1

Ветер метался в залитых потоками дождя посадках, тусклый свет одинокой свечи оставлял комнату практически в темноте. Фредди наклонился к Дороти-Энн, лежащей на кровати. Та судорожно всхлипывала и тяжело дышала. Все ее тело стало мокрым от пота, а лицо заливали слезы.

Судя по всему, ее заявление не ошеломило Фредди. Он просто старался успокоить ее.

— Дороти-Энн, дорогая моя, как ты можешь говорить такое? Твоя мать умерла при родах. Тебя нельзя обвинить в ее смерти.

— Нет, Фредди, это я виновата, — с трудом выговаривая слова, ответила ему жена. — Они сказали мне… Я слышала, как они об этом говорили.

— Что ты имеешь в виду?

— Ох, Фредди… — Ее лицо исказила боль, Дороти-Энн судорожно вцепилась ему в руку — ее опоясала новая схватка.

Ее тело напряглось, спина выгнулась, и довольно долго они молчали. Когда боль наконец прошла, она почувствовала, как расслабляются ее мускулы, словно в тепле плавится масло. Фредди видел, что она не сможет уснуть. Скоро схватки станут повторяться все чаще и чаще, ей понадобятся все ее силы. Но ее паника была очевидной для него, Фредди беспокоился и поэтому вынужден был спросить:

— Дороти-Энн, что ты имела в виду, когда говорила: «Они мне сказали»?

Дороти-Энн только помотала головой, не открывая глаз.

— Мой отец… Мой отец сказал это… Он сказал, что ненавидит меня… когда мне исполнилось десять лет. — Она не смогла продолжать. Ее засасывала теплая черная дыра, где-то далеко от мотеля «Хейл». Дороти-Энн время относило назад, в прошлое. События пролетали мимо нее все быстрее и быстрее, пока ей не стало десять лет, и она не очутилась в Тарритауне. Здесь карусель событий неожиданно остановилась: день ее рождения, она снова вернулась в огромный дом, смотрящий сверху на реку.

Дороти-Энн стояла в одиночестве в гостиной. Назойливо тикали часы на каминной полке. Чуть повернувшись в их сторону, она увидела, что уже почти час дня.

Девочка поджала губы и снова повернулась к большому, доходящему до пола окну. Река широко раскинулась у подножия холма, необычно голубовато-серая и безмятежная. На затянутом дымкой голубом небе ярко сияло солнце. На другом берегу реки холмы оделись в оранжевый и желтый наряд. На дворе стояло бабье лето, и мать-природа постаралась приукрасить себя. Но Дороти-Энн не чувствовала очарования пейзажа. Она ощущала себя самой несчастной на свете. Такого с ней раньше не случалось.

Девочка отвернулась от окна и плюхнулась на кушетку перед камином. Она старалась не смотреть по сторонам. Гостиная ей не нравилась. Как и большинство комнат в доме, ее обставили громоздкой массивной мебелью. Ей было неуютно в единственном месте, которое она могла назвать домом.

Дороти-Энн так и сидела не шевелясь, пока в комнату не вошла ее гувернантка.

— Твой отец не смог освободиться, — мягко сказала Нэнни, входя в гостиную величественной походкой. Она держала перед собой огромную, красиво перевязанную лентами подарочную коробку. Женщина улыбнулась своей подопечной. — Но он оставил для тебя что-то очень симпатичное.

Дороти-Энн даже не подняла глаз. Отчаяние, душившее ее последние два дня, свинцом легло у нее где-то в животе. Впервые ей даже не хотелось увидеться со своей прабабушкой. Ей никого и ничего не хотелось видеть. Ей только хотелось, чтобы кончились боль и одиночество. Желание, чтобы голова стала пустой, желание проснуться и стать кем-то другим охватило ее. Ей бы очень хотелось… Ей бы очень хотелось умереть.

— Папа меня не любит, — заговорила она. — И никогда не любил.

Гувернантка сочувственно прищелкнула языком:

— Что ты, что ты, деточка. Не надо грустить. Твой папа любит тебя.

— Нет, не любит. Его никогда не бывает дома, особенно в день моего рождения. — Дороти-Энн продолжала сидеть спокойно, что совершенно не было свойственно детям ее возраста. — Почему всегда прабабушка празднует со мной мой день рождения вместо палы?

— Я же сказала тебе, милая, он очень занятой человек.

Дороти-Энн повернулась, чтобы смотреть Нэнни прямо в глаза.

— Прабабушка занята еще больше папы, — спокойно продолжала она. — Она владеет «Отелями Хейл» и управляет ими. Папа только работает на нее.

— Твой отец — президент компании. — Ответ Нэнни прозвучал сурово.

— А прабабушка управляет всеми делами. — Дороти-Энн не сводила с нее взгляда.

Недаром Нэнни была гувернанткой. Она знала, когда ей нечего возразить. Вздохнув, она положила перевязанную лентами коробку на обитую розовым шелком скамеечку для ног.

— Ты не собираешься посмотреть, что тебе подарил папа?

Дороти-Энн взглянула на коробку.

— Нет, — сказала она, вспыхнув. — Папа не покупал мне подарка. Кто-то другой сделал это вместо него. Я подслушала, как он говорил по телефону со своей секретаршей и просил ее позвонить в магазин. — Девочка замолчала и закрыла глаза. — И вовсе даже он не на работе. Он в «Ла Джолле». С женщиной.

— Вот еще! Откуда ты можешь это знать? — Нэнни в отчаянии села и сложила пухлые руки на коленях. Она посмотрела на Дороти-Энн. — Я вижу, в последнее время ты много подслушиваешь.

Девочка ничего не ответила и сидела согнувшись.

— Настоящие леди, — раздельно произнесла гувернантка, — не подслушивают под дверью или у замочной скважины.

Дороти-Энн не поднимала глаз. Она уже по опыту знала, какое выражение в данный момент на лице у гувернантки. Черты лица суровы, в глазах неодобрение.

— Я не подслушивала у замочной скважины, — с неожиданной яростью взорвалась Дороти-Энн. И снова замолчала.

Нэнни тоже не говорила ни слова. Она понимала, что вспышка девочки лишь скрывает ее боль.

Дороти-Энн закусила нижнюю губу. Она чувствовала, что слезы вот-вот брызнут из глаз. Нет, не даст она им воли. Девочка медленно встала:

— Мне нужно в ванную.

— Что ж, тогда тебе лучше поторопиться, — напутствовала ее Нэнни. — Твоя прабабушка через несколько минут будет здесь.

— Да, Нэнни.

Дороти-Энн вышла из комнаты. Она не пошла в ванную рядом с холлом внизу, а поднялась на второй этаж. Там Дороти-Энн быстро оглянулась, чтобы удостовериться, что никого из слуг нет поблизости, и вошла в апартаменты своего отца, плотно прикрыв за собой дверь.

В его огромной ванной стоял легкий запах дезинфекции. Дороти-Энн встала на цыпочки и нашла то, что искала, в его аптечке.

И полоснула себе по запястьям.

А все из-за вчерашнего телефонного звонка.

Дороти-Энн как раз спускалась по широкой лестнице, когда зазвонил телефон, стоящий в холле. Девочка побежала вниз, чтобы снять трубку. В этот день у слуг был выходной, а ее отец был чем-то занят наверху в своем кабинете. Поднеся к уху трубку из слоновой кости, Дороти-Энн только открыла рот, как почти одновременно раздался второй щелчок.

— Генри Хейл слушает.

Девочка узнала голос отца и хотела уже повесить трубку, как услышала приятный, мурлыкающий женский голос на другом конце провода. Что-то заставило ее слушать дальше. Может быть, потому что звонила женщина.

— Номер второй, это ты, дорогой?

— Я не номер второй, Чесси, — прорычал Генри. — Тебе прекрасно известно, что меня зовут Генри.

— Ну, ну, — в грудном голосе послышались насмешливые нотки. — Какие мы сегодня утром чувствительные.

— Послушай, Чесси, — раздраженно начал он.

Игривый голос сразу же изменился.

— Прости меня, дорогой, — быстро сказала женщина. — Ты же знаешь, как мне нравится дразнить тебя.

— Иногда твои шутки совершенно не смешны.

— Ах, так. Но ведь ты не возражаешь против моих шуток по ночам, разве не так, дорогой? — Женщина мягко рассмеялась. — Ладно. Послушай, милый, я позвонила потому, что ты хотел выбраться в «Ла Джоллу». А так как завтра у Си Си день рождения…

Дороти-Энн оживилась. День рождения у Си Си? Кто это Си Си? Может быть, это ее прозвище, о котором она не знает? В конце концов, завтра ее день рождения…

— Ох черт, — резко выругался Генри.

Дороти-Энн затаила дыхание и постаралась унять бешеное биение своего сердца. Неужели она шумела? Неужели ее отец догадался, что она подслушивает?

— Что такое, дорогой? — забеспокоилась женщина. — Что-то не так?

— Да нет, пустяки. Я только что вспомнил, что завтра у моей дочери тоже день рождения.

— О Генри, прости меня. Я не собиралась разлучать тебя с твоей малышкой. Тебе надо быть дома.

— Нет, Чесси, все в порядке. Я буду счастлив присоединиться к вам в «Ла Джолле». Мне нет никакой нужды оставаться дома. Честное слово, это необязательно.

— Генри, как ты можешь так говорить? Ведь она же твоя дочь…

— Я предпочитаю не думать о ней в таком контексте.

— Генри, — женщину шокировали его слова, — ты говоришь так, словно ненавидишь бедняжку. — Она натянуто рассмеялась, чувствуя неловкость от того, какой неожиданный оборот приобрел их разговор.

Генри помолчал минуту, потом заговорил странно невыразительным голосом:

— Да, я ее ненавижу. Я не могу быть рядом с ней. Видишь ли, завтра как раз годовщина смерти моей жены. Я ненавижу девчонку. Особенно в тот день, когда она убила мою жену.

Сначала Дороти-Энн почувствовала, как ангелы жужжат вокруг нее. Холодный ветер, поднимаемый их крыльями, ласково касался ее лица. Она слышала слабый, эфемерный шепот. Девочка прислушалась, но ничего не смогла разобрать. От этих звуков у нее возникло живое ощущение, что она плавает. Но это вовсе не было неприятно. Словно она медленно, лениво плывет в бассейне. Вода такая нежная и теплая и чуть-чуть пахнет хлоркой. Сквозь полуприкрытые веки девочка постаралась оглядеться. Огромные мягкие фигуры грациозно двигались по кругу. Дороти-Энн не узнавала этого места и не понимала, что происходит. Да ей не очень-то этого и хотелось. Ощущать себя поплавком так приятно. Так приятно…

Дороти-Энн закрыла глаза и отдала себя на волю приятной пустоты. Все отступило.

Потом она заметила, что чувствует запахи. Острый запах лекарств, казалось, исходит ото всего, что ее окружает. Запах наступал и отступал, словно морской прибой, дразня ее ноздри.

Дороти-Энн подняла голову на несколько дюймов. Веки отяжелели, но ей удавалось смотреть сквозь завесу ресниц. Окружающий мир заволокла дымка, словно девочка глядела на него сквозь туман. Белые фигуры, словно тени, двигались в похожем на сон замедленном танце. Все кругом было белым, сотни различных оттенков белого. Только тоненькая рубиновая трубочка поднимается от ее руки и тонет в этой всепоглощающей белизне. Приглушенные монотонные голоса, похоже, читают молитву.

Белоснежное царство и красная полоска медленно погрузились в темноту. Дороти-Энн снова заснула.

Облака и белая пелена превратились в желтые и теплые, когда она снова проснулась. Теперь ей было легче открыть глаза. Веки уже не казались такими тяжелыми, как раньше. Дороти-Энн смотрела в пространство. Над головой у нее виднелось что-то ровное.

Не поворачивая головы, Дороти-Энн оглянулась. Ее глаза потемнели, в них притаилось недоумение. Облака расступились. Вместо них девочка смогла разглядеть ровную поверхность вокруг нее. Она лежала в двухцветной комнате. Верхняя часть стен была белой, а нижняя — раздражающе зеленой. Теплый желтый свет исходил от электрического освещения. Дороти-Энн подумала, что узнает этот странный запах, успокаивающий ее. Она уже сталкивалась с ним раньше. Три года назад, когда ей вырезали аппендицит. Она находилась в больнице.

Больница? Дороти-Энн осмотрелась. «Нет, это не может быть больницей», — мечтательно подумала она. Полуосвещенный потолок представлялся монотонным изогнутым ландшафтом, увиденным за сотни миль из космоса. Река, изгибаясь, удерживаемая притяжением, плавно текла между горами. Дороти-Энн почувствовала странное желание. Ей не хотелось летать в космосе, ей хотелось оказаться дома.

Девочка повернула голову набок и увидела маленькую бледную ручку, перевязанную у запястья. Ее глаза широко открылись. Сначала, она ничего не поняла. Но как только Дороти-Энн почувствовала тяжесть в груди, то воспоминания вернулись к ней.

Серое металлическое лезвие бритвы, тонкое, словно бумага. Настолько тонкое, что она почти согнула его пополам.

Странно, но никакого ощущения боли, когда лезвие вошло в мягкую руку.

Неожиданный взрыв, когда артерия была повреждена.

Мощный, пульсирующий поток. Это кровь устремилась к ране, желая вырваться на волю из ее тела.

Фонтан крови, густой, мощный у основания и разбрызгивающий вокруг себя рубиновые капли, падающие вокруг нее, словно теплый дождь.

У нее скрутило живот от воспоминаний, ее обдало жаркой волной. Почувствовав вкус желчи во рту, девочка нагнулась и поднесла руку ко рту. Дороти-Энн глотнула, отчаянно, глубоко дыша.

Но через некоторое время в голове у нее прояснилось. Она вспомнила все до мельчайших, причиняющих боль подробностей. Теперь малышка знала, почему у нее нет мамы, как у других детей. Потому что это она убила ее. Девочка не спрашивала себя, каким образом и почему. Дороти-Энн не могла припомнить, чтобы хоть однажды видела свою мать. Но раз папа сказал, что она убила ее, значит, так и есть. И он так сильно ненавидит ее за то, что сделала Дороти-Энн. Вот из-за этого она и попыталась покончить с собой.

И у нее ничего не вышло.

Выдохнув воздух, Дороти-Энн рухнула обратно в кровать. Матрас был жестким, простыни — накрахмаленными, они царапали кожу. Это были не ее простыни.

Она находилась в больнице.

Дороти-Энн закрыла глаза, чувствуя себя беспомощной. Ей было стыдно. Она не могла даже смотреть на кого-либо. Только не сейчас, после того, что сделала.

Смерть. Какой же приятной она казалась… Ощущение падения, словно тебя затягивает медленный, мощный водоворот. Темнота, сначала поглотившая ее, становится ослепительным светом тысячи солнц. Как легко отдать себя этому манящему, чарующему свету!

Дороти-Энн почувствовала, как что-то мокрое течет у нее по щекам и попадает на губы. Она коснулась влаги языком. Слезы оказались солеными. Вдруг Дороти-Энн почувствовала радость от того, что жива.

Она услышала, как открылась дверь. К ней подошла мужеподобная медсестра, остановилась, повернулась на каблуках и тут же вышла. Дверь закрылась, потом открылась вновь. До Дороти-Энн донеслось слабое шуршание пневматических шин. Она приподнялась на кровати. Сестра придерживала дверь, пока Нэнни вкатывала в палату коляску с прабабушкой.

Если не считать инвалидной коляски, то прабабушка ничуть не изменилась с того момента, как Дороти-Энн помнила ее, хотя девочка знала, что Элизабет-Энн перевалило уже за восемьдесят. Прямая, царственная осанка, сияющие, словно серебро, волосы отлично причесаны. Даже морщинки в уголках глаз, казалось, остались прежними. Изменился только способ передвижения. Раньше бы прабабушка не позволила себе двигаться так медленно.

У Дороти-Энн отлегло от сердца: ей не придется встречаться ни с кем другим, кроме Элизабет-Энн. Если кто и мог ее понять, то только она.

В жизни Дороти-Энн прабабушка была единственным человеком, всегда показывающим, насколько сильно любит девочку. Только она, единственная, понимала ее, оказывалась рядом, когда ей кто-то был нужен. Да, Дороти-Энн была рада, что выжила, хотя бы ради прабабушки. Между ними всегда складывались особенные отношения, словно они признавали, как похожи друг на друга, хотя Дороти-Энн была еще ребенком.

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове девочки. Элизабет-Энн подняла правую руку и произнесла:

— Достаточно. Пожалуйста, теперь оставьте нас.

Нэнни кивнула. Она бросила обеспокоенный взгляд на Дороти-Энн, но все-таки вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Элизабет-Энн положила руки на колеса своей коляски и подъехала поближе к кровати.

Она улыбнулась своей правнучке.

— Добрый вечер, Дороти-Энн. — Прабабушка наклонилась и взяла перевязанную руку девочки в свою ладонь. — Как ты себя чувствуешь?

Дороти-Энн застенчиво посмотрела на нее.

— Ты ведь на меня не сердишься, правда, прабабушка? — тихонько спросила она.

— Нет, я не сержусь, — ответила та. — Но я очень разочарована. Если тебя что-то беспокоило, тебе следовало прийти ко мне.

Дороти-Энн прикусила губу, приготовившись выслушать строгий выговор. Но она забыла одну вещь — Элизабет-Энн была женщиной особенной. Она знала, чему отдать предпочтение. Заговорщически улыбаясь, прабабушка сунула руку под кашемировый плед, прикрывавший ее колени, и достала стопку комиксов.

— Мне достоверно известно, что Нэнни не разрешает тебе это читать, но на этот раз, мне кажется, мы можем отступить от правила. А то, о чем Нэнни не знает, вреда ей не причинит, так?

Дороти-Энн ощутила благоговейный ужас.

— Как же тебе удалось протащить их мимо нее?

— Я послала Нэнни с поручением, а в это время мисс Бант завезла меня вместе с коляской в книжный магазин. — Элизабет-Энн в изумлении покачала головой. — Я сама их выбирала. Ну и ну, теперь нигде не найдешь обычных комиксов про Супермена. Кругом эти страшные создания вроде Гидрамена и Гранитной женщины. Брр! — Женщина передернула плечами от отвращения. — Спрячь-ка их под одеяло. Нэнни скоро придет. — Она помолчала, пока девочка убирала драгоценные книжки под покрывало. — Тебе больно?

Дороти-Энн покачала головой:

— Нет. Но я чувствую себя как-то… странно.

— Могу себе представить. Возможно, это следствие потери крови. Я говорила с доктором Сиднеем. Он заверил меня, что тебя очень скоро выпишут. Слава Богу, что мы с Нэнни вовремя тебя нашли. Иначе ты могла умереть. — Элизабет-Энн замолчала, склонила голову и посмотрела на свои руки. — Я всегда придерживалась той точки зрения, что ничего не случается без причины. Некоторые утверждают, что иногда для поступка нет никаких оснований, но я не из их числа. Как правило, люди делают что-то по вполне определенным причинам. — Она подняла голову и посмотрела на Дороти-Энн. — Не хочешь поговорить об этом?

Дороти-Энн покачала головой:

— Ты… не поймешь.

В глазах Элизабет-Энн появилось выражение боли. Девочка тут же почувствовала раскаяние.

— Я не то хотела сказать, прабабушка. Я знаю, ты поймешь. Это просто… — Дороти-Энн набрала полную грудь воздуха, нахмурилась, потом снова покачала головой. — Просто потому, что я не могу говорить об этом. Во всяком случае, пока.

Элизабет-Энн склонила голову набок.

— Я прожила довольно долгую жизнь, как ты знаешь, и уж точно научилась хотя бы одному — никогда не держать в себе то, что причиняет боль. — И, помолчав, добавила: — Тебе станет легче. Помни только одно: если не хочешь об этом говорить, что ж, я пойму, хотя я бы тебе не советовала. — Элизабет-Энн нежно улыбнулась.

Дороти-Энн ответила ей улыбкой, в глазах у нее стояли слезы.

— Спасибо, — прошептала она.

Элизабет-Энн поправила плед у себя на коленях.

— Ну, я, пожалуй, пойду, пока сюда не пришла дежурная медсестра и не выставила меня вон. Мне сказали, пять минут и ни секундой больше.

И, словно по волшебству, дверь отворилась и мужеподобная медсестра просунула голову в палату.

— Пять минут прошли, миссис Хейл, — объявила она.

— Ухожу, ухожу, — покачала головой Элизабет-Энн. — Для многих тысяч людей я босс, но, когда дело касается докторов и медсестер, со мной обращаются очень строго. — Она засмеялась и покатила кресло обратно к двери. — Ты должна быть твердо уверена, что о тебе хорошо позаботятся, — добавила пожилая женщина. — Ведь прежде всего ты носишь фамилию Хейл. Не зря же я делала пожертвования на строительство нового крыла больницы.

— Прабабушка!

Элизабет-Энн остановилась.

— Да, дорогая?

— Почему мужчины такие?

Элизабет-Энн в замешательстве молчала. Потом ее глаза затуманились. Она развернула кресло так, чтобы сидеть лицом к кровати.

— Честно сказать, я не знаю, дорогая, — отозвалась она. — Это один из тех вопросов, на который я так и не смогла найти ответа.

— А прадедушка? Каким он был?

— Заккес? — Элизабет-Энн сцепила пальцы и поднесла их к губам. Ее взгляд стал каким-то далеким. — Он был добрым. И я любила его.

— Он был похож на папу?

Глаза пожилой женщины сверкнули. Так вот оно что. Это Генри стал причиной того, что малышка чуть не умерла. Она все время умоляла его больше уделять внимания девочке. Правда, нет ничего труднее, чем изображать любовь, которой нет.

— Твой отец не хотел быть жестоким, — сказала Элизабет-Энн. — Дело в том, что он все еще страдает из-за того, в чем не было ничьей вины. Он сердится из-за того, что не может все держать под контролем.

Дороти-Энн долго молчала, потом спросила:

— И все мужчины такие?

— Нет, моя любимая, не все. Когда-нибудь ты сама поймешь. Только потерпи немного, и все увидишь сама.

В тот день, когда Дороти-Энн выписали из больницы, ее прабабушке пришлось вылететь в Токио на открытие нового отеля «Хейл империал палас». Самый престижный из всех отелей компании «Империал палас» расположился среди древнего сада камней, озер и вишневых деревьев. Гостиница сочетала в себе современную роскошь с традиционным японским дизайном. Элизабет-Энн наградили аплодисментами, когда она настаивала на том, что подлинный дизайн как можно меньше портит древнюю архитектуру.

— Искусство нужно уважать и хранить, — сказала миссис Хейл репортерам на очень многолюдной пресс-конференции перед началом строительства отеля, — вне зависимости от цены, которую за это приходится платить.

В данном случае потребовался миллион долларов сверх сметы.

— Об этом столько трубили, что мне придется отправиться туда, — объяснила Элизабет-Энн правнучке, навещая ее в больнице перед отъездом. — Там будет и пресса, и американский посол, и посланник самого императора. Я поговорила с доктором Сиднеем. Тебя выписывают сегодня после обеда. В распоряжении Нэнни будет моя машина, и она за тобой заедет. Кроме того, я поговорила с твоим отцом. Он будет дома сегодня вечером.

Дороти-Энн кивнула. Она пробыла в больнице два дня, и ей хватило времени для размышлений. Девочка надеялась, что, когда ее отец вернется домой и ему скажут, что она сделала, положение вещей изменится. Теперь-то она знала, за что он ее ненавидит. Это было начало. Дороти-Энн пообещала самой себе, что постарается наладить отношения с отцом. Может быть, со временем, если она будет очень стараться, он найдет в себе силы, чтобы простить ее за то, что она убила свою мать. Вдвоем они отлично справятся. Он сможет научиться любить ее. Будет праздновать с ней вместе дни ее рождения. Будет возить ее в ресторан на обед. Или даже в свой офис, где представит ее своим служащим.

Но теперь, когда она должна была вот-вот увидеть отца, Дороти-Энн желала, чтобы этого не произошло. Она рассчитывала на то, что прабабушка будет рядом, поддержит ее. Но без нее мечты о примирении оказались напрасными. Несмотря на то что ей это было нужно, Дороти-Энн знала, что не сможет объяснить отцу, почему она пыталась покончить с собой. Хуже того, Дороти-Энн казалась себе глупой и слабой оттого, что пыталась это сделать. Ей было известно, насколько ее отец презирает слабых людей.

Пока они ехали домой, девочка чувствовала себя несчастной. Оказавшись дома, она оставалась в своей комнате до тех пор, пока отец не приехал и Нэнни не поднялась наверх за ней.

Когда Дороти-Энн вошла в гостиную, ее ожидал сюрприз. Там сидели четыре человека: ее отец, красивая женщина, которую она никогда раньше не видела, и две девочки примерно ее возраста. Женщина была высокой блондинкой, сочетание женственности и мужественности, элегантной и атлетически сложенной. Она рассматривала Дороти-Энн большими голубыми глазами, украшавшими загорелое лицо. Девочки были зеркальным ее отражением, маленькими, но такими же самоуверенными.

Ее отец откашлялся:

— Дороти-Энн!

Она смущенно сделала шаг вперед, ощущая всем существом свои перевязанные запястья. Девочка сложила руки за спиной.

— Да, папа?

— Это Чесси, — начал отец, указывая на красивую женщину. — А это ее дочери, Си Си и Диана. — Он указал на девочек.

Дороти-Энн сначала посмотрела на женщину, потом на девочек. Она не понимала, зачем они здесь. Дочь несколько глуповато смотрела на отца.

— Чесси и я были в Лас-Вегасе этим утром и поженились, — объявил Генри Хейл. — Ты не собираешься поцеловать свою новую маму?

Дороти-Энн окаменела. Какое-то мгновение она не могла поверить своим ушам. Это было невыносимо.

— Ты не моя мама! — гневно выкрикнула девочка. — Ты никогда не будешь моей мамой! — Расплакавшись, она бросилась вон из комнаты вверх по лестнице и заперлась в своей спальне.

Чесси встала, собираясь пойти за ней, но Генри Хейл усадил ее обратно.

— Оставь ее в покое, — сурово сказал он.

Чесси посмотрела на него с сомнением, но послушно села.

— Он даже не спросил меня, почему я сделала это или как я себя чувствую, — рыдала Дороти-Энн, прижимая к себе подушку. — Он бы не беспокоился даже, если бы я умерла.

Девочка проплакала всю ночь. Слез уже не было, но, когда наступило утро, она все еще всхлипывала. Ее лицо покраснело и распухло, глаза превратились в щелочки, а сбитое в комок розовое покрывало смялось и стало влажным. Но слезы пошли ей на пользу. Они как будто успокоили боль.

Дороти-Энн медленно села, вытерла кулаками глаза. За время этой бесконечной ночи ответ сам пришел к ней. Она была слишком чувствительной и уязвимой. Мучить себя бесполезно, это не принесет никому никакой пользы, прежде всего ей самой. Вместо этого ей нужно найти собственный способ защиты. Она стоически вынесет все. Станет уравновешенной. Никогда больше не покажет своих чувств, никогда не покажет, насколько ей больно.

Дороти-Энн станет такой, как ее прабабушка Элизабет-Энн.

 

2

Фредди последний раз затянулся сигаретой. При последней затяжке пепел зарозовел в темноте комнаты, и мужчина загасил окурок в блюдце. Миссис Рамирес протянула ему чашку кофе. Он поднял на нее глаза.

— Спасибо, — благодарно произнес Фредди, беря чашку обеими руками.

— De nada. — Фелиция Рамирес кивнула головой в сторону кровати. — Как там ваша жена?

— Отдыхает. — Он подул на горячий кофе и осторожно отхлебнул. Напиток оказался густым и крепким, он поможет ему не заснуть. Поможет ему сделать то, что Фредди должен сделать. Теперь это стало для него очевидным.

Миссис Рамирес сделала глоток из своей чашки, потом негромко заметила:

— Я попробовала позвонить, пока варила кофе.

Фредди посмотрел на нее, вопросительно подняв брови.

— Телефон все еще не работает.

Мужчина взглянул на свои часы. Циферблат светился чуть зеленоватым светом. Стрелки показывали немногим больше десяти. А ему-то казалось, что уже намного позднее. Минуты еле ползли, создавая впечатление, что прошли часы. Фредди снова посмотрел на мексиканку.

— Как вы думаете, не выйти ли мне на дорогу и не посмотреть, вдруг кто-нибудь проедет мимо?

Миссис Рамирес отрицательно покачала головой.

— Этой дорогой теперь, кроме местных, больше никто не пользуется. А этим не придет в голову путешествовать в такую грозу. Ниже по дороге есть мост, так его часто сносит.

Фредди посмотрел на спокойно спящую Дороти-Энн.

— Ей нужен доктор.

Фелиция положила руку ему на плечо.

— Нам придется подождать, пока стихнет буря.

Фредди покачал головой:

— Тогда может быть уже слишком поздно.

Миссис Рамирес смотрела на него. По ее лицу пробегали тени от колеблющегося света свечи. Она понимала, что мужчина прав. Схватки стали более частыми, молодая женщина горела в лихорадке.

— Что вы предлагаете?

Фредди закусил губу.

— Я пойду в город. Вы покажете мне дорогу, и я приведу доктора.

— Самый короткий путь — через посадки. — Ее глаза потемнели. — Вы можете заблудиться. Это неблизко.

Он встретился с ней взглядом.

— Мне придется попытаться, — мягко ответил Фредди. — У меня нет выбора.

Несколько минут спустя Дороти-Энн постаралась встряхнуться. Как только она открыла глаза, все окружающее показалось ей скрытым в тумане. Потом ее взор прояснился. Женщина увидела Фредди в ногах кровати — муж натягивал куртку. Миссис Рамирес протянула ему черный дождевик и негромко сказала:

— Держите, он вам пригодится.

Мужчина взял плащ, его лицо оставалось мрачным.

— Фредди!

Муж резко обернулся и выдавил из себя улыбку.

— Эй, любимая, — весело отозвался он. — Тебе получше?

— Да, немного. — Дороти-Энн запнулась. — Куда ты идешь?

— Раздобыть для нас несколько пончиков. — Фредди подошел к жене, присел на край кровати и взял ее ладони в свои.

— Я тебя серьезно спрашиваю, — слабо улыбнулась она.

— Я иду за доктором.

— Но…

— Тсс! Это всего лишь небольшая прогулка через посадки до города. — Фредди обернулся. — Миссис Рамирес показала мне дорогу.

— Но я не хочу, чтобы ты оставляя меня одну, — в тоненьком голосе Дороти-Энн слышался страх.

— Но ты ведь хочешь, чтобы у нас родился здоровый ребенок?

Женщина торжественно кивнула.

— Тогда ты должна доверять мне. Ведь ты же веришь мне, любимая, правда? — Муж рукой коснулся ее потного лба.

— Да, — прошептала Дороти-Энн. — Я верю тебе.

Особенно сильный порыв ветра ударил в тонкую крышу над их головами. Железо выгнулось внутрь, потом снова с грохотом выпрямилось — так в театральных постановках обычно изображают раскаты грома.

— Я люблю тебя, — чуть слышно, но настойчиво произнесла Дороти-Энн.

— И я люблю тебя.

— Ты будешь осторожен?

Фредди поднес ее ладонь к щеке и крепко прижал:

— Конечно же, я буду осторожен.

— Я не хочу…

— Чего ты не хочешь?

— Такой ветер… Я не хочу, чтобы что-нибудь случилось.

— Не забивай свою хорошенькую головку беспокойными мыслями обо мне. — Фредди нагнулся, поцеловал ее и встал.

Дороти-Энн смотрела на него снизу вверх. Он казался таким высоким, таким крепким и таким уверенным в себе. Ее переполняли благодарность и любовь к нему и его ребенку, которого она носила.

— Я люблю тебя, — снова прошептала Дороти-Энн. — Я полюбила тебя сразу, как только впервые увидела.

Фредди улыбнулся, вспомнив их первую встречу, и отозвался тоже шепотом:

— И я полюбил тебя тогда, Дороти-Энн.

Они молча смотрели друг на друга, воспоминание связало их почти ощутимой нитью.

17 октября 1983 года. Ветреный осенний день в Чикаго. Гигантские небоскребы четким рельефом выделяются на фоне покрытого редкими облаками неба. В ноздри бьет запах озера Мичиган, расположившегося тремя кварталами дальше. В его берега с грохотом вгрызаются волны. Когда Дороти-Энн вышла из взятой напрокат машины, из-за облака выглянуло солнце.

Девушка запрокинула голову, глядя вверх на огромное мрачное здание, и безнадежно покачала головой. Да, вдохновиться было нечем. Но раз ее прабабушка послала ее выяснить, как работает Фредди Кентвелл, значит, она это выяснит. И все-таки Дороти-Энн никак не могла понять, что она здесь делает.

Громко хлопнув дверцей машины, девушка бодро направилась мимо развалин к доскам, ведущим к высокому подъезду. Ступени уже кто-то снял. Тротуар был разломан, песок оказался плотным и глубоким. Ей предстояло преодолеть десять футов по этому песку, прежде чем ее нога коснулась бы досок.

Как только ее ступня увязла в мягком песке, Дороти-Энн почувствовала раздражение. Она заплатила сто пятьдесят долларов за туфли от Мод Фризон, а теперь их можно будет выбросить. Дороти-Энн не предвидела подобной неприятности. Все, это в последний раз она надела хорошую одежду для поездки на незнакомую ей строительную площадку. Но у нее все равно не было выбора. Девушка прилетела в Чикаго, взяла напрокат машину и должна была вернуться в Нью-Йорк этим же вечером. У нее не осталось времени, чтобы вернуться в отель и переодеться.

Неожиданно ее левая лодыжка подвернулась, и Дороти-Энн вскрикнула от острой боли. Согнувшись, она принялась энергично массировать ногу.

Плотный рабочий-негр в серебристой каске и майке без рукавов торопливо направился к ней.

— С вами все в порядке, мисс? — спросил он.

Дороти-Энн подняла голову, чтобы взглянуть на него. Совсем даже не в порядке, хотелось ей отрезать, но она лишь кивнула, скрывая боль, и не стала высказывать даже свое раздражение.

— Да, спасибо, со мной все в порядке.

— Вы, конечно, не могли этого предвидеть. То есть я хочу сказать, что вы здорово выглядите в своем наряде, но для этого места он не годится. — Рабочий сдвинул каску назад и поскреб свои седые волнистые волосы. На его лице появилось удивленное выражение. — А что это вы тут, собственно, делаете? — Он строго оглядел Дороти-Энн. — Вы из банка?

Девушка выпрямилась и отрицательно покачала головой. Ее золотистая челка и волосы, подстриженные «под пажа», качнулись в такт.

— Хорошо. — Негр облегченно ухмыльнулся.

Но, как только Дороти-Энн сделала несколько пробных шагов, он автоматически бросился ей на помощь.

— Спасибо. — Она слабо улыбнулась ему. — Вы работаете на Фредди Кентвелла?

Мужчина широко улыбнулся:

— А как же! Да и, по правде сказать, не хотелось бы мне работать на кого-то другого.

— Вот оно что! И почему так?

— Так ведь он просто гений. Он может взяться за старое здание, ну, вроде этого, распотрошить его и сделать его лучше, чем оно было построено. Да и выглядеть домик будет красивее. Ему удается перекраивать конструкции и снижать расходы, но он умеет за это взяться. — Негр улыбнулся еще шире. — Но в основном потому, что он нанимает таких вот парней, как я. — Рабочий заметил удивление на лице Дороти-Энн. — Видите ли, — пояснил он, — у меня было маловато шансов получить работу. Да и у других тоже. У всех нас в прошлом были проблемы — тюрьма, наркотики и тому подобное. Кентвелл — единственный, кто дал нам шанс.

— Понятно.

— Вы хотите его видеть?

— Я для этого и приехала.

— Он во-он там. — Негр снял каску, запрокинул голову и показал пальцем на крышу здания, сопроводив жест многозначительным взглядом. Башенный кран подхватил поддон с кирпичом, вознес его к небесам и элегантным движением унес свой груз из пределов видимости.

— Отлично. Только дорогу покажите.

— Вот путь наверх. — Рабочий мотнул головой в сторону крана. — Немного обождать придется, пока он разгрузит кирпичи.

— Вы хотите сказать… — Голос Дороти-Энн дрогнул. — Это единственный путь наверх?

— Боюсь, что так. У нас нет денег на что-нибудь еще. — Мужчина улыбнулся, словно извиняясь. — Но я поднимусь с вами. Я не дам вам упасть, не беспокойтесь.

Быстрее, чем она могла вообразить, Дороти-Энн обнаружила себя стоящей на поддоне и плавно взмывающей вверх. Девушка вцепилась в плечо огромного негра. Она почти застонала от отчаяния, когда, поглядев вниз сквозь отверстия в днище, обнаружила, как быстро уносится из-под ног земля. Дороти-Энн покосилась на своего спутника, предусмотрительно держащегося за стропы.

— Крановщиком у нас старина Зепп. — В голосе рабочего слышалось восхищение. — Эта малютка слушается его, словно шелковая.

Дороти-Энн кивнула и заставила себя поднять глаза. Она ненавидела высоту, но не сказала ни слова. Минуту спустя поддон аккуратно подплыл к крыше и опустился на нее, даже не качнувшись.

— Ну что? Видели? А я что вам говорил? Слушается, как шелковая.

Дороти-Энн благодарно улыбнулась.

— Вы поможете мне? Я имею в виду спуститься?

— Нет проблем. Только дайте знак. Меня зовут Лютер. А вот и мистер Кентвелл. — Мужчина указал на дальний конец крыши.

Дороти-Энн посмотрела туда, куда указывал его палец. На крыше, спиной к ним, на коленях стоял мужчина. Все пространство перед ним устилали чертежи, прижатые по углам кирпичами.

— Алло! Мистер Кентвелл! — позвала Дороти-Энн.

Мужчина, казалось, ее не слышал. Девушка нахмурилась, распрямила плечи и направилась к нему.

— Мистер Кентвелл, — резко заговорила она, как только ее тень легла на чертежи. — Я — Дороти-Энн Хейл из корпорации «Отели Хе…».

Тут Кентвелл наконец обернулся, и юная Хейл вдруг потеряла голос. Без всякой видимой причины.

Может быть, из-за его улыбки, или завораживающей, бездонной глубины его глаз, или исходящего от него неуловимого обаяния. Дороти-Энн показалось, что она неожиданно оказалась в вакууме, кувыркаясь в безвоздушном пространстве и утопая в его гипнотическом взгляде.

В это мгновение ее мозг словно сделал моментальный снимок, выдав четко сфокусированную фотографию такой немыслимой яркости, такой нереальной четкости, что Дороти-Энн поняла — эта картина отпечатается в ее воспоминаниях навсегда. Ее память запечатлела его лицо, ее заворожили его светлые серые глаза с проблесками янтаря и тонкими полосками изумруда. Ей никогда не забыть грязной майки без рукавов, обнажавшей мускулистые плечи, сужавшиеся к тонкой, крепкой талии. Мужчина был красив. Загорелое, обветренное лицо, улыбка прорезает глубокие морщины вокруг глаз. Иссиня-черные волосы коротко подстрижены, на твердом подбородке — ямочка, чувственные губы крупного рта.

Еще секунду назад Кентвелл был незнакомцем, и вот сейчас Дороти-Энн не могла думать ни о чем другом, кроме его прикосновения. Ей так хотелось, чтобы он прижал ее к своей крепкой груди.

Еще секунду назад Дороти-Энн была молодой девушкой, почти девочкой, только что окончившей школу, и вот сейчас она превратилась в женщину в расцвете красоты, сгорающую в огне желания.

В это самое мгновение все ее недовольство из-за испорченных туфель, вся боль в подвернутой ноге испарились. Зато она увидела его и поняла с устрашающей определенностью, что он также страстно желает ее. Они долго не могли отвести глаз друг от друга.

Дороти-Энн почувствовала, как густой румянец заливает ей щеки.

— Я проделала весь этот путь из Нью-Йорка, чтобы встретиться с вами, мистер Кентвелл, — произнесла она странно неуверенным голосом.

— Да неужели! — Его глаза будто смеялись над ней.

— Именно так, — ответила Дороти-Энн немного резковато. Она глотнула, пытаясь вновь обрести спокойствие. — Я здесь в качестве представителя компании «Отели Хейл». Нас заинтересовала ваша работа. У вас репутация человека, который не только снижает расходы, но и реконструирует, следуя новому дизайну, здания, которые… — Ее голос снова сорвался, так как Кентвелл смотрел на нее не мигая. Дороти-Энн чувствовала себя в высшей степени неудобно.

— Да? — спокойно спросил он.

Неожиданно девушку охватил гнев. Она не привыкла, чтобы с ней обращались подобным образом. Впервые незнакомому человеку удалось настолько сбить ее с толку. А этот не только явно понимал ее дискомфорт, но еще и наслаждался ее замешательством. Дороти-Энн вдруг поняла, что он и не собирается приходить ей на помощь и прерывать ее монолог.

— Я приехала для того, — продолжала она, стиснув зубы, — чтобы самой посмотреть на вашу работу.

— Но в основном для того, — добавил Кентвелл резко, — чтобы посмотреть, не смогут ли враги меня купить, так? — Он подмигнул ей.

Дороти-Энн проигнорировала и подмигивание, и насмешку.

— Ну как? Покажете мне вашу вотчину?

Кентвелл упер руки в бока и обезоруживающе улыбнулся.

— Нет, — со всей определенностью ответил он.

Ее глаза расширились.

— Могу ли я узнать, почему нет?

— Потому, — Кентвелл не сводил с нее глаз, — что, во-первых, я пропущу ленч.

— Тогда я могу отвезти вас на ленч.

— Прошу прощения, — мужчина покачал головой, — но у меня нет времени. Мне слишком много нужно закончить сегодня.

Дороти-Энн застонала от отчаяния.

— Мистер Кентвелл, — резко заговорила она. — Я прилетела сюда из Нью-Йорка только для того, чтобы увидеть вас.

— О чем ни я, ни кто другой из присутствующих здесь вас не просил, — напомнил он ей.

Дороти-Энн склонила голову в полупоклоне:

— Согласна. — И, подняв к нему лицо, резко вздернула подбородок. — Но при сложившихся обстоятельствах мне казалось, что вы будете только счастливы увидеть меня и все мне показать.

— Да? С чего бы это?

— Мне достоверно известно, что у вас финансовые затруднения. Вы вложили все средства, бывшие в вашем распоряжении, в этот проект, а стройка еще далека от завершения. Будет чудом, если вы когда-нибудь вообще завершите строительство.

— Ах вот оно что. Значит, вы наводили обо мне справки. И как же глубоко вы заглянули в мои дела, мисс…

— Хейл. Дороти-Энн Хейл. — Она пожала плечами. — Мы проверяли вас довольно поверхностно. Но нам известно, что вам нужны деньги, и немалая сумма.

— И вы можете их мне дать. Я правильно понял? В том случае, если я примкну к вашей организации?

— Может быть.

— Мне не нужны ваши деньги.

— А я вам еще их и не предлагала.

— Но предложите, так? — Кентвелл не сводил с нее настойчивого взгляда. — Иначе для чего вам было лететь сюда? — Он помолчал. — Мой ответ — нет.

— Вы хотите сказать, что не станете показывать мне стройку?

— Я хочу сказать, что не хочу ваших денег. Представьте себе, я люблю свою независимость. И не хочу работать ни на кого другого, кроме самого себя. Поймите, в этом нет ничего личного.

Ее улыбка получилась суровой.

— Неужели? Тогда в чем же дело?

Кентвелл снова обезоруживающе улыбнулся:

— Я просто всегда придерживался точки зрения, что мужу и жене не следует вместе работать.

Дороти-Энн в изумлении уставилась на него. Была в его голосе какая-то мягкая настойчивость, заставившая ее колени задрожать. Но она тут же взяла себя в руки.

— Мистер Кентвелл, — спокойно заговорила Дороти-Энн, подчеркивая каждый слог, — я шуток не люблю. И к своему бизнесу отношусь очень серьезно. Представьте себе, мое время дорого стоит.

— Мое тоже не дешевое. — Кентвелл подошел к ней и, ослепительно улыбаясь, взял ее за руку. От его неожиданного прикосновения по ее телу пробежала дрожь.

— Давайте… — Дороти-Энн сделала глубокий вдох. — Давайте говорить серьезно, мистер Кентвелл.

— Фредди, — спокойно поправил он. — Ты должна называть меня Фредди. В конце концов, мы живем не во времена королевы Виктории, когда мужья и жены обращались друг к другу по фамилии.

— Прекратите шутить, — прошептала Дороти-Энн.

— Я абсолютно серьезен.

— Но… вы ведь даже меня не знаете, — бессвязно выговорила она. Ей вдруг стало невыносимо смотреть ему в лицо, и девушка опустила взгляд на его руку. Он все еще держал ее ладонь в своей.

— Я знаю достаточно, — доверительно сообщил Кентвелл.

Они надолго замолчали. На площадке раздавался звон строительных инструментов, показавшийся им далеким и нереальным. Откуда-то снизу до Дороти-Энн донесся резкий, пронзительный голос, отдававший приказания. Она слышала даже свое дыхание. Дороти-Энн почувствовала, как смягчился взгляд Фредди. Его прозрачные темно-серые глаза нежно смотрели на нее. Кентвелл сиял белозубой улыбкой, добродушной и естественной. Он действовал на нее своим искрящимся обаянием, произнося невозможные слова:

— Естественно, я не жду, что ты мне ответишь прямо сейчас. Можешь сначала все обдумать. Даю тебе времени сколько хочешь.

— Вы настойчивы, не так ли? — произнесла Дороти-Энн с невольным восхищением. Она улыбнулась, ее холодность словно растаяла.

— Настойчив. И, как я уже тебе сказал, у нас есть время. Много времени. Потому что прежде чем жениться, я собираюсь закончить этот проект. Причем без посторонней помощи.

— А почему так? — неожиданно для себя спросила Дороти-Энн. — На это может уйти год или даже два.

— Мне бы не хотелось, чтобы у тебя появились не те мысли, — улыбнувшись, Фредди выпустил ее руку.

— Что вы имеете в виду?

— Мне бы не хотелось, чтобы ты думала, что я гоняюсь за твоими деньгами. Я тебе уже говорил. Я независимый человек. Ну а теперь, когда мы все выяснили, могу ли я пригласить леди на чашечку кофе? — поинтересовался он.

И, словно маленькая дурочка, Дороти-Энн густо покраснела и услышала собственный ответ:

— Да, благодарю вас… То есть я хочу сказать… если вы действительно хотите…

— Хочу, — вежливо подтвердил Кентвелл, беря ее под руку и ведя к поддону.

Его слова эхом отдавались у нее в ушах. Дороти-Энн не могла поверить в то, что этот человек только что пообещал ей.

«Согласен ли ты, Фредерик Кентвелл, взять эту женщину в законные жены, любить и почитать ее, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит вас?»

«Да».

Да. Короткое простое слово. И слова великой ответственности. Но они прозвучали почти год спустя. А до этого дня Дороти-Энн и Фредди проводили вместе выходные. В рабочие же дни этих долгих-долгих недель Фредди трудился в Чикаго, а она путешествовала по всему миру, выполняя свою работу. Пока здание, над которым работал Кентвелл, не было закончено без всякой помощи с ее стороны, он отказывался связать себя с ней брачными узами.

В день их первой встречи Дороти-Энн отправилась обратно в Нью-Йорк. Самолет парил в небесах, а девушка летела на крыльях чувств, которые не могла забыть. События этого дня несли ее душу, словно огромная волна, а из головы не выходил взгляд Фредди Кентвелла. Только когда Дороти-Энн приземлилась в Нью-Йорке и встретилась с Элизабет-Энн в аэропорту, она вспомнила, что это был за день. И то прабабушке пришлось ей напомнить об этом.

Ночь в Нью-Йорке выдалась ясная, небо усеяли звезды. Машин на Лонг-Айлендском скоростном шоссе было немного. Они быстро проносились мимо. Элизабет-Энн открыла свою большую сумку и, порывшись в ней, достала толстый веленевый конверт.

— Вот, возьми, дорогая! — протянула она его Дороти-Энн.

— Что это?

— Пожалуйста, прими это, будь добра.

Дороти-Энн взяла конверт и зажгла боковую лампочку со своей стороны «роллс-ройса». Она посмотрела вниз на пакет, в замешательстве отводя от глаз непослушную прядь волос. В левом углу красовалась синяя печать с обратным адресом: Шацкин, Моррис, Бернштейн и Бидгуд, 666, Пятая авеню, Нью-Йорк, Н. й., 10019.

Дороти-Энн медленно открыла конверт, вынула пачку юридических документов, поднесла к свету и повернулась к Элизабет-Энн.

— Но… но ведь это же документы, — удивленно пробормотала девушка.

— А ты думала, я об этом не знаю, — ответила Элизабет-Энн с сердитой насмешливостью.

— Но…

Прабабушка подняла руку, затянутую в перчатку, словно обороняясь.

— Никаких «но», дорогая. Мы долго ждали этого дня.

— Что ты хочешь сказать?

— Только не говори мне, что ты забыла! — Взгляд миссис Хейл царапнул правнучку. — Дороти-Энн, милая, сегодня тебе исполнилось восемнадцать лет. Неужели ты не помнишь? С сегодняшнего дня отель «Палас Хейл», которым ты управляла по доверенности с девяти лет, официально стал твоим.

— Ох, прабабушка, я и забыла. Но… я думала, что, может быть…

— Может быть что?

— Ну…

— Если я дарю что-нибудь кому-нибудь, значит, дарю. — Элизабет-Энн слабо улыбнулась.

Дороти-Энн обняла прабабушку. В эту минуту серебряная луна спряталась, и им удалось увидеть в отдалении поблескивающую огнями гряду Манхэттена, показавшуюся из-за индустриальных зданий и фабрик Лонг-Айленда.

Вспышка молнии осветила маленькую комнату неживым белесым светом, превратив все происходящее в словно застывшую от мороза картину. Прошлое плавно перетекло в настоящее, и Дороти-Энн вернулась в мотель неподалеку от города Квебек, штат Техас. Она взглянула на Фредди. Ее лицо побледнело, а в глазах появилось какое-то торжественное выражение.

— Снова боли? — спросил муж.

Женщина отрицательно покачала головой и глубоко вздохнула.

— Фредди! Я не хочу, чтобы ты выходил на улицу в такую грозу.

— Все будет в порядке, любимая.

— Ты будешь осторожен?

Фредди усмехнулся и поднял вверх руку, словно давая клятву:

— Слово чести скаута.

— Ты никогда не был скаутом, — слабо запротестовала Дороти-Энн. Муж улыбался, но ее не покидало волнение. — Фредди!

— Гм?

— Я боюсь.

— Не надо, — Кентвелл улыбнулся ей. — Все, что я собираюсь сделать, это пойти и привести доктора. Вспомни, что ты рассказывала мне. Когда ты была ребенком, стоило тебе услышать вой сирены, ты пугалась, и что тогда тебе говорила твоя прабабушка?

— Что это не значит, что произошло что-то плохое, — прошептала она. — Это значит, что кто-то идет на помощь.

— Правильно. Вот и вспоминай об этом. — Фредди помолчал, потом улыбнулся жене самой загадочной из своих улыбок. — Кто любит тебя, детка?

Это была их старая игра. Дороти-Энн чуть улыбнулась.

— Кадьяк, — шепнула она.

Муж поцеловал ее в лоб.

— Умница.

И ушел.

Дороти-Энн снова погрузилась в беспокойный сон, но стоило миссис Рамирес вернуться в комнату, как она тут же проснулась. Молодая женщина попыталась сесть.

— Сколько времени прошло после ухода Фредди? — озабоченно спросила она.

Фелиция Рамирес посмотрела на часы.

— Не так уж много, — легко соврала она. Мексиканка отвернулась от своей подопечной и занялась почти догоревшей свечой, вынула огарок, вставила в подсвечник новую свечу, зажгла ее и поставила подсвечник обратно на тумбочку у кровати.

Дороти-Энн разглядывала потолок и прислушивалась к шуму дождя. Казалось, ливень стал еще сильнее.

— Буря все не прекращается, — дрожащим голосом произнесла она.

— Пока нет, но скоро кончится, — отозвалась мексиканка.

— По-моему, она только усиливается.

Миссис Рамирес склонила голову к плечу и прислушалась. Потом кивнула.

— Иногда ливень припускает сильнее как раз перед тем, как прекратиться, — успокаивая Дороти-Энн, сказала она. Наклонилась к молодой женщине и взбила подушку. — Отдыхайте пока и не сбрасывайте одеяло. — Фелиция похлопала Дороти-Энн по руке. — Вам понадобятся все ваши силы. — И, улыбнувшись, она опустилась в кресло, которое придвинула к кровати. — Не беспокойтесь, я вас одну не оставлю, — мягко произнесла миссис Рамирес.

Дороти-Энн благодарно кивнула и, вздохнув, опустилась обратно на подушку. Она закрыла глаза, прислушиваясь к мощному грохоту дождя. Капли резко стучали по крыше, как и в тот день, когда ей исполнилось пять лет.

Тогда тоже лило как из ведра.

Произошло это в 1970 году. За окнами бушевала и сверкала гневными вспышками гроза. А в гостиной большого дома в Тарритауне царили тепло и уют. Огонь потрескивал в обоих каминах.

Дороти-Энн сидела на детском стульчике в стиле Людовика XVI, собирая деревянную головоломку, подаренную ей Нэнни на день рождения. Нахмурившись, она смотрела на гигантского Микки Мауса, нарисованного на крышке, и гадала, каким же образом сложить картинку. Нэнни с абсолютно прямой спиной сидела напротив нее на расшитом золотом диване и пристально смотрела на девочку, но не подсказывала Дороти-Энн, куда следует положить деревянный фрагмент головоломки, который та держала в руке. Дороти-Энн знала, что просить о помощи не имеет смысла. Нэнни твердо верила в то, что каждый должен сам решать свои проблемы.

Нэнни, казалось, обрадовалась появлению плотного негра-дворецкого. Она обернулась к нему.

— Машина вас ждет, — объявил он.

Гувернантка кивнула:

— Спасибо, Франклин. — Она поднялась на ноги и поправила платье. — Нам пора ехать, Дороти-Энн.

Девочка подняла на нее глаза, продолжая держать фрагмент головоломки в руке. Она выглядела очень расстроенной. Ей не хотелось уезжать.

— Я еще не закончила, — расстроенно проговорила она. — Мы не можем немного задержаться?

— Боюсь, что нет, — твердо ответила гувернантка.

Дороти-Энн вздохнула и поднялась со стула. Нэнни подошла к ней, встала на одно колено и поправила воротничок ее выходного платья.

— Мне хочется, чтобы ты хорошо выглядела, — сказала она девочке. — Твоя прабабушка — большая поклонница аккуратности. И я тоже, — подчеркнуто добавила гувернантка.

— А почему прабабушка не приехала сюда? — поинтересовалась Дороти-Энн.

— Я уверена, что она бы так и сделала, если бы могла, но миссис Хейл позвонила и сказала, что очень занята сегодня, — объяснила Нэнни. Женщина выпрямилась и взяла свою воспитанницу за руку. — Пойдем. Нам пора ехать. — Свободной рукой гувернантка подхватила ярко-красный пластиковый плащ Дороти-Энн.

Малышка посмотрела на него с отвращением. Он ей не нравился. В нем сразу становилось жарко и душно.

— Я не хочу ехать в город! — неожиданно заявила Дороти-Энн, вырывая руку из пальцев Нэнни. — Там слишком шумно и так много народу. — Она передернула плечами и обхватила их руками. — Меня это пугает.

— Тебе не о чем беспокоиться, — успокоила ее Нэнни, нежно обнимая девочку.

Дороти-Энн не отрываясь смотрела на нее снизу вверх.

— И, кроме того, твоя няня будет с тобой, ведь правда? — говорила гувернантка. — И прабабушка будет с тобой. Ведь тебе хочется увидеть ее, разве нет?

Дороти-Энн торжественно кивнула.

— Я узнала, что твоя прабабушка собирается тебя отвести в очень интересное место.

Глаза Дороти-Энн сверкнули от предвкушения удовольствия.

— Правда?

Нэнни кивнула утвердительно:

— Да. Но я не могу сказать тебе большего. Предполагается, что это должно стать для тебя сюрпризом.

Личико Дороти-Энн расцвело улыбкой. Она потянула гувернантку за руку.

— Ну что? — спросила она. — Поехали!

Когда они въехали в город, дождь так и не прекратился. По дороге Нэнни объясняла, что обычно гроза продолжается двадцать минут. Следовательно, над Нью-Йорком проходят один за другим несколько грозовых фронтов. Дороти-Энн слушала как зачарованная, глядя на капли дождя, разбивающиеся о стекла отлакированного черного лимузина, принадлежащего ее отцу. Она еще глубже забилась в уголок обитого серым бархатом сиденья. Одной рукой малышка вытерла запотевшее стекло. Оно оказалось холодным и мокрым на ощупь. Мир за окном предстал перед ней серым и туманным. Дороти-Энн робко покосилась на гувернантку.

Нэнни протянула к ней руки, и девочка быстро вскарабкалась к ней на колени, укрывшись в ее теплых объятиях.

— Мы почти приехали, — объявила Нэнни, когда машина свернула на Семьдесят вторую улицу, а потом въехала в Центральный парк. Десятью минутами позже лимузин остановился около высокого здания — исключительно сталь и стекло, — выходящего на Парк-авеню и Пятьдесят первую улицу.

— Ну вот мы и на месте, — сказала гувернантка и протянула Дороти-Энн плащ. — Надень его, а то вымокнешь до нитки.

Дороти-Энн скорчила рожицу.

— Тебе придется его надеть, — твердо заявила Нэнни. — Иначе мы сейчас же отправимся назад в Тарритаун.

С мрачным видом девочка облачилась в плащ. Шофер открыл дверцу и держал над ними зонтик, пока они торопливо шли под дождем к вращающимся стеклянным дверям.

Оказавшись внутри, Дороти-Энн засмотрелась на огромный мраморный вестибюль. Потолок был так далеко наверху, и все вокруг, казалось, покрывал мрамор.

— Это один из отелей прабабушки? — поинтересовалась она у Нэнни, крепко держащей ее за руку. Они шли через заполненный людьми вестибюль к лифтам.

Гувернантка покачала головой.

— Нет, это не отель. Здание занимают разные офисы. Здесь работает много людей, в том числе и твоя прабабушка. Видишь ли, ее гостиничный бизнес настолько велик, что ей приходится иметь несколько офисов, чтобы всем управлять. Ей принадлежат гостиницы по всему миру.

Дороти-Энн кивнула с умным видом, обдумывая услышанное.

— И все здание принадлежит ей? — спросила она, когда они остановились перед дверью лифта.

Нэнни усмехнулась:

— Да нет же, малышка. Но, насколько я знаю, она арендует целых два этажа. А это очень большое помещение для офиса, поверь мне.

Дороти-Энн взглянула на гувернантку:

— А папочка тоже здесь работает?

На лицо Нэнни будто опустилась маска.

— Я не уверена, — быстро произнесла она. — Тебе придется спросить об этом у твоей прабабушки.

Личико Дороти-Энн погрустнело.

— Никто никогда мне ничего о нем не говорит, — спокойно сказала она. — Всякий раз, когда я спрашиваю, мне говорят, что надо спросить кого-нибудь другого.

Нэнни посмотрела на нее с печальным сочувствием, но Дороти-Энн была слишком мала, чтобы распознать его.

— Это оттого, что правила хорошего тона предписывают каждому заниматься своими делами, — смущенно пояснила гувернантка.

— Но ведь папа это мое дело? — Дороти-Энн проявила ту самую невероятную детскую проницательность, которой все так боятся.

От ответа Нэнни спас приехавший лифт. Они вошли в кабину, и Дороти-Энн увидела, как няня нажимает кнопку с цифрой «32». Как только ее палец коснулся кнопки, та загорелась. У Дороти-Энн глаза стали совсем круглыми. Она осторожно потянулась и нажала на другую цифру. И взвизгнула от восхищения, когда кнопка засветилась. Девочка коснулась еще одной кнопки, потом еще одной.

Нэнни легонько шлепнула ее по руке.

— Ну-ка, прекрати это, — приказала гувернантка. Она с извиняющимся видом посмотрела на других пассажиров, но никто не обратил на девочку внимания.

Обиженная шлепком Нэнни, Дороти-Энн поджала губы. Ей хотелось плакать, но она изо всех сил старалась сдержать слезы. Но тут двери лифта разъехались в разные стороны, и девочка оказалась лицом к лицу с совершенно незнакомым миром.

— Здесь прабабушка работает? — задала она вопрос, как только они вышли из лифта.

Нэнни торжественно кивнула:

— Да.

Дороти-Энн почувствовала неведомую ей ранее гордость за то, что все это принадлежит ее семье. Приемная была обставлена таким образом, что все свидетельствовало о роскоши, комфорте и солидном финансовом положении.

Стены скрывались под панелями красного дерева, а пол устилал нежно-розовый ковер. Уютные диваны и кресла были произведением известного декоратора Эндрю Гроулта и стоили небольшого состояния. Гигантский мраморный камин был всего лишь имитацией, но производил впечатление подлинного. Единственной черточкой, напоминающей посетителю, что он не в вестибюле дорогого отеля, а в штаб-квартире огромной деловой империи, была золотая табличка со скромной гравировкой, красующаяся над головой секретаря, восседающего за столом персидской работы. Надпись гласила «Отели Хейл инкорпорейтед».

Секретарша в приемной оказалась молодой блондинкой. Создавалось впечатление, что ее привело в замешательство появление ребенка, но она быстро взяла себя в руки и приветствовала их холодной улыбкой.

— Чем могу служить? — поинтересовалась она у Нэнни.

— Мы хотели бы встретиться с миссис Хейл.

— Вы договаривались о встрече?

Нэнни фыркнула:

— Да.

— И как о вас доложить?

Нэнни улыбнулась Дороти-Энн и сжала ей руку.

— Мисс Дороти-Энн Хейл, — объявила она.

Произнесенные слова оказались волшебными. Дежурная улыбка секретарши растаяла.

— Пожалуйста, присядьте на минутку, сейчас за вами кто-нибудь придет, — сказала она с неожиданной теплотой. Девушка сняла трубку телефона из слоновой кости, а гувернантка повела девочку к дивану. Но не успели они сесть, как высокие двери, ведущие в длинный коридор, затянутый красным ковром, открылись и перед ними предстала безупречно одетая женщина с волосами цвета воронова крыла.

— Мисс Хейл? — спросила она, склоняясь к Дороти-Энн и улыбаясь ей. — Я миссис Голдстайн, секретарь миссис Хейл.

— Здравствуйте, как поживаете? — торжественно произнесла девочка, и они обменялись рукопожатием. Но внутри у Дороти-Энн пробежала дрожь. Рука миссис Голдстайн оказалась сухой и холодной.

— Благодарю вас, отлично, — с улыбкой ответила секретарша, повернулась к Нэнни и кивнула головой. — Прошу вас. — Она сделала элегантный жест рукой. — Пойдемте со мной. — И женщина пошла так быстро, показывая дорогу, что и Нэнни, и тем более Дороти-Энн пришлось поторопиться, чтобы успеть за ней.

Коридор казался невозможно длинным. Они прошли мимо бессчетного количества закрытых дверей, потом повернули за угол и почти уткнулись в стеклянную стену, отделяющую от коридора огромное помещение без окон, заставленное рядами столов.

— Машинописное бюро, — пояснила миссис Голдстайн.

— Вот где бы мне хотелось работать, когда я вырасту, — заявила Дороти-Энн. — Из-за бассейна. — Девочка вытянула шею. — Но где же он?

— Это всего лишь выражение. Просто здесь одновременно работает очень много людей.

— Ну что ж, может быть, мне и не захочется здесь работать. — Задумчивая гримаска исказила личико Дороти-Энн.

— Я думаю, — сказала миссис Голдстайн, — что у твоей прабабушки более интересные планы на твой счет, чем машинописное бюро. Надо только подождать, когда ты вырастешь.

Чуть дальше они прошли мимо еще одной комнаты за стеклянной стеной.

— Еще одно бюро? — весело спросила Дороти-Энн.

— Это финансовый отдел, — объяснила миссис Голдстайн. — Люди, которых ты здесь видишь, занимаются теми деньгами, что приносят отели твоей прабабушки, расположенные по всему миру.

Дороти-Энн кивнула.

— Неужели вы никогда не теряетесь здесь? — удивилась она, продолжая идти.

Миссис Голдстайн рассмеялась.

— Я и правда была несколько сконфужена вначале, — доверительно сообщила она, — но ко всему быстро привыкаешь. — Они снова свернули за угол. — Вот мы и пришли.

Первый кабинет принадлежал миссис Голдстайн. Его украшал большой стол в стиле ренессанс, а кресла затягивала искусно вышитая ткань. Смежный с ним офис занимала Элизабет-Энн Хейл. Гости остановились перед высокими французскими дверями с полированными зеркальными стеклами и матовыми голубыми портьерами.

Миссис Голдстайн постучала и широко распахнула одну из створок. Дороти-Энн остановилась на пороге, ладони Нэнни придерживали ее за плечи, и смотрела через комнату на свою прабабушку.

Элизабет-Энн стояла около дивана и говорила по телефону. В тот момент, когда ее взгляд упал на дверь, она произнесла короткую фразу и повесила трубку.

С той самой минуты, как Дороти-Энн помнила себя, она всегда была под огромным впечатлением от Элизабет-Энн. Прабабушка казалась такой сдержанной, она так владела собой, и ни один волосок не выбивался из ее серебристо-седой прически. Она оставалась высокой и стройной и выглядела намного моложе своих семидесяти пяти лет в персиковом шерстяном костюме классического покроя. Единственная нитка бесподобного жемчуга обвивала ее шею.

— Прабабушка! — воскликнула Дороти-Энн и бросилась со всех ног в объятия Элизабет-Энн.

— Миссис Голдстайн, — попросила миссис Хейл, обнимая правнучку, — пожалуйста, не соединяйте меня ни с кем.

Секретарша кивнула и улыбнулась.

— Я подожду в приемной, — скромно сказала Нэнни.

Французские двери бесшумно закрылись, и Элизабет-Энн и ее правнучка остались в комнате одни. Какое-то время они продолжали обнимать друг друга. Потом прабабушка отодвинула девочку на расстояние вытянутой руки и внимательно посмотрела ей в глаза.

— Неужели весь этот офис твой, прабабушка? — мечтательно спросила малышка.

— Да, — ответила та. — Тебе нравится?

Дороти-Энн оглянулась. Огромные, от пола до потолка, окна гигантской комнаты выходили в парк. Внизу выстроились жилые дома Вест-Сайда, протянулась широкая серебряная лента Гудзона и панорама Нью-Джерси. За окнами все было серым от дождя, но мрачная погода не смогла нарушить мягкий комфорт офиса. В комнате было тепло и уютно. Мебель походила на обстановку в приемной, только здесь преобладали ярко-синие оттенки и теплый цвет дерева. Стол Элизабет-Энн представлял собой резной шедевр итальянского искусства, перед ним расположились два бархатных кресла. Дороти-Энн все показалось очень красивым, и чувствовала она себя в кабинете как дома.

Аквамариновые глаза Элизабет-Энн скользнули по залитому дождем стеклу.

— Все еще льет, — заметила она. — Но ничего страшного. Нас ждет машина, так что мы не промокнем.

— Хорошо, гром больше не гремит, — тихонько сказала Дороти-Энн. — А то мне было страшно.

— Я тебя понимаю. Я тоже боялась, когда я была того же возраста, что и ты.

— Правда?

— Конечно. — Элизабет-Энн подошла к телефону и набрала номер. Она не назвала собеседника по имени и не представилась сама. Ее ясный резковатый голос невозможно было не узнать.

— Теперь я готова отправиться на ленч. Встретимся здесь, в моем кабинете. — Женщина повесила трубку и заговорщически подмигнула Дороти-Энн.

— Кто это был?

Элизабет-Энн загадочно улыбнулась:

— Скоро увидишь.

— Нэнни сказала, что мы отправимся в какое-то особое место.

— Так мы и поступим. — Элизабет-Энн подошла к девочке и похлопала ее по плечу. В этот момент дверь открылась, и прабабушка повернулась на звук.

Дороти-Энн сделала то же самое. Ее глаза недоверчиво округлились. Увидеть отца во плоти и крови было не просто чудом. Хотя она и жила с ним под одной крышей, их пути редко пересекались. Девочка была слишком мала, чтобы понять, что это не случайно, но в отличие от нее многие дети ежедневно видели своих отцов, а ее отец старался по возможности избегать встреч с ней. Откуда было знать малышке, что, нанимая Нэнни, Генри Хейл сказал ей, что в ее обязанности будет входить не столько забота о ребенке, сколько роль сторожа. Он объяснил гувернантке, что хочет видеть свою дочь так редко, насколько это вообще возможно. Нэнни все это очень не понравилось, но, увидев нежное личико Дороти-Энн, похожей на эльфа, она не нашла в себе сил отказаться от места. Ребенку явно был нужен кто-то рядом.

Хотя Дороти-Энн и огорчалась из-за постоянного отсутствия отца, к счастью, его поведение не казалось ей странным, потому что ничего другого она никогда не знала. Девочка просто любила его всем своим маленьким сердцем и не задавала никаких вопросов. Для нее Генри Хейл был самым красивым мужчиной на свете. И сейчас, когда она смотрела на него через комнату, ее переполняла любовь к нему.

— Папочка! — взвизгнула Дороти-Энн и побежала к нему по темно-синему ковру. Ее ручонки обхватили его за ноги, и малышка повисла на отце.

Генри тяжело вздохнул и словно сжался. Он крепко прижал руки к бокам, его лицо потемнело. Он посмотрел на бабушку.

— Это и есть свидание за ленчем? — спросил он недоверчиво.

Элизабет-Энн вздернула подбородок.

— Да, Генри, — подтвердила она. — Следует ли мне напомнить тебе, что сегодня день ее рождения? — Глаза Элизабет-Энн с вызовом смотрели на внука.

Но он не моргнув встретил ее взгляд.

— Смогу ли когда-нибудь об этом забыть? Сегодня пятая годовщина…

— Генри! — В голосе Элизабет-Энн слышалось предупреждение, и это заставило его замолчать. Она подошла к Генри, обняла Дороти-Энн и увела ее от отца. — Будь умницей, дорогая, подожди нас в приемной вместе с Нэнни и миссис Голдстайн, — попросила Элизабет-Энн правнучку напряженным голосом, ведя ее к дверям. — Нам с твоим отцом надо кое-что обсудить наедине. Это займет всего минутку, обещаю тебе. — Элизабет-Энн постаралась улыбнуться. Ей оставалось только надеяться, что малышка не увидит, насколько фальшива ее улыбка.

Личико Дороти-Энн вытянулось. Она не могла до конца понять, что происходит, но чувствовала, как напряжена прабабушка. А этого девочка никогда раньше не видела.

Узенькие плечики Дороти-Энн опустились, когда она вышла из комнаты, и дверь за ней закрылась. До нее донеслись гневные голоса. Дороти-Энн беспомощно посмотрела на Нэнни, сидящую на одном из вышитых кресел перед столом миссис Голдстайн. А секретарша яростно стучала по клавишам сверкающей красной машинки, явно пытаясь, хотя и впустую, заглушить тирады, доносящиеся из кабинета Элизабет-Энн.

— Черт побери, бабушка! — резко заговорил Генри Хейл. — Неужели ты не можешь не вмешиваться? Неужели ты все время будешь совать нос в мои дела?

— Ты мой внук, — спокойно возразила Элизабет-Энн. — А Дороти-Энн — моя правнучка. Кроме того, она еще несовершеннолетняя, и кто-то должен защищать ее интересы. Мне кажется, мне не стоит напоминать тебе, Генри, что она еще и твоя дочь. Твоя дочь, на которую ты совсем не обращаешь внимания.

— Ты думаешь, я этого не знаю? — Генри, обычно холодный, собранный исполнитель, совершенно потерял контроль над собой. Его лицо покраснело, а жилы на шее рельефно проступили и напряглись. — Да как ты смеешь стоять здесь и говорить мне, кто мой родственник, а кто нет? — проорал он. — Как ты смеешь указывать мне, как я должен обращаться с этим ребенком? Я так полагаю, ты сейчас попытаешься мне сказать, что я должен простить ее и все забыть, так ведь? После всей той боли, что она мне причинила, после того как она разбила мне сердце?

Элизабет-Энн была разгневана, но не могла позволить себе такую роскошь, как поддаться эмоциям.

— Генри, — заговорила она, — то, что случилось, трагедия, но в ней нет вины Дороти-Энн, и ты об этом знаешь. Если кого и можно ругать, так только Анну. Доктор предупреждал ее, но она игнорировала его совет. Жена ведь даже не сказала тебе, какой опасности подвергает себя.

Генри резко взмахнул рукой и отвернулся.

— Не могу поверить, что ты можешь говорить такое, — с гневным отвращением произнес он.

— Что ты хочешь сказать?

— Как ты можешь говорить подобным образом об Анне… Осуждать ее! Ты ведешь себя так, словно она ничего не значит, словно ты думаешь только об этом ребенке!

— Только девочка теперь и имеет значение, Генри, — грустно отозвалась Элизабет-Энн. — Она твоя дочь и моя правнучка. Дороти-Энн — наше живое наследство. Все остальное принадлежит вчерашнему дню. А Дороти-Энн — день сегодняшний. Малышка — это все, что мы имеем. Не упусти этого, Генри, не надо жить прошлым. Что ушло, то ушло. Тебе придется оставить прошлое позади.

— Ну конечно. — Внук горько засмеялся. — Целовать ее на ночь. Рассказывать сказки. Баловать.

— Да, Генри. Именно это я имею в виду.

— Никогда, — прозвучал ледяной ответ. — И… я ничего не могу с этим поделать.

Ужасные слова, произнесенные со странной горячностью, обнажили неприятную правду. Элизабет-Энн покачала головой и поджала губы. Ее ошеломило сознание того, что Генри никогда не изменится. Он не может сделать этого. Внук не просто игнорировал свою дочь, не просто оставался к ней равнодушен, он ненавидел ее. После смерти Анны пораженный горем Генри настолько «накрутил» себя, что в его сознании Дороти-Энн превратилась в своего рода злодейку. И теперь он цеплялся за эту мысль, ставшую основой его душевного здоровья. В этом был смысл его жизни. Не найдя в себе сил взглянуть правде в лицо, не смирясь с потерей, Генри мог жить, только переложив на кого-нибудь вину за случившееся, на бесчеловечного дьявола. Этим дьяволом он считал свою дочь.

И теперь Элизабет-Энн поняла почему. Для Генри Дороти-Энн стала не только символом смерти, но и живым свидетельством того, что он тоже смертен. Генри считал себя непобедимым, способным ответить на любой вызов. Но ту битву, которая действительно имела значение, он проиграл, и проигрыш низвел его до уровня простого смертного. Смерть победила, и в этом он винил ребенка.

— Генри, — мягко попросила Элизабет-Энн. — Неужели ты не можешь забыть прошлое?

— Забыть? — недоверчиво переспросил он. — Забыть. — Внук снова повернулся к ней, но в его глазах горел такой огонь, что женщина испугалась. У нее не осталось больше сил бороться с ним. — Запомни только одно, бабушка, — прошипел он. — Ты можешь натягивать вожжи здесь, но я не позволю тебе командовать в моем доме. Твоя власть кончается здесь, в корпорации «Отели Хейл». Моя жизнь принадлежит только мне. — Генри развернулся и направился к двери. Уже держась за ручку, он холодно закончил: — И раз уж этот ребенок существует, можешь забрать его себе. Я бы предпочел никогда больше девчонку не видеть.

С этими словами Генри вышел, стрелой пролетел через приемную и даже не оглянулся.

Элизабет-Энн закрыла лицо ладонями. Она выглядела ужасно старой, словно все прожитые годы неожиданно обрушились на нее.

Дороти-Энн вертела головой, оглядываясь по сторонам, смущенная таким уходом отца. Она посмотрела на Нэнни, но ха стоически хранила безучастное выражение на лице. Миссис Голдстайн продолжала печатать, словно пытаясь продемонстрировать, что не случилось ничего необычного.

Наконец Нэнни встала с дивана.

— Пойдем, дорогая, — нежно сказала она, беря Дороти-Энн за руку. — Мы можем снова войти к прабабушке.

Они вместе направились в кабинет к Элизабет-Энн. Но, бросив взгляд на пожилую женщину, Нэнни нахмурилась и выпустила руку девочки. Элизабет-Энн нетвердо покачивалась, потом начала медленно падать. Гувернантка кинулась вперед, старясь подхватить ее. Нэнни уложила пожилую женщину на пол и расстегнула узкий воротник блузки.

Обернувшись, она крикнула:

— Миссис Голдстайн, срочно вызовите «скорую»!

В приемной стук пишущей машинки резко оборвался. Миссис Голдстайн вскочила со стула. Выглянув из-за двери, она прижала руку к груди и, не теряя ни минуты, бросилась к телефону.

Дороти-Энн спокойно стояла у двери, разные картины вихрем проносились у нее в голове. Она не знала, что произошло, понимала только, что ее прабабушка и папа серьезно поругались.

И вот теперь ее прабабушка неподвижно лежит на мягком синем ковре.

Дороти-Энн стало невыносимо страшно, ее бил озноб, и она тихонько заплакала.

 

3

Пока они дожидались приезда «скорой», миссис Голдстайн не отходила от телефона. Элизабет-Энн не случайно наняла Натали Голдстайн, годами тренировала ее и платила по-королевски — пятьдесят пять тысяч долларов в год. Она считала, что это не так уж и много за те услуги, которые могла оказать ее секретарша. И именно сейчас миссис Голдстайн доказывала, на что она способна.

Первым делом она позвонила терапевту, многие годы лечившему Элизабет-Энн, доктору Вартану Дадуряну. Тот не стал попусту тратить драгоценное время.

— Сделайте так, чтобы ее отвезли в клинику Колумбийского университета. Я встречу вас там. — И он повесил трубку прежде, чем миссис Голдстайн успела поблагодарить его.

Потом попыталась найти Генри, но тот оказался куда более крепким орешком, чем она предполагала. За те несколько минут, что прошли после того, как он молнией вылетел из кабинета Элизабет-Энн, Генри успел уже покинуть здание.

— Он отправился на ленч. И, насколько мне известно, у него не назначено никаких встреч после обеда, — сообщила его секретарь Руби Шейбер. — Я не знаю, когда он вернется.

— Обзвоните все рестораны, где он может быть, и найдите его, — с раздражением приказала миссис Голдстайн. — Если это не поможет, обзванивайте всех, у кого он может быть в городе. Скажите ему, что это срочно. Мы будем ждать его в клинике Колумбийского университета.

— Но когда он выходил, то выглядел таким… таким рассерженным, — неуверенно запинаясь, возразила Руби Шейбер. — Я не знаю, должна ли я беспокоить его…

Помимо всех прочих талантов, Натали Голдстайн была женщиной, умеющей собирать слухи и использовать их.

— Мисс Шейбер, если вы дорожите своей работой, то вы сделаете все, что в ваших силах, чтобы найти мистера Хейла как можно быстрее. И вы можете позвонить по тем номерам, что записаны у него в маленькой черной книжке, к которой, как вы всем так неосторожно сообщили, имеете доступ.

И миссис Голдстайн повесила трубку, но даже вдохновленные страхом усилия мисс Шейбер не смогли вернуть Генри к тому моменту, когда приехала машина «скорой помощи».

Миссис Голдстайн, Нэнни и Дороти-Энн спустились следом за санитарами в вестибюль. Они знали, что Элизабет-Энн серьезно больна, но решили не звонить ее единственной оставшейся в живых дочери Регине, одиноко живущей в Калифорнии после смерти мужа, пока не доберутся до клиники и не переговорят с врачом.

— Я поеду с миссис Хейл, — сказала миссис Голдстайн Нэнни, когда они подошли к машине. — А вы с девочкой поезжайте следом в машине миссис Хейл. Мы встретимся в клинике.

На лице Нэнни явно читалось сомнение, ей не хотелось выпускать Элизабет-Энн из виду. Если той суждено умереть, то, может быть, перед смертью она придет в себя и захочет увидеть Дороти-Энн.

Миссис Голдстайн, казалось, читала ее мысли. Она коснулась рукой плеча Нэнни:

— Я не думаю, что ребенку следует уже сейчас познакомиться с ужасами машины «скорой помощи». Как вы считаете?

Нэнни кивнула, и миссис Голдстайн забралась в машину через заднюю дверь. Санитары прыгнули следом, захлопнули дверцы, и автомобиль с ревущей сиреной осторожно двинулся вперед, пробираясь сквозь густой поток транспорта.

Нэнни подвела Дороти-Энн за руку к знакомому желто-черному «роллс-ройсу» Элизабет-Энн, припаркованному неподалеку. Ее острый взгляд успел заметить, что черного лимузина Генри, в котором они приехали утром в город, на стоянке нет. Хозяин, очевидно, воспользовался им для своего бегства.

Они встретились с миссис Голдстайн в крыле «Хейл» клиники Колумбийского университета.

— Как она? — спросила Нэнни, как только они присоединились к миссис Голдстайн в приемной.

Натали только покачала головой:

— Пока ничего не известно. Боюсь, еще слишком рано для каких-либо заключений. Доктор Дадурян в приемном покое. Нам надо подождать, там будет видно.

Все сели, и началось беспокойное ожидание. Шумы зала ожидания, примыкающего к приемному покою, — торопливые шаги врачей и сестер, крики пациентов, озабоченные перешептывания их близких, — казалось, отдалились от них. Дороти-Энн погрузилась в другой мир — страха и смятения.

Лицо Нэнни исказилось, на него легла печать тревоги. Миссис Голдстайн все время беспокойно двигалась, постоянно поглядывая на маленькие золотые часики на запястье и срываясь к телефону-автомату, чтобы позвонить.

— Они сумели до него дозвониться? — спросила Нэнни у миссис Голдстайн, только что вернувшейся после телефонного разговора с мисс Шейбер.

Секретарь Элизабет-Энн сурово покачала головой:

— Никто не знает, где его искать, а телефон в машине не отвечает. Это так на него не похоже.

И потом всякий раз, как миссис Голдстайн возвращалась после телефонного разговора, она лишь отрицательно качала головой, молча отвечая на вопросительный взгляд Нэнни.

— Я принесу всем что-нибудь попить, — наконец сказала Натали, отчаянно пытаясь найти себе какое-нибудь занятие. Она принесла три пластиковых стаканчика из автомата. Но женщины отпили лишь по глотку кофе, и тут же поставили стаканчики. Дороти-Энн допила свой горячий шоколад до конца. Он оказался не таким густым и жирным, как готовила дома кухарка, но ей хотелось пить. Девочка так долго сидела и ждала в этой огромной душной комнате.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем к ним вышел доктор Дадурян, высокий, толстый, с кустистыми седыми бровями. Как только миссис Голдстайн и Нэнни увидели его, они вскочили на ноги. А Дороти-Энн, чье знакомство с доктором Дадуряном ограничивалось бесчисленными детскими прививками, постаралась стать как можно незаметней. Она не дыша сидела в зеленом виниловом кресле, прямо вытянув перед собой ноги.

— Миссис Хейл перенесла серьезный удар, — сказал доктор Дадурян. В его голосе слышался густой, гортанный акцент.

— Мы можем ее увидеть? — спросила Нэнни.

— Боюсь, что сейчас это невозможно.

— А когда мы сможем ее увидеть?

Доктор Дадурян вздохнул:

— Может быть, завтра. Но я не уверен, что вам захочется.

Нэнни с тревогой посмотрела на него:

— Скажите же, в чем дело?

Врач посмотрел на Нэнни и миссис Голдстайн, потом перевел взгляд на Дороти-Энн и отвел глаза.

— Миссис Хейл не сможет с вами говорить, — спокойно пояснил он. — Она в коме.

Дороти-Энн не слышала его слов, но увидела, как побелели лица Нэнни и миссис Голдстайн. Через минуту гувернантка подошла к ней.

— Пойдем домой, — негромко произнесла она.

Таким Дороти-Энн и запомнила свой пятый день рождения.

 

4

Гроза разбушевалась еще сильнее. Вспышки молнии сопровождались оглушительными раскатами грома, а порывы ветра кидали мощные потоки дождя на рифленое железо крыши и в окна. Сквозняки гуляли по дому, словно насмехаясь над хрупкостью человеческого укрытия и грозя оставить без света их убежище. Дороти-Энн казалось, что все окружающее плывет у нее перед глазами, словно живое существо.

Стихия.

Ярость богов.

Страх.

И боль.

Боль, вынести которую оказалось выше ее сил.

Женщина лежала теперь совершенно спокойно, ее лицо ужасающе побледнело. У нее не осталось сил даже шевельнуться. Последняя схватка показалась ей тяжелее предыдущих, наполнив все ее тело всепоглощающей болью. Озноб пробегал вверх и вниз по позвоночнику, где-то глубоко в ее теле живое существо, дождавшись своего времени, пыталось выбраться наружу, но оно располагалось вопреки природе.

И попало в ловушку.

Миссис Рамирес сидела в наполненной страхом тишине. Она размышляла уже долгое время, копаясь в памяти, пытаясь найти спасительное решение. Давно позабытые события выплывали из темных глубин сознания. Когда-то рассказанная история появилась на поверхности, тронув рябью пруд воспоминаний.

Но тут же исчезла, и в мозгу снова стало пусто. «Я должна вспомнить!» — приказала Фелиция самой себе.

Мексиканка перекрестилась и взглянула на молодую будущую мать. Взгляд Дороти-Энн будто затерялся в тумане мыслей, где-то далеко, очень далеко отсюда.

Фелиция Рамирес гадала, куда воспоминания унесли ее подопечную и что она там видела.

Далеко-далеко.

Другое время.

Другое место.

Отдельная палата в крыле «Хейл» клиники Колумбийского университета.

Неделю назад Элизабет-Энн вышла из комы, в которой пробыла четыре месяца и три дня. Как только она пришла в себя, первым посетителем, которого она потребовала к себе, оказался ее внук Генри. Элизабет-Энн предупредила его, чтобы он был готов. Она ожидала от него подробного доклада о состоянии дел.

Войдя в палату, Генри удивился. Элизабет-Энн была прикована к постели, так как после удара ноги отказались ей служить. Внук знал, что прогноз врачей не оставлял надежды на то, что бабушка когда-либо сможет ходить. Но, к счастью, по заключению медиков, удар не оставил других более серьезных последствий. Врачи также заверили его, что вскоре Элизабет-Энн вновь обретет силу и сможет заниматься делами.

Но Элизабет-Энн явно не собиралась сидеть и дожидаться, пока это произойдет. Она никогда в своей жизни не болела и сейчас не собиралась сдаваться. Если ее сила должна вернуться, то уж она проследит, чтобы это произошло как можно скорее.

Хотя персонал настаивал на сохранении щадящего режима, Элизабет-Энн убедила доктора Дадуряна, что достаточно хорошо себя чувствует для встречи с внуком. И постаралась выглядеть для этого как можно лучше.

Элизабет-Энн воспользовалась косметикой и подняла шум, пока ей не разрешили пригласить парикмахера от Кеннета. За время комы ее волосы значительно отросли и стали совершенно седыми. Теперь пришлось чуть подкрасить их до привычного серебристого оттенка и сделать химическую завивку.

Когда Генри вошел в палату, Элизабет-Энн выглядела хорошо, как никогда. Она прямо сидела в кровати, одетая не в больничную ночную рубашку, а в красиво вышитую пижамную куртку. Вокруг нее громоздились горы финансовых газет — прошлые выпуски «Форбс», «Форчун», «Бизнес уик», «Уолл-стрит джорнэл» и финансовые страницы «Нью-Йорк таймс». На ночном столике рядом с кроватью всегда поддерживался горячим чайник с водой, а до серебряного сервиза и коробки с травяным чаем легко было дотянуться. В палате стояло множество цветов, но букеты с достаточно официальной аранжировкой, присланные друзьями и знакомыми, прятались за зарослями розовых пионов. Элизабет-Энн ненавидела официальные букеты и распорядилась убрать их с глаз подальше.

Генри наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Ты выглядишь так, словно проводишь отпуск на Лазурном берегу, — подчеркивая каждое слово, заметил он.

Элизабет-Энн улыбнулась в ответ.

— Спасибо, дорогой Генри. Но, боюсь, вынужденный отпуск — это совсем не отпуск.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я буду чувствовать себя намного лучше, как только узнаю о том, что произошло в «Отелях Хейл» за эти четыре месяца. Возьми стул и садись поближе. Предлагаю начать немедленно.

Они занимались делами целых два часа. Позже, когда медицинская сестра настояла на уходе Генри, Элизабет-Энн послала за Дороти-Энн и миссис Голдстайн. Она вздремнула перед их приходом. Им разрешили зайти всего на пятнадцать минут. Элизабет-Энн вовсе не собиралась следовать этому распоряжению, и в конце концов самому доктору Дадуряну пришлось прийти и лично вывести из палаты миссис Голдстайн и Дороти-Энн. Он не был ни удивлен, ни рассержен подобной ситуацией. Долгие годы Вартан Дадурян был другом Элизабет-Энн и прекрасно знал ее упрямство. Его также не застала врасплох просьба Элизабет-Энн оставить Дороти-Энн еще на минутку.

— Ради Бога, Вартан, я только хочу посмотреть на мою правнучку. В конце концов, мы с ней не виделись четыре месяца. Неужели ты не сжалишься над бедной старой женщиной, а?

Он посмотрел ее медицинскую карту.

— И с каких это пор ты считаешь себя «старой» женщиной?

Элизабет-Энн упрямо вздернула подбородок:

— С тех пор как это меня устраивает.

Доктор покосился на нее:

— Я примерно так и думал.

Дороти-Энн позволили остаться, и она стала свидетелем необыкновенного противоборства характеров. Потому что был один вопрос, в котором доктор Дадурян не собирался уступать ни миллиметра. Он настаивал, чтобы Элизабет-Энн отправилась на какой-либо европейский водный курорт. А та намертво стояла на том, что ее этот план не устраивает.

— Вартан, я не больна. Возможно, немного слаба и растеряна. Но в этом нет ничего удивительного, учитывая то, что я чувствую себя как Рип Ван Винкль после своего пробуждения. Мне необходимо некоторое время, чтобы нагнать упущенное и собраться с мыслями. Вот и все. — Воспитанная годами гордость не позволяла признаться, что она нуждается в ласковом уходе. Ее глаза сверкали, словно холодная сталь. — Пусть меня черти заберут, если я позволю уложить себя вместе с больными.

— Но эти курорты не имеют ничего общего с больницами, — поправил ее Дадурян.

— Что касается меня, то для меня это одно и то же. — Ее взгляд оставался твердым. — И не говори мне, что это фешенебельное место отдыха. Ты же знаешь, что я ненавижу любые курорты. Я не выношу расписанные по часам дни и ночи. Я отказываюсь сидеть вокруг источника или принимать участие в групповой терапии. Благодарю тебя, у меня нет никакой необходимости принимать минеральную воду. Вода, текущая из крана у меня дома, вполне меня устраивает.

Врач вздохнул:

— Знаешь ли, иногда ты просто испытываешь мое терпение.

— Вартан, если бы тебе не приходилось препираться со мной, ты бы умер со скуки.

— Ты на самом деле нуждаешься в отдыхе и профессиональном уходе, — мягко настаивал доктор. — Тебе нужно время, чтобы приспособиться, повторяю, приспособиться к жизни, свыкнуться с тем, что у тебя парализованы ноги. Ты нуждаешься в переходном периоде. — Он позволил себе такую редкую для него улыбку. — Не забывай, ты уже больше не молоденькая курочка.

— Кому же это известно лучше, чем мне? — На губах ее заиграла улыбка, но глаза смотрели тяжело и пристально.

Дадурян был отличным врачом, лучшим из всех. Правда, и самым дорогим. Но, что более важно, он был достойным человеком, ее другом в течение многих лет. Может быть, если он считает, что она нуждается в отдыхе и лечении, то делает это от чистого сердца. Но только не один из этих унылых санаториев, где прогуливаются разряженные в меха пациенты. Этого она не хочет, значит, этого не будет.

Неожиданно Элизабет-Энн вспомнила слова Генри, когда тот навещал ее. Ей в голову пришла мысль.

— Вартан… — задумчиво начала она. — Знаешь, может быть, ты и в самом деле прав. Возможно, отпуск, — Элизабет-Энн подчеркнула это слово, — пойдет мне на пользу. Господи, я не брала его десятилетиями. — Она поджала губы. — Но я не хочу ничего, что хоть отдаленно напоминало бы больницу, клинику или санаторий.

Вартан медленно, с подозрением, кивнул.

— И я не хочу ехать одна, — добавила Элизабет-Энн. — Я буду невыносимо скучать и совсем не отдохну. — Ее глаза шаловливо блеснули, когда она посмотрела через комнату на Дороти-Энн. — Я-то вообще не хочу ехать. Хочу, чтобы ты это запомнил. Но я не буду возражать при одном условии.

Дадурян чуть слышно вздохнул:

— И что же это за условие, могу я узнать?

Элизабет-Энн улыбнулась правнучке.

— Я хочу, чтобы Дороти-Энн сопровождала меня.

Дадурян повернулся и посмотрел на девочку. При нынешних обстоятельствах пятилетняя правнучка Элизабет-Энн Хейл могла быть только помехой. Все, в чем нуждался его старый друг, — это лечение и покой. Правда, у ребенка есть няня. Возможно, компания пойдет Элизабет-Энн на пользу. Это тоже может оказаться своего рода терапией. Особенно учитывая то, что пожилая женщина и маленький ребенок такие большие друзья. Вартан снова повернулся к Элизабет-Энн.

— Я так полагаю, что ты все равно возьмешь ее с собой, нравится мне это или нет, — наконец произнес он.

— Я знала, что могу рассчитывать на тебя, Вартан.

Элизабет-Энн решила отправиться на юг Франции. Позвали агента по торговле недвижимостью, и тот прочесал все приморские Альпы, пока не нашел подходящую виллу внаем. Позвонили местному врачу и договорились о ежедневных визитах. Он будет присматривать за Элизабет-Энн. Тем временем Генри вел переговоры с лучшими частными сиделками, чтобы они сопровождали Элизабет-Энн. Их было три. Первую, мисс Хеппл, Элизабет-Энн сразу же возненавидела. Маленького роста, толстая, с тонкими губами, грубая. По мнению миссис Хейл, они слишком быстро поладили с Генри. А Элизабет-Энн быстро вычисляла шпионов. Пожилая женщина подозревала, что сиделка получила инструкции сразу же сообщать внуку о малейших нарушениях предписаний доктора Дадуряна, и понимала, что ей придется соблюдать осторожность. В планы Элизабет-Энн совершенно не входило только лежать в шезлонге и загорать на солнце. Они с Натали Голдстайн собирались решать массу проблем по телефону, что прямо противоречило инструкциям доктора Дадуряна. Но две другие сиделки, мисс Бант и мисс Кинни, ей понравились. Элизабет-Энн сразу поняла, что они тоже совсем не в восторге от суровой, властной мисс Хеппл.

Путешествие спланировали быстро. Принадлежащий семейству Хейл самолет доставит Элизабет-Энн, Дороти-Энн, ее гувернантку и трех сиделок в Париж, а потом в Ниццу. Оттуда, взяв напрокат машину, они доберутся до Сен-Поль-де-Ванса.

Утром в день отъезда Вартан Дадурян нанес Элизабет-Энн последний визит.

— Беспокоиться ни о чем не придется, — заверил он ее. — Мисс Хеппл, мисс Кинни и мисс Бант — отличные сиделки. Я, кстати, договорился с фройлен Ильзе Ланг, что она встретится с тобой в Сен-Поль-де-Вансе. У нее очень хорошие рекомендации и репутация лучшего физиотерапевта в Европе.

— Я так полагаю, что следующая твоя фраза уверит меня о том, что если кто и может помочь мне снова встать на ноги, то это она, так?

У Дадуряна вырвался жест раздражения.

— Вовсе нет. Тебе это отлично известно. Я никогда ничего не скрывал от тебя в прошлом и не собираюсь делать этого сейчас. Конечно, все возможно, но никто из нас не думает, что ты снова сможешь ходить. Удар был слишком сильным.

Элизабет-Энн кивнула:

— Спасибо, Вартан. Это жестоко с твоей стороны, но я должна знать правду, а не утешаться ложью.

Врач с сожалением посмотрел на пожилую женщину:

— Если бы я только мог…

— Я знаю, что ты сделал бы все возможное. — Элизабет-Энн взяла его за руку и улыбнулась. — Я очень тебе благодарна, правда, благодарна. Возможно, отпуск даже пойдет мне на пользу. — Она закусила губу и закончила фразу почти шепотом: — Если только мисс Хеппл не поедет.

— Она тебе не понравилась?

Элизабет-Энн встретилась взглядом со своим старым другом.

— Ни капельки. Генри выбрал ее, чтобы она шпионила за мной. В этом я уверена. Она будет доносить ему обо всем, что я делаю.

— Я могу рекомендовать другую сиделку.

Женщина отрицательно покачала головой:

— Не стоит беспокоиться. Насколько я знаю Генри, он постарается, чтобы она стала второй мисс Хеппл. В конце концов, мне известно, кого следует остерегаться.

Глаза Дадуряна опасно блеснули.

— Но ведь это не значит, что ты меня обманываешь, правда?

— Обманываю тебя?

— Вспомни, что я тебе говорил. Тебе совершенно противопоказано работать. Во всяком случае, пока. — Он замолчал. — Абсолютно никакой работы.

Элизабет-Энн была не из тех, кто лжет, даже при вынужденных к этому обстоятельствах. Поэтому она ограничилась неопределенным кивком, который, как она представляла себе, доктор Дадурян мог истолковать по-разному. Элизабет-Энн взяла торжественную клятву с миссис Голдстайн регулярно сообщать ей по телефону обо всех важных сделках. Она уже предчувствовала, что международные переговоры по телефону будут происходить часто. Ей было слишком хорошо известно, что, если она — сердце империи «Хейл» — будет слишком долго вне досягаемости, Генри все возьмет в свои руки и никто ничего и знать об этом не будет. Он может уволить преданный ей персонал и заменить его своими ставленниками. Только сама Элизабет-Энн могла этому помешать. Она понимала: стоит ей потерять контроль за происходящим, вернуть его будет очень трудно.

Генри — ее горячо любимый внук, несмотря на совершенные им ошибки. Но он жаждет власти. Слишком жаждет. Как только она уйдет, Генри слишком легко удовлетворит свои аппетиты.

Как бы то ни было, Элизабет-Энн постарается его придержать.

Альтернатива слишком ее пугала.

 

5

Вилла носила название «La Fleur de Matin» — «Вьюнок» — и казалась ожившей цветной открыткой. Расположившаяся на поросшем лесом склоне холма высоко над Канном, самая старинная часть здания относилась к тринадцатому веку. Укрепленная, отремонтированная и достроенная множество раз с тех времен, вилла представляла собой в настоящее время странный ансамбль разросшихся строений разной высоты — от одного до четырех этажей. Некую общность ансамблю придавали высокие стены, окружавшие со всех сторон участок земли в шесть акров. Они же служили гарантом уединенности.

Элизабет-Энн рассматривала дом, пока шофер осторожно пересаживал ее из машины в инвалидное кресло. У нее вырвался вздох облегчения, когда она увидела, насколько комфортно будет ей здесь. Перед ней был дом-мечта, причудливое сочетание темных стволов деревьев и крепких камней, окруживших с трех сторон террасу с колоннадой и крестовыми сводами. Сквозь огромные арки террасы открывался вид на многие мили, а сразу за ней расположились внутренний дворик и сад — величественное собрание аккуратно подстриженных платанов и буйного кустарника.

Пока шоферы выгружали горы багажа из трех машин под присмотром мисс Кинни и мисс Хеппл, агент по продаже недвижимости показывал Элизабет-Энн и Дороти-Энн окрестности. Пейзаж подчинялся определенному плану. Здесь росли и зеленые дубы, их плотные короткие стволы покрывала серовато-черная кора, и оливковые деревья, под которыми раскинулись скрывающие землю клумбы темно-синих бархатных фиалок, и фисташковые деревья с красными ягодами, которые скоро созреют и станут коричневыми.

Весной все здесь превратится в цветущий буйным цветом рай. Всего в саду росло девятьсот розовых кустов, были тут и клумбы с маргаритками, бесчисленные кусты жасмина, нежные деревья мимозы и несметное количество цветов, тепло лета заставит их пышно расцвести. А потом август принесет цветы фуксии, благоухающую нежность олеандров, ослепительную красоту бугенвиллей и бледно-голубые вьюнки, благодаря которым вилла и получила свое название. Еще даже не войдя в дом, и прабабушка и правнучка были очарованы. Они нашли свой сад, свой собственный уединенный рай.

Внутри дома возникли некоторые проблемы с креслом Элизабет-Энн, поэтому ей пришлось ограничиться первым этажом. Главным для нее было то, что она могла не прибегать к помощи других и пользоваться определенной свободой передвижения. В целом вилла сочетала в себе красоту, комфорт и уединение.

Но даже в раю есть свои отрицательные стороны.

Несмотря на то что дни были заполнены упражнениями, рекомендованными Ильзе Ланг, несмотря на общество Дороти-Энн и часы, проведенные в телефонных разговорах с Натали Голдстайн, носящей кодовое имя Алиса, чтобы обмануть бдительную мисс Хеппл, Элизабет-Энн ощущала растущую усталость. Она чувствовала себя больной и утомленной от постоянного сидения, сидения, сидения. Пожилая женщина начала испытывать ненависть к своей коляске, одновременно ставшей для нее и средством передвижения, и символом ее несчастья.

Но больше всего она ненавидела свое ничегонеделание. Терапия, игры, телефонные звонки — все было лишь временной заменой, а не настоящей работой. И это было хуже всего. Всю свою жизнь Элизабет-Энн строила и создавала, расширяла свои владения и управляла ими. Она жаждала удовлетворения от выполненной работы, напряжения каждого рабочего дня. Работа скрывала в себе столько возможностей проигрывать всяческие комбинации, что эта игра никогда не могла наскучить.

Элизабет-Энн ощущала себя так, словно ее отодвинули в сторону.

Ей придется сидеть в прохладном, тенистом внутреннем дворике, и лишь одна-единственная мысль будет мучить ее мозг.

«Если бы я только нашла, чем здесь заняться».

Все началось с обыкновенной детской игры.

И обернулось сетью «Пти Палэ» — «Маленьких дворцов», — совершенно новой ветвью сверхроскошных маленьких отелей под флагом «Отелей Хейл».

Стрелка часов едва перешла за поддень, когда, закончив с ленчем, накрытым во дворике, Элизабет-Энн и ее правнучка углубились в одну из своих привычных, довольно занудных игр. Дороти-Энн бросала огромный надувной пляжный мяч прабабушке, та его ловила, потом бросала обратно девочке и, обогнув на своей коляске дерево, занимала новую позицию. Дороти-Энн очень быстро устала, за что Элизабет-Энн была ей в крайней степени благодарна. Эта игра казалась ей невыносимо скучной и сильно утомляла ее.

— А теперь будем играть в гостиницу, — заявила Дороти-Энн.

Элизабет-Энн чувствовала себя усталой. Она печально взглянула на малышку и на минуту закрыла глаза.

— Если бы мы только могли, дорогая, — произнесла она. — Но это не отель.

— Нет, гостиница! — Дороти-Энн энергично кивнула в такт своим словам, уверенная в своей детской правоте. — Дом — это не просто четыре стены. Он может быть и коттеджем, и замком, и даже отелем. Мы представим себе, что это отель. Все, что можно представить, так и есть на самом деле. — И она вприпрыжку побежала к дому. Потом обернулась и жестом приказала прабабушке следовать за ней.

Покачав головой, Элизабет-Энн взялась за надувные колеса инвалидного кресла.

— Куда мы отправляемся?

— К парадному входу, на стоянку для машин. Мы представим, что только что приехали и ждем, пока выгрузят наши чемоданы. Ведь с этого все начинается в гостинице, правильно?

— Именно так, юная леди. — Элизабет-Энн посмотрела с теплотой и нежностью на Дороти-Энн, очарованная ее прекрасным воображением. Но пожилой женщине еще меньше хотелось играть в эту игру, чем в мяч. Это только подчеркнет, насколько далека она теперь от своей империи, от страсти всей своей жизни, заставлявшей ее действовать. Но Элизабет-Энн переполняла решимость не огорчать свою маленькую любимицу. И, кроме того, если бы не общество правнучки, ее жизнерадостность, жизнь стала бы совершенно невыносимой.

Итак, Элизабет-Энн последовала за Дороти-Энн вверх к дому по специально устроенному пандусу, через высокий порог, потом через холодный мрачный холл нижнего этажа и на улицу, к широкой, усыпанной гравием площадке для парковки по другую сторону ограды. Она с интересом посмотрела на девочку:

— Ну? Что же мы будем делать дальше?

Глазки Дороти-Энн сверкнули.

— Я еду в машине. Видишь? — И она галопом припустила на широкую подъездную аллею, выложенную гравием, обсаженную с двух сторон рядами вытянувшихся, как часовые, кипарисов, не обращая внимания на призывы Элизабет-Энн быть осторожной. Потом резко повернула назад и вернулась обратно тем же путем, но ее походка изменилась. Девочка изображала, что ведет машину, ее руки сжимали невидимый руль. Она остановилась возле Элизабет-Энн с таким воплем, что прабабушке пришлось закрыть ладонями уши.

Дороти-Энн одним глазом подмигнула Элизабет-Энн.

— Теперь я выхожу, потом вынимаю багаж, — пояснила она.

И девочка отлично изобразила все это — величественно вышла из автомобиля, небрежно хлопнула дверцей, открыла багажник, достала два невыносимо тяжелых чемодана и поволокла их к парадной двери.

— Подожди, — быстро окликнула ее Элизабет-Энн. Вопреки нежеланию играть пантомима ее захватила. — К тебе должен подбежать носильщик и взять у тебя чемоданы. Леди никогда не приходится самой нести свой багаж. Только не в приличном отеле!

— О да! А вот и он. — Дороти-Энн быстренько поставила воображаемые чемоданы и уперла руки в бока. — Опаздываете, молодой человек! — угрожающе прошипела она, пародируя кого-то, слышанного ею раньше. — Так и гроша не заработаешь. — Она оглянулась на Элизабет-Энн: — А теперь что мне делать?

— Ты говоришь ему, что у тебя забронирован номер.

Дороти-Энн высоко, поистине по-царски, вскинула голову.

— У меня забронирован номер, — важно объявила она.

Игра продолжалась почти час. Дороти-Энн «отметилась» у «регистрационной стойки», чью роль выполнял обеденный стол в холле. Элизабет-Энн подкатила туда свое кресло и сыграла роль клерка. Потом воображаемый посыльный отвел Дороти-Энн к воображаемым лифтам. Она поднялась наверх, в свой номер, который на самом деле оставался все на том же первом этаже, а потом съела свой ленч во внутреннем дворике.

Пока Элизабет-Энн следила за этой фантастической игрой, что-то медленно начало шевелиться у нее в мозгу.

Маленький вестибюль со стойкой регистрации, именно там, где стоит обеденный стол.

Картинка отчетливо возникла у нее в воображении, и она прикрыла глаза.

Вокруг нее строения, казалось, ожили. Она почти слышала звон посуды во внутреннем дворике, рокот приглушенных разговоров, всплески серебристого звонкого смеха. Элизабет-Энн даже ощущала, как люди выглядывают из-за колоннады на террасе над ней.

Спокойные, приглушенные шаги посыльных.

Звон колокольчика на столе администратора.

Шум опускаемых на пол чемоданов.

Зачарованная Элизабет-Энн открыла глаза и оглянулась. Легкие, танцующие мурашки забегали вверх и вниз по позвоночнику. Мощная волна возбуждения подхватила ее, глаза заблестели горячим огнем.

— Прабабушка! — настойчиво окликнула ее Дороти-Энн. — Что случилось? Что-то не так? Ты не принесла мне выпить!

Но Элизабет-Энн не слышала правнучку. Ее захватили мысли. Она перенеслась в другой мир. В тот самый мир, который Дороти-Энн только что ей описала.

Все, что ты представишь, будет существовать на самом деле.

Да! Так и будет!

Медленно Элизабет-Энн развернула инвалидное кресло и посмотрела вверх на огромное, построенное без плана здание. Чем больше она о нем думала, тем лучше понимала, что этот дом может стать чем-то большим, чем вилла. На самом деле может! Он может стать…

Гостиницей.

Маленьким, уединенным, шикарным отелем в самом сердце Прованса. Судя по тому, что ей говорили слуги, наверху бесчисленное количество спален.

Жилой дом на соседнем участке пустовал. Галерея свяжет два здания.

Во внутреннем дворике разместится ресторан.

Элизабет-Энн посмотрела на колоннаду первого этажа. Здесь разместится еще один ресторанчик.

В здании установят лифт.

Надо будет найти персонал.

Устроить побольше ванных комнат.

Но кухня достаточно большая. Она ее видела.

Мысли пробегали одна за другой.

Неожиданно Элизабет-Энн потянулась и притянула к себе Дороти-Энн.

— Дорогая! — Ее шепот был торжественным и напористым, лицо сияло. — Как тебе нравится идея превратить этот дом в отель? Настоящий отель?

Дороти-Энн в изумлении смотрела на нее.

— Ох! Прабабушка! — наконец выдохнула она. — Да!

— Но это будет секретом, — предупредила Элизабет-Энн. — Никто не должен знать.

— Я умею хранить секреты. Я обещаю.

Пожилая женщина с удовлетворением вскинула подбородок. Она нашла себе занятие.

А теперь надо составить план.

Купить это владение и соседнее тоже. Если они продаются.

Потом финансовое обеспечение — ведь ее банки расположены за три тысячи миль отсюда. Придется перевести крупные суммы на счет местного банка. Она не сможет воспользоваться деньгами корпорации «Отели Хейл», иначе Генри сразу же обо всем узнает, Но у нее есть собственные миллионы, вложенные в другие предприятия.

Нанять подрядчика. И отличный персонал.

И, раз уж все это затевается, ей следует удостовериться в том, что мисс Хеппл об этом не пронюхает. С сегодняшнего дня она переведет ее в ночную смену. Есть кое-что еще, что не ускользнуло от ее пристального взгляда. Элизабет-Энн заметила, что ее суровая сиделка поглядывает на молодого садовника, живущего в доме. Конечно, она деловая женщина, а не сводница. Но как бы там ни было, кто лучше, чем она сама, знает, что особые обстоятельства требуют неординарных решений.

Тысяча франков возымела свое действие. Садовник начал разговаривать с мисс Хеппл. Та была холодна, говорила оскорбительные вещи, но происходящее ее заинтриговало.

Агент по продаже недвижимости, сдавший Элизабет-Энн дом, отправился по ее поручению в Париж и успешно провел переговоры о продаже имения.

Два миллиона долларов были переведены из Нью-Йорка в местный банк.

Пустовавший дом по соседству тоже скоро стал ее собственностью.

Садовник получил еще тысячу франков. Мисс Хеппл растаяла, и вскоре он уже возил ее на длительные прогулки по окрестностям. Молодой человек получил особые инструкции: держать сиделку подальше от дома настолько долго, насколько это в человеческих силах. Мисс Хеппл быстро стала знатоком красот окружающего района и местных обычаев.

Вскоре подошло время решительных действий. Элизабет-Энн вручила садовнику двадцать тысяч франков и пообещала ему, что он ни в коем случае не потеряет работу. Тогда мужчина заманил мисс Хеппл в спальню наверху, где его и ничего не подозревающую сиделку «случайно застали», когда они занимались любовью. Садовника немедленно «уволили», а мисс Хеппл с позором отправили домой. Элизабет-Энн позвонила Генри и заверила его, что двух сиделок и одного врача вполне достаточно. Кроме того, не преминула она вкрадчиво заметить, после случившегося ей трудно в будущем полагаться на суждение Генри в выборе сиделок. Молодого садовника немедленно снова приняли на службу.

Деньги сделали свое дело. И продолжали делать.

Ремонт виллы шел полным ходом. Элизабет-Энн с головой ушла в работу, ее жизнь стала чудесной. Никогда еще она так хорошо себя не чувствовала и так хорошо не выглядела, Пожилая женщина лично следила за каждым шагом в переделке особняка. Это была игра — игра, стоившая миллионы, но даже Ильзе Ланг согласилась, что для Элизабет-Энн подобное развлечение самое лучшее лечение.

Миссис Хейл строила еще один отель, но настолько отличающийся по замыслу от всех прочих, что это стало истинным новаторством. К тому же все делалось за спиной Генри и Вартана Дадуряна. Элизабет-Энн получала удовольствие просто от того, что выигрывает и доказывает самой себе раз и навсегда, что прикованная к инвалидному креслу старая женщина вовсе не должна отказываться от жизни и от работы. Но ключом к успеху стало то, что все принимавшие участие в превращении виллы «Вьюнок» в отель отдавались этому занятию с любовью.

Никогда еще Элизабет-Энн не была знакома с таким количеством людей, работающих рука об руку. Строители быстро превратились в ее друзей. Особенно двое из них — Бертран Делакруа и Франсуа Брикте, ставшие не только ее опорой, но и такими же заговорщиками, как и она. Однажды утром они подняли Элизабет-Энн вместе с креслом на свой грузовик, привязали как следует коляску, а потом подняли и Дороти-Энн к ее прабабушке. И грузовик отправился в путь с восседающей, словно на троне, Элизабет-Энн, держащей в руках зонтик от солнца, и Дороти-Энн, выглядывавшей из-за борта. Эта картина сделала миссис Хейл знаменитой по всему Провансу.

Но необыкновенный выезд вовсе не был лишь тренировкой для эксцентричной старой женщины. У Элизабет-Энн было дело. Бертран и Франсуа провезли ее по всему Провансу и соседним провинциям, Дофине и Лангедоку, прочесав всю округу в поисках чего-нибудь, что могло бы украсить ее похожий на драгоценность маленький отель.

Их частые вылазки в поисках антиквариата всегда окупались. Каждый раз они возвращались на виллу ночью, но натруженные ценными находками. В частности, в одном замке пятнадцатого века, подлежавшем сносу, они выторговали огромный баронский камин высотой в пятнадцать футов. В поисках каминов пришлось ездить очень далеко, ведь они требовались в каждую комнату. Они купили старинные провансальские кровати и кресла, а потом их порадовала великолепная, совершенно неожиданная находка — огромный мраморный саркофаг дохристианской эпохи. Ему предстояло превратиться в стойку бара во внутреннем дворике. Когда они привезли саркофаг на виллу, выяснилось, что тот слишком велик и не проходит в ворота. Неустрашимая Элизабет-Энн приказала снять часть стены, и саркофаг занял свое место.

Здание виллы соединили с соседним домом двухэтажной галереей с арками, и они стали единым целым. Новое сооружение казалось построенным без всякого плана куда в большей степени, чем раньше, и от этого еще более очаровательным, чем его предшественник. Колоннада, нависшая над двором, по замыслу Элизабет-Энн превратилась в террасу, где можно было пообедать, и женщина проводила здесь целые часы благодаря установленному лифту, давшему ей свободу передвигаться по всем четырем этажам.

Элизабет-Энн решила, что персонал должен быть в высшей мере приятным, и сама отбирала каждого от клерка до шеф-повара, которого она переманила из трехзвездочного ресторана в Дофине. Немногие могли предположить, что со временем «Вьюнок» станет своего рода клубом для избранных. Потом все говорили, что провести время в этом отеле — все равно что остановиться у друзей. Элизабет-Энн могла себя поздравить — именно этого она в первую очередь и добивалась.

Как бы там ни было, даже Элизабет-Энн не рискнула предсказать феноменальный успех нового отеля. Это было прежде всего лечение, поэтому она готова была согласиться даже на работу в убыток. Но Элизабет-Энн ждало приятное разочарование. Хотя «Вьюнок» со своими двадцатью пятью номерами для гостей стал самым маленьким из отелей в империи «Хейл», он быстро превратился в самый знаменитый из всех и наиболее известный в мире. С первого сезона у него установилась репутация любимого убежища людей искусства, пользующихся мировой известностью, и кинозвезд. Пребывание в отеле сочетало в себе невероятную дороговизну, потрясающий комфорт и некоторую изысканную небрежность, но при этом полную уединенность, комфорт и дружескую атмосферу. Такого уровня первоклассные отели еще не достигали.

Шли годы, и Элизабет-Энн создала другие «Пти палэ» — «Маленькие дворцы», как она их называла. Все они строились по тому же плану, что и «Вьюнок», сочетая в себе красоту и избранность, и пользовались таким же огромным успехом. Второй в ряду этих отелей стала тосканская вилла в горах над Флоренцией, с фресками в комнатах и строго распланированными садами. Потом Элизабет-Энн нашла белый, словно вышедший из сказки, замок с башнями на берегу Луары, притаившийся среди парка в сотню акров, наблюдающий с высокого берега за рекой и окружающим пейзажем. За ним последовала пятнадцатиэтажная оштукатуренная вилла, стоящая на берегу в Пуэрто-Вальярта, где на каждом этаже располагался выложенный изразцами плавательный бассейн, нависший над океаном. За этим последовали другие, каждый более красивый и гостеприимный, чем предыдущий.

В этом состояла гордость Элизабет-Энн и ее подлинная страсть. С «Пти палэ» ее роль хозяйки гостиницы еще больше приблизилась к тому идеалу, к которому она стремилась всю жизнь. Миссис Хейл стала владелицей разбросанных по миру дворцов и вилл и одновременно другом и доверенным лицом большинства известных гостей. Даже руководители государств останавливались в этих уединенных отелях, большинство — чтобы писать мемуары, другие — чтобы отдохнуть в их милой атмосфере. Избранность стала ключом к успеху «Пти палэ», так как в них заключалась квинтэссенция стиля жизни богатых и знаменитых. Они быстро стали самым плохо хранимым секретом в мире.

 

6

Хотя никто об этом и не знал, но в начале 1985 года дни Элизабет-Энн были уже сочтены. О некоторых вещах она рассказывала всем, что-то доверяла только самым близким и самым дорогим, но кое-что держала про себя и никогда не рассказывала ни одной живой душе. Рак был именно тем, о чем Элизабет-Энн не говорила никому. Она не видела необходимости огорчать свою семью и друзей, рассказывая о болезни. И так все всё скоро узнают.

Кроме всего прочего, Элизабет-Энн не хотела, чтобы об этом узнала правнучка. Дороти-Энн и Фредди были слишком счастливы. А у плохих новостей длинные ноги. «Слишком длинные», — думала Элизабет-Энн, пока черно-желтый «роллс-ройс» пробирался сквозь сильный дождь в Нью-Джерси.

Она оперлась подбородком на руку и смотрела на залитое водой стекло. Шуршали шины, «дворники» на ветровом стекле равномерно постукивали, отгоняя вбок тяжелые, плотные полосы дождя.

Неожиданно Элизабет-Энн нажала на кнопку, и стекло, отделяющее ее от шофера, стало опускаться. Серебряным набалдашником своей палки она постучала по медленно ползшему вниз стеклу.

— Быстрее, Макс, — настойчиво попросила миссис Хейл.

Макс колебался. Он посмотрел на хозяйку в зеркало заднего вида. Она казалась такой сильной, такой уверенной в себе. Но ее обычное ничем не пробиваемое спокойствие сейчас покинуло ее.

— Мы идем и так уже на пределе, миссис Хейл, мадам, — вежливо ответил шофер. — Дорога скользкая. Все вокруг сбросили скорость.

— Я по-прежнему хорошо вижу, спасибо, — ядовито отозвалась Элизабет-Энн. — Возможно, этим людям некуда спешить. — Она специально сделала паузу. — Но я тороплюсь. И ты должен запомнить, Макс, что я не все.

Макс глубоко вздохнул и покрепче взялся за руль. Впервые за все время его работы на миссис Хейл она указала, как вести машину, и дала ему нагоняй. Он еще раз медленно и тяжело вздохнул:

— Слушаюсь, мадам, миссис Хейл.

— Ну? Тогда жми на газ!

Элизабет-Энн с трудом подвинулась вперед на сиденье и вытянула шею так, чтобы видеть спидометр. Стрелка медленно поползла вверх, пока не остановилась на семидесяти пяти милях в час. «Роллс-ройс», напоминающий танк — почти три с половиной тонны отлично отлаженных механизмов, — и, набрав нужную скорость, он величественно ринулся вперед сквозь ливень.

В аквамариновых глазах Элизабет-Энн появилось выражение удовлетворения. Она снова села поудобнее и нажала кнопку. Стеклянная перегородка медленно двинулась вверх.

Элизабет-Энн отогнула манжет белой шелковой блузки, взглянула на часы и вздохнула. Спеши не спеши, но, если смотреть в кастрюлю, вода в ней быстрее на закипит. Она решила чем-нибудь заняться, надеясь, что, погрузившись в работу, потеряет счет времени.

И все-таки Элизабет-Энн не могла удержаться от мысли, что ей не стоило быть такой гордой. Добраться в Балтимор самолетом было бы куда легче, но тогда Максу пришлось бы нести ее из машины в самолет, а после прилета фактически совершенно чужой человек должен был бы ее оттуда вынести. Ее тяготила даже сама мысль об этом. Да и потом Макс был единственным человеком, которому она доверяла, — он будет держать язык за зубами. Любой другой обязательно проговорится. Пока еще слишком рано сообщать кому бы то ни было, зачем она ездит в госпиталь университета Джонса Гопкинса.

Поскольку дорога на машине занимала не более четырех часов, Элизабет-Энн предпочла автомобиль полету на самолете. Долгое пребывание в машине было достаточно трудным для нее. Эти поездки она всегда планировала заранее, ограничивая себя в жидкости за двенадцать часов до отъезда, чтобы не приходилось останавливаться. Теперь даже сходить в туалетную комнату было непросто. О, как она ненавидела свою немощность! Беспомощные, атрофированные ноги без конца причиняли боль ее неистовой независимости. Элизабет-Энн ненавидела себя за то, что приходится пользоваться инвалидной коляской. Она провела в ней уже много лет, но так и не смогла привыкнуть. Ей оставалось только благодарить судьбу за то, что у нее достаточно денег, чтобы нанять людей, которые компенсируют ей отсутствие ног.

Элизабет-Энн сердито вздохнула. Всю жизнь она ненавидела людей, жалеющих самих себя. Пополнить их ряды — только этого ей не хватало!

Не сомневаясь больше, она потянулась за своим кейсом, лежащим рядом с ней на сиденье. Стойкий чемоданчик служил несколько десятилетий, и теперь один только взгляд на него придал ей уверенности в себе.

Элизабет-Энн положила его на колени, открыла и поискала свои очки «Бен Франклин» для чтения. Водрузив их на нос, она включила лампочки и взяла отчет толщиной в три дюйма в прозрачной пластиковой папке. Посмотрела на него. В правом верхнем углу страницы было напечатано:

Правление по приобретению недвижимости

корпорации «Отели Хейл»

Эмпайр Стейт билдинг

350, Пятая авеню

Нью-Йорк, Нью-Йорк 10001

Логотип в левом верхнем углу страницы представлял собой эмблему корпорации «Отели Хейл», всеобъемлющей корпорации, родоначальницы огромной империи, созданной Элизабет-Энн. Символ ее родного штата Техас был искусно вплетен в эмблему — стилизованное пекановое дерево, шляпа и пересмешник внутри звезды, обведенной синим контуром. По другую сторону звезды расположились четыре маленькие красные звездочки, символизирующие не только штат, в котором взяла старт ее империя, но и самое редкое, что встречается в отельном бизнесе — конгломерат пятизвездочных отелей по всему миру.

Сводная докладная записка

Возможное преобразование участка земли в южной части Центрального парка и здания, расположенного на нем, в «Замок Хейл»

И ниже располагались необходимые сведения:

Собственность все еще подлежит продаже.

Другие возможные претенденты: отсутствуют.

Подозреваемые тайные претенденты: отсутствуют.

Возможность строительства отеля рассмотрена:

* «Бест Вестерн»

* «Хелмси»

* «Шератон».

Лицо Элизабет-Энн нахмурилась. Ей предстоит точно выяснить, почему три другие гостиничные корпорации отказались от этой площадки. Но ей доставили удовольствие штамп красного цвета на титульной странице и на каждой следующей из 526 страниц доклада. Простое слово предупреждало: «Секретно». Маленькие красные буковки другой печати также сообщали: «Оригинал. Только одна копия. Ни при каких обстоятельствах не делать копии с оригинала». Подобные меры предосторожности, в конце концов, были необходимы. Элизабет-Энн давно выяснила, что промышленный шпионаж стал обычным делом даже в гостиничном бизнесе. Кроме того, как только становилось известно, что «Отели Хейл» приглядываются, пусть и не очень рьяно, к какой-либо собственности, то Элизабет-Энн могла не сомневаться, что цена на недвижимость обязательно взлетит, как ракета, от жадности хозяев. Исходя из этого, раз Правление по приобретению недвижимости корпорации «Отели Хейл» рекомендовало купить какую-либо собственность и она на это соглашалась, то сделка совершалась тайно, через третьих лиц.

Элизабет-Энн открыла докладную и начала читать.

Возможность создания нового отеля, учитывая все существующие «за» и «против», которые могли возникнуть, обсуждалась в мельчайших деталях. Докладная начиналась с непредвзятой оценки собственности и существующего слегка безвкусного здания в стиле Бель Эпок в долларах и центах, далее следовала предполагаемая цена одного лишь участка в будущем при инфляции или депрессии. Докладная также предсказывала, в какую сумму обойдется превращение здания в отель, противопоставляя ее астрономической цифре, необходимой для того, чтобы снести старое здание и начать стройку с нуля. Составители докладной даже запланировали количество комнат, чтобы из состояния дефицита бюджета дойти до приносящих прибыль операций.

Юридический отдел в основном уделил внимание главному феномену Нью-Йорка: реакции возможно ущемленных в чем-то групп граждан на строительство или даже перестройку старого здания, если решат бороться за сохранение существующей постройки, придав ей статус исторического памятника.

Служба независимого маркетинга давала рейтинг отелей, существующих в Нью-Йорке. Были разосланы пятнадцать тысяч анкет деловым партнерам корпорации «Отели Хейл», чьи адреса хранились в памяти компьютера банка данных корпорации, Возвращенные анкеты — корпорация оплатила почтовые расходы — давали ответы, в частности, на вопрос о том, что привлекает туристов в том или другом отеле.

Отдел дизайна предлагал возможный неповторимый стиль отеля, начиная с бального зала, не обходя вниманием рестораны, и кончая последним колечком для салфетки.

Управляющие существующими отелями компании докладывали о том, какие услуги предлагает гостиничный бизнес по всему миру, какие особые услуги предоставляют своим клиентам отели корпорации, чего недостает в том или ином отеле, и особенно обращали внимание на то, что может предложить новый отель системы «Хейл», чтобы он стал более желанным для клиентов, чем любой другой в городе или даже в мире.

Все возможности были прокручены так и эдак.

Элизабет-Энн докладная ошеломила. Ничего подобного вначале не было. В докладной не осталось даже маленького местечка для предвидения, инстинкта, шанса и простора для игры ума. Она почувствовала себя ненужной, словно осталась единственным динозавром, бродящим по современному миру. И у нее не возникало чувство удовлетворения тем, по какому пути пошел мир бизнеса. В эпоху компьютеров и космических съемок ей не оставалось ничего другого, как склониться перед трудом составителей докладной. Но это не значило, что Элизабет-Энн должна полюбить все это. Документ оказался таким… таким сухим и кратким. Возможность ошибки сводилась до минимума. Но словно от этого из дела ушла жизнь.

Элизабет-Энн почувствовала укол сожаления и всплеск благодарности. Именно благодарности за то, что родилась в свое время, когда человек мог еще мечтать, трудиться и воплощать свои замыслы, имея только веру и тяжко работая для этого.

Она закрыла докладную, заложив большим пальцем место, где остановилась. Сняла очки, потерла переносицу и засмотрелась в залитое дождем стекло. Видимость стала еще хуже, чем раньше, и барабанная дробь капель по крыше, хотя и приглушенная, не затихала ни на минуту.

Резким жестом Элизабет-Энн бросила доклад обратно в кейс. Глупо было вообще открывать его. У нее совсем не было сейчас настроения работать. Элизабет-Энн не удавалось просто отвлечься от душевной боли, мучившей ее. Не было возможности увернуться от правды. Может быть, после окончания путешествия ее мозг вернет себе рациональность и спокойствие, когда она снова будет уверена в своем будущем, она сможет взяться за доклад. Но не раньше, чем это произойдет.

Не раньше, чем опухоль, о которой знают только она и врачи, будет вырезана, извлечена из ее тела.

Врачи заверили, что у нее хорошие шансы, несмотря на возраст.

Но почему тогда ее не оставляла мрачная уверенность в том, что она умирает? Что это лишь начало конца?

 

7

Воспоминания. Так много воспоминаний.

Время будто остановилось, минуты перестали уходить.

Дороти-Энн почувствовала что-то мягкое и восхитительно холодное у себя на лбу. Открыв глаза, она слабо улыбнулась миссис Рамирес.

— Я боюсь, — прошептала молодая женщина.

— Не надо бояться. — Мексиканка улыбнулась ей мягкой, успокаивающей улыбкой. — Все будет отлично. Все обернется к лучшему. Видите? — Миссис Рамирес перестала вытирать лоб Дороти-Энн, поднесла руку к воротнику блузки и достала маленький сверкающий медальон на тонкой золотой цепочке. — На этом медальоне изображена Богородица. Я его никогда не снимаю. Хосе, один из моих племянников, вместе с женой совершили паломничество в Фатиму и принесли его оттуда. — Она помолчала. — Медальон был освящен. — Вдруг, повинуясь порыву, Фелиция отложила тряпку, подняла руки, расстегнула цепочку и надела ее на шею Дороти-Энн. — Теперь вы будете носить его. Пресвятая Богородица хранит меня. А теперь она будет хранить и вас тоже.

— Спасибо, — прошептала Дороти-Энн.

Она провожала взглядом миссис Рамирес, пока та полоскала тряпку в тазу. Потом крупная женщина пересекла комнату и остановилась в тени около порога.

— Пойду посмотрю, что там с телефоном. Может быть, его уже починили.

До Дороти-Энн доносился голос миссис Рамирес, но лицо ее вдруг изменилось и перестало быть лицом мексиканки. Перед ней неожиданно предстало красивое лицо с упрямым подбородком и правильной линией скул, серебристые волосы и чарующие аквамариновые глаза, мудрые, все понимающие.

Дороти-Энн негромко вздохнула и закрыла глаза.

— Прабабушка, — прошептала она, понимая, что этого не может быть. Ни здесь, ни сегодня, ни вообще больше никогда.

* * *

В этот день она видела свою прабабушку живой в последний раз.

Еще три коротких дня, и жизнь, продолжавшаяся большую часть этого века, закончится.

Это был вечер самого большого триумфа Элизабет-Энн Хейл. Империя, основанная на пустом месте, обрела свой венец.

Драгоценным камнем в короне явился «Замок Хейл».

Он стал блестящим свершением Элизабет-Энн, прочным памятником ей, ее семье, ее мечте.

Только теперь, оглядываясь назад, Дороти-Энн поняла, что тот день, когда прабабушка задумала «Замок Хейл», и был началом конца. Ей следовало понять это сразу — самый большой из всех гранд-отелей станет последним делом Элизабет-Энн. Но откуда она могла знать об этом? Прабабушка создавала и расширяла свои владения всю жизнь. В этом заключался смысл ее жизни. Только когда все было кончено и Элизабет-Энн умерла, правнучка поняла правду.

Долгие годы прабабушка втайне от всех сражалась с раком, никому не говоря ни слова. Она отсылала тех, кого любила, в деловые поездки или в путешествие или исчезала сама, как предполагалось, для отдыха, но на самом деле отправлялась в больницу на операцию или лечение. Все это миссис Хейл проделывала спокойно, за спиной у всех. И пока рак все глубже и глубже вгрызался в тело, а ее время подходило к концу, Элизабет-Энн начала строить самый большой отель из всех построенных ею и сражалась за жизнь до того дня, пока все не было завершено.

Случившееся только доказало Дороти-Энн, насколько мало знала она эту замечательную женщину, с которой была так близка всю свою жизнь.

Все эти годы, проведенные вместе. И даже в конце Элизабет-Энн не доверила так тщательно хранимую тайну.

«Ох, ну как же я могла быть такой слепой»?

Трое суток бессонными днями и ночами мучила себя Дороти-Энн этим вопросом.

«И даже в тот последний вечер я не поняла, что она вот-вот умрет».

Но как она могла догадаться? Даже в тот последний в жизни Элизабет-Энн вечер, в течение церемонии открытия новейшей звезды в ожерелье ее отелей, старая женщина собрала все остающиеся силы, и создалось полное впечатление, что все в порядке и с миром и с ней самой.

Открытие отеля оказалось чем-то большим, чем просто церемония. Оно стало прощанием Элизабет-Энн со всем, что ей было дорого, со всеми, кого она любила.

Но об этом никто и не догадывался, пока все не было кончено.

Огромный бальный зал в «Замке Хейл» был заполнен до предела возможности. Приглашение получили две тысячи человек, пришли больше восьмисот. По просьбе Элизабет-Энн Дороти-Энн стояла на помосте с правой стороны инвалидного кресла, а Фредди — с левой. Они оба держали прабабушку за руки. Позади стояла мисс Бант, молча, с суровым выражением лица — сфинкс, лишенный эмоций, только ее глаза выдавали недовольство настойчивым желанием Элизабет-Энн посетить мероприятие, которое сиделка считала совершенно бессмысленным. Немного в стороне стояли Генри и Чесси. Регина не решилась проделать путешествие из Калифорнии ради такого случая.

Лицо Дороти-Энн сияло от гордости. Ей казалось, что никогда еще она не видела прабабушку такой красивой, как в этот особенный вечер. В том, как пожилая женщина сидела в инвалидном кресле, проглядывало нечто царственное, словно она находилась не в коляске, а на троне. «А почему бы ей и не вести себя так?» — спросила Дороти-Энн у самой себя. В конце концов, Элизабет-Энн — верховный правитель империи, раскинувшейся по всему земному шару. Она истинная королева с головы до пят.

В девяносто лет ее глаза блестели, а аквамариновое шелковое платье придавало ей нежную, сияющую красоту. На лице застыло выражение церемонного интереса, словно ее развлекала армия придворных шутов. Иногда она чуть поворачивала голову и посматривала на Дороти-Энн, едва заметно подмигивая ей, словно говоря: «Видишь? Видишь, что мы сделали с тобой вместе, ты и я? Все веселятся, пируют. Они раболепствуют передо мной и говорят то, что, как им кажется, мне хотелось бы слышать, но в глубине души они все ненавидят меня. И знаешь, почему? Они гадают, как это нам удалось сделать такое, вот почему! Но мы им никогда не откроем тайны. Интуиция и тяжелый труд, преданность мечте, отдача каждой частички своей энергии — вот благодаря чему мы достигли этого. А эти дураки ни о чем и не догадываются! Им всем кажется, что это своего рода удача, или волшебство, или, что еще хуже, мой талант! Ох, если бы они узнали правду, как бы они были разочарованы».

Дороти-Энн прочитала это во взгляде прабабушки и, пожав ей руку, счастливо кивнула, а на глаза ей навернулись слезы. За многочисленными складками ее платья для беременных ребенок дожидался своего срока, до которого оставалось совсем немного времени. Скоро родится малыш, первый из праправнуков Элизабет-Энн.

— Я надеюсь, что это будет девочка, — поделилась она с правнучкой несколько дней назад. — В этой семье женщины задают тон. Но только не пойми меня превратно. У мужчин своя роль. Но женщины — это сила, это хребет! Да, я очень надеюсь, что это девочка! Чего еще может желать выжившая из ума старуха?

Праправнучка.

И «Замок Хейл», задуманный и построенный вопреки всем случайностям, наконец готов.

Действительно, чего еще желать?

«Ничего странного, что она выглядит такой счастливой, — подумала Дороти-Энн. — Это ее час погреться в лучах славы. Господи, она этого заслуживает. Она заслуживает всего — комфорта, любви и уважения. Девяносто, на этой неделе прабабушке исполнится девяносто один, а она до сих пор никогда не почивала на лаврах».

Вместо этого она построила «Замок Хейл». Все говорили, что цена достигла четверти миллиарда долларов, после того как заплатили за участок, дизайн, строительство и отделку. По слухам, отель стал самым дорогим сооружением в мире.

Он представлял собой башню в семьдесят два этажа на Пятой авеню в самом центре города. Только для того, чтобы купить необходимый участок земли, потребовались годы терпеливой, тайной торговли. Десятки агентов по продаже недвижимости, ни один из которых не подозревал о том, кто является его клиентом, скупали по одному участки земли, принадлежавшие частным лицам. Потом существовавшие здания были снесены, обломки вывезены, и качалось строительство. Чтобы создать «Замок Хейл», Элизабет-Энн пригласила цвет американских архитекторов. Эти современные коробки из стали и стекла, сделанные как под копирку, не для нее. Ей требовалось что-то такое, что добавит особый колорит — ее собственный — в силуэт Нью-Йорка.

Дороти-Энн присутствовала на всех встречах архитектора и заказчика, поэтому она близко видела все фазы продвижения проекта.

— Я даю вам карт-бланш, — безрассудно заявила Элизабет-Энн архитектору, полушутя-полусерьезно. — Главное, чтобы в конце концов я получила то, что хочу.

Архитектор посмеялся, но у Элизабет-Энн оказалось свое видение проекта, и он сам не заметил, как вдохновился им. Миссис Хейл хотела получить современное здание в средневековом стиле. Площадь перед гостиницей должен был украсить подъемный мост в современном варианте, а роль рва будет исполнять узкий бассейн, в котором отразится здание. Элизабет-Энн хотелось, чтобы все помещения отеля, кроме номеров, были выполнены в величественном, своеобразном готическом стиле. А наверху должны были расположиться башни и башенки, словно в детских волшебных сказках.

Архитектору удалось блестяще справиться с задачей. Как только проект стал достоянием публики, вокруг него разгорелась настоящая битва среди архитекторов по всему миру. Некоторые критики оценили дизайн как сочетание пятнадцатого и двадцать первого века, другие называли его кошмаром.

Элизабет-Энн поняла, что ей удалось заявить о себе.

Она наслаждалась этим. Ярость только подогревала всеобщее возбуждение, это было своего рода рекламой, которую нельзя купить ни за какие деньги.

И как только здание было готово для того, чтобы в нем разместился отель, а также кондоминиумы и офисы, Элизабет-Энн снова удивила своих подчиненных.

— Назначайте самую высокую цену, — инструктировала она. — Сделайте помещения такими роскошными, чтобы ими могли воспользоваться лишь избранные.

Как и предполагала Элизабет-Энн, «Замок Хейл» собрал всех самых богатых, наиболее известных и влиятельных. Один арабский бизнесмен приобрел целых три этажа и превратил их в самые большие и самые дорогие в Нью-Йорке, а может быть, и в мире, апартаменты, включающие в себя даже бассейн. Здание еще не было сдано, а семь из девяти кондоминиумов уже были проданы.

И теперь, стоя рядом с Элизабет-Энн, ее правнучка возбужденно смотрела на разворачивающееся перед ней действие. Их гости прибыли и издалека, и из самого Нью-Йорка. Мэр, губернатор и вице-президент толпились вместе с судьями Верховного суда, светскими львицами, бизнесменами, промышленными магнатами, представителями прессы, писателями и кинозвездами. Все те, кто двигал миром, собрались здесь, чтобы отпраздновать открытие.

Все происходящее напоминало премьеру в Голливуде, вплоть до красных ковровых дорожек и прожекторов, чьи лучи пересекали крест-накрест небо над отелем.

К десяти часам прием был в самом разгаре, о провале даже речь не шла, чему Элизабет-Энн была бесконечно рада. Ладони у нее стали влажными. Она чувствовала себя усталой, и ей хотелось, чтобы вечер уже закончился, но женщина твердо намеревалась дойти до конца и объявить свою последнюю волю. Как только она сделает то, что должна сделать, — отдохнет. Ее ждет долгий отдых, вечный покой.

Элизабет-Энн посмотрела на оркестр и встретилась взглядом с дирижером. Получив условный сигнал, он украсил несколькими цветистыми нотами финальные аккорды танцевальной мелодии и перешел к синкопированному ритму песни «Загадай желание, пока падает звезда».

— Ну вот. — Элизабет-Энн повернулась к правнучке. — Пожелай мне удачи.

Дороти-Энн улыбнулась, нагнулась и поцеловала ее в щеку.

— Удачи тебе, прабабушка. Хотя я уверена, что тебе это не нужно. Ты никогда не нуждалась в пожеланиях.

— Лесть проложит путь куда угодно, — заметила пожилая женщина. Она повернула голову, взглянула на мисс Бант и царственно кивнула. Преданная сиделка подкатила кресло к краю помоста. Как только музыка достигла самой высокой ноты, свет стал приглушеннее и единственный белый луч окутал Элизабет-Энн сверкающим серебристым сиянием.

В бальном зале стало очень тихо. Люди прокладывали себе дорогу и поворачивались лицом к помосту. Седовласый мужчина во фраке установил микрофон перед Элизабет-Энн.

Она поблагодарила его улыбкой. Потом чуть откашлялась и заговорила звенящим отчетливым голосом:

— Леди и джентльмены, я благодарю вас всех за то, что вы пришли, и поэтому церемония открытия этого здания стала подлинным успехом. Я также очень благодарна вам за то, что вы согласились выслушать излияния старухи. — По залу прокатился вежливый смех, и, переждав его, Элизабет-Энн продолжала: — Как вам, вероятно, известно, многие говорили, что сделать это невозможно. Невозможно построить подобное здание. — Элизабет-Энн сделала театральный жест рукой. — Нельзя сочетать магазины, офисы, квартиры внаем, кондоминиумы и отель. На самом деле, — она помолчала и позволила себе нервный смешок, — я и сама до недавнего времени не была уверена в успехе собственного начинания. — Элизабет-Энн сделала вид, что вздыхает с облегчением.

Присутствующие снова доброжелательно засмеялись.

— Но как бы то ни было, — она сложила ладони вместе, — что сделано, то сделано. И я рада, что все закончилось. В панораме Нью-Йорка снова произошли некоторые изменения, и именно такая изменчивость придает этому волшебному городу его магический характер и возбуждает. Мне нравится постоянная перемена декораций. Я горжусь тем, что долгое время была частью постоянно меняющейся жизни. Я люблю наш город. Приехав сюда в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, я больше никогда его не покидала. Я горжусь тем, что могу назвать себя жительницей Нью-Йорка. Город был добр ко многим из нас, но больше всего ко мне.

Элизабет-Энн снова помолчала. По залу пробежал одобрительный шумок.

— Тем не менее, чтобы показать вам, как изменились времена, и не задерживать надолго вашего внимания, я хотела бы прочитать вам объявление, помещенное «Отелями Хейл» в «Нью-Йорк таймс».

Она обернулась назад и протянула руку. Мисс Бант достала очки для чтения и газетную вырезку. Элизабет-Энн осторожно надела очки.

— Должна предупредить вас, что я даже не знала о том, что такое объявление поместили в газете. Естественно, откуда мне было знать? Корпорация «Отели Хейл» стала такой большой, что я и в самом деле не знаю, что происходит в каждом ее отделении. Как бы там ни было, я увидела объявление и прочла его. Теперь я хочу зачитать его вам.

«Аналитик по техническому обеспечению. Корпорация «Отели Хейл» имеет срочную вакансию на замещение должности специалиста по обработке данных, занимающегося также разработкой новых редакций программ, оценкой новых пакетов программ, устранением повреждений, настройкой IBM-38 и обеспечением работы группы программистов-аналитиков в рамках заданных процедур и стандартов. Требования к кандидату: высшее образование, минимум трехлетний стаж работы на RPG-III и отличное знание IВМ-38». — Элизабет-Энн сняла очки, положила руки на колени и посмотрела на море повернувшихся к ней лиц. — Черт побери, кто знает, что такое «пакет программ», «обработка данных» и «RPG-III»?

По залу прокатился смех и раздался гром аплодисментов.

Элизабет-Энн кивнула.

— Я ощущаю то же самое. Это только доказывает, насколько изменились времена. Ведь, Господь свидетель, когда я начинала создавать отели, я даже колледжа не окончила! Как бы там ни было, сейчас я слишком стара и сварлива и слишком привыкла идти своим путем, чтобы меняться. Итак, в свете вышесказанного и того, что на этой неделе мне исполнится девяносто один год…

Ее слова утонули в громе аплодисментов. Ей пришлось выждать, прежде чем продолжить свою речь. Элизабет-Энн чуть склонила голову.

— Спасибо, спасибо, — проговорила она немного скрипучим голосом. — Все-таки большая продолжительность жизни не заслуживает аплодисментов сама по себе. Да и успех, связанный только с долгожительством, того не стоит. «Форбс мэгэзин» процитировал недавно мои слова из последнего интервью: «Каждый может достичь того, что и я. Вам надо только пожить подольше».

По залу снова прокатился смех, раздались аплодисменты.

— Теперь перейдем к серьезным делам. Раз уж я выросла и наконец решила примкнуть к старшим жителям города, мне следует подумать и о том, чтобы застраховаться. Поэтому мне хотелось бы сейчас назвать имя моего преемника. Один Бог знает, как долго все ждали этого момента. Наконец время пришло. Наконец-то. Мне кажется, я могу немного пожить в тишине и покое. Ведь все-таки я уже не такая молодая, какой привыкла быть.

И снова раздались теплые аплодисменты. Оркестр сыграл несколько тактов мелодии «Минувшие времена».

Элизабет-Энн подняла ладони, чтобы успокоить гостей.

— Возможно, — продолжала она с обычной прямотой, — когда вы впервые увидите, кого я выбрала своим преемником, вы скажете себе: «В конце концов, у старушки поехала крыша». — Она терпеливо улыбнулась, покачала головой и погрозила пальцем. — Поверьте мне, это не так. Я создала корпорацию, будучи одинокой матерью, воспитывавшей четверых детей. И хотя я больше не наивная девочка, я как была, так и остаюсь в здравом уме и твердой памяти. И все-таки, как показывает прочитанное мною вам объявление, пора дать дорогу молодым. — Элизабет-Энн помолчала и сделала глубокий вдох. — Леди и джентльмены, с гордостью представляю вам моего преемника, нового и, возможно, самого молодого председателя правления корпорации такого уровня, Дороти-Энн Хейл Кентвелл. — И с этими словами Элизабет-Энн взяла руку своей правнучки и высоко подняла ее.

Дороти-Энн с открытым ртом смотрела на свою прабабушку. В глазах у нее показались слезы.

— Я? — не веря своим ушам, переспросила она.

— Да, ты, — подтвердила Элизабет-Энн. — Ты станешь вместо меня возглавлять империю, созданную мной.

Под гром аплодисментов Элизабет-Энн отъехала немного назад, все еще держа Дороти-Энн за руку.

— Так же, как и я, когда только-только начинала, ты скоро станешь матерью, — сказала она правнучке. — Но это не имеет значения. Женщины могут так же, как и мужчины, вести дела, и у матерей такие же возможности, что и у одиноких женщин. Ты сможешь доказать это и разрушить существующие мифы. — Элизабет-Энн улыбнулась. — Поверь мне, дорогая, никто так не соответствует тому, чтобы управлять «Отелями Хейл», ни у кого нет большего таланта, чем у тебя. И никому другому я не доверяю так безоговорочно, как тебе. Ты же живешь в отелях еще с тех времен, когда была малюткой. Помнишь?

Дороти-Энн выглядела так, словно вот-вот расплачется.

— Помню ли я? — прошептала она. — Как же я могу забыть?

Тут молодая женщина рассмеялась, чувствуя, как спадает напряжение, и вытерла глаза. Наклонившись настолько низко, насколько ей позволял округлившийся живот, она обняла Элизабет-Энн. Потом Фредди поцеловал их обеих. Другие члены семьи вышли вперед, чтобы поздравить Дороти-Энн. Но только Генри сделал это небрежно. Его глаза оставались холодными и непроницаемыми. На какое-то мгновение Дороти-Энн почувствовала угрызения совести. Она знала, что ее отец всегда рассчитывал на то, что именно он займет место Элизабет-Энн, когда та отойдет от дел. В сорок один год случившееся стало для него большим разочарованием. Но Дороти-Энн знала, что тут уж ничего не поделаешь. Пропасть между ними так и не уменьшилась, поэтому теперь Дороти-Энн не могла сделать шаг ему навстречу.

Элизабет-Энн вздохнула, в ее по-прежнему ясных глазах блестели слезы.

— А теперь, — негромко сказала она правнучке, — тебе придется простить меня. Я немного устала. Мне пора ложиться спать, сегодня вечером я смогу уснуть спокойно. «Отели Хейл» в хороших руках. Все бумаги уже подписаны, все, что собиралась, я сделала. Теперь я хочу отправиться домой и отдохнуть. Прямо сейчас, хорошенько выспавшись ночью и позавтракав прямо в постели завтра утром. Может быть, мне даже удастся посмотреть немного телевизор. — Потом заговорила громче, обращаясь ко всем: — А вы оставайтесь и продолжайте веселиться. Но вам лучше прислушаться к моей правнучке, когда она предложит вам разойтись. Она твердый орешек. Вроде меня. — И с этими словами Элизабет-Энн немного откинулась назад, ее лицо осунулось, словно от боли.

— Прабабушка, — забеспокоилась Дороти-Энн, — с тобой все в порядке?

Элизабет-Энн открыла один глаз и посмотрела на нее с выражением крайнего изумления.

— Конечно, я в порядке! — рявкнула она в притворном раздражении. — А почему бы мне не быть в порядке? Неужели нельзя оставить пенсионерку в покое? — Потом она повернулась и подняла одну руку, указывая вперед жестом полководца. — Домой, мисс Бант!

Шумно сопя, мисс Бант покатила Элизабет-Энн. Толпа расступилась, давая им дорогу. И пока кресло катилось по бальному залу, их сопровождали музыка и аплодисменты.

Старая королева отреклась от власти. Новую королеву только что короновали.

Когда они вернулись в «Мэдисон Сквайр», Элизабет-Энн обратилась к мисс Бант:

— Я хотела бы немного посидеть одна на террасе, если вы не… — Она говорила тихо, но острый приступ боли, исказивший лицо и заставивший выгнуть, словно кошка, спину, прервал ее на полуслове.

Мисс Бант узнала симптомы. За прошедшие несколько месяцев она к ним привыкла.

— Кончилось действие вашего обезболивающего? — хрипло спросила сиделка. — Дать вам еще одну таблетку?

Но приступ прошел, и Элизабет-Энн теперь только тяжело дышала. Ее ум снова прояснился.

— Зачем мне это нужно? — раздраженно спросила она.

Сиделка знала, что нет смысла спорить с Элизабет-Энн, и опустила глаза.

— Отлично. — Элизабет-Энн снова выпрямилась, ее губы сурово сжались. Она никогда не обсуждала свою болезнь с сиделкой, но знала, что лекарства, тайные визиты в больницу и недавние послеоперационные швы говорят сами за себя. Все-таки мисс Бант — опытная сиделка. Элизабет-Энн была благодарна ей за молчание и тактичность, уважение к очевидному желанию ее пациентки не допустить, чтобы кто-то узнал о ее состоянии. Было большим облегчением не объяснять, даже мисс Бант, насколько широко распространились метастазы в ее теле. Хирургам никогда не удалить их все. Это невозможно было сделать, и теперь они были всюду, вцепившись во все жизненно важные органы крепкой, неотторжимой хваткой. — На террасу, мисс Бант, — негромко велела Элизабет-Энн.

Сиделка кивнула и прокатила кресло между французскими дверями. Поставила его на ручной тормоз и осторожно закутала женщину в плед.

Элизабет-Энн усмехнулась, потом бросила добродушно:

— А теперь, ради Бога, оставьте меня в покое. Я не ребенок.

Мисс Бант колебалась.

— Вы… Хотите, я побуду с вами?

— Нет, я действительно хочу остаться одна. — Элизабет-Энн взяла сиделку за руку и пожата ее, слабо улыбаясь. — Верная мисс Бант, — мягко сказала она. — Что бы я без вас делала?

Сиделка покачала головой. Она готова была заплакать.

— Не надо, не плачьте, — строго прошептала Элизабет-Энн. — Слезы для тех, кто сожалеет о чем-либо. У меня нет сожалений. Никаких. Я прожила достойную жизнь. — Она помолчала. — Я вам оставляю хорошие средства. Вы сможете наконец уйти на пенсию. Вы были очень добры ко мне, и я благодарю вас.

Мисс Бант молча кивнула, не находя слов, и повернулась, чтобы уйти.

— Я хочу попросить вас о последнем одолжении.

— Да? — хрипло откликнулась сиделка.

— Не приходите сюда, чтобы проверить, как я. Оставьте меня здесь до утра. Никому не звоните. Обещаете?

Мисс Бант не смогла повернуться и взглянуть в лицо Элизабет-Энн. Она только прошептала:

— Да.

— Не стоит портить всем вечеринку. Они скоро обо всем узнают. Дайте им сегодня повеселиться. — Она заговорила громче. — А теперь оставьте меня.

Мисс Бант торопливо пошла в комнату, не прикрывая за собой двери.

Элизабет-Энн спокойно сидела в инвалидном кресле. Ее ясные аквамариновые глаза скользили по небу над городом, который в течение почти шестидесяти лет она называла домом. Ясная августовская ночь была влажной, но налетавший бриз приятно холодил ей лицо. Повсюду вокруг нее небоскребы Манхэттена сверкали, словно драгоценные камни. Она могла видеть возвышающиеся над ними освещенные прожектором башни «Замка Хейл».

Элизабет-Энн глубоко, с удовлетворением вздохнула. Аромат роз, растущих в ящиках из красного дерева, наполнял воздух, бриз шелестел ветками берез. Стояла великолепная бархатная ночь. Где-то далеко внизу на Мэдисон-авеню видный сквозь металлические прутья ограды асфальт отливал рубиновым светом, отражая огни проезжающих машин.

Как хорошо чувствовать себя живой! Какой волшебный город, огромное пульсирующее сердце, чудовище, разрушающее и создающее с одинаковой легкостью. Именно этот город дал ей самый большой шанс в жизни.

Услышав шум пролетающего над ней самолета, Элизабет-Энн посмотрела на его мигающие огни, проплывающие мимо.

Элизабет-Энн улыбнулась самой себе. Насколько изменилась эта терраса за десятилетия, прошедшие с того времени, как она впервые въехала в пентхаус. Тогда еще даже самолетов не было. Как выросли деревья, их стволы становились с каждым годом все толще. Глициния и плющ, давно посаженные ею, теперь расползлись по кирпичным стенам, совершенно скрыв их под своей зеленью. Отсюда она наблюдала за тем, как меняются времена года, в течение стольких лет. Как часто Элизабет-Энн улыбалась неяркому зимнему солнцу, потрясающим весенним закатам над Нью-Джерси, встречала лимонные летние восходы. И как часто растения на террасе роняли листья, чтобы снова одеться зеленью следующей весной.

Она так много и далеко путешествовала в жизни, наблюдая за своей широко раскинувшейся империей, но всегда очень радовалась возвращению в любимое убежище. Как давно она живет и борется, строит и путешествует, наблюдает, как рождаются и умирают ее дети? И какими короткими кажутся теперь прожитые годы. Сколько она пережила боли, радости, горечи и наслаждений. Как хорошо было жить! И Господи, как же хорошо теперь будет отдохнуть. Последний раз закрыть глаза.

Настало время прекратить борьбу и склониться перед неизбежным. Она прожила долгую, наполненную, хорошую жизнь. Ее последняя воля и завещание уже давно готовы, и свидетели поставили свои подписи. Все лежало в надежном месте у ее адвоката в сейфе. Какое счастье, что у нее хватило времени и предусмотрительности все привести в порядок. Обеспечить своих потомков. Поставить Дороти-Энн во главе империи.

А ведь это действительно была империя. Отели и мотели, капиталовложения и богатство. И прежде всего Дороти-Энн, ожидающая ребенка.

Самый большой подарок.

Элизабет-Энн счастливо вздохнула, задумавшись о том, почему именно сейчас, когда силы медленно покидают ее, она чувствует такое удовлетворение. Ей так и не удалось понять за всю свою жизнь, почему люди так боятся жить и так страшатся умереть. Жизнь и смерть должны быть испиты до дна.

Элизабет-Энн откинула голову назад и засмотрелась в усыпанное звёздами небо, представив, что каждый мерцающий огонек на небосводе — это живая душа. Там были ее родители, ее тетя, Заккес и Дженет, Ребекка и Шарлотт-Энн, ее любимый Лэрри, ее столько раз оплаканный Заккес-старший, Анна, неожиданно обретенное сокровище. Ей чудилось, что все они кивают ей, безмолвно зовут ее присоединиться к ним.

Элизабет-Энн закрыла глаза, наслаждаясь призрачной музыкой их голосов, и почувствовала, как силы медленно уходят из ее тела. Она осознавала, что нарастает боль, но почему-то не чувствовала ее. Элизабет-Энн откинула голову назад, и слабая загадочная улыбка застыла у нее на губах. Она потеряла сознание. Утром миссис Хейл уже не проснется. Улыбка навсегда останется у нее на губах.

 

8

Сверкнула молния, за ней прогрохотал гром и установилась устрашающая тишина, наполненная только автоматными очередями падающего дождя. Сильный запах горящего воска свечей наполнил комнату.

Теперь схватки повторялись все чаще, мучая ее тело приступами боли, стремящейся вырваться наружу, терзая ее, словно раскаленными добела щипцами, доходя до самых кончиков ног и рук. Дороти-Энн зажмурилась, но перед глазами плясали огненные узоры, потоки искр.

Боль.

И сожаления. Так много сожалений. Они бешено кружились у нее в мозгу. Она сожалела о тысяче вещей, которые могла сделать для прабабушки и не сделала. О том, что столько раз хотела сказать ей и не сказала. О том, что не осталась дома до рождения ребенка, а поехала сюда. Но откуда ей было знать? Как могла она не сделать этого, все время видя перед собой наполненный ожиданием, беспокойством и усталостью взгляд прабабушки? Это видение все время вилось в ее измученном, затуманенном сознании.

Сожаления. О глупости и эгоизме. Но откуда ей было знать?

Она ни о чем не думала на борту «Боинга-727-100», принадлежащего «Отелям Хейл». С высоты в двадцать тысяч футов над Мексиканским заливом самолет описал многомильную дугу и опустился на посадочную полосу. Еще тогда Дороти-Энн могла передумать, но ей это и в голову не пришло.

Салон самолета напоминал гостиную своими обтянутыми бархатом цвета беж диванами и легкими креслами, прикрепленными к полу. Они с Фредди сидели рядом в напряженном молчании. Он держал ее за руку, но ничего не говорил. Он понимал, что если физически она рядом с ним, то мысленно далеко отсюда. Ее мысли блуждали где-то, осаждаемые потоком воспоминаний, вызванных смертью прабабушки.

Фредди сжал руку жены, чтобы напомнить ей о своем присутствии. Дороти-Энн повернулась к нему, благодарно кивнула. Ее губы изогнула печальная, усталая улыбка. И тут глаза ее наполнились слезами. В них появилось какое-то отсутствующее выражение, словно волна за волной воспоминания накатывались на нее. Их было так много. И все они были хорошими.

Дороти-Энн закрыла глаза, и у нее в ушах зазвучали голоса — одновременно из далекого прошлого и из недавнего.

Прабабушка в день ее рождения, когда Дороти-Энн исполнилось девять лет: «Палас Хейл» принадлежит тебе и только тебе».

Мистер Моррис, седовласый старший партнер юридической фирмы, читающий завещание с последней волей Элизабет-Энн и ее завещание: «Бóльшую часть моего состояния, которое включает в себя всю мою собственность, как недвижимость, так и личные вещи, всю сеть отелей и мотелей, я завещаю моей любимой правнучке Дороти-Энн».

Фредди, смотрящий на нее горящими глазами во время кремации: «Она никогда не умрет, Дороти-Энн, никогда по-настоящему. Никогда до тех пор, пока мы будем помнить о ней. Никогда, пока будет стоять хотя бы один из отелей Хейл».

Доктор Дэнверс, отличный педиатр, исполненный самых лучших намерений: «Дороти-Энн, я знаю тебя еще с тех пор, когда ты сама была ребенком. И ты всегда прислушивалась к моим советам. Пожалуйста, сделай это сейчас. Отложи путешествие. Срок родов слишком близок».

И последняя воля прабабушки, озвученная резким, лишенным эмоций голосом мистера Морриса: «Я хочу вернуться в Техас. Пусть мой пепел развеют там же, где много лет назад был развеян прах моего мужа Заккеса Хейла».

В глазах Дороти-Энн заблестели слезы.

Элизабет-Энн Хейл наконец-то возвращалась домой.

 

9

Дождь бил Фредди по лицу, с силой царапая кожу, словно иголками. Он поскользнулся, его тело изогнулось вперед — Фредди шел, опустив голову. Сверкнула молния, озарив темноту вокруг пульсирующим серебряным светом.

Фредди воспользовался случаем и огляделся. Он находился в середине плантации. Ровные ряды цитрусовых деревьев уходили во все стороны, каждый ряд точная копия предыдущего. Листья с веток оборвал ветер, и плоды дождем сыпались вниз с раскачивающихся деревьев. Куда бы он ни поворачивался, его окружали одинаковые ряды посадок.

Ему оставалось только надеяться на Бога, чтобы не сбиться с пути.

Фредди, спотыкаясь, двинулся вперед, глядя под ноги. Ветер пронзительно завывал на высоких нотах, его стоны напоминали агонию умирающего. Мокрая земля липла к подошвам. Каждый шаг давался с огромным трудом. Фредди все время повторял про себя, словно молитву: он не может не выполнить свою задачу. Он не может заблудиться. Он должен дойти до города и найти врача.

Мысли о смерти неотвязно преследовали его. Лицо Дороти-Энн, исказившееся от боли… Ребенок в ее лоне…

Смерть заняла почетное место. Она была повсюду, так было всегда, и так будет вечно.

Но он может отвести в сторону суровую руку с косой.

Фредди продолжал с трудом идти вперед, закрыв глаза, борясь с ветром, пока нога за что-то не зацепилась. Руки инстинктивно протянулись вперед, он ощупывал воздух, пытаясь сохранить равновесие. Под ногой ничего не было. Какое-то мгновение казалось, что он висит в воздухе. И тут Фредди рухнул в воду, весь дрожа, хотя она была тепловатой.

Он свалился в ирригационный канал.

Вода сомкнулась у него над головой, его ноги коснулись вязкого дна. Отплевываясь, Фредди вынырнул на поверхность, потряс головой и стал продвигаться к берегу. Зацепившись за землю, он подтянулся на руках, потом медленно поднялся на ноги, оглянулся, дожидаясь, пока вспышка молнии высветит ему дорогу.

Но когда сверкнула молния, он только и мог, что стоять в растерянности, пытаясь вспомнить, с какой стороны пришел. Куда он направлялся? Фредди даже не мог сказать, перебрался ли он через канал или вернулся на тот же берег, с которого упал. Ряды деревьев были чертовски одинаковыми, все то же во всех направлениях, каждое дерево, словно калька с другого, третьего.

Мужчина не имел представления, в какую сторону идти, но он не мог терять время. Если он идет не туда, то чем раньше это выяснится, тем лучше.

Теперь все зависело только от него. Его жене нужен врач. Еще не родившемуся ребенку нужен врач.

Все зависело от него. Только Фредди мог отвести смерть от дверей дома, где находилась его семья.

Ветер завывал, будто ярмарочный зазывала: «Торопись! Торопись! Торопись!»

Миссис Рамирес молча смотрела на свои руки — широкие натруженные ладони, толстые пальцы и запястья. А ей нужны были маленькие, нежные ручки, с блестящими ноготками, с суживающимися к концу пальчиками и очень тонкими, элегантными запястьями.

— Я не акушерка, — пробормотала она, полная отвращения к самой себе.

Дороти-Энн задыхалась, борясь с болью настолько долго, насколько хватало сил. Ее крик, когда не стало больше возможности терпеть, разорвал ночь. Ее спина выгнулась — она попыталась отбиться от движения миссис Рамирес. Пальцы Фелиции казались грубыми и чужими, чужеродным вторжением в безопасное мягкое тепло ее матки.

— Пожалуйста, пожалуйста, — задыхаясь, просила мексиканка. Ее темная кожа заблестела капельками пота. Ей непривычна была поза — полусогнув колени, полулежа между согнутых ног молодой женщины, она пыталась понять, что происходит в ее лоне. Фелиция была слишком стара для такого рода акробатических трюков. — Ваши схватки. Они теперь повторяются каждые полминуты. Мы должны повернуть ребенка! Вы понимаете? — Ее глаза сверкали.

— Но ведь Фредди приведет кого-нибудь на помощь.

— У нас нет времени. Потом может быть уже слишком поздно. Подумайте о ребенке! Пожалуйста, вы должны меня послушать!

Дороти-Энн смотрела на нее круглыми от ужаса глазами.

— Я не собираюсь делать вам больно. Вы должны мне поверить.

Дороти-Энн слегка кивнула.

— Это тяжело, я знаю. Но вы должны быть храброй. Вы должны глубоко дышать и тужиться. — Гигантская грудь миссис Рамирес поднялась и упала, когда она показывала. — Вы можете так? — Она нахмурилась.

Дороти-Энн зажмурила глаза и сымитировала ритмичное дыхание.

— Вот так. Отлично. А теперь давайте попробуем еще раз, — попросила миссис Рамирес успокаивающим голосом. Насколько могла осторожно, она снова начала вводить пальцы одной руки во влажное тепло влагалища Дороти-Энн. Вторую руку она положила сверху на живот.

Признав свое поражение, Фелиция вытащила руку.

— Теперь все в порядке? — с надеждой спросила молодая женщина.

Миссис Рамирес уставилась на нее, потом покачала головой.

— Нет, — негромко ответила она. — Это невозможно. — Фелиция поднялась на ноги подошла к эмалированному тазу, стоящему на ночном столике, и начала мыть руки. Вдруг она застыла, потом вскрикнула: — Теперь я вспомнила! — Женщина широко улыбнулась, а затем даже рассмеялась.

— Что такое? — прошептала Дороти-Энн.

От возбуждения Фелиция даже голос повысила.

— Есть способ! Теперь я вспомнила. — Неожиданно в памяти всплыла та самая история, которую она пыталась вспомнить всю ночь. Хорхе, ее второй по возрасту племянник, тоже лежал неправильно. Доктор настаивал, чтобы ее сестре Мариане сделали кесарево сечение, но местной мексиканской повитухе удалось повернуть ребенка без хирургического вмешательства. Всю ночь Фелиция пыталась восстановить в памяти, как она это сделала. И вот наконец вспомнила! Это оказалось так просто.

— Давайте сделаем это, — задохнулась Дороти-Энн, пытаясь сесть.

— Не шевелитесь. — Миссис Рамирес пересекла комнату, потирая подбородок. — Есть только одна проблема. — Она постучала по нижней губе. — Мне понадобится помощь.

— Помощь?

— Мне нужен помощник. Кто-нибудь, кто поможет нам с вами, — она заговорила тише, все время качая головой. — Как же я не вспомнила об этом раньше? Я бы не отпустила бедного мужа бродить по плантациям. Estupida!

Фредди взглянул сквозь серебристые струи дождя и сдавленно вскрикнул.

Бледный свет из окон привел его к дому, снова придал ему надежду. Он побежал навстречу огонькам и в спешке наскочил на что-то металлическое, стоявшее прямо перед ним.

Машина.

Он, не понимая, уставился на нее. Огромный «линкольн-континенталь» оказался слишком хорошо знакомым.

Фредди закрыл глаза и опустился на колени рядом с автомобилем. Он даже застонал от отвращения к самому себе. Как он мог оказаться таким дураком? Уйти, потерять дорогу и вернуться как раз туда, откуда ушел.

Словно для того, чтобы усугубить его трагедию, вспышка молнии осветила мотель. Железные крыши и покосившиеся крылечки засветились серебром, и потом снова все погрузилось в темноту.

Тяжело вздохнув, Фредди поднялся на ноги и пошел вдоль машины. Его мысли метались. Он мог попытаться еще раз пересечь посадки или мог потерять драгоценные минуты, чтобы зайти к Дороти-Энн и еще раз увидеть ее.

Она была так близко. Надо только перейти дорогу.

Фредди колебался всего минуту. Потом побежал через асфальтированное шоссе к мотелю.

Когда Фелиция Рамирес услышала тяжелые шаги на крыльце, ее сердце забилось быстрее. Пресвятая Богородица услышала ее молитвы и ответила на них. Именно тогда, когда ей был нужен хоть кто-нибудь, этот кто-нибудь появился.

Она благодарственно перекрестилась и поспешила к двери. Но когда Фелиция открыла ее и увидела Фредди, ее лицо нахмурилось.

— Доктора нет? — спросила она.

— Нет. Я сбился с пути. — Мужчина глубоко вздохнул и тяжело прислонился к стене.

Фелиция покачала головой.

— Все в порядке. Вы мне нужны. Я кое-что вспомнила.

Он вцепился ей в руку, прежде чем женщина успела отойти в сторону.

— Как она? — В его глазах заметался страх.

— Все так же, — чуть вздохнула миссис Рамирес. Потом улыбнулась. — Но я думаю, что, возможно, нам удастся кое-что сделать. Идем. Мы не можем терять времени. — Она сделала нетерпеливый жест рукой.

Фредди заметил свет надежды в ее темных глазах и торопливо пошел следом за ней.

— Фредди, — простонала Дороти-Энн изможденным шепотом, когда он вошел в спальню. Она лежала бледная, совсем обессилевшая, и едва могла шевелиться. — Ты вернулся. Я так рада.

— Привет, любимая. — Фредди крепко пожал ладонь жены, пытаясь подбодрить ее улыбкой.

— Мне нужна ваша помощь, чтобы изменить ее положение, — не мешкая, заговорила миссис Рамирес. — Мы должны поставить ее на колени.

— Я так устала, — слабо запротестовала Дороти-Энн.

— Позже вы сможете отдохнуть, — резко отозвалась Фелиция Рамирес. — Сейчас нам предстоит поработать. — Она кивнула Фредди. — Становитесь с той стороны кровати. Я останусь с этой стороны. — Мексиканка сбросила простыню, и молодую женщину зазнобило от неожиданного холода. Не считая ее огромного живота, она выглядела изможденной, костлявой и измученной. Ее зубы выбивали дробь.

— Мне холодно, — прошептала Дороти-Энн.

Миссис Рамирес не обратила на нее внимания.

— Теперь по моей команде переворачиваем ее на левый бок. Потом мы поставим ее на колени. — Она вопросительно подняла брови. По выражению ее лица было ясно, что спор неуместен. — Вы готовы?

Фредди кивнул, все еще во власти сомнений.

— Отлично. Теперь мы оба поднимаем ее и осторожно переворачиваем.

Медленно они оба подтолкнули Дороти-Энн, переворачивая ее на бок. Она приглушенно застонала. Фредди съежился от страха и побледнел.

— А теперь поставим ее на колени. — Миссис Рамирес нагнулась и заговорила прямо в ухо Дороти-Энн: — Нам понадобится и ваша помощь. Помогите нам. Опирайтесь на локти.

Дороти-Энн стиснула зубы, пока Фредди и миссис Рамирес помогали ей занять необходимое положение. Это был нелегкий маневр, учитывая ее изнуренное состояние и неуклюжий, мешающий огромный живот. Оказавшись наконец на коленях, молодая женщина низко опустила голову, ее треугольные лопатки выступили на обнаженной спине подобно акульим плавникам, а мягкие волосы свесились на лицо.

— Хорошо. Очень хорошо, — в голосе Фелиции Рамирес слышалось удовлетворение, несмотря на то что Дороти-Энн явно обессилела. Мексиканка встала на колени рядом с молодой женщиной и начала легонько надавливать сверху на живот ладонями обеих рук. Кожа на грушевидном вздувшемся животе натянулась. — Так лучше? — спросила она.

— Да… Да, мне кажется, — с удивлением прошептала Дороти-Энн. — Сейчас как будто уже не так больно.

Миссис Рамирес удовлетворенно кивнула.

— Это от того, что я сделала. Малыш больше не давит туда, куда не нужно. — Она жестом подозвала Фредди. — А теперь двигайте ее вперед-назад. Осторожно. Вот так. Словно она плывет на лодке. — Женщина согнула руки и изобразила равномерное качающееся движение. — А я тем временем займусь ребенком. Начинайте!

Фредди начал раскачивать Дороти-Энн, держа ее осторожно, но крепко, чтобы не дать ей упасть на бок.

Вдруг Дороти-Энн тяжело задышала.

— Что случилось? — озабоченно воскликнул Фредди. — Я сделал тебе больно?

— Нет. Ребенок. — Она покосилась на мужа сквозь завесу светлых волос. В ее голосе появились удивленные нотки. — Он… Он двигается. Я чувствую его движение. — Ее спина выгнулась и напряглась, молодая женщина подняла голову и взглянула широко открытыми изумленными глазами сначала на Фредди, потом на миссис Рамирес.

Но мексиканка на нее не смотрела Ее взгляд был прикован только к провисшему животу. Даже снаружи можно было увидеть, как выпуклая линия — голова ребенка — явственно поворачивается.

Миссис Рамирес затаила дыхание.

— Ну еще чуть-чуть, — шептала она сквозь зубы, пощипывая волосы над верхней губой. — Ну еще чуть-чуть.

Выпуклость перестала двигаться. Потом через мгновение снова начала поворачиваться.

Фелиция облегченно вздохнула.

— Оставайтесь так, — скомандовала она. Затем изменила свое положение на кровати, так чтобы ей было удобно ввести пальцы во влагалище Дороти-Энн. Какое-то время она ощупывала внутри, потом зажмурилась и глубоко вздохнула.

— В чем дело? — прошептал Фредди.

Миссис Рамирес медленно вытащила руку. И вдруг рассмеялась.

— Головка! Я нащупала головку! Младенец повернулся головкой вниз, как и должно быть. Dios mio! Мы сделали это. Мы сделали это. — Слезы облегчения покатились из темных глаз. — А теперь, быстрее. Нам необходимо перевернуть ее.

— Вы хотите сказать… что теперь все в порядке? — недоверчиво спросил Фредди.

— Все отлично, — миссис Рамирес радостно закивала головой. — Быстро положите ее на спину. — Потом добавила тихонько: — Еще будет больно. Но это будет нормальная боль… Теперь мы сможем родить. Вы слышите? — Ее глаза сверкнули торжеством. — Мы сможем родить маленького. Мы сделали это!