефани засмеялась. — Любой школьник о нем слышал.

— Он был — а для меня таким и остается — величайшим пианистом мира! — В подкрепление своих слов он потряс кулаком. — Величайшим!

Она позволила себе легкую улыбку.

— Даже в сравнении с Горовицем, Рубинштейном, Фельцманом?

Он насмешливо фыркнул и сделал рукой такое движение, будто отгонял мух.

— До того как он заболел артритом, он их всех мог переиграть! Думаю, что и сейчас может. Его называли пианистом пианистов. Вы понимаете, что это значит?

— Алан, — сказала Стефани. — Давайте перейдем к делу. Я пришла сюда вовсе не для того, чтобы говорить об искусстве фортепьянной игры.

— Я знаю. Я просто пытаюсь показать вам, что мне можно верить. Я кое-что понимаю в классической музыке. Я не хочу, чтобы у вас сложилось неправильное представление обо мне.

Она выглядела озадаченной.

— Но почему у меня должно сложиться неправильное представление о вас?

— Потому что я собираюсь вам сообщить нечто настолько дикое и невероятное, что вы можете заподозрить, что у меня крыша поехала.

Она молча ждала продолжения.

— Вы можете без предвзятости отнестись к тому, что я вам сообщу? — спросил он мягко.

В его голосе было что-то такое, что заставило ее утвердительно кивнуть.

— Хорошо, Алан. Что бы вы мне ни рассказали, я оставляю все сомнения вам. Но это все, что я могу обещать.

Похоже, этот ответ его удовлетворил.

— Ладно.

Он допил то, что оставалось у него в стакане, затем оглянулся по сторонам, как бы желая удостовериться, что их не подслушивают, и наклонился к ней через стол.

— Вы знаете, над чем работал ваш дедушка? — спросил он вполголоса.

Стефани пожала плечами.

— Он собирался писать биографию Лили Шнайдер… — Она нахмурилась. — А что?

Он ответил вопросом на вопрос.

— Но вам знаком ее голос?

Стефани кивнула.

— Конечно.

— В таком случае, — Алан улыбнулся, — у меня есть кое-что послушать.

Со стоящего рядом стула он взял маленький магнитофон «Сони» с наушниками и положил его на стол.

— Вот. — Он пододвинул магнитофон поближе к ней. — Наденьте наушники.

Пока она надевала наушники, он достал две кассеты. Посмотрев надписи на них, он выбрал одну, вставил в магнитофон и нажал кнопку.

Зазвучало знакомое, кристально чистое сопрано, в сопровождении фортепиано. Это был сладкий и нежный — и в то же время сильный, мощный голос — его невозможно было спутать ни с каким другим. Стефани почувствовала, как по телу поползли мурашки. Она была так захвачена этим голосом, что не замечала ни плохого качества записи, ни шумов и хрипов, ни приглушенного разговора, проходившего фоном.

Только песня Шуберта звучала в ушах:

Алан выключил магнитофон.

Стефани открыла глаза и сняла наушники.

— Чудесно! — прошептала она.

Он улыбнулся, но глаза оставались серьезными.

— Стефани, вы можете определить, когда была сделана эта запись?

Она покачала головой.

— Нет. Как я могу это определить?

— Ну что ж, я тоже не мог. Но у меня есть друг, он работает инженером по звуку на студии звукозаписи. И в качестве личного одолжения мне он использовал студийное оборудование, чтобы поработать с этой пленкой. Так вот, кассета, которую я сейчас поставлю, — та же самая, которую вы только что прослушали… та же самая! Единственная разница в том, что пение было приглушено, а фоновый разговор, наоборот, усилен.

— Хорошо, — она кивнула.

Он поменял кассету.

— Я хочу, чтобы вы внимательно прослушали именно разговор.

Она снова надела наушники, и Алан снова нажал кнопку «Пуск».

Сначала она слышала только громкие хрипы, шипение, шум. А потом вдруг — снова то же пение и тот же аккомпанемент, но, приглушенные, они доносились словно откуда-то издалека.

А потом появился второй голос, настолько громкий и необычный, что она чуть не подпрыгнула. Было такое впечатление, что человек говорит через старомодный усилитель. Хрипы, шумы, шипение — и перекрывающий звук пения мужской голос, говорящий по-английски, с легким иностранным акцентом. Похоже, голос принадлежал образованному человеку. Он отвергал какой-то совет. До нее доносились слова «совместное предприятие», «открытие офиса», «организация сети». Но человек говорил один… может быть, по телефону? Это было единственным объяснением односторонних реплик.

Стефани наморщила лоб от напряжения, пытаясь уловить суть разговора, сложить в целое отдельные слова и фразы: «общее соглашение», «воссоединение открывает новые рынки», «граница капитализма».

Алан курил, напряженно следя за реакцией Стефани, ожидая ее вопросов.

Она закрыла глаза, чтобы полностью сосредоточиться на том, что слушала, не отвлекаясь ни на что.

На несколько мгновений звук вдруг очистился от посторонних шумов. Голос стал яснее, четче: «Привнесение западных ноу-хау… обучение и контроль качества… сто миллионов… триста, четыреста филиалов… Дрезден…»

Затем опять появились шумы, стало труднее различать слова. Пение заглушало говорящего.

Этот звенящий хрустальный голос, взлетавший и падавший в водовороте мелодии. Он перемежался с обрывками разговора. Теперь Стефани было трудно уловить реплики, перекрывающиеся ангельским пением. Но вот мужской голос опять стал четче: «финансирование…переговоры…быстро…Штатсбанк…» Она прижала наушники руками, стараясь не упустить ни слова, ни слога. «…Выборы доказывают… я и без аналитиков это знаю… вы слушаете?.. глупость, глупость…» Голос приказывал. Да, скорее всего, это был телефонный разговор. «Дрезден». Голос опять стал четким, как будто — да! — как будто говорящий ходил по комнате, то приближаясь к микрофону, то удаляясь от него. Звуки шагов гасли в толстом ковре. «…Головной офис всего… нет-нет… не Лейпциг… скажи им Дрезден, или ничего вообще не будет…»

Лили все пела под аккомпанемент фортепиано, и ее песня медленно приближалась к концу.

И вдруг мужской голос, заглушая пение, обратился к кому-то — видимо, телефонную трубку прикрыли рукой: «Дорогая! Дело сделано!» Пианист, словно по инерции, взял еще несколько аккордов, прежде чем музыка прекратилась. «Миллиард немецких марок обеспечит нам контроль над всеми фармацевтическими концернами бывшей ГДР. Удалось! Ты слышишь? Дело сделано! И…» Пауза. «…Корпорация, ее головной офис, будет находиться — нет. Ты должна догадаться где!» Голос был очень четким, видимо, говорящий перестал расхаживать по комнате. Стефани представила, как он стоит около микрофона, еще не остыв от возбуждения, еще в напряжении после разговора. А затем зазвучал ее голос. Он был тихим, но его невозможно было спутать ни с чьим другим: «Я даже не представляю, Эрнесто!» Лили Шнайдер… «Пожалуйста, Эрнесто! Bitte, mein Schatz! Не мучай меня!» Мужчина ответил: «Тогда мне придется тебе сказать, Liebchen, ты же знаешь, я не могу переносить твоих мучений!» Последовала драматическая пауза, затем прозвучало одно слово: «Дрезден!». И вдруг резкий звук — кто-то хлопнул в ладоши? «Эрнесто! Эрнесто! Неужели это возможно? После стольких лет! Дрезден! Там были лучшие мои концерты!»

Кассета закончилась. Стефани, не в силах произнести ни слова, уставилась на Алана. Тот выключил магнитофон. Стефани медленно опустила руки, прикрывавшие наушники. Обрывки разговора все еще звучали у нее в ушах.

Ее разум заметался в поисках разгадки. Что это было? Что она услышала только что? Пение Лили Шнайдер. И некто, человек по имени Эрнесто, говорил о каких-то делах, связанных с фармацевтикой в… Дрездене? В Восточной Германии? Нет. Невозможно. Невозможно! Никто не мог заниматься бизнесом в Восточной Германии в то время, когда Лили была жива, — русские позаботились об этом. А за пять лет до смерти Лили — еще до прихода русских, до капитуляции Германии, Восточной Германии не было в природе. Существовала единая Германия, Рейх. Да и валюты такой не было — немецких марок, тогда были рейхсмарки!

Стефани заерзала на стуле. Но ведь она уловила слово «воссоединение». Она слышала его. Это означало… это должно означать, что запись была сделана в 1990 или 1991 году — но это невозможно! Лили Шнайдер умерла несколько десятилетий назад!

— Алан?

Голос ее дрожал. Она почувствовала тошноту, как будто через наушники из кассеты ей в уши влился яд. В зале стало вдруг очень душно, тесно.

Здравый смысл подсказывал ей, что об этом надо забыть. Подняться и уйти.

Но она подчинялась не здравому смыслу, а профессиональному инстинкту. Он учуял сенсацию — хотя разум отвергал все это как вымысел, утку, журналистскую чепуху, высокотехничную подделку.

— Когда? — спросила она хрипло, а сама подумала: «Если это вымысел, тогда почему мне так трудно говорить?» — Алан! Эта пленка. Она?.. Она… настоящая? Вы должны мне сказать…

— Вы имеете в виду, не подделка ли это? — Его глаза и голос поддразнивали ее. — Нет, Стефани. Она настоящая.

— Но… она… — Стефани запиналась. — Этого не может быть! Алан! Лили Шнайдер умерла сорок три года назад!

Он улыбнулся с тем выражением терпения, которое появляется обычно при общении либо с очень маленькими детьми, либо с очень старыми взрослыми.

— Тогда как вы объясните пение? — спросил он. — А?

— Это старая запись, — она быстро кивнула, как будто чтобы добавить убедительности своим словам. — Иначе быть не может.

Он покачал головой.

— Нет, Стефани. В таком случае как объяснить разговор? И то, что пение и аккомпанемент оборвались еще до конца арии?

— Кто-то смонтировал эту запись! Записали пение на пленку… и в нужный момент выключили магнитофон! А потом… потом вмонтировали несколько аккордов! И добавили разго…

— Вы натягиваете объяснение, — сказал он мягко.

— Да, черт побери! — чуть ли не прокричала она. — Я натягиваю, потому что вынуждена это делать. Иначе невозможно объяснить…

Он перебил ее.

— Почему же невозможно? Видите ли, Стефани, эта пленка — вовсе не фокусы звуковой инженерии.

— Тогда что же это? — В ее глазах был вызов. Его голос стал напряженным.

— Вы обещали, что отнесетесь к тому, что услышите, без предвзятости.

— Я так и делаю! Но… воскресение из мертвых? — недоверчиво произнесла она. — Ну Алан, в самом деле! — Стефани с сомнением покачала головой.

— А что, если она и не умирала? — тихо спросил Алан.

— Но она умерла! Боже мой! О ее похоронах говорил весь мир!

— Ее тело пострадало в огне так, что его невозможно было опознать. Очень ловко, вы не находите?

— Теперь вы натягиваете.

— Может быть, но как вы объясните аккомпанемент?

Она нахмурилась.

— Я… я не совсем понимаю.

— Стефани, у каждого пианиста своя манера исполнения. Она так же индивидуальна, как ваша подпись, как отпечатки пальцев.

— И что? — Взгляд ее был выжидательно-настороженным.

— Что?! Вы разве не поняли, кто ей аккомпанировал?

Она отрицательно покачала головой.

— Борис Губеров.

— И что это доказывает? Он ведь еще жив, не так ли? Он играет с… какого времени? С тридцатых? Сороковых?

— Стефани, — Алан вздохнул. — Тот, кто хорошо знаком с его манерой исполнения, сразу заметит, что он играл слишком медленно. И неуклюже. Он не мог взять некоторых нот, потому что у него артрит, черт возьми! Ему приходилось заменять их другими! А обострение артрита у него было только два года назад!

Стефани глубоко вздохнула, у нее закружилась голова.

— Алан, — спросила она дрожащим голосом, — что вы мне пытаетесь доказать?

Она боялась признаться себе, что уже знала ответ.

— Вы сами не понимаете, Стефани? — голос Алана звенел от волнения. — Вы только что прослушали арию в исполнении Лили Шнайдер. Ей аккомпанировал Борис Губеров. Уже после того, как он перестал играть два года назад! После того, как у него настолько обострился артрит, что он уже не смог больше выступать и делать записи.

Стефани стало страшно. Как ей хотелось, чтобы этого разговора вообще не было! Или хотя бы ей дали какое-то более правдоподобное объяснение!

— Стефани! — Алан перегнулся через стол, чтобы быть к ней как можно ближе. Он перешел на чуть слышный шепот. — После того как я заполучил эту пленку и понял, что держу в руках, я, естественно, прочитал статью вашего дедушки о Лили Шнайдер в журнале «Опера сегодня». — Он помолчал. — Вы читали ее?

Она отрицательно покачала головой.

— Я знаю этот журнал, но это не моя тематика.

— Ну, неважно. Короче говоря, в этой статье не было ничего сногсшибательного, хотя он и намекнул, что в книге о Лили Шнайдер, работа над которой скоро будет закончена, он сообщит читателям кое-что интересное. И я позвонил ему! Я позвонил и сообщил об этой пленке! И знаете, что он сказал?

Стефани только покачала головой, говорить она уже была не в силах.

— Он сказал — я цитирую: «Если эта запись подлинная, она может оказаться как раз тем ключом, который я ищу». — Алан пристально глядел на Стефани. — Очевидно, ваш дедушка имел в виду, что кое-что он уже обнаружил, но у него не было доказательств!

— И что же он, по-вашему, обнаружил?

— Вы прекрасно это знаете! — прошептал Алан. — Он обнаружил, что Лили Шнайдер жива и здорова!

Стефани сидела не шевелясь, не отрывая глаз от Алана.

— Подумайте об этом, Стефани! — добавил он мягко. — Что может быть более сильным мотивом убийства, чем нежелание мертвых, чтобы их заставили воскреснуть?

 

18 Нью-Йорк

— Откуда?

Вопрос повис в воздухе, подобно грозовой туче. Казалось, все посетители бистро исчезли, словно унесенные каким-то волшебным самолетом, их голоса отдалились, превратившись в едва слышный шепот. Сейчас Алан и Стефани были похожи на революционеров-заговорщиков накануне решающего выступления.

Горло Стефани пересохло, но она не прикоснулась ни к шнапсу, заказанному для нее Аланом, ни к содовой, которую она заказала себе сама. Они стояли перед ней, как предметы театрального реквизита. Алан залпом осушил свой бокал.

— Откуда? — повторила она настойчиво. — Алан, мне нужно знать, откуда взялась эта запись! — Она впилась глазами в своего собеседника. — Мне кажется, вы знаете не только, откуда она взялась, но и кто ее сделал.

Он громко, с шумом выдохнул. Затем медленно кивнул.

— Да, — ответил он настороженно. — Но я хочу получить от вас заверения, что ни единая душа — и я это подчеркиваю: ни единая — не узнает, откуда у вас эта информация.

— Ну! — Стефани развела руки и обезоруживающе улыбнулась. — Неужели вы не знаете, что журналисты никогда не раскрывают свои источники?

Алан посмотрел на нее холодно.

— Ради вас самой — и ради меня, надеюсь, что вы их и на этот раз не раскроете. Особенно учитывая то, что случилось с вашим дедушкой.

Для Стефани это прозвучало как удар. Она ощутила резкий озноб и приступ омерзения, словно какое-то гадкое существо ползло по ее телу.

Алан опять закурил, помолчал немного, потом сказал:

— Хорошо.

Он пробежал пальцами по своим колючим платиновым волосам, оглянулся.

— Она попала мне в руки в прошлом месяце. Я получил ее от того самого человека, который продал мне запись Каллас.

— Пиратская запись в Мехико?

— Да, — Алан кивнул. — Именно она.

Стефани достала из сумочки блокнот и ручку.

— Мне необходимо имя этого человека. — Она открыла блокнот. — А также, как с ним или с ней связаться.

— Гм… — Он отрывисто рассмеялся. — Никак невозможно.

— Почему? Я просто хочу с ним поговорить.

— С ним хотят поговорить очень многие: например, владельцы авторских прав, которые он нарушает.

— Алан, я же вам сказала. Я никогда не раскрываю свои источники.

— Стефани, вы не понимаете. Никто из пиратского бизнеса не желает привлекать к себе внимания. Даже торговцы наркотиками не так засекречены. Вы можете поверить, что подобных ему дилеров, работающих в пиратском бизнесе, очень мало даже во всем мире?

— Я этого не знала.

— Теперь знаете. И можете поверить, их имена не значатся в телефонных справочниках.

— Тогда представьте меня ему, Алан, пожалуйста, — быстро предложила Стефани.

— Невозможно, — Алан был непреклонен. — Как только они узнают, кто вы такая, меня внесут в черный список, все — начиная отсюда и до Макао. Никто из них больше не захочет со мной иметь дело.

Стефани наклонилась к нему поближе.

— Тогда просто скажите мне имя. Я прошу вас об одном: укажите мне направление поисков.

Он взглянул на нее сквозь облако дыма.

— Стефани, даже если бы я мог это сделать, я не уверен, что имя, известное мне, является настоящим, а не вымышленным. Этот парень очень умный, очень изворотливый. Я не знаю его адреса, у меня нет его телефона, нет номера абонементного ящика. Ничего. — Он помолчал. — Когда у него появляются записи, которые, на его взгляд, могут меня заинтересовать, он звонит сам. Обычно мы встречаемся в каком-нибудь отеле.

Стефани задумчиво барабанила пальцами по столу.

— Ну хорошо. Раз это тупиковый вариант, попробуем по-другому. Как у вас появилась эта пленка? Насколько я понимаю, вам о ней сообщил этот ваш дилер?

— Он позвонил мне насчет пленки Каллас, и я, естественно, сразу напрягся, потому что давно уже схожу по Каллас с ума. И каким бы плохим ни было качество записи, я просто должен был заполучить эту пленку! — Он улыбнулся. — Короче, я сказал ему, что десять штук — многовато, и тогда он ответил, что приложит еще последнюю запись Губерова, чтобы подсластить сделку.

Алан стряхнул пепел с сигареты.

— Какое-то время у меня руки не доходили до этой пленки. Потом, недели две назад, я наконец прослушал ее. И можете себе представить мое потрясение, когда…

— …вы узнали голос Лили Шнайдер! — закончила Стефани.

— Именно, — Алан кивнул. — Его невозможно спутать.

— А ваш дилер? Вы хотите сказать, что он даже не знал, что он вам отдает? — На ее лице читалось недоверие.

— Видимо, нет. И потом, откуда ему знать? Послушайте, Лили Шнайдер считается умершей уже — сколько десятилетий? — Внезапно он задумался, наморщив лоб. — Сейчас, когда я думаю о нашем разговоре, — добавил он, потирая подбородок, — я вспоминаю, что он упомянул о том, как попала к нему пленка. Видимо, ему не надо было это скрывать, иначе он не проронил бы ни слова.

Стефани напряженно ждала.

— Хотя он не назвал мне имени этого человека, он сказал, что получил ее от кого-то, кто был на борту «Хризалиды». Похоже, Борис Губеров был в круизе в районе полуострова Юкатан, и, когда он играл, его кто-то тайно записал.

— «Хризалида»? — Стефани припоминала. — Это что, новый корабль?

Алан засмеялся. — Вполне может сойти за корабль, во всяком случае по размерам. Но вообще-то это яхта. Большая яхта. Или, еще точнее, яхта де Вейги. Мой дилер не сообщил, кто сделал запись, кто-то из команды или из гостей. Стефани нахмурилась.

— Де Вейга… де Вейга… — повторила она несколько раз. — Где я могла слышать это имя?

— Эрнесто де Вейга, — подсказал Алан, — бразильский мультимиллиардер. Один из самых богатых — если не самый богатый — людей в мире. Олово, стройматериалы, фармацевтическая промышленность. Что ни возьмите — он всюду запустил свои руки.

Она медленно кивнула. Должно быть, он и есть тот самый Эрнесто, имя которого звучало на пленке!

Алан выпустил струю дыма.

— Так что видите, я указал вам направление поисков. — Их глаза встретились. — У вас теперь есть две точки, с которых можно начать.

Она кивнула.

— Губеров и де Вейга.

— И помните! Вы меня не знаете. Вы никогда даже не слышали о моем существовании.

Она смотрела, как Алан вытащил кассету из магнитофона и толкнул по столу в ее направлении. Сверху он положил кассету с необработанной записью.

— Это копии, — сообщил он. — Оригиналы у меня.

Она вопросительно уставилась на кассеты, затем опять перевела взгляд на Алана.

— Они ваши. Можете с ними делать все, что хотите.

Это удивило Стефани.

— Спасибо! Я перед вами в долгу.

Он молча затянулся.

Стефани порылась в сумочке в поисках визитной карточки, достала ее и приписала свой домашний телефон.

— Если вам что-либо понадобится — что бы то ни было — вы найдете меня по этому номеру. Если будет включен автоответчик, запишите сообщение. Я сразу с вами свяжусь.

Алан кивнул и загасил сигарету.

— Только помните, — опять предупредил он. — Я рискую повториться, но все-таки: вы никогда обо мне не слышали. И кстати, надеюсь, вы не обидитесь, если я позволю себе дать вам совет.

— Хорошо, давайте.

— Если вы решили поиграть в детектива, будьте предельно осторожны. Не афишируйте это. А самое главное, не повторите ошибки своего деда, не объявляйте, что узнали сенсационную новость о Лили Шнайдер. Его статья в «Опера сегодня» вполне могла стать причиной его смерти.

Стефани кивнула.

— Буду иметь это в виду, — пообещала она. Вытащив кошелек, Стефани собралась расплатиться с официантом, но Алан остановил ее.

— Об этом я позабочусь сам.

Выйдя на залитую солнцем улицу, они попрощались.

— Я хочу поймать такси, — сказала Стефани. — Может, вас подвезти?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, спасибо. Мне недалеко, к тому же я люблю ходить пешком.

Они пожали друг другу руки. Стефани осталась стоять на углу, наблюдая, как удалялся Алан, поблескивая кожей и металлическими заклепками. На спине его куртки была надпись из металлических бляшек: «Очисти или умри». Стефани не смогла сдержать улыбку. Определенно экологически настроенный панк, Алан Пепперберг.

Заметив такси, Стефани подняла руку. Потом раздумала. Нет. Она тоже пойдет пешком. Ей надо подышать воздухом. Да и не так уж далеко отсюда до Осборна. Сорок три квартала. Если идти быстрым шагом, ей понадобится сорок пять минут, считая время на ожидание у светофоров.

Она насладится свежим воздухом, ярким солнцем, энергичной ходьбой. Кроме того, когда она ходила пешком, ей всегда лучше думалось. Кроме того, она зайдет в первый же магазин электроники. И купит там «уокмэн». Чтобы по дороге еще раз прослушать обе кассеты.

 

19 Нью-Йорк

Джонни Стоун шагал по тротуару, не замечая потока пешеходов. Как ни пытался, он не мог забыть Стефани. Он шел с упрямой решимостью, выдвинув вперед сильную нижнюю челюсть, правда, небритую. Он не отводил взгляда от дома Осборна. В который раз он собирался было перейти дорогу, чтобы подняться к Стефани, но у него в памяти всплывали слова Сэмми, заставлявшие его поворачивать обратно: «Дай Стефани время… время разобраться в себе…»

Но этот совет не мог заставить его уйти совсем. Двигаясь вдоль тротуара вместе с толпой, он поворачивался и шел назад. Он уже прошелся по тротуару туда и обратно, наверное, сотню раз, не отрывая глаз от окон угловой квартиры на пятом этаже.

Джонни раздумывал, не пренебречь ли ему советом Сэмми и не встретиться ли со Стефани прямо сейчас, вместо того чтобы торчать под окнами?

Окна были безжизненными, ничто в них не выдавало присутствия в квартире людей. Только один раз он заметил — а может, почудилось? — как кто-то слегка отодвинул занавеску, словно бы для того, чтобы незаметно посмотреть на улицу. Впрочем, Джонни не был уверен, что занавеска на самом деле отодвинулась. Может, игра воображения — в ответ на его желание увидеть ее? Никто не открывал окон. Казалось, сама квартира надела на себя черный траур. Он представлял Стефани, как она бродит в одиночестве по полутемным комнатам, со. своими тяжелыми воспоминаниями, в компании болтающего попугая.

Наблюдение за окнами настолько поглотило его, что он даже не увидел Стефани, пролетевшую по Пятой улице и теперь пересекавшую в толпе других пешеходов Пятьдесят седьмую.

Стефани, в свою очередь, была настолько поглощена прослушиванием кассеты, что не заметила Джонни, хотя и прошла в десяти футах от него; не заметила даже тогда, когда толпа вдруг рассеялась, на мгновение очистив небольшое пространство, в котором и стоял Джонни.

В просторном прохладном подъезде Стефани увидела Фама, с карточками в руках ожидавшего лифта.

— Конгресс принял Декларацию независимости в тысяча семьсот семьдесят шестом году, — бормотал он. — Проект Декларации был подготовлен комиссией во главе с Томасом Джефферсоном…

Услышав стук каблуков, он обернулся. В мгновение ока выражение сосредоточенности на его лице чудесным образом сменилось радостью.

— Мисс Стефани! — воскликнул он. Затем, вспомнив о часах, проведенных в квартире Стефани, он еще больше просиял. — Ваша квартира блестит и светится, как вы. Аккуратная, как новенькая. Теперь вы можете принимать гостей и развлекаться. Боги дома счастливы.

Двери лифта открылись. Фам вежливо пропустил Стефани, зашел следом за ней и нажал кнопку пятого этажа, а затем кнопку «Ход». Когда двери лифта закрылись, он продолжал:

— Здешняя квартира будет тихой и спокойной. Никаких птичьих воплей. Приятная перемена после центра города.

Стефани сдержала улыбку.

— Потому я и оставила Уальдо дома, — сказала она с шутливой торжественностью. — Чтобы не вводить тебя в соблазн приготовить из него какое-нибудь блюдо — ты ведь все время мечтаешь это сделать.

— Попугай — большой деликатес.

Двери лифта разъехались в стороны. Оба вышли, повернули направо и оказались около двери квартиры.

Стефани покопалась в сумочке в поисках ключей. Вставив ключ в один из многочисленных замков, она вопросительно взглянула на Фама.

— Ты себе, наверно, уже пальцы до крови стер, пока прибирал мою квартиру. А теперь ты хочешь то же самое делать здесь. Слушай, Фам. Эту квартиру больше ни к чему прибирать. — Голос у нее перехватило, и она хрипло добавила: — Здесь больше никто не живет. Фам распрямился.

— Если мистер Мерлин умер, это не значит, что все должно грязью зарасти, — заявил он, негодующе тряхнув головой. От этого движения его черные шелковистые волосы взметнулись вверх, словно отвлекая внимание от слез, набежавших ему на глаза.

Стефани открыла последний замок и толкнула дверь.

— Тогда я тебе вот что скажу. — Она повернулась и встала в дверях, уперевшись руками в косяки и загораживая ему дорогу. — Как ты отнесешься к тому, что мы с тобой заключим сделку?

— Сделку? — спросил Фам с подозрением.

— Это очень просто. Я пойду, заберу свои часы из комнаты, а потом пойду домой. — Она улыбнулась. — Но я пойду только в том случае, если ты больше не будешь сегодня работать и тоже пойдешь домой.

Глаза Фама сузились.

— Может быть, вы подождете здесь, мисс Стефани, а я сам пойду возьму ваши часы. А иначе вы можете захлопнуть за собой дверь и оставить меня на лестнице, а сами начнете здесь прибирать.

Стефани стояла на своем.

— Не-а, — она потрясла головой, — если я останусь здесь, тогда ты можешь запереться. Я, может быть, часто проявляю свое упрямство, но ты хитер, как лиса, Фам. Так что я пойду за своими часами, — сказала она непререкаемо, а ты будешь ждать здесь. Кроме того, — добавила Стефани, — это мои часы.

Фам поднял руки вверх, сдаваясь. Он знал, что спорить бесполезно, и, оставшись в вестибюле, стал наблюдать, как Стефани повернулась, вошла в прихожую и повернула налево, чтобы через большой холл пройти в свою старую спальню, расположенную в самом конце холла. Она не заметила свежую красную розу на длинном стебле, лежавшую на полу.

Джонни стоял на углу Пятьдесят седьмой и Седьмой улиц. Он уже прекратил свое хождение туда-обратно и теперь не отрываясь смотрел на эркер с тремя окнами и на два обычных окна огромной гостиной квартиры Мерлина.

— Стефани! — выдохнул он, когда одна из занавесок отодвинулась. Сердце учащенно забилось. Сейчас она распахнет окна, и тогда он увидит…

Поток прохожих толкал и крутил его, норовя увлечь с собой. В какой-то момент он почувствовал, что поток вот-вот унесет его, и тогда он прочно установил ноги на асфальте и снова вперился в окна, вынуждая прохожих огибать его, как огибает островок стайка рыб.

Он увидел, что еще одна занавеска в гостиной была отдернута. Он напряженно ждал, боясь пропустить ее появление. В сознании шла напряженная борьба. Может, подняться? Или последовать совету Сэмми и дать ей еще время?

Так он стоял, споря сам с собой, когда неожиданная вспышка осветила окна квартиры Мерлина.

За вспышкой раздался взрыв. Стекла посыпались на мостовую, окатывая асфальт острым дождем, заставив прохожих в испуге разбежаться. Из дыр, образовавшихся на месте окон, рвались оранжевые языки пламени, превращаясь в гигантские огненные хризантемы.

Даже стоя на противоположной стороне улицы, Джонни почувствовал, как ударило его тепловой волной, как осколок стекла, пройдя сквозь рукав кожаной куртки, впился в его тело.

В ту же секунду он рванул через Пятьдесят седьмую улицу, огибая гневно гудящие машины, прыгая по капотам тех, которые загораживали ему путь.

 

2 °Cитто-да-Вейга, Бразилия — Нью-Йорк

Центр исследований по генной инженерии и фармацевтике сеньора де Вейги расположился в дебрях амазонских лесов. Это был маленький городок, с автономной системой жизнеобеспечения, и назывался он Ситто-да-Вейга. Солнцезащитные стекла основного корпуса — десятиэтажного здания в форме пирамиды, — отражая в ясный день экваториальное солнце, посылали в небо луч света. Центральный корпус окружали здания меньшего размера разнообразных геометрических форм. В них располагались исследовательские отделения, лаборатории, склады, производственные цеха, жилые помещения для работающих в Центре химиков, биохимиков, патологоанатомов, паразитологов. В городке имелись также электростанция, больница, школа, спортзал и даже небольшой торговый центр. Все здания соединялись между собой щупальцами закрытых переходов — с кондиционерами и тонированными стеклами. Единственная асфальтированная дорога длиной в милю вела к частному аэродрому, на котором имелась взлетно-посадочная полоса, достаточная для разбега тяжелых реактивных самолетов.

На много миль вокруг городка не было ничего, кроме непроходимых джунглей.

Несмотря на отдаленность и труднодоступность, Ситто-да-Вейга своей системой безопасности напоминал военную базу. Было учтено и предусмотрено все. Территорию города окружали два ряда сетчатого забора под электротоком, между ними прогуливался патруль со сторожевыми собаками.

Охранники и собаки размещались в самом удаленном от центра здании. Командовал постоянным гарнизоном в сорок восемь человек полковник Валерио. Кабинет полковника, несмотря на высокое положение его хозяина — Валерио занимал пост вице-президента, курировавшего вопросы безопасности всей империи де Вейги, — был обставлен по-спартански, как, впрочем, и его кабинет на Ильха-да-Борболета. Ослепительная чистота и безукоризненный порядок в кабинете, равно как и сама внешность Валерио — накрахмаленный костюм цвета хаки, тяжелые ботинки, короткая стрижка, выправка и стать, — все это говорило о его военном прошлом. Кондиционер — единственная роскошь, которую позволял себе полковник, — был включен на полную мощность, потому каждый входящий в этот кабинет испытывал легкий озноб.

Заложив руки за спину, Валерио смотрел сквозь стеклянную стену своего кабинета на гигантскую зеркальную пирамиду, возвышавшуюся над окружавшими ее зданиями. Заходивший на посадку четырехмоторный реактивный самолет не привлек внимания полковника. Он знал, что это был обычный грузовой рейс — самолеты с грузами прилетали сюда трижды в день.

Мысли полковника были заняты другими, более важными делами.

Некий Аарон Кляйнфелдер, вице-президент «Поможем детям», отвечавший за Управление информации, по-прежнему настойчиво пытался войти в файл «Опус».

Полковник Валерио раздумывал, следует ли ему немедленно доложить об этой настойчивости Эрнесто де Вейге или лучше повременить.

Валерио взглянул на часы.

Придется подождать. Было около трех, и еще в течение получаса он не мог беспокоить босса. Сейчас он тоже принимал процедуры, предписанные ему и Заре Бойм доктором Васильчиковой, и тревожить его в это время разрешалось только в связи с событиями чрезвычайной важности. Данное же происшествие тянуло, по шкале де Вейги, не более чем на четыре с половиной балла. Неприятное, конечно, происшествие, но уж точно не вопрос жизни и смерти. Кроме того, пока что ситуация была под контролем: достаточно организовать сбой в компьютерной системе ПД. Это на какое-то время остановит мистера Кляйнфелдера и его маленькие шустрые пальчики.

Глаза полковника Валерио сузились. Аарон Кляйнфелдер. У этого человека были все данные, чтобы стать достойным противником. Жаль, что в этой игре достойные противники не ценятся. Наоборот. Слишком многое поставлено на карту.

Валерио подошел к письменному столу и снял телефонную трубку. Пора задействовать Духа. Снова.

В нью-йоркской штаб-квартире ПД Лиза Осборн повесила трубку и направилась в кабинет начальника.

— Шеф, — сообщила она. — Вы не поверите.

Аарон, хмыкнув, взглянул на нее, оторвавшись от экрана компьютера.

— Чему?

Лиза закрыла дверь.

— Только что звонили из полиции, — она сделала паузу. — Они меня вызывают.

— Тебя? — Аарон выпрямился. — И о чем же они хотят с тобой поговорить? — Пристально посмотрев на свою помощницу, он добавил: — Ты же ничего такого не делала, не так ли?

— Нет. Я вчера привела в отель Винетт Джонс, — тихо ответила Лиза. — Помните?

— А, да. Мисс Джонс. Ты уже с ней говорила сегодня?

Лиза, обхватив себя руками, медленно подошла к столу.

— Она умерла, Аарон. Умерла, — голос Лизы стал хриплым.

Аарон резко вздохнул, как будто ему не хватало воздуха.

— Что случилось?

Лиза пожала плечами.

— Полиция говорит, наркотическое отравление.

— Нет, — Аарон покачал головой. — Не может быть. Она производит впечатление религиозной, богобоязненной женщины.

— Похоже, полицейские думают по-другому. Тот, с которым я говорила, сказал, что у нее все вены на руках свернулись из-за уколов.

— Да ты что!

Лиза вздохнула.

— Ну ладно, я, наверное, смотаюсь. Если мне придется участвовать в опознании, я сегодня не вернусь.

Аарон кивнул.

— На сегодня ты свободна.

— Спасибо. До завтра.

Лиза направилась к двери.

Аарон, развернувшись на кресле, уставился в окно.

«Значит ли это, что мне можно прекратить поиски ребенка? — Он отрицательно покачал головой. — Это делает загадку еще более интригующей. Я готов даже заняться этим в свое свободное время».

Аарон снова крутанулся на кресле.

— Черт возьми! — пробормотал он.

Компьютер был отключен.

К четырем часам дня компьютеры были по-прежнему вырублены, и Аарон решил на этом закончить работу. Он пошел домой пешком — хотя до Восемьдесят первой улицы и Риверсайд-драйв, где находилась его квартира, путь был неблизкий. Но это и к лучшему погода была отличной, а ему не мешало немного размяться.

Дойдя до Риверсайд-драйв и Восемьдесят первой улицы, Аарон с удовольствием огляделся, наслаждаясь тишиной и покоем. Толпа, заполонившая центральную часть города, рассосалась. Это было тихое место, где поют птицы, белки прыгают с ветки на ветку и можно слышать свои собственные мысли. Если немного напрячь воображение, нетрудно представить, что эта зеленая улица, похожая на парк, находится в каком-то другом, тихом и спокойном городе.

На светофоре горел красный. На противоположной стороне улицы ожидала зеленого света молодая, красиво одетая женщина с коляской. Рядом с Аароном пожилая чета высказывала свое недовольство по поводу цен на бакалейные товары — у обоих в руках были пластиковые пакеты, видимо, они шли из магазина. Зажегся зеленый свет, и все двинулись на противоположную сторону улицы.

Аарон уже дошел до середины перехода, когда вдруг услышал рядом шум мотора. Он остановился и посмотрел направо. На полной скорости на него несся коричневый микроавтобус.

Когда он понял, что происходит, было уже поздно. Лобовое стекло и решетка радиатора, приближаясь, становились все больше и больше. Он слышал, как закричала женщина с коляской, и еще успел поднять руку, чтобы закрыть лицо, до того как на него со всей силой обрушился гигантский металлический кулак. Потом все потемнело и исчезло.

Красная роза, выпавшая из окна микроавтобуса, упала на мостовую рядом с ним.

 

21 Нью-Йорк — Ситто-да-Вейга, Бразилия

Томас Эндрю Честерфилд Третий у себя в кабинете опустил телефонную трубку. Новость его ошеломила. Меньше всего он ожидал услышать это от таинственного шептальщика, вселявшего в него ужас.

— Вы очень нам помогли, мистер Честерфилд, — похвалил его голос. — Вы хорошо поработали. Выполните нашу последнюю просьбу — и на этом наше общение закончится. Вы получите оригинал фильма и все существующие копии.

Честерфилд не мог поверить. Ему казалось, что все это ему снится.

— Так вот, мистер Честерфилд, — продолжал голос. — Я сообщу вам номер телефона. Пожалуйста, запомните его и передайте Духу. Скажите ему, что клиент выражает желание нанять его напрямую и что за это на любой указанный им счет в Швейцарии будет переведен миллион долларов. Кроме того, за каждую услугу клиент будет выплачивать дополнительно сто тысяч долларов. Авансом. Дух будет работать с нами без посредничества, напрямую.

— Я попробую передать это Духу сегодня же вечером.

— Хорошо. И еще одно, мистер Честерфилд. Советую вам забыть этот номер телефона, как только вы сообщите его Духу. Пожалуйста. Окажите такую любезность самому себе. И не будьте любопытным.

— И… все? — Голос Честерфилда дрожал.

— Да, мистер Честерфилд. Все. После этого вы сходите со сцены.

«Неужели это правда? — удивлялся Честерфилд. — Остается выполнить эту последнюю просьбу — и его снимут с крючка? Навсегда?»

Честерфилд смотрел на телефон, ожидая, что он вот-вот зазвонит снова и шепчущий голос скажет, что все это было ошибкой…

Но телефон молчал.

И впервые за долгое время Честерфилд с нетерпением ожидал наступления темноты.

Когда наконец стемнело, он выехал в последнее путешествие на Девятую авеню.

На углу он заметил стайку проституток. Вот она! На этот раз на ней был золотой топ, узкие золотые брюки и туфли на шестидюймовой шпильке. Увидев его машину, она направилась к нему, одной рукой раскручивая на ходу маленькую золотую сумочку, вращавшуюся в воздухе, как пропеллер.

— Опять ты. — Она просунула голову в окно машины.

Он кивнул.

Она медленно провела кончиком розового языка по верхней губе.

Девушки на углу захихикали, потом затихли. Внизу, на Тридцать восьмой улице, из гаража выезжала пожарная машина, сверкая проблесковыми маячками.

— Ты скучал по мне? — спросила она.

Он кивнул. Говорить что-либо было бессмысленно: к вою сирены добавилось оглушающее гудение клаксонов, затем мимо них прогромыхал грузовик, и какофония постепенно затихла.

— Ну что? — спросила она. — Ты меня пригласишь сесть?

Он опять кивнул. Дернув за ручку запертой двери, она ожидала, пока он ее откроет.

— Вперед, — скомандовала она, садясь в машину. — Дорогу знаешь.

Осторожно съехав с обочины и влившись в поток транспорта, он повернул направо, а потом еще раз направо — к знакомой уже стоянке.

— Сколько?

— За передачу сообщения сто пятьдесят, — ответила Шенел.

Он дал ей деньги. Пересчитав их, Шенел расстегнула сумочку и, запихнув в нее бумажки, снова ее застегнула.

— Ну, что там надо передать на этот раз?

Он рассказал ей, что с Духом хотят связываться напрямую, минуя его, и что, если Духа заинтересует это предложение, он готов сообщить тому номер телефона.

— И сколько же они собираются платить? — спросила она. — Просто интересно.

Он ответил. Она пожала плечами: ответ не удивил ее нисколько.

— Я позвоню, скажу ему. Но ты лучше запиши телефон на бумажке. У меня с цифрами плохо. Как я ни пытаюсь их запомнить, они все равно вылетают из головы.

Достав из бардачка блокнот и ручку, он записал номер телефона, выдрал страницу из блокнота и передал ей.

Она запихнула листок в сумочку.

Он высадил ее на углу, как обычно, — в последний раз.

Клиенты Шенел вряд ли узнали бы ее без обычного прикида проститутки. В неброской бело-коричневой полосатой блузке с двумя верхними расстегнутыми пуговичками, в шелковом шарфе, свободно повязанном на шее, желтой жилетке и коричневых слаксах она выглядела шикарно. Наряд дополняли дорогие коричневые сапоги, расстегнутый коричневый плащ «Лондонский туман» и сумка «вуиттон» через плечо.

Закрыв зонтик и стряхнув с него капли воды, она вошла в офис трансагентства напротив Центральной станции и, оглядевшись, поднялась на эскалаторе на второй этаж к телефонным автоматам.

Подойдя к самому дальнему автомату — народу здесь почти не было, — она поставила свою сумку и стала в ней рыться. Салфетки, пудреница, кошелек… и вот наконец — бумажка с телефонным номером, который дал ей этот белый. Она продолжала копаться в сумке. Помада, тампоны, опять помада — нашла! Телефонная карточка фирмы «Эм-си-ай», которую она вытащила у одного мерзкого типа, пока он трахал ее в рот. Взглянув на карточку, она улыбнулась: разговор за его счет доставит ей особое наслаждение.

Хмыкнув, она сняла трубку и прочитала инструкции на обратной стороне карточки. После цифр 950-1022 — выход на линию «Эм-си-ай» — последовал гудок. Она набрала «0» и записанный на бумажке номер в Лос-Анджелесе. После очередного гудка ей пришлось еще набрать напечатанный на лицевой стороне четырнадцатизначный код владельца карточки. Пока она продиралась сквозь все эти номера и коды, ей казалось, что она звонит куда-то в далекий космос.

Она стала ждать.

Скачала из трубки доносились щелчки соединений, перемежавшиеся паузами, как будто звонок переводили на другую линию. Опять щелчки и паузы — опять перевод на другую линию связи. И наконец она услышала гудки.

— Да?

— Меня попросили передать вам кое-что от Духа, — сказала Шенел.

— Я слушаю, — ответили ей.

Она набрала побольше воздуха в легкие.

— Ну, Дух говорит… Сейчас, минутку, я посмотрю… что-то насчет того, что он принимает деловое предложение, переданное через вашего человека. Дух еще сказал, что, как только деньги будут переведены на его счет, он будет работать только на вас. — Она помолчала и неуверенно добавила: — Вам дать номер счета и все остальное?

— Пожалуйста, — сухо ответил голос из трубки. Зажав телефонную трубку плечом, она порылась в сумке.

— Вот он! — Шенел продиктовала номер счета. Голос на другом конце линии повторил номер и добавил:

— Мне нужен номер телефона, по которому можно связаться с Духом в любое время.

— Сейчас, минуту…

Ей пришлось опять покопаться в сумке, чтобы найти бумажку с номером. Продиктовав его, она пояснила:

— Это автоответчик. Вы можете звонить круглосуточно, в любой день. Дух каждый день считывает информацию. Если от вас что-то будет, он позвонит, пойдет?

— Да. Передайте ему, что деньги, включая гонорар за первое задание, будут переведены в течение часа.

Шенел быстро оглянулась.

— У вас уже есть для него задание?

— Передайте ему то, что вам сказали. В трубке послышались частые гудки.

Вечером следующего дня Томас Эндрю Честерфилд Третий, бодро насвистывая, пружинящей походкой спускался по ступеням станции метро Фултон-стрит. Он только что закончил работу в офисе и, как истинный преуспевающий обитатель Ист-Сайда, решил воспользоваться метро исключительно потому, что это был скорейший и простейший способ выбраться из центра в час пик.

Боже, как ему было хорошо! Впервые за многие годы. Потому, что все неожиданно изменилось. Жизнь снова стала безоблачной. Час назад посыльный принес ему огромную сумку с биркой «Лично».

Как ему и было обещано, в ней находились восемь видеокассет. Запретив секретарю впускать кого-либо в кабинет, заперев дверь, Честерфилд уселся за стол и, чувствуя, как скачет в груди сердце, с помощью ножниц раскрыл кассеты. Размотав пленку, он принялся яростно разрезать ее на куски.

Когда с пленкой было покончено, он с удовлетворением сгреб плоды своего труда в мусорную корзину и улыбнулся. Все. Теперь его никто не сможет шантажировать. Пленки превратились в мелкие безопасные обрезки.

Наконец можно было вздохнуть с облегчением. С шантажом покончено. И шепчущий голос больше никогда не побеспокоит его.

Опустив приготовленный жетон, он протиснулся через турникет и, весело размахивая портфелем, спустился вниз. Устроившись поближе к краю платформы, он достал «Уолл-стрит джорнал», развернул его наполовину и погрузился в чтение.

Вскоре послышался грохот выезжающего из пасти тоннеля поезда, и рельсы отразили огни прожектора, сверкающего, как глаз Циклопа. Сложив газету, Честерфилд зажал ее под мышкой, поджидая приближающийся поезд. Он не заметил, как кто-то вложил в газету красную розу.

По мере приближения поезда грохот переходил в гром, и как раз в тот момент, когда завизжали перед остановкой тормоза, кто-то сзади сильно толкнул Честерфилда.

Раскинув руки, он летел вниз, на рельсы. Ему хотелось крикнуть, что все не так, что это какая-то ошибка! Но не успел издать ни звука. Тысячевольтовый разряд пронзил его тело, как только оно коснулось третьего рельса. И тут же, как будто этого разряда было недостаточно, чтобы предать его смерти, подоспевший поезд подмял под себя уже бездыханного Честерфилда.

Воспользовавшись паникой, Дух, никем не замеченный, спокойно отошел от платформы. «С такими гонорарами я смогу отойти от дел уже через год. Если, конечно, заказы будут поступать регулярно».

Свет в помещении был выключен, и в люминесцентном свечении телемониторов и компьютерных дисплеев фигура доктора Васильчиковой походила на странную зеленоватую тень из научно-фантастического фильма. За консолями, расположенными под углом друг к другу, сидели молодые помощники доктора, юноша и девушка. Они могли быть ее внуками, каковыми, впрочем, не являлись. На обоих лежал тот же зловещий зеленоватый отблеск. Доктор прохаживалась перед ними вперед и назад, как светящееся зеленое привидение.

— Температура тела Объекта номер один, — голос доктора был отрывистым, с сильным славянским акцентом.

— 97.152 по Фаренгейту, — четко ответила девушка.

— Объект номер два?

— 97.380, — отрапортовал юноша.

— Так-так, очень хорошо, — в бормотании доктора Васильчиковой слышалось крайнее возбуждение. Она даже позволила себе улыбнуться, что случалось довольно редко. Возбуждение, подобно ароматному крепкому вину, бродило в ней, но сейчас было не время почивать на лаврах. Уже достаточно того, что ее теория получила подтверждение, что ее попытки понизить температуру тела Эрнесто де Вейги и Зары Бойм на долю градуса увенчались успехом. И что еще более важно, эта температура держалась на том же уровне вот уже несколько недель. Недель! И еще никогда два ее объекта не чувствовали себя так хорошо.

Внезапно губы ее сжались, к радости успеха примешивалась горечь. Как мучило ее это — невозможность опубликовать результаты своих исследований, рассказать о своих многотрудных достижениях миру! Как омрачало это радость открытия!

Только подумать! Ей всегда казалось, что она была выше этой маленькой человеческой слабости — тщеславия. Годами она работала только для удовлетворения исследовательского интереса, ею двигала любовь к науке, наслаждение самим процессом исследования. Но сейчас…

Сейчас, когда ей уже за восемьдесят и отпущенное ей время истекает, она обнаружила в себе эту жажду, это стремление к тем сладким, осязаемым, реальным плодам, которые должны были бы вызреть в изобилии на древе ее трудов, — получение причитающегося от равных ей, воздаяние ей должного теми, кто способен оценить ее успехи, — может быть, даже выдвижение на Нобелевскую премию. А самое главное, сознание, что другие ученые всегда будут пользоваться ее открытиями, ссылаться на ее труды, развивая то, что было начато ею, таким образом занося ее имя в книгу вечности, своими ссылками и примечаниями обеспечивая ей истинное, единственно возможное бессмертие!

Но довольно. К чему мечтать о невозможном? Она никогда не сможет опубликовать свои исследования, и на то есть множество причин.

Во-первых, имена Объектов должны были оставаться в абсолютной тайне; во-вторых, исследование проводилось с привлечением спорной методологии; кроме того, приходилось принимать во внимание и тот немаловажный факт, что большинство людей мыслит очень консервативно.

Но злость и презрение по отношению к человечеству вспыхнули и разгорелись язвящим огнем. И к ним — как будто только этих причин было недостаточно — прибавлялось ее прошлое…

Теперь ей казалось, что сама комната, напичканная до предела современнейшим оборудованием, издевалась над ней: сверхчувствительные микрофоны, усиливавшие звук ровного дыхания, доносившегося из процедурной, насмешливо фыркнули, выпустив из динамиков скрежещущий звук. Все — соединенные с датчиками на теле обоих Объектов дисплеи, обеспечивавшие постоянную информацию о температуре тела, артериальном давлении, пульсе и ЭКГ, десятки компьютерных экранов, на которые можно было вызвать ошеломительную медицинскую и биологическую информацию, по объему сопоставимую с многотомными энциклопедиями, — все это вдруг стало мелким и несущественным, потеряло свое значение.

Потому что какое значение могло иметь все это, если никто никогда не узнает о ее работе?

Она ощущала иронию ситуации. Она, раскрывшая тайну источника молодости, стареет, дряхлеет, ссыхается, как чернослив, и скоро умрет, умрет от старости. Она, повернувшая время вспять, заставившая жизненные часы своих благотворителей вращаться в обратную сторону.

Тем временем Заре казалось, что она, освобожденная от земного веса, парит во мраке. Во мраке, в который ежедневно, в одно и то же время, она с жадностью возвращалась.

Лежа с закрытыми глазами, не шевелясь, она представляла себе, что провода датчиков, опутавшие ее обнаженное тело, — это восхитительно сексуальные воспроизводящие органы каких-то неземных существ, обнимавших ее своими нитевидными щупальцами.

Она испытывала почти непристойное наслаждение, и для этого было несколько причин.

Из надетых наушников с лазерного диска доносилось пение Лили Шнайдер «Dov'è l'Indiana bruna?», наполняя ее слух неземными звуками «Лакме» Делиба, записанной на несовершенном оборудовании еще в 1946 году, но безупречно чистой теперь, после реставрации. Боже, как чисто, как совершенно!

Через пластиковую трубку капельницы, к которой она была присоединена, втекал в ее кровь эликсир молодости — гормоны, клетки, измененные протеины ДНК, в дополнение к гормонам роста, которые она получала три раза в неделю.

Кроме этого, ее наслаждение проистекало от сознания того, что она красива, молода, что у нее нет морщин, что тело ее совершенно, что оно останется совершенным навсегда.

В процедурной, где лежали Зара и Эрнесто, не было окон. Помещение не имело ничего общего с прохладной стерильностью клиники. Напротив, в нем царила спокойная роскошь. Мягкие толстые ковры, направленный на картины Пикассо в позолоченных рамах свет, отражаемый бордовыми стенами. Не было в помине больничных кроватей: она и Эрнесто лежали на серых кожаных кушетках, специально изготовленных для них по размерам их тел.

Именно в этой простой и в то же время изощренной комнате, где воздух контролировался компьютерами, которые поддерживали не только температуру, но сам состав воздуха, постоянно обогащая его кислородом, Зара чувствовала абсолютный покой. Отсюда мир казался совершенным во всех отношениях.

Ничто не ускоряло ее пульс, ничто не поднимало давление. Ощущение чистого блаженства. Казалось, ее телесная оболочка прекратила свое существование. Она была в своем собственном, безопасном, лелеющем, питающем коконе.

Эрнесто казалось, что он плавает. Его тело было независимо от разума, освобожденного от всех земных забот, существовавшего отдельно от его телесной оболочки, получив способность в тысячную долю секунды достичь иных миров, свободно и праздно парить, подобно ленивой бабочке в безветренный день, едва приподнявшейся над остатками кокона, из которого она только что освободилась.

Какая ирония заключалась в том, что именно в этот дневной час, будучи прикованным к капельнице, он ощущал самую полную свободу. Ничто — ни путешествия по всему миру, пересечение границ со всеми подобающими его положению привилегиями особо важной персоны, ни его захватывающее дух миллиардное состояние, эскадрильи самолетов, парк лимузинов, имевшихся в его распоряжении, — ничто не давало ему такого чувства полного, ничем не омраченного освобождения.

Потому что только здесь, с незримыми видеокамерами, наведенными на него, электронными датчиками, присоединенными к его телу, так что каждый вздох, биение его сердца находились под постоянным контролем, мог он отдохнуть душой и погрузиться в полеты фантазии, к которым он так стремился.

Ему вовсе не казалось странным, что лучшие идеи осеняли его именно тогда, когда он без движения лежал под капельницей, из которой в его кровь медленно втекал эликсир юности — клетки, гормоны.

Постепенно свет в комнате становился ярче. Эрнесто вздохнул. Сосуды, из которых втекала в его кровь живительная влага, были пусты. Час прошел. Действительность снова вступала в свои права.

С шипением раздвинулись пневматические двери, и в комнату быстрым шагом вошла доктор Васильчикова. В беспощадном свете ее сморщенная кожа походила на чернослив. Она ловко вытащила иглы из запястий Зары и Эрнесто и повесила их на капельницы. Тотчас же обе капельницы беззвучно поднялись и исчезли в отверстии на потолке.

— Я сейчас сниму датчики, — говорила она, не прекращая движения. — Когда вы оба оденетесь, я хочу устроить вам небольшую экскурсию. Вы сможете увидеть своими глазами результаты наших последних исследований. Думаю, что вас обоих порадуют наши достижения.

 

22 Ситто-да-Вейга, Бразилия

— Генно-вегетативное размножение, замещение гормонами роста плюс диета, ограничивающая калорийность, — говорила доктор Васильчикова, загибая пальцы.

Они втроем, доктор Васильчикова между Объектами, шли по стеклянному переходу, соединявшему десятиэтажный главный корпус с биохимической лабораторией, помещавшейся в отдельном четырехэтажном здании кубической формы.

— Подумать только! Мы совершили огромный рывок со времен примитивной имплантации плаценты и клеточных инъекций. Рывок, сопоставимый с тысячелетием! Но… — доктор Васильчикова позволила себе улыбнуться, — уж вам-то мне не надо об этом рассказывать, не так ли?

Они остановились перед двумя стальными дверями, на которых не было ни ручек, ни кнопок, ни замков. На каждой из них была желтая табличка с черными буквами. Надпись на левой двери гласила: «Предупреждение! Биологическая угроза! Посторонним вход воспрещен!» Вторая надпись предупреждала: «Опасно! Используются канцерогенные и тератогенические вещества и радиоактивные изотопы».

Достав пластиковую карточку, доктор Васильчикова вставила ее в щель, загорелся зеленый огонек, и двери раздвинулись.

Они вошли, и двери за ними сомкнулись. Это был один из трех боксов, которые изолировали лабораторию от остальных помещений на случай утечки вредных веществ. Еще две двери открыла доктор Васильчикова с помощью карточки, прежде чем они оказались в биохимической лаборатории.

Ярко светили флуоресцентные лампы, кондиционеры охлаждали воздух. Роскошное оборудование, самое новое, самое совершенное, только усугубляло неприветливо-холодную, неприятно-стерильную атмосферу.

Вдоль стен расположились лабораторные места со сложными приборами, разнообразными панелями, хитросплетениями трубок и электрических проводов, с компьютерными терминалами, мониторами, капюшонами вытяжных рукавов из нержавеющей стали. За каждым колдовали лаборанты в белых халатах.

Заре эта комната без окон, с намеренно обнаженными голубыми анодированными балками и красными стойками, показалась самой уродливой из всех, которые когда-либо существовали на Земле.

Эрнесто, напротив, был очарован лабораторией. Ничто не вызывало у него ни неприязни, ни отвращения. Он хотел знать все, он разглядывал каждый прибор, просил объяснить все, что было неясно. К четырем новым суперкомпьютерам МР2Е, которые управляли всей лабораторией, он отнесся с таким трепетом, какой, наверное, вызвала бы у другого только чаша святого Грааля.

Зара уже начала проявлять нетерпение, но доктор Васильчикова продолжала удовлетворять жажду знаний Эрнесто — отчасти потому, что знала, какая из сторон бутерброда намазана маслом, отчасти потому, что ей нравился детский восторг Эрнесто.

Так они продвигались вперед, пока не достигли дальнего конца комнаты, где находились шесть дверей, ведущих в другие, специализированные лаборатории. Доктор Васильчикова направилась к левой двери, надпись на которой гласила: «Сверхсекретное помещение. Опасно. Радиоактивная зона. Соблюдайте правила безопасности».

Для начала доктор Васильчикова достала из проволочной корзинки, прикрепленной к стене, счетчики радиоактивности. Только после того как они прикрепили их к нагрудным карманам, она открыла дверь.

Теперь они шли по застекленному переходу, который вел к внешнему периметру лабораторных зданий. Еще одна стальная дверь. И еще одна. И еще одна. Три воздушных изолятора защищали основное помещение от возможных утечек вредных веществ.

Наконец они оказались в первой из нескольких небольших сверхсекретных лабораторий, каждая из которых требовала более высокого уровня доступа, чем предшествующая.

В лаборатории, наполненной зеленым светом, было невыносимо жарко и влажно. Не обращая внимания на посетителей, лаборанты в белых халатах сосредоточенно делали свою работу: вынимали лотки с агар-агаром из инкубаторов, пинцетами переносили образцы тканей на стекла, рассматривали их в микроскопы.

— Вот кое-что из того, что я хотела вам показать, — заявила доктор Васильчикова с нескрываемой гордостью. Она подошла к одному из лабораторных столов.

— Можно? — спросила она у женщины средних лет.

— Конечно, доктор. — Женщина поднялась с вращающегося кресла и отошла в сторону.

Доктор Васильчикова, приподнявшись на цыпочки, склонилась над микроскопом.

— Потрясающе, — пробормотала она. Обернувшись к Эрнесто и Заре, она пояснила: — Когда вы заглянете в микроскоп, в самом центре вы увидите одну — я подчеркиваю: одну! — прозрачную нить человеческой ДНК в стотысячекратном увеличении! Другие нити, окружающие ее, — это саморепродуцированные клоны!

Она жестом пригласила Эрнесто взглянуть в микроскоп, что он с живостью и сделал.

— Данный образец ткани, — объясняла доктор, — должен был потерять способность репродуцирования несколько недель назад! Но, как вы сами можете убедиться, он продолжает деление, производя безупречные копии самого себя!

Доктор оглянулась, затем отвела их в сторону, чтобы никто не мог их услышать.

— Мы на пороге еще одного биохимического открытия! — прошептала она. — Скоро нам уже не понадобятся наши жертвенные ангелочки! У нас будет возможность производить ваше лекарство прямо здесь, в лаборатории! Вы только представьте себе, насколько это будет безопаснее! А когда мы доведем наш метод до совершенства, подумайте, какие ослепительные возможности откроются перед нами! Вследствие простого самоделения одна-единственная нитка одной из молекул ДНК обеспечит нам запас свежего лекарства на несколько веков!

Эрнесто приглушенно произнес:

— Боже мой! Это действительно открытие! И когда, по вашему мнению, этот метод будет доработан?

Васильчикова пожала плечами.

— Увы, — вздохнула она, — это трудно предсказать. Но по крайней мере мы знаем теперь, что это вопрос не принципиальной возможности, а времени. Ну ладно. Если вы последуете за мной, я покажу вам кое-что еще. Я уверена, что результаты ограничительной диеты поразят вас не меньше!

Доктор подошла к дверям, на которых было написано: «Живые образцы», и достала свою электронную карточку. Они опять вошли в изолятор. Дверь позади них закрылась, и только тогда раздвинулись двери впереди.

Они оказались в темном извилистом коридоре, напоминавшем проход для посетителей серпентария или аквариума в зоопарке. Но в ярко освещенных клетках, защищенных армированным стеклом, находились не рыбы и змеи, а представители всей иерархии животного мира — от простейших одноклеточных до крыс, кошек, собак и обезьян.

— Помните наш ковчег? — спросила Васильчикова, жестом обводя помещение.

— Конечно, здесь каждой твари по паре, — ответил с улыбкой Эрнесто.

Зара, не присоединяясь к ним, оставалась около входа. Достав платок, она держала его перед лицом. Она ненавидела этот смешанный запах животных, мочи и фекалий. Она испытывала отвращение ко всему, что ползало, пресмыкалось, сокращалось, переваливалось, летало — за исключением бабочек, разумеется. Их она любила.

Оставив ее у двери, доктор Васильчикова подошла к Эрнесто, стоящему у первой витрины. За стеклом находились два микроскопа, каждый из которых был присоединен к особой телекамере. Она нажала на кнопку под окном, и мгновенно вспыхнули два цветных видеоэкрана с высоким разрешением.

На каждом из них было изображение протозоа, простейшего одноклеточного организма, в стотысячекратном увеличении. Организмы были идентичны, имея между собой только одно различие.

— Как вы видите, — объясняла доктор Васильчикова, — организм справа не двигается: он мертв. Его кормили обычной пищей, которую употребляют протозоа. Он прожил четырнадцать дней, на один день меньше обычного жизненного цикла. Это было неделю назад. Здоровому организму слева, — она постучала по стеклу кончиками пальцев, — была предписана низкокалорийная диета. Он получал минимум протеина, но достаточно витаминов и минеральных солей, чтобы избежать истощения. Он здравствует вот уже двадцать один день. Иными словами…

— Продолжительность жизни почти удвоилась! — воскликнул Эрнесто.

Они перешли к следующему окну, за которым тоже находились камеры, подсоединенные к двум видеоэкранам.

— Водяная блоха, — объясняла Васильчикова, включая экран. — Той, которая справа, давалась обычная пища. Она умерла тогда, когда ей и было предписано природой, — их жизненный цикл составляет обычно сорок два дня. Левая же, которая появилась на свет в тот же самый момент, что и первая, живет на низкокалорийной диете. Судя по результатам тестов, ей предстоит насладиться приблизительно шестьдесят одним днем в этом мире.

— Замечательно, — пробормотал Эрнесто, — поистине замечательно.

— А теперь переходим к крысам. Первая жила на обычной диете тридцать месяцев. Обратите внимание, как поседела ее белая шкурка. Ежедневные наблюдения показывают, что она страдает несколькими болезнями: слабость сердечной мышцы, почечная недостаточность, диабет, катаракта, общее ослабление иммунной системы. И если ее не прикончит одна из этих болезней, то это сделает рак.

Эрнесто уставился на крысу в левой части клетки.

— Эта еще вся белая! — изумленно воскликнул он.

— Да, — довольно ответила доктор Васильчикова. — И здорова как лошадь — как в поговорке. Интересно, что каждая серия экспериментов давала одни и те же результаты. Образцы, содержавшиеся на низкокалорийной диете, почти не подвержены заболеваниям сердца и почек. И хотя у некоторых из них в конце концов возникали раковые опухоли, продолжительность их жизни составляла до пятидесяти месяцев — на одну треть дольше, чем обычный жизненный цикл, — и все потому, что прием пищи был ограничен!

Эрнесто потер подбородок.

— Таким образом, у вас нет сомнений, что ограничительная диета ведет к долгожительству?

— Абсолютно никаких сомнений. Но слишком обольщаться нельзя — мы должны помнить, речь идет только о простейших существах, с относительно короткой продолжительностью жизни. Вполне может быть, что долгожительство в них было запущено врожденным механизмом, который продлевает детородный возраст в целях продолжения рода.

— Но как все эти многообразные исследования связаны со мной и Зарой? Чем они полезны для нас? Они действительно необходимы? Я думал, что мы находимся в состоянии гериатрической задержки.

— И вы будете находиться в этом состоянии, пока получаете ежедневные процедуры, — доктор Васильчикова посмотрела Эрнесто прямо в глаза. — Нет сомнения, что без открытий, которые принесли, например, исследования Мафусаиловой ДНК, вы бы оба были в своем реальном возрасте, а не в том, в котором находитесь сейчас.

— Я осознаю это. И хотя я ощущаю результаты процедур, они все-таки кажутся мне почти избыточными.

Доктор Васильчикова улыбнулась и направилась ко входу, где их ожидала Зара, прижимая к носу платок.

— Опять же, кто знает? — сказала Васильчикова негромко. — Может быть, победа даже в небольшой битве помогает выиграть войну. Вы с Зарой находитесь на низкокалорийной диете вот уже несколько лет. И я рассчитываю, что эта диета поможет как минимум снизить вероятность образования опухолей или других форм рака.

Эрнесто медленно кивнул.

— А гормоны роста?

— Они помогают вам избавляться от жира, превращая его частично в более здоровую тканевую массу. Кроме того, гормоны роста стимулируют образование вашим организмом фактора роста, который является исключительно сильным инсулиноподобным протеином. Он поддерживает общее здоровье организма, подстегивает рост тканей. Заключительные тесты показали, что шесть месяцев гормонотерапии задерживают возрастные изменения, адекватные двум десятилетиям. Кроме того, вы не должны забывать, что старение затрагивает сердце, почки, желудочно-кишечный тракт и даже позвоночник. К счастью, фактор роста помогает справиться и с этими изменениями. — Доктор Васильчикова продолжала смотреть Эрнесто прямо в глаза. — Ведь это было бы нелепо, если бы Мафусаилова ДНК подарила бы вам вечную жизнь при разрушающихся жизненно важных органах?

— Насколько я понимаю, вы ведете исследования по всем возможным направлениям, — сказал Эрнесто, когда они уже подходили к Заре.

— Хотелось бы так думать, — вздохнула Васильчикова. Она взглянула сначала на него, потом на Зару, потом опять перевела глаза на Эрнесто.

— Но есть одна вещь, о которой никто из нас не должен забывать, — предупредила она.

— И что же это? — негромко спросил Эрнесто. Доктор набрала в грудь побольше воздуху.

— В любой игре есть черная карта.

— Черная карта? — переспросила Зара, отводя платок от лица.

— Таких черных карт много, — стала объяснять Васильчикова. — Несчастные случаи. Опухоли. Инфекции. Штормы. Кирпич, неожиданно падающий на голову. Отказавшие тормоза…

Зара была потрясена.

— К черту! — прошептала она по-немецки. — Не надо! Вы меня пугаете!

Доктор Васильчикова негромко продолжала:

— Черная карта, или акт Божьей воли, если хотите, — это реальность нашей жизни. Нужно научиться помнить о ней все время, жить с этим. Независимо от того, насколько успешно мы боремся со старением, кто может гарантировать, что не случится ничего такого, что находится вне нашего контроля?

Зара поежилась.

— Я не хочу ничего об этом слышать!

Она дышала учащенно, как маленький испуганный зверек, попавший в западню. Всхлипнув, она кинулась в объятия Эрнесто, спрятав лицо у него на груди.

— Я никогда не смогу привыкнуть к мысли о смерти!

— Тсс, — успокаивал Эрнесто, гладя ее по волосам, слегка похлопывая по плечам, целуя в голову. — Не надо бояться, не надо. — Он наслаждался ее беспомощностью, ее слабостью. — Ну ладно, ладно. Никто не позволит тебе умереть… никто не даст тебе постареть…

— Извините, — пробормотала Зара. — Кажется, я все время чего-то боюсь. Иногда это страх смерти, иногда — страх вечной жизни: видеть, как все вокруг тебя умирают… Мне кажется, я никогда не смогу к этому привыкнуть!

Доктор Васильчикова молча наблюдала за Зарой. Сейчас она мягко улыбнулась.

— Зара, Зара, — мягко укорила она, поцокав языком. — Ну сколько раз вам повторять? Конечно же, вы привыкнете к этому! — Протянув руку, она провела пальцами по нежному лицу почти с любовью. — Потому что, если вы будете осторожны, в вашем распоряжении будет вечность, чтобы привыкнуть. Вечность, Зара, вы слышите меня? Вечность.

 

23 Нью-Йорк

Панихида проходила в Таун-холле. Все места были заняты. Сцену украшали букеты бледно-розовых пионов и тяжелые ветки сирени.

Все сотрудники программы «Полчаса», так же как и представители двухсот независимых телестанций, транслировавших программу, пришли, чтобы почтить память Стефани. Тед Уарвик, продюсер программы, сидел в первом ряду. Слева от него находился Джонни Стоун, справа — красивая рыжеволосая Кристи Мейсон из Канзаса. Она явно нервничала, и у нее для этого были все основания: ей будет не так-то просто выступать вместо Стефани в роли ведущей.

Сэмми Кафка был на сцене. Он казался ниже ростом из-за огромных букетов, окружавших его. Его подбородок едва доставал до кафедры полированного дуба. Он смотрел на мрачное море обращенных к нему лиц. Какими словами он мог рассказать о том свете, которым освещала Стефани его жизнь? Или о духе борьбы, который был неотъемлемой частью ее характера и которым он так восхищался? Или о любви, связывавшей их, такой нежной, что о ней не надо было говорить, о любви, которая убедила его, что он действительно ее дядя, а она, Стефани, — его любимая племянница?

Нет в мире таких слов, которые могли бы выразить все это. Но их нужно было произнести, эти слова, зал ждал. Он откашлялся, поправил галстук-бабочку и попробовал вспомнить свой любимый анекдот, пытаясь таким образом вызвать, оживить в памяти свою любимую детку.

Утирая платком слезы, он говорил:

— … Вся жизнь простиралась перед ней. Только Бог знает, что еще ей суждено было совершить. Какое счастье она могла обрести. Какой любящей матерью могла стать… — голос его надломился, он замолчал.

Сидящий в первом ряду Джонни больше не в состоянии был слушать. Он резко вскочил с места и, пошатываясь, слепо побрел к выходу. Ему хотелось завыть вслух, при всех, так невыносима была его боль.

Снаружи, на тротуаре, он, сжимая зубы, бесцельно бродил, описывая круги, как пьяный. Но он был абсолютно трезв, кажущееся опьянение было вызвано первобытным отчаянием, охватившим его.

Если бы он только последовал тогда своему внутреннему голосу, а не совету Сэмми, пусть и данному из самых лучших побуждений, если бы только он поднялся, чтобы увидеть Стефани, а не бродил нерешительно под ее окнами, тогда бы ее могло не быть в квартире в момент взрыва — этого ужасного взрыва, уничтожившего все, даже ее останки.

Кто-то из многих неизвестных, присутствовавших на панихиде, воспользовался случаем, чтобы незаметно выскользнуть из зала…

Держа в руках красную розу, Дух с удовлетворением думал:

«Некоторые считают, что очень легко убивать мастерски. Но я знаю, что это не так. У ангела смерти должен быть особый талант…»

 

1 Вблизи Западного Корнуолла, штат Коннектикут — Нью-Йорк

Машин на дороге было немного, они едва двигались. Небо впереди прорезала кривая молния. Лобовое стекло «линкольна» заливал непрекращающийся дождь, и выгнувшиеся дворники, мерно поднимаясь и опускаясь, едва справлялись с потоком воды.

Машина с включенными фарами шла в правом крайнем ряду дороги И-684. В Брустере, штат Нью-Йорк, она свернула на И-84 и пересекла границу штата Коннектикут. После Данбери она взяла курс на север, выехав на маленькую извилистую сельскую дорогу. Из-за пелены дождя казалось, что «линкольн» двигался в каком-то мрачном собственном мире. Мелькали причудливые городишки с англиканскими названиями — Нью-Милфорд, Воурдманс-бридж, Кент, Корнуолл-бридж.

Перед Западным Корнуоллом машина свернула влево на еще более узкую дорогу и, неторопливо проехав две мили, замедлила ход и резко свернула налево, на мощенную гравием дорогу, по обеим сторонам которой тянулись луга, покрытые полевыми цветами, поникшими под дождем. Дорога вела к постройке, совершенно неуместной в этом поселке, — вилле в греческом стиле.

Водитель, обернувшись, бодро произнес:

— Ну вот мы и приехали.

Сэмми Кафка, сидевший на заднем сиденье, обитом серым велюром, прищурился.

— С каких это пор мне надо сообщать, что мы прибыли туда, куда я просил меня доставить, а? У меня у самого глаза есть.

— Это уж точно, — улыбнулся молодой кудрявый водитель. Он вышел из машины и, выщелкнув перед собой огромный купол зонтика, поспешил к задней дверце. Но вплотную к ней не подошел, прекрасно зная, когда именно старику понадобится его помощь.

Сэмми встал со своего сиденья и, предусмотрительно ухватившись за дверцу машины, проверил, твердо ли держат его ноги. Они немного затекли после долгого сидения, но были достаточно надежны. Затем он вытащил из машины свой собственный зонт с ручкой из слоновой кости и неторопливо раскрыл его. Водитель тем временем доставал вещи из багажника. После этого Сэмми с ностальгическими вздохами стал обозревать деревенский дом Карлтона Мерлина.

Вид виллы с закрытыми ставнями вызвал у него мощный поток воспоминаний. Комок подступил к горлу. Этот прекрасный архитектурный каприз выглядел здесь так необычно, и Сэмми любил его уже только за это. Дом был сложен из оштукатуренного кирпича. Безупречная симметрия радовала глаз: два одинаковых крыла с пилястрами и высокими французскими окнами простирались в обе стороны от фронтона центральной галереи. Ряд величественных каменных урн протянулся вдоль карниза на крыше, за ними виднелись две трубы.

Дом был в прекрасном состоянии, но неуловимая аура одиночества окутывала его, как это обычно бывает с покинутыми домами. Зеленые ставни были закрыты; одна из них, болтаясь на петлях, хлопала на ветру. Печальным был для Сэмми этот звук: казалось, дом, словно живое существо, взывает к людям: придите, распахните мои окна и двери, вдохните в меня жизнь.

Скорбно покачав головой, Сэмми поднялся по широким ступеням галереи, закрыл зонтик, стряхнул капли дождя. Его глаза застилали слезы. Он открыл двойные двери и отключил сигнализацию. Войдя в фойе, он с тяжелым вздохом поставил зонтик в стойку рядом с дверью и включил свет. Затем, ожидая, пока шофер принесет его чемоданы из машины, он огляделся.

Это было почти страшно. Абсолютно ничего не изменилось в доме со времени смерти его лучшего друга, как и всегда, все в вестибюле было безупречного вкуса и выдавало слабость хозяина к роскоши. Обстановка этого довольно пространного помещения удивляла глаз богатым соединением стилей: эпохи английского регентства, российской империи, неоклассицизм и даже странный мазок стиля эпохи Наполеона Третьего. Казалось, портреты знатных персон в позолоченных рамах, повешенные один над другим, возносили четырнадцатифутовый потолок еще выше.

— Ну вот, все. — Шофер внес пятый чемодан Сэмми. Этот, последний, был из крокодиловой кожи. — Куда их отнести?

— Оставь их здесь, Мендель, — ответил Сэмми. — Я сам с ними разберусь. Когда ты мне понадобишься, я тебе позвоню. Скорее всего, дня через два.

Сэмми подождал, пока машина скрылась из виду, и, явно довольный тем, что наконец остался один, закрыл и запер входные двери. Достав из стойки свой зонтик, он быстро прошел в гостиную, щелкнув на ходу выключателем.

Гигантская лампа над столом в центре комнаты вспыхнула, лучи, пройдя сквозь порфировую урну, наводнили комнату светом. Но Сэмми не задержался здесь, чтобы полюбоваться ею или другим произведением искусства в этой очень красивой овальной гостиной. Мрамор, зеркала, ковры, живопись — сейчас это его не интересовало. Обходя антикварные стулья и столы с драгоценной инкрустацией, он спешил к одной из трех французских дверей на противоположной стороне.

Привычным движением он отодвинул щеколды темно-зеленых ставень, широко распахнул их, затем отдернул парчовые занавеси, открыл дверные защелки сверху и снизу, распахнул двери и вышел в дождь, раскрывая на ходу зонтик. В слабом свете серого дня он пытался разглядеть конечный пункт своего путешествия.

Вот он, в сотне ярдов вверх по холму. Окутанный туманом, бледный, загадочный, как будто исчезающий в струях дождя.

Когда-то он был радостью и гордостью Карлтона Мерлина — дом из одной комнаты — библиотеки, которая одновременно служила и комнатой для гостей. Это была увеличенная копия Сокровищницы афинян в Дельфах, с цоколем, дорическими колоннами и триглифом.

Сэмми прокладывал себе путь сквозь высокую мокрую траву. Это было короткое, но довольно крутое восхождение, которое заставило Сэмми, при всей его бодрости, ощутить тяжесть своих семидесяти семи лет.

Когда он подходил к Сокровищнице, его сшитые на заказ туфли, шелковые носки и брючины промокли насквозь. Он медленно поднялся по трем ступенькам и уже под навесом потопал ногами и яростно потряс зонтиком, пытаясь стряхнуть с него воду.

Едва он повернулся к двери, как она беззвучно приотворилась и сквозь трехдюймовую щель на него настороженно уставился кобальтово-синий глаз.

— Твой шофер уже уехал? — спросили его шепотом. — Ты один?

Сэмми кивнул. Дверь закрылась, звякнула предохранительная цепочка, и снова дверь отворилась, на этот раз широко.

Сэмми молчал, потрясенный.

— В чем дело? — спросила темноволосая молодая женщина. — Ты уже третий раз так на меня реагируешь, третий раз!

— Потому что, детка, — сказал Сэмми, протягивая руку и нежно гладя женщину по щеке кончиками пальцев, — я все никак не могу привыкнуть к тебе в этом новом обличье. Вот только голос…

— А что голос?

Он печально вздохнул.

— Я мог бы пройти мимо тебя на улице, так и не узнав.

— Ну и прекрасно, — ответила Стефани Мерлин. Голос ее был настолько жесткий и ровный, а улыбка такой бледной и вялой, что Сэмми почувствовал внутреннюю дрожь. — Разве не в этом и заключается весь фокус?

Она схватила его за руку и втянула внутрь.

— Скорее заходи, — прошипела она. — У нас полно дел, а ты опоздал.

В этот момент раздались крики и щелканье Уальдо, и все встало на свои места.

Голос Стефани смягчился, и она стала похожа на самое себя.

— Прежде всего тебе надо переодеться, ты промок насквозь, дядя Сэмми. — Стефани наклонилась и чмокнула его в макушку. — Скорее, а то подхватишь простуду.

— С вас доллар тридцать. — Официантка подала пластиковую чашку кофе и пирожное, завернутое в бумагу.

— Вот. Сдачу оставьте себе. — Дух положил на прилавок пару долларов, взял кофе, подул на него и обернулся к окну. Из свинцовых облаков лился дождь, мерно постукивая по стеклу, искривляя неоновые вывески «Бурлеск» и «Девочки» на противоположной стороне Восьмой авеню. Брызги залетали внутрь вместе с каждым вошедшим посетителем.

Отвернувшись от окна, Дух поставил на стол чашку и развернул «Нью-Йорк пост».

Как обычно, эта бульварная газетка не разочаровала. «Убийство миллионера. Взрыв бомбы в районе базы НАТО в Турции. Попытка самоубийства телезвезды. Углубление кризиса в связи с дефицитом бюджета. Повышение городских налогов неизбежно» — кричали заголовки.

«Дуракам надо поучиться, как работать с налом, — самодовольно подумал Дух. — Тогда и налогов никаких платить не надо».

«Полицейский участвовал в ограблении в Бруклине. Опознан сбитый машиной, находящийся в коматозном состоянии. Подробности на восемнадцатой странице».

Дух быстро перевернул страницы.

«Вчера полиция установила личность пострадавшего в дорожно-транспортном происшествии в прошлый четверг. Это Аарон Кляйнфелдер, проживающий на Риверсайд-драйв, 49.

По свидетельству очевидцев, компьютерный программист пересекал перекресток Риверсайд-драйв и Восемьдесят первой улицы в полпятого вечера, когда он был сбит угнанным мини-автобусом.

Кляйнфелдер был помещен в больницу Святого Луки. Вчера вечером врач сообщил, что он по-прежнему находится в коме, но отказался делать прогнозы относительно возможности полного выздоровления».

Дух закрыл газету и уставился в пространство. «Проклятье! Что стоило прочитать газету за прошлую пятницу или позвонить в больницу? Очень мило узнать неделю спустя после дела, что парень все еще жив. Боже».

Дух думал, что получит выволочку, но клиент отреагировал неожиданно. Не было ни угроз, ни проклятий. Решительный голос властно произнес:

— Вы правильно сделали, что поставили нас в известность.

— И как мне разобраться с этим делом, по-вашему? Я могу прикончить его в больнице или подождать, пока он сам сдохнет. Оставляю это на ваше усмотрение.

После паузы голос ответил:

— Пока ничего не делайте, только следите за его состоянием. Кто знает? Он может выходить из комы и семь дней, и семь лет. Вполне возможно, что он так и умрет в бессознательном состоянии. Но, если он выйдет из комы, немедленно принимайте меры. С другой стороны, пока он без сознания, я не вижу оснований для привлечения ненужного внимания.

— Я буду справляться в больнице ежедневно, и у нас больше не будет неприятных неожиданностей.

— Отлично, и не забывайте держать меня в курсе. На этих словах клиент дал отбой.

Дух опустил еще одну монетку, набрал номер справочной и узнал телефон больницы Святого Луки.

 

2 Вблизи Западного Корнуолла, штат Коннектикут

Стефани поджидала Сэмми с огромным бокалом бренди. Он вышел из ванной в позаимствованном у нее белом махровом халате, перекинув через руку тщательно сложенный пиджак.

Стефани протянула бокал с торжественностью священнодействия.

— Вот. Выпей.

Приняв бокал из ее рук, Сэмми сделал пробный глоток и тут же шумно чмокнул. Лицо его сияло, да и весь он, казалось, светился.

— Бррре-нди. — Он наслаждался звуками этого слова. — Эликсир муз! Он согревает…

— Уальдо! — скрежещущий звук, донесшийся из медной клетки, оборвал его на полуслове. — Уальдо хочет крекер!

— Как ты думаешь, детка, — с надеждой произнес Сэмми, — если плеснуть ему в воду бренди, может, он притихнет?

Стефани напряглась.

— Ты не сделаешь ничего подобного. Ну ладно. Нам нужно много чего обсудить. Ты их принес? — Стефани вопросительно посмотрела на Сэмми.

— Да, они здесь, детка, — он указал на пиджак.

— Отлично. Почему бы нам не устроиться поудобней вон там?

Она указывала дорогу, прокладывая путь среди многочисленной мебели.

Огромная комната, с высокими потолками, со встроенными книжными полками, не будь в ней мебели, походила бы, вероятно, на склеп. Но, к счастью, эклектический набор предметов мебели и всяческих безделушек, которые Карлтон привозил из своих многочисленных путешествий, делал комнату, при всей ее экстравагантной беспорядочности, очень удобной и исключительно приятной для глаза.

Обилие вещиц давало пищу воображению.

Тысячи книг в кожаных переплетах, многие из них — первые издания, теснились на переполненных книжных полках. Дивный турецкий ковер рдел, как алые витражи в старинном соборе. Голубые с золотом тяжелые шелковые гардины с массивными кистями, в восемнадцатом веке украшавшие дворец Габсбургов, закрывали высокие окна. И наконец, в комнате стояли две огромные кровати, застеленные старинными покрывалами желтого шелка.

Стефани устроилась на одной из них и жестом пригласила Сэмми воспользоваться другой.

Медные лампы на низком столике между кроватями проливали озерца света на высокие стопки бумаг — сотни страниц ксерокопий, связанных тонкими резинками. Было видно, что все они прочитаны и тщательно рассортированы: рукописи, расшифровки интервью, копии статей, документы и много чего еще.

Сэмми в изумлении посмотрел на Стефани.

— Только не говори мне, детка, что ты разобрала все.

Она кивнула, при этом ее черный парик слегка съехал набок.

— Разобралась, рассортировала, изучила и все такое прочее.

Кинув парик в сторону, она встряхнула своими соломенными волосами и взлохматила их кончиками пальцев.

— И все это за одну неделю? — Сэмми смотрел на нее с недоверием.

— Ну что тебе сказать? Я быстро работаю.

Сэмми наблюдал, как она сняла сначала одну синюю линзу, потом вторую и положила их в пластиковый футляр. Теперь и глаза ее приобрели свой обычный, топазовый оттенок.

— Да и чем тут еще заняться? Наблюдать, как растет трава? А я нашла дело и для рук, и для ума. Так что теперь ты видишь перед собой эксперта-шнайдероведа.

Сэмми опять перевел глаза на кипы бумаг.

— Ты знаешь, — сказал он тихо, печально покачивая головой, — страшно подумать, что столько лет труда, здесь заключенного, так легко могли быть уничтожены.

— Да, и почти были уничтожены. Слава Богу, у деда был почти патологический страх, что его бумаги могут затеряться или сгореть. Иначе бы ему никогда не пришло в голову хранить здесь все копии.

Глаза Стефани затуманились, голос сделался хриплым.

— Ирония судьбы, а, дядя Сэмми? В конце концов оказалось, что страхи дедушки были оправданны. Как будто… как будто он предчувствовал.

— Ну что ж, я очень надеюсь, что ты будешь еще более осторожной, чем он.

— Во всяком случае, намереваюсь. — Стефани посмотрела Сэмми прямо в глаза. — Как ты думаешь, почему я хочу, чтобы меня считали погибшей? Уж во всяком случае, не ради розыгрыша, поверь мне. Можно мне взглянуть на паспорта?

Вытащив из кармана пиджака пакет, Сэмми протянул его Стефани.

— Ты все сделал, как я тебя просила?

— В точности. Все имена принадлежат девочкам, родившимся примерно в те же годы, что и ты, и умершим через неделю или около того после рождения. Я нашел их в местных газетах того периода, получил копии их свидетельств о рождении из соответствующих магистратов и представил эти документы и твои фотографии вместе с заявлением на получение паспорта.

— Отлично.

Она распечатала пакет, достала абсолютно новые паспорта и веером, как игральные карты, разложила их на кровати. Взяв наугад один из них, она раскрыла его и стала пристально рассматривать. Затем так же внимательно изучила остальные. Стефани — темная шатенка. Стефани — рыжая. Черная. Блондинка. На рыжей были очки в тонкой металлической оправе. На длинноволосой блондинке — очки «Нана Москури».

Стефани удовлетворенно кивнула. Ни одна из фотографий даже отдаленно не напоминала ту, живую Стефани.

«И очень хорошо, — подумала она. — Потому что Стефани Мерлин умерла. И пока она мертва, у меня есть надежда оставаться живой».

— Можно тебя кое о чем спросить, детка?

— Давай.

— Я спросил себя: «Сэмми, почему моей дорогой Стефани понадобилось четыре паспорта?» Я долго искал ответ на этот вопрос. Я напряг мозги. И отгадай, к какому выводу я пришел! — Сэмми наклонился к ней. — Что с четырьмя паспортами ты не будешь просто где-то тихо отсиживаться. Тебе нужно четыре документа, чтобы поучаствовать в какой-то игре. — Сэмми сильно понизил голос. — Пожалуйста, ради всего святого, скажи, что это не так.

Она пожала плечами — жест, который не говорил ничего и в то же время подтверждал все.

Ощущая слабость, какой он уже давно не чувствовал, Сэмми поднялся и сел рядом с ней. Взяв руку Стефани, он прижал ее к губам.

— Пожалуйста, детка. Я умоляю тебя. Пусть этим занимаются официальные инстанции.

— Официальные инстанции! — фыркнула Стефани, отдергивая руку. — Смотри на вещи реально! Если они до сих пор ничего не предприняли, теперь-то они наверняка не станут этим заниматься.

Ее внезапная ярость смутила Сэмми, он покраснел.

— Ну, имея рукопись Карлтона… и… эти записи… — запинаясь, говорил он, — все эти свидетельства…

— Да перестань, дядя Сэмми. Пора уже прекратить обманывать самого себя. Ты сам мне сказал, что пожарное управление объяснило взрыв утечкой газа, помнишь? — Она тихо, горько рассмеялась. — Эта бомба — а это, дядя Сэмми, и не могло быть ничем иным — предназначалась либо для дедушкиных бумаг, либо для меня. А скорее всего, и для того и для другого: уничтожить и его работу, и меня. — Глаза Стефани наполнились слезами. — Но вместо того, чтобы уничтожить меня, — всхлипывая, сказала она, — бомба унесла жизнь Фама!

— Детка… — Сэмми накрыл ее руку своей.

— Я знаю, дядя Сэмми, я знаю! — Стефани смахнула слезы. — Ты сейчас скажешь, что я не должна себя винить. Но Фам зашел туда из-за меня! Потому что я забыла там свои часы! — Слезы продолжали прокладывать две мокрые дорожки на щеках. — Боже мой! Ну почему он был таким упрямым? Я уже пошла было сама, но провод моего «уокмена» зацепился за дверную ручку, и тогда он проскользнул мимо меня, крикнув, чтобы я подождала его в вестибюле.

— Ну сколько раз тебе говорить, детка? — мягко сказал Сэмми. — В том, что случилось с Фамом, нет твоей вины.

Но она как будто не слышала.

— Это было ужасно, дядя Сэмми. Ужасно! Я была в вестибюле, когда… когда все это произошло! — Внезапно она, закинув руки ему за шею, прижалась к нему всем телом.

Обнимая ее, он впервые ощущал себя беспомощным, не находя слов утешения. Тело ее тряслось от всхлипываний, он чувствовал, как ее слезы льются ему на шею.

— Все нормально, — успокаивал ее Сэмми, поглаживая по вздрагивавшей спине. — Ну ладно, ладно, детка.

— Это было… как огромный шар огня! Он вылетел прямо в холл по направлению к тому месту, где я стояла! Если бы я не выскочила в вестибюль… — Голос Стефани сорвался.

— Не надо об этом вспоминать, дорогая, — он гладил ее по волосам. — Самое важное, что ты осталась невредима.

Стефани отстранилась от него.

— Но Фам! — выкрикнула она.

— Да, Фам погиб, — тихо проговорил Сэмми.

Глаза Стефани округлились.

— Я найду этих подонков, которые убили дедушку и Фама! — прошептала она. — Я найду этих убийц!

— Дорогая, дорогая… — Наклонив голову, Сэмми горестно смотрел на Стефани. — Ну почему ты так упорно считаешь, что это была бомба? Вполне возможно, что это просто несчастный случай. Да, несчастный случай…

Она покачала головой.

— Говорю тебе, никакой это не несчастный случай!

— Но почему ты так уверена?

Стефани глубоко вздохнула.

— Потому что дедушка сообщил мне, почему его убили.

— Что? — уставился на нее Сэмми.

Она кивнула.

— Он сообщил мне мотив убийства, — твердо повторила Стефани. — Его записки. Когда я их прочитала…

— Да? И что же ты там обнаружила?

— Ну, они… они многое объяснили, дядя Сэмми. Понимаешь, он уже почти закончил собирать материал к биографии и дописывал второй вариант книги, когда понял, что рассказал только половину.

Сэмми задумчиво нахмурился.

— Ты знаешь, детка… Я вот сейчас вспоминаю, что во время нашего последнего разговора он… он действительно сказал, что что-то обнаружил. И не стал отрицать, когда я предположил, что это было что-то умопомрачительное.

— Так и есть. Потому что, видишь ли, дядя Сэмми, он обнаружил, что Лили Шнайдер жива.

— Ты не имеешь в виду…

— Я именно это имею в виду! Именно это! Лили Шнайдер живет и здравствует!

— Но… похороны! Тело! Если в этой могиле похоронена не Лили, то кто же?

— Это одна из многих тайн, которые мне предстоит раскрыть, — твердо ответила Стефани.

— И где же ты будешь проводить свое расследование?

— Везде, где это может понадобиться. Я начну с самого начала и буду двигаться вперед. — В ее голосе зазвенела сталь. — И пусть лучше никто не пытается остановить меня на этом пути. Когда я говорю никто, я и имею в виду именно это: никто.

 

3 Вблизи Западного Корнуолла, штат Коннектикут

Уже давно наступила ночь, но они все еще не спали. Стефани разогрела две замороженные пиццы с оливковым маслом, кольцами красного лука, копченым лососем, сметаной и икрой. Еще она открыла бутылку превосходного вина.

— Дядя Сэмми, ты поверишь, сейчас я знаю о Лили Шнайдер больше, чем о тебе, — говорила Стефани, отрезая себе пиццы.

— В таком случае, почему бы тебе не просветить меня на этот предмет? А?

— Хорошо. — Стефани отпила немного вина. — Лили Тереза Билфелд родилась двадцать второго мая тысяча девятьсот десятого года в Нойнкирхене, маленьком городке Австро-Венгрии, который сейчас принадлежит Австрии. У нее было две сестры. Старшая, Луизетт Эржбет Билфелд, родилась за десять месяцев до Лили. Младшая, Лизелотт Элизабет Билфелд, родилась через год после Лили. Их отец, Герхард Франц Билфелд, был инженером-путейцем. Их мать, Валери, родом из Будапешта, была пианисткой-любительницей и домашней хозяйкой.

Стефани замолчала, как бы раздумывая, стоит ли продолжать.

— Рассказывай дальше, — попросил Сэмми.

— Ладно. Эти три рождения принесли с собой и счастье, и трагедию. Трагедия состояла в том, что Лизелотт была тяжко больна.

— А что за болезнь?

— Героморфизм. Это ужасное заболевание, когда, едва родившись, человек начинает стареть. В пять лет Лизелотт выглядела как зрелая женщина, в пятнадцать лет она была уже старухой. Ты можешь себе представить, каково это — наблюдать, как твоя младшая сестра превращается в старуху?

— Нет, не могу. А в чем было счастье?

— Счастье — это талант Лили. Уже в пять лет она училась пению — хотя учителя музыки в Нойнкирхене были не бог весть какие. Эти уроки продолжались два года, и столько же времени родители регулярно возили Лизелотт в Вену и Будапешт к различным специалистам, хотя толку от них не было никакого. И по сей день не найдено средство лечения героморфизма. Когда девочкам было пять, шесть и семь лет, их отец умер после операции язвы желудка. Чтобы свести концы с концами, рояль пришлось продать, и уроки прекратились. Лизелотту тоже больше не возили к специалистам. В конце концов, когда дела пошли совсем плохо, Валери решила переехать в свой родной Будапешт, где их приняла к себе семья ее брата, которая жила вшестером в пятикомнатной квартире без горячей воды. Это было умное решение — переехать в Будапешт. Здесь было изрядное количество докторов и санаториев, но главное — именно брат понял, что голос Лили — это исключительный дар судьбы. Он взял вторую работу специально для того, чтобы оплачивать уроки лучшего вокалиста, которого можно было найти в Будапеште.

Будапешт был одним из двух главных культурных центров Австро-Венгрии, неудивительно поэтому, что учила Лили вокалу не кто иная, как всемирно известная мадам Милена Зекели. Плата за уроки соответствовала ее известности. Дядя выбивался из сил: ни доктора, ни мадам Зекели отнюдь не славились своей благотворительностью. «Если вам действительно нужны мои уроки, вы как-нибудь наскребете денег, чтобы их оплатить», — это было ее правило. Деньги с грехом пополам действительно наскребали, и мадам Зекели — воплощение требовательности и профессионализма — оказала огромное влияние на юную Лили.

Сэмми медленно кивнул, приглашая Стефани к продолжению рассказа.

— Шло время, Лизелотт совсем одряхлела, в то время как Лили и Луизетт превратились в настоящих красавиц. Где бы они ни появлялись, к ним было неизменно приковано внимание мужчин. Красота Луизетт была классической, но Господь совсем не дал ей музыкального слуха.

Стефани взглянула на Сэмми.

— Ты действительно хочешь знать, что было дальше?

— Очень.

— В таком случае, — Стефани отодвинула стул и поднялась, — я хочу выпить чего-нибудь, только не вина. Этот рассказ меня выматывает. А поскольку я провела всю неделю в одиночестве, мои голосовые связки не в лучшем виде. Раз уж я встала, может, тебе принести чего-нибудь?

— Может быть, еще немного этого превосходного вина?

— Сейчас.

Она быстро вернулась, неся в одной руке бутылку и штопор, в другой — стакан с содовой. Раздался хлопок — Сэмми откупорил бутылку.

— Ох, — воскликнул он, поводя вновь наполненным бокалом перед носом. — Амброзия. — Он отпил глоток. — Ну ладно, — Сэмми поставил бокал на столик. — Почему бы тебе не продолжить рассказ о Лили?

— Да. В общем, примерно в двадцать пятом году мадам Зекели пришла к выводу, что у ее талантливой ученицы есть все, чтобы стать оперной дивой мирового класса. Она решила, что Лили должна посвятить себя музыке — «принести себя в жертву», как, вероятно, выразился этот дракон в юбке. Она нажала на соответствующие педали, и Лили приняли в Будапештскую Академию Ференца Листа — одно из лучших и по тому времени наиболее престижных учебных заведений в мире.

— И? — нетерпеливо спросил Сэмми.

— Там она несколько лет занималась у разных преподавателей, не оставляя и мадам Зекели, та, в свою очередь, не могла расстаться с ученицей, приносившей ей постоянный доход. Затем, примерно в двадцать седьмом году, нашей Лили, похоже, надоело все время чувствовать у себя за спиной этого дракона мадам Зекели. В обход своей благодетельницы она подала заявление и была принята в хор Государственной оперы Будапешта. Мадам чуть не хватил удар. Она кричала Лили, что та слишком торопится, что надо еще готовиться, и все такое прочее. Но Лили сделала по-своему. Она уже вкусила свободы и не собиралась ее терять. Учительница и ученица расстались не самым лучшим образом. Через год Лили уже исполняла вторые партии, ее выделяли среди стажеров, она становилась восходящей звездой.

Стефани помолчала, нахмурившись.

— А вот дальше ничего не ясно. Я несколько раз прочитала оба варианта рукописи, пересмотрела все подготовительные записи и наброски, но никакой общей картины не вырисовывается. Несмотря на все мои старания.

— Тогда просто расскажи, что знаешь, без общей картины, — попросил Сэмми.

— Хорошо, но это только отдельные эпизоды, обрывки, — предупредила Стефани. — Буду петь с листа. Мне кажется, Лили была слишком талантлива, а может быть, слишком агрессивна и амбициозна. Она могла представлять угрозу примадонне. Кто знает? Все может быть. — Стефани пожала плечами. — Здесь возможно бесчисленное количество вариантов. Я хочу сказать, примадонна не зря так называется — прима-донна, не так ли?

Сэмми согласился.

— Единственное, что я могу сказать, — продолжала Стефани, — я изучила все досконально и не нашла абсолютно ничего, то есть ничего вообще, что бы хоть как-то прояснило то, что произошло. Но это должно быть что-то очень неприятное. Иначе почему многообещающая стажерка внезапно оказалась персоной нон грата и была выставлена из оперы?

— И это все, что тебе известно об этом периоде?

— Да, все. А что? — Стефани наклонила голову. — Может быть, ты знаешь что-то, чего не знаю я?

— Я потом расскажу тебе, что я знаю. А пока продолжай, детка. Мне очень интересно. — Сэмми улыбнулся. — Правда.

— Ну раз так, я продолжу. — Стефани покосилась на Сэмми и отрезала себе еще кусочек пиццы. — То, что произошло всего неделю спустя, подтверждается многочисленными документами. Мать Лили, больная сестра Лизелотт, дядя и его семья — все погибли в железнодорожной катастрофе. Поезд, в котором они ехали, сошел с рельсов и упал в Дунай.

— Трагедия, — произнес Сэмми, покачав головой. — Хотя для бедной Лизелотт это было благом — окончились ее страдания.

— Да. К счастью для Лили и Луизетт, ни той ни другой не было в поезде. Луизетт лежала с гриппом, и Лили твердо заявила, что останется с нею. Конечно, повезло, но дядя, их опора в жизни, погиб. Они остались одни, без работы и без единого родственника. Лили понимала, что у нее было очень мало шансов снова попасть в оперу. Они с Луизетт без промедления собрали чемоданы и отбыли в Вену.

— Где, скорее всего, репутация Лили была уже известна, поскольку Венская государственная опера и опера Будапешта всегда были тесно связаны, — сказал Сэмми.

Стефани время от времени отправляла в рот кусочки пиццы, запивая ее содовой.

— Короче, оттуда сестры Билфелд отчалили в Берлин, где их также ждала нелегкая жизнь. У Лили не было ни рекомендательных писем, ни покровителей, она не могла прорваться даже на прослушивание в Берлинскую оперу. Занятия вокалом требовали немало денег. Так что обе девушки стали жить «у тети» и работать на нее же.

— Тетя? Но ведь у них не осталось родственников!

— Дядя Сэмми, «тетя» — значит «мадам», а «работа» — значит «проституция».

— Проституция? Лили? Детка, скажи честно, — он испытующе смотрел на Стефани, — ты абсолютно уверена?

— Да, абсолютно. — Стефани кивнула. — У меня есть копия старой групповой фотографии девушек этого борделя. Оригинал погиб во время взрыва, но даже на фотокопии легко узнать и Лили и Луизетт. Хочешь взглянуть?

— Потом. Продолжай, пожалуйста! Честно говоря, я услышал много нового. Просто потрясающая история!

Стефани довольно улыбнулась.

— По-моему, тоже. Так на чем я остановилась? — Стефани поддела вилкой еще кусочек пиццы.

— Берлин, — подсказал Сэмми.

— Да, Берлин. В конце концов, работа у «мадам» позволяла Лили брать уроки вокала. Жертва была оправданна. Ее новый преподаватель помог ей попасть на прослушивание в оперу, и она была принята сразу же. После этого события разворачивались по голливудскому сценарию — трогательная история со счастливым концом, типичная мелодрама. Через несколько месяцев — удача! Ей дали ведущую партию в оперетте «Кавалер роз». В день премьеры выясняется, что примадонна не может выступать, поскольку с ней произошел несчастный случай. Ее заменяют дублершей, то есть Лили. Стоит ли говорить, что она покорила всех, зал устроил ей овацию на полчаса — и новая звезда родилась!

Сэмми открыл было рот, собираясь что-то сказать, но потом передумал и вместо этого отхлебнул вина.

Стефани не сводила с него глаз. Она не могла догадаться, о чем именно он думает, но не сомневалась, что ему известно что-то, чего она не знает.

— Ладно, дядя Сэмми, — сказала она наконец. — Выкладывай. Сейчас не время загадки загадывать.

Сэмми отодвинул стул.

— Почему бы нам не переместиться со своими стаканами на диван? — спросил он, взявшись за бутылку вина. — Мой рассказ может оказаться долгим, давай-ка расположимся поудобней.

— Давай, — согласилась Стефани, быстро приканчивая последний кусок пиццы.

— Вернемся в Будапешт, — начал Сэмми.

— В Будапешт? — повторила Стефани. Она расположилась на диване, упершись локтем в подушку. — Будапешт… Будапешт… И что? Ну конечно! — Стефани резко выпрямилась. — Причина, по которой ее уволили из оперы!

Сэмми засмеялся.

— Как и в Берлине, это случилось в день премьеры, прямо на сцене. На том месте, где должна была стоять примадонна, внезапно раскрылся люк.

— Боже мой! Ты шутишь!

— Какие шутки, детка! Если бы эта близорукая леди встала точно на то место, которое было указано режиссером, она, вне всякого сомнения, получила бы серьезные травмы. Может быть, даже погибла. Уж во всяком случае, она бы больше не смогла принимать участие в спектакле.

— Коварная Лили, — пробормотала Стефани.

— Да уж, — согласился Сэмми. — Она не из тех, кто полагается на случай. Но это был для нее хороший урок. Видишь ли, ее поймали, что называется, за руку, которая была все еще на рычаге, открывавшем люк. Трое свидетелей видели это. Скорее всего, она бормотала что-нибудь вроде: «Ой! Я только слегка оперлась на рычаг! Надеюсь, ничего серьезного не произошло?»

— Это ужасно!

— Похоже, ей дьявольски везло: она сравнительно легко отделалась. Ее всего-навсего уволили, — а могли и возбудить уголовное дело!

— Скажи мне, раз ты все это знал, почему ты не рассказывал об этом дедушке? Он ничего не упоминает об этой истории ни в рукописи, ни в своих записях.

— Почему? — фыркнул Сэмми. — По той простой причине, что Карлтон никогда не спрашивал меня об этом, вот почему. Он держал свои исследования в строжайшем секрете, можно подумать, он золото искал. Видишь ли, детка, так как он не рассказывал мне о том, что ему удалось раскопать, как я мог знать, чего ему не удалось? — Он сухо добавил: — Я многое могу, но я не экстрасенс.

— Ну конечно, нет, никто и не требует этого от тебя… Ну ладно. Берлин. Насколько я понимаю, Лили надоело стоять в кулисах? И она решила еще раз проделать свой старый фокус?

— Да. Но она извлекла неплохой урок из того, что случилось в Будапеште. И соответственно этот «несчастный случай» произошел далеко от здания оперы, а она обеспечила себе алиби — у нее была встреча с директором театра.

— Но как ей все это удалось?

— Очень просто. Она попросила кое-кого из друзей позаботиться обо всем, чтобы оставить свои собственные ручки чистыми.

— Попросила друзей?

— Коричневорубашечников. Видишь ли, она очень сдружилась с несколькими из них. Во всяком случае, в Берлине им прекрасно удалось то, что не получилось у нее в Будапеште. Всю эту историю преподнесли широкой публике как нелепую случайность — якобы австрийскую католичку по ошибке приняли за еврейку.

Стефани заметила, как задрожал бокал в руке Сэмми.

— В это невозможно поверить, — сказала она хрипло. — Избить до потери сознания женщину только из-за того, что ее посчитали еврейкой?

Стефани передернулась. Она легко представила себе эту сцену… группа молодчиков… ни в чем не повинная, беззащитная женщина — на нее нападают, ее бьют и пинают. И никого это не волнует, скорее всего, наоборот, в то время это одобряли.

Ужасно! Мир сошел с ума. Ужасно было и то, что певица с таким огромным талантом вынуждена была прибегать к подобным мерам, чтобы проложить себе дорогу.

— Продолжай свой рассказ, детка. Может быть, я помогу тебе восполнить некоторые пробелы.

Стефани с благодарностью кивнула. Допив остатки воды, она отставила стакан и уселась поудобней, поджав под себя ноги.

— В те годы Берлинской оперой руководил Детлеф фон Олендорф…

— Этот нацист, который так никогда и не раскаялся! — со злостью заметил Сэмми.

— Он ведь еще жив, не так ли?

— Да, и даже пользуется популярностью, — с горечью ответил Сэмми. — Ему, должно быть, уже за восемьдесят, и тем не менее его принимают везде с распростертыми объятиями — он едва успевает добраться из одной оперы в другую на своем собственном самолете — сегодня он дирижирует в Штутгартской филармонии, завтра — в опере Мельбурна. Уму непостижимо, ему полностью простили его прошлое.

— Если верить рукописи деда, Лили и Олендорф были вот так. — Стефани подняла руку, скрестив при этом два пальца.

— Абсолютно верно.

— Он также пишет, что они были как Фред Астер и Джинджер Роджерс — подпитывали друг друга своим творчеством.

— И это правда. Вне зависимости от того, что лично я презираю его, факт остается фактом: в совместном творчестве они достигли потрясающих результатов. Все началось с первой совместной постановки. Публика была околдована «Фиделио».

— После чего, — добавила Стефани, — их «Cosi Fan Tutte» тоже вошло в историю оперного искусства, а потом они с таким же успехом сделали «Риенци» Вагнера.

— Ты прекрасно справилась со своим домашним заданием, детка, — заметил Сэмми, явно впечатленный знаниями Стефани.

— Неудивительно, что вскоре последовало приглашение посетить Гитлера. Именно тогда Гитлер признался Лили, что он был ее поклонником. Естественно, министр пропаганды Геббельс сделал свое дело, и все газеты быстро разнесли эту новость, после чего Лили могла уже делать что хотела. Да, и еще одно. Именно Олендорф, а не Геббельс, вопреки распространенному мнению, подал идею о ежедневных выступлениях Лили по радио.

— И это сделало Лили сопрано номер один в третьем рейхе, — пробормотал Сэмми.

— И самой популярной на радио — после Гитлера, разумеется. — Стефани помолчала. — Мне все-таки непонятно. В чем причина? Хрустально-чистый голос? Невероятный диапазон? Или ее обширный репертуар — от легких оперетт до тяжелого для восприятия Вагнера?

— Вероятнее всего, — сухо ответил Сэмми, — она взяла верный тевтонский аккорд, близкий германской нации того времени.

— Да, это больше похоже на правду. Так или иначе, вся страна стояла перед ней на коленях. Германию охватила лихорадка «Лили». Каждое воскресенье миллионы немцев и австрийцев настраивали свои приемники на соответствующую волну и слушали пение Лили. Дядя Сэмми, тебе известно, что только в течение одной недели — одной! — более четырехсот новорожденных девочек были названы Лили! И что главные улицы буквально во всех основных городах были названы в ее честь!

— Я не знал об этом, но не вижу здесь ничего удивительного.

— А что случилось потом? Все эти вывески «улица Билфелд» пришлось в одночасье менять.

— Из-за Фридриха Вильгельма Шнайдера.

— Правильно, — кивнула Стефани. — Группенфюрер CA, правая рука начальника штаба CA Эрнста Рема. Он был прирожденный убийца, известный гомосексуалист и страстный любитель оперной музыки — все в одном лице. Его внешность идеально соответствовала всем стандартам истинного арийца: голубоглазый блондин, бледная нордическая кожа, веснушки. Прибавь к этому достаточно смазливую морду и мускулистое тело.

Дедушка пишет, что Шнайдер был любимым партнером Рема в его любовных забавах.

— Об этом я тоже слышал, — подтвердил Сэмми.

— И тут мы подходим к следующему важному событию в жизни Лили, — продолжала Стефани. — В мае тридцать третьего года она вышла замуж за группенфюрера Шнайдера. Торжественная церемония проходила, конечно же, в здании Берлинской государственной оперы — где же еще? — и транслировалась — иначе и быть не могло — на всю Германию. Играл оркестр Берлинской филармонии, пел оперный хор. Был выставлен почетный караул CA и СС. На церемонии присутствовали Гитлер, Гиммлер, Геринг — и много кто еще. Заметь, это была гражданская церемония, но поставлена Альбертом Шпеером со всей помпой вагнеровской коронации. И знаешь, чего я еще никак не пойму?

— Чего же, дорогая?

— Почему они поженились. Учитывая карьеру обоих — я уж не говорю о его сексуальных наклонностях, — вряд ли можно было сказать, что этот брак свершился на небесах.

— Нет, — ответил Сэмми. — Это был вполне земной брак, устроенный на нашей грешной земле.

— Но зачем?

— Правильнее было бы спросить, кто именно устроил этот брак.

— В таком случае, кто же?

— Номер один.

— Уж не хочешь ли ты сказать…

— Правильно, детка, именно это я и имею в виду. Сам Шикльгрубер.

Стефани была потрясена.

— Гитлер! — прошептала она, уставившись на Сэмми. — Но зачем?

— Потому что, моя дорогая, фюрер, хотя и питал отвращение к нездоровым сексуальным наклонностям Шнайдера, тем не менее очень тепло относился к нему. Они прошли вместе долгий путь — начиная с окопов первой мировой войны.

Стефани молча переваривала только что услышанное.

— Понятно, — медленно произнесла она через какое-то время. — Чтобы его направить на путь истинный.

— Точно! А поскольку группенфюрер был тонким ценителем оперы, Гитлер использовал Лили как приманку. Но женитьба никак не повлияла на его сексуальное поведение, равно как и не устранила слухи о его продолжающейся связи с Ремом и его мальчиками. Скорее наоборот, сплетни становились все громче, поскольку слава Лили не оставляла в тени и бедного Фридриха.

Немного помолчав, Стефани воскликнула:

— Да, дядя Сэмми, да! Теперь, когда ты сказал, что не кто иной, как Гитлер устроил этот брак, все становится на свои места. Боже мой! Теперь, например, ясно, почему Лили затеяла бракоразводный процесс, когда…

— Июнь тридцать четвертого? — подсказал Сэмми.

— Точно! Когда шайка Рема получила свое в Тегернзе, они все, включая группенфюрера Шнайдера, были казнены за так называемую измену! — Стефани ошеломленно покачала головой. — А я-то была готова поклясться на стопке библий, что Лили была либо провидцем, либо обладала сверхъестественным чувством самосохранения!

— Она действительно им обладала, детка. Не сомневайся.

— Поверь, я и не сомневаюсь. Но в данном случае ее инстинкт самосохранения был ни при чем. Дядя Сэмми! Разве ты не видишь? — Стефани выпрямилась, глаза ее блестели, возбуждение пронизывало ее, как электрические разряды. — Она наверняка была предупреждена о том, что готовится! Боже мой! Ты только вдумайся, что из этого следует! Скорее всего, ей было сказано… или даже приказано… отдалиться от мужа… может быть, самим фюрером? — После паузы Стефани добавила: — Теперь понятно, почему она смогла, как шарик, наполненный гелием, вылететь из этой вонючей истории.

— И при этом сохранить благоухание розы, — добавил Сэмми, кривя губы в иронии.

Стефани кивнула.

— Потом они с Олендорфом уехали в мировое турне. Первые гастроли были в Парижской опере. Лили свела всех с ума. Следующая остановка — в Лондоне. На каждом представлении в «Ковент-Гардене» публика закидывала ее цветами. Затем «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке, где и Лили, и Олендорфу были предложены контракты на астрономические суммы. Но, будучи добропорядочными нацистами, они снисходительно их отклонили. Затем Мехико, Буэнос-Айрес, Монтевидео, Рио — и опять назад, через Атлантический океан. Их слава обгоняла их, и естественно, на всех спектаклях был аншлаг. Лисабон, Мадрид, миланский «Ла Скала» — Лили завоевывала публику везде. А затем — гвоздь турне: по просьбе папы она пела в Риме, в соборе Святого Петра.

— Вообще-то, детка, я все это помню — я был тогда совсем молодым. Не было газеты, которая не опубликовала бы фотографию коленопреклоненной Лили, целующей кольцо на руке Его святейшества.

— Какая жестокая шутка! Лили была — и, вероятно, есть, поскольку я абсолютно убеждена, что она живет и здравствует, — в высшей степени безжалостной, охочей до власти сучкой. Этому есть все доказательства. Что она делает после возвращения в Берлин? Укрепляет свою власть с помощью серии романов с высокопоставленными нацистами, причем каждый последующий более высокопоставленный, чем предыдущий. А когда завоевывать больше было некого, она поступила очень просто. Она устроила так, что маэстро Олендорф стал во главе Венской оперы, и спокойно переехала к нему в Вену. Эта парочка заправляла всей культурной жизнью Вены, при этом Лили тихо занималась домашним хозяйством, проживая с главным местным нацистом.

— Ее можно было бы назвать последней великой куртизанкой.

Стефани рассвирепела.

— Вот уж поистине, куртизанка! — фыркнула она. — Дядя Сэмми, куртизанки не ведут себя так, как это делала Лили. Сначала любовница нескольких высокопоставленных нацистов в Берлине, потом одного, но тоже высокопоставленного, нациста в Вене. А после этого, во время оккупации Австрии войсками союзников, что она делала, а? Если память мне не изменяет, она соблазнила командующего советскими частями в Вене.

— Н-да… — Сэмми кивнул.

— Но вот неожиданность! — Стефани исходила сарказмом. — Фрау Шнайдер вдруг обнаружила, что приходится расплачиваться по счетам. Расплачиваться за то, что все это время была одним из самых известных — и музыкально одаренных — членов партии. Внезапно вся ее карьера пошла псу под хвост, поскольку союзники не давали ей возможности ни выступать — будь то на сцене или по радио — ни записываться.

Стефани подалась вперед, почти привстав на кровати.

— Но разве это ее остановило? Нет, черт побери, нет! Наша фрау Шнайдер, переспавшая, наверное, со всеми мужиками от Берлина до Вены, мало-мальски обладавшими властью, нанимает себе дуэнью — дуэнью! — и бегает по Лондону, как какая-то беспомощная, одинокая, несчастная девочка.

— Да, — тихо подтвердил Сэмми. — Но, детка, ты должна признать, что этот номер сработал, не так ли? Ей удалось поймать сэра Кеннета Хью-Коукса.

— Который совершенно случайно оказался председателем «Хевенли рекордс» и самым влиятельным продюсером классических записей в мире! Он сделал ее не только леди Хью-Коукс, но одновременно и гражданкой Великобритании, что сразу разрешало все ее проблемы с союзниками и давало право выступать где угодно, в том числе в Германии и Австрии! — Стефани откинулась назад и перевела дух. — И вот мы опять возвращаемся в тот же квадрат… — Стефани нахмурилась и замолчала.

— И что же это за квадрат, дорогая? — тихонько подтолкнул ее Сэмми.

— На этом этапе Лили имела все, я подчеркиваю: все. Огромное состояние. Мировую известность. Значительную власть. Даже титул, черт его побери!

— И что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать: почему она разыграла свою смерть и исчезла? Подумай, дядя Сэмми. — Голос Стефани понизился до шепота. — Что могло ей принести это исчезновение? То, что не могут принести ни деньги, ни власть.

 

4 В пути

— Извини, дядя Сэмми, — сказала Стефани. — Ответ остается прежним: нет.

Они устроились на заднем сиденье длинного темно-синего лимузина. Тонированные стекла скрывали их от посторонних глаз.

На Стефани были очки, темный длинный парик, темные контактные линзы. Она была одета вызывающе: ярко-желтая юбка-брюки поверх черных колготок, желтые в черную полоску туфли на среднем каблуке, свободного покроя рубашка, тоже с черными и желтыми полосами, объемный желтый блейзер с вышитым на кармашке гербом.

Ее было видно за версту — в этом и состоял фокус.

— Этот наряд слишком бросается в глаза, чтобы предположить, что я скрываюсь.

— Да уж, лучше всего прятаться там, где тебя меньше всего ожидают найти, — согласился Сэмми.

Стефани раскрыла свою — тоже желтую! — сумку, висевшую у нее на плече, чтобы проверить, все ли она взяла. Соответствующий паспорт и виза. Косметичка. Носовые платки. Бумажник. Дорожные чеки.

— И все-таки мне бы хотелось, чтобы ты изменила свое решение, детка, — упрямо твердил Сэмми.

— Я же уже объяснила тебе. — Стефани раскрыла пудреницу и, передвигая ее, стала придирчиво рассматривать себя в зеркало. — Значительно безопаснее действовать одной. — Привычно сдув лишнюю пудру с пуховки, Стефани стала припудривать темной бронзовой пудрой и без того смуглые от грима щеки. При этом она успела кинуть неодобрительный взгляд в сторону Сэмми.

— Но я могу оказаться полезным, ты же знаешь. — Сэмми закинул ногу на ногу и обхватил руками коленку. — Может быть, ты забыла, дорогая, что классическая музыка — это то, в чем я неплохо разбираюсь. Я знаю оперы, музыкантов, композиторов, певцов вдоль и поперек.

Он подождал ответа, но Стефани была занята подкрашиванием губ.

— Не говоря уже о том, — продолжал Сэмми, — что я отлично говорю по-итальянски, неплохо по-немецки, сносно по-венгерски, по-французски… по-французски я говорю как иностранец. Я действительно могу пригодиться в Европе. Особенно, — лукаво добавил он, — в Восточной Европе.

— Отличная попытка, но мимо. — Стефани убрала губную помаду. Она с громким щелчком захлопнула пудреницу, как бы подтверждая, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Сэмми откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди.

— Вот так и оставайся, — сказала Стефани беззаботно. Она щелкнула замком сумки, не забыв бросить в нее пудреницу. После этого она, опершись на подлокотник, уставилась в окно. Улица была забита машинами, и они тащились со скоростью черепахи.

Стефани не сводила глаз со ржавого дребезжащего автобуса на соседней полосе, до отказа наполненного счастливыми подростками. На крыше погромыхивали доски для серфинга.

Довольно долго в лимузине царило молчание. Наконец, почувствовав, что пауза затягивается, Стефани повернулась к Сэмми, который глядел в противоположное окно.

Она тихонько похлопала его по плечу.

— Ну ладно, дядя Сэмми. Попытайся понять. Я не хочу, чтобы ты ехал со мной, только из-за твоей славы. Ты слишком известен, а это привлечет ненужное внимание. Ты же сам это знаешь! — Стефани немного подождала. — Ну что, так вот и будем молчать и молча расстанемся?

Сэмми смотрел обиженно, но вдруг весело хмыкнул.

— На этот раз я тебя почти поймал.

— Ты знаешь, да. Но ты больше не сердишься?

Взяв ее руку, он переплел свои пальцы с ее.

— Ну как я могу сердиться? Ведь ты же моя детка! — сказал он почти торжественно.

— А ты мой дядя Сэмми! — Улыбнувшись, Стефани звонко поцеловала его в щеку.

— Ну ладно. Остался еще один пустяк.

— Я знаю. — Стефани глубоко вздохнула. — Джонни.

— Да, Джонни. — Сэмми кивнул. — Ты знаешь, что он все еще в городе. И дня не проходит, чтобы он не позвонил или не заглянул. Он совершенно убит, детка. Эта твоя «смерть» перевернула всю его жизнь.

Стефани опять глубоко вздохнула. Жизнерадостные подростки в автобусе раскачивались на своих сиденьях под звуки рок-н-ролла конца пятидесятых. На какое-то мгновение она закрыла глаза. Потом опять повернулась к Сэмми.

— Для меня сейчас главное — найти тех, кто убил дедушку и Фама.

— А Джонни? Ты не думаешь о том, что все это касается и его? Он просто пропадает. Ведь он видел этот взрыв своими глазами и в твоей «смерти» он винит себя.

Стефани кивнула.

— Я считаю, что это несправедливо — оставлять его с этими муками. Нет, детка, совершенно несправедливо.

— Я знаю, — ответила Стефани с несчастным видом. Затем покачала головой. — Нет, дядя Сэмми, нет, — медленно произнесла она. — Для нас троих будет безопасней, если он ничего не узнает обо мне.

Сэмми печально посмотрел на Стефани, но настаивать не стал. До самого аэропорта Кеннеди он держал ее руку в своей.

Остановившись под знаком «Стоянка запрещена», водитель вышел, открыл заднюю дверь и пошел к багажнику.

— Лучше бы тебе со мной в аэропорт не входить, — заметила Стефани.

— Я понимаю. Но мысленно я буду все время с тобой. Всюду.

— Я знаю.

Они крепко обнялись.

— Ты обещаешь заботиться об Уальдо?

— Не волнуйся, детка, не волнуйся. При всей моей неприязни к нему я буду о нем заботиться.

Она опять его обняла.

— А я буду регулярно давать о себе знать. Не волнуйся, ладно?

Она посмотрела на свои новые часы.

— Мне пора. Будет глупо, если я опоздаю на самолет.

Она дотронулась кончиками пальцев сначала до своих губ, затем до его.

— До свидания, дядя Сэмми.

— До свидания, детка. Надеюсь, до скорого.

Носильщик подхватил все три ее чемодана. Несколько шагов, постукивание каблучков — и автоматические двери сомкнулись за ней.

 

5 Вблизи Западного Корнуолла, Коннектикут — Будапешт, Венгрия

Он упорно пробирался вперед, ведомый, скорее, инстинктом, нежели зрением. Водолазка, брюки, перчатки, ботинки на толстой резиновой подошве — все на нем было черное. В руках он нес черную матерчатую сумку с инструментами.

Он двигался по лесу беззвучно, неразличимый, ныряя под ветки и легко устраняя препятствия на своем пути. Его союзником была ночь. Хотя этот союзник мог в любой момент стать смертельным врагом.

Свою машину, замаскированную ветками, он оставил в полумиле отсюда, на заброшенной грунтовой дороге. Вдруг до его слуха донесся звук приближающегося мотора. Опустив голову и прикрыв глаза, чтобы свет, отраженный лицом и глазами, не выдал его, он замер на месте, слившись с одной из многочисленных лесных теней.

Вскоре темноту прорезал луч света. Он становился все ярче и ярче — и наконец целый поток слепящих лучей окутал его, как бы демонстрируя его уязвимость.

Он скорее почувствовал, чем увидел, еще один прожектор, установленный на крыше машины. Через мгновение подтвердились его худшие предположения: до него донеслись голоса полицейских, переговаривавшихся по рации.

«Пресвятая Матерь божья! — подумал он. — Патруль!» Сердце бешено колотилось, он задержал дыхание и мысленно начал считать секунды. Полицейская машина проехала мимо, не снижая скорости, звуки рации затихли, и красные габаритные огни исчезли за поворотом.

Он перевел дух, но решил выждать еще несколько минут, чтобы удостовериться, что его присутствие не было обнаружено полицейскими, и дать время его прибору ночного видения приспособиться к темноте. Только после этого он продолжил свой маршрут.

Лес кончился так внезапно, что он выскочил из спасительной тени деревьев прежде, чем успел осознать это. Он быстро отступил и стал оглядывать открывшуюся перед ним местность.

Он находился на краю поля, в пятидесяти футах от дома. За ним, левее, был виден греческий храм, который, скорее всего, и был домиком для гостей. Справа тянулась лента пустынной дороги.

В доме огней не было видно. В греческом храме тоже было темно. Никаких звуков, если не считать криков ночных обитателей леса.

Пригибаясь как можно ниже, он стал пробираться поближе к дому. Достигнув своей цели, распластался по стене и замер. И опять — не слышно ни звука.

Но все-таки лучше знать наверняка. Подойдя к центральному входу, он несколько раз нажал звонок и, отступив в тень, стал ждать.

Никто не вышел открыть дверь. Так он и думал: в доме никого не было.

Он миновал вход и подошел к французским дверям. Табличка на стекле предупреждала, что двери защищены электронной охранной системой. Нашли чем испугать!

Он достал из сумки маленький фонарик и обследовал раму. Ага. Вот оно — небольшой квадратик, вот еще один — на стекле. Сенсор, распознающий вибрацию. Защита от взлома.

Он усмехнулся: дело мастера боится. Вооружившись кусачками и небольшим обрывком проволоки с зажимами на конце, ухватив зубами фонарик, он орудовал быстро и умело. Всего несколько минут понадобилось, чтобы справиться с системой сигнализации и открыть дверь.

Ну вот, никакой сирены. Только тишина. Очень приятная, сладкая тишина.

Сложив орудия труда в сумку, он задернул молнию и шагнул внутрь, раздвигая голубые шторы. Фонарик выхватывал то часть столика с драгоценной инкрустацией, то причудливую ручку старинного кресла. Зеркала в золоченых рамах множили золотой лучик.

Он быстро переходил из комнаты в комнату, не давая себе труда тщательно осмотреть их. Он знал, что на это не стоит тратить время: он ничего не обнаружит. Чувствовалось, что в доме давно уже никто не жил: об этом говорил запах застоявшегося, непроветриваемого помещения — отличительная особенность заброшенного жилья.

Вернувшись в гостиную, он вышел через французскую дверь, не забыв закрыть ее за собой, и стал всматриваться в призрачно мерцающий, как бы парящий в воздухе греческий храм.

Затем он неторопливо пошел по холму, делая крюк, чтобы держаться в тени деревьев, приблизился к домику сзади и, нагнувшись, подошел к окну. Поставив сумку на землю, он уцепился за подоконник и подтянулся, чтобы заглянуть внутрь.

Внутри было темно, и без света фонарика он не мог определить, есть ли там кто-нибудь.

Прижимаясь к стене, он двигался вдоль нее, время от времени останавливаясь, чтобы заглянуть в окно.

Не было ничего, свидетельствующего о том, что дом обитаем. Однако ничто не говорило и об обратном. В деревне люди ложатся рано, так что вполне могло быть, что обитатели дома уже спали.

Поднявшись по ступеням, он громко постучал в дверь. Подождал. Опять постучал. И снова подождал.

Так он и думал. Никого. В свете фонарика он осмотрел массивную дверь. Она была сделана из цельного дуба и снабжена надежными замками.

«Ну что ж, не мытьем, так катаньем», — подумал он и, направившись к боковому окну, стал его осматривать.

Как и французские двери основного дома, окна были оборудованы системой сигнализации, этого он и ожидал. Замки оказались детской забавой, что также не было неожиданностью.

Он покачал головой, удивляясь наивности домовладельцев. Все делают одну и ту же ошибку. Считают, что будут в безопасности, если спрячутся за огромными тяжелыми дверьми с массивными замками, при этом забывая об окнах.

Он принялся за работу. Через три минуты окно было открыто, и он, поигрывая лучом фонарика, проник внутрь библиотеки-гостиной.

— Так-так, — сказал он сам себе. — И кто бы мог подумать…

В комнате никого не было, но чувствовалось, что ее покинули только недавно. Запах пищи и духов еще висел в воздухе.

На сей раз он решил рискнуть и включить свет. Удостоверившись, что занавески плотно задернуты, он нащупал выключатель, и комната наполнилась светом.

Поставив сумку на пол, он оглядел комнату и в изумлении присвистнул. Все вещи, включая кровати и даже маленькую этажерку, выглядели как музейные экспонаты.

«Здесь целое состояние, — подумал он. — К счастью для владельцев, я не вор. Я просто иду по следам кое-кого, кто считается умершим…»

В Будапеште отчетливо ощущается какой-то парижский дух. До 1872 года город составляли три независимые общины — Буда и Обуда на западном берегу Дуная и Пешт на восточном.

В этот день на небе не было ни облачка, но сквозь задымленный воздух невозможно было различить горизонт. Величественные здания, монументы, бульвары, мосты — все было завешено сероватой пеленой.

Около двух такси доставило Стефани к входу элегантного жилого дома начала века в стиле рококо в той части города, которая когда-то называлась Буда. Некогда изящный, сейчас дом выглядел больным и печальным, этакое угрюмое напоминание о великом и чудесном прошлом.

Стоя на коврике перед дверью на втором этаже, Стефани повернула старомодный медный звонок. Раздался звук, напоминавший бренчание старого велосипедного сигнала. Послышались медленные шаги, затем возня за дверью, и Стефани почувствовала, что ее разглядывают через дверной глазок.

Сделав шаг назад, она улыбнулась, чтобы дать понять хозяевам, что она явилась с добрыми намерениями. Через несколько секунд щелкнули замки, и дверь слегка приотворилась.

— Igen? — спросила очень старая женщина, подозрительно глядя на Стефани.

Стефани глубоко вздохнула.

— Beszél angolul? — спросила она.

Женщина нахмурилась.

— Sajnâlom. Nem ertem. — С этими словами она начала закрывать дверь.

— Подождите-подождите, — воскликнула Стефани по-английски и медленно произнесла: — Бае… сейл… он гау… лул?

Теперь в глазах женщины появилось понимание.

— Ah! Beszél angolul! — Женщина рассмеялась и шире открыла дверь. Конечно, — ответила она с гордостью. — Конечно, я говорю по-английски.

«Так мне и надо, — думала Стефани. — Вместо того чтобы валять дурака, пытаясь выговорить несколько простейших слов по-венгерски, надо было сразу говорить на родном языке».

Протянув руку, она представилась:

— Меня зовут Аманда Смит. Я приехала из Соединенных Штатов, чтобы встретиться с мадам Балац.

— Я и есть мадам Балац.

Женщина отступила в сторону, жестом приглашая Стефани войти.

— Сюда, пожалуйста.

Опираясь на палку, маленькая старушка прошла через довольно обширный холл — в нем было жарко, темно и душно и витал тот особый запах, который безошибочно свидетельствует о присутствии в доме очень старого человека.

Открыв стеклянную дверь в конце холла, мадам Балац жестом пригласила Стефани в гостиную.

— Устраивайтесь поудобнее. Я сейчас вернусь.

Оставшись одна, Стефани огляделась. Похоже, этой комнатой не пользовались уже несколько лет. На обоях, некогда голубых, оставили следы многочисленные потеки. Покрытый сетью трещин потолок с лепниной напоминал географическую карту. На огромном рояле были расставлены фотографии в эмалированных и посеребренных рамках. Одна привлекла внимание Стефани. Она взяла ее с рояля и ладонью стерла со стекла густой слой пыли.

Поднеся эту бледную, потрескавшуюся фотографию к свету, Стефани стала ее рассматривать. На ней были запечатлены две молодые женщины в театральных костюмах: длинные платья с пышными нижними юбками, длинные перчатки, веера, тонны бижутерии, огромные седые парики.

Одну из женщин Стефани никогда раньше не видела. Другая была не кто иная, как очень-очень молодая и очень-очень красивая Лили Шнайдер.

— Гм… — в дверях громко кашлянули. Вздрогнув, Стефани поставила фотографию на место и виновато обернулась. Опираясь на свою палку, на нее смотрела старушка.

— Итак, — сказала она, — что вас ко мне привело?

 

6 Будапешт, Венгрия

Мадам Балац была самой необычной женщиной из всех виденных когда-либо Стефани. Маленького роста, худенькая, эксцентричная — хотя это слишком слабо сказано — она изо всех сил старалась скрыть свои восемьдесят три года. На ней было модное ярко-красное платье, расшитое золотом, украшенное пуговицами, черные колготки, красные туфли и ярко-красные лайковые перчатки, скрывавшие морщинистые руки. На расстоянии и в неярком освещении ей можно было дать не более сорока лет. Глаза ее выглядели лучистыми, поскольку на верхние и нижние веки были наклеены густо намазанные искусственные ресницы, а шикарные темные волосы были, естественно, париком, кстати, вполне откровенно закрепленным на голове толстой черной резинкой, проходившей под подбородком. Резинка выполняла двойную функцию: придерживая парик, она одновременно чуть подтягивала дряблую морщинистую кожу.

Сидя на балконе на проржавевших стульях, какие можно часто увидеть в уличных бистро, они смотрели на Дунай, потягивая вино. Толстая, черная, пушистая кошка с сонными глазами-щелками тихонько урчала на коленях у мадам: вторая кошка, усевшись у ее ног, занималась собственным туалетом.

— Кошки, — говорила мадам Балац, — это такие удивительные создания! Такие изящные, преданные, и в то же время такие независимые, гордые. Вот, например, Аида. — Мадам явно отдавала предпочтение кошке, расположившейся у нее на коленях. — Она похожа на принцессу, правда? Неудивительно, что египтяне поклонялись кошкам. — Мадам внимательно разглядывала Стефани. — Считается, что у них девять жизней и что их убивает любопытство. Но любопытство может погубить кого угодно, вы так не считаете?

«Уж не скрытое ли это предупреждение мне, — подумала Стефани, — намек на мои занятия?» Но откуда мадам могла знать о том, чем занималась Стефани? Стефани решила, что это просто часть репертуара мадам — так сказать, легкая разминка перед основным выступлением. Мадам вот уже три часа рассказывала Стефани различные истории, засыпав ее подробностями, деталями, мелкими случаями. Сейчас шел рассказ о том, как она ужинала в одиночестве в ресторане и какой-то совершенно незнакомый человек, встав из-за соседнего столика, вдруг укусил ее в шею.

Он был маленького роста, противный, по глазам видно, что помешанный. Можете себе представить? Этот коротышка вдруг вскакивает, бросается ко мне, кусает меня в шею и убегает!

— Может быть, он воображал себя вампиром? — предположила Стефани.

Обдумав это объяснение, старушка задумчиво кивнула головой.

— Возможно, вы правы. Трансильвания не так уж далеко отсюда, вы знаете.

Стефани не совсем понимала, при чем здесь Трансильвания, но благоразумно решила промолчать.

— Ладно, — сказала старушка, поглаживая пушистый урчащий клубок на коленях, — вернемся к основной теме нашего разговора. Вас интересует Лили.

Стефани улыбнулась.

— Только не говорите мне, что она была вампиром.

Но мадам не улыбнулась в ответ на эту шутку.

— Вы знаете, Лили завораживали истории о вампирах.

— Правда? Почему?

Мадам Балац вздохнула.

— Ее сводила с ума одна только мысль о старении и смерти. Видите ли, мисс Смит, это была ее мечта — вечная жизнь.

— Правда? — голос Стефани внезапно стал хриплым. — Она что же, искала источник вечной молодости?

Мадам, выпрямившись, откинулась на спинку стула.

— А разве каждый из нас не мечтает об этом?

Стефани покачала головой.

— У Лили было больше причин, чем у кого-либо, стремиться к вечной жизни. Вы только подумайте, как трагично складывались обстоятельства ее молодости. Ее окружали смерть и старение.

— Я знаю, — кивнула Стефани. — Сначала, когда она была еще маленькой, умер ее отец, потом ее сестра Лизелотт, страдавшая героморфизмом.

— Это была трагедия! Кровь стынет в жилах. Я была знакома с бедняжкой Лизелотт. Нельзя было поверить, что это родная сестра Лили и Луизетт. Ее можно было принять за их бабушку! А ведь она была совсем молоденькая! — Мадам передернулась при этом воспоминании, как от внезапного озноба. Лежавшая на ее коленях кошка открыла глаза и жалобно мяукнула. — Тихо, тихо, моя милая, — успокоила ее старушка.

— Видимо, то, что сестра дряхлела у нее на глазах, сильно повлияло на Лили, — задумчиво сказала Стефани.

— Разумеется, — старушка сочувственно качала головой. — И за этой трагедией последовала еще большая!

— Вы имеете в виду крушение поезда?

— Это случилось к северу отсюда, на изгибе Дуная. — Мадам, кивнув, поцокала языком. — Это доказывает, что не следует недооценивать цыганское проклятие.

— Что? — Стефани вперилась в свою собеседницу. — Разве на семье Билфелдов лежало проклятие?

— Кто знает? Но незадолго до смерти Лизелотт Лили водила ее к цыганке, про которую говорили, что она лечит руками. Ну вы понимаете, это было уже после того, как от Лизелотт отказались все врачи. Они попросили меня пойти вместе с ними, и я согласилась. Луизетт оставалась дома. Она всегда была немного суеверна и боялась цыганок. Кроме того, Луизетт была не из тех, кто любит заглядывать в будущее. Еще немного вина?

— Нет, спасибо, у меня еще есть.

— Вам когда-нибудь предсказывали будущее?

— Я как-то собиралась сходить к гадалке, да так и не пошла.

Мадам прищурилась. Этот прищур напоминал пауков, сцепившихся лапами.

— Может быть, правильно сделали. Избыток знаний может оказаться опасным, впрочем, как и их недостаток. Так вот, об этой цыганке-целительнице. Это была румынская цыганка, все настоящие цыгане — румыны. Очень милая женщина, красивая. Я сразу поняла, что она провидит будущее. «Ты останешься вдвоем с той, которой здесь нет», — сказала она Лили. Она именно так и сказала: «Ты останешься вдвоем…» А потом она обратилась к Лизелотт: «Я не могу тебя вылечить, и никто другой не сможет этого сделать. Но не расстраивайся, дитя мое. Скоро твои страдания кончатся. Ты уйдешь в другой мир, где все прекрасны». — Глаза мадам Балац мрачно блестели. — И она оказалась права, не так ли?

Стефани моргнула.

— Железнодорожная катастрофа! — прошипела мадам. — Разве вы не понимаете? Это произошло на следующей же неделе!

— Ах, да… конечно. Я понимаю. — Стефани охватило непонятное беспокойство. Все эти разговоры о вампирах, героморфах, предсказаниях и проклятиях вдруг перестали быть забавными. Волшебный вид Дуная, удлинившиеся вечерние тени и то обстоятельство, что она находилась в Восточной Европе, в этом краю мифов и легенд… Как будто она увязла в каком-то сне, который уже не волновал ее, а она все никак не могла проснуться.

— А теперь самое удивительное. Вы знаете, кто больше всех привлек внимание цыганки?

— Кто же? — Стефани решила, что было бы невежливо не спросить.

— Вовсе не бедняжка Лизелотт, ради которой мы, собственно, и пришли к цыганке. Нет. Именно Лили притягивала ее внимание. Я помню ее слова, обращенные к Лили: «Я знаю, что ты ищешь вечной жизни». Вы представляете? Она ведь до этого Лили и в глаза не видела! И никого из нас. Это было так страшно. Я хотела убежать, но осталась помимо своей воли, была словно приворожена к месту. А потом я услышала, как она сказала Лили: «Тайна, к которой ты стремишься, существует. И если кому-либо суждено ее найти, то это будешь ты. И тогда долгие годы ты будешь цвести красотой вечной молодости. Но будь осторожна, дитя мое! Будь осторожна! Всему живому суждено обрести вечный покой!» Какие загадочные слова! Я долго не понимала, что они означают. Но много лет спустя я поняла. Видите ли, мои собственные глаза не могли меня обмануть.

— Простите меня, пожалуйста, — перебила ее Стефани, — я немного запуталась.

— Я объясню.

На соседний балкон, громко чирикая, сел воробей.

Аида открыла сонные желтые глаза, но с поистине королевским достоинством продолжала лежать на коленях своей хозяйки.

— О! Вы только послушайте! — Старушка склонила голову набок, прислушиваясь. — Какое чудесное пение! Как радостно это — чувствовать жизнь!

— Да, очень красиво.

— Эта птичка напомнила мне, что мы с Лили занимались у одного и того же педагога, хотя уроки проходили раздельно. Вы знаете об этом?

— Вы говорите о мадам Зекели?

— Правильно. Кроме того, мы вместе учились в Академии Листа. Мне особенно запомнился один день. Мадам Зекели сделала так, что мы с Лили должны были петь вместе. Вы знаете «Россиньоль»? «Соловей» Делиба?

Стефани утвердительно кивнула.

— Жаль, что его сейчас так редко исполняют. Он очень красив, до боли, его почти невозможно петь. Видите ли, там всего три исполнителя: флейта, фортепиано и меццо-сопрано. Все три партии требуют виртуозного мастерства: такова партитура. У нас было только фортепиано: так решила мадам Зекели. Я исполняла вокальную партию, а Лили — партию флейты — без слов, разумеется. Это было потрясающе! Потрясающе!

Мадам пропела несколько тактов. Ее голос был на удивление сильным. Он взлетал, и дрожал, и трепетал. И Стефани вдруг осознала, что голос — это тоже музыкальный инструмент. Мадам Балац замолчала, улыбаясь каким-то своим воспоминаниям.

— Вы собирались рассказать, что имела в виду цыганка, когда она произнесла эту загадочную фразу, — напомнила Стефани.

— Да, хорошо, — вздохнула мадам Балац, явно недовольная тем, что ее так бесцеремонно вернули в настоящее. — Лили уехала из Будапешта, и мы встретились с ней только через несколько лет. Я тогда имела контракт в опере Будапешта, а у нее уже была мировая слава. Я помню ее возвращение — Будапешт был последним пунктом ее мирового турне. Она должна была петь в «Тоске», «Мадам Баттерфляй», «Кавалере роз»… Кроме того, ожидалось несколько ее сольных выступлений. Поскольку мы с нею были — ну если не старыми друзьями, то уж во всяком случае добрыми знакомыми, она настояла на том, чтобы в каждой опере я исполняла вторую партию. Я очень обрадовалась, но, как потом оказалось, напрасно. Лили в Будапеште ни разу не вышла на публику. Мне кажется, это была ее месть городу за неудачное начало ее здешней карьеры. Но это отдельная история. Так что я хочу сказать, мисс Смит. Я знала Лили. Вы понимаете? Знала хорошо. Мы с нею одного возраста, и ни одна из нас не выглядела моложе или старше другой. — Старушка замолчала и пытливо взглянула на Стефани. — Вы меня понимаете?

— Думаю, да, — ответила Стефани, хотя она совершенно не понимала, к чему же клонит мадам.

— У меня есть фотография того времени. Она там, на рояле.

— Это та, большая, — спросила Стефани, — где вы обе в напудренных париках?

— Значит, вы видели ее. Фотография была сделана во время генеральной репетиции, перед тем как Лили отменила все выступления и уехала.

Мадам Балац продолжала гладить свернувшуюся на коленях кошку, ритмично поднимая и опуская руку. Может быть, она так отсчитывала прожитые годы.

— Через много лет наши пути вновь пересеклись. Это была наша последняя встреча — во время моего приезда в Лондон, незадолго до ее гибели. По-моему, это было в сорок девятом. Точно. Сорок девятый год. Она уже была леди Хью-Коукс. Она устроила в мою честь небольшой ужин, на котором присутствовал и ее муж. Пришла Мария Каллас со своим мужем, итальянцем. Он был врачом.

— Менегини…

— Точно. Доктор Менегини. Пойдите в комнату. На рояле, позади других, стоит фотография в маленькой рамке работы Фаберже. Вы ее сразу увидите: эмалевая малиновая рамка. Принесите ее сюда.

Поставив свой стакан с вином на столик, Стефани пошла к роялю и взяла фотографию там, где указала старушка. Смахнув с нее толстый слой пыли, она вернулась на балкон и подала фотографию мадам Балац.

Та покачала головой.

— Нет. Я-то ее хорошо знаю. Вы. Вы ее внимательно посмотрите.

Что-то в ее тоне насторожило Стефани.

— Ну? — нетерпеливо спрашивала старушка. — Чего вы ждете? Смотрите же. Смотрите!

Стефани повернула фотографию к свету. Черно-белое фото, выцветшее и потрескавшееся. Большие накладные плечи на костюмах указывали на время, когда она была сделана. Слева стояла мадам Балац в возрасте примерно сорока лет. А рядом с ней — Стефани не верила своим глазам — прекрасная молодая Лили Шнайдер, выглядевшая не более чем на тридцать лет.

— Ну что? — продолжала настойчиво шипеть мадам Балац. — Вы видели ее?

— Да. Но разные люди по-разному стареют.

— Вы просто не хотите подумать, — мадам Балац сокрушенно вздохнула. — Поймите, мы с Лили родились в один год. Она — Близнецы, я — Козерог. Да, мисс Смит. — Старушка наклонилась вперед, ее глаза блестели, как животы двух огромных черных пауков. — Мы обе были в одном и том же возрасте, когда была сделана эта фотография. Нам обеим было по тридцать девять!

— Но… может быть, косметика… грим… тщательный уход за кожей… у всех же это по-разному происходит…

— Не ищите объяснений. Я лично не вижу причин. Скажите, мисс Смит, ведь я на этой фотографии выгляжу на свои тридцать девять?

— Д-да, — осторожно согласилась Стефани.

— А Лили? Сколько лет ей можно дать здесь?

— Двадцать девять… не больше тридцати.

— Правильно! — Старушка смотрела на Стефани не мигая. — Вы видите, мисс Смит, что цыганка оказалась права, не так ли? Лили удалось найти источник молодости. Как иначе можно объяснить эту фотографию? Почему в тот день до приезда гостей, приглашенных на ужин, Лили просто умоляла меня никому не рассказывать, что мы родились с нею в один год? А? Конечно, вы знаете почему. Даже если вы не хотите допустить эту мысль. Она боялась, что люди узнают о ее секрете и заставят поделиться им с ними!

Стефани смотрела на неторопливо бегущий Дунай, по которому так же неторопливо и беззвучно двигался белый экскурсионный пароходик. Она прикрыла глаза. Самая обычная сцена, но все совершенно, совершенно необычно. Именно это пыталась доказать старушка. Но должно же существовать какое-то простое, логичное объяснение этой фотографии. Да. Косметическая хирургия — хотя в те времена она была еще в зачаточном состоянии. Может быть, какие-нибудь омолаживающие инъекции, что-нибудь в этом роде. Да.

Потому что тот факт, что Лили Шнайдер еще жива — может быть, хорошо сохранившаяся, но все-таки очень старая, да! старая! — легко объясним: в ее доме мог сгореть кто-то другой, а не она сама, и этот кто-то был похоронен вместо нее. Но что Лили может оставаться красивой молодой женщиной даже сегодня, в возрасте восьмидесяти трех? Нет! Источника вечной молодости не существует. Это сказка, легенда, замок на песке.

Но где-то в глубине сознания зудело другое: а что, если такой источник существует?

Выпрямившись, Стефани обратилась к мадам Балац:

— Скажите, — тихо спросила она, — встречались ли вы с Лили после той вашей поездки в Лондон?

Мадам Балац отрицательно покачала головой.

— Нет. В следующем году произошел ужасный пожар. Страшная трагедия!

— А вы уверены, что Лили погибла в том пожаре?

— Конечно, она погибла! Она была всего-навсего живое существо. А почему вы спрашиваете? — накладные ресницы быстро сомкнулись.

Стефани нахмурилась.

— Значит, вы не допускаете вероятность, пусть малую, того, что она все же жива?

— Лили? Конечно нет! Это невозможно!

— Ну, допустим, ее не было в доме во время пожара? — предположила Стефани.

— Она должна была быть в доме. Да, ее похоронили в закрытом гробу, но это не значит, что она не умерла. Ее останки были опознаны по зубам. А похороны? Ее хоронило полмира!

— Интересно… — пробормотала Стефани.

— Но что вы хотите сказать? — голос старушки дрожал. — Что Лили тогда не сгорела?

— Я не знаю, — медленно ответила Стефани. — Конечно, тогда кто-то погиб. Но коль скоро Лили боялась, что о ее секрете узнают, — если, конечно, он на самом деле существовал…

— Существовал! — настойчиво подтвердила мадам Балац. — Я видела его действие своими собственными глазами!

— Тогда она должна была понимать, что, раз она не стареет так, как ее сверстники, молва о ее вечной молодости рано или поздно разнесется по миру. Подумайте об этом. Если она действительно стремилась сохранить свою тайну, не решила ли внезапно исчезнуть, чтобы спрятаться от всего мира?

— Немедленно перестаньте! — мадам Балац почти визжала. — Вы меня пугаете! Лили мертва! Ее похоронили. Вы слышите? Похоронили…

— Но мертва ли она? — прошептала Стефани.

— Почему вы не оставите ее в покое? Ее жизнь была трагической, зачем вы будите ее тень? А теперь — пожалуйста. Вы уже достаточно долго у меня пробыли. Уходите, мисс Смит. Уходите и не возвращайтесь. Оставьте Лили в покое! Оставьте меня в покое! Уходите. Уходите!

Стефани не шевелилась.

— Но если Лили действительно умерла, — тихо спросила она, — что стало с ее тайной?

Вся вежливость внезапно слетела с мадам Балац, и вся ее ненависть к Лили прорвалась наружу.

— Эта стерва унесла ее с собой в могилу! — выплюнула она, брызгая слюной. — Что же еще могло стать с этой тайной!

Стефани, не ожидавшая Такой ярости от мадам, отпрянула.

— А… вы уверены? — спросила она после паузы.

— Конечно, я уверена! — глаза-пауки сузились. — Боже, как я ее умоляла поделиться со мной этой тайной — во имя старой дружбы ли, за деньги ли — я готова была предложить ей все, что бы она ни попросила. Все! А она? Нет-нет! Она отказалась! Отказалась! Она хотела быть единственной хранительницей тайны, эта старая нацистская шлюха! Взгляните на меня! Кто я? Развалина! Реликт!

Всхлипывая, мадам сорвала со своих рук красные перчатки и бросила их в сторону. Слезы струились по ее щекам. Она отстегнула резинку и сняла парик. Кожа на лице и шее обвисла безобразными складками. На голове было лишь несколько жидких прядок старческих ломких волос.

Она подняла свои морщинистые руки.

— Взгляните на меня! — простонала она. — Смотрите! Смотрите! Я ужасна! Стара! На пороге смерти! И только подумать: ведь я могла бы быть всегда молодой! Если бы Лили поделилась со мной своей тайной, какая жизнь простиралась бы сейчас передо мной!

Стефани завороженно смотрела на старуху. Это внезапное перевоплощение было страшно — но одновременно и чем-то притягивало. Весь ее шик, агрессивный, показной лоск исчезли: теперь перед ней сидела самая обычная старуха со смешными и неуместными, густо намазанными, как у клоуна, ресницами.

До мадам Балац наконец дошло, что Стефани во все глаза смотрела на нее. Она подняла голову, напрягла тело: гадюка перед броском.

— Вон! — завизжала она резко и пронзительно. Аиду как ветром сдуло у нее с колен. Обе кошки влетели в комнату, пытаясь найти там убежище от внезапной ярости хозяйки.

Стефани поднялась. Она хотела было что-то сказать, но передумала. И, резко повернувшись на каблуках, быстро вошла в комнату. Она собиралась поставить фотографию на рояль, но вместо этого проворно сунула ее себе в сумку. «Я вовсе ее не краду, — подумала про себя Стефани. — Я беру ее на врет. Кто знает? Она может мне пригодиться». Стефани оглянулась.

Оставшись одна на балконе, мадам Балац снова запела «Соловья». Только теперь в ее голосе не было веселых трелей и свободных взлетов. Теперь в нем были щемящая печаль и тоскливая скорбь. Руки женщины были сложены на коленях, и она слегка раскачивалась из стороны в сторону, в такт мелодии.

Это была просто очень-очень старая женщина. Даже голос ее казался теперь слабым. Древним, дребезжащим, надломленным.

Прежде чем окончательно удалиться, Стефани еще раз обернулась. Чтобы посмотреть на тихо умирающего соловья…

Мадам ничего не знала, это было ясно.

«Одного вычеркиваем из списка», — подумала Стефани.

 

7 Зальцбург, Австрия — Будапешт, Венгрия

Когда Холли Фишер прибыла в аэропорт Зальцбурга, ее уже поджидала присланная отелем машина, синий «мерседес». За рулем сидел молодой человек со светлыми волосами. Он положил ее вещи в багажник, и они отправились.

По дороге Рольф — так звали шофера — объяснил, почему он не сможет подвезти ее прямо ко входу отеля.

— «Голднер Херш» расположен в старой части города, — говорил он голосом Арнольда Шварценеггера. — В пешеходной зоне. Движение транспортных средств там строго запрещено. Нам придется поставить машину в гараж и идти пешком.

— Отлично, — ответила Холли Фишер. Сквозь тонированные окна машины она любовалась пурпурными горами, видами города, расположенного у подножия холма, на вершине которого находилась древняя крепость, рекой Зальц с перекинутыми через нее мостами, соборами и шпилями церквей в стиле барокко. Зальцбург. Город, где родился Моцарт. Город, где возвышается известный всему миру Глокеншпиль. Город, где проводится еще более известный музыкальный фестиваль.

Светлые волосы Холли Фишер были стянуты в тугой узел. На ней было жаккардовое платье цвета ржавчины и шляпка в тон ему — все от Кристиана Лакруа, на ногах — красно-ржавые туфли от Феррагамо на скошенных каблуках. Разглядывая ее в зеркальце, Рольф прикинул, что на ней было надето тысяч двенадцать долларов; сумка «вуиттон» и три чемодана той же фирмы тянули тысячи на четыре, а уж сколько драгоценностей и шмотья было в чемоданах — трудно даже представить.

Припарковав машину в гараже, он вытащил из багажника чемоданы и двинулся к отелю.

«Голднер Херш» существует не меньше восьмисот лет. Он расположен в идеальном месте. По одну сторону от него идет Гетрайдегассе — улица, где родился Моцарт, ныне — пешеходная зона с причудливо расположенными домиками, в которых разместились дорогие бутики, о чем свидетельствовали многочисленные составленные из золоченых полированных букв вывески над входами. По другую его сторону — тот самый «Фестиваль-холл», в котором проводится знаменитый Зальцбургский фестиваль.

— Если во время вашего пребывания здесь вам понадобится машина с водителем, я в вашем распоряжении, — сказал шофер, передав багаж носильщику отеля. — Просто спросите Рольфа. — Стрельнув глазами по сторонам, он понизил голос: — А если… э… вообще если вам что-нибудь… э… понадобится… — Он так и не договорил фразу.

— Спасибо, буду иметь в виду, — бросила Холли, холодно улыбнувшись.

Когда Холли вошла в отель, ей показалось, что она приехала сюда не на «мерседесе», а на машине времени. Или очутилась в декорациях для моцартовской оперы. Служащие отеля тоже были одеты в костюмы той давней эпохи. Впрочем, общая атмосфера была очень милой, не ощущалось ни приторности, ни провинциальности.

Служащий за стойкой, едва взглянув на нее, подался вперед — воплощенная услужливость. Через несколько минут Стефани уже была в своих апартаментах.

Сбросив шляпку и туфли, распаковав чемоданы, она позвонила по телефону. После этого она набрала номер дежурного.

— Это мисс Фишер. Мой номер…

— Да, фрейлейн, — ответил голос портье, — надеюсь, все в порядке?

— Да-да, — уверила его Стефани. — Не могли бы вы мне помочь? Завтра мне понадобится машина с водителем. Я поеду в Сант-Вольфганг. — И добавила: — Мне нужно повидаться с господином Детлефом фон Олендорфом.

После паузы, вызванной, видимо, благоговейным трепетом, голос забулькал:

— Конечно, фрейлейн! Дело нашей чести помочь всем, кто собирается посетить нашего дорогого маэстро!

— У вас есть великолепный водитель, который встречал меня в аэропорту сегодня. По-моему, его зовут Рольф.

— Да, Рольф. Вы хотите, чтобы прислали его?

— Э… нет, — помедлив, ответила Стефани.

— Вам что-то не понравилось?

— Нет, наоборот. Он очень мне понравился. Просто… просто я приехала ненадолго, и мне бы хотелось познакомиться с разными людьми.

— Очень мудро. Я понимаю, фрейлейн. Когда вам понадобится машина?

— Извините, сэр, — ответил помощник управляющего в будапештском отеле «Геллерт». — Наши правила запрещают давать ту информацию, о которой вы просите. Наши гости настаивают на строгой конфиденциальности.

— Но у меня особые обстоятельства! — настаивал новый приезжий.

— Мне очень жаль. Но я не могу делать никаких исключений. — Помощник опять уткнулся в свои бумаги.

— В таком случае, — настаивал молодой человек, — мне бы хотелось поговорить с управляющим.

Эти слова были сказаны тихим, спокойным тоном, но в них сквозила явная угроза.

Помощник вздохнул и захлопнул регистрационную книгу.

— Ну, если вы так хотите, — с этими словами он пожал плечами и удалился.

Человек ожидал у стойки. Только подрагивание век выдавало его нетерпение. Через несколько минут появился помощник в сопровождении человека постарше, венгра средних лет, уже начинающего лысеть, полного чувства собственной важности.

— Я управляющий директор, — представился он почтительно, но отнюдь не подобострастно. — Чем могу быть полезным?

— Я должен был встретиться здесь со своей знакомой, но мне сказали, что она уже выехала.

— Угу. А как зовут вашу знакомую?

— Мисс Смит. Аманда Смит.

— Очаровательная леди.

— Значит, вы помните ее?

— Такие красивые и приятные постояльцы всегда запоминаются, — важно ответил директор. — Мы почли бы за честь иметь ее в списке постоянных гостей.

— Отлично. Тогда, может быть, вы сможете мне помочь?

Директор осторожно рассматривал посетителя.

— Это, сэр, — сказал он наконец уклончиво, — будет зависеть от… э… того, какого рода помощь вам требуется.

— Мне бы хотелось знать, куда направилась мисс Смит после того, как она выехала из отеля. Видите ли, мы договорились, что она будет ждать меня здесь. Она наверняка оставила мне записку или письмо.

— К сожалению, она ничего не оставляла. Может, она забыла?

— В таком случае я просто должен разыскать ее.

Директор вздохнул.

— К сожалению, правила отеля не позволяют нам разглашать информацию такого рода.

— Но послушайте, это очень важно. Мне просто необходимо разыскать ее.

— Насколько я понимаю, это вопрос жизни и смерти? — чуть улыбнувшись, спросил директор.

— Да, именно так. Ее отец очень болен, а я не хочу сообщать ей об этом ни по телефону, ни телеграммой. Улыбка исчезла с лица директора. Он втянул щеки.

— Понятно. В таком случае, сэр, мне кажется, я могу сделать исключение. Но я не уверен, окажется ли полезным то, что я смогу вам сообщить.

— Я буду благодарен за любые сведения.

— Очень хорошо. Она сказала, что выезжает из отеля и будет жить в Будапеште у кого-то из своих друзей.

— У друзей? Здесь? Она так сказала? У кого именно?

Директор отрицательно покачал лысеющей головой.

— К сожалению нет, сэр. Но она попросила нас заказать билет на самолет для еще какой-то своей подруги.

— Да? — произнес посетитель, подумав про себя: «Похоже, у Аманды Смит бесчисленное количество друзей». — Вы случайно не помните имя этой подруги? Может быть, я у нее смогу узнать…

— По-моему, мисс Холли Фишер.

— Холли… Холли… А, ну конечно, Холли. Это ее школьная подруга. А куда же мисс… Холли собиралась лететь?

— В Зальцбург, сэр, надеюсь, эта информация хоть немного поможет вам?

— Несомненно. Я не могу выразить, как я вам благодарен.

Через два с половиной часа он уже был на борту самолета, направлявшегося в Вену, где собирался пересесть на рейс до Зальцбурга.

Неудивительно, что у него было необычайно хорошее настроение. «А почему бы и нет? — спрашивал он себя. — Несмотря на все усилия, она оставляет за собой такой хвост, что даже слепой смог бы его разглядеть».

А именно так он и хотел следить за ней. Легко и просто…

 

8 АвстрияЗальцбург — Сант-Вольфганг, Зальцкаммергут

Зазвонившие одновременно телефон и маленький дорожный будильник вырвали ее из сна. Утихомирив будильник, она нащупала телефонную трубку.

— Алло?

— Послушай, детка, — в трубке был голос Сэмми Кафки, — это единственное, что я могу сделать, чтобы успевать следить за твоими перемещениями.

— Дядя Сэмми! Ты знаешь, который час?

— Девять часов по среднеевропейскому времени, три утра по восточному. — Сэмми хихикнул. — Петушок пропел давно, фрейлейн Фишер!

— Ну как можно чувствовать себя бодро в такую рань? — простонала Стефани.

— Если хочешь, я перезвоню позже. Тебе, наверное, надо заказать завтрак?

— Нет-нет, — вздохнула Стефани. — Фрейлейн уже проснулась. — Она отбросила подушку и села в постели.

— Ну, расскажи, детка, как там дела, на Восточном фронте?

Стефани поведала ему о визите к мадам Балац, о кошках и о странном разговоре на балконе с видом на Дунай.

— Ты можешь в это поверить?

— Гм… Ну, в общем, да.

— Но вот в чем вся штука, дядя Сэмми. Предположим, что Лили Шнайдер действительно жива. Тогда, если верить мадам Балац, нам, возможно, — я подчеркиваю, возможно, — надо искать вовсе не старушку.

— Не понял, повтори-ка еще раз.

— По словам этой свихнувшейся леди, Лили обнаружила источник молодости еще в середине сороковых.

Трубка молчала.

— Кроме того, — продолжала Стефани, — Балац страстно ненавидит Лили за то, что та не поделилась с ней секретом вечной молодости. — Помолчав, Стефани тихо добавила: — Ты знаешь, она почти убедила меня, что этот секрет существует.

— Выжди немного, пусть у тебя в голове все встанет на свои места, — посоветовал Сэмми. — И не отвергай никаких предположений.

— Именно это я и пытаюсь делать.

— Кстати, ты ведь знаешь, что я никогда не дочитываю газеты до конца и, когда наконец добираюсь до них, мне приходится читать новости прошлой недели — или даже позапрошлой.

— Д-да? — насторожилась Стефани.

— Помнишь, ты мне рассказывала о звонке некой Винетт Джонс?

— И что?

— Если это та самая Винетт Джонс, то она умерла в тот самый вечер, когда звонила тебе.

— Что? — Стефани вскочила. — Что случилось?

— Смерть наступила в результате передозировки наркотиков.

— Боже. Мне она показалась абсолютно нормальной.

— Я говорю тебе, так напечатано в газете. Я позвонил в полицию, и они сказали то же самое.

Стефани почувствовала, как по спине поползли мурашки страха. Голос ее задрожал.

— Дядя Сэмми! Как ты думаешь, может быть, кто-то уколол ее? Специально! Чтобы убить!

Сэмми не отвечал.

— Я помню… пока я ждала… она — она кричала! А потом, еще до того как повесили трубку, клянусь, ее взял кто-то другой! Дыхание… это было не ее дыхание!

Сэмми вздохнул.

— Кто знает, детка, кто знает? Одно могу сказать: будь осторожна. Предельно осторожна!

— Ты знаешь, дядя Сэмми, Винетт сказала, что познакомилась с дедушкой в вашингтонском отделении ПД — «Поможем детям». Знаешь эту организацию? Она еще занимается подыскиванием приемных детей?

— Да, и что?

— Ну, она мне тогда сказала, что, по словам деда, его привело туда расследование, а ее — розыски дочки. А в дедушкиной рукописи нет никакого упоминания о ПД, и в записях его тоже ничего об этом не говорится. Поверь мне, я бы обратила на это внимание, если бы что-то было. Но если расследование и привело его туда, то в рукописи об этом ничего нет.

— Возможно, — предположил Сэмми, — этот его визит не был связан с биографией Шнайдер.

— Скорее всего связан. Ты знаешь, какой он был дотошный. — Стефани помолчала. — Мисс Джонс упомянула какого-то человека, сотрудника нью-йоркского отделения ПД. Как же его имя? Похоже на название той новой оперы.

— Клингхоффер?

— Да, Кляйнфелдер. Ты не мог бы ему позвонить и узнать, что ему известно о Винетт?

— С удовольствием, детка. Твой Шерлок Холмс займется этим прямо сейчас, — пообещал Сэмми.

— Ладно. Мне пора вставать и начинать шевелиться. На двенадцать назначена моя встреча с музыкальным фюрером третьего рейха.

Трехэтажный коттедж с островерхой крышей расположился на вершине холма, возвышаясь над живописным поселком Сант-Вольфганг. По соседству, у подножия холма, плескалось Вольфгангское море — так называли здесь это глубокое альпийское озеро. Казалось, место для коттеджа намеренно выбирали так, чтобы он парил над местностью, недосягаемый для простых смертных.

На подъездной дороге стояли четыре машины — два темно-синих «мерседеса», черный «БМВ» и белый «опель»-фургон.

Увидев дом вблизи, Стефани сильно удивилась: он показался ей слишком скромным для человека, чьи пластинки расходились миллионными тиражами и чей доход от записей и концертов составлял от шести до семи миллионов долларов в год. Она ожидала увидеть что-то куда более величественное. Однако она должна была признать, что скромный коттедж Детлефа фон Олендорфа, с геранью на окнах, с двумя рядами деревянных балконов, был необычайно красив какой-то причудливой красотой.

— Вот это да, — говорила себе Стефани, подходя по обсаженной геранью дорожке к двери.

Стефани выглядела эффектно и броско. Она специально подобрала одежду, подобающую преуспевающей элегантно-деловой журналистке. Яркий костюм из букле с широкими лацканами, шелковая блузка. На кончике носа примостились дорогие очки-половинки. На голове она соорудила подобие баварской прически — дань местным традициям. В руках был строгий портфель из коричневой кожи, блокнот и поблескивающая золотая ручка.

Дверь открыла неулыбчивая женщина с длинным лицом и жестким, немигающим взглядом голубых глаз. Светлые пряди завитых волос, тщательно уложенные вокруг головы, напоминали сосиски или — того хуже — откормленных змей. Из бородавки на выдававшемся вперед подбородке торчал длинный волос.

Вздыбленная красным корсажем грудь возвышалась двумя внушительными холмами.

Она не просто смотрела, она в упор рассматривала Стефани, и та, не смущаясь, ответила ей тем же.

— Меня зовут Холли Фишер, — представилась по-английски Стефани. — У меня назначено интервью с господином Олендорфом.

— А, фрейлейн Фишер. Мы разговаривали с вами по телефону. Меня зовут фрау Людвига, — сказала женщина по-английски — довольно бегло, хотя и с сильным акцентом. Улыбка была хмурой и нерасполагающей. Она открыла дверь шире и пригласила Стефани в дом.

— Пожалуйста, проходите. Маэстро ждет вас. Фрау Людвига быстро провела Стефани через холл, отделанный сосновыми панелями, и остановилась перед застекленной дверью. Взявшись за дверную ручку, она обернулась к Стефани.

— Напоминаю вам, что маэстро — очень занятой человек. Он может уделить вам полчаса, не больше.

Фрау Людвига открыла дверь, и они вышли на огромную, выложенную камнем террасу. У Стефани захватило дух от потрясающего вида — внизу лежала маленькая деревня и сапфирно синело озеро в окружении уходящих в небо гор, поросших соснами. На террасе под желтыми зонтиками были расставлены белые столы и стулья.

— Вот маэстро, — сказала фрау Людвига, хотя в этом указании не было никакой нужды.

На всех фотографиях фон Олендорф неизменно выглядел худым, высоким, поджарым, с высокими скулами и светлыми волосами. Все фотографии неизменно передавали властный дух, исходивший от него. В жизни он оказался значительно ниже ростом, чем казался на фотографиях, — всего пять футов восемь дюймов. В нем присутствовало нечто, делающее его моложе, — он вовсе не выглядел на свои восемьдесят три года. Его лицо было по-прежнему красиво, осанка прямая, как у юноши, и весь он был окутан особой аурой, которую создают только богатство и власть.

— А! — воскликнул он, делая шаг навстречу Стефани. — Вы, должно быть, фрейлейн Фишер! — Он взял руку Стефани и галантно поднес ее к губам. При этом его глаза смотрели на нее откровенно оценивающе.

— Спасибо, что вы нашли время встретиться со мной, маэстро, — пробормотала Стефани.

— Ну что вы, для меня это удовольствие. Не каждый день встречаешь таких красивых женщин!

Попытка флирта была абсолютно откровенной. Он все еще продолжал держать ее руку в своей, и Стефани чувствовала, как мысленно он беззастенчиво ее раздевает. После неловкого замешательства она, кашлянув, сделала шаг назад.

— Пожалуйста. — Он выпустил ее руку. — Давайте сядем.

Взяв Стефани под локоть, он подвел ее к ближайшему столику с той знаменитой элегантностью, с которой он управлял самыми известными оркестрами мира. Стефани опустилась на любезно подвинутый стул. Маэстро сел напротив.

Она слишком поздно осознала, что ее провели. Он усадил ее так, что солнце било прямо в глаза. Ей уже не удастся следить за его реакцией, уловить тончайшие оттенки выражения на его лице. Еще раз ей пришлось напомнить себе: будь бдительна!

— Позвольте предложить вам кофе? — спросил маэстро.

— Да, спасибо. — Стефани отчаянно пыталась не щуриться.

Он обернулся к фрау Людвиге.

— Два кофе, фрау Людвига.

— Да, маэстро, сейчас.

Фрау Людвига тотчас же направилась в дом. Детлеф фон Олендорф медленно положил ногу на ногу.

— Итак, фрейлейн? — произнес он тихо.

Кофе, приготовленный из свежесмолотых зерен, был крепким и ароматным. Стефани отметила про себя, что это скорее кофе по-турецки, нежели по-венски. Поставив на стол тончайшую чашечку китайского фарфора, Стефани промокнула губы льняной салфеткой. Ни она, ни маэстро, который все еще допивал свой кофе, не притронулись к пирожным, которые подала фрау Людвига. Сладкоежка, впрочем, нашлась — оказавшуюся тут муху явно привлекла густая глазурь пирожных.

— Последний раз я видел Лили в сорок девятом году. — Его чашка наконец звякнула о блюдце.

— Вы точно помните?

— Разумеется. К тому времени Лили уже стала леди Хью-Коукс, и ее муж был очень влиятельным человеком. Видите ли, фрейлейн Фишер, после войны союзники некоторое время запрещали мне выступать. Именно сэр Кеннет уладил все это дело и организовал мне работу — первую после войны. Это было в сорок седьмом. — Олендорф помолчал. — Я отчетливо помню все, что связано с Лили и сэром Кеннетом. Я обязан им всем, чем обладаю сегодня. Власть. Известность. Богатство. — Он повел рукой. — Всем этим я целиком обязан им.

— Достаточно обязан, чтобы помочь Лили исчезнуть? — тихо спросила Стефани.

— Простите? Боюсь, я не совсем вас понял, фрейлейн.

— Значит, вы не верите, что она все еще жива, что ее смерть была инсценирована?

Он подался вперед.

— Что вы хотите сказать, фрейлейн?

— Я ничего не хочу сказать. Я просто спрашиваю, не встречались ли вы с Лили Шнайдер после сорок девятого года?

Олендорф сложил руки на столе. Она слышала его дыхание, которое вдруг стало частым и тяжелым.

— Не хотите ли вы сказать… нет, это невозможно. Лили умерла. Я присутствовал на ее похоронах. Что дает вам основания намекать, что она жива?

— Потому что у меня есть некоторые доказательства…

— Доказательства! — перебил Олендорф, воздев руки к небу. — Боже мой! Неужели вы не понимаете, что, будь она жива, я бы первый знал об этом? Разве вам не известно, что мы были самыми близкими друзьями? Музыка сблизила нас больше, чем любовников. — Он откинулся назад, не отводя от Стефани глаз. — Никто из нас и шагу не ступал, не получив согласия другого. И вы говорите о доказательствах?

Стефани не отвечала. Положив ручку и блокнот, она потянулась за портфелем. Взяв его на колени, она достала оттуда портативный магнитофон.

— Пожалуйста, фрейлейн, — Олендорф махнул рукой в сторону магнитофона. — Надеюсь, вам сообщили, что интервью не может быть записано на пленку.

— Конечно, маэстро, — успокоила его Стефани. — Я только хочу продемонстрировать вам свое доказательство.

— Очень хорошо, — кивнул маэстро.

Стефани вспыхнула, почувствовав его снисходительную улыбку, и резко нажала на кнопку «пуск».

Сначала была тишина, потом послышалось шипение. За ним последовали неотчетливые голоса, а затем тихие звуки фортепиано. Через шесть секунд Стефани выключила магнитофон.

— Вы узнаете пианиста, маэстро?

— Да-да, — ответил раздраженно Олендорф. — Губеров. Скорее всего, он: это его манера. Знающий человек сразу определит, что у него ограниченная подвижность пальцев, вызванная артритом.

— Браво, маэстро! — прошептала Стефани.

— Фрейлейн, для чего все это?

— Через минуту вы поймете, обещаю.

Снова раздались звуки фортепиано. И внезапно звенящий хрусталем голос, чистый, как только что выпавший снег, запел:

— Лили? — хрипло прошептал Олендорф. — Не может быть.

Стефани не отрывала от него глаз. Он сидел совершенно неподвижно. Она видела, как краска уходит с его лица, она почти ощущала пронзившую его физическую боль. Но она никак не ожидала того, что случилось потом.

Внезапно его рука вылетела вперед. Магнитофон, сбитый ударом его кулака, полетел на пол. Она попыталась поймать его, но не успела. Магнитофон упал на каменный пол, однако продолжал свое:

Олендорф вскочил так резко, что его стул, отлетев, опрокинулся.

— Остановите! — прошептал он. — Боже мой! Остановите, перестаньте, прекратите. — Он зажал ладонями уши.

Стефани не сводила с него пристального взгляда.

— Это она? Это Лили?

— Остановите эту чертову машину! — закричал Олендорф.

Стефани откинулась на спинку стула. Теперь, когда он передвинулся со своего места, ей хорошо было видно его лицо — искаженное, вновь красное от ярости, оно было страшным.

— Вы сумасшедшая! — закричал он и яростно пнул магнитофон. «Сони» отлетел в сторону, как футбольный мяч, но по-прежнему не замолкал, словно дразня маэстро.

— Она мертва! — Жилы выступили на его шее. — Зачем вы притащили сюда эту фальшивку? Отвечайте! Разве я недостаточно настрадался? Зачем вы будите мертвых? Это часть…

Внезапно из его горла вылетел сдавленный крик. Как марионетка с отпущенными вдруг нитями, он сделал неуверенный шаг назад, потом еще, и еще. Бледные аристократические руки потянулись к горлу, пытаясь ослабить воротник, плотно стянутый на шее.

— Маэстро! — Стефани вскочила.

А из магнитофона неслись сладкие, дразняще-прекрасные звуки, безразличные к тому, что происходило на террасе.

Фон Олендорф пошатнулся, и Стефани едва успела подхватить его. Она опустила маэстро на прохладный каменный пол. Его лицо было сведено судорогой.

Боже! Он умирает!

— Фрау Людвига! — закричала Стефани. Затем, наклонившись к маэстро, стала приговаривать: — Все нормально, с вами будет все в порядке. — Она расстегнула воротник рубашки. — Ну вот, так лучше, правда?

Щелкнула дверь, послышался быстрый стук каблуков.

— Маэстро! — закричала фрау Людвига. — Боже мой! Она опустилась на колени возле лежащего хозяина.

— Не иначе, это его грудная жаба опять дала себя знать. Лекарство! Быстро! Оно в одном из его карманов!

Обследовав пиджак, Стефани наконец обнаружила во внутреннем нагрудном кармане колбочку с нитроглицерином.

— Это?

Выхватив колбочку, фрау Людвига достала маленькую таблетку и положила Олендорфу под язык.

— Все хорошо, маэстро, — приговаривала она, баюкая его голову в руках, как маленького ребенка, которого надо успокоить.

«Боже, он может умереть! — думала Стефани. — Я никогда себе этого не прощу!»

— Смотрите, ему уже лучше. — Фрау Людвига с облегчением вздохнула и быстро перекрестилась. — Слава Богу!

Затем, загородив лицо маэстро рукой, она снова обратилась к Стефани:

— Что могло его так расстроить? О чем вы говорили?

Стефани почувствовала, как ее лицо вспыхнуло.

— Я… мы… мы просто говорили…

— У него слабое сердце.

— Я… я не знала.

— Вы не знали? — Теперь, когда маэстро стало лучше, волнение фрау Людвиги перешло в ярость. — Вы его чуть не убили! — прошипела она сквозь зубы.

— Мы… Мы просто говорили о прошлом, — оправдывалась Стефани. — А потом я включила запись…

Но фрау Людвига уже вынесла приговор.

— От вас хорошего не жди! — торжественно объявила она. — Я это сразу поняла, как только вас увидела. — Лицо фрау стало малиновым. — Ну что ж, вы свое дело сделали, теперь можете идти. Оставьте бедного маэстро в покое!

Стефани понимала, что с этой фурией спорить бесполезно. Она смотрела, как та нежно положила голову Олендорфа к себе на колени.

— Чего вы ждете? — Фрау Людвига была настроена решительно. — Уходите же!

Стефани поднялась с колен.

— Что бы вы ни говорили, — произнесла она с достоинством, — я вовсе не собиралась делать ничего плохого.

— Да ну? И при этом чуть не доконали его!

Сказав это, фрау Людвига забыла о существовании Стефани и вся переключилась на маэстро, пользуясь возможностью проявить всю силу своей невостребованной любви.

— Все хорошо, все будет хорошо, — приговаривала она тихонько, как над колыбелью ребенка. — Все хорошо. Она уже уходит.

Стефани, взяв портфель и блокнот, подошла к все еще шипевшему магнитофону, нажала кнопку «стоп», вытащила кассету и перед тем, как уйти, обернулась, чтобы последний раз взглянуть на маэстро. Он и фрау Людвига были в тех же позах, воплощая собой страдание и любовь.

«Вычеркиваем из списка второго», — подумала она.

 

9 Зальцбург, Австрия

Ей принесли кофейник, два рогалика, масло, джем и самое главное — свежий номер «Интернэшнл геральд трибюн». Стефани раздвинула шторы. Бледное утреннее солнце разогнало остатки все еще царившего в комнате ночного сумрака.

Прихлебывая горячий кофе, она пыталась сосредоточиться на чтении новостей.

Однако сконцентрироваться не удавалось. Стефани задумчиво хмурилась, глядя в пространство. Ей не давал покоя вчерашний телефонный разговор с Сэмми.

Логики не было. Сэмми сказал, что Винетт умерла от передозировки наркотиков. «Но женщина, говорившая со мной по телефону, совершенно не производила впечатление накачанной наркотиками», — думала Стефани.

Стефани нетерпеливо вскочила и начала вышагивать по комнате. Вытянув перед собой руки, она стала играть в старую детскую игру: «Сорока-воровка, кашку варила, деток кормила…»

Деток!

Стефани хлопнула в ладоши.

Ну конечно! Дети!

Но только не просто дети.

Пропавшие дети!

Она еще быстрее зашагала по комнате. Мысли кружились, словно в шаманском танце.

Винетт Джонс разыскивала своего ребенка — ребенка, «утерянного» вашингтонским отделением ПД.

Стефани чувствовала, как прыгало сердце, как яростно бился пульс. Теперь она уже металась по комнате, как тигрица в клетке.

Винетт Джонс разыскивала своего ребенка.

Винетт Джонс убили. Ее не просто убили. Ее заставили замолчать!

— Боже мой! — воскликнула Стефани, внезапно резко остановившись.

Но почему надо было заставить Винетт Джонс замолчать? Из-за пропавшего ребенка?

Стефани снова зашагала по комнате. Журналистское чутье говорило ей, что она не ошибается и смерть Винетт как-то связана с ПД.

Но нужны были доказательства. Да, это будет труднее. Не говоря уж о еще двух задачках, которые ей предстояло разрешить.

Во-первых, что привело в ПД ее деда?

Этот вопрос неотступно мучил после разговора с Винетт, и ей до сих пор так и не удалось найти мало-мальски приемлемого объяснения. В записках деда ПД не упоминалась. Уж не потому ли, что его привела туда абсолютно новая информация, полученная в последние дни, и он просто не успел ничего записать?

Может быть, и его убили, как Винетт Джонс, чтобы заставить замолчать? Чтобы он не предал гласности… что? Что Лили Шнайдер жива? Или что-то связанное с ПД?

И здесь возникал второй вопрос, на который она не находила ответа. Какая существует связь между Лили Шнайдер и ПД?

А такая связь должна быть. Стефани прекрасно знала привычки своего деда; он всегда занимался только одной темой, с настойчивостью ищейки выискивая все к ней относящееся.

Но какая связь между этой оперной дивой и некоммерческим агентством ПД?

При звуке телефонного звонка Стефани вздрогнула.

— Ну как поживает моя детка? — спросил Сэмми.

— Честно говоря, уже давно проснулась. Взяв телефон, она уселась в кресло поудобнее.

— Кстати, в настоящий момент я кое о чем размышляю.

— Винетт Джонс?

— Да. Почему-то я не верю в «передозировку наркотиков».

— Я тоже не верю, детка.

— Так что, по-моему, ее убили… или заставили замолчать, называй как хочешь, — потому что она поднимала слишком много шума по поводу своего пропавшего ребенка.

— Возможно, — осторожно ответил Сэмми. Стефани взяла телефон и переместилась к окну.

Вдалеке, за оранжевыми крышами, сияли на солнце церковные купола, освещая отраженным светом стены окружающих домов. На маленькой улице внизу туристы, вооруженные фотоаппаратами и видеокамерами, уже приступили к своим обычным занятиям.

— И если хочешь знать мое мнение, — продолжала Стефани, — в случае с Винетт наркотики значительно лучше убивают, чем пули. Не просто убить, а еще и так запутать полицию, чтобы никому в голову не пришло разыскивать убийцу. — Стефани помолчала. — Ну, что скажешь?

Сэмми тоже помолчал и ответил:

— Мне очень неприятно это говорить, детка, но, по-моему, в твоих рассуждениях есть доля истины.

— Да, — вздохнула Стефани. — Но беда в том, что, как я ни стараюсь, я не могу найти связи между Лили Шнайдер, дедушкой, ПД, Винетт и ее пропавшим ребенком. Но она должна быть, эта связь! Должна! — Стефани понизила голос: — Я думаю, дядя Сэмми…

— Да, дорогая?

Высоко поднявшееся солнце било ей прямо в глаза, и Стефани вернулась в кресло.

— Было бы неплохо, если бы ты поговорил с этим мистером Кляйнфелдером. Помнишь, Винетт Джонс о нем упоминала.

— Ты совсем плохо обо мне думаешь, детка.

— Ты хочешь сказать, что уже встречался с ним?

— Нет, не встречался. Я звонил ему вчера в офис. Мне сказали, что его нет и они не думают, что в ближайшее время он появится.

— Нет! — Стефани глубоко вздохнула. — Боже, нет! Дядя Сэмми, он…

— Нет, детка, — успокоил ее Сэмми. — Он не умер. Но он в критическом состоянии. В больнице Святого Луки.

Стефани почувствовала облегчение.

— Значит, он поправится?

— Врач сказал, что об этом пока слишком рано говорить.

— Что случилось?

— Бедняга без сознания, и вполне возможно, что никогда в него не придет. Он стал жертвой странного дорожно-транспортного происшествия.

Стефани почувствовала себя так, как будто получила удар под дых.

— О, черт! — Помолчав, добавила устало: — Ты мог бы мне прямо сказать.

— Тебе это не понравится, — предупредил Сэмми.

— Говори.

— Ладно, — ответил Сэмми, набирая побольше воздуху, — но это не очень приятное известие. По словам полиции, это произошло на перекрестке Риверсайд-драйв и Западной Восемьдесят первой улицы. Мистер Кляйнфелдер, пересекая улицу на зеленый свет, дошел до середины пути. Все свидетели указывают на то, что водитель не случайно наехал на него, а специально нажал на газ. Кляйнфелдер, заметив фургон, успел поднять руку, чтобы прикрыть голову. Конечно, это было бесполезно. Его отбросило футов на двадцать. Фургон завернул за угол и скрылся из виду.

— Водителя нашли? — спросила Стефани, зная, впрочем, ответ наперед.

— Нет. Хотя фургон обнаружили сразу. Он был оставлен через два квартала, прямо под знаком «Стоянка запрещена». Фургон числился в розыске как угнанный. Если хочешь знать мое мнение, все было выполнено в высшей степени профессионально.

Стефани чувствовала физическую боль. Еще одна жертва. Еще одного заставили замолчать. И опять нити тянутся к ПД: там работал Кляйнфелдер. Но что такое мог он раскопать, чтобы понадобилось его убрать?

— Насколько я понимаю, — с горечью сказала она Сэмми, — пока Кляйнфелдер не выйдет из комы, мы ничего не узнаем.

Сэмми вздохнул, как бы с неохотой соглашаясь.

— Боюсь, что так, дорогая. — И добавил после паузы: — Да, вот еще кое-что, пока не забыл. Я видел в газете — не помню в какой — сообщение. Яхта де Вейги. По-моему, «Хризалида»? На которой якобы была сделана та пиратская запись.

— И что яхта?

— Она прибыла в Марбеллу с самим де Вейгой и его женой на борту. Сегодня-завтра к ним присоединится их сын, Эдуардо.

— Гм… Интересно, трудно ли расколоть эту компанию?

— Детка, даже не думай!

— Дядя Сэмми, ты ведь меня знаешь! Конечно, буду пытаться!

 

10 Рим, Италия — Зальцбург, Австрия — Милан, Италия

Едва самолет подтянулся к месту стоянки в аэропорту Рима, Стефани нетерпеливо вскочила со своего кресла в первом ряду. Быстро проскользнув мимо кабинки стюардессы, она торопливо пошла по рукаву перехода, на ходу расстегивая сумку. Дойдя до стойки паспортного контроля, она положила на нее паспорт на имя Холли Фишер.

Взяв паспорт; человек за стойкой хмуро сравнивал бесстрастную фотографию на паспорте с яркой красавицей, застывшей перед ним. Продолжая хмуриться, он перелистал чистые страницы. Затем, положив раскрытый паспорт на стойку, разрешил Стефани пройти.

Сопровождаемая носильщиком, она стала разыскивать камеру хранения багажа. Найдя ее, она сунула носильщику положенную мзду и опустила монетки в щель автомата. Затем заложила чемоданы в камеру, заперла дверцу и опустила ключи в карман.

Теперь у нее оставалась самая легкая, хотя и самая громоздкая из трех сумок. Стефани с помощью указателей добралась до женского туалета, по дороге останавливаясь перед экранами, на которых высвечивалась информация о вылетах. Ближайший самолет в Милан должен был вылететь меньше чем через час. Если она поторопится и ей повезет с билетом, она как раз успеет.

Ускоряя шаги, она добралась до цели и заперлась в кабинке. Кабинка оставалась занятой двадцать минут. Если бы кому-нибудь пришло в голову следить за ней, этот человек решил бы, что Стефани просто растворилась в воздухе. Потому как Стефани Мерлин, вошедшая в кабину, была ошеломительно красивой голубоглазой блондинкой, с ярким макияжем. Из кабинки вышла всего лишь деловая женщина привлекательной внешности, с рыжими вьющимися волосами и зелеными глазами — цветные контактные линзы и парик сделали свое дело. На ней был минимум косметики, и вся она, собранная, спешащая, была сама деловитость.

На ней были круглые очки в тонкой золоченой оправе и строгий серый шелковый костюм. Звали женщину Вирджиния Уэссон.

Забрав чемоданы из камеры хранения, она энергично прошла к ближайшей кассе, купила билет, сдала в багаж свои чемоданы и поспешила к выходу на посадку.

Через пятнадцать минут аэробус А-320 оторвался от взлетной полосы и резко взмыл вверх, унося Вирджинию-Стефани на север, в Милан, где она должна была встретиться с ничего об этой встрече не подозревавшим пианистом Борисом Губеровым.

Его звали Манфред Лебл. Это был величавый, полный чувства собственного достоинства человек. Выдвинув перед собой ухоженные руки, он с сожалением покачивал головой, глядя на человека, стоявшего перед ним.

— Это очень необычная просьба, сэр. Пожалуйста, поймите нас, — говорил он. — Конфиденциальность — это основное в нашей работе. Этого ожидают от нас — фактически, требуют — наши клиенты. Как управляющий директор «Голднер Херш», я обязан соблюдать в точности традиции нашего отеля.

Человек с черным портфелем молчал.

— Конечно, если бы фрейлейн Фишер сообщила нам, что мы можем давать информацию о ее поездках… — Херр Лебл беспомощно развел руками и вздохнул. — К сожалению, она этого не сделала. Из этого я заключаю, что она хотела бы, чтобы ее маршрут оставался в тайне. Несмотря на мое величайшее желание помочь вам, я не могу нарушить наши правила. — После паузы он спросил: — Вы упомянули, что вы адвокат фрейлейн Фишер?

— Нет, — слегка улыбнувшись, ответил молодой человек. — Я один из помощников ее адвоката. — Он поправил галстук и смущенно потупился. — Я даже не знаю, что мне делать. — Он поднял глаза на Лебла. — Как я уже сказал, я должен подписать некоторые бумаги у мисс Фишер. Последний срок — полночь завтрашнего дня. Если подписи не будет… — молодой человек понизил голос. — Я не должен вам об этом рассказывать, господин…

— Лебл.

— …господин Лебл. Если эти бумаги не будут подписаны вовремя, буду виноват я, а мисс Фишер может потерять миллионы. Миллионы! — повторил он с несчастным видом.

Господин Лебл задумался.

— Гм… Ну что ж, мы здравомыслящие люди. Наверное, учитывая данные чрезвычайные обстоятельства, мы сможем пойти вам навстречу.

— Я буду рад любой помощи с вашей стороны, господин Лебл. Любой. Вполне возможно, что благодаря вам я не потеряю работу, а наша самая главная клиентка не потеряет свои миллионы.

— Мы всегда стараемся быть полезными нашим клиентам! — расплылся директор. — Пожалуйста, садитесь. Посмотрю, что мы можем сделать.

С этими словами господин Лебл удалился, а человек, усевшись в кресло и положив свой портфель на колени, занялся созерцанием спокойно-оживленной суеты в фойе отеля.

Завидев возвращающегося Лебла, он вскочил и кинулся ему навстречу.

— Ну как, удалось что-нибудь узнать? — спросил он с волнением.

На это последовал спокойный ответ:

— Только то, что фрейлейн Фишер собиралась сегодня утром лететь в Рим. Портье заказывал для нее билеты и такси.

— Черт! — прошептал человек. — Извините, — добавил он сразу же. — Я чувствую, меня все-таки уволят!

— Ну, может, еще не все потеряно.

— То есть?

— Я попросил телефонистку дать мне список звонков фрейлейн Фишер. Вот они.

Лебл протянул компьютерную распечатку. Две строчки — одна вверху, другая внизу — были обведены чернилами.

— Как видите, фрейлейн Фишер звонила в Нью-Йорк. Номер, по которому она звонила, напечатан рядом с информацией о времени звонка, продолжительности разговора и стоимости. Нижняя строка — более короткий разговор. Она звонила в Милан. Номер там тоже указан.

— Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность. — Человек огляделся. — Вы не могли бы сказать мне, где тут у вас телефоны?

— Сюда, пожалуйста. — Господин Лебл указал на ряд телефонных будок. — Я могу быть еще чем-либо полезен?

Человек отрицательно покачал головой.

— Спасибо, нет. Я очень благодарен вам за помощь. Я знаю, что вы сделали значительно больше, чем обязывал к тому ваш долг.

Сняв трубку, человек подождал, пока господин Лебл отойдет подальше. После этого он набрал миланский номер.

— «Гранд Отель», добрый день, — профессионально-любезно отозвался женский голос.

Ага! Значит, она звонила в отель! Чтобы забронировать номер — для чего же еще?

— Соедините меня с мисс Фишер, пожалуйста.

— Одну минуту.

Придерживая трубку плечом, человек оглянулся.

— Извините, синьор, — раздался в трубке голос телефонистки, — в отделе регистрации мне сказали, что гостей под этим именем у нас нет.

Значит… значит, она опять поменяла имя! Неважно. Он знает, где она остановилась. Этого вполне достаточно.

Повесив трубку, он удовлетворенно улыбнулся.

«Гранд Отель», расположенный на виа Манзони, одной из центральных улиц Милана, весь пронизан каким-то особым очарованием. Стефани не раз бывала в Милане и выбрала этот отель прежде всего потому, что никогда в нем не останавливалась. Значит, никто из служащих не смог бы ее узнать.

Приняв душ и переодевшись — теперь на ней был просторный шелковый брючный костюм, — она решила пройтись по магазинам.

Выйдя из отеля, она перешла улицу и свернула налево, прошла мимо «Ла Скала», бесспорно, знаменитейшего оперного театра в мире, и остановилась полюбоваться кафедральным собором с ста тридцатью пятью шпилями. Возобновив свой путь, она миновала Галерею — возможно, старейший и уж наверняка красивейший торговый центр в мире — и пошла по улочкам исторической части города. Очень скоро она нашла именно то, что искала.

В магазине «Кашмирский шелк» она купила очень дорогой шелковый шарф, переливавшийся изысканными красками Византии.

В парфюмерном магазине неподалеку Стефани выбрала флакон духов с ароматом лаванды.

Вернувшись в гостиницу, она маникюрными ножницами отрезала от шарфа ярлык. Затем, брызнув на шарф духами, завернула в него фотографию, на которой были запечатлены Лили и мадам Балац, — ту самую, «взятую на время» в Будапеште.

Проделав это, она положила сверток на небольшой столик у двери и задумалась. Ну вот. Приманка готова. Поистине чудная приманка.

 

11 Милан, Италия

На следующее утро Стефани осматривала здание на противоположной стороне улицы, в которое ей предстояло войти.

Построенное почти век назад, трехэтажное, с фасадом из красного кирпича, украшено узкими двойными арочными окнами. Здание было значительно больше, чем казалось: два длинных боковых крыла ограничивали пространство внутреннего дворика.

Это был храм во славу знаменитого, любимого и самого одаренного сына Милана Джузеппе Верди.

Перед домом на островке зеленого газона стоял бронзовый памятник композитору. В прохладном сумрачном фойе отеля красовался еще один памятник ему. С многочисленных портретов на посетителей смотрел Верди, с роскошными усами и холеной бородой. Казалось, его дух обитает в этом месте.

Служащая с удивительно безобразным лицом остановила Стефани.

— Я приехала на встречу с синьором Губеровым, — сообщила ей Стефани по-английски.

Женщина кивнула.

— Пожалуйста, я провожу вас.

Она привела Стефани в помещение, которое, видимо, служило чем-то вроде приемной. Панели темного дерева, матовые стекла, стулья, обитые красной кожей, полированный паркет — да, скорее всего, здесь принимали визитеров.

— Присядьте, пожалуйста, — сказала женщина. — Я сообщу доктору Фелтринелли о том, что вы желаете нанести визит маэстро. Доктор Фелтринелли, — добавила она, понизив голос, — это наш многоуважаемый директор!

Стефани вежливо улыбнулась.

— Спасибо.

Женщина вышла, оставив дверь полуотворенной. Стефани положила свою сумку на один из стульев, сама уселась на другой и стала ждать.

Через некоторое время в комнату вошел небольшого роста седоволосый мужчина. Солнечный свет играл бликами на его очках в металлической оправе, расположившихся на выдающемся носу. На нем был прекрасно сшитый двубортный костюм и желтый шелковый галстук. Из нагрудного кармана выглядывал желтый платочек.

— Вы, должно быть, та самая англичанка, которая приехала повидаться с синьором Губеровым? — обратился он к Стефани.

Стефани встала.

— Американка, — уточнила она, протягивая ему руку. — Вирджиния Уэссон.

— Доктор Фелтринелли, директор Каза ди Рипозо. — Он пожал ей руку и вежливо осведомился: — Вы дружите с синьором?

Стефани покачала головой.

— К сожалению, нет. Я дружу с его другом. Мне надо передать ему подарок.

— Понятно. Я очень рад вашему приезду! К синьору Губерову не часто приходят гости, знаете ли. — Он добавил с теплотой в голосе: — Я сам провожу вас к нему в комнату.

— Почему? — спросила Стефани и виновато добавила: — Может быть, он болен?

— Нет-нет, — уверил ее директор, когда они, выйдя из гостиной, направились к лестнице. — Болен — это слишком сильно сказано. Здоровье синьора Губерова в целом очень неплохое. Конечно, артрит прогрессирует… — Он вздохнул и красноречиво развел руками. — В этом возрасте люди здоровее не становятся, не так ли?

Стефани кивнула.

— Жаль, что артрит перешел на руки.

— Да, это трагедия! У него божий дар. Впрочем, здесь все испытали на себе, что значит возраст. Он пагубно сказался на талантах, но не на настроении, к счастью. Вы только послушайте!

С этими словами доктор Фелтринелли остановился и наклонил голову, прислушиваясь. Стефани сделала то же самое.

Звучал тенор. Вскоре его заглушило мощное сопрано.

Поединок голосовых связок был в разгаре. Чем громче пела она, тем больше старался он. Чем выше взлетало сопрано, тем напряженнее и сильнее вел свою партию тенор.

А потом откуда-то раздались звуки фортепиано — журчащие, танцующие, вихрящиеся.

Доктор Фелтринелли улыбнулся.

— Превосходно! — прошептал он.

— Да, — тихо согласилась Стефани, — превосходно. И это всегда так?

— Всегда, — ответил доктор. Он перестал прислушиваться и снова пошел вперед. — Музыка — сам дух, сущность этого дома. — Он засмеялся. — Да. Наш Каза ди Рипозо — музыкальная клумба для осенних, увядающих цветов. — Он понизил голос. — Большинство из них, конечно, не были знаменитостями, пели в хоре. Но не дай Бог им это сказать.

Их каблуки стучали по мозаичному полу второго этажа. Справа шел длинный ряд окон, слева — двери в комнаты.

Несколько дверей были открыты. Комнаты, не очень опрятные, были заставлены символами прошедшей жизни, сокровищами, дорогими и любимыми, несущими на себе отблеск прожитых лет. Это не были комнаты дома отдыха, это были комнаты дома.

— Знаете ли вы, — продолжал доктор, — что Верди настолько любили и почитали, что, когда он, умирающий, лежал у себя в гостинице на виа Манзони, люди застелили соломой мостовую под его окнами, чтобы его не беспокоил шум проезжающих экипажей.

— Поразительно!

Едва Стефани успела произнести эти слова, как они остановились перед одной из дверей.

— Это комната синьора Губерова, — сказал доктор.

— Этот стул оставила мне Каллас, — заметил Борис Губеров. В голосе явно слышались нотки гордости. — Когда я бывал в ее парижской квартире, я всегда им восхищался. «Я завещаю его тебе», — сказала она мне как-то. И так и сделала. — Он помрачнел. — По-моему, ей подарил его Онассис.

Стул, о котором шла речь, походил, скорее, на трон, могучий, но ссохшийся, произведение эпохи Людовика Четвертого, орехового дерева, украшенный затейливой резьбой. Как и остальные вещи в этой не слишком тщательно прибранной комнате, он был покрыт толстым слоем пыли, которая при любом движении поднималась отовсюду маленькими облачками.

Пыль покрывала и застекленные фотографии, которыми были сплошь завешаны стены, она царила и на концертном рояле, и на безделушках, беспорядочно расставленных на его поверхности. Награды, подарки, фотографии: Губеров с дочерью Скрябина, с президентами, премьер-министрами, королями и королевами.

— Вы уверены, что я действительно могу на нем сидеть? — спросила Стефани, примостившись на самом краешке стула и не решаясь усесться на нем как следует. Ее удерживали протестующие скрипы этого почтенного предмета мебели. — Мне бы не хотелось его сломать.

Губеров, расположившись в глубоком викторианском кресле — своем обычном кресле, подумала Стефани, — пожал плечами. Сейчас он был поглощен одним. Его глаза были неотрывно прикованы к свертку, лежавшему у него на коленях. Кончиком пальца он водил по затейливым узорам на шелке.

Затаив дыхание, Стефани решилась наконец облокотиться на спинку стула — медленно и осторожно. Руки она положила на могучие резные подлокотники.

Пользуясь тем, что внимание хозяина было поглощено свертком, Стефани разглядывала его. На нем был старомодный серый костюм с широкими лацканами, яркая синяя жилетка, белая рубашка и большая красно-зеленая бабочка. Диковинным тропическим цветком выглядывал из нагрудного кармашка лиловый шелковый платок. К левому лацкану были прикреплены несколько маленьких медалей. Золотые запонки в форме миниатюрных роялей стягивали манжеты.

Он пробормотал:

— Что там может быть, в этом шарфе Лили? Что она могла мне прислать?

Борис Губеров, родившийся в Киеве в 1904 году, уехал из России, должно быть, году в 1926-м. Но сильный русский акцент отчетливо слышался в его речи: раскатистые «р», твердые согласные.

Внешность Губерова соответствовала его восьмидесяти девяти годам. В профиль этот худой старик походил на изнуренного беркута. Поредевшие седые волосы зачесаны назад, проплешина на макушке, челюсть неандертальца, водянистые глаза под тяжелыми нависшими веками, коричневое пятно на лбу. Руки и лицо были усыпаны старческими пигментными пятнами.

Как это часто бывает у людей его возраста, на лице застыло выражение постоянного удивления — возможно, тому, что он все еще жив и даже двигается.

— Скажите мне. — Его вопрошающий взгляд все не отрывался от шелка, пальцы не останавливаясь поглаживали нежную ткань. — Как Лили? С ней все в порядке?

Стефани казалось, что она подготовилась к такого рода вопросу, но теперь, когда он был задан, заранее отрепетированные фразы застряли у нее в горле, как будто рот был заполнен вязким липким сиропом. Она быстро откашлялась.

— Она… молода как никогда, — выдавила Стефани.

— Лили молода? — Он замолчал, и в наступившей тишине до Стефани донеслись звуки все еще продолжавшейся вокальной схватки. Губеров тихо рассмеялся. — Вы хотите сказать, она молодо выглядит. — Он вздохнул, голос его напрягся. — Да, Лили нашла запретное древо познания и вкусила его сладких плодов. Но это коварное познание. Я предостерегал ее.

Сердце Стефани учащенно забилось, мурашки поползли по всему телу.

Так, значит, Лили жива! Жива и молода!

Ее сложенные на коленях руки задрожали, мысли вихрились в бешеном танце. Это сенсация века! Вряд ли кому-то из журналистов — да и ей самой — посчастливится когда-либо расследовать нечто подобное.

— Вы предостерегали ее? — подсказала она старику, почти выжимая из себя слова. — А почему вы предостерегали? Чего же ей следует опасаться?

Но он молчал, поглощенный развертыванием шелкового шарфа. Медленно, аккуратно поднимал он легчайшую ткань, поглаживая ее ладонью. Его движения были настолько медленными, что Стефани едва удержалась, чтобы не помочь ему.

А потом — неожиданный возглас. Именно этой реакции ожидала Стефани.

Принесенный ею «подарок» — фотография Лили Шнайдер с мадам Балац, оправленная в изысканную рамку работы Фаберже, — купался в шелке шарфа, как бесценное сокровище.

Хлопнув от восторга в ладоши, старик зачарованно уставился на фотографию. Потом его глаза затуманились и из груди вырвались всхлипывания.

— Мне! — прошептал он. — Мне!

Стефани подалась вперед.

— На память… — договорила за него она.

— На память, — повторил он. — Да, на память.

— Лили хотела, чтобы эта фотография была у вас. — Стефани чувствовала, что голос опять отказывает ей. — Когда я сообщила ей, что еду в Милан, она сняла с себя шарф — вот этот самый, завернула в него фотографию и попросила меня передать это вам.

Она еще не успела договорить, как старик схватил шарф и поднес его к лицу. От быстрого движения краски шарфа вспыхнули волшебным светом. Уткнувшись лицом в шарф, старик вдыхал его аромат — слабый аромат лаванды.

— Лили! — шептал он. — Лили…

Стефани, неожиданно ставшая свидетельницей этой интимной сцены, сделала усилие, чтобы не отводить глаз. Реакция Губерова, его волнение заставили ее сильнее почувствовать свою вину. Ведь она проделала дешевую, омерзительную шутку. И все-таки… и все-таки она вынуждена играть на чувствах старика — у нее нет другого выхода. Только так она может пробиться сквозь все линии обороны — другого способа она не придумала.

И она добилась своего. Всего-то и понадобились шарф и несколько капель лаванды: она вычитала у деда, что Лили всегда предпочитала именно этот аромат.

Нравится это ей или нет, придется использовать любые средства, пусть даже жестокие и недостойные, чтобы получить информацию. Три человека уже лишены жизни, и ей не до того, чтобы щадить чьи-то чувства. Нет. Она сделала ему больно — что ж, ей очень жаль, это не входило в ее намерения. В данном случае цель оправдывала средства.

— Лаванда! — голос Губерова звучал приглушенно: он все еще прижимал шарф к лицу. — Я слышу запах лаванды.

Стефани почувствовала, как в ее крови заработал адреналин. Именно сейчас наступил подходящий момент, чтобы пройти в те двери, которые ей удалось открыть. Именно сейчас можно было вытянуть у него то, что ее интересовало.

— Лили сказала, — медленно начала Стефани. Она перевела глаза на свои руки, сложенные на коленях, затем опять на старика, — она сказала, что ей хотелось бы с вами скоро снова увидеться. Конечно, она упомянула, что ей не удается встречаться со старыми друзьями так часто, как ей бы хотелось.

— Что ж, она не вправе ожидать другого, не так ли?

Старик со вздохом уронил руку, сжимающую шарф, на колени. Его глаза, немигающие, как у ящерицы, были полны слез.

— Я с самого начала предупреждал ее: секрет вечной молодости требует дорогой цены… ей придется пожертвовать всем! И знаете, что она сделала? — Его голос задрожал. — Она рассмеялась мне в лицо! В лицо! Она сказала, что ей безразлична цена: карьера, друзья, слава, имя — она готова пожертвовать всем ради вечной молодости и жизни.

По его впалым пергаментным щекам струились слезы.

Стефани, измученной переживаниями старика, хотелось его ободрить. Она сказала как можно мягче:

— И все-таки вы один из тех людей, которым Лили доверяет. И вы знаете это. — Она сама была потрясена, как легко и гладко слетела с языка ложь.

— Лили и я… нас связывают многие годы. — Он опять всхлипнул. — Долгие годы.

— Вы влюблены в нее! — воскликнула Стефани.

— Нет! — крикнул Губеров. Он закрыл глаза, как будто пытался преодолеть приступ непереносимой боли. — Да! Боже, помоги мне! — прохрипел он. Руки его комкали шарф. — Но как могли мы любить друг друга земной любовью? Она, вечно юная, и я, превращавшийся в беспомощную развалину!

Он опустил голову, чтобы спрятать лицо. Стефани отвела глаза. Она смотрела на гордо развешанные концертные афишы с его портретами, на молодое, необычайно красивое лицо. Сейчас фотографии времен его давно ушедшей молодости как бы дразнили его, издеваясь над его старостью и немощностью.

— Лили рассказывала мне, как много для нее значило ваше искусство, — возобновила Стефани разговор. — Особенно когда вы ей аккомпанировали. «Сильвия». Ей это очень нравилось.

Глаза старика впились в Стефани, его лицо затуманили воспоминания.

— Да, но он-то об этом не думает! Нет! Бизнес, один только бизнес. Это единственное, о чем он думает, — бизнес и деньги. — Слово «деньги» он выплюнул с отвращением, как что-то омерзительное, гадкое. — Он не умолкнул на протяжении всего нашего маленького импровизированного концерта! Он даже не слушал нас! — старик произносил это с видом обиженного ребенка.

Стефани напряглась. Кто это «он»? Не «ему» ли принадлежал голос, на фоне которого звучало пение Лили? Эрнесто де Вейга? Должно быть, он! Но о чем он говорил? О чем? И вдруг она вспомнила.

— Но это было в то время, когда появилась возможность проникнуть на рынки Восточной Европы. Ему же надо было… — начала Стефани.

Его взгляд. Она видела, как заходили иссохшиеся желваки. А его глаза — их вдруг заволокла пелена. Он весь как-то вдруг отдалился от нее.

Тиканье часов в наступившей тишине вдруг стало особенно громким. Пауза затягивалась, и Стефани почувствовала неловкость.

Старик подался вперед.

— А откуда вы знаете, о чем он говорил? — прошептал он. — Вас ведь там не было!

— Вы имеете в виду, на «Хризалиде»? Конечно, меня там не было, — Стефани заставила себя улыбнуться. — Вы прекрасно это знаете.

Тогда… откуда? Откуда вам это известно?

— По-моему, Лили мне рассказывала об этом. Откуда же еще я могу об этом знать?

На лице старика мелькнула тень догадки.

— Но Лили не рассказывает! Лили никогда ни о чем не рассказывает!

Стефани, оглушенная столь стремительным поворотом в ходе разговора, молчала.

— Вы вовсе не ее подруга! — прошептал старик. — Лили не посылала вас сюда!

Ее мысли метались в поисках выхода: надо было спасать ситуацию. Старик медленно опустил голову и в ужасе уставился на вещи, лежавшие у него на коленях.

— Это… это не ее подарки!

Резким движением старик швырнул на пол фотографию и шарф.

— Кто вы? — спросил он высоким дребезжащим голосом.

— Я же сказала вам, я друг…

— Нет! Вы обманули меня, — простонал старик, — вы обманули меня, вам нужно было выведать все о ней!

По его лицу струились потоки слез.

Стефани смотрела, как он плакал, не в силах сдержать своих эмоций. Наконец он вытер слезы иссохшими руками. Затем, вынув из нагрудного кармашка шелковый платок, шумно в него высморкался. С достоинством, которое вызвало почти болезненное ощущение у Стефани, он поднял голову.

— Как вы можете оставаться здесь? — прошептал он. — У вас что, стыда нет! Уходите! Уходите!

Еще никогда в своей жизни Стефани не чувствовала себя так скверно. И все-таки она не уходила. Как будто она намертво приклеилась к этому хрупкому стулу, некогда принадлежавшему Марии Каллас.

Дрожащей рукой Губеров вытер верхнюю губу.

— Ради всего святого, уходите. Забудьте откровения сумасшедшего старика и уходите! — Он продолжал плакать.

Стефани поднялась со стула. Нагнувшись, она подняла с пола шарф и фотографию.

По какой-то счастливой случайности бесценная рамка работы Фаберже не разбилась. Она отошлет ее обратно в Будапешт. Это все равно не сможет усилить и без того непереносимое чувство вины, испытываемое ею. Завернув фотографию в шарф, она затолкала сверток в сумку, но все не уходила, что-то удерживало ее.

Она посмотрела на старика, но тот демонстративно отвернулся, не желая встречаться с нею глазами.

Решив воздержаться от прощальных реплик, она направилась к двери.

— Сука! — раздалось ей вслед.

Слово вонзилось ей в спину подобно ножу. И как от ножевого удара, почувствовала она резкую боль. Нажав на прохладную гладкую ручку, Стефани открыла дверь, вышла и тихо затворила ее за собой.

В коридоре она устало привалилась к колонне. Стыд и боль пронизывали ее. Она заслужила это. Слишком низко — играть на чувствах людей. Непростительно.

«Нет, простительно, — убеждала она сама себя. — У меня не было другого выхода. И я узнала, что хотела. Разве не так?»

Но Стефани не испытывала радости. Победа оказалась горькой.

 

12 Милан, Италия — Барселона, Испания

Он ждал.

Снаружи, на зеленом островке прямо посередине улицы. Небрежно облокотившись на пьедестал памятника Верди. Подчеркнуто поглощенный чтением газеты. Он вполне мог сойти за бизнесмена на обеденном перерыве или влюбленного, поджидающего свою пассию.

Выходя из Каза ди Рипозо, Стефани не обратила на него внимания. Впрочем, она не заметила его и ранее, когда шла сюда.

Но он-то ее заметил и, когда она отошла ярдов на тридцать, сложил газету, сунул ее под мышку и неторопливо последовал за ней. Он шел за ней до самого отеля.

В холле он наблюдал, как она расплачивается.

Сидя в машине на противоположной стороне улицы, он видел, как она вышла из отеля и села в такси, в которое носильщик уже погрузил ее чемоданы.

Он следовал за такси до аэропорта, где он оставил машину прямо под знаком «Стоянка запрещена».

В здании терминала он проследовал за ней к стойке авиакомпании «Иберия», где она купила билет и сдала багаж.

К счастью, очереди не было. Как только она отошла от стойки, он занял ее место.

— Извините, — обратился он к служащей. — Мне нужна ваша помощь.

Франческа Магги была прежде всего романтичной особой, а уж потом билетным кассиром. Именно поэтому она таяла, слушая этого человека, который расспрашивал ее о женщине, только что купившей билет. Франческа была убеждена, что любовная страсть — это нормальное состояние человека.

— Я не могу продать вам билет до Марбеллы, — объяснила она человеку, — по той простой причине, что там нет аэропорта.

— Но вы сами сказали мне, что она направлялась именно туда.

Франческа улыбнулась.

— Да, она хотела добраться туда, но это не означает, что самолет приземлится именно там. Вообще-то я не должна вам этого говорить, но… поскольку у вас такое честное лицо… — Она оглянулась и понизила голос: — Она летит в Малагу! Это ближайший к Марбелле аэропорт.

— Ясно, — человек нахмурился. — Это беспосадочный перелет?

Франческа покачала головой.

— Нет, она летит до Барселоны, а там пересаживается на другой самолет. Она специально попросила составить маршрут так, чтобы в Барселоне иметь шестичасовую остановку.

«Она опять собирается поменять внешность», — подумал он.

— Если хотите, можете полететь другим рейсом. Вы прилетите в Малагу раньше, чем она, И тогда, — Франческа понимающе улыбнулась, — вы будете спокойно поджидать ее там. По-моему, очень романтично.

— Даже и не знаю, как вас благодарить, синьорина, — ответил он.

…. Сойдя с самолета в Барселоне, Стефани прошла таможенный контроль и повторила уже знакомую процедуру: сдала два чемодана в камеру хранения и пошла в уборную. На этот раз из рыжеволосой она стала блондинкой. Разорвав три уже использованных паспорта, она спустила их в унитаз. Потом, сдав оставшийся чемодан в камеру хранения, налегке отправилась в город.

Часом позже она уже сидела в кресле парикмахера, упорно игнорируя его мольбы.

— Но у вас такие чудесные волосы! — говорил мастер. — Состричь их было бы преступлением!

Стефани посмотрела в зеркало на парикмахера.

— Они мне надоели, — ответила она. — Сделайте мне стрижку, как… — пробежав взглядом по развешанным на стенах фотографиям, она указала на одну из них: — Как эта.

— Ну, если вы так настаиваете, — фыркнул мастер.

— Да, настаиваю. Да, и еще.

— Слушаю?

— Покрасьте в темный цвет. В темную шатенку.

 

13 Марбелла, Испания

Издалека ее можно было принять за ослепительно-белый остров. Или за межгалактический корабль, по каким-то таинственным причинам севший на воду. Возможно, с целью осушить всю планету.

Это была яхта «Хризалида», стоявшая на якоре в полумиле от берега, горделивая и спокойная, словно бросавшая вызов морю. Команда в пятьдесят человек, все в белоснежной форме, суетилась на борту в стараниях угодить владельцу и его гостям.

Быстроходная, длиной двести восемьдесят девять футов яхта принадлежала семье де Вейга. Ее электроприводные винты могли вращаться на триста шестьдесят градусов. Пять палуб общей площадью шестьдесят тысяч квадратных футов с легкостью выдерживали немалый дополнительный груз: вертолет и две быстроходные моторные лодки.

Как и полагается яхте одного из самых богатых людей в мире, интерьер «Хризалиды» был сверхизысканным. На ней был трехэтажный круглый атриум с хрустальными, отделанными золотом колоннами; основной салон шестьдесят футов длиной и сорок четыре фута шириной — полная ширина яхты; лифт; гараж; дискотека со специальным помещением для диск-жокея и стеклянным полом. На яхте имелись гимнастический зал, медицинский центр, операционная, а также, — поскольку цена не имела никакого значения для владельца, а всякие непредвиденные обстоятельства могут случиться, — морг.

Помимо двух апартаментов владельцев, на яхте было восемь гаремоподобных апартаментов для гостей, с мраморными ванными и золотыми украшениями. Услужливые члены команды, в образе джиннов, вызывались кнопками или витым шнуром.

И, поскольку ни одна стоящая яхта не обходится без них, на верхней палубе находился бассейн с пресной водой в форме бабочки, с кафельным лазурным полом. Из раковин вливались в бассейн водопады. «Хризалида» была спроектирована как плавучий дом-курорт, рай для затворников, позволяющий обозревать мир, не выходя за пределы этого маленького безопасного дома.

В этот ясный июньский день они все были там. На верхней палубе, на пятом этаже. У лазурного бассейна, защищенного плексигласовыми экранами, предохранявшими от порывов теплого воздуха.

Эрнесто де Вейга сидел в переносном кабинете внутри шелковой палатки, полы которой были подвязаны толстыми шелковыми веревками. Он работал за портативным компьютером, соединявшим его с финансовыми центрами мира.

Зара Бойм, в изысканном сарафане, с затейливым золотым и серебряным шитьем, в маленькой шляпке из белоснежных перьев, скрывавшей волосы, сидела на шелковых подушках, уперевшись подбородком в колени, — она была поглощена окрашиванием в серебряный цвет ногтей на ногах.

Эдуардо, их сын, сейчас был в бассейне, сражаясь с бурным встречным течением, искусственно создаваемым специальным механизмом.

В другой шелковой палатке, спиной к остальным, на кресле-каталке сидела дряхлая старуха. Ей недавно исполнилось восемьдесят четыре года. В молодости она, должно быть, поражала красотой, — это было понятно и сейчас, несмотря на дряблую кожу, водянистые глаза и крашеные ярко-рыжие волосы. На ней было сиреневое шелковое платье, широкополая шляпа и сиреневые шелковые шлепанцы. В ушах сияли огромные жемчужные серьги. На шее у нее висел цейсовский бинокль.

Все четверо не обращали ровно никакого внимания на стол с закусками. Впрочем, это был, скорее, алтарь во славу пищи. Хрустящие листья молодого салата. Горы белуги, севрюга и осетра. Сваренные вкрутую перепелиные яйца. Сочные креветки размером с мелких омаров. И, поскольку еда здесь должна была быть праздником не только для желудка, но и для глаза, — устрицы в раскрытых раковинах-бабочках, каждая из которых была украшена черной жемчужиной и веткой водорослей. В каждый кубик сверкающего льда была вморожена бабочка. И конечно, тропические фрукты, снятые с деревьев и кустов только сегодня, и пирожные, изготовленные в венских кондитерских всего лишь несколько часов назад.

Около бассейна и в обеих палатках в запотевших ведерках охлаждалось шампанское.

Но пила только старушенция. Пила и смотрела в бинокль на соломенную крышу бассейна, белые башенки, оштукатуренные стены и розовые тенты клуба «Марбелла». Ветер смел остатки облаков, и небо было синее, почти кобальтовое, воздух настолько чист и прозрачен, что все приобретало более резкие очертания.

Ей казалось, что, если протянуть руку, можно все это потрогать: пурпурные горы побережья, пальмы, посаженные вдоль пляжа, белые, увитые бугенвиллеей дома.

Взгляд в бинокль — глоток, взгляд — глоток. Сознание престарелой дамы было приятно затуманено. Еще глоток — опять бинокль. Официант, обладавший особым талантом быть невидимым и неслышимым, своевременно подливал шампанское в бокал.

Ах, эта сладкая вялость, приятная утомленность! Зара Бойм, завершив педикюр, перевела глаза на пожилую леди. Она увидела, как та, подавшись вперед, смотрит в сторону берега.

— Что ты там увидела, мутти? — спросила она по-немецки.

Старушка даже и не подумала обернуться.

— Отгадай сама, что я вижу. Берег, естественно, — ответила она тоже по-немецки.

— С мамочкой иногда бывает так трудно, — произнесла, нимало не смутившись, Зара. Взяв зеркальце с золотой ручкой, она внимательно осмотрела свое отражение. Поднесла зеркальце поближе, наклонила в одну сторону, потом в другую. Положив палец на краешек левого глаза, она натянула упругую кожу. Что это? Уж не гусиные ли лапки? Убедившись, что тревога была напрасной, она занялась макияжем.

Ее сын нырнул к бортику, нажал кнопку, отключавшую искусственное течение, и с шумом и брызгами вылез из бассейна. Он не стал подниматься по лестнице, конечно, позолоченной, а подтянулся и легко вспрыгнул на бортик.

Зара с затаенной гордостью наблюдала за сыном. С его загорелого, цвета темного меда тела струилась вода. Она улыбалась, глядя, как он поправляет плавки, как благородным жестом подзывает официанта, который тут же кинулся к нему с полотенцем, как он небрежно вешает полотенце на шею. «Гранд сеньор», — подумала Зара.

— Это так освежает! — воскликнул молодой человек по-португальски. Обеими руками он пригладил свои мокрые волосы.

— Эдуардо, — обратилась к нему Зара тоже по-португальски. В ее голосе можно было услышать легкий упрек. Она вытянула вперед, ладонью вверх, свою изящную руку. — Мальчик, подойди, поцелуй свою маму.

Оставляя на тиковой палубе мокрые следы, он направился к Заре — двадцатичетырехлетний сердцеед. Нырнув в палатку, он с шутливой торжественностью наклонил голову и поднес к губам ее пальцы с безукоризненным маникюром.

Она улыбнулась и нежно провела кончиками пальцев по его щеке. Как же он красив, подумала она с восхищением. Неудивительно, что женщины вьются вокруг него. Стройный, загорелый, с густыми ресницами, высокими скулами, жадным ртом. Натренированное тело, ни грамма жира; при каждом его движении мускулы играли и переливались под кожей. Да, она понимала, как он притягателен для женщин.

Над палаткой нависла чья-то тень. Оба обернулись. Это был полковник Валерио. Зеркальные очки, отражая солнце, ослепляли смотревших на него. Он был в своей обычной форме летнего образца: рубашка с короткими рукавами, на брюках — идеальная стрелка, песочного цвета ботинки.

Зара вопросительно подняла брови. Встав по стойке «смирно», полковник по-английски обратился к Заре:

— Звонила доктор Васильчикова. Сообщила, что вертолет вылетел из Малаги. Он прибудет… — полковник, словно в салюте, вздернул руку, чтобы взглянуть на часы, — приблизительно через четырнадцать минут.

— Спасибо, полковник, — ответила Зара по-английски.

Полковник развернулся на каблуках и вышел.

Она откинулась назад и вздохнула. Еще четырнадцать минут отдыха. Потом — часовые процедуры.

Поистине, вечная молодость требует много сил. Но не слишком много.

На берегу, в клубе «Марбелла», был обед. Как будто притягиваемые магнитом, все собрались около бассейна, чтобы есть, купаться и поджариваться на солнце.

Минимум одежды на людях — все были в плавках и бикини — вполне компенсировался обилием украшений. Золотые цепочки и массивные «ролексы» на мужчинах; бриллианты в ушах, на шее, запястьях — у женщин.

Это были птицы вполне среднего полета, отчаянно пытавшиеся изображать из себя экзотических птах, которые — этого, вероятно, не знали собравшиеся, — повымерли еще в середине семидесятых. Ничего страшного. Они с удовольствием делали вид, что это была все та же знойная Марбелла той же середины семидесятых.

Под сенью зонтов и толстоствольных пальм юные особы в символических купальниках сидели с мужчинами, годившимися им в отцы, а то и в дедушки. В бассейне блондинка с двумя силиконовыми холмиками под розовой полоской купальника совершала плавание на надувном матрасе, в надежде обратить на себя внимание Кого-нибудь Очень Богатого. От столика, за которым сидела компания из восьми человек, послышался женский голос, произнесший с манерной медлительностью слово «трахать», — и последовавший за этим взрыв хохота развеял тихую, почти санаторную атмосферу. Впрочем, большинство лежаков из белого дерева было занято молодыми людьми.

Но где же бурное веселье прошлых лет? Где цыганки, гадавшие по руке? Где искрящиеся смехом вечеринки, хохочущие компании, радующиеся жизни гуляки? Казалось, даже официанты как-то устали и постарели и вместе с бокалами андалузского вина разносили по пляжу угрюмость.

Молодая брюнетка с короткой мальчишеской стрижкой, расположившаяся отдельно от всех, подняла красивую ногу, чтобы нанести на нее солнцезащитный крем. В это время мужской голос позади нее произнес: «Марракеш».

Не опуская ноги, Стефани полуобернулась и поверх солнечных очков посмотрела на говорившего.

Тот с важным видом приблизился к ней. На первый взгляд, молодой бронзовый полубог — темные волосы и словно сотворенная греческим ваятелем фигура, которую отнюдь не скрывали узкие плавки. Но, приглядевшись, можно было заметить, что ему приходится отчаянно сражаться за сохранение своей молодости и что ему это не очень удается.

В курчавую растительность на груди вторглась седина; зубы слишком ровные и слишком белые, чтобы быть натуральными.

«Стареющие жиголо не умирают, — подумала Стефани. — Они приезжают в Марбеллу и кадрят там молодых женщин».

— Марракеш, — повторил человек, поблескивая в улыбке искусственной эмалью. — В Северной Африке.

Не обращая на него внимания, Стефани снова надвинула темные очки, опустила одну ногу, подняла другую и, выдавив на ладонь крем, стала наносить его на голень.

— Прошлым летом, по-моему? — настаивал мужчина. — Во дворце Форнацетти в Марракеше.

— Ну хватит, — прорычала Стефани. — Помилуйте. Это, по-моему, самая старая затравка из тех, что я слышала.

— Вы англичанка?

Наклонив голову, она посмотрела на него поверх очков.

— Американка будет вернее.

— Ну конечно, — он улыбнулся. — Именно этим объясняется ваша резкость. Англичане значительно более… вежливы, что ли.

— Либо более вежливы, либо более терпимы. В отличие от меня. — Ее голос стал жестким. — Отвали, жиголо. — И, отвернувшись от него, она улеглась на живот.

Неожиданно он засмеялся.

— Так вы думаете, я жиголо?

Стефани не отвечала.

— А вы кто? — продолжал мужчина. — Кто вы? Вышли на охоту за мужем? Золотоискательница?

Она повернулась к нему.

— Почему вы так думаете?

— Потому что вы здесь уже три дня, и все три дня ваши глаза прикованы только к одному.

— Да? И к чему же?

— К яхте. Вон там, — он подбородком указал в сторону яхты «Хризалида»

— И что?

— Хочу вам дать добрый совет, мисс Уилльямс… Стефани сорвала очки.

— Откуда вам известно мое имя? — Она прищурилась.

Он пожал плечами.

— У меня есть друзья в клубе. Они видели ваш паспорт.

— Тогда со своей стороны хочу вам дать свой добрый совет, мистер Как-Вас-Там. Не лезьте не в свое дело.

Стефани хотела было уже отвернуться, но он нагнулся, схватил ее за руку и повернул к себе.

— Слушайте, мисс Уилльямс, — тихо сказал он. — Если вы золотоискательница и положили глаз на эту яхту — забудьте.

Она пыталась освободить руку, но его пальцы были слишком сильны.

— А вам-то какое дело?

— Может, я слишком люблю женщин и хочу уберечь их от неприятностей. Или, может, — его глаза потемнели, — может, мы, люди старого времени, имеем кое-какой опыт и знаем, что не следует играть с огнем. И нам нравится предупреждать других об опасностях.

— Каких опасностях?

— Здесь, в Марбелле, да и вообще на всем побережье, мы об этом не говорим, делаем вид, что не замечаем.

— Не замечаете… чего?

Не отвечая, он разжал пальцы, отпустил ее руку и пошел в сторону крытого соломой бассейна. Она медленно повернулась и задумчиво уставилась на огромную белую яхту, стоявшую на якоре в полумиле от берега.

 

14 Марбелла, Испания

Утро. Терраса клуба. День, сменивший прохладную ночь, обещал быть знойным.

Первым делом Стефани посмотрела в сторону моря и с облегчением вздохнула. Она была все еще там: великолепная, ослепительно-белая.

Рядом с огромной яхтой шныряли казавшиеся крошечными прогулочные катера, парусные яхты и моторные лодки, которые буксировали воднолыжников, оставлявших за собой огромный шлейф сверкающих на солнце брызг.

Стефани, резко развернувшись, вошла внутрь помещения и направилась к стойке портье.

— Доброе утро, мисс Уилльямс, — приветствовал ее стройный испанец за стойкой.

— Доброе утро. Какой чудесный день сегодня.

— Да, мисс Уилльямс. Действительно чудесный. Море отличное.

— Поэтому я и хотела бы прокатиться на лодке.

— Конечно, мисс Уилльямс. Могу предложить вам парусник. Сегодня как раз хороший ветер для начинающих. Или, может, вы хотите что-нибудь побольше?

Стефани покачала головой.

— Нет, я не люблю полагаться на ветер. Мне нужна моторная лодка. На весь день.

Она решила подождать до полудня, когда солнце будет в зените, а доставка продуктов с берега на яхту уже закончится.

Солнце палило вовсю. На Стефани была соломенная шляпа и свободная шелковая рубашка поверх купальника, сандалии без задников. На руке висела соломенная сумка с едой.

В конце деревянного пирса ее уже поджидала шестнадцатифутовая «Рива». Там же был и престарелый жиголо, грудь которого украшали сразу четыре золотые цепочки и медальон.

— О! Прекрасная смелая американка мисс Уилльямс, — приветствовал ее жиголо с шутливой торжественностью.

Подчеркнуто игнорируя его, она бросила соломенную шляпу в лодку и стала отвязывать веревку. Веревка была толстая, и узел не поддавался. Стефани сломала ноготь.

— Черт! — в сердцах ругнулась она, отдергивая руку. Он наклонился и ловким движением развязал узел.

— Может быть, это знак, что ягненочку не следует ходить в лес?

— Оставьте меня в покое! — резко ответила Стефани. — Да кто вы, в конце концов? Джимини Крикет из Марбеллы?

Он моргнул.

— Джимини? Извините, я не понял.

Стефани улыбнулась.

— Совесть Марбеллы. Может, вы совесть Марбеллы? Совесть бессовестного курорта?

— Возможно, — тихо ответил он. — Я просто пытаюсь быть вам другом. — Он все еще держал в руках конец веревки.

— Тогда вы напрасно тратите время. — Спрыгнув в лодку, Стефани обернулась к нему. — У меня нет друзей, Господин Без Имени.

— Тем более имеет смысл прислушаться к моим словам, мисс Уилльямс. Видите ли, некоторые люди не очень… как вы это называете? Приятные?

— Да что вы говорите! — Теперь они смотрели друг другу прямо в глаза. — Вы это из собственного опыта знаете?

— Я хочу сказать вам, мисс Уилльямс, что богатые люди бывают разные. А очень-очень богатые… — Он посмотрел на яхту. — Это особая порода.

— Киньте мне веревку.

— Очень хорошо. — Он кинул веревку в лодку. — Но я советую вам быть осторожной, мисс Уилльямс. Очень-очень осторожной и осмотрительной.

В этот момент взвыли двигатели стоящего неподалеку вертолета. Оба посмотрели в сторону яхты. Вой двигателей усиливался — и вот гигантская металлическая стрекоза поднялась в воздух.

Стефани взглянула на часы. Ровно двенадцать. Она кивнула. Да, распорядок дня на этой яхте соблюдается поистине с немецкой пунктуальностью.

— Мисс Уилльямс…

Она включила зажигание. Рычание двойного мотора заглушило его голос.

— Мисс Уилльямс! — опять крикнул он.

— Адье, амиго! — крикнула она через плечо и нажала газ. Моторы взревели, и лодка рванулась вперед. Шляпа, подхваченная встречным ветром, улетела за борт Стефани оглянулась. Жиголо поймал шляпу и теперь, стоя на пирсе, размахивал ею. Как бы посылая ему прощальный привет, Стефани включила полную скорость. Нос лодки задрался вверх. Стефани улыбнулась. Пора приступать к делу.

— Идиот! — прошипел мужчина, увлекая испанца в декоративные джунгли, — почему ты дал ей уйти?

— Прекрати, — прохрипел жиголо, пытаясь избавиться от руки, сжимавшей его шею. — Ты меня задушишь.

Человек разжал пальцы. Испанец, хватая ртом воздух, оступился и налетел на кактус. В его глазах сверкала ненависть.

Человек, похоже, не обратил на это никакого внимания. Скрипнув зубами, он сжал в бессильной ярости кулаки. Затем несколько раз глубоко вздохнул, видимо, чтобы успокоиться.

— У тебя были четкие инструкции, черт тебя дери!

— Она даже не слушала, — оправдывался испанец, потирая шею. — Она очень упрямая. Красивая и упрямая.

— Дерьмо!

— Я тебе больше не нужен. Мне можно идти? — пытаясь сохранить достоинство, спросил испанец.

— Какой быстрый! Подожди!

— Ты сумасшедший, — проговорил испанец, продолжая потирать шею. Вдруг он встрепенулся: — Где моя цепочка?

— Какая цепочка?

— Одна из моих золотых цепочек! Ты порвал! Она потерялась!

— Прекрати орать! — прошипел человек. — Тебя, наверно, в Северной Африке слышно.

Испанец встал на четвереньки и стал шарить руками по земле.

— К черту цепочку!

— К черту? — Испанец злобно посмотрел вверх. — Она золотая, двадцать два карата! Ты знаешь, сколько она стоит?

— Вот, — сказал человек, вынимая кошелек из кармана. — Иди, купи себе новую игрушку для таких, как ты, — климактериков. — Он начал отсчитывать купюры.

Испанец жадно за ним наблюдал. Это были стодолларовые купюры. Он пытался определить, на сколько же потянет вся пачка.

Отсчитав пять купюр, американец протянул их жиголо.

— Этого больше чем достаточно. Испанец отрицательно покачал головой.

— Это была толстая цепь. Крупные звенья. Вот такие. — Он развел в стороны пальцы. — Она стоила девятьсот долларов.

— На еще пятьсот. И еще столько же за услуги в будущем.

У испанца загорелись глаза.

— Значит, я все еще нужен?

— Правильно, парень. — Человек положил руку на плечи испанцу. — У нас есть еще над кем поработать.

— Над кем поработать? Я не понимаю.

— Поймешь, парень, поймешь. А теперь иди жарься, зарабатывай рак кожи. А я… Мне надо немного поразмыслить.

Вот она. Прямо впереди. Она становилась все больше и больше, постепенно заполняя собой все поле зрения. Огромная яхта волшебно возвышалась над морем. Казалось, своим существованием она попирала все законы гравитации и плавучести. Полуденное солнце разбивалось о позолоченные металлические части, тонированные стекла цвета бронзы, о белоснежные борта.

Стефани, не веря своим глазам, рассматривала яхту, не чувствуя летящих ей в лицо соленых брызг. Рядом с этой громадиной она ощущала свою незначительность, даже ничтожество. Каких же средств потребовало сотворение этого чуда!

Она вспомнила слова незнакомца: «Богатые люди бывают разные. А очень-очень богатые… Это особая порода».

Внезапно вокруг потемнело. Солнце исчезло, и лодка оказалась в густой прохладной тени. Ее охватил озноб. Что это? Может, яхта окружена какой-то особой аурой, пробуждавшей в человеке животный, первобытный ужас?

Стефани посмотрела вверх, на палубы. Приближение ее лодки вызвало странное оживление: члены команды в белоснежной форме суетились, кричали ей что-то, размахивая руками.

«Что они волнуются? Неужели они думают, я такая идиотка, что собираюсь идти на таран?»

Именно в тот момент, когда действительно можно было подумать, что она собирается таранить яхту, Стефани резко повернула руль вправо, и «Рива» пронеслась около транца яхты, почти в футе от огромной лодки «Магнум», укрепленной в темном, похожем на пещеру гнезде. На нависавшей над ней палубе была огромная надпись: «Хризалида», а под нею золотыми буквами была сделана другая: «Рио-де-Жанейро — порт приписки». Мелькнул флаг, похожий на американский. Но нет, на нем была только одна звезда, и полосы другие, это Либерия.

Палубу защищал от солнца туго натянутый голубой тент.

По количеству установленных на ней спортивных снарядов она могла соперничать с солидным спортивным центром. Здесь же находились сауны.

Зара и Эрнесто, оба обнаженные, лежали лицом вниз на массажных столах. Вокруг бедер у обоих были голубые махровые полотенца. Двое массажистов безжалостно мяли, колотили, шлепали, щипали и тискали их тела. Зарой занималась шведка — плотная, с сильными мужскими пальцами, над Эрнесто колдовал негр, бывший «Мистер Вселенная».

Рядом взлетала вверх огромная хромированная штанга. Это занимался Эдуардо.

Из невидимых динамиков неслась музыка Моцарта, пробиваясь сквозь мерные звуки шлепков и хлопков по телам.

Вдруг эта мирная картина резко изменилась. Послышался приближающийся треск моторной лодки, потом крики команды. Пробежал полковник Валерио, приказывая на бегу: «Всем оставаться вне зоны видимости. В эту сторону направляется неопознанная моторная лодка!»

Зара рывком вскочила на колени.

— Боже мой! — прошептала она, пытаясь прикрыть грудь полотенцем. — Эрнесто! — В широко открытых глазах был ужас.

— Кто бы это ни был, он не сможет попасть сюда, — заверил ее Эрнесто со спокойной уверенной улыбкой.

Жестом отпустив массажистов, он сел, поправил на поясе полотенце и соскользнул со стола. Эдуардо, опустив штангу, направился к бортику и перегнулся вниз, чтобы посмотреть, что происходит.

— Эрнесто! — опять прошептала Зара.

Эрнесто нежно погладил ее по щеке и улыбнулся.

— Ты же знаешь, мы всегда в безопасности.

Зара кивнула, но руки ее с силой вцепились в Эрнесто, когда из мощных громкоговорителей яхты раздался голос:

— Внимание на неопознанном судне! — Потрескивающий звук был настолько сильным, что мог перекрыть шум любого, даже самого сильного мотора. — Говорит капитан яхты «Хризалида» Фалькао. Пожалуйста, отойдите от яхты минимум на сто метров. Если вы останетесь на прежнем месте, ваши действия будут расценены как пиратство со всеми последующими мерами. Повторяю. Это предупреждение. В целях вашей безопасности отойдите минимум на сто метров от борта яхты.

Произнесенные первый раз на английском языке, эти слова были затем повторены на испанском, французском, немецком и португальском языках.

— Кто это может быть? — прошептала Зара. Все ее тело напряглось.

— Скорее всего, любопытные туристы, — успокоил ее Эрнесто. — Или, в худшем случае, какой-нибудь журналист с длинным носом. — Он пожал плечами и улыбнулся. — Ну что ты! Это просто шутка! Не волнуйся так, моя чудесная бабочка. Полковник Валерио никому не разрешит подняться на борт.

Достигнув конца транца, Стефани вырвалась из тени в ослепительное солнце. Гудели сирены, но она не обращала на них никакого внимания. На огромной скорости она развернула лодку влево и понеслась вдоль освещенного солнцем борта «Хризалиды».

Сплошным пятном проносились мимо овальные, отделанные хромом иллюминаторы. Белый борт яхты уходил вдаль, насколько хватало глаз. Корпус судна нависал над Стефани огромным белым утесом. Взглянув вверх, она увидела, что члены команды, свесившись за борт, что-то кричали ей, отчаянно жестикулируя.

Как комично они выглядели! И каким захватывающим все это было! Никогда раньше не испытывала она такой безоглядной лихости, такого сумасшедшего веселья!

Внезапно обернувшись, она расхохоталась. Теперь, когда лодка вышла из тени яхты, все ее страхи исчезли. Она ощущала себя непобедимой! Только подумать, она почувствовала себя униженной от одних размеров яхты! Ее испугала всего лишь тень!

Стефани прибавила ход. Нос лодки задирался все выше и выше, пока наконец не встал под углом семьдесят градусов. Стефани неслась вперед, по пенным бурунам.

Бледный от гнева, полковник Валерио бежал вдоль основной палубы «Хризалиды», выплевывая на ходу приказы. Он сокращал путь где мог, чтобы успеть добежать до носовой части к тому моменту, когда лодка будет там.

На бегу он расстегнул кобуру и вытащил темный, маслянистый автоматический пистолет.

Ее не убедили предупреждения, прозвучавшие из динамиков яхты. Ну что ж, он знает, что ее может убедить.

Боковым зрением Стефани видела приближающийся нос «Хризалиды». Скоро надо опять поворачивать.

Она снизила скорость, нос лодки начал опускаться. Впереди в корпусе яхты она заметила огромный вдавленный квадрат — с массивной туго натянутой цепью, уходящей в воду.

Сердце ее забилось. Якорная цепь! Боже! Прямо впереди! Лодка несется прямо на нее. Быстро! Вправо!

Она крутанула рулевое колесо до упора вправо, молясь про себя о том, чтобы избежать столкновения с цепью.

Расстояние между лодкой и цепью стремительно сокращалось, огромные ее звенья, приближаясь, увеличивались. Она уже четко видела эту когда-то гладкую сталь. Лодка неслась прямо на цепь. Все. Слишком поздно. Столкновение неизбежно.

У нее перехватило дыхание, все тело напряглось в ожидании скрежета металла, грохота разрываемой лодки.

Пять футов… четыре… три. Перед ней было только огромное звено якорной цепи. Она успела выкинуть вперед руки в инстинктивном защитном жесте, когда лодка, едва начав отклоняться вправо, врезалась в цепь. Корпус лодки разлетелся на мелкие осколки. От удара Стефани высоко подбросило в воздух. Как безжизненная тряпичная кукла, она упала в воду.

Но Бог милостив. Она потеряла сознание до того, как погрузилась в пучину.

— Эдуардо! — закричала Зара. — Что ты делаешь?

Балансируя на перилах ограждения, Эдуардо посмотрел на мать.

— Я должен ей помочь, мама. Я хочу нырнуть.

— Нет! — крикнула Зара. — Нет! Богом молю, запрещаю! — С силой оттолкнув в сторону Эрнесто, она кинулась к сыну.

— Я должен помочь, мама. Она может утонуть.

— Ну и пусть! — Зара обхватила его руками за бедра, неожиданно сильным движением пытаясь стянуть вниз. Лицо ее было искажено яростью. — Дурак! — прошипела она. — Ты что, не видишь? Эта женщина… Она только этого и хочет — попасть на борт.

Он попытался отстраниться, но Зара держала его слишком крепко.

— Мама! Отпусти!

— Нет! Ты не можешь спасти ее. Я запрещаю тебе, Эдуардо. Ты не сделаешь этого. Пусть она утонет — мне все равно. Никто посторонний не поднимется на борт этой яхты. Слышишь меня? — Она яростно тряхнула его. — Никто!

 

15 В море

Чернота постепенно превратилась в серый туман, туман — в беловатую пелену. А потом растаяла и пелена, и глазам Стефани предстал молодой человек, самый красивый из всех, которых она встречала в своей жизни. Он смотрел на нее с мягкой улыбкой.

— Я поцеловал вас, — сказал он, — и вы проснулись. Как в сказке.

— Вы ангел? — прошептала она.

Он рассмеялся.

— Боюсь, что нет.

Он говорил по-английски почти без акцента.

— Значит, я не умерла?

— Конечно, нет. — Он опять улыбнулся. — Я нырнул и героически спас вас. Так что, если вы желаете попасть на небеса, в следующий раз вам нужно приложить больше усилий.

Стефани осторожно повернула голову, не отрываясь от подушек, прежде всего она хотела уклониться от пристального взгляда юноши. Но, увидев совершенно незнакомую комнату, она вздрогнула. Это наверняка не больница — слишком шикарная и современная обстановка. Серебристо-голубые стены, потолок, обитый белой кожей, пол, сплошь устланный черно-белыми коврами.

Все в этой комнате было в серебристо-голубых тонах, оттененных черным и белым цветом, — начиная от круглой, с изогнутым изголовьем кровати, на которой она лежала, до круглого возвышения, где стояла эта кровать; от низких кожаных кушеток с шелковыми подушками в дальнем углу до шелковых фестончатых занавесей, закрывавших огромные окна.

Она медленно повернула голову и уставилась на него.

— Где? Где я? — прошептала она хрипло.

— В хороших руках, — ответил он успокаивающе, протянул руку и нежно поправил волосы у нее на лбу. — Вам совершенно не о чем беспокоиться. Все хорошо. С вами все будет в порядке. — Он улыбнулся и повторил: — Все будет в Порядке. Вы знаете, вам очень повезло.

И вдруг она вспомнила. «Хризалида», моторная Лодка, цепь.

Господи, какой же она была идиоткой! Да что в нее вселилось? Ведь она чуть было не погибла! Неудивительно, что все тело у нее болело так, как будто ее избили палками.

Вдруг она заволновалась.

— Сколько времени я здесь нахожусь? — спросила она дрожащим голосом.

— Не так уж долго.

От его уклончивого ответа внутри у нее все сжалось.

— Сколько? — настойчиво повторила она.

— Всего два дня.

— Что? — Стефани попыталась было сесть, но тут же об этом пожалела: боль пронзила все ее тело. Она медленно опустилась на подушки и устало вздохнула.

— Целых два дня. Два дня прошли впустую.

— Да что значат два дня в сравнении с жизнью! Не забывайте, вы побывали в очень тяжелой аварии. Доктор Васильчикова сказала, что вы чудом остались в живых. Но что еще более удивительно, рентгеновские снимки не обнаружили ни единого перелома! Ни единого! Вы родились под счастливой звездой.

— Вы правы. Я в высшей степени неблагодарна. Я обязана вам жизнью.

Он покачал головой.

— Просто я случайно оказался рядом.

На глаза Стефани навернулись слезы.

— Это было глупо с моей стороны! Не знаю, что со мной произошло.

Он взял ее руку.

— Забудьте об этом. Благодарите Бога, что вы целы и невредимы, чего не скажешь о вашей лодке.

— Ой, лодка! Вот черт! — Она закрыла глаза. — Вряд ли в клубе им эта история понравится.

— Не беспокойтесь, я об этом уже позаботился. Они с пониманием отнеслись ко всему случившемуся и просили меня передать вам их наилучшие пожелания. Кроме того, они передали мне ваши вещи. Ваша одежда вон в том шкафу, туалетные принадлежности в ванной, а паспорт — на тумбочке.

Ее глаза округлились.

— Но… в таком случае, где же я?

— Милях в шестидесяти к западу от Неаполитанского залива.

— Но… Но я была в Испании! — пробормотала Стефани. — В Марбелле! Так где же я? Что это за комната? — Она непонимающе оглядывалась вокруг.

— Ах да, я забыл вам сказать.

— Похоже, действительно так, — в глазах Стефани блеснул гнев.

— К тому же мы с вами еще не знакомы, — продолжал, не смутившись, молодой человек. — Здесь у меня перед вами есть преимущество. В вашем паспорте сказано, что вы мисс Моника Уилльямс, гражданка США. — Он поднес ее руку к губам. — Чтобы устранить это преимущество, позвольте представиться. Меня зовут Эдуардо Алоизио де Вейга.

— Де Вейга! Значит, я…

Он кивнул.

— Правильно. Вы — почетный гость на яхте «Хризалида». — Молодой человек усмехнулся. — Хотя, должен сказать, ваше появление на борту сопровождалось значительно большими брызгами, чем чье-либо за всю историю существования яхты. Надеюсь, вы простите мне эту шутку?

Стефани через силу улыбнулась. Отпустив ее руку, он поправил укрывавшую ее простыню.

— А теперь попробуйте уснуть. Доктор Васильчикова считает, что в подобных случаях сон — лучшее лекарство. Если вам что-то потребуется, нажмите нужную кнопку на тумбочке — на них есть обозначения, видите? Официант, горничная, доктор, повар… вы можете вызвать любого из них. А вот этими кнопками «управляются» занавески, свет, замок, вода в ванной.

— Как по волшебству, — на губах Стефани мелькнула улыбка. — Может быть, я все-таки на небесах?

— Мне очень хотелось бы, чтобы вы так думали, — заметил он многозначительно. — А теперь я ухожу, чтобы вы могли поспать.

Она глядела ему вслед. Его движения напоминали движения молодой гибкой пантеры. Стефани попыталась сесть.

— Эдуардо!

Держась за дверную ручку, Эдуардо обернулся, вопросительно глядя на нее. Она замерла. Неяркое пятно света подчеркивало его скульптурную красоту.

«Красота и обаяние могут завлечь его в беду. А если я не буду осторожна, они могут завлечь в беду и меня», — подумала Стефани.

— Да? — откликнулся Эдуардо.

Стефани наконец отвела глаза, потрясла головой и тихо пробормотала:

— Спасибо.

Затем она опустила голову на подушку и закрыла глаза, делая вид, что засыпает. Постояв еще немного, он вышел, тихо притворив за собой дверь.

Она тут же открыла глаза и некоторое время лежала, уставившись в кожаную обивку потолка. Но вовсе не кожу и не солнечные блики от золоченых дуг кровати видела она. Нет. Перед глазами был он, Эдуардо. Его белая шелковая рубашка, распахнутая на мускулистой груди. Она чувствовала его светящийся, проникающий взгляд, который пробуждал у нее какие-то неведомые ей до сих пор чувства. Видела его грациозные движения молодого хищника на охоте.

«Довольно! — приказала она себе. — Мои фантазии могут завести меня слишком далеко».

Может быть… если бы она поднялась… вышла на палубу… Она улыбнулась сама себе. Он действительно очень красивый — слишком красивый, чтобы тратить на нее время.

Осторожно, потихоньку она села на кровати, опустила ноги на пол и встала. Затем, выскользнув из роскошной ночной рубашки, в которую ее кто-то одел и которая ни при каких превращениях не могла бы быть частью ее собственного гардероба, бросила ее на кровать.

Частые громкие удары в дверь заставили ее вздрогнуть. «Это он! Уже вернулся! — подумала она с радостью, тут же забыв о боли. — Он хочет быть рядом со мной!»

Прикрывшись простыней, она сказала:

— Войдите. Дверь открылась.

— Эдуардо сообщил мне, что вы уже проснулись, — на пороге стояла маленькая женщина. На шее у нее висел стетоскоп. — Я доктор Васильчикова. Можно войти?

Худая, тонкой кости, черные с проседью волосы коротко подстрижены. Очки-половинки, какие носил Бенджамин Франклин. Да и возраст ее, пожалуй, столь же почтенный, как у Франклина.

Стефани очень хотелось сказать «нет», но, поскольку ей не удалось быстро придумать причину отказа, она ответила:

— Почему нет?

Доктор быстро кивнула, вошла и закрыла за собой дверь.

— Поскольку вы уже начали подниматься, давайте-ка сначала проверим, нет ли у вас сотрясения мозга.

Стефани, вздохнув, покорно кивнула.

— Во-первых, сядьте, — приказала доктор, вставляя концы стетоскопа в уши. — Во-вторых, опустите эту дурацкую простыню. Уверяю вас, я не первый раз в жизни вижу обнаженное тело.

— Мама?

Услышав его голос, Зара засмеялась и закрыла французское издание «Вог». Она отдыхала на одном из диванчиков, расположенных по периметру кормовой части палубы, пол которой нависал над гнездом «Магнума».

Даже утром Зара была одета и накрашена с обычной тщательностью. Яркий, умелый макияж, широкие шелковые брюки цвета морской волны, чудесно сочетавшиеся со свободного покроя розовым шелковым верхом. Волосы приподняты шелковым тюрбаном, один конец которого спускался на шею. На ногах в тон брюкам босоножки на высоких каблуках. Большие, в форме бабочки темные очки в оправе, сверкавшей бриллиантами, защищали глаза от солнечных лучей.

— Тебя все утро не было видно, Эдуардо, — сказала Зара по-португальски, подставляя ему щеку.

Эдуардо наклонился поцеловать мать.

— Ты даже к завтраку не вышел.

— Извини, мама.

Внимательно вглядевшись в лицо сына, Зара вздохнула:

— А, ты опять был у нее. Летишь, как мотылек на пламя.

Он засмеялся.

— Она пришла в сознание, мама! — проговорил он возбужденно.

В его глазах Зара увидела радость, которой никогда раньше на замечала.

— Я разговаривал с ней!

Зара подняла брови.

— Хорошо. Чем быстрее она поправится, тем быстрее мы сможем отправить ее отсюда. Может быть, уже в Неаполе.

Заметив, что сын нахмурился, Зара сняла очки.

— Я знаю, Эдуардо. Я знаю. Ты очарован своей спящей красавицей. Я вовсе не виню тебя в этом.

Эдуардо молчал.

— Но ты должен доверять мне, — продолжала Зара. — Любой человек, способный отважиться на такой рискованный поступок, чтобы попасть на яхту, должен иметь для этого важные причины. Разве не так?

Сын по-прежнему молчал. Зара вздохнула и подняла руку с тонкими пальцами.

— Поверь мне, сынок, чем скорее она уйдет отсюда, тем лучше — спокойнее — для нас всех.

Его глаза сузились.

— Ну как ты можешь это говорить, мама? Ты ведь даже не знакома с ней.

— Не знакома. — Зара пристально взглянула на сына. — Так же, как и ты.

— Ну да, — признался он. Засунув руки в карманы, он покачивался с носка на пятку, глядя на воду. Затем снова взглянул на мать. — Но она мне нравится, мама. Понимаешь, она сразу мне понравилась.

Глаза Зары сверкнули холодным огнем.

— Ты дурак! — прошипела она. — Как все мужчины! Вы всегда подчиняетесь только одному своему органу, не задумываясь, к каким последствиям это может привести!

— Это неправда! — воскликнул он зло.

— Нет? Разве?

— Нет! А если даже и так, я все равно не вижу ничего плохого в том, что она останется на яхте.

— Дорогой, — Зара снова надела очки. — Ты знаешь, что мы с отцом ведем уединенный образ жизни.

Он горько рассмеялся.

— Мне ли об этом не знать! Единственное, что я никак не могу понять, — от кого или от чего вы прячетесь?

— Может быть, от мира? — тихо ответила Зара.

— Почему тебя так беспокоит ее присутствие, мама? Я хочу сказать… тебе ведь даже необязательно с ней встречаться. Она вас и не увидит, если вы не захотите. На яхте вполне достаточно места.

— Это только подогреет ее интерес. Особенно если она журналистка. Может быть, и того хуже. Может, она подослана нашими конкурентами, чтобы шпионить за нами?

— Шпионка?! — Эдуардо уставился на мать.

— Да, промышленный шпионаж, — кивнула Зара. — Она может услышать неосторожно оброненное кем-нибудь замечание об открытиях доктора Васильчиковой.

— Вы и ваша Васильчикова! — воскликнул он с отвращением. — Это единственное, что вас волнует.

Лицо Зары напряглось, в голосе послышалось презрение.

— Может, ее интересуют только деньги. А может, она охотится за тобой.

— За мной? Этого не может быть, мама! Она меня первый раз видит!

Зара пожала плечами.

— Она наверняка знает, кто ты. Держу пари, она точно знала, кто ты и что ты, еще до того, как устроила здесь представление.

— Ты думаешь, она такая идиотка, что рисковала жизнью только для того, чтобы попасть на яхту?

— А ты подумай, что она выигрывает, — ставки слишком высоки. То есть я говорю, что она как раз не дура. Нет. Она умна. Очень умна.

Эдуардо прекратил раскачиваться.

— Дорогой, пожалуйста! — Зара сжала его пальцы. — Ну будь разумным! Не надо так расстраиваться. Ну что в ней такого особенного? Ты можешь покорить любую женщину в мире, ты сам это прекрасно знаешь.

— Да, — сказал он мрачно. — Я знаю. — Он выдернул свою руку. — Но мне нравится она, — почти прошептал он, глядя в какую-то точку за горизонтом.

— Но ты даже не знаешь ее!

— Я чувствую ее.

— Любовь с первого взгляда? — Зара хлопнула в ладоши и расхохоталась.

— Совершенно необязательно над этим смеяться! — в голосе Эдуардо чувствовалась злость. — Если хочешь знать, я влюбился в нее.

— В нее? С чего бы? Сидя рядом с ней в течение двух дней? Ну, знаешь ли… Да, ты спас ей жизнь. Но этого недостаточно, чтобы влюбиться. И ведь она… — Зара помолчала, подыскивая нужное слово, и, не найдя его, закончила: — Она такая обычная.

— Откуда ты знаешь, что она «обычная»?

Зара не ответила. Теперь она почти мурлыкала:

— Тебе нужен кто-то того же круга, что и ты.

В смехе Эдуардо послышалась горечь.

— Так скажи мне, мама, что это за круг и найдется ли во всем мире семья, достойная Эдуардо де Вейги?

— Если честно, нет. Да и как такое может быть? Хотя твой отец официально считается одним из самых богатых людей в мире, ему удается держать в тайне размеры своего состояния. — Она перешла на шепот. — Но мы-то с тобой, Эдуардо, мы-то знаем! Мы знаем, что он самый богатый человек на планете! Богаче, чем король Саудовской Аравии, султан Брунея, королева Великобритании и всякие нувориши, вместе взятые!

Бешено жестикулируя, Эдуардо кружил перед Зарой.

— Мама, я не собираюсь подпрыгивать по каждому твоему хлопку или мчаться, когда ты крикнешь «Эдуардо». Я не собираюсь просить твоего разрешения или благословения по поводу каждого, с кем я хочу общаться.

Он наклонился к ней поближе.

— Вы можете калечить свою жизнь, вечно скрываясь, как какие-то сумасшедшие отшельники. Это ваше дело. — Его глаза блеснули, дыхание стало частым. — Но я не позволю вам прожить мою жизнь за меня!

— Эдуардо!

Их разговор был прерван музыкальным звуком, возвестившим, что автоматические двери салона сейчас откроются. Оба тут же замолчали, продолжая с опаской поглядывать друг на друга. Они напоминали двух борцов, разведенных рефери на перерыв между двумя раундами боя: старший, имеющий на своей стороне такое важное преимущество, как опыт, яростно бился с молодым, неожиданно обнаружившим юную мощь мускулов. Ни один не собирался уступать. Оба горели желанием довести схватку до конца, и каждый надеялся победить, поскольку оба понимали, что исход этого поединка навсегда закрепит расстановку сил.

Они все еще смотрели друг на друга в тот момент, когда в салон вошел полковник Валерио.

Наконец Зара перевела глаза на начальника службы безопасности.

— Какие новости, полковник?

— Это насчет паспорта. Я факсом отправил его копию в Вашингтон.

— И что?

— Только что пришел ответ из Госдепа. Паспорт подлинный, в порядке.

Тут только до Эдуардо дошел смысл происходящего.

— Вы говорите о паспорте Моники Уилльямс, — тихо сказал он, сжимая кулаки.

— Да, сэр, — ответил полковник, не глядя на Эдуардо.

— Боже! — Эдуардо прищурился, глядя на Зару. — Как же я сразу не догадался! Только что ты, мама, говорила, что Моника шпионит за нами. А сама в это время шпионила за ней.

— Не шпионила, Эдуардо, — поправила его мать. — А хотела узнать правду о ней.

— Правду! — с презрительной усмешкой повторил Эдуардо. — А что ты знаешь о правде? Боже мой, меня тошнит от всего этого!

Он выбежал из салона.

— Эдуардо, вернись, — крикнула Зара, протягивая вслед ему руку, как будто пытаясь схватить, вернуть его.

Но его уже не было в комнате. Какое-то время Зара сидела, погруженная в раздумья. Потом она подняла голову.

— Продолжайте поиски, полковник, — тихо приказала она. — Копайте без шума, но глубоко. Все оставляют за собой следы. Вы знаете это лучше меня. И, если мы ничего не узнаем о нашей гостье, тем больше будет у нас оснований для беспокойства.

— Считайте, что задание уже выполнено, — пообещал полковник. Он по-военному развернулся и вышел.

Зара взяла отложенный журнал и продолжила чтение, время от времени слюнявя указательный палец, чтобы перевернуть глянцевые страницы.

Однако ничто в журнале не привлекло ее внимания, и она отбросила его в сторону.

Ее мысли занимала загадочная незнакомка, которую спас ее сын, та женщина, которая сейчас лежала в комнате для гостей этажом ниже.

Да, несомненно, с этим привлекательным лицом и молодым телом наверняка связана масса секретов, каждый из которых мог быть использован против этой гостьи. Просто надо их узнать, и об этом позаботится полковник Валерио с его сетью агентов, этих ребят с опытом работы в ЦРУ.

Она изящно, словно кошка, потянулась. «Как он все-таки наивен, Эдуардо, — подумала она. — Он выиграл битву, но не войну».

Ну что ж, в конце концов, он еще так молод. А она… да, у нее за плечами опыт целой человеческой жизни.

Доктор Васильчикова положила тоненький фонарик в один карман халата, манжету для измерения давления — в другой и вынула стетоскоп из ушей.

— Сердце, пульс, давление в порядке, — доложила она. — Удивительно, но у вас нет никаких признаков сотрясения мозга.

Стефани усмехнулась.

— Практически здорова? Доктор кивнула.

— У вас нет ничего такого, с чем не могли бы справиться сон и аспирин. Учитывая тяжесть аварии, я должна сказать, что вам крупно повезло.

— Вы уже второй человек, кто говорит мне это. Если так пойдет дальше, я могу в это поверить.

Доктор посмотрела на нее долгим внимательным взглядом.

— Поверьте, — сказала она.

Капитан Фалькао оставил первого помощника у штурвала, зашел в капитанскую рубку и захлопнул дверь. Сняв трубку внутренней связи, набрал номер кабинета Эрнесто, находившегося в своих апартаментах.

— Да?

— Надеюсь, я не побеспокоил вас, сэр. Я насчет судна, которое следует за нами от Марбеллы.

— И что нового?

— Ничего, сэр. Оно по-прежнему держится на расстоянии 18 миль от нас.

— Ясно.

— Может, предпринять меры? Мы можем задействовать специальное устройств, чтобы дезориентировать его радар. Он последует по ложному сигналу. Или я могу послать вертолет, чтобы взглянуть.

— Не надо, капитан. Я думаю, пока в этом нет необходимости.

— Хорошо, сэр.

— Держите меня в курсе. Если судно изменит направление или начнет приближаться к яхте, сразу же сообщите.

Эрнесто встал из-за стола, оснащенного встроенным компьютером, и подошел к стеклянным дверям. Он долго смотрел на пенящуюся воду, на подернутый дымкой горизонт.

«Интересно, — подумал он. — Какое-то судно, там, за этим голубым горизонтом, следует за «Хризалидой». Почему? Кто это может быть? Фотографы, в своей вечной охоте за информацией из жизни богачей? Нет. Чтобы сделать снимок, надо подойти ближе. Просто любопытные? Возможно. Или…

… Или это связано как-то с нашей загадочной пассажиркой?»

 

16 В море

Стефани, перегнувшись через малахитовый умывальник, изучала свое отражение в зеркале. Смотревшая на нее женщина оказалась неожиданно красивой.

Да, подумала Стефани, доктор Васильчикова и Эдуардо правы. Ей действительно было за что благодарить судьбу.

Стефани сразу же почувствовала себя здоровой и бодрой. Пора разыграть эту карту — свою внешность, — решила она. Для начала подойдет шелковое платье в красную и белую полоску и красные теннисные туфли. Если выбор окажется неверным, она всегда успеет переодеться. Дополнив туалет темными очками в красно-белой оправе, она направилась к двери.

Но нельзя забывать о главном. «Ты не в отпуске», — напомнила она себе. Она работала под прикрытием, она проникла на борт этого плавучего дворца с определенной целью. Пора, самое время приниматься за работу. Для этого ей понадобится прежде всего фотоаппарат.

Обведя глазами свою роскошную комнату, она вдруг нахмурилась. Странно, что его здесь нет. Он точно был в комнате в Марбелле, а Эдуардо сказал, что все ее вещи были отправлены на яхту.

У нее ушло минут десять на то, чтобы перерыть всю комнату. Но все напрасно. Она обнаружила все свои вещи, включая свежепостиранную и почищенную одежду, паспорт, пакетики «клинекса» и тампоны. Единственный предмет, которого она не нашла, был тот самый, который она искала.

Фотоаппарат, равно как и десять чистых кассет со сверхчувствительной пленкой, отсутствовали.

Стефани задумалась. В голову пришли три варианта объяснений, и все три были одинаково возможны.

Во-первых: фотоаппарат могли украсть из комнаты в Марбелле еще до того, как вещи были переданы на яхту.

Во-вторых: аппарат мог прикарманить тот, кого послали за ее вещами.

В-третьих: кто-то на яхте решил, что будет лучше, если Стефани поживет здесь без фотоаппарата.

Тот факт, что ее вещи могли быть подвергнуты досмотру — ворами ли или более серьезно настроенными людьми, — заставил ее порадоваться, что она успела отправить Сэмми кассету с записью Лили и Губерова.

Ну ладно, что бы там ни было, она это скоро выяснит. А пока что она поступит так, как поступила в Нью-Йорке с кредитной карточкой на имя Стефани Мерлин и со всем остальным, что как-то имело отношение к этому имени: она выйдет отсюда без фотоаппарата.

Открыв лакированную дверь, она выскользнула из комнаты и оказалась в широком коридоре с красными лакированными стенами и полом, застеленным белым мягким ковром. Она в изумлении посмотрела по сторонам: никогда в жизни она не видела таких коридоров — ни на суше, ни на море.

Отделанный золотом потолок, как в «Копях царя Соломона»; утопленные в стенных нишах витрины с бесценным антиквариатом; многорукие богини; невозмутимо сидящие на корточках фигурки. В отделанной зеркалами нише кротко улыбался четырехфутовый Будда.

Это даже не плавучий дворец! Это плавучий музей! Боже! Ей было страшно даже подумать, сколько стоила только страховка этого богатства. Наверно, ее хватило бы на то, чтобы прокормить, одеть и обуть целый город.

Казалось, коридор с витринами был бесконечным. Она постояла в растерянности, раздумывая, в каком направлении пойти. Посмотрела назад, потом вперед. Оба конца коридора выглядели одинаково. Оставалось просто идти куда-нибудь: рано или поздно она найдет лестницу или дверь и тогда сможет перебраться на другую палубу.

Она быстро пошла по коридору. Восточные фигурки сменились бронзовыми статуэтками — она рассмотрит их позже. Сейчас главное — узнать, где тут что расположено и запомнить дорогу.

У поворота коридора она чуть было не столкнулась с невероятно красивой женщиной в шелковых брюках цвета морской волны, которую сопровождал мужчина в зеркальных очках.

— Ой! — услышала Стефани собственный голос. — Извините. — Она хотела было продолжить свой путь, но ее остановили слова женщины.

— Мисс Уилльямс!

Это был хорошо поставленный мелодичный голос, в котором слышался легкий акцент. Этот голос! Этот изысканный звук! По телу Стефани побежали мурашки. Она узнала бы этот голос везде и всюду.

Стефани показалось, что она теряет ощущение реальности. Время сначала раздвинулось, потом сплющилось в точку и остановилось.

Пытаясь побороть дрожь и удержаться на ногах, она медленно обернулась:

— Да?

Зара Бойм улыбалась, но глаза оставались холодными.

— Как удачно! Мы с вами еще не знакомы, а пора бы. Я мать Эдуардо.

Зашелестел шелк рукавов, звякнули аквамарино-коралловые браслеты. Она протянула изящную руку.

— Я провожу вас на кормовую палубу. — Зара опять улыбнулась, ее рука легла на руку Стефани, мягко, но настойчиво увлекая девушку в другую сторону. Стефани невольно передернулась и инстинктивно отдернула руку.

Какая холодная рука у этой женщины! Ледяная! Как будто она… нет, не мертвая, но словно бы и не совсем живая.

А время по-прежнему не двигалось. Не двигалось по той простой причине, что оно действительно было остановлено — или, во всяком случае, замедлено!

У Стефани внезапно закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Этого не может быть! Эта женщина…

«Ну почему ты не веришь своим глазам? Посмотри на это лицо! Это лицо Лили. И рост! Боже мой, у нее рост такой же, как у Лили! А эта царственная стать!»

Но она выглядела не намного старше, чем та, на фотографии мадам Балац!

Стефани попыталась взять себя в руки. Женщина что-то говорила, но до Стефани не доходил смысл сказанного. Она неотрывно смотрела на женщину, осознавая при этом, что пора отвести взгляд, что это может вызвать подозрения. И вдруг…

— Моника!

Крик, раздавшийся из дальнего конца коридора, вывел Стефани из ступора. Обе женщины обернулись. Это был Эдуардо. Босиком, в одних плавках, он бежал в их сторону. Лампы, подсвечивающие витрины по бокам коридора, бросали на него красивый розоватый свет.

— Моника!

Стефани не могла сообразить, куда же ей идти, кого слушаться? «Сюда, пожалуйста». — Зара. Затем опять крик Эдуардо. Стефани взглянула на Зару, затем, через плечо, на Эдуардо. Эдуардо приближался.

— Быстро! — приказала Зара.

— Подождите! — кричал Эдуардо. — Стойте там!

Сюда! Подождите! Быстро сюда! Стефани почувствовала, как вздрогнула Зара при появлении сына, хотя на ее лице оставалась непроницаемая маска. Человек рядом с Зарой стоял по стойке «смирно», как будто ожидая приказаний.

Все происходившее казалось Стефани нереальным, все это было не с ней. Застывшая женщина, держащая ее за руку; человек в зеркальных очках; приближавшийся к ним Эдуардо — он спешил так, как будто от этого зависела его жизнь.

Клинк! Стефани автоматически повернулась на звук. Странно, но ее вовсе не удивило, что две разъехавшиеся в стороны стенные панели оказались дверцами лифта. В лифте на кресле-каталке сидела старушка в желтом платье, желтой шляпке и желтых тапочках. Только мощный бинокль, висевший на груди старушки, был черный. С тихим урчаньем кресло выехало из лифта, и старушка присоединилась к присутствующим, как будто специально, чтобы еще больше усиливать общую сумятицу.

В этот момент подбежал запыхавшийся Эдуардо. Его мускулистая грудь высоко вздымалась.

И сразу же все встало на свои места. К Стефани вернулось ощущение реальности.

Эдуардо взял ее за руку. Это прикосновение было подобно электрическому удару. Стефани почувствовала тепло его ладони, его частый пульс; она видела его крупные зубы в улыбке, ощущала слабый запах мужского тела, исходящий от него. Его блестящие глаза проникали в ее душу. Проникали и сжигали, доходя до самых глубин.

Никогда еще она не чувствовала на себе такого взгляда — властного, алчного и жадного. Но в нем был не только сексуальный инстинкт, в этом взгляде. Он оценивал. Ей казалось, что Эдуардо холодно-пристально наблюдает за ней, за ее потаенными чувствами.

Она стояла, затаив дыхание, боясь пошевелиться, собирая всю свою волю, чтобы не рухнуть.

— Оставайтесь. — Слова Эдуардо чередовались с глубокими вздохами: от быстрого бега он запыхался. — На яхте. До конца. Круиза.

Он не обратил никакого внимания на то, как резко вскинула брови мать, как нахмурился полковник Валерио, как в восторге вскрикнула старушка. Как будто только два человека, он и Стефани, были здесь единственными живыми — из плоти и крови — людьми.

— Пожалуйста. Это. Официальное. Приглашение. — Дыхание его начало постепенно приходить в норму. Его взгляд был настолько откровенным, что, казалось, он сейчас возьмет лицо Стефани в руки и поцелует ее.

— Просто скажите… скажите «да»!

— Но Эдуардо! — зазвенел серебряный голос Зары. — Ты не подумал о том, что у мисс Уилльямс могут быть другие планы?

Эдуардо резко повернул голову в сторону матери.

— Не вмешивайся, мама!

Он опять повернулся к Стефани и повторил с мягкой настойчивостью:

— Пожалуйста!

— Ну, я… — начала Стефани дрожащим голосом и чуть было не вскрикнула — ногти Зары впились в ее руку.

— Вот видишь, дорогой! — Зара победно улыбнулась. — Такого рода приглашения нужно планировать и согласовывать с гостем заранее. Ты просто поставил мисс Уилльямс в неловкое положение! Может быть, она работает, и ее ждут дела, или у нее нет с собой нужных вещей, или…

— Да какая разница, какие у нее с собой вещи? Ради Бога, мама, это же не туристический корабль, здесь вовсе не обязательно соблюдать протокол. — Он снова обратился к Стефани: — Пожалуйста, Моника! Хотя бы еще на десять дней!

— Ну, я… — нерешительно произнесла Стефани. Ее беспокоило очевидное неудовольствие Зары — Стефани все еще чувствовала ногти, впившиеся ей в руку. Но она рисковала жизнью, чтобы попасть на яхту, и, раз уж она здесь, ей надо остаться и довести свое расследование до конца. Предположительно запись Лили и Губерова была сделана на борту яхты. Ее журналистский инстинкт подсказывал, что именно здесь она узнает правду. Кроме того, в глубине души она уже знала, что нашла Лили. Теперь ей оставалось собрать конкретные, неопровержимые доказательства. Да, выбора у нее нет. Перед ней открывалась редчайшая возможность, и ею нельзя было не воспользоваться. Не говоря уже о сюрпризе, который обещал сделать расследование весьма приятным, — об Эдуардо.

— Это так неожиданно, — ответила Стефани, пытаясь вложить в свой ответ нужную долю неуверенности.

— Действительно, слишком неожиданно! — перебила Зара, пытаясь воспользоваться моментом.

— Но все-таки я с удовольствием приму ваше приглашение!

Со стоном Зара выпустила ее руку. На лице Эдуардо появилась довольная усмешка.

— Великолепно! — воскликнул он.

Зара холодно посмотрела на сына. Затем перевела взгляд на Стефани.

— Добро пожаловать, мисс Уилльямс! — процедила она сквозь сжатые зубы. Она резко развернулась на своих шпильках. Яростно взметнулся аквамариновый и розовый шелк — Зара удалилась.

Полковник Валерио, как будто исполняя какой-то телепатический приказ, последовал за ней.

Старушка беззвучно хлопнула в ладоши, одобряя происшедшее.

— Отлично! — прошептала она. Ее водянисто-голубые глаза блестели. — Добро пожаловать на яхту, дитя мое! — обратилась она к Стефани и рассмеялась. — Я бабушка Эдуардо, но все называют меня Заза. И вы тоже, пожалуйста. Ну ладно, по-моему, у вас есть более интересные занятия, чем тратить время на старуху. Ступайте!

Стефани и Эдуардо молча улыбались друг другу, как будто их связывала общая, им одним известная тайна. Заза хлопнула в ладоши. Они обернулись к ней.

— Иди, покажи ей яхту, Эдуардо, — приказала она. И крикнула им вслед: — Но только не смей разбивать ей сердце, слышишь меня?

 

17 В море

Итак, она оказалась на самой роскошной яхте в мире. Никогда в жизни не видела она еще такой ошеломляющей расточительности, такой откровенной жажды наслаждений. Да, вряд ли еще когда-либо доведется встретить подобное. И вот ирония судьбы: вся эта роскошь предназначена для гигантского механизма, единственная задача которого была перевозка нескольких избранных, сильных мира сего.

Ни корабли, ни яхты никогда не вызывали у Стефани интереса. Опыт ее морских путешествий ограничивался обычной моторкой, водными лыжами и битком набитым туристическим кораблем в Карибском море.

Но это! Вряд ли кто-либо из смертных мог представить себе такое — гигантское судно размером с большой отель, набитое музейными ценностями, с трехэтажным машинным отделением, которое своей блистающей чистотой могло поспорить с кухней первоклассного ресторана; с командой, щеголяющей в белоснежной накрахмаленной форме.

Как не удивляться круглому атриуму, окруженному хрустальными колоннами двадцати восьми футов высотой, с крышей из плексигласа, которая открывалась одним нажатием кнопки; внутреннему телевидению с шестьюдесятью тремя приемниками; коврам во весь пол, не имеющим ни единого шва по всей своей ширине в сорок футов? А небольшой кинотеатр, с широким экраном, кожаными сиденьями и фильмотекой, состоявшей из пяти тысяч названий? Или лестничные перила, покрытые восемнадцатикаратным золотом? А большой салон с мозаичным потолком из зеркал и мрамора, не говоря уже о двух фонтанах?

Стефани была переполнена впечатлениями. И очарована. Ей хотелось осмотреть все в этом плавучем парке развлечений, нет, в плавучем раю. Она с удовольствием носилась по яхте, увлекая Эдуардо, задавая ему множество вопросов. Как переполненный восторгом ребенок, которому разрешили порезвиться в кондитерском магазине, она до всего дотрагивалась, все рассматривала, все впитывала. Ее удивление оказалось заразительным. Скоро уже Эдуардо сам тащил ее за руку, спеша поделиться всем здесь, на этой яхте: показать каждый кран, каждую деталь, каждый закоулок. Эта яхта никогда не вызывала у него восторга, но теперь, когда она была здесь, все вокруг стало совершенно другим. Он показал ей трюм высотой в семь футов, разделенный водонепроницаемыми дверями. Там находились запасы топлива и воды. Он попросил кого-то из команды отпереть огромный рефрижератор, и, ежась от холода, она бродила среди бычьих туш, подвешенных на крюках, среди нескончаемых стеллажей из нержавеющей стали, на которых хранилась дичь: каплуны, куропатки, фазаны. В отдельном рефрижераторе помещались «дары моря»: креветки, лосось, тунец, лофолатилус. Хранилище бакалейных товаров по запасам могло потягаться с небольшим супермаркетом.

Экскурсия по яхте продолжалась несколько часов, и Стефани хотела, чтобы она никогда не кончалась. Эдуардо показал ей отсек, где жила команда. Там была своя гостиная, камбуз, столовая. При этом он обратил внимание Стефани, что даже рядовые матросы имели собственную каюту с туалетом.

— Эти каюты получше тех, что туристические корабли предлагают своим пассажирам, — пробормотала Стефани, чем несказанно порадовала Эдуардо.

Шеф-повар устроил им экскурсию по камбузу. Они побывали в «винном погребке», где при постоянно поддерживаемой низкой температуре аккуратно хранились на подвесных полках тысячи бутылок с дорогими винами. Сам капитан Фалькао показал ей рубку с компьютеризированными навигационными системами и электроникой последнего поколения.

В радиорубке они осмотрели аппаратуру, которой мог бы гордиться центр управления космическими полетами. Хелио, дежурный оператор, польщенный тем, что столь элегантная женщина посетила его скромные владения, передал свои наушники Стефани, чтобы та могла послушать эфир.

Эдуардо увлекал ее с одной палубы на другую. Он показал ей сауны, которые грелись круглые сутки и в которых она должна обязательно побывать. Он показал ей в столовой бесценное панно — с лайнера «Нормандия». Он рассказывал о фантастических электронных системах безопасности, в частности о подводном сонаре для защиты от водолазов.

Эдуардо наслаждался тем, как Стефани беседует с командой. Ее природная жизнерадостность и легкость в общении сразу покорили членов команды. Ее живое любопытство, понимание, улыбка — все это было для него сюрпризом. Он чувствовал, что она, не обладая ни царственностью, присущей его матери, ни пугающим взглядом его отца, может покорить и подчинить всех своей жизнерадостностью и живостью ума.

На палубе, где находилась ее комната, он показал ей другие помещения для гостей, каждое из которых было названо в честь какой-нибудь бабочки. Только после того как он сообщил ей это, она обратила внимание, что в каждую дверь была вделана стеклянная коробочка, содержавшая образец той бабочки, чье имя носила каюта. Разумеется, цвета в каждой каюте соответствовали расцветке бабочки. Каюта «Бринтезия» была выдержана в черном, белом и сером тонах; «Дейлефия» — в розовых и оливковых, «Либитея» — в серо-голубых и оранжевых.

— Ты живешь в каюте «Лисанда».

— Серебристо-голубая, черная и белая, — пробормотала Стефани.

— Правильно.

— А ты? В честь какой бабочки названа твоя каюта?

— Моя, — засмеялся Эдуардо, — никак не называется, слава Богу. Там вообще нет ничего, связанного с бабочками. Видишь ли, бабочками увлекается отец, у меня другие интересы.

— Тогда понятно, почему эта яхта носит имя «Хризалида». Из-за увлечения твоего отца?

— Боюсь, что да. — Эдуардо застенчиво хмыкнул. — И «Магнум» тоже.

— Ты имеешь в виду эту лодку на корме?

— Да. Ее называют «Larva».

— Larva? То есть яички, которые откладывают бабочки?

— Да. Видишь ли, когда лодку запускают, кажется, что «Хризалида» родила ее.

Стефани засмеялась.

— Я уверена, что это выглядит ужасно непристойно.

— Да, очень! — весело подтвердил Эдуардо.

В библиотеке они бродили среди стеллажей со специальными барьерами, удерживавшими тысячи томов даже во время самого сильного шторма. Он объяснил, по какому принципу расставлены книги: классика в кожаных переплетах, новейшие бестселлеры в мягких обложках и, конечно же, сотни томов по лепидоптерии.

— А ты знаешь, что бабочки на стадии хризалиды могут выбирать, когда им стоит начать их недолгую жизнь?

— Нет. — Стефани посмотрела на него с интересом. — Это потрясающе!

— Конечно, таким образом они не могут продлевать свой жизненный путь бесконечно: мать-природа позаботилась об этом.

— А эти? — Стефани провела пальцами по корешкам очень толстых медицинских книг. — Зачем они здесь?

— А, эти. Они все о геронтологии. Это сфера научных интересов доктора Васильчиковой.

— Геронтология… — лицо Стефани стало серьезным. — Это ведь наука о старении?

— Да.

Сердце Стефани учащенно забилось. «Да! Теперь я вижу, что попала именно туда, куда надо». Задумавшись, она почти не замечала Эдуардо, который горел желанием показать ей больницу, небольшую, но оборудованную по последнему слову техники. Рентгеновский аппарат. Электрокардиограф. Аптека. Банк крови. Банк крови? Это вернуло ее в действительность. Стефани отпрянула, когда Эдуардо открыл холодильник, наполненный мешочками с замороженной кровью Эрнесто, Зары и своей собственной. Она быстро отвернулась, почувствовав головокружение. Мысль о несчастных случаях, разнообразных трагических обстоятельствах, которых здесь, видимо, ожидали и к которым так тщательно готовились, вызвала у нее тошноту. Она напомнила о том, что все смертны, что и ее жизненный путь имеет свой предел.

Эдуардо заметил, что Стефани побледнела.

— С тобой все в порядке?

— Д-да, — ответила Стефани, не оборачиваясь. — Просто… — Она быстро переменила тему, указав на непроницаемую дверь перед собой. Надпись на пяти языках гласила: «Не входить».

— Что там? Чаша святого Грааля?

— Нет. — Эдуардо подошел к ней и встал перед дверью. — Это владения доктора Васильчиковой.

— А можно мне посмотреть? — спросила Стефани, бросив быстрый косой взгляд на Эдуардо.

Он отрицательно покачал головой.

— Извини. Никто не может туда войти без разрешения Васильчиковой — ни отец, ни мать, ни я сам.

Очевидная власть доктора Васильчиковой над родителями Эдуардо навела Стефани на размышления: должны быть какие-то очень важные причины, по которым никто не мог пройти в эту дверь…

— А что там? — Стефани указала на похожую дверь, на которой виднелась такая же надпись. Рядом с ней находилась компьютерная консоль и три ряда встроенных видеомониторов, которые сейчас были выключены.

— Процедурные комнаты.

Стефани с вожделением смотрела на дверь. Многое бы она отдала за возможность проникнуть туда, внутрь!

— Насколько я понимаю, чтобы войти туда, тоже нужно специальное разрешение доктора?

Эдуардо засмеялся.

— Как ты догадалась?

Он взял ее за руку и мягко повернул в сторону двери, через которую они пришли сюда.

— По-моему, мы уже достаточно налюбовались этой больницей. Пора тебе увидеть то, чем я увлекаюсь.

Стефани взглянула на Эдуардо. Ей это кажется? Или он действительно стремится избежать дальнейших расспросов, ненавязчиво пытаясь перевести разговор на другие, менее щепетильные темы?

Несколько дверей, лестничный пролет, и…

— Вот мы и пришли!

Стефани огляделась. Они находились в круглой прихожей примерно шесть футов в диаметре. На овальной, похожей на люк двери была надпись: «Курить категорически запрещается». Пол и потолок были сделаны из металлопластика.

— За этой дверью, — Эдуардо похлопал по люку ладонью, — моя страсть и гордость. — Он обвел рукой стены из нержавеющей стали. — Эта камера — воздушный изолятор. Он сделан для того, чтобы влажный воздух не повредил моей коллекции.

Он набрал код цифрового замка. Через некоторое время дверь за ними захлопнулась, и Стефани услышала щелчок, за которым последовало шипение. Затем спрятанные вверху вентиляторы начали нагнетать холодный, а механизм, расположенный под полом, вытягивал застоявшийся воздух. Внезапный перепад температуры заставил ее поежиться.

Примерно через минуту механизмы отключились. Неожиданно наступившая тишина казалась почти оглушающей. Потом опять раздалось шипение, и люк перед ними медленно отъехал в сторону.

— Теперь мы можем войти, — сказал Эдуардо, помогая ей вступить в темноту комнаты.

В помещении стоял смешанный запах бензина, масла, резины, лака и полироли.

Эдуардо щелкнул выключателями, и замигали люминесцентные лампы.

У Стефани перехватило дыхание. Ничего подобного в своей жизни она еще не встречала. Это было красноречивое свидетельство всемогущества денег. Что это? Морской гараж? Музей? И то и другое?

На черном резиновом подиуме сверкали лаком машины. Но что это были за машины! Их нельзя было назвать экзотическими или старинными. Это была изысканная коллекция самых редких автомобилей, когда-либо созданных человеком. Каждый был уникален Эдуардо обнял ее и, прежде чем она поняла, что происходит, прижал к себе. Закинув голову назад, она не отрываясь смотрела ему в глаза: медленно наклонившись к ней, он поцеловал ее. Это было похоже на удар тока. Она чувствовала, как обжигают ее его бедра; она чувствовала волну, поднимавшуюся откуда-то изнутри, захлестывающую сознание.

«Мы с ним едва знакомы!» Но это не имело значения Ее тело требовало уступить ему. Она хотела — ей необходимо было! — чувствовать его губы на шее, груди…

С почти нечеловеческим усилием она оттолкнула его от себя и, шатаясь, отступила на шаг назад. Она едва могла дышать, лицо горело. Кровь неслась по телу яростными толчками.

Стефани быстро отвернулась. Она чувствовала себя преданной, преданной своим же собственным телом, которое страстно желало его ласк.

Как же она хотела его! Но она не могла себе этого позволить. Это было бы неправильно — отдаться ему Кто она? Подделка, фальшивка. Не существует такой женщины — Моники Уилльямс. Если она сейчас допустит эту близость, им обоим будет потом очень больно, они будут страдать от этого нагромождения лжи, сотворенного ею.

— Почему? — мягко спросил он. — Тебе не нравится? Или ты боишься меня?

Он хотел взять ее за руку, но Стефани быстро сделала еще шаг назад. Ну как она могла объяснить, что хотела его, желала его — но что сюда она пришла для другого: следить, шпионить и, может быть, даже уничтожать?

— У тебя кто-то есть? — спросил встревоженно Эдуардо.

Он подошел к ней и повернул лицом к себе. Она тихонько вскрикнула, когда он, поднеся ее руку к своим губам, поцеловал кончики пальцев.

— Не надо! — прошептала Стефани.

— Моника!

Стефани дрожала.

— Эдуардо, пожалуйста.

— Но почему?

Его глаза проникали в нее, глубже, глубже, туда, в самую душу.

— Я не настолько наивен, чтобы не понимать, что у такой женщины, как ты, не может не быть кого-то, какого-то очень счастливого мужчины, с которым она делит свою жизнь. Я с уважением отношусь к этому, Моника, поверь.

Она глубоко вздохнула. «Боже мой! Ну почему он не может просто замолчать?»

— Я знаю, — продолжал Эдуардо, — мы только что познакомились… но ты же видишь, неужели нет? Единственное, чего я прошу, — дать нам обоим шанс.

Колени ее подгибались, она почувствовала, что ей не хватает воздуха.

— Неужели я прошу слишком многого?

— Н-нет, просто… — Она нахмурилась в поисках подходящего оправдания.

Ее спас шум, доносившийся откуда-то снаружи: это был оглушающий звук заведенного двигателя. Она посмотрела вокруг — на дверь, компьютерные консоли, видеомониторы, как будто грохот мог исходить оттуда.

— Это всего-навсего вертолет.

— Ровно двенадцать часов, — пробормотала Стефани.

— Да. А откуда ты знаешь?

— Да просто желудок подсказывает, — быстро нашлась она. — У меня всегда в животе начинает бурчать ровно в двенадцать. Можно часы проверять.

«Черт! Какая же я дура! Если я не буду вести себя осторожней, он догадается, что я наблюдала за яхтой и знаю расписание вертолета».

— Ну если твой желудок говорит, что пора поесть, то кто мы такие, чтобы противоречить ему? — засмеялся Эдуардо.

— Отлично. Я действительно проголодалась.

— Но сначала… — сказал он тихо, и она с удивлением почувствовала, что он опять целует ее.

Она снова попыталась оттолкнуть его, но его руки все сильнее и сильнее обнимали ее, и она почувствовала, что сопротивляться нет сил. Еще один разряд электрического тока пронзил ее, когда она почувствовала, как его язык ласкает ее. И она, забыв о сопротивлении, жадно ответила на его ласки.

Неожиданно он мягко отстранился. Его широко открытые глаза блестели.

— Лучше-ка нам пойти пообедать, — прошептал он. — А то мы что-нибудь такое сотворим!

— Да, лучше пойдем обедать, — неуверенно согласилась Стефани.

 

18 В море

Обед был подан за покрытым шелковой скатертью столом в одной из палаток. Тарелки имели форму бабочек. Все, кроме Зазы, сидели на старинных резных венецианских стульях.

Зара. Вся в серебряном: свободный свитер с низким вырезом, из серебряного шелка, короткие, до щиколотки, серебряные ботинки на шпильках, серебряный тюрбан с большим пером, свисавшим до лица. Из-за серебряного цвета колготок казалось, что ноги ее были из жидкой ртути. За обедом она ограничилась ложкой икры, и сейчас, вытащив из вазы розу и держа ее за длинный стебель, водила ею по лицу.

Заза сидела в своем кресле-каталке. Во время обеда она несколько раз начинала клевать носом и теперь тихонько похрапывала.

Эдуардо, сидевший напротив Стефани, расправлялся с фаршированным омаром, одновременно играя под столом ногами со Стефани.

Стефани, пытаясь сохранить невозмутимость, усиленно демонстрировала, с каким интересом она слушает Эрнесто де Вейгу. Тот, не переставая говорить, лениво черпал чайной ложкой икру.

— Нам сейчас нечем особо развлечь гостей, — говорил он, с чарующей улыбкой глядя на Стефани и не обращая внимания на пронзительные взгляды, которые метала в его сторону Зара. — Тем более такую прекрасную юную гостью. Мы стали вести отшельнический образ жизни, слишком занятые своими собственными делами. Конечно, мы иногда посещаем оперу, концерты. Но в общем и целом наш досуг уже не тот, что был когда-то, совсем не тот…

Прервав ненадолго свою речь, чтобы поглотить еще одну ложку икры, он обратился к Стефани.

— Расскажите нам о себе.

— Да мне нечего особенно рассказывать.

— Напротив! — улыбнулся ей Эрнесто. — Я уверен, что вы можете рассказать много интересного. Например, любите ли вы оперу? Или вы предпочитаете музыку вашего… э… молодого поколения?

Стефани откусила кусочек омара.

— Честно говоря, — соврала она, — я едва ли знаю даже самые общие вещи о классической музыке. — Наклонив голову, она попыталась придать лицу задумчивое выражение. — Вам не кажется, что вкус к классической музыке появляется у людей с возрастом?

Эрнесто кивнул.

— Вы абсолютно правы. Только знатоки разбираются в опере, впрочем, как и в тонких винах. Чтобы оценить и то и другое, требуются зрелость и опыт.

Взяв бокал с вином, он поводил им перед лицом, наслаждаясь букетом.

— Я до сих пор не могу устоять перед хорошим вином. — Эрнесто отпил из бокала. — Так же, как не могу пропустить оперу Рихарда Вагнера.

— Музыка Вагнера мне всегда казалась тяжеловесной и скучной, она вгоняет в депрессию, — заметила Стефани.

— Правда? — удивился Эрнесто. — Вагнер? В депрессию? — Он нахмурил брови. — На меня он всегда действует бодряще. Он поднимает настроение, так же как, например, церковная месса.

— Боюсь, я не очень религиозна, — призналась Стефани.

— Но вы согласны, что в религии есть определенная польза? — спросил Эрнесто, поднося ко рту очередную ложку икры.

— Вы имеете в виду слова Карла Маркса? «Религия опиум народа»?

— О, Боже мой, нет, конечно, — он усмехнулся. — Я говорю о религии как о катализаторе. Разве не религия на протяжении многих веков вдохновляла лучших художников и композиторов? Рафаэль, Брамс, Микеланджело, Гендель, даже Дали. Скажите, мисс Уилльямс, — он вопросительно посмотрел на Стефани, — вы любите Дали?

— Ну… — медленно произнесла Стефани. — Я, в общем-то, никогда об этом не думала. Но мне кажется, у него была превосходная техника.

— Критики всегда бывают недовольны техническим совершенством, — ответил Эрнесто. — Это ужасно, если хотите знать мое мнение. Завтра мы летим в Милан. В «Ла Скала» поет Мирелла Френи — в опере «Мадам Баттерфляй». У нас своя ложа. Хотите полететь с нами?

Пульс Стефани учащенно забился, она почувствовала, что краснеет.

— Милан? — пробормотала она, внезапно вспомнив свой недавний визит к Губерову.

— Семейная ложа в «Ла Скала», — объяснил Эдуардо, — в Милане расценивается как знак принадлежности к самому высшему обществу, особенно если ложа находится в первом ярусе.

— Правда?

Эдуардо кивнул.

— Мама любит «Ла Скала», — продолжал он. — Может быть, потому, что у нее в Милане есть старый друг. Они всегда ходят в оперу вместе.

— Да? — единственное, что смогла выдавить из себя Стефани.

— Он бывший пианист.

Сердце у Стефани остановилось, как внезапно прекращается тиканье часового механизма бомбы. Когда оно застучало вновь, пульс стал частым и неритмичным.

— Кто же он? — заставила она себя спросить.

Эрнесто улыбнулся.

— Он вообще-то очень известный пианист. Его зовут Борис Губеров. Вы наверняка слышали о нем.

— Только имя, — Стефани быстро уткнулась в бокал с вином. Сейчас было слишком поздно сожалеть о своем визите к Губерову. И в то же время как ей хотелось увидеть Зару, Эрнесто и Губерова вместе! Один Бог знает, сколько полезного она может для себя почерпнуть, наблюдая эту встречу! Но одно она знала определенно: в этой компании она не осмелится показаться на глаза Губерову. Ее визит к нему был слишком драматичным: вряд ли он успел забыть ее. Старик может оказаться наблюдательным и провести связь между Моникой Уилльямс и Вирджинией Уэссон. Нет. Новый облик и другое имя могут оказаться недостаточным прикрытием. Вполне возможно, что он все равно ее узнает. Кроме того, она прекрасно сознавала, что он не станет скрывать свои наблюдения и тут же объявит, что она не та, за кого себя выдает. И сделает это с огромным удовольствием.

Эдуардо обратился к отцу:

— Конечно, если Моника захочет, мы могли бы с ней погулять по Капри, пока вы с мамой будете в Милане.

При этом он повернулся к Стефани, вопросительно подняв брови.

У Стефани от облегчения закружилась голова.

— Я никогда не была на Капри, — быстро заговорила она. — Как вы думаете, мне там понравится?

— На Капри всем нравится, — ответил Эрнесто.

— Гм… — Стефани изо всех сил пыталась показать, что она колеблется. — Капри звучит очень соблазнительно. Но, с другой стороны, о «Ла Скала» можно сказать то же самое. — Она откинулась на спинку стула и вздохнула. — Ну ладно. Погода отличная. А если еще море и солнце…

— Мы возьмем «Магнум». — Эдуардо был в восторге. — Отлично! Значит, решено!

Издалека послышался гул вертолета. Эрнесто воспринял его как сигнал: он отодвинул стул, встал и протянул руку Заре.

— Да-да, я слышу. — Вздохнув, она положила розу на стол. Затем, опершись на руку мужа, поднялась и, вопросительно глядя на сына, спросила: — Мы увидим тебя за ужином?

Эдуардо кивнул.

— Хорошо. — Повернувшись к Стефани, Зара слегка наклонила голову. — Мисс Уилльямс, — сказала она безо всякого выражения.

— До свидания, — вежливо попрощалась Стефани. — И огромное спасибо за обед. Он был великолепен.

Зара с отсутствующим видом кивнула, и оба они, все еще держась за руки, направились к вертолетной площадке. Там к ним присоединился полковник Валерио, и все трое, прикрыв ладонями глаза от солнца, стали смотреть в небо, наблюдая за вертолетом.

«Чего они ждут? — спросила себя Стефани. — Кого — или что — несет в себе этот вертолет?»

А затем грохот раздался прямо над их головами, и огромный «рейнджер» завис над ними, заслоняя солнце. Стефани выглянула из палатки и посмотрела вверх Металлическая стрекоза парила в ста футах от площадки.

Вздрогнув, проснулась Заза. Она огляделась по сторонам, моргнула и произнесла:

— Ох, я, должно быть, задремала…

Но больше уже ничего нельзя было расслышать. Хищной птицей вертолет сел на палубу своим металлическим подбрюшьем, распространяя вокруг волны теплого ветра. Палатка яростно рвалась на ветру, вода в бассейне покрылась рябью, плексигласовые ветрозащитные экраны дрожали в своих гнездах. Стефани пришлось зажмуриться. Раскрыв глаза, она увидела Зару, придерживающую рукой тюрбан.

Это было мастерское приземление: как говорится, пилот попал в десятку. Когда шасси коснулось перекладины огромной буквы «Н», нарисованной на палубе, завывание турбин пошло на убыль, шум мотора стал глуше, превращаясь в замирающий стон.

Полковник Валерио побежал к пассажирской двери. Из кабины кто-то передал ему красно-белый пластиковый контейнер, похожий на огромный термос. Одной рукой держа контейнер, полковник протянул другую руку маленькой женщине в белом халате. После этого все четверо быстро направились к лестнице и скрылись из виду.

Стефани посмотрела на Эдуардо.

— Это доктор Васильчикова, — сказала она задумчиво.

Эдуардо не потребовалось оборачиваться, чтобы посмотреть, кто прибыл с вертолетом. Он и так это знал.

— Да, — ответил он.

Стефани насупилась.

— Она привезла что-то похожее на термос. Что это?

— Лекарство.

— Для чего?

— Очень давно, — стал объяснять Эдуардо, — мои родители, путешествуя по Амазонке, заболели какой-то редкой болезнью. Неизлечимой.

— Неизлечимой?

Он кивнул.

— Да. Неизлечимой и смертельной. К счастью, с ними была доктор Васильчикова. Она приготовила им лекарство. Но дело в том, что, если они не будут получать его каждый день, они умрут. — Эдуардо тихо добавил: — Теперь ты знаешь, почему у нас здесь больница и процедурные комнаты.

— А лекарство надо обязательно привозить?

— Каждый день.

— Но… ведь у них наверняка есть запас этого лекарства!

Эдуардо покачал головой.

— Ты не поняла. Свежая порция лекарства изготовляется каждый день, и ее надо использовать в течение двенадцати часов, иначе лекарство теряет свою силу.

«Лекарство? — подумала Стефани. — Лекарство или эликсир вечной молодости?»

Но она решила не задавать Эдуардо вопросов на эту тему. Вместо этого она вздохнула:

— Ох!

— В чем дело?

— Мне надо выйти. Я сейчас вернусь. Сиди, не вставай.

Эдуардо, как истинный джентльмен, все-таки поднялся со стула и стоял, пока она не вышла из палатки. Удостоверившись, что он уже не видит ее, она ускорила шаг. Придерживаясь за золоченые перила, она стала спускаться по той же лестнице, по которой только что шли Зара, Эрнесто, доктор Васильчикова и полковник Валерио. С нижней палубы до нее долетали обрывки их разговора.

Она поспешила за ними, в душе благодаря Бога, что толстые ковры скрадывали звук ее шагов. Дойдя до нижней палубы, она увидела, что вся компания идет по коридору в направлении потока бриллиантового света, прорезанного радугами.

Она сразу же поняла, где находится источник этого раздробленного на множество лучей света. Наверняка это атриум: солнечный свет, отражаясь в хрустальных колоннах, разбивался на множество мелких слепящих лучей. Заметив, что полковник Валерио оглянулся, она нырнула за выступ и «влипла» в стену.

Сосчитав до пятнадцати, она выглянула из своего укрытия. Сейчас все четверо спускались по ступеням атриума. Впереди шла Васильчикова, а замыкал шествие полковник Валерио, державший в руке привезенный контейнер.

Подождав, пока исчезнет из виду голова Валерио, Стефани быстро направилась за ними. «Только бы никто не встретился», — думала она, ускоряя шаги, пока не добралась до залитого светом атриума.

Тут она замедлила шаги и оглянулась, внимательно обведя глазами пространство вокруг себя.

Она никого не заметила. Только снизу доносился удаляющийся звук голосов. Надо двигаться быстрее, иначе она потеряет их из виду.

Стефани поспешила за ними по толстому ковру ступеней. Достигнув нижней палубы, она опять остановилась и осмотрелась. Никого. Место показалось ей знакомым. Здесь она уже была с Эдуардо.

В конце короткого коридора она увидела двери со стеклянными вставками.

Это был вход в больничное отделение.

Стефани засомневалась. Если она правильно помнила, в больничное отделение был только один вход. Во всяком случае, так ей показалось. Вероятно, были и другие входы и выходы — может быть, через секретную лабораторию доктора Васильчиковой.

Сердце у Стефани бешено колотилось, все болело от нервного напряжения.

Ну что, рискнуть? Войти и посмотреть, что же они там делают? А если обнаружится, что гостья шпионит за хозяевами? Что тогда? Ладно, решила Стефани, не будем задавать себе лишних вопросов. И все-таки она не удержалась и взглянула на лестницу, усилием воли подавив в себе желание взлететь по ней обратно наверх. Затем она перевела взгляд на двери. Сквозь стеклянные вставки было видно, что с той стороны больничного отделения к дверям кто-то приближается.

Кто-то выходил из больницы! Сейчас ее увидят — или, может быть, уже увидели?

Она молниеносно отпрянула, спрятавшись за ближайшей к ней искрящейся светом колонной. Чувствуя, как взмокли ладони, как дрожат пальцы, она задержала дыхание. Заметят ли ее? Или ее спрячет от постороннего взгляда прозрачная слепящая колонна?

Ничего… ничего… — а затем двери раскрылись, потом захлопнулись, и мгновение спустя она увидела…

Полковник Валерио! Пройдя так близко от Стефани, что, протяни она из-за колонны руку, она могла бы похлопать его по плечу, Валерио направился к лестнице. Он наверняка ее заметил! Почувствовал ее присутствие!

Но полковник, прямой как шомпол, стал подниматься по лестнице.

Как только полковник исчез, она на цыпочках прошла по коридору к двери и снова замерла, прижавшись к стене. Затем осторожно заглянула в коридор через одну из стеклянных вставок.

Путь был свободен? Возможно ли это? Да, насколько она могла видеть, в коридоре никого не было.

Она глубоко вздохнула, тихонько толкнула половинку двери, просунула голову в коридор и огляделась. Невероятно! Можно идти дальше!

Она на цыпочках прокралась в коридор, придержав рукой дверь, чтобы не шуметь. До нее донеслись голоса. Стефани словно магнитом тянуло к этой двери, за которой шел разговор. Она заглянула в щель между петлями.

Зара и Эрнесто стояли около двери, ведущей в процедурную, а Васильчикова, склонившись над компьютером, нажимала какие-то кнопки. Красно-белый контейнер стоял рядом с ней. По мере того как пальцы с ярко-красными ногтями нажимали клавиши, один за другим загорались двадцатисемидюймовые экраны мониторов, три ряда по шесть, всего восемнадцать. Каждый под разным углом показывал одно и то же.

Что это? Процедурная? Картинная галерея?

Стефани вперилась в экраны. Восемнадцать видов одного и того же: обтекаемого монохромного кокона. Мягко мерцающие лужицы света. Бежевый бесшовный ковер. Два серых кожаных кресла, слегка отличавшиеся друг от друга формой, — каждое из них было, видимо предназначено для определенного человека. В оформлении комнаты чувствовался безупречный вкус: твердые поверхности, грубые материалы — лак, кожа, бронза, сталь — все это было подобрано так, что порождало почти восточную безмятежность, обволакивало покоем. На обитых бежевой тканью стенах висели картины, украсившие бы любой музей современного искусства.

Как ни странно, не эти трое, но именно телевизионные картинки заворожили Стефани, удерживая ее внимание. Может быть, подумала она, это потому, что подсознание использовало ее профессиональные навыки: привычное свечение мониторов действовало успокаивающе, гасило страх?

Раздался голос Васильчиковой. Стефани, оторвавшись от экранов, переключилась на маленькую докторшу. Та говорила что-то по-немецки, а может, по-испански, Стефани не могла точно разобрать. Она увидела, что Эрнесто, повернувшись к ней, пробормотал что-то в ответ, а затем раздалось мягкое глиссандо смеха — это смеялась Зара.

С торжественностью пианиста, берущего последний аккорд, Васильчикова нажала клавишу и взялась за ручку контейнера. Оставив мониторы включенными, она подошла к двери, перед которой стояли Зара с Эрнесто, и, вытащив из нагрудного кармашка пластиковую карточку, вставила ее в узкую щель около двери. Зазвучали какие-то электронные гудки и сигналы, мигнул желтый свет, затем зеленый, и дверь отъехала в сторону.

Доктор Васильчикова подождала, пока карточка вылезет из щели обратно, и убрала ее в карман. Затем она прошла вперед, переступив порог двери своими тонкими птичьими ногами. Стефани посмотрела на мониторы. Видимо, дверь вела не в то помещение, в котором были установлены камеры. Стефани опять посмотрела на дверь. Зара, стянув свой серебряный тюрбан, встряхнула светлыми волосами цвета меда Эрнесто взял ее за руку, помог пройти в дверь и сам проследовал за ней. К удивлению Стефани, дверь за ними почему-то не закрылась.

Наконец решившись, она вышла из-за полуоткрытой двери и оглядела стены вокруг. Не обнаружив телекамер, она глубоко вздохнула и вошла внутрь, остановившись перед мониторами. Высокая разрешимость экранов позволяла видеть мельчайшие детали. Она напряженно вслушивалась, но голоса удалялись и сейчас были едва слышны. Она опять взглянула на мониторы. Они по-прежнему показывали пустую комнату.

Может быть, она попусту тратит время? Может, ей казалось, что она видит гору там, где на самом деле была моховая кочка?

Но вот изображение на экранах задвигалось. Зара, Эрнесто и Васильчикова вошли в комнату. Все восемнадцать камер были установлены под разными углами. Поскольку звука не было, Стефани казалось, что она смотрит немой фильм, снятый восемнадцатью операторами.

Вот доктор Васильчикова поставила термос на металлический стол: Зара и Эрнесто начали раздеваться, не прерывая не слышимого Стефани разговора: Зара взяла наушники и, прижав к уху одну чашечку, вслушивалась, слегка хмурясь при этом, пока наконец не услышала что-то такое, что ей понравилось, — все, все движения явно были для них привычными, будничными, как будто их производили много сотен, может быть, даже тысяч или десятков тысяч раз. Даже доктор Васильчикова обращалась с контейнером так, как служительница какого-то неведомого культа, совершающая пусть и торжественное, но хорошо знакомое действо.

Внезапно один из экранов замигал, картинка исказилась. Стефани, пытаясь не обращать внимания на вспышки, не отводила взгляда от термоса.

Конечно, это не был обычный термос. Теперь она видела, что формой он отличался от обычных контейнеров. Стенки были толще, и, кроме того, он был сделан так, что центральная его часть выступала наружу. В центре крышки был вделан цифровой замок. И все-таки он выглядел вполне обычным предметом, не стоящим особого внимания. Однако Васильчикова с таким почтением держала его, словно в нем были святые мощи. Она покрутила замок влево, затем вправо, затем опять влево, после чего привычным движением открутила крышку и подняла ее.

Из контейнера заструился пар.

Стефани замерла. Вот только бы этот экран наверху прекратил мигать! Он просто сводил ее с ума, не давал сконцентрироваться. И это как раз в тот момент, когда Васильчикова стала что-то извлекать из контейнера!

Заслонив глаза рукой, чтобы хоть как-то отгородиться от немилосердно мигающего экрана, Стефани придвинулась ближе к мониторам. Ее внимание было приковано к круглой корзинке из металлической сетки, которая находилась внутри контейнера. Когда Васильчикова вытащила корзинку, Стефани увидела в ней две запечатанные стеклянные колбы; похожие на металлические лампочки. Колбы были уложены в защитную пластиковую труху. Подняв корзинку к свету, доктор осмотрела колбы, удовлетворенно кивнула и погрузила ее обратно в контейнер. Затем, вытянув ящик стола, где находилась панель управления, она нажала кнопку и посмотрела на потолок.

Из отверстия в потолке выползли две автоматические стальные руки, опутанные проводами. Стефани почти слышала мягкое урчание мотора. Она не отрываясь следила за происходящим. Сейчас ей было уже не до мигающего экрана.

Щупальца зависли в футе от стола. Доктор Васильчикова, взяв одну колбу, осторожно установила ее в металлические пальцы узким концом вверх. И опять Стефани почудилось мягкое жужжание, когда тончайше настроенный механизм свел пальцы, так что хрупкая колба прочно удерживалась в металлическом зажиме, но стекло оставалось невредимым.

Стефани взглянула на другой экран. Теперь она видела Васильчикову сбоку. Доктор проделывала те же манипуляции со второй колбой. Стефани опять подивилась той осторожности, с которой металлическая клешня сжала колбу. Васильчикова нажала кнопку…

Появились тонкие прозрачные пластиковые трубки.

Понятно: весь механизм представлял собой установки для внутривенных инъекций.

Доктор открыла ящик, достала тонкий пакет и разорвала стерильную обертку. Иглой для подкожных впрыскиваний она проколола тонкие концы колб и сорвала стерильную обертку с пластиковых трубок. Затем она насадила концы трубок на колбы.

Еще раз нажала какие-то кнопки. «Руки» поднялись вверх, увлекая за собой пластиковые трубки. Доктор Васильчикова манипулировала ими с помощью рычагов, как будто забавлялась с игрушечной машиной с дистанционным управлением.

«Руки» беззвучно проехали вдоль комнаты и послушно остановились около кресел.

Теперь Стефани глядела на следующий монитор. Зара разделась, ее тело было худым и костистым, но грудь — высокой и упругой. Стефани почудилось, что она видит Зару в кривом зеркале: настолько искаженным, нереальным было это тело. В такт дыханию поднимались и опускались грудная клетка и плоский живот.

«Что же с ней такое? — дивилась Стефани. — Рак? Отсутствие аппетита? Последствия диеты? Может быть, это одна из тех жертвенниц, которые морят себя голодом, чтобы стать превосходной вешалкой для одежды? Или… или это было результатом болезни, лечения или…

Бессмертия!»

Стефани быстро перевела глаза на другой экран: ей хотелось посмотреть на Эрнесто. Он тоже уже успел раздеться. Он также казался истощенным и изнуренным. Но самым поразительным было то, что, несмотря на наготу, и может быть, из-за их патологической худобы, в обоих не чувствовалось никакой сексуальности: оба выглядели скорее какими-то бесполыми существами, гермафродитами.

Зара взяла Эрнесто за руку. Они вместе прошли между креслами. Их губы шевелились.

О чем они говорили? Были ли то слова взаимной поддержки, любви?

Стефани чувствовала себя гадким мальчишкой, подглядывающим в щелку за чем-то, что не было предназначено для посторонних глаз. Но она не в силах была оторваться от этой пары. Вот Эрнесто помог Заре лечь на меньшее из двух кресел. Улегшись, она потянулась за наушниками. Он что-то сказал, и Зара, прежде чем надеть наушники, улыбнулась в ответ, ласково дотронувшись до его руки. Эрнесто лег на соседнее кресло.

Стефани казалось, что она видит человеческие жертвы на языческом алтаре.

Внезапно на одном экране, испугав Стефани, крупным планом показалась Васильчикова. Пробежавшись по всем изображениям, Стефани остановилась на втором справа в верхнем ряду: Зара, в наушниках, с закрытыми глазами, указательным пальцем дирижировала оркестром, который слышала она одна.

На соседнем экране Эрнесто возился с вделанными в ручку кресла кнопками, пытаясь разложить его в трех плоскостях, как больничную кровать.

На мониторе в нижнем ряду — доктор Васильчикова. Наклонив голову и вытянув руки, она продолжала заниматься с автоматическими руками. Их зависшие в двух футах над креслами клешни повернулись, опрокинув колбы. Доктор, надорвав очередной пакетик с иглой, насадила ее на свободный конец пластиковой трубки. Дождавшись, пока с кончика иглы упадет несколько капель, чтобы изгнать воздух, она осторожно подняла руку Зары и…

«Вжик» — Стефани почувствовала боль в сгибе локтя, как будто иглу всадили в ее вену.

Любопытство, какая-то завороженность происходящим, а теперь и отвращение — все это притягивало глаза Стефани к экранам. Подобно человеку, который смотрит фильм ужасов, отшатываясь от экрана и в то же время не в силах оторвать глаз от него, Стефани была загипнотизирована зрелищем.

На другом экране доктор Васильчикова проделала то же самое с Эрнесто. Медленно капало лекарство. Свет в комнате стал постепенно гаснуть. Только лампы, подсвечивающие картины, развешанные на стенах, продолжали ярко гореть, омывая их ярким светом. Эти пациенты окружали себя роскошью даже тогда, когда лежали под капельницей, медленно доставлявшей им в кровь — что?

Но сейчас было не время раздумывать: Стефани увидела, что Васильчикова направляется к двери.

Стефани благоразумно ретировалась тем же путем, каким пришла сюда. Она на цыпочках прошла к двери и, только достигнув хрустальных колонн, разрешила себе рвануть со всей силой. Ее ждал Эдуардо, а она даже не представляла, сколько же времени пробыла здесь. Наверняка слишком много: отговорка насчет туалета здесь не пройдет. Надо быстренько придумать какое-то объяснение.

Доктор Васильчикова уже собралась выходить из больничного отделения, когда раздался телефонный звонок. Она включила переносной телефон.

— Васильчикова.

Выслушав сообщение, она сказала:

— Одну минуту, капитан, — и протянула трубку Эрнесто.

— Спасибо, доктор, — поблагодарил Эрнесто. Доктор быстро кивнула и вышла из процедурной, направляясь к видеомониторам.

— Да, капитан? — спросил Эрнесто.

— Это касается судна, которое преследует нас, — сообщил капитан Фалькао.

— И что?

— Наши приборы показывают, что оно по-прежнему следует в восемнадцати километрах от нас. Вы хотите, чтобы я что-нибудь предпринял?

— Одну минуту, капитан. — Эрнесто посмотрел на Зару. Лежа с закрытыми глазами, она слушала свою любимую музыку: собственную, недавно обновленную запись 1949 года. Ничто не тревожило ее: отгородившись от остального мира наушниками, она наслаждалась.

— Нет, капитан, — негромко ответил Эрнесто. — Я не считаю, что нам следует предпринимать какие-либо действия. И давайте сделаем так, чтобы эта информация осталась между нами, ладно? Не надо никого будоражить.

Когда Стефани вернулась на палубу, Зазы там уже не было. Все было тщательно прибрано, не оставалось никаких следов недавно закончившегося обеда.

При ее появлении из палатки вышел Эдуардо.

— Я уже собирался посылать поисковую партию, — заметил он, улыбаясь.

«Закон Стефани Мерлин: если необходимо соврать, надо сделать это с максимальной пользой» — строго сказала себе Стефани.

— Я еще забежала к себе в комнату захватить фотоаппарат, — сообщила она Эдуардо. — Но не нашла его. — Она села. — Как ты думаешь, он не мог остаться в Марбелле?

Он откашлялся.

— Я, должно быть, забыл сказать тебе.

— Забыл сказать? Что сказать?

Взгляд Эдуардо стал отстраненным.

— Мои родители очень заботятся о своей уединенности. Они патологически боятся фотоаппаратов.

— Так что ты хочешь сказать?

— Полковник Валерио всегда забирает камеры у гостей, которые впервые вступают на борт яхты. — Эдуардо улыбнулся и беспомощно пожал плечами. — У него, естественно, не было возможности сообщить тебе об этом, когда ты врезалась в нашу яхту. Фотоаппарат, скорее всего, у него.

— Понятно.

Он взял ее руки в свои. В его глазах было смущение.

— Я надеюсь, тебя это не очень расстроило.

— Нет. Ты же мне все объяснил.

— Отлично. А я рад, что ты вернулась вовремя.

— А что? — Стефани наклонила голову. — Я могла пропустить что-нибудь интересное?

Отпустив одну ее руку и продолжая удерживать другую, он подвел ее к борту палубы. Одно нажатие кнопки — и плексигласовые экраны разъехались в стороны.

Опершись на ограждение палубы, он указал ей в пространство перед ними.

— Это, — он повернулся к Стефани. Бриз трепал его волосы. — Ты чуть не пропустила вот это.

Она тоже оперлась на бортик. Там, на горизонте, из моря поднималось что-то туманное, подернутое голубоватой дымкой.

Он сделал шаг назад, его рука скользнула ей на талию. Придвигая ее к себе, он шепнул:

— Капри! Ты только подумай! Нам с тобой предстоит его открыть!

 

19 Капри

Это был остров императоров Августа и Тиберия. Шедевр природы, сотворенный из отвесных скал, оливковых деревьев, каменных дубов, высоких сосен, благоухающих ракитников и дикого шалфея. И сегодня, как и двадцать веков назад, при императорах, он был таким же волшебным, этот белоснежный рай в голубом море. Если и существует рай для влюбленных, то это Капри. Было невозможно не поддаться его очарованию.

«Это остров околдовал меня? Или Эдуардо?» — спрашивала себя Стефани.

Они отправились в путешествие по острову на рассвете, задолго до того, как пароходики и катера начали доставлять сюда туристов с материка.

Сейчас солнце уже достигло полуденной высоты. Они стояли на якоре за скалами, прорезающими морскую гладь. Море искрилось и блестело, отражая солнечные лучи, как мятая алюминиевая фольга.

После «Хризалиды» эта быстроходная лодка, с ее низким корпусом, ветрозащитным экраном и большой, обитой мягкой тканью палубой для солнечных ванн, казалась чудесно уединенной, это был их собственный уютный остров, вдруг выросший в океане около палеолитических скал.

Удовлетворенно вздохнув, Стефани спустила бретельки купальника и перевернулась на живот.

На лице ее была блаженная улыбка. Эдуардо лежал на боку рядом.

«Мы вдвоем», — подумала Стефани.

— Еще шампанского? — спросил он.

— Мм. — Она протянула свой бокал и, когда он наполнился, поднесла его к лицу, наслаждаясь ароматом пенящегося вина.

Потягивая шампанское, она вспоминала последние шесть часов, проведенные на острове. Этот волшебный день начался рано.

— Мы постараемся осмотреть как можно больше до того, как нахлынут туристы, — сказал ей Эдуардо, когда они отчалили от «Хризалиды». — Потом мы найдем какое-нибудь красивое спокойное местечко и бросим якорь, искупаемся, а потом пообедаем. После того как туристы уедут, мы можем еще побродить по острову Может быть, поужинаем в «Аль-Гроттино».

— Прекрасно, — ответила Стефани.

И это оказалось действительно прекрасным.

— Здесь чувствуешь себя, как в садах Эдема, — заметила она.

Эдуардо улыбнулся.

— А мы вполне можем сойти за Адама и Еву. Почти час они добирались до виллы Джовис, но дело того стоило. Им открылся такой потрясающий вид, что дух захватило.

— Когда-то это был дворец Тиберия, — объяснял Эдуардо, когда они бродили по аллеям парка, террасам, садам, лестницам. — Как и во все самые красивые места на Капри, сюда можно добраться только собственными ногами.

Солнце припекало все сильнее, но от жары спасал легкий ветер с моря и прохладная тень беседок, увитых зеленью. А запахи, а краски! Везде, куда ни глянь, со стен низвергается лава живой зелени: герань, лилии, бугенвиллеи, розы. Прямо какой-то остров висячих садов.

Дорожки внезапно переходили в лестницы, огороженные цветочным бордюром и ведущие то вверх, то вниз. Высоко в горах виднелись белые крестьянские домики, разбросанные, как куски сахара, и окруженные буколическими виноградниками.

— Раз уж мы здесь, — предложил ей Эдуардо, — мы обязательно должны посмотреть сады Августа. Они всего в нескольких минутах ходьбы.

В садах императора было все, что только можно вообразить. Только одних цветов восемьсот пятьдесят видов.

Потом они отправились на террасы. Вид, открывшийся оттуда, не поддавался описанию, да слова и не требовались. Они молча восхищались Западными утесами и иглоподобными скалами, поднимавшимися из серебристой глади воды.

И вот сейчас их лодка стояла на якоре, облитая ярким ослепительным солнцем, скрытая от посторонних глаз выступающими из воды стрельчатыми скалами. Время и реальность медленно, лениво проплывали мимо, не касаясь их.

Эдуардо поднялся.

— Не искупаться ли нам?

Стефани все еще лежала на животе, подставив спину обжигающему солнцу.

— Угу. — Она зевнула. — Сначала ты, мне еще надо надеть купальник.

— Я помогу.

Встав на колени около нее, он поднял бретельки купальника, и Стефани чуть слышно застонала — его прикосновения посылали электрические разряды по всему ее телу. Он почувствовал, как напряглись ее мышцы под гладкой кожей, и, ободренный этой реакцией, медленно и легко провел пальцем вдоль ее спины.

Она резко вздохнула. Тогда он повернул ее на спину и жадно поймал губами ее рот.

Его неистовая, внезапно вспыхнувшая страсть окатывала ее волнами огня, которые захватывали ее всю.

— Любовь моя, — бормотал Эдуардо, — любовь моя Возможно, дело было в этих единственно необходимых словах; или виноват был климат, в котором родилась Афродита; а может, это романтическое утро и выпитое шампанское, но Стефани чувствовала, что растворяется в нем. Ее руки жадно обвили шею Эдуардо, а губы страстно отвечали на его страсть.

Они, как два голодных каннибала, впились друг в друга, наслаждаясь сладостью тела.

Он лег на спину, увлекая ее за собой, расстегивая ее купальник. Это прикосновение опьянило ее желанием, пронзило все ее тело электрическими искрами.

И наконец он убрал эту преграду — ткань купальника — и почувствовал ее грудь, полную и упругую, с набухшими сосками, выступающими из пурпурных ореолов.

Сейчас он просто смотрел на нее, жадно оглядывая все изгибы ее прекрасного тела. А потом за взглядом последовали его руки. Вот они гладят ее грудь. Вот прошлись по гладкой коже плоского твердого живота, который поднимался и опускался в такт ее дыханию. Внизу темнел манящий и загадочный треугольник, влажно блестели бедра.

Теперь настала ее очередь — она раздевала его. Как нищий, молящий о подаянии, она опустилась возле него на колени, потянула за узкую полоску синей материи — и обнажилась его мужественность, прекрасная, сильная, твердая плоть. Она медленно опускала голову, пока не коснулась его губами. Он дотянулся до ее подбородка и поднял ее голову, ловя ее взгляд.

Глядя ему в глаза, она поцеловала его фаллос.

Потом, не отрывая взгляда, она свела пальцы вокруг пульсирующей плоти. Его руки схватили ее, удивив внезапностью движения. Он мягко опустил ее на подушки и лег на нее, плоть против плоти, жизнь против жизни.

Как сладостен был этот миг. Она остро чувствовала его наготу, это соединение их тел под голубым куполом неба. Она отдавала ему душу и тело.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

Не отвечая, она пристально смотрела на него. Теперь их объятия стали яростными. Они сражались, как соперники-дуэлянты. Стефани упивалась его силой. Эдуардо был таким мощным, его мускулистое тело манило и властно притягивало. И он заставил ее лечь. Она рванулась было, чтобы освободиться, но его губы нежно успокоили ее, и она отдалась в его власть.

Остались только звуки. Мир уменьшился до их громкого дыхания, до звуков поцелуев. Его губы ласкали ее грудь, его язык нежно обводил окружность сосков — сначала одного, потом другого.

Она наслаждалась тем, что отдавала ему свое тело, с восторгом приносила себя ему в жертву.

Солнце освещало их тела, море было их постелью, игольчатые пики скал — безмолвными свидетелями. Земля, ветер и вода благословляли их.

Ей казалось, что она воспаряет все выше и выше. Волны наслаждения и боли пронизывали ее тело, с губ срывались приглушенные вскрики.

Он опять взглянул ей в лицо: она вся отдавалась своему чувству, ее глаза смотрели в небо.

Он медленно стал опускать голову все ниже, ниже, и наконец его язык погрузился в нежную ямку пупка. Ее тело содрогнулось в подступающем оргазме.

А он скользил все ниже и ниже и наконец, обхватив ее тугие ягодицы, зарылся лицом в манящий островок. Ее тело выгнулось. Она вжимала свою женскую суть в него, держа руками его голову, выкрикивая: «Я этого не вынесу! Я больше не могу!» Ее пронзил оргазм, сведя тело судорогой, заставляя дыхание вырываться сильными порывистыми толчками.

Почувствовав свой стремительный подъем, он лег на нее. Она вскрикнула в исступлении, когда он вошел в нее. Замкнулось это вечное, бессмертное объятие, дающее начало всему живому.

В его ушах шумела кровь, сердце учащенно билось. Откинув назад голову, он сжал зубы. Он чувствовал, как ее плотные мускулы сжались вокруг него, обнимая его, лаская его, желая его.

И опять выгнулось и содрогнулось ее тело.

— Эдуардо! Я умираю! Я умираю!

Его собственный крик слился с ее криками, он сделал еще движение и — тяжело упал. Они лежали на подушках, еще содрогаясь от электрических разрядов, обжигавших их тела. Руки Стефани цеплялись за его тело, она всхлипывала:

— Я люблю тебя, Эдуардо. Я люблю тебя…

 

20 Капри

Туристы, приезжавшие сюда на день, уже вернулись на материк. «Аль-Гроттино» был забит до отказа. Стефани, держа в руках бокал с вином, оглядывала белую сводчатую комнату. Постоянными посетителями ресторана являлись местные жители, гости отеля, владельцы здешних вилл, которые были их вторым, третьим или даже четвертым домом.

Поставив свой бокал на стол, Стефани улыбнулась Эдуардо.

— Замечательное место!

Она взяла с тарелки хрустящий поджаренный цукини и, откусив кусочек, протянула через стол Эдуардо оставшуюся часть.

Взяв губами цукини, он облизал кончики ее пальцев.

— Эдуардо! — засмеялась она. — Что люди подумают?

— Подумают, что мы любовники, — засмеялся Эдуардо. — Я знаю, что я плохо себя веду, но… — он перешел на театральный шепот, — я не могу вести себя по-другому! Понимаешь, это все из-за старинного проклятия, наложенного в древности на мужчин моего рода!

— Понятно! — Стефани, подыгрывая ему, округлила глаза, словно от любопытства и ужаса. — Это передается из поколения в поколение? Как, например, жажда крови?

— Да, или купание при луне.

— Именно так!

Она положила подбородок на руки и улыбнулась. Забавно: ей казалось, что они одни в этом забитом людьми ресторанчике, одни на этой планете!

— О чем ты думаешь? — спросил Эдуардо.

— Ты не поверишь. О том, как я счастлива, — прошептала она. — О сегодняшнем волшебном дне.

— И я думал как раз о том же.

— И я хочу, чтобы сегодняшний день никогда не кончился!

— Его очень легко продлить.

— Я… не совсем поняла тебя. Эдуардо внимательно посмотрел на нее.

— Когда закончится путешествие на яхте, ты можешь поехать с нами в Бразилию. И тогда мы по-прежнему будем вместе.

— Эдуардо! — У Стефани был растерянный вид. — Ты понимаешь, что ты говоришь?

— Я еще никогда не чувствовал себя счастливей, чем сегодня. Так что ты скажешь?

Стефани медленно покачала головой.

— Мы оба прекрасно понимаем, что это невозможно.

Эдуардо взял ее руки в свои и стал целовать кончики пальцев.

— А почему, собственно, это невозможно?

— Да мы ведь только что познакомились! Ты даже ничего обо мне не знаешь!

— Напротив. Все самое главное о тебе я знаю.

Она опять покачала головой и уставилась в стол.

— Нет, Эдуардо. Не знаешь.

— Раз это безразлично мне, почему это так волнует тебя? — спросил он с улыбкой.

— Потому что… — Стефани глубоко вздохнула. — Потому что то, чего ты сейчас не знаешь, может в будущем причинить тебе боль. — Произнеся эти слова, Стефани покраснела.

— Да не надо этой мелодрамы. Боже мой! Я знаю, что я вытянул тебя из моря, как русалку. Но ты так говоришь, как будто скрываешь какое-то ужасное, грязное прошлое.

Стефани молчала.

— Ну ладно. Если ты отказываешься ехать со мной в Бразилию, то хотя бы скажи почему.

— Ну… Во-первых, я не знаю ни слова по-португальски.

Эдуардо улыбнулся.

— Ну этого-то ты быстро нахватаешься. Да и кроме того, совершенно необязательно говорить по-португальски. Большинство тех, с кем ты там будешь общаться, прекрасно говорят по-английски.

— Эдуардо! Но это все так неожиданно! Я хочу сказать… Ну, например, на какие средства я буду существовать? Я не хочу быть на содержании, а работы у меня там нет, и…

Эдуардо только отмахнулся.

— Это все очень просто организовать. Ты выберешь ту работу, которая тебе понравится. — Он улыбнулся. — «Группа де Вейги» — это ведь бразильская компания.

— Но ты даже не знаешь, чем я занимаюсь. Эдуардо опять засмеялся.

— Да я уверен, что работа найдется. Кораблестроение, стройматериалы, горное дело, недвижимость, генетика, программное обеспечение, бензин, конфекция, фармацевтика… всего не перечислишь. Что ни назови — все найдется. Вот так! — Он провел пальцем по ободку бокала. — Так что ты сама выберешь себе работу по вкусу.

— Как в сказке, — пробормотала Стефани, слабо улыбнувшись.

— Как в сказке! — подтвердил Эдуардо и тоже усмехнулся. — Ну ладно. Какие у тебя есть еще отговорки, чтобы не ехать со мной в Бразилию?

Стефани быстро отпила вина.

— Со временем что-нибудь придумаю. Но сейчас… э-э… н… — Пронзительный крик, заглушивший все звуки шумного зала, оборвал ее на полуслове. От неожиданности она пролила вино на скатерть.

Стефани обернулась к входным дверям. Теперь ей был виден источник шума. Официант, схватив за воротник оборванного мальчишку, приподнял его. Тот повис, дрыгая ногами и издавая вопли раненого животного.

Это был худощавый кудрявый мальчик лет семи-восьми. На нем были шорты, разбитые кроссовки размера на два больше его ног и выцветшая футболка.

— Какая жестокость! — с жалостью глядя на мальчишку, проговорила Стефани. — Да что же этот официант делает? Мальчику же больно!

Эдуардо, сидевший вполоборота, чтобы видеть, что происходит, повернулся к Стефани.

— Мальчику? Да это местный карманный воришка.

Стефани привело в ярость это, с ее точки зрения, явное бессердечие Эдуардо. Ее глаза сердито сверкнули.

— Может быть, он просто голоден! Об этом ты не подумал?

Но, прежде чем Эдуардо успел ответить, раздался громкий вскрик официанта. Выпустив мальчишку, он согнулся пополам, держась за низ живота. Видимо, мальчишка лягнул его в пах.

Воспользовавшись моментом, мальчик помчался между столами, пробираясь к выходу. Два других официанта рванулись, чтобы перехватить его в узком проходе, но безрезультатно. Благополучно увернувшись от них, мальчишка встал на четвереньки и юркнул под стол.

— Сообразительный парнишка! — Стефани была в восхищении. — Посмотри, как быстро он двигается!

В это время голова мальчишки показалась с другой стороны стола, чтобы осмотреть поле битвы. Увидев, что ряды врагов пополнились еще одним официантом, он опять нырнул под стол, дезориентируя противника. Проползая под двумя столиками, он опять высунул голову и тут же попал в цепкие руки официанта.

Мальчишка решился на последнюю отчаянную попытку. Обернувшись, он быстро выпалил что-то по-итальянски, указывая на… Эдуардо. Стефани нахмурилась. Эдуардо жестом приказал официанту подвести мальчика поближе. Когда мальчишка предстал перед Эдуардо, тот что-то быстро спросил по-итальянски. Мальчик в ответ отбарабанил несколько слов.

Эдуардо обернулся к Стефани.

— Я выйду ненадолго.

Внезапно Стефани охватило необъяснимое беспокойство.

— Что случилось?

— Похоже, в «Магнум» врезалась другая лодка. Я пойду к морю, посмотрю, сильно ли она повреждена.

Стефани отодвинула стул.

— Я с тобой.

— Пожалуйста, Моника. Останься здесь. Я один быстрее справлюсь.

— Ну если ты так хочешь, — с сомнением произнесла Стефани.

— Я абсолютно уверен. Увидишь, я скоро вернусь.

Она кивнула. Эдуардо вытащил бумажник, достал несколько купюр и вручил их мальчишке, который с проворством, приобретенным, видимо, вследствие большого опыта, принял деньги.

Эдуардо в сомнении посмотрел на Стефани.

— Ты подождешь меня?

— Ты же знаешь, что да, — прошептала Стефани. Нагнувшись, он поцеловал ее в щеку и, следуя за мальчишкой, направился к выходу. Едва Эдуардо скрылся, Стефани ощутила буквально физическую боль. Каждая минута ожидания была мучительной, и она глядела на дверь всякий раз, когда кто-то входил. Но Эдуардо все не было.

— Синьорина? — голос был тихий и вкрадчивый. Вздрогнув, Стефани подняла глаза.

— Да?

Это был официант.

— Мальчик, — официант указал в сторону двери. — Мальчик вернулся.

Стефани посмотрела на дверь поверх голов. Да, действительно. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, у дверей стоял мальчишка.

— Что ему надо?

— Он сказал, что синьор просил вас срочно прийти.

Перед глазами Стефани в одно мгновение пронеслись тысячи ужасных картин. Что-то случилось с фуникулером, и Эдуардо погиб. Владелец лодки, которая врезалась в «Магнум», — горячий итальянец, вооруженный пистолетом. У моря на Эдуардо напала шайка грабителей, и теперь он лежит там, истекая кровью.

Стефани побледнела. Взяв себя в руки, она выдавила:

— Спасибо, синьор.

Выйдя из ресторана, Стефани глубоко вздохнула, втягивая в себя свежий ночной воздух. Уже давно стемнело, и после веселого оживления, царившего в ресторане, ночь казалась загадочной и таившей какую-то опасность.

— Синьорина?

Это был мальчишка. Его бледное лицо белело в свете уличного фонаря. Она почувствовала, как, взяв ее за руку, он тянет ее куда-то.

Стефани послушно направилась за мальчишкой. Ее каблуки стучали по неровным булыжникам мостовой, эхом отдаваясь в узкой улице. Ее окружали темные страшные тени. Пробираясь по лабиринту улиц, она с отвращением вдыхала резкий кошачий запах. Вдруг она вскрикнула: нога попала в лужу.

Мальчишка остановился так внезапно, что она чуть не налетела на него. Стефани огляделась, и опять у нее вырвался крик ужаса.

Хлопая о древнюю каменную стену, на петлях качалась, как будто сама по себе, толстая дверь. Прямоугольник электрического света падал на ступеньки перед нею, отбрасывая на противоположную стену две огромные тени — ее и мальчика. Где-то орали коты.

Мальчик выпустил ее руку и показал на ступеньки. Стефани нерешительно остановилась. Внутри у нее все похолодело. Значит, Эдуардо даже не спустился к морю? Он, наверное, упал, или на пего напали, или случилось что-то еще.

Стефани огляделась. На улице не было ни души. В свете фонаря бился одинокий мотылек.

Со стесненным сердцем Стефани поднялась по ступеням и вошла.

В комнате было темно.

— Эдуардо? — прошептала Стефани нерешительно, пытаясь разглядеть что-нибудь в окружавшем ее мраке. И в этот момент ее рот накрыла чья-то рука, заглушив еще не родившийся крик.

 

21 Нью-Йорк — Капри

На Капри было девять часов две минуты вечера, в Нью-Йорке — три часа две минуты пополудни.

Телефон сотрясался от громких настойчивых звонков.

Сэмми Кафка, неколебимо уверенный в том, что послеобеденный сон очень полезен для здоровья, с раздражением снял трубку.

— Ну хорошо, хорошо, — сонно пробормотал он в микрофон. — Я уже проснулся, если вам от этого станет легче, конечно. Говорите.

После небольшой паузы в трубке раздался женский голос:

— Мистер Кафка?

— Да. Кто это?

— Чартис Франклин из больницы Святого Луки. Помните меня? Я нянечка. Вы всегда мне гвоздику дарите, когда навещаете мистера Кляйнфелдера.

Ну и ну! Сэмми задумчиво почесал в затылке. Разве он может помнить всех нянечек и медсестер, которым он дарил гвоздики? Он вручал их всем, кто дежурил в день его посещения.

Чартис Франклин… Сэмми пытался собраться с мыслями. И вдруг он вспомнил. Ну конечно! Эта красивая негритянка с оранжевыми волосами!

— Прошу прощения, мисс Франклин. Я не очень вежливо начал разговор. Просто я задремал.

— Извините, я не знала, что разбудила вас. Но вы просили меня позвонить вам, если пациент выйдет из комы.

При этом сообщении в голове у Сэмми сразу же все встало на свои места. Остатки сна мгновенно улетучились.

— Он что, пришел в сознание? — хрипло спросил Сэмми. Трубка в его руке дрожала.

— Пятнадцать минут назад! Я была у другого пациента, а Бетти, напарница, она вдруг завизжала, как поросенок. Я все бросаю, бегу к ней. Представляете, этот мистер Кляйнфелдер, вот только что он был в коме, и вдруг открыл глаза и ущипнул Бетти!

Сэмми почувствовал себя так, как будто сделал сальто в воздухе, — хотя его почтенный возраст уже давно удерживал его от подобных юношески-безрассудных упражнений.

— Можно мне задать вам вопрос, мисс Франклин?

— Ну конечно, мистер Кафка.

— Если я вас поцелую, вы выйдете за меня замуж?

— Ну, вы скажете! — Она фыркнула и, рассмеявшись, повесила трубку.

Сэмми вскочил с кровати. Вопреки обыкновению — может быть, первый раз в своей жизни! — этот заядлый щеголь не стал раздумывать, во что ему облачиться. Нацепив первое, что попалось под руку, он выбежал из квартиры.

Ловушка!

Стефани яростно царапала руку, зажавшую ей рот Она задыхалась. Единственный звук, который она могла издать, был приглушенный ладонью вой ужаса Слишком поздно она поняла свою глупость.

Ее пальцы отчаянно, но тщетно попытались отодрать большую сильную руку. Она чувствовала, как кто-то утаскивает ее все дальше в темноту.

Челюсть ее одеревенела, глаза остановились. Никогда еще ей не было так страшно. Внезапно ей вспомнился взрыв, унесший жизнь Фама, и она похолодела. «Значит, я была права! Эта бомба предназначалась для меня!»

Как освободиться от этой душащей руки, как убежать?

«Борись! — стучало у нее в голове. — Сопротивляйся! Причини ему боль! Обмани его! Испробуй все возможные средства! Выиграй хотя бы несколько секунд!»

Но ее уже волокли в другую комнату. Хлопнула дверь, как бы подтвердив реальность происходящего Неожиданно над головой зажглась лампочка. После темноты яркий свет больно полоснул по глазам. Стефани огляделась. Побеленные стены, скудная мебель.

Рука, зажимавшая ей рот, разжалась. Ее толкнули вперед. Толчок был не настолько сильным, чтобы она потеряла равновесие, но достаточным для того, чтобы ее мучитель оказался на расстоянии.

Сердце Стефани заколотилось. «Вот он, шанс! Беги!»

Она обернулась к двери.

— Забудь об этом, — сказал стоявший перед дверью мужчина. — Ты никуда отсюда не уйдешь.

— Ручку! — прохрипел Аарон Кляйнфелдер. Изголовье кровати было приподнято. Многочисленные провода и трубки соединяли его с капельницей, мониторами, дыхательным аппаратом.

— Вот, пожалуйста, — тихо сказал Сэмми Кафка, кладя на колени Аарону блокнот. Затем, сняв с ручки колпачок, он вложил ее в дрожащую руку Аарона и сжал пальцы. — И не беспокойтесь за почерк. Я все потом расшифрую. Хорошо?

Слегка кивнув, Аарон медленно начал писать.

— Ты… ты… ублюдок! — Стефани бешено металась по комнате. — Ты подлый, мерзкий подонок! Не могу поверить, что ты выслеживал меня!

Несколько мгновений она стояла с воздетыми руками, потом уронила их в отчаянии.

— Ты следил за нами все утро!

Джонни Стоун, скрестив на груди руки, стоял, опершись на тяжелую дверь. На лице его не было никаких эмоций.

— Виноват… — Он опустил голову.

— А теперь ты заманил меня сюда! — В голове у Стефани все встало на свои места. — Значит, не было никакого столкновения лодок! Все это ты придумал, чтобы убрать Эдуардо!

— А тебя завлечь сюда. — Джонни опять наклонил голову. — Виноват.

— И у тебя… у тебя хватило наглости преследовать яхту от самой Марбеллы!

— Не самое приятное путешествие, если совершать его на маленькой моторке, смею тебя уверить! Это не совсем то же, что путешествовать на «Хризалиде»! — В голосе звучала горькая ирония, но лицо по-прежнему оставалось бесстрастным. — Ну что ж, и в третий раз признаю: виноват.

— Да ради Бога! Не произноси больше этого слова!

Глаза Джонни сверкнули.

— Какого? А, ты имеешь в виду «виноват».

Стефани глубоко вздохнула. Затем, обхватив себя руками, огляделась. Он рассмеялся.

— Да ладно! Мое признание вины вряд ли воздействует на твою совесть!

Стефани полоснула Джонни взглядом.

— И что ты этим хочешь сказать?

— А как ты думаешь, что я этим хочу сказать? — Он смотрел на Стефани с веселым нахальством человека, который прекрасно знает своего противника и без смущения обращает это в свою пользу. — Учитывая тот факт, что совести у тебя, по всей видимости, нет.

— Нет? Чего нет? — прошипела Стефани, уставившись на него. «Да как он смеет! Обвинять меня в том, что у меня нет совести! Он что, забыл, что случилось с дедом? Он что, забыл взрыв в доме? Боже мой! Неужели он думает, что я спокойно могла бы существовать под именем Стефани Мерлин?»

— В чем дело? — поинтересовался Джонни. — Ты что, язык проглотила?

Стефани пришла в ярость.

— Ну знаешь, это просто наглость!

— Нет, Стефани, — спокойно ответил он. — Это не наглость. Я хочу, чтобы ты выслушала меня, и выслушала внимательно. Потому что, видишь ли, получается, что это с твоей стороны наглость…

— С моей? — крикнула Стефани. Она даже задрожала от негодования. — Да как ты смеешь!

— Я расскажу тебе, как я смею.

Джонни по-прежнему стоял, расслабленно опершись на дверь, но голос его был холоден.

— Я смею! Я не имитировал свою смерть, я не заставлял своих друзей и знакомых оплакивать меня на панихиде. Я смею, потому что не я прятался в Коннектикуте, пока кто-то, безгранично любящий меня, плачет и напивается до беспамятства, чтобы спастись от своей боли.

Стефани мучительно покраснела.

— А что мне оставалось еще? — Голос ее дрожал — Ты думаешь, мне это доставляло удовольствие? Чтобы попугать, насладиться произведенным эффектом?

— Честно говоря, — ответил Джонни негромко, — я просто не знаю, что и думать.

— Тогда думай, что хочешь! Делай свои выводы! Да ты их уже, наверное, сделал, не так ли?

— Нет. Не так. Но я знаю одно, Стефани. Тебе многое придется объяснить.

— Черта с два! — Стефани смерила его презрительным взглядом. — Я перед тобой не обязана отчитываться. И вообще, — она тряхнула головой, — с меня довольно. Отойди от двери.

Он не двинулся с места, она хотела было оттолкнуть его, но Джонни схватил ее за руку и поставил перед собой.

— Не так быстро, — тихо проговорил он, глядя ей в лицо. — Я уже сказал, ты должна мне кое-что объяснить.

— И я уже сказала, — крикнула Стефани, — я ничего не обязана тебе объяснять. Ты мне не опекун.

— Может, и не опекун. Но я был твоим любовником.

— Слава Богу, наконец-то хоть одно правдивое слово. Вот именно — «был»!

Джонни выпустил ее руку и отступил в сторону.

— Очень хорошо, — в голосе его звучало отвращение. — Ты свободна. Иди.

— Премного вам благодарны, сэр! — с сарказмом ответила Стефани, толкая дверь.

Когда она уже была в смежной комнате, ее настиг голос Джонни.

— Один совет, пока ты не ушла. Если тебя не будет в ближайшие дни в Штатах, попроси друзей записать на видео программу твоих конкурентов.

Стефани замерла. Не оборачиваясь, она спросила:

— Можно полюбопытствовать, для чего?

Джонни намеренно медленно, с кошачьей грацией повернулся и оперся спиной о косяк.

— Я думаю, тебе захочется посмотреть этот славный скандальчик.

— Скандальчик? — Голос Стефани задрожал. — Какой скандальчик?

— Ну что ты, это будет самой шумной сенсацией года! Да что года! Десятилетия!

Стефани похолодела.

— «Копия», «Жизнь сегодня», «Вечерние развлечения», — начал Джонни перечислять названия программ. — Кто из них откажется от такой славной истории — воскрешение Лазаря в современном варианте?

Стефани молчала. При каждом названии конкурирующей программы ее спина дергалась, как от удара хлыста, словно уже одни эти названия причиняли ей боль.

— Ой, я еще не сказал о прессе. А? — продолжал Джонни.

— Пресса? А при чем тут пресса? — Стефани медленно обернулась. Лицо ее было белым.

— Давай-ка посмотрим, что там у нас есть? — Он молча потер подбородок, делая вид, что припоминает названия. — Ну, во-первых, для затравки, «Инкуайрер» — он всегда готов опубликовать что-нибудь горяченькое.

— «Нэшнл Инкуайрер»? — прошептала Стефани.

— Это единственный «Инкуайрер», о котором я знаю. Ты только подумай, Стефани! Впервые за всю свою историю им не придется отвечать по суду за клевету! — Джонни улыбнулся.

Стефани уже дымилась от ярости. Она убьет его! Да! Она будет медленно, с наслаждением убивать его, лишать его жизни, и изобретет для этого самый жестокий способ!

— Ну и, само собой разумеется, — продолжал Джонни, — нельзя забывать о «Стар», «Глоб» и «Экземинер». Я хочу сказать, столь заманчивая история…

Стефани задыхалась.

— Еще одно слово, Джонни Стоун, и я… — крикнула она — и остановилась: ей не хватало дыхания, чтобы продолжить.

Джонни с удивлением посмотрел на нее, вопросительно подняв бровь.

— И что же ты сделаешь?

— Задушу тебя своими собственными руками!

Джонни только отмахнулся.

— Ты погоди, Стефани. Ты лучше представь первую полосу «Уикли уорлд ньюс»! — Он нарисовал в воздухе прямоугольник. — Можно догадаться, какие они дадут заголовки. Слушай, ты же неделями не будешь сходить с первых полос. Месяцами! Подожди-ка… Какие же будут заголовки? — Он провел пальцем по воображаемому газетному листу. — «Телезвезда похищена пришельцами»! Гм… — Он посмотрел на Стефани. — Ты должна признать, в этом что-то есть.

— Очень смешно!

— Зато просто. Для этого нужен всего-навсего один звонок редактору плюс парочка фотографий, которые я как-то нечаянно сделал сегодня утром — при помощи хорошего объектива — и привет! — Он щелкнул пальцами. — Твое воскрешение станет новостью номер один!

Стефани затаила дыхание. Ее глаза превратились в щелки-бритвы.

— Ты не посмеешь!

— Но ты ведь не станешь искушать судьбу! — Зубы Джонни сверкнули в улыбке. — Конечно, если ты мне не веришь на слово, давай проверь! Может, я действительно блефую?

Стефани в бессильной ярости сжала кулаки.

— Никогда в жизни я… — начала она, но ей пришлось переждать, чтобы успокоиться. Несколько раз глубоко вздохнув, она продолжила уже ровным голосом: — Никогда в жизни я не думала, что ты способен на… на такую дешевку! На такой низкопробный шантаж! Кто угодно, только не ты!

Джонни сделал вид, что ему неловко: смущенно потер подбородок, нахмурился, опустил глаза в пол, потом опять взглянул на Стефани. На лице его сияла улыбка.

— Да ладно, Стефани! Шантаж — это слишком сильно сказано. Почему бы тебе не подобрать какое-нибудь нейтральное выражение. Ну, например, «превентивное убеждение»?

Стефани смотрела ему в глаза. На его лице по-прежнему была поддразнивающая улыбка, но в жестких, беспощадных глазах читалась решимость.

— Хорошо, Джонни. Может быть, нам действительно стоит поговорить.

— Я весь внимание.

 

22 Милан, Италия

«Ла Скала» — жемчужина Италии, ее священное место. «Ла Скала» также выделяется из ряда других опер мира, как «Периньон» отличается от других марок шампанского, а Эверест возносится над всеми остальными горными вершинами. Каждый год, с седьмого декабря до июля, миллионы любителей оперного искусства проходят под величественными порталами театра, чтобы причаститься великому искусству. И никогда никто из них не покидает театр без сожаления. Потому что, в отличие от прочих знаменитых опер, таких, как нью-йоркская «Метрополитен-опера» или лондонская «Ковент-Гарден», в «Ла Скала» не открывают новых талантов, а стажер не имеет шансов стать знаменитым за один вечер, заменив больную примадонну. Напротив: на сцену «Ла Скала» допускаются лишь признанные гении, когда они достигают полного расцвета своего таланта.

Конечно, так было не всегда. Все великое рождается в муках. В 1770-х годах в здании «Ла Скала» уживались опера и казино, и тогда отцов города приводила сюда скорее страсть к игре, нежели к музыке. В XIX веке — золотом веке оперной музыки — постановки «Ла Скала» были столь незначительными, а публика столь вульгарной, что даже знаменитый миланец Джузеппе Верди в течение сорока лет избегал работать в театре родного города.

Но наступил 1898-й. Молодой дирижер Артуро Тосканини стал директором «Ла Скала». Он не просто спас театр от забвения. К 1929 году, когда Тосканини ушел из оперы, театр был уже легендой. Ну а остальное, как говорится, принадлежит истории. И сегодня посещение представления на театре — это шаг через волшебную дверь, назад во времени, к утерянному миру вечной, безграничной красоты, великолепия, праздника.

Интерьер театра выдержан в красно-белом, с золотом. Представление начинается уже в фойе, с его величавыми колоннами, еще до того, как занавес взмывает вверх. Потому что именно здесь собираются сливки миланского общества. Собираются, чтобы показать себя и посмотреть на других.

И всегда здесь ощущается отчужденная, равнодушная пресыщенность, потому что сюда приходят не просто заядлые театралы, трепещущие от возбуждения. Нет, это общество избранных, и еще до того, как прозвучат первые звуки увертюры или певец возьмет первую ноту, они уже знают, что могут откинуться в кресле в полном спокойствии, — настолько они уверены, что им предстоит насладиться лучшими музыкальными творениями, которые только может предложить мир.

…Это был по-особому теплый летний вечер. Закончился первый акт «Мадам Баттерфляй». Занавес пополз вниз, последовал нарастающий шквал аплодисментов. Свет становился все ярче, аплодисменты затихли, публика зашумела, задвигалась, зажужжала огромным роем. Люди поднимались с обитых красным бархатом кресел, чтобы размяться во время антракта.

В частной ложе первого яруса, справа от сцены, между двумя коринфскими колоннами сидела Зара, скрытая темнотой от посторонних глаз. Как только зажегся свет, она быстро надела темные очки. Впереди, слева от нее, сидел Эрнесто. Справа, тоже впереди, сидел Борис Губеров. Позади в положении «вольно» стоял Валерио. Вечерний наряд не мог скрыть военной выправки полковника.

Эрнесто наклонился к Губерову и сказал ему что-то на ухо. От неожиданности старик едва не выпрыгнул из кресла.

Зара, всегда очень внимательно относившаяся к переменам в чьем-либо поведении, нахмурилась, спустила очки на кончик носа и задумчиво посмотрела на Губерова.

«Что-то здесь не так, — подумала она. — Он весь вечер как-то странно себя ведет». Ранее, за ужином, ее поразило то, что он через силу поддерживал разговор, стараясь при этом казаться бойким и раскованным. Он и ел как-то виновато, словно пытался что-то скрыть. Смех его был наигранным, вымученным. Это было для него необычно. Но что больше всего ее беспокоило — на протяжении всего первого действия он барабанил пальцами по красной бархатной обивке — как какой-нибудь скучающий школьник!

Она смотрела ему в затылок, на редеющие седые волосы, сквозь которые просвечивала кожа с пигментными пятнами.

«В чем причина такого поведения? Что-то, имеющее отношение ко мне?»

Ей показалось, что в ложе вдруг стало душно. Она ощущала присутствие чего-то страшного, пугающего. Что-то злое возникало в темной тени, разрастаясь и разрастаясь. Дрожащими пальцами она стянула очки.

— Борис!

Губеров дернулся и обернулся, боязливо переведя глаза на Зару.

— Борис, что произошло?

Старик глубоко вздохнул, вытащил носовой платок и вытер взмокший лоб.

— Борис! — в ее шепоте слышалась паника. Старик, потеряв остатки самообладания, всхлипнул, чем немало смутил Зару.

— Это все лаванда! — простонал он. — Иначе бы меня не удалось обмануть!

Лаванда? Обмануть? Ей показалось, что здание оперы зашаталось и вот-вот развалится.

— Борис! Что ты имеешь в виду?

Зара подалась вперед, едва удерживаясь на самом краешке изящного кресла, которое она сама выбрала — когда? тридцать лет назад? сорок? — для этой ложи.

— Эта женщина! — выдавил Губеров. Из-под нависших век капали слезы. — Которая приходила ко мне!

— Какая женщина?

Старик шмыгнул носом и поморгал глазами, пытаясь взять себя в руки.

— Ну эта американка, которая принесла мне твою фотографию, — прошептал он жалобно, — в рамке работы Фаберже. Эта женщина сказала, что ты прислала мне свою фотографию в подарок. Она была обернута в шарф, надушенный лавандой! Понимаешь?

— Но… но я ничего не посылала! — Очки, выскользнув из руки Зары, упали на пол. Американка? Может быть, это была Моника Уилльямс?

— Борис! — застонав, она сжала руку Губерова. — Боже мой! — Она начала трясти старика. — Что ты ей сказал?

— Я… я не помню… — Губеров тихо всхлипывал. Лицо его было сведено судорогой боли и жалости к себе.

— Борис! Ты должен мне сказать!

— Она называла тебя Лили! Она знала о тебе все!

— Что? — Зара судорожно глотнула воздух и отдернула руку, как будто на нее плеснули кипятком.

— Она даже знала, что я был на яхте, — продолжал Губеров. — Ты тогда пела, а я аккомпанировал. — Сейчас в голосе старика слышались обвиняющие нотки, он как бы пытался снять с себя вину.

— Но как она могла об этом узнать? — Зара сжимала пальцы, унизанные перстнями, у себя на горле. — Борис! Кто ей сказал? Ты?

— Нет! Клянусь, не я! Я не знаю, откуда ей это известно.

Зара с отвращением смотрела на старого человека, сидящего перед ней. «Нет, не человека! — подумала она. — Человека — слишком сильно сказано. Жалкое, ссохшееся, дряхлое подобие человека!» Она резко откинулась назад, стул под ней жалобно скрипнул. Ей хотелось отдалиться от этого существа, от отвратительного запаха старости, исходившего от него. «И как я могла считать его своим другом?» — думала она.

И теперь, вдобавок, он еще подтвердил чьи-то подозрения. Но чьи? Моники Уилльямс?

Она смотрела вдаль, мимо старика, мимо роскошных колонн. В ложе напротив кто-то разглядывал ее в театральный бинокль. Люди, стоявшие в центральном проходе, как по команде, обернулись и уставились на нее. Величественный, украшенный золотыми кистями темно-бордовый занавес недобро волновался, словно кто-то — или что-то? — позади него подкрадывался — все ближе и ближе… Зару передернуло. Зло окружало ее, оно было везде, и прежде всего — оно сидело в образе этого Иуды прямо перед ней.

— Борис, — Зара сложила руки на коленях — Мне кажется, тебе следует рассказать все с самого начала.

— Да-да! — ответил Губеров, с готовностью хватаясь за тонкую ниточку признания, как будто она могла спасти уже порванные узы дружбы. Плаксивым, ноющим тоном, который безмерно раздражал Зару, он рассказал о посетительнице, назвавшейся Вирджинией Уэссон.

Зара молча слушала старика. Как презирала она его! Его внезапное, почти детское желание рассказать обо всем, облегчить душу, вымолить у нее прощение, как будто она была его духовником. Да, все в нем было отвратительно: эта обезьянья челюсть, этот русский акцент, который когда-то нравился ей, казался забавной экзотикой, а сейчас действовал на нервы. Эти дурацкие причуды: идиотские золотые запонки в виде рояля, эти маленькие медальки, гордо прикрепленные к лацкану, — как будто ему необходимо было подкрепить свою славу пианиста этими побрякушками. Да как она могла столь долго выносить его дружбу? Зара отвела глаза, не в силах больше переносить этого омерзительного зрелища.

— …Взяла фотографию, шарф и ушла, — закончив рассказ, Губеров замолчал.

Теперь Зара метала в него вопросы:

Какого цвета у нее волосы? Глаза? Рост?

Ответив на все ее вопросы, Губеров выкрикнул:

— Поверь мне, Зара! Она уже знала все! Я не сказал ей ничего такого, чего она бы не…

— Да, но ты подтвердил, что я жива, Борис, — злобно прошипела Зара. — Как же ты мог, Борис, как ты мог?

— Зара… — Старик, всхлипнув, молящим жестом дотронулся до рукава Зары, как будто это была туника святого.

Зара отдернула руку. Губеров снова заплакал.

— Не держи на меня зла за это! Пожалуйста, Зара!

Зара презрительно оттопырила губу и обдала его уничтожающим взглядом. Ей даже нравилась его униженность, она наслаждалась тем, что за эти минуты он как будто постарел еще на несколько лет, еще больше сморщился, ссохся. Затем, снова приняв свой обычный царственный вид, она обернулась к Эрнесто.

— Если эта Вирджиния Уэссон и Моника Уилльямс одна и та же женщина… — начала она на безупречном португальском, легко переключившись со столь же безупречного итальянского.

— Но ты же слышала, — успокаивающе проговорил Эрнесто. — Волосы, глаза — приметы не совпадают.

— Все это очень легко поменять, Эрнесто. Уж мыто с тобой знаем это лучше, чем кто-либо… — Зара замолчала, досказав остальное горькой улыбкой. — Нам надо немедленно возвращаться на яхту. Да. Нужно срочно выяснить, не являются ли Моника Уилльямс и Вирджиния Уэссон одним и тем же лицом. — Она нащупала рядом с собой украшенную драгоценными камнями миниатюрную сумочку в форме бабочки и стала подниматься.

Взяв ее за руку, Эрнесто спокойно усадил ее обратно.

— Подождем, пока кончится антракт. Тогда нам не придется продираться сквозь толпу.

Он обернулся к Валерио.

— Полковник! — Эрнесто перешел на английский.

— Да, сэр! — полковник сделал шаг вперед.

— Позвоните шоферу. Пусть он подгонит машину к подъезду. Позвоните пилоту. Скажите, пусть немедленно начинает готовиться к вылету.

— Куда? Куда вы собираетесь? — жалобно спросил Губеров.

— Мы, — резко ответила Зара. — Мы уходим, и ты идешь с нами. У нас на яхте живет американка. Нам надо знать, не та ли это Вирджиния Уэссон, которая навещала тебя. — Саркастическая усмешка искривила ее губы. — Я надеюсь, это не причинит тебе неудобств?

Через десять минут черный лимузин уже мчался по темным улицам в аэропорт.

 

23 Капри

Стефани забыла, что Джонни всегда любил демонстрировать свое превосходство. И теперь она была страшно раздражена. Она не хотела делиться с ним информацией, добытой с такими огромными трудностями, с риском для жизни. Пришлось избрать единственно возможную в этой ситуации тактику: она говорила холодно-отчужденно, уклоняясь от прямых ответов. Эта манера бесила Джонни.

— Из тебя вытянуть что-нибудь — это как какой-нибудь чертов зуб драть.

Тряхнув головой, она холодно ответила:

— Спасибо. Я воспринимаю это как чертов комплимент.

И они пристально посмотрели друг на друга.

Джонни отвел глаза первым. Он решил, что нет смысла обострять и без того напряженный разговор — ситуация и так была достаточно неприятной.

— Единственное, что я хочу знать, — сказала Стефани после того, как ему удалось выдавить из нее еще несколько капель информации, — как ты прознал, что я жива-здорова?

Он самодовольно улыбнулся.

— Ты думала, что очень хорошо заметаешь следы?

— Джонни, прекрати! Я напоминаю: мне через несколько минут надо уходить.

— Ну ладно, ладно! — Голос его стал мягче. — Тебя выдал Сэмми.

Она так резко повернулась на каблуках, что ему показалось, что из-под ног сейчас посыпятся искры.

— Дядя Сэмми? Мой дядя Сэмми?

— Ну, он не специально это сделал, — признался Джонни. — Он, конечно, разыграл спектакль, но не настолько талантливо, чтобы убедить меня в твоей… э-э… безвременной кончине.

— Да я и сама могла бы догадаться. Тебе ведь всегда везет, не так ли?

— Да-а, — протянул Джонни. — Нам дьявольски везет, обоим. Как ты думаешь, может быть, мы поэтому так сильно друг друга любим?

Она повернулась к нему спиной.

Удивительно, что, несмотря на все словесные громы и молнии, наполнявшие атмосферу беседы, они все-таки умудрялись как-то отвечать на вопросы, интересовавшие каждого.

Стефани с неохотой рассказала Джонни о своем разговоре с Винетт Джонс, о ее пропавшем в приюте ПД ребенке, о смерти Винетт, о несчастном случае, произошедшем с Аароном Кляйнфелдером. Кроме того, она кратко передала содержание своих бесед с мадам Балац, Олендорфом и Губеровым.

Джонни, в свою очередь, поведал ей о том, как следил за ней в Будапеште, Зальцбурге, Милане и Марбелле.

— В Милане я шел за тобой пешком до отеля. — В его голосе звучало такое самодовольство, что Стефани пришлось мобилизовать все свое самообладание, чтобы не влепить ему пощечину. — Ты только подумай, Стефани, — говорил он, втирая соль в и без того саднящую рану, — если бы ты тогда обернулась, мы бы помахали друг другу ручкой!

— Мерзавец! — прошипела она сквозь зубы. Джонни сделал вид, что не расслышал.

— Но вот чего я никак в толк не возьму, — продолжал он, — при чем тут семейство де Вейга? Как они-то со всем эти связаны? И вообще, почему ты решила, что тебе надо попасть на «Хризалиду»?

— Ты не поверишь, — пробормотала Стефани, — это решение пришло ко мне во сне!

— Быстро выкладывай правду, врунья! Правду! — Джонни схватил Стефани за руку и как следует ее встряхнул.

— Не понимаю, почему ты мне не веришь, — буркнула Стефани.

Она шумно вздохнула, выдернула свою руку и с явной неохотой рассказала о своей встрече с Аланом Пеппербергом, о пиратской записи, якобы сделанной на «Хризалиде». В результате она выложила Джонни почти все, утаив самую малость, незначительную деталь. Ну действительно, зачем ему знать о том, что Лили Шнайдер, скорее всего, владеет секретом вечной молодости?

— Значит, ты считаешь, что Лили Шнайдер жива? — спросил Джонни.

— А ты так не считаешь? — ответила Стефани вопросом на вопрос, твердо намереваясь держаться до последнего и не выдать своего открытия.

Джонни наморщил лоб.

— По-твоему, сам факт, что она жива, является достаточным мотивом для убийств?

— У тебя есть более достоверное объяснение?

— Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?

— А что, разве я отвечаю вопросом на вопрос? — спросила Стефани, очаровательно хмурясь.

Беседа продолжалась в том же духе. Стефани уходила от прямых ответов, искусно меняя направление разговора. Джонни обнаружил в ней сильного противника. Стефани прекрасно владела всем набором фокусов, который способен был продемонстрировать сам Джонни. Но, если бы при этом она могла еще читать его мысли, она бы забеспокоилась. Потому что Джонни говорил себе: «Она что-то утаивает. Она что-то знает, о чем не хочет говорить мне».

Конечно, это его не слишком удивляло. Одна из заповедей журналистики гласит: никогда не выдавай больше информации, чем это необходимо в данный момент.

— Ну ладно, если у тебя больше нет вопросов… — начала Стефани.

— Нет, еще кое-что осталось, — перебил Джонни. Стефани вздохнула.

— Стефани, — Джонни потер переносицу. — Я должен дать тебе совет. Это уж твое дело — примешь ты его или нет.

— Придержи свой…

— Ты можешь единственный раз меня выслушать не перебивая? — резко оборвал ее Джонни. — Ради Бога! Тебе не приходило в голову, что ты во что-то впуталась?

— Ой! Спасибо за предупреждение! Но, если вы еще этого не поняли сами, уважаемый Шерлок Холмс, я вам повторю: я прекрасно могу позаботиться о себе сама.

— Ну что ж, надеюсь, тебе удастся это лучше, чем твоему дедушке.

— Что ты хочешь сказать?

— По-моему, совершенно ясно, что я хочу сказать. Он, должно быть, растревожил некое осиное гнездо.

— Д-да?.. Ну давай, продолжай.

— Ты что же, считаешь разумным работать под чужим именем, не имея никакого прикрытия, поддержки?

— На что ты намекаешь?

— Только на то, что тебе не следует действовать в одиночку. Тебе может понадобиться помощь.

— Насколько я понимаю, ты хочешь предложить «свою» помощь?

— Правильно.

Она помотала головой.

— Нет, Джонни. Она мне не нужна, и я ее не хочу. Это мое последнее слово.

— Да, я понял, ты не хочешь, чтобы у тебя был кто-то, на кого можно положиться. Но это не значит, что тебе не нужен такой человек. Подумай, Стефани. Вдруг тебе понадобится провести какое-то расследование, побегать в поисках чего-то? Ты не справишься с этим одна, прямо под носом де Вейги. Они богаты, ведут уединенный образ жизни, но это не значит, что они глупы.

— Если мне понадобится помощь, — Стефани с достоинством шмыгнула носом, — я обращусь к дяде Сэмми.

— Сэмми! — недоверчиво повторил Джонни. — Ты рассчитываешь на помощь человека, который в тысяче миль от тебя?

— К твоему сведению, до сих пор мы вполне обходились без посторонней помощи!

— Вот именно. И оставили за собой след, по которому тебя мог найти трехлетний ребенок!

Лицо Стефани вспыхнуло, но она промолчала.

— Пойми, Сэмми не все по силам, он не может пребывать в нескольких местах одновременно. Да, несомненно, для своего возраста он в прекрасной форме Но он немолод, Стефани. А если на него попросту нападут? Что он будет делать?

Стефани хотела сейчас только одного: чтобы он наконец замолчал. Ведь все так хорошо шло и без его помощи. Меньше всего ей нужен был какой-то теоретик, который бы указывал ей подстерегающие ее ловушки. Ей очень хотелось сказать: Слушай, отвали, а? Но она знала Джонни: это только подзаведет его. Поэтому она избрала другой путь.

— Ну ладно, Джонни, — сказала она с неохотой. — Я подумаю над твоим предложением.

— Я рад, — ответил он, кисло улыбнувшись. — Я по-прежнему очень за тебя волнуюсь. Ты ведь знаешь об этом, Стефани.

Стефани кивнула.

— Тогда, может быть, ты поймешь это: если с тобой что-то случится, в то время как я мог бы это предотвратить, я никогда себе этого не прощу.

Стефани помолчала, потом, глубоко вздохнув, ответила:

— Я же сказала, Джонни, я подумаю.

Она произнесла это спокойным, ровным тоном, однако в голосе явно слышался металл.

— И смотри, не ошибись: мой ответ не означает «да». Я отказываюсь принимать на себя какие-либо обязательства, которых я не смогла бы выполнить.

Она осторожно взглянула на Джонни. Тот, нахмурившись, позвякивал в кармане мелочью. Сейчас, в свете не затененной абажуром лампочки, Стефани еще раз обратила внимание на то, как он красив. Он ведь мог сделать счастливой какую-то женщину — какую-то, но не ее.

После некоторого молчания Джонни согласно кивнул.

— Справедливо.

— Тогда поддерживай связь с дядей Сэмми. Если я соглашусь на твою помощь — я подчеркиваю: если — он тебе об этом сообщит. Если же нет, ты тоже от него об этом узнаешь.

Она помолчала и хрипло добавила:

— Но на твоем месте, Джонни, я бы не слишком надеялась.

— Я просил тебя всего лишь подумать об этом, — заметил Джонни спокойно.

— Я знаю. И это подводит нас к последнему, что я хотела тебе сказать.

— Что именно?

— А вот что. Если я откажусь от твоей помощи? Что будет тогда? Ты растрезвонишь всему миру о том, что я жива?

Он посмотрел на нее долгим взглядом и отрицательно покачал головой.

— Нет. Ты же знаешь, я никогда не сделаю ничего, что поставило бы под угрозу твою безопасность.

Она кивнула, почувствовав, как спадает с нее напряжение.

Он глубоко вздохнул.

— Ну ладно, не надо осложнять нам обоим жизнь. Стефани, подчиняясь минутному порыву, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— До свидания, Джонни. Я сама выйду отсюда, не провожай меня.

Он слышал, как простучали ее каблуки, как заскрипела входная дверь.

Стефани спешила по ночной улице, на ходу взвешивая все «за» и «против» предложения Джонни. Он не без таланта, быстро соображает, не занудничает. Он служил в спецчастях. Его не так легко запугать; он не побоится пустить в ход кулаки. С таким человеком хорошо ездить на сафари, и если уж жить в хулиганском районе, то рядом с ним. Он одинаково хорошо умеет обращаться с ружьем и камерой, и в то же время в костюме и галстуке будет выглядеть вполне представительно. Он даже знает, какой нож предназначен для салата, а какой для рыбы. Кроме того, он превосходный любовник.

Это были «за».

Она вздохнула.

Теперь посмотрим «против».

Вряд ли кто сравнится с ним в эгоизме, самоуверенности и заносчивости. Может быть, это у него от службы в специальных войсках, но он считает себя непревзойденным лидером. Он пытается командовать в любой ситуации, не обращая внимания, что наступает на ноги окружающим. Эта его манера тянуть одеяло на себя ужасно раздражает. Можно подумать, что он лучше всех остальных мужчин и превосходит всех женщин! «Я просто не переношу его присутствия! Что он о себе возомнил? Что он, Рэмбо? Это МОЕ расследование, МОЙ путь!»

Стефани быстро шла по улице, останавливаясь, только чтобы перевести дыхание.

«Я должна его как-то стряхнуть с хвоста. Наверняка можно спрятаться от него, раствориться без следа».

Когда она наконец добежала до ресторана, она уже знала, как это сделает.

 

24 Нью-Йорк

Подавшись вперед, Сэмми читал корявые записи Аарона Кляйнфелдера. Негромко шипел кислородный аппарат, мерно попискивали мониторы, в воздухе висел запах больницы, чуть поскрипывал фломастер… Сэмми ничего этого не видел, не слышал, не чувствовал. Он весь был погружен в чтение.

Где дети? Как случилось, что дети исчезли?

«Правильно, мой друг, — мысленно ответил Сэмми. Аарон продолжал писать. — Давай держись… ты должен рассказать обо всем».

Вполне очевидно, что Сэмми опасался, хватит ли у Аарона сил довести рассказ до конца. Уже дважды ручка выпадала из ослабевших пальцев Аарона, и дважды Сэмми вкладывал ее обратно, мягко сжимая его руку.

Но больше всего удивляло Сэмми то, что он очень легко разбирал каракули Аарона.

Почему вышли из строя компьютеры ПД? Это было очень удобно. Накануне все работало прекрасно. А потом вдруг — раз! На следующий день все полетело.

Сэмми, нахмурившись, сказал:

— Я не совсем понял. Что значит «на следующий день»?

В день, когда со мной произошел «несчастный случай»!!!

Опять нахмурившись, Сэмми спросил:

— Почему вы поставили «несчастный случай» в кавычки?

Потому что это не был несчастный случай.

Сэмми глубоко вздохнул.

— Вы хотите сказать, что кто-то хотел вас убить?

Аарон, не колеблясь, написал:

Да. Они целились прямо в меня.

— Но кто мог хотеть вашей смерти? У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?

Нет. Но странно то, что это произошло сразу после того, как я попытался войти в секретный файл, который неизвестно откуда взялся!

Сэмми приподнялся, перевернул страницу в блокноте и снова сел на краешек стула.

— Значит, вы думаете, что вас хотели убить, потому что вы узнали о существовании этого файла?

Скорее всего так! Должно быть, программа позволяет проследить все вхождения. Как иначе они могли узнать, что я хотел раскрыть этот файл?

— Но каким образом компьютер может проследить, кто входит в файл? — спросил Сэмми, чьи познания компьютера равнялись нулю, и такое положение дел его вполне устраивало.

Чтобы войти в программу, я использовал свой номер и пароль. У каждого пользователя свой пароль.

— Понятно, — ответил Сэмми.

Если программа предусматривает систему автоматического поиска, выследить по номеру меня или хотя бы мой терминал — задачка для ребенка. Понимаете?

— Ну, вы мне все так хорошо объяснили, что теперь я понял, — ответил Сэмми, снова переворачивая страницу в блокноте. — Думаю, что понял.

Мне нужна ваша помощь!

Сэмми удивился.

— Моя помощь?

— Да, — прохрипел Аарон. — Ваша помощь.

Сэмми шутливо погрозил Аарону пальцем.

— Мой друг, вам надо беречь силы.

Слегка кивнув, Аарон вздохнул. Затем опять начал писать.

Мне действительно нужна ваша помощь. Она нужна детям!

— Да я не отличу телевизор от компьютера! — запротестовал Сэмми.

И что? Я помогу вам. Но пока я здесь, мне нужен кто-то, кто будет моими глазами, руками и ушами. Я хочу, чтобы это были вы.

Сэмми вздохнул.

— Вы понимаете, что между мной и техникой нет ничего общего…

Я понимаю. У вас все прекрасно получится.

— Ну, раз вы так считаете, — Сэмми опять перевернул страницу.

Вам надо войти в компьютерные файлы ПД. Те, в которые я не смог проникнуть. Каждый раз, когда я набирал имя Джованды Джонс, на компьютере высвечивался запрос о номере опуса. Я никогда раньше не слышал ни о чем подобном.

— Опус? — спросил задумчиво Сэмми. Он как бы проверял слово на вкус. — Это означает музыкальное произведение.

Или книгу, — написал Аарон.

— И книгу тоже, — мрачно согласился Сэмми.

Мне кажется, этот файл должен содержать информацию об исчезнувших детях.

Сэмми вздохнул.

— Но что нам это дает, если мы все равно не можем войти в файл?

Фломастер Аарона яростно заскрипел.

Мы ПОЛУЧИМ доступ! Пока еще не знаю как. Если мой номер и пароль все еще действуют, мы можем начать вот с чего. Номер 099/3 СД. Пароль: ПЕЧЕНЬЕ.

— Насколько я понимаю, вы выбрали этот пароль, потому что вы сладкоежка?

Есть такой грех.

— В таком случае, — пообещал Сэмми, — завтра я вам принесу сладенького. Что вы любите больше всего?

Шоколад «Миссис Фильд», но «Ореос» тоже сойдет Может, к вашему приходу я придумаю, как войти в ОПУС.

— Вам надо отдохнуть. Если вы будете плохо себя чувствовать или умрете, делу это не поможет.

То же самое относится к вам. Будьте предельно осторожны.

По спине у Сэмми побежал холодок. Он как-то вдруг прочувствовал всю картину: лежащего перед ним Аарона, попискивающие мониторы, тихое шипение кислорода.

Аарон, видимо, сильно устал. Он медленно повернул голову на подушке, пытаясь взглядом передать всю серьезность своего предупреждения.

— Все будет хорошо, — вздохнул Сэмми, — все будет хорошо. — Он выдернул исписанные странички из блокнота, аккуратно сложил их и положил в карман. — Все хорошо.

— Повторите еще раз, — прохрипел Аарон.

 

25 В море — Капри

Внутри у нее бушевала буря. Не подчиняясь контролю, она превращалась в устрашающий тайфун, подпитывала ее ненависть, кормила ее страхи.

«Да где же эта чертова Моника Уилльямс! Уже одиннадцать вечера! Куда повел ее Эдуардо? Сколько мне еще ждать, сколько метаться? Мне необходимо, я хочу выяснить все сейчас, немедленно, и тогда я отделаюсь от этого старика, выкину отсюда этот мешок с костями!»

«Хризалида» величественно двигалась по гладкой, маслянистой поверхности моря. Впереди, звездами какого-то нового, еще не открытого созвездия, мерцали огни Капри.

«Поразительно, как может оставаться спокойным море, когда внутри у меня буря!» — думала Зара.

У входа в ресторан взволнованно метался Эдуардо. Он уже успел четыре раза позвонить на яхту, но Моники Уилльямс там не было. Раздражение и досада начинали перерастать в тревогу.

Заслышав стук каблуков, он обернулся. Наконец-то!

— Моника! — крикнул он, кидаясь ей навстречу Стефани помахала "ему рукой и тоже побежала.

— Слава Богу! — выдохнул он, хватая ее на руки.

«Совсем как герои сентиментальных фильмов сороковых годов», — подумала Стефани.

— Я так волновался! — говорил Эдуардо. — Официант сказал мне, что ты ушла с тем мальчишкой.

— Со мной все в порядке, — успокоила его Стефани. — А что случилось с лодкой?

— Представляешь, ничего! Лодка в полном порядке. Это был розыгрыш!

Взяв ее лицо в свои руки, он нежно ее поцеловал. Прикосновение его губ отозвалось в ней теплой волной наслаждения.

— Куда же увел тебя этот юный преступник? — пробормотал Эдуардо, не отрывая губ.

— Я… я не знаю, — удалось произнести Стефани.

— Ты сумочку проверила? Все на месте?

— Гм… да, — соврала Стефани, ежась от охватившего ее наслаждения. Его язык ласкал ее нижнюю губу. — Все на месте, ничего не украдено.

— Отлично. С этими мальчишками глаз да глаз. — Его язык вел влажную дорожку через подбородок к шее. — Тебя так долго не было. — Его губы опустились еще ниже. Теперь они ласкали нежную выемку под шеей. — Я уже решил, что с тобой что-то случилось.

Его теплое дыхание окутывало ее грудь, посылало телу сладкие сигналы, вызывало страстный озноб.

— Я потерялась. Перепутала улицы — они так похожи.

— Я волновался…

— Зато у меня была возможность… подумать. — Стефани почувствовала, как сладко засосало у нее внутри, как приятно подкашиваются ноги. — Так много событий за такое короткое время… Мне… мне надо было немного побыть одной… чтобы все обдумать.

Эдуардо склонился к ее груди.

— Ну и как? — Сейчас он медленно вел языком вдоль выреза блузки, рискуя нарушить правила поведения в общественном месте. — Ты обдумала?

— Да! — прошептала она и быстро оглянулась. — Эдуардо! Нас могут уви…

— Тсс… — Он втянул ее в тень ближайшего дома. — Так что же ты решила? — Не отрывая губ от ее груди, он посмотрел на Стефани.

— Я… Я решила!

— Что же? — Его язык продолжал двигаться, сводя судорогой наслаждения ее тело.

— Ты, — ответила Стефани, дрожа. — Меня. В Бразилию.

— И? — Его язык прекратил выписывать маленькие влажные круги. Сейчас Эдуардо пристально, не отрываясь, смотрел на нее.

Стефани набрала в легкие побольше воздуха.

— Если твое предложение по-прежнему в силе, — проговорила она хрипло, глядя ему в глаза, — я с радостью поеду с тобой.

Генераторы на «Хризалиде» работали во всю мощь. Отражаясь в зеркальной поверхности моря, ярко горели все огни, как на карнавальном судне в разгар праздника. Казалось, что на море две «Хризалиды»: одна плывет по поверхности воды, другая, перевернутая, — под водой.

Зара, стоя на палубе, нетерпеливо ожидала появления «Магнума». Вот, кажется, послышалось характерное гудение мощных моторов. Учащенно дыша, она прислушалась. Да! Это «Магнум»! Вне всякого сомнения!

Она быстро пересекла палубу и подошла к бортику, откуда ей лучше были видны приближающиеся огни «Магнума». Судя по ним, лодка находилась примерно в четверти мили от «Хризалиды».

— Скоро, — сказала себе Зара, — очень скоро мы узнаем, можно ли убить двух птиц одним камнем!

Еще несколько мгновений она наблюдала за быстро приближающимися огнями, затем резко повернулась на каблуках. Нежно зашелестело ее вечернее платье, плод фантазии Кристиана Лакруа.

Как раз в тот момент, когда она подошла к дверям, они раздвинулись, и навстречу ей вышел полковник Валерио.

— Я собирался вам доложить, мадам. «Магнум» приближается.

— Я знаю, полковник, я слышала шум моторов. — Зара помрачнела. — Как только они пришвартуются, пришлите ко мне мисс Уилльямс. И, полковник, прошу вас: сделайте так, чтобы она пришла ко мне одна, без моего сына.

Эдуардо резко повернул рулевое колесо и мастерски уложил «Магнум» в крутой вираж. Казалось, огромная лодка с удовольствием подчиняется его командам. Эдуардо сбавил скорость, шум мотора перешел в мягкое ворчание укрощенного животного, и зверь мягко вплыл в свою нору.

Стефани, держась за обитое мягкой кожей крыло, смотрела вперед, сквозь огромный ветрозащитный экран. Эдуардо с первой попытки нацелил нос лодки точно в центр кормы.

— Теперь огни, — сказал он, нажимая кнопку дистанционного управления, чтобы включить подводные огни «взлетной полосы» в месте, куда должен был поместиться «Магнум». Полоса водостойких галогенных лампочек тут же вспыхнула, вода засветилась зеленовато-желтым светом.

Стефани и без указаний Эдуардо знала, что ей надо делать. Когда Эдуардо направлялся в яркий водный туннель, очерченный галогеновыми лампочками, она, цепляясь за ветрозащитный экран, как бывалый матрос, прошла на нос и размотала тяжелый белый канат. Держа его конец в руках, она поднялась на носовую кабину и, опершись на поручень, смотрела, как легко Эдуардо пришвартовывал огромную лодку. Она швырнула конец поджидавшему члену команды, который начал наматывать его на крепительную утку, и снова вернулась на кокпит.

Эдуардо отключил моторы и препоручил «Магнум» заботе матросов. Взявшись за руки, они со Стефани взошли на борт яхты и направились на соседнюю палубу.

— Это было чудесно! — выдохнула она, уронив голову ему на плечо и упиваясь исходившим от него запахом моря.

— Что было чудесно? Швартовка?

— Глупый. — Она мягко подтолкнула его локтем в бок. — Все. Утро, день, вечер.

— Мисс Уилльямс? — окликнули ее из тени.

— Да? — Они с Эдуардо остановились.

Навстречу им выступил полковник Валерио.

— Мисс Бойм хочет видеть вас.

У Стефани закружилась голова.

Эдуардо, явно удивленный, спросил:

— Они уже вернулись из «Ла Скала»? Так быстро?

— Они решили уйти пораньше, — ровным тоном ответил полковник.

Стефани охватила паника. Они вернулись раньше! Из Милана! Они видели там Губерова! Пытаясь сохранить самообладание, Стефани спросила как можно спокойнее:

— А можно мне воспользоваться этим приглашением как-нибудь в другой раз? Я очень устала.

— Я уверен, что мисс Бойм знает, что вы устали. Не думаю, чтобы эта встреча заняла много времени.

— Что бы там мама ни просила, — сказал Эдуардо, — лучше разделаться с этим сейчас. Кроме того, мне тоже надо к ней заглянуть, хотя бы поздороваться.

Полковник Валерио откашлялся.

— Ваша мать, сэр, просила, чтобы мисс Уилльямс пришла одна.

— Неужели? — лицо Эдуардо потемнело. — Она не сказала, зачем она хочет видеть мисс Уилльямс?

— Нет, сэр.

Эдуардо, нахмурившись, взглянул на Стефани, пожал плечами и спросил:

— Ну что, я здесь тебя подожду?

Стефани, кивнув, направилась за полковником.

Подойдя к дверям главного салона, полковник встал прямо перед смотровым глазком, который контролировал автоматическое открывание дверей. Двери раздвинулись, он отступил в сторону и жестом пригласил Стефани войти.

Удивляясь, что полковник не следует за ней, она вошла внутрь.

Она стояла, украдкой осматриваясь, в огромной комнате. Стефани понимала, что ее вялость, инертность, виноватый взгляд, с которым она ничего не могла поделать, — все это наверняка выдает ее с головой.

Американка, молодая женщина… она почти слышала этот обвиняющий голос с сильным русским акцентом… пришла с какой-то передачей, завернутой в надушенный шарф! От него пахло лавандой, Лили! Это твой запах!

— А! Мисс Уилльямс, — серебряный певучий голос пробился сквозь сознание Стефани, резко вернув ее в реальность. — Очень мило, что вы пришли.

Мимо Стефани проплыла Зара — Лили! — окутанная кружевом вечернего платья. «Танцовщица из ада! — подумала Стефани. Мысли кружились и путались. — Ну как женщина добровольно может нацепить на себя этот дикий наряд? Интересно, кто его стирает?» Одновременно она думала о том, как пересохло у нее в горле, что надо бы сглотнуть этот предательский комок, но это движение выдаст ее волнение.

— Полковник Валерио сказал, что вы хотели меня видеть? — Стефани удивилась тому, как чисто, без хрипоты, удалось произнести ей эту фразу.

— Надеюсь, моя просьба не причинила вам неудобств? — сквозь зубы процедила Зара.

— Ну что вы, вовсе нет!

— Очень хорошо! У меня для вас есть небольшой сюрприз! — весело сказала Зара и, взяв Стефани под руку, как будто они были старинными приятельницами, увлекла ее к креслам в дальнем конце салона.

Стефани, не зная, чего и ждать после такого милого вступления, настороженно озиралась. Внезапно сердце сжалось резкой болью. Потому что она увидела полускрытую гигантской настольной лампой седовласую голову.

«Боже милостивый! Не может быть! Не могли же они доставить сюда старика из Милана только для того, чтобы он посмотрел на меня!»

Шаги Стефани становились все неуверенней, в уши лезло назойливое преувеличенно-веселое щебетание Зары, которая наверняка чувствовала, как страшно скачет ее пульс, какими бешеными толчками несется кровь, подгоняемая яростно прыгающим сердцем.

А Зара продолжала щебетать, ведя ее к столику, обитому шагреневой кожей, на котором стояли две неимоверно огромные лампы. Возле сидел он, Борис Губеров.

«Они не должны видеть моего волнения!» — говорила себе Стефани, прекрасно осознавая, что ее лицо — побледневшее, с изумленно-глупым выражением — наверняка выдаст ее.

Как престарелая ищейка, идущая по следу, старик стал медленно поднимать голову, пока не уперся взглядом в Стефани.

Намеренно торжественным тоном, не предвещающим ничего хорошего, Зара произнесла:

— Вот обещанный вам маленький сюрприз: ваш старый друг, мисс Уилльямс, э… мисс Уилльямс?

Зара выпустила руку Стефани, сбитая с толку пустым, ничего не выражающим взглядом девушки.

Стефани почти физически ощущала всю тяжесть взгляда Губерова. Мелькнуло ли узнавание в водянистых глазах старика? Секунды растянулись в вечность. Она уже знала, что он сейчас скажет. Цвет волос, прическа — да, не такие… Цвет глаз другой… но… Да, это она, это та женщина, которая обманула меня!

Время растягивалось все больше, секунды становились все длиннее, нависла гнетущая тишина.

— Да? — наконец резко спросила Зара. Ее голос звенел от напряжения.

Старик открыл рот, закрыл его. Его искусственные челюсти двигались вхолостую, как будто массируя десны.

— Ну что? — повторила Зара.

Он тяжело вздохнул, покачал головой и беспомощно посмотрел на Зару.

— Я никогда раньше не видел эту женщину. Извини, Лили…

Запнувшись, он покраснел, смущенный своей оговоркой.

Зара взорвалась:

— Идиот! — прошипела она по-итальянски. Ее глаза метали молнии отраженного электрического света.

Стефани не могла поверить собственным ушам. Лили! Он назвал ее Лили!

Зара повернулась к Стефани. Едва удерживая себя в рамках приличий, она холодно произнесла:

— Извините, мисс Уилльямс. Я думала, вы старые друзья с этим господином. Видимо, старик ошибся.

И, к изумлению Стефани, Зара взяла ее под руку и быстро отвела от старика, пока…

Да! Пока он не сморозил еще чего-нибудь!

Стефани нашла Эдуардо на палубе.

— Ты быстро, — сказал он. — Чего хотела мама?

— Она просто спросила, не знакома ли я с одним из ее старых друзей, — ответила Стефани, пытаясь показать, каким незначительным показалось ей это маленькое приключение. На самом деле она все еще не могла оправиться от только что пережитого ужаса. Она могла теперь понять, что чувствовал Джед Савитт, когда ему объявили решение Верховного суда об отсрочке исполнения приговора.

— Ну и как? Ты знакома с ним? Стефани помотала головой.

— А что это за друг?

— Да она мне его не представила, — правдиво ответила Стефани, прекрасно сознавая при этом, что она все-таки говорит неправду. Это был обман путем умолчания.

Идиот! Идиот!

Зара металась по комнате. Каждая оборка ее платья колыхалась от бешеной круговерти. Подойдя к стене, она стала барабанить костяшками пальцев по блестящей панели, пока не заболели руки. Ее ярость росла, готовая испепелить все и вся вокруг.

«Зачем я привезла сюда этого старого идиота! Ну почему ему надо было назвать меня по имени?»

Стоя рядом с Зарой, полковник Валерио пережидал, пока уляжется ее ярость.

Она обернулась к Валерио.

— Уберите эту развалину с яхты немедленно! — отчеканила она. — Вы меня слышите? Немедленно!

— Мадам! Прикажете сделать с ним что-нибудь?

— Да! — Ярость носилась в ней, как рой пчел-убийц. — Убейте его! Сотрите в порошок! Разрубите на тысячу частей! — завопила она. Затем, овладев собой, добавила: — Нет. — При этом она так тяжело вздохнула, что задрожали кружевные оборки ее платья. — Может быть, эта Вирджиния Уэссон снова попытается с ним связаться. Пусть ваши люди глаз с него не спускают. Может быть, устроить пару своих людей на работу в этот… в этот гериатрический ад, где, я надеюсь, он скоро сдохнет!

Только когда Стефани осталась наконец одна в своей комнате, когда растаял в воздухе шум вертолета, уносящего Губерова, ее начало по-настоящему трясти — от накопившегося страха, напряжения и облегчения. Она не сразу смогла овладеть собой. А придя в себя, осознала всю иронию произошедшего.

Сначала она улыбнулась, потом хихикнула. И тут на нее накатил приступ такого истерического смеха, что она спрятала голову в подушку, чтобы заглушить его.

Смех становился все громче и сильнее, и вскоре она уже рыдала.

Это было слишком, слишком великолепно-абсурдно, чтобы этот абсурд можно было облечь в слова. «Зара привезла Губерова из Милана, чтобы он определил, не я ли Вирджиния Уэссон. Но вместо этого он подтвердил мои догадки, что Зара — это Лили. Боже праведный!» — Стефани переживала чувства человека, который только что был на волосок от гибели и счастливо избежал ее.

 

26 Нью-Йорк

— Больница Святого Луки. Служба информации, — пропела в трубку оператор.

Пауза. И затем:

— Состояние пациента улучшилось.

Это было как удар под дых.

— Вы уверены?

— Я говорю то, что у меня здесь написано.

Дух повесил трубку телефона-автомата. И подумал: «Пора выходить на работу. Самое время сказать: «Адью, засранец»!»

Сэмми поднялся рано. Он с нетерпением дожидался часа, когда ему надо было снова идти в больницу к Аарону Кляйнфелдеру. Он хотел задать ему массу вопросов.

«Вот это будет сюрприз для Стефани!» — подумал он, улыбаясь от удовольствия.

В восемь он позвонил в больницу.

— Извините, — ответили ему. — Пациент из реанимационного отделения переведен в палату номер четыреста тридцать два.

Сэмми уговорил медсестру перевести его звонок на пост четвертого этажа.

— Почему вас соединили? У нас прием посетителей только с четырех до шести!

— Но в данных обстоя…

— Никаких исключений!

В трубке послышались частые гудки. Вздохнув, Сэмми посмотрел на трубку, положил ее на телефон и взглянул на часы.

Еще целых восемь часов…

Ровно в четыре часа доктор в белоснежном халате, со стетоскопом, выглядывавшим из кармана, смешался с посетителями, наполнившими холл больницы. Вот звонок возвестил о прибытии лифта, и посетители направились к нему.

— Пожалуйста, доктор, — вежливо сказал мужчина, делая шаг в сторону.

— Спасибо.

В лифте доктор повернулся к поднимавшимся с ним. На его лице была профессиональная улыбка врача — человека, чей долг заботиться о больных и несчастных.

Когда лифт достиг четвертого этажа, доктор, вежливо сказав: «Извините», вышел из лифта.

Первый лифт был забит до отказа, и Сэмми пришлось несколько минут дожидаться второго.

На Сэмми был двубортный костюм на серебристо-серой подкладке, на лацкане красовалась неизменная гвоздика. Воротничок его безупречно накрахмаленной рубашки был стянут желтым галстуком-бабочкой с маленькими розовыми слониками, а из нагрудного кармана кокетливо выглядывал шелковый платочек того же колера, что и галстук. В одной руке он держал огромный букет гвоздик, в другой — пакет с любимым печеньем Аарона.

Доктор в белом халате быстро шел по коридору с видом человека, глубоко погруженного в мысли о своих неотложных делах. Двери в палаты по обеим сторонам коридора были открыты. В палатах хозяйничали посетители: они наполняли вазы водой, расставляли букеты, переговариваясь приглушенными голосами. Телевизоры, настроенные на послеобеденные ток-шоу, болтали, смеялись, выплевывая обрывки разговоров, хохот, аплодисменты. Откуда-то из-за закрытых дверей доносились мучительные стоны. У поста медсестры разразился небольшой скандал. Женский голос на повышенных тонах доказывал:

— Но ему не положено болеутоляющее до шести часов!

Из комнаты 432 слышался задорный голос телеведущего.

— Вы когда-нибудь хотели сделать подарок? Здравствуйте. Меня зовут Шанна Паркер.

Прежде чем войти в палату, Дух быстро обернулся. Постояв несколько секунд в коридоре, он проскользнул в палату и затворил за собой дверь, чтобы скрыть от посторонних глаз то, что там произойдет.

Шанна Паркер вещала из телевизора:

— Будучи членом ПД, я регулярно получаю письма и фотографии, из которых я узнаю о…

Дух, оглядевшись, с удовлетворением обнаружил, что из двух кроватей, стоявших в палате, была занята только одна. На ней лежал пациент, походивший на толстенького ангелочка с седыми вьющимися волосами. Несмотря на включенный телевизор, он мирно спал.

Чтобы удостовериться, что он попал именно туда, куда ему было надо, Дух подошел к табличке у изножья кровати. На табличке была надпись: «Кляйнфелдер, Аарон».

Прихватив с соседней кровати подушку и задернув занавеску между кроватями, Дух опустил подушку на лицо Аарону и долго держал ее обеими руками.

Проснувшийся Аарон попытался было закричать, но все звуки поглощались подушкой. Движения его становились все слабее: жизнь уходила из него. Еще одно последнее судорожное движение — и он затих.

Отняв подушку, Дух проверил пульс. Все в порядке. Он постоял еще немного, глядя на мертвое тело с тем выражением удовлетворения, с которым обычно смотрят на хорошо сделанную работу — может быть, картину или скульптуру. Убийство — это тоже искусство.

Шанна продолжала свой душещипательный монолог:

— Это замечательная награда — видеть, как истощение сменяется упитанностью, болезнь — здоровьем, отчаяние переходит в надежду. Вы только подумайте! Совсем немного денег! Всего несколько пенни в день!

Не отводя взгляда от Аарона Кляйнфелдера, Дух шутливо отсалютовал телевизору, положил подушку обратно на соседнюю кровать, а рядом с Аароном — красную розу, вытащенную из кармана халата. После этого Дух как ни в чем не бывало вышел из комнаты. На лице его сквозь профессиональную улыбку проглядывало чувство удовлетворения.

Сэмми вытащил гвоздику из букета.

— Это вам, — сказал он, проходя мимо медсестры. — А это вам, — он вытащил вторую гвоздику и вручил ее старушке, повстречавшейся ему на пути.

Обе женщины были приятно удивлены такой галантностью.

Сэмми шел по больничному коридору, поглядывая по сторонам в поисках палаты 432. Завидев доктора, шедшего ему навстречу, он вытащил еще одну гвоздику:

— Желаю вам хорошего дня.

Взяв гвоздику, доктор кивнул и поспешил дальше. Так Сэмми Кафка подарил Духу цветок.

 

27 В море — Канн — Ницца

«Хризалида» направлялась в Бразилию. Корсика, Эльба, Ливорно, Портофино, Сан-Ремо, Монако — все проплывало перед ней как в тумане, и Стефани не могла избавиться от странного ощущения, что она вот-вот проснется в своей комнате в Нью-Йорке, и Эдуардо, Бразилия — даже сама яхта, — все это исчезнет, как приятное сновидение.

Как-то она сказала Эдуардо:

— Я не могу поверить, что все это происходит со мной!

Он улыбнулся.

— Вот увидишь, тебе понравится Бразилия. Мне так много хочется тебе показать!

— Я хочу видеть все!

— Все, — повторил он, целуя ее. — Все и даже больше.

Стефани все еще удивлялась тому, с какой легкостью ей удалось прорваться сквозь линии обороны де Вейги. Казалось, еще вчера случилась катастрофа с ее лодкой, а сегодня — вот, пожалуйста. И Эдуардо, и его бабушка Заза души в ней не чают. Эрнесто ее как-то терпит; с неохотой, но терпит и Зара. А она, Стефани, плывет по Средиземному морю на их яхте. Вместе с ними. В Бразилию.

«Я могу с полным основанием чувствовать себя победительницей», — думала она.

Но звездной ночью, когда она стояла в одиночестве на палубе, любуясь небом, где-то глубоко-глубоко начинало шевелиться тревожное чувство вины.

«Ведь это вовсе не я, Стефани, сопровождаю Эдуардо в Бразилию. Это Моника Уилльямс…»

Она размышляла о том, насколько проще было бы все, если бы она не привязалась так сильно к Эдуардо.

«Эдуардо, любимый мой, я меньше всего ожидала, что это случится с нами: что мы полюбим друг друга. Но именно потому, что это произошло, для меня особенно важно разобраться до конца во всей этой истории — я не хочу, чтобы подозрение висело над нами дамокловым мечом. Понимаешь, любимый? Наше счастье возможно, только если я докопаюсь до истины. Ведь ты согласишься со мной, любимый, правда?»

Легкое жужжание мотора прервало ее раздумья. Она обернулась. К ней приближалась бабушка Заза в своем кресле. Умело маневрируя, она подъехала к Стефани и поставила кресло на тормоз.

— Надеюсь, я не побеспокою вас? — спросила Заза, заглядывая Стефани в лицо.

Стефани покачала головой.

— Нет, конечно нет.

— Вы очень милая женщина. Я рада, что вы решили ехать с нами в Бразилию. Вы знаете, я оказалась права. Я с самого начала подумала, что вы с Эдуардо — хорошая пара.

Стефани вяло улыбнулась.

— Хотелось бы верить.

— Я уверена в этом.

Заза восседала на кресле, как на троне. Наклон ее головы, царственный профиль, величественная посадка, ее руки, возложенные на мягкие подлокотники, — весь облик вызывал в памяти картины давно ушедших времен.

— Вы ведь часто сюда приходите, не так ли? — спросила Заза. — И всегда ночью.

— Вы очень хорошо информированы, — с удивлением ответила Стефани.

— Просто я умею замечать, что происходит вокруг. — Старушка рассмеялась. — В этом кресле очень тихий мотор. Поэтому я могу передвигаться бесшумно. Кроме того, с возрастом обнаруживаешь, что тебе нужно совсем немного сна. Так что я разъезжаю по коридорам и палубам и наблюдаю. Вы знаете, я сама часто сюда приезжаю, когда мне нужно кое-что обдумать. Это место располагает к размышлениям.

— Да, — согласилась Стефани, — это так. Какое-то время они обе молча смотрели на темное море, занятые каждая своими собственными мыслями.

Потом Заза объехала Стефани и остановилась прямо напротив нее.

— Дорогая. — Она обеими руками взяла руку Стефани. — Если вы волнуетесь по поводу Эдуардо или приезда в Бразилию — не стоит. Вы уже любите Эдуардо. Вы полюбите и Бразилию, когда мы туда приедем.

Стефани улыбнулась.

— У вас так просто все получается!

— А это и есть просто! Молодые всегда все усложняют, изобретают какие-то непреодолимые препятствия. Вот доживете до моего возраста, тогда и поймете, что во всем мире есть только три-четыре вещи, которые действительно стоят волнений.

— Три-четыре? — удивленно переспросила Стефани. — И все?

— Да. И все. Остальное — яйца выеденного не стоит. — Заза улыбнулась и выпустила руку Стефани. — Ну ладно, мне пора. Спокойной ночи, дорогая. — Она развернула кресло и, уже отъехав, обернулась к Стефани: — И постарайтесь заснуть. Если вас что-то беспокоит, всегда помните: утро вечера мудренее.

Стефани улыбнулась.

— Запомню, — пообещала она.

Заза помахала ей рукой и отъехала. Когда звук мотора затих, Стефани опять уставилась в темную поверхность моря.

«Может быть, Заза и права, — подумала она. — Может, действительно, утром все предстанет в другом свете?»

Потому что она знала точно: где-то там, за этим темным горизонтом, за огромной яхтой неотступно следует Джонни.

«Следует за мной. Но скоро ты лишишься меня, мальчик. Завтра мы отправляемся в Бразилию, и ты потеряешь мой след. И тогда у меня останется меньше поводов для беспокойства».

На следующий день Стефани ощутила, с какой безмолвной, почти таинственной легкостью путешествуют де Вейга. Ей казалось, что она наблюдает за каким-то огромным работающим механизмом.

Вернувшись к себе в комнату после завтрака, она обнаружила, что ее вещи уже упакованы. Всю жизнь бронирование и покупка авиабилетов, упаковка багажа были для нее неким важным ритуалом. Кроме того, все предотъездные хлопоты представляли собой приятное промежуточное состояние, когда ты уже покидаешь одно место, но еще не прибыл в другое.

Теперь же, когда обо всем заботились какие-то невидимые слуги, она чувствовала себя обделенной. Пришло в голову сравнение с осенним листком, хрупким и нежным, вынужденным подчиняться неодолимой воле ветра. Ей было как-то неуютно ощущать себя таким листком. Однако образ не отступал.

Еще острее Стефани почувствовала, что не принадлежит себе, когда к ней явился полковник Валерио, чтобы забрать ее паспорт.

— Я всегда заранее улаживаю все дела с паспортным контролем и таможней, — объяснил полковник. — Это позволяет нам взлетать сразу же, как только мы садимся в самолет.

Стефани не хотелось расставаться с паспортом: ведь это была единственная ниточка, которая еще как-то связывала ее со свободной жизнью. Но выбора не было, пришлось подчиниться.

Засунув паспорт в карман, полковник произнес:

— Спасибо, мадам. Мы вылетаем точно в пятнадцать ноль-ноль.

Его каменное лицо не выражало ничего, только две маленькие Стефани отражались в зеркальных очках. По-военному развернувшись, он вышел.

— Шагом марш, — передразнила его Стефани, глядя в удаляющуюся спину. Что он за человек? Может, не человек, а робот?

Она вышла на палубу. «Хризалида» стояла на якоре в миле от берега. Небо было безоблачным, светило солнышко, в воздухе, как белые конфетти, носились бесчисленные чайки.

Она посмотрела на часы. Почти десять.

Стефани в задумчивости сжала губы. У нее оставалось пять часов. Надо позвонить дяде Сэмми. Они не разговаривали уже неделю. Зная его, она представляла, как он волнуется. Наверное, воображение ему рисует самые мрачные картины.

Но с яхты она звонить не может: Валерио наверняка прослушивает все разговоры. Звонить из автомата с берега тоже неразумно: это будет выглядеть очень подозрительно. Так. Надо что-то придумать.

— А, вот ты где, — услышала она голос Эдуардо. Стефани обернулась на голос, и прямо в глаза ей ударило солнце. Она заслонилась рукой. К ней подходил Эдуардо. На нем была белая шелковая рубашка с тремя расстегнутыми у шеи пуговичками, белые брюки и коричневый пояс с золотой монограммой на пряжке, сандалии, наподобие тех, что носили римские легионеры: толстые коричневые ремни, скрепленные медными пряжками, обвивали щиколотки. С плеча свешивалась холщовая сумка. Он улыбался.

— Я тебя везде искал! — воскликнул он, целуя ее в губы.

Стефани улыбнулась.

— Правда?

— Конечно, правда. — Он скинул с плеча сумку. — Я осмотрел все кабинки для переодевания в бассейне. Как ты думаешь, аквамариновые купальник и плавки подойдут нам?

— Мы что, идем купаться?

— И купаться тоже, — ответил он, потеревшись своим носом о ее.

— А что еще? — Глаза ее блестели, зубы жемчужно сверкали в улыбке.

— Канн совсем близко, — ответил Эдуардо, прижимаясь к ней. Губы их встретились, и на этом разговор прекратился.

Их лодка причалила в чудном старом рыбацком порту, с узкими живописными улицами и жужжащим рынком. Выпив кофе в маленькой кофейне на берегу залива, они пошли по Круазетт, пленительной береговой полосе Канна, любуясь ее пляжами, волшебными пальмами и сахарно-белыми отелями.

В очередной раз Стефани убедилась, что Эдуардо — великолепный гид. Казалось, он знал все. Он не поленился показать ей все самые прекрасные виды. В маленьких тесных улочках они бродили по антикварным лавкам. На Рю Этат-Юни они купили самое вкусное в мире мороженое. Оттуда они направились на другую сторону города, к горе Ля Калифорни, где расположились принадлежащие королям, эмирам и бизнесменам-миллиардерам уединенные дворцы в неоготическом стиле. И поскольку ни одно посещение Канна не обходится без этого, они побывали на пирсе отеля «Карлтон», где заплатили по сотне франков за матрас и зонтик, и, облачившись в голубые купальные костюмы, плескались в море, а потом поиграли на берегу в мяч с прелестными детьми.

Наблюдая за возней Эдуардо с ребятишками, Стефани еще раз подивилась его общительности, умению быть своим в любом окружении — будь то детишки, вот как эти, или рыбаки в старом порту, или шикарная публика в роскошном ресторане.

«Каждая минута, которую мы проводим вместе, — такая особая, — думала Стефани. — Мне бы хотелось, чтобы это утро никогда не кончалось». Она улыбнулась: так она думала всегда, когда они были вместе. «Интересно, он так же думает?»

Она надеялась, что так же.

Проведя час на пляже, они переоделись и направились в ресторан в отеле «Мартинес-Конкорд». Эдуардо заказал им телячьи отбивные, сладкие луковые пирожки и свежую малину. И хотя это был один из самых вкусных обедов, которые когда-либо ей доводилось вкушать, Стефани было не до еды, она была так поглощена Эдуардо, что даже вода с хлебом показалась бы ей сейчас изысканным яством.

«Интересно, как это будет выглядеть — жизнь с Эдуардо?» — осмелилась она спросить себя.

Было два часа дня. К столику подошел усатый метрдотель.

— Месье, ваша машина прибыла.

— Спасибо, — ответил Эдуардо, незаметно вкладывая в ладонь метру стодолларовую купюру. — Пожалуйста, попросите водителя подождать.

Метр низко поклонился.

— С удовольствием, месье, — ответил он и поплыл через зал, как будто на воздушной подушке.

Эдуардо улыбнулся Стефани. Она знала, что означает эта улыбка.

Пора. Наступило время лететь в неизвестность. Улыбнувшись в ответ, она отодвинула стул.

— Мне надо на минуту выйти.

Взяв сумочку, она поднялась. Эдуардо тоже встал, ожидая, пока она выйдет из-за стола. Зная, что он провожает ее взглядом, она неторопливо прошла через зал и только в вестибюле отеля, где ее уже нельзя было видеть из зала, ускорила шаги. Подойдя к ближайшему телефону-автомату, она обеими руками схватила телефонную трубку, от нетерпения притопывая ногой. Затем, осознав, что ее поведение может привлечь чье-то ненужное внимание, заставила себя выпрямиться и поднять голову. Пока телефонистка соединяла ее с заказанным номером, она медленно оглядела просторный холл.

Здесь шла обычная гостиничная жизнь. Приезды, отъезды; носильщики с вещами. Менеджер пытался умаслить недовольного клиента. Из двери лифта вышла группа одинаково одетых японских бизнесменов. Обязательный в любом отеле мальчишка-сорванец. Человек, сидящий нога на ногу с газетой в руках и уставившийся… прямо на нее!

Стефани дернулась и чуть не выронила трубку. Она узнала его! Боже! Да, это он! Старый знакомый из Марбеллы! Престарелый жиголо! Что он здесь делает? Преследует ее? Шпионит за ней? Но для кого? И зачем?

Внезапно до нее дошло, что в трубке что-то говорят. Стефани повернулась, прижимая трубку к уху, потом опять оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на…

… на пустое кресло. Этого не может быть!

Она моргнула.

Куда он девался?

Раздался голос телефонистки:

— Говорите.

— Спасибо. — Стефани в последний раз пробежала взглядом по холлу. Его не было. Но не померещился же он ей!

В это время такой родной голос Сэмми произнес:

— Алло?

Стефани почувствовала сладкое, ни с чем не сравнимое облегчение при звуке этого голоса.

— Дядя Сэмми? — выдохнула она. — Дядя Сэмми, слава Богу, что ты дома.

— Детка? Боже мой! Я уже голову сломал — думал, как бы с тобой связаться. Ты откуда?

— Я в Канне. Ты знаешь…

Он перебил ее.

— Детка, надо поговорить! Тут кое-что произошло. Я тебе рассказывал об Аароне Кляйнфелдере? Который был в коме?

— Дядя Сэмми! У меня только одна минута!

— Детка, слушай меня! — Никогда еще он не говорил с ней так резко. При других обстоятельствах это насторожило бы ее; сейчас же на счету была каждая секунда. Ей надо было успеть вернуться к Эдуардо до того, как он начнет разыскивать ее.

— Дядя Сэмми! Я не могу больше говорить! Я только хотела тебе сказать, что мы собираемся лететь в Бразилию.

— Детка? Детка, ты будешь меня слушать или нет? — Тон Сэмми стал еще более жестким. — Аарон Кляйнфелдер…

— Ради Бога, потом! — В голосе была смесь детской мольбы и вполне взрослого раздражения. Она смотрела в сторону ресторана, ожидая, что вот-вот оттуда выйдет Эдуардо.

— Детка, ты вообще представляешь, во что ты влезла? Нет? Ну что ж, готовься. Аарон Кляйнфелдер умер, потому что он обнаружил этот секретный…

— Он… умер? — пробормотала ошарашенно Стефани. — Но мне показалось, ты только что сказал, что он был в ко…

— Он был.

Сэмми быстро рассказал ей о том, как Аарон вышел из комы, но вскоре после перевода из отделения реанимации умер.

— Детка, его задушили. Он убит.

— Убит! — Стефани сжала телефонную трубку. — Дядя Сэмми, ты уверен?

— Да, — устало сказал Сэмми, — убит. И убийца оставил визитную карточку на подушке. Та же красная роза. Ты можешь поверить?

— Боже мой!

Стефани, глубоко вздохнув, прислонилась лбом к стене телефонной будки. Как она жалела, что у нее нет этой роскоши — свободного времени, чтобы обсудить с Сэмми все подробности. Но увы. Она подняла голову.

— Дядя Сэмми. Мне действительно пора бежать. Я попытаюсь позвонить, как только доеду до Бразилии.

— Детка! Ты меня дослушаешь наконец? И ради Бога, не вешай трубку! Ты не должна, я повторяю, не должна ехать куда бы то ни было с де Вейга, тем более в Бразилию. Я знаю, это звучит, как в мелодраме, но Аарон Кляйнфелдер, Винетт Джонс и твой дед были убиты, потому что они узнали что-то, чего им не полагалось знать. Пожалуйста, детка, пожалуйста! Не думай, что ты неуязвима. Потому что ты уязвима!

— Дядя Сэмми, я…

— Не перебивай меня! Ну же, детка, как мне тебя убедить? Неужели ты думаешь, что они остановятся перед тем, чтобы убить тебя?

Стефани передернулась. Убить. Боже!

— Детка, я хочу, чтобы ты немедленно вернулась в Нью-Йорк. Немедленно. Первым же самолетом. Когда ты приедешь, мы сядем и вместе хорошенько все обдумаем. Наверняка мы вместе сможем придумать более безопасный способ продолжить это дело. — Сэмми сделал паузу в надежде понять, как прореагирует Стефани на его заявление. Но, не услышав ничего в ответ, спросил: — Детка, ты меня слушаешь?

— Да, — вздохнула Стефани, — слушаю.

— Отлично. И ты поступишь так, как я тебе сказал, правда? Прямо сейчас, после того как повесишь трубку, отправишься в ближайший аэропорт. Он находится в Ницце, насколько я помню.

Но Стефани больше его не слушала. Ее внимание привлек солнечный зайчик, пущенный открывавшейся дверью ресторана.

Она инстинктивно вдвинулась поглубже в сумрак телефонной будки, отвернувшись лицом к стене, пытаясь стать маленькой и незаметной. Затем, затаив дыхание, она медленно повернула голову и осторожно глянула в холл.

Эдуардо! Он искал ее!

С ее губ сорвался непроизвольный стон. Она с отвращением глядела на телефонную трубку, как будто вдруг обнаружила, что все это время держала в руке змею.

— Детка! Детка! Ты меня слышишь! — летел из трубки голос Сэмми, ставший вдруг очень громким.

Поколебавшись лишь долю секунды, она повесила трубку, опять глубоко вздохнула и еще раз посмотрела через плечо.

Как ей повезло! Эдуардо стоял спиной к ней, глядя в противоположную сторону.

Улучив момент, она схватила сумочку и выскочила из будки. Заставив себя непринужденно улыбнуться, она направилась к Эдуардо. Вот она уже стоит прямо у него за спиной, а он по-прежнему ее не замечает!

Она похлопала его по спине.

— Привет! — сказала она. — Это прекрасное существо — оно что, только стоит или может двигаться и разговаривать?

Он обернулся.

— Откуда ты взялась? Мне казалось, я все осмотрел.

Она загадочно улыбнулась.

— Разве я тебе не рассказывала? Во мне есть индейская кровь — со стороны матери. — Она улыбнулась и взяла его под руку. — Ну что, ты уже расплатился или нам надо возвращаться в ресторан?

— Все в порядке. Но уже поздно. Нам надо торопиться.

Эдуардо усадил ее в «роллс-ройс», ожидавший их у центрального входа. Стефани втянула воздух. В машине пахло так, как пахнет абсолютно новый, очень дорогой кожаный бумажник.

— Боже мой, — она провела пальцем по гладкой перчаточной коже обивки. Потом взглянула на Эдуардо. — Скажи мне, верна ли эта пословица: позаботься о роскоши, а каждодневные нужды позаботятся о себе сами?

Эдуардо засмеялся:

— Надеюсь.

Они, конечно, не знали, что всю дорогу до аэропорта за ними следовал некий попутчик.

Сопровождавший их белый «форд-эскорт» благополучно прибыл вместе с ними в аэропорт.

«Роллс-ройс» не стал сворачивать на дорогу к терминалу, а направился по служебной линии, ведущей прямо к ангарам и прочим аэропортским службам. Перед сетчатыми воротами он остановился.

«Форд-эскорт» затормозил в пятидесяти футах от него и выехал на обочину. Сидевшие в нем люди наблюдали, как вооруженный охранник приблизился к авто. После короткого обмена репликами с водителем он открыл ворота и впустил «роллс-ройс».

Въехав на территорию аэропорта, громадный автомобиль сразу как бы уменьшился в размерах на фоне огромных самолетов, свернул за ангар и скрылся из виду.

Сетчатые ворота захлопнулись.

«Форд» подтянулся поближе к воротам и остановился. К нему подошел охранник.

— Нет! Посторонним машинам въезд на территорию аэропорта строго воспрещен!

 

28 Ницца — В самолете

«Роллс-ройс» остановился около выстроенных в ряд трапов старого образца. Водитель помог Стефании выйти. Прямо перед нею высились два огромных самолета — таких она еще никогда не видела.

— Боже мой, — ошарашенно пробормотала Стефани.

Эдуардо, вышедший из машины вслед за ней, встревожился.

— Надеюсь, ты не боишься летать? — спросил он.

— Что? — Стефани обернулась к Эдуардо. — Нет, вовсе нет. Просто… — Стефани не могла подобрать нужных слов.

— Да?

— Ну, я думала, это будет частный самолет.

— Это и есть частный самолет.

Стефани засмеялась:

— Это ведь семьсот сорок седьмой, черт возьми!

Эдуардо пожал плечами.

— Возможно, он чуть больше, чем обычные самолеты, принадлежащие фирмам. Но это в самом деле частный самолет.

Взяв Стефани под руку, он повел ее к трапу.

Все сюрпризы были еще впереди.

У входа в самолет их ожидала красавица-стюардесса. На ней был наряд, какие обычно показывают в научно-фантастических фильмах: мини-платье из «металлического» волокна. Светлые волосы уложены в хитрую прическу в стиле шестидесятых.

— Синьор де Вейга, — сказала она. — Очень рада вас видеть.

— Я тоже рад, Камилла, — ответил Эдуардо.

Стюардесса улыбнулась Стефани той профессиональной улыбкой, которая является неотъемлемой принадлежностью всех стюардесс мира.

— Вы, должно быть, мисс Уилльямс.

— Да, — кивнула Стефани. — Здравствуйте.

— Добро пожаловать на борт нашего лайнера. Меня зовут Камилла.

Следуя за Камиллой по самолету, Стефани не переставала удивляться. Она еще никогда не видела такой отделки салона. Они шли по длинному узкому коридору, похожему на вагонный. Раздвижные двери вели в просторные комнаты.

Камилла провела их в гостиную, выдержанную в различных оттенках белого, с мебелью, обитой лоснящейся белой кожей, с шелковыми подушками, картинами импрессионистов, которыми мог бы гордиться любой музей. Стефани узнала Моне, Писсарро и две потрясающие вещи Бильярда. В нише стояла бронзовая танцовщица Дега высотой в три фута. «Любой музей мира отдал бы все за любое из этих сокровищ», — подумала Стефани.

— Все уже на борту, — сказала Камилла. — Пожалуйста, пристегнитесь. Мы получили разрешение от диспетчеров на немедленный взлет.

Стефани была потрясена. С «Хризалидой» она уже как-то свыклась. Но это…

Раздался шум моторов, и огромный самолет медленно пополз к взлетной полосе.

Стефани казалось, что она теряет чувство реальности. И когда взревели моторы и самолет начал стремительный разбег, она думала о том, с какими же еще неожиданностями ей придется столкнуться.

Джонни Стоун видел, как взмыл в воздух частный самолет де Вейга, как он развернулся, беря курс на юг, как уменьшался в размерах и наконец скрылся в облаках. Джонни тихо выругался, пнул колесо «форда» и уселся на переднее сиденье, больно ударившись коленями о выступ машины. Еще раз выругавшись, он захлопнул дверцу и мрачно уставился в окно.

На водительском месте сидел стареющий жиголо, которого Джонни нанял в Марбелле, поскольку считал, что тот ему пригодится своим знанием местных условий. Жиголо спросил:

— Что теперь будем делать?

— Теперь? — Джонни махнул рукой в сторону аэропорта. — Теперь я хочу, чтобы ты довез меня до пассажирского терминала.

Эрнесто проводил время в полете за компьютером, с помощью которого он управлялся в своем мире бизнеса. Зара предпочла не выходить из апартаментов, расположенных на втором этаже.

Убранство ее салона было достойно королевы. Все выдержано в нежных персиковых тонах: ковер от Эдуарда Филдза с рисунком, изображавшим бабочек, огромная кровать с изголовьем в форме крыла бабочки, изящный диванчик и два вращающихся кресла, обитые персиковой кожей с перламутровым отливом. Зеркало туалетного столика было оправлено в два слоновьих бивня. Повсюду стояли статуэтки Бюхера, каждая подсвечивалась специальной невидимой лампой.

В ванной комнате с огромным зеркалом, кроме ванны-джакузи и биде, стоял шкаф, в котором содержался ее «полетный» гардероб.

В тот момент, когда самолет набрал высоту двадцать восемь тысяч футов и вышел на крейсерскую скорость, Зара отдыхала, лежа на кровати. На ней были огромные бриллиантовые серьги, золотой тюрбан и желтый шифоновый брючный костюм с вышивкой золотом. Ее коралловые губы были плотно сжаты, черные агатовые глаза поблескивали. Вокруг нее на покрывале, как игрушки, были разбросаны броши-бабочки ее коллекции.

Ей нравилось забавляться с ними, нравилось вспоминать историю каждой, ощущать эту волшебную, затейливую работу в своих пальцах. Еще больше ей нравилось выбирать: какой из них украсить туалет? Это было так трудно — остановиться на какой-то одной. Их было бесконечно много. Вот бабочка «в профиль» с крыльями из алмазов и рубинов, с телом в виде жемчужной капли. Когда-то эта брошь принадлежала королеве Румынии. Бабочка с распростертыми крыльями, сплошь инкрустированными бриллиантами. Ее носила иранская шахиня. Мотылек с крыльями из ляпис-лазури и золотым телом. По преданию, принадлежал Клеопатре. Однокрылая бабочка из нефрита и малахита, с маленькими петлями, раскладывающаяся в двукрылый медальон с портретами императрицы Александры Федоровны в правом крылышке и императора Николая II — в левом. Он и принадлежал Александре Федоровне. Бабочка в стиле арт-модерн, покрытая эмалью нежнейших пастельных тонов, с маленькими бриллиантами и сапфирами. Принадлежала жене филиппинского диктатора.

И еще, и еще, и еще… Поистине королевская коллекция.

Полковник Валерио, которого она вызвала сразу после взлета, стоял около двери, вытянувшись по стойке «смирно». Не обращая на него внимания, Зара рассматривала брошку в виде ночного мотылька из натуральных жемчужин. Бедная Мария Антуанетта. Подняв ее к свету, Зара бормотала:

— Как она переливается! А как меняются узоры на крылышках! Разве не странно, что ее владелице так не повезло в жизни?

Полковник Валерио не ответил: он знал, что от него и не ждали ответа.

— Но для Моники Уилльямс, — продолжала Зара, — не требуются украшения, несущие на себе проклятие. Она сама делает все, чтобы накликать на себя беду, не так ли, полковник?

Полковник вытянулся, как по команде «равняйсь». На этот раз он должен был дать ответ.

— Мадам!

Зара склонила голову набок, любуясь мотыльком.

— Мне кажется, наша Моника становится серьезным источником беспокойства, полковник. — Зара нахмурилась и отложила брошку в сторону. — Я пыталась предупредить ее, но — увы! Она не пожелала слушать.

Зара складывала коллекцию бабочек на поднос. При этом насекомые щелкали, звенели и царапались, словно живые. Затем, опустившись на колени, она обеими руками сгребла драгоценности и подняла их вверх, как жрица, взывающая к богам.

— Если дела примут совсем дурной оборот, придется позаботиться о Монике Уилльямс, — сказала Зара, кинув многозначительный взгляд в сторону полковника.

С этими словами Зара разжала пальцы, выпуская бабочек.

Бабочки полетели вниз, осыпая ее плечи и грудь дождем рубинов, бриллиантов, сапфиров, изумрудов. Впечатление, что они живые, усилилось. Зара застонала в восторге.

— Я позвоню Духу в Нью-Йорк, — сказал полковник. — Это избавит нас от дальнейших забот.

Взяв первую попавшуюся брошку, Зара задумчиво вертела ее в руках.

— Скажите своему Духу, чтобы он не очень спешил. Не думаю, что пребывание мисс Уилльямс у нас затянется так надолго, чтобы потребовались радикальные меры. Я хочу, чтобы Дух был просто рядом… Просто чтобы он был под рукой. Понимаете?

С этими словами Зара взяла еще одну бабочку, потом еще и еще, пока ее руки снова не наполнились экзотическими существами, которые, казалось, вот-вот взлетят светящейся и переливающейся стаей.

 

1 Рио-де-Жанейро, Бразилия

Самолет де Вейга получил разрешение на отклонение от обычного маршрута. Снизив 747-й до четырех тысяч футов, пилот заложил широкий вираж. Эдуардо постучал пальцем по стеклу иллюминатора.

— Сейчас мы увидим Рио.

Стефани наклонилась к круглому окошку. Внизу, как изумруды в лучах солнца, посверкивали прибрежные острова, а за ними — вулканические породы материка. Самолет сильно накренился, и перед ними открылась волшебная панорама.

Вот он, распростерся прямо под ними. Рио, во всем своем блеске.

У Стефани перехватило дыхание.

— Какой красивый город!

— Один из самых красивых в мире, — согласился Эдуардо. И, улыбнувшись, добавил: — А по-моему, просто самый красивый.

И он стал перечислять достопримечательности Рио.

— Видишь беговую дорожку? Это Жокей-клуб. Я тебя обязательно свожу туда. А там Ботанический сад. По периметру высажены королевские пальмы высотой в сто футов.

Стефани могла разглядеть фигурки людей вокруг бассейнов на крышах небоскребов, видела машины, которые шли впритирку друг к другу по дороге, следовавшей изгибам песчаных пляжей. И вдруг ей открылся другой Рио: хижины, лачуги на пологих горных террасах. Ее поразил их нищенский вид. И очарование Рио поблекло.

— Я читала об этих кварталах, видела фотографии, — сказала Стефани. — Но Боже мой! Я никогда не думала, что их так много!

— Не все так просто, Моника, — стал объяснять Эдуардо. — В Рио несколько миллионов бедняков. Здешняя нищета — это настоящая болезнь.

— Тем более нужно что-то делать, — пробормотала Стефани, вглядываясь в страшные трущобы.

Описав полукруг, самолет снова направился в сторону моря, заходя на посадку в международный аэропорт «Ильха-де-Говернадор» с востока.

Очень скоро они приземлились. На отдельной стоянке их уже поджидали лимузин и джип, в котором сидели служащий отдела иммиграции и таможенник.

Эдуардо отстегнул ремень безопасности.

— Ну что ж, выходим. — Взяв Стефани за руку, он помог ей подняться и притянул ее к себе. — Добро пожаловать в Рио. — Он пристально глядел на нее. — Надеюсь, ты полюбишь это место так же, как я.

Стефани не отвела глаз.

— Я уверена, что полюблю, — ответила она тихо. За время полета Эдуардо успел рассказать ей о своих планах.

— Центральная штаб-квартира Группы де Вейги находится в Сан-Паулу, — объяснил он. — Отец отвечает за всю их деятельность. Но у нас есть крупные фирмы в Рио, и поэтому здесь приходится содержать подразделение, которое возглавляю я. Я уверен, что тебе будет интересно в нем работать.

«Хотела бы я быть в этом так же уверена!» — подумала Стефани. Ведь она была подделкой, которая ворвалась, вторглась в его жизнь, и у нее были совершенно иные цели.

— Нам пора, — прервал ее раздумья Эдуардо. — Мои родители и Заза летят дальше, в Сан-Паулу. Они ждут, пока мы попрощаемся с ними, чтобы продолжить свой путь.

Процедура заняла всего несколько минут. Багаж был перегружен в машину, выполнены все таможенные и иммиграционные формальности, которые для семьи де Вейга, впрочем, были и вправду лишь формальностями. И вот они уже в лимузине, мчатся в Рио. Эта поездка надолго запомнится Стефани. Как она считала, прежде всего из-за ярких видов, открывавшихся по дороге, а также из-за того, что Эдуардо рассказывал ей удивительные истории, связанные с этой страной, его родной страной. Очевидно было, что ему очень хотелось подстегнуть ее интерес к Бразилии. «Он так хочет, чтобы я была здесь счастлива», — подумала Стефани.

— Ты найдешь здесь очень много удивительного, — говорил ей Эдуардо. — Во всем мире, после Рио, есть только один город, который я люблю так же, как Рио: это Ресифи.

— А где он?

— К северу отсюда, ближе к экватору. Это нетронутый колониальный атлантический город, построенный на полуострове и соседних островах, связанных между собой мостами. Мы как-нибудь поедем туда вместе.

«Он вроде как и не спрашивает моего согласия», — подумала Стефани. Но, как ни странно, это не вызвало у нее раздражения. Она обожала путешествовать и всегда с радостью отправлялась в любую поездку.

Сейчас они ехали по очень перегруженной улице — авенида Инфанте дон Ненрик, тянувшейся вдоль широкого пляжа Фламенко. Стефани смотрела на загорелых женщин в узких бикини, на атлетически сложенных мужчин в не менее узких плавках, играющих в футбол и волейбол.

— Судя по всему, мне надо купить новый купальник, — сказала Стефани. — Я не знала, что сейчас в моде такие открытые.

Эдуардо рассмеялся. Стефани вдруг нахмурилась.

— Эдуардо, а почему никто не купается?

Эдуардо вздохнул.

— Грязная вода, залив Гуанараба не пригоден для купания.

— Как жалко. Они такие красивые, эти пляжи.

— Зато в океане можно купаться. В Рио пятьдесят километров океанских пляжей.

— Да, но все-таки… — Стефани задумчиво посмотрела на воду, не потревоженную ни единым купальщиком.

И тогда Эдуардо заговорил об Амазонке — величайшей реке на земле, расположенной в величайших же джунглях, где захватывающая дух красота соседствовала с неисчислимыми опасностями. Он говорил о Риу-Негру, одном из многочисленных притоков Амазонки, где совсем нет москитов, а вода черного цвета из-за гниющих растений, которые убивают кладки москитов, о кайманах, южноамериканской разновидности крокодилов, об электрических скатах и пираньях, о капибара, самых больших грызунах в мире, которые могут под водой задерживать дыхание на восемь минут.

— Эдуардо! — запротестовала Стефани. — У нас не будет времени посетить все эти места. Я думала, что я буду работать…

— Будешь, будешь, — успокоил ее Эдуардо. — Видишь ли, Моника, Группе де Вейги принадлежит один из крупнейших фармацевтических комплексов в мире — «Ситто-да-Вейга», он находится как раз в дебрях амазонских джунглей, и нам довольно часто придется туда летать по делам.

Сейчас они ехали по авенида дес Накос Унидас, где движение шло по двум тоннелям, проложенным в горах.

— В отличие от расхожего мнения, — говорил Эдуардо, — я не вижу ничего плохого в том, чтобы сочетать работу и удовольствие. Для меня это одно и то же.

Они въезжали в отверстую пасть второго тоннеля.

— Ну вот, мы почти приехали.

Когда машина вылетела вновь на залитую солнцем улицу, он объявил:

— «Зона Сул» — южный сектор. Посмотри вокруг, Моника! В этой части Рио делаются фотографии для туристических агентств.

Стефани то втягивала голову в плечи, то вытягивала шею, чтобы лучше видеть. Эта часть города была бога той, современной. Здесь было много магазинов и кафе.

«Все это я знаю, — подумала Стефани, — по тысячам открыток и плакатов… хотя еще ни одна фотография не отразила во всей полноте то, что она запечатлевает на самом деле…»

— Ну как тебе все это? — спросил Эдуардо.

— Никогда не думала, что Копакабана такой бесконечный пляж!

— Он переходит в Ипанему, тоже не короткую. Надеюсь, ты скоро здесь освоишься. Хочешь еще покататься по городу или предпочитаешь отправиться в свою квартиру?

Стефани повернулась к нему.

— Куда? Я не совсем поняла.

— В одном из многочисленных зданий, принадлежащих Группе де Вейги, мы держим несколько квартир для гостей. В данный момент есть пустующая. Ты можешь оставаться там сколько захочешь. Хоть навсегда.

Навсегда. Стефани была ошеломлена.

— Я… я хочу посмотреть квартиру.

Нажав кнопку, Эдуардо опустил стекло, отделявшее салон от кабины водителя, и дал указание шоферу.

Откинувшись на спинку сиденья, Стефани смотрела и смотрела на всемирно известный пляж. Опять у нее появилось ощущение беспомощности, как будто все за нее уже кто-то решил. Она не знала, благодарить ли за это или высказать неудовольствие. Либо Эдуардо был необычайно предусмотрительным, либо у него было еще что-то на уме. «Я не должна быть неблагодарной. И, кроме того, если у него есть еще что-то на уме, то я могу сказать о себе то же самое», — наконец решила она.

Это был двухэтажный пентхауз, разместившийся на крыше небоскреба. Огромную гостиную отделяла от столовой стеклянная стена, большая кухня была оборудована в европейском стиле. Винтовая лестница вела из гостиной наверх, где находились три шикарные спальни, каждая со своим туалетом и ванной. Мебель в них была дорогая, стены украшены не менее дорогими литографиями.

У входа их встретила женщина средних лет. Ее седые волосы были круто завиты химической укладкой.

— Это Астрид, — сказал Эдуардо. — Она поможет тебе здесь устроиться.

— Здравствуйте, мисс Уилльямс, — с легким акцентом произнесла Астрид.

— Здравствуйте, — ответила Стефани, пожав руку женщины. «Эдуардо ничего не говорил мне о ней». Интересно, каких еще сюрпризов здесь можно ждать?

Появился носильщик с багажом Стефани. Астрид проводила его наверх. Затем она обратилась к Стефани, легко перейдя с португальского на английский.

— Если хотите, мисс Уилльямс, я покажу вам квартиру.

— С удовольствием посмотрю! — Стефани взглянула на Эдуардо. — Ты не возражаешь?

Он улыбнулся. Его радовал детский восторг Стефани.

— Конечно, нет Я приготовлю себе что-нибудь выпить и посижу на балконе.

Квартира, отметила Стефани, содержалась в идеальном порядке. Все в ней было предусмотрено для удобного и беззаботного житья — от кухни с большими запасами продуктов до ванн с роскошными полотенцами, мылом, духами. В каждой комнате в вазах красовались живые цветы. В одной из спален балконные двери были распахнуты и океанский ветер слегка колебал занавески. Стефани вышла на балкон.

Она облокотилась на перила и посмотрела вниз. Прямо под ней, на нижнем балконе, стоял Эдуардо с бокалом в руке. Ветер трепал его волосы.

«Эдуардо. Такой красивый. Такой умный. Перед ним невозможно устоять».

Когда экскурсия закончилась, Стефани поблагодарила. Астрид и сделала ей комплимент насчет идеального порядка в квартире.

— Я распакую ваш багаж, — по-деловому предложила Астрид.

Стефани спустилась вниз и вышла на террасу. Приблизившись к Эдуардо, она произнесла:

— Даже и не знаю, что сказать.

Он стоял, слегка опираясь спиной на перила.

— А зачем что-то говорить?

— Зачем? — Стефани махнула рукой в сторону квартиры. — Потому что это такая огромная, шикарная квартира. Но мне не нужна прислуга..

— А, — Эдуардо усмехнулся. — Да нет, она тебе все-таки нужна. Твое положение в Группе де Вейги обязывает тебя время от времени устраивать приемы. У Астрид по этой части огромный опыт, и она скоро станет тебе необходимой. Моника, ты должна научиться верить тому, что я говорю.

— Я верю. Но… Эта квартира — Стефани подняла и тут же уронила руки. — Она, должно быть, ужасно дорогая.

Эдуардо засмеялся.

— Ну, если тебе от этого будет легче, плата за квартиру будет вычитаться из твоей зарплаты.

— Да, но я не могу себе позволить такую роскошь! — Слегка покраснев, Стефани отвела глаза. Затем, глубоко вздохнув, снова посмотрела на него. — К тому же я даже не знаю, какая у меня будет зарплата, какая должность. И вообще, я ничего не знаю!

Он кивнул.

— Я помню, ты рассказывала мне, что делала на телевидении рекламные ролики.

— Да, — ответила Стефани, тут же подумав: «О Боже! Ну вот, опять! Ну сколько мне еще понадобится врать!»

— Группа де Вейги, — стал объяснять ей Эдуардо, — в отличие от большинства наших конкурентов не пользуется услугами рекламных агентств. У нас есть свое рекламное отделение. В нем ты и будешь работать. — После паузы он добавил: — Для начала у тебя будет зарплата сто пятьдесят тысяч долларов в год. Подойдет?

Глаза Стефани от удивления округлились.

— И что я должна буду за это делать?

— Ты будешь вице-президентом, курирующим телерекламу. — На губах Эдуардо появилась легкая усмешка. — Но в твои обязанности не будет входить любовь со мной — если ты этого сама не захочешь.

Глаза Стефани блеснули.

— А если я захочу? — шепнула она.

Он широко улыбнулся.

— Я бы расценил это как дополнительную льготу для нас обоих.

И она снова почувствовала, как ее всю обдает жаркой волной, а перед глазами возникло его мускулистое обнаженное тело. Голос ее задрожал, и она попыталась вернуть себя к проблемам бизнеса.

— А почему ты решил, что я стою именно сто пятьдесят тысяч в год?

Эдуардо улыбнулся.

— Я верю в теорию выплывания. Талант всегда пробьется.

— А если я не выплыву?

Не отводя от нее глаз, он поставил свой стакан на перила и привлек ее к себе.

— В этом случае, — тихо ответил он, — мы найдем для тебя еще какое-нибудь занятие.

 

2 Рио-де-Жанейро, Бразилия

Группа де Вейги обосновалась в одном из центральных районов Рио. Случайные прохожие и туристы обычно принимали ее бело-розовый офис за чье-то консульство или музей. Только медная полированная вывеска на воротах свидетельствовала, что это владение коммерческой организации.

Система безопасности в этом владении внушала благоговейный ужас. Ворота стерегла вооруженная охрана, еще двое стражей стояли у центральных дверей. Стефани была уверена, что и внутри тоже сидит целая гвардия.

Войдя в здание, она очутилась в каком-то ином мире. Просторное фойе заполняла роскошная антикварная мебель. В центре, за полированным бюро в виде тюльпана, восседала красивая девушка. На гладкой поверхности бюро не было ничего, кроме многоканального телефона.

Стефани представилась, и девушка ответила на безукоризненном английском:

— Очень рада познакомиться с вами, мисс Уилльямс. Сеньор де Вейга вас ждет. — Девушка указала рукой на антикварные стулья. — Пожалуйста, садитесь.

Через несколько минут Эдуардо уже спускался по витой лестнице. Стефани поднялась ему навстречу и вдруг увидела, что он выглядит как-то по-другому. Интересно почему?

Она быстро поняла, в чем было дело: впервые он предстал перед ней в деловом костюме, и этот наряд усиливал окутывавшую его ауру власти. Весь он был воплощенная уверенность, властность, сила.

— Моника.

Улыбнувшись, он взял ее руки в свои и держал их несколько дольше, чем требовали приличия. Затем, улыбнувшись обезоруживающей улыбкой, он хлопнул в ладоши, как бы давая знак, что пора переходить к делу.

— Итак. Ты готова к экскурсии?

Как только Стефани вышла из дома, Астрид сняла телефонную трубку.

— Мисс Уилльямс рано легла спать и сразу же заснула, — доложила она. — Ей никто не звонил, и она сама тоже никому не звонила. Она встала в шесть утра, сделала пробежку вдоль пляжа, приняла душ и позавтракала. На завтрак она выпила кофе, ананасовый сок и йогурт. После этого ушла на работу.

— Я жду вашего следующего доклада завтра, — ответил полковник Валерио.

Астрид посмотрела на телефонную трубку, из которой доносились частые гудки. «И желаю вам хорошего дня», — мысленно произнесла она.

Экскурсия длилась добрых полтора часа. Скоро Стефани осознала, каким огромным было отделение Группы де Вейги в Рио. Сначала они зашли в отдел металлургии, затем в отдел химии, потом в инженерный отдел.

В отделе целлюлозы Стефани узнала, что фирма производит бумагу, лесоматериалы и целлюлозу. В отделе минералов в стеклянных витринах были выставлены образцы различных руд, драгоценных и полудрагоценных камней, которые добывала компания.

Но больше всего поразило Стефани отделение генетики, где были выставлены образцы фруктов, овощей и цветов, полученных методами генной инженерии.

— Эдуардо! — негромко спросила Стефани. — А кто отвечает за программу по генетике?

— Доктор Васильчикова.

Стефани кивнула. «Этого-то я и боялась. Господи, помоги мне».

— Ну ладно, достаточно, — сказал Эдуардо. — Ты, вероятно, поняла, что отдел, в котором ты будешь работать, я оставил напоследок.

Отдел рекламы находился на втором этаже в анфиладе из девяти комнат с высокими потолками. Окна выходили в тихий, ухоженный парк, и, если бы не небоскребы, высящиеся над деревьями, можно было вообразить, что все это далеко за городом.

Когда Эдуардо и Стефани вошли в первую комнату, там их уже ждали все сотрудники отдела. Эдуардо представил их Стефани.

— Это Рубенс Монтенегро. Сеньор Монтенегро руководит отделом. Это твой прямой начальник.

Высокий человек средних лет, с аккуратно подстриженной седоватой бородкой и манерами университетского профессора.

— Каролин Гатто. Сеньора Гатто ведает всей печатной продукцией. Во время рекламных кампаний вы будете работать вместе.

Строгая женщина с седыми волосами, в сером костюме, без единого украшения.

— Лия Кардозо, твой персональный помощник. Сеньорита Кардозо прекрасно говорит по-английски, она превосходный переводчик.

Бойкая молодая девица, с большими голубыми глазами, темными волосами, с выбеленными «перышками» и широкой дежурной улыбкой.

— Амадео Рекуперо… Алоизио Фортес… Маурицио Карнейро…

Стефани каждому пожала руку. Эдуардо взглянул на часы.

— Мне предстоит несколько деловых встреч. Сеньорита Кардозо покажет тебе твой кабинет, а сеньор Монтенегро расскажет о твоей работе.

С этими словами Эдуардо ушел.

— Вы выглядите слегка смущенной, — рассмеялась Лия. — Я бы тоже так выглядела, если бы меня познакомили со столькими людьми сразу. Пойдемте, я покажу вам ваш кабинет.

Это была огромная комната, обставленная современной итальянской мебелью. Несколько телевизоров, соединенных с видеомагнитофонами, чертежная доска, компьютер. От огромного вентилятора под потолком шли волны свежего воздуха.

— Ваш стол вон там, у окна. А этот, около двери, мой, — сообщила Лия.

Стефани огляделась.

— Очень мило.

— Надеюсь, вы не имеете ничего против того, что мы с вами будем сидеть в одной комнате. Пока не закончат новую пристройку, нам придется поработать в тесноте.

— Я думаю, все будет отлично, — уверила ее Стефани.

Стефани подошла к столу. «Пока что все идет нормально», — подумала она, проводя пальцами по полированной поверхности красного дерева. Она получила представление о том, чем занимается отделение в Рио. У нее есть собственный стол в огромном кабинете и собственный секретарь, говорящий на двух языках. «Единственное, что мне осталось, — выяснить, чем же я, собственно, буду заниматься».

Этот первый день на работе пролетел в мгновение ока. Надо было разобраться со счетами, предъявленными телевизионными станциями, просмотреть новые ролики, прочитать и утвердить сценарии рекламных клипов. Стефани все это было очень интересно. Лия оказалась хорошей помощницей, к тому же она во все вносила нотку юмора.

— Не знаю, что бы я без вас делала, — сказала ей Стефани.

Лия засмеялась.

— Да вы бы прекрасно справились. Смотрите, как вы сразу определили, как сократить этот ролик на двадцать секунд без ущерба для содержания. Вы уже сэкономили миллион долларов компании, а ведь это только ваш первый рабочий день. Вы вполне естественно вписались в дела фирмы.

«Нет, Лия. Не естественно. Я всего лишь подделка, фальшивка, которая спит со своим боссом».

За пятнадцать минут до конца рабочего дня Лия сняла трубку — это был, наверное, пятидесятый телефонный звонок за этот день.

— Моника, это вас. Стефани взяла трубку.

— Как твои дела, мисс Уилльямс? — это был Эдуардо. При одном звуке его голоса все внутри у нее запрыгало.

— Отлично, — засмеялась она. — Если считать отсутствие значительных неприятностей хорошим показателем.

Он рассмеялся в ответ.

— В таком случае у тебя был превосходный день. Ну что? Мы собирались поужинать сегодня вместе. Или ты слишком устала?

— Честно говоря, я еще не совсем пришла в себя после полета, но я бы с удовольствием поужинала с тобой.

— Отлично! Я заеду за тобой в семь.

Дождавшись, когда Стефани уйдет, Лия открыла ящик стола, сняла ложное дно, перемотала кассету магнитофона, подсоединенного к телефону Стефани. Прослушав все ее разговоры, она взяла телефонную трубку и нажала кнопку памяти. Телефон автоматически соединился с абонентом, чей номер был заранее введен в память.

Через минуту ей ответил полковник Валерио.

— Говорит Лия Кардозо.

Лия рассказала полковнику о первом дне Стефани в офисе, закончив свой рассказ словами:

— Сеньор де Вейга пригласил мисс Уилльямс ужинать. Он заедет к ней на квартиру в семь часов. Он не сообщил, где они собираются ужинать.

— Очень хорошо. Продолжайте наблюдение. Я хочу, чтобы вы докладывали мне каждый день.

Повесив трубку, Лия перезарядила магнитофон, поставила на место ложное дно ящика и отправилась домой, уверенная в том, что две ее зарплаты возносили ее в ранг самого высокооплачиваемого секретаря в Рио.

На Стефани было мини-платье с длинными рукавами, украшенное розово-персиковыми блестками, темные чулки и туфли на среднем каблуке с завязками на лодыжках. На ней не было украшений, даже часов. Эдуардо никогда не видел женщины более привлекательной. А судя по тому, как обернулись в их сторону головы присутствующих, другим тоже не доводилось видеть. Идеальных женских фигур, дорогой одежды и украшений в ресторане Петрония было предостаточно, но какая-то особая простота в сочетании с элегантностью выделяли Стефани из всех.

Метр провел их к столику возле окна, откуда открывался вид на пляж, и едва они успели сесть, как им подали бутылку «Дом Периньон» — подарок владельца ресторана.

— Это впечатляет, — прошептала Стефани Эдуардо. — Ты, должно быть, большая шишка, если они перед тобой так стелются.

— Я? — Эдуардо покачал головой. — Я прихожу сюда очень часто, и еще никогда меня не удостаивали такого приема. — Он улыбнулся. — Вовсе не я вызвал такое оживление, Моника. Это из-за тебя!

Стефани счастливо улыбнулась.

— Я знала, что у этого платья слишком низкий вырез!

Они заказали ужин, начали есть, но потом ни один из них не мог вспомнить ни одного блюда. Голод их был другого рода. Эдуардо заплатил по счету, не забыв оставить щедрые чаевые.

Они вышли из ресторана. На черном бархате неба звезды разыгрывали свое великолепное представление.

— Это для тебя, — прошептал он.

— Для нас! — поправила его Стефани. Ее темные глаза блестели. — Далеко отсюда до твоего дома?

— Всего восемь кварталов в ту сторону. — Эдуардо махнул рукой вдоль пляжа. — Можем пройтись.

Сняв пиджак, он накинул его Стефани на плечи. Они перешли улицу, держась за руки, как молодые любовники, каковыми, они, собственно, и являлись. Пройдя немного, Стефани сбросила туфли, Эдуардо тоже снял ботинки и закатал брюки. И они шли босиком по песку вдоль пляжа.

Соленый морской воздух кружил голову, вода была холодной, покалывающей. Если не считать случайных парочек, на пляже никого не было.

— Волшебный вечер, — прошептала Стефани, прижимаясь к Эдуардо.

Накатила большая волна, затем ушла назад, оставляя за собой кружево пены. Эдуардо притянул ее к себе.

— Моника.

Они целовались, забыв о времени, о мире вокруг них. Их руки сплелись, их губы играли друг с другом.

Потом они шли дальше, она положила голову ему на плечо, сплела его пальцы со своими. Так, не произнося ни слова, они дошли до его дома — двухэтажной виллы на крыше небоскреба. Все террасы были в цветах. Из-за стеклянных стен казалось, что крыша дома, на которой расположился бассейн, висит в воздухе. Окна глядели на океан.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — спросил Эдуардо, когда они вошли в дом.

Помотав головой, она положила руки ему на плечи и притянула его голову к себе. Теперь говорили их губы и тела.

Он медленно расстегнул молнию на ее платье и отступил назад. Оно упало вниз блестящей шелухой, как дорогая обертка. Стефани глубоко вздохнула. Ее грудь, освобожденная от стягивающего корсажа, выпрямилась, сильная и тугая.

— Эдуардо! — прошептала Стефани. Она чувствовала, как дрожат, подгибаясь, ее ноги. Она стала торопливо расстегивать его рубашку, проводя кончиками пальцев по груди.

Но его сильные руки остановили ее.

— Не надо спешить, — прошептал он. — У нас много времени.

Стефани смотрела на него, словно завороженная. Он понимающе улыбнулся, взял ее лицо в руки и пальцами стал гладить ее нежные щеки.

— Эдуардо! — выдохнула она.

— Тсс…

Почти целомудренно он касался губами ее лба, носа, век.

Это сводило ее с ума. Чистое безумие. Ну почему он…

Его пальцы коснулись волос, и теперь он с силой, почти причиняя боль, оттянул ее голову назад. Она вскрикнула, когда он коснулся губами ее губ.

Теперь они были яростны в утолении своего голода. Все их движения подчинялись ничем не сдерживаемой страсти.

Через несколько секунд и на нем уже не было одежды.

Мгновение они стояли, глубоко дыша, пожирая друг друга глазами. Затем медленно оба погрузились в мягкие подушки дивана…

— Полковник, говорит Астрид Безерра.

— Да, мисс Безерра. О чем вы хотите сообщить?

— Мисс Уилльямс только что уехала на работу. Вчера она вернулась из офиса в шесть пятнадцать, приняла душ, переоделась и в семь уехала ужинать с сеньором де Вейгой. Она вернулась около двух ночи. Никаких телефонных звонков не было.

— Понятно.

«До свидания», — хотела было сказать Астрид, но в трубке уже слышались частые гудки.

 

3 Рио-де-Жанейро — Ильха-да-Борболета, Бразилия

Работа в Группе де Вейги была для Стефани новой. Каждый день преподносил какие-то задачки. Надо было придумывать рекламные кампании, создавать фильмы для каждого отдела фирмы. Делать тридцати- и шестидесятисекундные рекламные клипы. Нанимать местных талантливых актеров. Каждую минуту надо было принимать решения, не терпящие отлагательств.

К своему удивлению, Стефани обнаружила, что все это ей нравилось, приносило чувство удовлетворения. Скучать было некогда. И с каждым днем она испытывала все большую признательность двум подаркам судьбы: Лие — в офисе и Астрид — дома.

Позвонил водитель Стефани.

— Полковник Валерио? Говорит Филип Пива.

— Слушаю вас, сеньор Пива.

— Может быть, вам интересно будет знать, что каждый понедельник, среду и пятницу я отвожу мисс Уилльямс на языковые курсы в Леблон. После окончания занятий она добирается домой на такси. Надеюсь, эта информация окажется для вас полезной?

— Да, сеньор Пива. Отныне вам будет оплачиваться дополнительно двадцать часов.

— Спасибо, сеньор! От меня и от моей семьи.

Кольцо сжимается, мисс Уилльямс.

Стефани звонила Сэмми не реже раза в неделю. Чтобы защититься от возможного прослушивания, она пользовалась переговорным пунктом телефонной компании «Телер». Он действовал круглосуточно, так что Стефани могла звонить в любое удобное ей время.

Сэмми неизменно начинал разговор с одного и того же вопроса:

— У тебя все в порядке, детка?

В тот вечер, в среду, он тоже начал с этого вопроса.

— Все отлично, — уверила его Стефани. — Честно говоря, лучше не бывает.

— Хорошо. — Сэмми, сделав паузу, вздохнул. — Детка, я скучаю без тебя. Сколько тебе там еще надо пробыть?

— Не представляю. Это зависит от того, когда я получу допуск к секретной информации. Тогда я смогу посещать различные секретные производства и смотреть, что там делается. Похоже, мне еще довольно долго придется здесь болтаться.

— Слушай, я сейчас вспомнил. Перед смертью Аарон Кляйнфелдер дал мне свой компьютерный код ПД и пароль. Вполне возможно, что их еще не удалили из компьютерной памяти.

Стефани разволновалась.

— Минуту, подожди, я достану записную книжку. Готово, давай.

— Его код пользователя — 099/3 СД. Его пароль — ПЕЧЕНЬЕ. Записала?

Стефани повторила код и пароль.

— И помни, что я тебе говорил: будь осторожна, — предупредил ее Сэмми. — Ты должна остаться целой и невредимой — поняла?

— Поняла. Послушай, ты не можешь сделать мне одолжение…

— Все, что хочешь, детка. Все, что хочешь!

— Позвони в авиакомпанию, узнай, как переслать сюда Уальдо.

— Сию минуту, детка! Уже звоню! Но это не одолжение тебе, милая. Это величайшая в мире милость для меня!

К концу второй недели Стефани уже полностью освоилась в своей новой жизни. Шумное прибытие Уальдо тоже сыграло свою роль, и она уже чувствовала себя в новой квартире как дома.

Вполне понятно, что появление Уальдо не вызвало восторга у Астрид.

— Попугай! — воскликнула она, когда Стефани внесла огромную клетку. — Привозить попугая в Бразилию — это то же самое, что…

— Привозить уголь в Ньюкасл, — закончила Стефани. — Я знаю.

— Уальдо! Уальдо! — Огромный попутай возбужденно разгуливал по клетке. — Уальдо хочет крекер!

— Сейчас получишь свой крекер, — пообещала ему Стефани и погладила его по голове. — А теперь замолчи.

— Стеф! — радостно воскликнул попугай. — Я люблю тебя, Стеф!

Стефани оцепенела. Душа у нее ушла в пятки. «Ну вот, только этого мне недоставало: чтобы меня выдала птица. Как же я не подумала об этом раньше!»

— Что он говорит? — спросила Астрид.

— А, — пробормотала Стефани. — Он говорит «Стеф». Видимо, его прежнего владельца звали Стефан или Стефани.

Астрид кивнула, и Стефани порадовалась тому, что ей удалось так легко отговориться.

Когда с этой маленькой проблемой было покончено, Стефани решила отметить прибытие Уальдо торжественным ужином с Эдуардо. Отпустив Астрид, она сама все приготовила. Приглушив свет, она открыла бутылку «Дом Периньон».

— За нас, — предложила она. Эдуардо засмеялся.

— Похоже, что нас теперь трое, — заметил он, просовывая палец между прутьями клетки и угощая Уальдо канапе.

Стефани не верила своим глазам. Уальдо не просто демонстрировал образцовое поведение, он, похоже, мгновенно полюбил Эдуардо и даже не пытался его укусить! Неужели чудеса никогда не кончатся?

— Это все, мисс Безерра? — спросил полковник Валерио. — Ничего необычного вы не заметили? Вообще ничего?

— Ну, кое-что мне показалось странным. Это связано с попугаем, которого прислали мисс Уилльямс.

— Да?

— Он говорит без умолку. Конечно, по-английски. Но странно то, что, когда он видит мисс Уилльямс, он пытается привлечь ее внимание одним словом.

— Да? Каким же?

— «Стеф». Птица все время повторяет только это слово.

— И мисс Уилльямс отвечает на это обращение?

— Да.

— Вы у нее не поинтересовались, что означает это слово?

— Поинтересовалась. Она объяснила, что это, должно быть, имя предыдущего владельца птицы.

После некоторого молчания полковник спросил:

— Скажите, мисс Безерра, а не пытался ли попугай привлечь ваше внимание с помощью этого слова?

Без тени колебания Астрид ответила:

— Нет, никогда.

— Гм, это очень интересно.

«Ваша первая ошибка, мисс Уилльямс».

— Стеф, — негромко произнес Валерио. Он был один на стрельбище. В руках у него был лук, к поясу прикреплен колчан с пятью стрелами из карбона и стекловолокна, с острыми как бритва стальными наконечниками. Заправив одну стрелу в лук, он оттянул тетиву. Взглянув в тридцатимиллиметровый прицел, он увидел красную точку, нанесенную на мишень, к которой была прикреплена фотография Моники. Он выстрелил.

Вылетев со скоростью 558 футов в секунду, стрела тотчас же впилась в фотографию. В яблочко!

Он заправил вторую стрелу, подвинул прицел немного правее, прицелился и выстрелил.

— Стеф, — сказал он второй раз.

Опять в яблочко! Все пять выпущенных им стрел поразили цель. В яблочко, Стеф, в яблочко.

Улыбнувшись, он опустил лук и подумал: «Охота на людей доставляет истинное наслаждение. Я предпочитаю ее охоте на любое животное».

— До свидания, мисс Уилльямс, — прошептал он.

К концу недели Стефани не только освоилась в Рио, но и успела познакомиться со всеми старыми рекламными материалами Группы де Вейги и предложила новые рекламные кампании для каждого отдела. Для нее важнее всего было то, что запланированные кампании открывали ей доступ к информации о работе многочисленных подразделений фирмы.

Пора снова брать след.

Она решила, что на следующем собрании сотрудников изложит свои соображения о работе отдела рекламы.

Лили пела. В Квинта Анастасио, бело-голубом дворце, расположенном на Ильха-да-Борболета. В волшебном зале Геракла. Голос, который не поддавался описанию, взлетал вверх, к гигантской хрустальной люстре, к расписанному в стиле поздней французской готики потолку. Он разливался по залу и выплескивался наружу, через колеблемые ветром старинные кружевные шторы, и растворялся в прохладе ночи.

«Un Bel di Vedremo» из «Мадам Баттерфляй». Сокрушительно красивая ария, при звуках которой всхлипывают даже ангелы.

«Come Scoglio» из «Cosî Fan Tutte». Каждая нота хватала за душу.

Арии из «Лакме», «Весталки», «Медеи»… все шедевры, обреченные на вечную жизнь.

Наклонив голову, Зара слушала свое пение — пение, принадлежащее другой жизни, другой эпохе. Ее внимание было поглощено собственным божественным голосом. В руках она держала свежую лилию с обрезанными листьями. Она машинально вращала стебель, время от времени проводя гладкими, словно навощенными, лепестками по лицу. Периодически она одобрительно кивала головой. Как ни трудна была партия, она исполняла каждую с обманчивой простотой и легкостью. Ее голос, ее умение волшебно соединяли музыку и слова, делая их одним нераздельным целым.

Сидя в другом углу зала за огромным письменным столом, украшенным золоченой бронзой, Эрнесто наблюдал за Зарой. Бронзовая лампа, затененная шелковым зеленым абажуром, освещала огромный террариум с натянутой поверху сеткой. Там шевелились только что вылупившиеся желтые бабочки. Он смотрел, как новые и новые желтые существа освобождаются от коконов, чтобы опробовать свои только что обретенные крылья. Скоро террариум стал походить на калейдоскоп, в котором все кусочки стекла были окрашены в разные оттенки желтого цвета. Завораживающее зрелище…

Полковник Валерио, стоя в тени позади стола, ожидал, когда ему будет дозволено сделать доклад. Через несколько минут, взяв пульт дистанционного управления, Зара нажала кнопку «стоп».

Внезапно наступившая тишина была почти оглушительной. Зара посмотрела на Валерио. — Полковник?

Валерио сделал шаг вперед и откашлялся.

— Вы хотели бы услышать информацию о мисс Уилльямс, мадам?

— Да. — Зара, кивнув, провела лилией по щеке. — Какие у вас новости?

— В течение прошедших трех недель, — бесстрастным тоном начал докладывать Валерио, — мисс Уилльямс каждый рабочий день проводит в офисе. Похоже, ее сотрудники неплохо к ней относятся, и она справляется со своими обязанностями. Судя по ее записям и разговорам, она уже выдвинула предложение по проведению принципиально новой рекламной кампании.

— Правда? Ну ладно. А как она проводит вечера и ночи?

— Выходные она проводит в квартире вашего сына. Похоже, для Зары это не было сюрпризом, к этой новости она была готова и сильно удивилась бы, если бы дела обстояли по-другому.

Кинув взгляд в сторону Эрнесто, полковник понизил голос.

— Мадам? Дух уже давно приехал и ожидает указаний. Вы бы хотели, чтобы он приступил к нейтрализации мисс Уилльямс?

Сжав в задумчивости губы, Зара слегка похлопала по ним цветком. Затем медленно покачала головой.

— Думаю, сейчас пока рановато, — тихо ответила она. Глаза ее засветились. Она указала рукой на террариум. — Принесите мне одну из этих бабочек, — в ее голосе теперь слышались барственные нотки. Таким тоном обычно хозяева отдают приказания прислуге.

Подойдя к террариуму, полковник наклонился, сказал что-то Эрнесто, затем вернулся к Заре с бабочкой. Он осторожно держал насекомое за крылышко. Бабочка яростно билась в тщетной попытке освободиться.

Отбросив лилию, Зара подняла худую, изящную руку. Сжав бьющиеся крылья кончиками пальцев, она взяла у него бабочку и поднесла к глазам.

— Давайте предположим, что это мисс Уилльямс. — Зара выразительно посмотрела на полковника Валерио.

— Мадам, — полковник наклонил голову.

— Как и мисс Уилльямс, эта бабочка очень красива. Удовлетворенная улыбка заиграла на губах Зары.

Очень медленно она оторвала одно крылышко, подняла его высоко в воздух и отпустила. Крылышко легким лепестком упало на пол. Затем, взяв бабочку за туловище, Зара оторвала второе крылышко и, подняв его высоко в воздух, отпустила.

В комнате царила гнетущая тишина.

Выдержав драматическую паузу, Зара бросила тело бабочки к ногам полковника. Полковник, нахмурившись, смотрел вниз.

— Наступите на нее! — прошептала Зара. Полковник взглянул на Зару. Казалось, само зло полыхало в ее глазах. Когда полковник занес ногу над бабочкой, Зара предупреждающе подняла руку.

— Медленно, полковник! Мед-лен-но! Чтобы она почувствовала муку, испытала агонию…

Затаив дыхание, она наблюдала, как, словно в замедленной съемке, опускается ботинок Валерио на насекомое. Сознание своего превосходства, власти над этим несчастным телом окатило ее теплой, приятной волной.

«Я покажу этой Монике Уилльямс! О да! Я поиграю с ней в интересную игру — и она в этой игре будет всего лишь насекомым!»

Зара медленно подняла голову.

— Мы поняли друг друга, полковник?

Ностальгия. Ее приступы нечасто посещали Стефани, но, когда все-таки посещали, тоска наваливалась на нее со всей силой.

Сегодня Стефани так и не взялась за работу, которую захватила домой из офиса. Она подумала: не посмотреть ли ей видеофильм на английском или почитать книгу, потом решила, что и то и другое только усилит тоску.

Она вышла на террасу второго этажа, вытянула руку и стала теребить листву на дереве. Звездная ночь была прохладной и такой изумительно ясной и красивой. В звездную ночь хочется чувствовать себя рядом с кем-то.

Эдуардо уехал по делам в Буэнос-Айрес. С Астрид они отнюдь не были друзьями, хотя и относились друг к другу с уважением. Может, позвонить Лие? Но что-то удерживало ее от этого. Может быть, то, что они проводят все дни бок о бок, работая вместе. А может, тут было что-то другое.

И, глядя на темный океан, на неустанно бегущие белые буруны, она думала: «Я хочу поговорить с каким-нибудь янки! Я хочу посплетничать, посудачить!»

Единственное, что ей оставалось делать, — идти на переговорный пункт «Телер».

Войдя в дом, она схватила плащ.

— Так хорошо на улице, — сказала она Астрид. — Пойду пройдусь.

— Конечно, мисс Уилльямс.

Стоя в дверях бара на другой стороне улицы, Астрид видела, как Стефани вошла в «Телер». Она улыбнулась. «Так вот почему мисс Уилльямс никогда не пользуется домашним телефоном!» — подумала она с удовлетворением человека, потрудившегося не зря. Пойти за Стефани ее заставила не обязанность, а исключительно интуиция.

— Ну конечно, свежий воздух! — фыркнула торжествующе Астрид, выискивая такси, чтобы успеть вернуться домой прежде Стефани. «Да, действительно, что-то странное происходит».

Астрид с нетерпением дожидалась утреннего разговора с Валерио. Она понимала, что нарушила приказ полковника — ей не было дано указаний о слежке за Стефани. Но ее это не волновало, напротив, она была весьма довольна тем, что приняла это решение — проследить за американкой. «И полковник будет доволен, — размышляла она. — Прямо не терпится сообщить ему. Кто знает, может быть, он премирует меня?»

Реакция полковника оказалась столь неожиданной, что Астрид онемела.

— Мисс Безерра, — сказал он ледяным тоном. — Если вы забыли, я напоминаю: мы работаем группой, и все решения принимаю лично я. Я строго запрещаю вам преследовать мисс Уилльямс, хотя бы по той причине, что вы можете себя выдать.

Астрид почувствовала, что краснеет.

— Но, — заикаясь, пробормотала она, — я думала, что…

— Вам платят не за то, чтобы вы думали, — оборвал ее полковник. — Либо вы действуете согласно приказам, либо вы ищете работу в другом месте! Вы меня хорошо поняли?

Астрид сидела ошарашенная.

— Хорошо, — едва слышно прошептала она. Повесив трубку, она затряслась от злобы.

— Ублюдок, — крикнула она находящемуся от нее в сотне миль полковнику.

Закончив разговор с Астрид, Валерио тут же связался с капитаном полиции Рио.

— Друг мой, давненько я не подкидывал вам работенки.

— Мне бы она не помешала — инфляция сами знаете какая.

— Хорошо. Тогда вот что мне надо…

Когда полковник Валерио повесил трубку, его обдала теплая волна удовлетворения. В следующий раз, если мисс Уилльямс посетит «Телер», он узнает, по какому номеру она звонит.

«Эх, мисс Уилльямс. Это ваша вторая крупная ошибка».

Полковник Валерио пришел в чудесное расположение духа. Прихватив несколько фотографий Стефани, он взял лук со стрелами и отправился на стрельбище.

Стрелы метко поражали цель, разрывая фотографию Стефани в клочки.

После утреннего совещания Стефани и Эдуардо направились в ее кабинет. Дверь была открыта. Сидя за столом, Лия с улыбкой отвечала на телефонный звонок:

— Отдел рекламы, здравствуйте.

Лия слушала, что ей говорили, и улыбка сползала с ее лица, голос терял бодрость.

— Да? Когда?

Она обеспокоенно взглянула на Стефани и Эдуардо.

— Что случилось? — спросила Стефани, входя в кабинет.

Лия жестом попросила ее подождать и продолжала слушать. Повесив телефонную трубку, она сидела какое-то время молча, не в силах вымолвить ни слова.

— Это из полиции, — сказала она наконец. — С Астрид Безерра произошел несчастный случай.

Стефани остолбенела.

— Они… Они сообщили, что произошло?

Лия отрицательно покачала головой.

— Сказали только, что ее увезли в больницу.

— Боже мой! — Стефани вздохнула. — Я поеду в больницу, узнаю, что же с ней случилось. Отмени, пожалуйста, все назначенные на сегодня встречи.

— У тебя могут возникнуть трудности в общении с персоналом больницы, — предупредил ее Эдуардо.

— Да, действительно. Лия, наверное, тебе придется поехать со мной.

Эдуардо покачал головой.

— Я сам с тобой поеду, — сказал он. Взяв Стефани за руку, он вывел ее из кабинета. — Ты увидишь, как хорошо я умею обращаться с местными бюрократами и прорываться через всяческие барьеры.

Дождавшись, когда Стефани с Эдуардо уйдут, Лия встала и плотно закрыла дверь в кабинет. Затем, сняв трубку, медленно набрала телефонный номер.

— Да. — Голос принадлежал полковнику Валерио.

— Говорит Лия Кардозо из офиса в Рио.

— Да, сеньорита. Чем могу быть полезен?

— Возможно, вас заинтересует сообщение о том, что на сегодняшнем производственном совещании мисс Уилльямс получила допуск номер два.

Из трубки доносилось хриплое дыхание полковника.

— Я рад поблагодарить вас за сообщение, сеньорита.

— Как только я еще что-нибудь узнаю, я вам сообщу, — пообещала Лия. В трубке послышались короткие гудки.

«Он пугает меня, — подумала Лия. — Я ему не верю». Но он хорошо платил. Очень хорошо. Теперь, когда очередной доклад сделан, ей станет немного легче. До следующего доклада.

«Она приближается. Я не должна разрешать ей сокращать расстояние». Лили знала, что скоро ей придется отдать приказ. Духу понадобится какое-то время, чтобы организовать это дело, настичь свою цель.

«Смерть! Какая ирония судьбы, — думала Лили. — Она, Лили, отказавшаяся подчиниться судьбе, восставшая против смерти, которая уравнивает всех в этом мире, — призывает смерть на голову другого человека, жаждет этой смерти!»

Да, смерть мисс Уилльямс сразу разрешит множество проблем! Эдуардо проводит с ней слишком много времени, так что ничего не остается для собственной матери!

Улыбка тронула прекрасное лицо Лили. «Но скоро все будет по-другому! Скоро он снова будет мой, и я буду владеть им безраздельно! И при этом я избавлюсь от этой беспардонной Моники Уилльямс! И тогда все снова станет по-прежнему».

Но сначала один маленький пустячок. Еще немного глазури для украшения торта. Моника Уилльямс должна понять, что именно ее сгубило. О да! Она должна претерпеть страдания. Изощренные.

Старая леди нервничала. Она разъезжала в своем кресле по всему дому, по холлам, коридорам, просторным комнатам первого этажа, тенистым террасам и затененным балконам.

«Я знаю, что они задумали — Лили и полковник. Эрнесто даже и половины этого не знает Ну почему именно мне выпало это услышать? Я ничего не хочу об этом знать! Я не хочу быть безмолвным соучастником их преступлений! Но я никогда не посмею донести на них.

Будь я проклята, если сделаю это. И будь я проклята, если я не сделаю этого!»

Внезапно дом показался ей слишком тесным, как тюрьма. Заза поехала по гладким аллеям, опутавшим территорию острова. Но это не принесло облегчения.

«Весь этот остров — тюрьма. Как я ненавижу это место!»

 

4 Рио-де-Жанейро, Бразилия

Вошла доктор, еще не успевшая сменить свой обрызганный кровью зеленый хирургический костюм. Она стянула с головы шапочку, освобождая гриву густых каштановых волос, и плотно закрыла за собой дверь.

— Сеньор де Вейга? — взглянув на Эдуардо, спросила она. Ее контральто прекрасно сочеталось с классическими тонкими чертами лица.

— Да. — Эдуардо встал.

— Я доктор Амадо, — представилась она, по-мужски крепко пожимая его руку.

— Вы говорите по-английски, доктор?

Она кивнула.

— Я училась в Майами, — ответила она на безупречном, почти без акцента английском.

— Это мисс Уилльямс. — Эдуардо тоже перешел на английский. — Она не говорит по-португальски — это и послужило причиной моего вопроса. Сеньора Безерра работает у нее.

Стефани сделала шаг вперед.

— Как Астрид? — Она пыталась прочитать на лице доктора ответ. — Или, может быть, еще рано о чем-то говорить определенно?

— Мне очень жаль, — сочувственно ответила доктор Амадо. — Мы сделали все, что могли. Но было уже слишком поздно. Сеньора Безерра умерла, не приходя в сознание.

Эдуардо обнял Стефани за плечи, но она, стряхнув его руку, тяжело опустилась в кресло, как марионетка, у которой вдруг обрезали удерживающие ее нити.

— А что… что это за несчастный случай? — спросила она, заикаясь.

Доктор Амадо подошла к своему столу и устало села в кресло. Закурив, она сделала глубокую затяжку, откинув голову назад, чтобы направить струю сигаретного дыма в потолок.

— Несчастный случай? — Она говорила негромко, но в голосе явно звучала злость. — Какой несчастный случай? У сеньоры Безерра множественные колото-резаные раны. Она подверглась нападению.

Колото-резаные раны. Стефани схватила Эдуардо за руку, цепляясь за нее, как за ниточку жизни.

— Но зачем понадобилось кому-то нападать на нее?

— Зачем? — Доктор Амадо сделала еще одну затяжку. — Люди убивают друг друга по многим причинам, хотя ни одна, конечно, не может служить оправданием. — Доктор покачала головой. — Причин для убийства больше, чем звезд на небе.

Стефани глубоко вздохнула.

— Она… она сильно мучилась?

Доктор Амадо заметила знаки, которые подавал ей глазами Эдуардо.

— Нет, — солгала она. — Смерть наступила быстро.

— Я попрошу кого-нибудь из наших сотрудников заняться организацией похорон, — вступил в разговор Эдуардо. — Отдел кадров посмотрит ее личное дело, чтобы выяснить, кого из близких уведомить о случившемся.

Доктор кивнула.

— Да, это бы нам очень помогло. — Помолчав, доктор обратилась к Стефани. — Мисс Уилльямс!

— Да? — в голосе Стефани слышалась бесконечная усталость.

— Я понимаю ваши чувства. Но, может быть, вам станет немного легче, если я скажу, что сеньора, умирая, была не одна.

Стефани вопросительно смотрела на доктора.

— С ней был тот, кто пытался помочь, защитить ее. «Скорая» доставила в больницу обоих. Он американец. Сейчас с ним работают хирурги — у него ножевые ранения.

— Я бы хотела поблагодарить его, — попросила Стефани. — Это единственное, что мы можем сделать в подобной ситуации.

— Да, — согласился Эдуардо. — Вы не возражаете, доктор, если мы к нему пройдем?

— Конечно, нет, — доктор Амадо позволила себе небольшую улыбку. — Не удивляйтесь, когда увидите этого защитника. Это женщина. Я сейчас вас к ней провожу.

Загасив сигарету, она отодвинула стул и поднялась.

Стефани и Эдуардо вошли за ней в операционную. Жестом попросив их подождать, доктор заглянула за занавеску, отделявшую часть комнаты. Они слышали, как она обратилась к кому-то на португальском, потом перешла на английский.

— Как у вас дела?

— Если честно, то я чувствую себя как подушечка для булавок, — ответил кто-то. — Скажите, доктор. Вот сейчас ваш коллега штопает мои раны. Когда все заживет, я буду чудовищем, уродом?

— Вам не о чем беспокоиться. Доктор Пинто — превосходный хирург. Скажите, вы в состоянии принять посетителей?

Раздался громкий стон.

— О-о! Только не полиция! Ну сколько мне еще с ними объясняться? Я им уже рассказала все, что могла.

— Эти люди не из полиции. Это друзья той женщины, которую вы пытались спасти.

Доктор раздвинула занавески.

— Мисс Уилльямс, сеньор де Вейга.

С этими словами доктор отступила в сторону, чтобы Стефани и Эдуардо увидели героиню.

Она определенно не походила на человека, который может за себя постоять, не говоря уже о героическом поступке. На операционном столе сидела маленькая, гибкая женщина лет двадцати. Кожа цвета орехового дерева, жесткие черные волосы, перьями поднимавшиеся над вышитой шелковой лентой, стягивавшей голову. На ней было короткое свободное плиссированное платье. Она вздрогнула, когда доктор Пинто очередной раз всадил большую хирургическую иглу ей в тело, стягивая огромную безобразную рану на левом плече.

— Привет! — обратилась к ней Стефани. — Мне известен ваш героический поступок.

Лицо женщины осветилось улыбкой.

— Привет! Вы говорите по-английски, как настоящая американка!

— Потому что я и есть американка.

— Обалдеть! — Глаза женщины засверкали. — Приятно встретить землячку. — Она протянула неповрежденную правую руку. — Меня зовут Барбаралинн Харрис, друзья называют меня просто Барби. Как куклу. — Смех ее был звучным и заразительным. — Осталось только найти мужика по имени Кен — и тогда я в полном комплекте!

Женщина сразу же понравилась Стефани. В ней было что-то простое, естественное, идущее от самой природы.

— Барби, — сказала Стефани, — мы с Эдуардо зашли поблагодарить вас за то, что вы сделали.

Барби начала было что-то говорить, но вдруг заскрипела зубами и свела ноги. Стефани быстро отвернулась, чтобы не видеть, как впивается в ее тело хирургическая игла. Должно быть, ей наложили уже двадцать швов, и оставалось, наверное, еще столько же.

Когда иголка уже вошла в кожу, Барби расслабилась.

— Вы и та женщина, на которую напали, — вы что, родственники?

Стефани отрицательно покачала головой.

— Нет, она у меня работала. Очень хорошая женщина.

Губы Барби внезапно искривились.

— Мне жаль, что я не смогла ей помочь. — В ее глазах показались слезы, и она быстро отвернулась.

— Ну что вы. — Стефани взяла Барби за здоровую руку. — Вы оказались рядом и пытались помочь ей. Большинство людей на вашем месте просто не стали бы этого делать. Доктор Амадо сказала нам, что вы действовали очень смело.

Почувствовав, что контакт между женщинами установлен, доктор Амадо заметила:

— Мне пора идти. Если я вам понадоблюсь — я в своем кабинете.

Когда доктор Амадо ушла, Стефани возобновила прерванный разговор.

— Насколько я понимаю, вы приехали в Рио отдыхать?

Необходимость поддерживать разговор не позволяла Барби концентрироваться на боли, и она уже меньше дергалась, когда доктор Пинто накладывал очередной шов.

— Я просто приехала разведать, что тут и как, — стала объяснять Барби. — Посмотреть, стоит ли сюда переезжать.

— Ну и что вы решили?

— Рано еще говорить. Понимаете, как все получилось. Я работала в ночном клубе на корабле. Когда мы приехали в Рио, я сошла на берег и… это было как… как будто на меня снизошло откровение. Так много черных! Так много людей других рас! В Штатах я себя чувствовала изгоем. И я подумала: может, я здесь лучше впишусь? Так что корабль ушел без меня, и вот она я!

— Вы уже нашли работу?

Барби улыбнулась.

— Я пыталась попасть в шоу в Оба-Оба и Патаформа-один, но у них полно желающих. Клянусь, здесь конкуренция еще больше, чем в Вегасе или Атлантик-Сити. Да к тому же я языка не знаю. Мне назначили прослушивание в Скала-Рио, это самый большой клуб в городе.

— Ну и как прошло прослушивание?

— Никак, потому что я туда так и не добралась, — мрачно ответила Барби. — Я как раз туда шла. Мне оставалось пройти всего несколько кварталов, когда я услышала крики вашей знакомой и…

Доктор Пинто завязал последний шов на руке Барби.

— Чтобы танцевать, — заметила Стефани, — руки должны двигаться так же свободно, как ноги.

— Не говоря уже о том, что их приходится выставлять напоказ, — со вздохом согласилась Барби. — Уж я-то знаю.

Барби посмотрела на свою руку и вздрогнула. Потом она снова взглянула на Стефани. Лицо ее просветлело.

— Но доктор говорит, что скоро заживет. Просто мне надо как-то прожить несколько недель, не набирать при этом веса, и все будет в порядке. И тогда мне придется поторопиться с работой. Здесь такая инфляция, что цены, по-моему, ежедневно удваиваются.

— Но как вы сможете пережить это время, не имея никаких источников существования? — спросила Стефани.

— Да как-нибудь продержусь! — в голосе Барби послышалась гордость. Ее чувство собственного достоинства тронуло Стефани. Она обернулась к Эдуардо.

— Мы можем сейчас э… поговорить? — тихо спросила она.

Когда они вышли в холл, наполненный стонами агонии, вскриками боли, которые походили на язык какого-то примитивного племени, Стефани сказала:

— Эдуардо, мы должны что-то сделать.

— Например?

— Например, помочь ей. Если бы Барби не пыталась спасти Астрид, она бы наверняка получила это место — ведь она смогла бы участвовать в просмотре. А теперь ей придется ждать несколько недель, пока она снова будет в состоянии танцевать. Ты же видел эту жуткую рану у нее на руке.

— Да, но она не примет милостыни. Сразу видно, что она слишком горда для этого.

— Ты прав. Я вот что думаю: может быть, какое-то время она смогла бы поработать вместо Астрид? Пока она не устроится в шоу?

Эдуардо с изумлением воззрился на Стефани.

— Надеюсь, ты шутишь.

На лице Стефани была написана решимость.

— Я еще никогда не была столь серьезной.

— Но… она даже по-португальски не говорит! — возразил он.

— Ну и что? Она прекрасно справится.

— Но ведь ей придется делать покупки, общаться с телефонными и электрическими компаниями, слесарями, организовывать приемы в последнюю минуту…

— Она прекрасно со всем этим справится!

— Но мы же ничего о ней не знаем!

— А что нам надо о ней знать? Я полагаюсь на свое чутье. — Она положила руку ему на грудь. — Ну пожалуйста, Эдуардо. Она рисковала жизнью, чтобы спасти Астрид! Ведь мы должны для нее что-то сделать!

Он с любопытством рассматривал Стефани.

— Тебе этого очень хочется?

Стефани кивнула.

— Ну что ж, может быть, действительно, если нанять ее временно…

Стефани, обняв Эдуардо, громко чмокнула его в щеку.

Эдуардо улыбнулся.

— Ты можешь отблагодарить меня за мою доброту тем, что подаришь мне радость видеть тебя в этот уикэнд.

— Но ты и так имеешь эту радость каждые выходные! Чем отличаются эти?

— Потому что мы проведем их по-другому. После всех переживаний, связанных с Астрид, я думаю, нам не повредит небольшое путешествие. Мы полетим на Ильха-да-Борболета.

 

5 Рио-де-Жанейро, Бразилия

Возможно, это был тот случай, когда людей сводит вместе несчастье — ведь они познакомились при самых тяжелых обстоятельствах. А может быть, просто рыбак рыбака видит издалека. Как бы там ни было, Стефани и Барби тянулись друг к другу. Конечно, немалую роль играло то, что они говорили на одном и том же языке Но главное было другое: в этой стране они обе были чужеземками.

Ни на минуту не прерывая болтовню, они вышли из больницы. Эдуардо отправился в офис на такси, оставив Стефани лимузин с водителем, чтобы они могли заехать в недорогой отель в Санта-Тереза, где остановилась Барби.

Стефани уже не помнила, когда в последний раз она испытывала такое чистое, без всяких примесей, невинное удовольствие. Оставив водителя внизу, она со своей новой подружкой влетела в номер, где они стали собирать чемоданы, не переставая болтать и смеяться, наслаждаясь общением.

Но, когда они уже ехали к Стефани, Барби забеспокоилась.

— Я очень благодарна тебе, Моника, за то, что ты для меня сделала. Но, если у меня не получится, я сама себя увольняю. Я ни в коем случае не хочу стать камнем у тебя на шее.

Они подъехали к дому, и Барби, медленно выбравшись из машины, в изумлении уставилась на роскошный небоскреб.

— Ого-го! — выдохнула она. — И прямо на пляже Копакабана! — Она посмотрела на Стефани поверх крыши машины. — Боже, Моника, да ты, наверное, богатенькая, если можешь себе такое позволить!

— Не сильно обольщайся, — сухо проговорила Стефани. — Квартира принадлежит фирме.

Барби была потрясена жилищем Стефани.

— Я-то все думала, какие же они, эти квартиры — прямо на океанском побережье, — тараторила она, пока Стефани водила ее по своим апартаментам.

С нижней террасы они полюбовались накатывающими волнами прибоя.

— Неудивительно, что тебе нравится здесь, — сказала Барби. — При такой-то квартирке. Мне бы тоже не захотелось обратно в Штаты.

Стефани продолжала смотреть вдаль, на океан. Знала бы Барби, как тоскует она по дому.

— Ну ладно, Барби, — решила она наконец. — Пойдем внутрь. Я позвоню в офис, а потом помогу тебе разложить вещи.

Утром следующего дня Стефани вбежала в офис.

— Опоздала! Опоздала! — повторяла она.

На ней был белый с черной каймой пиджак от Шанель, белые брюки в крупный черный горох, черно-белые туфли с золотыми пряжками. На одном лацкане пиджака сияла крупная золотая брошь, в ушах — клипсы той же работы.

— Опоздала! — опять воскликнула она, врываясь в свой кабинет и пробегая мимо стола, за которым сидела Лия. Перед собой, как таран, она держала портфель. — Я ужасно опоздала!

Лия засмеялась.

— Впервые в жизни! Не торопитесь. До обеда у вас никаких встреч не назначено.

Стефани уронила портфель на пол и рассмеялась.

— Тогда почему я спешу?

Лия улыбнулась.

— Это уж я не знаю. У нас даже есть время насладиться утренним кофе.

Взяв портфель, Стефани направилась к своему столу. Поднявшись с вращающегося кресла, Лия взяла заранее приготовленный серебряный поднос с серебряным же кофейником и поставила его на стол Стефани. У них стало своеобразным ритуалом обсуждать планы на день за утренней чашкой свежего кофе.

Лия разлила кофе в китайские фарфоровые чашки.

— Вы видели, что вам принесли? — спросила она. Поставив кофейник на место, она подала Стефани чашку.

Свалив портфель и сумку на стул, Стефани взяла чашку, одновременно обводя глазами стол. Скопившаяся за вчерашний день почта, записи телефонных звонков, записки, факсы — все аккуратно разложено в стопки. Нет, Лия спрашивает не об этом.

А потом она увидела. Прямо перед собой. В центре стола. Похожее на серебряную кредитную карточку. Но это была вовсе не кредитная карточка.

Сердце Стефани бешено запрыгало. Карточка допуска в режимные зоны — именно такой Васильчикова отпирала дверь в лабораторию на «Хризалиде». Она взяла карточку в руки. На серебряном фоне крупно была напечатана цифра «2», а внизу написано «Моника Уилльямс». Дальше шел двадцатизначный код из букв и цифр. Обратная сторона карточки была покрыта магнитной пленкой.

Пытаясь не выдать свое возбуждение, Стефани небрежно положила карточку обратно и стала пить кофе.

— Жаль, в магазине нельзя ею расплачиваться, — пошутила она.

— Боюсь, что действительно нельзя, — согласилась Лия. Она помолчала, помешала ложечкой кофе, потом добавила: — Но с этой карточкой доступа вы можете делать очень многое — только что не расплачиваться. Лучше сразу спрячьте подальше и храните как зеницу ока. Поверьте, если она потеряется или ее украдут — хлопот не оберешься: придется перепрограммировать все компьютеры.

Поставив чашку с кофе на стол, Стефани взяла карточку, положила ее в бумажник, а бумажник опустила обратно в сумочку.

— Вот так! — улыбнулась она, похлопав по сумочке.

— Я серьезно говорю, Моника. Здесь, в Группе де Вейги, эта карточка — самый важный документ. Она обеспечивает доступ ко всем нашим точкам. Со вторым уровнем вы имеете право на получение всех сведений, кроме тех, которые требуют первого уровня.

— Понятно. А кстати, кто имеет первый уровень?

— Старший и младший де Вейги, полковник Валерио и, может, еще человек пять.

— А у тебя какой?

— У меня третий уровень. Да, и вы всегда должны иметь при себе эту карточку. Если вы ее забудете дома, вас никто не пустит. Они не делают никаких исключений. Нет карточки — нет входа — и никаких разговоров.

— Ясно. Да, пожалуй, ты права. Буду хранить ее как зеницу ока.

Лия налила по второй чашке кофе.

— Расскажите мне о своей новой прислуге.

Стефани пожала плечами.

— Да что рассказывать? Она все равно временно. Подожду, посмотрю, справится ли она.

Лия кивнула.

— Если не справится, скажите. У Группы де Вейги в городе полно квартир для гостей. Большую часть времени они пустуют. Я уверена, мы можем найти прислугу среди тех, кто обслуживает эти квартиры.

— Буду иметь в виду. Спасибо, Лия.

Зазвонил телефон.

— Вас, — сказала Лия. — Третья линия.

Стефани нажала кнопку третьей линии и взяла трубку.

— Алло?

— Это я, — раздался голос Эдуардо.

Быстро взглянув на Лию, которая делала вид, что слишком занята, чтобы прислушиваться к разговору, Стефани, понизив голос, ответила:

— Слушаю вас, сеньор де Вейга. — Она старалась говорить ровно, чтобы голос звучал сухо, по-деловому.

Эдуардо рассмеялся, потом откашлялся.

— Я вот почему звоню, — он перешел к делу. — Передо мной твоя записка. Та, в которой ты намечаешь посещение предприятий фирмы.

— Да? — Стефани затаила дыхание. — Какие-то проблемы?

— Да нет, пока не видно. Я просто хотел узнать, почему ты решила начать с проектов, связанных с генетикой, благотворительной деятельностью и фондами.

Стефани могла бы ответить: Потому что именно в проектах, связанных с исследованиями по генетике, следует искать ключ к вечной молодости, а благотворительность и фонды привлекли мое внимание, потому что они могут иметь отношение к ПД.

Хорошо, что она заранее, еще до подачи записки, тщательно продумала обоснование своей программы.

— Логично начать именно с этого, — ответила Стефани. — Видишь ли, генетика, поскольку она находится на переднем крае, не просто захватывающая сфера науки. В конечном итоге от ее развития зависит будущее человечества. Мне кажется, вкладывая сегодня средства в генетику, мы получим невероятные дивиденды в будущем. — Стефани помолчала. — Ты можешь придумать более веское обоснование лозунга: «Мы строим счастливое завтра»?

Стефани ждала ответа, но Эдуардо молчал.

— То же самое относится к благотворительности и к организации фондов. Это отделение в большей степени, чем какое-либо другое, способно придать нужный глянец семье компаний де Вейги, придать огромной корпорации альтруистический окрас.

— Хмм, — промычал Эдуардо. — «Семья» компаний де Вейги. Неплохо.

«Слава тебе, Господи», — подумала Стефани.

— Ты хочешь начать знакомство с предприятиями в понедельник?

— Да, пора уже начинать. — Стефани выдержала паузу. — Может быть, это неудобно по каким-либо причинам? — В ее голосе послышалось волнение.

— Нет-нет. Тебе придется полететь в Ситто-да-Вейга на несколько дней.

— Надеюсь, пяти дней будет достаточно.

— Отлично. С делами покончили. Теперь перейдем к более приятным вопросам. Насколько я понимаю, наши планы на наступающий уик-энд остаются в силе? Или ты уже забыла?

— Забыла? — рассмеялась Стефани. — Как же я могла забыть?

— Хорошо. Чтобы у нас было побольше времени, поедем прямо отсюда днем. Захвати завтра с собой вещи, чтобы сразу ехать в аэропорт.

— Отличная мысль. И Эдуардо…

— Да?

Стефани понизила голос.

— Я буду с нетерпением ждать завтрашнего дня.

Вечером, когда Стефани с помощью Барби укладывала вещи, раздался телефонный звонок.

— Я отвечу, — поспешила Стефани к аппарату, решив, что это звонит Эдуардо. — Алло?

Трубка молчала.

Нахмурившись, Стефани посмотрела на Барби, стоявшую рядом с блузкой в руках.

— Алло! Алло!

И затем бесполый голос прошипел ей в ухо:

— Умри! Умри! Умри!

В трубке раздались частые гудки.

 

6 Ильха-да-Борболета, Бразилия

Лоснящийся, гладкий, хищный, как акула, серебристый вертолет гнал свою тень к северу по побережью, чуть-чуть не касаясь верхушек изумрудных выступов — прибрежных островов.

Внутри вертолет был мягкий, как подушка. С прекрасной звукоизоляцией. Отделан так, как, наверное, был бы отделан лучший из конференц-залов мира. Темно-бордовая лайка, в тон ей обивка стен, шерстяные ковры ручной работы, вращающиеся кожаные кресла.

Их обслуживали два стюарда. В вертолете имелись семь радиотелефонов и три факсимильных аппарата.

— Даже и не говори мне, — язвительно заметила Стефани, когда они вошли в вертолет. — Что — это единственный способ, которым туда можно добраться?

— Туда можно добраться только так, — терпеливо объяснял Эдуардо. — На острове нет взлетно-посадочной полосы, а из-за того, что океан часто штормит, самолеты-амфибии не могут совершать посадку на воду.

Они были на высоте три тысячи футов, приближаясь к острову с востока. Пилот заложил широкий поворот.

— Сейчас мы как раз над островом. — Эдуардо посмотрел в окно.

Стефани взглянула вниз. С высоты четкие очертания острова действительно напоминали бабочку, в честь коего насекомого он и был назван. Сплошную зелень джунглей местами прерывали пики вулканических образований, обрамленные белизной песчаных пляжей. В одной из двух естественных бухт, там, где сходились «крылья» бабочки, Стефани увидела знакомое судно: на волнах покачивалась «Хризалида».

Вертолет начал снижаться. Казалось, остров поднимается им навстречу. Сначала Стефани решила, что остров необитаемый. Но вот показалась расчищенная площадка, окруженная безукоризненно ровными газонами, на ней — двухэтажное здание, отделанное бело-голубой плиткой, с мавританскими арками, балконами, колоннадой, черепичными терракотовыми крышами. Перед домом зеленел пруд с подковообразным, обнесенным балюстрадой гротом. В середине пруда высилась островерхая часовня. Позади дома голубым аквамариновым прямоугольником светился бассейн, на газоне расставлена садовая мебель.

— Боже! — восхитилась Стефани, когда вертолет, чуть не сбривая верхушки деревьев, пошел на второй круг. — Это же рай!

— Во всяком случае, нечто приближающееся к нему, — насколько творение рук человеческих может напоминать рай.

Стефани послышалась ирония в тоне Эдуардо, и она бросила на него быстрый взгляд, но его лицо оставалось бесстрастным.

Вертолет завис над декоративным прудом. Вращение винта возбуждало волны на ровной поверхности, раскачивало гибкие стволы пальм, заставляя их наклоняться. Вдруг вертолет, повернувшись по оси, начал снижаться. Стефани почувствовала, как подступает к горлу тошнота: она была уверена, что машина потеряла управление. Однако через несколько мгновений он мягко приземлился на траву. Рев моторов пошел на убыль, винты замедлили вращение.

Стюард быстро открыл дверь и разложил лестницу.

Расстегнув ремень безопасности, Эдуардо встал и потянулся.

— Знаешь что, — проговорила Стефани. — Мне кажется, я не очень люблю вертолеты. Во-первых, это дрожание, а потом это резкое снижение… Боюсь, я не гожусь для подобных развлекательных поездок.

Когда они выбрались из вертолета, Стефани заметила две тележки для передвижения по полю для гольфа.

— Так, минуту, я сама догадаюсь. Наземная транспортировка?

Эдуардо рассмеялся.

— Правильно.

— Пожалуй, я лучше пройдусь пешком. — Она взяла его под руку. — Мне нужно дать передышку своему вестибулярному аппарату.

Они пошли по траве, направляясь к дому. Мягкий газон пружинил под ногами. Когда они отошли от вертолета и бензиновые запахи остались позади, Стефани почувствовала, какой здесь свежий и чистый воздух: запах бугенвиллей, жасмина, страстоцвета. Это был Эдем, с розами, стаями птиц, величественно поднимавшихся с деревьев. Но сквозь ароматы цветов и трав пробивался слабый, но неистребимый запах тропиков — вечного разложения, тления. Умершие растения, перегнивая, питали собой новые, молодые. Старое умирало и, умирая, уступало дорогу новому. Цикл вечный, как сама жизнь.

Оглядываясь по сторонам, Стефани шла по каменному обрамлению пруда, вода в котором уже успела успокоиться. Слева, у стройного ряда деревьев, она заметила охранника с автоматом за плечом, на поводке он держал немецкую овчарку. Проходя мимо пальмы, она обратила внимание на вращающуюся видеокамеру, укрепленную на стволе в тридцати футах над землей. «Может быть, это и Эдем, — трезво рассудила Стефани, — но в этом Эдеме невозможно найти уединения. Большой брат следит за каждым твоим шагом».

Они приблизились к дому с фасада. Кирпич, дерево, штукатурка — типичный средиземноморский стиль. Зеленый цвет увивающей дом лозы мягко переходил в чудесный оттенок желтого, который прекрасно сочетался со старинными бело-голубыми изразцами. Половина белых ставен на окнах была закрыта, и от этого дом казался каким-то оцепеневшим, спящим. Легкий ветерок слегка покачивал королевские пальмы, окружавшие дом.

Они взошли по каменной лестнице, которую охраняли два мраморных льва, и уже стояли на террасе, когда вдруг огромное облако сапфирно-голубых бабочек на несколько мгновений окутало их прозрачной вуалью, а потом так же быстро растворилось.

Стефани повернулась, чтобы проследить, как они улетают. Дотронулась до лица.

— Я прямо чувствовала их крылья на лице, — прошептала она.

— Морфо пелейдес, — автоматически пробормотал Эдуардо.

— Что?

— Морфо пелейдес. — Эдуардо улыбнулся. — Этот вид так называется. На этот остров их завез мой отец.

Взяв ее под руку, он поднялся еще на несколько ступенек, и они оказались в прохладной тени галереи, где, стоя по обеим сторонам двери, их ожидали полковник Валерио и какая-то незнакомая женщина.

— Сэр. Мадам. — Полковник Валерио стоял, вытянувшись по стойке «смирно», его лицо было сплошной непроницаемой маской.

Но женщина вела себя иначе. Улыбнувшись, она дотронулась рукой до щеки Эдуардо.

— Сеньор! — прошептала она.

На вид около шестидесяти, сильная, полногрудая, она держалась свободно, в ней ощущалась внутренняя сила. Седеющие рыжие волосы были завязаны свободным узлом. Внешность не оставляла сомнений в ее происхождении: европейский бледно-молочный цвет лица, форма головы — местных индейцев, плоский нос говорил о присутствии негритянской крови еще с тех времен, когда в Бразилию завозили негров-рабов. На ней было узкое черное платье, на плечах пурпурная шифоновая шаль, края которой она стягивала руками на груди, в ушах — маленькие гранатовые сережки.

— Это Джоана, — представил ее Эдуардо. — Она управляет домом с тех пор, как я себя помню. Была мне вроде няни. Джоана, познакомься, это мисс Моника Уилльямс.

Стефани сделала шаг вперед.

— Здравствуйте.

Женщина улыбнулась ей и, обращаясь к Эдуардо, заговорила, проявляя уважение к Стефани, на английском — вместо родного ей португальского:

— Ваши родители и доктор все еще на «Хризалиде». Они пробудут там еще около часа.

Затем она обратилась к Стефани:

— Миссис Бойм просила меня лично передать извинения, что она не может вас встретить сама. Она сейчас наверху, отдыхает после обеда. Она спрашивала, можете ли вы с ней встретиться в зале Геракла в четыре часа за чаем.

— Похоже, Заза тебя полюбила, — сказал Эдуардо Стефани. Глаза его говорили: я тоже, и Стефани почувствовала, что запылала.

— Здесь ужин подают традиционно в десять, — обратилась Джоана к Стефани. — Если вы проголодаетесь до этого времени, позовите слугу. Завтрак подают в восемь, обед — в полдень. — Она сделала паузу, затем, улыбнувшись, добавила: — Ну ладно. Может быть, я провожу вас наверх, в вашу комнату? Я уверена, что вы хотите освежиться после дороги.

Стефани посмотрела на Эдуардо.

— Увидимся позже?

— У бассейна через полчаса, — пообещал Эдуардо. — Если ты не взяла купальник, не волнуйся. Их полно в купальной кабине.

Улыбнувшись ему, Стефани проследовала за Джоаной в просторный центральный холл, а затем наверх по роскошной винтовой лестнице. На втором этаже они прошли по широкому коридору-галерее, с окнами по одну сторону и дверями, ведущими в комнаты, по другую. Бледный, не покрытый ковром пол был гладким от ежедневного надраивания.

Стефани почувствовала себя неуютно: через каждые двадцать футов у потолка были закреплены видеокамеры, медленно поворачивающиеся справа налево, слева направо. Их циклопообразные глаза замечали малейшее движение, наверняка фиксируя его на пленке.

Остановившись у высокой двери, Джоана открыла ее и вошла в комнату.

— Это ваша комната. Сейчас поднимут багаж. Если что-то понадобится — что бы то ни было, — позовите меня. Не бойтесь побеспокоить меня. — С этими словами она вышла.

Стефани зашла внутрь и закрыла дверь. Побродила по комнате. Пропорциональная, отделанная дивными изразцами. Французские двери украшены деревянными резными пальметтами. Щедро позолоченные стулья обиты розовым шелком. Гладкие деревянные полы. Массивная резная кровать, завешенная пологом, походила на комнату в комнате. Стефани заметила, что старинное кружевное постельное белье было безупречно чистым, в прекрасном состоянии.

Она обнаружила и роскошную ванную комнату, отделанную в старинном стиле, с двумя раковинами, огромной ванной и блестящими медными кранами. Мыло, лосьоны, расчески, щетки, полотенце, халат — все было предусмотрено для удобства обитателей.

Она пересекла спальню и вышла через одну из французских дверей, оказавшись на втором этаже широкой галереи, опоясывавшей дом. Виноградная лоза, за десятилетия прочно обосновавшаяся на колоннаде, приглушала слепящие лучи солнца. Отсюда открывался великолепный вид на часовню с куполом, отражавшуюся в гладкой поверхности зеленого пруда. За прудом стоял вертолет. Вот винты снова начали вращаться, поднимая ветер, разбивший отражение часовни на множество частей, напоминавших детскую игру, в которой нужно сложить картинку из многих разрозненных кусочков.

Из комнаты до нее донеслись негромкие голоса. Стефани вошла в дом. Мальчик только что принес два ее чемодана, а горничная уже начала их распаковывать. Обменявшись с ними приветствиями, Стефани удалилась в ванную, чтобы принять душ.

Уже через десять минут она была около пруда. Сидя с закрытыми глазами в шезлонге, она безмятежно впитывала солнце.

Стефани не знала, сколько времени просидела так, отдаваясь теплу и солнцу, когда вдруг ее окатили холодные брызги, как будто по ее телу провели кусочком льда. Вскрикнув, она вскочила. Стоя в воде у бортика бассейна, на нее с улыбкой смотрел Эдуардо.

— Это нечестно! — негодующе воскликнула Стефани.

— Я могу поступить еще более нечестно, — рассмеялся Эдуардо, хватая ее за щиколотку.

— Эдуардо! Не надо! Не надо! Вода такая холодная! — Стефани отчаянно сопротивлялась.

Эдуардо сдернул ее вниз, и она неловко шлепнулась в воду. Вынырнув, она выплюнула струйку воды, пригладила волосы, показала ему язык и снова быстро нырнула, направляясь под водой к дальнему концу бассейна. Эдуардо метнулся за ней.

Смеясь и визжа, она убегала от него, бросаясь то в одну сторону, то в другую, пересекая бассейн быстрыми саженками.

— Ну что, сдаешься? — крикнула она ему, задыхаясь.

— Никогда!

Он снова нырнул, снова вынырнул — но оказался слишком далеко от Стефани. Она захохотала, и он снова нырнул.

Она резко остановилась и огляделась. Эдуардо исчез. Где он? Стефани повернулась на месте, чтобы посмотреть, не вылез ли он из воды.

И тут она почувствовала его — как он проскользнул у нее между ногами, выскочив из воды прямо перед ней. Довольный, как кошка, только что полакомившаяся канарейкой.

— Давай займемся этим прямо здесь. — Он притянул ее к себе.

— Ты с ума сошел! — Стефани быстро отстранилась от него и резким движением послала веер брызг ему в лицо. — Почему тебя так околдовывает вода? Каждый раз, когда мы купаемся, ты возбуждаешься.

Он засмеялся.

— Наверное, потому что мой знак зодиака — Рыбы. Да и потом, что я могу с собой поделать, если ты на меня так действуешь?

— Ладно, в любом случае этим мы здесь не займемся. Я заметила, что здесь даже деревья имеют глаза! — Она, запрокинув голову, перевернулась на спину и медленно поплыла от него.

Он плыл рядом с ней, не в состоянии отвести глаз от ее груди, обтянутой плотной желтой тканью купальника.

— Я знаю место, за которым не смотрят глаза на деревьях, — сказал он.

— Да? — Стефани продолжала лениво покачиваться на воде. — И где же?

— В кабинках для переодевания, где же еще.

Открыв один глаз, Стефани взглянула на Эдуардо.

— Ты уверен?

Эдуардо усмехнулся.

Она быстро подплыла к бортику бассейна и вылезла. Вода ручейками струилась по ее телу.

— Так чего же мы здесь теряем время? — спросила она.

«Есть ли на этом свете что-нибудь более приятное, чем послеобеденный секс?» — радостно думала Стефани, впорхнув в зал Геракла за пятнадцать минут до назначенного времени. Стараясь не выдавать своего восхищения, она двигалась по залу, рассматривая все вокруг. Как и во всем доме, мебель здесь представляет подобранное со вкусом сочетание дворцового и колониального стилей, смесь снобистского европейского великолепия с расслабленным тропическим комфортом. «Так же как Эдуардо сочетает в себе джентльмена-аристократа и земного человека незнатного происхождения», — думала Стефани, улыбаясь про себя.

Услышав знакомое тихое жужжание, Стефани оглянулась. Заза, величественная, как всегда, въезжала в дверь на своей коляске. Ее седые волосы тщательно уложены, одета в платье бледно-лилового цвета. Ожерелье из пяти ниток шестнадцатимиллиметрового жемчуга — естественного, а не выращенного — обвивало ее шею, в ушах переливались перламутром тяжелые жемчужные серьги. Подъехав к Стефани, она протянула руки, обдавая ее невидимым облаком старомодной пудры и сладким ароматом туалетной воды.

— Моника!

Наклонившись, Стефани обняла ее.

— Заза.

Отодвинув Стефани на расстояние вытянутой руки, Заза подняла голову.

— Должна признаться, ты меня очень расстроила, — в ее голосе слышался мягкий укор. — Тебе следовало приехать сюда значительно раньше. Ты даже не представляешь себе, как я ждала тебя, — здесь такая скука.

Стефани рассмеялась.

— Я уверена, что вы справлялись со своей скукой. Я помню, как вы разъезжали по «Хризалиде», — все подмечая. — По лицу Стефани скользнула тень. — А, вот что в вас изменилось: при вас нет бинокля!

Заза только махнула рукой.

— Я устала от него, дорогая. Кроме того, он мне больше и не нужен. Видишь ли, я так стара, что люди вокруг уже не обращают на меня внимания, считая лишним скрывать свои секреты. Они думают, что я уже в маразме, выжила из ума, или ничего не вижу, или не обращаю внимания. Они теряют бдительность. Честно говоря, это утомляет — невольно видеть и слышать то, о чем не хочешь знать. Так зачем мне шпионить за кем-то — чтобы еще усугублять это утомление? — Заза улыбнулась. — Ну ладно, хватит об этом. Давай-ка подойдем поближе к свету, я хочу получше рассмотреть тебя.

Стефани последовала за креслом к раскрытой французской двери. Заза остановилась у двери.

— Да, как всегда, прекрасна. — На лице ее появилась озабоченность. — Но по-моему, ты выглядишь немного бледнее обычного.

Стефани удивилась, что Заза заметила в ней эту перемену.

— Честно говоря, я еще не успела воспользоваться преимуществами здешнего климата и насладиться солнцем.

— Тогда тебе надо научиться правильно распоряжаться своим временем! Мне придется поговорить об этом с Эдуардо: видимо, он чересчур загружает тебя работой. Видишь ли, жизнь слишком коротка, чтобы посвящать ее только работе.

Стефани улыбнулась.

— Не волнуйтесь. У меня впереди еще много времени.

— Ах! — с тоской вздохнула Заза. — Снова стать молодой! Чтобы будущее простиралось перед тобой! Честное слово, стареть — это позор, позор! — Голос ее понизился до шепота. — Но есть вещи и похуже. — Она опять вздохнула. — Значительно хуже.

— Да? Что именно?

— Как что? Не стареть, разумеется! — ответила Заза, расширив свои выцветшие, водянистые глаза. — Остановить время! Заставить его стоять на месте! Что может быть хуже этого!

 

7 Ильха-да-Борболета, Бразилия

Стефани все еще раздумывала над словами Зазы, когда в комнату вошла Джоана, неся поднос с затейливым серебряным чайным прибором. Теперь на ней была уже не пурпурная, а черная шаль, вышитая тамбуром, скрепленная на груди серебряной брошью. Поставив на стол поднос, она приветливо улыбнулась Стефани и Зазе.

— Вот и чай! Налить вам? Заза махнула рукой.

— Мы вполне в состоянии сделать это сами, — отрезала она.

Джоана, еще раз улыбнувшись, вышла.

— Вот видишь! — Заза взглянула в глаза Стефани. — Что я тебе говорила? Не знаю, почему люди думают, что человек, прикованный к креслу, абсолютно беспомощен во всех отношениях!

Заза подъехала к столу, Стефани последовала за ней.

— Садись туда, на этот стул, — скомандовала Заза, указывая на желтое кресло. — На диване слишком неудобно, а кресло легко подвинуть. А теперь давай, разливай чай.

Стефани обратила внимание, что на подносе был не столько чай, сколько еда: маленькие бутербродики, печенье, кусочки торта, пирожные. Китайская посуда — чашки, блюдца, тарелки — были хрупкими, как яичная скорлупа. Чистое серебро чайника, казалось, весило тонну.

Попивая чай, они продолжали болтать. Через некоторое время Заза заметила:

— Здесь слишком тихо. Почему бы нам не включить музыку? Проигрыватель вон там, на полке.

Поставив чашку на стол, Стефани направилась к лазерному проигрывателю. Полка под ним была заставлена лазерными дисками, но Стефани заметила за проигрывателем стопку прозрачных пластиковых коробок. Торопливо просмотрев их содержимое, она испытала шок. «Шнайдер в Париже», «Сольный концерт Шнайдер I», «Арии из опер в исполнении Лили Шнайдер»…

«Если бы она захотела, она могла бы слушать Лили утром, днем и вечером».

— Заза! — крикнула она через комнату. — Я не знаю, что выбрать. Что бы вы хотели послушать?

— Что угодно, дорогая. Это не имеет никакого значения.

Разложив веером диски Лили, Стефани сказала:

— Эне-бене-раба…

Она вытащила четвертый диск: «Арии из опер», повозилась с кнопками, и из динамиков понеслись аккорды фортепиано, настолько богатые и яркие, что трудно было поверить, что это запись, а не живое исполнение. А затем послышался голос, этот ни с чем не сравнимый божественный голос, который мог принадлежать только одному человеку…

— Нет! — крикнула Заза. — Нет! Нет! Нет! Выключи немедленно! Ради Бога, поставь что-нибудь другое!

Озадаченная столь неожиданной реакцией, Стефани сняла диск с проигрывателя.

— Что же поставить?

— Может быть, Брамса? Я люблю Брамса.

«Тогда почему вы сразу об этом мне не сказали, — чуть было не спросила вслух Стефани, но вовремя подавила свое раздражение. — Меня задела вовсе не Заза. Скорее, эти диски — полное собрание Лили Шнайдер».

— Сейчас будет Брамс, — нарочито бодро крикнула она.

Наклонившись, она стала просматривать диски, расставленные в алфавитном порядке на полке. «Хорошо, — подумала она про себя. — Хорошо?»

Она подняла голову.

— Заза! Здесь около пятидесяти дисков Брамса!

Заза протянула руку.

— Подойди ко мне, дорогая.

— Да? — спросила Стефани, подходя к старушке и наклоняясь к ней.

Взяв гладкую нежную руку Стефани своими искривленными, сухими пальцами, Заза притянула Стефани поближе к себе.

— Слушай, дорогая, — прошептала она. Руки ее все крепче сжимали руку Стефани. — И слушай очень-очень внимательно.

Выражение лица старушки резко изменилось. Исчезла водянистая сладость в глазах. Теперь в них светилось странное дикое возбуждение, похожее на триумф.

Перемена была настолько ошеломительной, что Стефани почувствовала, как ее пробирает ошеломляющая внутренняя дрожь. Но не только. Она ощутила страх. Настоящий страх. Она инстинктивно отступила назад, но пальцы Зазы, как тиски, удерживали ее руку.

— Не надо бояться! Я никогда не сделаю тебе плохого! Никогда!

— Конечно, я знаю! — Неестественно высокий голос Стефани показался фальшивым даже ей самой.

Заза продолжала:

— Единственное, чего я хочу, — чтобы ты выслушала меня.

И опять Стефани почувствовала, как Заза притягивает ее к себе все ближе, так, что она уже ощущала ее дыхание на своей щеке.

Как учительница, интонацией подчеркивающая самое главное в своем объяснении, Заза очень медленно произнесла:

— Мое самое любимое у Брамса — опус Шестьдесят си-минор, квартет номер три. — При этом глаза Зазы полыхали холодным голубым огнем.

Ее узловатые пальцы сжали руку Стефани еще сильнее, и та с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть от боли.

— Ты запомнила, что я тебе сказала?

Стефани не отводила взгляда от глаз Зазы.

— Опус Шестьдесят си-минор, квартет номер три, — дрожащим голосом повторила Стефани.

Заза кивнула.

— Хорошо. Теперь пообещай, что ты никогда не забудешь то, что я тебе сказала. — Она диким взором глядела на Стефани. — Пообещай мне! — прошипела она.

Стефани хотелось вырвать свою руку и убежать подальше, но по какой-то необъяснимой причине она была не в силах пошевелиться. На солнце набежала туча, в комнате стало сумрачно. Таинственные тени упали на лицо Зазы, обозначив провалы щек. Провалы все углублялись, делая ее лицо похожим на череп.

— Повтори! — настаивала она. Голос Стефани дрожал.

— Опус Шестьдесят си-минор, квартет номер три. Но почему это так важно?

Заза отпустила руку Стефани. Почти без всякого выражения в голосе она проговорила:

— А почему ты решила, что это так важно? А теперь иди, найди этот диск.

Стефани направилась к проигрывателю, на ходу потирая затекшую руку. Ее остановил голос Зазы.

— Моника!

«Ну что там еще?» — подумала Стефани и обернулась.

— Не надо Брамса, — устало сказала Заза. — Поставь Вивальди.

«Боже мой! Она совсем, что ли, свихнулась?» — подумала Стефани. Тем не менее она послушно поставила Вивальди.

Повернувшись к Зазе, Стефани увидела, что в зал входят Зара и Эрнесто. Он был в черных брюках и белой шелковой рубашке с буфами на плечах и узкой талией в испанском стиле. Зара была одета по моде шестидесятых: шелковая блузка и узкие брюки розово-желтой расцветки.

Теперь Стефани стал понятен внезапный переход от Брамса к Вивальди. «Заза сидит лицом к открытой двери. Видимо, она заметила, что они подходили к залу. По какой-то причине она не хочет, чтобы они знали, что она мне сообщила».

— Здравствуй, мам. — Подойдя к Зазе, Зара наклонилась и поцеловала старушку в лоб. — Ты не возражаешь, если мы попьем с вами чаю?

Старушка не проявила никакой радости при этом предложении.

— В таком случае, — сказала она сварливо, — вам надо попросить Джоану, чтобы она принесла еще поднос.

Стефани подошла в тот момент, когда Зара устраивалась на диване, по-кошачьи сворачиваясь клубком, говоря при этом:

— Ох, Боже мой! Вивальди уже всем приелся, вы не находите, мисс Уилльямс?

За этой репликой последовала прохладно-официальная, чопорная беседа.

Разговор за ужином был не менее чопорным и официальным. В десять часов вечера они вшестером, включая доктора Васильчикову, присутствовавшую на ужине, сидели за столом, застеленным кружевной скатертью. Столовая была отделана неизменными бело-голубыми изразцами, по верху стен были развешены бесценные гобелены. Зеркала в разных концах столовой множили сияние венецианской люстры.

Эрнесто и Зара расположились на противоположных концах стола. Стефани и Эдуардо сидели рядом, она — напротив Зазы, он — напротив доктора Васильчиковой.

Едва они расселись, в зал вошел молодой официант. Он раскрыл и положил каждому на колени салфетки.

Подавали заливные перепелиные яйца с черной икрой. По одному маленькому яичку и ложке икры на отдельных тарелках для Зары и Эрнесто и четыре яйца с горкой икры на другой тарелке для всех остальных.

— Эдуардо сообщил мне, что у вас большие успехи на работе, мисс Уилльямс, — начал Эрнесто, отпивая минеральную воду и игнорируя закуску. — Утром он поведал о новых рекламных кампаниях, которые вы предложили. Должен признаться, меня заворожили ваши идеи. Не ожидал, что вы столь талантливы.

Стефани взглянула ему в глаза. В них не было ни тени насмешки.

— Думаю, это не имеет отношения к таланту, — ответила она, поддевая ложкой икру. — Скорее, это способность проанализировать существующее положение дел и выявить недостатки.

— Мне кажется, что это тоже требует некоторого таланта.

— Я благодарна вам за похвалу, но предпочла бы, чтобы вы вынесли свое суждение после того, как новая реклама докажет свою эффективность.

— Талант и скромность, — заметил Эрнесто, поигрывая затейливым хрустальным бокалом, — сами по себе редко встречающиеся качества, тем более в сочетании.

— Воспринимаю это как комплимент, — ответила Стефани и, рассмеявшись, добавила: — К прочим моим достоинствам вы можете добавить бережливость. Я предпочитаю получать максимальный эффект за минимальную цену. — С этими словами она отпила шампанское.

— Значит, вы считаете, мы можем совершенствовать нашу рекламу, даже если уменьшим…

— Ой, давайте сменим эту скучную тему, — прервала их разговор Зара.

Все посмотрели на нее.

— Я считаю, что разговоры о делах за ужином — ужасно занудное занятие.

— Тогда мы не можем себе позволить утомлять тебя этими разговорами, — галантно согласился Эрнесто. — Мы полностью подчиняемся твоей воле! — И объявил во всеуслышание: — Отныне за этим столом больше не будет деловых разговоров!

Подали морковный суп. В двух чашках — для Зары и Эрнесто, в глубоких суповых тарелках — для всех остальных.

Эрнесто стал расспрашивать Стефани о ее впечатлениях о Рио. Ему самому, признался он, не нравился наплыв туристов в городе: его утомляла эта вечная суета туристического центра. Хотя в культурном отношении, конечно, Рио предпочтительней Сан-Паулу.

— В Рио опера, балет, музеи, — говорил он. — У нас есть квартира в Рио, хотя сейчас мы редко ею пользуемся.

— Мне нравится Рио, — сказала Стефани. — В нем столько энергии, столько жизни — в этом отношении он напоминает Нью-Йорк. Но нищета! Ужасно, что столько людей живут в нищете. Я еще никогда не видела такого контраста между богатством и бедностью.

— Да, нищета заметна в Рио, — согласился Эрнесто. — Это огромная проблема, и не только для бедных. Вы знаете, бродяги занимают шикарные строящиеся дома и завладевают ими! Представьте себе! Нашим строительным компаниям приходится нанимать вооруженную охрану, чтобы они патрулировали стройку!

— Может быть, — предположила Стефани, — у бедных нет Другой возможности получить нормальное жилье?

— Но то, что они делают, уголовно наказуемо! Кроме того, они проникают не в «нормальные», как вы выразились, дома. Их привлекают именно роскошные здания!

Слуги, собрав суповые тарелки, внесли второе: завитки говядины с начинкой из утки, картофель, артишоки.

Они только приступили ко второму, когда в темных окнах полыхнуло голубым. Зара уронила вилку.

— Что это?

Как будто отвечая на ее вопрос, раскат грома наполнил комнату, мощный порыв ветра ворвался в открытые окна, парусами надувая кружевные занавески, внося внутрь тяжелые капли дождя. Слуги включили электричество и поспешно заскользили от окна к окну, закрывая ставни.

Зара посмотрела на мужа.

— Эрнесто! — прошептала она. В голосе слышался страх.

Эрнесто улыбнулся.

— Это всего лишь короткий тропический ливень, — успокоил он. — Если бы это было что-то другое, нас обязательно бы предупредили. Не волнуйся.

Еще один голубой всполох превратил узкие щели ставен в светящиеся неоновые полосы. И снова раскат грома, казалось, сотряс дом до основания.

Зара отложила нож.

— Мне что-то не хочется есть. — Она поднялась. Глаза ее расширились. — Эрнесто! — прошептала она в ужасе. — А вдруг этот шторм продлится до завтра, и тогда вертолет не сможет… — Она замолчала на полуслове, уставясь на Эрнесто.

Эрнесто сидел абсолютно спокойно.

— Наверняка сегодня вечером все закончится, — заверил он, отрезая мяса. — Самое позднее — к завтрашнему утру.

Но его слова не успокоили Зару. Резко повернувшись, она выбежала из комнаты. Один из слуг поднял опрокинувшийся от ее резкого движения стул и убрал ее тарелку.

Теперь доктор Васильчикова отодвинула свой стул, положила салфетку на тарелку, поднялась и взглянула на Эрнесто.

— Я позвоню в Ситто-да-Вейга и попрошу прислать нам факсом погодные карты, — сказала она сухо. За весь вечер это были ее первые слова.

Доктор вышла из комнаты. Эрнесто направился вслед за ней.

— Прошу нас извинить, — на ходу бросил он Стефани.

Стефани молчала, вяло передвигая по тарелке еду. Она знала, что все происшедшее — явная паника Зары и озабоченность Васильчиковой по поводу прогноза — могло означать только одно. Их беспокоило, что они не получат в нужное время свое лекарство. «Интересно, что случится, если они действительно его не получат?» — подумала Стефани.

— Теперь нас трое, — вздохнула Заза. — Но мне тоже пора идти, и я оставлю вас вдвоем. Спокойной ночи, дети мои.

Стефани и Эдуардо поцеловали ее, и она, развернув кресло, выехала из столовой.

— Я приношу извинения за моих родителей, — обескураженно проговорил Эдуардо, — но подобные вещи случаются очень редко.

— За что тут извиняться? Это их дом. Кроме того, меня не особенно интересует ужин.

Он улыбнулся.

— Меня тоже.

Он многозначительно посмотрел на нее и добавил:

— Ты не побоишься выйти из дома в такой шторм?

— А куда мы пойдем?

Эдуардо заговорщически улыбнулся.

— В одно очень-очень интересное место. Но туда можно добраться только пешком.

 

8 Ильха-да-Борболета, Бразилия

Было что-то пугающе-привлекательное, загадочное в том, что в такую погоду они покинули дом. Стефани это напоминало Вагнера: всеобщий хаос, ветер, бушующий, подобно валькириям, дождь, хлещущий по их плащам… И ей казалось вполне естественным, что Эдуардо куда-то уводил ее подальше от ухоженной, цивилизованной части острова, по землистой, грязной, узкой тропе, пробивающейся сквозь сплошные джунгли.

Да, это была зловещая тропинка. Их сопровождали растения-чудовища. Гигантские листья, острые, колючие ветки, сухие остовы мертвых деревьев, удушенных бесчисленными лианами, выступающие клыками сучья — все, как в фильме ужасов. Снопы света от фонариков Эдуардо и Стефани не справлялись с этими ужасами, и то, что они выхватывали из темноты, играло с ними недобрые шутки: гниющие бревна казались привидениями, безлистные ветки — гигантскими пауками, а толстые лианы — ядовитыми змеями.

Эдуардо все время оборачивался, проверяя, не отстала ли Стефани. В одном месте он остановился и поиграл фонариком над окрашенным белой краской камнем, почти полностью скрытым густой травой.

— Когда я был маленьким, я отметил краской дорогу, — прокричал он, стараясь перекрыть раскаты грома и шум дождя в листьях. — Если потеряешься, по этим вешкам всегда сможешь найти дорогу домой.

Стефани кивнула.

— А мы не заденем никакую сигнализацию? — прокричала она Эдуардо.

Тот покачал головой.

— Детекторы движения и камеры расположены вокруг побережья и дома, здесь их нет, слишком густые заросли, а падающие ветки и небольшие животные будут постоянно вызывать ложную тревогу.

Они продолжали свой путь. Разряды молний освещали кипящее месиво штормовых туч, несущихся по небу. Казалось, они задевали купол зелени над их головами.

Внезапно они оказались перед развалинами каменной стены. Сначала по ним полоснул фонарик, а потом, когда их осветила мрачным синим светом сверкнувшая молния, Стефани в ужасе воскликнула: из самой середины стены выступало лицо — ужасное, живое. Оно двигалось, шевелилось, из углов его искореженного рта вытекала вода!

Услышав ее крик, Эдуардо остановился и оглянулся. Стефани стояла, прижав руки к груди, в оцепенении глядя на это ужасное лицо.

— Это всего лишь скульптура, фонтан, — прокричал он.

— Всего лишь фонтан, — дрожа, повторила Стефани.

А дальше, на протяжении пятидесяти ярдов или около того, по обеим сторонам тропинки шли каменные стены. Эдуардо остановился и обвел фонариком сначала одну, затем другую, задрал голову и посмотрел вверх.

Стефани сделала то же самое, откинув с лица мокрую прядь.

А потом она увидела.

И это было куда страшнее, ужаснее, кошмарнее, чем фонтан. Потому что эти две стены изображали даже не чистилище, а уже сам ад. И, как души грешников, множество искаженных гримасой боли каменных лиц зашлись в беззвучном крике. Стекающие капли дождя были как слезы, льющиеся из глаз.

Эдуардо подошел к Стефани.

— Я знаю, что это выглядит не очень приятно, — прокричал он. — Но согласись, что это производит впечатление. Я называю это место «Стена вздохов». Как тебе это все?

Стефани опустила фонарик.

— Они… они ужасны!

— Может, нам лучше вернуться?

— Нет. — Стефани отрицательно покачала головой. — Мы уже столько прошли, что лучше все-таки дойти до конца.

Они продолжили свой путь. Зигзаг молнии снова прорезал небо — и вот, прямо перед ними еще одна причуда: руины каменной стены, пересекающей тропинку. В центре была арка в готическом стиле, с остатками поддерживающих ее затейливых кариатид.

Стефани прошла за Эдуардо через арку в нечто напоминавшее внутренний двор. С трех сторон его окружали стены, четвертая сторона представляла собой пологий склон холма, и прямо в нем зияла раскрытая дверь, укрепленная железом и увитая лианами. Два готических окна над дверью наблюдали за ними черными глазницами.

Эдуардо направился к двери.

— Куда она ведет? — спросила Стефани. — В пещеру?

— Не совсем, — ответил Эдуардо, передавая ей свой фонарик, и вступил в борьбу с лозой, яростно цеплявшейся за дверь. Расчистив ее немного, он взялся за огромную железную ручку. Дверь распахнулась.

— Входи! — прокричал он, придерживая дверь.

Неуверенно ступая, Стефани вошла внутрь. Фонарик освещал ей дорогу.

Она оказалась в низком туннеле, который уходил в глубь холма. Ноги скользили по заросшему мхом мокрому камню, таким же мхом были покрыты стены. Потолок обшит деревянными досками и бревнами — как в шахте. Она попыталась осветить дальний конец туннеля, но луч уперся в стену, за которой начинался поворот.

Вошел Эдуардо. Порыв ветра захлопнул за ним дверь с такой силой, что из-под потолочных досок над входом посыпалась труха. Стефани мгновенно перевела луч фонарика на потолок, с подозрением оглядывая его.

Эдуардо взял у нее свой фонарик.

— Не беспокойся, — заверил он. — Здесь все вполне надежно.

При звуке его негромкого голоса Стефани вдруг осознала, что здесь не слышно шторма, он бушевал где-то далеко, отделенный от них толщей камня и земли. Ударивший в нос запах застоявшейся воды был отвратителен. Вокруг нее все булькало и капало, Стефани поежилась: в туннеле было прохладно — наверное, градусов на десять меньше, чем снаружи.

Она уже собиралась опустить фонарик, как вдруг заметила толстый кабель и закрепленные на стене, на равном расстоянии друг от друга, старомодные электрические лампочки, забранные в решетки. И рядом, прямо за ней — выключатель!

— Смотри! — Она протянула руку к выключателю. — Мы можем включить свет!

— Нет! — крикнул Эдуардо, схватив ее за руку с такой силой, что они оба отлетели к противоположной стене. Фонарик выскочил у нее из рук и ударился о каменный пол. Эдуардо облегченно вздохнул.

— Мне надо было тебя заранее предупредить, я совсем забыл. — Он помог ей встать на ноги, поднял фонарик и передал ей. Затем он провел лучом своего фонаря вдоль кабеля.

— Не вздумай прикасаться к выключателям, розеткам и проводам, — предупредил он. — Здесь все под током и потому очень опасно.

Он пошарил взглядом вокруг и, увидев за валуном палку, поднял ее.

— Смотри.

Он кинул палку на кабель.

В тот момент, когда она коснулась кабеля, по нему заплясал потрескивающий тонкий язычок ярко-голубого света.

— Боже мой! — воскликнула Стефани. — Какие прекрасные условия для несчастного случая! Почему ты не скажешь, чтобы это починили?

— Ну, во-первых, потому, что кроме меня теперь сюда никто не ходит. Похоже, все забыли про это место. — Эдуардо направился вниз, в глубь туннеля. — Когда я был маленький, я играл здесь, это был мой собственный тайный дворец. Здесь я воображал себя рыцарем, за которым гонятся враги; и супергероем, который освобождает шахтеров из-под завалов; и единственным оставшимся в живых членом космического корабля, вступившего в неравную схватку с инопланетянами. — Он засмеялся. — Я был порядочным фантазером.

— А ты что, один здесь играл? У тебя не было друзей?

— Нет, — вздохнул Эдуардо и обернулся к ней. Его лицо ярко освещал фонарик Стефани. — Здесь, на острове, не было.

Стефани пронзила запоздалая жалость к нему. Как ужасно, должно быть, расти вот так, одному, без друзей!

— Но я был вполне счастлив, — продолжал Эдуардо. — Ладно, хватит об этом. Отгадай, куда ведет этот туннель.

— В бомбоубежище? — предположила Стефани.

Смех Эдуардо разнесся по туннелю, эхом отражаясь от стен.

— Не совсем.

Туннель сделал еще поворот, и она увидела то, чего уж никак не ожидала увидеть.

— Грот! — выдохнула Стефани, протискиваясь мимо Эдуардо в огромную, с высоким потолком пещерообразную комнату. Она издала крик восторга, когда, наступив на мраморную доску, оказалась окруженной струйками фонтана.

Она кружилась, держа фонарик прямо перед собой.

— Эдуардо! Да здесь, должно быть, сотни фонтанов!

Он улыбнулся.

— Точнее, сто семьдесят пять. Мне было восемь лет, когда я их все сосчитал.

В странной, благоговейной тишине она медленно обошла центральный фонтан, множество его струек, направленных к центру. В свете фонаря она увидела четыре алькова, затем высокий купол наверху: грот не сразу выдавал все свои секреты.

Невероятно! Такое невозможно и вообразить! Каждый квадратный дюйм стен был украшен затейливым орнаментом из стеклянного шлака и мозаикой из редких красивых ракушек. Там были причудливые ниши, выложенные ракушками, пилястры, инкрустированные ракушками, фигурки птиц, человеческие, составленные из раковин лица.

— Эдуардо! Это просто рай! Настоящий рай! — воскликнула Стефани. — Она опустила фонарик и посмотрела на него. — Никогда не думала, что существует что-либо подобное!

Эдуардо подошел к ней, и вдруг на несколько секунд весь грот наполнился голубым сиянием — это полыхнувшая молния послала свет через открытый купол. Когда наступит утро, сюда будет проникать солнце, но ей не хотелось увидеть грот при дневном свете — ей казалось, что лучше всего он смотрелся бы в трепещущем пламени свечи.

Она опять стала рассматривать грот, изучая ниши.

— Осторожней, — взволнованно предупредил Эдуардо.

Она огляделась. Ее локоть был в каких-то шести дюймах от кабеля. Состояние обмотки ужаснуло ее. Здесь оно было еще хуже, чем в туннеле. Она оглянулась и нахмурилась.

— Если кабель в таком состоянии, — спросила она задумчиво, — то как же работают насосы фонтана?

— Очень просто. Они построены прямо над артезианским колодцем — им не требуется электричество.

— Гм, умно.

Она обвела глазами грот.

— Знаешь, это настолько потрясающее место, что стоит пройти даже через те мерзкие морды, чтобы попасть сюда. После того безобразия здесь все кажется еще более прекрасным!

Эдуардо улыбнулся.

— Я надеялся, что ты подумаешь именно так. А теперь нам пора в обратный путь, уже поздно. Если захочешь, мы придем сюда завтра снова.

— Да, хотелось бы. — Она вдруг зевнула. — Ну вот, как только ты сказал, что поздно, мне захотелось спать. — Она легко коснулась его губ. — После этого чудного местечка я даже не представляю, что еще можно сделать, как не лечь спать. Я знаю, что мне приснятся сладкие сны, самые сладкие из всех, какие я видела в своей жизни!

Но в ту ночь ей не суждены были сладкие сновидения.

Шторм бушевал всю ночь, и всю ночь она проворочалась с боку на бок, пытаясь отогнать кошмары, которые следовали один за другим.

— Я жду тебя по ту сторону, Стефани! — кричало искаженное каменное лицо Джеда Савитта.

— Если бы Лили поделилась со мной своим секретом, какая бы передо мной простиралась жизнь! — стонала выточенная из камня мадам Балац.

— Мое любимое произведение Брамса — Опус Шестьдесят си-минор, квартет номер три. С днем смеха! — гримасничала каменная Заза.

— Дотронься до кабеля! Потрогай проводку! — усмехалось высеченное в камне лицо Эдуардо. — Ну дотронься до…

Б-бах! В сон ворвался шум взрыва, разбудивший ее. Широко раскрыв глаза, она закричала и резко села на кровати, тяжело дыша и обливаясь потом. Она со страхом огляделась, но кошмарные лица из сна исчезли.

Стефани с облегчением откинулась на подушки. «Я проснулась, все нормально, это был сон», — говорила она себе.

Она слышала, как ветер яростно метал струи дождя в окна. Но ведь не это же разбудило ее. Тогда что же?

Б-бах! Громкий взрыв раздался где-то снаружи. У нее внутри все замерло. Звук повторился, и только тогда она поняла, что это было. Рассмеявшись, она отругала себя. Это всего лишь ставня: ее сорвало ветром с крючка, вот она и хлопает.

Не включая света, она встала и направилась к окну. В темноте ничего не было видно, абсолютно ничего. Она нащупала дверь, открыла ее и вышла на веранду.

По ней полоснул дождь, пронизывая тело иголками холодных струй. Ветер усилился, было очень холодно.

— Брр, — поежилась Стефани.

Нащупав ставню, она схватила ее, закрепила крючком, прислонила к стене и, стуча зубами, бросилась скорее в дом, закрыла дверь, ощупью добралась до постели и нырнула под теплое одеяло.

Но темнота дразнила ее, не давала покоя. «И поделом», — подумала Стефани. Как могла она рассчитывать на решение задачки, условия которой постоянно менялись, становились все сложнее и в которой не хватало стольких исходных данных?

Стефани думала, что только ей одной не спится в этом доме, потому стук в ее дверь прозвучал как выстрел. Стучала Заза.

— Я тебя разбудила? — спросила она приглушенным шепотом.

Стефани помотала головой.

— Нет, я не могу уснуть.

Заза въехала в комнату.

— Я тоже.

Ее колени были прикрыты темным шелковым одеялом, которое никак не сочеталось с бледной, в цветочек ночной рубашкой. Глядя на нее сейчас, Стефани впервые осознала, что Заза — очень старый и больной человек, прикованный к инвалидному креслу.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросила Стефани.

Заза покачала головой. В ее лице читалось что-то мрачновато-печальное, и именно это встревожило Стефани. Она не понимала причины ночного визита, но ей не хотелось спрашивать об этом у своей гостьи.

Заза глубоко вздохнула.

— То, что я собираюсь рассказать тебе, — начала она, — послужит во благо не только тебе, но и всем нам.

Стефани попыталась слегка развеять тяжелую атмосферу.

— Предупреждение посреди ночной бури? Зловеще!

Заза, не улыбаясь, пристально смотрела на Стефани.

— Возможно, это звучит мелодраматично, но, как бы там ни было, над этим не стоит смеяться. — Покачав головой, она вздохнула. — Я пришла сюда, потому что с некоторых пор это стало моей обязанностью — приносить дурные вести.

— Насколько я понимаю, — осторожно спросила Стефани, — вы пришли сообщить мне, что мне лучше убраться отсюда?

Зазу не удивила догадка Стефани.

— Надеюсь, что в тебе столько же мудрости, сколько проницательности и ума, — ответила Заза.

— Почему?

— Почему? Потому что это в интересах…

— Нет-нет-нет, — Стефани пыталась сдерживать раздражение. — Я спрашиваю: почему это будет в интересах всех, если я уберусь подобру-поздорову? Вы ведь это предлагаете мне, не так ли?

Заза не стала отрицать.

— Да, — прямо ответила она.

— Тогда, по-моему, вам следует мне пояснить, почему. Может быть, если бы я знала, в чем, собственно, дело, я бы с большим вниманием прислушалась к вашему совету.

— Ну почему ты такая упрямая! — прошипела старуха. — Ты что, сама не можешь понять, как лучше действовать в своих же собственных интересах?

— Да как же я могу это понять?

Цвет лица Зазы из желтого стал белым, губы ее сжались в тонкую прямую линию.

— Спокойной ночи, мисс Уилльямс, — проговорила она, — и прощайте. Боюсь, нам нечего больше друг другу сказать.

Старушка развернулась на своем кресле к выходу, и Стефани поднялась, чтобы проводить ее.

Закрыв за ней дверь, Стефани вздохнула и устало привалилась к ней спиной. Как ни пыталась, она не могла придумать, что же означал этот визит. Был же какой-то повод для него, но какой? «Как раз это мне нужно больше всего именно сейчас — еще одна тайна», — с саркастической усмешкой подумала она.

Когда она наконец задремала, она была отнюдь не ближе к ответу, и к ней вернулся ее прежний сон, со зловещими каменными масками.

Одеваясь к завтраку, Стефани решила, что улучит момент и напрямую спросит Зазу, зачем та приходила к ней. Но старушки не оказалось ни на завтраке, ни на обеде. И до середины дня, когда за ними прилетел огромный вертолет, чтобы отвезти их обратно в Рио, Заза так и не появилась.

 

9 Рио-де-Жанейро — Ильха-да-Борболета, Бразилия

— Я буду скучать по тебе, — сказал Эдуардо, целуя Стефани. Шофер открыл багажник, достал оттуда ее багаж и передал консьержу.

— Надеюсь, твой полет в Ситто-да-Вейга пройдет приятно. — С этими словами он поцеловал ее еще раз, сел обратно в «мерседес», захлопнул дверцу и помахал ей рукой.

Она постояла, глядя вслед отъезжающему автомобилю. Когда машина влилась в общий поток, она вошла в дом.

Дверь открыла Барби. Она тепло обняла Стефани, как давно утерянного и вновь обретенного друга.

— Боже! — воскликнула она. — Ты просто как очки для слепого! Я тут с ума сходила — не с кем по-английски поговорить!

— Ну ладно, ладно, — засмеялась Стефани. — Смотри, как бы Уальдо не услышал.

И, словно откликаясь на ее слова, с балкона подал свой скрипучий голос Уальдо:

— Стеф! Стеф! Я люблю тебя, Стеф!

— Боже мой, этого попугая слышно даже на улице. Он вообще когда-нибудь замолкает? — с трагизмом в голосе спросила Барби.

— Никогда! — бодро ответила Стефани, проходя через гостиную на балкон.

«И все-таки, — подумала она, — ужасно приятно возвращаться домой — даже если это только на одну ночь!»

Уальдо возбужденно разгуливал по огромной клетке. Завидев Стефани, он повис на перекладине вниз головой, радостно выкрикивая:

— Я люблю тебя, Стеф! Хай! Хай! Уальдо хочет крекер!

Стефани несколько раз проворковала в ответ — она знала, что Уальдо любил, когда его приветствуют воркующими звуками, — и нежно погладила его по головке кончиком указательного пальца. Попугай повернулся на жердочке, наполовину прикрыл глаза и стал ерошить перья на груди, издавая на своем попугайском языке звуки, какие исходили бы в подобном случае от урчащей кошки. Сверху донесся голос Барби.

— Ну почему он не бывает таким послушным и спокойным со мной?

Стефани посмотрела вверх, на балкон спальни.

— Просто ты еще не научилась с ним разговаривать, только и всего.

— Да, кстати, — вспомнила Барби. — Вчера звонила Лия Кардозо, сообщила мне, что тебе понадобится в путешествии на Амазонку. Там немного вещей. Я уже все сложила. Чемодан я не закрывала, чтобы ты могла положить туда всякие мелочи.

— Спасибо. — Стефани удивлялась про себя, как это получилось, что незаменимую Астрид заменила столь же незаменимая Барби.

У Барби был еще вопрос.

— Ты куда-нибудь пойдешь ужинать или будешь есть дома?

— Дома, — без колебаний ответила Стефани. — Я хочу сегодня пораньше лечь спать.

— Как насчет цыпленка, вымоченного в водке, и картофельного пюре? Часа через полтора?

Цыпленок, вымоченный в водке?

— Прекрасно, — ответила Стефани. — «По крайней мере, у меня будет время сходить в «Телер» и позвонить дяде Сэмми».

Стефани вручила женщине, сидящей за стойкой, телефон Сэмми, после чего ее пригласили в седьмую кабину. Она сняла телефонную трубку и стала ждать.

— Алло!

— Дядя Сэмми?

— Детка! — в восторге воскликнул Сэмми. Однако после этого радостного восклицания в его голосе послышался укор: — Ты осознаешь, сколько времени прошло с тех пор, когда ты в последний раз звонила своему бедному дяде Сэмми?

Рассмеявшись, Стефани рассказала ему о прошедшем уик-энде. Он молча слушал.

— Что-то мне это не нравится, — заметил он, когда Стефани закончила свой рассказ. — Почему вдруг эта милая старая женщина решила, что тебе лучше уехать? Ведь ты говорила, что произвела на нее вполне приятное впечатление.

— Да, именно так. Разве ты не понимаешь? Может быть, именно поэтому она и решила предостеречь меня, — ответила Стефани. — Для моего же блага.

Сэмми обдумывал это предположение.

— Возможно, — заключил он. — Но все равно, мне это не нравится, дорогая. Если ты хочешь знать мое мнение, а я знаю, что ты не хочешь его знать, тебе бы лучше собрать вещи и отчалить оттуда.

— Ты же знаешь, что я не могу этого сделать! Сейчас, когда я уже почти у цели!

— Детка! — мрачно произнес Сэмми. — Я хочу, чтобы ты прислушалась к голосу разума.

— Я бы сама этого хотела. Но в настоящий момент мне приходится подчиняться голосу инстинкта.

— Инстинкта! Значит, теперь, вместо того чтобы слушать своего бедного дядюшку Сэмми, она слушает, что ей подсказывает ее инстинкт! До чего же дошла нынешняя молодежь!

Стефани улыбнулась.

— Ладно, дядя Сэмми, счастливо. Позвоню на следующей неделе.

Человек, следовавший за ней от ее дома до «Телера», был одет в однобортный бежево-кремовый льняной костюм от Армани, льняную рубашку и голубой шелковый галстук. На нем было надето не менее двух тысяч долларов, если, конечно, не считать большого золотого «Ролекса» на запястье.

Он был довольно высок и очень красив. Блестящие черные волосы, черные брови, пронзительные темные глаза, впалые щеки и загар, за который можно отдать все.

Он производил впечатление человека, которому решится перейти дорожку только идиот.

Пока Стефани разговаривала по телефону, он стоял неподалеку, небрежно просматривая газету. Как только она вышла, он, отбросив газету, прошел к девушке, принявшей ее заказ.

— Полиция, — представился он, раскрывая кожаный бумажник, чтобы продемонстрировать свою бляху. — Инспектор да Сильва.

Если девушка и отметила про себя, что он слишком хорошо одет для государственного служащего, вида она не подала. Бразильская полиция славилась своей любовью к получению мзды.

— Куда звонила женщина, которая только что вышла из седьмой кабины?

Оператор знала, когда она может придержать информацию, а когда ею лучше поделиться. Сверившись с записями, она зачитала ему номер, который он тщательно записал золотой ручкой в записную книжку.

— Мне нужен телефон, — сообщил он. — Деловой звонок.

— Скажите номер, по которому вы собираетесь звонить.

Он дал ей номер. Это был междугородный звонок, однако в пределах штата Рио-де-Жанейро.

Полковник Валерио сидел в своем командном центре на Ильха-да-Борболета, развалившись в кресле и задрав ноги на стол.

— Спасибо, инспектор, — говорил он, глядя на черно-белую фотографию Моники Уилльямс размером восемь на десять. — Деньги вы получите по нашим обычным каналам.

Полковник повесил трубку и улыбнулся.

«Телер» — вот ваша третья и последняя ошибка, мисс Уилльямс».

Он щелкнул пальцами. Дежурный помощник вскочил со своего места, рванулся к столу и вытянулся по стойке «смирно».

— Сэр? — рявкнул он.

Полковник кинул ему фотографию.

— Введи это в компьютер и измени цвет волос и прическу. Мне нужны распечатки всех возможных комбинаций.

— Слушаюсь, сэр! — дежурный вылетел из комнаты.

Полковник Валерио опустил ноги и взял со стола блокнот с записанным на нем телефоном, по которому звонила Моника Уилльямс.

«Нью-Йорк, — подумал он. — Как удобно. Как раз в Нью-Йорке один из моих бывших оперативников открыл частное сыскное агентство».

Через двадцать минут оперативник уже был на проводе.

— Слушай, старина, есть работа. Я тебе перекину факсом компьютерные варианты изображения одной и той же женщины. Она называет себя Моникой Уилльямс, но, по-моему, это вымышленное имя. Она звонила в Манхэттен вот по такому номеру… у тебя ручка под рукой?

Не успела Стефани войти в квартиру, как раздался телефонный звонок.

— Я сама отвечу, Барби! — крикнула Стефани. — Алло?

Трубка молчала.

— Алло? — спросила она опять, чувствуя, как закрадывается в душу страх. — Алло!

— Умри! — прошипела трубка.

— Кто это?

— Умри! Умри!

Стефани бросила трубку. Руки ее дрожали, сердце бешено колотилось. Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы как-то успокоиться. «Может быть, дядя Сэмми и прав», — подумала она.

В этот момент из кухни вышла Барби. Вытирая руки о фартук, она бодро возвестила:

— Ужин готов! Сейчас ты отведаешь лучшего цыпленка во всем Южном полушарии.

 

10 Рио-де-Жанейро — Ситто-да-Вейга, Бразилия — Нью-Йорк

«Челенджер 601-ЗА», — подумала про себя Стефани, глядя на самолет, — весьма удачно балансирует на грани между хорошим и дурным вкусом. Он броский, но не слишком, большой, но не огромный. Не шепот, но и не крик».

Симпатичная стюардесса ожидала ее наверху, на площадке трапа.

— Добрый день, мисс Уилльямс, — приветствовала она Стефани, отступая в сторону. — Добро пожаловать! Меня зовут Джильда.

— Добрый день, — ответила с улыбкой Стефани.

Внутри самолет был отделан кремовой кожей, темным деревом и ярко начищенной медью. Неимоверно широкие сиденья были отделены друг от друга округлыми деревянными столами.

— Вам лучше сесть прямо здесь, — посоветовала Джильда. — Не так слышен шум мотора, да и трясти будет меньше. Как только придет «скорая помощь», мы вылетаем.

— «Скорая помощь»? — в голосе Стефани прозвучал испуг.

— А вы разве не знаете? Это благотворительный полет!

Увидев недоумение на лице Стефани, Джильда пояснила:

— Наш самолет принимает участие в программе «Крестная мать». Это происходит таким образом. Когда мы знаем, что на определенном маршруте у нас будут свободные места, мы звоним в координационный центр и даем план полетов. Они смотрят, есть ли у них больные дети, которых надо доставить в больницу, находящуюся по нашему маршруту. Если есть, мы берем их и сопровождающих с собой.

— Как здорово! — воскликнула Стефани.

— Да. — Джильда улыбнулась. — Мы гордимся тем, что участвуем в этой программе.

— Значит, как я понимаю, в Ситто-да-Вейга есть больница?

Джильда кивнула.

— И очень неплохая, насколько мне известно.

— А вы случайно не знаете, кто организовал эту программу?

— Знаю. Программой руководит ПД. Вы слышали об организации «Поможем детям»? Эта программа предусматривает перевозку любого ребенка, который нуждается в срочной госпитализации, — кроме тех, естественно, у кого инфекционные заболевания. — Взглянув в окно, она увидела подъезжающие машины «скорой помощи». — Ну вот и они.

Стефани посмотрела в иллюминатор. Из первой машины вышла женщина с изможденным, усталым лицом. Она держала за руку красивую маленькую девочку, крепко прижимавшую к груди куклу. На вид девочке было около трех лет. Из второй машины вышла молодая пара с носилками, на которых лежал мальчик. К руке ребенка тянулась трубка капельницы. Из третьей машины медсестра достала переносную детскую коляску, где находился совершенно истощенный малыш.

Все прибывшие были моментально размещены в самолете. Он быстро подкатил к взлетно-посадочной полосе и, разогнавшись, резко взмыл в воздух, рассекая облака. Стефани почувствовала странное беспокойство: что-то было не так. Вскоре она поняла, что именно.

Обычно присутствие детей — это смех, крики, возня, шумные игры, плач, в конце концов. Но эти дети были ненормально спокойны, даже подавлены.

Когда погасло световое табло и было разрешено отстегнуть ремни безопасности, Стефани поднялась со своего места и направилась к детям. Мальчик на носилках был настолько слаб, что не мог даже говорить. Он лежал, молча уставившись в пространство. Новорожденный, явно недоношенный, был очень маленьким. Одна только девочка с куклой приветливо ей улыбнулась.

Она что-то сказала по-португальски, протягивая Стефани куклу.

— Что она говорит? — спросила Стефани Джильду.

— Роза говорит, что ее кукла больна. У нее проломлена голова.

Стефани слабо улыбнулась.

— Понимаете, Розе предстоит операция на головном мозге, и она… — Джильда быстро отвела глаза.

— Бедняжка!

С помощью Джильды Стефани расспросила взрослых о каждом ребенке. «Доктора дали ей три месяца жизни…» «Это наша последняя надежда. Все остальные махнули на него рукой…» «Это чудо, что она прожила столько дней. Теперь нужно еще одно чудо».

Стефани слушала. Сердце ее разрывалось. Все это могло и из камня выжать слезы.

Вернувшись на свое место, она невидящими глазами уставилась в иллюминатор.

Джильда наклонилась к Стефани.

— Пожалуйста, пристегните ремень, мисс Уилльямс. Мы приближаемся. — Она побарабанила пальцами по стеклу. — Вот он, Ситто-да-Вейга.

Стефани посмотрела вниз. Там из зеленых джунглей поднимались гигантские хрустальные пирамиды. Она подивилась их размерам. Надев темные очки, чтобы ее не слепили отражаемые пирамидами солнечные лучи, она поняла, что весь комплекс был значительно больше, чем ей показалось сначала.

Как спицы, выходящие из центра колеса, шесть стеклянных коридоров соединяли с центральной пирамидой шесть зданий, которые выглядели как куб, усеченная пирамида, параллелепипед, цилиндр, конус и шар. Все здания были заключены в оболочку, состоявшую из ячеек, поглощавших энергию солнца. А впереди, белой полосой разрезая джунгли, тянулась взлетно-посадочная полоса.

Самолет выпустил шасси, земля резко надвинулась, и мягкая посадка завершила их полет. Пилот, гася скорость, медленно подкатил машину к тому месту, где их уже поджидали два автобуса со стеклянными крышами.

Как только самолет остановился, гофрированный коридор соединил его с автобусом. Благодаря коридору пассажиры не ощутили влажного, зловонного воздуха парных джунглей, оказавшись сразу после самолета в прохладном автобусе.

Здесь Стефани уже ждали.

— Мисс Уилльямс? — спросил мужчина, вставая со своего места.

— Да?

Он протянул руку.

— Добро пожаловать в Ситто-да-Вейга. Доктор Луис Медрадо, директор комплекса.

Стефани пожала протянутую руку.

— Луис Медрадо, — повторила она.

На вид ему было под сорок. Худой, с болезненно-бледным цветом лица, он, казалось, состоял из одних только рук и ног. Его преждевременно поседевшие волосы были стянуты на затылке в хвостик. Одет он был во что-то из тонкой зеленой материи, наподобие облачения хирургов, на ногах — пластиковые сандалии.

— Мы здесь все одеты по-особому, — объяснил он. — Это диктуется сверхвысокой технологией, которая здесь применяется. Пожалуйста, садитесь.

Дверь автобуса с шипением закрылась, и он почти бесшумно тронулся.

— Двигателя почти не слышно, — заметила Стефани.

— Он — электрический и работает на солнечных батареях, которые каждую ночь подзаряжаются от солнечных аккумуляторов, расположенных на стенах Ситто-да-Вейга.

Стефани смотрела на приближающийся купол комплекса.

— Очень впечатляющее здание, — сказала она. — И такое огромное!

Доктор кивнул.

— Это был грандиозный проект. Строительство обошлось примерно в три миллиарда долларов. Как вы, вероятно, догадались, центральная пирамида — это нервный центр всего комплекса.

— А что, форма зданий имеет какое-то значение?

Доктор засмеялся.

— Пирамидальная форма была выбрана потому, что так легче изготавливать на заводе составляющие блоки.

Кроме того, в этом климате такая форма приобретает особое значение. Экваториальное солнце находится почти прямо над головой, и поэтому грани пирамиды могут поглощать солнечную энергию весь день.

— И сколько вы работаете в Ситто-да-Вейга?

Доктор позволил себе скромную улыбку.

— С того времени, когда возникла сама идея создания этого комплекса. Я был в числе разработчиков проекта.

Густая растительность джунглей исчезла, уступив место тщательно ухоженному газону площадью не менее ста акров, на нем и расположился огромный зеркальный город, все грани которого играли на солнце.

Автобус остановился. Гармошка перехода развернулась, соединив его со входом в здание комплекса.

— Ну вот, приехали. — Медрадо поднялся. — Вашим багажом займутся, он должен пройти дезинфицирующую обработку. Нам с вами предстоит то же самое.

По коридору они прошли в высоченный, просторный и прохладный вестибюль.

— Это наша приемная, — пояснил доктор. — И единственное помещение в комплексе, где можно находиться до дезинфекции.

Он подвел ее к двери, перед которой сидела молодая женщина, тоже одетая в зеленый хирургический костюм. Оторвавшись от французского издания «Вог», она подняла глаза и улыбнулась.

— Добрый день.

Поздоровавшись, они подошли к стальной полированной двери. Доктор Медрадо вставил в щель пластиковую карточку.

Дверь бесшумно вползла в стену и, впустив их, так же бесшумно закрылась.

— Это герметичная дверь, — пояснил доктор.

— А как же тот воздух, которым мы дышим? — поинтересовалась Стефани.

— Он постоянно фильтруется и снова поступает в помещение. Мне следует вас предупредить: после каждого выхода из этого воздушного изолятора снова требуется санитарная обработка.

Вставив пластиковую карточку в щель, он открыл следующую дверь. Теперь они оказались в облицованной кафелем комнате, где их ждала грузная женщина в таком же хирургическом одеянии.

— Я передаю вас Маргарите. Она проведет вас в ту комнату, — доктор Медрадо указал на дверь с обозначенным на ней женским силуэтом. — А сам я пойду сюда, — он махнул рукой на такую же дверь с фигуркой мужчины.

— Пожалуйста, проходите, — пригласила Маргарита, придерживая для Стефани дверь.

Они вошли в меньшую комнату, тоже отделанную кафелем.

— Пожалуйста, раздевайтесь. Ваши вещи, сумочку и ювелирные украшения сложите сюда. — Маргарита указала на проволочную корзину. — Все это будет соответствующим образом обработано.

Стефани послушно разделась.

Запихнув корзину в завешенное резиной отверстие, Маргарита открыла стеклянную дверь и провела Стефани внутрь.

Это был маленький бокс со стеклянными стенками.

— Здесь парная, потом будет обработка ног, душ и еще три душевых. Оставайтесь в каждом помещении, пока не кончится обработка и не откроется дверь в следующую комнату. И пожалуйста, не пейте воду.

С этими словами Маргарита закрыла за собой дверь.

Ну и денек выдался! В такие дни у частного детектива Майлса Райли было одно желание: послать все к чертям и скрыться где-нибудь в джунглях Камбоджи или Никарагуа — там, по крайней мере, было все проще и яснее.

За завтраком его пятнадцатилетняя дочь объявила, что собирается делать аборт.

В офисе угрюмая секретарша выдвинула ультиматум: если до завтрашнего утра она не получит зарплату, она увольняется.

Захлопнув за собой дверь своего кабинета, он набрал телефонный номер.

— Это Райли, — представился он, услышав женский голос на том конце провода.

— У меня уже есть то, что тебе нужно, — понизив голос, сказала женщина.

— Через двадцать минут я буду ждать в холле.

— Нет! Я не могу выйти. Кроме того, нас там могут заметить. Знаешь паб на Шестьдесят третьей?

— Да.

— Жди меня там в пять тридцать.

— Хорошо.

— И не забудь прихватить то, что мне причитается.

— Ладно, — угрюмо пробормотал он и повесил трубку.

 

11 Ситто-да-Вейга — Нью-Йорк — Ильха-да-Борболета — Рио-де-Жанейро, Бразилия

Доктор Медрадо проводил специально для Стефани, уже облаченной в здешнее зеленое одеяние, экскурсию по комплексу.

Они начали с десятиэтажной центральной пирамиды, где он показал ей административный отдел, небольшой торговый центр, гостиницу на тридцать номеров, библиотеку, составленную из книг и микрофильмов; рестораны, видеосалон, банк, коктейль-бар, в котором устраивались ночные увеселительные представления; кинотеатр на двести мест.

— Теперь я понимаю, почему это место называется Ситто-да-Вейга, — сказала Стефани. — Это же целый город!

Следующая остановка была в здании в виде параллелепипеда, в четырех подземных этажах которого размещалась больница.

— Если заболеете, лучшего места на земле не найти, — объяснял доктор. — У нас больше всего в мире докторов на одного человека плюс новейшее оборудование. На это денег не пожалели.

В шести надземных этажах здания разместились школа, спортзал и сто небольших, но полностью обставленных квартир. Кроме того, там находились большая комната отдыха, комната для торжественных ужинов с кухней, детский сад, прачечная, химчистка и герметически застекленный солярий с ваннами и бассейном.

В семиэтажном «цилиндре» Стефани просто остолбенела: здесь все было занято укорененными в стеклянных трубках тянущимися вверх растениями, сплошной цветущий вертикальный сад.

— Это все овощи — мы не используем ни грана земли для их выращивания, — гордо сказал Медрадо, отодвигая в сторону листья, чтобы Стефани могла лучше рассмотреть.

— Наверное, за этим чудом ухаживает множество людей! — воскликнула она.

— Напротив. Вы видите здесь ферму будущего, где работают всего три человека, да и те заняты в основном сбором урожая. Все остальное делает компьютер и робототехника.

— Роботоферма! — Стефани с удивлением покачала головой.

Затем они отправились в трапециоид. Для этого им пришлось вернуться в центральную пирамиду и пройти через стеклянный переход.

Стефани вспомнила о многочисленных видеокамерах на Ильха-да-Борболета. Здесь не было видно ни одной.

— Я не вижу камер. Ваша система безопасности их не предусматривает?

— Система безопасности здесь значительно изощренней. Мы используем различные электронные системы, и самая из них важная — система внутренней сигнализации. Электронные глаза встроены в стены лабораторий и прочих режимных помещений. Они проецируют невидимые простым глазом лучи света.

Если кто-то «задевает» луч, включается сирена. Если вы ночью вдруг натолкнетесь на охранников в красных очках, не пугайтесь. Им приходится надевать очки, чтобы видеть эти лучи и ненароком не включить сигнализацию.

В трапециоиде их разговор перешел на фармацевтику.

К концу экскурсии Стефани неожиданно удалось проделать полезную операцию. Та корзина — не специальные ли очки в ней сложены? Быстро оглянувшись и удостоверившись, что ее никто не видит, Стефани протянула руку, схватила пару очков, сунула их в карман и, не вынимая руку из кармана, еще раз оглянулась.

— Куда мы теперь направимся? — спросила она как ни в чем не бывало подошедшего Медрадо.

— В куб — конечно, если вы хотите посмотреть нашу лабораторию генной инженерии. Или вы уже устали?

— Честно говоря, я уже немного ошалела от всего увиденного. Давайте осмотрим лабораторию и на этом закончим, — решила Стефани.

В конце стеклянного перехода они остановились перед стальными дверями. Стефани с уважением оглядела надписи на дверях, выведенные желтой и черной краской: «Внимание! Биологически опасно! Запретная зона! Вход только для сотрудников. Опасно! Используются канцерогенные препараты!»

Доктор достал было свою карточку, но Стефани придержала его руку:

— Подождите, — она открыла сумочку. — Давайте посмотрим, сработает ли моя. Тогда мы узнаем, придется ли мне повсюду ходить с сопровождающим или я сама управлюсь.

— Конечно, — директор указал на щель для карточки.

Стефани задвинула карточку в отверстие, замигал желтый огонек, и двери раздвинулись.

— Здесь, — начал свои объяснения доктор Медрадо, — проводятся наши наиболее важные исследования.

— А именно?

— Исследования ДНК и комбинирование генов. Стефани, оглядевшись, нахмурилась. Она инстинктивно почувствовала что-то зловещее. В противоположном конце комнаты она насчитала шесть дверей. Ее внимание привлекла дверь слева. Предупреждение знакомого черно-желтого цвета гласило: «Сверхсекретная зона. Внимание: радиоактивная зона. Соблюдать правила пребывания в биологически- и радиоактивно опасной зоне!»

— А что за этой дверью? — спросила Стефани.

— Сверхсекретная лаборатория. Боюсь, я не могу вам ее показать.

Пульс Стефани участился.

— Значит, моя карточка не сможет отпереть эту дверь?

— Боюсь, что нет. Она не подвластна и моей карточке.

— Понятно, — тихо произнесла Стефани.

«Я уверена, что именно туда мне и надо попасть», — подумала она.

Только один человек мог ей в этом помочь. «Ну почему, когда мне нужен Эдуардо, его нет рядом?»

Майлс Райли вошел в паб и, осмотревшись, помрачнел. На нем была голубая спортивная куртка, серые полиэстровые брюки, галстук из искусственного шелка ослаблен, воротник рубашки расстегнут. Толпа окружавших его прекрасно одетых молодых людей заставила его почувствовать себя поношенным и старым, как пара истрепанных тапочек. В очередной раз он осознал, что в городских джунглях обитают самые страшные животные — люди.

Нэнси Флемингс расположилась за столиком в дальней части паба — там было поспокойней. Завидев его, она подняла руку и помахала ему тонкими пальцами, не отрываясь от соломинки, сквозь которую тянула коктейль.

Отодвинув стул, он плюхнулся рядом с ней.

— Ты опоздал.

— Да. Пришлось ответить на телефонный звонок, как раз когда собрался выходить.

Она пожала плечами, он оглянулся в поисках официанта.

Официант наконец предстал перед их столиком, и Райли заказал пиво для себя и коктейль для Нэнси. Когда появилось пиво, он одним большим глотком опорожнил четверть кружки. Поставив кружку на стол, облизал верхнюю губу.

— Итак?

Она наклонилась над столиком. В нос ему ударил одуряюще сладкий запах духов. На ней был бледно-серый льняной пиджак, две верхние пуговицы которого были намеренно расстегнуты, обнажая углубление между двумя веснушчатыми грудями.

— Я принесла то, что ты просил, — сообщила она. — Имя, адрес и распечатку междугородных разговоров. Весь комплект. — В ее глазах появилось вороватое выражение. — Мне кажется, это стоит побольше сотни.

Он посмотрел на нее презрительно и отрицательно покачал головой.

— Максимум пятьдесят. Я сам достал имя и адрес.

— Да? — Она полыхнула взглядом. — Тогда кто же это, скажи-ка мне.

— Самуэль Кафка, — ответил он спокойно. — Два-один-ноль-семь Бродвей.

Выражение ее лица изменилось.

— Черт. — Она откинулась назад, поправляя расползшиеся в стороны лацканы. — Как тебе это удалось?

— Очень просто. Посмотрел по обратному справочнику.

Она медленно повертела в руках свой стакан.

— К этому справочнику имеют доступ только полицейские.

Пожав плечами, он отхлебнул пива.

— Ну что ж, арестуй меня. — Его лицо было холодно-бесстрастным. — Семьдесят пять и ни центом больше.

Она закурила.

— Ну ладно. Пусть будет семьдесят пять.

Он достал бумажник и вытащил оттуда три двадцатидолларовые бумажки, десятку и пятерку.

Она потянулась за деньгами, но он быстро отдернул руку.

— Сначала распечатку.

— О Боже мой! — Она схватила сумочку, вытащила сложенный лист бумаги и кинула ему через стол. — Вот.

Он не торопясь развернул бумагу и в перечне звонков нашел междугородные.

23 мая 11.49 В Будапешт 36 1 852200

25 мая 03.02 В Зальцбург 43 662 848511

27 мая 02.16 В Милан 39 28011231

— Ну что? — нетерпеливо спросила она. — Это ведь то, о чем ты просил, не так ли?

— Да. — Он кивнул. — То самое. — Он пододвинул ей деньги, свернул лист и положил его в нагрудный карман.

Улыбнувшись, она защелкнула сумочку.

— Ну ладно, с делами покончено. Как насчет того, чтобы еще выпить? Или, может быть, закусить?

Он помотал головой.

— Нет, мне пора бежать.

Допив пиво, он отодвинул стул.

Она зло фыркнула.

— Ну ладно. В следующий раз еще погляжу, стоит ли тебе помогать.

Он саркастически улыбнулся.

— А куда ты денешься? С твоими аппетитами да с той зарплатой, которую тебе платит телефонная компания, ты не пропустишь ни единого дополнительного пенни. До встречи, дорогая.

Лили плыла на белом надувном матрасе посередине аквамаринового бассейна. Она была вся в белом. Белый закрытый купальник. Белый шелковый тюрбан. Солнцезащитные очки в белой оправе. Массивные белые серьги и браслеты. Даже губы и ногти на ногах и на руках были покрашены в перламутрово-белый цвет.

Полковник Валерио, стоя на бортике бассейна, доложил:

— Человека, которому звонила мисс Уилльямс, зовут Самуэль Кафка.

Лили беззаботно смотрела в небо.

— Кафка… — пробормотала она. — Кафка. Знакомое имя. И кто же он?

— Еще неизвестно, мадам. Этим сейчас занимается мой человек.

— Когда что-нибудь выяснится, сообщите.

— Кроме того, он переслал мне факсом копию компьютерной распечатки его телефонных звонков за последние месяцы.

— Да что вы говорите, полковник! Как мудро с вашей стороны! И куда же звонил наш мистер Кафка?

— Одно из мест — Будапешт.

— Будапешт! — Лили резко села на матрасе, смахнула очки. — Вы уверены?

— Да, мадам.

Она некоторое время сидела молча, потом тяжело вздохнула.

— И кому он звонил в Будапешт? — тихо спросила она наконец.

— Отель «Геллерт». Я говорил со многими служащими отеля, но никто из операторов не помнит, куда они переключали звонок. Моника Уилльямс в отеле не останавливалась.

— Тогда, значит, он звонил не ей. Вполне возможно, что он звонил просто кому-то из проживавших там знакомых.

— Может быть, — протянул полковник. — Но мне почему-то так не кажется.

— Мне тоже, — медленно проговорила Лили. — Она откинулась на матрас и поправила очки. «Интересно, — подумала она, — Джуди Балац еще жива? Не то чтобы это имело значение. Никто не станет слушать бредни этой выжившей из ума старухи. И кроме того, она уверена, что я погибла при пожаре в Лондоне».

— А куда еще звонил мистер Кафка?

— В Зальцбург.

— Достаточно. — Лили лежала не шевелясь. «Я не общалась с Олендорфом больше сорока лет. Он тоже считает меня давно умершей, так что он ничего никому не мог выдать».

Но неровное дыхание выдавало ее собственные сомнения. Показало ей, что, как бы она себя ни успокаивала, у нее есть все основания для страха.

— С вами все в порядке, мадам? — спросил Валерио.

Лили не отвечала. Она почувствовала, как внутри растет какое-то тяжелое, давящее чувство.

— А кому именно звонил Кафка в Зальцбург?

— Опять в отель.

— Ладно, больше не рассказывайте, — сказала Лили саркастически. — Операторы не помнят его звонок, а Моника Уилльямс в отеле не останавливалась.

— Именно так, мадам. Эта леди не останавливалась у них. — Помолчав, он со значением добавил: — Во всяком случае, под этим именем.

— Но вы думаете, что она все-таки там была? И что он звонил именно ей?

— Да, мадам. Я так думаю.

«И я тоже, и я тоже», — думала Лили.

Лили опять тяжело вздохнула и уставилась в небо. По нему плавало огромное тропическое облако. Она стала смотреть на облако. Какая странная форма: три серо-белые громадины, наползавшие одна на другую. Это облако несло в себе беду, оно было зловещим: вот лицо Джуди Балац — в середине, вот Олендорф — внизу. Ей хотелось дотянуться до этого облака и разодрать его в мелкие клочья, как ватную елочную игрушку.

— Полковник?

— Да, мадам?

— Мистер Кафка еще куда-нибудь звонил? — спросила устало Лили.

— Да, мадам.

Она попыталась успокоить себя, разглядывая верхнюю, свободную от изображения часть облака. Задержала дыхание. Если это не…

— В Милан, — сказал полковник.

Она ждала именно такого ответа, и тем не менее слово прозвучало как пушечный выстрел. «Медленно, но верно, — думала Лили, — невидимый враг сжимает вокруг меня кольцо». Один вопрос требовал немедленного ответа: есть ли какая-нибудь связь между Моникой Уилльямс и Самуэлем Кафкой или они действуют независимо друг от друга. Или они тайно объединились против нее?

Лили постаралась не выдать своего волнения.

— На этом закончим, полковник. Я хочу остаться одна.

— Мадам… — Полковник по-военному развернулся и удалился.

Поздние предвечерние тени удлинялись, становилось прохладно. Однако Лили, казалось, не чувствовала этого. Она по-прежнему покачивалась на матрасе в центре бассейна, погруженная в глубокие раздумья.

«Дух на месте. Он ждет лишь моей команды, чтобы начать действовать».

Внезапно ее охватил страх. «Надеюсь, время еще не упущено. С мисс Уилльямс пора кончать. И быстро».

Подплыв к бортику бассейна, она взяла переносной телефон.

— Полковник?

Тишина, электрический треск, затем голос полковника:

— Мадам?

Лили глубоко вздохнула.

— Подключайте Духа. Я хочу, чтобы Моника Уилльямс была уничтожена. Сейчас.

 

12 Ситто-да-Вейга, Бразилия

Доктор Медрадо проводил Стефани в квартиру на пятом этаже, куда уже был доставлен ее прошедший обработку багаж.

Узкая с одного конца и расширяющаяся, словно кусок пирога, комната напоминала ей каюту на первоклассном туристическом лайнере.

Справа находился стенной шкаф, слева душевая с туалетом. Далее комната расширялась. По обеим сторонам стояли два двухместных диванчика, разделенные низким столиком. Зеркала на стенах позади диванчиков создавали иллюзию пространства.

Спальня помещалась сразу же после диванчиков. Там тоже все было очень удобно: двухспальная кровать, встроенный письменный стол с задвинутым стулом, телевизор с видеомагнитофоном. А в запотевшем ведерке на столе охлаждалась бутылка шампанского с кокетливо повязанной вокруг горлышка ленточкой. Она посмотрела на привязанную к ней карточку. «Я хотел бы быть здесь. С любовью, Э.», — гласила надпись.

Стефани улыбнулась. «Я бы тоже хотела, чтобы ты был здесь».

Распаковав вещи, она засунула чемодан под кровать, потом достала из кармана красные очки, размышляя, куда бы их спрятать. Наконец она решила положить их за ящик тумбочки, стоящей около кровати. В ящике она обнаружила телефонный справочник и складную карту всего комплекса Ситто-да-Вейга. Стефани вытащила и то и другое, чтобы изучить на досуге.

В этот момент зазвонил стоявший на тумбочке телефон.

— Ну как, тебе понравился наш Диснейленд? — спросил родной голос.

— Эдуардо! — Как же она обрадовалась его звонку! При всей суете сегодняшнего дня ей ужасно не хватало его. Вот если бы он показывал ей Ситто-да-Вейга!

— Ты знаешь, — сказал Эдуардо, — я уже страшно скучаю по тебе.

Она счастливо рассмеялась.

— Я тоже по тебе скучаю, черт возьми! Я уже считаю дни до своего возвращения.

— Думаю, в этом нет необходимости. Я сейчас пересматриваю свое расписание, чтобы выкроить время для короткого визита в Ситто. Но это только дня через два.

— Ничего страшного, — в голосе Стефани появилась особая интонация, — небольшое ожидание не повредит, наша встреча станет еще более желанной для нас обоих.

Внезапный стук в дверь развеял теплоту разговора.

— Эдуардо, кажется, ко мне кто-то пришел. Пойду посмотрю. Подождешь или ты спешишь?

— Собственно, я уже опоздал на совещание. Я позвоню вечером?

— Буду ждать.

Улыбнувшись, она повесила трубку и направилась к двери, по дороге инстинктивно взглянув на свое отражение в зеркале и привычным жестом поправив волосы.

Стук повторился.

— Иду! — крикнула она и взялась за дверную ручку. Она уже собралась было открыть дверь, но внезапно сработала старая нью-йоркская привычка.

— Кто там? — спросила она.

— У меня посылка для Стефани Мерлин, — ответили за дверью.

Она выпустила ручку и отшатнулась. «Но я никому не сообщала своего настоящего имени! Я уничтожила все следы своего прежнего существования!»

Дверь затряслась от настойчивых ударов.

— Извините, — сказала она дрожащим голосом, — вы, наверное, ошиблись дверью.

— Черт побери! — зарычал голос за дверью. — Ты кончишь наконец валять дурака! Открой эту чертову дверь!

Стефани замерла в нерешительности. «Уходи! Оставь меня в покое!» — мысленно приказывала она человеку за дверью.

Затем, решившись, она сделала шаг вперед, вытерла руки о свою зеленую рубашку и глубоко вздохнула. Быстро, чтобы не передумать, она отперла дверь и слегка ее приоткрыла.

— Ты! — выдохнула Стефани.

Он протиснулся мимо нее внутрь и захлопнул за собой дверь.

— Что, не ожидала? — При этом он так ухмыльнулся и так нахально подмигнул, что Стефани страшно захотелось влепить ему пощечину. Но от неожиданности она не в силах была даже пошевелиться. Не веря глазам, она наблюдала, как он осматривает ее комнату, словно это была его собственность. Вдруг он резко обернулся и щелкнул пальцами.

— Вот черт! Я-то хотел тебя удивить своим появлением, а ты, оказывается, меня поджидала!

С этими словами он вытащил из ведерка бутылку шампанского. Тут Стефани вышла из оцепенения. Взбешенная, она кинулась к нему и, схватив его за руку, повернула к себе.

— А какого черта ты тут делаешь?

— Веришь или нет, — сказал Джонни, сдирая фольгу с горлышка бутылки, — именно этот вопрос я собирался задать тебе.

 

13 Ситто-да-Вейга, Бразилия — Нью-Йорк

Стефани уже забыла, как умел раздражать, выводить из себя Джонни. Они сидели друг против друга за журнальным столиком. Она была сама холодность. Подчеркнуто прямая посадка, руки сложены на груди. А он был беззаботен и совершенно расслаблен, чувствовал себя вполне как дома.

Она не притронулась к шампанскому, которое он налил в ее бокал. «Лучше умру от жажды», — думала Стефани.

— Это нехорошо, что же, выливать такое дорогое шампанское? — дразнил Джонни.

Не получив ответа, он пожал плечами, отпил из своего бокала и удовлетворенно вздохнул.

— О! — проурчал он, закинув ноги на стол. — Теперь я чувствую, что живу. Первоклассное вино, трехразовое питание и крыша над головой. И настоящая амазонка в придачу.

— Джонни, заткнись, — оборвала его Стефани, — если ты хочешь мне что-то сказать, говори и выметайся побыстрее отсюда! У меня неподходящее настроение для твоих штучек.

А он, зевнув, лениво поболтал шампанское в бокале, словно хотел еще больше ее завести. Пузырьки, поднимаясь к поверхности, лопались, превращаясь в маленькие душистые брызги.

— У тебя нет еще этого чудесного шампанского? — снова зевнув, проговорил он. — Ты же знаешь, как всегда бывает с этими бутылками с вогнутым дном. Только войдешь во вкус — а она уже пустая.

Стефани разозлилась по-настоящему. Джонни талантливо умел приводить ее в ярость — и, казалось, что он еще больше преуспел в этом за то время, пока они не виделись.

Она старалась сдерживаться.

— На твоем месте я не стала бы так беспокоиться по поводу шампанского, Джонни. Потому что этот бокал — единственный, который ты здесь выпьешь. Допивай и…

— Шампанское нельзя пить залпом, надо наслаждаться каждым его глотком.

— Джонни, если ты не уйдешь — сейчас, сию минуту — мне придется вызвать охрану.

— Ради Бога, — он приглашающим жестом указал на телефон. — Набери три девятки и три единицы. Думаю, иностранному вольнонаемному легиону полковника Клинка понадобится не больше трех минут, чтобы отреагировать на твой звонок.

Она обдала его презрительным взглядом.

— Да уйдешь ты наконец?

— Давай, звони в гестапо, — сказал он спокойно. — Тебя никто не держит. — Он, не убирая со стола ног, закинул одну на другую, устраиваясь поудобней. — Если вы боитесь, что я раскрою вас, мисс Уилльямс — по-моему, тебя так зовут на сей раз? — то я хочу вас уверить, что никогда не позволю себе сделать этого. — Он подмигнул и хитро улыбнулся.

Краска отлила от ее лица.

— Ты не посмеешь сделать этого! — прошептала она. Его брови поднялись в насмешливой озабоченности.

— Ты что-то побледнела. С тобой все в порядке?

— Нет! Со мной не все в порядке! — Стефани чувствовала, что еще немного — и она не выдержит. Но внезапно она ощутила спокойствие и откинулась на спинку дивана. — Чего ты от меня хочешь, Джонни?

— Как чего? Готовности к переговорам. По-моему, это не так уж сложно.

— Готовности к переговорам? — вяло переспросила она.

— То есть ты рассказываешь мне, что ты узнала, а я рассказываю тебе, что узнал я.

— Ты узнал! Не смеши меня!

Он пожал плечами.

— Ну что ж, давай, иди своим путем, — вздохнул Джонни. — Только потом не говори мне: почему же ты меня не предупредил, Джонни.

Стефани упрямо сжала зубы. Если он думает, что она сейчас вот так сразу и спросит: «А о чем ты должен меня предупредить?», то он может ждать этого до второго пришествия.

— Единственное, что я хочу узнать, — сказала она наконец, — это как ты догадался, что тебе нужно пробраться сюда, в Ситто-да-Вейга.

— Куда направляет свои стопы де Вейга, туда направляю свои стопы и я, — торжественно продекламировал Джонни и подлил себе шампанского.

— Может, тебе лучше взять бутылку с собой и умотать отсюда? — промолвила Стефани, воплощенная любезность. — Джонни, если ты не понимаешь, я тебе скажу: мне еще надо поработать.

— Веришь или нет, мне тоже. Это будет стыдно, если меня уволят после месяца работы.

— Месяца? — прошептала она в изумлении, не веря своим ушам. — Ты здесь уже месяц?

— Да, около того, — произнес он лениво.

Стефани посмотрела на него с отвращением. Вот невезение! Он перехитрил ее, этот мерзкий, самоуверенный тип!

— Означает ли это, что ты уже неплохо ориентируешься здесь?

— Я знаю здесь все от и до, — он беззаботно улыбнулся, как будто ничто в этом мире не волновало его. — Не говоря уже о некоторых точках, в которые доступ крайне затруднен.

Не сознавая, что делает, Стефани наклонилась вперед, схватила свой бокал и осушила его одним большим глотком.

— А как ты докажешь, что не блефуешь? — спросила она, опять откидываясь назад. — Может быть, ты ничего стоящего и не узнал?

— Стефани, — Джонни глубоко вздохнул, — я хоть раз тебе солгал?

— Пожалуй, нет. Но в некоторых случаях я могу поставить тебе в вину грех умолчания.

— Ладно. Насколько я понимаю, моя помощь тебе не нужна. Пожалуй, я пошел.

— Я этого не говорила, — быстро проговорила Стефани.

— Значит ли это, что ты выкидываешь белый флаг?

— Да, хотя, может, это будет нелегкое перемирие, — неохотно призналась Стефани. Она откашлялась. — Поскольку ты знаешь тут все, — продолжила она, направляя разговор в нужное ей русло, — не расскажешь ли ты мне, что здесь происходит?

— Помимо выращивания помидоров и производства лекарств?

— Ты хочешь сказать, есть что-то еще? Меня только что провели по всему комплексу и, кроме овощеводства и фармацевтики, ничего толком не показали.

— Но то, что тебе показали, признайся, впечатляет. — Джонни помолчал. — Но что по-настоящему впечатляет, так это их мышки. Вот где все сразу становится ну очень интересно!

— Их мышки?

Джонни кивнул.

— И крысы.

Стефани наморщила лоб.

— Я ни тех, ни других не видела. Да и вообще я никаких животных не видела.

— Это неудивительно. Эти исследования проводятся в полной тиши лаборатории.

— Но почему тебя-то туда допустили? Только не говори мне, что вломился сюда, навесил им лапшу на уши и тут же получил место.

— Ну, в общих чертах — именно это я и сделал. Ты не представляешь, какая у них текучесть кадров. Полно пустующих мест — вот только все вакансии научных работников закрыты. Люди здесь быстро начинают страдать клаустрофобией.

— Неудивительно. Уже одно отсутствие свежего воздуха кого хочешь с ума сведет. — Она склонила голову и нахмурилась. — А ты кем работаешь?

Он ухмыльнулся.

— А я… это, специалист по фекалиям.

— Не поняла?

— Я кормлю животных и чищу их клетки. Официально эта должность называется «помощник зоолога».

— Ты? — фыркнула она. — Зоолог? Да как же тебе удалось пройти собеседование? Ведь наверняка они попросили рекомендательные письма?

Джонни самодовольно улыбнулся.

— Это одно из преимуществ широкого круга знакомств.

— Ах, да, я забыла. У тебя ведь есть приятели на все случаи жизни.

— А разве не так? — Джонни жизнерадостно улыбнулся. — Короче, один из моих побратимов работал зоологом в штате Мэн. В свое время я оказал ему очень ценную услугу. Теперь он оказал мне эту любезность: в настоящее время я — это он.

— Скажи-ка на всякий случай, как его — то есть тебя — зовут?

— Чарлз Коновер. И ты должна иметь в виду, что Чарлз Коновер имеет доступ к сверхсекретным лабораториям. Ну конечно, он все-таки ограничен, потому что меня всюду сопровождают полковник Клинк, доктор Менгеле или в их отсутствие мой непосредственный начальник доктор Ширкант Джанвар, начальник отдела зоологии.

Стефани с удивлением воззрилась на Джонни.

— Доктор Менгеле?

— Ну, такая, знаешь, как сморщенное яблоко.

Стефани прыснула.

— А, ты, наверное, имеешь в виду Васильчикову?

— Чей акцент, как ты, наверное, заметила, даже отдаленно не напоминает русский или польский, что соответствовало бы ее фамилии. У нее явный немецкий акцент.

— Гм. — Стефани не знала, радоваться ли ей той информации, которую он сообщил, или разозлиться от того, что он обогнал ее в своих изысканиях. Наконец, прищурившись, она спросила: — Ты думаешь, она нацистка?

— Даже не сомневаюсь.

Стефани задумчиво смотрела на Джонни.

— Животные, — медленно произнесла она. — Они, случайно, содержатся не в здании-кубе?

— Именно там. Прямо за всеми этими устрашающими надписями.

— Устрашающими? Ты что, хочешь сказать, что на самом деле за этими дверями нет никакой радиационной и биологической опасности?

— Биологическая — да. Но радиоактивность? Нет. Просто тактический прием. Эта надпись отпугивает излишне любопытных значительно эффективнее, чем пятьдесят вооруженных людей с рычащими ротвейлерами.

— Наверняка. — Стефани погрузилась в раздумья. — Наверное, ты знаешь, в какой конкретно области они проводят научные исследования с использованием животных?

— Знаю.

— Джонни! Ты просто великолепен! Так скажи!

Выкладывай! — Стефани в возбуждении подалась вперед. Может быть, ей и не придется проникать в эту лабораторию.

— Не-а. — Джонни отрицательно помотал головой и поманил ее пальцем. — Ты помнишь наш договор? Теперь твоя очередь рассказывать, что ты узнала. После этого я продолжу с того места, где остановился.

Заслышав звонок, Ева Шейнкен решила, что это, должно быть, пришел тот милый пожилой господин из квартиры напротив — как же его зовут? Он периодически заглядывал к ней, чтобы узнать, не нужно ли ей чего-нибудь.

Она не в силах была запомнить имя Сэмми Кафка. Впрочем, она с трудом припоминала и собственное имя, склероз.

Звонок повторился. Ее кошка была уже у входной двери и громко мяукала. Осторожно ступая неуверенной походкой ребенка, недавно научившегося ходить, она медленно прошаркала к двери. Повозившись с замками, Ева наконец отворила ее.

— Да? — она вопросительно посмотрела на высокого незнакомца.

— Добрый день, мадам, — вежливо начал тот. — Меня зовут Майлс Райли. Вы мне не уделите минуту?

Некоторое время она молча смотрела на него, жуя беззубыми челюстями, затем произнесла:

— Конечно.

Он достал пачку фотографий, которые прислал полковник Валерио.

— Вам не знакома эта женщина? — спросил он, протягивая ей верхнюю фотографию.

Она вгляделась в фотографию Стефани с длинными кудрявыми черными волосами.

— Ага! Суки была одной из величайших звезд. Конечно, она не урожденная Суки, это ее сценическое имя. Ее настоящее имя — Бела Стайтс, но оно плохо звучало, и ей пришлось изменить его.

Дрожь возбуждения прошла по телу Райли.

— Вы уверены?

— Конечно, уверена! Мы с ней дружили в тридцатые годы!

Возбуждение Райли пропало так же мгновенно, как появилось. «Да она просто чокнутая», — подумал он, убирая фотографию.

— А как насчет этой? — спросил он на всякий случай. — Ее вы не знаете?

Он держал в руках другую фотографию Стефани — с короткими светлыми волосами. Ева пожевала губами.

— И ее знаю. Это Нина Эш. Ее имя гремело в сороковые. Я видела все ее фильмы.

Райли спрятал фотографии.

— Огромное спасибо, мадам. Вы… вы очень помогли мне.

«Боже! — думал Райли, направляясь к лифту. — Столько времени потерял!»

 

14 Ситто-да-Вейга, Бразилия — Нью-Йорк

Прошел час. Шампанское было выпито, и они открыли бутылку вина. Они не заметили его сухого, терпкого вкуса, и вино не взбодрило их. Долгое время они сидели в тишине.

Джонни первый прервал затянувшееся молчание.

— Боже! — воскликнул он, тряся головой. — Это пугает.

— Да, пугает, — согласилась Стефани.

Их слова повисли в застывшем отфильтрованном воздухе, который втекал в комнату медленно и бесшумно через решетку на потолке. С неестественно громким звуком работал кондиционер.

— Знаешь что, — тихо проговорил Джонни. Он сидел подавшись вперед, его руки крутили бокал. — Если бы я своими глазами не видел этих животных, я бы решил, что у тебя крыша поехала.

Стефани улыбнулась.

— Уж лучше б она поехала.

— Да, пожалуй.

Джонни мрачно уставился в свой бокал.

— Джонни, верь мне: Лили Шнайдер жива, молода. Она носит имя Зары Бойм. — После паузы Стефани с горечью добавила: — Может быть, у меня нет доказательств, но в глубине души я точно знаю, что дедушка был убит именно потому, что каким-то образом узнал об этой истории. Им пришлось заставить его замолчать.

Она почти ждала возражений от Джонни, но он лишь устало кивнул.

— Логично. Людей убивали за значительно меньшее. Но бессмертие? — Он резко вздохнул и медленно выдохнул. — Черт возьми, Стефани! Это трудно переварить.

— Придется переварить, Джонни, — тихо проговорила она. — Разве не ты только что мне рассказывал о крысах с бирками в ушах, на которых написаны даты рождения? Только не говори мне, что ты изменил свое мнение и что эти даты поставлены неверно или что все это огромная ошибка или прочая чепуха.

Взяв стакан, Джонни залпом допил оставшееся вино.

— А что насчет кабальеро? — спросил он.

— Между прочим, у кабальеро есть имя. Эдуардо.

— Он имеет отношение к этому?

— Нет! — быстро ответила Стефани. Она с громким стуком поставила свой бокал на стол. — Ни за что не поверю, что он участвует в этом. — Вздохнув, Стефани устало откинулась на спинку дивана. — Во всяком случае, я надеюсь, что не участвует. Сейчас я уже ни в чем не уверена.

— Ну ладно. В общем, остается один нерешенный вопрос: что же это за секретная формула? Генетика? Или какое-то редкое тропическое растение с удивительными свойствами? Мифический источник, извергающий чудотворную струю?

Стефани задумчиво нахмурилась.

— Я говорила тебе, что лекарство привозят каждый день в красном, похожем на термос контейнере. По-моему, оно перевозится в жидком азоте.

— Да. А я тебе говорил, что каждый день, ровно в одно и то же время, один из этих контейнеров выносят из здешнего госпиталя.

— Джонни… — Стефани как-то странно посмотрела на Джонни. — Насколько я понимаю, эта больница не страдает от избытка пациентов?

— Ты права. В ней мало кто лечится — только дети, которых сюда привозят на самолетах.

— Благотворительные рейсы!

— Да. Они летают постоянно. Прибывают, оставляют детей и на следующий день улетают — как регулярные рейсы. — Джонни уставился на Стефани, вздрогнув от страшной догадки. — О, черт! — выругался он. — Стефани, скажи, что это не так.

Стефани чувствовала то же, что и Джонни. Но она решила пока не показывать этого. Сейчас ей нужна была дополнительная информация, чтобы вписать ее в уже имеющиеся сведения и действовать, исходя из полученной картины. Впереди еще много времени, чтобы все это увидеть, как в кошмарном сне.

— Джонни, — начала Стефани, но в горле запершило, и она откашлялась. — Сколько обычно сюда каждый день привозят детей?

— Самое меньшее — одного, но, как правило, двух-трех.

Стефани глубоко вздохнула.

— А сколько увозят живых?

— По моим наблюдениям уровень смертности у них… боже, нет. — Джонни потер рукой лицо. — Черт, нет!

— Джонни! — Стефани почувствовала, что ее сжимает страх.

— Один в день! — хрипло прошептал Джонни.

Они уставились друг на друга.

— Боюсь, мы с тобой выловили волшебный ингредиент эликсира молодости, — угрюмо сказала Стефани. — Только это вовсе не редкое тропическое растение.

— Теперь понятно, почему у них тут хранится запас детских гробов.

— Что?

— Рядом с больничным моргом. Там есть большой склад. Помнится, когда я впервые наткнулся на него, я еще подивился, что нет ни одного большого гроба — только детские.

— Знаешь, Джонни, ты, пожалуй, был недалек от истины.

— То есть?

— Когда назвал Васильчикову доктором Менгеле.

Джонни закрыл глаза.

— Она забыла про этику и сделала шаг вперед от старомодных инъекций овечьих клеток к свежим плацентарным имплантациям.

— Да, — согласился Джонни и улыбнулся какой-то жуткой улыбкой, — от овечьих клеток к детям. Где она обучалась? Освенцим?

Стефани почувствовала, как судорога сводит внутренности. Она одним глотком допила вино, надеясь, что оно притупит боль.

«Ну как же я глупа! Боже мой, все так очевидно! Почему я так долго шла к этой догадке?»

Теперь все встало на свои места.

«Например, почему де Вейги поддерживали и финансировали ПД. Да где же еще они найдут неиссякаемый источник, поставляющий им никому не нужных, брошенных детей?»

Стефани вспомнила детей, с которыми она летела в самолете. Их полные боли глаза. «А ведь все они приезжают сюда с надеждой! Для них это последнее прибежище, а их направляют прямо в объятия смерти!

И кто бы подумал, что тайна вечной жизни настолько проста! Все, что нужно для вечной жизни, — это постоянно пополняемый источник свежих клеток, энзимов или органов — а может быть, сочетание всех этих компонентов, — а Эрнесто и Заре для вечной жизни только и нужно, что переносить ежедневные внутривенные вливания!»

Стефани взяла сумочку и, покопавшись в ней, вынула записную книжку.

— Мне надо добраться до компьютера, — сказала она Джонни. А про себя подумала: «Нужно еще проверить, действителен ли код Аарона Кляйнфелдера, чтобы проникнуть в файлы ПД».

Чтобы не забыть, она вытащила пластиковую карточку и сунула книжку вместе с карточкой в карман брюк. Потом неуверенно поднялась и направилась к двери.

Ее остановил голос Джонни.

— Ты куда?

— А как ты думаешь? В больницу, естественно. Ну? Чего ты ждешь? Пошли!

Остановившись перед дверью, она мысленно помолилась: «Господи, помоги нам. Мы можем еще успеть, прежде чем будет принесена очередная жертва!»

Майлс Райли сидел на высоком стуле у стойки бара. Он тянул уже третий коктейль, не отводя глаз от огромного экрана телевизора. Передавали пятичасовые новости. Сквозь гул голосов Райли пытался уловить, что говорила молодая брюнетка.

— Смертный приговор Джеда Савитта, признанного виновным в убийстве двадцати восьми женщин, должен быть приведен в исполнение сегодня ночью в час ноль-пять. В прошлый раз приведение приговора было отложено по решению Верховного суда. Сегодня губернатор штата Флорида отверг прошение о помиловании. Если Верховный суд и на этот раз не приостановит приведение приговора в исполнение, тридцатипятилетний Савитт окончит свою жизнь на электрическом стуле. В мае, накануне дня, на который была назначена казнь, покойная Стефани Мерлин, журналистка из программы «Полчаса», взяла эксклюзивное интервью у Джеда Савитта. Предлагаем вашему вниманию отрывок из этого интервью…

На экране показалась знакомая блондинка с широко раскрытыми топазовыми глазами. «Ну ладно, Джед, — говорила она. — Остается еще час до…»

Но Майлс Райли уже не слушал. Забыв про свой коктейль, он быстро вытащил пачку компьютерных фотографий «Моники». Бросая взгляды на экран, он отыскал изображение с прической, похожей на ту, что была у женщины на экране.

Тем временем появилась ведущая.

— Стефани Мерлин, — рассказывала она, — погибла через несколько дней после этого интервью при взрыве газа в ее квартире.

— Черт возьми! — пробормотал Райли, торопливо засовывая пачку фотографий обратно в конверт.

Не заходя домой, он заскочил в первую же телефонную будку. Едва сдерживая охватившее его радостное возбуждение, он с трудом дождался, пока его соединили.

— Служба безопасности, Валерио, — послышался голос на другом конце провода.

Райли набрал в грудь побольше воздуха.

— Полковник? Я выяснил, кто эта женщина. Это якобы погибшая телевизионная журналистка. Похоже, что она жива-здорова. Ее зовут Стефани Мерлин.

 

15 Ильха-да-Борболета, Бразилия

Повесив трубку, полковник Валерио закурил. К тому времени как сигарета догорела, у полковника уже был готов план действий. «Слишком поздно, чтобы полагаться на Духа, — решил он. — Кроме того, так будет лучше. Если кто-то и заслужил удовольствие остановить Монику Уилльямс, то бишь Стефани Мерлин, так это я».

Предстоящее непредвиденное событие как нельзя более соответствовало его спортивному увлечению, тем паче его природной жестокости.

«Я убрал Карлтона Мерлина, успешно замаскировав все под самоубийство. Но взрыв, разнесший квартиру Мерлина, не причинил вреда его внучке. Не надо было полагаться на Духа, тут я ошибся».

Глубоко в душе полковник Валерио был охотник и преследователь. Ему нравилось расставлять капканы, загонять свои жертвы в ловушку, он любил идти по следу, догонять, неуклонно приближаясь к объекту охоты. Но самое большое наслаждение доставлял сам момент убийства кого-то — будь то олень, слон или человек.

Итак, сначала шаг первый. Он набрал номер Эрнесто.

— Сэр, мне только что стало известно, что группа левых террористов собирается напасть на остров, — сообщил Валерио. Он прекрасно знал, чего больше всего боится миллиардер. — Они хотят взять вас в заложники.

— Боже мой! — выдохнул Эрнесто. — Вы точно это знаете?

— Да, сэр. Я настоятельно рекомендую вам, доктору Васильчиковой, мисс Бойм и ее матери немедленно покинуть остров. Я высылаю «джипы» к дому. Они перевезут вас на берег, оттуда вы будете доставлены на «Хризалиду». Необходимо, чтобы вся прислуга была тоже эвакуирована.

— Понятно. Спасибо, полковник.

— Не беспокойтесь, сэр. Вы будете на пути в Сан-Паулу задолго до того, как начнется огонь. Я позвоню на яхту капитану, чтобы он готовился к отплытию.

Стоя на палубе «Хризалиды», Лили и Эрнесто смотрели на удаляющийся остров.

— Странно. Мне кажется, это невозможно, чтобы нам там что-нибудь угрожало. Ильха-да-Борболета всегда был нашим самым безопасным пристанищем.

Эрнесто сжал ее руку.

— Он таким и остается. Не беспокойся. Может быть, это ложная тревога. Но полковник Валерио правильно распорядился об эвакуации. Глупо было бы рисковать.

Теперь, когда яхта скрылась из виду, а вся прислуга была удалена, полковник мог сделать следующий шаг. По рации он отдал приказ всем сотрудникам службы безопасности оставить посты, запереть собак в вольерах и собраться перед зданием отдела. Когда они выстроились четкими аккуратными рядами, он обратился к ним:

— Отрабатываем процедуру эвакуации. В течение часа вас перевезут вертолетами на материк, где вы будете оставаться до получения последующих указаний.

Через сорок пять минут шесть вертолетов уже подлетали к острову. Как только они приземлились, полковник отдал приказ загружаться в пять из них. Шестой предназначался для него.

Пять вертолетов, поднявшись один за другим в воздух, направились в сторону материка и скоро исчезли из виду. Только тогда полковник приказал пилоту взлетать.

— Куда летим, сэр? — спросил пилот.

— Аэропорт в Виктории. Меня там ждет самолет.

Через минуту остров был уже позади них. Полковник, обернувшись в кресле, кинул взгляд на изумрудную бабочку, распластавшуюся в океане.

Ильха-да-Борболета был безлюден. Остров-привидение, покинутый обитателями. Даже собаки заперты в вольерах. И только разноцветные облака бабочек веселились на свободе.

Полковник был доволен. Все это сделает охоту приятней. Уже через несколько часов он привезет сюда свою жертву.

 

16 Ситто-да-Вейга, Бразилия — В воздухе

Стефани мчалась по стеклянному переходу, ведущему в центральную пирамиду, одержимая одной мыслью: быстрее туда!

— Боже милостивый, Стефани! — шипел Джонни. — Притормози, сделай милость. Ты что, хочешь, чтобы все без исключения обратили на тебя внимание? Мне кажется, что нам как раз надо быть как можно незаметнее. Это замечание охладило Стефани.

— Ты прав. — Она остановилась, поджидая его. — Извини. Я не подумала.

Она инстинктивно похлопала рукой по карману брюк, проверяя, на месте ли книжка и карточка, — если она потеряет их, это затормозит все.

Дойдя до центральной пирамиды, от которой отходили стеклянные коридоры во все остальные здания, они нашли тот, что вел в больницу. Стефани посмотрела вниз, на ноги.

— Эти сандалии, — заметила она, — не предназначены для прогулок.

— Потерпи, мы уже почти пришли.

В параллелепипеде Стефани вспомнила, что больница занимала только четыре подземных этажа; на верхних этажах были школа, спортзал, комната отдыха, детский сад, солярий и квартиры.

Она пыталась сохранять спокойствие, стараясь двигаться естественно и непринужденно. Везде были люди. Они кружили небольшими говорливыми стайками, сидели на скамейках под деревьями, растущими в бочках, наблюдали за детьми, которые возились в песочницах или резвились в джунглях гимнастических снарядов.

Безмятежная обыденность этой жизни показалась ей противоестественной. Такие сцены можно было увидеть в любом городе, около любого дома — вот только эти зеленые одежды на всех, и на детях тоже…

Стефани почувствовала на себе множество глаз, но старалась казаться равнодушно-спокойной, хотя в душе она волновалась. И причин для волнения у нее было множество. Что, если их с Джонни остановят? Или охранник пожелает узнать, что они собираются в больнице делать? Или охрана доложит начальству? Сердце ее колотилось, вся она была предельно напряжена, но приказала себе успокоиться. Ну почему, собственно, кто-то должен обратить на нее особенное внимание? Она что, выглядит не так, как другие? На ней был такой же «хирургический» костюм и пластиковые сандалии, что и на всех остальных. Кроме того, она была с Джонни, а его лицо уже успело примелькаться.

— По-моему, лифты там, — сказала Стефани, махнув рукой.

— Есть более удобный путь.

На ходу Джонни непринужденно оглянулся и, не увидев охранников, направился в дальний конец холла, где находилась пожарная лестница.

Стефани нахмурилась, увидев надпись на нескольких языках: «Пожарный выход. При открывании двери срабатывает сигнализация».

— Не волнуйся, — успокоил ее Джонни. — Медицинский персонал иногда пользуется этой лестницей, когда им лень дожидаться лифта. А сигнализацию можно обмануть. Да и народу на лестнице поменьше.

— Ну, если ты считаешь, что так лучше, — пробормотала Стефани.

Тяжелая металлическая дверь открывалась обычным способом, а не карточкой. Еще раз быстро оглянувшись, Джонни потянул на себя дверь и открыл ее. Стефани проскользнула внутрь, заметив при этом, что язычок замка был заклеен пленкой. «Так вот почему сигнализация не срабатывает», — подумала она. Джонни вошел за ней, и они быстро затворили за собой дверь.

Они оказались на лестничной площадке, от которой вверх и вниз шла широкая металлическая лестница. Джонни стал спускаться вниз, передвигаясь с непринужденной грацией кота, вышедшего на ночную прогулку. Стараясь говорить как можно тише, он пояснил:

— Отделение педиатрии на четвертом этаже. Там же послеоперационная, реанимация, лаборатория нейрохирургии, нейрорадиология, кардиология, патология, хранилище гробов — и морг!

Стефани, глубоко вздохнув, привалилась к бетонной стене. Тошнотворный страх охватил ее, и на какое-то мгновение она почувствовала, что силы ее покидают. Оба молчали. Она слышала свое сердце, которое стучало так громко, что она поначалу подумала, что это тикают часы.

— Мы теряем драгоценное время, — заметила она, взглянув на Джонни.

— Я знаю.

Они молча смотрели друг на друга. Казалось, ни один не горит желанием двигаться дальше.

Стефани оторвалась от стенки первая и стала спускаться дальше. Остановившись перед металлической дверью четвертого этажа, она подумала: «Ну вот. Одному Богу известно, что мы сейчас узнаем».

Она взялась за металлическую ручку двери. Джонни стоял прямо за ней — она затылком чувствовала его дыхание.

Беззвучно приоткрыв дверь, она заглянула внутрь.

— Кого-нибудь видишь? — прошептал Джонни.

— Нет.

Она пошире приоткрыла дверь, просунула голову дальше и посмотрела в оба конца коридора.

— Все спокойно, — подтвердила она с облегчением.

— Отлично. Тогда пошли.

Она широко раскрыла дверь.

— Давай, ты первый — ты лучше все здесь знаешь.

— Куда сначала?

— В педиатрию, — без колебаний ответила Стефани.

Вертолет, зависнув в воздухе, прицелился и аккуратно приземлился рядом с самолетом. Полковник Валерио отстегнул ремень безопасности, открыл дверь, выпрыгнул из вертолета, побежал, нагибаясь, к маленькому, на пять пассажиров, самолету и поднялся по трапу.

— Вы занесли в план полетов маршрут в Ситто-да-Вейга? — спросил он у пилота.

— Да, полковник. У нас есть разрешение на немедленный взлет.

Складной трап втянули в самолет, дверь закрыли, и не успел еще Валерио защелкнуть замок ремня безопасности на своем сиденье, как пилот уже вырулил на взлетную полосу.

Полковник был близок к эйфории, хотя лицо его оставалось спокойным. Все складывалось чрезвычайно удачно. Стефани Мерлин находится там, в ловушке Ситто-да-Вейга, — единственном месте в мире, откуда нельзя убежать.

«Скоро. Очень скоро она будет моей. И тогда я привезу ее на остров, в мои личные охотничьи угодья, и там мы с ней поиграем в честную игру».

При этой мысли он улыбнулся.

И тогда… Как там говорили римские императоры? «Да начнется игра!»

 

17 Сан-Паулу, Бразилия — В полете — Ситто-да-Вейга

Эдуардо оторвал взгляд от сверкающего Сан-Паулу и повернулся к шести посетителям, сидевшим по другую сторону массивного стола в зале заседаний.

— Мне очень неприятно огорчать вас, господа.

Самодовольное выражение на их лицах сменилось недоверчивым удивлением.

Он переводил взгляд с одного лица на другое.

— Если вы считаете, что контроль над фирмой «Мачадо» — это именно то, что нужно, что ж, действуйте. Вперед. Но, извините, господа, Группа де Вейги никак не будет в этом участвовать. Кроме того, я запретил нашему банковскому отделению каким-либо образом финансировать эту акцию.

Все шестеро уставились друг на друга, осознав, что их откровенно провели.

— Это окончательное решение. — Эдуардо встал, давая понять, что встреча закончена.

Когда Эдуардо вернулся к себе, Мирсия, его секретарь, сообщила:

— Десять минут назад прибыл сеньор Мачадо. Он и два его адвоката ждут в вашем кабинете.

Эдуардо уже собрался войти в кабинет, но вдруг остановился:

— Вот еще что, Мирсия. Позвони в Ситто-да-Вейга. Я хочу поговорить с мисс Моникой Уилльямс.

— Сейчас сделаю.

— И больше меня ни с кем не соединяй.

— Хорошо, сэр. Эдуардо вошел в кабинет.

— Господа, простите, что заставил вас ждать, — обратился он к трем мужчинам.

— Ничего страшного, — ответил Джордж Мачадо, старший из трех. — У нас была возможность еще раз прочитать все контракты.

— Надеюсь, вы находите условия удовлетворительными?

Мужчина взглянул на адвокатов. Те важно кивнули.

— В таком случае разрешите мне пригласить своих адвокатов, чтобы они присутствовали при подписании.

Эдуардо сел, непринужденно закинув ногу на ногу. Ни выражение его лица, ни движения не выдавали того триумфа, который он ощущал. То, что консорциум обратился к нему за помощью, свидетельствовало о действительном состоянии дел Мачадо. Водя их за нос, он заставил их сделать половину его работы. А затем за их спинами, полностью отрезав от сделки, он не только сэкономил значительные средства и обрел контроль над фирмой «Мачадо», но, что самое важное, сумел это сделать в одиночку, не обрастая партнерами, перед которыми в будущем ему пришлось бы держать ответ.

Люди из консорциума забыли об основном законе де Вейги: не иметь партнеров.

Через полчаса Мачадо и его адвокаты уже выходили из кабинета Эдуардо. Дождавшись, пока за ними закроется дверь, Эдуардо нажал кнопку внутренней связи.

— Мирсия, ты звонила мисс Уилльямс?

— Да, сэр. Ее нет в номере, и никто не знает где она сейчас.

— Ладно. Попробуй дозвониться.

— Хорошо, сэр.

Серебристый самолет взмыл в небо. Полковник задернул шторки всех иллюминаторов. Он предпочитал темноту. Так было значительно легче сконцентрироваться — ничто не отвлекало его от размышлений о Стефани Мерлин. До прибытия оставался час.

На первый взгляд это была обычная больница, со специфическим, присущим, наверное, всем больницам в мире запахом — смеси спирта и дезинфицирующих средств.

Но в отличие от других больниц, здесь нигде не было видно ни души. Никого не было в приемном покое. Отсутствовала дежурная медсестра. А где доктора? Пациенты?

Она была очень странная, эта тишина, как будто никого в мире не осталось. Стефани старалась держаться поближе к Джонни. Она чувствовала себя беспомощной, как Алиса, проскользнувшая в заячью норку и обнаружившая, что события вышли из-под контроля.

Коридор, по обеим сторонам которого шли серые двери, казался нескончаемо длинным. Надписи на дверях при других обстоятельствах выглядели бы вполне уместно, но сейчас они только усугубляли общую сюрреалистическую картину. «Ангиография». На трех языках. «Радиология». Тоже на трех языках. «Патология».

И вокруг — ни души.

— Да кто же здесь работает? — шепотом поинтересовалась она у Джонни. — Привидения?

Джонни не ответил.

Они завернули за угол и оказались в начале другого коридора, тоже без окон. Все это напоминало лабиринт, а от оглушающей тишины становилось жутко. Стефани не призналась бы в этом даже под пыткой, но она была рада, что рядом с ней Джонни.

— Что это было? — Она вопросительно уставилась на Джонни.

— Тсс.

Что бы это ни было, Джонни тоже это услышал. Он остановился, наклонил голову и стал прислушиваться.

И снова донесся этот звук — голос, полный нестерпимой муки.

Джонни быстро пошел на звук, Стефани старалась не отставать от него. И снова, как бы в доказательство того, что это не было игрой их воображения, крик повторился.

Они завернули за угол и увидели дверь с надписью: «Педиатрия».

— По-моему, это здесь, — заметил Джонни.

Уже не заботясь о собственной безопасности, Джонни толкнул дверь и, придерживая ее, пропустил вперед Стефани. Поколебавшись долю секунды, Стефани вошла. За ней проследовал Джонни.

Оглянувшись, Стефани увидела, что они оказались в небольшой приемной. Вдоль стен стояли пластиковые стулья. На одном из них сидела усталая женщина, прикрывая рот рукой, как будто сдерживая рыдания. Стефани сразу ее узнала: это была та самая женщина, которая сопровождала Розу, маленькую девочку с куклой.

Невидящими глазами женщина смотрела в пространство прямо перед собой. «Прямо на нас — нет, сквозь нас». Стефани переглянулась с Джонни.

— Она что, нас не замечает?

Джонни пожал плечами.

— Знаешь, — продолжила Стефани, — по-моему, ее нужно подбодрить. Оставайся с ней, а я проверю эти кабинеты.

Стефани начала с того, что заглянула в комнату, дверь в которую была приоткрыта. Она увидела пустую кроватку со сбитыми простынями и куклу.

Теперь — к закрытым дверям. Она тихо постучала в первую.

Не услышав ответа, открыла дверь и заглянула внутрь. В комнате было темно. Сразу чувствовалось, что там никого нет.

Закрыв дверь, она постучалась в следующую.

Мужской голос что-то сказал по-португальски, и дверь тут же открылась.

— Да?

Этого человека она тоже видела в самолете — они с женой сопровождали мальчика на носилках.

Вытянув шею, Стефани заглянула в комнату. Женщина держала за руку малыша, его рука была соединена с капельницей.

— Простите, — виновато ответила Стефани, мобилизовав все свои знания, полученные на курсах португальского.

Мужчина кивнул и тихо закрыл дверь. Следующая дверь вела в туалет. Теперь двери напротив.

— Да? — спросил женский голос.

Приоткрыв дверь, Стефани заглянула внутрь. Голос принадлежал медсестре — ее Стефани тоже видела в самолете. Ребенок лежал в инкубаторе для недоношенных детей.

— Простите, — Стефани быстро закрыла дверь. Оставалась пятая, последняя дверь. Комната была пуста.

Стефани вернулась в приемную. Джонни посмотрел на нее вопросительно.

— Я нашла детей, — сказала Стефани и, помолчав, добавила: — Во всяком случае, двух из трех, доставленных сюда.

Она взглянула на всхлипывающую женщину и подошла к ней.

— Сеньора? — произнесла она, беря руки женщины в свои. — Сеньора!

Женщина, освободив одну руку, вытерла слезы.

— Вы говорите по-английски? — спросила Стефани.

Женщина отрицательно покачала головой. Стефании вздохнула.

— А я не говорю по-португальски.

И вдруг Стефани осенило. Она вспомнила, что здесь может выручить испанский, который близок к португальскому.

— Джонни, ты случайно не говоришь по-испански?

— Немножко.

— Спроси-ка по-испански, где ее дочь.

После недолгого обмена репликами Джонни удалось выяснить, что девочка в операционной. Стефани внезапно почувствовала дурноту.

— Джонни! — ей было трудно говорить. — Пошли туда! Пока еще не поздно!

В шесть часов вечера Эдуардо по внутренней связи попросил Мирсию зайти к нему в кабинет. Она тут же вошла с блокнотом и ручкой.

— Сеньор?

Эдуардо вопросительно взглянул на секретаршу.

— Ты звонила мисс Уилльямс?

— Да, сэр. Я всех просила передать ей, что вы ее разыскиваете.

— Понятно.

— Чем я еще могу помочь?

— Позвони, пожалуйста, в гараж и попроси шофера подогнать машину к выходу. И еще, соединись с пилотом — пусть готовит самолет. Я возвращаюсь в Рио.

Мирсия кивнула.

— Я позвоню им прямо сейчас.

Через десять минут Эдуардо уже был на пути в аэропорт. Он дважды пытался связаться со Стефани из машины, но ее телефон упорно молчал. Час спустя, уже в самолете, направлявшемся в Рио, он еще раз набрал ее номер. Безрезультатно.

«Наверняка у нее полно дел, — успокаивал он себя. Однако это не помогало. Он волновался все сильнее. — Полдня ее разыскивала секретарша, передавая всем, чтобы она позвонила мне. Неужели она не могла за все это время набрать мой номер?»

Джонни мчался по коридору, Стефани едва поспевала за ним. Она уже увидела в дальнем конце устрашающую надпись на двойной вращающейся двери: «Операционная».

Но тут вдруг двойные двери слева впереди с шумом распахнулись.

Стефани застыла на месте. Дышать стало трудно.

Она чувствовала себя так, словно ее отключили от источника питания.

Джонни схватил ее за руку и втащил в ближайший глубокий дверной проем. Они вжались в нишу. Немного погодя Джонни осторожно выглянул, чтобы посмотреть, что делается в коридоре.

Где-то впереди послышались голоса. Кто-то громко смеялся и беззлобно переругивался. Противно скрипя колесами по линолеуму, из открытой двери выехала каталка, чуть было не врезавшись в противоположную стену. За ней выбежали два дородных санитара в зеленых халатах. Один перехватил каталку и ловко направил ее в сторону операционной. Другой же вернулся обратно в комнату и вскоре вышел, держа в руках что-то явно тяжелое. Поджидавший его санитар подхватил этот предмет, и общими усилиями они водрузили его на каталку.

Это был маленький белый гроб.

Стефани, которая тоже высунула голову из укрывавшей их ниши, оцепенела. Она знала, кому предназначался этот гроб, но она так хотела надеяться, что еще не все потеряно и им еще удастся предотвратить смерть ребенка.

Санитары, посвистывая, толкали перед собой страшную тележку, и вот она с шумом въехала в операционную. Двери захлопнулись.

Коридор снова погрузился в тишину.

«Господи, помоги нам! Сделай так, чтобы мы успели!» — молилась Стефани.

Самолет пошел на снижение. Полковник Валерио слышал, как изменился гул моторов, стало закладывать уши. Он раздвинул занавески иллюминатора. Под крыльями самолета была непроглядная тьма, нигде ни огонька. Но он знал, что скоро под ними появится море огней — Ситто-да-Вейга.

Через полчаса он был на месте.

Теперь Стефани бежала первой. Проскользнув в дверь с надписью «Операционная», она быстро присела, чтобы ее силуэт не вырисовывался на фоне освещенной полупрозрачной двери в коридор Она была в боевой готовности, как спринтер на старте, ожидающий выстрела сигнального пистолета. Каждый ее нерв был напряжен, сердце билось так сильно, что, казалось, его удары слышны во всей комнате.

Она медленно осмотрелась. Санитаров с гробиком не было видно. Может быть, они вкатили его в одно из подсобных помещений перед операционной? В каждой стене было по две двери, и только сквозь стекла одной из них пробивался свет. Оттуда же доносился неясный гул голосов.

Чуть приподнявшись, она приотворила дверь для Джонни. Тот проскользнул внутрь и огляделся.

— Похоже, это тамбур операционной, — прошептала Стефани.

— Да, — согласился Джонни.

Стефани неслышно подошла к двери и, вжавшись в кафельную стену рядом с ней, глубоко вздохнула, внезапно ощутив всю тяжесть навалившихся на нее многочисленных событий, которые привели ее сюда, к этому самому месту.

Она заглянула через стекло в операционную. В ярком свете ламп хирург, облаченный в зеленое, в шапочке и маске, склонился над операционным столом. Рядом находилась медсестра. Стефани видела лежащую на столе девочку: вдоль всего тела, от шеи до паха, зиял глубокий разрез.

О боже! Стефани едва удалось сдержать резкий приступ тошноты.

Внутренние части растянутой зажимами кожи были желтоватыми от жировых прослоек, а сама плоть была покрыта молочного цвета пленкой. Под оттянутой частью кожи, как на полотне художника-абстракциониста, ветвились узоры пурпурного, красного, серебристого, голубого цветов.

Стефани прошиб холодный пот. Она быстро отвела глаза.

«Меня сейчас вывернет наизнанку», — подумала она.

— Похоже, все нормально, — прошептал Джонни.

— Не уверена, — тихо ответила Стефани, немного приободрившаяся оттого, что он был рядом.

До них донесся голос хирурга, обратившегося к сестре:

— Шприц.

Взяв шприц, хирург поднес его к свету.

Огромный шприц был пустой. «Что они делают? — подумала Стефани. — Забирают кровь?»

— Переходим к самому сложному, — бросил хирург.

— Не волнуйтесь, — ответила сестра. — У нас всегда двое в запасе.

Хирург засмеялся.

— Да, конечно, но все равно мы должны постараться обойтись одним.

Стефани не верила своим ушам. «Не может этого быть!» — говорила она себе, безотчетно касаясь рукой Джонни, чтобы убедиться, что он рядом. «Они сошли с ума! Это безумцы!» Она сжалась и ощутила сильную боль, как будто игла огромного шприца вошла в ее живот. Хирург снял зажим и бросил его в поддон. И тут же шприц начал заполняться мутной бледной жидкостью.

— Как всегда великолепно! — сказала медсестра. — И как это у вас получается — не могу понять.

Хирург засмеялся.

— Вы же знаете, практика — великое дело. — Шприц тем временем продолжал заполняться. — Ну вот, я же вам говорил, что эта девочка — великолепный донор. Держу пари, те двое не дали бы и половины этого количества энзимов.

Хирург плавно вытащил шприц. И в это же мгновение частые гудки ЭКГ превратились в один сплошной ровный звук, а змеистые зеленые линии на экране вдруг стали прямыми.

Стефани ожидала, что хирург и сестра сейчас засуетятся, предпримут что-то, пытаясь восстановить сердцебиение. Однако вместо этого сестра протянула руку к прибору и выключила его с громким щелчком.

— Меня раздражает этот шум, — заметила она. Стефани искала глаза Джонни. Единственное, что он мог сделать, — это ответить ей таким же беспомощным взглядом.

— Колбы, — скомандовал хирург.

Сестра достала подставку, в которой были закреплены две колбы.

Стефани тут же вспомнила, где она видела точно такие же колбы. «На «Хризалиде». Когда я кралась за Лили, Васильчиковой и Эрнесто в больницу. Васильчикова вставляла эти колбы в автоматические капельницы».

Доктор аккуратно залил жидкость в каждый сосуд. Стефани посмотрела на операционный стол. Тело девочки сделалось серовато-голубым. «Как быстро жизнь переходит в смерть», — подумала Стефани.

— Новокаин.

Сестра подала хирургу ампулу и шприц. Набрав жидкость в шприц, он разлил ее по колбам.

— Магнезия.

Процедура повторилась.

— Теперь зиготы-мутанты, и на сегодня все.

Сестра передала ему маленькую бутылочку. Набрав пипеткой жидкость, он добавил по капле в каждую колбу и передал их сестре. Запечатывая колбы, она заметила:

— Никак не возьму в толк, для чего все это надо. Какая-то абракадабра.

— Возможно, — доктор пожал плечами. — Я знаю только одно. То, что нам когда-то запретили врачебную практику, обернулось для нас редкой удачей. Кто бы стал нам платить по пять штук за двадцать минут работы? И никакой страховки на случай неправильного лечения! И, боже мой, здесь все даром! Ну ладно, простерилизуй колбы и уложи в контейнер, а я пока зашью ее.

Медсестра вопросительно взглянула на хирурга.

— Вы ничего не забыли?

— В смысле?

— Боже! — прошипела она, закатывая глаза. — Вы справитесь с этим? Ей же якобы делали операцию на головном мозге!

— Ах, конечно! — Хирург рассмеялся. — Давай бритву. Тут всего-то и требуется — выбрить макушку, просверлить дырку в черепе и отпилить кусок. Две минуты максимум.

Сестра отнесла колбы на стальной стол у дальней стены. На нем, помимо прочего оборудования, стоял стерилизатор.

И тут Стефани увидела. Вот он, рядом со стерилизатором: знакомый красный контейнер, похожий на термос.

Мгновенно в памяти вспыхнули слова Эдуардо: «В путешествии по Амазонке они заразились очень редкой, неизлечимой болезнью».

Еще до того как хирург начал рассверливать череп, Стефани, спотыкаясь, отошла от двери. Всхлипывая, она прошла по белому кафельному полу и вырвалась в коридор, хватая ртом воздух. Прислонившись к прохладному кафелю стены, она обняла себя руками и стала раскачиваться — вперед-назад, вперед-назад.

Сатанинский ужас только что увиденного не отпускал ее. «И я даже не попыталась остановить их!»

Послышались торопливые шаги.

— Стефани? Стефани! — тихо повторял Джонни, обнимая ее. — Ну ладно, ладно.

— Не ладно! — задыхаясь, прошептала она. Истерический приступ, охвативший ее, не отпускал.

Благотворительные полеты! Какой страшный цинизм! Она заплакала. Здесь не спасали жизнь — здесь ее отнимали. И уж если она узнала об этом, то Эдуардо наверняка знал. Он не мог быть настолько слепым, чтобы ничего не замечать… или?

Редкая неизлечимая болезнь!

И как непринужденно он произнес эти слова! «Мой возлюбленный! Да как я могла позволить ему прикасаться ко мне?»

Ей хотелось кричать, кричать бесконечно, чтобы, может быть, выкричать из себя эту боль.

Один день — привозят, на следующий — увозят. И так много дней подряд они убивали — только для того, чтобы оставаться молодыми. По формуле, составленной доктором Васильчиковой! Какое-то ведьмино варево, для которого использовались энзимы доноров — детей.

— Эй, Стеф! — тихо позвал Джонни, осторожно вытирая с ее лица слезы. — Все будет в порядке. Мы сделаем так, что все будет в порядке.

«Да кто же в силах исправить то, что уже сделано?»

Но вдруг ее истерический приступ сменился холодной, расчетливой яростью. Она. Она все это разрушит. Не оставит камня на камне. Сметет с лица земли страшную империю де Вейги.

И с той же ледяной ясностью, с которой пришло к ней это решение, она поняла, как именно она это сделает. Ключ — вот он, в кармане брюк.

Она вынула свою пластиковую карточку и записную книжку.

«Это мои карающие мечи!»

Стерев со щек ладонями слезы, она повернулась к Джонни.

— Ты все здесь знаешь. — Она говорила таким спокойным и уверенным голосом, что Джонни похолодел. — Мне нужен компьютер, подключенный к основной компьютерной сети. Он должен стоять в каком-то тихом месте, где я спокойно могу поработать. Так, чтобы никто не заглядывал мне через плечо и не задавал вопросов.

Джонни вздохнул с облегчением. «Теперь я снова вижу свою Стефани! — подумал он. — Знакомый взгляд! Ее хватка вернулась!»

— Ну что? — холодно потребовала Стефани. Он задумался, потом щелкнул пальцами.

— Я знаю такое место!

— Тогда пошли туда прямо сейчас, и ради Бога, быстрее!

В этот миг в миле от них колеса самолета коснулись посадочной полосы.

Прибыл полковник Валерио.

 

18 Ситто-да-Вейга, Бразилия

— Чей это кабинет? — спросила в изумлении Стефани. — Господа Бога?

Они с Джонни стояли в самом высоком помещении всего комплекса в вершине пирамиды.

На улице было темно, и им показалось, что они в открытом космосе. Почти полная луна посеребрила все металлические предметы в кабинете, наложив на них таинственные глубокие тени. Снаружи здания сверкали платиной, усиливая фантазии луны. Стефани казалось, что, если бы сейчас протянуть руку через стеклянную оболочку пирамиды, можно набрать пригоршню звезд.

Джонни разрушил очарование, резко щелкнув выключателем.

В огромном помещении было пусто, если не считать двух предметов мебели. Гигантский деревянный стол с украшениями из золоченой бронзы — наверное, он был достоин Версаля — и стул — огромный трон, обитый голубой кожей.

— Так что? — настаивала Стефани. — Ты не ответил на мой вопрос.

— Какой? — с невинным видом спросил Джонни.

— Чей это кабинет?

— А как ты думаешь? — ухмыльнулся Джонни.

Она вздохнула.

— Эдуардо.

Джонни опять ухмыльнулся.

— Ты должна признаться, что такой кабинет нам как раз и нужен.

Стефани хрипло рассмеялась. «Да уж! — подумала она. — Лучшего места, чтобы начать разрушать эту зловещую империю, просто не найти. Эдуардо не меньше своих родителей заслуживает грядущей кары».

Джонни обернулся к ней.

— Перестань винить себя, — тихо проговорил он — Там мы ничего не могли сделать, мы были бессильны. Если бы мы подоспели чуть раньше, мы могли бы спасти эту жизнь — во всяком случае, отодвинуть эту смерть. А ежедневные обязательные убийства? — Он покачал головой. — Единственное, чего мы бы добились, — тут же вырыли себе могилы.

Стефани понимала, что Джонни прав, но от этого легче не становилось.

Они подошли к столу. Поверхность его была покрыта темной стеклянной панелью, заметно утолщавшейся по краям. Стол был абсолютно пуст: там не было ни карандашей, ни настольной лампы, ни клавиатуры, ни компьютера.

Стефани с негодованием посмотрела на Джонни.

— Мне нужен компьютер, черт возьми!

— Не волнуйся, — успокоил Джонни. — В Ситто-да-Вейга все знают о компьютере кабальеро. Он всегда им гордится.

Стефани, набрав в грудь побольше воздуха, медленно его выдохнула.

— Извини.

Закрыв глаза, она пробежала рукой по волосам.

— У меня нервы, по-моему, сдают.

— Сейчас они придут в норму, — улыбнулся Джонни. — Смотри.

Отодвинув стул, он сел и пробежался пальцами по краю панели.

— Это должно быть где-то здесь, — пробормотал он. Раздался щелчок, и тотчас же стекло осветилось пунктиром огоньков, разбегавшихся во все стороны.

Стефани изумленно вскрикнула. Вся стеклянная панель оказалась поверхностью компьютера! Многоцветный экран, плоская клавиатура.

Джонни встал и жестом пригласил Стефани занять его место.

— Он в твоем распоряжении!

Какое-то время она с восторгом смотрела на компьютер, пока наконец не привыкла к мысли, что это не какое-то чудо из выставочного салона техники будущего, а рабочий инструмент.

Наконец она села на стул и придвинулась поближе к панели. Так. Для начала надо разобраться с клавиатурой. Вместо обычных кнопок на поверхности стекла только символы, но в остальном она ничем не отличается от обычной, если не считать двух дополнительных рядов функциональных клавиш сверху. С чего же начать?

Она нерешительно нажала клавишу в верхнем ряду с надписью «Действие». Экран мигнул, и в верхней его части высветилась надпись на португальском: «Привет!».

— Боже, только не это, — простонала Стефани. — Компьютер, говорящий по-португальски, — мне только этого недоставало.

— Гм, — задумчиво промычал Джонни, наклоняясь к ней. — Может быть, ты попробуешь ответить ему по-английски?

— Попробуем, — вздохнула Стефани.

Не вполне уверенная в том, как следует обращаться с этой машиной будущего, она кончиком указательного пальца, дотрагиваясь до квадратиков с написанными на них буквами, набрала:

— Привет!

В мгновение ока набранное ею слово сменилось надписью:

ВЫ ВЫБИРАЕТЕ АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК?

01 ДА

02 НЕТ

03 ДРУГОЕ

ВЫБЕРИТЕ ОТВЕТ.

Стефани впечатала: 01.

На экране загорелась следующая надпись:

ПРИВЕТ! МЫ БУДЕМ ОБЩАТЬСЯ ПО-АНГЛИЙСКИ.

— Ты можешь в это поверить? — спросила Стефани, обернувшись к Джонни.

На экране высветилась новая надпись:

ВВЕДИТЕ ВАШ КОД.

— Ага, понятно, — заметил Джонни. — Не хватало еще, чтобы он тебя на свидание пригласил.

Не обращая на него внимания, Стефани рылась в записной книжке, чтобы найти информацию, которую продиктовал ей дядя Сэмми. Ага, вот она. Личный код Аарона Кляйнфелдера.

Она впечатала пароль, который продиктовал ей Сэмми.

Откинувшись на спинку стула, Стефани бормотала:

— Ну давай, давай…

Следующий вопрос был о пароле. Стефани впечатала: «Печенье».

И тут же на экране появилась новая надпись:

ВЫБЕРИТЕ ПРОГРАММУ ИЛИ ОБРАТИТЕСЬ В МЕНЮ.

Глаза Стефани шарили по клавишам.

— Должен же быть какой-то способ избежать всей этой возни, — прошипела она, собираясь вызвать на экран меню. И тут ее осенило. Она быстро набрала:

ПОМОЩЬ ДЕТЯМ.

— Сейчас посмотрим, — сказала она.

Экран покрылся столбцами — не меньше двадцати четырех категорий информации по ПД.

— Потрясающе, — восхитился Джонни. — Что это такое?

Стефани в задумчивости уставилась на экран. С чего же начать? Каждый файл наверняка содержал в себе бесконечные ответвления и переходы в другие файлы.

— Давай действовать по-простому, иначе мы погрязнем во всей этой информации.

— Слушай, в их компьютерах столько информации, что мы можем ее несколько лет проверять.

— Не расстраивай меня. Ну ладно. Давай-ка посмотрим Совет директоров. — Стефани набрала «01».

На экране появились цифры, затем он мигнул, и на нем высветился список фамилий.

— Ого! — Джонни присвистнул. — Все больше непростые люди!

— И смотри, фамилия Эрнесто скромно спрятана в середине списка! Держу пари, он мог бы быть председателем, но предпочитает держаться в тени.

— Возможно ли, — спросил Джонни, — что ты стала еще циничнее, чем была раньше?

— Вряд ли. Слушай, надо как-то перескочить через все это дерьмо — пардон.

— А как нам это сделать?

— Очень просто. Аарон Кляйнфелдер искал девочку, якобы бесследно исчезнувшую в одном из приютов. Вероятно, — мрачно добавила Стефани, — ее привезли сюда этим чертовым благотворительным рейсом. Ну ладно, возвращаемся в меню.

— Отлично! — поддел ее Джонни. — Теперь мы как раз там, где начали.

— Не совсем. Попробуем просмотреть приюты ПД.

Немного повозившись с клавиатурой, она вошла в файл, содержавший сведения о приюте в Вашингтоне. Стефани задумчиво изучала экран.

— Слушай, а тебе не кажется странным, — спросил Джонни, — что компьютеры Группы де Вейги подключены к компьютерной системе ПД?

— Я не удивлюсь, даже если Васильчикова и Эрнесто стали основателями ПД.

— Чтобы обеспечить себе неиссякаемый источник жертв?

— Конечно.

— Но один ребенок в день в течение… в каком там году основали ПД?

— В пятьдесят четвертом.

— Значит… Сколько лет? Получается…

Джонни потемнел.

— Более четырнадцати тысяч шестисот смертей, — ужаснулась Стефани.

— Боже мой!

Стефани взглянула на экран и нахмурилась.

— Можешь повторить это еще раз.

— В чем дело?

— Я не помню, как звали дочку Винетт Джонс.

— Попробуй просмотреть файл с именами родителей.

— Придется.

В конце концов она вписала имя Винетт Джонс.

На экране появилась надпись:

ОТСЫЛКА В ФАЙЛ ПД ПРИЮТ ТС 10 НА СД 74830009944001.

Стефани медленно напечатала название файла, указанного ей компьютером. После небольшой паузы экран замигал:

ВХОД ЗАКОДИРОВАН ВВЕДИТЕ НОМЕР ОПУСА.

Неожиданное появление полковника Валерио в Ситто-да-Вейга вызвало переполох в отделе безопасности. Проходя мимо одного охранника, он приказал:

— Позвоните в квартиру, где остановилась Моника Уилльямс, но не называйте себя. Если она снимет трубку, извинитесь и скажите, что неправильно набрали номер.

— Сэр! — охранник вытянулся по стойке «смирно».

Другому он велел:

— Сделайте так, чтобы никто не мог покинуть Ситто-да-Вейга. Никто.

— Слушаюсь, сэр! — рявкнул человек в ответ.

Не обращая внимания на остальных, Валерио прошел к карте Ситто-да-Вейга, сделанной из стекловолокна. Заложив руки за спину, он рассматривал карту.

Через минуту охранник, получивший приказ позвонить мисс Уилльямс, сообщил:

— Полковник! Никто не снимает трубку.

Полковник повернулся к ближайшему сотруднику.

— Да, сэр?

— Вызовите кодовый номер мисс Уилльямс на компьютер.

— Слушаюсь, сэр!

Пальцы сотрудника забегали по клавиатуре.

Полковник опять посмотрел на карту. Пирамида, прямоугольник, куб, шар. В котором из них была она? «Я знаю, что вы где-то здесь, мисс Мерлин. Вам не уйти из моих сетей!»

— Полковник! Номер ее карточки у меня на экране.

Полковник продолжал смотреть на карту, мысленно похвалив себя за прозорливость. Никто, кроме нескольких старших офицеров службы безопасности, не знал, что в каждую пластиковую карточку — включая карточки Эрнесто, Эдуардо, Васильчиковой и Зары — был вделан излучатель на микросхемах, который в любой момент позволял выявить местонахождение владельца карточки.

— Включите режим визуального контроля и активизируйте ее излучатель, — приказал полковник.

— Есть, сэр!

Человек за компьютером нажал несколько кнопок. И тут же на карте зажглась зеленая точка — примерно в центре пирамиды.

Полковник почувствовал возбуждение от приближающейся победы.

— Дайте мне объемную картинку пирамиды.

И опять руки дежурного пробежали по клавишам. С невероятной скоростью и элегантностью вся карта комплекса наклонилась под углом сорок пять градусов, здания приобрели трехмерный объем, потом все, кроме пирамиды, исчезло.

Вот она. В кабинете Эдуардо де Вейги.

Теперь надо выяснить, одна ли она.

— Немедленно включите излучатели всех карточек!

Пирамида расцветилась красными огоньками, обозначив остававшихся в ней сотрудников. На верхнем этаже рядом с зеленой точкой зажглась красная.

Полковник улыбнулся.

— Очень интересно, — заметил он, оборачиваясь. — С ней кто-то есть.

— Номер опуса? — недоуменно произнес Джонни. — Что за черт?

— Это что-то вроде кода.

— Угу.

— И по-моему, мне сообщали этот код.

Джонни, не понимая, уставился на нее.

— Ты как-то не слишком уверена в этом.

Стефани закинула руки за голову.

— В чем я не слишком уверена, так это в том, помню ли я этот код.

— Ты хочешь сказать, что тебе кто-то сообщил пароль и ты его забыла?

— Когда мне его сообщали, я не знала, что это пароль.

— Извини. Ну ладно, не злись.

— Да я не злюсь. Подожди, попробую вспомнить.

Стефани закрыла глаза и попыталась вернуться в те выходные, проведенные на Ильха-да-Борболета. Неужели это было в прошлый уик-энд? Кажется, так давно. Целую жизнь назад.

«Мы с Зазой были вдвоем в зале Геракла. Пили чай. После того как мы с Эдуардо купались в бассейне и занимались любовью».

Это воспоминание засаднило резкой болью.

«Вернемся в зал Геракла. Это было задолго до бури. На Зазе были украшения из крупного жемчуга. Шестнадцатимиллиметровые естественные жемчужины. Я помню, как я ими восхищалась. Четыре — нет, пять ниток!»

Образ Зазы так четко возник перед глазами, что Стефани почти чувствовала старомодный запах ее духов и пудры.

«Джоана внесла чай. Старинный сервиз»

«Почему бы тебе не включить музыку? Проигрыватель вон там».

«Я помню, как я поднялась с места. Но что я хотела включить? Что я поставила?»

Наконец Стефани со вздохом открыла глаза и откинулась на высокую спинку стула.

— Я не помню!

Полковник Валерио, на удивление спокойный, медленно прохаживался перед картой Ситто-да-Вейга. Он весь был погружен в раздумья. Двенадцать сотрудников отдела охраны ожидали приказаний. Наконец Валерио обратился к ним:

— Ты, ты, ты, ты, ты и ты!

Шесть человек вышли из строя и вытянулись по стойке «смирно».

— Вы будете передовой группой. Вы проходите на этаж под кабинетом и берете эту зону под контроль. Перекройте все выходы. Если там работают уборщицы, тихо удалите их оттуда. И не привлекайте к себе внимания!

— Слушаюсь, сэр! — рявкнул хор голосов.

— Отлично. Только когда я отдам приказ, вы подниметесь по лестнице и задержите их. Вы будете вооружены, но стрелять нельзя.

Полковник указал на самого высокого среди них — человека со шрамом на лице.

— Ты, Куэйрос.

Человек со шрамом, раздувшись от гордости, сделал шаг вперед.

— Сэр!

— Отвечаешь за операцию. А теперь идите.

Полковник посмотрел им вслед. «Кольцо сжимается, — думал он с удовлетворением. — Теперь переходим к самому трудному. Узнать, до чего успели докопаться мисс Мерлин и ее сообщник».

— Эти рекламные объявления в чем-то правы, — сказала расстроенно Стефани. — Это ужасно — потерять рассудок. Ну почему, черт возьми, я не обратила внимания на ее слова? Она ведь заставила меня повторить! Она выложила полный ответ — а я что? В одно ухо влетело — в другое вылетело. — Она с отчаянием взглянула на Джонни. — Слушай, потряси мою память, расшевели ее. Поговори со мной о музыке, Джонни! Поговори о четырех великих «Б».

— Четыре великих «Б»? По-моему, я не слышал о такой группе.

— Я имею в виду Бетховена, Баха, Брамса и Боккерини, — нетерпеливо пояснила Стефани.

— Стеф, ты же знаешь, что в своих музыкальных познаниях я дальше Дерека не ушел.

— Говори о Брамсе!

— Ладно, Брамс. Большой бородатый мужик.

— Правильно. Теперь перейди к тому, что он написал. Может, это что-то вызовет в памяти.

— Так, сейчас, дай подумать. Всякие мрачные симфонии. Песня судьбы. Но мое любимое произведение Брамса…

— Повтори еще раз! — прошептала Стефани.

— Я говорю, мое любимое произведение Брамса… И как только он произнес эти слова, что-то медленно начало всплывать из глубин памяти…

Старушка притянула ее ближе к себе, так близко, что Стефани чувствовала ее дыхание на своей щеке. И теперь она почти явственно слышала голос Зазы: та говорила медленно, подчеркивая каждое слово. Шишковатые пальцы сжимали руку Стефани с такой силой, что той хотелось закричать от боли.

«Мое любимое произведение Брамса — опус Шестьдесят си-минор, квартет номер три».

Вздрогнув, Стефани подалась вперед.

— Опус Шестьдесят си-минор, квартет номер три, — быстро повторила Стефани, боясь, что слова снова выскользнут из памяти. — Вот оно, Джонни! Ну а теперь посмотрим, что нам на это скажет компьютер!

С ликующим криком Стефани подвинулась к столу, и ее пальцы побежали по клавиатуре.

 

19 Ситто-да-Вейга, Бразилия

Откинувшись на спинку своего вращающегося кресла, полковник Валерио не отводил глаз от экрана компьютера. Это был обычного размера экран, но полковнику было все равно. Как раз заурядность экрана в данном случае отвечала его целям. Казалось, эта старомодная машина способна лишь напечатать письмо или создать черновой график, не более. Но в том-то и было дело. Никто не обращал на компьютер никакого внимания, все относились к нему, как к никчемному хламу.

Когда полковник рассказал про свои нужды лохматому мальчишке-компьютерщику, тот был приятно удивлен.

— Вам, старина, нужны две вещи. Во-первых, встроенный вирус, который пожирает программу, если, например, кто-то из трех-четырех уполномоченных на то людей ежедневно не входит в программу.

— А что значит «пожирает программу»?

— Я имею в виду, что от программы не остается ничего. Я же говорю, если кто-то из трех-четырех человек каждый день не отметится в программе, на нее нападает вирус, и через десять часов — большой привет! Все без исключения биты информации съедены. Их нет.

— И программу уже нельзя будет вызвать?

— Даже хуже. Если что-то нельзя вызвать, то, значит, это что-то все-таки существует. А когда этот вирус подключается, никаких следов не остается, и никто никогда не докажет, что оно существовало.

Полковник Валерио улыбнулся.

— Значит, ты гарантируешь, что, если эта программа исчезает, никто не сможет ее воссоздать?

— Черт побери, полковник, даже я не смог бы этого сделать — а я могу делать с этой машиной почти все.

— Ну что ж, верю на слово.

— Теперь насчет второго. Мы это называем «окно», или «ловушка». Это команда, которая позволяет проникнуть в программу, обойдя все ее секретки. Понятно?

— А я смогу увидеть на своем экране, что делает кто-то другой на своем компьютере?

— Слушайте, вы же со специалистом говорите! Конечно, сможете, если мы все наладим, как надо. Все, что для этого требуется, — собственный тайный код, и, когда мы вставляем ловушку, ваше дело уже, как вы ею воспользуетесь.

Полковник Валерио наклонился вперед, включил компьютер и набрал код ловушки:

ОРЛИНЫЙ ГЛАЗ ОДИН.

Дальше он впечатал:

ПОИСК ИНФ. ЛИМИТ — ИСП. ОДИН.

«Исп. один» — это был номер главного компьютера в пирамиде. Полковник подождал, и, когда экран мигнул — вот оно! — он подсоединился к терминалу в кабинете Эдуардо, за которым сейчас сидела Стефани. Он видел то же самое, что видела она на экране своего компьютера, эту мигающую надпись:

ВВЕДИТЕ НОМЕР ОПУСА.

Валерио закинул ноги на стол, руки за голову и стал наблюдать. Скоро он узнает, что она задумала.

Стефани действовала разумно и расчетливо. С каждой минутой ее движения становились все увереннее. Она уже совершенно не волновалась.

«Слава Богу, что у меня есть эта информация, приобретенная таким необычным способом». — Она мысленно благодарила Зазу.

— Хочешь номер опуса? — бормотала Стефани. — Ну-ка, мальчик, примерь-ка этот. — И она впечатала: «60».

После небольшой паузы на экране появилась надпись:

ВВЕДИТЕ ТОНАЛЬНОСТЬ.

Стефани напечатала: «Си-минор».

Опять пауза, опять новый вопрос:

ВВЕДИТЕ НОМЕР КВАРТЕТА.

— Три, — подсказал ей Джонни. — Квартет номер три.

Немедленно появился ответ:

НОМЕР ОПУСА ПОДТВЕРЖДЕН. ПРИСТУПАЙТЕ.

— Черт возьми! — крикнул Джонни. — Ура! Ты победила!

— Рано еще радоваться, — охладила его Стефани.

— Да ладно. Моя девочка знает, что делает.

— В таком случае твоя девочка просто обязана добиться победы.

С этими словами Стефани напечатала:

ДЖОНС, ВИНЕТТ.

После долгой паузы появилась надпись:

ИДЕТ ПОИСК В ФАЙЛЕ АНГЕЛ.

— Джонни? — Стефани как-то странно посмотрела на него.

— В чем дело, детка? — Он обогнул стол и наклонился к компьютеру.

Стефани дрожащим пальцем указала на слово «ангел».

— Вот, — хрипло прошептала она, задыхаясь. — Как? Как они смеют? Какое кощунство!

Он взял ее руку и сжал ее своими ладонями. Рука была холодна. Он тихо поцеловал ее пальцы.

— Не надо так себя травить.

Глаза Стефани наполнились слезами.

— Это от меня не зависит! Да как же так можно!

Заносить имена убитых ими детей в файл «Ангел»!

Не отвечая, Джонни продолжал крепко держать ее руку, чтобы она знала, что он с нею.

— Если бы я хотя бы догадывалась, — тихо продолжала Стефани, — что я обнаружу… — Ее передернуло. — Я не уверена, стала ли бы я этим заниматься.

— Ерунда. Стала бы. Только с еще большей яростью…

Стефани устало улыбнулась.

— Как ты хорошо меня знаешь, Джонни. Может, потому мы с тобой всегда и цапаемся? Потому что так хорошо друг друга чувствуем? — Она наклонила голову и посмотрела вниз. Потом, помолчав, добавила: — Не знаю, почему так получается, но самую сильную боль мы причиняем тем, кого любим.

Джонни вскинул голову.

— Эй, это что, ты таким образом признаешься мне в любви?

— Ох, Джонни, — Стефани попыталась оттолкнуть его.

На экране появилась надпись:

УМЕРШИЕ ВОСПИТАННИКИ ПРИЮТОВ ПД.

— Черт возьми! Ты знаешь, как отвлечь женщину от дела!

Быстро освободившись от рук Джонни, Стефани запросила дополнительную информацию у компьютера.

И тут же по экрану с бешеной скоростью понеслись столбцы букв и цифр. Наконец мелькание остановилось. Стефани прочитала:

УМЕРШИЕ ВОСПИТАННИКИ ПРИЮТОВ ПД В АЛФАВИТНОМ ПОРЯДКЕ

РОДИТЕЛИ ИМЯ РОД ПРИЧИНА

Джонс Деннис и Алвин 1/09/54 Х3

Марла

Джонс Винетт Джованда 8/23/90 А0

Джонс Уильма Ида 10/03/70 Б3

Джонс Дениза Раймонд 5/13/70 P1

Джонг Ли Хелен 3/14/68 Cl

Джонни пробежал пальцем по колонке «Причина».

— Что означают эти чертовы коды?

— Давай спросим у компьютера, — предложила Стефани и впечатала соответствующий вопрос.

На экране появились новые надписи:

ПРИЧИНЫ СМЕРТИ — КОДЫ

А0 Аллергическая реакция

А0 Аневризма

Б1 Инфекция, вызванная бактериями

Б2 Кровяные сгустки

Б3 Ботулизм

Б4 Опухоль мозга

(см. продолж.)

— Гм, — произнесла Стефани задумчиво. — Официальная причина смерти Джованды — аллергическая реакция. — Она взглянула на Джонни. — Ни на секунду не поверю.

— И я тоже. Так. Что мы делаем дальше?

— Может, посмотрим хронологический список «умерших воспитанников приютов»? Примерно тот период, когда умерла Джованда.

Ее руки задвигались по клавишам, по экрану опять побежали столбцы цифр и букв, затем резко остановились.

УМЕРШИЕ ВОСПИТАННИКИ ПРИЮТОВ ПД В ХРОНОЛОГИЧЕСКОМ ПОРЯДКЕ — ДАТА СМЕРТИ

РОД ФАМИЛИЯ ВОЗРАСТ ПРИЧИНА

8/20/90 Балас, Михаэла 2.4 Д2

8/21/90 Коэн, Нелли 1.8 Д2

8/22/90 Пономарева, Фаина 3.1 Л1

8/23/90 Джонс, Джованда 0.7 А0

8/23/90 Рика, Ульрике 0.9 Д2

(см. продолж.)

— Я не верю своим глазам, — медленно произнес Джонни, просматривая столбцы.

— Один в день.

— Да. Они глотают их, как витамины.

— Обрати внимание на имена. Эти дети собраны со всего мира.

— Да, и я бы сказала, что это одна из хитростей всей этой системы. Может быть, я не прав, но разве ПД не содержит приюты и клиники в шестидесяти или даже семидесяти странах?

— Да, везде — включая Анголу и Зимбабве.

— Ну вот! Они берут детей из разных мест, избегая таким образом массовых смертей и исчезновений, — а на единичные смерти никто не обратит внимания.

— Кроме нас, — поправила Стефани.

— Да. Но мы ведь случайно на все это наткнулись.

Стефани задумалась.

— Если мы собираемся разрушить все это навсегда, нам нужны неопровержимые доказательства. — Она побарабанила пальцами по столу. — Джонни?

— Что?

— Я не вижу принтера. Как ты думаешь, компьютер может нам подсказать, как распечатать информацию?

— Спроси его!

Стефани напечатала:

КАК ПОЛУЧИТЬ РАСПЕЧАТКУ ИНФОРМАЦИИ С ЭКРАНА?

Компьютер мигнул, экран очистился, и на нем медленно высветился ответ:

ВЫ НЕ ПОЛУЧИТЕ РАСПЕЧАТКУ, МИСС МЕРЛИН. ВЫ И ВАШ ДРУГ ОКРУЖЕНЫ. У ВАС НЕТ ВЫХОДА. СОВЕТУЮ ВАМ НЕ ПРЕДПРИНИМАТЬ НИКАКИХ ДЕЙСТВИЙ И НЕ ПЫТАТЬСЯ МЕНЯ ОБМАНУТЬ.

У Стефани по спине поползли мурашки. Очень медленно она повернулась и посмотрела направо, на вершину винтовой лестницы.

У нее перехватило дыхание. На лестнице стояли шесть охранников с наведенными на них с Джонни автоматами.

 

20 Рио-де-Жанейро, Бразилия — Ситто-да-Вейга — Ильха-да-Борболета

Вернувшись вечером из Сан-Паулу, Эдуардо снова набрал номер Стефани в Ситто-да-Вейга. На звонок никто не ответил. Эдуардо попросил оператора проверить, нет ли повреждений на линии. Но линия оказалась в порядке.

Повесив трубку, он ослабил галстук, налил себе порцию «Наполеона» и вышел на балкон, с которого был виден его бассейн, плескавшийся на крыше небоскреба.

Выпив коньяк, он вернулся в комнату и налил еще одну щедрую порцию. «Она наверняка по уши в работе, — говорил он себе, снова выходя на балкон. — Или она любуется технотронными чудесами Ситто-да-Вейга». Он знал, что для вновь прибывших это место представляется чем-то вроде парка развлечений.

Эдуардо улыбнулся. «И почему я так разволновался, в конце-то концов? Уж если кто и умеет позаботиться о себе, так это Моника Уилльямс. Я попробую позвонить ей с утра, — решил он. — Если не застану, вылечу туда первым же рейсом».

Вынеся это решение, он лег спать, уверенный, что его любимая в полной безопасности.

Полковник Валерио послал в квартиры Стефани и Джонни охранника за соответствующей предстоящему путешествию одеждой. Охранник принес брюки, свитер и кроссовки для Стефани, джинсы и рубашку для Джонни.

«По крайней мере, вылезем из этих проклятых хирургических костюмов», — подумала Стефани, переодеваясь под похотливым взглядом охранника.

Через десять минут автобус со стеклянной крышей уже подвозил Стефани Мерлин и Джонни Стоуна к самолету. Руки обоих были скованы за спиной наручниками.

Обратным рейсом самолет вез пять пассажиров:

Стефани, Джонни, полковника Валерио и двух охранников.

Преступников посадили порознь. Им обоим было велено молчать, но Стефани на это не обратила внимания.

— Вы ответите за это перед Эдуардо! — она смерила полковника уничтожающим взглядом.

— На вашем месте я не был бы в этом так уверен, — ответил полковник с ясной улыбкой.

Через два часа самолет приземлился в аэропорту Виктории, и арестантов пересадили на вертолет.

Это путешествие Стефани на Ильха-да-Борболета совершенно не походило на предыдущее, когда она летела туда с Эдуардо как его желанная гостья. Сейчас она была пленницей. И сел вертолет сейчас на другой площадке — недалеко от помещения службы охраны.

Стефани, Джонни и полковник вышли из вертолета. Охранники остались на борту. По сигналу Валерио вертолет тут же оторвался от земли, взмыл вверх и исчез в ночном небе.

И мгновенно воцарилась неземная тишина, нарушаемая лишь стрекотом ночных насекомых и шумом прибоя. Остров казался странно спокойным.

— Я должна поговорить с Эдуардо, — упрямо повторяла Стефани.

— Тогда вам придется очень громко кричать, — угрюмо ухмыльнувшись, посоветовал ей Валерио. — На острове никого не осталось — все эвакуированы, все линии связи отключены. Кроме нас троих здесь никого нет.

Прежде чем она успела что-то ответить, полковник, взяв ее и Джонни за руки, повлек их в помещение службы охраны.

— Я размещу вас в разных камерах, — сообщил он. — И на вашем месте я бы постарался хорошенько выспаться. Завтра вам надо быть в хорошей форме.

Джонни решил не доставлять ему удовольствия, спрашивая о причинах такой заботы. Стефани тоже промолчала. Что-то внутри подсказывало ей, что скоро ей станут известны эти причины.

Когда полковник участвовал в составлении плана безопасности Ильха-да-Борболета, он предусмотрел все неожиданности. Учел он и то, что может понадобиться тюремное помещение. В противоположных концах казармы, в душном, влажном подвале, были оборудованы две камеры. Даже если бы заключенные в них орали изо всех сил, они никогда не услышали бы друг друга.

Подталкивая Джонни и Стефани впереди себя, полковник спускался по узкой бетонной лестнице, ведущей в подвал. Сняв с Джонни наручники, он пихнул его в камеру и захлопнул за ним дверь.

Джонни попытался было налечь на дверь, но замок быстро защелкнулся. С яростным криком он попытался дотянуться до полковника через прутья решетки, но Валерио, став недосягаемым, только смеялся. Не обращая внимания на вопли Джонни, он повел Стефани дальше по узкому грязному коридору подвала.

Сняв со Стефани наручники, он уже собирался втолкнуть ее в камеру, но она предупредила его.

— Вам нет необходимости пинать и толкать меня, — заметила она, входя в камеру с достоинством королевы.

Решетчатая дверь за ее спиной захлопнулась.

— Нельзя позволять змеям и паукам укусить себя, — усмехнулся полковник.

Именно в этот момент Стефани обратила внимание на его глаза. «Он безумен! Как же я не заметила этого раньше? Почему никто этого не заметил?»

И тут Стефани поняла. Она не замечала этого раньше, потому что глаза полковника всегда были скрыты зеркальными стеклами очков.

Полковнику Валерио было хорошо. Он предвкушал завтрашний день, тщательно готовился к нему, еще и еще осматривая все необходимое для предстоящего развлечения.

Он проверил свой лук и перетянул в нем тетиву. Проверил оптический прицел. Тщательнейшим образом отобрал пятнадцать стрел: пять графитовых — они в два раза крепче, чем обычные алюминиевые; пять литых под давлением и еще пять многослойных, из графита и стекловолокна.

Выбрав наконечники, он навинтил их на стержни. Для завтрашней охоты он отобрал конические наконечники в форме пули, которые автоматически раскрывались при попадании в цель; восьмигранные наконечники с восемью лезвиями и тяжелые, способные повалить лося наконечники нарезные. Целый час он любовно затачивал и шлифовал каждый наконечник, пока в конце концов не довел их до состояния лезвия бритвы.

Он наточил и охотничий нож.

Чрезвычайно довольный своей работой, он уложил часть стрел в колчан и прикрепил его к луку, а оставшиеся поместил в набедренный колчан собственной конструкции.

Он выбрал самые удобные охотничьи ботинки, приготовил «кошки», с помощью которых можно легко взобраться на любое дерево.

Из стенного шкафа он достал серо-черную пятнистую форму, которая делала его невидимым в джунглях.

И это было еще не все. Он уложил в рюкзак запасную пару носков, сушеное мясо, шоколад, баллончик с жидкостью для защиты от насекомых, тюбики камуфляжной краски для тела, водонепроницаемый коробок со спичками. Наконец, он наполнил фляжку водой, по привычке добавив таблетку для ее очищения. Все. Он готов.

Материально-техническое обеспечение на высоте. Боевой дух — тоже.

Приняв душ, он тут же улегся спать. Однако возбуждение от предчувствия завтрашней охоты не давало заснуть. Запах жертвенной крови наполнял ноздри.

«Вот она, здесь, заперта в подвале — она и ее самонадеянный дружок! Какая приятная неожиданность! Теперь для моей игры есть два человека, а не один».

Его сумасшедшие глаза сверкали в темноте.

Он все продумал. Сначала он выпустит женщину. Всегда интереснее преследовать женщину — даже несмотря на то, что ее легче настичь. Что же касается охоты на мужчин — вот это радость, вот настоящий спорт!

 

21 Рио-де-Жанейро, Бразилия — В море — Ильха-да-Борболета — Ситто-да-Вейга

Проснувшись, Эдуардо первым делом позвонил в Ситто-да-Вейга. И опять безрезультатно — телефон Моники молчал. Он связался с пилотом и попросил готовить самолет к вылету, а шофера быть готовым ехать в аэропорт.

Он быстро принял душ, побрился и оделся. Допив кофе, Эдуардо нетерпеливо посмотрел на часы: где же машина? Его вдруг пронзило предчувствие, что надвигается нечто ужасное.

Он еще не допил вторую чашку, как позвонил консьерж и сообщил, что машина прибыла.

Дважды на пути в аэропорт он набирал номер Моники. Ответа по-прежнему не было.

Самолет уже ждал его, все было готово к взлету. Через четыре минуты самолет, разбежавшись, взмыл в облачное небо и взял курс на Ситто-да-Вейга.

«Хризалиду», курсировавшую вдоль побережья Бразилии, с берега не было видно. Атлантическое побережье Бразилии тянется на 4603 мили, и скоростная яхта легко могла за ночь исчезнуть из виду. И хотя ни радар, ни сонар не улавливали признаков какого-либо судна поблизости, капитан Фалькао предпочитал не рисковать.

Лили и Эрнесто чувствовали себя в безопасности, хотя к угрозе нападения террористов оба отнеслись очень серьезно. У Зазы же она вызвала насмешку. «Если кто-то действительно захочет нас достать, — здраво рассуждала она, — он все равно доберется».

Но она мудро держала при себе эти скептические мысли. Зачем пугать Зару? Да и кроме того, Заза была слишком занята другими делами, чтобы тратить время на волнения: она собиралась дать званый обед.

В восемь тридцать утра она отправила своего любимого слугу разнести приглашения Лили, Эрнесто и Васильчиковой. Конверты были из толстой веленевой бумаги кремового цвета, и к каждому был приколот розовый бутон.

В конвертах лежали плотные карточки с напечатанным типографским шрифтом именем Зазы. Дальше шел текст, написанный ее старомодным, по-прежнему элегантным почерком:

«Заза Бойм имеет честь пригласить вас на обед, который состоится сегодня в полдень. Во время обеда будет объявлено неожиданное известие. Форма одежды — вечерняя».

Поблагодарив слугу, Эрнесто разорвал конверт и прочитал приглашение.

«Вечерняя форма одежды? Странно! Какая может быть вечерняя одежда в полдень!»

Лили надрезала конверт малахитовым ножичком для бумаги, принадлежавшим когда-то последней русской императрице.

Прочитав приглашение, она задумчиво побарабанила пальцами по инкрустированному столу. Легкая тень скользнула по ее лицу: что же надеть? Само собой разумеется, это должно быть что-то такое, чего она еще ни разу не надевала. Она вообще ни одну вещь не надевала дважды.

«Как это мило со стороны Зазы! — думала она. — Интересно, что это за неожиданное известие?»

В девять утра полковник Валерио принес Джонни завтрак.

Заслышав его шаги, он прыгнул к решетке и бешено затряс ее.

— Ты, ублюдок! — крикнул он. — У тебя нет никакого права держать нас здесь! Выпусти нас сейчас же!

Полковник не торопясь нагнулся и просунул поднос под прутья решетки.

— Ты бы лучше поел, парень! — посоветовал он. — Силы тебе еще пригодятся.

— Пошел к чертовой матери! — крикнул Джонни и что есть силы пнул поднос. Яичница, каша, хлеб, молоко, кофе — все разлетелось по камере.

— Ты еще пожалеешь, что не подкрепился, — спокойно отреагировал полковник.

При звуке шагов Стефани поспешила к решетке. Сердце ее забилось. Может быть, это Эдуардо? Пришел, чтобы спасти их?

Но это оказался полковник Валерио. В руках у него был поднос с завтраком.

— Доброе утро, мисс Мерлин! — приветствовал ее полковник с насмешливой улыбкой. — Надеюсь, мое гостеприимство пришлось вам по вкусу?

Сегодня глаза полковника были скрыты темными стеклами очков.

— Да как же оно могло не понравиться? — в тон ему ответила Стефани.

— Я рад, что смог предоставить вам ночлег. Надеюсь, пауки вас не беспокоили?

— Ну что вы! Я люблю домашних животных, — парировала Стефани.

Валерио уставился на Стефани. Он смотрел так, как будто видел ее — по-настоящему видел — первый раз в жизни. «Возможно, охота на нее будет более захватывающей, чем мне казалось, — думал он. — У нее смелости побольше, чем я предполагал».

А Стефани в это время думала, стоит ли ей есть. Она вспомнила старую пословицу: На полный желудок жить веселей. Наклонилась, чтобы поднять поднос, но тут же отдернула руки: а вдруг еда отравлена?

Но она все-таки заставила себя взять поднос. «Тебе надо поесть», — приказала она себе.

Она надкусила кусок хлеба. Пожевала. Во рту пересохло. «Он не посмеет отравить меня, — решила Стефани. — Этот сумасшедший просто пытается испугать меня. Он и пальцем не притронется ко мне.

Эдуардо этого не допустит. А что, если Эдуардо не знает о том, что происходит?» При этой мысли Стефани похолодела.

Заза руководила приготовлениями к обеду.

Ее апартаменты, состоявшие из двух комнат и спальни, представляли собой полную противоположность общему интерьеру «Хризалиды»: обе комнаты как будто были перенесены сюда из восемнадцатого века.

Сейчас, готовясь к приему гостей, Заза велела поставить три позолоченных кресла вокруг торжественно убранного круглого стола.

Подъехав к столу, Заза придирчиво осмотрела его Безупречно выглаженная камчатная скатерть, такие же салфетки, сложенные, как митра епископа. Высокие свечи в четырех позолоченных подсвечниках окружали большую серебряную вазу со свежими лилиями. Тяжелые приборы из серебра, без единого пятнышка. А тарелки!

Тарелки! Для этого обеда она приказала достать свой бесценный севрский фарфор, расписанный вручную. Каждый предмет был произведением искусства.

Для Лили она выбрала ту тарелку, на которой изображены лилии.

Для Эрнесто подойдет более строгая, с георгинами.

Для себя — любимая, с букетом колокольчиков.

А для доктора Васильчиковой она остановила выбор на тарелке с хризантемами: осенние цветы, тяжелые, холодные — могильные цветы. Заза кивнула сама себе. «Но, конечно, — подумала она, — доктор Смерть все равно этого не оценит».

— Вы всем довольны, сеньора? — услужливо спросил молодой официант. — Как вы просили, я вставил диск в проигрыватель. Я включу его перед приходом гостей.

Кивнув, Заза подъехала к мраморной консоли. На ней были расставлены вазы с цветами. А еще там стоял, под огромным хрустальным куполом, десерт.

Сам обед будет легким — все низкокалорийное, такое, какое обычно едят Зара и Эрнесто. Но должно же быть что-то сладкое! Заза заказала кондитеру небольшой, но затейливый торт. Марципановую глазурь для торта она приготовила собственноручно.

Торт был великолепен. Заза удовлетворенно кивнула. Все было готово.

— Сеньор де Вейга! Добро пожаловать в Ситто-да-Вейга!

— Вы не видели мисс Уилльямс?

— Да, сеньор. Она была здесь вче…

— Меня не интересует вчера. Где она сейчас?

— Я… Я не знаю, сеньор.

— Тогда найдите мне кого-нибудь, кто знает! Немедленно!

— Да, сеньор!

— И позовите доктора Медрадо! Прямо сейчас!

— Сеньор де Вейга! Чему мы обязаны…

— Доктор Медрадо, во-первых, я спешу, во-вторых, я не в духе, так что давайте обойдемся без ненужных формальностей. Я ищу мисс Уилльямс.

— Мне только что сообщили, что она, еще один человек и полковник Валерио уехали вчера вечером.

— Что значит «уехали»?

— Оба они были в наручниках.

— В наручниках?

— Да, сеньор. К сожалению, очаровательная мисс Уилльямс, похоже, не та, за кого себя выдает.

— Тогда, доктор, может быть, вы меня просветите. Так кто же она на самом деле?

— Боюсь, я не владею этой информацией.

— Понятно. А кто же санкционировал этот арест?

— Насколько я понимаю, вы… или ваш отец.

— Скажите, доктор Медрадо, вы всегда позволяете полковнику хозяйничать здесь? Почему никто не удосужился посоветоваться с вами, с отцом, со мной?

— Но у полковника неограниченные полномочия!

— Которые в данном случае он превысил! Прошу вас выяснить, куда полковник увез мисс Уилльямс.

— Да, сеньор.

Стефани услышала приближающиеся шаги и позвякивание ключей. И снова ее охватила надежда. Машинально поправив волосы, она подскочила к двери и крикнула:

— Эдуардо?

В тот же момент она отшатнулась от решетки.

— Я же обещал, что вернусь, — раздался голос полковника Валерио.

«Что на нем такое надето? И почему лицо так разрисовано? Он думает, что находится… где? На…»

— Поле боя, — докончила Стефани шепотом.

Полковник отпер дверь камеры.

Она инстинктивно отступила назад. Он был облачен в свой серо-черный пятнистый костюм, на лице слой камуфляжной краски. Зеркальные стекла в очках заменены зелеными. С шеи свисал серовато-зеленый бинокль, к поясу прикреплена фляга, а к правому бедру — колчан.

На плече был огромный лук — таких она еще никогда не видела.

Дверь распахнулась. Стефани вжалась в стену. Ее трясло. Она с ужасом смотрела на полковника.

— Вы… на охоту собрались? — во рту у нее пересохло.

— Да, — бросил Валерио. Приблизившись к ней, он взял ее за руку и потащил из камеры. — Сегодня великолепный день для охоты.

По коже Стефани поползли мурашки.

— А… я думала, что на Ильха-да-Борболета нет животных! Только бабочки!

Остановившись, он обернулся. На лице была кривая ухмылка.

И тут Стефани поняла.

«Его добыча — я».

 

22 Ильха-да-Борболета, Бразилия

Пальцы Валерио, впившиеся ей в руку, причиняли боль. Неровная бетонная стена царапала левый локоть.

Они поднялись наверх, и Стефани зажмурилась от нестерпимо яркого после темноты камеры солнца.

Вокруг них вились облака, сотни облаков бабочек — серебристо-голубых, черных, белых.

«Лисанды! — выдохнула она, вспомнив свою каюту на «Хризалиде». — Может быть, это предзнаменование?» Вдалеке она заметила стаи других бабочек, калейдоскопические облака.

Стефани осмотрелась. Она увидела спортивные снаряды для тренировки охранников, чуть поодаль было оборудовано стрельбище.

Локоть саднил. Она поглядела — так и есть — ободрала до крови. Тем временем Валерио, сняв с плеча лук, уставился на нее. Во всяком случае, ей так показалось. Зеленые очки не позволяли проследить направление его взгляда.

— Во-первых, — сказал он, — тебе надо ознакомиться с правилами игры. После предыдущего визита сюда у тебя могло сложиться ложное впечатление, что это остров Фантазии. Поверь мне, это не так. На самом деле это мои частные охотничьи угодья.

«Этого не может быть, — думала Стефани. — Боже, сделай так, чтобы я проснулась».

— Правила просты и понятны даже идиоту, — объяснил Валерио, брызгая слюной.

Стефани отпрянула, с трудом подавляя желание вытереть слюну с лица, сердце бешено колотилось.

Лицо полковника было близко-близко. Она видела свое двойное отражение в его зеленых стеклах.

— По моей команде ты бежишь в дальний конец стрельбища и там останавливаешься.

«Боже мой! Он считает, что это военный лагерь где-нибудь в джунглях! Он невменяемый!»

Камуфляжная краска на лице Валерио блестела от выступившего пота.

— Ты остановишься только для того, чтобы удостовериться, что ты все правильно поняла. Если ты внимательно посмотришь вокруг, ты заметишь, что мы не одни. Ты заметила это? Заметила?

Мысли Стефани путались, она уже с трудом воспринимала слова Валерио. Она слышала звук своего дыхания. Как будто все ее силы уходили только на то, чтобы думать. «Кто-то обвязал меня поперек груди канатом и теперь вдавливает ребра прямо в легкие»

— Так как? Ты заметила?

Стефани неимоверным усилием воли заставила себя посмотреть в дальний конец стрельбища. Мишень расплылась, потом зрение сфокусировалось. И тогда она увидела. О Боже! Она увидела!

Ей показалось, что она сейчас потеряет сознание.

Джонни?

Стефани всхлипнула. Что он там делает? Почему он не двигается? Она часто дышала. Казалось, барабанная дробь в ушах сейчас разнесет ей череп. «Почему он там? Почему он стоит не шевелясь?» Внезапно ее охватил страх, угрожая поглотить все ее сознание. Ее затрясло. Командирский голос Валерио лаял, перекрывая барабанную дробь, которая все учащалась, учащалась. «Джонни, Боже мой, Джонни».

— Значит, ты добегаешь до конца тира и становишься рядом с ним. Ты ждешь, пока я выпущу одну стрелу. Просто чтобы продемонстрировать мощь моего лука. А затем у тебя в распоряжении будет полчаса. Полчаса! — крикнул Валерио. И очень тихо, медленно, четко выговаривая каждый звук, добавил: — После того как полчаса истекут, я начинаю преследование. Я ясно выразился? А теперь давай, шевелись! Бегом!

Но Стефани застыла на месте. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. Она знала, что ей надо бежать, надо заставить свои подгибающиеся ноги нести ее вперед.

Полковник выбирал стрелу.

«Джонни!» — промелькнуло в ее голове.

— Нет! — крикнула она и сорвалась с места. Никогда в жизни она не мчалась так быстро — она бежала к Джонни, к Джонни. Джонни ни за что не стал бы просто так там стоять. Этот ублюдок, должно быть, привязал его! Она должна его освободить!

— Джонни, — повторяла она на бегу, — Джонни!

Он был привязан к столбу. Нейлоновые веревки опутывали его руки, грудь, живот, ноги и лодыжки.

— Я освобожу тебя! — хрипела она, яростно разрывая веревки. Оглянувшись, она увидела Валерио, который уже натягивал тетиву.

— Джонни! Джонни!

— Тсс! — сказал Джонни и улыбнулся.

— Эти чертовы веревки не поддаются! Узлы…

— Стефани!

Его необычный тон заставил Стефани остановиться и посмотреть ему в глаза.

— Я только хочу сказать тебе… — начал он. Оно пришло ниоткуда. Она скорее почувствовала, чем увидела Это. Со свистом оно пролетело мимо нее и ударило в плечо Джонни. Джонни вскрикнул — и обмяк.

Тонкий стержень трепетал в его плече, зарывшись в него острым как бритва наконечником.

— Джонни! — вскрикнула Стефани.

Джонни поднял голову.

— Я только хотел сказать, что люблю тебя, — прошептал он и наклонился вперед, но не упал, удерживаемый веревками.

Слезы застилали ей глаза.

— Беги! — шептал Джонни. — Беги, Стеф! Давай, обмани его!

Стефани оставалась на месте. Она не в силах была бросить его.

— Беги, — слабея, из последних сил шептал Джонни. — Беги! Ради меня, Стеф! Ради нас… Беги…

Она провела кончиками пальцев по его щеке.

— Я люблю тебя, Джонни, — всхлипнула она.

По лицу струились слезы.

— Беги…

Она поцеловала его в наклоненную голову. А затем побежала. Побежала за жизнью.

 

23 В море — Ильха-да-Борболета, Бразилия — Рио-де-Жанейро — Ситто-да-Вейга

В кабинете на борту «Хризалиды» Эрнесто начал рабочий день с того, что набрал свой код на компьютере. Для начала он вызвал на экран информацию о вчерашней выработке на шахтах «Де Вейга металикос». Затем проверил цены фьючерсных сделок на сырьевых биржах. Золото — +2.10, серебро — +3.1, медь — +4.6 на товарно-сырьевой бирже в Нью-Йорке. В Чикаго серебро поднялось на одиннадцать пунктов. Палладий —.20. Ну что ж, неплохо. Очень даже неплохо.

Экономическая ситуация была благоприятной, но он не спешил вызвать курсы иностранных валют. Сейчас его больше волновало, что происходит на Ильха-да-Борболета: пытались ли террористы пробить линию береговой обороны. Вполне возможно, что это ложная тревога, вызванная всего лишь слухами. Он набрал номер Валерио, но телефон молчал. Он попробовал позвонить дежурному в отдел охраны, но и там никто не брал трубку. «Может быть, полковник Валерио и его люди сейчас отражают нападение террористов?» От этой мысли Эрнесто передернуло. И он поспешил вернуться в высшие сферы финансового мира.

Он, разумеется, не знал, что никаких террористов не было и в помине.

Как не знал он и того, что, набрав свой персональный код на компьютере, он нейтрализовал вирус на двадцать четыре часа.

Впрочем, о существовании вируса он тоже не знал.

Лили вошла в огромный гардероб, пятьдесят футов длиной, примыкавший к ее спальне. В нем поддерживалась специальная температура. Это было самое дорогое в мире собрание туалетов. На двойных рельсах висели сотни, может быть, тысячи нарядов, выполненные в единственном экземпляре. Ни один она еще ни разу не надевала. Все было развешано по категориям, а внутри категорий подразделялось на цвета.

Манекены с размерами Лили имелись во всех знаменитых ателье мира. В каждом был размещен заказ на два туалета, от тридцати пяти до семидесяти пяти тысяч долларов. Еженедельно Лили получала новое платье от каждого ателье.

Лили нажала кнопку, конвейер двинулся и остановился перед Лили в категории «вечерняя одежда» — сотни нарядов, один другого изысканнее. Что же ей надеть? Кого ей надеть? Сен-Лоран, Валентино? Кимиджима?

Вот оно! Маленькое вечернее платье от Веры Уанг, золотая и серебряная фантазия с пелериной. Изящнейшая работа! Короткая юбка и топ с низким вырезом были щедро украшены хрусталем, стразами, тысячью маленьких жемчужин. К этому нужны серебристые чулки и золотые шелковые туфли на высоком каблуке. И если еще стянуть волосы тугим узлом, а в уши вдеть бриллиантовые серьги-бабочки, то она будет прекрасно выглядеть.

Все остальное утреннее время она посвятит гимнастике, массажу, примет ванну, оставив в запасе час — нет, лучше полтора! — для переодевания и макияжа.

Она запела, весело, с удовольствием:

Теперь, когда она нашла, чем потешить свое тщеславие, она начисто забыла о террористах.

Джонни был недвижим. Голова упала на грудь, лицо посерело. Рубашка пропиталась кровью. Коричневая графитовая стрела с ярким желтым оперением по-прежнему сидела в его плече.

Он попытался поднять голову и найти глазами полковника Валерио, но перед ним все плыло в тумане. Тело горело, словно он висел над костром. «Я не должен шевелиться, иначе потеряю сознание».

«Беги, Стеф! — мысленно приказал он. — У тебя достаточно ума, чтобы перехитрить его».

— А я уже ничем не могу тебе помочь, — прошептал он и все-таки потерял сознание.

Отпустив служанку, которая помогла ей одеться, Заза подъехала к зеркалу и принялась внимательно изучать свое отражение. Серый вечерний костюм, на котором она в конце концов остановила свой выбор, в сочетании с белой шелковой блузкой как нельзя лучше подходил к случаю. На ней не было никаких украшений, если не считать часов на тонком золотом браслете. Она удовлетворенно кивнула и посмотрела на часы.

«Еще два часа ожидания», — подумала она.

В Рио-де-Жанейро Духом уже был разработан план операции. Он был прост до гениальности. Не понадобится даже оружия. Осталось только дождаться возвращения Моники Уилльямс.

К ее приезду уже приготовлена великолепная красная роза.

Красная, как кровь.

Доктор Васильчикова сидела в своей лаборатории на борту «Хризалиды» за компьютером, подключенным через спутниковую связь к компьютерной сети Ситто-да-Вейта. Она анализировала протеин ДНК. Математически выраженная последовательность занимала все пространство экрана.

Должен же быть метод, позволяющий искусственно создать эту последовательность!

Она вздохнула. Проблема заключалась в том, что молекула состояла из трех миллиардов этих миниатюрных баз данных. Чтобы научить хотя бы часть одной нити, пусть даже с помощью суперкомпьютера, потребуется как минимум вся жизнь.

Она никогда не переставала удивляться, какой могучей была эта нить. В ней, такой маленькой, была заключена загадка самой жизни.

И уже не в первый раз она почувствовала укол сожаления. «Если бы и я принимала процедуры! У меня впереди была бы жизнь, несколько жизней, чтобы продолжить свои исследования». Но сейчас слишком поздно начинать омоложение. Да, можно было бы приостановить старение. Но вспять время не повернуть.

«А оставаться старухой всю жизнь?

Я лучше умру».

Медрадо доложил, что в полетном плане Валерио указан аэропорт Виктория, и Эдуардо понял: полковник повез пленников на Ильха-да-Борболета.

Он тут же позвонил в отдел безопасности острова, но телефон не отвечал.

— Извините, сеньор, — сообщил ему оператор, — у нас неполадки на линии.

Эдуардо набрал прямой номер Валерио — тоже безрезультатно.

Наконец, убедившись, что все телефоны на Ильха-да-Борболета бездействуют, он позвонил отцу на «Хризалиду».

— Полковник Валерио с вами? — спросил он отца.

— Нет, он со своими людьми остался на острове, после того как все остальные были эвакуированы, — ответил Эрнесто.

— Эвакуированы? Почему?

Отец рассказал о предостережении полковника по поводу возможной атаки террористов.

— Полковник держит оборону, — объяснил Эрнесто.

— Ясно, — сухо заметил Эдуардо.

«Террористы! — мрачно усмехнулся он. — Полковник держит оборону и вылетает в Ситто-да-Вейга.

Хитро задумано — эвакуировать всех островитян. Надо отдать должное бывшему цэреушнику».

— Надеюсь, ты не собираешься туда лететь? Что бы там сейчас ни происходило, это может быть опасно, — предупредил его отец.

«Ты даже не представляешь, насколько опасно», — подумал Эдуардо.

Через пятнадцать минут он снова был в воздухе.

Он надеялся успеть.

 

24 Ильха-да-Борболета — В полете

Стефани попалась в ловушку джунглей. Очень скоро она поняла, что слепо блуждать среди вьющихся лиан и бамбуковых зарослей, вспугивая облака бабочек, поднимавшихся высоко в небо, тем самым обозначая ее местонахождение и выдавая ее, — это значит обречь себя на верную гибель. Если она и дальше так будет идти, она наверняка заблудится — если уже не заблудилась. И тогда она просто будет бегать по кругу — легкодоступная живая мишень для полковника. Ему не составит труда поразить ее.

Стефани охватила ярость. «Этот ублюдок хочет убить меня — ну что ж, ему придется для этого сильно поработать».

Она замедлила свой панический бег и заставила себя остановиться. Надо отдышаться, хоть немного прийти в себя и поразмыслить. Это было глупо — ломиться через джунгли, оставляя за собой следы, по которым ее может найти и ребенок! Оставалось только сигнальные флажки вывешивать! Еще глупее было бежать куда глаза глядят. Надо выработать план.

Так. Ее цель — достичь противоположного конца острова. Да. Там, во всяком случае, она хоть немного знает окрестности.

Допустим, она добралась туда. Что дальше? Где прятаться?

И вдруг она вспомнила. «Ну конечно! Как же я сразу не подумала об этом!» О том укрытии Валерио мог и не знать! Там не было телекамер и систем сигнализации.

В памяти всплыли слова Эдуардо: «Кроме меня сюда никто больше не приходит. Похоже, все остальные забыли об этом месте».

Может быть, и Валерио забыл?

Существовал только один способ проверить это.

Полковник был в своей стихии.

Он гордился тем, что принадлежал к высшей лиге убийц. Способность к убийству — как талант: либо дана человеку, либо нет. Полковнику была дана.

Он сидел в тени здания службы охраны, привалившись спиной к стене. Спокойно. Пусть женщина воспользуется теми тридцатью минутами, которые он подарил ей. Похоже, ей необходима каждая из этих минут.

Он усмехнулся. Она так помчалась по джунглям, что каждое дерево на ее пути тряслось. Ее и на расстоянии мили можно отследить! Идиотка! Да по такому следу ее кто угодно найдет!

Он взглянул поверх очков в дальний конец стрельбища. Дружок ее. Кукла чертова!

Жаль, что пришлось подпортить эту добычу. Да ладно, рана не смертельная — во всяком случае, если ее вовремя обработать. «У меня еще будет возможность поохотиться и на него». Но эта игра — с демонстрацией — в высшей степени вдохновляет на хорошую охоту. К тому же демонстрация возможностей его лука привела эту стерву в чувство. Заставила побежать.

Он взглянул на циферблат. Тридцать минут истекли. Пора на охоту.

Стефани приказала себе успокоиться, заставляя себя мыслить четко, разумно, творчески. Теперь она знает, что ей делать. Да. Знает.

«Делай то, чего он не ожидает.

Тактика хамелеона — растворяться в воздухе на глазах».

Она с силой вцепилась в воротник свитера. Шерстяная ткань врезалась в шею. «Ах, да, ножичек!» — вспомнила она.

Сделав надрез, она оторвала воротник и надела его, как повязку, на голову. Так. Это первое.

Нагнувшись, она взяла пригоршню черной жирной земли и размочила ее слюной. Ей нужна грязь. Влажная, липкая грязь.

«Меняй цвет! Сливайся с окружающими тебя растениями! Поступай как хамелеон!»

Она размазала грязь по лицу и шее. Затем, взяв еще земли, втерла ее в свои белые кроссовки. «Он будет стараться обнаружить тебя по лицу, — напомнила она себе. — Проверь, всели открытые участки тела закамуфлированы».

Оглядевшись, она сразу же увидела то, что ей было нужно. Медленно, осторожно, стараясь не шевельнуть ветки кустарника и деревьев вокруг себя, она подобралась к кусту с огромными зелеными листьями. Несколько листьев она вставила в повязку на голове, несколько запихнула за вырез свитера и еще несколько заткнула за пояс брюк. Так. Теперь она лучше вписывается в окружающую ее растительность.

«Пусть, пусть он ищет испуганную женщину, сломя голову мечущуюся по джунглям, — злорадствовала Стефани. — Я не буду метаться, я не доставлю ему такого удовольствия».

И вдруг все в ней похолодело.

Стая бабочек резко вспорхнула с деревьев. Стефани знала, что их испугало. Он приближался.

На высоте двадцать пять тысяч метров над Амазонкой второй пилот подошел к Эдуардо.

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, — сообщил он.

— В чем дело?

— Сильный встречный ветер.

— Насколько это задержит прибытие?

— По меньшей мере на полчаса.

— Черт побери! — Эдуардо закрыл глаза. «Моника, Моника, я спешу к тебе», — мысленно повторял он.

Стефани решила, что ей удалось оторваться.

Поднявшийся ветер раскачивал деревья и кусты. Она двигалась, почти незаметная в своем камуфляже на фоне листвы.

Стефани слышала, как шелестели на ветру листья деревьев, как потрескивала под ногами сухая ветка, слышала свое собственное дыхание. Она пыталась вычислить, сколько времени она уже в пути, но у нее не было ни малейшего представления об этом. Ей и в голову не пришло засечь время. Ей казалось, что прошло много-много часов с тех пор, как началась эта зловещая игра.

Деревья и кустарник оборвались так неожиданно, что Стефани чуть было с разбегу не вылетела на аккуратно постриженный газон. Она едва успела остановиться. Осторожно раздвинув ветки, выглянула на лужайку.

Вот он, дом, — прямо перед ней, за зеленым прудом.

— Эй, Мерлин!

Все в ней оборвалось. Мразь! Он поджидал ее прямо здесь! Он знал, что, влекомая обманчивой безопасностью дома, она направится именно сюда. Инстинктивно отпрянув назад, она все-таки успела увидеть его. Он сидел на корточках около куста перед прудом, почти сливаясь с листвой. Лук был поднят, стрела нацелена на нее.

«И я как раз в центре его оптического прицела!»

Она резко нырнула влево, как раз в тот момент, когда он выпустил стрелу. Упав на землю, она несколько раз перевернулась.

Она услышала свист, почувствовала ветерок, коснувшийся ее щеки в тот момент, когда стрела пролетала мимо. Она с шумом вонзилась в дерево, отколотые ударом щепки брызнули во всех направлениях.

«Боже милостивый!» — подумала Стефани, глядя на стрелу.

Обернувшись, она увидела, как Валерио неторопливо достает следующую. И тут же заметила белый камень. «Камень! — подумала она с ликованием. — Это один из тех камней, с помощью которых Эдуардо помечал дорогу к гроту!»

Она быстро перевернулась еще несколько раз, уйдя из поля зрения Валерио, и растаяла в джунглях. Следовать камням — в этом было ее спасение!

 

25 В море

Заза сияла. Это было так очевидно. Она находилась в редкой для себя роли — в роли хозяйки. Говорливая, очаровательная, гостеприимная, полная жизни. Ей доставляло наслаждение оттягивать тайну, ничем не намекая на содержание предстоящего сообщения, интриговать своих гостей. Ощущение таинственности, загадки, скрытое ожидание сюрприза создавали особую атмосферу, вызывали блеск в глазах, окрашивали щеки румянцем нетерпения. Лили и Эрнесто купались в знаках внимания престарелой леди, а двое молодых слуг в белых перчатках подавали крошечные порции белой бельгийской спаржи, шпината, жареного осьминога.

Великолепие и торжественность обеда усиливались музыкой, негромко лившейся из динамиков: малоизвестные произведения Моцарта в исполнении Лили Шнайдер.

С какой кажущейся легкостью этот голос поднимался, парил, как беззаботно царствовал, как взлетал все выше и выше! Эти волшебные звуки, как невидимые участники разговора, перемежались репликами гостей, смехом.

Знаменитые тарелки были убраны. Стол накрыли для десерта. В центр водрузили великолепный торт. — Я не буду, — сказала Лили.

— Я тоже, — Эрнесто отодвинул тарелку.

— Любимые мои! — воскликнула Заза. — Я очень прошу вас попробовать десерт! Только маленький кусочек!

Она большим и указательным пальцами показала, какой это будет маленький кусочек.

— Чтобы отметить! — добавила она, поднося стакан с водой к губам. Грани хрусталя, впитывая свет свечей, посылали радужные блики на лицо Зазы, на потолок и стены. — Я сама руководила приготовлением этого торта! И собственноручно покрывала его глазурью.

— Неужели миндальный? — воскликнула Лили.

— Да! — торжественно подтвердила Заза. — Твой любимый. Помнишь, когда-то давно я готовила его для тебя.

Лили от удовольствия рассмеялась.

— Но Заза! Ты еще не сказала нам, что мы сегодня отмечаем!

Заза отпустила слуг.

Из динамиков продолжала литься музыка. Лили стала подпевать.

Заза в восторге хлопнула в ладоши.

— Твой голос по-прежнему божествен. Смотри, Лили, смотри! — Она вытерла уголки глаз. — Ты видишь, я плачу!

Лили перестала петь и, протянув руку через стол, накрыла ею руку Зазы.

— Спасибо, Заза, но это неправда. К сожалению, мой голос уже перестал вызывать восхищение. — Она покачала головой. — Он стал грубее. Его тронула ржавчина.

Она нахмурилась и посмотрела на Васильчикову.

— Странно, — произнесла та. — Тело почти не изменяется, а голос… Почему это?

Но Заза постучала ложечкой по бокалу. За столом воцарилась тишина.

— Довольно, больше это не обсуждаем. Наступило время для моего сообщения.

— Да! — Лили наклонилась вперед, ее глаза выражали жгучее любопытство.

— Да, но сначала, Эрнесто, передай мне, пожалуйста, эту свечу, — Заза указала на ближайший к ней подсвечник.

Привстав, Эрнесто вытащил горящую свечу и протянул ее Зазе. Поблагодарив его улыбкой, Заза зажгла единственную свечку в центре торта и передала свечу из подсвечника обратно Эрнесто.

— Поставь на место.

Вставив свечу в подсвечник, Эрнесто сел.

Взоры присутствующих обратились к Зазе.

Нетерпение нарастало. Из невидимых динамиков продолжал литься голос Лили. Дрожащее пламя свечей играло отблесками на бронзе, на мебели, превращая затейливую резьбу в жидкое золото.

— Ой, ну не смотрите вы так на меня! — сказала Заза. — Сегодня мой день рождения. Ну вот. Теперь вы знаете. И не смотрите на меня так, как будто я из ума выжила, — добавила она, поймав недоуменный взгляд Лили. — Я говорю не о том дне, когда я родилась, а о сегодняшнем дне — сегодня я родилась второй раз!

На нее выжидательно смотрели три пары глаз. В свою очередь Заза удивленно глядела на них.

— Дорогие мои, вы что, в самом деле не понимаете?

Она поочередно переводила взгляд на каждого из ее гостей, пока наконец не остановила взгляд на Васильчиковой.

— Вижу, мне придется дать некоторые объяснения, — улыбнулась Заза. — Дорогие мои! Я решила присоединиться к вам! Теперь вы понимаете?

— Ты? Ты присоединишься к нам? — Лили была ошеломлена.

— Да. Конечно, я уже старая, калека, но я не хочу и дальше стареть.

— Я не верю своим ушам! — воскликнула Лили. — Мне всегда казалось, что ты была так…

Заза подняла руку.

— Пожалуйста. Я еще никогда не была так близка к своей кончине, как сейчас. И этот факт, безусловно, помог мне увидеть некоторые вещи в ином свете.

— Значит, ты на самом деле решилась? — выдохнула Лили, хлопнув в ладоши от радости. Ее глаза влажно блестели. — Ты действительно решила вместе с нами проходить этот курс долголетия?

— Да, — торжественно кивнула Заза и вопросительно оглядела лица присутствующих. — Если, конечно, вы еще не раздумали принять меня в свою компанию.

— Раздумали? — Лили даже прослезилась. — Ты даже не представляешь, как мы счастливы!

— Но вы, конечно, понимаете, что часы нельзя повернуть вспять? — прищуриваясь, заговорила Васильчикова.

— Конечно понимаю! Я не думаю, что снова стану девятнадцатилетней, поднимусь со своей коляски и начну вальсировать!

— Вам придется отказаться от многих привычек, — продолжала Васильчикова. — Никакого алкоголя. Низкокалорийная диета. — Она, нахмурившись, указала глазами на торт.

— Это мой последний торт — уж позвольте мне насладиться им. Ну ладно. Я хочу объяснить свое желание.

Она выпрямилась, закрыла глаза и безмятежно улыбнулась. Затем глаза открылись, она подалась вперед и задула свечу в центре торта.

— Теперь вы знаете, что мы сегодня празднуем. Поэтому я хочу, чтобы каждый из вас попробовал по кусочку моего торта.

Она отрезала четыре маленьких ломтика и стала ждать, когда Лили, Эрнесто и Васильчикова передадут ей свои тарелки.

Положив подбородок на руку, Лили не отводила полные слез глаза от лица Зазы.

— Я так счастлива! — повторяла она. — Так счастлива!

— И я тоже, дорогая, я тоже. Ну что, посмотрим, не разучилась ли я готовить свой фирменный миндальный торт.

— Я так давно не ела ничего сладкого, — прошептала Лили, осторожно осушая салфеткой уголки глаз.

— В следующем году я буду отмечать день рождения салатом! — пошутила Заза. — То есть, конечно, — она стрельнула глазами в сторону Васильчиковой, — если мне можно будет есть салат. Ну а теперь — пробуйте!

Она отделила крошечный кусочек от своей порции и насадила его на вилку.

— Итак? — Заза торжественно подняла вилку. — За вечность!

— За вечность! — хором подхватили все присутствующие и положили по кусочку торта в рот.

Заза внимательно наблюдала за своими гостями.

— Ну как?

— Очень хорошо, — одобрительно кивнула Васильчикова.

— Великолепно! — с наслаждением протянула Лили. — Нацепив на вилку еще один кусочек, она стала жевать его, наслаждаясь давно забытым вкусом. Кивнув на тарелку Зазы, она заметила: — А ты почему не ешь?

Внезапно Васильчикова резко выпрямилась.

— Я чувствую какой-то привкус! — Вилка вывалилась у нее из рук и с шумом упала на тарелку. Она схватилась рукой за горло. — Горло! — прохрипела она. — Жжет! Жжет!

Она попыталась встать на ноги, но силы оставили ее. Она упала в кресло. Лоб покрылся мелкими бусинками пота.

И тут все поняли.

Со сдавленным криком Лили бросила вилку и отшвырнула тарелку. Поднеся руку к горлу, она уставилась на Зазу:

— Миндаль! — в ужасе прошептала она. — Боже мой! Миндаль! Горький миндаль!

— Цианид! — проскрежетала Васильчикова. — Она отравила нас! — Резкий спазм свел судорогой ее тело. — Я дала ей цианид… много лет назад… как и вам всем… на случай… если… если… — закончить фразу она не смогла. Лицо ее побледнело, затем посинело, тело с глухим стуком упало на пол, содрогнулось в конвульсиях и застыло.

— Заза! — хрипло прошептала Лили.

И вдруг Эрнесто засмеялся.

— Что здесь… смешного? — с трудом выдавила из себя Лили. Ей становилось все тяжелее говорить. Горло жгло страшным огнем.

— Мы умираем, — выдохнул он. — Разве ты не понимаешь? Единственные… на земле… вкусившие вечной молодости… мы умираем. — Его смех сменился удушьем, он хотел протянуть руку, чтобы дотронуться до Лили, но перед глазами все расплылось и потемнело. Упав вперед, он ткнулся лицом в стол. Тарелки подпрыгнули, бокалы упали, свечи вывалились из подсвечников и погасли, исходя черными струями дыма.

Лили хватала ртом воздух.

— Почему? — хрипела она, хватаясь рукой за горло. — Ради Бога, почему?

Лицо Зазы выражало любовь и какую-то неясную печаль. Напряжение сегодняшнего дня истощило ее, и сейчас она чувствовала усталость… Ужасную усталость.

— Из-за детей, — тихо сказала она. — Из-за тех тысяч, которыми вы пожертвовали, и из-за тысяч, которым еще только предстояло умереть ради вашей молодости.

Глаза Лили застилал туман.

— Я только… хотела… жить вечно! — из последних сил выдохнула она. Темнота окутала ее.

Заза спрятала лицо в ладонях. Музыка не прекращалась, и, сопровождаемый кларнетами, гобоями, трепещущими скрипками, возносился этот ангельский голос, такой нежный, неземной, серебряный, заставлявший и самих ангелов плакать.

И только когда все смолкло, Заза осознала, что это плакали не ангелы. Плакала она сама.

 

26 Ильха-да-Борболета, Бразилия — В полете

Стефани мчалась напролом сквозь заросли кустарников и лиан. Пробираться незаметно, не раскачивая ветвей, было уже роскошью, которую она больше не могла себе позволить. Сейчас главное — скорость. Быстрее добраться до грота.

Она выискивала белые камни, отмечавшие дорогу, и поэтому не обратила внимания на змеившийся клубок спутанных корней. Когда она его заметила, было уже поздно.

— Боже, нет! — споткнувшись, она перелетела через корни и упала на живот.

Что это за звук? Она со страхом оглянулась, напряженно вслушиваясь, но кроме пульсирующих ударов крови в ушах до ее слуха не доносилось ничего.

Она поднялась на ноги.

— Давай, давай, Стеф, — подбадривала она себя. — Оторви свою задницу от земли, ну же!

Несколько раз глубоко вздохнув, она снова побежала, не видя и не слыша ничего, но инстинкт подсказывал ей, что грот, ее последняя надежда, где-то рядом.

Полковник Валерио, подвижный как ртуть, скользил по джунглям. Он и сам был частью джунглей, которой была придана форма человеческого тела.

Надломленные ветки и примятые листья указывали ему дорогу. В каком-то месте он остановился и несколько мгновений смотрел вниз, задумчиво постукивая носком ботинка о белый камень. На его лице блуждала улыбка. Через пару ярдов он снова остановился. Еще один такой же камень — указатель дороги. Какая жалость — она до предела упростила ему задачу, даже не потрудившись убрать эти камни с дороги.

Однако куда же ведет эта дорожка?

Он не знал эту часть острова, неокультуренную, заросшую джунглями. Она находилась вне патрулируемого периметра и была удалена от дома и пляжей, поэтому сотрудники безопасности и не беспокоились о ней. Сейчас он пожалел об этом.

Полковник слегка сбросил скорость. «Дополнительная осторожность не повредит», — подумал он. Хотя в конечном итоге это не имело особого значения. Все равно Стефани Мерлин — уже в прошлом.

Самолет вынырнул из низких облаков, которые заволокли небо над Викторией. Еще до полной остановки Эдуардо раскрыл дверь. Сбежав с трапа, он помчался к вертолету. Едва он вошел внутрь, вертолет оторвался от земли.

«Тридцать минут, — думал Эдуардо. — Мне нужно всего лишь тридцать минут».

Внезапно зигзаг молнии пронзил облака и, еще до того как раздался удар грома, начался ливень.

— Погода нас не балует, — обернувшись к Эдуардо, прокричал пилот, перекрывая шум моторов.

— Продолжаем полет, — угрюмо ответил Эдуардо.

Ливень настиг Стефани, когда она была уже на полпути к гроту. Она мгновенно промокла до нитки. Вот и разрушенная каменная стена, вот огромное каменное лицо. Его зловещая надменность напомнила Стефани о ее преследователе. «Если бы Валерио был статуей, он бы выглядел именно так», — подумала она.

Она продолжала бежать, раздвигая перед собой ветки. И вдруг заросли кончились. Стефани остановилась и поднесла ладонь к глазам, чтобы дождь не мешал ей смотреть. Дышать становилось все труднее. Но отдыхать уже не было времени. А впереди ее ждал самый опасный участок пути — тропинка между каменными стенами — Стенами Вздохов, как окрестил их Эдуардо.

«Всего пятьдесят ярдов, — говорила она себе. — Всего пятьдесят ярдов».

Пятьдесят ярдов ровной, открытой тропинки, где нельзя спрятаться в спасительной листве.

Страх подгонял ее.

Сжав кулаки, она побежала по пятидесятиярдовой тропинке, стараясь не смотреть на искаженные ужасом каменные лица. Осталось тридцать ярдов, вот уже двадцать, десять, пять…

Из-под правой ноги выскочил камень, лодыжка подвернулась, и она упала.

Какое-то мгновение она лежала не шевелясь, раскинув порезанные листвой руки, с окровавленными и оцарапанными коленями и локтями. Нога нестерпимо болела. Стефани подняла глаза. Спасительная густая листва была всего в пяти ярдах.

Она попыталась встать на четвереньки и тут же вскрикнула от боли. Оглядевшись, она заметила неподалеку толстую палку.

Ценная находка.

Она потянулась, схватила палку и, опираясь на нее, поднялась на ноги и оглянулась.

Сквозь пелену дождя она увидела едва различимую фигуру человека, застывшего в начале тропинки между Стенами Вздохов.

Перед глазами пронеслось видение: стрела впивается в плечо Джонни. До сих пор в ушах стоит свист летящей стрелы.

— Не-ет! — воспоминание заставило ее двигаться.

С помощью палки она перекидывала свое тело вперед. Она почти радовалась режущей боли, которой лодыжка отзывалась на каждый ее шаг. Значит, жива!

Пять ярдов. Четыре, три, два — и она снова оказалась в зарослях джунглей, исчезнув из виду, слившись с ними. И опять ее союзниками стали ветки, сплетенные в затейливых объятиях, лабиринт ходов между деревьями, остроконечные листья, хлеставшие по лицу.

Она не остановится, нет! Разум больше не руководил ею. Теперь она подчинялась только одному инстинкту — инстинкту выживания, столь же древнему, как сама жизнь.

Полковник невольно замедлил шаги, проходя между стенами, уставившись то на одно лицо, то на другое. Черт! Что это за место?

Ужасные лица настолько заворожили его, что он упустил из виду Стефани. В тот момент, когда он снова отыскал ее взглядом, она нырнула в джунгли, и было уже слишком поздно ловить ее в видоискатель.

«Значит, она поранилась, — удовлетворенно подумал он. — Поделом суке».

Внезапно он остановился. Что-то тут не так. Он неотступно преследует ее и скоро догонит. Обычно это поднимало его охотничий дух, еще больше возбуждало радость преследования. Но сейчас что-то странно настораживало его. И вдруг он понял.

«Она заманивает меня куда-то! Иначе зачем она оставляет такой след за собой?»

Полковника охватила ярость. Все. Хватит. Временами он невольно восхищался силой духа и изобретательностью Стефани Мерлин. Но довольно. Сейчас он с нею покончит.

Не обращая больше внимания на лица вдоль стен, он быстро зашагал по тропинке, пока не вошел в джунглевые заросли. Он не позволит какой-то бабе дурачить его. Пора показать ей, кто здесь хозяин.

Стефани была бы очень удивлена, если бы узнала о подозрениях полковника. Как она могла его куда-то заманивать, когда и сама не понимала, почему грот ей представлялся надежным убежищем. Но именно туда вел ее инстинкт.

«Ну наконец-то!» — с облегчением подумала она, приблизившись к каменной стене перед входом в грот. Она помнила, что, пройдя через арку, попадет во внутренний двор, а там уже и дверь, ведущая в грот. Она уже почти у себя. В своем укрытии.

И вдруг беспокойная мысль пронзила ее: «И что я буду делать дальше, после того, как попаду в грот?»

 

27 Ильха-да-Борболета, Бразилия

Эдуардо наклонился вперед, вытер рукавом запотевшее окно в кабине и стал вглядываться вниз, через арку расчищенного дворником стекла. И тут же в стекло опять ударил туман, оно стало матовым, но равномерно двигавшаяся щетка дворника снова расчистила полукруг.

Вот! Наконец! В ста футах внизу Ильха-да-Борболета!

Он готов был кричать от радости.

— Оставайтесь на этой высоте и летите к дальней части острова! — крикнул он пилоту и показал на юго-запад. — Я покажу вам, где садиться.

Пилот посмотрел на Эдуардо.

— Надеюсь, вы знаете, что вы делаете.

Стефани отодвинула лозу, опутавшую дверь. У нее открылось второе дыхание. Она даже и не подозревала, какая сила таилась в ее теле.

Отодрав последнюю ветку лозы, она схватилась за огромную ржавую ручку и потянула дверь на себя. Тяжелая дверь, скрипнув, подалась. Придерживая ее левой рукой, она, опираясь на свой самодельный костыль, протиснулась внутрь. И тотчас же мощный порыв ветра захлопнул за нею дверь.

Внутри была абсолютная темнота. Темнее любой ночи. Придется продвигаться ощупью — помня при этом о смертоносном кабеле.

Бах!

Что-то снаружи так ударило по двери, что посыпались щепки. В отверстие, проделанное наконечником стрелы, проникли тоненькие лучики света.

«Он идет за мной по пятам».

Но еще до того как успела это осознать, она с отвращением и ужасом ступала по мокрым скользким камням.

Стоя под аркой, полковник опустил лук и улыбнулся.

«Это чтобы ты понимала, что я неотступно следую за тобой, — мысленно объяснил он. — Просто чтобы ты не чувствовала себя так уж уверенно».

Он подавил искушение пробежать через двор и проверить, куда же ведет эта дверь. Всему свое время. «Не надо спешить. Она никуда не денется».

— Здесь! — крикнул Эдуардо. — Снижайся!

Пилот с ловкостью жонглера кинул вертолет вниз, выравниваясь в снижении. Серое, приблизившись, стало светло-зеленым, а светло-зеленое превратилось в ярко-зеленое, изумрудное. Удар — шасси коснулось земли, и ощущение зыбкости, какое всегда бывает в воздухе, сменилось чувством надежности земной тверди.

— Заглуши двигатель и жди меня здесь, — крикнул Эдуардо. — Когда вернусь — не знаю.

— Эй, Мерлин! — порыв холодного воздуха донес до нее по туннелю насмешливый крик Валерио.

Послышался стук закрываемой двери — и сквозняк прекратился.

— Эй, Мерлин! — теперь уже не заглушаемый ветром голос ясно доносился до нее, многократно повторенный эхом.

Стефани замерла. Внутренности свело, все тело напряглось. Этот издевательский голос причинял ей почти физическую боль, как от удара. Она еще сильнее вцепилась в палку и заставляла, заставляла себя двигаться дальше.

«Один шаг, еще один, потом следующий», — уговаривала она себя и передвигалась все быстрее и быстрее по туннелю. Голос не отставал, преследуя ее, возбуждая в ней ужас.

— Ты хочешь еще больше осложнить ситуацию, а, Мерлин? Желаешь себе трудной смерти?

Полковник произнес эти слова с холодной уверенностью. Она уже слышала, как скрипнули на влажных камнях подошвы его ботинок.

Стефани еще раз завернула за угол. Темнота рассеялась. До нее донеслись звуки дождя. Холодный, странный порыв ветра промчался мимо, коснувшись ее своими бесплотными завихрениями.

И вот он — последний поворот. Она — в гроте.

И что же дальше?

— Мо-ни-ка!

Эдуардо бегал по дому, распахивая двери и выкрикивая ее имя во всю мощь своего голоса.

Столовая, балкон, зал Геракла. Он обежал весь дом, но всюду его встречала только тишина — пугающая тишина покинутого дома.

Он скатился вниз по лестнице, промчался по веранде и выскочил на газон. Несколько раз повернувшись на одном месте, он обыскивал глазами пространство вокруг. «Ну должно же что-то быть! Хоть какой-нибудь намек, подсказка!» — думал он.

Грот! Если ей удалось убежать, она должна направиться именно туда.

А внутренний голос с издевкой спрашивал: «А если ей не удалось ускользнуть от полковника?» В любом случае он терял драгоценные минуты!

Пожалуй, впервые в жизни он был в растерянности, не зная, что предпринять.

Добраться на вертолете до службы охраны? Или нестись к гроту?

И, подчиняясь все тому же инстинкту, он помчался к гроту так быстро, как только могли нести его ноги.

Это был уже не тот грот, в который они когда-то пришли с Эдуардо. Того очарования как ни бывало. В мрачном дневном свете, падавшем сверху, через купол, грот казался маленьким и зловещим. Мозаика, бюсты из цветных раковин теперь не выглядели такими фантастическими — это были бездушные памятники когда-то обитавшей здесь жизни — искусство, питаемое смертью.

И снова, совсем близко, послышался его голос:

— Эй, Мерлин! Ты готова?

Стефани в отчаянии огляделась. Силы покидали ее. Лицо ее было серым, по нему ползли капли дождя и пота.

Она искала глазами какое-то надежное место, где могла бы спрятаться.

Вот! В той темной нише. Там она будет в наибольшей безопасности. Она инстинктивно направилась к нише. И только скрывшись в ее мраке, она вспомнила, что именно здесь Эдуардо предупредил ее о смертельной опасности, таившейся в оголенной проводке.

Голос Валерио становился все громче.

— Сдавайся, Мерлин. Все равно тебе не жить. Они уже наняли убийцу для тебя. Так что никуда не денешься.

Профессионального убийцу?

Она хрипло дышала. Казалось, еще немного, и сердце разорвется. Выхода нет, она знала это. Ее загнали в угол, как крысу…

— Они наняли того самого убийцу, который взорвал квартиру твоего деда. Она разлетелась к чертям собачьим. А если ты станешь моей добычей, то хотя бы останется, что похоронить.

И он дико расхохотался.

А потом она его увидела. Он держал лук со стрелой наготове. В свете, падавшем из купола, блеснул бритвенно-острый наконечник.

— О-ох! — его нога попала на мраморную ступень, и со всех сторон его начали заливать струи фонтана. — Черт возьми!

Напряжение Стефани близилось к своей высшей точке.

Валерио медленно обходил грот. Подойдя к первой нише, он поднял лук и прицелился. Опустил лук и направился к следующей нише. Опять поднял лук, опять прицелился.

Стефани прикрыла глаза. Ей бы сделаться совсем маленькой, а лучше — вообще невидимой.

А полковник, хлюпая ботинками, неторопясь брел по застоявшейся воде и подошел к третьей нише.

— Прятаться бесполезно, — говорил он. — Тебе ничто не поможет.

Стефани охватил первобытный, животный, парализующий страх. Она понимала, что проиграла.

— Так, — говорил полковник, медленно приближаясь к четвертой — ее нише. — Я хочу сам с тобой разделаться. Я люблю это дело. Как с твоим дедушкой. Отгадай, кто заказал музыку? Кто убрал его?

«Так это он организовал убийство деда? Этот ублюдок?»

Ничего не соображая, движимая яростью, она безотчетно вытянула вперед дрожащую руку, ее пальцы, подобно пауку, ползли по стене к электрокабелю. Она покосилась на него, пытаясь найти изолированный участок.

Невозможно. Ничего не видно. Была не была, авось повезет.

Вода, электрический ток… Электрический ток, вода…

И как раз в тот момент, когда полковник повернулся, оказавшись прямо напротив нее, она со всей силой дернула кабель и крикнула:

— Эй! Валерио!

Он наклонился вперед. Глаза его блеснули.

— Вот! Лови! — и кинула ему кабель.

С широко раскрытыми от неожиданности глазами полковник выставил вперед руку, чтобы защититься, но было уже поздно. Кабель хлестнул по нему, и на мгновение он и его лук превратились в пощелкивающий, светящийся голубой контур. По его телу, рукам, ногам заплясали яркие язычки.

Грот ответил эхом на его душераздирающий крик. А потом кабель упал в лужу, в которой стоял полковник.

Вода зашипела, забурлила, от нее повалил пар.

Отвернувшись, Стефани обхватила голову руками. Она не хотела видеть эту казнь электричеством, не могла вынести этого жуткого шипения, потрескивания и отчаянных криков. Ей почудилось, что перед ней корчится Джед Савитт. Потом вдруг она представила Валерио на электрическом стуле.

В судорогах полковник упал на спину. Кожа его покраснела, глаза выкатились из орбит, тело выгнулось, потом обмякло и застыло.

И внезапно наступила оглушающая тишина.

Стефани отняла руки от ушей и обернулась. Полковник лежал, распростершись в луже воды. Его невидящие глаза уставились в купол, через который на мертвое лицо падали капли дождя.

Стефани обхватила себя руками, понапрасну пытаясь унять дрожь. Зубы стучали, ей казалось, что внезапно ударил мороз.

— Моника! — донесся до нее крик из дальнего конца туннеля.

Стараясь не наступать в лужи, она вышла из грота и, как зомби, с трудом передвигая самое себя, поплелась в темноту туннеля, вся трясясь и всхлипывая.

 

28 Виктория, Бразилия — В море

Когда они вышли из больницы, дождь уже прекратился. Врач хотел оставить Джонни на ночь, чтобы понаблюдать за его состоянием, но Джонни не был бы самим собой, если бы согласился на это.

— Насколько я понимаю, хуже не будет, так?

На его лице сверкнула великолепная улыбка мужчины-победителя.

Она знала, точно знала, что он задумал. Помериться силами с Эдуардо. С другой стороны, после сегодняшних кошмаров он имеет все основания покрасоваться.

Он вышел из больницы бодрой походкой, но в машине быстро заснул, Стефани ужасно не хотелось его будить, но надо было пересесть в вертолет, и она понимала, что это он должен сделать сам, иначе гордость его будет сильно уязвлена.

Во время перелета на «Хризалиду» она сидела рядом с ним, держа его за руку, и бормотала какую-то милую ерунду, даже после того как он заснул. Она же так и не смогла заснуть. Она вспоминала свой разговор с Эдуардо в больнице.

Они ждали, пока зашьют рану Джонни. Стефани рассказала ему, что она скрывалась под чужим именем, чтобы сделать передачу об империи де Вейги; полковник Валерио узнал, что она не та, за кого себя выдает, и приехал арестовать ее; что Джонни — ее старый друг. Он следовал за ней, чтобы быть рядом в трудную минуту. Она не смогла рассказать Эдуардо всего: пусть он сам узнает правду о своих родителях.

Эдуардо встал со своего места и некоторое время молча наблюдал за ними. Затем подошел и присел на корточки рядом со Стефани.

— Ты ведь любишь его, да? — тихо спросил он. Стефани медленно повернула голову к нему.

— Забавно, правда, — прошептала она, — что мне пришлось пройти такие испытания, чтобы осознать это.

— Почему же забавно? Пережитая трагедия многих заставляет все увидеть иначе.

Она кивнула.

— Я даже не знаю, почему я связалась с ним. — Она повернула голову в сторону Джонни. — Джонни Стоун — нахальный, самоуверенный, самовлюбленный, несносный, шовинист… — Она тихо рассмеялась. — Господи, что я говорю! Совсем как…

— Жена? — тихо спросил Эдуардо.

Она резко повернула голову в его сторону.

— По-моему, — продолжал Эдуардо, — он очень счастливый человек. Я бы должен ревновать…

Она посмотрела ему прямо в лицо: он был слишком горд, чтобы выдать свою боль.

— А ты ревнуешь? — спросила она.

— Да, — признался Эдуардо, — А как же иначе? — Он вымученно улыбнулся. — Но, надеюсь, я в состоянии себя контролировать.

Сердце Стефани болезненно сжалось. Она всегда знала, что когда-нибудь, рано или поздно, этот момент наступит. И все-таки она не была к нему готова. Меньше всего в жизни ей хотелось бы причинить Эдуардо боль.

— Мне жаль, что так получилось, Эдуардо, — хрипло проговорила она. Слезы наполнили глаза, но она не дала себе заплакать.

— И мне жаль, — тихо ответил он. Он тоже подозрительно мигал глазами.

Она дотронулась до его руки.

— Ты поверишь мне, если я скажу, что действительно считала, что полюбила тебя?

Он улыбнулся и кивнул.

— Да. Я верю.

Поднявшись, он еще раз взглянул на нее, потом наклонился и нежно поцеловал в щеку. Ей не удалось сдержать слезы.

Остаток пути они летели молча. А на «Хризалиде» их ожидали новые испытания.

— Заза! — Эдуардо стучал в каюту бабушки. Они слышали, что там звучала музыка — ария из «Кавалера роз» в исполнении Лили.

Он постучал еще раз. Дверь никто не открывал. Эдуардо посмотрел на стоявших рядом Стефани и Джонни и подергал дверную ручку. Дверь была заперта. Он забарабанил кулаком.

— По-моему, идет, — сказал он. Они прислушались. Из-за двери донеслось тихое урчание мотора. Замки щелкнули, и старушка приоткрыла дверь. Она сидела, наклонившись вперед, на своем кресле и подозрительно выглядывала в коридор. Ее лицо было красным, веки опухли.

— Кто с тобой? — спросила она резко.

— Моника Уилльямс, которая на самом деле вовсе не Моника Уилльямс, и ее друг, которого ранил полковник Валерио.

Старушка всматривалась в лицо внука.

— Полковник мертв, — ответил он на ее невысказанный вопрос. — Он пытался убить Монику, то есть Стефани. Но ей удалось убить его первой.

Заза вовсе не выглядела удивленной.

— Сильная девушка, — одобрительно кивнула она. — Слушай, дорогой. Я отодвину слегка кресло, и вы трое проходите сюда. Но чтобы больше никто не проник. Понятно?

— Понятно, — озадаченно ответил Эдуардо. — Конечно.

Она откатилась назад. Первым вошел Эдуардо, за ним Джонни, потом Стефани. Когда Стефани захлопнула за собой дверь, Заза, подкатившись поближе, повернула ключ.

И тут раздался страшный крик Эдуардо. Все повернулись к нему.

— Боже мой! — Эдуардо рванулся к столу.

Он стоял около стола, с ужасом озираясь, а потом медленно повалился на колени рядом с матерью.

— Мама! — всхлипывал он, целуя ледяные руки Зары. — Боже, мама!

Стефани зажала рот рукой.

— Боже мой!

Закрыв глаза, она вжалась лицом в здоровое плечо Джонни. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что трое за столом мертвы.

Глубоко вздохнув, Стефани оторвалась от Джонни, подошла к Эдуардо, опустилась на колени и обняла его.

— Эдуардо, — простонала она. — Это ужасно.

Положив голову на колени матери, он застыл. Его печаль отозвалась болью в душе Стефани. Но сквозь его горькие рыдания ей слышался смех богов — торжествующий, раскатистый смех. Они смеялись над смертными, которые вздумали отпить из чаши вечности.

Эдуардо поднял голову. Его лицо, искаженное болью, вздрагивало, оно было мокрым от слез. Он отвернулся и постарался взять себя в руки, затем, повернувшись к Стефани, слегка кивнул, как бы благодаря ее.

Она поднялась, сжала его плечо и снова подошла к Джонни, который обнял ее здоровой рукой. Когда Эдуардо тоже поднялся, это был уже другой человек. Теперь он вопрошающе смотрел на Зазу.

— Что произошло? — спросил он ровным голосом. Подъехав к внуку, Заза снизу вверх посмотрела ему в лицо.

— Они мертвы, — просто ответила она.

— Да. Но каким образом? Почему?

— Почему? — Водянистые глаза уставились на внука. Беззвучно текли секунды. Время замедлилось. Казалось, она никогда не заговорит. Затем она выпрямилась и покачала головой. — Эдуардо, мальчик мой, — проговорила она с мягким укором. — Как же ты можешь быть таким наивным, ничего не видеть и даже не подозревать?

Заза сидела прямо, уверенная в своей силе. Она уже выплакалась, пока была одна, и, если бы Стефани не знала раньше эту старую леди, она ни за что бы не догадалась, что в душе ее была скорбь.

По предложению Зазы все четверо перешли из комнаты, где стоял мрачный стол мертвых, в прилегающую к ней спальню.

Эдуардо сидел на диване. Голова его поникла, руки зажаты между вытянутыми ногами. Джонни прилег на кровать, на ее краешек присела Стефани. Через полуприкрытую дверь ей был виден профиль Лили, ее выгнутая в предсмертном удушье шея.

Подняв свой тонкий бокал, Стефани отпила глоток ликера цвета жидкого золота, и внутри у нее потеплело.

— Монахи-цистерцианцы, между прочим, изготавливали лучшие в мире ликеры. Их обет молчания, безбрачия и воздержания не оставлял им никакой радости, кроме наслаждения вкусом. Удивительно ли, что они с таким вниманием относились к процессу брожения? — Заза улыбнулась. — Я знаю, вы сейчас думаете, что я сошла с ума.

За последние два часа Заза рассказала им так много всего, что Стефани могла теперь восстановить почти все недостающие эпизоды из истории семьи Шнайдер. Как Лили во время турне по Южной Америке в 1948 году встретила магната Эрнесто де Вейгу и страстно влюбилась в него — и он в нее. Что сама Заза была на самом деле сестрой Лили, Луизетт, а «мамой» Лили она стала после того, как категорически отказалась участвовать в омоложении, проводимом доктором Васильчиковой. Заза рассказала и о том, как Гитлер во время визита Лили в его логово в Оберзальцберге лично представил певице Васильчикову.

— Я вовсе не думаю, что вы сошли с ума, — тихо ответила Стефани.

Заза печально улыбнулась.

— Может, ты и не думаешь. Но твой друг мистер Стоун, по-моему, не знает, что и думать. А глаза Эдуардо! Какой в них скептицизм! Но я тебя не корю, мальчик.

Эдуардо вскочил на ноги и стал вышагивать по комнате. И вдруг повернувшись к стене, яростно ударил в нее кулаком.

— Черт возьми, бабушка! — пробежав рукой по волосам, он обернулся. — Неужели ты считаешь меня таким идиотом, который может поверить этим… этим сказкам?

В глазах Зазы вспыхнул гнев нетерпения.

— Опомнись, подумай, что происходило вокруг тебя, — холодно проговорила она. — Да, Эрнесто и Лили в уме не откажешь, надо отдать им должное. Но неужели ты никогда не задумывался, почему твои отец и мать даже внешне не изменились за почти три десятилетия?

Эдуардо пытался найти какое-нибудь разумное объяснение.

— Они… они следили за собой. Диета, массаж, физические упражнения. Косметическая хирургия…

Заза вздохнула.

— Ты хватаешься за соломинку. У Лили было всего две операции за всю жизнь. Удаление аппендикса в двадцать втором году и пластическая операция для изменения внешности в пятидесятом. Да, Эдуардо: в пятидесятом. Сорок три года назад!

Эдуардо ошарашенно молчал. Старуха продолжала — тихо, спокойно и безжалостно:

— А ты никогда не интересовался, что это за каждодневные процедуры они принимают?

— А что тут непонятного? Им нужны были эти процедуры, потому что они оба заболели какой-то страшной болезнью в Ама…

— Болезнь! — оборвала его Заза. — Да они были здоровы как лошади! Они заболели только один раз — когда лекарство им доставили с опозданием. Вот тогда они запаниковали, потому что без ежедневных порций они бы умерли.

И она рассказала о лечении, которое тормозило процесс старения и для которого требовались детские жизни.

У Эдуардо потемнело в глазах.

— Этому невозможно поверить!

— Это правда, — тихо подтвердила Стефани. Эдуардо хотел было обернуться к ней, но вдруг обмяк, как шарик, из которого выпустили воздух. Он повалился на стул.

— Я как-то вдруг перестал понимать, чему верить, а чему нет! — сказал он.

Голос Зазы смягчился.

— Я понимаю твое состояние.

— Но… тысячи детей? — Эдуардо покачал головой. Мир вдруг обратился в ящик Пандоры, полный зла и всяческих напастей. — Это невозможно!

— Когда нас поймал полковник Валерио, — вступила в разговор Стефани, — мы с Джонни находились в твоем кабинете в Ситто-да-Вейга. С твоего компьютера мы вошли в сверхсекретный файл. Он называется ОПУС. В нем списки детей, умерщвленных ими, — по одному каждый день. Там же указывалась «официальная» причина смерти. — Она помолчала. — Эдуардо, они организовали ПД специально, чтобы использовать приюты как источник детей. Если ты не веришь мне, включи компьютер, проверь. Заза знает код. В прошлый уик-энд, на острове, она мне его сообщила.

Стефани тоже было что рассказать: о своем деде, его смерти, о смерти Фама, о судьбе Винетт Джонс и других, приговоренных. Она объяснила, что заставило ее бесцеремонно вторгнуться в семью де Вейги.

Эдуардо слушал совершенно безучастно. Он производил впечатление смертельно раненного человека.

Стефани обратилась к Зазе:

— А кто такая доктор Васильчикова?

— Ее настоящее имя — Клара Хеншель. Она отвечала за любимую программу фюрера, «проект Мафусаила». Естественно, что, коль скоро он мечтал о тысячелетнем рейхе, он хотел жить достаточно долго, чтобы насладиться плодами своего труда.

Заза обратила внимание, что их бокалы опустели.

— Еще ликера? — предложила она.

— Спасибо.

Стефани подлила ликера в бокалы Эдуардо и Джонни. Подняв бутылку, она вопросительно посмотрела на Зазу.

Заза покачала головой.

— Пока не надо, спасибо.

Эдуардо залпом выпил налитое. Он с такой силой сжимал бокал, что пальцы его побелели. Казалось, он весь придавлен страшно тяжелой ношей, и в то же время, подобно пружине, он был готов распрямиться в каком-то безумном рывке. У Стефани не было сил на него смотреть. Ей страшно было даже вообразить, что творится в его душе.

— Все началось с того исторического визита в Оберзальцберг, — со вздохом начала объяснять Заза. — Там присутствовала я, доктор Вас… доктор Хеншель, как ее звали тогда. В первую минуту они с Лили совершенно не понравились друг другу. Но за ужином все изменилось. Лили узнала, что доктор занималась исследованиями в области геронтологии, а доктор узнала, что бедная Лизелотт была героморфом. Доктор и Лили заинтересовались друг другом, что вполне понятно. Лизелотт старела на глазах у Лили, и для нее сделалась невыносимой мысль о старении и смерти. Она стала одержима одним желанием — не стареть, жить вечно. Что же касается доктора, то возможность исследовать сестру героморфа была для нее большой удачей. В тот день доктор взяла у Лили образцы крови, и после этого они продолжали поддерживать контакты — Лили, где бы она ни путешествовала, и доктор — она в то время была директором научно-исследовательского центра гериатрии в Бадгастайне. Кстати, этот институт никогда не испытывал недостатка в подопытных морских свинках — в человеческом облике. Гиммлер поставлял туда все образцы человеческих особей, которые были необходимы для исследований.

Три человека завороженно смотрели на Зазу.

— И вот, — продолжала она, — годы шли, доктор добилась необыкновенных результатов, но, еще до того как она успела сделать свое открытие, война кончилась. Однако доктор была не глупа. Еще до окончания войны она перевела денежные средства в Южную Америку. Ближе к концу войны она уничтожила все бумаги в институте, а все подопытные «свинки» и сотрудники института были преданы смерти. Она не оставляла следов.

Старушка помолчала, затем продолжила.

— Естественно, она поддерживала связь с Лили. Они снова встретились в сорок восьмом году — во время турне Лили по Южной Америке — именно тогда она влюбилась в Эрнесто. В пятидесятом году доктор наконец сделала свое открытие и тогда призвала Лили, а Лили сообщила Эрнесто. Он, влюбленный в Лили, обладавший неисчерпаемыми финансовыми возможностями, был идеальным партнером. Он помог Лили имитировать смерть — убив при этом заодно сэра Кеннета и бедную неизвестную женщину.

Голова Эдуардо раскалывалась.

— Мои родители! — вырвалось у него. — Боже мой! Это люди, которые мне дали жизнь! Да как же я смогу с этим жить?

Заза заставила себя выдержать его измученный взгляд.

— Может быть, тебе станет легче, если ты узнаешь, что в твоих жилах нет ни капли их крови. Да и как это возможно? Оба они — и Лили, и Эрнесто — были бесплодны.

— Что? — Эдуардо вскинулся, как будто его ударили по лицу.

— Да, ирония судьбы, — подтвердила Заза. — Их бесплодие было результатом процедур, прописанных им доктором Васильчиковой.

Эдуардо больше не мог сидеть спокойно. Он поднялся и стал бродить по комнате. На лице была агония — агония человека, чей мир был разрушен, уничтожен, снесен до основания. Наконец он остановился перед Зазой.

— Если это правда, то кто же я? Значит, я потерял не только родителей, но и свою личность?

Заза внимательно посмотрела на него.

— Для меня ты всегда останешься внуком, так же как для всего мира ты по-прежнему сын твоих родителей.

— Меня не интересует, кем меня считают окружающие! Мне надо самому знать, кто я такой!

На лице Зазы было написано сострадание. Она протянула руку, чтобы дотронуться до него, но он резко отстранился.

Рука Зазы упала.

— Ты был одним из так называемых «ангелочков», — тихо ответила она. — Один из воспитанников приюта, предназначенный для принесения в жертву.

Эдуардо ошеломленно смотрел на нее. Он сделал шаг назад, потом еще, еще.

— Почему же они не умертвили меня, или что там они еще делали, как остальных? Чем я отличался от других?

— Они хотели иметь ребенка, а ты был самым красивым из всех детей, которых они когда-либо видели.

— И вместо меня убили кого-то другого?

— Конечно.

Эдуардо уже не чувствовал боли. В нем клокотали отвращение, ненависть, ярость — более сильные, чем он когда-либо испытывал в своей жизни. Повисла долгая тягостная тишина.

— И как же мы объясним все произошедшее? — спросил Джонни.

Это были первые его слова за все время разговора, и все обернулись к нему.

— Почему бы не сказать правду? — предложил Эдуардо. — Пусть узнают об этих чудовищах, моих, так сказать, родителях. Шумиха вокруг их имени теперь уже не потревожит их.

— Нет, — резко выпрямилась Заза. — Мир не должен об этом узнать. Никогда.

— А как же убитые дети? Кто потребует для них правосудия?

— Никто, — спокойно ответила старая леди. — Никто.

Эдуардо хотел было возразить, но что-то в лице Зазы остановило его.

— Неужели ты так погружен в собственные переживания, что не можешь понять всего значения открытия Васильчиковой?

— Начинаю понимать, — ответил Эдуардо.

Заза холодно смотрела на внука.

— Я думаю, это самое страшное знание, которым когда-либо будет владеть человечество. Только представь себе, что начнется, если станет известно, что вечная молодость и вечная жизнь возможны. Ученые захотят повторить результаты Васильчиковой. Про этику никто и не вспомнит! Вся планета превратится в обиталище каннибалов — стариков, пожирающих своих детей. Религия, этика, мораль — все будет поставлено под угрозу!

Эдуардо молча слушал Зазу.

— Твоя бабушка права, — успокоил его Джонни. — Если люди узнают, что ключ к вечной жизни находится не в божьих, а в человеческих руках, последствия будут катастрофическими. Детей начнут выращивать на фермах, как цыплят, — только для того, чтобы умертвить их.

— Значит, об этих тысячах уже загубленных надо просто забыть? Так?

— Нет, — ответила Заза. — Но мы должны быть уверены, что будущих детей не постигнет эта ужасная судьба.

Эдуардо сидел выпрямившись, два ярких пятна пылали на скулах. Он вздохнул.

— Наверное, вы правы, — согласился он скрепя сердце.

— Я знаю, что права, — ответила Заза. — И это зависит от нас — сделать так, чтобы это никогда не повторилось. — Она оглядела всех. — Значит, мы с вами договорились?

Стефани и Джонни кивнули. Эдуардо, чуть поколебавшись, тоже кивнул.

— Хорошо, — заключила Заза. — Значит, это решено. — Она опять посмотрела на них. — Кто-то хочет еще спросить?

Стефани кивнула. Одно обстоятельство продолжало беспокоить ее.

— Когда я была в Рио, — начала она, — мне звонил какой-то незнакомец. Единственное, что он говорил, — «Умри». Вам что-нибудь известно об этом?

— Это была я, дорогая, — ответила Заза.

— Вы! — Стефани оторопела. — Но зачем?

— Я хотела спасти твою жизнь. Я подслушала разговор Лили и полковника Валерио. Они обсуждали, как тебя убрать. Я надеялась, что таким образом смогу спугнуть тебя.

— Но вы меня до смерти напугали! Заза кивнула.

— Этого я и хотела. Но мне следовало догадаться, что тебя не так легко заставить отступить.

Стефани наморщила лоб.

— Я не понимаю, если вы хотели меня спугнуть, зачем вы дали мне номер «Опуса»?

— На всякий случай. Если бы мне не удалась моя идея, я, по меньшей мере, могла бы тебе помочь сделать то, что ты задумала.

Стефани была потрясена.

— Так вы знали, что я задумала? И кто я такая?

— Я не знала, кто ты. Я не знала, но я прекрасно поняла, что у тебя на уме.

— Но почему вы были так уверены, что я не собираюсь употребить во зло то, что я узнаю?

— А я и не была уверена. Приходилось полагаться на интуицию. После стольких прожитых лет я, знаете ли, научилась понимать людей. С самого начала чувствовала, что ты действуешь не ради себя. Иначе я никогда бы не стала поощрять ухаживания Эдуардо.

Стефани пыталась осознать только что услышанное.

— Во всяком случае, теперь вы знаете, почему я отравила свою сестру, ее любовника и Васильчикову. Да, я чувствую угрызения совести. Больше того, я чувствую свою страшную вину. Но она не в том, что я убила их. Я никогда себе не прощу, что не сделала это значительно раньше. Я знала об этом кошмаре — и молча соглашалась с ним.

— Все уже кончено, — тихо проговорила Стефани. — Не надо винить себя.

— Дорогая моя, я такая же преступница, как и они. Моя любовь к сестре заставляла закрывать на это глаза, я знала все — и ничего не предпринимала. Я виновата больше, чем кто-либо.

И опять в комнате воцарилась тишина.

— А теперь, — сказала Заза, — я, пожалуй, выпью. Из-за всех этих разговоров у меня в горле першит.

Стефани потянулась к бутылке с ликером.

— Нет, спасибо, — старушка отрицательно покачала головой. — Мне этот ликер не очень нравится. — Она подкатила к столику, на котором стояли напитки. Взяв графинчик, она откупорила его и налила себе маленькую рюмку. Затем снова его закрыла.

— Что это? — спросила Стефани.

— Это? — Заза подняла свою рюмку. — Миндальный ликер.

— Я никогда не пробовала такой ликер. Можно?

Заза улыбнулась.

— Боюсь, он тебе не понравится. У него очень специфический вкус.

Она подняла рюмку, как будто собиралась произнести тост.

— За естественный ход вещей, — сказала она. — За жизнь и за смерть — за вечность, будь она проклята! — Она поднесла рюмку к губам и выпила ее до дна.

— Не-е-ет! — раздался крик Эдуардо, до которого в ту же секунду дошел смысл происходящего. Он прыгнул со стула к Зазе и вышиб рюмку из ее руки. Рюмка упала на пол и разлетелась. Но было уже поздно.

— Прости меня, мальчик, — прошептала Заза. Тело ее уже свела судорога. Она схватилась рукой за горло, лицо исказила боль.

— Бабушка! Бабушка! — шептал Эдуардо. — Не оставляй меня! Не уходи!

Заза нащупала его руку. Выражение боли покинуло ее лицо, и она спокойно посмотрела на внука.

— Не бойся смерти, дитя мое, — промолвила она, — потому что нет ничего прекраснее, чем вечный покой.

 

29 Рио-де-Жанейро, Бразилия

Стефани еще никогда с таким нетерпением не ждала возвращения в город. На этот раз путешествие на «Хризалиде» было мучительным. У нее волосы поднимались дыбом при мысли о том, что в морге яхты лежат четыре трупа. Она едва дождалась следующего утра, когда можно было сойти на берег с этого корабля мертвых.

— Я только что говорила с Эдуардо, — сообщила она Джонни, когда они вышли на палубу. — Официально будет объявлено, что причина смерти — пищевое отравление.

— Ты думаешь, власти этому поверят?

— Миллиарды де Вейги заставят поверить чему угодно. Наверняка половина правительства от них в свое время что-нибудь да поимела.

— Да, действительно, — согласился Джонни. — Я все время забываю. Ведь они фактически были хозяевами страны.

— Кроме того, он считает, что нам лучше не присутствовать на похоронах. И он понимает наше желание как можно быстрее отправиться домой.

Подойдя к нему поближе, она обняла его и положила голову на плечо.

— Курьер из Ситто-да-Вейга уже везет нам паспорта, которые забрал у нас Валерио. Нам доставят их прямо в квартиру. Так что единственное, что теперь осталось сделать, — это идти домой и собирать вещи. И тогда — прощай, Рио.

«Хризалида» была сейчас в сотне ярдов от причала, и специальные подводные приспособления медленно подвигали к нему гигантскую яхту.

— Чудеса технологии, — пробормотал Джонни. — А что случилось с буксиром?

— А ты разве не слышал? То же самое, что с телексами.

— Кстати, о телексах. Пока ты будешь укладывать вещи, мне тоже надо кое-чем заняться. Я потом к тебе зайду, хорошо?

— А куда ты все-таки собрался?

— Позаботиться о наших билетах. К тому же есть еще всякие мелочи, которые надо уладить.

— Ой-ой! Да ты просто вихрь! — сухо заметила Стефани. — Ты, видимо, быстро идешь на поправку.

— Ну что тебе сказать? Я же не могу быть камнем на шее у моей девочки, правда?

«Хризалида» пришвартовалась. В мгновение ока выстланные голубым ковром сходни соединили палубу с причалом.

Полиция и служащие морга поднялись на борт. Только после этого Стефани смогла спуститься на берег.

На середине мостика ее догнал Эдуардо.

— Стефани! — он задыхался от быстрого бега. Она, остановившись, обернулась.

В его влажных глазах застыла глубокая тоска.

— Я не хочу, чтобы мы расстались так, — сказал он сдавленным голосом. — После того, что было… После тех испытаний, которые мы прошли…

Стефани, не отвечая, смотрела на него. Сердце ее разрывалось от боли. Она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

— Если ты не возражаешь, — продолжал Эдуардо, — когда привезут твой паспорт, я сам принесу его тебе домой. Мы должны попрощаться как следует.

Стефани кивнула.

— Если ты так хочешь, — тихо ответила она. — Хотя, похоже, дел у тебя по горло.

Эдуардо печально улыбнулся.

— И тем не менее я всегда буду винить себя, если мы не простимся по-человечески. Я не хочу, чтобы со мной у тебя были связаны воспоминания только о том, что произошло на яхте и на острове. Нас связывало значительно большее.

Стефани посмотрела в самую глубину его темных глаз.

— Да, — подтвердила она. — Большее.

— Я рад, что ты тоже так считаешь.

Он посмотрел мимо нее, на залив, и как-то сжался. На пристани царила особенная суета: там стояли несколько полицейских машин, лимузинов, машин «Скорой помощи». Собралась толпа зевак, набежали невесть откуда взявшиеся репортеры.

— Как быстро стервятники слетаются на запах смерти, — пробормотал Эдуардо. Он поглядел на Стефани. — Что ты будешь делать, когда вернешься в Нью-Йорк?

— Что я буду делать? — отвернувшись, она уставилась в пространство, на огромные белые небоскребы, напоминавшие кусочки сахара, набитые в коробку. — Постараюсь начать с того места, где я остановилась, — тихо ответила она. — Стану снова самой собой.

По дороге домой Стефани заскочила в офис. Она быстро собрала со своего письменного стола вещи и сложила их в два пластиковых пакета.

«Хорошо, что Лии нет, — подумала она. — Ненавижу прощаться. В этих прощаниях всегда присутствует какая-то безнадежность».

Стефани почувствовала укор совести. Она не любила прощаться, но она не любила и безмолвно исчезать. Ее помощница заслужила по меньшей мере слова благодарности. Стефани быстро набросала записку. Она решила, что, когда Эдуардо придет к ней домой, она порекомендует ему перевести Лию на свое место.

«Лия будет хорошим начальником отдела. Я помогу ей продвинуться, и это будет моим лучшим подарком на прощание».

Оставив записку на столе Лии, она спустилась вниз и забросила сумки в багажник лимузина.

Стефани отперла квартиру. Двери на балкон первого этажа были раскрыты, и сильный сквозняк с грохотом захлопнул позади нее входную дверь.

— Э-эй! — крикнула она, опуская на пол пакеты. — Барби? Уальдо? Кто дома?

Тишина.

Ее охватило какое-то неясное чувство страха. Но потом раздался знакомый скрежет:

— Стеф! Стеф! Я люблю тебя, Стеф!

Стефани улыбнулась. «Старый, верный Уальдо!» — подумала она. Пройдя через гостиную, она отодвинула бьющиеся на ветру длинные занавески и вышла на балкон. На дальнем конце балкона за пышно вьющимися растениями она увидела клетку с Уальдо и направилась к ней. Приблизившись, она вдруг нахмурилась в тяжелом предчувствии. Что-то не так. Уальдо должен был возбужденно разгуливать по клетке, цепляться за прутья, лохматить перья.

— Привет… привет… — доносился до нее пронзительный голос Уальдо.

Внезапно она закрыла рот рукой, подавляя стон, поднявшийся из груди. Она чувствовала, что теряет сознание.

Потому что ее любимый попугай, ее Уальдо, неподвижно лежал на спине на дне клетки, и две его лапки застыли в воздухе.

Холодок страха, коснувшийся ее, когда она вошла в дом, перешел в леденящий ужас. У нее подкашивались ноги.

— Уальдо хочет крекер. Уальдо хочет крекер!

Она обернулась в нерешительности. Уальдо мертв. Откуда же доносятся крики?

— Я люблю тебя, Стеф!

Звук шел со стороны самой толстой пальмы.

Внутренний голос говорил ей: убирайся отсюда, поскорее! Беги!

Ей вдруг стало трудно дышать — будто стальная полоса стягивала ее горло.

— Стеф, Стеф! Я люблю тебя, Стеф!

«Быстро! Беги! Убирайся отсюда, с балкона, из этой квартиры!»

Нет! Сначала она должна выяснить, откуда взялся этот голос! «Я хочу это увидеть своими глазами!» — подумала она и неуверенно двинулась к пальме.

Магнитофон! Голос Уальдо был записан на пленку! Не обращая внимания на бритвенно-острые зазубренные края пальмовых листьев, она протянула руку и нашла клавишу «стоп».

В тот же миг наступила тишина. Сейчас до нее доносились только звуки далекой нормальной жизни: слабое шуршание покрышек по мостовой, крики и смех детей, перебрасывающих волейбольный мяч на пляже, шум прибоя. Но страх не проходил. Она слышала его в бешеном стуке сердца.

А потом ее пронзило ужасное ощущение: «За мной кто-то наблюдает!» Слух ее обострился, отсеивая, подобно фильтру, фоновый шум: гудки машин, голоса и смех людей. «Я здесь не одна, не одна… Я, бедный Уальдо и… кто еще? Что еще?»

Ее глаза шарили по густой листве, по заросшим бугенвиллеей окнам по обеим сторонам балкона…

«Я что-то забыла… Что-то важное, чего нельзя было забывать…»

Она резко обернулась на каблуках, затаив дыхание. Ничего. Это ветер.

А затем вдруг она вспомнила! Вспомнила насмешливый голос полковника Валерио — и душа ее затрепетала. Лоб покрылся испариной, по спине потекли ручейки пота.

«В любом случае тебе не жить. Они уже наняли убийцу, чтобы убрать тебя… того, кто взорвал квартиру твоего деда…»

Эти слова молнией пронеслись в ее памяти. Фам, Винетт Джонс, Аарон Кляйнфелдер и…

Астрид Безерра!

Озарение обожгло ее, как огнем. Как же глупо было считать, что Астрид погибла от рук каких-то случайных грабителей!

Она чувствовала себя на балконе так, как будто ее заперли в клетку, ощущение замкнутого пространства давило на нее.

Убирайся отсюда!

Она заставила себя собраться с мыслями. Нет, она не должна убегать. Она должна позвонить! Да! Она должна позвонить в полицию.

Скользя по терракотовому кафелю, она пробежала через зеленые заросли, запуталась в бьющихся, как привидения, занавесках, сдвинула их в сторону…

Вот! Телефон! Она схватила трубку. Гудка не было.

Она в отчаянии побарабанила по рычагу. Молчание.

Звук дверного звонка пронзил ее как электрическим разрядом. Боже! Застонав, она выпустила из рук трубку и в панике оглянулась. «Он здесь! Убийца здесь! Он пришел, чтобы убить меня!»

— Эй!

Стефани обернулась. Барби, ее единственная подруга! Она спускалась по винтовой лестнице. Стефани облегченно вздохнула.

— Ох, Барби! — всхлипнула она. — Слава Богу! Как же я рада тебя видеть!

— В чем дело? Что случилось? — Барби провела рукой по щеке Стефани. — Ты побледнела как мел! И вся дрожишь!

Стефани кивнула.

— Кто-то… кто-то хочет меня убить.

— Да зачем кому-то убивать тебя? — успокаивала ее Барби. — Такая милая женщина…

Снова задребезжал дверной звонок.

— Ты ждешь кого-нибудь? — спросила Барби, направляясь к двери.

— Нет! — крикнула Стефани. Схватив Барби за руку, она дернула ее назад. — Не впускай никого!

Звонок продолжал звенеть: один длинный — два коротких.

— Что же мне делать? — простонала Стефани. — Мне надо убираться отсюда! А здесь только одна дверь!

— Я знаю! — ответила Барби. — Ты можешь воспользоваться соседским балконом! Балконы разделены щитом. Там есть карниз. По нему ты можешь обойти щит.

Взяв ее за руку, Барби потащила ее к балкону.

— Ты только приди в себя. Пока я здесь, с тобой никто ничего не сделает.

Голос Барби успокаивающе подействовал на Стефани и как-то обнадежил ее. Сюда, на балкон, уже не доносились резкие звонки, удары кулака в дверь, приглушенные крики.

Стефани с благодарностью взглянула на Барби. «Пока я с ней, меня никто не убьет, — подумала она. — Убийцам не нужны свидетели».

Барби подвела ее к щиту, разделявшему балконы. Он был увит бугенвиллеей, покрытой россыпью розовых цветов.

Барби показала ей узкий бетонный карниз.

— Нужно пройти всего пять футов. Давай, запрыгивай туда и держись за щит. Здесь нечего бояться. Только старайся не смотреть вниз.

Стефани с опаской взглянула на карниз. Он показался ей вдруг страшно узким.

— Я… Я не смогу там пройти, — неуверенно произнесла она. — Это рискованно.

— Сними туфли, — бодро ответила Барби. — И давай, вперед.

Стефани колебалась, втайне надеясь, что есть еще какой-нибудь путь в соседнюю квартиру.

— Давай скорей, — поторопила ее Барби, оглянувшись назад, на балконную дверь, на развевающиеся занавески.

— Ладно, — хрипло ответила Стефани.

Скинув туфли, она глубоко вздохнула, чтобы подавить страх, и взялась за шаткую раму. Осторожно встала на карниз.

— У тебя отлично получается, — подбадривала ее Барби. — Не волнуйся. Я все время буду рядом с тобой.

Неуверенно кивнув, Стефани стала медленно продвигаться по карнизу. Звуки машин, доносившиеся снизу, стали громче, океанский ветер, казалось, задул сильнее. Ей было холодно, она все время помнила о двенадцати этажах под ней, уходивших вниз отвесной скалой. Хватаясь за козырек и сжимая зубы, она прошла еще несколько дюймов, потом еще. «Может быть, это и не так страшно, как кажется», — подумала она.

В следующую минуту кусок бетонного карниза обрушился у нее под ногой, и она повисла в воздухе.