1

Ему предстоял ничем не примечательный полет.

В маленьком аэропорту Аспина вылетающий «лирджет» никто не заметил. Когда у вас частные «птички» в очередь становятся, чтобы сесть, то все быстро привыкают к прилетам и вылетам богатых и знаменитых на их шикарных самолетах. То рок-звезда со своей свитой, спотыкаясь, вывалится из «Челленджера-600» в стимулирующий высокогорный воздух Скалистых гор, то члены европейских королевских фамилий сядут без всякой помпы в «Ситэйшн-III», то мультимиллиардеры шастают туда-сюда на своих громадных «Гольфстримах-IV» и «Фальконах-900Б», а то полный самолет элегантных рыболовов примчится из Вегаса на «Фальконе-200» ради прилетевшего с визитом араба, или звезды кино прибудут из Голливуда или Палм-Спрингс с целой армадой воздушных гигантов — «Хоукер-700», «Фалькон-500», «Лирджет-31», «Ситэйшн-I» или «Гольфстрим-II».

Фредди Кентвелл — далеко не звезда кино и никогда не задиравший носа — не заслужил ни единого взгляда, поднимаясь на борт маленького «Лирджета-35», пасынка среди впечатляющего войска летающего тяжелого металла. Даже план полета, запущенного в компьютер пилотом — из Аспина в Сан-Франциско — не показался достойным внимания.

На самом деле, единственным существенным отличием этого полета явилось то, что предсказанная снежная буря уже началась, все прибывающие рейсы отправлялись на другие аэродромы, и этот «лирджет» оказался последним взлетевшим самолетом. Потом взлетную полосу закрыли. Тугие завитки летящего снега сократили видимость до сотни футов, пряча привычный великолепный вид. Сводки погоды предсказывали от десяти до двенадцати дюймов снега, и служащие аэродрома задраивали люки.

Неукротимый «лирджет» стремительно промчался по взлетной полосе, потом начал медленно взбираться вверх сквозь облака и наконец прорвался через ватную завесу в чистое голубое небо, где ярко сияло солнце, а мир внизу казался сплошной бесконечной массой пушистого белого хлопка.

Со всех точек зрения нормальный взлет.

Фредди Кентвелл отстегнул ремень безопасности, поставил свой ноутбук фирмы IBM перед собой на откидной столик орехового дерева, открыл его и включил. Меняя одну за одной дискетки с ключами, он добрался до массивного файла, посвященного исключительно курортному комплексу «Хейл Иден Айл Ризорт», строившемуся сейчас на острове возле побережья Пуэрто-Рико.

Он вылетел оттуда накануне утром, проведя два суматошных дня на стройке… Два изматывающих дня, подгоняя, проверяя строительство, пытаясь найти способ уменьшить расходы.

Расходы.

Почему-то дело всегда сводилось к расходам. Найти способ срезать углы, чтобы не причинить вреда ничьей безопасности, комфорту или всему плану в целом.

Фредди вздохнул про себя, мысленно перечисляя, чего он добился. Достаточно ценные пустяки, учитывая тот факт, что речь шла о миллиардном проекте с частным финансированием, при отсутствии пайщиков.

Миллиард долларов.

Безумие!

Понятно, почему он остановился на ночь в Аспине. Фредди жаждал воскреснуть после угнетающей жары Карибских островов, давления ответственности за миллиардный проект. Его дело в Аспине помогло ему.

И все остальное только по расписанию, и все сверх сметы… «Господи! О чем мы с Дороти-Энн думали? — задался вопросом Фредди. — Чего нам не хватало? Мы должно быть переоценили себя!»

А пока «Иден Айл Ризорт» маячил впереди подобно кошмару. Они зашли слишком далеко, чтобы остановиться, но до того, чтобы увидеть свет в конце туннеля, оставалось еще очень долго.

Фредди потер глаза, прогоняя усталость, покачал головой, словно пытаясь прочистить мозги. Потом просто так перевел взгляд на поле облаков, простиравшееся за иллюминатором.

Самолет летел прямо на солнце, быстро надвигались сумерки. Скоро облачность рассеется. Кентвелл оглядел небольшой салон, отделанный по высшему классу, начиная от бортовых иллюминаторов с тамбурными шторками из орехового дерева, шестью креслами, блистающими изысканной перчаточной кожей, и кончая широкими откидными столиками, традиционным ковром и приглушенным светом.

Ни о чем не забыли. Самолет был оборудован всеми самыми последними достижениями в области безопасности полетов и навигационными приборами, похожими на произведения искусства.

Удобство, комфорт, роскошь, безопасность.

Фредди бросил взгляд на часы. Пятнадцать часов по времени Скалистых гор. Перелет в 900 миль займет около двух часов, может быть, больше, в зависимости от скорости самолета. Времени достаточно, чтобы отложить часа на полтора неизбежное, а потом побриться второй раз за день и переодеться в официальный костюм. Затем, приземлившись в аэропорту Сан-Франциско, он перейдет в ожидающий его вертолет. Сев на крышу отеля, он как раз вовремя успеет к открытию.

Фредди знал, насколько важно его своевременное появление. «Это именно тот случай, когда я не могу опоздать, — сказал он себе. — Дороти-Энн рассчитывает на меня. Предполагается, что мы вместе должны перерезать ленточку».

Открытие самого нового и самого роскошного отеля в короне империи отелей «Хейл» было спланировано так, чтобы добиться максимальной рекламы. В числе гостей были губернатор штата Калифорния, оба сенатора, конгрессмены, мэр, известные люди из графства Мэрин и четыреста самых богатых и влиятельных жителей побережья залива. И плюс к этому множество журналистов, чтобы осветить событие.

Да, это будет событие.

«Сан-Франциско Палас», расположенный в самом сердце финансового района, занял целый квартал, и перед расходами они не останавливались. Четыре одинаковых горделивых фасада из известняка, архитектурно простых, в греческом стиле, украшали ионические колоннады с пилястрами, за которыми прятались два этажа, отданные под магазины. Из сердцевины этого нескромного основания взметнулись вверх сорок четыре этажа устойчивого к землетрясениям небоскреба, увенчанного чуть отодвинутым назад пентхаусом, окруженным террасами, с личным бассейном и вертолетной площадкой.

Отель «Сан-Франциско Палас» доставил много хлопот. Он задумывался таким образом, чтобы соответствовать критериям, по которым будут оцениваться все последующие гостиницы, сочетая в себе роскошь тихоокеанского побережья с европейским гостеприимством и высочайшим американским комфортом.

Что касается расходов, то этот отель стал самым дорогим из всех когда-либо построенных.

Для его успеха требовалась роскошная церемония открытия. «А успех неизбежен, — подумал Фредди, — потому что именно Дороти-Энн будет ее вести».

Кентвелл снова подумал о жене и вздохнул. Председатель компании «Хейл Инкорпорейтед» и ее главный исполнительный директор — а сердцем компании стала сеть отелей «Хейл», самая мощная частная гостиничная империя в мире, — Дороти-Энн была настоящей проницательной деловой женщиной.

«Ей никогда еще не удавалось хорошо приготовить индейку, — подумалось ему, — да и никогда не удастся».

Ему следовало знать об этом. Он был президентом и вторым исполнительным директором той же компании и к тому же мужем Дороти-Энн и отцом их троих детей.

«Я не могу испортить церемонию открытия. Ставки слишком высоки».

За бортом самолета быстро наступал зимний вечер. До сумерек было рукой подать, солнце, на которое они ориентировались, тонуло в море облаков-барашков. Далеко позади них на востоке на багровеющем небе начали появляться первые звезды.

Моторы самолета ровно гудели. Так высоко над землей, намного выше, чем буран, разбушевавшийся в Скалистых горах. Он и мечтать не мог о более спокойном полете.

А пока быстро убегало время.

Лучше его использовать с пользой.

Но одно дело прежде всего. Дороти-Энн ждет его звонка.

Фредди потянулся за одним из спутниковых телефонов и набрал номер в Сан-Франциско.

В голосе жены слышалась настоящая радость.

— О, дорогой! Я так боялась, что ты не прилетишь. Мне сказали, что аэропорт в Аспине закрыт.

— Ты же меня знаешь, — ответил Фредди, — мне чертовски везет. Я как раз успел.

— Я так рада, любимый, — мягко откликнулась Дороти-Энн. — Этим вечером мы должны быть вместе.

— Так и будет, солнышко. Я просто позвонил, чтобы сказать, что уже лечу к тебе.

— Где ты сейчас?

— Где-то над штатом Колорадо.

— Дорогой, не могу дождаться нашей встречи. Должна признаться, что я до сих пор не понимаю, зачем тебе понадобилось останавливаться в Аспине. Твои объяснения звучали так таинственно! Я просто умираю от желания узнать, что же за всем этим кроется.

Фредди решил, что уже пора отвлечь внимание жены от Аспина, и произнес:

— Как там у тебя дела?

— Ну, ты сам все знаешь. Суматоха, как и ожидалось… Все эти проблемы, возникающие в последнюю минуту. Слава Богу, незначительные. Я на таком взводе, что и не знаю, как бы справилась с большим кризисом, если бы таковой возник.

— А как там наши монстрики? — поинтересовался Фредди. — Ты с ними разговаривала?

Дороти-Энн рассмеялась.

— Если честно, то я только что говорила с ними. Они меня просто оглушили жалобами на то, что их оставили дома одних! Лиз особенно постаралась, чтобы у меня возникло чувство вины. Няня говорит, что им нужен сержант из учебки.

Кентвелл расхохотался.

— Когда будешь снова говорить с няней, скажи, что как только мы вернемся, я устрою солдатам хорошенькую тренировку.

— Ты! — присвистнула Дороти-Энн. — Ты, который так бессовестно их избаловал? Вот это будет денек!

— Если я и балую их, то только потому, что люблю, — от нахлынувших чувств у Фредди сел голос. — И тебя я тоже люблю, дорогая.

И вдруг ему показалось просто необходимым еще раз подчеркнуть это, словно у него не будет больше возможности снова произнести эти слова.

— Я люблю тебя несмотря ни на что, и больше самой жизни. Ты ведь веришь мне, когда я говорю это?

— Дор… Дорогой? — голос Дороти-Энн зазвучал чуть громче. — Что случилось? Что-то… Что-то с самолетом?

— Нет-нет, — заверил ее муж. — С самолетом все в порядке. Что с ним может случиться?

— Я… я не знаю… Просто… в твоем голосе послышалось что-то такое…

— Расслабься. — Фредди откинул голову назад. — Со мной и с самолетом все в порядке. Просто легкая болтанка.

— Фредди?..

— Я слушаю тебя.

— Я тебя тоже люблю. — Жена помолчала. — Возвращайся домой без приключений, хорошо?

— Я ведь всегда так поступаю, разве нет?

— Да, да-да, конечно.

Фредди отключил телефон, повернул голову набок и стал смотреть в иллюминатор.

Возвращайся без приключений…

Голос Дороти-Энн звучал так непривычно тревожно, она казалась такой обеспокоенной.

На него неожиданно нахлынуло мощное ощущение надвигающейся беды, предчувствие опасности, которой он не мог противостоять. Такое чувство возникало у него во время разбушевавшейся грозы, когда в небе сверкали молнии, или когда что-то будило его, а он все не мог догадаться, что же потревожило его сон.

Фредди смотрел в звездную ночь. Самолет стремительно несся сквозь тьму, прозрачную, словно хрусталь, и более глубокую, чем вечный сон, его крылья выбелил платиновый свет луны. Плотная пелена облаков внизу отливала серебром, и Фредди видел, как изящная, искаженная тень самолета скользит по ним. Моторы уверенно гудели.

«Какая глупость с моей стороны, — одернул он себя, — все отлично. Со мной ничего не случится».

Постепенно Кентвелл успокоился. Его сердце замедлило бешеный ритм, и казалось, дурные предчувствия отступили от него.

И тут раздалось громкое крак! и маленький самолетик завалился вправо.

Фредди вцепился в ручки кресла. Ноутбук фирмы IBM рухнул на ковер, и по всему салону полетели упавшие вещи.

Какого черта?

Самолет медленно выпрямился.

У Фредди тряслись руки, когда он нажимал кнопку внутренней связи.

— Что случилось? — его голос звучал хрипло.

— Прошу прощения, мистер Кентвелл, — спокойно ответил пилот, так спокойно, словно он ставил машину в гараж. — Мы шли на автопилоте, когда это произошло, а теперь перешли на ручное управление. И все-таки вам не помешает пристегнуть ремень безопасности.

— Но…

— Просто болтанка, сэр. Беспокоиться не о чем.

Фредди пристегнулся. «Просто болтанка, — повторил он про себя. — Не о чем беспокоиться…».

И тут это произошло снова. Еще одно крак! но на этот раз громче, чем в первый. Самолет снова завалился, теперь уже влево. И вместо того, чтобы выпрямиться, он продолжал снова и снова закручивать спираль, словно подчиняясь дьявольской пляске.

Сердце колотилось у Фредди в горле. Он не мог понять, что же пошло не так. Машина всегда была в отличном состоянии. Механики регулярно ее осматривали. На «лирджет» не жалели денег.

И тут вдруг он осознал наступившую тишину… внезапную, ужасную тишину.

Двигатели не работали, и без их помощи самолет теперь не стремился вперед, а свободно падал, несясь сквозь ночь, посвистывая, как завывает падающая бомба. Все время вниз, вниз, вниз, и Фредди понял, что это его последний полет. И он не смог сдержать подступивший к горлу крик.

 

2

Дороти-Энн в одиночестве стояла на крыше. Здесь наверху, сорока тремя этажами выше улицы, резкий ветер хлестал ее, и несмотря на кашемировую шаль, окутывающую молодую женщину, холод пронизывал ее до костей.

Прошло много времени с того момента, когда туман, принесенный тихоокеанским ветром, укрыл Золотые ворота. Опустилась ночь. Алькатрас, Тибурон, Сосалито, даже великолепный мост-щеголь, повисший над бухтой, все эти огни приглушило непроницаемое серое покрывало, сквозь которое печально доносились гудки, словно моряки с затонувших кораблей взывали к людям из полных призраков глубин.

Вдали, над перилами, опоясывающими террасу, появлялись и исчезали окна небоскребов финансового квартала, будто проглядывая сквозь медленно движущиеся шторы. Здесь ей не составляло труда представить себя плывущей в призрачной гондоле, что скользит в воздухе над мрачно освещенным покинутым жителями огромным городом. Этот образ поражал красотой и пугал, словно оперные декорации, которые вдруг вспомнились ей после прошедшего И наполовину забытого сна, но это не волновало Дороти-Энн. Это ее здание, ее собственное. Благодаря ему она оставила еще один след в небе города, а ее опоясывающая весь земной шар империя поднялась еще на одну ступень.

Подобно привидению она скользнула к южной стороне террасы, мимо освещенных скользящих дверей пентхауса. Туман клубился вокруг нее, воздушные змеи прикасались к ней и тут же превращались в ничто, стоило только притронуться к ним.

Дороти-Энн немного постояла там, глядя на юг, в направлении аэропорта, как будто одним усилием воли могла вызвать из мглы вертолет Фредди и аккуратно посадить его на крышу небоскреба.

Странно, но подобному вечеру удается причудливым образом очаровать даже непривычного к мечтаниям среди дня реалиста. Стоя здесь, под острыми ударами влажного ледяного ветра, Дороти-Энн могла бы поклясться, что это колдовство придумано исключительно ради ее удовольствия.

Глупая мысль, но в такой неземной обстановке ничто не казалось невозможным и ни один каприз — чересчур сумасбродным. Даже женщине, обеими ногами твердо стоящей на земле. А таковой и была Дороти-Энн, что могли бы подтвердить множество ее знакомых и несколько близких друзей. Она практична и убийственно резка.

И к тому же потрясающая красавица.

Дороти-Энн Кентвелл исполнился тридцать один год. Пшенично-золотые волосы она убрала во французский пучок ради торжественного открытия. Сияющие, словно драгоценные камни, глаза цвета морской волны, по-настоящему красивые губы, упрямый подбородок и профиль, словно сошедший с камеи. Ростом в пять футов и десять дюймов, стройная — никто не назвал бы ее чувственной, она обладала тонкой талией и длиннющими ногами.

Но молодая женщина являлась обладательницей не только хорошенького личика.

Дороти-Энн унаследовала империю и даже расширила ее. На самом деле, согласно журналу «Форбс», Дороти-Энн Кентвелл являлась самой богатой женщиной Америки. Так объявили всему свету.

Все эти разговоры о деньгах Дороти-Энн никогда не беспокоили. Подобно горе Эверест, они просто были здесь. Для нее этот бизнес ничем не отличался от всех прочих, и она трудилась изо всех сил, чтобы провести свой корабль по предательскому океану финансов. Тот факт, что компания «Хейл» включает в себя отели, курорты, круизные теплоходы, жилые комплексы, индустрию обслуживания и капиталовложения в сотне иностранных государств, а также мысль о том, что она теперь «стоит» 7,8 миллиардов долларов, просто не приходили ей в голову.

Как раз наоборот. Миссис Кентвелл считала себя деловой женщиной, несущей ответственность за жизнь десятков тысяч служащих, и временным попечителем имущества, принадлежащего ее детям по праву рождения. Так как Дороти-Энн унаследовала от своей прабабушки отчетливое представление о подлинных ценностях и кроме того была преданной женой и матерью.

Если надо было выбирать, семья всегда шла на первом месте.

Вот почему она делала все возможное и невозможное, чтобы не попадаться на глаза общественному мнению, и почему до сегодняшнего дня Дороти-Энн никогда не соглашалась дать даже самого маленького интервью.

Это происходило не от ее застенчивости. Охраняя свою личную жизнь, она была движима исключительно глубоким материнским инстинктом и твердой уверенностью, что семейные дела лучше всего держать подальше от рекламы.

Ее первостепенной заботой стало желание защитить своих детей от немытой публики. А то, что она добилась этого ценой своей собственной светской жизни, казалось достаточно скромной платой.

Дороти-Энн ни разу не пожалела об этом.

Но сегодня вечером все изменится. Она вздохнула. Сегодня вечером, сегодня вечером. Сегодня вечером она сделает первое исключение из правила. И все благодаря умению Фредди убеждать.

— Нам необходимо устроить роскошное открытие, — спорил он с женой. — Этот отель обошелся в триста пятьдесят миллионов — двадцатую часть всех наших денег. Если мы не начнем их снова собирать, то окажемся по горло в дерьме. Нам необходима реклама, и кроме того мы снимем все запреты…

Дороти-Энн попыталась разубедить его.

— Ты же знаешь, дорогая, что мы превысили свои возможности, — мягко сказал Фредди. — В настоящий момент наши доходы по всему миру едва покрывают наши долги.

Разумеется, он воздержался от того, чтобы точно назвать причины. Этого и не требовалось. Не в обычаях Фредди указывать пальцем. Да и никакой необходимости в этом не было.

Дороти-Энн знала, кого следует винить.

«Меня, — подумала она. — Я отмела его возражения по этому проекту и притворилась глухой, когда он советовал мне не расширять дело. Я должна была принять решение, и я это сделала».

Итак… она подошла к самому краю быстро, слишком быстро, как оказалось, расширяя свое дело на возникающих рынках, в основном в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе. Это стоило денег, но с ее точки зрения подобная афера выглядела оправданной. Теперь существовал новый мировой порядок. Опередить соперников, только это и имело смысл.

Тем не менее Дороти-Энн не смогла предвидеть политической неразберихи, спровоцировавшей образование «горячих точек» по всему миру, и теперь страдало финансовое положение компании.

Мы превысили свои возможности…

Господи, как же ей ненавистны эти слова! Если бы только она обратила внимание на совет Фредди!

«Но я этого не сделала, и нечего плакать над пролитым молоком. Что сделано, то сделано… И ничего не исправишь».

Дороти-Энн не привыкла к тому, чтобы ее загоняли в угол. Это оказалось абсолютно новым ощущением, и черт ее побери, если ей это нравилось.

Лицо Дороти-Энн резко напряглось. Взгляд аквамариновых глаз на нежном лице без морщин стал жестким, суровым, решительным от упрямого желания снять проблему. Он явно вступил в противоречие с ее врожденной женственностью. Ее красота была делом случая, результатом необыкновенной игры генов. Ее понимание бизнеса могло быть отнесено на счет ее прабабушки. Но ее твердость перед лицом противника была ее собственной.

Дороти-Энн глубоко вздохнула, ее ноздри расширились.

Превысили свои возможности!

Несколько недель назад появилась еще одна «горячая точка», на этот раз в Латинской Америке. Фредди отправился туда на разведку, и Дороти-Энн с ума сходила от беспокойства за его безопасность, судьбу красивого отеля на побережье и жизнь персонала гостиницы. В ее памяти еще не стерлись воспоминания о войне в Персидском заливе, и они навсегда останутся с ней с того самого момента, как она обошла почерневший от пламени некогда гордый отель «Кувейт-Сити Хейл», который можно было полностью списать со счета благодаря господину Саддаму Хусейну. Но что хуже всего, так это оставшиеся без работы люди, вырезанные служащие, вдовы убитых кормильцев семьи, умоляющие ее о помощи.

Именно тогда Дороти-Энн учредила «Фонд Хейл», предназначенный для помощи служащим и их семьям в моменты кризисов.

Когда Фредди вернулся из Латинской Америки, они сели и завели тот самый разговор.

— Мы превысили наши возможности, дорогая.

Превысили возможности. Фредди впервые употребил эти слова в отношении компании «Хейл».

— Хорошо, — спокойно ответила Дороти-Энн, вскидывая голову. — И что, по-твоему, нам следует делать?

— Единственное, что мы можем сделать, это повторить путь каждой крупной корпорации. Сократиться. Снизить расходы. Затянуть пояса. Прекратить невыгодные операции. Уволить несколько тысяч…

— Увольнения! — Дороти-Энн пришла в ужас.

— Да, — подтвердил он. — Если мы все это проделаем, то я не вижу причин, почему бы нам не пережить этот кризис.

— А если мы не станем предпринимать ничего столь ужасного? — голос Дороти-Энн упал почти до шепота.

— Тогда у нас остается одна альтернатива — получить наличные, выбросив акции на рынок.

— Ты, должно быть, шутишь! — жену шокировало это предложение.

— Если бы.

— Фредди! Ты же знаешь, я не могу позволить, чтобы такое случилось! — Дороти-Энн развела руками в воздухе, словно открывая окно. — Это частная компания. Так было всегда и так будет, во всяком случае пока мое слово что-то значит!

— Есть кое-что еще, — мягко добавил Фредди.

Еще?

Дороти-Энн откинулась на спинку своего кресла и озабоченно потерла лоб большим и указательным пальцами.

— Ладно. Добивай меня.

Его губы сурово напряглись.

— На обратном пути я остановился на «Иден Айл Ризорт». Просто хотел посмотреть, как там идут дела.

Рука Дороти-Энн легла на колено. Она озабоченно посмотрела на мужа.

— И что?

Фредди тяжело вздохнул.

— Выглядит все неважно. Мы отстаем от графика. И хуже всего, что это высасывает из нас последние крохи.

Она кивнула.

— Мы с самого начала знали, что это обойдется в кругленькую сумму.

— Понимаю. Но мы потерпели много убытков, и страховка их не покроет.

Дороти-Энн смотрела на него во все глаза.

— Фредди? Что ты пытаешься мне сказать?

Он помолчал минуту.

— По-моему, нам следует прекратить работы на «Иден Айл», во всяком случае, в настоящее время.

— Ты с ума сошел! — задохнулась Дороти-Энн. — Фредди! Мы не можем остановиться сейчас! Когда мы уже вложили в него двести пятьдесят миллионов долларов!

— Ты кое о чем забываешь, — натянуто сказал Фредди. — Чтобы все закончить, понадобится еще три четверти миллиарда. Как минимум.

Дороти-Энн взглянула вниз на руки. Пальцы дрожали, тогда она обхватила колено.

— Я не могу себе представить — как это остановить стройку на полпути, — спокойно произнесла она. — Кроме того, «Иден Айл» всегда был твоим любимым проектом!

— И ты мне говоришь об этом, — он улыбнулся. — «Дорогостоящий каприз Фредди», вот как его следовало бы назвать!

— Не слишком ли ты суров к себе? Или ты уже забыл? Мы делаем дело вместе.

Кентвелл горько рассмеялся.

— Ага, благодаря мне! Если бы я так за него не уцепился…

— Прекрати, — твердо прервала его Дороти-Энн. — Меня так же заразил этот проект, как и тебя. Да и если на то пошло, я все еще не потеряла к нему интереса.

— Я предлагаю прекратить тратить деньги, выбраться оттуда и списать его.

Дороти-Энн вздернула подбородок.

— Нет. Я так легко не сдамся.

— А чем же мы будем расплачиваться, скажи на милость?

— Ну в самом деле, Фредди! — она рассмеялась по-настоящему. — Когда ты научишься? У меня денег больше, чем я могу потратить!

— Нет, ты не должна этого делать. — Фредди слегка покачал головой. — Они тебе понадобятся как страховка. Что, если произойдет еще одна трагедия или прилив наличных от компании прекратится? — Он смотрел ей прямо в глаза. — Что тогда?

— Если тебе так больше нравится, мы займем необходимую сумму. В банке.

— Ты хочешь сказать, что нам следует одолжить семьсот пятьдесят миллионов?

Она пожала плечами.

— А почему нет? Разве у нас есть выбор?

Фредди вздохнул:

— Тебе решать.

— И я решила. Есть что-то еще?

— Честно говоря, да. Но тебе это тоже не понравится.

— Ну и что? Просто скажи. В конце концов, таким образом мы уберем это с дороги.

Мужу было явно не по себе.

— Речь идет о торжественном открытии «Сан-Франциско Паласа».

— И?

Он глубоко вздохнул.

— Учитывая все понесенные нами потери, — заговорил он сквозь зубы, — настало время снять все ограничения.

Дороти-Энн нахмурилась.

— Я не уверена, что вполне понимаю тебя. Дорогой, тебе следует пояснить свою мысль.

— Ладно. — Фредди колебался. — Если бы ты стала почаще появляться на людях, это бы пошло нам на пользу.

— Чаще появляться? — повторила жена. Уголки ее губ опустились еще больше. — Что, черт побери, это должно означать?

— Только то, что начиная с открытия «Сан-Франциско Палас», ты бы оказала нам огромную помощь, если бы занялась немного рекламой. Что-то вроде… демонстрации лица компании? Показ ее человеческой стороны?

Дороти-Энн уставилась на него.

— Реклама? — ее шепот звучал холодно. — Ты хочешь, чтобы я занялась рекламой?

Фредди кивнул.

— Я потратила годы, стараясь оставаться невидимой для публики. — Аквамариновые глаза Дороти-Энн приобрели серо-голубой оттенок стали. — А теперь вдруг предполагается, что я должна показаться?

— Да, это бы помогло, — просто ответил Кентвелл.

Впервые за всю свою взрослую жизнь наследница Хейлов почувствовала себя беспомощной и брошенной на произвол судьбы, словно незримые силы вырвали из рук нить ее жизни и теперь манипулировали ею. Ее голос задрожал.

— О Господи, Фредди!

— Я знал, что тебе это не понравится, — мягко проговорил он, вздыхая. — Но у тебя нет выбора, милая. Речь идет о выживании.

«Вот и покончено с моими правилами никогда не появляться на публике и не давать интервью», — с горькой иронией подумала Дороти-Энн.

Все, что кипело вне ее семьи, прорвало столь тщательно возведенные ею шлюзы… Акул пригласили полакомиться.

Она вздохнула. Либо выйти к публике, либо поставить под угрозу наследство прабабушки и лишить детей денег.

«Как бы поступила прабабушка? — задала себе вопрос молодая женщина, хотя уже знала ответ. — Она бы выбрала наименьшее из двух зол и пошла бы на все. И я поступлю так же».

Дороти-Энн сделала глубокий вдох.

— Хорошо, Фредди. Если мне необходимо танцевать с дьяволом, быть посему, — произнесла она смиренно.

И сейчас на крыше «Сан-Франциско Палас» Дороти-Энн стояла несокрушимая, как скала, ее глаза блуждали по затянутому туманом небу. Она прислушивалась, тщетно пытаясь уловить шум вертолета. Ветер набросился на нее, заставляя все время перемещаться в клочьях тумана, чарующие огни окружающих зданий то сверкали, то меркли, словно накрываемые волнами никогда не кончающихся мощных приливов и отливов в постановке какого-то космического театра.

Что же задерживает Фредди? Туман? Неужели он слишком густой для вертолета? Может быть, его привезут из аэропорта на лимузине?

Господи, это ожидание просто невыносимо! Как ей хотелось ощутить уютные объятия Фредди и его силу! Никогда еще Дороти-Энн так не нуждалась в них. Да еще и сюрприз, который она ему приготовила.

Молодая женщина не могла дождаться того момента, когда увидит выражение его лица:

— Я беременна, дорогой. Я ношу нашего четвертого ребенка, — скажет она ему.

О, как бы ей хотелось, чтобы муж поспешил! Почему его все еще нет? Уже становится поздно. Если он не появится в ближайшее время, ей придется спуститься вниз и в одиночку встретиться с жаждущей толпой.

За ее спиной распахнулись широкие зеркальные двери, и длинные до полу белые шторы скользнули в ночь подобно привидениям.

— Эй, детка! — раздалось хриплое контральто, и Венеция Флуд, отодвинув занавески, вышла на террасу. — Ты дождешься своей смерти, если не вернешься в дом!

Дороти-Энн улыбнулась ей.

— Как ты думаешь, зачем я в это завернулась?

— Это! — Венеция хмыкнула, безутешно качая головой. — Ты ведь знаешь, что по слухам сказал Марк Твен?

Дороти-Энн засмеялась.

— Кто же этого не знает: «Самая холодная зима в моей жизни — это лето, проведенное в Сан-Франциско».

— Если бы спросили меня, я бы сказала, что он прав, — заметила Венеция. — Но не только лето. То же самое и с зимой, и с весной, и с осенью. Это все влажность. Холод пронизывает просто до костей.

Венеция Флуд работала вице-президентом по связям с общественностью в компании «Хейл». Высокая и красивая негритянка говорила с чистейшим акцентом штата Алабама.

Ее рост достигал шести футов, а кожа сияла цветом чистейшего меда. Раскосые глаза хищника, резко очерченные высокие скулы и густая копна длинных, распрямленных черных волос. И к тому же гордая, царственная манера держаться, которая встречается только у детей Африки или на показах мод.

Венеции исполнилось тридцать восемь, и она была лучшей подругой и доверенным лицом Дороти-Энн. Будучи топ-моделью, мисс Флуд рассталась с подиумом, когда еще была лучше всех, мудро решив, что в деловом мире ее ждет более долгое будущее, чем в индустрии красоты, использующей молодость.

Став теперь исполнительным директором, Венеция все еще сохранила страсть к одежде — одеяниям, создающим образ, а только такие она и носила, и в частности творения Иси Мияки, ее любимого модельера Его туника из шелка цвета устриц, надетая ею в этот вечер, казалась произведением искусства с архитектурной чистотой линий, и почти монашеской из-за предельной простоты.

— Мне кажется, я знаю, что ты здесь делаешь. — Венеция покосилась на Дороти-Энн. — Разве тебе никто никогда не говорил? Если смотришь на чайник, он никогда не закипит.

— Тебе легко советовать. — Беспокойный взгляд Дороти-Энн все еще всматривался в клубящийся туман.

— Прекрати волноваться, — возразила подруга. — Фредди появится тогда, когда появится. Но я должна попросить тебя поскорее спуститься вниз. Дереку только и удается, что удерживать диких зверей на привязи.

Дерек Флитвуд, председатель корпорации «Отели Хейл», являлся третьим исполнительным директором компании «Хейл», после Дороти-Энн и Фредди.

— Засуетились не только аборигены, пресса тоже начинает оч-чень нервничать, — зловеще добавила Венеция. — А это делает нам оч-чень плохую рекламу.

— Но я не могу спуститься одна, без Фредди! — запротестовала Дороти-Энн.

— Ты можешь, должна и сделаешь это, — твердо заявила ей подруга, обхватывая Дороти-Энн за плечи и утягивая ее внутрь. — С этим туманом одному Господу ведомо, когда появится твой муж.

Венеция захлопнула за собой дверь, театрально передернула плечами, отпустила Дороти-Энн и рухнула в ближайшее кресло.

— А теперь, дай-ка я взгляну, как ты выглядишь.

Венеция оглядела Дороти-Энн с ног до головы быстрым профессиональным взглядом. Потом пальцы с красными ногтями взлетели, подхватили что-то здесь, что-то пригладили там на черном кашемировом платье, ниспадающем на пол, с круглым вырезом, облегающими рукавами три четверти и шлейфом.

Наконец бывшая манекенщица отступила и еще раз критически оглядела Дороти-Энн.

— Когда ты так укладываешь волосы, то становишься похожа на Грейс Келли в ранних ее фильмах. — Последовал одобрительный кивок. — И мне просто нра-а-авится, как тебя преображает это платье. Девочка! Разве я тебе не сказала, что «Comme des garçons» находится прямо на твоей аллее?

— Я все время боюсь наступить на подол, — с раздражением отозвалась Дороти-Энн. Она взяла пальцами юбку с двух сторон, приподняла ее и посмотрела на себя. — Или, что еще хуже, это сделает кто-нибудь другой!

— Батюшки! — Венеция резко взмахнула щедро увешанным браслетами гибким запястьем. — Доверься мне. Оно выглядит великолепно — особенно, когда струится вокруг тебя. И я рада, что ты послушалась моего совета и надела все украшения из черного оникса с бриллиантами. — Негритянка помолчала. — Ну? Готова спуститься вниз и показать им, что такое на самом деле убийственный наряд?

— А как же моя речь?! Фредди должен был принести ее.

Венеция успокаивающе помахала рукой.

— Обо всем уже позаботились. Фредди передал мне ее по факсу из Аспина. Одну копию я положила на пюпитр там внизу, а вторую — в твою сумочку. Просто на всякий случай. Все, что от тебя требуется, это спуститься вниз, подождать, пока тебя представят и прочитать текст. — Она ободряюще улыбнулась. — Звучит не слишком сложно, верно?

— А перерезание ленточки?

— Дерек передаст тебе пару гигантских золоченых ножниц. Я знаю, что вы с Фредди собирались перерезать ленточку вместе, но раз его нет, поймай взгляд губернатора. Попроси его оказать тебе честь и помочь. Это точно попадет на первую полосу!

Дороти-Энн вздрогнула.

— Я… Я не уверена, что готова ко всему этому.

— Разумеется, готова. Теперь бери-ка эту безумно дорогую сумочку от Джудит Лейбер, а то это сделаю я, и ты ее больше никогда не увидишь! Ах, да, чуть не забыла. Еще одно. — Венеция взяла собственную сумку и достала пару очков в тонкой черной оправе. Она протянула их Дороти-Энн.

Та нахмурилась.

— Это еще что такое?

— Что это? Ты испытываешь мое терпение. Честное слово. Как ты думаешь, на что это похоже?

— Венеция! Ты же знаешь, что мне не нужны очки.

Подруга улыбнулась.

— Об этом знаешь ты, об этом знаю я, но они этого не знают. — Она отогнула дужки и опытной рукой надела очки на Дороти-Энн.

Та огляделась и насупилась. Поднесла руку к глазам и нахмурилась еще больше.

— Они ничего не меняют!

— Да нет, деточка, меняют. Это всего-навсего простые стекла в оправе, но… — Венеция взяла ее под руку и заставила повернуться к большому зеркалу. — Видишь?

Дороти-Энн уставилась на свое отражение. Повернула голову в одну сторону, в другую.

— Я не могу в это поверить! — в ее голосе слышались нотки удивления.

Венеция усмехнулась.

— Очки — последний штрих, тебе не кажется? Ты не выглядишь ни на один день старше и остаешься по-прежнему красивой, но они придают тебе своего рода… солидность. Эдакий серьезный вид. Поверь мне, мужчины станут больше тебя уважать, а женщины не ощутят особой угрозы с твоей стороны. А теперь, давай отправимся вниз и покончим с этой церемонией, хорошо? Ты же меня знаешь. Я не могу дождаться того момента, когда мы спустимся вниз и устроим им!

 

3

Это была не просто церемония открытия, а целое событие. Мраморные стены и отделанный позолотой холл украшали розовато-белые розы. Безупречные цветы красовались повсюду. Буйно теснились в гигантских садовых вазонах. Гирлянды по спирали увивали мраморные колонны, соединяющиеся в арки — напоминание об Алеппо. Гроздьями свешивались с огромных хрустальных четырехрожковых люстр. И словно гигантские флаги, цветы закрывали стены, окружали дверные проемы, балюстраду главной лестницы и перила антресолей.

На каждом квадратном дюйме стояли официально одетые господа и дамы. Ничего подобного никто раньше в Сан-Франциско не видел. Вестибюль отеля представлял собой оранжерею из роз, нарядов и редких драгоценностей.

Лестницу отгородили канатом, а пюпитр с микрофоном установили на третьей ступеньке снизу.

У подножия лестницы собрались все силы «четвертой власти» — телерепортеры, группы с телевидения и даже фотографы. Наверху, на антресолях, толпилась и толкалась пишущая братия.

Когда Дороти-Энн и Венеция вышли из частного лифта, Дерек Флитвуд поджидал их наверху лестницы. Если его и удивили очки на носу Дороти-Энн, то он этого не показал. Третий исполнительный директор жестом указал на битком набитый вестибюль:

— Что вы скажете об этом сборище?

В первое мгновение Дороти-Энн могла только смотреть. «Сборище» оказалось удивительно точным словцом.

«Венеция права. Если мы быстро не перережем ленточку, они разнесут танцевальный зал».

— Идем? — Дерек взял ее под руку, и они вместе пошли вниз по широким ступеням. В Дереке было шесть футов роста, его густые черные волосы серебрились на висках, а кобальтово-синие глаза украшали волевое лицо с красивым загаром.

Гул гостей, напоминающий гудение улья, начал успокаиваться, перерастая в спокойное жужжание. Дороти-Энн вдруг осознала, что к ней подняты в ожидании лица, на нее смотрят темные линзы гудящих телекамер. Ее пальцы сжали руку Дерека, и она поняла, что передвигается с трудом.

Флитвуд искоса глянул на нее и улыбнулся:

— Расслабься.

— Поверь мне, я пытаюсь, — произнесла она краешком губ.

— Помни одно. Убить тебя они могут, но никогда не съедят. Верно?

Дороти-Энн рассмеялась. Он прав. Что может случиться такого ужасного? Она подняла на него глаза.

— Спасибо, Дерек.

— За что? — улыбнулся он.

— За то, что помогаешь мне пройти через это, когда рядом нет Фредди. За то, что придаешь мне уверенность в себе.

— Всегда рад услужить красивой даме. — Флитвуд отпустил ее руку. — Подожди здесь, пока я тебя представлю. Хорошо?

Дороти-Энн кивнула.

— Ты отлично справишься, верь мне, — сказал Дерек.

С этими словами он быстро преодолел последние ступени, его руки удобно легли на пюпитр. Флитвуд оглядел зал, как-будто искал кого-то.

Теперь все внимание толпы сосредоточилось на нем. Все успокоились, и из-за полного отсутствия звуков тишина казалась еще более ощутимой, чем предыдущий шум.

Он выждал, а потом просиял своей улыбкой в 250 ватт.

— Эй, — произнес Дерек в микрофон. — Спасибо за аплодисменты. А кого вы ждали? Фрэнка Синатру?

Шутку оценили смехом, и лед был сломан.

— А теперь серьезно. Дамы и господа, прежде всего позвольте мне поблагодарить вас от имени всех сотрудников компании «Отели Хейл» за то, что вы пришли на нашу церемонию открытия. К сожалению, оратор, который должен был представить вам миссис Дороти-Энн Хейл Кентвелл, еще не прибыл. Его задержали то ли снежная буря в Скалистых горах, то ли местный туман. А может быть, он заглянул сюда, огляделся и решил, что общество Сан-Франциско чуть-чуть слишком шикарно!

Одобрительный смех прозвучал громче, на этот раз в сопровождении россыпи аплодисментов.

«Бог мой! Дерек ведет себя абсолютно естественно. У него так все просто выходит. Они уже едят у него с руки!»

— …И теперь, я обладаю привилегией представить вам женщину, вынесшую на своих плечах всю ответственность за возведение этого прекрасного отеля мирового класса. Дамы и господа, пожалуйста, помогите мне приветствовать миссис Дороти-Энн Хейл Кентвелл!

Когда Флитвуд отступил в сторону и жестом указал на Дороти-Энн, по залу прокатилась волна аплодисментов.

Она подобрала подол и медленно сошла по ступеням. Только когда женщина встала за пюпитр и обвела взглядом собравшихся гостей, аплодисменты стихли.

Дороти-Энн обвела рукой зал, ее голос звучал сильно и ровно.

— Что я вижу? Парад роз?

Раздались аплодисменты, отозвавшиеся шумным эхом. Она улыбалась, пока не восстановилась тишина.

— Дамы и господа, я постараюсь говорить коротко и только о приятном, так как на вашем месте я бы желала от всей души, чтобы оратор, черт бы его взял, поторопился и можно было отправиться вниз на прием.

Ее слова встретили смехом и еще более шумными аплодисментами.

— Во-первых, позвольте мне поблагодарить вас всех и каждого в отдельности за то, что вы пришли и помогли сделать этот вечер памятным. Как вы, вероятно, знаете, многие годы гостиницы на далеком Востоке, простите меня, если я не назову соперников, пытались установить стандарты, по которым судят о всех других отелях. Что ж, меня это настолько рассердило, что я решила построить «Сан-Франциско Палас», чтобы показать этим восточникам кое-что. В особенности то, что американские отели — и отель в Сан-Франциско, в частности — всегда есть и всегда будут НОМЕРОМ ПЕРВЫМ!

— Слушайте, слушайте! — воскликнул кто-то.

— Благодарю. — Дороти-Энн улыбнулась в сторону голоса.

— Это выглядит как соревнование компаний, — выкрикнул какой-то журналист. — Значит ли это, что вы на кого-то намекаете?

Дороти-Энн подняла обе руки ладонями к публике.

— Прошу вас. Я работаю обеими руками, чтобы американская гостиничная индустрия вернулась на то место, которое ей принадлежит — на место лидера. То, что вы слышите, быстро облетит Тихий океан! — Ей снова пришлось пережидать, пока не успокоятся волны одобрительных аплодисментов. — Итак, willkommen, bienvenue, добро пожаловать. Сегодня вы гости «Сан-Франциско Палас». Только прошу вас помнить, что выпивку и вождение нельзя смешивать. Наверху каждого из вас ждут апартаменты. Просто покажите ваше приглашение консьержу, вам дадут магнитную карту-ключ, и вы проведете здесь ночь в качестве моих гостей. Это включает в себя и обслуживание номеров. Что касается развлечений, то людей консервативных ждут танцы в бальном зале. Для молодых — и для молодых душой в том числе — рок-группы будут играть внизу, в клубе «Пещера». А те, кого одолела ностальгия, могут всю ночь напролет отплясывать в баре «Кадиллак» твист и рок-энд-ролл в стиле пятидесятых. Буфетные столы вы найдете повсюду. Так что, прошу вас — ешьте, пейте, веселитесь и наслаждайтесь жизнью. Благодарю вас, леди и джентльмены.

Рядом с ней вырос Дерек с парой огромных золотых ножниц в руках.

Дороти-Энн снова нагнулась к микрофону:

— А теперь, если господин губернатор будет настолько добр и поможет мне перерезать ленточку…

Губернатор Рэндл обрадовался случаю сфотографироваться. Это был широкий, тяжелый мужчина, с копной белых волос и цветущим видом, скорее похожий на быка, чем толстый.

Двери в бальный зал в стиле Регентства стремительно распахнулись. И только в этот момент Дороти-Энн сообразила, что ей даже в голову не пришло заглянуть в написанную заранее речь. Она про нее забыла и произнесла собственную.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Неужели не будет конца чудесам?»

Губернатор повел ее в бальный зал, и пары толпой последовали за ними, выстраиваясь вдоль павлинье-синих стен с резными деревянными позолоченными панелями, заботливо оставляя свободным место для танцев. На помосте один из оркестров из общества Питера Дачина заиграл «Сентиментальное путешествие».

— Не знаю, как и благодарить вас, господин губернатор, — негромко сказала Рэндлу Дороти-Энн.

— О, я знаю способ, — улыбнулся тот.

Глаза женщины озорно блеснули.

— Вы хотите сказать… я могу оказать финансовую помощь вашей избирательной кампании?

Губернатор от души расхохотался утробным смехом, идущим из глубин тела.

— Честно говоря, я подумывал о чем-то менее дорогостоящем, — вымолвил он.

— И что же это такое?

— Подарите мне первый танец.

Дороти-Энн просияла улыбкой.

— Это доставит мне удовольствие.

Губернатор все еще хихикал, ведя ее на танцевальную площадку. Покачивая головой, он прыскал от смеха и бормотал себе под нос:

— Финансировать избирательную кампанию!

Под жужжание телекамер Рэндл обнял партнершу, и они начали танцевать, двигаясь мягко, как хорошо смазанные механизмы в такт музыке. Постепенно вокруг них становилось все больше танцующих, пока весь зал не превратился в танцующее море, и великолепные пары закружились под хрустальными люстрами.

Дороти-Энн могла полностью довериться партнеру. Крупный мужчина или нет, но он скользил очень легко. Губернатор явно много практиковался, пока собирал пожертвования в фонды.

Песня кончилась, и они остановились. Рядом с ними раздался мужской голос:

— Итак, господин губернатор? Вы собираетесь поделиться вашим богатством или планируете проявить эгоизм и не позволите никому отнять у вас эту юную красавицу?

Они обернулись, и Дороти-Энн оказалась лицом к лицу с необыкновенно красивым мужчиной. Обаяние, сексуальность, харизма и к тому же явная уверенность в себе, происходящая из сознания, что мир — устричная раковина в твоих руках.

Все в нем соответствовало высшим калифорнийским стандартам. Рост — шесть футов два дюйма. Внешняя подтянутость — признак настоящего атлета. Лицо звезды экрана — голодное молодое лицо, глаза цвета лазурита, выбеленные солнцем волосы, сильная челюсть и потрясающие зубы.

У Ханта Уинслоу было все это. И с лихвой.

Рэндл вздохнул.

— Уинслоу, — прорычал он, — неужели у вас нет никакого уважения к старшим? Вы ясно дали понять, что метите на мое место. А теперь вы еще и отбираете у меня партнершу.

Дороти-Энн и мужчина обменялись улыбками.

— Миссис Кентвелл, я не хотел быть невежливым. Позвольте представить вам моего политического соперника и крайне противного человека — мистера Хантингтона Неверленда Уинслоу-третьего.

Дороти-Энн протянула руку, и Уинслоу пожал ее.

— Хант, — произнес он, ослепляя ее улыбкой. — Я отзываюсь на старого простого Ханта.

— Простой, как же! — выпалил губернатор Рэндл. — Поосторожней с Хантом, миссис Кентвелл. Это наш местный сердцеед.

Дороти-Энн рассмеялась:

— За меня можете не беспокоиться, господин губернатор. Я счастливая, замужняя женщина.

— Рад это слышать. Кстати, вы и мне напомнили об этом. Мне лучше вернуться к той даме, с которой я пришел. — Он вежливо поклонился. — Миссис Кентвелл, благодарю за доставленное удовольствие.

— Благодарю вас, — отозвалась она. Дороти-Энн посмотрела вслед губернатору. Потом повернулась к Ханту. — Итак? Вы и в самом деле сердцеед, как об этом говорит губернатор?

Ее собеседник рассмеялся.

— Вы не должны верить всему, что слышите, миссис Кентвелл.

— Друзья называют меня Дороти-Энн.

— Тогда я с удовольствием примкну к ним, Дороти-Энн.

— Вы его соперник? — поинтересовалась она.

— Вы имеете в виду старину Рэнди Рэндла?

— Вы его так называете? На самом деле?

Прежде чем он смог ответить, оркестр заиграл «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско».

— Не потанцевать ли нам? — предложил Хант, обнимая Дороти-Энн за талию, и она ощутила безотчетную дрожь, пробежавшую по ее телу, почувствовала, какая сила скрывается под его одеждой.

«Губернатор прав. Хант опасный человек. Слишком сексуален ради своего блага… или моего».

— Итак, вы сделаете это? — спросил Уинслоу, когда они танцевали щека к щеке.

Дороти-Энн подняла на него глаза.

— Что я сделаю, мистер Уинслоу? — негромко поинтересовалась она.

— Хант, — напомнил он.

Дороти-Энн с улыбкой поправилась:

— Хорошо, Хант.

— Оставите ваше сердце в этом городе?

Она рассмеялась.

— Крошечный кусочек, я уверена. Мне кажется, что я оставляю частичку моей души везде, где открываю отель.

— Наподобие Ганса и Гретель, рассыпающих крошки хлеба?

Дороти-Энн засмеялась, и они продолжали танцевать. Когда музыка смолкла, они отошли друг от друга и вежливо похлопали. Хозяйка вечера заметила делающую ей знаки Венецию и знаком позвала ее подойти.

— Венеция, позволь тебе представить мистера Хантингтона Уинслоу-третьего. Хант, это Венеция Флуд, она отвечает за связь с прессой.

Они обменялись рукопожатием.

— Очень приятно, господин сенатор, — негромко произнесла негритянка.

— Сенатор! — Дороти-Энн смотрела во все глаза. — Этого вы мне не говорили.

— Сенатор штата. — Хант, будто извиняясь, пожал плечами. — Я могу принести дамам выпить?

— Это было бы неплохо, — произнесла Дороти-Энн, и женщины двинулись к краю танцплощадки. — Есть новости от Фредди? — с тревогой спросила она.

Венеция покачала головой:

— Пока нет.

— Черт.

— Дерек обзванивает аэропорты. Он везде оставил распоряжения немедленно сообщить тебе, как только самолет Фредди коснется земли.

— Я только надеюсь, что с ним все хорошо, — с тревогой заметила Дороти-Энн.

— Разумеется, это так. И если бы он подумал о своей выгоде, то ему следовало бы поторопиться, потому что к нам идет твой обворожительный молодой сенатор.

— Венеция! — запротестовала Дороти-Энн. — Никакой он не мой!

— А вы в этом уверены, девушка?

— Разумеется, уверена, — прошипела Дороти-Энн. — А теперь убирайся с глаз!

— Чао! — пропела подруга. — Только помни, — она подняла гибкую руку и погрозила пальцем, блеснули многочисленные золотые кольца, — он связан брачными узами! — проговорила негритянка театральным шепотом. — Я проверяла. — И с этими словами Венеция Флуд отошла, окутанная тканью наряда от Иси Мияке, и улыбаясь выхватила бокал шампанского из руки Ханта, даже не замедлив шага.

Вечер был в самом разгаре. Горячительные напитки и шампанское развязали языки и отпустили тормоза. Шум все нарастал, а роскошное угощение на буфетных столах готовилось к уничтожению.

Официанты стояли подле гостей, подавая белужью икру, соленую лососину, паштет с трюфелями в заливном из портвейна и салат из копченой форели. Повара в высоких колпаках сбивались с ног, нарезая тончайшие ломтики жареной ягнятины, запеченной ветчины, индейки и копченого лосося. Помощники все время пополняли разоренные блюда с мясом эскарго, поджаренными утиными потрохами и говядиной бургиньон.

Жующие гости с тарелками на коленях заняли кресла в вестибюле. Венеция заметила Дороти-Энн, поднимающуюся по спиралевидной лестнице из клуба «Пещера». Негритянка поймала взгляд подруги и кивком указала на одну из толстых мраморных колонн.

Дороти-Энн перевела взгляд в указанном направлении.

Какая-то женщина с высоким стаканом в руке привалилась к мрамору.

Когда-то она была красивой. Тонкая, как манекенщица, и необычайно ухоженная. Грима как раз в меру, в тон платью, и наложен профессионально. С большим вкусом. Волосы прямые, темные, до плеч, и наряд стоил целое состояние — длинное бальное платье от Оскара де ля Ренты из синей, цвета сапфира шелковой тафты, а к нему настоящие сапфиры на шее, руках и в ушах. Но несмотря на все ее усилия, ничто не могло скрыть образа жизни запойного пьяницы.

Дороти-Энн взглянула на Венецию, кивком головы дала понять, что возьмет это на себя и подошла к женщине.

— Привет, — дружески поздоровалась она. — Я не думаю, что мы знакомы.

Дама медленно подняла голову и подозрительно посмотрела на Дороти-Энн стеклянными, поразительно синими глазами.

— Ч-что т-тебе надо? — последовал громкий невнятный ответ.

«Ого! Видно ее довольно давно оставили в одиночестве».

— Я могу вам что-нибудь принести?

— А п-почему ты х-хочешь это сделать? — Женщина поднесла стакан к губам, но тот был пуст. Она подняла его на уровень глаз. — Дерьмо, — пробормотала незнакомка. — Ещ-ще нужно. — Она лукаво взглянула на Дороти-Энн. — М-можешь мне еще достать?

— Может быть, вы хотели бы что-нибудь съесть? — тактично предложила Дороти-Энн.

— К черту еду! — нагло огрызнулась женщина. Ее взгляд вдруг стал диким, губы хищно изогнулись, как у бешеной собаки. — Все, что мне нужно, это еще водки! — Она двинулась прочь, чуть покачиваясь и перемещаясь аккуратными, осторожными шагами пьяного человека. Не пройдя и двух шагов, она споткнулась.

— Эй, осторожнее. — Дороти-Энн протянула руку, чтобы удержать ее.

Женщина вновь обрела равновесие и оттолкнула ее руку.

— Н-не нужна мне твоя помощь! — воинственно выкрикнула она, и к ним стали поворачиваться головы, а разговоры сидящих поблизости прервались на полуслове. — М-мне этого не н-надо! Ос-собенно от с-сучки, пыт-тающей-ся украсть м-моего м-мужа!

Глубоко шокированная Дороти-Энн осталась стоять, с отвращением наблюдая, как ее недавняя собеседница двинулась в сторону ближайшего бара.

— Мне чертовски жаль! — прозвучал рядом с ней знакомый голос.

Дороти-Энн обернулась. Перед ней стоял Хант Уинслоу, и на его лице было странное выражение беспокойства и одновременно неловкости.

Дороти-Энн рассмеялась.

— Вам не о чем жалеть, — ответила она с истинным изумлением. — Правда, Хант. Вы же не в ответе за весь ваш электорат.

Его губы сжались.

— Нет, в ответе, — спокойно возразил он. Его голос на мгновение прервался. — По меньшей мере, именно за эту избирательницу. Это моя жена, Глория.

Дороти-Энн смотрела на него во все глаза.

— О, Господи, Хант. Я же не знала, иначе я бы никогда не осмелилась вмешиваться…

— Откуда вам было знать? Вы здесь новичок. — Он грустно улыбнулся. — Да в этом городе это и не секрет. «Бедная Глория», — его голос звучал мягко, а в глазах появилось выражение боли. — Так о ней все говорят. «Бедная Глория». Меня не удивило бы, если бы все начали и меня величать «бедным Хантом», или, что еще хуже, «бедным долготерпеливым Хантом»! И все у меня за спиной!

Дороти-Энн удивило его терпение, учитывая сложившуюся ситуацию. Она не знала, что ответить. Что положено говорить в таких случаях? Она и в самом деле этого не представляла.

Уинслоу озабоченно покачал головой.

— Ладно, я лучше пойду и проконтролирую ситуацию, — с легкой улыбкой проговорил он. — Приходится побыть нянькой. Может быть, мы сможем поговорить позже?

— Да, вероятно, — ответила Дороти-Энн. Она тепло смотрела ему вслед, когда Хант отправился за женой, пытаясь представить, в каком аду он живет.

К ней подошла Венеция.

— Солнышко! — сдержанно произнесла она. — Мы можем найти тихое местечко и поговорить?

Дороти-Энн взглянула на нее. В душе шевельнулось ужасное предчувствие.

— Фредди! — выдохнула она, кровь отлила у нее от лица. У молодой женщины вдруг закружилась голова, и она с силой, словно клещами, вцепилась в руку подруги. — С ним что-то случилось!

— Почему бы нам не воспользоваться одним из служебных кабинетов? — сочувственно предложила Венеция.

— Нет, — затрясла головой Дороти-Энн. — Немедленно говори!

Негритянка глубоко вздохнула. Ей хотелось как-то помягче сообщить новости. Она произнесла:

— Это действительно насчет Фредди.

Зрачки Дороти-Энн расширились.

— Произошел несчастный случай. Он?..

— Мы не знаем, дорогая.

— Но… — Дороти-Энн потеряла самообладание и стояла в зале, похолодевшая, ее рука, вцепившись, словно краб, мяла платье на груди. — Что случилось? — прошептала она.

— Никто не знает наверняка. Его самолет исчез с экранов радаров.

Дороти-Энн закрыла глаза и почувствовала, как ее все глубже и глубже засасывает бездонный водоворот отчаяния. Она попыталась вздохнуть, но словно стальные нити опутали ей грудь. Через мгновение она открыла глаза.

— Они потеряли с ним связь по радио, — сказала Венеция.

— Где это случилось?

— Где-то над Скалистыми горами.

— Но они не уверены, что самолет, — Дороти-Энн не могла вымолвить слово разбился, — упал?

— Нет, не уверены, но все призна…

— Поисковые группы. Они уже их отправили?

Венеция держала ее обеими руками.

— Они не могут, дорогая. Пока не рассветет. И даже тогда… — голос негритянки дрогнул, и она вздохнула. — Только что начался двухдневный буран. Пока снегопад не прекратится, нельзя начать поисковые работы. Мне так жаль, солнышко.

Дороти-Энн вдруг улыбнулась, в глазах вспыхнул неестественный огонь.

— Не волнуйся так, Венеция. Пойдем поедим что-нибудь. С Фредди все отлично. Он просто задерживается, вот и все. Может быть выпьешь? Немножко бренди?

— Дорогая моя…

— Все верно. Я забыла. Ты же не употребляешь спиртное. Как это я не подумала.

Венеция молча смотрела на нее. «О, Господи. Она в шоке. Мне лучше отправиться за помощью. — Она в отчаянии оглянулась. — И где этот Дерек, когда он мне так нужен?»

И тут веки Дороти-Энн опустились, ее тело обмякло. Венеция едва успела подхватить подругу, когда та потеряла сознание.

 

4

Дороти-Энн пришла в себя в апартаментах, расположенных в пентхаусе. Она лежала под одеялом, Венеция сидела на краю кровати и держала ее за руку. «Забавно, — подумалось ей, — я не помню, как раздевалась».

— Как я поднялась наверх? — спросила она сдавленным шепотом.

— Мы внесли тебя в лифт. Ты потеряла сознание.

Дороти-Энн нахмурилась, и воспоминания нахлынули на нее. Фредди. Его самолет исчез с экранов радаров.

Она вгляделась в встревоженное лицо Венеции.

— Он просто пропал без вести! — горячо сказала Дороти-Энн. — Фредди только пропал.

Ее темнокожая подруга постаралась улыбнуться.

— Я знаю, солнышко, — успокоила она, промокая полотенцем, смоченным в холодной воде, лоб Дороти-Энн, — знаю. — Венеция обернулась и кивнула человеку, стоящему в ногах кровати, тот подошел ближе.

Дороти-Энн, нахмурившись, взглянула на него. «Я никогда его раньше не видела».

— Кто… это?

— Это доктор Нури. Он врач нашей фирмы и даст тебе успокоительное. Тебе нужно беречь силы и постараться уснуть.

Дороти-Энн отвернулась. «Доктор нужен не мне», — мрачно подумала она, представляя изуродованное, изломанное тело Фредди, лежащее в каком-нибудь глубоком ущелье под завывания бурана.

Она едва ощутила укол иголки в руку. Молодая женщина повернулась к Венеции.

— Прием…

— Шшш, — мягко убаюкала ее Венеция, прикладывая ко лбу Дороти-Энн мокрое полотенце. — Все отлично. Дерек Внизу присматривает за всем вместо тебя.

— Я испортила церемонию открытия.

— Малышка! Немедленно прекрати!

Дороти-Энн начала ощущать действие успокоительного. Ее веки вдруг отяжелели, и она едва могла держать их открытыми.

— Дети, — сонно пробормотала она, глотая слова. — Надо позвонить няне Флорри… Они не должны узнать об этом по телевидению… или из газет…

— Я об этом позабочусь.

Действительность уплывала от нее.

— Им надо сказать… прилететь сюда… первым же рейсом…

— Считай, что все сделано, — сказала Венеция, но Дороти-Энн уже не услышала. Голос негритянки звучал глухо и, казалось, шел откуда-то из-под воды. Тяжесть заставила Дороти-Энн опустить веки.

И когда снотворное принесло сон, он вернул ей Фредди.

Возможно, это было воспоминанием. Или всего лишь сном. Она не знала. Но они вдвоем корчились и дергались под далекий четкий ритм, а потом вдруг, как это бывает в снах, очутились на битком забитой танцплощадке, и непрерывная музыка взрывалась мучительными, отупляющими аккордами.

Народу было так много, что толпа, казалось, обнимает их. Над головами медленно вращался зеркальный шар, повсюду рассылая плывущие блики, потом мигнули разноцветные огни, и ослепляющие прожектора осветили всех, заставив застыть, как в стоп-кадре.

Они очутились в респектабельном танцевальном клубе, и музыку она узнала — конец семидесятых, начало восьмидесятых. Диджей держал руку на пульсе толпы, и одна захватывающая мелодия диско незаметно переходила в другую.

Все отдавались музыке, размахивая поднятыми руками, словно впавшие в экстаз молящиеся. Жара и пот смешивались со всепоглощающей вонью амилнитрата и этил-хлорида, и время от времени она ловила взгляды высокого парня с обнаженной грудью, пребывающего в своем собственном мире, танцующего таинственное соло с двумя гигантскими японскими веерами.

Сны могут носить отпечаток невероятных фантастических сублимаций и самых странных реальных вещей. Двигаясь в танце, Дороти-Энн поняла, что она в том самом темно-синем деловом костюме, белой шелковой блузке и легком шерстяном пальто, что были на ней в день их первой встречи с Фредди на продуваемой ветрами крыше строящегося здания в Чикаго. И он, как это ни абсурдно, был в той же грязной майке и джинсах «Ливайс 501», отлично подчеркивающих его мускулистые руки и тонкую талию.

Совсем не клубная одежда.

Неважно.

Темп нарастал, танцоры вокруг толкались и прижимались теснее, подталкивая их друг к другу. Фредди улыбнулся ей, обозначились морщинки в уголках глаз, и он что-то говорил, но шум съедал его слова и лишал ее возможности услышать их.

Они танцевали, и Дороти-Энн ощущала его растущую эрекцию при каждом движении его живота. Сначала она смущенно оглянулась, но окружающие были слишком заняты собой, чтобы что-либо замечать.

И тогда их движения стали еще более эротичными. Это уже был не танец, а воплощенная сексуальность. Каждое их движение вызывало отклик плоти, сумасшедший, порнографический ритуал, воплощенный в хореографии.

Она ощутила, как увлажнилось ее лоно. Им только и оставалось, что заняться любовью прямо здесь, посреди танцплощадки.

И вдруг, казалось, все перестали существовать. Словно они остались одни, а остальные превратились в безразличных свидетелей.

Фредди подтолкнул ее к себе и прижал. Взял ее руку и направил к своему члену.

Дороти-Энн ощущала под пальцами его напрягшуюся плоть, но они продолжали свой сексуально заряженный танец. У нее вдруг пересохло во рту, и она едва могла дышать.

— Достань его! — проговорил Фредди, и его слова тут же поглотили басовые звуки ударной установки, но Дороти-Энн смогла читать по губам.

Женщина посмотрела на него широко открытыми глазами, потом протестующе огляделась вокруг.

Мужчина покачал головой.

— Забудь о них! — с нажимом выговорил он. — Они не заметят!

Минуту она колебалась, потом ее пальцы расстегнули металлические пуговицы, и рука скользнула в ширинку.

Упругая длина его великолепно тяжелого горячего пениса говорила о полной готовности. Она обхватила фаллос у основания и попыталась освободить из узкой джинсовой тюрьмы.

Он почти выпрыгнул ей в руку.

И снова этот танец в сновидении совершил невозможное: ее юбка и трусики вдруг перестали быть помехой, и его член устремился к ней, словно жалящая змея. Дороти-Энн зачарованно вскрикнула, когда он вошел в нее.

Сначала она ощутила себя онемевшей, парализованной, а потом ее лоно раскалилось, словно печка.

Теперь их танец превратился в подлинное безумие. Дороти-Энн обо всем забыла, словно язычница, возносящая молитву Приапу, соединенная с Фредди его мощным двигающимся пенисом.

Никогда раньше она не испытывала такого горячего желания достичь цели. У нее кружилась голова. Это казалось блаженством — одновременное радостное возбуждение и агония, и ее сексуальный голод не знал границ. Она больше не слышала музыки, только ощущала ритм их тел, двигающихся в потрясающем синкопе.

И потом наступил этот момент. Первый оргазм заставил ее воспарить. Каким-то образом она обвила ногами его талию и отчаянно цеплялась за него, отклоняясь назад, пока ее волосы не коснулись пола, их дергающиеся тела слились в единое целое.

Сильные скользящие толчки участились, сотрясая и заставляя дрожать все ее тело. Дороти-Энн закрыла глаза и вскрикивала при каждом мощном ударе. Она уже чувствовала, что ее вот-вот накроет следующая приливная волна, которая поглотит ее полностью, и женщина подумала, что наверняка умрет.

Жизнь, смерть, вечность! В виражах страсти мечты и загадки Вселенной обнажились во всем своем великолепии. Ответы были здесь, в семенах жизни, которые он оставит в ней!

Дороти-Энн восторженно подумала, что этот великий акт, пребывающий вне времени, может длиться вечно, без конца.

«Прошу тебя, Господи, — взмолилась она, — не дай ему остановиться».

Но прежде чем из горла Фредди вырвалось рычание, он вышел из нее, мягко, но твердо снял ее ноги со своей талии, поднял женщину и поставил на пол.

Дороти-Энн смотрела на него обиженно и смущенно. Она не понимала, что произошло. Почему он захотел остановиться? И почему так рано?

— Я должен уйти, — мягко отталкивая ее, произнес Фредди.

Она была потрясена. Не могла в это поверить. Они едва начали!

— Не уходи, — взмолилась Дороти-Энн. Теперь, когда он покинул ее лоно, ужасная режущая боль раздирала ее. — Прошу тебя, Фредди, останься со мной!

— Я не могу. — Он все отступал назад, ввинчиваясь в толпу, словно влекомый неподвластной ему силой.

Дороти-Энн протянула вперед обе руки.

— Фредди! — отчаянно выкрикнула она. — Не оставляй меня!

Как-будто при замедленной съемке, он улыбнулся, приложил руку к губам и послал ей воздушный поцелуй. И тут танцор с веерами вдруг снова возник перед ней. Вместо лица у него была отвратительная маска театра Кабуки, и он, словно гипнотизируя, размахивал бесцветными, призрачными веерами, скрывая Фредди от ее взгляда. Когда веера исчезли, она увидела, что муж уже далеко.

Веера опять задвигались взад и вперед, расшивая воздух калейдоскопом красок и стежков.

И снова разошлись.

Фредди исчез.

— Фредди! — закричала Дороти-Энн. — Фредди! Фредди!

Она почувствовала, что ее кто-то трясет, и чей-то голос прорвался сквозь плотное, похожее на вату, покрывало сна.

— Проснись, давай же, детка. Тебе приснился плохой сон.

— Фредди! — Дороти-Энн резко села в кровати. Сердце бешено билось, она чувствовала, как кровь сумасшедшими толчками переливается в венах, и огляделась дикими глазами. — Куда он ушел? Он был здесь!

— Все в порядке, — негромко успокоила ее Венеция, пододвинувшая кресло к кровати и так проведшая ночь, причем ее платье от Иси Мияке ничуть не пострадало от того, что в нем спали. — Это всего лишь сон.

Дороти-Энн потрясла головой, словно намереваясь прочистить мозги.

— Но… все казалось таким реальным!

Венеция засмеялась.

— Похоже, судя по тому, как ты молотила тут все вокруг. Детка! Я впервые услышала о женских поллюциях!

Дороти-Энн хмуро посмотрела на нее:

— Что… ты имеешь в виду?

— Ты так вертелась, словно занималась любовью. Ради Бога! Не смущайся ты так. Это все снотворное. Доктор Нури предупредил меня, что ты можешь повести себя странно.

Вдруг острая боль пронзила внутренности Дороти-Энн. Ее лицо сморщилось от сильного страдания.

— О Боже! — выдохнула она.

— Лапочка! — встревожилась Венеция. — Что случилось?

— Я… не знаю…

Живот Дороти-Энн снова конвульсивно дернулся, она обхватила себя руками, стараясь не кричать.

Венеция вскочила на ноги, откинула одеяло и подняла ночную рубашку Дороти-Энн.

Ей хватило одного взгляда.

У Дороти-Энн началось сильнейшее кровотечение.

Венеция схватила телефон, стоящий у кровати, и набрала домашний номер доктора Нури, который тот нацарапал на своей визитной карточке. Она нетерпеливо меряла шагами комнату, дожидаясь, пока на том конце ответят.

«Ну, давайте, — внушала она, — ну снимите же трубку, кто-нибудь…»

После шестого гудка трубку сняли.

— Алло? — сонно пробормотал голос.

— Доктор Нури? Говорит Венеция Флуд. — Она взглянула на Дороти-Энн, потом отвернулась и прикрыла микрофон рукой. — Вам лучше приехать сюда как можно скорее. Я думаю, что у миссис Кентвелл выкидыш.

Венеция словно тигрица металась по комнате ожидания. Она ненавидела больницы, даже такие просторные, как современный Маунт Олив Медикал Сентер. К тому времени, как появился хирург, женщина уже раз десять позвонила по своему сотовому телефону, и все впустую.

Все еще никаких новостей о Фредди.

А теперь еще и это.

Доктор Чолфин, хирург, даже не сменил своей зеленой формы, и Венеция бросилась к нему, едва он вошел в дверь.

— Как она, доктор?

— Миссис Кентвелл в послеоперационной реанимации. Теперь можете успокоиться. С ней все будет в порядке.

— Слава Богу. — От облегчения Венеция выдохнула так, что у нее закружилась голова. — Это первая хорошая новость за последнее время. Есть проблемы?

— Некоторые. — Казалось, доктор колеблется. — Насколько вы близки с ней?

Венеция посмотрела ему прямо в глаза.

— Очень. Мы почти как сестры, а что?

— Мне хотелось бы, чтобы рядом с ней кто-то был, когда я скажу ей.

Венеция произнесла едва слышно:

— О чем? О том, что она потеряла ребенка?

— И об этом тоже. — Врач кивнул. — Но главное о том, что нам пришлось провести экстренное удаление матки. Вот почему мы так долго возились.

Негритянка в ужасе смотрела на него.

— Господи Иисусе.

Она, вся дрожа, опустилась в одно из оранжевых пластиковых кресел. О выкидыше она догадывалась, но удаление матки? Это просто невозможно представить.

— Неужели ей мало досталось? — отстраненно произнесла она.

Врач не ответил.

— Сначала, пропал самолет ее мужа. Предположительно он потерпел аварию в Скалистых горах. Потом выкидыш. А теперь это! Сколько еще она сможет вынести?

Голос врача зазвучал негромко.

— Если это может служить утешением, то скажу, что могло быть куда хуже.

Венеция резко вскинула голову.

— Что вы имеете в виду?

— Мы обнаружили опухоль яичника и сразу ее удалили.

Венеция нахмурилась.

— Я не понимаю. — Она выглядела смущенной. — Опухоль яичника.

— Мы говорим о раке, — объяснил доктор. — О раке яичников.

Венеция пришла в ужас. Рак яичников! Какое-то мгновение она ошеломленно сидела, не шевелясь.

— Хорошая новость, — продолжал врач, — состоит в том, что мы все удалили. Разумеется, ей придется проходить регулярные осмотры. Но все-таки, должен сказать, что миссис Кентвелл — удачливая леди. Если бы мы не обнаружили его сейчас… — Он пожал плечами и тихо добавил: — Кто знает, чем бы все кончилось?

Венецию охватил страх.

— А… удаление матки? — спросила она запинаясь. — Насколько оно было радикальным?

— Медицинские термины обозначают это так: мы провели абдоминальную гистероэктомию с двусторонней сальпинго-ооферектомией.

— Я боюсь, что не понимаю вас, доктор. Скажите простыми словами, пожалуйста.

— Да, разумеется. Простите меня. На языке простых смертных нам пришлось удалить матку, оба яичника и обе трубы.

Венеция на мгновение закрыла глаза.

— Другими словами… — Она не смогла произнести этого.

— У миссис Кентвелл никогда больше не будет детей, — закончил за нее врач.

«О, Господи! — Негритянка глубоко вздохнула и закрыла лицо руками. Она и представить себе не могла, как Дороти-Энн воспримет все это. — Она так отчаянно хотела этого ребенка. А теперь у нее никогда не будет другого…»

— Я буду вам очень признателен, если вы пока ничего ей не скажете, — продолжал хирург. — Как я уже сказал, мне нужно ваше присутствие, чтобы вы могли морально поддержать ее, но главное, чтобы новости ей сообщил я. Таким образом, я смогу устранить возможное недопонимание и недоразумения, которые могут возникнуть.

Венеция кивнула:

— Когда вы ей скажете?

— Как только она достаточно окрепнет. Завтра к вечеру… Может быть, послезавтра. — Чолфин помолчал. — Мне очень, очень жаль.

— И мне тоже. — Венеция вздохнула. Ее руки вздрагивали на коленях, словно попавшая в ловушку птица со сломанным крылом. — Когда я смогу увидеть миссис Кентвелл?

— Как только ее перевезут из реанимации в палату. Не позже, чем через несколько часов. — Он махнул рукой проходящей мимо медсестре. — В какую палату собираются положить миссис Кентвелл?

— Я сейчас выясню, доктор, — отозвалась та.

Венеция встала, взяла сумочку и пожала хирургу руку.

— Благодарю вас, доктор, — тепло сказала она. — Я ценю все, что вы сделали.

— Только не утомляйте ее, — предупредил он, — ей необходим отдых.

— Не волнуйтесь, — заверила его Венеция, — я прослежу за тем, чтобы так и было. — Она торопливо пошла прочь, догнав сестру несколькими по-газельи длинными шагами.

Палата оказалась маленькой, зато без соседей, с телевизором, прикрепленным к стене, и крошечной примыкающей ванной с душевой кабиной. Занавески на большом окне были задернуты, и Венеция раздвинула их.

И увидела только свое отражение в стекле.

Что касается больниц, то по ее мнению, эта не из плохих. Очень даже ничего.

Закончив осмотр, она устроилась в кресле для посетителей и задремала.

Она резко проснулась, когда привезли каталку с Дороти-Энн, быстро встала, отодвинула кресло в угол и отошла с дороги. Два санитара так осторожно переложили пациентку с каталки в постель, что та даже не проснулась. Деловитая медсестра суетилась вокруг, проверяя капельницу и настраивая различные мониторы.

Когда санитары вышли, Венеция подошла к кровати и встала там, глядя вниз. Казалось, что Дороти-Энн просто спит. Ее золотистые волосы разметались по белой подушке, она выглядела маленькой, хрупкой, бледной, по-детски беспомощной.

И вдруг ее глаза широко открылись. В них притаился страх, взгляд расфокусирован, аквамарин лишь подчеркивал ее бледность. Она медленно повернула голову на подушке. Ее рука метнулась к Венеции.

— Самый плохой сон, — хрипло и невнятно сказала Дороти-Энн.

— Привет, малышка, — шепнула Венеция. Она пожала пальцы подруги. Рука была горячей, липкой и слабой. — Как ты себя чувствуешь?

Дороти-Энн уставилась на нее.

— Мне снилось, что пришел Фредди и унес моего ребенка! Он сказал, что я никогда их не увижу!

— Шшш, — успокоила ее Венеция. — Это всего лишь плохой сон.

— Плохой сон, — медленно повторила Дороти-Энн. — Лишь плохой сон?

— Правильно, моя сладкая. Только это.

Глаза Дороти-Энн начали закрываться.

— Всего лишь плохой сон, — пробормотала она и, снова погружаясь в дрему, вдруг осознала, что уплывает назад, сквозь годы, в другое время, в другое место и к той необыкновенной женщине, которой она обязана всем…

 

5

Прабабушка Дороти-Энн вошла в этот мир, где все было против нее.

Женщина.

Рожденная в бедности.

Осиротевшая в шесть лет.

Выросшая в суровом юго-западном Техасе, где меньше всего шансов на успех.

Но она осмеливалась мечтать.

И начав с обыкновенного дома, где сдавались комнаты в наем, пройдя через тяжелые испытания Великой Депрессии, эта леди основала империю.

Ее звали Элизабет-Энн Хейл, и все в ней было необыкновенным.

Империя, охватившая шесть континентов. Состояние, созданное своими руками, благодаря которому она стала самой богатой женщиной в мире. Добавьте сюда ее долгожительство, мужа, вошедшего в «Социальный регистр» Нью-Йорка и четверых детей, и вы получите династию. Устремленную вверх, прочно стоящую в обществе, для которой мир — это всего лишь шахматная доска. И еще эта ее внешне не стоящая никаких усилий магическая способность увеличивать свое состояние. К моменту рождения правнучки Элизабет-Энн в полном одиночестве управляла империей, оказавшейся богаче многих государств. О ее власти ходили легенды, а имя стало синонимом роскоши. Она общалась с президентами, премьер-министрами, диктаторами, кинозвездами, художниками, балетными танцовщиками и членами королевских семей. Она пользовалась таким влиянием, что банкиры, политики, послы и высокие чины духовенства искали ее благосклонности.

Элизабет-Энн Хейл жила как королева. Ее пентхаус в Нью-Йорке и различные дома, разбросанные по всему свету, были наполнены мебелью, подходящей для музеев, и она обладала одной из самых лучших коллекций живописи.

Элизабет-Энн была не красавицей, но привлекательной женщиной с царственной осанкой и волевыми чертами. Прямой тонкий нос, широко посаженные глаза цвета морской волны и поразительные пшенично-золотые волосы. Было в ее внешности что-то, свидетельствующее о волевом характере, и все-таки она определенно оставалась женственной. Люди, встречавшиеся с ней впервые, были очарованы ее мягкостью, теплом и отсутствием высокомерия и говорили, что она может расположить к себе гремучую змею.

И к тому же миссис Хейл была страшным врагом. Те, кто пытался перейти ей дорогу, очень скоро обнаруживали, что имеют дело с акулой, и в предательских стаях делового мира она доказала, что с самкой этой породы выгоднее иметь дело, чем с самцом.

Элизабет-Энн сказала одному журналисту:

— Я женщина в мире мужчин. Чтобы добиться успеха, мне пришлось обменять свои белые перчатки на боксерские. Чтобы не потерять свой успех, я никогда не осмелюсь снять их.

Но и у успеха есть своя цена. За все роскошные мелочи — личные самолеты, гардероб от лучших кутюрье, изысканные драгоценности и высокопоставленные друзья — Элизабет-Энн пришлось не просто поучаствовать в трагедии, а заплатить огромными страданиями.

Их было много.

Ее первого мужа, отца ее четверых детей, несправедливо обвинили в убийстве и повесили…

Из четверых детей умерли трое…

Она потеряла второго мужа…

Ее внучка исчезла в хаосе второй мировой войны, а потом по воле судьбы появилась вновь много лет спустя, выйдя замуж ни за кого иного, как за внука Элизабет-Энн. То, что мужа и жену связывают столь тесные родственные узы, знала только Элизабет-Энн. Не желая испортить счастье супругов, она хранила молчание и унесла тайну с собой в могилу.

И наконец трагедия рождения Дороти-Энн. Когда ее мать умерла во время родов, Генри — опечаленный, с разбитым сердцем и ничего не прощающий Генри — несправедливо обвинил дочь в смерти своей жены.

— Чтобы увидеть малышку, вам надо только постучать в окошко сестре, — сказал ему и Элизабет-Энн врач. — Она покажет вам ребенка. Это очень красивая девочка.

Элизабет-Энн немедленно двинулась вперед по коридору. Потом, сообразив, что Генри нет рядом с ней, обернулась.

— Генри! — нетерпеливо окликнула она.

— Иди одна, — мрачно ответил внук. — Я не хочу иметь ничего общего с этим ребенком.

Эти слова, словно клинок, вонзились в сердце Элизабет-Энн. Она не могла поверить в такую реакцию Генри. События не смели развиваться таким образом. Предполагалось, что между отцами и их маленькими дочурками должны быть совсем другие отношения.

Доктор слышал обмен репликами.

— Не волнуйтесь, — мягко сказал он Элизабет-Энн. — Он убит горем. Подождем, увидим. Молодой человек очень быстро придет в себя.

Несколько дней спустя, после церемонии похорон, Элизабет-Энн отвела внука в сторону.

— Генри, — сказала она, — уже пора забирать дочку из больницы.

Он уставился на нее.

— Нет у меня дочери! — выпалил Генри и отправился заливать горе выпивкой.

Элизабет-Энн отнесла его вспышку на счет шока от похорон жены. «Пройдет немного времени, и он придет в себя», — думала она.

А пока миссис Хейл попросила своего шофера Макса отвезти ее в больницу и сама забрала крошку. Подержав Дороти-Энн на руках и вглядевшись в ее точеные черты, гладкую розовую кожу, золотистые волосы и аквамариновые глаза, она объявила ее подлинной Хейл и отвезла в огромное имение Генри в Территауне, штат Нью-Йорк, с его особняком в сорок комнат, выстроенным в колониальном стиле, возвышавшимся посреди пятидесяти акров отлично ухоженной земли. Там она отдала девочку английской няне, которую лично выбрала и наняла.

— А теперь хорошенько заботьтесь о ней, — предупредила Элизабет-Энн.

Няня, в профиль удивительным образом напоминавшая карту Африки, взяла ребенка на руки и улыбнулась:

— Не беспокойтесь, мадам. Я не собираюсь выпускать эту девчурку из вида.

Несколько дней спустя Элизабет-Энн снова приказала Максу отвезти ее в Территаун. Она подгадала свой визит к деловой поездке Генри.

Покатав коляску по обширному парку, они с няней пили чай на террасе, смотрящей на Гудзон.

— Вы отлично справляетесь, — заметила Элизабет-Энн.

— Благодарю вас, мадам, но с таким милым ребенком это легко. Она похожа на сказочное создание, правда?

— Да, это так, — согласилась прабабушка. Она поставила чашку и поймала взгляд няни. — Мне кажется, я с самого начала дала вам ясно понять, кто вам платит?

— О, да, мадам, это вы.

— И вы также помните, о чем мы договаривались, когда я нанимала вас?

Няня оглянулась, проверяя, не слышат ли их слуги.

— Да, мадам. Что я ничего не стану скрывать от вас из того, что касается малышки.

— Верно. — Элизабет-Энн сложила руки на коленях. — Тогда, может быть, вы расскажете мне, как с ней обращается ее отец?

Няня подумала и заговорила, тщательно подбирая слова.

— Что ж… Он не обращается с ней плохо, если вас это волнует.

— Ах так? — Элизабет-Энн подняла брови. — Тогда что же он делает?

Няня вздохнула.

— Дело именно в этом, мадам. Ничего! Мистер Хейл ни разу не зашел в детскую, чтобы взглянуть на бедняжку. Ни единого раза! Это выглядит так, словно он решил, что ее нет на свете.

Элизабет-Энн кивнула. Этого-то она и боялась.

— И еще…

— Да, няня?

— Он специально распорядился, чтобы я держала ее подальше от него.

От жестокости внука Элизабет-Энн захотелось плакать. И все же она не из тех, кто демонстрирует свои чувства прислуге. Поблагодарив няню за то, что та была так предупредительна, миссис Хейл мягко перевела разговор на другое, указав англичанке на ярко-красный хохолок кардинала, когда тот уселся на ветку стоящего неподалеку дерева.

Но ее очень волновало то, что Генри обвиняет Дороти-Энн в смерти своей жены.

По дороге домой она думала, что этот этап пройдет. Генри все еще страдает. Он выберется из этого. Ради всего святого, он же отец Дороти-Энн!

В течение следующих пяти лет Дороти-Энн ни в чем не нуждалась. Она жила как принцесса, наследница империи Хейл, и ее растили со всей мыслимой роскошью. Элизабет-Энн регулярно навещала ее, и с самого начала между ними установились особые отношения. Дороти-Энн не могла дождаться приезда прабабушки и очаровывала всех своим «пвабабуфка».

Ее окружало множество слуг: от повара и горничных до садовников и шофера. Малышка пленила всех. Они боролись за ее внимание и бессовестно баловали ее, но единственный человек, чьей любви она на самом деле жаждала — ее отец — по-прежнему избегал ее.

Генри оставался посторонним, загадочным человеком, живущим с ней под одной крышей, но его дороги редко пересекались с ее собственной. Несколько раз это все же случалось, но он холодно отталкивал девочку и приказывал прислуге убрать ее с глаз долой.

Таким образом, благодаря своему отцу, Дороти-Энн прочно усвоила правило, что детей не должно быть видно и слышно. Поэтому понятно, что это только укрепляло дружбу между нею и «пвабабуфкой».

Потом наступил пятый день рождения Дороти-Энн. Дождь лил как из ведра и свирепствовала гроза, когда они с няней садились в длинный черный лимузин, чтобы отправиться вниз по реке в Манхэттен, эту величественную волшебную страну, выглядевшую как сказочный замок с его многочисленными башнями.

Но праздник превратился в трагедию.

Элизабет-Энн, понимая, что Генри не может бесконечно отталкивать Дороти-Энн, взяла дело в свои руки. В его расписании на день значился ленч, и Генри пребывал в ошибочной уверенности, что это деловая встреча, а не празднование дня рождения его дочери. Он обнаружил это только тогда, когда Элизабет-Энн пригласила его в свой кабинет.

Прежде чем Генри смог что-то сказать, Элизабет-Энн попросила няню и Дороти-Энн подождать за дверью в приемной. Но это не принесло большой пользы. Они слышали, как бабушка с внуком орут друг на друга, даже сквозь закрытые двери.

Наконец, Генри вылетел прочь, а у Элизабет-Энн случился удар. Четыре месяца и три дня она пролежала в коме. Когда миссис Хейл вышла из этого состояния, у нее оказались парализованными ноги, обрекая ее провести остаток дней в инвалидном кресле.

Женщина послабее постаралась бы изменить свой образ жизни, но Элизабет-Энн это вам не обычная женщина. Она отказала параличу в праве покуситься на свою жизнь. Ее первым делом стало выздоровление при помощи врача, двух медсестер и Дороти-Энн в Европе.

И именно там среди мимозы, жасмина и благоухающих олеандром холмов Прованса, родилась идея создать новую сеть отелей — переделать деревенские дома, французские замки и тосканские фермы в суперроскошные уединенные гостиницы под названием «Ле пти пале» — «Маленькие дворцы».

Для Дороти-Энн это стало уроком на всю жизнь. Прабабушка оказалась непотопляемой, неукротимой и непобедимой, великолепной героиней для израненной души.

Но благодаря Дороти-Энн и пожилая женщина переживала собственную молодость, вновь открывая для себя давно исчезнувшую неискушенность и ожидание чуда, которые она считала давно утраченными; возбуждение от того, что видишь мир свежим взглядом, если вообще не впервые замечаешь его, будь то особенно великолепный закат, аромат диких трав или красота отважного цветка, пробившегося сквозь булыжники, вымостившие двор.

Это было поистине волшебное время. Их любовь друг к другу творила чудеса, лечила душевные раны и выковывала из и так уже прочной дружбы нерушимые узы.

Дороти-Энн казалось, что она умерла и пребывает в раю. Купание в ежедневных водопадах любви, которой она не испытывала раньше, наполняло радостью каждый час. А когда Элизабет-Энн вспоминала прошлое, Дороти-Энн начинала понимать, впервые в жизни, что является частью чего-то большего, чем лишенное любви поместье Территаун. Наследство, принадлежащее ей, и никому другому, даже ее отцу, может перенести ее куда угодно.

Она не могла наслушаться про то, как ее прабабушка создала мощную сеть отелей «Хейл», и здесь, на обвеваемых ветрами ароматных склонах гор над Ниццей, впечатлительный ребенок превратился в страстного ученика. Дороти-Энн сделала первый шаг к предполагаемому в будущем главенству в компании «Отели Хейл». Ведь даже если она сама еще не распознала эту обжигающую страсть в своей душе, то это сделала Элизабет-Энн.

Но любой медовый месяц подходит к концу, и также пролетели эти благословенные волшебные дни. Пришло время собирать вещи, покидать Прованс и возвращаться в Штаты.

Дороти-Энн очень не хотела уезжать. Она вкусила от плода любви и заботы, и словно растение, за которым хорошо ухаживают, только начала расцветать. Никогда раньше она не знала такого покоя и уверенности в себе, такого ощущения собственной нужности, чувства принадлежности… Почему жизнь не может всегда быть такой? И тем не менее, девочка проявила осторожность и не стала высказывать свое мнение вслух. Она понимала, что Элизабет-Энн должна вернуться. Все еще прикованная к инвалидному креслу, она насколько могла восстановила свое здоровье и должна была управлять империей.

В последнюю ночь в Провансе Дороти-Энн не смогла заснуть. Она просто лежала и думала о том, как ее здесь любили и как о ней заботились. Если бы только существовал способ избежать возвращения в Территаун. Ей так хотелось открыть свое сердце прабабушке и попросить ее взять правнучку с собой, но малышка понимала, что это невозможно. После удара Элизабет-Энн постоянно требовались услуги медсестры, и уж меньше всего она нуждалась в том, чтобы взвалить на себя заботу о ребенке.

На следующий день Дороти-Энн молчала в течение всего долгого перелета домой. Большую часть времени она провела с закрытыми глазами, притворяясь спящей и вспоминая потрясающие прошедшие месяцы.

И именно тогда, где-то над Северной Атлантикой, она открыла для себя великую истину. Она покинула Прованс, но Прованс никогда не покинет ее. Он навсегда останется с ней. Воспоминания станут частичкой ее души, и ей только и останется, что воскресить их, когда ей того захочется. Каждый волшебный день с ней и готов поддержать ее.

Дороти-Энн услышала, как пилот объявил об их скором приземлении в международном аэропорту имени Кеннеди, и мысленно положила свой дневник на попку. Вскоре «боинг» совершил великолепную посадку, и очень, очень скоро она уже сидела в лимузине, направляющемся в Территаун, назад к суровой действительности.

 

6

— Ма?..

— Мамочка!

Дороти-Энн сидела на больничной кровати в своей собственной ночной хлопковой рубашке с короткими рукавами в стиле Империи — женственный корсаж украшен нежной вышивкой, заложенными складочками и кружевом, — и гадала, откуда взялись все эти букеты цветов, серебряные воздушные шарики и плюшевые мишки, усевшиеся на систему кондиционирования воздуха, когда до нее донеслись голоса, чистые, настоящие дисканты, а потом появилась троица, торопливо вбежавшая в палату.

— Ох! — жалостливо выдохнула суетящаяся, задохнувшаяся няня Флорри где-то поблизости, ее врожденный акцент шотландских гор остался таким же сильным, как в тот день, когда она покинула Галасхилс. — Я кому сказала, прекратите шуметь. Говорила вам, больница здесь!

Дороти-Энн снисходительно улыбнулась. Они были такими подвижными, как мексиканские прыгающие бобы, ее Лиз, Фред и Зак. Просто торнадо энергии, кружившийся здесь, там и всюду. Их питали темперамент и возбуждение, они яростно неслись по жизни, словно уже осознавая, что однажды время возьмет над ними верх, и когда-нибудь они задумаются о том, куда же унеслись их годы.

Стоило ей увидеть детей, и сердце забилось от переполняющей его любви. Дороти-Энн пришлось моргнуть, чтобы прогнать слезы гордости и радости.

Господи, как же она любит их, троих своих маленьких Кентвеллов.

Самая старшая, Лиз, ей одиннадцать. С аквамариновыми глазами, белокурые волосы собраны в «пальму» на макушке и перевязаны красной лентой. В своей черной куртке, юбке из шотландки и черных туфельках с перепонкой и на низком каблуке, она выглядела определенно — и к своему большому разочарованию — приготовишкой. Снаружи Ральф Лорен, киберпанк изнутри. Мисс Американский пирог, с острым, как бритва, умом, с модемом на «ты», одна нога в этом мире, а вторая твердо стоит в киберпространстве.

Потом десятилетний Фред. Вылитый портрет своего отца, но с разделенными посреди пробором длинными волосами цвета воронова крыла, падающими по обе стороны его лица. Очень престижно и модно одетый, в супермешковатых джинсах, полы рубашки наружу, тонкие золотые кольца в каждом ухе. Из кармана штанов провод тянется к наушникам на голове. Осторожный, замкнутый и немногословный ребенок, он, чавкая, ест чипсы из открытого пакета «Дортос» и кивает головой в такт только ему слышной музыке.

И наконец самый младший. Зак, ее девятилетнее чудо. Рыжеволосый, синеглазый, так и пышет неукротимой энергией. Пытается выглядеть «в струе», как и брат, но слишком мил, чтобы у него это получилось. Бейсбольная кепка надета в соответствии с модой — козырьком назад, в руке — электронная игра.

Вся троица уставилась на нее, больничную койку, капельницу и мониторы, заставившие их замолчать. Потом Зак нарушил тишину.

— Ммамочка! — выдавил он, готовый расплакаться. — Ты же не собираешься у-у-умирать, правда?

— Знаешь, ты и вправду настоящий, настоящий дурак, — фыркнула Лиз с превосходством старшей. — У мамы просто тяжелый стресс, вот и все. — Она помолчала, наклонила голову к плечу и встревоженно посмотрела на мать. — Я хочу сказать, что это все… Так, мамочка?

— Да, дорогая, — Дороти-Энн добавила в голос материнской уверенности. — Это действительно все.

— А насчет папы, правда? — выпалил Фред и виновато опустил голову, разглядывая свои кроссовки. Волосы упали ему на лицо.

Зак отбросил свою компьютерную игру и замолотил его своими крошечными кулачками.

— Папа не умер! — закричал малыш, в жалобном голосе слышалось нежелание поверить. — Не умер! Не умер!

— Господи, парень! — няня шикнула на Фреда, обхватила разбушевавшегося Зака. — Ты что, не слушаешь, что тебе говорят? Говорила ведь, чтобы ты маму не расстраивал!

Получивший выговор Фред вздохнул, пожал плечами и переступил с ноги на ногу.

— Не обращай внимания на брата, паренек, — обратилась няня к Заку. — Он не то хотел сказать.

— Все в порядке, няня, — спокойно вмешалась Дороти-Энн. — Они имеют право знать.

— Это было во всех газетах, — угрюмо пробормотал Фред. Тряхнув головой, чтобы отбросить волосы назад, он поднял глаза и прямо встретил материнский взгляд.

Дороти-Энн вздохнула про себя. «Мне следовало догадаться. Они слишком большие, чтобы не узнать все без моей помощи. — И все-таки ей бы хотелось рассказать им самой. — Я бы постаралась сказать обо всем помягче».

Но теперь уже слишком поздно, и дети ждут ее объяснений. Несмотря на проколотые уши и модную одежду, они вдруг показались ей маленькими, покинутыми, уязвимыми.

«Они рассчитывают на меня, — сказала себе Дороти-Энн. — Я должна быть сильной. Ради них».

Все что она смогла сделать, это протянуть как-будто налитую свинцом руку и жестом позвать их.

— Подойдите ближе, дорогие мои, — спокойно произнесла мать. — Семейное совещание.

Первым двинулся вперед Зак. Дороти-Энн обняла его за плечи и потрепала волосы на затылке. Тут и Фред с Лиз подошли и встали по обе стороны малыша, все трое, похожие на защитную баррикаду.

Дороти-Энн сделала глубокий вдох.

— Я не знаю, что вы прочли и что услышали, — начала она осторожно. — Это правда, что самолет вашего отца пропал без вести. Но мы не знаем, умер ли он. Я молюсь, чтобы наш папа остался в живых и чтобы спасатели нашли его. Все что нам известно, это то, что самолет мог совершить аварийную посадку в какой-нибудь долине, и радиопередатчик вышел из строя… — Даже для нее это звучало неубедительно и наивно и выглядело безнадежно нереальным.

В любой семье у каждого ее члена своя роль, и Фред, несмотря на то, что был средним ребенком, вырос физически самым крепким и поэтому стал защитником остальных и всегда говорил от их имени.

— Ты хочешь сказать мама, что есть шанс? — Он поймал ее взгляд. — Настоящий шанс?

Дороти-Энн колебалась. Она всегда старалась не обращаться свысока к своим детям и не приукрашивать ужасную правду. Дороти-Энн завоевала их доверие и уважение нелегким путем, благодаря честности и откровенности, обращаясь с ними как со взрослыми. И тем не менее, никогда раньше им не приходилось сталкиваться с подобной тяжелой ситуацией. И теперь мать оказалась в затруднительном положении, разрываясь на части между желанием быть честной и состраданием.

Что лучше для них? Вселить в них уверенность? Или пусть они столкнутся с наихудшим вариантом развития событий?

Решение оказалось трудным, но молодая женщина приняла его.

— Мы должны продолжать молиться о лучшем, — сказала она с легкой дрожью в голосе. — Мы не должны терять надежду. Но помните — неважно, как повернется дело, пока мы сильны, мы пройдем через это. Мы вместе, а только это и имеет значение.

Но мы не вместе. Фредди нет с нами. Как мы теперь сможем быть вместе без него?

— Мы должны быть храбрыми, — продолжала Дороти-Энн. — Ваш папа не захотел бы, чтобы мы расстались, верно?

Вся троица покачала головами, но на их лицах читалось смущение, а в глазах горел страх.

— Я боюсь, мамочка, — прошептал Зак.

— А знаешь что? Я тоже напугана, солнышко. — Дороти-Энн погладила его по затылку. — Я тоже. Но ведь ты уже сильный, большой юноша, правда?

Мальчик торжественно кивнул.

— Я… я так думаю, — его голос прозвучал неуверенно.

— Что ж, а я это знаю, — тепло сказала мать, все еще поглаживая его волосы. — А хочешь услышать почему?

Малыш кивнул.

— Потому что мы семья. Потому что мы есть друг у друга. Также как вы можете рассчитывать на меня, я буду рассчитывать на каждого из вас. Вместе мы сможем преодолеть все… даже самое худшее, хотя я и молюсь, чтобы этого не случилось. — Дороти-Энн по очереди оглядела детей и остановила свой взгляд на Фреде. С минуту она молчала. — Я ведь могу рассчитывать на тебя, верно?

— Точно, ма, — ответил ее средний сын, задыхаясь, что выдавало его напускную браваду. — Обо мне не беспокойся. Я буду в порядке.

Говорит, как настоящий мужчина. Ей пришлось сделать усилие, чтобы сдержать слезы.

— И со мной все будет в порядке, — негромко сказала Лиз. — И неважно, что будет дальше.

Дороти-Энн с благодарностью взглянула на нее. Какие они храбрые, моя троица маленьких Кентвеллов!

И тут в дверь просунулась голова медсестры. Уроженка Ямайки с большой грудью была неумолима.

— Пять минут уже кончились. Давайте, ребята. Вы ее утомите.

Вдруг Дороти-Энн ощутила себя выжатой как лимон. Медсестра права. Посещение сделало свое дело.

— Вы слышали, что сказал босс, — прошептала она. — Идите.

Фред задержался, пока няня выводила остальных в коридор.

— А как ты, мама? — спросил он. — С тобой все будет хорошо?

Дороти-Энн выдавила улыбку.

— Не волнуйся, солнышко. Беги. Со мной все хорошо.

Но мне совсем даже не хорошо.

И, может быть, уже никогда не будет.

Венеция вернулась в больницу сразу после полудня. Она ворвалась в палату и резко остановилась, наклонив голову, чтобы лучше дать рассмотреть разноцветные пряди своих волос с нанизанными на них деревянными колечками.

— Официальные цветочные композиции, серебряные шарики и плюшевые мишки? — она издала горловой смешок и округлила глаза. — Девочка моя! Когда же у этих деятелей появится хоть какой-нибудь вкус?

Автоматизированная кровать Дороти-Энн позволяла ей сидеть, и та потягивала ледяную воду из большого бумажного стаканчика. Она с надеждой взглянула на Венецию.

— Мне жаль разочаровывать тебя, детка, но все еще никаких известий, — негромко сказала та.

Дороти-Энн поставила стаканчик на больничный высокий столик на колесиках.

— Это длится уже два дня, — спокойно заметила она.

Венеция кивнула.

— Буран еще не прекратился.

— Черт. — Дороти-Энн откинулась на подушки и вздохнула.

Венеция сняла очки и убрала их в свою шоколадную замшевую сумку, которую носила на плече. Затем сняла ее и позволила упасть на пол.

— Хорошая новость состоит в том, — заговорила она, — что буря идет на убыль. Поисковые группы собраны и ждут сигнала. Они смогут отправиться в путь завтра утром.

— Слава Богу.

Венеция выскользнула из своего черного замшевого пыльника, бросила его на спинку кресла и уселась, подкатив кресло поближе к кровати.

Она надела коричневые кожаные брюки и ковбойские сапоги шоколадного цвета с черными запутанными кругами, настроченными на кожу, свитер цвета кофе-эспрессо, изломанное ожерелье от Армани из оплавленной камеди и бронзы и подходящие к нему серьги.

— Итак, детка, не считая того, что ты сходишь с ума от беспокойства о Фредди и чувствуешь себя дерьмово, как твои дела на самом деле?

— Я все еще ощущаю слабость, — призналась Дороти-Энн. — Я не знаю, что они со мной делали, но чувствую себя так, словно меня вывернули наизнанку.

Венеция вздрогнула.

— Тебе больно? Очень?

— Не слишком. Я сама могу регулировать прием болеутоляющих. Хочешь посмотреть? — Той рукой, к которой была подсоединена капельница, Дороти-Энн держала кнопку, позволявшую ей делать себе внутривенные инъекции в случае необходимости.

— Что они тебе дают?

— Демерол.

— Лапочка, да ты хоть понимаешь, как тебе повезло? Нет, не понимаешь. Поверь мне, если об этом узнает хоть кто-нибудь, к тебе выстроится очередь наркоманов.

— Что ж, я с радостью уступлю им свое место. Не могу дождаться, когда выберусь отсюда. — Дороти-Энн сжала губы. — Скоро должен зайти хирург. Сестра сказала, что он хочет поговорить со мной.

Венеция постаралась сохранить на лице нейтральное выражение. Она гадала, как много уже смогла понять Дороти-Энн. Но та явно не осознает подлинный размах постигшего ее несчастья, в этом негритянка была уверена.

Она решила перевести разговор на более безопасную тему.

— Я подумала, что тебе захочется прочесть о приеме в честь открытия и узнать мнение прессы об отеле. Я принесла тебе кое-какие вырезки. — Венеция наклонилась, подняла с пола свою сумку, достала плотный пакет и бросила его на кровать. — И еще я принесла тебе модные журналы. — На свет появились свежие выпуски «Вог» и «Базар». — И на тот случай, если местная еда тебе не по вкусу — voilà!

В пластиковой вакуумной упаковке уместилось многообразие кондитерских изделий — кусочки тортов, «наполеон», клюквенный хлеб и маленький пирог с киви.

— Венеция! Если я все это съем, то прибавлю десять фунтов!

— Ладно, попробуй. Тебе нужно поддерживать силы. Ой, чуть не забыла. Я принесла еще гостиничные вилки.

Каждая из них оказалась завернутой в хорошо накрахмаленную льняную салфетку.

Дороти-Энн рассмеялась.

— Наконец-то я узнала, что ты таскаешь в этих своих сумках через плечо.

— Ага! Набор для выживания. — Венеция вдруг смутилась. — Ох, черт! Прости меня, детка. Я выбрала не то слово.

— Да ладно. Что бы там ни было, я съем этот пирог. Но только в том случае, если и ты что-нибудь попробуешь.

— Хорошо, может быть, только самый маленький кусочек. — Длинные пальцы Венеции с красными ногтями помедлили, потом нырнули в коробку, отщипнули маленький кусочек клюквенного хлеба. Она взяла всего лишь крошку. — Гмм, неплохо.

Дороти-Энн отломила вилкой кусочек пирога.

— Вкусно, — заметила она. — Кстати, дети приходили ко мне.

— Я их видела. Няня Флорри выглядела словно наседка. — Венеция помолчала и вопросительно взглянула на подругу. — Что тебе пришлось им сказать?

— Правду.

— И как они это восприняли? — Венеция ковырнула еще кусочек.

— Они напуганы, но держатся молодцом.

Негритянка кивнула.

— У вас хорошие ребята.

В открытую дверь легонько постучали. Дороти-Энн подняла глаза, а Венеция развернулась в своем кресле.

— Есть кто-нибудь дома? — поинтересовался мужской голос.

Кто бы ни пришел, его невозможно было разглядеть за гигантской композицией из белоснежных цветов, которую посетитель держал в руках — каллы, тяжелые ветки усыпанных распустившимися цветами орхидей, тюльпаны, огромные пышные розы, лилии, нарциссы, туберозы, ирисы, амариллисы, гиацинты, пролески, «царские кудри» и пионы.

— Мисс Харлоу ушла, — отозвалась Венеция с негритянским акцентом. И театральным шепотом обратилась к Дороти-Энн: — Не видно ни шариков, ни плюшевых мишек. Хватай скорей, пока не унесли.

В палату вошел мужчина и поставил вазу на приставной столик. Это оказался Хант Уинслоу.

— Судя по всему я привез уголь в Ньюкасл, — мрачно сказал он, разглядывая батарею цветов, выстроившуюся на подоконнике.

— Вы не привезли уголь в Ньюкасл, — рассмеялась Венеция, — если только не припрятали где-нибудь плюшевого мишку.

— Никаких медведей, — поклялся Хант, подняв правую руку. — И никаких шаров.

— Слава тебе, Господи. — Негритянка встала, освободила место в центре подоконника и попросила Ханта передать ей гигантский букет. — Послушайте, я собираюсь сбегать вниз и выпить чашечку кофе. Вам что-нибудь принести?

Дороти-Энн и Хант покачали головами.

— Можете нагреть мне местечко, — обратилась Венеция к сенатору, подхватывая свою сумку и выплывая из палаты.

— Должен заметить, что мисс Флуд сама деликатность, — заметил Уинслоу, усаживаясь в кресло и стараясь не смять складку на брюках.

— Именно так, — согласилась Дороти-Энн.

— Она выглядит как манекенщица, — сказал Хант.

Свет, льющийся в окно и бьющий из ярких ламп, мог изуродовать кого угодно, но он позволил ей по-новому взглянуть на Ханта. Ее недавний знакомый выглядел еще лучше, чем запомнилось Дороти-Энн. Освещение на вечере лишило его природного здорового вида и свежести лица.

Он был в самом расцвете сил, и каких!

Хант выглядел моложе своих тридцати пяти благодаря упругой коже и хорошему цвету лица. Темно-голубые глаза и кривая ухмылка выражали юмор и озорство, а явственная сексуальная привлекательность заставляла вас вспомнить об апельсинах и серферах. Этакий парень, с которым хорошо отправиться босиком погулять по пляжу, брюки закатаны, ботинки связаны за шнурки и перекинуты через шею. Его выбеленные солнцем волосы наверняка пахнут свежестью. А на губах ощущается привкус страсти.

— Венеция стала одним из главных открытий Эйлин форд, — ответила Дороти-Энн. — Десять лет назад она украшала собой почти каждую обложку журнала «Вог».

Женщина нахмурилась, сообразив, что мистеру Уинслоу давно пора бы отвести глаза. Не считая Фредди, она не могла припомнить никого, кто бы так выдерживал ее взгляд. После задумчивого молчания, Дороти-Энн вновь заговорила:

— Откуда вы узнали, где меня найти?

— Это легко. Городок небольшой. Газеты полны вами, тут и открытие отеля, и то, что самолет вашего мужа пропал без вести. На страницах светской хроники каждый день сообщают о вашем здоровье.

Она склонила голову к плечу.

— Я как-то сомневаюсь, что вы из тех особей, кто читает светские колонки.

Хант фыркнул.

— Я нет, этим занимается мой помощник. Просто на тот случай, если там появится мое имя и необходимо будет внести ясность по поводу содержания.

Ее голос прозвучал сухо:

— А тут и я. Вдруг выпрыгнула со страницы.

Слабая улыбка тронула его губы.

— А тут и вы, — кивнул он. — Как вы себя чувствуете? Дороти-Энн состроила гримасу.

— Как я выгляжу?

— Честно говоря, неплохо.

— Лжец! Я выгляжу дерьмово, и вы это знаете.

Он засмеялся. Сверкнули белоснежные зубы.

— Ну и что? В больнице никто не выглядит наилучшим образом.

Хант замолчал и торжественно взглянул на нее. Куда-то исчезли легкая непринужденность и шутливая улыбка. Их сменили нежная серьезность, настойчивый взгляд, словно он изучал ее, всю целиком, с задумчивым выражением.

Дороти-Энн вдруг почувствовала себя неуютно. «Что это он так на меня глазеет? Лучше бы ему этого не делать. Я ведь знаю, что выгляжу как ободранная кошка».

И тут она осознала, что одеяло сползло с ее груди, и Хант разглядывает ее ночную рубашку. Это было одно из романтических одеяний с оборочками. Его явно заинтересовала не бельгийская вышивка. Нет, сенатора точно не это интересовало. Его внимание привлекли округлости ее груди, подчеркнутые высокой талией в стиле Империи. Из скромного выреза выполз жаркий румянец, затопляя ее лицо.

Дороти-Энн вдруг захотелось, чтобы Хант ушел. Его присутствие слишком волнует. С одной стороны, Уинслоу не просто привлекательный мужчина — вне всякого сомнения, он самый красивый мужчина, когда-либо виденный ею. С другой стороны, уровень тестостерона в его крови слишком высок, чтобы при нем чувствовать себя комфортно.

И еще один решающий аргумент — его несчастливый брак.

Все в Ханте кричало: Н-Е-П-Р-И-Я-Т-Н-О-С-Т-И. Она просто сойдет с ума, если заведет с ним какие-нибудь отношения. Жизнь и без того достаточно сложна.

«Фредди, — напомнила Дороти-Энн самой себе, — мой Фредди, пропавший без вести…»

На нее навалилось чувство вины, и она немедленно отвела взгляд от Ханта. Молодая женщина быстро подцепила на вилку еще один кусочек пирога, просто чтобы занять себя. Ее рука дрожала, и она заметила, что кусок упал, только когда ее губы коснулись пустых зубцов.

— Черт! — ругнулась Дороти-Энн, оглядываясь. — Я бы не смогла быть более неловкой, если бы даже постаралась!

— Вы его уронили. Подумаешь, большое дело, — Хант чуть привстал и, достав утерянный кусок из простынь, протянул его Дороти-Энн.

Она посмотрела на него и протянула было руку, но потом замешкалась. В этом простом жесте сквозило нечто очень интимное. Женщина быстро отдернула руку и решительно покачала головой.

— Нет. — Ее голос звучал низко и чуть дрожал.

Они оба поняли, что скрывалось в этом нет — категорическое заявление о нежелании какого-либо сближения. Это положило конец любой возможности отношений между ними, пусть даже самых невинных и вывело ее из пределов его досягаемости.

Хант повел себя так, словно ничего не случилось. Он поглубже сел в кресло, бросил кусок пирога в рот и прожевал.

— Очень вкусно. — Последовал одобрительный кивок.

Дороти-Энн положила вилку на тарелку и прямо встретила его взгляд.

— Хант, зачем вы пришли?

Казалось, вопрос его удивил.

— Предложить свои услуги, узнать, не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь. После того, как моя жена вела себя на приеме, я решил, что это наименьшее, что я должен сделать.

Выражение лица Дороти-Энн не изменилось.

— Ваша жена знает, что вы здесь?

— Глория? — Уинслоу покачал головой. — Нет.

— И где вы, по ее мнению?

Хант с горечью рассмеялся.

— Все зависит от того, в каком она состоянии. Если пьяна, то почти наверняка уверена, что я с кем-то шляюсь. Если нет, значит, с ее точки зрения, я качаю мускулы или общаюсь с избирателями.

— Но я не ваш избиратель, — спокойно заметила Дороти-Энн. — Я даже не зарегистрирована в списках штата.

— Мой опыт подсказывает в каждом видеть потенциального избирателя. — Уинслоу легко улыбнулся. — Если не сам человек, то его друзья или родственники.

Дороти-Энн тяжело вздохнула.

— Я… — начала она и покачала головой. Потом сложила руки на коленях. — Прошу прощения. Вы должны извинить меня, Хант. Я боюсь, что слишком быстро устаю. Эти болеутоляющие и все прочее…

Он улыбнулся и поднялся на ноги.

— Понимаю. В любом случае, если вы передумаете, вот моя карточка. — Изящным жестом фокусника, словно из воздуха, он извлек визитку. Положил ее на приставной столик. — Если вам что-нибудь понадобится — все, что угодно, — Уинслоу постучал по карточке, — звоните, не раздумывая. Вы же знаете, у меня есть кое-какое влияние.

— Я это запомню, — отозвалась Дороти-Энн.

— Без подвоха, — добавил он.

Дороти-Энн улыбнулась.

— Спасибо за визит, Хант. Цветы прелестные.

— Никаких шариков и мишек. — Уинслоу подмигнул. — Поправляйтесь скорее.

— Постараюсь.

Как только посетитель ушел, улыбка Дороти-Энн увяла. Она откинула голову на подушки и закрыла глаза.

Вот моя карточка… Если вам что-нибудь понадобится… У меня есть кое-какое влияние…

Дороти-Энн тяжело вздохнула. Хант мог оставить карточку у себя. Подвох или нет, но она не собирается нарываться на неприятности, завязывая с ним отношения. Она соблюдет правила приличия и пошлет ему записку с выражением благодарности за цветы и точка. Все прочее может быть неправильно истолковано, и она не хочет давать ему повод.

Я счастлива в браке. У меня трое прекрасных детей. Чего мне еще желать?

Живого и здорового Фредди.

Ведь я не так много и прошу, верно?

Дороти-Энн услышала шаги и негромкий голос Венеции:

— Дорогая, ты не спишь?

Она открыла глаза и кивнула.

— Хорошо. Пришел доктор Чолфин.

Молодая женщина взглянула мимо Венеции. Прямо у двери стоял хирург, его халат был так накрахмален, что стоял бы и сам по себе.

— Добрый день, миссис Кентвелл, — поздоровался он. — Как вы себя чувствуете?

— Все относительно, доктор. Почему бы вам не сказать мне?

Берт Чолфин даже не улыбнулся.

«Веселый человек, — язвительно подумала Дороти-Энн. — Он бы просидел весь фильм с братьями Маркс и ни разу не фыркнул».

Она смотрела, как врач закрывает дверь, делает несколько шагов вперед, берет в руки ее карту, висящую в изножье кровати. Каждое его движение выглядело точным и продуманным заранее. Даже то, как он просматривал ее историю болезни, кивая время от времени головой в такт своим мыслям, как размеренно достал свою золотую шариковую ручку, отвернул колпачок и начал писать, делая четкую запись, как аккуратно повесил карту на место на спинку кровати, удостоверившись, что она висит абсолютно ровно.

— Ну как? Жить буду? — пошутила Дороти-Энн.

— Да, определенно, — совершенно серьезно ответил хирург. — Вы хорошо идете на поправку. Мы вас очень скоро выпишем.

— Это первая хорошая новость за последнее время.

Доктор Чолфин закрыл колпачок ручки и положил ее в нагрудный карман. Потом нахмурился и задумчиво взглянул на пациентку.

— Мисс Флуд говорила мне, что она ваш самый близкий ДРУГ.

Дороти-Энн с любовью посмотрела на подругу и улыбнулась.

— Да, это так.

— Значит, вы не станете возражать, если она будет присутствовать? Если услышит то, что я собираюсь вам сказать?

Взгляд Дороти-Энн метнулся к нему.

— А что? — неожиданно начиная волноваться, спросила она. — В этом есть необходимость?

— Вовсе нет. Но я понял, что есть ситуации, когда для пациента лучше, чтобы рядом был либо член семьи, либо близкий друг.

Дороти-Энн ощутила, как внутри поднимается неприятное чувство. От насыщенного аромата цветов ее затошнило и в комнате стало невыносимо душно. Сердце забилось быстрее, ударяя частой барабанной дробью.

Она посмотрела на Берта Чолфина.

— В чем дело, доктор? — прошептала женщина. — Что со мной не так?

Врач посмотрел на Венецию.

Венеция взглянула на него.

Потом они оба перевели взгляд на Дороти-Энн.

— Ради всего святого! — выпалила та. — Кто-нибудь скажет мне, что здесь, черт возьми, происходит? Ведь это мое тело!

 

7

В субботу после обеда Джимми Вилински позвонил Джоэлу, своему букмекеру, из телефона-автомата на Центральном вокзале и сказал, что хочет поставить пять кусков на «Малыша» Родригеса в сегодняшнем бою в Гардене. «Малыш» являлся аутсайдером, и против него ставили двадцать к одному. Но если он выиграет, Джимми получит целых сто тысяч баксов. Именно так.

На другом конце провода попыхивающий сигарой Джоэл проворчал:

— Джимми, Джимми. Ты бы сделал ставку даже на парочку тараканов, бегущих по кухонному столу, — и замолчал, ожидая, как его собеседник проглотит это.

Тот смолчал и только сопел в трубку.

Джоэл решил поднажать:

— И знаешь что, Джимми? Это по поводу двух тараканов. Ты бы точно выбрал того, кто проиграет!

Джимми вытаращил глаза, отодвинул трубку от уха и сделал неприличный жест рукой. Можно подумать, ему нужно это дерьмо! То, что они с Джоэлом давно знакомы и выросли вместе в Хеллз Китчен, вовсе не значит, что он должен выслушивать его насмешки.

Вилински услышал голос букмекера:

— Почему бы тебе не прислушаться к дружескому совету, а, Джимми? У тебя опять накапливаются долги. Сделай себе одолжение, перестань пока играть.

После того, как стенания смолкли, Джимми сказал:

— Джоэл! Заткни свои советы себе в задницу. Пять кусков на «Малыша».

Высказавшись, он повесил трубку.

Позаботившись об этом, Джимми пошел по залу конечной станции. Он был худым мужиком, возраст приближался к сорока, черные волосы зализаны назад при помощи геля. Внешне Вилински напоминал хорька с глазами цвета черной смородины, зорко смотрящими вокруг, словно две подвижные изюмины. Он предпочитал действовать спокойно.

Когда-то Джимми Вилински летал высоко. Но все осталось в прошлом, с тех пор как словно с небес раздался тот телефонный звонок, изменивший его жизнь.

Теперь, чуть прибавив развязности своей походке, он позволил себе мысленно вернуться к той ночи…

Назад к той самой минуте, когда зазвонил телефон…

Это случилось в пятом часу утра, и телефон затрезвонил так, что поднял бы и мертвого. Джимми, еще секунду назад спавший, в следующую уже сидел. В голову ему ударила боль, разломившая череп пополам. Со стоном он потерянно огляделся по сторонам, пытаясь прийти в себя.

При свете лампочки, оставшейся гореть в ванной комнате, он удостоверился, что сидит на своей собственной кровати.

Так, уже лучше.

Джимми также смог разглядеть четвертинку «Фо розиз», вернее то, что от нее осталось, два грязных стакана и переполненную пепельницу. Знакомая вонь от застоявшегося сигаретного дыма, влажных простынь, спермы и дешевого бурбона вызывала тревогу, только Вилински никак не мог понять, почему.

А тем временем телефон на дальней прикроватной тумбочке продолжал надрываться. Джимми захотелось зашвырнуть его через всю комнату, слишком уж он голосил для того, кто как следует надрался накануне.

От души жалея, что ему не пришла в голову мысль выключить эту чертову штуку прежде, чем отключиться, Джимми выругался:

— Дерьмо! — Он потянулся было к трубке, но ощутил мягкое, обнаженное теплое тело, спящее рядом с ним.

Это его немедленно остановило.

Моргая от удивления, он уставился на кровать.

Там на животе лежала девушка, никогда раньше Джимми ее не видел. Выпуклые упругие ягодицы, голова повернута на бок на подушке. Свежая, как бутон, с накрашенным личиком и распущенными, не слишком длинными темными волосами.

Ни за что на свете Джимми не мог вспомнить, откуда она взялась и что, если вообще что-то, они делали вместе. Да, неприятное приключение, учитывая время и место. Со всеми этими смертельными болезнями, наводнившими улицы, достаточно подобрать не того, кого надо и, привет! Секс значит смерть.

Решив прежде ответить на звонок и не дожидаться, пока его черепная коробка лопнет, Вилински перебрался через девушку, кем бы она там ни была, невольно коснувшись ее. Девушка лишь повернулась на бок, свернулась калачиком и продолжала спать.

Кладя руку на трубку, Джимми собрался было снять ее, как ему на ум пришло кое-что еще.

Ага!

Теперь пьяный дурман начал рассеиваться, мозги постепенно вставали на место. Одно он знал наверняка — это не мог звонить друг. Только не в этот час и не таким образом. Аппарат прозвонил уже сколько раз? Пятнадцать, двадцать?

Что-то в этом роде.

Когда Вилински стал размышлять на эту тему, то сообразил, что телефон звонил так, словно речь шла о деньгах, которые он был должен.

Что-то случилось, и последние несколько месяцев выдались на редкость паршивыми. Полоса проигрышей вычистила его совершенно. Тогда Джимми одолжил деньжат, чтобы попытаться отыграться. Но госпожа Удача, эта двуличная потаскуха, повернулась к нему задницей, и он увязал все глубже и глубже в долгах.

Очень скоро он оказался должен всем, кому только можно. Не только Джоэлу, но и десятку синдикатов и букмекерам из китайского квартала впридачу.

Потом Вилински узнал, что его вычеркнули из числа играющих, а сборщики долгов зашевелились, шум стал опасным.

Потом ему начали угрожать в открытую, подробно описав, какой вред можно нанести его здоровью и благосостоянию.

И уже совсем недавно кампания кредиторов против него дошла до той точки, что он уже серьезно обдумывал, не лучше ли ему будет смыться. Может быть, свалить на побережье и там залечь.

А проклятый телефон все продолжал звонить. Словно Всегда-готовый-кролик, который не остановится. Как будто звонивший знал, что Вилински дома и слушает.

Как это девчонка спит, для него останется загадкой.

Отчаявшись, Джимми все-таки схватил трубку и проорал:

— Да! — надеясь, что трубку повесят.

Раздался вежливый мужской голос:

— Мистер Вилински? — повисла пауза.

— Кто говорит?

— Друг. Как дела?

— Слушай, кончай трепаться, а? Нет у меня никаких друзей.

— А вы в этом уверены, мистер Вилински? — голос переливался словно бархат.

— Конечно, уверен! — Джимми сделал вид, что собирается повесить трубку. — Ты, ублюдок, соображаешь, сколько времени?

— Разумеется, мистер Вилински, — отозвался голос. — Сейчас четыре часа сорок минут двадцать четыре секунды.

Джимми захотелось сказать: «Эй, умник гребаный! Мать твою так и мать того осла, что тебя заделал. Я иду спать и отключаю телефон».

Но дело в том, что любопытство уже взяло над ним верх. Пока он разговаривает с этим парнем, может быть, ему удастся выяснить, что это за птица… На что он способен. Никогда ничего не знаешь заранее. А вдруг этот парень когда-нибудь пригодится ему при случае…

— Мистер Вилински? Вы слушаете?

— Ага. Дай-ка я угадаю. — Джимми лениво почесал голову, неизвестно по какой причине вдруг начавшую зудеть. — Я так полагаю, что ты со всеми в приятелях и сейчас мне скажешь: «Видишь ли, я твой друг. Я не хочу, чтобы тебе сделали больно». Что-нибудь в таком роде. Я прав?

Мужик его удивил.

— Нет, мистер Вилински. Вы все не так поняли. Я совсем не собираюсь выкручивать вам руки. И знаете еще что?

Джимми молчал.

— Никто больше не позвонит и не зайдет, чтобы докучать вам. Собак отозвали.

— Не шутишь?

— Даю вам слово.

— Ага, а ты-то сам кто?

— Я тот, кто скупил ваши долги. Вы понимаете, о чем я говорю?

Джимми уже давно проснулся и тяжело дышал, размышляя. Что за черт?.. У него подвело живот от тревоги, а за окном завывал и бушевал ветер. Окна гудели, заставляя его думать об этой истории, той самой сказочке о трех поросятах. И ветер уже был не ветер, а тот самый парень из телефонной трубки. Большой злой волк дышал ему в затылок.

— Мистер Вилински! — опять зазвучал холодный тягучий голос.

— Да, да. — Джимми тер лицо, стараясь говорить спокойно. Надо делать вид, что он удивлен, точно, но черта с два напуган. — А с чего это ты их купил? — поинтересовался он. Примем мужика за тяжелозадого коллекционера чужих долгов, скупающего их по дешевке.

Но его собеседник оказался полон сюрпризов.

— Потому что я хочу нанять вас, мистер Вилински. Просто я не буду платить вам. Вы будете отрабатывать свой долг.

— Отрабатывать каким образом? — поинтересовался Джимми, пытаясь изобразить некоторое мужество.

— Точно так же, как вы выбирались из всяких передряг, мистер Вилински. Вы въехали? Сделаете все, что потребуется.

— Кто вы?

— Я не думаю, что вы на самом деле должны это знать, мистер Вилински.

Джимми еще усерднее потер физиономию.

— Это одно из тех предложений, от которых я не могу отказаться?

Смех прозвучал мягко и совершенно безрадостно.

— Что ж, я полагаю, вы могли бы отказаться. Но если бы я был на вашем месте, я бы прежде хорошенько подумал.

Джимми вздохнул.

— Ладно. Что вы хотите, чтобы я сделал?

Вот и все его мужество.

— Отлично. Я надеялся на ваше благоразумие. Итак, в чем состоит работа. Вы продолжаете жить, как и жили. Вы всего лишь входите в контакт с одним человеком. А потом просто передаете информацию от него мне и обратно.

— И это все? — с подозрением уточнил Джимми.

— Все, уверяю вас.

Джимми не поверил.

— Здесь должна быть ловушка.

— Но ее нет. Я вам объяснил все, как оно есть на самом деле. Каждый раз, как вы передадите сведения, я рву одно ваше долговое обязательство и присылаю вам по почте.

— Да? — Джимми все прокручивал и прокручивал разговор в голове, почесывая в затылке и надеясь, что может быть, только может быть, девчонка не принадлежит к сети уличных торговцев наркотиками.

— Я свяжусь с вами, мистер Вилински. Вы получите самые подробные инструкции сегодня после обеда.

— Эй! Погодите минутку, не вешайте трубку. Вы не назвали вашей фамилии.

— Я уже сказал вам, мистер Вилински, что вам совсем не обязательно ее знать.

— Ладно, а как насчет имени? На тот случай, если вы позвоните? Тогда я буду знать, что это вы.

— Я уверен, что вы узнаете мой голос. Спокойной ночи, мистер Вилински.

И в трубке раздался щелчок.

Как только рассвело, Джимми первым делом звонко шлепнул девицу по заднице.

— Ой! — завопила она, подскакивая. — Ты что? Извращенец?

— Мне надо заняться делом. Не хочешь пойти погулять?

— С радостью! — обиделась та, награждая его взглядом удава и прыжком выбираясь из постели.

У Джимми потяжелело в паху. Он обожал большие сиськи, и если шкала размеров предусматривала номера от первого до десятого, то эти тянули на одиннадцатый.

Как он мог такое забыть? И все-таки еще не все потеряно, решил Джимми, умеющий хитрить. Тем более, что он умеет ласково уговаривать и не слишком горд, чтобы извиниться.

— Ладно, сладкая моя, — начал Вилински в надежде на нечто незабываемое. — Я извин…

Девица повернулась к нему, вся сияя волосами, зубами, титьками и…

Вот черт побери!

Вилински уставился на нее во все глаза, потом отвел взгляд, и произошла классическая немая сцена. Потом он дернулся назад, как-будто на него напали.

Его петушок тут же опустил головку.

Ему нравились женщины с формами, точно, но только не с членом и яйцами!

Дерьмо!

Шок заставил его вселенную остановиться. Его восприятие ограничилось оскорбительными анатомическими подробностями. Было что-то от ужасной насмешки в этом теле, сочетающем роскошный женский бюст и мужские гениталии, мрачная, нереальная разновидность травести, которую он находил агрессивно-отталкивающей.

Он подцепил вчера… Как это у них называются транссексуалы с силиконовыми протезами, но еще не побывавшие под ножом хирурга? Джимми порылся в своей памяти. Было какое-то слово…

Курочки с яичками. Вот оно.

И не мужчина, и не девка.

Оба сразу и ни то, ни другое.

— И на что это, — требовательно поинтересовалась женщина с пенисом — или это был мужчина с грудями, — ты пялишься?

Джимми отпрянул, слишком ошеломленный, чтобы разговаривать. Словно завороженный ужасным видением, Вилински смотрел, как это создание ходит по комнате, подбирая женскую одежду и натягивая ее на себя.

Одевшись, оно метнулось из комнаты, с высоко поднятой головой, бросило ему воздушный поцелуй и так шарахнуло дверью, что фотография любимой лошади Джимми «Воскресной тишины», окантованная рамкой, сорвалась со стены и разбилась.

Вилински уронил голову на руки и закрыл глаза. О, неуважение. Бесчестие. Стыд.

Его самоуважению нанесли серьезный удар. И не в последнюю очередь тем, что «ее» член оказался больше его собственного.

А пока надо позвонить своим букмекерам, чтобы отвлечься. Это ему просто необходимо. И кроме того, ему любопытно, что это за парень ему звонил. Интересно, это полное дерьмо или нет.

Первым делом Вилински позвонил своему старому другу Джоэлу, который вел дела в задней комнате облезлого бара на Десятой улице. Последнее время с букмекерством ему не везло.

— Приветик, Джимми! — Джоэл приветствовал его с подлинным энтузиазмом. — Давненько не виделись. Ну как оно, ничего?

Это был самый теплый прием, который встретил Вилински после того, как ему закрыли кредит.

— Отлично, — заявил Джимми. — Как твой бизнес?

— Помаленьку. — Джоэл рассмеялся. — Мне так не хватает твоих ставок.

Джимми навострил уши.

— Это точно? — спросил он.

— Ага. Послушай, приятель. Когда захочешь получить кредит, тут же получишь. За мной не заржавеет.

— Шикарно. Ты скоро обо мне услышишь, Джоэл.

Когда Джимми повесил трубку, голова у него шла кругом. Неужели чудеса никогда не кончатся?

«Черт! — подумал он. — Я спекся!»

«Когда это было? Шесть, восемь недель назад? Что-то около того», — решил Джимми, пробираясь по Центральному вокзалу.

И все, что от него потребовали, это записать имя, которое ему сообщили, запечатать записку в конверт и отдать его матери некоего итальянца по имени Кармин. Получить в ответ счет в оффшорном банке и передать его тому парню, что звонил.

Достаточно верное дело. Два дня спустя он получил по почте свое долговое обязательство, порванное на две части.

Ой-ой! Получить кое-что практически в обмен на ничто! Единственное, чего ему хотелось, так это чтобы парень поторопился и давал ему побольше работы. Разобраться бы со старыми долгами, раз он уже имеет новые, делая ставки в футбольных матчах.

Проходя мимо газетного киоска, Джимми купил сразу и «Пост» и «Дейли ньюс».

Обычно он читал только страницы, посвященные спорту. Даже гигантские заголовки никогда не привлекали его внимания. Но этот его чем-то привлек. И это была судьба…

Что это так бросилось ему в глаза?

Нахмурившись, он уставился на трагические огромные буквы:

САМОЛЕТ МИЛЛИАРДЕРА ВСЕ ЕЩЕ СЧИТАЕТСЯ ПРОПАВШИМ БЕЗ ВЕСТИ

ПОПЫТКАМ РОЗЫСКА И СПАСЕНИЯ МЕШАЕТ БУРАН

Зернистая фотография мужчины сопровождала заголовок.

Джимми покосился на фотографию, но она ни о чем ему не говорила. А потом фамилия и имя, набранные большими буквами, бросились ему в глаза: Фредди Т. Кентвелл.

Джимми шумно выдохнул. По коже побежали мурашки.

— Черт побери! — прошептал он.

Не торопясь, Вилински внимательно изучил фотографию. Отодвинул газету на расстояние вытянутой руки, потом поднес под самый нос, прямо к глазам, потом снова отвел руку.

Он изучал фотографию мужика и ощущал странное чувство родства. Тот самый парень, чью фамилию Джимми передал тогда Кармину. Этот Кентвелл пропал без вести и считается погибшим.

— Ну, разве не совпадение, — пробормотал он себе под нос.

Только вот Джимми Вилински не верил в совпадения. Что-то такое происходит… Это точно. Что-то… тухлое. Ага. И если хорошенько подумать, что-то на самом деле тухлое.

Конечно, он не ученый-физик. Ну и что? Джимми все равно не дурак.

«В следующий раз, как только мне позвонит мистер Бархатный голос, — решил Джимми, — я все выскажу. Заявлю ему, что не нанимался в убийцы, даже если они и будут рвать мои расписки каждый раз!»

 

8

Жизнь как будто остановилась. Летаргическое, медлительное передвижение улитки, когда секунды превращаются в тягучие минуты, а минуты — в бесконечность.

Сама реальность, казалось, изменилась даже на ощупь. Воздух, окружающий Дороти-Энн, словно уплотнился и отяжелел, затягивая ее, будто трясина, в похожее на патоку безвременье, а перед глазами повисла крупнозернистая дымка, лишая все вокруг ясности очертаний, контрастности и цвета, как-будто ее глаза заменили расфокусированными 16-миллиметровыми линзами плохого качества.

Она почувствовала себя оцепеневшей и потрясенной. Оглушенная ударом, разбитая, измочаленная, Избитая, наконец получившая нокаут из-за еще одного апперкота. То, что она осталась сидеть, было исключительно заслугой больничной кровати, принуждавшей ее оставаться в таком положении, когда доктор Берт Чолфин, главный хирург, объяснил ей, в отлично отрепетированной, мягкой, рассчитанной на пациентов манере, почему, несмотря на то, что он только что рассказал ей, Дороти-Энн все равно остается очень везучей женщиной.

Тот, кто говорит, что неприятности всегда подчиняются принципу «Бог любит троицу», неправ. Беды никогда не наваливаются втроем. Их четыре. Фредди пропал… Я потеряла ребенка… Мне сказали, что мне удалили раковую опухоль…

И, словно всего этого оказалось недостаточно, на нее обрушилось еще одно кошмарное известие.

Ей удалили все репродуктивные органы.

Все!

Меня стерилизовали.

Мысль взорвалась у нее в мозгу наподобие артиллерийского снаряда.

У меня больше нет матки.

Как я смогу оставаться женщиной, если меня превратили в существо среднего рода?

Каким-то образом голос доктора Чолфина сумел прорваться сквозь навалившуюся на нее со всех сторон тяжесть, грозящую раздавить ее:

— Миссис Кентвелл? Миссис Кетвелл!

Глаза Дороти-Энн медленно приобрели осмысленное выражение.

— Жизнь — это игра случая, — уныло прошептала она. — А я продолжаю выбрасывать зеро.

— О, дорогая, — сочувственно произнесла Венеция, усевшаяся на край кровати и державшая Дороти-Энн за руку. — Милая моя, мы будем рядом с тобой, мы поможем тебе пройти через все это.

Подруга взглянула на нее затуманенными болью глазами.

— Нет, — грустно отозвалась она. — Мне никто не может помочь. Только не в этом.

Прикрыв рот рукой, доктор Чолфин откашлялся и произнес:

— При сложившихся обстоятельствах, миссис Кентвелл, то, что вы испытываете депрессию, это нормально…

Сердце Дороти-Энн пронзила острая боль. На мгновение мир вдруг неудержимо растянулся, а потом все резко встало на свои места.

— Депрессия! — Она уставилась на врача. — Какая глупость! — произнесла она низким голосом, смаргивая набежавшие слезы. — Черт побери, я потеряла ребенка, и вы только что сказали мне, что другого у меня не будет! Это не депрессия! Я умираю и отправляюсь прямиком в ад!

Он мягко посмотрел на нее.

— Разве вы не понимаете, миссис Кентвелл? Ребенок ни за что бы не выжил. Во всяком случае, мы вовремя обнаружили опухоль яичника. Кроме того, если бы вас не доставили в больницу, вы бы истекли кровью и умерли. В целом, вам вполне можно поблагодарить Бога.

— Поблагодарить Бога! — иронически повторила Дороти-Энн.

— Доктор Чолфин прав, — хрипло вмешалась Венеция. — Ты жива, детка. Жива!

Жива.

— Мой ребенок умер, и насколько мне известно, Фредди тоже погиб! На кой черт мне эта жизнь!

— Дорогая! — Венеция с тревогой взглянула на хирурга, потом на Дороти-Энн. — Милая, у тебя очень много причин продолжать жить. Во-первых, у тебя дети…

Но Дороти-Энн не слушала ее. Она отвернулась к окну и мрачно смотрела в никуда, мимо дурацких серебряных шаров, плюшевых мишек и цветочных композиций, вполне уместных на похоронах какого-нибудь мафиозного дона, смотрела сквозь стекло на кирпичную стену перед ним.

Венеция замолчала и снова взглянула на доктора Чолфина.

Тот кивнул и заговорил:

— Есть и хорошие новости, миссис Кентвелл. Если ваше состояние не ухудшится, то завтра мы вынем катетер и через несколько дней вас выпишем.

— Спасибо, — равнодушно ответила Дороти-Энн.

Не поворачиваясь к ним, она подумала, дрогнув под ударами судьбы: «Неужели я должна потерять все, что мне дорого? Неужели это приготовила для меня жизнь?»

— Миссис Кентвелл! — окликнул ее врач.

Дороти-Энн глубоко вздохнула.

Голос Берта Чолфина звучал мягко:

— Видите ли, это еще не конец света.

Но Дороти-Энн было лучше знать.

«Возможно, но только не для меня».

— Оо-ох! Что за дьявол вселился в эту троицу? — в отчаянии вопрошала няня Флорри со своим тягучим акцентом уроженки шотландских гор.

В мягкой шляпе, укутанная в плащ и обутая в добротные ботинки, няня изо всех сил старалась выдворить три маленьких упрямых тельца, упирающихся изо всех сил, из больничной палаты. Это занимало все ее внимание.

Зак предусмотрительно завопил, как только крепкие шотландские руки взялись за него:

— Мамочка! Мы ведь только что пришли! Почему мы уже должны уходить?

Лиз, очень рано научившаяся чувствовать перемены в настроении, сколь бы незначительными они ни были, нагнула голову к плечу, уголки губ поползли вниз в гримаске.

— Мама, это все очень, очень непонятно. Я хочу сказать, ты что-то нам не говоришь. Что-то плохое. Верно?

И Фред, характерным движением тряхнув головой, чтобы отбросить с глаз волосы, разделенные по середине пробором, тоже взглянул на мать сквозь ресницы. Все его помрачневшее тонкое, как у модели, совершенное лицо с черными бровями выражало подозрение.

— Это плохие новости, так? — негромко спросил он. — О папе?

У Дороти-Энн заболело сердце, когда она услышала страх в этих юных, чистых голосах. Очевидно, тревога передалась им от нее, стала прямым следствием ее равнодушного оцепенения, распространившегося и на них.

«Они смотрят на меня, пытаясь обрести силу и поддержку. Они сейчас нуждаются во мне, как никогда не нуждались раньше».

Но дело было в том, что она не могла им помочь сейчас. Только не в этот раз. Слишком много несчастий произошло слишком быстро, гора оказалась чересчур высокой. Все ее эмоциональные силы кончились, ее вычерпали до дна, все ее резервы использовали.

«Я нужна им. Но как мне помочь детям, если я не могу помочь самой себе?»

— Нет, мои дорогие, — удалось ей произнести напряженным шепотом. — Это не о вашем отце. О нем по-прежнему никаких известий.

— Тогда что же не так, мам? — настаивал Фред.

— Т-ты нас больше не любишь? — пробормотал, заикаясь, готовый расплакаться Зак.

Дороти-Энн почувствовала, как все сжимается у нее внутри. «О, Господи. Что же я за мать? Как я могу подвести их в такое время?»

— Милый ты мой. — Дороти-Энн протянула слабую руку. — Иди сюда, к мамочке.

Но Зак не бросился в ее объятия. Он остался стоять на месте, упрямо уперевшись между двумя защищающими его старшими детьми. И как торжественно, как необычно непокорны они были, эти всегда такие живые дети, наполненные Высокооктановой энергией!

— Лапочка? — Дороти-Энн не опускала руки. Наконец, когда стало ясно, что ее младший сын решил бросить ей вызов, она слабо уронила руку на одеяло.

Она оглядела своих старших. Лиз, задумчиво прикусила нижнюю губу. Фред нетерпеливо переминается с ноги на ногу. И все трое пронизывают ее своими настойчивыми взглядами. Они ждут объяснения, которого заслуживают, и не могут его получить.

Жгучая волна вины захлестнула Дороти-Энн. У нее просто нет сил пролить на их души целительный бальзам, который волшебным образом развеет их страхи. Но невозможно даже подумать о том, чтобы навалить на их плечи всю тяжесть жестокой правды.

И так уже плохо, что их отец пропал без вести, а мать в больнице. Этого достаточно для самых крепких молодых созданий.

«Если бы мне только удалось придумать пристойную ложь… Какое-нибудь невинное объяснение. Но что? Что?»

Дороти-Энн пыталась найти какой-то выход, но ее мозг отказывался прийти ей на помощь. Она почти ощущала, как винтики и болтики у нее в голове застревают в толстой, тяжелой, зернистой вате, заставляя ее ощущать себя в другом, монохромном, мире, с другим, более высоким атмосферным давлением.

Положение спасла Венеция. Ее подруга пришла на помощь, подойдя к детям с другой стороны кровати. Она присела на корточки перед троицей и обняла их необыкновенно длинной, грациозной гибкой рукой.

— Эй, ребята, — хрипло начала она. — Послушайте-ка меня. Вашей маме пришлось нелегко. Она тоже в отчаянии из-за того, что случилось с вашим отцом, как и вы. А так как мама болеет, то легче ей от этого не становится. — Негритянка значительно взглянула на детей. — Улавливаете, к чему я клоню?

— Вы хотите сказать, что мама очень больна? — Аквамариновые глаза Лиз расширились. — Это не просто какой-то там стресс, а серьезная болезнь?

Венеция сурово взглянула на девочку.

— Детка? Ты что собираешься сказать все вместо меня? — требовательно поинтересовалась она, очень точно находя равновесие между властью взрослого и равным отношением к ребенку.

Лиз покачала головой.

— Отлично. Потому что на твоем месте, я бы себя так вести не стала. Просто помните, что вы все время в курсе событий. Как только мы что-нибудь узнаем, сразу скажем вам. На это можете рассчитывать. Вы меня еще слушаете? — Венеция подождала, пока дети кивнули. — Ладно. А пока что ваша мама совершенно выбилась из сил. Вы и сами это видите. А что касается того, что с ней что-то не так, то вы знаете, как лекарства могут делать нас такими странными, словно мы приняли наркотик. Или не знаете?

Зак почти сразу же с готовностью кивнул головой. Но Лиз и Фреда не так легко было купить. Чувствуя какой-то подвох, они внимательно рассматривали Венецию, ища на ее лице следы отчаяния, пока они сами торопливо пытались найти неувязки в ее словах. Они чувствовали зерно правды, но…

— Врач сказал вашей маме, что через несколько дней она сможет вернуться домой, — продолжала Венеция. — Но только в том случае, если она будет достаточно отдыхать.

— Правда? — этот чистый дискант принадлежал Заку.

— Правда, — кивнула Венеция. — Так что видите? От вас троих зависит ее отдых. — Она по очереди оглядела детей. — Вы же хотите, чтобы она скоренько отсюда выбралась, верно?

Дети снова торжественно кивнули, их головы дернулись синхронно.

— Но с мамочкой все будет в порядке? — спросил Зак. — Вы обещаете?

— С твоей мамой все будет отлично, солнышко. — Венеция убрала руку, обнимающую детишек, улыбнулась и подняла кисть с длинными красными ногтями. — Слово скаута.

Они все уставились на нее.

— Итак. Мы друг друга поняли? — задала вопрос негритянка.

— Я думаю, да, — за всех ответил Фред.

— Отлично. — Венеция еще раз обняла всех троих и выпрямилась. Потом улыбнулась няне Флорри. — Няня! Они полностью в вашем распоряжении.

— Вот и слава Богу. В толк не возьму, как это вы управились с ними.

Няня «погнала» своих питомцев вокруг кровати, потом к двери, кудахча и отчитывая их, словно недовольная наседка.

— Давайте-ка, ребятишки, давайте. Это и к тебе относится! Больше я этих глупостей не потерплю. Разве можно так себя вести, когда вашей мамочке нужен отдых и все такое прочее. Вы должны держаться молодцом. А что мы видим? Как насчет Алькатраса, а?

Лиз и Фред разом завздыхали.

— Я хочу вернуться в музей Рипли «Хочешь верь, хочешь нет!», — высказался Зак, дергая няню за плащ.

— Да неужели, парень? Что ж…

— Ох, нетушки, — фыркнула Лиз, закатывая глаза к потолку. — Эти глупости! Только для детей. Лично я возвращаюсь в отель к моему компьютеру.

— А я хочу новую видеоигру, — пробормотал Фред.

Венеция стояла у кровати, сложив руки на груди, и вместе с Дороти-Энн смотрела вслед выходящим из палаты детям.

— Они хорошие ребятки, — негромко заметила негритянка.

— Да, а я их подвела, — напряженно прошептала Дороти-Энн, и по щекам у нее потекли ручейки слез.

Венеция обреченно вздохнула.

— Детка! — воскликнула она, упирая руки в бока и пронзая взглядом Дороти-Энн. — Ну ты да-а-аешь! Ты когда в последний раз смотрела вокруг себя?

— Когда я что? — моргнула та.

— Где ты находишься? — продолжала допрос подруга.

— В больнице.

— Ну точно. И ты здесь не просто так, я права?

— Но я же их мать! Я должна…

— Ты должна поправляться, — безапелляционно прервала ее Венеция. — И только так ты сможешь им помочь. А теперь отдыхай. По твоему виду заметно, что тебе это очень нужно.

Дороти-Энн вздохнула, кивнула и повернула голову на подушке.

Огромная ошибка. Букеты, плюшевые мишки, шарики бросились ей в глаза. Они ее раздражали.

— Венеция, — выдохнула молодая женщина, — ты видишь все это?

Та повернулась к окну и кивнула.

— А что такое, дорогая?

Дороти-Энн вдруг ощутила невероятную слабость. Венеция права. Ей необходимо отдохнуть. Она повернула голову в другую сторону и закрыла глаза.

— Избавься от всего этого, — попросила она.

 

9

Высоко над Тихим океаном в имении «Боз Ар», смотрящем на бухту, Глория Энн Уоттерс Уинслоу умащала себя ароматами из Джайпура. Она медленно прикасалась холодной влажной стеклянной пробкой за ушами, к ямке на шее, к лицевой и тыльной стороне запястий и наконец к впадинке между грудями. Застегивая свою шелковую блузку телесного цвета с низким вырезом, она глубоко вдохнула, и ее ноздри расширились от удовольствия. Ей нравилось источать аромат дорогих духов, точно так же, как нравилось надевать дорогие вещи и жить на широкую ногу. Она любила это почти как выпивку. Но все-таки гораздо меньше.

Глория потянулась за бутылкой шампанского, стоящей на туалетном столике, покрытом кружевной скатертью, взяла ее, но, нахмурившись, дрожащей рукой поставила обратно и мрачно уставилась на нее.

Достаточно, вполне достаточно. Еще нет и половины первого, а она уже почти осушила бутылку «Кристл» 1979-го года, и все на пустой желудок. Еще немного, и облако наслаждения жизнью, в котором она плавает, начнет играть злые шутки с ее равновесием.

Покончив с этим вопросом, Глория направилась к своему встроенному шкафу размером с комнату. Она была уже на полпути к нему, когда зачирикал телефон. Глория скрипнула зубами и решила не обращать на него внимания. Аппарат все еще щебетал, когда женщина вошла в свой гардероб, напоминающий модный магазин. Во всяком случае здесь назойливый звук казался отдаленным и приглушенным.

Глория оглянулась вокруг, раздумывая, что ей надеть. Ленч в ресторане «Четвертый акт». С королевой Тоуд-холла, «Жабьего дворца». Определенно это не то, чего бы ей хотелось.

Телефон наконец смолк, и в доме снова установилась благословенная тишина. Слава Богу. Теперь она сможет спокойно выбрать свой наряд. Что же надеть, что надеть…

Глория Уинслоу начала медленно обходить шкаф, перебирая пальцами обитые шелком вешалки с дорогими нарядами. Очень скоро ее глаза устали от созерцания встроенных кронштейнов, переполненных платьями разнообразных расцветок и расшитых драгоценными камнями. Черт. Идя сюда, ей следовало закурить. И шампанское допить тоже. Выпить для поддержания сил никогда еще не вредило.

Снаружи, в спальне, щелкнул внутренний телефон, и до Глории донесся голос дворецкого:

— Миссис Уинслоу! Миссис Уинслоу!

Вот черт! А теперь что еще?

Она вышла обратно в спальню и нажала кнопку внутренней связи.

— Что случилось, Родди? — рявкнула Глория.

— Ваша свекровь ждет на третьей линии.

Свекровь. Старая миссис Уинслоу. Королева Тоуд-холла.

Глория с силой выдохнула воздух.

— А, хорошо, — свирепо проворчала она. — Я поговорю с ней. — Алло? Мама?

— Я как раз выхожу из дома, Глория. — Как обычно, голос свекрови был полон жизненной энергии, бодрости и неодобрения. — Ты уже одета?

— Разумеется, я одета, — солгала невестка.

— Что ж, я надеюсь, что на тебе платье от американского дизайнера. Ты же знаешь, что пресса разорвет тебя в клочья, если это не так.

— Вы не говорили мне, что нам предстоит пресс-конференция.

Голос Алтеи Уинслоу зазвучал холодно и сурово.

— Это не пресс-конференция. Но никогда не знаешь, на кого нарвешься. Всегда важно произвести правильное впечатление. Неужели я должна бесконечно напоминать тебе, что на карту поставлено политическое будущее Ханта?

Глория сделала круглые глаза.

— Нет, мама.

— Ты ведь еще не пила, да? — с подозрением поинтересовалась свекровь.

Глория ощутила знакомый прилив негодования. Старая карга никак не может об этом забыть. Все продолжает ее нервировать.

— Нет, мама. Я не завтракала, а я не пью на голодный желудок.

— Хорошо, значит, мы сможем с тобой побаловать себя хорошим коктейлем.

«Господи ты Боже мой! — Глория подавила желание расхохотаться во все горло. — Побаловать себя хорошим коктейлем!»

Неужели старая сука никогда не поймет? Только посмотреть на нее, вот вам и повод надраться заранее. На самом деле, это просто необходимость, все равно как сделать прививки перед тем, как отправиться в Африку или джунгли Амазонки.

Она не собирается предстать перед старым драконом трезвой. И в подпитии это не так уж приятно.

— Встретимся в ресторане, Глория. Нас ждет отличный ленч, — четко произнесла свекровь на прощание и повесила трубку.

Невестка моргнула. Отличный ленч? Кого дурачит эта дряхлая летучая мышь?

Швырнув телефонную трубку, она решила надеть свой новый костюм от Шанель, исключительно из желания сделать назло. Тот самый с микро-мини-юбкой, цвета лаванды, с младенчески-голубой отделкой. И никакой блузки.

«Это научит ее, как указывать мне, что носить!»

Вдруг Глории отчаянно захотелось выпить. И отнюдь не шампанского. Хорошей выпивки. Что-нибудь горькое. Что-нибудь… Например, градусов в сорок.

Да. Сорок градусов будет в самый раз.

Почему разговоры с Алтеей всегда так на нее действуют? Неважно, насколько высоко вознеслась Глория, королева Тоуд-холла всегда сбросит ее с высот.

Ладно, неважно. Миссис Глория Уинслоу к этому готова.

Водка. У нее бутылки в одну пинту припрятаны во всех карманах ее шуб, а к тому же еще в десятках тайников.

Водка — это как раз то, что доктор прописал. Как раз, чтобы пережить предстоящую ей пытку.

Мурлыкая себе под нос, Глория вернулась в свой шкаф-комнату, схватила вешалку с костюмом от Шанель и бросила его на центральный «остров», под крышей которого притаились ящики, полные аксессуаров — шарфов, перчаток, поясов, бантов для волос, солнечных очков. Все аккуратно сложено или свернуто и распределено в соответствии с системой — прямые ряды по категориям, цвету и модельеру.

Но Глория и думать забыла о порядке, по прямой рванув к рядам меховых шуб и к своей цели, первой плоской бутылке «Смирновской». Дрожащими пальцами она отвинтила крышку и подняла бутылку в ироническом тосте:

— Твое здоровье, Алтея, старая ты сука! — бормотнула младшая миссис Уинслоу, поднесла фляжку к губам, закинула голову и осушила треть от нее одним длинным глотком.

Водка обожгла пищевод и взорвалась в желудке. Лицо Глории скривилось от отвращения, и она чуть было не зажала рот рукой. Непроизвольные спазмы сотрясли ее тело, женщина согнулась пополам, крепко обхватив себя руками. Потом тошнотворное, неприятное ощущение прошло. В крови разлилось сияющее тепло, вновь на небе появилось и ярко засияло солнце.

Все ее заботы испарились.

Вдруг все в мире встало на свои места.

«А-ах! — Глория со стуком поставила бутылку и просияла улыбкой. — Вот так. Так-то намного лучше, верно? Чертовски верно!»

Теперь Глория была готова без проблем встретиться с Алтеей. Черт, да она может пережить ядерный взрыв и не испытать никакой боли.

Расстегивая блузку, Глория поймала свое отражение в одном из шестифутовых высоких зеркал. Все еще перебирая пальцами крошечные золотые пуговицы, она вдруг поняла, что идет к зеркалу.

Молодая женщина выбралась из блузки, бросила ее на ковер. Следом отправился бюстгальтер.

Она рассматривала свое тело, одетое только в трусики.

«Совсем даже неплохо для тридцатипятилетней, — решила Глория, наслаждаясь своим видом. — Нет, отнюдь неплохо…»

Глория Уинслоу обладала длинным, тонкокостным телом модели. Полноте пришлось отступить. Ни одной унции лишнего жира на гибких бедрах или на крохотной, но хорошей формы груди. Живот оставался поджарым, а ягодицы упругими.

Женщина наклонилась поближе, чтобы рассмотреть лицо. Она была удивительно красива, с блестящими до плеч волосами цвета серебристой норки и глазами, в точности повторяющими оттенок цейлонского сапфира. Кожа все еще оставалась упругой, без единой видимой «гусиной лапки».

Вот в таких мелочах и вся разница.

Глория кивнула самой себе. Повернула голову то в одну сторону, то в другую и громко произнесла:

— Эй, красавица!

К несчастью, Глория заметила и то, что ей следует начать лучше о себе заботиться. Ее глаза стали казаться немного более припухлыми от выпивки. Но «Визин» избавит ее от красных прожилок на белках, а десять часов непрерывного сна — от мешков под глазами.

В общем и целом, Глория понимала, что ее внешность все еще заставляет людей оборачиваться. А пока на нее смотрят, ей еще далеко до того, как она начнет спускаться с холма.

Ага. Она не просто хорошо выглядит, она чертовски хорошо выглядит. И если глаза мужчин могут служить индикатором, то противоположный пол находит ее в высшей мере привлекательной, даже если Хант так не считает.

Ублюдок.

Одеваясь, Глория думала о нем. Хантингтон Неверленд Уинслоу-третий. Мистер Харизма. Мистер Дерьмо. Свежеиспеченная звезда на политическом небосводе, если верить средствам массовой информации.

Как же его любит публика.

И, о Господи, какое же отвращение он вызывает у собственной жены! Она устала, ее тошнит от того, что ей приходится играть роль любящей супруги, от его доброго отношения. От того, что он пытается сбагрить ее в какое-нибудь реабилитационное заведение для алкоголиков. От того, что муж ходил в Аланон и пытался записать ее в общество анонимных алкоголиков. Ей так хотелось покончить с этим браком, что она ощущала вкус этого желания.

Печально говорить, но о разводе речь не шла. Когда Глория впервые коснулась этой темы, ад разверзся.

Младшая миссис Уинслоу попыталась отогнать воспоминания, но ее уже относило на два года назад, в светскую гостиную Алтеи, выполненную во французском стиле, в особняке из серого камня на вершине Ноб-Хилла… К тому дню, когда она узнала, что ее брак — это нечто большее, чем просто золоченая клетка…

— Миссис Алтея ждет вас, мадам, — объявил дворецкий И распахнул дверь в гостиную.

— Спасибо, Колин, — поблагодарила Глория и вошла.

Ничем не смягченный солнечный свет, отражаясь в бухте Сан-Франциско, с удвоенной силой лился сквозь высокие окна, смотрящие на север, словно желая сделать богато отделанную панелями комнату в высшей степени, почти по-скандинавски светлой. Сияла тонкая синева мастерски вырезанных панелей, а паркет казался сверкающим, покрытым льдом озером. В середине бросил якорь старинный ковер, подобный многоцветному острову, а прямо над ним сияла великолепная хрустальная люстра на тридцать лампочек, напоминая сталактит из чистого светлого льда.

Воплощение холодного совершенства, этот сдвоенный куб комнаты в двадцать футов высотой казался пугающим, грандиозным заповедником для вещей очень, очень тонкой работы и невероятно редких. Все: гобелены, позолоченные бронзовые настенные часы над мраморным камином, широкие и глубокие кресла с подушками в стиле Людовика XV руки Жоржа Жакоба, обтянутые бархатом цвета миндаля, позолоченные консоли с мраморной поверхностью, пара зеркал из Дьеппа в рамах из слоновой кости с затейливой резьбой, достойных самого Гаргантюа, инкрустированные амарантовым и атласным деревом столы и комоды работы Рьеснера, бесценные творения Ренуара, Гогена и Ван-Гога. И все это было собрано для того, чтобы создать рамку, достойную Алтеи Магдалены Неверленд Уинслоу.

Она казалась настолько на месте, восседая подобно императрице на канапе в стиле Людовика XV, лаская одной рукой Виолетту, своего любимого пекинесса, гордо возлежащую у нее на коленях. Две другие рыжеватые собаки той же породы, свернувшиеся клубочком на подушках по обе стороны от хозяйки, подняли свои плоские мордочки, презрительно понюхали воздух и снова опустили головы на лапы, проигнорировав Глорию как недостойную того, чтобы ее поприветствовали взмахами хвоста.

— Мое дорогое дитя, — мягко обратилась Алтея к невестке, с едва прикрытым сарказмом. — Я так рада, что ты смогла прийти. — Она замолчала и смерила Глорию немигающим, неприветливым взглядом. — Да еще так быстро.

Молодая женщина, повинуясь долгу, наклонилась и поцеловала подставленную щеку.

— Здравствуйте, мама.

Неприятный осмотр продолжался еще несколько мгновений, потом Алтея указала рукой на ближайшее кресло.

— Садись, дорогая моя.

Глория повиновалась. Нравилась ей свекровь или нет, но не восхищаться ею невозможно. Алтее уже, должно быть, за шестьдесят, но выглядит она не старше пятидесяти. В отличие от своей невестки старшая миссис Уинслоу никогда не была красивой.

Но это не имело значения. Алтея была царственной, аристократичной и элегантной, с хорошей, подтянутой фигурой, волевыми, умными глазами и такой осанкой, которая всегда выделяла ее из толпы. Глория всегда видела ее ухоженной в самой высокой степени. От напоминающего цветом рыбью чешую серебристого шлема взбитой прически до отполированных подметок ее туфель, Алтея Магдалена Неверленд Уинслоу всегда была готова к любому повороту событий.

— Хочешь чашку чая, дорогая?

На низком столике между ними расположился серебряный поднос со всем необходимым: чайник с цветочным рисунком мейсенского фарфора, с ветвистой ручкой и крышечкой с узором из цветов, такие же сахарница и молочник, блюдо с лимоном, каждый кружочек которого был завернут в пергамент, две чашки с блюдцами. Плюс необходимые салфетки с монограммой и фамильные ложечки.

Глория покачала головой.

— Нет, но все равно спасибо.

Алтея кивнула и налила себе чаю, воспользовалась серебряными щипчиками, чтобы добавить кусочек сахара, и не забыла выжать несколько капель из завернутого в пергамент ломтика лимона. Свекровь быстро размешала чай, изысканным жестом поднесла чашку к губам и сделала глоток. Потом поставила чашку.

— Хант заходил на ленч, — начала она. Ее голос звучал ясно, очень вежливо и неодобрительно.

— О-он говорил, что зайдет, — бормотнула Глория, не в силах справиться с заиканием.

Алтее это удавалось в любой момент. Снова превратить ее в нервничающую невесту. Напряженную, волнующуюся, запинающуюся.

Алтея продолжала гладить Виолетту, не спуская глаз с Глории.

— Итак, мне кажется, возникла проблема, дорогая…

Ох, сколько же сарказма во всех этих «дорогих», «моих дорогих» и «моих дорогих детках»!

— …И не говори мне, что таковой не существует. Если бы это было не так, ты бы не просила моего сына о разводе.

Моего сына. Не Ханта. Не твоего мужа. Моего сына.

— Это просто… — начала было Глория.

Алтея мягко прервала ее.

— Позволь мне самой догадаться. Вы отдаляетесь друг от друга. Верно?

Глория удивленно посмотрела на нее.

— Ну, да! Как вы… — Потом ее удивление улеглось. — Ах, да. Вам, должно быть, Хант рассказал.

Алтея фыркнула.

— Он не делал ничего подобного. Да ему и незачем было, моя дорогая. — Свекровь сидела выпрямившись, словно проглотила шомпол, — сказывалась выучка хорошей школы, — и все в ее внешности напоминало отполированный, отточенный клинок.

— Я понимаю, что разводы в наши дни стали настоящей эпидемией, — продолжала старшая миссис Уинслоу, — но в дни моей молодости брачные клятвы кое-чего стоили. И видишь ли, для меня все так и остается. Брак — это святое таинство, связывающее навеки. — Она подняла руку, предвосхищая возражения Глории и ловко отметая их. — Знаю, знаю. Можешь, если хочешь, называть меня ужасно старомодной. Или невероятно отсталой. И все-таки, это не может тебя удивлять. Тебе отлично известно, что в этой семье о разводе не слыхивали. Ни Неверленды, ни Уинслоу никогда не разрывали брачных уз. Разумеется, там и сям вспыхивали разногласия, это верно. Но все эти проблемы всегда решались внутри семьи. Мы никогда не демонстрировали свое грязное белье на людях. И уверяю тебя, мое дорогое дитя, я не намерена позволить вам сделать это сейчас!

Глория закусила губу и неловко поерзала в кресле.

— Честно говоря, я отлично помню, как обсуждала с тобой этот вопрос, прежде чем благословить вас с Хантом. Помнишь? Мы сидели как раз здесь… В этой самой комнате. — Взгляд кобальтовых глаз Алтеи оставался холодным и пронизывающим. — Я уверена, что ты не забыла нашу небольшую беседу?

«Разве я могла?» — с горечью подумала Глория, но ответила:

— Нет, мама, — и слабо вздохнула. — Но как вы не понимаете? Я была тогда так молода и наивна! — Охваченная неожиданным страстным волнением, она подалась вперед, вцепившись в ручки кресла. — Я и подумать не могла, во что я ввязываюсь…

— Как раз поэтому мы и обсуждали этот вопрос. Чтобы ты ясно представила себе заранее, чего можно ожидать. Ты же не думаешь, что я говорила только ради удовольствия послушать собственный голос?

— Нет, но… — взмолилась Глория.

— И разве я тебе не сказала, что вопрос о разводе не будет даже обсуждаться?

Невестка хранила молчание.

— И разве ты не заверила меня, что вы связываете себя браком на всю жизнь? В богатстве и бедности? В болезни и в здравии? — Кобальтовые глаза свекрови буравили ее насквозь.

— Но это же было тогда, мама! А вот теперь…

Казалось, именно этой реплики и ждала Алтея, резко бросившая:

— Хватит ныть, соберись, детка! Ты испытываешь мое терпение! — С этими словами свекровь встала, сняв предварительно с колен собачку и нежно устроив пушистое существо на канапе, направилась к окнам и там остановилась на минуту — ее силуэт четко нарисовался на фоне сияющего голубого неба, — любуясь видом, обрамленным собранными в складки синими вышитыми шторами. Это был ее любимый прием, рассчитанный маневр, чтобы прервать разговор, способ показать свой авторитет, давая собеседнику понять, что вид из окна настолько же важен, как и тема разговора.

Это был действительно потрясающий вид. Город, подобно огромным белым волнам, набегал на театрально затушеванные, вздыбленные холмы. Огромная синяя бухта внизу пестрела белыми фуражками и треугольными, расправленными по ветру парусами регаты.

Со вздохом Алтея отвернулась от окна, вернулась и села на прежнее место.

— Итак, — начала она и замолчала, ожидая, пока Виолетта заберется к ней на колени и устроится поудобнее.

— Да? — В глазах Глории вспыхнула отчаянная надежда, которая умерла в ту же секунду, как заговорила свекровь.

— Не может даже и речи быть о том, о чем ты просишь, дорогая. К лучшему это или к худшему, но Хант — твой муж. — Предчувствуя возражения, она снова махнула рукой, останавливая невестку. — Я не ханжа, ты это знаешь. И не дура, полагающая, что все браки хороши. Короче говоря, меня не волнует, что ты делаешь или чего не делаешь… Или с кем… За закрытыми дверями. Все, о чем я прошу, это чтобы вы с Хантом соблюдали осторожность и, несмотря на свои отношения, сохраняли приличия. Если это значит, что вы будете крутить романы, отлично. Но при людях я ожидаю от вас обоих, что вы будете замечательной парой. Подлинным воплощением хорошего тона.

Отношения… Осторожность… Приличия… Романы…

Глория во все глаза смотрела на свекровь. У нее кружилась голова от смысла того, что было сказано, и еще больше от того, что осталось недосказанным.

— Я… Я не могу обманывать Ханта, — удалось выговорить ей.

— Как мило, — чуть усмехнулась Алтея. — Дорогая моя, можешь делать все, что угодно, до тех пор, пока вы с Хантом женаты. Единственное, чего я не потерплю, это даже намека на скандал. Перед Хантом открывается потрясающая карьера, и тот, кто попытается этому помешать, будет иметь дело со мной. — Она помолчала, пронизывая Глорию взглядом, способным дробить мрамор. — Я ясно выразилась?

— Предельно. Но не проще ли и, скажем так, честнее, развестись?

— Разумеется, нет! Избиратели очень много внимания уделяют устойчивому семейному положению.

— Но другие политические деятели разводились, — уточнила Глория. — Посмотрите на Рональда Рейгана и Джейн Уаймен! А Рейган добрался до Белого дома.

Выражение лица Алтеи стало совсем ледяным.

— Меня не интересует, разводился ли Рейган. Это произошло задолго до того, как он занялся политикой. Должна ли я напомнить тебе, дорогая… — И свекровь продолжила, поворачивая клинок в открытой ране! — …о твоем обещании, данном мне двенадцать лет назад? Если ты выйдешь замуж за Ханта, то на людях ты всегда будешь рядом с ним. Вне… зависимости… от обстоятельств, верно? Даже если это будет значить, что ты станешь притворяться всю оставшуюся жизнь?

Глория вздохнула.

— Да, конечно, я помню, — с раздражением ответила она.

«Мне следовало догадаться, — размышляла молодая женщина. — Не имело смысла просить об освобождении. Все вышло так, как я и боялась. Алтея не изменит своих взглядов, пока жива. Для нее свет клином сошелся на политической карьере сына. И нет никаких сомнений в том, что, по ее мнению, все планеты Солнечной системы вращаются вокруг этого».

Хант и это его чертово политическое будущее! О Господи. Если она еще раз об этом услышит, то и вправду отпустит тормоза и зарыдает. Ее уже выворачивает от этих бесконечных разговоров о Ханте и политике.

Алтея протянула руку к чашке и поднесла чай к губам. Потом, бросив поверх края взгляд на Глорию, она деланно изумилась.

— Я сказала, что разговор окончен, моя дорогая, — подчеркнуто произнесла свекровь, отпуская невестку так же холодно, как она отпустила бы прислугу.

Глория встала. Какое-то мгновение она просто постояла так, собираясь с силами. Потом, удивив даже саму себя, она уперлась руками в бока и выпалила:

— Я имею право возбудить дело о разводе. Вы не сможете остановить меня, мама! И никто не сможет! У меня есть все права!

— Разумеется, это так, дорогая, — произнесла Алтея медовым голосом, но ее взгляд оставался пугающе холодным. — Но держи в голове добрачное соглашение, подписанное тобой. Я советую тебе внимательно прочитать его. Или, что еще лучше, обратись за советом к профессиональному юристу, прежде чем примешь какое-нибудь непродуманное решение.

Воздух между ними раскалился и потрескивал от неприятных эмоций.

Спустя несколько секунд Алтея поставила чашку и позвонила дворецкому. Тут же открылась дверь.

— Вы звонили, мадам?

— Да, Колин, — подтвердила хозяйка дома. — Молодая миссис Уинслоу собирается уходить. Вы не проводите ее?

— Разумеется, мадам.

Глория взяла себя в руки.

— В этом нет необходимости, — натянуто произнесла она. — Господь свидетель, я бывала здесь достаточно часто.

Она посмотрела на дворецкого, потом перевела взгляд на свекровь. Ее глаза сверкали, в них горел вызов.

— Я найду выход, — спокойно произнесла невестка, в ее словах слышалась угроза.

Алтея выдержала взгляд.

— Найдешь, дорогая.

Но, естественно, у Глории ничего не вышло. Да и был ли у нее шанс? Это добрачное соглашение оказалось не тоньше телефонной книги и таким же безапелляционным, как свод законов.

Адвокаты Уинслоу поработали основательно. Они предусмотрели все случаи. Даже Рауль Манкевич, самый лучший адвокат Лос-Анджелеса по делам о разводе, которого наняла Глория, не нашел ни единой зацепки.

В сокращенном варианте ответ звучал так — развод дает Глории свободу. Точка.

К несчастью, больше она не получит ничего. Контрольный пакет акций компании «Уинслоу комьюникейшн. Инк.» и все состояние семьи Уинслоу принадлежат Алтее.

Как и все остальное.

На имя Ханта не записано ничего, даже музей на Ноб-Хилле. Он тоже принадлежит свекрови, вместе с мебелью, картинами и машинами.

Единственным достоянием Ханта является его зарплата сенатора штата.

— Мне очень жаль, — торжественно сообщил Глории Рауль Манкевич. — Я назвал вещи своими именами.

Лысый адвокат маленького роста, один живот и огромные очки с затемненными стеклами, в костюме, сшитом на заказ, был умной, жилистой старой птицей.

Глория шумно выдохнула, благодарная хотя бы за то, что он не стал ходить вокруг да около.

— И нет никакого способа обойти договор? — спросила она.

Рауль покачал головой.

— Абсолютно никакого. Пока ваша свекровь жива, вы не получите ни гроша.

— А после ее смерти?

— Это уже совсем другая пара пистолетов. Будучи единственным ребенком в семье, ваш муж должен унаследовать все до последнего цента. Если вы спрашиваете меня, то отвечаю: вот тогда вам и надо возбуждать дело о разводе. Тогда ваши шансы разорвать добрачное соглашение в суде и получить приличное содержание оцениваются как вероятные или хорошие.

Глория молча размышляла. Надеяться на смерть Алтеи глупо. «Этот старый дракон переживет нас всех. Просто назло».

— И все-таки, — сказал адвокат, — я обнаружил два довольно… выигрышных момента в добрачном соглашении. И оба они, к счастью, в вашу пользу.

— Да? — Глория навострила ушки и выпрямилась. — И что же это может быть, мистер Манкевич?

— Во-первых, если ваш муж попросит о разводе, вам причитается неоговоренное содержание. О нем должны договориться адвокаты семьи Уинслоу и адвокат, которого выберете вы.

— Другими словами…

Он чуть улыбнулся.

— Верно. Если ваш муж затеет дело, а его мать отчаянно захочет, чтобы сын получил развод, то вы их ухватите за горло.

— Гмм… — бормотнула Глория. — Это совсем меняет дело… — Невидящими глазами она смотрела мимо адвоката, мимо стены, состоящей из одних окон, на укутанный смогом мир вокруг. Через секунду женщина снова взглянула на адвоката. — Вы сказали, мистер Манкевич, что нашли два пункта, — негромко напомнила она.

— Да, сказал. — Положив пухлые ручки на зеркальную поверхность стола, он нагнулся вперед. — Как вам известно, ваш муж является единственным ребенком. Так что у вашей свекрови — один прямой наследник. Судя по всему, у нее есть навязчивая идея сохранить в неприкосновенности «Уинслоу Комьюникейшн» после ее смерти. Она так носится с этой мыслью, что если ваш муж умрет раньше вас, то прямым наследником становится другой человек.

— Ну разумеется, — раздраженно буркнула Глория. — Мертвецы не наследуют ничего. Даже мне известно об этом. — Она нахмурилась. — Но кого выбрала моя свекровь?

Адвокат ответил вопросом на вопрос:

— Кого, по вашему мнению, миссис Уинслоу?

Глория пожала плечами:

— Не знаю, хоть убейте.

Его голос заставил ее замолчать.

— Вы можете поверить, что вас?

Молодая женщина уставилась на него.

— Меня? — произнесла она одними губами, недоверчиво указывая на себя пальцем.

Адвокат хмыкнул.

— А ваша свекровь стоит больше двух миллиардов долларов.

— Два миллиарда! — Глория смотрела на него. — Так много!

Манкевич молчал.

— Я знала, что мать Ханта богата… Но такое состояние? Я понятия не имела.

Он выдержал ее взгляд.

— Ну и? Вы по-прежнему намерены развестись?

Глория вскочила с места.

— Теперь я вижу, что должна очень внимательно все продумать, — сказала она. — До свидания, мистер Манкевич. Не могу даже выразить, как я вам благодарна. Вы изменили мой взгляд на мир.

Когда двери лифта закрылись, серые клетки мозга Глории зашевелились с удвоенной скоростью. Но думала она совсем о другом.

Глория уже все решила. Она станет появляться вместе с Хантом, чтобы ни случилось.

Зачем добиваться содержания, если можно сорвать весь банк?

И в самом деле, зачем?

Следовательно, ей придется ежедневно состязаться с Хантом и Алтеей. Ну и что? Это значит только то, что ей придется найти способ бегства.

Так все началось. Магическое сочетание водки, «Перкодана» и «Ксанакса». Они давали как раз то, в чем она нуждалась.

Спиртное и таблетки. Она держалась на этом вот уже два года.

Они позволяли ей выносить эту жизнь. Они смягчали острые углы и спасали ее от боли.

Глория заканчивала одеваться, когда снова щелкнула внутренняя связь в спальне и бесплотный голос дворецкого произнес:

— Машина ждет вас, миссис Уинслоу.

Глория быстренько кинула в рот таблетки «Перкодана» и «Ксанакса» и запила их последним глотком водки. Затем сунула фляжку «на всякий случай» в свою сумочку, кинула в рот мятный леденец и отправилась на встречу.

Ленч с Алтеей. Она задумалась над тем, что же на этот раз понадобилось старой сплетнице?

Но это не имело значения. Глория просто поступит так, как поступала последние два года. Расстроит ее планы.

 

10

Если взглянуть на мир в целом, то время и даты отличаются друг от друга. В Калифорнии полдень, а в Юго-Восточном Китае четыре часа утра. Но в соответствии с международной линией смены дат, в Китае уже наступил следующий день. Если в Сан-Франциско восьмое декабря, то в Шэньчжэне уже девятое.

И именно в этот день и в этот неблагочестивый час шестеро старейшин встретились вновь. Усевшись в раскладные кресла вокруг круглого раскладного стола, они попивали чай в столовой только что построенного дома, где еще не поставили никакую другую мебель.

По западным стандартам это был скромный пригородный домик в несколько уровней. Но здесь, в бурно развивающейся, устремленной ввысь свободной экономической зоне Шэньчжэня, называемой воротами в мир быстро растущей экономики и самым широким рынком потребления, где миллионеры делают состояние за одну ночь, подобное строение говорит о многом, как если бы на него повесили огромный ценник.

Полмиллиона долларов.

Неважно. Спрос намного превышает предложение, и жадные покупатели уже давно скупили весь район, когда он только сошел с чертежной доски.

Таков Шэньчжэнь — менталитет городского строительного бума и жажда приобретения.

Этим ранним утром вооруженные телохранители бдительно несли вахту снаружи, в ночной тени. Чтобы не вызвать пристального интереса полицейских патрулей, «мерседесы» различных марок, на которых прибыли собравшиеся, запарковали в гаражах соседних домов.

Они предпочли собраться здесь в первую очередь потому, что микрорайон еще не заселили. Никакие наблюдатели не смогут засечь их тайный приезд и отъезд. Ни одни уши не смогут подслушать их беседу.

Достопочтенная Лошадь заговорил по-английски.

— Ваш чай собрал аромат изысканного сада, достопочтенная Змея, — церемонно сказал он, опуская на стол крошечную чашечку из китайского фарфора.

Министр правительства из Пекина небрежно махнул рукой:

— Всего лишь поспешные усилия, не заслуживающие похвалы, — скромно ответил он также по-английски. — Примите тысячу извинений, что я не смог заслужить благосклонность таких великих людей более достойным образом.

Достопочтенная Лошадь одобрительно кивнул.

— А я приношу свои извинения за то, что отважился созвать это совещание в такой спешке. — Теперь, когда все утолили жажду, настало время приступать к настоящему делу. — У достопочтенного Быка есть новости о наших делах. Мы должны решить, как поступать дальше.

Пятеро взглянули на лунтао из Гонконга с клочковатой бородкой. Тот вежливо склонил голову.

— Боги удачи на нашей стороне, — негромко начал он. — Муж женщины оказался на борту разбившегося самолета.

— Не повезло, — автоматически отозвался достопочтенный Дракон.

Остальные пощелкали языком и согласно покачали головами, тщательно пряча улыбки.

Достопочтенный Бык продолжил:

— Считается, что он мертв.

— Считается? Ай-ах! — достопочтенный Тигр не смог сдержать возглас удивления. — Прошу прощения, но каким образом, во имя Небесной шлюхи, «считается» может нам помочь?

— В то время случился буран, — спокойно объяснил достопочтенный Бык. — Самолет упал высоко в горах в штате, называемом Колорадо. Спасательные экспедиции не смогли отправиться на поиск тех, кто, возможно, остался в живых. Пока они не найдут место катастрофы, — он пожал плечами, — не представляется возможным подтвердить факт смерти.

— Вот как, — достопочтенный Тигр почувствовал, как напряжение отпускает его. — А что с тем безродным щенком, устроившим неблагоприятный полет для несчастного прелюбодея?

— Этот человек известен только по прозвищу Сицилиец, но его таланты явно огромны.

— Никто даже не подозревает о подлинной личности Сицилийца?

— Никаких данных. — Достопочтенный Бык откашлялся, отвернулся и сплюнул на пол. — Никаких его снимков, даже описаний не существует. Говорят, что его подлинное имя Кармин, но это легко можно объяснить цветом его опознавательного знака.

— Йех! — достопочтенный Тигр был вне себя от возбуждения. — Он оставляет ключ?

Старый лунтао кивнул:

— На месте каждого убийства этот парень бросает карминно-красный галстук. Иногда он использует его, чтобы задушить жертву. Но чаще всего Сицилиец намеренно оставляет его, чтобы поиздеваться над властями.

— Ай-ах! — задохнулся достопочтенная Змея. — Во имя всех богов, великих и малых! Он на самом деле так пердит им в морды?

Достопочтенный Бык кивнул.

— Сицилиец с такой же гордостью подписывает свою работу, как любой художник созданный шедевр.

— Кармин… Сицилиец… — пробормотал достопочтенный Петух. — Прошу простить меня, великие старцы, но если он так великолепен, почему мы никогда раньше о нем не слышали?

Старый лунтао заворчал:

— Ну как вы не понимаете? В этом его главная сила! Это позволяет ему передвигаться подобно призраку. Кроме того, вы знаете, каковы власти. Держу пари, что эти пожиратели черепашьего дерьма боятся оказать ему доверие из страха показаться сумасшедшими. К тому же, они, должно быть, скрывают наличие галстуков от публики, чтобы не нарваться на лжесвидетелей.

— Значит, у него есть верительные грамоты? — поинтересовался достопочтенный Дракон.

— Разумеется, есть. — Достопочтенный Бык позволил себе скромно улыбнуться. — Если то, о чем шепчутся, правда, то совершенным им убийствам нет числа. Глава Бундесбанка в Германии, ближайшие советники Ясира Арафата, главы международных корпораций по поручению деловых соперников. Все это можно сложить к его ногам. Пока ему платят вперед, Сицилиец убьет любого.

— Его услуги, вероятно, недешевы, — задумчиво заметил достопочтенная Змея.

— Три миллиона американских долларов за каждый контракт. Но если учесть, что результат гарантирован, то я не нахожу эту сумму неразумной.

Вопросы посыпались со всех сторон.

Достопочтенный Петух:

— Но не выведет ли работа этого варвара на нас?

— Ни за что. Сонни Фонг, пятый кузен моей жены от двоюродного родственника, живет в Нью-Йорке. Это он нашел посредника, через которого мы связывались с Сицилийцем в последний раз.

Достопочтенный Дракон:

— Тогда, может быть, сейчас самое время нанести удар? Пока еще свежа в памяти авиакатастрофа, и женщина наиболее уязвима.

— Нет, — достопочтенный Бык негромко выразил свое несогласие.

Остальные повернулись к нему. Он был самым старшим и считался самым мудрым и поэтому наиболее заслуживающим уважения остальных.

— Откуда такая потребность в спешке? — Лунтао поднял руку, указательный палец предостерегающе смотрел вверх. — Подумайте об искусном резчике, в чьем распоряжении редкостный, великолепный белый нефрит. Мудро ли он поступит, если ринется искать свои инструменты и начнет резать? — Он покачал головой. — Нет. Мастер понимает, что бесценный камень требует внимательного изучения и обдумывания. Ненужная спешка очень часто превращает возможный шедевр в дешевые безделушки, которые продают туристам, этому порождению дьявола.

— Прославленный Бык говорит очень мудро, — согласился достопочтенный Дракон. — Мудрецы всегда сначала думают, а потом делают.

Старый гуандунец грациозно склонил голову и добавил:

— Мы никогда не должны забывать того, что сказал Конфуций: «Осторожный редко ошибается». И нам следует дождаться более благоприятного момента. Прежде чем мы выдвинем наше предложение, прелюбодействующая шлюха должна сначала почувствовать силу нашего удара.

— Но как, уважаемые старцы? — спросил достопочтенная Змея. — У нее частная корпорация. На рынке нет акций, которыми бы можно было манипулировать.

Престарелый лунтао аккуратно отпил глоток жасминового чая.

— Но подумайте об утке и ее использовании, достопочтенная Змея.

— Ай-ах! Что вы имеете в виду, приводя в пример утку? Как ее еще можно использовать? Только приготовить и съесть!

— Верно. Но искусный повар придумает множество способов ее приготовления, не так ли? Представьте себе сотни аппетитных блюд, которые можно приготовить из обыкновенной скромной ужи.

— Ну разумеется! Приготовить ее можно по-разному! — достопочтенная Змея хлопнул в ладоши и смиренно поклонился. — Тысяча извинений за мое неведение, мудрейший Бык. Ваш ум коварен, как у лиса.

— Ваша снисходительность делает мне честь, но я не стою такой похвалы. Мощное дерево опирается на множество сильных корней.

Все поняли, что он имеет в виду. Единство многократно умножает их силу. Если действовать порознь, могущество каждого уменьшится в такой же пропорции.

Старый лунтао оглядел собравшихся.

— Есть ли среди нас тот, кто в одиночку смог бы приобрести «Пан Пэсифик Коммонвелф Бэнк»?

— Ваши слова сияют, как тысяча солнц, — проговорил достопочтенная Змея, министр правительства из Пекина. — Сила — в количестве.

Могущественный гуандунец подергал свою клочковатую бородку.

— Как одно из самых достойных и уважаемых учреждений в Азии, «Пан Пэсифик» — это наше главное достояние и самое мощное оружие. Только он позволяет нам иметь восемь процентов голосов в «АмериБэнке».

— Боги удачи и вправду на нашей стороне, — пробормотал достопочтенный Петух, тайский химик, превращающий сырой опиум в героин.

Достопочтенный Бык кивнул.

— И да пребудет так и дальше. — Он снова сделал еще один аккуратный глоток из чашки. — Как вам известно, женщина, стоящая у нас на пути, пережила много неприятностей. Ее стремление к быстрому расширению дела в конце восьмидесятых годов привело к тому, что люди с Запада называют перерасходом.

— Модное иносказание, чтобы обозначить влезание в долги! — фыркнул достопочтенный Дракон, чья подпольная банковская сеть была самой большой в Золотом Треугольнике. — Убрать все эвфемизмы! То, что круглоглазые не могут назвать долги долгами, наверняка поставит в тупик самого терпеливого из богов!

Старый лунтао позволил себе одну из своих редких улыбок.

— Не считая долгов, сладкоречивая шлюха к тому же вынуждена приходить в себя после так называемой «черной пятницы», случившейся в год Быка. «АмериБэнку» уже дважды пришлось откладывать ее займы.

— Ай-ах! — Достопочтенная Змея потянулся к чайнику и налил еще чаю своим гостям. — Следовательно, она подобна дереву, усыпанному сочными и зрелыми плодами. Их остается только сорвать!

— Они куда спелее, чем вы можете себе представить!

— Да? — достопочтенная Змея прервал свое занятие и моргнул.

— Мне приятно сообщить вам, что вчера «Пан Пэсифик» завершил переговоры по переводу ее займов из «АмериБэнка». Векселя и залоговые гарантии теперь принадлежат нам. Даже если она это и поняла, то иностранный дьявол уже в нашей власти.

— Йех! Значит съедобная собака попала в ловушку! — воскликнул достопочтенный Тигр.

— Как рыбка в садок, — прокудахтал достопочтенный Бык. — Все еще в водичке, счастливо плавает и не подозревает о пламени, нагревающем котел! И самое хорошее то, — спокойно объявил старый лунтао, — что она совсем недавно добавила к своему долгу двести пятьдесят миллионов долларов. Пытается превратить кучу камней в море в курорт.

— Интересно, — заметил достопочтенный Дракон, — когда ей предстоит в следующий раз заплатить по векселям?

— Меньше, чем через пять лунных циклов. Пятьдесят миллионов долларов к пятнадцатому мая. — Старый лунтао холодно улыбнулся. — На этот раз ее просьба об отсрочке будет отклонена.

— И нам следует завладеть ее залоговыми гарантиями! — воскликнул достопочтенная Змея. — Ай-ах! Боги дарят нам тысячу летних месяцев! — Он с уважением поклонился старому лунтао. — Я ошибался, многоуважаемый старейшина. У вас не только коварство лиса, но и вся мудрость ваших почтенных предков.

Старик небрежно махнул рукой.

— Если и так, это только потому, что перемещаясь среди иноземных дьяволов, я держу глаза и уши открытыми, а рот на замке.

— Верно ли, — спросил достопочтенный Тигр, лаосский генерал, охраняющий богатые опиумные поля в своей стране, — что широкоглазые болтают больше, чем полный бордель проституток?

— Да, куда больше. Это напоминает мне, что я был таким же глупцом, как и буйвол, ступающий по собственному навозу… — голос достопочтенного Быка прервался. Он молчал, глядя мимо мужчин, сидящих прямо напротив него. Это был взгляд, устремленный далеко, и остальные знали, что старец смотрел не на стену или закрытые окна, а сквозь них, в далекую страну, доступную только его видению.

— Что случилось, прославленный старец? — спросил достопочтенный Петух в смятении.

— Да, окажите нам честь и поделитесь с нами вашей уважаемой мудростью, — попросил достопочтенный Дракон, сидя неподвижно, весь внимание.

Старый лунтао вздохнул, и взгляд его стал определенным. Он отпил глоток чая из своей вновь наполненной чашки, напоминающей по форме лотос, и осторожно поставил ее на стол. Его обманчиво мягкое лицо, напоминающее высохшее яблоко, выражало неловкость.

— Больше всего меня заботит, — медленно начал он, — вмешательство третьей стороны, за что следует винить только меня, да хранят меня боги от моей собственной глупости!

— Как это? — спросил достопочтенный Петух с еще большей тревогой.

— Если Сицилиец достоин того уважения, которым он пользуется, то этот человек становится самым сильным звеном в цепи, связывающей его с нами, так?

Остальные слушали и неловко переглядывались.

— Но существует этот посредник, через которого пятый кузен моей жены от двоюродного родственника передает всю информацию. Я спросил себя, а кто этот варвар-посредник? Выражусь яснее. Что мы о нем знаем?

— Вы говорили нам, что это ничтожество, — заговорил достопочтенный Тигр. — Самый обыкновенный жадный, расточительный иноземец со страстью к азартной игре. Этот Сонни Фонг нанял его, в частности, для того, чтобы использовать его слабость, раз уж тот не может оплатить свои долги.

Достопочтенный Бык фыркнул:

— Этот тип должен огромные суммы длинноносым сицилийцам и нашим людям в китайском квартале. Я был уверен, что пока Сонни Фонг оплачивает его долги и держит его векселя, этого человека легко контролировать. — Он оглядел невозмутимые лица, ожидая неодобрения, но оно не последовало.

Старый лунтао отпил еще чаю.

— Сонни Фонг говорит, что гуайло не только установил связь между Кармином и аварией самолета, но еще и требует увеличения платы!

— Ай-ах! — Достопочтенная Лошадь уставился на него. — Может быть, надо вора-шантажиста затолкать в мешок и выбросить?

— И меня тоже! — резко бросил лунтао. — Я считал его глиной в наших руках, забыв о врожденных свойствах этой породы!

— Ну и что дальше? — спросил достопочтенная Змея. — Глину, в конце концов, можно размять, перемешать и слепить чьими-то другими руками…

— Фанпи! — выругался старик, его суровые глаза потемнели. — Вот видите? Вы попали в ту же самую ловушку, полную навоза! Во имя всех богов, великих и малых, глина ломается!

Чтобы продемонстрировать, он отвернулся в своем кресле, взял лотосообразную чашку и намеренно уронил ее.

Она со стуком упала на пол и разлетелась на кусочки.

По лицу достопочтенной Змеи разлилась бледность.

— Тысяча извинений, — негромко произнес он, опуская голову и пряча глаза от стыда. — Я говорил о сырой глине, пока ее не покрыли глазурью и не обожгли.

Лунтао кивнул.

— Я думал так же, забыв, что почти вся глина обжигается, и очень многие предметы не выдерживают жара печи! — Его голос звучал мягко, но, когда он оглядел остальных сидящих за столом, в стальных глазах не было прощения.

— Тогда какой же дорогой вы предлагаете нам пойти? — спросил достопочтенная Змея.

Старик сцепил пальцы, узловатые, как корни женьшеня.

— Единственно возможной, — ответил он.

— Отрезать мертвую ветку, оборвать вьющиеся растения и смотреть, как наше дерево расцветает! — заявил достопочтенная Змея, глаза под нахмуренными бровями блеснули. — Закопать гуайло, словно вонючий навоз! А потом использовать пятого кузена от двоюродного родственника вашей жены для контакта с Сицилийцем, так?

— Точно так. — Достопочтенный Бык кивнул, потом с гордым видом поднял голову. — Сонни Фонг — самый амбициозный, умный и предприимчивый молодой человек. Игрок его не знает, а он следовал за ним по пятам, словно тень.

— Да? Значит, он может напрямую передать послание Сицилийцу!

— Не напрямую… И все-таки не через посредника. — Увидев недоумение на лицах, старик пояснил: — Чтобы это сделать, необходимо вмешательство женщины, известной как Мама Рома. Говорят, что она мать Сицилийца, хотя это может оказаться выдумкой.

— Но если выйти с ней на связь? Это не породит трудности?

— Нет, до тех пор, пока она этого не захочет. Эта женщина владеет рестораном, названным в ее честь в квартале «Маленькая Италия». Я прикажу пятому кузену моей жены от двоюродного родственника заняться этим как можно быстрее.

— Не забыв убрать этого гнусного гуайло. Надо заставить его говорить, а потом оторвать голову мерзкой собаке, чтобы он замолчал навеки! — Достопочтенная Змея с удовлетворением кивнул головой.

— Согласен, — сказал старик. — Только поступив таким образом, мы сможем достичь гармонии, не пятиться назад и привлечь на свою сторону постоянную удачу. — Он оглянулся по сторонам. — Время пришло. Давайте проголосуем. Те, кто за устранение гуайло, используют карточку с птицей. Те, кто против, используют рыбу.

Так же как и на предыдущей встрече, все шестеро открыли маленькие тиковые шкатулки, выбрали нужное клеймо и поставили отпечаток на тонкой полоске рисовой бумаги. Сложив их пополам, они церемонно, по очереди, бросили листки в фамильную чашу для роз, стоящую в центре стола.

— Голосование окончено, — объявил достопочтенная Змея.

— На голосовании стоит смерть, — добавил старый лунтао. — Достопочтенная Лошадь, не окажете ли нам честь?

— С удовольствием. — Лаосец, контролирующий большинство опиумных полей в своей стране, аккуратно взял сосуд, перевернул его, потом медленно развернул все шесть бумажек.

Остальные наклонились к столу и с любопытством рассматривали их.

— Шесть птиц означают да, — сухо проговорил достопочтенный Бык.

— Большинство высказалось, — объявил старый лунтао. — Сонни Фонг получит необходимые инструкции, а через него, я надеюсь, они дойдут и до Сицилийца. А нам какое-то время следует подождать разбираться с женщиной, пока не объявили о смерти ее мужа. Есть еще вопросы?

Вопросов не было.

— Хорошо. Как и в прошлый раз, нам следует расходиться с интервалом в десять минут. Достопочтенная Змея, будучи нашим любезным хозяином, уедет последним. Прошу вас проследить, чтобы не осталось никаких следов нашей встречи.

— Считайте, что все уже сделано.

Достопочтенный Бык с трудом поднялся на ноги, остальные последовали за ним. Все поклонились друг другу в соответствии с обычаем.

— Да пребудут с вами боги удачи, — желали все другу другу, прощаясь.

Встреча закончилась.

Через двадцать минут после отъезда достопочтенной Змеи взрыв разметал пустой дом. Последовавший за этим пожар полностью уничтожил его.

Никто так и не узнал, что взрыв и пожар вызвало сработавшее взрывное устройство, а не неисправности в системе газоснабжения. Традиционная взятка предупредила любое расследование.

 

11

— Детка! Я вне себя. Твоя девочка принесла тебе хорошие новости! Дело завертелось.

С этими словами Венеция со всеми своими шестью футами роста вступила в больничную палату, словно генерал на поле боя. Ее распахнутый прорезиненный пыльник цвета хаки до самого пола казался шинелью Роммеля, хотя ни один боевой генерал во всей военной истории — Айк, Паттон и даже упомянутый ранее Роммель, — никогда не носил плащ с таким порывистым высокомерием или неподражаемым изяществом подиума высокой моды.

Когда появилась подруга, Дороти-Энн тут же села в постели, слишком быстро и чересчур прямо, если судить по гримасе боли, исказившей ее лицо. А доктор Берт Чолфин, стоявший в ногах кровати и изучавший ее карту, проследил за ее порывом далеко не с легкой озабоченностью.

Но молодая женщина этого не заметила. Все ее внимание было приковано к Венеции. Правильно ли она услышала? Или ее слух играет с ней злую шутку?

Негритянка высвободилась из пыльника.

— Как только рассвело, поисковые группы отправились в путь. Ты слышала, детка? — ее хриплое контральто заполнило комнату. — Дорогая! Ведь именно этого мы и ждали. Сейчас настало время скрестить пальцы на удачу!

Поисковые группы?

Какое-то мгновение Дороти-Энн безучастно смотрела на нее. Потом новость дошла до ее сознания.

С глубоким вздохом облегчения она снова откинулась на подушки.

— Слава Богу! — прошептала женщина. Нам остается только молиться… Чтобы не оказалось слишком поздно…

— Нет, нет, нет! — Венеция погрозила ей пальцем, и все ее многочисленные браслеты негромко звякнули. — Милая, я не хочу, чтобы ты думала о плохом. Не надо. Просто помни, что вот эта девчонка всегда говорит… — Она положила плащ на спинку кресла для посетителей, села, «упакованная» в это утро в свободного покроя брюки цвета мякоти ананаса и блузку песочного оттенка со складками. Наряд дополнял кожаный широкий пояс с рисунком под кожу крокодила. — «Все кончено только тогда, когда кончено». Ты знаешь, что это всегда оставалось моим девизом, дорогая. А сейчас эти слова станут общим девизом для нас обеих. Не надо сразу делать выводы. Я этого не потерплю, детка. Это совершенно непродуктивно.

Устыдившись своих пессимистичных мыслей, Дороти-Энн опустила глаза. Она слышала звуки, доносящиеся из коридора — быстро провезли каталку, потом послышались торопливые шаги в туфлях на резиновой подошве, шум приглушенных голосов, отдаленный крик боли. Наконец, она снова взглянула на подругу.

— Ты права, — спокойно сказала Дороти-Энн. — Я погрязла в жалости к самой себе.

— Что ж, теперь пора это прекратить. Так как, детка, мы должны держать слово. Мы обязаны думать о хорошем.

— Я пыталась… — вздохнула Дороти-Энн. — Господь свидетель, я на самом деле…

— Конечно, ты пыталась, дорогая. И получила три серьезных удара. Это мне тоже известно. — Венеция встала, подошла к кровати и обняла Дороти-Энн, инстинктивно прильнувшую к ней. — Ну-ну, — негромко успокоила ее негритянка. Она похлопала подругу по спине, поцеловала в лоб и по-матерински проворковала что-то.

— Я просто… так напугана, — прошептала Дороти-Энн, уткнувшись в плечо Венеции. — Я боюсь на что-то надеяться! Им надо обыскать такой огромный район… И весь этот выпавший снег. Целый фут, Венеция, фут!

— Детка! Прекрати, пожалуйста! — Венеция по-дружески чуть потрясла ее. — Ты явно не представляешь себе размах спасательной экспедиции.

Дороти-Энн затрясла головой.

— Не-ет…

— А это означает, что ты не слушаешь новости. — Венеция кивком указала на прикрепленный к стене телевизор.

— Господи, нет, конечно, — содрогнулась Дороти-Энн. — Я не могу заставить себя смотреть. А вдруг… — Испугавшись собственных слов, она прикрыла рот рукой.

— Забудь об этом сейчас. — Венеция отодвинулась, села на прежнее место и положила ногу на ногу. — Детка, разве я тебе не говорила, что дело завертелось? Вот так-то. Они отпустили все тормоза. Они прошли лишнюю милю и даже дальше. — Негритянка сидела, покачивая ногой взад-вперед, и улыбалась как Чеширский кот.

— Что ты имеешь в виду?

Подруга улыбнулась.

— Я предполагаю, ты помнишь сенатора Ханта Уинслоу?

Дороти-Энн улыбнулась.

— Как я могла забыть?

— Что ж, ты его должница, — заметила Венеция. — И многим ему обязана. Он явно связался со своим коллегой из Колорадо, который у него в долгу, а тот обратился к сенатору, обязанному ему самому, который — ну в общем, чтобы закончить эту долгую историю, это нечто вроде дня должников в Скалистых горах. Детка, я серьезно. У них эскадрильи самолетов, настоящий воздушный флот. Они прочесывают местность как раз сейчас, пока мы с тобой разговариваем! Плюс к этому, там армия поисковиков — альпинисты, десантники, добровольцы, специально натасканные собаки, как бы ты их назвала. Именно так, дорогая. Они даже вызвали Национальную гвардию.

— О Господи! — Дороти-Энн почувствовала, как зачастил пульс. — Я… я и не представляла себе!

Венеция хмыкнула.

— Поверь мне. Детка, когда я говорю, что ты обзавелась приятелями в высших сферах, я имею в виду, что они многое могут в своих высоких креслах!

Бледное, потускневшее лицо Дороти-Энн мгновенно преобразилось. Минуту назад она казалась потерявшей силу воли и впавшей в летаргический сон, и вдруг ее лицо на глазах оживилось. Женщина вновь сияла красками и жизнерадостностью, ее глаза вновь приобрели свой острый, определенно озорной огонек.

Она заставила себя сделать несколько глубоких, жадных вздохов, чтобы успокоиться. В свете того, что рассказала Венеция, было так легко поддаться искушению надеждой и так трудно оставаться холодной, собранной и целеустремленной.

Сталкиваясь с неприятелем, ей придется — она просто обязана — выказать силу и твердость. Стать отличным примером, для себя, конечно. Но особенно для детей.

Прежде всего, для них.

Медленно, с трудом она поднялась в постели. Вооруженная лучом надежды, она приготовилась принять все, что сулило ей будущее. Будь, что будет, миссис Кентвелл смело встретит все.

Но ей необходимо быть там. Не участвовать в собственно поисках. С медицинской точки зрения это даже не обсуждалось. Но если ей удастся ждать в непосредственной близости, она почувствует себя намного лучше…

Необходимо выписаться из больницы. Собрать своих птенцов и лететь в Колорадо.

 

12

Звуки фортепьяно доносились из гостиной и просачивались в зал ресторана «Четвертый акт» в «Оперной гостинице». Изысканный этюд журчал, перекрывая шум, приличествующий времени светского ленча.

Глория и Алтея занимали угловой столик и сидели под прямым углом друг к другу, оглядывая уютный зал с его покрытыми белыми скатертями столами, стенами с бельгийскими гобеленами, сияющей деревянной резьбой и зеркалами в деревянных рамах, украшенных резным орнаментом.

Алтея держала вилку в левой руке, а нож в правой на европейский манер. Она пользовалась лезвием, чтобы подтолкнуть тончайшие кружочки лука-порея вместе с розовыми зернышками перца и каперсами, под которыми притаился тунец.

— Мое дорогое дитя, — четко выговорила она, указывая ножом. — Ты ничего не ешь.

— Мне вдруг расхотелось. — Глория положила вилку и нож крест-накрест на тарелку, показывая, что она закончила еду.

В ту же секунду к ним торопливо подошел официант.

— Мадам чем-нибудь недовольна? — спросил он, сжимая и разжимая пальцы. — Может быть, мадам угодно заказать другое блюдо?

— Мадам определенно этого не хочет! — грубо ответила Глория.

— У моей невестки проблемы с пищеварением, — мягко пояснила Алтея. — Что касается еды, то она, как всегда, великолепна. Передайте мои комплименты шеф-повару.

— Мадам слишком добра.

У официанта отлегло от сердца, и он быстро ушел, унося тарелку Глории.

— И зачем вам понадобилось говорить ему это? — воинственно проворчала младшая миссис Уинслоу.

Алтея проглотила кусочек тунца. Когда она заговорила, от ее голоса можно было замерзнуть.

— Дорогая, нужно ли проявлять столько недружелюбия? Если честно, то такое поведение начинает слегка действовать на нервы.

— А я всего лишь попыталась оживить общество. Посмотрим, может быть, мне удалось разбудить кого-нибудь из этих мертвецов. А, ладно!

Глория приоткрыла сумочку достаточно широко, чтобы достать сигареты и зажигалку, но так, чтобы свекровь не заметила плоскую бутылку со спиртным. Положив сумочку на место, она открыла золотой портсигар и выбрала сигарету.

— Убери, — спокойно произнесла Алтея. — Ты отлично знаешь, что эта часть зала для некурящих.

Невестка щелкнула замочком, но сигарету оставила и начала постукивать ею по полированному золоту.

— Ну и что? — пожала она плечами. — Почему это должно меня волновать?

Глория собралась было сжать сигарету губами, но оказалась недостаточно проворной.

Быстрая, словно молния, Алтея отбросила всю свою светскость и схватила Глорию за запястье. Хватка у пожилой женщины оказалась как у кузнеца. Она силой убрала руку невестки со стола, подальше с глаз.

Молодая женщина попыталась освободиться, но Алтея держала ее словно в тисках.

У Глории округлились глаза от легкого удивления. Для всех окружающих свекровь выглядела абсолютно спокойной. Она сидела, выпрямившись во весь рост. Ничто в ее осанке или выражении лица даже не намекало на происходящую борьбу. Но, что и говорить, эта ее свекровушка всю жизнь привыкла одерживать верх.

— А теперь ты будешь слушать и слушать внимательно. — Голос Алтеи звучал очень холодно, очень отчетливо. — Я нахожу эти твои пьяные выходки все в большей степени утомительными.

Глория деланно тяжело вздохнула.

— Ну, начинается лекция.

— Боюсь, что так, дорогая. Я сожалею только о том, что ждала слишком долго.

— Так вот для чего весь этот ленч. Мне следовало догадаться.

Пальцы Алтеи сжались еще сильнее.

— Так ты уберешь сигарету или нет?

Глория уставилась на нее.

Большой палец Алтеи нашел чувствительную точку на тыльной стороне запястья невестки и усилил давление.

Глория стиснула зубы. Только так она могла сдержаться и не завопить от боли.

Старая леди ждала.

Невестка смотрела на нее пылающими ненавистью глазами.

— Ну?

— Да, хорошо, — свирепо отозвалась Глория.

Алтея выждала несколько ударов пульса, потом отпустила ее руку.

Невестка массировала запястье и хмурилась. Как только кровообращение восстановилось, она с вызовом бросила сигарету в портсигар и убрала его.

Алтея вздернула подбородок.

— Так-то лучше. Спасибо, моя дорогая. — В ее глазах появился странный отсвет триумфа.

У Глории внутри все кипело. Она сдерживалась, пытаясь дышать глубже и повторяя про себя нараспев три слова мантры, помогавшей ей держаться последние два года. «Два миллиарда долларов, — напомнила она самой себе. — Два миллиарда долларов».

Ей остается только терпеть и ждать, пока все это достанется ей.

Два миллиарда долларов…

Алтея подняла свой хрустальный бокал с вином и отпила глоток «пино нуар».

«Как это характерно для старой суки, — с горечью думала Глория, с отвращением разглядывая свой бокал с минеральной водой „Калистога”. — Она ограничит меня одним коктейлем. А что потом станет делать сама? Квасить прямо у меня перед носом!»

Алтея поставила бокал и продолжала есть: вилка — в левой руке, нож — в правой.

— Итак, моя дорогая. Мне неприятно тебе это говорить, но за последние несколько дней ты стала предметом очень многих пересудов.

— Только последние несколько дней? — поинтересовалась Глория с сарказмом, который не сумела скрыть.

Алтея, не торопясь, прожевала и проглотила.

— Куда бы я ни пошла, я слышу об этом. — Ее глаза напоминали кобальтовые сверла. — Я крайне обеспокоена, и это меньшее, что можно сказать.

— Я думаю, что вам следует выразиться конкретнее, мама. Я на самом деле не представляю, о чем вы говорите!

— Тогда позволь мне освежить твою память. Вечер по поводу открытия «Сан-Франциско Палас». — Алтея сделала паузу. — Судя по всему, ты в ту ночь устроила настоящий спектакль.

И снова Глория почувствовала, как внутри у нее закипает негодование.

— Вы знаете, что было бы неплохо? — натянуто спросила она.

Алтея подняла брови.

— Да, дорогая?

— Если бы люди перестали мешать меня с грязью.

— Это твое поведение вызывает все эти разговоры, моя дорогая, — спокойно ответила Алтея, — а не поведение Ханта.

— Хант, Хант, Хант! — возмущенно нахмурилась Глория. — Господи. Вы только о нем одном и думаете. Разве не так, мама? Все остальное неважно, только бы это не повредило Ханту?

Алтея никогда не уходила в кусты.

— Верно.

— И вы бы простили вашему драгоценному сыночку все, так?

Пожилая леди, казалось, удивилась самой постановке подобного вопроса.

— Разумеется, я так и поступлю. Я его мать, он мой сын.

— А я? А как же я, мама? Или мне не следовало спрашивать?

— Конечно, ты можешь спрашивать. — Глаза Алтеи сияли, взгляд оставался пристальным. — Ты моя невестка. Так как ты жена Ханта, ты должна дополнять своего мужа.

— Дополнять его имидж, вы имеете в виду, — горько заметила Глория. — Другими словами, я всего лишь ширма. Разрешите угадать, где мое место. Где-то за посыльными, обслуживающими избирательную кампанию, но перед флажками?

— А теперь ты ведешь себя глупо, дорогая, — отозвалась Алтея, делая еще глоток вина.

Как только она поставила бокал, тут же материализовался официант с новой охлажденной бутылкой. Привычным движением руки он наполнил бокал старшей миссис Уинслоу, не пролив ни капли.

Глория жадно взглянула на бутылку.

— Я бы не возражала выпить бокал этого вина, — произнесла она.

Официант вопросительно взглянул на Алтею, которая отпустила его со словами:

— Спасибо, этого достаточно.

Глория почувствовала, как запылало лицо от унижения и обиды.

«На этот столик никакого мороженого! — подумала она с раздражением. — Нет, мэм! Старая летучая мышь натренировала обслугу так, что они у нее будут прыгать сквозь горящие обручи и ждать, пока им бросят подачку за то, что они не налили выпить молодой миссис Уинслоу. В этом я не сомневаюсь. („Она же пьет, вы ведь знаете. Это только ради ее, бедняжки, блага”. Ай-яй.)».

Господи, как же это раздражает! Если бы королеву Тоуд-холла действительно это заботило, она бы выбрала ресторан, не имеющий лицензии на продажу спиртного. Но это было бы слишком просто.

«И кроме того, — сообразила Глория, — я не нужна старухе совсем трезвой. Это желание не идет от сердца. Она, вероятно, считает, что меня легче контролировать, если иметь возможность время от времени выдавать мне выпивку, пока это отвечает ее целям!»

Есть только один способ обыграть эту кошку!

— Прошу прощения, мама, — произнесла Глория, беря сумочку и поднимаясь на ноги, — мне нужно пойти попудрить нос.

Улыбка на лице Алтеи замерзла.

— На твоем месте, я бы этого не делала, дорогая. Невестка уставилась на нее.

— О чем это вы?

— Я о ловкости, обмане, хитрости. — Алтея делала круговые движения ножом, словно заклинаниями заставляя Глорию сесть.

Невестка застыла на полдороге.

— Я, честное слово, не понимаю, что вы имеете в виду. — Она воинственно задышала.

Пожилая женщина подняла на нее глаза.

— Мое дорогое дитя, — спокойно произнесла она, — мы обе точно знаем, что я имею в виду. Ты и так уже накачалась, частично благодаря двум предыдущим визитам в дамскую комнату, вне всякого сомнения. Ты ведь понимаешь, что этот запах мяты не обманул меня ни на йоту?

— Верно. — Глория невесело рассмеялась. — А есть ли в этом ресторане хоть кто-нибудь, кто подаст мне выпить без вашего разрешения?

Алтея вздохнула.

— Мне бы хотелось, чтобы ты перестала оскорблять мой ум. Прошу тебя, дорогая. Ты считаешь, что я не знаю о тех запасах, которые ты носишь с собой?

— Запасы? — обороняясь, повторила Глория. — Что еще за запасы? Мне бы хотелось знать, о чем вы говорите.

— Я говорю о припрятанных бутылках. Я говорю о фляжке или бутылке, или что ты там прячешь в своей сумочке, а может, где-то еще.

«Вот дерьмо! — подумала Глория. — Старый ястреб видит меня насквозь!»

Она глубоко вздохнула. Потом медленно опустилась в свое кресло, повторяя про себя магическую фразу. Два миллиарда долларов. Вдох. Два миллиарда долларов. Выдох.

Алтея смотрела на нее тяжелым долгим взглядом.

— Знаешь, Глория, я так ненавижу ультиматумы. Они могут произвести совсем обратный эффект. И тем не менее, если ты не начнешь вести себя нормально, что ж… Ты не оставишь нам выбора.

Глория перегнулась через стол.

— И что тогда, мама? — спокойно спросила она. — А если я не соглашусь ходить по ниточке? Что случится тогда? Не надо, не говорите. Позвольте мне угадать. Вы позвоните Торквемаде, и в ход пойдут тиски для пальцев и электроды. Так?

— Что ты, моя дорогая! Ты не понимаешь, о чем говоришь!

— Зато я понимаю, о чем говорите вы, мама. Вы угрожаете тем, что меня снова запрут. И не говорите мне, что я ошибаюсь.

Алтея позволила себе чуть пожать узкими плечами, как подобает леди.

— Будем надеяться, что до этого мы не дойдем, хорошо? Это все так неприятно.

«Неприятно! — Открыв рот от удивления, Глория смогла только моргнуть. — Господи Иисусе Христе! Это все равно, что назвать Великую пирамиду из Гизы садовым украшением!»

Да, ее свекровь — это просто произведение искусства. Сидит здесь эдакая безобидная леди со взбитой прической, в хорошем шерстяном абрикосовом костюме и настоящем жемчуге, которому нет цены, едва пригубливая ленч и потягивая маленькими глоточками вино, и одновременно бросает бомбы. Кто бы на нее ни взглянул, он поклялся бы, что она обсуждает премьеру оперы или балета.

— К вашему сведению, мама, — натянуто произнесла Глория, стараясь сдержать гнев и не повышать голоса, — в последний раз они сломали мне два ребра и бедро!

Старая леди даже не моргнула.

— Не говори глупостей, — возразила она. — Моя дорогая, мы обе знаем, что произошло.

Глория уставилась на нее.

— Одна из нас знает наверняка, — хрипло прошептала она, ее глаза наполнились слезами. — И простите меня, мама, но, черт побери, я там была.

Алтея проигнорировала ругательство.

— Тогда ты точно понимаешь, что несмотря на то, что тебя связали, все твои травмы явились прямым результатом того, что ты билась в конвульсиях, пока тебя вытаскивали. — Алтея помолчала и щелкнула пальцами, отправляя сюжет в прошлое. — Но давай оставим эту мрачную тему, верно? Теперь, когда нам обеим известна наша позиция, не заказать ли нам кофе и десерт? Здесь пекут наивосхитительнейший теплый шоколадный торт с трюфелями.

— Прошу вас, — равнодушно отозвалась Глория, — я воздержусь.

— Но ты же не проглотила ни кусочка!

Глория подумала, что скорее преломит хлеб с дьяволом. Но сказала:

— Пожалуйста, простите меня, мама, но мне действительно пора идти. Мне надо кое-что обдумать.

— Да, дорогая, я отлично понимаю. Что ж, беги и подумай о том, что я сказала. — Алтея подставила щеку для поцелуя.

Глория послушно прикоснулась к ней губами и подумала: «Интересно, на что похож поцелуй Иуды?»

Выходя из зала ресторана, она все еще глубоко дышала, пытаясь успокоиться, и старалась представить, как будет выглядеть куб в два миллиарда, сложенный из купюр по сто долларов.

«Два миллиарда долларов, — все повторяла про себя молодая женщина, — два миллиарда долларов…»

Это ее мантра, ее цель, смысл ее существования.

И в который уже раз Глория задумалась о том, стоит ли игра свеч.

 

13

В Аспине уже вовсю бушевала зима. Снежная перина укрыла склоны, облюбованные лыжниками, отели были переполнены, и кинозвезды, богатые и знаменитые, и никому неизвестные богачи оккупировали свои уединенные рубленые особняки. Угнездившийся у подножия горы, на высоте почти в восемь тысяч метров над уровнем моря и окруженный четырьмя снежными пиками городок, выросший рядом с серебряными рудниками и превратившийся в рай для жителей Голливуда, стал зимним курортом мирового уровня с роскошными бутиками, ресторанами с особой кухней, пешеходными улочками и круговоротом небрежной ночной жизни.

«Гольфстрим-IV», выполняющий чартерный рейс, приближался к Аспину с севера, плавно спускаясь в долину Роаринг-Форк. Сидя по левому борту самолета, Венеция, страстная лыжница, последние десять лет хотя бы одну неделю проводившая на лыжне в Аспине, показывала детям достопримечательности.

— Это город Аспин, а прямо позади него — гора с тем же названием. Местные жители называют ее Аякс, по названию старой шахты. А это аспинская Шотландия… Это гора Баттермилк, здесь лучше всего учиться кататься на лыжах…

— …А вот и аэропорт, где мы сейчас сядем, — возбужденно заговорил Зак.

— Верно, мой сладкий. Он носит название «Аэропорт графства Питкин», но также известен как Поле Сарди. А вон там, за ним, видите? — Она постучала глянцевыми ногтями абрикосового цвета по стеклу. — Это Сноумэсс-Виллидж.

Зак восклицанием отметил лыжников, размером с муравьев, оставляющих далеко внизу тысячи следов, подъемники, которые, казалось, пересекают все возможные склоны, снегоходы, запряженные лошадьми сани, команды бобслеистов, превращенные расстоянием в крошечные точки.

Дороти-Энн, откинувшаяся в кресле по правому борту, опустила на своем иллюминаторе шторку. Ей меньше всего на свете хотелось видеть еще одну гору. «Мне это нужно, как собаке пятая нога».

Перелет через северную часть Скалистых гор в штате Колорадо оказался отрезвляющим мероприятием. Тысячи квадратных миль засыпанных снегом пиков, похожих на зубья пилы горных хребтов, вертикальных расщелин и каньонов с бурными реками привели к пониманию того, насколько коварной оказалась дикая природа, в дебрях которой исчез Фредди, с каким недружелюбным окружающим миром ему пришлось столкнуться.

Тоненький лучик надежды, возродившийся этим утром, угас. Как бы ей хотелось остаться в Сан-Франциско! Или пусть хотя бы облака прикроют эти безграничные просторы, явную бесконечность дикого хаоса вздымающихся друг за другом зазубренных вершин, обрывающихся расщелин, рифленых склонов и бездонных пропастей.

«Я была дурой, когда думала, что его самолет совершил аварийную посадку и не пострадал». Теперь Дороти-Энн сознавала, что даже в этом случае следовало учитывать множество составляющих. Во-первых, стихия. Буран бушевал целый день. Жуткий холод. И это если не принимать в расчет возможные увечья и отсутствие медицинской помощи. Как мог кто-нибудь остаться в живых?

Потом самолет приземлился, и суматоха приезда несколько отвлекла Дороти-Энн. Благодаря волшебной способности Венеции устраивать дела в последнюю минуту, все работало как часы. Их ждали машина и уединенный бревенчатый дом, расположенный на участке в тридцать пять акров, высоко на бугре к западу от города.

Честно говоря, слово «дом» не слишком подходило. Венеция сняла охотничий домик — гигантскую, современную, с выступающими наружу балками базилику, расположившуюся на нескольких уровнях, с очень высокими, как в соборе, потолками, огромными кедровыми балками внутри помещения и массивными гранитными каминами. Входили через тамбур, чтобы сохранить тепло, а Главный зал украшала стеклянная стена в тридцать футов высотой, благодаря которой открывался отличный вид на всю вытянувшуюся долину Роаринг-Форк от того места, где она начиналась как узкая расщелина недалеко от Райфла, до широкого конца под 12095-футовой вершиной Индепенденс-Пэсс.

— Клево, — прокомментировал Фред, как только они оказались в доме. — Улет.

Зак выдернул руку из пальцев няни Флорри и издал возбужденный клич:

— Вау! — Его глаза широко открылись и ярко загорелись от удивления. — Вот это здорово!

Няня Флорри одним взглядом обвела Главный зал с разнообразными гранитными уровнями, зонами для беседы, деревянными лестницами без перил в каждом конце — одна вела наверх, где, словно мост, парила основная галерея с апартаментами хозяина, а вторая — к пяти спальням для гостей, — и сразу увидела содранные коленки, ушибленные локти и переломанные кости.

Она крепче схватила Зака за руку.

— Ради Бога! — в ужасе выдохнула она. — Ну что за дом! Что за безумие!

— Неправда! — возмущенно возразил Зак. — Он похож на крепость! Или на форт!

— Ну и дальше что? Попробуйте мне только побегать или полазать туда-сюда, вы у меня получите, ребята. Точно. — И няня Флорри, нахмурившись, оглядела то, что она сочла архитектурным кошмаром. — Здесь не место для детей, — добавила шотландка мрачно. — Того и гляди, что-нибудь случится. Точно. Попомните мои слова.

Лиз стояла, запрокинув голову, и рассматривала «брюхо» мамонтоподобной люстры, висевшей прямо над ней, одной из трех, которую ухитрились сделать из бесчисленных рогов канадского оленя. Каждое сооружение достигало почти десяти футов в высоту. Спустя секунду она взглянула на Венецию.

— Знаете, мы почти совсем как в настоящем заколдованном доме. Возьмите вот эти лампы там наверху, вот эти. Видите? Это же просто сумасшествие. Как вы вообще нашли это место?

Венеция, солнечные очки венчают голову словно тиара, бросила расстегивать похожие на лягушачьи лапки застежки своего пальто из афганского тканого ковра.

— На тот случай, если ты не в курсе, сообщаю: в этом городе нет отелей «Хейл». В тех, что есть — а можешь мне поверить, там яблоку негде упасть, — места заказывают заранее. Так-то вот, детка. В гостиницах мест нет. Ни единого. И знаешь почему? Позволь мне подсказать тебе. — Венеция указала на стеклянную стену и раскинувшийся за ней удивительный снежный пейзаж. — Ты узнаешь, что это там белое за окном?

Лиз округлила глаза.

— Венеция, дайте дух перевести, а? Вы что думаете, я снега никогда не видела, что ли?

— Я просто хочу сказать, что зимний сезон уже начался. Попытайся найти любой дом, чтобы снять, на двадцать миль в округе. Поверь мне, у тебя ничего не выйдет. Да еще попробуй это сделать всего за два часа.

«Ну ладно, ладно», — подумала Лиз, раздражаясь, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Мы попали сюда по единственной причине, — объяснила Венеция. — Хозяин дома — мой близкий друг. Он сейчас снимает музыкальные клипы на Ямайке. Да, кстати. — Она повернулась, чтобы Фред и Зак тоже приняли участие в разговоре. — Послушайте-ка меня, ребятки. Я сейчас сообщу вам несколько основных правил. — Лиз и Фред застонали, а Зак изобразил несколько рвотных движений, но негритянка их проигнорировала. — Во-первых, ваша мама только что вышла из больницы. Чтобы набраться сил, ей нужны покой и тишина. К тому же, мне не стоит вам напоминать, что о вашем отце по-прежнему нет никаких вестей. Хотя бы из уважения к нему, постарайтесь вести себя потише, ладно?

Отрезвев, все три головы честно кивнули в унисон.

— Во-вторых, это частный дом. И раз уж мне удалось одолжить его, то именно я отвечаю за все убытки, нанесенные обстановке. Так что… Никаких диких скачек внутри дома. И вообще, это будет жизнь без всяких безумных выходок. Если вам этого захочется, отправляйтесь на улицу и возитесь в снегу.

Дети засуетились, нетерпеливо ожидая, пока она закончит.

— В-третьих, постарайтесь ничего не разбить. И в-четвертых, что бы вы ни делали, ради всего святого не прикасайтесь, я повторяю, не прикасайтесь, ни к одному из глиняных изделий из Пуэбло или вещам, сделанным американскими индейцами. А лучше всего, даже на них не смотрите. Я совершенно серьезно. Это относится к выставленным на полках головным уборам из перьев, ритуальным туникам из бусин, развешанным на стенах, а также к остальным декоративным предметам обстановки. Все это подлинные раритеты и ни при каких обстоятельствах их нельзя использовать в качестве игрушек. — Она по очереди посмотрела каждому из детей в глаза. — Я ясно выразилась? — Юное трио кивнуло. — Отлично. А теперь, почему бы вам не отправиться наверх и не выбрать себе спальню? Я пока помогу вашей мамочке устроиться в апартаментах хозяина.

С этими словами Венеция торопливо пошла прочь.

— Господи! — Фред прошептал Лиз. — Что это на нее нашло?

— Как там монстрики, устраиваются? — поинтересовалась Дороти-Энн, когда Венеция поднялась к ней.

— За них не волнуйся, — улыбнулась негритянка. — Ты же знаешь детей. Вся жизнь — одно большое приключение.

— Я слышала, как ты говорила с ними, но слов не разобрала.

Венеция взглянула на подругу. Дороти-Энн сидела в гигантской деревянной кровати и смотрела вниз на галерею и на стеклянную стену, высотой в три этажа. Чтобы создать хотя бы минимум уединенности, ковер работы племени индейцев навахо был наброшен на деревянные перила.

— Я просто перечислила все можно и нельзя, — ответила Венеция. — А они меня слушали. — Она подвинула себе мексиканское плетеное кресло, села на черно-белые подушки из коровьей кожи и жестом указала на стеклянную стену. — Эй, ты заметила? Детка, тебе повезло. Отсюда открывается прекрасный вид. Хорошо, правда?

— Да, — голос Дороти-Энн прозвучал мрачно. — Как раз то, что нужно. Чтобы я не забывала, — она жестом указала на окна, ее губы сложились в горькую улыбку, — о прекрасных величественных Скалистых горах!

Венеция мысленно стукнула себя. «Черт, — подумала она, — как я могла так сглупить? Мне следовало сообразить, что пейзаж будет ей все время напоминать о Фредди. Почему, будь оно все проклято, это до меня раньше не дошло?»

— Милая, я вот что тебе скажу, — начала Венеция. — Почему бы нам не переехать в комнаты поменьше и с одним окном? Тогда ты хотя бы сможешь задернуть занавески.

Дороти-Энн покачала головой.

— Нет, — с нажимом произнесла она, глядя на изломанные заснеженные пики вдали. — В этих горах исчез Фредди. Кто знает? Может быть, я схожу с ума, но не могу отделаться от ощущения, что если я стану смотреть на них достаточно долго, они вернут мне его.

Венеция наклонилась вперед и схватила подругу за плечо.

— Прекрати! — хриплым шепотом приказала она. — Дорогая, послушай меня! Разве тебе мало досталось за эти последние несколько дней? Если ты будешь продолжать изводить себя, это никому не поможет. Ни тебе, ни Фредди, ни ребенку, которого ты потеряла.

Вот этого-то Дороти-Энн слышать как раз не хотела. Весь подавляемый ею гнев и страх, мощный, ослепляющий, взрывоопасный, вскипел в диком порыве. Она немедленно накинулась на Венецию.

— Тебе-то, черт возьми, откуда знать? — внезапно закричала она, и в ее глазах появился дикий блеск. — Ведь не твой муж пропал без вести! Не у тебя произошел выкидыш! Не ты проснулась однажды утром и узнала, что у тебя нет матки!

Венеция сидела очень тихо, ощущая каждое слово, вонзавшееся в нее с почти физической болью. Только это она и могла — не вздрагивать, когда град упреков сыпался на нее, поражая в самое сердце.

— Спокойно, детка, — мягко сказала она. — Я на твоей стороне, или ты об этом забыла?

Казалось, какое-то мгновение Дороти-Энн пребывала где-то в другом месте, далеко, до нее невозможно было достучаться. Ее глаза лихорадочно блестели. Потом вдруг их огонь погас, и гнев у нее внутри увял. Внешне это выглядело так, словно из нее выпустили воздух, как из проколотого воздушного шарика. Уткнувшись головой в подушку, она заплакала.

Негритянка быстро встала, пересела на край кровати и мягко, но твердо обняла Дороти-Энн. Она подняла ее, прижимая лицом к своей груди. Венеция чувствовала, как дрожит молодая женщина.

— Ну-ну, — успокаивала она, поглаживая подругу по голове, а другой рукой похлопывая конвульсивно вздрагивающую спину. — Все в порядке, дорогая.

— Нет, это не так! — голос Дороти-Энн звучал приглушенно. — Это просто потому, что я так… напугана! Никогда в жизни я ничего так не боялась!

— Детка, в противном случае ты не была бы человеком. Или тебе больше бы пришлось по душе быть роботом?

Дороти-Энн медленно выпрямилась и подняла к ней залитое слезами лицо. Она посмотрела на Венецию:

— Прости меня, — жалобно попросила Дороти-Энн, шмыгнула носом и вытерла слезы. — Не знаю, что это на меня нашло.

— Шш, малышка, — успокоила ее Венеция. — Я же знаю, что ты не хотела меня обидеть.

— Но я не имела никакого права…

— Эй! — Венеция обняла Дороти-Энн за плечи и улыбнулась. — Разве ты не знаешь? Каждому можно один раз выплеснуть свои эмоции.

— Нет, — сурово нахмурилась Дороти-Энн и покачала головой. — Выплеснуть эмоции — это одно, но сорваться на тебя…

— Милая, может, теперь ты об этом забудешь? Как ты думаешь, для чего нужны лучшие друзья?

Дороти-Энн взглянула на подругу мокрыми от слез глазами.

— Значит… я прощена? — тихонько спросила она.

— Черт, нет конечно! — хмыкнула Венеция. Она смахнула слезинки со щек своего друга. — И знаешь почему? — Негритянка глубоко заглянула в глаза Дороти-Энн. — Потому что мне нечего прощать.

Застрекотал мобильный телефон в кармане Венеции, напугав их обеих. Дороти-Энн судорожно вздохнула и отпрянула назад в кровати, словно пытаясь убежать от чего-то фатального. Телефон зажурчал второй раз. Она смотрела на Венецию огромными испуганными глазами. На третий звонок негритянка достала телефон и раскрыла его.

— Да? — произнесла она и стала слушать ответ.

Не осмеливаясь дышать, Дороти-Энн поднесла руку к губам. Она слышала потрескивание статического электричества и искаженный звук голоса на другом конце, но не могла разобрать ни единого слова.

Ее взгляд скользнул мимо Венеции к горам, где ослепительно сверкал снег, белый, как свежевыстиранное белье, и просторная синева огромного неба резала глаз насыщенностью красок.

— Они уверены? — спокойно спросила Венеция. — Абсолютно уверены? — Она послушала еще. — Ладно, не вешайте трубку. Я узнаю, сможет ли миссис Кентвелл поговорить с вами.

Прикрыв рукой микрофон, она повернулась к Дороти-Энн.

— Дорогая? — взгляд молодой женщины метнулся назад. Она испытующе взглянула на подругу. — Это координатор поисковых групп. Они обнаружили самолет.

— Фредди? — прошептала Дороти-Энн сквозь пальцы. — Он?..

— Ставить точку по-прежнему рано. Но он хочет поговорить с тобой. Ты можешь? — Венеция подала ей трубку.

Дороти-Энн уставилась на нее, как на ядовитую гадину. С усилием, она медленно протянула руку, взяла телефон и поднесла к уху.

— Алло? — осторожно произнесла она.

Воздушные волны принесли мужской голос. В нем звучал своеобразный, неторопливый среднезападный акцент человека, проводящего жизнь вне дома.

— Миссис Дороти-Энн Кентвелл?

— Да… Да, это я.

— Это капитан Уильям Френдли, координатор команд спасателей в Скалистых горах. — Его сообщение звучало спокойно и неэмоционально. Именно так учатся разговаривать офицеры полиции по всей стране. — Прошу прощения за то, что побеспокоил вас в такое время, мэм.

Дороти-Энн громко сглотнула.

— Мисс Флуд сказала, что вы нашли самолет моего мужа.

— Не нашли, мэм. Мы обнаружили его.

Дороти-Энн оказалась в замешательстве:

— А разве это не одно и то же?

— Боюсь, что нет, мэм. Только не в наше время. Видите ли, мы установили его местонахождение благодаря электронному аварийному устройству, которое автоматически посылает сигнал бедствия на специальной частоте. К счастью, оно не пострадало от удара.

«Удар, — язвительно повторила Дороти-Энн. — Разве может такое простое легкое слово адекватно обозначить страшную катастрофу?»

Она крепко сжала пальцы левой руки и поднесла кулачок к пульсирующему виску.

— Тогда в чем проблема? — дрожащим голосом спросила женщина.

— Мэм, проблема в том, что мы не можем к нему подобраться. Самолет очень рискованно расположен на западном склоне страшно крутой горы, прямо на самом краю пропасти. Обычно мы спускаем команду спасателей на вертолете. Но в этом случае мы боимся, что ветер и шум, вызванные мотором вертолета, могут спровоцировать лавину. А она снесет самолет в пропасть в тысячу футов глубиной. Это просто чертово место, простите мне мои слова.

— Но кто-нибудь сможет туда добраться? — с тревогой спросила Дороти-Энн.

— Да, мэм. Но по старинке, медленно. Пока мы с вами разговариваем, две группы опытных альпинистов продвигаются вверх. Одна по северной стороне, другая по южной.

Если все пойдет по плану, то они достигнут цели сегодня после обеда.

Дороти-Энн закрыла глаза.

На краю пропасти.

Глубина в тысячу футов.

При одной мысли об этом у нее начинала кружиться голова.

— А есть ли, — она глубоко вздохнула и потерла лоб костяшками пальцев, — какие-нибудь признаки, что кто-то остался в живых?

— Нет, мэм. Но это не означает полной безнадежности. И все-таки мне не хотелось бы давать повод для необоснованных надежд. Самолет погребен под снегом. Мы обо всем узнаем несколько позже.

Позже.

— Благодарю вас за звонок, капитан.

— Я просто выполняю свою работу, мэм. Я свяжусь с вами немедленно, как только что-нибудь узнаю. Даю вам слово.

— Спасибо, капитан.

Дороти-Энн опустила трубку и нажала кнопку «конец разговора». И еще долго сидела так, глядя на стену высотой в три этажа из пластика, синтетических, почти диснеевских стекла и кедра, а ее мозг удерживал одно-единственное слово.

Позже.

 

14

Тяжело дыша и изо всех сил стараясь сконцентрироваться, Глория пыталась сохранить самообладание. Ее глаза ярко блестели, но взмахом ресниц она сморгнула готовые пролиться слезы. Облачившись в доспехи собственного достоинства, молодая женщина целеустремленно вышла из зала ресторана, прошла сквозь похожую на клуб гостиную, потом вниз по короткому коридору, украшенному офортами с изображением балетных танцовщиков. С высоко поднятой головой Глория пересекла вестибюль «Оперной гостиницы», и только когда она оказалась на тротуаре Фултон-стрит, самообладание покинуло ее.

«Вот сука! — бушевала про себя молодая миссис Уинслоу. Ее кровь свирепо кипела. — Как только Алтея осмелилась грозить тем, что меня снова запрут! ДА КАК ОНА ПОСМЕЛА!»

Глория не обращала внимания на сильный, пронизывающий до костей ветер. Она сознавала только, что в душе завывают и пронзительно визжат фурии, царапаются и бранятся демоны, порождающие ненависть — чистую, неразбавленную ярость, странным образом поддерживающую ее и придающую ей силы, — которая питала решимость молодой женщины не доставить Ханту и Алтее удовольствие увидеть ее подчинившейся их воле.

Она взглянула вверх, потом вниз по улице, но ее лимузина нигде не было видно.

Подняв руку, Глория отвела ее подальше и сощурила глаза, чтобы сфокусировать взгляд на циферблате крошечных часиков с бриллиантами. Ей бы помогли очки, но красота прежде всего.

Она моргнула. Неужели такое возможно? Неужели она на самом деле пришла на тридцать восемь минут раньше? Неужели ей придется как-то убить еще тридцать восемь лишних минут, прежде чем подъедет машина?

Черт! И все потому, что она сказала этому тупоголовому шоферу, что задержится на полтора часа! Он мог принять ее слова всерьез. Почему, черт возьми, ему бы не сообразить, что ее ленч пойдет наперекосяк или она может передумать?

И что теперь ей прикажете делать? Она стоит здесь, прямо позади центра Прикладных искусств, и если она хочет уехать на такси, то ей придется вернуться в «Оперную гостиницу» и попросить кого-нибудь вызвать его.

Нет. Она не собирается снова идти в это место, даже под страхом смерти. Проклятье, она скорее замерзнет.

Итак?

Итак, что же дальше?

Идти пешком — перспектива малопривлекательная. И уж она точно не собирается торчать на улице, надеясь, что какое-нибудь такси случайно окажется здесь.

Глория в нерешительности стояла на месте, рассматривая возможные варианты. Позади нее раздалось игривое хихиканье.

Нахмурившись, молодая женщина обернулась. Привлекательная молодая пара — вне всякого сомнения, туристы, — вприпрыжку вышла из «Оперной гостиницы» и с длинноногой грацией рванулась на восток, к абсолютно современному зданию оперы, многочисленным дорожкам Ван Несса и городской ратуше с золотым куполом. Было что-то такое в том, как молодая брюнетка с обожанием цеплялась за руку мужчины, в их театральной, картинно-совершенной беззаботной порывистости и очевидной близости, что это ударило Глории по нервам.

«Любовники? Молодые супруги? Новобрачные? Кто они такие, — гадала Глория, наблюдая, как парочка остановилась и слилась в театральном поцелуе. — Что ж, она-то может им порассказать о золотых деньках, — с горечью подумала Глория. — А как насчет того, чтобы оставить их сердца в этом городе? Ха! Тони Беннетт здесь ведь не жил, верно?»

Глория сознавала, что ее недовольство влюбленными и самим городом явилось лишь отражением грызущего ее раздражения. Проклятье, можно подумать, она нуждается в том, чтобы ей напоминали, чего ей не хватает в жизни!

Что именно вывело ее из себя? Безусловная уверенность красивых людей в том, что любви подвластно все… Или всего лишь наивность юности, их вера в то, что любое препятствие преодолимо, а несчастливая жизнь остается уделом исключительно неудачливого старшего поколения? «Мустанг» с открытым откидным верхом пролетел мимо, донеслась громкая музыка. Две парочки в машине смеялись и раскачивались в такт песне. Машина, взвизгнув тормозами, свернула за угол и исчезла, мелодия смолкла. Подобно первой встреченной ею парочке, пассажиры «мустанга», казалось, живут в ином мире, чем Глория, более сияющем, более приятном. Неужели раздражение вызвано не их счастьем, а их высокомерной молодой уверенностью, неусложненными, чистыми страницами их будущего? Неужели это так?

Глория отвернулась, горестно поджав губы, и решительно пошла на запад, торопливо двигаясь в направлении, противоположном движению парочки. Она не собиралась идти следом за ними и снова вынужденно наблюдать их влюбленное воркование, слюнявые ужимки. О, Господи. С нее уже хватит!

Глория заторопилась. Она не прогуливалась, а все убыстряла шаг, зигзагами продвигаясь по незнакомым кварталам, переходя улицу там, где в этот момент загорался зеленый свет для пешеходов. Ее невысокие каблуки выстукивали все учащающееся стаккато.

Она потеряла понятие о времени, не соображала, куда идет, не замечая холодного, мрачного дня. Молодая женщина не обратила внимания и на то, что цивилизованный респектабельный центр города сменился более грязными кварталами, многоквартирными домами и патриархальными магазинчиками на углах.

Ничто не отложилось в ее сознании. Даже дребезжание множества машин, спешащих в аэропорт по вибрирующей автостраде у нее над головой, или вдруг усилившаяся вонь от выхлопных газов.

Глория по-прежнему ничего не воспринимала. Ни волчий посвист строительных рабочих, ни взгляды неряшливых домохозяек, с завистью разглядывающих ее костюм от Шанель, ни ворчливое цокание пожилых людей, ужаснувшихся ее безумию. Разве можно с такими бросающимися в глаза драгоценностями появляться в таком месте? Да еще пешком!

Но Глория никогда не думала о том, что ее тяжелые, восемнадцатикаратные золотые браслет и колье от Картье, наручные часики, инкрустированные бриллиантами и оформленные дизайнером так, чтобы напоминать ствол бамбука, и подходящие к ансамблю кольца — это прямое приглашение для грабителей. Она совершенно забыла о собственной безопасности, пока мчалась с отчаянием загнанной жертвы туда, куда несли ее ноги.

Молодая женщина даже не остановилась, чтобы задуматься о тщетности своего бегства. Она неслась прочь от смертельного врага — демонов ее брака без любви, а это тот волк, от которого не уйти.

Она может бежать, но ей негде скрыться.

Два с половиной года.

Два с половиной нескончаемых года.

Как раз два с половиной года назад их брак налетел на скалы, и именно столько времени они с Хантом не были мужем и женой в библейском смысле. И даже тогда, в последний раз, физический акт не доставил особенного удовольствия.

И вот теперь Глория бежала, ее шаги становились все быстрее, а воспоминания наотмашь били ее, огрызались, а она все пыталась, должно быть, уже в тысячный раз, точно определить тот момент, когда ее жизнь повернула не в ту сторону. Она по-прежнему хороша… Разве нет? Определенно, мужчины все еще находят ее привлекательной.

Тогда почему, почему она обречена на фиктивный брак? Вести, со всех практических точек зрения, холостую жизнь соломенной вдовы? Неужели никогда больше она не ощутит в себе тепло и силу мужчины?

Неужели ее сексуальная жизнь станет такой же, как и брак?

О, Господи!

Глория задохнулась, и ей пришлось остановиться, прислониться спиной к грязной оштукатуренной стене, чтобы перевести дыхание. Легкие горели, в боку закололо. И, великий Боже, у нее отваливаются ноги.

«Эти туфли, — мрачно подумала она, поднимая одну ногу, обутую в модель от Маноло Блахника, и массируя лодыжку, — созданы не для того, чтобы гулять по мостовым».

Глория стиснула зубы. «Стоит взглянуть правде в глаза, Гло. Можешь бежать так быстро и так далеко, как хочется, но от демонов тебе не скрыться. Есть только одно средство утихомирить их и посадить на привязь».

И средство это было ей известно.

Выпивка.

Да! Это как раз то, что ей нужно! Один маленький глоток, чтобы притупить вечную боль пустоты, успокоить ее бесчисленные страдания.

Глория отвернулась к стене, открыла сумочку и торопливо достала плоскую бутылку. Она показалась странно легкой, и когда Глория потрясла ее, жидкость не плеснулась внутри.

Проклятье! Она наверняка прикончила ее в дамской комнате в ресторане.

Трясущимися пальцами Глория спрятала бутылку обратно в сумку.

И что теперь?

Нужен бар, что же еще?

Точно. Ей необходимо найти маленький уютный бар, где ей удастся обрести свободный от чувства вины комфорт благодаря одной-двум рюмкам.

Только теперь Глория обернулась и огляделась вокруг. Она медленно повернула голову, почти механически, словно это была поисковая, запрограммированная заранее тарелка радара, и лишь в это мгновение заметила, насколько потрепанным и незнакомым выглядит окружающий ее пейзаж.

Господи Боже, откуда это? Бродяги — бродяги! — вышли из двери и идут по тротуару! И такие же выстроились в шумную очередь у бесплатной столовой через дорогу.

Бездомные! Где это я, черт возьми…

Охваченная паникой, совершенно растерявшаяся, Глория начала оглядываться в поисках ближайшей таблички с названием улицы. Говард-стрит! Это совершенно сбило ее с толку. Когда это, черт возьми, она пересекла Маркет, диагональный проезд, где широкий газон отделяет Южный Маркет от остальной части Сан-Франциско? Не могла же она пересечь все эти улочки с их зелеными газонами по центру и не заметить?

Но, очевидно, так и произошло.

Черт! У нее снова навернулись слезы на глаза. Глория про себя обругала Алтею. Если бы старая сука не превратила ленч в наказание, она бы не ощутила потребность убежать и не оказалась бы здесь, в Южном Маркете, к тому же на Скид-Роу!

«Господи Боже ты мой, — с презрением подумала она, — еще не хватало, чтобы меня нашли мертвой в одной их этих забегаловок!»

Молодая женщина сделала шаг вперед по потрескавшемуся тротуару, судорожно соображая и оглядывая улицу вверх-вниз, выискивая среди плотного, изрыгающего зловоние потока машин свободное такси.

Пустая затея.

Потом ее сердце забилось быстрее, когда она заметила ржавую вывеску с изогнутыми неоновыми трубками и оптимистично подмигивающим бокалом с мартини, укрепленную чуть дальше по улице: Салун «Белая Роза». Коктейли.

«Так, так, так, — подумала Глория. — Вот что мы имеем. И всего через две двери…»

Потом она скорчила гримасу и презрительно понюхала воздух.

Никаких сомнений, обычная забегаловка на Скид-Роу.

Женщина колебалась, почти ощущая на языке благословенный бальзам, способный облегчить ее боль.

«Ладно, какого черта? Выпивка всегда выпивка», — решила она.

И прежде, чем смогла передумать, Глория расправила плечи, решительно направилась к «Белой Розе» и широко распахнула дверь.

Оказавшись внутри, она мгновенно подалась назад, ее ноздри раздулись от отвращения. Помещение походило на пещеру. Очень тепло. Очень мрачно. И очень, очень запущенно. Все перекрывали запах застоявшегося дыма и вонь от пролитого пива.

Моментально потеряв всю свою решимость, женщина остановилась прямо у двери, моргая и ожидая, пока ее глаза привыкнут к темноте.

Медленно все вещи встали на свои места. Сигаретные окурки, словно конфетти, усыпали вздувшийся волнами линолеум на полу. Люди, похожие на трупы, привалились к стойке, словно приклеенные к стульям перед засиженным мухами зеркалом. Бармен с пивным животом размышлял над карточкой тотализатора. А над ним укрепленный на стене телевизор с выключенным звуком содрогался в спазмах плохого изображения.

За столиками никто не сидел. Никаких разговоров. Молчал даже музыкальный аппарат. Единственный звук издавал один из постоянных клиентов, выдававший длинные заливистые рулады храпа.

Ну и что? Я сюда заскочила не ради блестящей беседы. И я не ожидала оказаться в «Ритце». Все, что мне нужно это выпивка и анонимность.

Глория прошла к маленькому столику в дальнем конце зала и отодвинула шаткий деревянный стул. Она чопорно села, положила сумочку на стол и собралась было пристроить туда же и локти. Но увидев грязное пятно, передумала и сложила руки на коленях.

Через какое-то время рядом возник бармен.

— Что будете, леди? — тяжело дыша, спросил он. В его голосе слышалось раздражение.

— Двойную водку, пожалуйста. Чистую, — заказала Глория.

И совершила огромную ошибку. Это была выпивка со Скид-Роу и отдавала ею. Первый же пробный глоток обжег Глории горло. Все равно что хватить горящего напалма. Ее лицо исказила гримаса. Женщина невольно содрогнулась, обругав себя за то, что не заказала приличную марку.

«И все-таки это лучше, чем ничего», — сказала она самой себе, не в состоянии противостоять своему желанию, подавить его.

И с иронией подняла стакан.

— За отсутствующих сук, — с горечью произнесла Глория тост, в ее глазах вспыхнула ненависть. — Твое здоровье, Алтея!

И взяв себя в руки, она запрокинула голову, поднесла стакан к губам и одним длинным глотком выпила его содержимое. Мускулы ее горла сжимались и разжимались, стараясь проглотить глоток за глотком. Наконец миссис Уинслоу со стуком поставила стакан на стол.

И вовремя. Водка не просто ударила по ее внутренностям. Она взорвалась у нее в желудке. Глория мгновенно ощутила, как на глазах выступили слезы, лицо посерело, и желудок конвульсивно сжался. Черты ее лица исказились от отвращения, она согнулась над столом, прижав одну руку к животу, а другой прикрывая рот.

«О Господи! — Глория подавила стон. — Меня сейчас вырвет!

Она стиснула зубы, борясь с желанием извергнуть жидкость обратно, и вдруг — ап! Волна тошноты отступила и исчезла.

О-ох! Сладостная передышка…

Глория ощутила, как внутри нее разливается розовое сияние.

Ушли прочь ее проблемы, испарились ее заботы.

Еще раз повторить, и она будет готовенькая!

Повернув голову, чтобы привлечь внимание бармена, Глория вдруг безошибочно осознала мужское присутствие. Теперь она увидела, от кого исходят флюиды.

Один из мужчин развернулся на своем стуле и небрежно откинулся назад, опершись локтями о стойку. И намеренно медленно вращался туда-сюда на высоком табурете. Чтобы лучше дать рассмотреть нижнюю часть своего тела, затянутую в джинсы «Ливайс».

Что-то в нем заставило Глорию задержать взгляд.

Он молод для того, чтобы быть здесь хозяином. Приблизительно лет двадцать пять. Высокий, смуглый, по-мужски красивый. Влажные глаза самца, то ли черные с поволокой, то ли темно-карие. При таком освещении Глория не была уверена в цвете, но в них светился огонек вызова, который, как ей представлялось, мог стать очень серьезным.

Определенно, с этим мужиком не пошутишь.

И все-таки…

И все-таки это самый красивый самец, которого ей приходилось встречать за… Да что там, никогда не встречала. И он так это лениво, бесстыдно ее разглядывает, а у нее покалывает кожу, и кровь бросилась в лицо.

Ее первой осознанной мыслью было: «Господи, он же ко мне примеривается!»

Парень улыбнулся ей через весь зал белозубой улыбкой до ушей.

«Он меня хочет», — подумала Глория.

А затем удивилась самой себе: «Я тоже его хочу!»

Он не бродяга, нет. Опустившийся, может быть, но не совсем пропащий. Да разве это имеет значение, если Глория со всей ясностью увидела крепкое тело, мускулистое и одновременно гибкое, притаившееся под едва скрывающими его коричневой кожаной курткой, клетчатой ковбойкой и удобными полинявшими джинсами?

Действительно, никакого.

У него есть все необходимое. И как раз там, где нужно.

Волна поднялась высоко. Надо прыгать. Сейчас или никогда.

На какое-то мгновение на нее нахлынуло чувство вины. Глория отвела глаза, нарушая возникшее притяжение. Она понимала, что ведет себя жеманно — брови нахмурены, губы сжались в гримасу крайнего неодобрения, пальцы вцепились в стакан.

В пустой стакан.

Немедленно возникла проблема. Как привлечь внимание хозяина, не подавая надежд этому сексуальному жеребцу-мачо?

Дилемма разрешилась сама собой. Она скорее почувствовала, чем услышала, что к ней подошел пузатый бармен.

— Какая у вас есть лучшая водка… — начала Глория, обернувшись к нему. И тут же прикусила язык.

Потому что перед ней стоял не бармен. А он, он! Тот самый парень, что играл с ней в гляделки.

У нее перехватило дыхание.

Странно, но вблизи мужчина выглядел еще лучше. Его глаза оказались не черными и не карими, а темно-синими, призрачными, и создавалось впечатление, что его длинное мускулистое тело едва сдерживает дикую мощь.

Ростом в шесть футов, он просто излучал тестостерон. Его лицо стало смуглым от постоянного пребывания на солнце, а щетина, словно отросшая по замыслу дизайнера, придавала ему несколько опасный вид. И к тому же эта манера вести себя напоказ.

«Он же просто секс-бомба!» — подумала Глория. А по его самодовольному виду она поняла, что парень об этом знает.

Незнакомец просиял ей волчьей улыбкой. Его зубы оказались белее новехонького кафеля в ванной комнате.

— Одна водка на подходе, — объявил он.

Глория начала было протестовать, но мужчина взглядом заставил ее замолчать. Будто зачарованная, она смотрела, как он разворачивается на каблуках своих ковбойских сапог и возвращается к стойке.

Ему бы следовало сниматься в кино. Где еще увидишь такую походку, это покачивание бедрами, от которых теплеет в паху?

«Господи, — слабо подумала она, — это не мужчина. Честное слово, это просто ходячая секс-машина!»

И Глория уже больше не сомневалась. Она хочет его. Господи, хочет, как никогда раньше! Желание столь сильно, что Глория ощущает на языке его вкус!

Парень вернулся, неся по стакану в каждой руке, один с прозрачной жидкостью, другой с золотистой.

— «Гордон’с». Самое лучшее, что есть в этом заведении, — пояснил он. Его рука намеренно скользнула по груди Глории, когда он ставил перед ней стакан с водкой.

Молодая женщина быстро взглянула на него. Что-то было в его грубоватой, не лишенной смысла манере держаться, а окружающая его аура скрытой угрозы показалась ей неотразимо сексуальной.

И пока парень стоял с ней рядом, глядя на нее сверху вниз, Глория почувствовала, как ее начинает лихорадить.

Через секунду незнакомец подошел к другому краю стола, развернул хилый стул спинкой вперед, чтобы иметь возможность опереться на нее, и уселся верхом, словно в седло.

Он поднял стакан.

— За красоту, — произнес мужчина.

Глория тоже взяла свой стакан с водкой.

— Ваше здоровье. — Она закинула голову и опрокинула в себя треть напитка.

Один стаканчик был уже выпит, поэтому спиртное бархатно пролилось внутрь. Женщина улыбнулась.

— Местная водка стала явно лучше.

Ее собеседник хмыкнул:

— Еще бы.

Глория почувствовала его взгляд на ложбинке между грудями. И вдруг куда-то исчезло чувство неловкости, вины и сдержанности. Очередной глоток «Гордон’с» завершил дело. Теперь она радовалась тому, что не надела под костюм блузку. По-настоящему радовалась.

«Пожалуйста, получите, мамаша Уинслоу, и подавитесь!» — подумала Глория.

— Знаешь, отсюда открывается за-амечательный вид, — с удовлетворением протянул парень.

Ей понравилась его прямота. Вот мужик, который не станет ходить вокруг да около.

Его взгляд медленно поднялся вверх и встретился с глазами Глории.

— Кристос Зззионопулос, — проговорил он.

— Повтори!

— Кристос Зззионопулос. Так меня зовут. Зззионопулос. С тремя «з».

Глория расхохоталась.

— Ты вешаешь мне лапшу на уши!

— Эй, я серьезно. Если бы моя фамилия значилась в телефонной книге, то числилась бы в самом конце столбца на эту букву.

Пальцы ее обеих рук обвились вокруг стакана. Ей было хорошо, тепло и хотелось напиться.

— У тебя есть имя? — поинтересовался парень.

— У каждого есть имя, — промурлыкала она.

Затем, подняв стакан обеими руками, женщина опустошила его одним королевским глотком и поставила на стол. И глубоко, удовлетворенно вздохнула.

Он все еще продолжал разглядывать ее.

— Гло, — произнесла она.

Кристос покачал головой.

— Я сказала тебе, — повторила она, — Гло. Сокращенное от Глории.

— Слышал.

— Меня так зовут. Все по-настоящему. — Глория не могла отвести от него глаз. — Так же, как с твоими тремя «з».

Перегнувшись через стол, он коснулся ее рук.

Его прикосновение обожгло, словно огнемет прошелся глубоко внутри нее.

— Скажи-ка мне кое-что, Гло, — негромко заговорил Кристос. — Ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Конечно, — насмешливо расхохоталась она. — Заодно с Санта Клаусом, пасхальным Кроликом и волшебным зубом!

Его темно-синие глаза не отрывались от нее.

— Тогда держу пари, что ты веришь в страсть с первого взгляда.

На этот раз женщина не ответила.

— Вот что я скажу тебе, Гло, — спокойно предложил он. — Как ты посмотришь, если мы уберемся из этого местечка, купим себе бутылочку чего-нибудь пристойного и куда-нибудь завалимся?

— Куда-нибудь завалимся? — повторила она.

— Ага, ты же понимаешь. — Его мозолистые пальцы мягко постукивали по ее руке. — Чтобы заняться любовью.

Глория глубоко вздохнула.

— Мне… Мне скоро надо быть дома, — слегка заикаясь произнесла она.

— Ну и что? — Кристос снова улыбнулся. — Уверен, ты можешь пустить меня внутрь. — Он как можно призывнее посмотрел на женщину. — Ведь и тебе этого хочется, Гло. Разве нет?

Она суетливо дернула рукой.

— Это все так… так неожиданно!

— А разве все лучшее на свете не происходит неожиданно?

Глория уставилась на него.

Кристос не сводил с нее глаз.

Между ними рикошетом летали эстроген и тестостерон.

— Мне… Мне лучше сначала еще выпить, — хрипло сказала Глория.

— А потом? — поинтересовался парень.

Ее голос прозвучал не громче шепота.

— Мы купим бутылочку чего-нибудь пристойного и куда-нибудь завалимся.

— Отличненько! — Он мгновенно вскочил на ноги. — Еще рюмочка прибудет сию секунду!

— Но сначала кое-что еще. — Глория поманила его пальцем, чтобы тот наклонился.

— Да?

— Поцелуй, — потребовала она, поднимая лицо и подставляя теплые ищущие губы.

Всегда готовый услужить леди, Кристос нагнулся к ней и по-рыцарски исполнил ее желание.

 

15

Квартал на Малберри-стрит.

Сонни Фонг, скрипнув тормозами, остановил свой черный «лексус» и, наплевав на дорожное движение, припарковал его прямо возле гидранта напротив заведения Мамы Ромы.

Неторопливо выйдя из машины, китаец огляделся по сторонам, отряхивая пальцами лацканы, в манере Джона Готти. Потом разыгрывая представление для детей на тротуаре, он наклонился к боковому зеркалу, пригладил волосы и улыбнулся своему отражению.

Настоящий мистер «Клево». Выглядел отлично и знал об этом.

Никаких костюмов из Гонконга. Нет, сэр. Только Армани — костюм, черная майка, затемненные очки. Плюс черные туфли из крокодиловой кожи от Гуччи и большие золотые часы «Ролекс».

Что там, если имеешь, щеголяй! А если нет, тогда тем более.

Сонни Фонг занял спринтерскую дорожку. Несся к «золотому времени» на крейсерской скорости.

Китаец, тонкий словно лезвие, двигался с грацией кикбоксера. Волосы цвета воронова крыла подстригал некий Роден среди парикмахеров. Холодными миндалевидными глазами и неутомимым мускулистым телом он напоминал Брюса Ли. Ему исполнилось двадцать три года, и он был крайне амбициозен.

Оказавшись на тротуаре, он направил дистанционное управление на машину. Закрыл ее, нажатием кнопки включил сигнализацию. Потом оглядев детей, он выбрал самого старшего и жестом подозвал его.

— Да, мистер? — темные глаза повзрослевшего на улице ребенка смотрели на него с подозрением.

Вместо ответа Сонни выловил из кармана двадцатидолларовую купюру, разорвал ее пополам и одну половинку протянул парнишке.

Мальчишка собрался было ее схватить, но Сонни пока не намеревался с ней расставаться.

— Приглядишь за моей тачкой, получишь вторую половину, когда я буду уезжать. Если меня обчистят, забудь об этом. Если ее попытаются отбуксировать, я буду вон там. — Он указал в сторону ресторанчика Мамы Ромы. — Понял?

— Конечно, мистер.

Фонг все еще не отдавал половинку банкноты мальчишке.

— Если кто-нибудь только подумает о том, чтобы повредить эту машину, может считать себя трупом. Понял меня?

Парнишка заулыбался:

— Все ясно!

Сонни отпустил половинку двадцати долларов и ущипнул пацана за щеку.

— Ты далеко пойдешь, парень, — сказал он.

Уверенно насвистывая, китаец беспечно подошел к шестиэтажному многоквартирному дому и остановился под навесом, расположенным под углом к тротуару, чтобы рассмотреть поставленную на попа доску:

СЕГОДНЯ В МЕНЮ

24 унции устриц — мясо из превосходных раковин с жареной картошкой и зеленым салатом $12.95

tonno in padella — тунец и корни укропа с чесноком и жареным в масле белым цикорием $7.95

pesce spada alla siciliana — фаршированная меч-рыба по-сицилийски с аспарагусом $7.95

salsiccia alla siciliana — домашняя сицилийская колбаса со специями, овощами, помидорами и базиликом $6.95

calamari frltti — жареные кальмары с фаршированными артишоками $6.95

Сонни не мог поверить своим глазам. Для Манхэттена цены оказались низкими, до смешного низкими. Черт возьми, да 24 унции устриц высшего сорта стоят больше, чем это заведение берет за все, что здесь подают, вместе взятое!

«Можно догадаться, что все это вываливается с грузовиков, — подумал он с понимающей ухмылкой. — У Мамы Ромы наверняка хорошие связи».

Это его не слишком удивило. В конце концов, это же «Маленькая Италия», государство в государстве. Почти как и в Чайнатауне, здесь посторонние ничего не поймут, секретные колесики скрыты под многими слоями тайны.

С такими мыслями Сонни спустился вниз на восемь ступенек, толкнул дубовую дверь и вошел в ресторан.

После какофонии Манхэттена в час пик переход в это тихое, напоминающее пещеру спокойное место показался поистине волшебным, и Фонг остановился, чтобы снять черные очки. И его немедленно поразило увиденное.

— Вау! — присвистнул китаец, с удивлением оглядываясь.

Перед ним открывался вид на ряд уютных комнат с низким потолком, соединенных между собой открытыми кирпичными арками. Кабины из красного дерева, обитые роскошным ярко-красным бархатом, выстроились по правой стороне. Старинная резная стойка бара тоже из красного дерева по левой стене поражала великолепием. И повсюду рассыпалось море столиков, покрытых хрустящими белоснежными скатертями и стоящих наготове в окружении черных лакированных стульев с обитыми бархатом сиденьями.

Словно обслуживая обедающих призраков, официанты в красных куртках сновали туда-сюда, то поправляя стул там, то кладя поровнее вилку сям, пока подручные в белых рубашках обходили столы, молча зажигая свечу на каждом из них, притаившуюся внутри покрытого сеткой красного кувшина.

Но не это привлекло внимание Сонни, а картины.

В ресторанчике их оказались сотни всех размеров и форм — квадратные, прямоугольные, овальные, восьмиугольные, круглые. Некоторые заботливо окантованы позолоченной рамой, другие без рам, они покрывали каждый квадратный дюйм стен подобно странно сумрачным, наводящим ужас великолепным фрескам.

Все без исключения картины представляли религиозные сюжеты.

Были среди них и оплакивание Христа Богоматерью, и положение во гроб, гротескный Святой Иероним с черепами, пылающее кровью распятие, Исаак, которого вот-вот принесут в жертву, проливающие кровь мученики, бесчисленные святые, переносящие кошмарные пытки, изнуренный Христос с кровавыми ранами, разнообразные варианты снятия с креста, резня невинных младенцев, и больше отрубленных голов, чем вы могли себе представить — Саломеи с головой Иоанна Крестителя, Давиды с головой Голиафа, Юдифи с головой Олоферна, — и большинство из них на блюде, что вполне соответствовало ресторанной традиции.

Сонни никогда не доводилось прежде видеть такого места.

«Приятного аппетита», — с усмешкой подумал он, гадая, кому же захочется есть в такой мрачной обстановке.

— Что вам угодно? — холодно поинтересовался чей-то голос.

Сонни обернулся. К нему подошел скрюченный артритом седоволосый официант с удивительными кустистыми бровями и оглядел посетителя с откровенной враждебностью.

Фонга это не обеспокоило. Как американец азиатского происхождения — рожденный отцом китайцем и матерью китаянкой, но появившийся на свет в Чайнатауне и являвшийся гражданином США, он встречал неприязненное отношение к себе с первого дня жизни. Неважно. И в школе, и на улицах он доказал, что готов к любым ситуациям. Чтобы его напугать, требовалось кое-что посущественнее, чем взгляд старикашки.

— Скажите мне вот что, — заговорил Фонг, — люди действительно здесь едят? В окружении всего этого дерьма? — Дернув подбородком, он указал на стены.

Официант выпалил с еще большей неприязнью:

— Мы открываемся только в шесть, и столик нужно заказывать. А теперь, прошу вас…

— Отойди в сторонку, дедуля. — Сонни мягко, но твердо ладонью отодвинул его с дороги и небрежно прошествовал к бару. Там остановился, сцепил руки за спиной и стал оглядываться, раскачиваясь на каблуках.

Он недоверчиво покачал головой. Это внушает ужас. По-настоящему страшное, кошмарное зрелище.

Официант с трудом проковылял за ним.

— Я вынужден попросить вас уйти, — он оскорбленно повысил голос.

Сонни видел, что все в зале бросили свои занятия. Он чувствовал угрожающие взгляды остальных официантов и подручных. Судя по всему, здесь заступаются за своих.

Китаец беззаботно сунул руки в карманы брюк.

— Я здесь по делу, — спокойно сказал он. — А теперь, почему бы вам не пойти к Маме Роме и не сказать ей, что ее ждет посетитель?

— Уже почти время ужина. Она очень занята.

— И что дальше? Все-таки доложите ей.

Узкие старческие глаза с подозрением оглядели незваного гостя.

— Хозяйка вас ждет?

Сонни расплылся в наглой улыбке.

— Может да, а может и нет.

Охваченный нерешительностью старик озабоченно клацнул вставными челюстями и снова уставился на посетителя. Так продолжалось несколько минут, но наконец после некоторой внутренней борьбы на его лице отразилось смирение. Со свистящим вздохом он произнес:

— Ждите здесь.

Оставив Сонни, он захромал в заднюю часть зала. Через некоторое время, показавшееся вечностью, сквозь отворенную, а потом закрытую дверь донеслись и затихли женские голоса и звяканье горшков и кастрюль.

Официанты и подручные вновь занялись своим делом, но осторожно посматривали на чужака. Сонни не обращал на них внимания и медленно прохаживался, рассматривая новую порцию картин.

Все то же самое.

Он покачал головой и негромко поцокал языком. Если рассказать кому-нибудь об этом местечке, мне не поверят. Наконец вернулся старик и, прокашлявшись, объявил:

— Мама Рома вас примет, но вам придется пройти к ней. Она не может выйти.

— Только покажите дорогу.

Сонни прошел за официантом одну комнату с арками, потом другую, и тут старик указал на вращающуюся дверь. Она смотрела круглым застекленным глазом и сквозь нее долетали звуки кухни, быстрый разговор и смех.

Сонни направился прямиком к двери, толкнул ее и вошел. Волна жара нахлынула на него огромным валом.

Фонг отпрянул и оглянулся. Его элегантный наряд оказался не к месту в этой наполненной паром, удушливой атмосфере булькающих горшков, шипящих сковородок и пронзительных женских голосов. И все это перекрывалось шумом вентиляторов под потолком. Китайцу пришлось повысить голос, чтобы его услышали.

— Дамы, кто из вас Мама Рома?

Все неожиданно замолчали, и около десятка женщин обернулись, чтобы оценивающе взглянуть на незнакомца.

Стоящая около гигантского покрытого мрамором разделочного стола огромная женщина с красным лицом перестала резать на куски фаршированное тесто. Отложив свой резак для равиоли, она стряхнула муку с пухлых рук и вытерла их о фартук. Тыльной стороной руки толстуха отвела пряди седеющих черных волос, выбившихся из короткого хвостика и упавших на лицо.

Потом женщина, медленно переваливаясь, двинулась вперед. На ней было выцветшее голубое домашнее платье, нижняя часть передника — верхнюю она не завязала, и та болталась внизу, — и простенькие пластиковые тапочки младенчески-голубого цвета.

Итальянка остановилась перед Сонни, уперев руки в мощные бедра. Он мог видеть капельки пота, блестевшие у нее на лбу, влажную верхнюю губу, над которой отчетливо виднелась крупная коричневая родинка и проступали усы.

— А кто это хочет узнать? — грубо спросила она, черные бусинки глаз сверлили его насквозь.

Сонни не отвел взгляда.

— Я.

— Что ж, ты с ней говоришь. — Женщина горделиво выпрямилась. — Я, — с гордостью произнесла она, выпячивая массивную грудь, — Мама Рома. — И что тебе нужно?

Фонг понизил голос.

— Мне нужно связаться с Кармином, — негромко произнес он.

Лицо огромной женщины стало непроницаемым. Даже если она расслышала имя, то признаваться не собиралась.

— Кармином? — повторила итальянка, театрально нахмурившись. Потом хитро прижмурила один глаз. — Каким Кармином? Здесь всех и каждого зовут либо Энтони, либо Кармин.

Сонни не отводил глаз.

— Я ищу Кармина, которого еще зовут Сицилийцем.

Мама Рома громко, от души расхохоталась, и ее висячие груди запрыгали.

— Оглянись-ка по сторонам, — жестом толстой руки она обвела кухню и работающих в ней женщин. — Здесь все сицилийцы.

Фонг чуть нахмурился.

— Вы хотите сказать… что они все итальянцы, так?

— Неверно! Мы не итальянцы! — выпалила женщина, и ее глаза зажглись величественным гневом. — Неаполитанцы, венецианцы, римляне, миланцы, — она сделала уничтожающий жест, — тьфу! Они ничто! — И тут в ее голосе зазвучала нотка гордости. — Мы сицилийцы. И мы общаемся только с сицилийцами, так что все Кармины, которых мы знаем, тоже сицилийцы. Не миланцы и не неаполитанцы. Sicilianos! Capite? Понимаешь?

Китаец медленно кивнул.

— Да, кажется понимаю. Это все равно как у нас. Люди думают, что мы китайцы, ан нет. Я гуандунец, раз мои родители из Шаньтоу. Значит, мы не китайцы, не мандарины, не кантонцы и не сычуаньцы. Мы гуандунцы. Это вопрос национальной гордости.

Сицилийка одобрительно кивнула.

— Хорошо. — Она тепло похлопала его по руке. — Значит, ты понимаешь.

— Тот Кармин, которого я ищу, — очень спокойно и доверительно сказал Фонг, — по слухам ваш сын.

— Мой Кармин? — Широко раскрыв глаза, женщина всплеснула пухлыми руками. — In nome de Dio! — Она подозрительно оглядела собеседника. — А зачем это тебе понадобился мой Кармин, а?

— Я… — Сонни украдкой оглянулся. — Я пришел предложить ему работу, — прошептал он.

Мама Рома обернулась.

— Giovinettas! — громко крикнула она остальным женщинам. — Вы слышали такое? Он говорит, что у него есть работа… для моего Кармина!

Женщины громко, искренне рассмеялись.

Сонни Фонг вспыхнул и тут же разозлился. Я тут пытаюсь соблюдать тайну, а она орет чуть ли не на всю улицу. Черт! Что за сумасшедшая женщина!

— Что в этом смешного? — поинтересовался он.

Мама Рома снова хохотнула и шлепнула ладонями по бедрам.

— Мадонна! Эй, giovinettas! Теперь он хочет знать, почему мы так смеемся. — Она присоединилась ко всеобщему веселью. — Может быть, кто-нибудь из вас скажет ему, а? Возможно, тогда это не будет выглядеть простым материнским бахвальством?

— У Кармина уже есть работа, — сдавленно рассмеялась одна из них.

— И держу пари, что эта работа лучше того, что вы можете предложить! — добавила молодуха в платье с щегольскими оборочками. — Вам бы посмотреть, как Кармин заботится о своей бедной маме!

— Такой хороший мальчик, — с завистью проговорила третья. — Всем сыновьям следовало бы брать пример с Кармина!

Мама Рома шмыгнула носом, вытерла слезы и просияла. — Видишь? — обратилась она к Сонни. — Ты даром теряешь время. Кармину не нужна никакая работа.

— Послушайте, это важно, — Сонни даже голос повысил. — На самом деле важно. — Он помолчал, потом спросил: — Вам о чем-нибудь говорит имя Джимми Вилински?

Мама Рома нахмурилась:

— Джимми… как?

— Вилински.

Женщина сморщилась, на лице появилось задумчивое выражение. Наконец, она покачала головой.

— He-а. Это имя мне ничего не говорит. — Толстуха оглянулась на белую мраморную поверхность рабочего стола. — Послушай, мне нужно вернуться к моим minni di Sant’Agatha.

— Дайте мне минуту, я вам объясню! — взмолился Сонни. — Прошу вас!

Женщина пожала плечами.

— Так объясняй. Только тебе это лучше делать, пока я буду работать.

Китаец последовал за ней к рабочему столу и стоял там, пока дородная сицилийка открывала дверцу духовки. Используя фартук как прихватку, опытной рукой она один за другим вынимала противни с готовыми пирожными и ставила их остывать на стальную решетку. Захлопнув дверцу, Мама Рома вернулась к поджидавшему ее тесту.

— Пахнет вкусно. — Сонни с удовольствием втянул воздух.

Хозяйка ресторана сделала круглые глаза.

— Теперь, как я понимаю, тебе не терпится отведать моей выпечки, — с насмешливой грубостью заметила она. — Точно говорю? Или у меня дел мало? — потом она смилостивилась. — Ладно, давай, попробуй штучку. Но сначала принеси пирожное сюда.

Фонг подошел к решетке, нагнулся и с одного из холодных противней, стоящих внизу, выбрал пухлую, золотистую булочку с вишней в ликере на макушке. Мама Рома быстро посыпала ее сахарной пудрой.

— А теперь mange, — подбодрила она. — Mange! Ешь!

Фонг откусил кусочек. Лакомство оказалось удивительно хрустящим, с нежной кремовой шоколадной начинкой.

— Эй! Это просто здорово!

Мама Рома выглядела возмущенной.

— Разумеется! — фыркнула она. — У меня все самое лучшее!

— Как это называется?

— Minni di Sant'Аgatha. — Итальянские слова нежно слетели с языка.

— Minni… как?

— Если перевести на английский, то это «соски Святой Агаты».

Китаец чуть не подавился.

— Вы ведь шутите, да?

Толстуха сердито на него посмотрела.

— Мы никогда не шутим по поводу наших святых! — мрачно предупредила она и быстро перекрестилась.

Пока он смотрел, ее проворные пальцы летая украшали вишней неиспеченные пирожные. Он посмотрел на наполовину съеденное пирожное в своей руке.

Теперь, когда ему сказали, оно и вправду выглядело как грудь с соском.

— Это пример набожности, а не богохульства, — работая, объяснила хозяйка ресторана. — Святая Агата — это покровительница Палермо и Катании. Видишь ли, когда префект Катании захотел с ней переспать, она отказалась. Из мести он замучил ее, отрезав ей minnas, соски. Поэтому мы, сицилийцы, отдаем дань ее чистоте, называя пирожные в ее честь. Capite?

— Э… да, — быстро согласился Сонни. — Отлично понял.

На самом деле, он не понял. Объяснение осталось недоступно его пониманию.

Но китаец не собирался возражать. Не в его интересах сердить женщину. Ему нужна ее помощь, чтобы установить связь с Сицилийцем.

Отдаленный родственник Сонни, лунтао в Гонконге, подчеркнул необходимость поторопиться. И Фонг не собирался его подводить. Ведь тот — его билет к вершине.

«Старику принадлежит почти половина Чайнатауна, — напомнил он себе. — Если я справлюсь с поручением, за ним не пропадет».

— Так насчет этого Джимми Вилински, — заговорил Фонг.

Мама Рома выкатила глаза.

— Я уже сказала тебе, — раздраженно ответила она, — что не знаю никакого Джимми Как-его-там.

Сонни постарался подавить нарастающее чувство раздражения.

— Послушайте, я просто хочу знать, сможете ли вы передать кое-что Кармину. Вот и все. Вы это сделаете?

— А, хорошо, — проворчала толстуха. — Что ты хочешь, чтобы я ему сказала?

Сонни достал свою визитную карточку.

— Отдайте ему вот это. Скажите, что я — новый посредник. Что я вместо Джимми Вилински.

— Постараюсь запомнить.

«Черт! — выругался про себя Сонни. — По тому, как она себя ведет, можно подумать, что я прошу ее запомнить список павших при Геттисберге».

— Он может позвонить мне по этому номеру.

Мама Рома покачала головой.

— Сын не станет тебе звонить.

— Почему?

— Кармин никогда ни с кем не разговаривает.

— Так что же мне делать?

— Приходи снова завтра вечером… Скажем, в одиннадцать. Может быть, у меня будет для тебя сообщение, но, может быть, повторяю тебе, его и не окажется. — Она равнодушно пожала плечами. — С Кармином никогда не знаешь. Иногда он звонит своей маме, порой забывает об этом. Но теперь я должна закончить с пирожными. Скоро здесь будет полно народа.

Женщина замахала руками на Сонни.

— А теперь, avanti. Avanti! Иди!

И с этими словами с ним распрощались.

Обрадованный возможности выбраться из душной кухни, Сонни Фонг махнул рукой остальным женщинам. Кто послал ему воздушный поцелуй, кто принял непристойную позу, но все проводили его смехом.

«Чертовы даго!» — ворчал про себя Фонг, идя сквозь прохладные залы. Но во всяком случае, ему удалось установить контакт. А это первый шаг.

Сонни вернулся домой в шесть тридцать. Он поставил машину в подземный гараж высотного здания на Восточной Семьдесят четвертой улице и на лифте поднялся на тридцать шестой этаж.

Дело прежде всего. Он направился прямиком к письменному столу, стоящему перед огромным окном в гостиной и сел за свой компьютер «Пентиум». Целый аквариум созданных электроникой тропических рыб лениво плескался на экране монитора.

Сосредоточившись на деле, он написал сообщение и зашифровал его.

После расшифровки, текст будет выглядеть так:

«Приветствую вас, досточтимый пятый кузен от двоюродного родственника. Я встречусь с нашим деловым партнером в 23.00 завтра. Прошу вашего совета по поводу разрыва отношений с нашим посредником. Разрешите мне предложить свои скромные услуги. Вы окажете мне честь, если позволите позаботиться об этом здесь. Это сэкономит много денег всей компании. Тем не менее, я не стану ничего делать без вашего согласия. Да пребудут с вами боги удачи.

Ваш покорный пятый кузен от двоюродного родственника».

Сонни вышел в Интернет и отправил послание по такой сложной цепочке университетов, правительственных учреждений и различных корпораций, что вычислить отправителя письма было бы совершенно невозможно.

Отправив сообщение в Гонконг по сложному маршруту, он стер его и с дискетки и с жесткого диска.

И стал ждать.

Через тринадцать часовых поясов кодированное сообщение достигло пункта назначения — виллы с террасами, выстроенной в итальянском стиле 20-х годов на горе недалеко от пика Виктории. Будучи одной из менее чем шестидесяти обособленных зданий во всем Гонконге и расположенная на единственной улице, застроенной особняками на одну семью, эта резиденция являлась свидетельством огромной власти и неисчислимого богатства ее владельца.

Электронное письмо, написанное неподдающимся расшифровке кодом, получил молодой китаец, работающий на компьютере. Он распечатал одну копию, стер текст в компьютере и отнес распечатку секретарше лунтао в соседний кабинет, отделанный панелями.

Спринг Блоссом By работала на Куо Фонга больше тридцати лет. Стройная пятидесятипятилетняя женщина сохранила изысканность своей юной красоты и выглядела не больше, чем на сорок пять.

Ее овальное лицо оставалось гладким, его не испортили морщины, а кожа не утратила оттенка розоватой слоновой кости. Она накладывала хороший макияж и убирала черные волосы в высокую прическу. Сегодня секретарша надела желтый шелковый чунсон с мандариновым воротничком и черные туфли на высоком каблуке.

Быстро записав от руки расшифровку письма, она отправила отпечатанную копию в бумагорезку, взяла блокнот и ручку и вышла на просторную террасу.

Как всегда, она несколько мгновений постояла там, наслаждаясь открывающимся пейзажем.

Целый акр великолепно спланированного сада благоухал жасмином, гардениями, белым имбирем и цветущими круглый год розами. Трава вокруг неправильной формы прудика напоминала зеленую поверхность бильярдного стола. И плюс к этому ни с чем не сравнимый вид на поросшие лесом горы, высоты Абердина и усеянное островами Южно-Китайское море.

Лунтао стоял на лужайке у дальнего конца пруда. Тонкая, властная фигура, облаченная в изысканный, вышитый золотом церемониальный наряд, достойный императора.

Он играл со своими правнуками. Их было восемь, и самый маленький из них старался запустить бумажного змея. Детский смех и певучие голоса пронизывали воздух.

Грациозно двигаясь, Спринг Блоссом By спустилась по трем пролетам каменной лестницы и пошла к своему шефу.

Секретарша почтительно поклонилась.

— Тысяча извинений, о достопочтенный Куо, — заговорила она на гуандунском наречии.

Так же как и ее шеф, Спринг Блоссом By приехала из Шаньтоу несколько десятилетий назад и с гордостью хранила верность культуре, обычаям и языку своей родной провинции.

Куо Фонг взглянул на нее.

— Слушаю тебя, Спринг Блоссом.

— Вам пришло сообщение из Нью-Йорка.

Выражение сожаления промелькнуло на лице старика. Бросив взгляд на детей, он вздохнул и громко хлопнул в ладоши.

— На сегодня достаточно, — сказал старый Фонг.

Няня правнуков тут же поднялась со скамейки на бельведере и направилась к детям. Взяв двух самых маленьких за руку, она пошла к дому. Шестеро старших последовали за ней.

Спринг Блоссом By ждала, скромно потупив взгляд.

Как только няня и правнуки удалились на достаточное расстояние, Куо Фонг сказал:

— Вы окажете мне честь, если прочтете послание.

Когда секретарша закончила, он понимающе кивнул и пошел, глубоко задумавшись, вдоль посадок по краю владения.

Спринг Блоссом следовала за ним на почтительном расстоянии. Наконец старик обернулся к ней и продиктовал ответ, который она записала.

— Зашифруйте его, уничтожьте ваш экземпляр и отправьте шифровку в Нью-Йорк по обычным каналам.

— Сию минуту, достопочтенный Куо.

В Нью-Йорке Сонни Фонг получил ответ через полчаса после того, как послал свое письмо. Он быстро расшифровал его.

«Приветствую тебя, Сонни Фонг, пятый кузен от двоюродного родственника. Вспомни слова Конфуция: сделать больше так же неправильно, как и обмануть ожидания. Будь послушным и уважай старших. Ты правильно сделал, что обратился ко мне за советом. Установи контакт с нашим партнером, но будь осторожен! Пусть он занимается своим делом. Тебе незачем в это вмешиваться. На тебя у меня другие виды. Зайди завтра к нашему человеку в Чайнатауне, который занимается вопросами иммиграции. У него есть для тебя информация. Помни, кузен, будь подобен черепахе, которая предпочитает испачкать хвост в навозе, но остаться в живых, чем надеяться на то, что ее останкам воздадут почести. Соблюдай осторожность и будь послушным».

Лицо Сонни помрачнело от разочарования, хотя он ни капельки не удивился. Молодой Фонг ждал, что его предложение по поводу Джимми Вилински будет отклонено. И все-таки он чувствовал себя униженным.

Больше всего на свете ему хотелось доказать Куо Фонгу, на что он способен. К несчастью, с этим пока придется подождать. Возможно, его визит к подпольному поставщику иммигрантов даст ему эту возможность. Сонни надеялся на это.

Но все будет завтра.

А пока Сонни стер послание и закрыл программу, оставив экран электронным рыбам, а сам отправился купить себе что-нибудь поесть.

 

16

Кристос помог Глории сесть в вызванное по телефону такси и плотно прикрыл дверцу снаружи. На этот раз ничто не могло испортить ей настроения — ни истерзанная виниловая обивка, ни даже всеподавляющий запах дешевого освежителя воздуха. Быстро нырнув в машину, она ухватилась одной рукой за спинку сиденья водителя и почувствовала, как с ног до головы пробежали мурашки, стоило Кристосу поднести пальцы к губам и послать воздушный поцелуй.

И словно по договоренности, ее собственная рука прикоснулась к губам, повторяя его движение.

— Куда едем, леди? — спросил таксист.

— Бродвей и Бейкер. — Несмотря на преграду из грязного стекла, глаза Глории не отрывались от Кристоса. Такси отъехало и увеличило скорость. Женщина оглянулась и продолжала смотреть сквозь заляпанное грязью заднее стекло на удаляющегося Кристоса, чьи пальцы по-прежнему были прижаты к губам.

Только когда машина свернула за угол, и мужчина исчез из вида, Глория села прямо, рука очень неохотно упала на колени.

Откинувшись на спинку сиденья, Глория глубоко, удовлетворенно вздохнула. Это был вздох удовольствия. Она пребывала на седьмом небе, как-будто в тумане от блаженства после любовных игр.

И какое же это было наслаждение!

Три часа — целых три часа, Господи, неужели так долго? — они провели в потрепанной комнате, которую можно было снять на несколько часов. Это время пролетело и исчезло — пуф! — просто так, словно завистливые боги щелкнули пальцами.

Теперь, не обращая внимания на плохие амортизаторы такси, она позволила себе роскошь снова пережить происшедшее.

Глория едва ли оценила ночлежку для шлюх, куда ее привел Кристос.

Не заметила она и разукрашенных постоялиц, и стремившихся спрятаться клиентов, и шероховатых облупившихся стен, и убогости этого кишащего блохами отеля.

Даже мебель со следами затушенных окурков и провисшая кровать с несвежими простынями ускользнули от ее внимания.

Секс, а не обстановка, вот что больше всего занимало ее сознание.

Кристос вымыл единственный стаканчик для зубной щетки, и они по очереди пили из него «Абсолют», прихваченный по дороге.

Обо всем остальном позаботились гормоны.

Прежде чем она поняла, что происходит, они уже энергично подпрыгивали на тощем узком матрасе, ржавые пружины стонали и позвякивали.

В постели Кристос показал себя удивительно изобретательным любовником. Он пробудил в ее теле такие ощущения, о существовании которых Глория уже начала забывать. И делал с ней такие вещи, которые она никогда не осмеливалась попробовать. Только представляла себе такое.

Но она сделала это.

Никогда еще голод ее тела не заявлял о себе с такой яростью. Так что о любви речь не шла. Ну и что, если вожделение столь восхитительно?

Глория не могла поверить в свою ненасытность. Обходясь без секса долгое время, она напоминала ребенка, выпущенного на волю в магазине сладостей. Молодая женщина вдруг потеряла чувство насыщения.

Во всяком случае, когда дело касалось Кристоса.

Для начала рядом с ней было его тело. Упругое, мускулистое и безволосое, со скульптурно вылепленным животом, стальными бедрами и самыми приятными, упругими ягодицами по эту сторону Скалистых гор. На нем не оказалось ни одной лишней унции жира, а то, как его мускулы играли под кожей, превращало парня в ходячее пособие по анатомии.

Но самое большое впечатление производили его «причиндалы». Просто живое совершенство — яички напоминали зрелые сочные фрукты, и ради такого члена можно было умереть. С проступающими словно тисненый узор венами, он был больше, плотнее, тверже и великолепнее всего того, о чем Глория грезила в мечтах.

Она оказалась права. Кристос Зззионопулос явился живым воплощением сексуальности.

Его также не отягощали всяческие светские условности.

— Эй, если это приятно, так делай, — бормотал он, пока его губы прижимались к ее губам в сумасшествии настойчивого обладания, а его средний палец властно пробрался между ее стройными бедрами и погладил уже набухший клитор.

Она чуть не сошла с ума. Повинуясь инстинкту или руководствуясь опытом, Кристос немедленно и безошибочно обнаружил то потайное местечко, из которого исходили все ее желания, все ее пламя и должным образом ласкал влажную теплую плоть.

Глория содрогнулась от нестерпимой потребности немедленно полностью подчиниться ему.

— О… Господи… Кристос! — воскликнула она, напрягая мускулы таза и обхватывая его руками. — Я хочу, чтобы ты вошел в меня…

— Не надо так чертовски торопиться, — прошептал он, мягко прикусывая мочку ее уха. — Я хочу насладиться тобой… Всей целиком. И я хочу, чтобы ты насладилась мной… Всем целиком.

Так начался этот день открытий. Глория вступила на корабль, чтобы в конце путешествия вновь обрести свою сексуальность.

Постепенно, словно освобождая ее от громоздкой, ненужной одежды, Кристос расправился со всеми ее жеманными запретами и очень скоро заставил молодую женщину есть у него с руки.

Но сначала он съел ее.

Его ищущий язык парализовал Глорию. Она лежала там, словно податливый воск, ноги раскинуты, глаза закрыты, наслаждаясь восхитительными ощущениями, которые он порождал в ней каждым легким щелчком или скользящим движением своего языка.

Нежное прикосновение пальцев, и весь мир уносится от них за тысячу световых лет… Нет никого больше в этом саду земных радостей. Никто не видит, как они сливаются в единое целое, жаждущее только одного — отведать самых изысканных наслаждений, которые только может принести жизнь. Таким — таким! — и был рай, а она никогда об этом не знала.

Все потеряло смысл.

Все перестало существовать.

Глория помнила только об удовольствии, сознавала жадные порывы и определенно понимала лишь одно — у нее больше нет обратной дороги, она перешла эту грань и навсегда, безвозвратно, совершенно пропала.

Забыта страсть к водке. Ее заменило желание куда более неутолимое и страстное — потребность узнать и познакомиться с каждой черточкой, каждым узелком, каждым изгибом и последним квадратным дюймом его великолепного мужского тела.

Подобно акробату, Кристос сделал стойку на одной руке и повернулся в воздухе на 180 градусов. Потом изогнув тело в замечательной длинной дуге над ней, он перенес всю его тяжесть на локти и пальцы ног.

Она почувствовала его теплое дыхание, слегка касающееся ее паха, увидела его бедра высоко над свои лицом. Все поле зрения занимал один розовый твердый предмет, выступающий так настойчиво, так насмешливо из густой кудрявой чащи волос.

И тут Глория поняла, чего он от нее хочет.

— Нет, пожалуйста… — Ее голос звучал слабо. Она отвернула лицо и покачала головой.

«Все, что угодно, кроме этого, — пообещала женщина самой себе, — только не это. Я не могу этого сделать. Я не стану. Я не хочу».

— Прошу тебя, я… я никогда этого не делала…

Кристос негромко рассмеялся.

— Тогда откуда ты знаешь, что тебе не понравится? Ставлю десять против одного, что ты получишь удовольствие.

Глория широко открыла глаза, словно загипнотизированная фаллосом-монстром. Она видела, как он напрягается, подергивается, резко двигается и подскакивает в предвкушении ласки.

— Просто отдайся на волю волн, — мягко посоветовал Кристос, — пусть все произойдет естественно.

Глория глубоко вздохнула. Идея взять в рот мужской член всегда отталкивала ее. Она никогда не могла понять женщин, наслаждающихся таким унизительным, ужасным актом. И вот вам пожалуйста. Она не только думает об этом, но и сама подобная мысль ее прельщает. Почему это так, Глория не смогла бы объяснить, но какая-то часть ее — более сильная, более низменная, более примитивная личность, появившаяся из какого-то удаленного уголка ее существа, — на самом деле хотела это сделать!

Какую-то долю секунды Кристос оставался неподвижным, словно статуя, будто подвешенный в воздухе над ней. Потом он очень медленно двинулся вниз, и ее губы разомкнулись, словно помимо ее воли.

Все ее сомнения в миг улетучились. Ее сексуальность больше не подчинялась ей и не хотела быть покорной. Она стала прожорливой и всепоглощающей, словно превратилась в самостоятельную силу, которую даже сама Глория не могла контролировать.

Ее губы открылись, будто протестуя, но это было «добро пожаловать».

Кристос мягко опустился во влажную пещеру ее рта.

Ей не понадобились понукания. Ее губы немедленно сомкнулись вокруг напряженной упругой плоти, словно вокруг живого существа, чего-то такого, что ей вдруг очень захотелось накормить и обогреть.

Неизвестно откуда появившаяся ненасытность поработила Глорию. Заставила пролиться соки из ее лона, пока Кристос аккуратно продвигался все глубже.

На какое-то долгое, ужасное мгновение у нее появился страх, что она сейчас задохнется. Но потом ощущение прошло, и потрясающий головокружительный водоворот непринужденности захватил ее и унес прочь.

Плоть, плоть, плоть! Она у нее внутри и принадлежит ей и только ей одной. Именно Глория владеет самой сущностью мужского естества и никто, ни единый человек не сможет это украсть!

Потом, словно пчела в поисках нектара, его голова снова нырнула между ее расставленных бедер в поисках средоточия ее женственности.

Теперь они наслаждались трапезой вместе. Он — влажным розовым изобилием лепестков ее цветка, она — тяжелым клинком его плоти. Его мошонка касалась ее носа, и она вдыхала его мужской аромат. Глория думала о том, как вообще она могла уклоняться от такого в высшей степени безнравственного, грешного удовольствия.

Когда первая волна наслаждения поднялась и обрушилась на нее, она уцепилась за его ягодицы, подталкивая его ближе и работая ртом с удвоенной силой.

Но Кристос еще не был готов. Глория поняла, что он сделал. Отпрянул и сдержался.

Слова — ласковые, благодарные, льстивые, хвалебные, еще раз благодарные — нахлынули на нее, изумляя своей беспомощностью и абсолютной непригодностью.

«Я люблю тебя! — хотелось ей крикнуть. — Ах, Кристос, красивый, красивый мужчина! Господи, помоги мне, как же я люблю тебя и нуждаюсь в тебе! Все во мне медленно умирало, пока наши пути не пересеклись. И вот появился ты, осветивший самый черный, несчастливый час. Ты подарил мне самый великолепный из всех возможных подарков…»

И тут он вышел у нее изо рта.

Глория как-то отчаянно всхлипнула, слезы навернулись на глаза. Его больше нет в ней, и это немного напоминает смерть, словно она потеряла связь с действительностью и обнаружила огромную пустоту.

— Не останавливайся! — шепотом взмолилась молодая женщина.

Кристос улыбнулся, лаская ее тело нежными, любящими пальцами.

— А кто сказал, что я закончил? — насмешливо поинтересовался он, поворачиваясь снова и оседлывая ее. Мужчина на мгновение встал на колени, обхватил руками ее груди, большими пальцами лаская напряженные, нежные бугорки сосков.

Она подняла на него глаза. Кристос представлял собой восхитительное зрелище — мускулистый торс, блистающий капельками пота, и готовый к атаке упругий пенис.

С благоговением он нагнул голову над одной жаждущей грудью и мягко коснулся острыми белыми зубами розового соска.

Легкие уколы удовольствия жалили ее, посылая короткие энергичные импульсы по всему телу.

— О, Господи! — Глория отчаянно извивалась, мотая головой, а он все усиливал давление зубов и пальцев. — О, Боже, Боже…

— О, Боже! — теперь уже зарычал Кристос и яростно вошел в нее.

И словно замкнуло электрическую цепь, накал ощущений подскочил вверх благодаря первоначальному сгустку энергии, потом чуть уменьшился, покачался туда-сюда, пока напряжение стабилизировалось, а затем, когда Кристос начал двигаться, стал снова расти с аккуратно выверенным, постоянно увеличивающимся напором.

Глория отчаянно цеплялась за него.

Агония. Экстаз. Рай и ад, слившиеся воедино.

— О, да… — тяжело дышала она, после каждого второго слова останавливаясь из-за зубодробительного контакта их тел. — Господи, да! Скажи, я… люблю тебя! Люблю тебя! ЛЮБЛЮ ТЕБЯ…

— Люблю тебя, — любезно выдохнул Кристос, его великолепное тело молотило ее нежную плоть. Каждый его мускул напрягался и выступал потрясающим скульптурным рельефом, а на лице оставалось выражение целеустремленности.

Глория бесстыдно наслаждалась. Она подняла бедра, чтобы встречать каждое его движение, и тазовые кости с глухим стуком ударялись друг о друга, когда Кристос входил в нее.

А он все продолжал наносить удары. Все быстрее и быстрее. Сильнее и сильнее.

Быстрее.

Сильнее.

Быстрее.

Сильнее.

Сильнее, пока его ягодицы не содрогнулись, и в полном согласии их тела напряглись, выгнулись, и они оба закричали.

Экстаз показался землетрясением. Темнота прояснилась, зазвучали трубы, и ветры с четырех сторон света вымели прочь грозовые раскаты и ярость. Этот совершенно синхронный оргазм стал началом и концом, днем Творения и Апокалипсисом.

Но казалось, что разрядка все еще продолжается, длится вечно и не кончается, когда они вместе перешагнули через край Вселенной и вступили на дорогу в никуда.

Наконец они обессилели, лежа друг на друге, представляя один инертный спутанный клубок конечностей, легкие горели, сердца сильно бились, пульс мчался галопом.

Если бы все сейчас закончилось на этом, Глория вечно была бы благодарна. Но ничего не закончилось. Как оказалось, все еще только начиналось.

Через какое-то время, когда выровнялось дыхание, они потягивали водку — потягивали, а не глотали залпом, — и осторожно пытались завести разговор. Ни о чем не спрашивали, просто болтали о том о сем.

Глория сказала Кристосу, что она замужем, но несчастлива в браке.

Кристос упомянул, что сейчас без работы, но это всего лишь временная передышка. Ничего страшного.

Тут Глория и предложила «одолжить» ему пару сотен баксов.

Которые он яростно отказался принять.

— Спасибо, но нет. Я могу обойтись.

Глория подбодрила его и стала уговаривать все-таки взять деньги.

И на этот раз парень не стал возражать.

По мнению Глории, она эти двести долларов израсходовала просто замечательно. Кристос дешево ей достался. Ничто, даже потраченные у Сакса двадцать тысяч в час, никогда не доставляли ей такого удовольствия.

Мириады мыслей проносились у нее в голове.

Как я могла так долго быть одна?

Что такого в этом красавце, если только он смог разбудить меня, словно какую-нибудь принцессу из сказки, проспавшую сто лет?

И вот ирония судьбы! Подумать только, что именно Алтее, и никому другому, я обязана тем, что встретила его!

И теперь, сидя на заднем сиденье такси, Глория благодушно и умиротворенно улыбалась машинам, мчащимся по Ван-Несс. Промелькнула короткая мысль — не станет ли это ее выражение пресыщенного всепрощения на лице ненамеренным разоблачением тайны?

А вдруг посторонние смогут сказать, едва взглянув на нее, что она только что насытилась самой великолепной, расточительной, потрясающей самцовой плотью, что только бывает у мужчин?

Ну а ей-то что за дело, даже если и скажут?

Напевая себе под нос, Глория думала о Кристосе всю дорогу домой. Кристос Зззионопулос. Ну да, он не богат. И что? Его скрытые достоинства намного превосходят недостаток финансовых средств.

И самое лучшее, что они договорились завтра встретиться.

Неужели чудеса никогда не кончаются?

Глория на это очень рассчитывала!

Она на пределе. Он мог сказать об этом по тому, как девушка меряла шагами комнату, потирая свои тонкие скрещенные руки, глубоко и быстро затягиваясь сигаретой. Она посматривала на него всякий раз, проходя мимо.

— Ради всего святого, да сядь уж ты наконец, — хрипло рявкнул мужчина, не поднимая глаз. — Перестань скакать туда-сюда. Ты так себя ведешь, будто вот-вот выпрыгнешь из кожи.

— Ладно… Ладно. — Обнаженная девушка с длинными до пояса черными волосами присела на край старого матраса. — Но она из крутых? — Ее глаза жадно блеснули. — То есть, она богатая, верно?

— Тебе лучше поверить в это, детка. — Голый мужчина не поднимал головы от журнального столика, где на квадратике зеркала он выравнивал бритвой с одним лезвием свою дорожку кокаина.

— Деньги! — мечтательно выдохнула девушка.

Она бросилась на измятую постель, раскинула руки и в экстазе уставилась на обветшалый потолок.

— Как только у нас появятся деньжата, первым делом я бы хотела съехать из этого клоповника! Знаешь, в один из этих красивых новых многоэтажных домов, из которых вид как в кино? — Она перекатилась на живот и оперлась на локоть. — А как ты, дружок? Тебе чего хочется?

Он только насмешливо сверкнул своей гуттаперчевой улыбкой.

— Я хочу только тебя, Эмбер.

— Да?

— Да. — Парень наклонился, прижал ноздрю и вдохнул одну дорожку. Вздохнул, сглотнул и прижал другую ноздрю. Втянул вторую дорожку.

Эмбер наблюдала за ним с кровати горящими от зависти глазами.

— Эй, детка, — он достал пакетик, — хочешь нюхнуть?

Хочет ли она? Девушка стрелой метнулась через комнату.

— Ого! — Мужчина убрал кокаин подальше от нее и усмехнулся. — Разве мамочка не учила тебя хорошим манерам?

Эмбер хихикнула.

— Ага.

— Так покажи мне их.

Упав на колени, девушка протянула руку к его пенису и аккуратно отодвинула крайнюю плоть. Потом обхватив рукой крепкую мошонку, она лизнула языком набухшую головку.

— Ну пожалуйста, — негромко попросила она, глядя на него.

— Так то лучше, малышка. Я бы сказал, намного лучше. — Улыбнувшись, парень вручил ей пакетик.

Девушка схватила его, вскочила на ноги, отбросила назад волосы. Наклонившись над столиком, она опытной рукой насыпала дорожку.

Кокаин влетел ей в ноздрю и обжег. Откинув назад голову, Эмбер на мгновение закрыла глаза. Потом повторила маневр со второй ноздрей.

Под действием наркотика соски ее маленьких упругих грудей поднялись над смугло-розовым ареолом.

— Вау! — выдохнула Эмбер. — Вот здорово.

— Для нас все только самое лучшее, детка. Достал целых два грамма. Самый лучший боливийский, что есть на улице.

Ее глаза широко открылись.

— Значит, ты раздобыл деньги?

— Ага, — он негромко рассмеялся. — Наличные. Два старых добрых Бена Франклина.

— Значит, ты не морочил мне голову? Ты действительно нашел богатенькую?

— Эй! — Мужчина протянул руку и притянул девушку к себе. — Когда это твой старик морочил тебе голову? — Его белые зубы блеснули словно рекламные огни.

Эмбер покачала головой, ее левая рука томно обвилась вокруг его шеи, правая медленно поползла вниз по упругому мускулистому телу к мошонке. Ее пальцы мягко обхватили основание члена. Она чувствовала, как тот трепещет и поднимается под ее прикосновениями.

— Расскажи мне о ней, — тихонько попросила Эмбер. — Все, что знаешь.

Парень рассмеялся.

— Пока я знаю маловато, только то, что деньжищи лезут у нее из ушей.

Эмбер нахмурилась.

— Как сыграем? Как всегда?

— Черт возьми, нет! На этот раз пробег будет длинным. Если мы правильно разыграем наши карты, мы сможем доить ее годами. — Он крепче обнял Эмбер. — Мы будем устроены на всю жизнь.

Девушка потерлась соском о его лицо.

— И ты знаешь, как ее зовут?

— Ага. Порылся в бумажнике, пока дамочка зашла в сортир.

— И кто это?

— Глория Уинслоу, — ответил Кристос Зззионопулос.

 

17

С высоты в двенадцать тысяч футов командир группы спасателей Чак Ренфрью впервые увидел крутой склон, где далеко внизу, под толстым слоем снега лежал «лирджет». Место казалось обманчиво безопасным, едва ли опаснее тех склонов для опытных лыжников в Сноумэсс, где он регулярно катался.

Теперь, поглядывая на два вертикальных выступа — в две и три сотни футов, — разделяющих склон как гигантские скалистые ступени, со свисающими словно нитки страховочными тросами его команды, он испытывал искреннее уважение к этому непростому месту. Кроме неожиданных обвалов, хорошенькие семьдесят дюймов снега покрывали 130-градусный склон, то есть тысячи тонн потенциальных лавин, которые только того и ждут, чтобы устремиться вниз, уничтожая все на своем пути.

И менее, чем в футе от того места, где неустойчиво расположился самолет, вниз ныряла пропасть глубиной еще в тысячу футов.

В самом лучшем случав, местечко просто опасное.

А тут еще ветер.

Налетая порывами со скоростью в 30–40 миль в час, он пронзительно визжал и завывал, хлопая оранжевыми куртками его подчиненных, пока они смотрели на плоды своих трудов. Соревнуясь со временем, спасатели сумели прорыть снег вокруг обломков потерпевшего аварию самолета до наступления темноты.

То, что они увидели, ничего хорошего не предвещало.

Фюзеляж «лирджета» лежал на боку, словно раненая черная птица со сломанным крылом, беспомощно устремленным в небо.

Носовая часть и кабина пилотов сморщились в гармошку от удара. Пассажирский салон, выглядевший как обгорелая круглая железная банка, пьяно завалился на бок, его обуглившаяся, покрытая волдырями поверхность напоминала пищу, приготовленную на походном костре прямо в жестянке. Эту картину Чак Ренфрью отчаянно, но безуспешно пытался отогнать.

Он сделал несколько глубоких вдохов. Увидев приоткрытую дверь салона в том самом месте, что стало теперь крышей, спасатель дрогнул перед предстоящей ему отвратительной работой. Просто Чак очень хорошо знал, что за этим скрывается.

Ренфрью оглянулся. Возвышающиеся вокруг горы потемнели и стали казаться ближе. Солнце начало свой путь вниз, окрашивая снег в розовый цвет.

Он закинул голову и взглянул на сияющую синюю вечность неба.

Огонь. Но взрыва не было. Странно, что…

— Сэр!

Ренфрью вздрогнул и посмотрел на говорящего.

Перед ним стоял Клигфилд, новичок и самый молодой член его группы, страстно желающий доказать, на что он способен, и завоевать расположение остальных, словно эта страшная трагедия являлась каким-то уродливым ритуалом посвящения.

— Мы открыли его, сэр.

— Да-да, — с раздражением ответил Ренфрью и подумал: «Что ж, хватит медлить. Пора начинать…»

Чак, тяжело ступая, подошел к самолету, наклонился вперед и всем телом распластался на фюзеляже. Протянул руки вверх. Схватился за нижний край горизонтальной дверцы обеими одетыми в перчатки руками и подтянулся. Потом перекинул ноги и, осторожно нащупывая ботинком дорогу, спустился в салон, словно через откидной люк.

Чак отпустил руки и полетел вниз. Он приземлился на согнутые ноги, спружинивая удар.

Кругом чернота, все покрыто сажей. Иллюминаторы потемнели от дыма и пламени, дневной свет едва проникает сквозь мрак. Воздух, едкий от дыма и запаха горючего, обжег ему легкие. Глаза начали слезиться.

После завывающего снаружи ветра тишина казалась неземной. Почти как в могиле.

Чак вдруг почувствовал, как его трясет. По опыту он знал, что катастрофы всегда скрывают неведомые ужасы. Оставался один вопрос: какой кошмар поджидает его здесь.

— Скоро увидим, — мрачно бормотнул Ренфрью, отстегивая фонарь от матерчатого пояса и зажигая его. Мощным лучом он посветил вокруг и отпрянул.

— О, Господи! — прошептал он, закрывая глаза. — Ох, Господи Иисусе…

Спасатель обхватил руками голову и замотал ею, словно отгоняя увиденное.

Но это не помогло. Что видел, то видел.

Сколько ни закрывай глаза, это не поможет справиться с подобным. Ничто не сможет изгнать ужас из его памяти. Даже сейчас жуткое видение плавало перед его закрытыми глазами, гарантируя ему ночные кошмары на всю оставшуюся жизнь.

Пассажир — скорее то, что когда-то было пассажиром, — расплавился в кресле, плотно прикрученном к полу, ставшему теперь правой стеной. Застывший в положении сидя. Без волос, лишившийся плоти и сексуальной принадлежности. Ставший скелетом и обуглившийся. Изуродованный сначала огнем, а потом морозом. Больше не человек, но все-таки… создание. Нечто, что придумывают в Голливуде для фильма ужасов.

А лицо! Боже, лицо! Гротескное и покрытое инеем.

Смотрят пустые глазницы… Рот свела уродливая улыбка.

«Я видел ад, — подумал Чак. — Это ад… ад… ад…»

Содержимое желудка забурлило, от запаха горючего и дыма его затошнило.

«Надо продолжать двигаться, — велел он себе. — Чем скорее я с этим покончу, тем лучше».

Ренфрью успокаивал себя, стараясь сконцентрироваться и перечисляя то, что еще требовалось сделать.

Скоро стемнеет… Надо, чтобы ребята разбили лагерь здесь на плите… С рассветом начнем доставать тела… Надо поискать «черный ящик». Но прежде всего…

В плане полета числились один пассажир и два члена экипажа.

Сначала надо отыскать первого и второго пилота.

А потом сообщить по радио о своих находках…

* * *

Солнце ушло с небосклона, и ночь становилась пурпурной от то ныряющих, то взбирающихся вверх сигнальных огней на темном, укрытом снегом склоне, ведущем к дому. Дороти-Энн смотрела сквозь стеклянную стену на приближающуюся машину и думала: «Если бы новости были хорошими, они бы позвонили. Лично сообщают только плохие вести».

Женщина сидела, гордо выпрямившись, сложив руки на коленях. Невероятно, но дышала она спокойно. Теперь, когда этот момент подошел, она оставалась удивительно спокойной. Было что-то странное в предсказуемости того, что должно произойти.

Остальные тоже это чувствовали.

Венеция встала с дивана и подошла к ней. Фред, Лиз и Зак спокойно собрались позади нее охранительным полукругом примкнувших друг к другу голов. Даже няня Флорри, только что клевавшая носом, внезапно проснулась, мгновение выглядела какой-то взъерошенной, потом встала и заняла место позади детей, словно наседка, охраняющая свой выводок.

Все молчали. Говорить не было нужды.

Казалось, машине потребуется целая вечность, чтобы вскарабкаться вверх по холму. Для Дороти-Энн все выглядело так, словно она смотрит снятую замедленной съемкой ленту. Она понимала, что видит и слышит все очень четко, до жестокости ясно. В камине горел огонь. Он ревел, трещал и бушевал, окрашивая все изменчивым красным и желтым золотом. Порывы ветра ударяли в стеклянную стену, заставляя дрожать стекла. Наконец огни исчезли за углом дома…

Теперь уже скоро…

Хлопнула дверца машины.

Очень скоро.

Прозвенел звонок у двери, прозвучавший для Дороти-Энн погребальным колоколом.

Она услышала, как громко простучали по граниту и затихли каблуки миссис Планкетт. Со свистом по очереди вздохнули две пары вакуумных дверей у входа. Распахнулись и закрылись. Потоки теплого воздуха донесли звук негромких голосов, похожих на шепот заговорщиков. Прошло несколько показавшихся вечностью секунд, и зазвучали шаги двух человек, приближавшихся к Главному залу. Вместе с миссис Планкетт шел длинноногий мужчина, двигающийся намного тише.

Дороти-Энн медленно подняла глаза и увидела гибкого, похожего на фермера человека, с длинным тонким лицом, обветренной кожей и выцветшими голубыми глазами. Он носил нечто, похожее на форму, и держал в руках неизменный стетсон, на этот раз светло-серый. Вошедший так и эдак вертел перед собой шляпу, словно держал в руках руль.

Его взгляд натолкнулся на линию из шести встревоженных лиц, потом остановился на Дороти-Энн.

— Мэм, — начал он.

Миссис Планкетт представила гостя, суетливо теребя передник пухлыми пальцами.

— Это капитан Френдли, — сказала она.

Дороти-Энн почувствовала, как мир вокруг нее на мгновение сжался и вновь стал огромным.

— Да, я помню. Мы говорили по телефону. Вы координируете действия групп спасателей в горах.

Мужчина кивнул.

— Верно, мэм. — Его средне-западный акцент в живую звучал еще явственнее, чем по телефону. — Вы, должно быть, миссис Кентвелл.

Она прямо посмотрела ему в глаза.

— Да, это я.

Он тяжело вздохнул, взглянул на носки своих сапог, потом снова на мгновение встретился с ней глазами.

— Хотел бы сказать, «мне очень приятно», мэм, но учитывая обстоятельства…

Дороти-Энн кивнула. Бедняга. Он выглядит так, словно хотел бы очутиться в любом другом месте, кроме этого. Не ей его осуждать. Мне бы тоже хотелось оказаться не здесь.

— Я глубоко сожалею, мэм. Когда мы добрались до самолета, уже ничего нельзя было поделать. Все на борту были давно мертвы.

Выражение лица молодой женщины не изменилось, она лишь побелела как полотно. Как странно. Даже если вы знаете, что должно произойти, вы все равно не готовы к тому, чтобы это услышать.

Когда Дороти-Энн наконец заговорила, ее голос звучал хрипло.

— Как… как это произошло?

— Пока невозможно сказать ничего определенного. Во-первых, нам надо найти записывающее устройство, так называемый «черный ящик». И сюда высылают команду из НБТР, чтобы провести расследование.

— Когда они отдадут…

Дороти-Энн не смогла продолжать и от боли закрыла глаза.

— Если повезет, — ответил на ее невысказанный вопрос капитан, — не позднее завтрашнего дня.

Женщина открыла глаза.

— Вы сообщите мне? Я смогу увидеть его?

Капитан поджал тонкие губы.

— Я… Я не думаю, что… гм, это следует делать, мэм.

Дороти-Энн смотрела на него во все глаза.

— Что вы говорите?

Мужчина почувствовал себя неловко, он неуверенно крутил шляпу направо-налево-направо, словно двигался по извилистой дороге.

— Я понимаю, — еле слышно прошептала она.

Значит, все плохо. Мы даже не сможем увидеть его в последний раз. Мы не сможем с ним попрощаться.

Капитан Френдли постарался успокоить ее.

— Если это может служить утешением, мэм, то его смерть была мгновенной.

«Но так ли это было на самом деле? — только и оставалось гадать Дороти-Энн. — Были ли живы Фредди и экипаж, когда самолет несся вниз, вниз, вниз… Кто знает, сколько долгих миль и сколько времени?»

— Папочка! — выпалил Зак с коротким конвульсивным рыданием. — О-он… он…

Дороти-Энн почувствовала, как ее пронизала страшная боль. Неужели жалостливый крик ребенка разорвет сердце матери?

— Папочка кричал?

— Ох, дорогой мой, — напряженно произнесла Дороти-Энн. Она оглянулась, увидела, как дрожат у мальчика губы, какой болью светятся его огромные глаза, и подумала, правда слишком поздно, что ей следовало встретиться с капитаном Френдли наедине. По крайней мере, она бы смогла уберечь детей от самого страшного удара. Возможно, ей удалось бы даже сообщить им обо всем как-то помягче.

Но разве существовала такая возможность?

— Он кричал? — с вызовом повторял Зак. — Он кричал?

Дороти-Энн протянула руку, обняла его, прижала встревоженное, слишком возбужденное личико к своей груди и стала укачивать.

— Я уверена, что папочке некогда было кричать, — успокоила она. — Верно, капитан?

Молодая женщина повернула голову и с мольбой взглянула на координатора.

— Д-да, — хрипло отозвался Френдли. — Все произошло так быстро, что он не мог кричать… Мистер Кентвелл даже не понял, что произошло.

Дороти-Энн благодарно кивнула, ее глаза сверкали от сдерживаемых слез.

Капитан Френдли быстро отвернулся, не в силах дольше выдержать ее взгляд.

Он знает. Он знает, что они были еще живы, когда самолет рухнул вниз.

Ужас, царивший в самолете, не поддается пониманию.

В миле 5280 футов. Если предмет падает со скоростью двадцать футов в секунду, то это дает нам две минуты и две секунды невыразимого ужаса.

Время, которое невозможно представить.

Женщина похолодела. Ей по-прежнему хотелось сбросить сдержанность и завыть, но она боролась с собой, не желая делить свое горе с посторонним.

Собравшись с силами, Дороти-Энн произнесла:

— Я понимаю, насколько сложными и неблагодарными оказались эти поиски, капитан. Мне жаль, что я причинила вам столько хлопот.

— Никакого беспокойства, мэм.

— И я вела себя непростительно. Могу я вам предложить выпить? Кофе или чай? Может быть, что-нибудь покрепче?

Капитан покачал головой.

— Нет, мэм, но все равно спасибо. Если я могу…

— С нами все будет отлично, капитан.

— Что ж… если вы в этом уверены, — мужчина колебался.

— Да.

— Ладно, тогда мне пора отправляться, мэм. Примите мои самые искренние соболезнования.

— Спасибо, капитан. И благодарю вас за то, что вы пришли.

Френдли неловко потоптался на месте, пытаясь придумать, что бы еще сказать, но ничего не получилось.

— До свидания, миссис Кентвелл, — попрощался он.

— До свидания, капитан Френдли. Вы очень милый человек.

Все еще прижимая младшего сына к груди, Дороти-Энн смотрела, как миссис Планкетт провожает координатора. Только когда мужчина вышел, все они — Дороти-Энн, Венеция, дети — инстинктивно кинулись друг к друг в объятия, отчаянно сжимая руки.

И только тогда распахнулись шлюзы, и их печаль хлынула наружу.

Все официально. Фредди мертв.

 

18

Серое небо. Пронизывающий ветер. В воздухе висят капли дождя.

Кристос Зззионопулос выскочил из автобуса на Джексон, пересек Ван-Несс и начал взбираться на холм. Он намеренно не доехал два квартала до Бродвея, из простой предосторожности на тот случай, если Глория Уинслоу невзначай проедет мимо. Это ее «царство», и будет лучше, если она его не увидит и не заподозрит, что парень здесь крутится ради того, чтобы оценить ее состояние. Чем Кристос собственно и занимался. Но зачем рисковать без необходимости?

Действительно, зачем?

Тем не менее, его гнала необходимость, а не любопытство. Увидеть дом, где живет женщина, нужно для того, чтобы удостовериться, что она настоящая Маккой. Он усвоил этот суровый урок в Майами, когда оказался на нулях благодаря некоей Марифе — испанке с большими грудями и синим автомобилем «роллс корниш».

Их отношения закончились однажды утром, когда парень проснулся и обнаружил, что дамочка сбежала, прихватив его золотой «Ролекс» и десять тысяч долларов наличными.

Вот и угадай, кто кого надувает.

Проверка номеров машины привела к хозяйке Марифе, разведенной из Палм-Бич, по возвращении из Европы обнаружившей, что столовое серебро пропало, ее «корниш» разбит, а служанка сбежала.

К убыткам добавьте еще и оскорбление. Он-то нацелился на наследницу, а кончил тем, что завел роман с долбаной прислугой!

Хуже того, она обчистила его полностью. До донышка. Кристос все еще приходил в себя после такой потери. Словно Марифе заколдовала его. Может быть, этим и объясняется тот факт, что с того времени его жизнь покатилась под уклон.

Потому что, чтобы делать деньги, нужны деньги, черт возьми! Без какой-то суммы наличными все его начинания немедленно вызывали подозрение.

Леди, к которым он примерялся, не клюнули на него. Они чуяли отчаяние за милю.

Потом ему нанесли последний удар. В полночь явился сутенер.

Кристос решил, что пора сменить сценарий, и автостопом отправился на запад, познакомившись с Эмбер по дороге и взяв ее с собой. Пункт их назначения — солнечная Южная Калифорния. Тем не менее, попутка на берег залива и некоторая нехватка наличности вынудили их сделать незапланированную остановку.

Вот так они и оказались здесь. В туманной, холодной Северной Калифорнии. И едва сводили концы с концами.

На сегодняшний момент незапланированная остановка затянулась уже на полгода.

И вдруг вчера — просвет! Кристос нашел богатенькую даму, или вернее, она на него наткнулась. И что самое забавное, все его инстинкты подсказывали ему, что он подцепил такую, у которой денег куры не клюют.

Может быть, удача снова повернулась к нему лицом. И как вовремя!

Но обжегшись на молоке, дуют и на воду. После Марифе Кристос перестал оценивать людей по внешнему виду. Вот почему он отправился в городскую ратушу, где все как следует разузнал.

Раздобыть адрес труда не составило. Его, как и фамилию Глории, он узнал из ее водительских прав, пока она была в туалете.

Кристос выяснил, что собственность принадлежит не Глории, а какой-то Алтее Магдалене Неверленд Уинслоу, но это его не смутило. Во всяком случае, денежки в семье Уинслоу.

И все-таки, в его интересах было выяснить, каковы запасы самой Глории.

Кристос продолжал идти. Франклин, Гоуг, Октавия… Уэбстер, Филлмор, Стейнер.

«Черт побери!» — выругался он про себя. Парень знал, что тихоокеанские высоты кичливы, но чем дальше на запад он шел, тем больше становились великолепные дома! Кристос и представить себе не мог размеры этих дворцов!

Дивизадеро, Бродерик, Бейкер. Он свернул направо, думая о том, что лучше было бы отправиться на разведку на машине. Куда легче оставаться невидимкой на колесах, чем идя пешком.

«Вовремя я остался без тачки», — с горькой иронией подумал он.

Кристос напомнил себе, что это всего лишь временное неудобство. Пока он правильно разыгрывает свои карты, у него на руках выигрыш, он чувствует его запах, и очень скоро он будет сидеть за рулем новехонького «мерседеса». Спортивный серебристый «500 SL». Или уж на самый крайний случай, стильный красный «мустанг» с откидным верхом. «GT» с отличными колесами и мягкими сиденьями из рыжевато-коричневой кожи.

А пока ему остается только ездить на автобусе и ходить пешком. Да ладно, немного упражнений еще никому вреда не приносили. Это поможет ему оставаться подтянутым и бодрым. Ведь его тело — это его состояние, верно?

Чертовски верно. В его же интересах оставаться в отличной форме.

Пэсифик. Бродвей. Так вот это где…

— Ну, черт побери! — во весь голос выдохнул Кристос, резко остановившись.

Гигантский особняк поднимался в середине аккуратно выстриженных лужаек размером с половину городского квартала. Величественный белый дворец с мягкими архитектурными деталями — пилястры рубежа веков, карнизы, три этажа и высокие стеклянные двери. Настоящий Версаль!

«Так вот что Глория Уинслоу называет домом, — подумал Кристос. — Вот здесь, может быть, в эту самую минуту, она принимает ванну или считает деньги, и ее обслуживают со всех сторон. И с надеждой вспоминает о свидании с твоей особой попозже днем…»

Не желая привлекать к себе ненужное внимание, Кристос быстро повернулся и отправился назад той же дорогой, которой пришел сюда. Его мозг гудел.

Одно он знал точно. У этих Уинслоу зеленые просто лезут из ушей.

И еще одно. Глория Уинслоу не та женщина, которую он может упустить. Нет уж, сэр. Она его будущее. Его билет в Рай в один конец.

И всю дорогу первым классом!

Кристос! В позолоченной клетке — своей половине особняка — Глория повторяла про себя его имя с утра и до второй половины дня. Он стал ее навязчивой идеей. Только о нем она и могла думать.

Неужели это возможно, что они встретились лишь вчера, разделили всего несколько украденных часов? И эта мимолетная встреча превратилась в главное событие ее жизни.

Кристос, Кристос. Его имя, повторяемое про себя словно мантра, стало солнечным лучом, принесшим свет и тепло в безрадостный роскошный мавзолей, в котором она жила, оживило ледяную, безжизненную роскошь, к которой она прикована, — миллиарды Уинслоу, эта безжалостная, бесчувственная гора золотых, весомых наличных.

Кристос. Каким-то образом его появление в жизни Глории изменило ее восприятие этого состояния, превратив его из внушающей страх, невообразимо могущественной, но невидимой силы в нечто куда менее мощное и вполне приемлемое.

А с пониманием этого ей открылись и другие истины. Как будто она прозрела и смогла видеть, по-настоящему видеть.

Впервые за многие годы Глория заметила, на самом деле заметила, прекрасный вид, открывающийся из гостиной через высокие стеклянные двери. Она стояла у одной из них и медлила, ее очарованный взор путешествовал вниз по холму, мимо завидной роскоши резко уходящей вниз подстриженной лужайки, зубчатых крыш особняков, карабкающихся по подножию холма мимо белых домов на плоской линии побережья, к маленькой гавани, где взволнованно поднимались и опускались парусники и яхты, подталкиваемые ветрами приближающейся бури.

Волшебное мгновение, и им необходимо поделиться, разделить его с кем-нибудь, но не просто с кем попало, нет. С человеком особенным, да, с Кристосом! Момент был настолько болезненно прекрасен, что увиденный в одиночестве пейзаж вызывал у Глории желание заплакать.

В дверь негромко постучали, потом раздалось вежливое покашливание.

— Миссис Уинслоу! — голос дворецкого ворвался в окружающую Глорию ауру благополучия, ее мысли разлетелись как искры.

Женщина раздраженно обернулась.

— Ну что еще случилось, Родди? — с досадой спросила она.

С непроницаемым видом дворецкий пересек комнату.

— Звонила рекламный агент мистера Уинслоу, мадам. — Если Родди и находил неловкой свою роль посредника между мужем и женой, то вел он себя крайне осторожно и никогда этого не показывал.

Глория вздохнула:

— Ну так скажите, что просила вас передать уважаемая мисс Бекетт?

— Что мистер Уинслоу вернется из Сакраменто самолетом сегодня во второй половине дня. Предполагаемое время прибытия пять часов. Мисс Бекетт просила напомнить вам, что визит в Центр старейших горожан в Берлингеме назначен на шесть тридцать.

«Черт, — подумала Глория, — об этом я забыла».

— И то, что политический ужин по сбору средств в Почетном Легионе состоится в девять. Учитывая напряженность расписания, меня особенно просили передать, что мистер Уинслоу… э-э… будет очень благодарен, если сможет выехать отсюда ровно в пять тридцать.

«Как это типично! — кисло подумала Глория. — Для того, чтобы передать приказ не только требуется два посредника, — ну им хотя бы за это платят, — но и ожидается, что я стану вертеться и дергаться как марионетка, подпрыгивая всякий раз, когда Хант дернет за ниточку».

— Что-нибудь еще? — холодно спросила она.

— Нет, мадам. — Лицо Родди оставалось непроницаемой маской.

— Вторая миссис Уинслоу не звонила? — удивленно спросила Глория. Чтобы сказать мне, как я должна выглядеть. Что мне следует говорить.

— Нет, мадам.

Ну что вы скажете? Чудо из чудес.

— Если она позвонит, скажите, что меня нет дома. Это ясно?

— Абсолютно, мадам.

— И еще, машина должна ждать меня у входа в три. Мне надо кое-что купить.

— Очень хорошо, мадам.

— Спасибо, Родди, — Глория отпустила дворецкого, неосознанно подражая своей свекрови, — это все.

— Благодарю вас, мадам. — Дворецкий вышел и прикрыл за собой двойную дверь.

Глория вздохнула про себя. Реальность. Надо было ей вмешаться. Теперь ее день сразу потускнеет.

Или нет?

Ведь не существует такого закона, который определял бы, что она должна резко прервать свое свидание с Кристосом, верно? И кроме того, Ханту пойдет на пользу, если его заставят подождать, пусть посидит как на иголках.

«Кроме того, — презрительно размышляла она, — к чему мне торопиться? Эти скучные старые жители никуда не денутся. Пусть подождут. Что им еще делать, как ни смотреть на часы?»

Приняв такое решение, Глория тут же воспряла духом.

Кристос! Она так отчаянно его хотела, что ощущала вкус желания на языке, так же как накануне ощущала его тело, когда сосала и облизывала, пожирала его горящую плоть, а он то же самое проделывал с нею.

Через несколько часов они сорвут друг с друга одежду, и она утонет в море наслаждения, унесется прочь на высоких волнах изумительного оргазма.

С этого момента можно было забыть о переданной через третье лицо просьбе Ханта. И этих ее так называемых обязанностях. Все принимают как должное, что она их послушно исполняет.

Что ж, их ожидает большой сюрприз!

Кристос танцевал перед ее мысленным взором, и Глория негромко напевала, вальсируя по комнате, спотыкаясь от выпитого алкоголя и не обращая на это внимания. Теперь многое, всякие мелочи, ранее воспринимаемые ею как само собой разумеющееся, привлекали ее внимание. Например, великолепный букет из розовых пушистых тюльпанов и распустившихся белых роз.

Остановившись, она проделала то, чего не делала годами. Молодая женщина опустила лицо к розе и глубоко вдохнула, закрыв глаза, ощущая сладкий, крепкий запах, понимая, впервые и навсегда, что так ищут пчелы внутри этих бесценных лепестков.

«То же, что и Кристос ищет в цветке у меня между ног, — с удовольствием подумала она. — Я его тычинка. Он мой пестик. И вместе мы одно целое».

Она и Кристос. Они договорились встретиться в три тридцать.

Глория едва могла дождаться встречи.

Эмбер подлетела к двери и распахнула ее раньше, чем Кристос успел повернуть ключ в замке. Он промок до костей. Вода стекала с него, образуя лужицы.

— Ох, черт! — воскликнула девушка и с отвращением отпрянула от него. — Ты весь промок!

Кристос подумал: «И это так меня встречают в этом клоповнике?»

— Не ори, Шерлок. — Он швырнул свой ключ на журнальный столик, где тот со стуком приземлился. — Если ты не заметила, детка, на улице льет, как из ведра.

Ногой он захлопнул дверь. Протянул руку назад и закрыл дверь на задвижку. Потом потряс головой как мокрая собака, и от него во все стороны разлетелись брызги.

Эмбер завизжала и стала отряхиваться, как только холодные капли попали ей на руки, словно на нее упали живые жуки.

Кристос схватил кухонное полотенце с раковины и начал яростно вытирать волосы.

— Милый? — голос Эмбер звучал с детским поскуливанием и упрекал. — Ты должен был вернуться много часов назад. Где ты пропадал все это время? Я уже начала думать, что ты сбежал.

Кристос наклонил голову набок и перестал вытирать волосы. Он мрачно разглядывал ее одним глазом. Черт! Вот этого-то ему как раз и не хватало — гребаной Инквизиции!

— Эмб? Куда я сказал, что пойду? — парень старался быть терпеливым, но его слова прозвучали с раздражением. Слишком плохо — сколько раз он говорил ей, что надо приглушать эти семейные скандалы?

Эмбер поскребла голый живот — суетливый, нервный жест. Она надела обтягивающие джинсы «Гесс 2» и вылинявшую розовую майку без рукавов, обрезанную почти под грудью и демонстрирующую ее пупок, подчеркивая небольшую детскую грудь, выступающие ключицы и хрупкую худобу.

— Проверить все насчет той женщины? — запинаясь отозвалась она, словно неуверенная, что отвечает правильно.

Девица, конечно, не Эйнштейн, но ее экзотические танцы не дают им умереть с голода.

— Если ты знаешь об этом, то почему давишь мне на психику? — проворчал Кристос.

Девушка нахмурилась, ее глаза брошенного ребенка стали огромными от боли. Она сразу стала выглядеть как с дешевой картины массового производства, которыми торгуют на рынках.

— И? — заискивающе спросила она.

Он бросил влажное полотенце на пол, стянул мокрую куртку, швырнул ее в растущую кучу и начал расстегивать вымокшую рубашку.

— И что? — поинтересовался Кристос.

Она засуетилась и пожала плечами. Надула пузырь из жвачки. Указательными пальцами отвела в сторону длинные, жесткие волосы и аккуратно заложила за уши.

— Ты знаешь… — подсказала она.

— Знаю?

— Ага, — ее нерешительная улыбка то зажигалась, то гасла.

Он стянул рубашку, потом майку и освободившись от джинсов начал вылезать из трусов.

— На кого я похож? На Жанну, трахающую Диксона?

— Кристос! — ее голос зазвучал умоляюще. — Ты меня мучаешь!

Он посмотрел на нее, губы над волчьими зубами растянулись в ухмылке.

— С чего бы мне этим заниматься? — спросил он. — А, детка?

— Не знаю, — Эмбер угрюмо пожала плечами, выудила помятую пачку сигарет из заднего кармана и сунула одну в рот. Щелкнула зажигалкой «бик», зажгла сигарету и глубоко затянулась. — И что ты обнаружил? — Она выдохнула дым изо рта и тут же втянула его носом. — Об этой женщине. Она с деньгами или как?

Черт знает, как деньги вас захватывают. Неожиданное нежелание делиться, пятьдесят на пятьдесят, как вы пообещали. Кристос больше не хотел довольствоваться половиной. Черт, нет. Только не таким джекпотом.

— О, да, у нее полно денег, — расплывчато ответил он, решив, что нет нужды выкладывать все до конца. Если повезет, то Кристос сможет всучить Эмбер пару тысяч. Он сбудет ее с рук. И что еще важнее, избавится от нее насовсем.

Чем раньше она уйдет в прошлое, тем лучше. Особенно теперь, когда это время экономии и затягивания поясов станет достоянием вчерашнего дня.

Кристоса удивило, как изменились его взгляды на будущее. Впервые в жизни он строил планы. Грандиозные планы. И две женщины в них не укладывались.

Нет, мэм. Там, куда он направляется, есть место только для одной.

Теперь Кристос думал о ней. Глория Уинслоу. Миссис Хант Неверленд Уинслоу.

Он с самого начала подозревал, что эта женщина состоятельна, честное слово. А после того, как парень проверил наличие собственности и увидел дом, стало очевидным, что Уинслоу не просто состоятельные люди, они богаты.

Как бы то ни было, все произошло после посетившего его вдохновения. Он отправился в публичную библиотеку, где пролистал последний выпуск «Форбс», посвященный четыремстам самым богатым людям. Только тогда ему стало ясно, что у Неверлендов Уинслоу из Сан-Франциско денег, что грязи.

Открытие ударило ему в голову.

Два миллиарда монет. Он бы не поверил, если бы ему об этом рассказали. Но так оно и было, написано черным по белому.

И Глория… Гло… Эта выпивоха, которую он удостоил чести и трахнул, замужем за единственным наследником, кронпринцем, золотым мальчиком среди калифорнийских политиков.

Кристос, которого мама вырастила отнюдь не дурачком, сразу понял, что ему выпал шанс всей его жизни. Он также отлично знал, как его не упустить. Но действовать следовало медленно, осторожно. Нащупывать дюйм за дюймом свой путь и правильно разыграть свои карты.

При такой игре второго шанса не бывает.

Но Эмбер — это определенно помеха. Неприятность в том, что на сегодняшний день он нуждается в наличности, которую приносит ее танец с голой грудью.

— Малышка? — Он швырнул трусы в кучу мокрой одежды и стоял там, совершенно голый. Выглядел отлично и знал об этом. — У нас есть сухое полотенце?

Его нагота произвела желаемый эффект. Эмбер последний раз пыхнула сигаретой, раздавила ее в полной пепельнице и торопливо пошла искать требуемое.

Когда она вернулась, Кристос протянул руку, чтобы взять полотенце, но девушка покачала головой.

— Нет, — запротестовала она. — Дай мне самой вытереть тебя.

Эмбер начала вытирать его мокрую широкую спину, потом перешла к груди. Ее пальцы летали легко и быстро, его мужской запах пьянил. Резкий аромат поднимался от его блестящей влажной кожи.

— Ох, милый, — выдохнула она, крепко обхватывая его полотенцем и руками. Прижалась щекой к его груди. Сквозь мощный слой мускулов она слышала и чувствовала здоровое биение его сердца. — Ты даже не представляешь, как заставляешь меня волноваться, — прошептала Эмбер. — Иногда мне становится так страшно!

— Страшно! — Кристос беззвучно рассмеялся. — Ради всего святого, почему?

Эмбер подняла на него глаза. Зеленые, цвета морских водорослей, они расширились от страха.

— А что если… с тобой что-нибудь случится? — Кристос почувствовал, как она задрожала. — Я не знаю, что стану делать тогда!

— Черт, бэби. Ты же не совсем беспомощная. Ты всегда можешь танцевать, чтобы заработать. Да и что может со мной случиться? — Он бодро ей улыбнулся. — Я умею о себе позаботиться.

— Да, но что если…

Он заставил ее замолчать на половине фразы, закрыв ей рот поцелуем.

Эмбер замурлыкала и, изогнувшись, прижалась плотнее, ее костлявые бедра прильнули к нему.

Опа! Его старина флагшток среагировал немедленно, но о сексе и речи быть не могло. Ему следовало приберечь пыл для Глории Уинслоу.

Кристос попытался вырваться из объятий Эмбер, но та все еще цеплялась за него.

— Милый, пожалуйста! — взмолилась она. — Ну я очень прошу!

— Эй, детка, — отозвался Кристос. — Не сейчас. — Он сверкнул самой лучшей своей улыбкой. — Человек-чудо должен двигать, пусть его магическая сила немного поработает.

Эмбер обхватила его еще сильнее и просто распласталась по нему.

— Почему бы твоему чуду не поработать немного на меня? — негромко проворковала девушка, кончиком языка дотрагиваясь до его соска. — Я потренирую твоего петушка. Так что у тебя без забот встанет на эту твою ужасную старуху.

На это Кристос обиделся. У него никогда не возникало подобных проблем. Хотя временами ему хотелось, чтобы у него не встало. Это бы здорово упростило ему жизнь.

— Позже, — отказался он. — После того, как вернусь.

— Прошу тебя! — Опытные пальцы словно сороконожка пробежали вниз к плоскому животу и ухватились за ставший твердым член. Эмбер медленно отвела крайнюю плоть. — Давай быстренько, а?

Кристос постоял мгновение очень спокойно, потом оттолкнул ее.

— Сначала работа, — негромко сказал он, — потом игры.

Она вздохнула.

— Это ведь не потому, что ты все еще на меня сердишься, а? — Девушка подняла голову и встретилась с ним взглядом.

— Сержусь? — Кристос заставил себя рассмеяться. — С чего это мне сердиться?

— Без понятия, — она пожала плечами. — Но когда ты вошел, настроение у тебя было не из лучших.

— Просто потому, что я попал под ливень, — солгал он.

— Только поэтому?

— Разве я бы тебе не сказал, если бы это было не так?

Эмбер вдруг заулыбалась:

— Я так рада! — И снова обняла парня. — О, Господи, милый! — прошептала она. — Если бы ты только знал, как я люблю тебя!

Кристос посмотрел поверх ее головы на грязное окно в дальнем конце комнаты и на какую-то невидимую точку за ним.

— Да, детка, — отрешенно ответил он, — я тоже. — И парень игриво шлепнул ее по заднице. — А теперь почему бы тебе не поторопиться и не найти мне сухую одежду, а? Я должен произвести хорошее впечатление. И быстренько. Я опаздываю.

Уверенная, что все в порядке, Эмбер быстро чмокнула его в губы и, счастливая, занялась подбором его гардероба.

Наблюдая за ней, Кристос гадал, как бы отреагировала Эмбер, если бы он сказал ей, что Глория не уродлива, не стара и отнюдь не ведьма.

«Лучше, если она об этом не узнает, — весело подумал он. — Для зрелой женщины, эта Глория Уинслоу очень ничего себе штучка».

Он и Глория. Очень скоро они покрутятся в постели.

Кристос едва мог дождаться встречи.

 

19

Перед заведением Мамы Ромы длиннющий черный «кадиллак» с затемненными стеклами занял место под знаком «Стоянка запрещена» прямо напротив гидранта.

Проблема? Только не для Сонни Фонга. Он лишь обрадовался случаю продемонстрировать возможности своего железного коня.

Дав задний ход, он вдавил акселератор в пол и повернул руль.

С визгом, распространяя запах горелой резины, «лексус» одним-единственным артистично исполненным движением въехал в пространство позади «кадиллака». Затем, аккуратно просчитав дистанцию между передним бампером своей машины и задним бампером лимузина, китаец вывернул руль, проехал вперед и ударил по тормозам.

«Лексус» замер, вписавшись в место для парковки с точностью до дюйма.

Тут же распахнулись передние дверцы лимузина С одной стороны выскочил быкоподобный водитель, а с другой — таких же внушительных размеров телохранитель. Оба оказались вооружены, и в боковые стекла «лексуса» уперлись зрачки «узи».

Сонни Фонг сохранял спокойствие. Он же мистер Клево. «Узи» там или нет, он никуда не спешил.

Молодой китаец включил внутреннее освещение, прыснул в рот «бинаком». Вытянул шею, чтобы проверить в зеркале заднего вида, как завязан галстук. Критически оглядел прическу и бросил взгляд на свой «Ролекс».

Его дыхание благоухало мятой, узел галстука отлично завязан, по черным волосам он только что прошелся пальцами, и у него в запасе еще четверть часа. И только теперь Сонни открыл дверцу и вышел из машины.

— Ты что, смерти ищешь? — рявкнул водитель лимузина, толкая дулом автомата Сонни в грудь.

— Точно, ищет. Ты хоть знаешь, чей это лимузин? — прорычал охранник, обходя «лексус» сзади и занимая угрожающую позицию рядом с водителем!

Сонни зевнул и со скучающим видом оглядел их. Просто чтобы эта парочка увидела, что они не произвели никакого впечатления на мистера Клево.

— Вам бы следовало убрать оружие, джентльмены, — вежливо ответил он. — Тогда никто не пострадает.

— Подними руки, ты, гребаный идиот! — проорал телохранитель.

Сонни с утомленным видом смиренно поднял руки. Потом, словно что-то привлекло его внимание, он покосился на ресторанный тент.

Громилы попались на этот трюк и взглянули в том же направлении.

Огромная ошибка. Руки Сонни резко и точно упали вниз.

Ключицы обоих мужчин шумно хрустнули от удара, и противники Фонга, хрюкнув, рухнули на колени. Они все еще пытались поднять оружие, когда удар Сонни вывел из строя нервы на локтевом сгибе.

Руки, державшие автоматы, не могли больше шевелиться.

Отобрать у них «узи» теперь было не сложнее, чем отнять у ребенка конфету. Китаец схватил оба автомата за дуло и прикладами ударил мужчин по головам.

Отключившись, они упали вниз лицом.

Фонг положил оружие на их тела, развернул отлично выглаженный носовой платок и, направляясь к ресторану, вытер руки.

Маленькая тень отделилась от расположенного неподалеку подъезда.

— Клево! — с восхищением произнес детский голос. — Вы, мистер, пижон опасный!

Сонни взглянул на говорящего. Это был тот же парнишка, который накануне сторожил его машину.

— Пригляди за моей тачкой. — Сложенная двадцатка магическим образом появилась между его средним и указательным пальцами.

— Конечно, мистер. — Мальчишка опасливо взглянул на деньги, сделал шаг вперед и быстро выхватил купюру из руки китайца. — А вы не станете рвать ее пополам?

Сонни выразительно взглянул через плечо, потом без всякого выражения посмотрел на паренька.

— Я не вижу в этом никакой необходимости, — негромко произнес он. — А ты?

— Нет, сэр!

— Это уже слишком.

И с этими словами Сонни спустился по ступенькам и окунулся в странную, полуцерковную атмосферу ресторанчика Мамы Ромы.

Первым делом он оглядел заведение.

Если не считать одного кабинета недалеко от входа, то кроличий садок этих соединяющихся между собой сводчатых комнат с низкими потолками был совершенно пуст. Сонни взглянул на мужчин, расположившихся в кабинете. Их было четверо, в сшитых на заказ костюмах, и на каждом словно красовался ярлык «мафия».

Два неуклюжих парня в таких же костюмах суетились поблизости. Не нужно было быть большим ученым, чтобы разглядеть в них телохранителей, особенно в этих их слишком тесных пиджаках, подчеркивавших переплетение наплечной кобуры.

— Эй, ты что глухой? — прорычал бармен. — Я, кажется, сказал…

Сонни повернулся и взглядом заставил его замолчать.

— У меня назначена встреча с Мамой Ромой, — спокойно ответил он. — Почему бы тебе не сообщить ей, что я уже пришел?

— А, так это ты!

Успокоившись, бармен оглянулся и щелкнул пальцами. Тут же появился прихрамывающий старик-официант, запомнившийся Сонни по прошлому визиту.

Бармен произнес:

— Скажи Маме, что к ней посетитель. Быстро.

Не сказав ни слова, бедняга заковылял в заднюю часть ресторана.

Прогулочным шагом Сонни подошел к отдельному кабинету, где расположилась четверка мафиози.

— Прошу прощения, — начал он.

Четыре хорошо откормленных физиономии резко дернулись в его сторону. Сонни скорее почувствовал, чем увидел, движение за спиной, но один из бандитов знаком заставил телохранителей остановиться.

Другой заговорил:

— Черт. Что это тут у нас? Долбаный умник?

— Что ж, по крайней мере, он пожелтел не от страха, — пошутил самый толстый. — Должно быть, очень силен! — и толстяк затрясся от беззвучного хохота.

Сонни изо всех сил старался, чтобы на лице не дрогнул ни один мускул. Только так он мог попытаться подавить охватившую его ярость. Фонг уставился на смеющегося, старательно сохраняя вежливое выражение на лице. Сейчас не время и не место показывать свой гнев. Кроме того, китаец узнал расиста в лицо, вспомнил его зернистые черно-белые фотографии в десятках таблоидов. Перед ним сидел Марко Капоцци, получивший прозвище «Моллюск» за свое нежелание говорить с властями. Марко на ступенях здания федерального суда, Марко в наручниках направляется в тюрьму, Марко ныряет в свой лимузин, Марко входит в светский клуб, о котором говорят, что это штаб-квартира его «семьи».

Фонг произнес:

— Лимузин на улице, это случайно не ваш?

— А что если так? — шутливо отозвался жирный мафиози. — Ты в него врезался?

— Нет, но в нем было два человека.

Заплывшие жиром глазки чуть покосились на него.

— Что это значит «было»?

— К несчастью, они имели привычку наставлять оружие на людей, — пожал плечами Сонни. — Это вывело меня из себя, и я… гм… нейтрализовал их.

Толстяк подал знак одному из телохранителей, и тот торопливо побежал проверять.

— Ты их убил? — требовательно поинтересовался самый молодой, киллер лет сорока с лицом ребенка и прилизанными волосами.

Сонни покачал головой:

— Нет, просто послал их в нокаут, вот и все.

— Да? А чем это?

— Только этим. — Фонг поднял руки.

— Ты полное дерьмо! — фыркнул Марко, схватил бокал с самбуком и глотнул. Потом с громким стуком опустил бокал на стол. — Мои парни просто так не сдаются!

С другого конца обеденного зала, где открылась и закрылась дверь, донеслась какофония кухонного шума, послышался женский щебет. Потом, минуту спустя, дверь снова открылась и закрылась.

Посланный на разведку телохранитель бегом вернулся обратно.

— Эй, босс! — окликнул он.

Марко повернул голову.

— Что? — Он бросил на него свирепый взгляд.

— Вы в это не поверите, но Тони и Сол выведены из строя.

— Что! Чертовы дураки, дилетанты! Я с ними еще попозже поговорю!

— Они начинают приходить в себя. Я спросил их, что случилось. Парни говорят, что не знают, чем это их так отделали.

Румяное лицо Марко покраснело еще больше. Жилы на лбу набухли, напоминая дождевых червей, стремящихся выбраться из-под кожи. Он ткнул похожим на сосиску пальцем в сторону китайца.

— А этого долбаного клоуна убрать. Отправьте его на корм рыбам!

Сонни услышал, как у него за спиной передернули затвор оружия. Звук взведенного курка пистолета ни с чем не спутаешь.

— Кого это на корм рыбам? — раздался звучный женский голос.

Все оглянулись и посмотрели на Маму Рому, огромную, внушительную, которая, переваливаясь, шла к ним. Она была одета в то же самое вылинявшее домашнее платье и нежно-голубые виниловые шлепанцы, что и накануне. Даже фартук выглядел точно так же.

— Спрячьте пушки, — скомандовала она, грозно взглянув на телохранителей. Те в свою очередь вопросительно посмотрели на Марко. Темные глаза сицилийки блеснули. — Вам известны правила. Когда вы у меня, никаких перестрелок. А раз это твои парни, — обратилась она к Марко без всяких колебаний, — то к тебе это тоже относится.

— Но это дерьмо…

— Так-так. Я не собираюсь выслушивать никаких оправданий!

Мама Рома уперла руки в бока. Ее массивная грудь поднималась и опускалась, на лбу и верхней губе влажно поблескивали капельки пота.

— Ну? — Она хмуро взглянула на Марко.

Тот вздохнул и жестом отдал приказ телохранителям, немедленно спрятавшим оружие.

— Так-то лучше. — Мама Рома одобрительно кивнула. — И если ты послушаешь моего совета, Марко, то лучше тебе не связываться с этим парнем. Он друг моего Кармина.

Толстой рукой она обняла китайца за плечи.

— А теперь я забираю этого джентльмена к себе наверх. У него дела с Кармином.

Женщина взяла Сонни за руку.

— Пойдем-ка наверх, чтобы ты мог заняться делом, — проговорила она, ведя его через море столиков к двери с надписью «Посторонним вход воспрещен».

Но оказались они не в офисе, как ожидал Сонни, а в запущенном мрачном коридоре на лестничной клетке.

Мама Рома крепко взялась рукой за перила.

— Что ж, — вздохнула она, — будем карабкаться. Я живу через пять пролетов.

— Кармин ждет меня там? — с надеждой спросил Фонг.

— Мы поговорим наедине, — напомнила женщина. И отдуваясь и пыхтя, медленно пошла вверх по крутой лестнице.

Дверь открывалась прямо в кухню, где еще сохранилась подлинная чугунная мойка.

Сонни оглянулся.

Его окружала типичная «Маленькая Италия» — четыре тесные комнатенки, напоминающие ящики без окон, расположены одна за другой.

На кухне каждый дюйм стены был завешан декоративными, резными и раскрашенными ящичками-гробницами.

— Раки, — гордо пояснила Мама Рома, задыхаясь после подъема. — Я собираю мощи святых. Кармин привозит их из своих путешествий. Видишь вот эту? — Сонни кивнул. — В ней мощи святой Катерины Сиенской. А вон та, наверху. В ней часть мощей святого Марка. А вон в той — часть кости святого Антония Падуанского…

«И ни одной частички Ноева ковчега или подлинного креста Спасителя?» — Сонни захотелось съязвить, но он подавил порыв.

— Мой Кармин, он обращается со своей мамочкой как с королевой, — проговорила женщина, в ее голосе звучала гордость. — Он купил мне все это здание. Представь себе! Много ли сыновей сделали бы такое для матери, а?

— Раз уж мы заговорили о Кармине, — встрял китаец, заботясь о том, чтобы не сбиться с курса, — где он?

— Всему свое время, — ответила женщина и прямиком направилась к большой двойной раковине. — Сначала Маме Роме понадобится твоя помощь.

Моя что?

— Я не уверен, что понял, — осторожно переспросил Сонни.

— Квартира, — сицилийка сделала жест рукой. — Здесь становится грязновато.

Китаец смотрел, как толстуха нагибается и достает из-под раковины жестяное ведро, полное всяких моющих средств. Она принесла его и поставила перед Сонни.

Какого черта? Молодой человек уставился на все эти бутылки «Мистер Чистота», «Фантастик» и «Виндекс», щетки, губки и бумажные полотенца.

— Гостиная нуждается в хорошей уборке, — сказала Мама Рома. — Комната Кармина тоже, но с этим можно подождать. Он теперь редко остается ночевать. — Она постучала по дверце стенного шкафа. — Пылесос здесь. Там же швабра и тряпки для пыли.

«Черт меня побери! — думал Сонни с нарастающей тревогой. — Она же не может говорить серьезно! Чтобы я занимался уборкой?»

— Видите ли, я вроде как немного спешу… — начал он.

Мама Рома взмахом руки отмела его возражения.

— Вот в чем беда молодежи, вечно все торопятся.

— Да, но…

— Мне нужно вернуться вниз, — сказала женщина.

— Но…

— Я быстро вернусь, ты и оглянуться не успеешь. А пока, за уборку, — ее таза хитро сверкнули. — Мама спасла тебя от Марко. Верно?

— Ну, да…

— Теперь ты можешь расплатиться за услугу.

— А как же с Кармином?

— Когда я вернусь.

И Мама Рома вышла.

Сонни остался стоять, его просто распирало от гнева.

— Черт! — заорал он, ударом ноги посылая жестяное ведро в полет по линолеуму. — Как это, будь я проклят, меня угораздило в такое вляпаться? Я же не долбаная горничная!

Китаец оглядел гостиную, слишком ярко освещенную двумя настольными лампами, обстановку, дешевую и кричащую, оскорбляющую глаз своей чрезмерно витиеватой поддельной «резьбой по дереву». Мягкая мебель была упакована в плотные, светлые, застегнутые на молнию виниловые чехлы. И в отличие от картин в ресторане здесь живопись оказалась ужасной. Ковер машинной работы с портретом братьев Кеннеди, Джона и Роберта — на одной стене. Тканый портрет священника — на другой. Небо Нью-Йорка, вышитое на черном бархате, усыпанное мигающими огоньками.

Единственной достойной вещью в комнате оказался телевизор — гигантское сооружение с экраном в сорок дюймов фирмы «Мицубиси».

«Вероятно, упал с грузовика, — не без сарказма подумал Сонни. — Либо так, либо Кармин купил его».

Кармин!

Что-то она такое сказала! Что-то насчет комнаты Кармина…

Господи, Кармин!

Сердце Сонни гулко застучало о грудную клетку. А вы еще говорите об удобном случае. «Мне возможно удастся узнать, кто же такой этот киллер на самом деле!» — в эйфории думал Фонг.

Китаец подошел к двери, по всей видимости, ведущей в спальню, и открыл ее. А вдруг это комната Кармина?

Ему тут же ударил в нос резкий застоявшийся запах табачного дыма. Здесь недавно выкурили сигарету. День-два назад, не больше.

Прежде чем зажечь свет, Сонни осторожно опустил жалюзи.

В этой комнате не нашлось места никаким украшениям или мишуре. Дуб и черное дерево, отполированная старинная бронза кровати приятно поблескивает, в книжном шкафу полно книг. На туалетном столике переносной телевизор «Сони», видеомагнитофон и стереоустановка с автоматической сменой дисков.

Кровать недавно перестилали, а на одной из прикроватных тумбочек примостились лампа для чтения, чистая пепельница, открытая пачка «Кэмел», требник в переплете из черной искусственной кожи — им явно часто пользовались — и роман Альбера Камю «Чума». С другой стороны кровати расположилась такая же лампа, телефон с автоответчиком и фотография Мамы Ромы размером восемь на десять дюймов в серебряной рамке.

На Сонни накатила волна радостного возбуждения. «Комната Кармина! — Ему едва удавалось сдерживать себя. — Это точно она!»

Уверенный в том, что по выбору книг легче всего узнать личность человека, Фонг прямиком направился к книжному шкафу.

Прежде всего его сразила почти патологическая страсть к порядку. Кармин расставил документальные повествования по содержанию, биографии — в алфавитном порядке в соответствии с фамилией героя книги, а романы — в алфавитном порядке по фамилиям авторов.

Сонни просмотрел названия.

Исторические труды были представлены «Средневековыми цивилизациями» Нормана Кантора и серией в четырех томах «Мировые кризисы» Уинстона Черчилля. Среди биографий попадались только извращенные умы — Аттила, Калигула, Адольф Гитлер, Чингисхан и Иосиф Сталин.

«Очень мило, — иронически подумал китаец, — рыбак рыбака видит издалека».

Но больше всего его изумил подбор художественной литературы. Перед ним выстроились тома, начиная с Джеймса Эйджи и Владимира Набокова до Марселя Пруста, Льва Толстого и Эмиля Золя.

Самая нижняя полка была отдана во власть грампластинок. Итальянские оперы в альбомах. Карузо и Марио Ланца на пластинках в 78 оборотов, Каунт Бэйси, Элла Фицджералд и Билли Холлидей на 33-х оборотах. Там же Тони Беннетт, Вик Дэмон и Синатра.

Сонни улыбнулся про себя. Медленно, но верно перед ним вырисовывался образ Кармина.

Если судить по фотографиям, то убийце было около тридцати лет, волосы темные. Если судить по книгам, то он интеллектуал, интересующийся историей, и его мучительно влекут к себе подлинные монстры. Требник говорит о том, что этот парень время от времени ходит к мессе, а может быть, делает это и регулярно.

Он очень хорошо организован, курит «Кэмел» без фильтра, любит слушать оперу, джаз и итальянских «мурлык».

«Это только начало, — думал Сонни. — Теперь надо разузнать о нем получше…»

И Фонг принялся за встроенный шкаф.

Сильный запах кедра. Деревянные вешалки все смотрят в одну сторону. Вещи развешаны в соответствии с временами года. Гардероб для весны — слева, для лета и осени — посередине, для зимы — справа.

Беглый осмотр ярлыков показал, что диапазон выбора очень широк. Пальто от Армани и Черутти. Сшитые на заказ костюмы от Хантсмана и фирмы «Сын» с Севиль-Роу. Спортивные костюмы от «Гэп», «Банана Рипаблик» и Келвина Кляйна. Домашние вещи от Дж. Крю, Томми Хилфайджера и марки «Чемпион».

Пиджаки по длине подходят к 41-му размеру, брюки в талии выглядят на 30-й и на 34-й в длину.

«Значит, в нем приблизительно шесть футов один дюйм, — размышлял Сонни, — и он в отличной физической форме».

При профессии Кармина едва ли это удивительно.

Галстуки на вращающейся подставке были от Фенди, Гермеса и Джерри Гарсия, а в ящике для обуви с откидной дверцей в три ряда выстроились итальянские туфли на шнурках ручной работы и мокасины от Гуччи, размер 10 с половиной. Каждая пара начищена до блеска, надета на колодки и выровнена с военной точностью. Кроссовки от фирм «Мефисто» и «Найк».

Сонни закрыл дверь шкафа. Следующим по плану шел туалетный столик Кармина.

Первые два ящика, открытые им наугад, были заполнены свежевыстиранными рубашками из поплина, льна и хлопка от Тернбулла и Ассера. Средние были отведены исключительно под тщательно сложенное нижнее белье и строгие ряды дорогих носков.

Но увиденное в нижних ящиках просто свалило его с ног.

Присевший на корточки Сонни смотрел и не мог поверить своим глазам. Он не знал заранее, что обнаружит, но это — это!

У него закружилась голова от представших его взгляду улик и от возможных последствий.

Два нижних глубоких ящика были заполнены целым арсеналом для переодевания. Все, что нужно увертливому хамелеону. Краска для волос, парики, самоклеящиеся усы и бороды. Все, что нужно увертливому хамелеону. Цветные контактные линзы, подкладные элементы из губчатой резины, чтобы изменить форму щек и челюстей, разнообразные оправы с простыми стеклами. Все, что нужно увертливому хамелеону.

Воссозданный воображением Сонни образ Кармина вновь разбился на мелкие кусочки, и киллер снова превратился в тень. Наемного убийцу невозможно будет узнать. Волосы, глаза, возраст — хамелеон. Подобно актеру, меняющему роли, Кармин просто сбросит одну кожу и наденет другую, воплощая характеры и личности слишком многообразные, чтобы за этим удалось уследить.

Фонг чувствовал все возрастающее восхищение ловким преступником. Совершенно ясно, он не дурак, Кармина не следует недооценивать.

Или шутить с ним шутки.

Закрыв левый ящик, Сонни уже собрался было задвинуть и правый, когда его внимание привлек ярко-красный лоскут в левом углу.

Красный, цвета крови.

Не может быть! Пульс молодого человека зачастил. Это невозможно!

Сонни глубоко вздохнул, мгновение колебался, потом еще больше выдвинул ящик.

Так и есть. Прямо у него перед носом. Аккуратно сложенная стопка шелковых носовых платков Кармина — визитная карточка, которую убийца оставляет на месте выполненного задания.

— Во имя всех богов, великих и малых! — прошептал Сонни на гуандунском диалекте.

Не в силах сдержаться, он протянул руку, его трясущиеся пальцы коснулись шелка. Нежная мягкая ткань, почти до неприличия дорогая, красная, сверкающая словно кровь, символом которой она служила, связывающая убийцу и жертву, словно участников отнюдь не святого таинства делящих между собой финальный момент жизни и самое личное переживание — смерть.

Смерть… Кармин… шелк… смерть…

Фонг отдернул руку, словно обжегшись. Он быстро закрыл ящик и выпрямился. Страх бился о его грудную клетку. Нет, не страх, сказал он самому себе, а своего рода возбуждение, спровоцированное выбросом адреналина.

Сонни отвернулся, его внимание привлек автоответчик.

«Одному Богу известно, что записано на пленке», — подумал китаец.

Его переполняло искушение нажать на кнопку, перемотать пленку назад и прослушать нестертые сообщения. Но взглянув на свой золотой «Ролекс», он пришел к выводу, что слишком долго испытывает судьбу.

Меньше всего мне нужно, чтобы Мама Рома застала меня на месте преступления.

Сонни Фонг предусмотрительно выключил все лампы, поднял жалюзи и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Пора убирать гостиную, иначе Мама Рома решит, что он ни на что не годен.

Скинув пиджак, Сонни засучил рукава и принялся за работу.

Прошло уже больше двух часов, когда сицилийка тяжело вскарабкалась по лестнице.

«Наконец-то!» — с раздражением подумал Фонг. Толстуха опустила свое грузное тело в кресло. Сонни оглянулся. Гостиная сияет, нигде ни пылинки.

— Ну? — поинтересовался парень. — Что скажете? Здорово выглядит, да?

— Сойдет, — утомленно отозвалась хозяйка дома, даже не потрудившись посмотреть по сторонам.

Сойдет? Сонни пришел в негодование. Он тут работал, не покладая рук, его костюм от Армани испорчен, и это вся благодарность?

— А как насчет Кармина? — спросил он.

— Ах, да, — сказала Мама Рома. — Хорошо, что ты мне напомнил. Он заходил в ресторан и просил меня передать тебе кое-что.

Она пошарила в кармане своего фартука и протянула китайцу помятый незапечатанный конверт.

Сонни открыл его. Внутри оказалось два сложенных листка бумаги. На одном из них на лазерном принтере были напечатаны название банка на Большом Каймановом острове, инструкции по переводу денег и восьмизначный номер счета. Второй листок оказался пустым.

Сонни от досады скрипнул зубами. И ради этого я ждал два часа и играл роль служанки? Скрывая отвращение, он сложил бумажку и положил в карман пиджака.

— Нет, — сицилийка покачала головой. — Кармин сказал, что ты должен выучить это на память.

Что я должен сделать? Фонг оценивающе вгляделся в лицо женщины, пытаясь понять, шутит она или нет. По тому, как Мама Рома на него взглянула, стало ясно, что она говорит серьезно.

— Ладно, — вздохнул он.

— И я должна сжечь это до твоего ухода, — добавила мать Кармина, пытаясь нашарить в кармане фартука коробок спичек с логотипом «Ресторан Мамы Ромы». Когда китаец вернул ей листок бумаги, она взяла его за край, чиркнула спичкой и подожгла нижний угол.

Пламя радостно охватило бумагу, обугленный конец свернулся и рассыпался хлопьями. Прежде чем бумага обожгла ей пальцы, женщина бросила ее в пепельницу, стоящую на столике возле кресла.

— Кармин велел написать задание на чистом листке. Потом положи его в конверт и заклей. Как только деньги будут на счете, он начнет работать.

Сонни достал золотую перьевую ручку, написал имя, сложил листок и положил его в конверт. Он скривился про себя, облизывая намазанный клеем край, и запечатал конверт.

— Вот, — китаец протянул конверт.

Но Мама Рома не взяла его. Она даже не слышала. Ее голова упала на бок.

Сицилийка заснула.

 

20

Тот же отель, другая комната.

Было ли это признаком ее развращенности, если убогость места лишь подстегивала ее возбуждение? Если все в этой комнате просто восхитительно пахло сексом, тысячами и тысячами грязных незаконных актов?

«Если бы только стены могли говорить, — мечтательно подумала Глория, — сколько бы историй они могли порассказать».

Ее изумляло и то, с какой необычайной легкостью ложь мягко, гладко слетала с ее языка. Усевшись в «линкольн», она велела Ласло отвезти ее в гостиницу «Сент-Фрэнсис».

— Я выпью чаю с подругой, а потом пройдусь по магазинам, — сказала миссис Уинслоу шоферу, когда он подъехал к подъезду, выходящему на Юнион-сквер. — Я не знаю, насколько задержусь. Я вам позвоню, чтобы вы за мной заехали. Я буду ждать вас здесь.

Прежде чем Ласло успел ответить, Глория выпрыгнула из машины, взбежала по ступенькам и прошла сквозь тяжелые вращающиеся двери. Она напрямик прошла сквозь вестибюль отеля, шагая так быстро, как только позволяли приличия, не обращая внимания на золотое уныние убранства, ковер с цветочным узором, вздымающиеся вверх гранитные колонны с позолоченными коринфскими капителями.

Глория торопливо прошагала по уходящему вправо коридору, не замечая, что хорошо одетые постояльцы удивленно поднимают брови, видя ее настойчивое желание пробиться сквозь толпу. Свежие букеты на цветочном стенде, последние модели одежды на экране в окнах модных магазинчиков, ничто не привлекло внимания Глории, рвавшейся к цели — выходу на Пост-стрит, через который она снова вышла на улицу.

Миссис Уинслоу села в поджидающее такси.

— Квартал между Седьмой и Восьмой, — выпалила она задыхаясь.

Водитель, удивленный тем, какой адрес назвала его более чем просто хорошо одетая пассажирка, бросил взгляд в зеркало заднего вида.

— Вы уверены, леди, что вам нужен именно этот адрес?

— Уверена ли я? Разумеется, уверена! Чертова погода! Пора бы уже к ней привыкнуть! А вместо этого, все только еще медленнее крутится. — Снова Глория чувствовала большее опьянение от грызущего ее предвкушения, чем от алкоголя, и была лишь слегка навеселе. — Поехали. У меня не так много времени.

— Ну, голова-то ваша, — пробурчал таксист, включая счетчик.

Расстояние между двумя отелями составляло десять коротких кварталов и приблизительно сто миллионов долларов. Никаких позолоченных колонн, никаких современных башен с зеркальными лифтами в дополнение к фасаду, оформленному на старинный манер. Только мрачный кирпич и разбитая неоновая вывеска, но там Кристос — ее Кристос! — ждет Глорию прямо за обитой железом парадной дверью, чье разбитое стекло склеено изоляционной лентой.

Глория и не подумала раскрыть зонтик. Ей хватило плаща от Берберри и шарфа от Гермеса, чтобы добежать от такси до отеля и попасть в теплые, зовущие объятия Кристоса.

— Я так рада видеть тебя! — выдохнула молодая женщина, счастливо бросаясь на грудь парню.

— Эй! Это вроде как моя реплика, — приветствовал ее любовник.

Глория рассмеялась с большой нежностью. Тут Кристос поцеловал ее глубоким поцелуем, и она, погрузившись в его инь и янь, утонула в своих ощущениях. В намеренно отпущенной щетине, в нежном и влажном голодном рте, мозолистых, но ласковых руках, в темных кобальтовых глазах. И его прикосновение — Господи Иисусе, это же просто раскаленная лава, зажегшая ее внутренности!

— Хватит! — вдруг прошептала она, вырываясь из его объятий. Ее глаза сияли как звезды. — Я намеренно не надела трусики, и я уже вся влажная! Если я не прослежу за этим, то намокнет вся юбка!

Мужчина рассмеялся.

— В таком случае, нам лучше перебраться в комнату.

Глория незаметно сунула ему в руку плотный конверт.

— Возьми деньги отсюда.

А потом они отправились наверх и там ожесточенно набросились на одежду друг друга, давая стенам возможность в будущем рассказать еще одну историю.

Ах, как же она наслаждалась этой грязью! Как буйно веселилась в мерзости этой мрачной, посвященной сексу обстановки!

Было ли это признаком деградации, то, что она находит трущобы восхитительнее роскоши, и плата за секс возбуждает и приятно щекочет ее больше, чем все остальное, испытанное в жизни?

С точки зрения закона плата за секс — это преступление.

С точки зрения закона преступление, что существуют подобные ночлежки для шлюх, где комнаты сдаются на час, тем более, если они процветают. А этот отель именно процветает, разве стоны и крики, доносящиеся из комнат по соседству, не служат тому доказательством?

Итак, Глория — жена известного политика. Ну и что дальше? Ей на это абсолютно наплевать. Пусть Хант вместе с целой армией политических деятелей действует на основании закона и порядка, пусть себе чистит улицы. Она, Глория Уинслоу, нашла для себя самую возбуждающую, доставляющую удовольствие и опасную связь.

А что до того факта, что любой скандал с ее стороны может разрушить политическую карьеру мужа, так это совершенно не стимулировало ее, но и не заставляло остановиться, и все только потому, что секс с Кристосом стал самым волнующим событием за всю ее жизнь. Этот парень превратился одновременно и в ее страсть, и в игрушку, в живой, дышащий сексуальный объект, обладающий несравненным физическим совершенством, в самца, которым она могла воспользоваться всякий раз, как на нее найдет такое настроение, сумевшего пробудить в ней все желания, по которым так изголодалось ее тело.

Теперь, рассматривая наготу Кристоса, Глория снова удивлялась совершенству того, что видела, потому что память рисовала ей его куда менее восхитительным, чем он был на самом деле.

Ей оставалось только гадать, как такое вообще возможно. Ведь обычно бывает иначе, разве нет? В конце концов, в уме всегда приукрашиваешь того, кто заставляет сердце биться быстрее, добавляя ему черты, которыми он не обладает. Тут немножечко физической привлекательности, там еще чуть-чуть плоти. Может быть, его маленькие, упругие яички представляются, скажем, еще меньше и более упругими, чем на самом деле.

Так ведь нет. К удивлению Глории, в ее воспоминаниях осталось видение, недооценивающее его, особенно в той части, где это важнее всего, прямо между ног.

«Господи, спаси», — думала Глория, разглядывая уже вставший член, гордо поднимающийся из своего кудрявого темного гнезда. Он был изумительно длинный, удивительно плотный и настолько выдающейся, великолепной формы, что мог служить моделью для идеального фаллоса.

Как только она могла забыть такое, подлинную квинтэссенцию, абсолютное воплощение великолепного пениса, как он мог ей казаться чем-то меньшим?

Кристос на полную мощность включил свою белозубую улыбку.

— Ну? — с явным оживлением поинтересовался он. — Будешь так стоять и смотреть? Или как?

Не отрывая взгляда от его глаз, Глория протянула руку и вложила кончики пальцев ему в рот. Она смотрела, как смыкаются его губы, как он сосет их, а потом ощутила чуть покалывающее прикосновение его волчьих резцов.

— Гммм, какие у тебя здоровые зубы! — заметила Глория.

Он немедленно отпустил ее пальцы.

— Чтобы съесть тебя, моя милая!

И с игривым рычанием Кристос обхватил ее ягодицы, опустился на колени и зарылся лицом во влажные волосы внизу живота.

— Кристос! — выдохнула Глория, выгибаясь вперед и хватаясь за его плечи, чтобы не упасть. — О Господи! О Господи! Ох, как сладко…

Слова показались вдруг недостаточными в этой сексуально заряженной высокой энергией, вибрирующей атмосфере. Слова не имеют никакого значения для тел, сталкивающихся в самом центре водоворота великой космической схватки. Есть только звуки — бессвязные выкрики, животное ворчание и вырвавшиеся из груди крики чистого, неразбавленного удовольствия.

Глория закричала, стоило его губам присосаться к потаенной ложбинке.

Она вскрикнула снова, как только его руки, обхватив ее ягодицы, подтолкнули ее ближе к его лицу.

Молодая женщина вскрикивала снова и снова, пока его язык, самый искусный из всех доставляющих наслаждение органов, извиваясь, словно жало, исследовал ее самое потаенное святилище.

Это было больше, чем она могла вынести, и меньше, чем ей хотелось.

Еще, еще, еще! Туда, где в пещере спрятано сокровище ее женственности. Его язык превратился в фаллос, посылающий дикие электрические разряды, стремительные и жалящие, и ничто, ни жизнь, ни даже смерть не могли бы оторвать их друг от друга!

Никогда, ни единого раза в своих самых диких фантазиях Глория не представляла себя настолько сумасшедшей, настолько полно и эротично отдающейся! Даже их встреча накануне стала всего лишь прелюдией, предвкушением, предвидением дальнейшего притяжения.

Но такое! Это чувственное самоотречение было большим, чем просто секс. Нечто более глубокое, опьяняющее, бесконечно более сильное. Волшебство, завлекшее ее в поле его притяжения, жажда освобождения, переполняющая ее до такой степени, что Глория готова была взорваться — словно она расправила огромные белые крылья и вот-вот взлетит, — ничто не подготовило ее к таким яростным страстям, столь пламенным желаниям, радости, которую невозможно сдержать.

Это стало властью и славой. Началом и концом. Смертью и воскрешением.

Кристос разбудил ее аппетит, и теперь невозможно повернуть назад.

В ней поднялось доселе неизведанное ощущение собственного бесстыдства. Глория с радостью подчинялась своим самым низменным животным желаниям.

Женщина подалась вперед.

Дико, бесстыдно, непристойно она ерзала бедрами, прикасаясь к его лицу, напирая на него.

И Кристос ухватился крепче за ее упругие, атласные ягодицы, продолжая впитывать нектар ее бесконечного блаженства.

Глория вновь вскрикнула, погружая ногти в гранит переплетенных мускулов его плеч. Спазм оказался таким сильным, ощущение, что ее уносит прочь и она летит в космосе, настолько переполняло ее, что Глория цеплялась за Кристоса изо всех сил.

Теперь, когда все ее тело содрогалось в конвульсиях, она, не чувствуя ног, опустилась на колени. Ее упругие груди и плоский живот поднимались и опускались, она все еще цеплялась за него, дышала глубоко, прерывисто.

Глория испытала первый оргазм, но не последний.

Она едва пришла в себя, а Кристос уже уложил ее лицом кверху на истертый, цвета грязной охры ковер, словно на усыпанный цветами алтарь для поклонения.

Никогда еще шелковые подушки не казались нежнее, чем эти колючие нейлоновые завитки! Никогда еще действия священника или возлюбленного не доводили ее до такой невероятной потери рассудка.

Глория ждала, затаив дыхание. Широко открытыми сияющими глазами она восхищенно следила за каждым движением любовника.

Ни одна деталь не ускользала от ее обостренного восприятия. Ни капли дождя, барабанящие по закрытому окну над ними, заставляя бледные, похожие на червей тени ползти и извиваться по его лицу и обнаженному блестящему телу. Ни ее собственное отражение в глазах Кристоса. Она видела двух миниатюрных Глорий, попавших в плен двух необычных кобальтовых колец. Ни мускусный запах ее собственных соков, исходящий теперь от его дыхания.

— А теперь, — прошептал Кристос, — мы начнем. Начнем по-настоящему.

— Да! — отчаянно выдохнула она. — О Кристос, да!

Он встал на колени, взял Глорию за запястья и нежно завел ей руки за голову, пригвождая их к полу. Потом его голова нырнула вниз. Он сначала уделил все свое внимание одной груди с набухшим соском, потом другой.

Его губы парализовали Глорию. Она лежала с закрытыми глазами, чтобы лучше сосредоточиться на каждом изысканном ощущении. Женщина чувствовала, как его бархатный язык, лениво описывая спиралевидные круги, прошелся по нежной, теплой ложбине между грудями, прикоснулся к набухшим бутонам ее сосков.

Он сосал, словно новорожденный, разжигая в ней острое желание и отдаляя неизбежное, нарочно продлевая нежную, сводящую с ума пытку, мешая ее вожделению.

Глория почувствовала всем телом его вес, и ее пульс зачастил. На глаза навернулись слезы — слезы радости и веселья.

— Да! — выдохнула она. — О Кристос, сейчас! Сейчас!

— Полегче… — шепнул он. Слово прозвучало прохладным выдохом у ее разгоряченной кожи. — Полегче. Не нужно спешить.

Она застонала, не в силах больше ни единого мгновения сдерживать желание, отложенное на потом — нет, ни единой секунды! — но Кристос все продолжал дразнить ее, едва давая ей почувствовать напряженный фаллос, попавший в ловушку между их животами.

Глория подняла голову и с укором взглянула на него.

— Кристос!

Но он отнюдь не намеревался торопиться и явно наслаждался тем, как сжимаются и разжимаются в досаде ее пальцы, как напряглись ее руки и бедра, как выгнулась грудь, требуя, чтобы он вошел в нее.

— Войди в меня! — тяжело дышала Глория. — Ради всего святого, Кристос! Войди в меня!

Теперь он сосал ее грудь со страстью взрослого мужчины, настойчивее, грубее. Он аккуратно катал между зубами твердый сосок.

Ее глаза снова закрылись, Глория стонала и извивалась, голова моталась из стороны в сторону. Осторожно его зубы усилили давление, и она дико задрожала, ее рот широко открылся, словно она впитывала опьяняющий экстаз из самого воздуха.

Теперь и Кристос почувствовал, как кровь быстрее побежала по венам, ощущение власти, хотя и подавленное, придало силу и сконцентрировалось в его пенисе. Он жестоко укусил Глорию.

Боль пронизала ее, и стены эхом отразили ее крик. Глаза Глории распахнулись, и она дико посмотрела на него.

— Раздвинь ноги, — прошептал он. — Раздвинь бедра.

Ей не понадобилось повторять дважды. Она широко раскинула ноги, согнула колени и притянула их к плечам, обхватив руками.

Его пальцы вцепились в ее бедра и он приблизился к ней.

Глория закрыла глаза, радуясь наступившей темноте. Она намеренно отрезала себя от всех визуальных раздражителей, чтобы насладиться восхитительным ощущением до последней капли.

Кристос медленно погрузился в нее.

Боль и наслаждение. Она глубоко вздохнула, когда оба эти ощущения слились в одно.

И вдруг темный занавес поднялся, и женщина увидела невыразимо прекрасные картины, плавно превращающиеся одна в другую, словно во сне — взлетающий лебедь, превращающийся в бледно-розовый бутон розы, и все действие как-будто заснято в замедленном темпе.

Все ее ощущения перерождались в видения необыкновенной красоты. Его нежные толчки становились облаками-барашками, подчиняющимися дуновению, легкими как перышко, на фоне иссиня-голубых небес. Его глубокое проникновение стало табуном несущихся белых жеребцов. И когда ее внутренние мускулы сомкнулись вокруг его плоти, отвечая на каждое его движение, она увидела, как в воздух поднялось множество розово-фиолетовых бабочек.

Господь всемогущий на небесах, этот всепоглощающий экстаз просто невозможен, это дикое страстное слияние одного тела с другим! Пылающие угли шипели и взрывались, посылая раскаленные до бела искры из самой сердцевины ее существа до самых кончиков пальцев.

А в мозгу Глории медленно кружился непрерывный калейдоскоп. Тысячи и тысячи мигающих свечей. Горящая прерия. Отлив обнажает песчаное дно океана, потом вода встает огромной стеной, и все сливается в одну гигантскую приливную волну.

Потом вдруг весь океан устремился на нее, поднимая высоко на пенистом гребне и окутывая…

…И Глория кончила, испытывая разрядку и телом и душой.

Ей казалось, что пол под ней расступился, и небеса взорвались. Она закричала, конвульсивно содрогаясь, и ее ногти впились в обнаженную спину Кристоса.

Теперь, когда он довел Глорию до оргазма, Кристос отбросил все свои попытки сдерживаться. С обновленным желанием он двигался вперед и назад, все быстрее и быстрее! Вперед и назад, вперед и назад, вперед и назад, и…

Из его горла вырвался низкий, животный рев, и Кристос тоже содрогнулся в величественной, напоминающей грозу, сотрясающей землю разрядке.

И теперь они лежали, задыхаясь и трепеща, обнимая друг друга влажными, дрожащими руками.

Если бы день на этом закончился, Глория была бы более чем удовлетворена.

Но он на этом не кончался. Кристос еще не устал. И очень быстро доказал, что на самом деле, он едва лишь успел начать…

— Ну вот ты наконец и дома, — произнес Хант.

Каблуки Глории громко стучали по мраморной шахматной доске пола в вестибюле. Она резко остановилась перед зеркалом в стиле барокко, окантованным деревянной позолоченной рамой, глубоко вздохнула и решительно обернулась.

Хант прислонился к косяку с бокалом в руке.

— Послушай, я совершенно забыла о… — начала Глория.

— Тебе нет нужды объяснять, Глория. Избавь меня от лжи и оправданий. — Муж глотнул бурбона.

— Но посещение…

— Центра старейших горожан? Его перенесли в связи с непредвиденными обстоятельствами, — закончил за нее сенатор. — Я слишком долго ждал здесь в надежде, что ты появишься. — Его улыбка была безрадостной.

Глория вопросительно посмотрела на него:

— А ужин для сбора пожертвований?

— Его невозможно перенести, — он пожал плечами, — я туда пойду в любом случае. Я вынужден, Даже если ты не пойдешь.

Сердито глядя на него, Глория пересекла холл и остановилась перед ним.

— Ты, ублюдок! — негромко рявкнула она. — Ты ведь думаешь, что я напилась, так?

Муж не ответил.

— К твоему сведению, — ледяным тоном заявила женщина, — я не пьяна. Я лишь немного выпила, точно так же, как ты это делаешь сейчас. — Она насмешливо посмотрела на широкий стакан в его руке. Внутри нее поднялась неожиданная, всепоглощающая, пугающая, сумасшедшая ярость.

Хант заметил, как взметнулась ее ладонь, но не попытался уклониться или перехватить ее. С громким шлепком Глория ударила его по лицу, голова Ханта дернулась, а на щеке остался красный след от ее пальцев.

Все еще небрежно прислонясь к двери, он смотрел на нее. Хант ни в малейшей степени не выглядел удивленным.

Но почему-то, то, что он не сделал попытки среагировать или защититься, разозлило Глорию еще больше. Она снова ударила его, еще сильнее. Потом еще. И снова сильнее. И снова, снова.

Но Хант все не менял позы, только голова моталась при каждой пощечине, да покраснели щеки.

В глазах Глории зажегся диковатый огонек триумфа.

— Я не думаю, что тебе хочется услышать, почему я опоздала. Верно ведь, Хант? — задиристо поддразнила она, и Уинслоу заметил, как сквозь ее ярость проскользнуло нечто острое и опасное. — Я полагаю, что ты предпочитаешь не знать все мелкие подробности?

— На самом деле, — спокойно отозвался он, — хочу. Да. Поверишь ты мне или нет, но я беспокоюсь за тебя, Глория.

Она на мгновение отвела взгляд, а потом снова посмотрела на мужа. Ее глаза сверкали, в них горел такой дикий огонь, какого он еще не видел.

— Что ж, тогда я расскажу тебе, где была! — выпалила Глория торжествуя. — Я трахалась, Хант! Я ходила на сторону, чтобы проветриться! Вот чем занималась твоя жена! — она засмеялась, горько, неприязненно. — Но тебе не за чем волноваться, дорогой. Я вела себя скромно… Была скромницей, какой твоя мать — да, твоя мать, Хант, твоя собственная мать! — велела мне быть!

Он смотрел на нее во все глаза, побледнев как полотно.

— В чем дело? — требовательно спросила Глория медовым голоском. — Ведь я не разочаровала тебя, правда?

— Прошу тебя, Глория. Прекрати немедленно, — прошептал Хант.

Но жена еще не закончила. Вовсе нет. Весь яд, скопившийся в ней за долгие годы, вдруг вырвался наружу, словно джинн из бутылки.

— Именно так, Хант. Только представь! Я нашла себе мужика! Мужика, Хант! Настоящего мужика! И вся моя позабытая, ссохшаяся женственность жива! Живее, чем когда-либо! Если прислушаешься, то сможешь услышать, как все внутри меня поет!

Уинслоу закрыл глаза, его лицо потемнело от боли.

— Прекрати! — хрипло приказал он.

Но Глория бахвалилась и неистовствовала, и ничто не могло остановить ее.

— Разве не весело, Хант? Разве ты еще не слышишь? Как болтают все эти языки?

Глория покачала головой, поднесла руку к уху, словно прислушиваясь, и изобразила на лице изумление.

— Так послушай, что они говорят! Они твердят, что миссис Хант Уинслоу, жена героя «Бури в пустыне» и восходящей политической звезды, шлюха! Конечно, она же просто белая рвань, вот о чем они судачат! И… что там еще? «Чего же еще ему было ждать, ведь она не из нашего круга и все такое прочее»?

— Ради всего святого, Глория! — с нажимом произнес Хант. — Прекрати!

Но она закинула голову и залилась истерическим смехом.

От острой боли Хант закрыл глаза, судорожно вдохнул и медленно выпустил воздух. Он чувствовал, как пот ручейками стекает по напряженному телу, как иголки пронзают сцепленные костяшки пальцев.

— О, тебе следовало бы взглянуть на это, Хант! — издевалась Глория. — Правда, стоило! Мне бы хотелось, чтобы ты там был!

Он открыл глаза и увидел, что жена пританцовывает перед ним. То вильнет бедрами. То примет позу Мэрилин Монро.

— Потому что я унизилась, Хант! — громко возвестила она, с триумфом в голосе. — Да, я деградировала! Я осквернила себя! Я вывалялась в грязи как свинья!

В ее огромных круглых глазах загорелся огонек, когда Глория приблизилась к мужу, и ее лицо оказалось в дюйме от него. Несмотря на аромат дорогих духов, он почувствовал кислый, скрытый запах секса и пролившейся страсти.

— И знаешь что? — ее лицо горело в лихорадке беспутства. — Мне это понравилось! Именно так, Хант! Мне… понравилась… каждая минута… траханья!

— Перестань! — произнес Хант. — Немедленно остановись!

Но Глория слишком далеко зашла.

— Неужели ты не понимаешь? — подлила она масла в огонь. — Кому-то другому пришлось дать мне это, Хант! Мне пришлось идти трахаться в другое место, раз я не могу получить этого дома! И это не похоже на то, как я трахала кого-нибудь из твоих друзей…

— Черт бы все побрал! — прорычал Хант. Он занес руку и изо всех сил швырнул стакан в старинное зеркало в позолоченной раме.

На какое-то мгновение показалось, что бокал завис в воздухе. И в следующую секунду он уже влетел в стекло.

Крак! Зеркало взорвалось зазубренной паутиной, вырвалось наружу, осколки полетели на мрамор, рассыпаясь на еще меньшие крошки.

Ее глаза слабо поблескивали, эхо ее шагов прозвучало укором, когда молодая миссис Уинслоу повернулась и, быстро пробежав через холл, устремилась вверх по мраморной лестнице.

И сразу наступила тишина Неожиданная, острая, неземная.

— О Господи, — прошептал Хант, в ужасе глядя на серебряную груду.

Разбитое зеркало выглядело отражением их брака, жизни, обреченной разлететься на тысячу осколков. Так все и случилось.

Но разве можно сравнить это с той чистой без примеси ненавистью, выход которой дала Глория? Ее откровения все еще звучали у него в мозгу, словно отзвуки землетрясения, разрушающие то, что еще осталось.

Ослабев, он нашел убежище в антикварном кресле, стоящем в холле. Рухнув в него, Хант почувствовал, что сел на что-то твердое и неподдающееся.

Уинслоу нахмурился, привстал и пошарил рукой.

Маленькая коробочка, завернутая в хрустящую белую глянцевую бумагу, перевязана красной ленточкой. Не переставая хмуриться, он вертел туда-сюда свою находку, гадая, как она здесь очутилась.

И вдруг вспомнил.

Он сам положил ее сюда всего полтора часа назад.

Подарок от Картье.

Острой болью, как при язве, у него свело желудок, заставляя Ханта согнуться пополам. Он купил это для Глории в фирменном магазине на Пост-стрит, твердо уверенный в том, что она не думает, что муж вспомнит об этом.

Но Хант помнил. Это жена забыла.

Его губы изогнулись в мрачной усмешке. Сегодня, их годовщина. Шелковая свадьба.

Уронив коробочку, Уинслоу закрыл лицо руками.

Они женаты уже двенадцать лет… Двенадцать лет из пожизненного приговора, и их никто не отпустит досрочно.

А он еще купил ей подарок — подарок! Как будто им есть, что праздновать.

Как он мог свалять такого дурака?

 

21

Похороны всегда организуют в соответствии с требованиями этикета. Как крестины и свадьбы. На самом деле, у свадеб и похорон гораздо больше общего, чем люди привыкли считать. И то и другое мероприятие может быть разорительно дорогим. И в том и в другом обычно задействованы представители духовенства, а потом, будь то свадебный прием или поминки, еда и алкоголь поглощаются в неимоверных количествах.

Наблюдатель-циник заметит и кое-что еще. Для брачующихся (или для покойников) это зачастую единственный случай проехаться в лимузине.

Дороти-Энн, ездившая в лимузине с рождения и посещавшая церковную службу лишь время от времени, не находила никакого утешения в этих аккуратно выверенных традициях. Да и как она могла? Фредди был ее второй половиной, ее якорем и оплотом, задушевным другом, любовником и деловым партнером.

Без него, она стала… неполноценной. Осталась едва лишь ее тень, брошенная на произвол судьбы, в странном, пустом одиночестве.

Похороны только подчеркнули невосполнимость ее утраты.

Служба прошла в Четэме, два часа пятнадцать минут на автомобиле вверх по Таконику от Манхэттена. Дороти-Энн настояла на том, чтобы мужа похоронили здесь, подальше от сумасшедших толп.

«Этого бы захотел сам Фредди», — подумала она. И ей тоже этого хотелось. Они вместе с Фредди и детьми провели самые счастливые часы неподалеку от Олд-Четэма, где приобретенное после рождения Лиз поместье Мидоулэйк-фарм в 732 акра служило им отдушиной от давления Манхэттена и от непрекращающихся требований, которые выдвигало управление империей.

В местной часовне собралось немного народа. Дороти-Энн настояла на скромной семейной церемонии. Из Чикаго прилетел брат Фредди Роб с женой Эллин. Присутствовали Дерек Флитвуд, председатель отделения компании «Отели Хейл», Мод Имер, великолепная секретарша Фредди на протяжении одиннадцати лет, и Венеция.

Больше никого из служащих, коллег, друзей или знакомых не пригласили. Единственным исключением стали слуги из Мидоулэйк-фарм — супружеская пара-смотрителей, тренер по верховой езде, конюхи, рабочие конюшни, повар и садовники.

Дороти-Энн высидела всю церемонию с напряженным лицом, сохраняя достоинство. Рядом с ней сидели дети с покрасневшими глазами и непривычно смирные. Няня Флорри все время шмыгала носом и вытирала глаза платком.

Закрытый гроб из красного дерева был красноречивее всяких слов, постоянно напоминая о том, какой ужасной смертью погиб Фредди.

Епископальный священник говорил:

— Первый человек — из земли, перстный. Второй человек — Господь с неба… Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победою».

И служба закончилась. Настало время выходить на улицу, садиться в длинные черные лимузины и следовать за катафалком на кладбище.

Безрадостная поездка, да еще все дома, стоящие вдоль дороги, украшены в честь приближающихся праздников.

Дороти-Энн закрыла глаза, чтобы не видеть разноцветных лампочек, украшающих окна, венков, увитых красными лентами, повешенных на дверь, ясель из пластмассы в настоящую величину с младенцем Иисусом и огромных Санта Клаусов в санях, запряженных северными оленями, установленных на лужайках перед домами.

«К нам Санта не придет, — размышляла она. — Вместо этого к нам спустился ангел смерти».

Кладбище выглядело мрачным и холодным. Учитывая десятиградусный мороз и пронизывающий ветер, погребальная церемония была милосердно короткой и точной.

— В расцвете жизни мы мертвы… Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху…

Когда прикрепили веревки, гроб опустили в утробу могилы, и кто-то вложил маленький совок в руку Дороти-Энн.

С сухими глазами, с окаменевшим лицом, неуклюжая от сдерживаемых чувств, она набрала немного земли и кинула на крышку гроба. Замерзшие комочки простучали по ней словно градины.

Женщина вздрогнула при этом звуке.

— Прощай, Фредди, — прошептала она. — Прощай, любовь моя.

И тут Дороти-Энн почувствовала, как кто-то крепко ухватил ее за локоть.

— Давай, детка, — негромко произнесла Венеция, — нам лучше уйти отсюда, пока мы не заработали воспаление легких.

Как бы мне хотелось заболеть. Тогда бы я могла умереть и присоединиться к Фредди.

Дороти-Энн неохотно дала себя отвести в машину, все время оглядываясь назад, на могилу.

Неужели это все? Неужели так кончается жизнь?

Для Дороти-Энн Мидоулэйк-фарм всегда служил убежищем, волшебной зеленой крепостью, где можно было скрыться от мира и закрыть дверь перед носом неприятностей, единственным местом, куда действительности не было доступа.

В течение шести лет они с Фредди своими собственными руками любовно реставрировали трехсотлетний особняк в колониальном стиле и другие ветхие постройки, приезжали сюда, чтобы залечить раны и восстановить силы, провести выходные и праздники, чтобы пожить нормальной семейной жизнью.

Когда лимузин свернул на дорогу, ведущую к дому, Дороти-Энн вспомнила слова Джона Донна: «Ни один человек не может быть сам по себе, одиноким островом. Любой человек — часть континента, частичка большего».

Она смотрела на потерявший листья фруктовый сад, где рядами выстроились яблони, чьи ветки выглядели как кости скелета на фоне молочно-серого зимнего неба.

Она не могла себе представить Мидоулэйк-фарм без Фредди.

Поместье превратилось в пустую скорлупу. Стало, подобно Фредди, безжизненным телом, из которого ушла душа.

И все-таки жить где-то еще, а не здесь, казалось немыслимым. Где-то в глубинах подсознания таилась мысль, что ферма — это единственное место, где она сможет примириться с его смертью.

Если только такое вообще возможно.

«Должно быть возможно, — мрачно сказала себе Дороти-Энн. — Да и есть ли у меня выбор? Я мать, и мои дети потеряли отца. Я сейчас нужна им, как никогда раньше».

Она должна жить ради них.

Обязана.

«Да, — утомленно подумала молодая женщина, — а кто будет жить для меня?»

Несмотря на свое пасторально идиллическое спокойствие, Мидоулэйк-фарм превратился в одну огромную камеру пыток. Каждая комната, укромный уголок или трещина пробуждали воспоминания. От них невозможно было убежать. Все напоминало о Фредди.

Временами она могла поклясться, что слышит его шаги по ступеням или видит его уголком глаза. Но стоило ей оглянуться, никого не было.

Иногда Дороти-Энн сама забывалась. Не подумав, она ставила лишний прибор на стол. Или вдруг ловила себя на том, что говорит конюху, чтобы тот оседлал лошадь хозяина. Она даже окликнула его из ванной:

— Фредди! Ты не принесешь мне еще одно полотенце?

И потом женщина спохватывалась, вспоминала, что его больше нет, что земля поглотила его, и он никогда больше не переступит через порог комнаты.

«Я вдова», — приходилось ей все время напоминать себе.

Вдова. Какое ужасное слово. Оно заставляло ее почувствовать себя странно запятнанной, словно она стала носительницей страшной, заразной болезни.

Предполагается, что вдовы должны быть старыми. А мне только тридцать один. Как я могу быть вдовой, если я так молода?

Венеция жила в комнате для гостей, управляясь с делами в офисе по факсу и телефону. Утешала, как могла. Подозревала, что Дороти-Энн хочется погоревать в одиночестве, но хотела быть рядом, просто на всякий случай.

Как-то утром, проходя мимо открытой двери в хозяйскую спальню, Венеция увидела, как ее подруга прижимает к лицу одежду Фредди, вдыхая сохранившийся запах.

У Венеции чуть не разорвалось сердце. «Бедняжка, — думала она, тихонько проходя мимо, чтобы Дороти-Энн не заметила ее. — Если бы я только могла ей помочь».

И дело нашлось.

В тот же день, попозже, Венеция села рядом с Дороти-Энн.

— Рождество не за горами, дорогая, — сказала она. — Дети ждут елку.

— Фредди поставит… — начала было Дороти-Энн, спохватилась, закрыла лицо руками и заплакала.

Негритянка обняла ее.

— Милая, — тихонько заговорила она, — Фредди умер. Тебе надо с этим смириться.

Дороти-Энн чуть кивнула, но плакать не перестала.

— Жизнь продолжается, — заметила Венеция.

Но Дороти-Энн лучше было знать. Нет. Жизнь не продолжается. Она резко остановилась. Длится только боль.

Венеция посидела с ней немного, а потом пошла искать экономку.

— Какую елку здесь обычно ставят?

— Восьмифутовую, породы Дуглас.

— Отлично.

Венеция оделась, взяла в гараже «джип чероки» и поехала искать елку.

— Скажите мне, ровно ли он прикреплен.

Это происходило на следующий день. Венеция собрала детей, чтобы они помогли нарядить елку.

Три пары глаз взглянули вверх. Негритянка стояла на лестнице и прилаживала на макушке изысканного ангела в стиле барокко. Это была старинная игрушка из папье-маше из Южной Германии — по серому шелку золотое кружево, большие золотые крылья и проволочный нимб. Ангел был сделан настолько красиво, как-будто его место в какой-нибудь церкви в стиле рококо.

— Мне кажется, нормально, — без всякого интереса отозвался Фред, пожимая плечами и встряхивая головой в привычной манере, чтобы убрать волосы с лица.

— Нет, не нормально, — выпалил Зак, — а криво!

— Ты косой, — фыркнула Лиз, — все в порядке.

— Сама такая! Спроси мамочку. Ммамочка! Ведь криво, правда?

Зак с мольбой обернулся к Дороти-Энн, достающей хрупкое стеклянное украшение из его гнездышка, выстланного мягкой бумагой. Это была райская птица викторианской эпохи с настоящими перьями, которую они с Фредди раскопали в Лондоне на «блошином» рынке.

«Во время нашей первой совместной поездки за границу», — вспомнила она и испытала острую боль.

— Мамочка! — заныл Зак, нетерпеливо топая ногой.

— Эй, ребята! — Венеция хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание. — Ну-ка убавьте громкость, а? Вот что я вам скажу. Раз наша девочка решила, что ангел укреплен прямо, значит так тому и быть.

И она начала спускаться с лестницы.

— Нет, криво! — заорал Зак.

Няня Флорри, появившаяся из смежной комнаты, прикрикнула:

— Ради Бога, парень! Успокоишься ты или нет?

Но Зак и не собирался этого делать. Хотя на первый взгляд трагедия больше отразилась на матери, чем на детях, но соединенный эффект от потери, печали и ярости взял верх. Теперь их подавляемый гнев вырвался наружу, словно гной из зловонной, воспалившейся раны.

— Криво! Криво! Папочка никогда не прикреплял его криво! Если бы папочка был здесь…

— Прекрати! — хриплым шепотом приказала Дороти-Энн.

Ее лицо посерело, у нее тряслись руки. Стеклянная птица вырвалась у нее из пальцев, упала на пол и разбилась.

— Нет! — выдохнула она. — Только не птица…

Дороти-Энн отшатнулась от осколков, разбитое украшение символизировало разбитую семью и одновременно жестоко, насмешливо напоминало о прошедших веселых праздниках Рождества.

— Видишь, что ты наделал? — прошипела Лиз, толкая братишку локтем. — Ты расстроил маму. Господи. Ты еще такой дурак.

— Неправда! Неправда!

— Правда!

— Неправда!

— О-ох! — вступила няня Флорри. — Нашли время ругаться. — Она погрозила им пальцем. — Вам обоим следует получше себя вести и слушаться няню, а не то Санта не принесет вам подарков! — мрачно предсказала она.

— Санта! — насмешливо фыркнул Фред. — Даже Зак уже достаточно взрослый, чтобы верить в эту чушь. Папа с мамой покупают подарки.

— Неправда! — завопил Зак, его огромные голубые глаза наполнились слезами, короткие ручки молотили воздух, без всякого эффекта шлепая и колотя старшего брата. — Врун! Санта их приносит! Сам увидишь. Санта снова принесет их в этом году…

Зазвонил телефон, заставив его замолчать, словно школьный звонок.

— Я возьму трубку, — заявила Венеция, возблагодарив про себя Бога за то, что это так успокоило детей. Она слезла с лестницы, босиком торопливо прошла к телефону и ответила после четвертого звонка.

— Алло?

Это оказался Дерек Флитвуд, звонивший из Манхэттена.

— Подожди минутку, — велела ему Венеция.

Она взяла переносную трубку в столовую, слушая по пути, как в радиотелефоне щелкают помехи. Закрыв дверь, негритянка подвинула себе стул и утомленно села, оперевшись локтем о стол.

— Порядок, Дерек. Так что случилось?

— Чего не случилось, ты хочешь сказать. — Он помолчал. — Венеция, здесь в офисе дела идут неважно, — с нажимом произнес исполнительный директор.

— Хочешь поменяться со мной местами? Попробуешь пожить здесь для разнообразия?

Флитвуд грустно рассмеялся.

— Нет, спасибо. У меня и так все из рук валится.

Венеция подождала.

— Послушай, — смущенно заговорил Дерек, — я понимаю, что сейчас совсем не время, но у меня нет выбора. У нас тут завал решений, которые может принять только Дороти-Энн, и все уже горит. Как ты думаешь, когда она сможет взяться за дело?

За дело?..

Венеция ощутила, что этот звонок просто неприличен, бизнес требует своего, как обычно. Просто хочется завыть в голос! Что он себе думает?

— Дерек, ради всего святого, еще слишком рано! Она не готова. Дороти-Энн похоронила мужа всего четыре дня назад. Ты же видел ее, ты там был!

— Да знаю я, знаю! — сочувственно произнес он. — Господи, если бы я только мог принять эти чертовы решения и подписать бумаги вместо нее! Но я не могу! В этом-то все и дело. Никто не может. У нас нет такого права. Ты сама знаешь. Фредди был единственным…

— Ладно, ладно! — рявкнула Венеция, перебирая пальцами гриву волос и крепче сжимая телефонную трубку. — Дай мне подумать.

— Ты же знаешь, что я не стал бы звонить без крайней необходимости.

Верно. Она никогда не видела, чтобы Дерек суетился понапрасну. На самом деле, он был последним человеком на земле, кто стал бы вопить о мнимой опасности или устраивать много шума из ничего.

— Дерек, — мягко произнесла она, — я не могу ничего обещать, но посмотрю, что мне удастся сделать.

— Отлично! — ошибки быть не могло, в его голосе явно слышалось облегчение. — Спасибо, Венеция. Я знал, что могу на тебя рассчитывать!

— Я бы не стала, если бы… — начала было Венеция, но Флитвуд уже отключился. — …была на твоем месте, — пробормотала Венеция.

Она нажала кнопку отключения, убрала антенну и положила телефон на зеркальную поверхность стола из красного дерева. Какое-то время она посидела просто так.

С профессиональной точки зрения, она могла оценить позицию Дерека. В компании «Хейл» только два человека обладали властью утверждать наиболее важные решения.

Один из них умер, а вторая тоже все равно что мертва.

— Черт, — негромко выругалась Венеция.

Этим же вечером попозже Дороти-Энн услышала стук в дверь.

— Войдите, — ответила она.

— Привет, ма. — В комнату вошла Лиз.

— Привет, солнышко, — отозвалась мать. — Проходи и садись рядом. Что случилось?

— Ма, я просто хочу, чтобы ты знала. Мы с Фредом и Заком обо всем поговорили, и мы сделаем все, чтобы облегчить тебе жизнь.

У Дороти-Энн на глаза навернулись слезы, и она не смогла заставить себя говорить.

— Мы понимаем, что тебе тяжелее, чем кому-либо другому, — продолжала Лиз. — Мы просто хотим, чтобы ты знала — мы здесь, рядом с тобой.

Дороти-Энн притянула к себе дочку.

— И я буду жить для вас, солнышко, — произнесла она сквозь слезы. Они такие отважные. Я обязана быть рядом с ними. Я должна продолжать жить ради них.

 

22

Разница между «Маленькой Италией» и Чайнатауном состоит только в языке и кухне. Если не считать этого, то внешне отличающиеся друг от друга соседние районы имеют много общего.

И там и там множество многоквартирных домов. Оба района поддерживают тесные культурные связи с родиной. И за фасадами, выставляемыми на показ небрежным туристам, существуют сообщества, крайне уединенные, тайные, куда невозможно проникнуть чужаку.

Другой общей чертой является национальная гордость. Точно так же, как сицилиец будет настаивать на своем отличии от неаполитанца, житель Шаньтоу будет утверждать, что он не кантонец.

Но рестораны процветают и там и там. Как и преступления.

Если в «Маленькой Италии» делами заправляют мафиози, то в Чайнатауне этим занимаются тонги.

Сонни Фонг, производивший хорошее впечатление, чья амуниция говорила о его принадлежности ухоженному, хорошо налаженному миру Верхнего Ист-Сайда, ощутил притяжение старинной культуры, пробираясь на своем «лексусе» сквозь лабиринт Чайнатауна, его улочек с односторонним движением и кишащими людьми закоулками.

Он немедленно приноровился к знакомому ритму. Сбросил с себя изысканную кожу верхнего города, свои отточенные западные манеры. Казалось, даже плоскости его лица проступили явственнее, заострившись еще больше, став безошибочно смертельным острием.

Сонни медленно, уверенно ехал, его глаза, словно рентген, проникали сквозь ту муть, что продавали туристам. Здесь ничего никогда не менялось. Ничто не было тем, чем казалось на самом деле. Чайнатаун был миром волшебных покрывал, коробочек в коробочках, размалеванной шлюхой теней и разврата, наряженной в безвкусный национальный костюм.

Припарковав «лексус» в неосвещенном проезде, Сонни выключил габаритные огни, погасил внутреннее освещение и вышел из машины. Слившись с тенями, он нащупал стальную дверь без таблички. Негромко простучал кодовый сигнал костяшками пальцев. Потом подождал, не позаботившись о том, чтобы оглядеться.

Даже если бы здесь горели фонари, а таковых не было, он и так знал, что увидит. Мрачные плоские стены по обеим сторонам, с заложенными кирпичом окнами, что нарушало все городские уложения и правила противопожарной безопасности. Окна закладывали по двум причинам. Во-первых, чтобы закрыть персонал кондитерской внутри, а во-вторых, чтобы не пускать незваных гостей и власти.

Стальная дверь беззвучно приоткрылась на дюйм. Внутри свет не горел, чтобы не просматривался силуэт открывшего. И по вполне понятной причине. Триады жестоко враждовали между собой, кровопролитие стало нормой, а не исключением.

Голос Сонни звучал спокойно:

— Я пришел от имени почтенного старца, — произнес он на гуандунском наречии. — Он слышал, что ваш чай помогает при неудачной любви.

— Вы пришли в самое благоприятное время, — прошептал голос из темноты. — Мне кажется, что знаменитое снадобье есть на складе.

— Мой почтенный старец был бы очень благодарен, если бы вы могли проверить.

Теперь, когда собеседники обменялись словами пароля, дверь открылась пошире. Сонни переступил через порог и сразу отошел в сторону. Что-то твердое уперлось ему в живот. Потом дверь снова закрылась. Под потолком зажглась тусклая лампочка.

Сонни посмотрел вниз, где дуло «кольта» 45-го калибра уперлось ему в желудок. Он медленно без страха поднял взгляд.

На него холодно смотрел юнец с суровым лицом, одетый в джинсы, футуристические кроссовки «Найк» и атласную желтую бейсбольную куртку. Сонни сразу же узнал его. Итчи Фингер Сунг работал убийцей на «Тени Драконов», гуандунский тонг, как говорили в Чайнатауне, самый опасный. Гибкий и жилистый, Итчи Фингер обладал рябым лицом и склонностью стрелять первым и никогда не задавал вопросов — отсюда и его прозвище.

— С каждым разом ты все больше становишься похожим на варвара, Сонни Фонг. — Он злорадно улыбнулся. — Скоро ты станешь таким же неузнаваемым, как и круглоглазые дьяволы, с которыми ты якшаешься!

Сонни вернул улыбку, зубы блеснули.

— А это твое змеиное жало вместо языка, — негромко ответил он, — очень скоро вместе с остальными частями твоего тела окажется в навозной куче, над которой роятся мухи.

Итчи Фингер сплюнул на вытертый линолеум. Потом снова задержал взгляд на Сонни, неохотно убрал револьвер и спрятал его в кобуру.

— Тебя ждут, — грубо сказал он, дернул подбородком в сторону темного, мрачного коридора и проворчал: — Иди за мной.

Фонг пошел следом за ним — испытание для его обоняния. Из передней части здания — на самом деле, это были три соединенных между собой многоквартирных дома — разносилась всеподавляющая вонь из рыбного магазина и запахи прогорклой пищи из ресторана по соседству. Из подвала внизу, где вовсю выращивали брюссельскую капусту, несло могильным запахом хлорофилла.

Но и без этих «ароматов» здание достаточно провоняло. Потому что под всеми этими отдельными миазмами притаилась вонища от скопления множества людей, сгрудившихся в одном месте. Пот, блевотина, моча, отбросы, грязь. Они сливались в кошмарную вонь, одинаковую по всему миру.

Сонни зажал нос.

Запах бедности.

Вонь выживания.

Он внимательно смотрел по сторонам. Видел зыбкие тени, скользящие вдоль стен почти в темноте — люди все время на чеку. Подавить проблемы в зародыше, прежде чем они станут проблемами.

Дыша ртом, Сонни шел за Итчи Фингером вверх по рахитичной деревянной лестнице, мимо второго этажа, где лечение травами и опиумная курильня вносили свою лепту во всю эту атмосферу. И где похожие на клетки комнатушки все до единой были набиты от пола до потолка грубыми нарами два на четыре.

Жилище Чайнатауна для работяг потогонного производства.

Они взобрались вверх до площадки третьего этажа, где ступеньки резко обрывались, а внушительная стальная дверь преградила им путь.

Итчи Фингер нажал на кнопку звонка и быстро сказал что-то в интерком. Дверь открылась, и два бандита жестом приказали Сонни встать, расставив ноги. Он поднял руки, и они умело ощупали его. Не обнаружив оружия, охранники кивком разрешили Итчи Фингеру провести его внутрь.

Сонни вел себя, как хороший мальчик. Сделал вид, что поправляет галстук, вытащил манжеты и одернул пиджак. Только потом он сверкнул улыбкой и приняв чуть более нахальный вид, проследовал за Итчи Фингером через дверь.

Она вела в две комнаты поразительной роскоши. Никакого изношенного или исцарапанного линолеума, никаких следов потрескавшихся оштукатуренных стен и дешевых голых лампочек. Ковер был с большим, упругим ворсом, свет мягок и приглушен, а стены покрыты настоящим золотым листом. На них висели огромные развернутые свитки, изысканная живопись тушью с изображением эротических сцен.

Сонни Фонг понимал, что перед ним бесценные антикварные вещи, но Итчи Фингер даже не удостоил их взглядом. Он провел посетителя прямо к раскинувшемуся пространству, где лампы с шелковыми абажурами на подставке в виде собак фу отбрасывали золотой свет, а спиралевидные ножки из холодного хрусталя элегантно опирались на пол.

Вместо вони бедности, воздух благоухал ароматами гиацинта, жасмина и дорогими духами.

Сонни, бывавший здесь множество раз, тем не менее одобрительно огляделся. Здесь стояли полированные столы из розового дерева, на них расположились вазы с цветами, чьи лепестки светились тем нежно-розовым оттенком, что и божественные врата у женщин между ног. В одном из углов старик-негр в смокинге перебирал клавиши фортепьяно, наигрывая «Ты лучше всех».

И повсюду на обитых шелком диванчиках разместился товар.

Плоть.

Вне всяких сомнений, самая лучшая женская плоть, которую только мог предложить Чайнатаун.

Десяток девушек, в большинстве своем китаянок, пребывали в разной степени раздетости. Они оглядели Сонни оценивающим содержимое кошелька взглядом. Более опытные немедленно сбросили его со счетов. Им хватило одного взгляда на его лицо, чтобы понять, что перед ними человек, который сам берет то, что может доставить ему удовольствие, и редко за это платит.

Хозяйка заведения, женщина в зеленом шелковом чунсоне, сидевшая в дальнем конце комнаты, что-то шептала по сотовому телефону — цифровая модель, не позволяющая прослушивать ее разговоры.

Итчи Фингер указал Сонни на пустой диванчик.

— Садись сюда, — велел он и ушел.

Но у Сонни были другие планы. Он решил погулять. Поближе изучить товар.

Девушки были проститутками. Хотя он и не собирался никого покупать, они автоматически принимали соблазнительные позы. Некоторые притворно застенчиво поглядывали поверх обнаженного плеча, другие выставляли напоказ точеное бедро и приторно улыбались, или отклонялись назад, опираясь на руки, чтобы грудь высоко поднялась, и он мог оценить это.

Сонни Фонг удовлетворенно кивнул. Он считал себя знатоком женской красоты, и увиденное вполне удовлетворило его, и даже более того. Эти девушки не просто красивы. Это самые сливки.

В другом конце комнаты, женщина, говорившая по телефону, поймала его взгляд. Она подняла указательный палец и показала на банкетку. Ту самую, пустую, куда ему велел сесть Итчи Фингер.

Сонни вздохнул про себя. Уж ему ли не знать, что терпение мадам Чанг лучше не испытывать. Она играет большую роль при старом лунтао. Ходили слухи, что когда-то эта женщина была любовницей старика, причем самой любимой. Было это правдой или нет, ясно одно — она работала под личным покровительством самого Куо Фонга.

Оскорбить ее все равно что оскорбить самого досточтимого старца.

Поправив острейшую стрелку на брюках, Сонни сел на низкий диванчик, откинулся назад, наблюдая со стороны за мадам Чанг, и стал ждать.

Отложив телефон, женщина зажгла длинную тонкую черную сигару и постояла так, отвернувшись, курила молча. Наконец она повернулась, села в кресло из розового дерева и скрестила ноги. Мадам жестом велела Сонни подойти.

Он вскочил и торопливо направился к ней.

— Приветствую вас, почтенная Сестра, — проговорил он с вежливым поклоном.

Женщина приняла его почтительность как должное и кивнула. Она сидела, скрестив ноги, попыхивая клубами голубого дыма, ее ястребиный взгляд задумчиво остановился на Сонни. Ему она сесть не предложила.

Пока мадам открыто изучала молодого китайца, он занимался тем же самым, но исподтишка.

Эмерелд Чанг было где-то между пятьюдесятью пятью и восемьюдесятью. Благодаря волшебству освещения, хирургическому вмешательству и косметике сказать точнее не представлялось возможным. Одно не подлежало сомнению. Несмотря на миниатюрность и изящество сложения, женщина была жилистой, тверже стали.

Мадам выглядела великолепно.

Она обладала классическими азиатскими чертами, волосы цвета воронова крыла закалывала в высокий старомодный китайский пучок. Ее чунсон почти доходил до пола, но короткие рукава и высокие разрезы по бокам выставляли напоказ все еще хорошей формы руки и ноги, упругие и грациозные. Ее ноги напоминали ноги танцовщицы, удивительно мускулистые и стройные. Госпожа Чанг носила туфли на трехдюймовых тонких каблуках.

Ногти на руках были длинные, квадратной формы и окрашены киноварью. Губы округлой формы были того же цвета. Мадам наклеила искусственные ресницы и не забыла о большом количестве наложенного опытной рукой макияжа. В ушах позвякивали сережки из бесценного резного нефрита.

Мадам наклонилась вперед, положила сигару в пепельницу и громко хлопнула в ладоши.

По этому сигналу все девушки как одна поднялись с банкеток и вереницей вышли из комнаты. Одновременно с этим чернокожий пианист заиграл оглушающий регтайм.

Им предстоял разговор, не предназначенный для посторонних ушей.

— Наш великий старец, — негромко заговорила Эмерелд Чанг на гуандунском диалекте, из осторожности не упоминая имен, — прислал гонца с устным посланием. — Она многозначительно кивнула. — Он придает этому такое значение, что не доверился бумаге, даже используя шифр.

Сонни склонил голову.

— Я имею честь быть получателем этого важного сообщения, — смиренно произнес он.

— Да, так тому и быть! — мадам еще больше наклонилась вперед, ее помрачневшие глаза сверкали сквозь завесу пушистых накладных ресниц. — Но слушай хорошенько, следи за моими словами, стань губкой, впитывай. Он сказал, что решение — можно ли тебе доверить сообщение или нет, — зависит от меня!

Сонни дернулся, словно его ударили.

— Старец знает, что мне можно верить! — горько выпалил он. — Сколько же можно меня еще испытывать? На моих устах печать, я подобен раковине…

— Ах, раковину достаточно подогреть, и ее створки широко распахнутся, и мясо готово к тому, чтобы его вынули и съели!

Молодой Фонг почувствовал, как его бросило в жар, а кожу на лице стало пощипывать.

— Во имя всех богов, великих и малых, я всегда…

— Молчать! — голос женщины оборвал его на полуфразе.

Получив выговор, Сонни прикусил язык и склонил голову, ожидая, чтобы мадам сама продолжила разговор.

Какое-то время та сидела молча. Ее ноги теперь стояли прямо, а руки вцепились в подлокотники кресла. Она выглядела царственной. Подобно величественной императрице на троне. Подбородок поднят, глаза пристально смотрят на Сонни, изучая, оценивая, проверяя, решая…

— Тебе известно, с каким уважением ко мне относится многоуважаемый старец, — заговорила госпожа Чанг.

— Разумеется, — Сонни изящно поклонился.

— Тогда ты знаешь и о том, что я верно служила ему больше лет, чем ты прожил на свете.

Он снова поклонился.

— Ваш голос — его голос, — негромко ответил Сонни. — Мне сказали, что вы пользуетесь большим весом в его глазах, чем любой мужчина, будь он самым старшим или самым мудрым.

И это были не пустые слова. То, что оставалось неизвестным для остальных, знали Сонни и еще два-три самых близких к лунтао, самых проверенных и высокопоставленных лейтенанта. Заведение Эмерелд Чанг было лишь прикрытием, доходным, но побочным промыслом.

На самом деле женщина занималась куда более опасным и прибыльным бизнесом. Под ее руководством подпольно ввозили иммигрантов с Дальнего Востока в эту страну. Тот факт, что она успешно занималась этим так долго, оставаясь при этом неизвестной для властей и для тех, кто на нее работал, являлся свидетельством ее силы, отваги и хитрости.

Множество раз она сумела заслужить уважение и доверие лунтао.

А Сонни еще лишь предстояло добиться такого доверия. «Они все еще мне не верят, — с горечью осознал он. — Что еще я могу сделать, чтобы доказать свою преданность?» Он даже представить не мог.

— Стоящая перед нами задача очень важна, — произнесла мадам. — Она требует не только сверхсекретности, но и осторожности. Ошибки быть не должно! Малейший промах и… — ее рука взметнулась и нанесла горизонтальный удар каратэ, — катастрофа!

Она наклонилась вперед — глаза смотрят пронизывающе и блестят, словно гагатовые бусины, длинные серьги раскачиваются.

— Покопайся в себе, — посоветовала она, — и спроси: готов ли ты взять на себя такую ответственность?

Сонни не стал мешкать:

— Я подготовлен и готов, — со спокойной убежденностью ответил он. Его глаза озарились каким-то странным внутренним светом. — Я готов отдать за это свою жизнь!

Женщина холодно улыбнулась.

— Только молодые и глупые так играют своей жизнью! Скажи мне, кто ты? Юнец или глупец?

— Ни тот, ни другой, — парировал Сонни, его голос набирал силу. — Я смельчак.

— Хорошо, — мадам Чанг кивнула и выпрямилась. — Тогда прими мою мудрость: следи за своим языком и будь экономней в словах, чтобы не искушать богов неудач и не жить, сожалея об этом!

Молодой Фонг поклонился.

— Я внимательно слушаю ваш мудрый совет, старшая Сестра, — негромко ответил он.

Она еще раз изучающе посмотрела на него какое-то мгновение, на лицо легла тень раздумья. Потом женщина приняла решение.

— Ты отправишься в Атланту, — заговорила она. — Там ты познакомишься с высокоуважаемым и важным человеком. В его власти дать нам то, что нам жизненно необходимо.

Сонни смотрел на нее во все глаза.

— Кто этот человек?

— Он иммигрант из Китая. Исследователь. Его зовут доктор Во Шен.

 

23

Наступил сочельник.

Скорее по привычке, чем повинуясь сознательному решению, вся семья собралась в гостиной.

Внешне все было спокойно. Все сверкало. Горели огни на рождественской елке. Попыхивало полено, сжигаемое в Сочельник вечером. Ветки остролиста и пахучей ели украшали камин и лестницу в центральном холле. Омела увивала двери, и в музыкальном центре Бинг Кросби чередовался с Лучано Паваротти. Венеция экстренно позвонила в несколько крупных универмагов, не забыв про «Бергдорф Гудмен», и в результате накануне им доставили целую кучу красиво упакованных экстравагантных подарков.

По всем внешним признакам — счастливое Рождество.

Если не считать…

Если не считать мрачно давящего на всех отсутствия Фредди. Первое Рождество без него, наступившее сразу же после его похорон, превратило их в особенно болезненное событие.

Ничего удивительного в том, что Дороти-Энн выглядела мрачной и молчала, дети вели себя непривычно тихо, а вязальные спицы няни Флорри яростно летали, словно она боялась происков дьявола.

Венеция не находила себе места оттого, что ей приходилось выжидать. После звонка Дерека прошло уже четыре дня, и ей следовало начать обсуждение вопроса о возвращении Дороти-Энн на работу.

Паваротти взял последнюю ноту, и проигрыватель компактных дисков смолк. Венеция встала и собралась поставить что-нибудь другое, когда все они услышали странный звук. Невозможно ошибиться! Снаружи донесся приближающийся стук копыт.

— Санта! — воскликнул Зак.

Издав торжествующий вопль, он рванулся к ближайшему окну, вскарабкался на диван и прижался носом к стеклу. Потом мальчишка обернулся. Его широко раскрытые от удивления глаза сияли.

— Это он! — в экстазе заголосил Зак. — Это Санта! Видите? Он пришел! Пришел!

Дороти-Энн выглядела сбитой с толку, словно она не расслышала как следует. Фред и Лиз обменялись скептическими взглядами. Няня Флорри отложила в сторону вязанье. А Венеция, поднявшаяся на ноги раньше всех, направилась к другому окну, отгородилась от комнаты, прижав обе ладони к стеклу, и стала вглядываться в темноту. Ее дыхание затуманило стекло, но она успела увидеть нечто совершенно удивительное.

— Вот это да! — негромко воскликнула она.

Потом повернулась в комнату и поймала вопросительный взгляд Дороти-Энн.

— Что там такое? — спросила молодая вдова.

Венеция засмеялась.

— Ты мне не поверишь, дорогая, но если мои глаза меня не обманывают, Зак прав. Это на самом деле мистер Санта Клаус.

— Ага, как же! — раздался полный сарказма голос Лиз. — Ну а я тогда пасхальный кролик!

— Что ж, детка, вероятно, так оно и есть, — сказала Венеция. — Лучше выгляни на улицу.

Любопытство взяло верх. Они все встали и подошли к окнам. Даже Дороти-Энн не смогла удержаться.

Никакой ошибки. В свете двух фонарей у подъезда, они явственно увидели, как Санта Клаус выпрыгнул из своего экипажа, вытащил огромный мешок и взвалил его на спину.

Дороти-Энн пребывала в замешательстве. Выходит, у него не сани, а фермерская телега, и не северные олени, а лошади, у которых за уздечку засунуты ветки. Так что, кто бы ни надел этот ватный костюм Санты, это не настоящий Санта Клаус.

Ну и что? Главное — неожиданный сюрприз.

— Венеция! — сказала Дороти-Энн с глубоким отчаянием. — Что же нам с тобой делать?

— Со мной! — Венеция покачала головой. — He-а, малышка. Даже и не пытайся повесить это на меня. — Она снова выглянула наружу. — Как ты думаешь, кто, ради всего святого, это может быть? Точно не Дерек. Он слишком правильный.

— Это Санта, — воскликнул Зак, — вот кто! — Спрыгнув с дивана он стрелой пролетел через комнату и выбежал в главный холл.

Остальные видели в окно, как сверкающий параллелограмм света распростерся от входной двери, осветил крыльцо и пролился по ступенькам. Все засмеялись, когда Санта быстро поправил бороду и придал лицу веселое выражение.

— Ну? — произнесла Венеция. — Не знаю, как вы трое, а я сгораю от нетерпения выяснить, кто же скрывается под этой фальшивой бородой!

С этими словами негритянка прошла через гостиную к входной двери, а Дороти-Энн, Фред и Лиз поплелись за ней следом.

— Хо, хо, хо! — прозвучал нарочито басовитый, густой, жизнерадостный голос. — Счастливого Рождества! Счастливого Нового года!

Венеция подозрительно сощурилась.

Санта Клаус был ростом в шесть футов и два дюйма, не считая каблуков, пушистого парика и свисающей красной шапки. У него был потрясающий загар, глаза цвета лазурита, пронзительные, не мигающие, и крепкое гибкое тело, которое невозможно скрыть ватным красным одеянием и искусственным мехом.

Для любой наблюдательной женщины, а когда дело касалось мужчин Венеция Флуд была самой наблюдательной, этот наряд Санты с толстым животом и веселая несексуальность одновременно создавали впечатление мягкости и уюта, как от плюшевого мишки, и внушали чувство безопасности. Тогда как молодое, гладкое лицо за ватными кудрями бороды в совокупности с потрясающим телом, которое она чувствовала под этим одеянием, превращало его в очень сексуального Санта Клауса.

Санта опустил свой мешок, встал на колено перед Заком и ущипнул его за щеку:

— Хо, хо, хо! А хорошо ли ты себя вел, мальчик, в этом году?

У малыша моментально отнялся язык, и Венеция, стоящая тут же сложив руки на груди, вдруг начала смеяться:

— Вот это да, черт меня побери! — с удивлением протянула она.

Санта пригрозил ей пальцем:

— Нельзя так говорить, когда рядом дети, — сделал он выговор негритянке, делая вид, что хмурится. — Ты очень, очень непослушная девочка! Правда, правда.

На это Венеция расхохоталась еще громче.

Дороти-Энн подергала ее за рукав.

— Кто это? — прошипела она.

— А ты как думаешь? Детка, я повидала много странного на своем веку, но это выходит за все рамки!

Дороти-Энн была изумлена. Шок, горе, депрессия, потеря, тревога, боль, страх — за последнее время все это стало основой ее чувств, ежедневным зерном для мельницы отчаяния. Но приятные сюрпризы? Счастье? Веселье? Радость? В кладовой ее эмоций больше не осталось места для таких фривольных роскошеств.

Санта резко наклонился к ней.

— Хо, хо, хо! — он хитро смотрел на нее. — Скажи-ка мне, малышка, ты была послушной девочкой или проказничала?

Изумленная Дороти-Энн вздрогнула, как ребенок, впервые встретившийся с клоуном из цирка, отпрянула и приготовилась убежать.

Венеция схватила ее за запястье.

— Детка, неужели ты так поступишь? — шепнула она. — Господи, как подумаю, из какой дали он приехал…

— Прямиком с Северного полюса! — весело подмигнув, вмешался Санта Клаус. — Хо, хо, хо!

Он потер руки и подул на них, словно согревая.

— Учитывая, что подмораживает, а миссис Клаус забыла напомнить мне, чтобы я надел рукавицы, может быть, кто-нибудь предложит бедному Святому Нику уютное местечко у огня? И может, принесет ему чего-нибудь выпить?

И именно в этот момент в мозгу у Дороти-Энн что-то звякнуло, и все вдруг встало на свои места. Молодая женщина соединила голос Санта Клауса с его несравненными синими глазами, этими великолепными образчиками отличной бирюзы, если бы только полудрагоценные камни могли передать и живое добродушие и острую, завораживающую нотку насмешки.

Ее ладони взлетели к губам, а на щеках от смущения зарделись два красных пятна. «Господь милосердный, — подумала она, ощущая пробегающий между ними ток, — неужели? Или мой рассудок играет со мной шутки? Нет, это… он!»

— О… Господи! — в крайнем изумлении воскликнула она. — Я не верю! Хант? Хант Уинслоу!

Санта снял свой треугольный колпак с помпоном и склонился в отработанном поклоне.

— К вашим услугам, мадам. Сейчас и во веки веков.

Впервые за многие недели, Дороти-Энн ощутила, как ее состояние духа изменилось.

— Вы, сумасшедший, ненормальный, непредсказуемый кружитель голов…

— Не забудьте еще «псих», — вставил Хант.

— Волшебно ненормальный, маниакально полоумный ящик с сюрпризами! Не могу поверить, что это и в самом деле вы!

— Поверьте. — Он опустил бороду и сверкнул широкой сияющей улыбкой. — Видите? Единственный и неповторимый. Я и только я. — Хант отпустил бороду, и та взлетела на место, повинуясь резинке.

— Но… Я хотела сказать… Как это вам пришло в голову приехать сюда? — выдавила Дороти-Энн. — Как вы вообще меня нашли? И кроме всего прочего, что вы делаете в этом невероятно смешном, абсолютно потрясающем наряде из ваты?

— Ну, я делаю то, что Санта делает каждый год, — ответствовал Уинслоу, засунув большие пальцы за широкий пояс. — Приношу радость в праздник. А на что еще это похоже?

— Вы просто неподражаемы! — нежно сказала она. — Вы об этом знаете?

— Может быть, вы и правы, — радостно согласился Хант Уинслоу, глубоко заглядывая ей в глаза.

Женственная часть Дороти-Энн задрожала под его откровенно восхищенным взглядом и неотразимым, легким мужским обаянием, но острое ощущение вдовства нарушило мгновенное удовольствие. Она стояла, испытывая неловкость, сознавая, как подозрительно и вопросительно на нее смотрят дети, боясь перекрестного допроса, который, как ей было заранее известно, они ей рано или поздно устроят.

Это просто друг, мои дорогие, вот и все… Она будет настаивать на правде. А если они спросят, ради чего сенатор проделал три тысячи миль, преследуя ее по пересеченной местности? Я не могу на это ответить. Он просто милый человек…

Дороти-Энн поморщилась про себя, почувствовав, какое это слабое объяснение, насколько непростительно фальшиво оно звучит! А ведь это истина.

Или нет?

И все-таки, неизбежное, беспощадное чувство вины ядовитыми зубами уже вцепилось в нее, пируя за ее счет, опустошая душу, пока ее сознание неустанно выговаривало ей и бранило ее. Эти непрестанные крики: «Стыдись! Стыдись!», все громче и громче звучали в ее мозгу…

Минута растянулась, в воздухе повисло напряжение. Наконец, она в отчаянии всплеснула руками:

— Ну, правда, Хант! Все это так… так… неожиданно. — Руки упали. — Вы застали меня совершенно врасплох.

— Я на это и рассчитывал, — улыбнулся мужчина.

— Но сегодня… Рождество!

— Я этого и хотел.

— Да, но… Как насчет вашей жены? Разве вы не собираетесь провести праздники с ней?

Хант тяжело вздохнул и отвернулся, но Дороти-Энн успела заметить, как тень страдания пробежала по его лицу. Он утомленно стянул шапку, парик, бороду, обнажая выбеленные солнцем волосы.

— У Глории собственные планы на праздники, — пояснил он напряженным, натянутым голосом. — Совершенно ясно, что я в них не включен.

— О Господи. — Дороти-Энн выругала себя. Как я могу быть такой бесчувственной? И как я могла не догадаться? Он бы не оказался здесь на Рождество, если бы ему было куда пойти. — Простите меня, — извинилась она с несчастным видом. Ее пальцы сжимались и разжимались, словно насекомые, исполняющие странный брачный танец. — Если бы я только знала…

— Откуда вам было знать? — Хант грустно улыбнулся ей.

— Но ведь у вас же должны быть какие-нибудь родственники? — ее голос дрогнул.

— Родственники? Ну, у меня есть мать.

— И что? Разве вы отдалились от нее?

— От матери? — Уинслоу рассмеялся. — Из этого следует, что вы с ней никогда не встречались!

— Ах так? И что это значит?

— Тогда бы вы знали, что Алтея Уинслоу не дозволяет отдалиться от нее. Пустяковые ссоры, спокойная вражда, светский терроризм, нож в спину, все разновидности кровопролития, да. Но отдалиться? Никогда. Мама, — добавил он с сарказмом, — твердо верит в то, что со всеми надо оставаться в приличных отношениях. Со всеми — друзьями и недругами. Таким образом, она может приглядывать за врагами.

— Такими, как например… ваша жена? — с раздражением догадалась Дороти-Энн.

— В особенности, моя жена. Верите вы в это или нет, но они регулярно встречаются за ленчем. Хотя Глории это и не нравится.

— Тогда почему она просто не скажет нет?

— Матери? — Уинслоу расхохотался. — Даже Глория на это не отважится! Дело в том, что на это не осмелится никто.

— Но ведь она леди.

— Фельдмаршал действующей армии, вы хотите сказать.

По его лицу пробежала тень. Дороти-Энн решила бы, если бы речь шла о ком-нибудь другом, что это отражение тяжелого бремени, но его тут же сменили восхищение и уважение. Алтея, очевидно, это заслужила, и Дороти-Энн предположила, что Хант такими чувствами запросто не разбрасывается.

— Так что насчет вашей матери? — спокойно поинтересовалась Дороти-Энн, возвращаясь к прерванному разговору. — Миссис Уинслоу не кажется мне таким человеком, который станет встречать Рождество в одиночестве.

— Алтея? Одна? Господи спаси!

Его смех звучал одновременно и насмешливо и бесконечно снисходительно.

— Она на Барбадосе. У нее там друзья, с которыми мать проводит время от Рождества до Нового года. Это стало своеобразной традицией.

— А вас не пригласили? — Дороти-Энн и представить не могла, что такое возможно.

— Ну разумеется, пригласили. — Хант состроил рожу. — Меня всегда приглашают, если честно. И как всегда, я вежливо ответил, что, к сожалению, не смогу приехать ввиду очень важных обязательств.

Женщина покачала головой.

— Но это не из-за вашей матери, держу пари.

— Нет. — Хант покачал головой. — И не из-за хозяев. Меня пугают Другие.

— Другие? — без всякого выражения повторила Дороти-Энн. — Что еще за Другие?

То, как Хант произнес это слово, воскресило в ее памяти малобюджетные фантастические фильмы пятидесятых годов, где летающие тарелки наводнили планету Земля и выпустили бесчисленное количество пришельцев с куполообразными головами. Они промывали мозги землянам и превращали их в зомби, известных под названием Другие.

— Давайте для начала представим домашнюю вечеринку для восьми «страшно забавных» семейных пар. Сладкоречивый дизайнер модной одежды, например. И ведущая телевизионного ток-шоу. Сенатор… Этот дракон со своей женой-декоратором… Обычный ассортимент костлявых светских львиц с их жирными мужьями… — Хант театрально пожал плечами. — Нет-нет, спасибо. Барбадос не настолько велик, чтобы выдерживать такое количество слишком раздутых эго. — Дороти-Энн не знала, что ответить. — Таким образом, — произнес гость, нарочно стараясь выглядеть несчастным, — маленький Уинслоу остался дома один-одинешенек. И пойти ему было некуда. И только это, — разоблаченный Санта жестом указал на свой костюм, — могло его спасти.

— О, Хант, — от переполнявших ее эмоций голос Дороти-Энн стал хриплым. — Простите меня.

— Не за что, — он просиял улыбкой от уха до уха. — Именно сейчас я могу честно признаться, что и хотел оказаться только здесь.

В воздухе слышался гул от невысказанного напряжения. Дороти-Энн снова осознала, как глубоко заглядывают его сияющие глаза, словно Хант хотел увидеть, что творится в ее душе.

Она вздохнула про себя. «Мне не нужно этих осложнений, — подумала женщина. — Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое».

Нет. Это не совсем так.

Я предпочитаю общество. Хочу, чтобы он остался.

Иисус, Мария и Иосиф! Она так запуталась, что уже и не знает, чего ей хочется на самом деле!

— Я понимаю, что нет ничего хуже незваных гостей, — негромко заметил Хант, — так что вам решать, прогнать меня или оставить. В любом случае с моей стороны не будет никаких обид.

— Пожалуйста, останьтесь! — подал голос Зак.

Дороти-Энн вздрогнула от испуга, когда ее младший сын рванулся вперед, бросился к Ханту и отчаянно вцепился ему в рукав.

— Не уходите! — взмолился малыш, глядя на Ханта огромными, полными мольбы глазами. Потом он повернулся к матери, отчаянно ища ее взгляда. — Мамочка! Пусть Санта останется! Мамочка, пожалуйста!

Дороти-Энн оказалась в ужасном положении. Будь оно все проклято! Теперь она просто не могла не попросить Ханта остаться! Мать обернулась к Лиз и Фреду, ее глаза взывали о помощи.

Старшие дети, как обычно, изображали утомленное безразличие. Фред делал вид, что ему скучно и он ничего не слышит. А Лиз приняла позу измученной, равнодушной, все понимающей старшей сестры.

Здорово. И что теперь? Будь я проклята, если соглашусь, и будь я проклята, если откажу.

Чувствуя, что подруга оказалась в затруднительном положении, Венеция немедленно пришла ей на помощь. Готовая принять на себя вину, она опустилась на корточки перед Заком.

— Солнышко, конечно Санта может остаться, — сердечно сказала она, выдерживая его обвиняющий взгляд. — Ведь это Рождество. И мы не можем сейчас прогнать его, верно?

Мальчик торжественно кивнул.

Венеция с улыбкой взъерошила его густые рыжие волосы.

— И тем более, — конспиративно подмигнув, добавила она, — пока мы не посмотрели, что он нам принес!

В опушенных ресницами глазах Зака вспыхнул свет, потом чуть пригас, когда мальчик вопросительно взглянул на мать:

— Мамочка, можно ему остаться?

Дороти-Энн вздохнула и улыбнулась сыну.

— Конечно, мы будем рады, если Санта останется, милый, — хрипло сказала она. — Это само собой разумеется. Мы приготовим ему самую лучшую комнату для гостей.

Такая безграничная радость озарила личико малыша, что ее хватило бы, чтобы осветить целый город. Вот награда изболевшемуся материнскому сердцу, какова бы ни была цена.

Венеция обняла Зака и улыбнулась.

— Вот видишь? А я что тебе говорила, детка? А?

Она поднялась во весь свой рост и взяла Уинслоу под руку. Молодая женщина вела себя так, словно они с Хантом давние приятели, а Дороти-Энн лишь принимает посильное участие в их маленьком спектакле.

— Пошли, Санта, — со смешком произнесла она. — Пойдем поищем, чего бы выпить… А потом я найду кого-нибудь, кто присмотрит за вашими… гм… оленями? Ведь это олени, так?

— В этом нет необходимости, — весело ответил Хант. — Один из эльфов уже отвел их в конюшню, пока мы с вами разговаривали.

Что?

Дороти-Энн, прищурившись, смотрела на гостя.

Какая гнусность! Самая низкопробная шутка! Значит, он заранее рассчитывал остаться, этот дьявол!

Она не знала, сердиться ей или радоваться. Возможно, по полной мере того и другого.

Это случилось позднее.

Неярко горел огонь. Там и сям, всюду валялись обрывки оберточной бумаги от подарков.

Зак, боровшийся со сном, в шапке Санта Клауса, падающей ему на лицо, был безоговорочно счастлив.

Как и все остальные.

В эти последние несколько часов реальность отступила, все недавние трагедии поутихли. Они распевали рождественские гимны, пили эг-ног (для взрослых в него добавили спиртное), а потом дети набросились на подарки.

Фред не мог решить, что ему нравится больше — электрогитара, новый портативный плейер для компакт-дисков, пара пиратских золотых сережек или компакт-диски «Хути», «Блоуфиш» и «Перл Джем».

— Клево. Но как вы достали эти записи? — с удивлением спросил он у Ханта. — Они должны появиться в продаже месяца через три-четыре!

— О, никогда не следует недооценивать Санта Клауса, — последовал расплывчатый ответ.

Зак получил самый большой подарок: видеоигры, модные одежки, которые ненавистны любой матери, горный велосипед, билеты на бейсбол и то, что ему понравилось больше всего — две бейсбольные перчатки, одна с автографом Джо Ди Маджио, а вторая, подписанная Тедом Уильямсом.

Лиз утонула в потоке нарядов от Ральфа Лорена, получив впридачу шлем для путешествий в виртуальной реальности, пару роликовых коньков, антикварный косметический набор из серебра высшей пробы, а от Венеции — цветной сканер последнего поколения.

— Ты не часто сиживала за своим компьютером, — сказала ей негритянка, — надеюсь, что сканер снова поставит тебя на нужные рельсы.

Дороти-Энн не могла в это поверить. При всех прочих условиях, это Рождество обещало стать незабываемым.

Когда зачирикал сотовый телефон Венеции, она сказала:

— Да пусть себе звонит. Зачем портить такой замечательный вечер?

И все-таки подруга решила ответить.

— Это может быть важно, — пояснила она. — Мало кто знает этот номер.

Негритянка раскрыла трубку и включила ее.

— Алло? А, Дерек. Счастливого… — она послушала, одновременно освобождаясь от пиджака. — Что? — одежда полетела на пол. — Ах, черт!

Венеция бросила взгляд через комнату на Дороти-Энн, услышавшую ужас в ее голосе и застывшую позади кресла, ее пальцы впились в обитую спинку.

— Нет, у нас нет кабельного телевидения! — бросила Венеция в трубку. — Погоди. Здесь есть спутниковая тарелка. CNN? Ладно. Я тебе немедленно перезвоню. — Она быстро нажала на кнопку «конец разговора».

— В чем дело? — Дороти-Энн охватило нехорошее предчувствие.

— Неприятности, — коротко ответила Венеция.

С телефоном в руке, не теряя времени, она прошла через комнату, оттуда в главный холл и направилась в кабинет позади него. Схватила пульт дистанционного управления с кофейного столика, направила на телевизор с огромным экраном и включила его. К тому моменту, когда в комнату торопливо вошли Дороти-Энн, Хант, а за ними дети, Венеция уже нашла канал CNN.

Возникло изображение тринитрона, а за ним появилась диктор со словами:

— Это сообщение поступило только что. В Сингапуре органы здравоохранения подтвердили вспышку болезни легионера в роскошном отеле «Хейл»…

— Нет! — услышала Дороти-Энн собственный крик. — Нет, нет, нет, нет, нет!

Она вырвала пульт из руки Венеции и давила на кнопку звука до тех пор, пока голос диктора, достигнув максимума, не начал вибрировать.

— …подробности от нашего корреспондента в Сингапуре Мэй Ли Чен.

Картинка сменилась. На экране показалась красивая азиатка лет двадцати, тонкие черные волосы развевает веселый ветерок, с микрофоном в руке, с нетерпением ожидающая, когда ее выпустят в эфир. У нее за спиной из буйной тропической растительности поднимался роскошный небоскреб из мрамора и стекла с крышей в виде пагоды, которую невозможно было ни с чем спутать, такой же своеобразный силуэт, как здание «АТ@Т» в Нью-Йорке, пирамида «Трансамерики» в Сан-Франциско или оперный театр в Сиднее.

— Меньше, чем через год после открытия, — серьезно заговорила в микрофон молодая девушка, — страшная болезнь поразила один из самых новых и роскошных отелей на тихоокеанском побережье. Это первая за всю историю Сингапура вспышка болезни легионера. Власти сообщили о двух умерших, один из них американец, и о госпитализации еще двадцати двух человек с подтвердившимся диагнозом, и отмечено еще по меньшей мере шестьдесят восемь случаев подозрения на заболевание…

Дороти-Энн была слишком потрясена, чтобы говорить. Медленно, словно пораженная физическим увечьем, она осторожно опустилась в ближайшее кресло и в оцепенении уставилась на экран, слушая с нарастающим ужасом, как по спутниковому телевидению новость распространяется по всему Земному шару.

— Больные среди шестисот постояльцев отеля оказались не единственными пострадавшими. У некоторых из двухсот служащих тоже появились симптомы болезни.

— Милосердный Боже! — прошептала Дороти-Энн. — Ведь это о наших гостях и служащих она говорит! Каким же образом…

Женщина вопросительно взглянула на Венецию, но внимание ее друга было приковано к экрану. Лицо негритянки оставалось спокойным, только умные темные глаза поблескивали расчетливым блеском. Холодный профессионал в ней уже высчитывал, как свести к минимуму то, что для любого специалиста по связям с общественностью стало бы ночным кошмаром.

Репортаж, как-будто режущий по живому, продолжался, камера показывала вход в гостиницу, откуда медики выносили на носилках больных, пока здоровые, нагруженные чемоданами, толпились вокруг поджидающих автобусов и такси.

— Из отеля эвакуируют гостей, пока оставшиеся здоровыми служащие пытаются обнаружить источник бактерии легионера. А пока, это некогда гордое здание, — камера дает обзор, — из ряда наиболее изысканных архитектурных сооружений в мире, стало символом одной из самых удивительных тайн двадцатого столетия. Репортаж из Сингапура. С вами была Мэй Ли Чен.

— Черт, черт, черт! — взорвалась Дороти-Энн. Она кнопкой выключила телевизор, потом снова откинулась в кресле и задумалась. Во внезапно наступившей тишине слегка потрескивал телевизор, словно перегретый мотор автомобиля.

Или бомба, готовая взорваться.

Память-стервятница насмешливо хлопала крыльями.

Ничего привычного.

Как хорошо — как чертовски хорошо! — помнила Дороти-Энн свой разговор с архитекторами.

Я хочу, чтобы это здание заявляло о себе — кричало о себе! Я хочу, чтобы, увидев его изображение в Каире или Рио, люди сразу бы думали: «Это же отель „Хейл” в Сингапуре!»

А теперь этот разговор всплыл снова, упорно возвращаясь к ней.

Визуальное отображение ее архитектурного шедевра с похожей на пагоду крышей, знак присутствия отелей «Хейл» на тихоокеанском побережье, превратилось в символ — Дороти-Энн закрыла глаза — болезни, страдания и смерти.

— Господи… — медленно выдохнула она. — О Господи…

— Дорогая, — негромко обратилась к ней Венеция, — мне очень жаль. Судя по всему, мне надо лететь в Сингапур. Нанесенный урон требует немедленного вмешательства.

Дороти-Энн кивнула. Она выглядела маленькой, уязвимой, потерпевшей поражение. Словно кресло росло, а она, подобно Алисе, уменьшалась.

Утомленно Дороти-Энн потерла лицо.

— Я просто не понимаю! — с нажимом произнесла она. — Как это случилось? Как могло такое произойти?

Венеция вздохнула.

— Дорогая, именно это власти и пытаются установить.

— Нет. — Дороти-Энн непреклонно покачала головой. — Они не на того напали.

— Но, дорогая, их выводы…

Взгляд Дороти-Энн стал острым как бритва.

— Я гроша ломаного не дам за их выводы! — резко ответила она. — Венеция! Разве ты не понимаешь? Это не может быть простым совпадением! Мои проблемы со здоровьем, допускаю. Но авария самолета Фредди? И еще эти новости в довершение всего? Говорю тебе, это слишком!

— Это верно, — успокоила ее Венеция. — Но ты же знаешь старую поговорку. Иногда беда и вправду не приходит одна. А Бог любит троицу.

Но Дороти-Энн не могла это проглотить.

«Венеция ошибается, — думала она. — Самолет Фредди разбился, я потеряла ребенка, у меня обнаружили рак яичников. Это уже три. Удаление матки — четыре. А теперь с этим уже пять».

Беды впятером не приходят.

И есть что-то еще во всем этом — она пока не может назвать точно, что именно… Может быть, выбор времени подсказывает, что здесь не так.

Есть какое-то ощущение.

Венеция присела на ручку кресла Дороти-Энн.

— Послушай, дорогая, — негромко начала она, — я понимаю, каким это стало ударом. Особенно, если учесть все то, что тебе пришлось…

— Вот оно! Слишком много трагедий! С каких это пор молния ударяет так часто в одно и то же дерево?

По опыту Венеция научилась доверять интуиции Дороти-Энн, вне зависимости от того, насколько странными или надуманными кажутся на первый взгляд ее выводы.

— А что если ты права? — спросила она вполголоса. — Если это не случайность, а чьи-то намеренные действия? Зачем кому-то понадобилось…

— Зачем? — Дороти-Энн всплеснула руками. — Кто знает, почему? По той же причине кто-то пустил ядовитый газ в токийском метро. Или устанавливает бомбы на улицах Парижа. Или устраивает заварушки с перестрелкой в Калифорнии. Или поджигает бездомных в Нью-Йорке.

— Чтобы навести ужас, — прошептала Венеция. — Чтобы сеять панику и страх.

— Совершенно верно.

Венеция почесала нос, словно желая прочистить его.

— Так что же нам делать?

— Нам остается только одно, — ответила Дороти-Энн. — Мы должны все выяснить… И надеяться, что успеем вовремя. Пока не погибли еще люди. Прежде, чем… — Ее голос сорвался.

— Прежде чем что?

Дороти-Энн не стала смягчать слова:

— Прежде, чем мы погибнем, — мрачно сказала она.

 

24

— Муж мертв, — объявил достопочтенная Лошадь. Он оглядел собравшихся за столом. Все сидели спокойно, потягивая чай.

— Трагедия, — бормотнул достопочтенный Бык. Его маленькие темные глазки затуманились. Он поставил чашку тонкого фарфора. — Будда не приглядывал за ним. Но несчастье одного может стать благословением для многих.

Шестеро старцев сидели в центральной комнате заброшенного дома неподалеку от Ханоя, расположенного там, где сорок лет назад существовала самая горделивая плантация французского Индокитая. Снаружи их вооруженные телохранители патрулировали двухъярусную веранду, со всех сторон окружающую это разрушающееся, некогда элегантное здание.

В середине дня тропическая жара казалась просто давящей. Но не это удерживало охранников на тенистой веранде. Их к тому вынуждала оставленная без присмотра природа.

Сад, окружающий особняк, с его пальмами, миндальными деревьями, пассифлорой и гибискусом, давно заполонили джунгли, и он стал совершенно непроходимым. Кошмарный подлесок высотой в пять футов и ползучие растения задавили некогда ухоженную землю, цепляясь за руины бывших построек и создавая практически непроницаемую стену ливневого леса.

Чтобы добраться сюда, автомобилям пришлось проехать по зеленому туннелю, бывшему когда-то подъездной аллеей, сохранившейся только потому, что в этом месте дорога была вымощена камнем, непристойно напоминая о богатых докучливых колонизаторах.

Старый лунтао из Гонконга говорил:

— Теперь, когда боги сочли уместным забрать мужа, жена пребывает в печали. Она уязвима. Пришло время нанести удар.

— Хвала богам, великим и малым! — воскликнул достопочтенный Дракон. — Мы достаточно долго ждали!

— И у нас много товара на продажу, — пробормотал лаосский генерал. — Для наших высокогорных посадок выдался удивительно благоприятный год. Никогда еще урожай опиума не был таким обильным.

— И мои земли получили такое же благословение, — добавил достопочтенная Лошадь. — Это самый урожайный год после года Зайца.

— Да, и нашим лабораториям остается только обработать такое количество сырья, — вздохнул достопочтенный Петух. — Наши рабочие трудятся по сменам от зари до зари.

Старый лунтао погладил свою клочковатую бородку.

— Действительно, боги удачи очень помогли нам… несмотря на то давление, которое оказывают на наши правительства эти мертвенно-бледные жабы.

— И все только потому, что у наших властей бездонные карманы и руки смазаны благовонным салом! — пожаловался достопочтенный Дракон. — Ай-ах! Ну и прожорливы же эти воры! Каждый год они плодятся словно мыши и вымогают все больше и больше.

— Мы платим слишком маленькую цену, — спокойно вымолвил старый лунтао с небрежным жестом. — Чем меньше товара конфискуется или уничтожается, тем больше наши прибыли.

— Возможно, — фыркнул вечно озабоченный достопочтенный Петух. — Тем не менее, такой большой урожай требует того, чтобы его осторожнее распределяли. Слишком большие поставки могут сбить цену, снизить наши доходы и уменьшить нашу власть, как море поглощает землю.

Достопочтенный Бык с привередливым видом отпил глоток чая.

— Тысяча извинений, — вежливо сказал он, — но я должен не согласиться с вами.

Глаза достопочтенного Петуха сверкнули, но он подавил гнев и церемонно поклонился.

— Будьте так добры, позвольте мне объяснить, — продолжал достопочтенный Бык. — Недавно во вкусах варваров произошла перемена к лучшему.

— Да? — все еще раздосадованный тем, что его предложение отклонили, достопочтенный Петух тем не менее сумел проявить деланый вежливый интерес. — Как так, многоуважаемый Старец?

— Два десятилетия мы наблюдали за тем, как кокаин с латиноамериканских плантаций соблазнял наших клиентов, тогда как спрос на наш опиум постоянно падал.

— Достопочтенный Бык говорит правду, — вступил в разговор достопочтенный Дракон. — Только подняв цену, мы смогли процветать, тогда как эти не знающие матери колумбийские тупые собаки собрали горы золота, сидя на месте да лениво почесывая задницу!

Старый лунтао кивнул.

— И все-таки теперь колесо фортуны снова повернуло в нашу сторону. Спрос на кокаин заметно упал, тогда как наш опиум опять завоевал популярность. На опиум-сырец, которым богам было угодно наградить нас, очень большой спрос. Следовательно, нам нет нужды беспокоиться о регулировании рынка.

— Возможно, беспокоиться о рынке и нечего, — пробурчал достопочтенный Дракон, — но перевозка больших количеств требует дополнительных денег. Это очень серьезная проблема. Филиалы моей банковской системы есть везде в цивилизованной части Азии, и они пользуются большим уважением. Но вот Запад! Ай-ax! Там банковская система это просто минное поле! Десять тысяч законов, такой контроль, что смутит любых богов, и правительство вмешивается на каждом повороте! И вы полагаете, что они станут приветствовать огромные сделки, а?

— А разве это не так? — спросил достопочтенный Петух.

— Нет, не так!

Достопочтенный Дракон отвернулся, громко харкнул и сплюнул на пол, желая освободиться от злого духа.

— Эти проклятые банкиры расшаркиваются перед властями, ведут себя как девственницы в портовом борделе! Представьте, быть такими разборчивыми! Я просто удивляюсь, как они вообще получают какую-нибудь прибыль!

Достопочтенному Петуху оставалось только в изумлении качать головой. Чаще всего сумасбродство этих дьяволов-варваров оставалось недоступным его пониманию.

Достопочтенный Дракон подвел итог сложившейся ситуации:

— Может быть, теперь вы поймете, почему мы так срочно нуждаемся в отелях этой женщины, — сказал он. — Как иначе мы сможем отмыть, перевести и сделать законными те огромные суммы, что принесет нам благословенный небом урожай?

— Достопочтенный Дракон прав, — мудро кивнул старый лунтао, потом перевел взгляд на министра из Пекина. — Достопочтенная Змея!

— Да, многоуважаемый Старец?

— Все ли сделано?

— Да. Мои источники установили контакт с некоторыми людьми в бывшем Советском Союзе. Произведения искусства, гранатометы, уран, ядерные боеголовки, — он хихикнул, — эти нечестивые, обезьяноподобные куски навоза продадут все с такой же легкостью, что и собачье дерьмо — даже собственную мать в бордель, если цена подойдет!

— Следовательно, я полагаю, что вы дали хорошую цену за то, что нам нужно?

— Я заплатил за нечто в высшей мере полезное. Крошечную пробирку с потрясающей субстанцией.

— Неужели? — старик наклонился вперед. — Расскажите нам.

Достопочтенная Змея улыбнулся тонкими губами.

— Низшая бактерия.

— Ах! — Достопочтенный Бык сцепил свои похожие на корни пальцы и постучал по губам. Покачал головой и сказал:

— Я надеюсь, она не сможет вывести на наш след?

— Ни на наш, ни на чей-либо еще! — отрезал достопочтенная Змея. — Она только запутает экспертов и заставит их ловить собственный хвост!

— Каким образом?

— Достоинство этого средства в его простоте. Этими бактериями не пользуются в качестве оружия, но их очень боятся в быту. Эти микроорганизмы были выведены в центре контроля за болезнями волосяного покрова, где экземпляры хранятся для исследовательских и научных целей.

Достопочтенный Бык удовлетворенно кивнул.

— Боги свидетели, вы отлично поработали, достопочтенная Змея. Эту бактерию выпустили в соответствии с планом?

— Нашему плану покровительствовали боги удачи, — ответил достопочтенная Змея. — Он был абсолютно успешен.

Вокруг стола раздались слова поздравления, закивали головы.

Старик лунтао снова удовлетворенно кивнул.

— Хорошо. Теперь, когда женщина узнала нашу силу, нам следует сделать ей предложение, которое она не осмелится отклонить.

— А если она откажется? — спросил достопочтенный Петух. — Что тогда?

Достопочтенный. Бык сощурился.

— Как женщина сможет? Она увязла в долгах, и к двадцать первому августа должна уплатить семьсот пятьдесят миллионов. И еще раньше к майским идам ей надо уплатить пятьдесят миллионов. Этот платеж ей уже переносили. Совершенно ясно, что ее загнали в угол.

— Верно, но разве загнанная в угол тигрица не опаснее той, что на свободе?

— При обычных обстоятельствах это так. Иногда. С нашим проникновением в «Пан Пэсифик Коммонвелф Бэнк», разве мы не получили восемь процентов голосов в «АмериБэнке»?

Достопочтенный Петух кивнул.

— А разве «Пан Пэсифик» не купил закладные этой женщины?

Достопочтенный Петух снова кивнул.

— Значит, она у нас в руках. Отели — это ее залоговая гарантия, мы держим бумаги, наступает май, мы поворачиваем кран, перекрываем поток наличных, а в августе предъявляем закладные и попадаем на небеса одним махом!

Повисла благоговейная тишина.

Достопочтенный Бык чуть улыбнулся.

— Я верю, что по западным меркам, эта женщина считается самым прекрасным цветком, хотя всем известно, насколько глупы варвары в этом вопросе. Но подождем и увидим. Она скоро узнает, что такому нежному бутону место в цветнике, а не на поле битвы вместе с мужчинами!

Достопочтенный Петух поклонился.

— Примите тысячу извинений за то, что оскорбил вопросом вашу великую мудрость.

Лунтао кивнул. Потом повернулся к бирманцу.

— Достопочтенная Лошадь, вы проявили величайшую мудрость, выбрав это место для нашей встречи. Будучи нашим хозяином, вы проследите за тем, чтобы были приняты все необходимые меры предосторожности?

— Не сомневайтесь, прославленный старец. Мой телохранитель — человек множества талантов. Взрывчатка уже на месте. Как только мы уедем, это место превратится в воспоминания.

— Это честь для меня иметь такого одаренного брата.

Старик отодвинул кресло и медленно поднялся. Остальные последовали его примеру.

— Нам следует уехать отсюда с обычными интервалами, — произнес достопочтенный Бык и низко поклонился.

Остальные поклонились еще ниже, чтобы продемонстрировать свое уважение.

— Да пребудут с каждым из вас боги удачи, — произнес старейший.

— Живите десять тысяч лет.

— Дой йей, — поблагодарил лунтао.

Встреча закончилась.

 

25

Старая песня, да на новый лад.

— Джимми, Джимми, — голос Джоэла дребезжал в трубке. — Ты меня убиваешь своими проигрышами. Тебе это известно?

Некоторые вещи никогда не меняются.

— Ага. — Джимми Вилински с трудом мог стоять спокойно. Он подпрыгивал на месте, трубка телефона-автомата зажата между ухом и плечом. — Знаю. Твое долбаное сердце обливается из-за меня кровью.

— Позволь мне задать тебе один вопрос, — Джоэл говорил, как старший брат.

Джимми хотелось сказать ему: «Эй, Джоэл! Кончай трепаться. Не возражаешь? Можно подумать, тебя и вправду это колышет… Когда это букмекеры перестанут надеяться на то, что их клиенты не выиграют и не обдерут их как липку?»

Точно. Вот это был бы денек.

— Сколько времени прошло, как заплатили твои долги? — между тем продолжал Джоэл. — Шесть дней? Семь?

«Черт! — подумал Джимми, переминаясь с ноги на ногу. — Можно подумать, мне нужны эти проповеди!»

— Что-то вроде этого, — отозвался он задиристо. — А что?

Вилински так и стоял, привалившись спиной к стене, его черные бегающие глазки, похожие на изюмины, перемещались с предмета на предмет, ведя наблюдение за суетой и давкой.

Порт Оторити.

Как всегда на автобусной станции кишел народ, сегодня даже больше, чем обычно, потому что холод загнал сюда людей с улицы.

Порт Оторити.

Хорошее место для охоты. Сводники легко найдут нового клиента, да и прочие нищие и трахальщики в накладе не останутся. Личности с голодными глазами, по которым тюрьма плачет, стремятся к наживе. Нервничающие отбросы общества надеются на удачу. Карманные воришки обрабатывают толпу, у которой есть наличные. Местные пассажиры слишком бедны, чтобы позволить себе купить машину или билеты на самолет, завести кредитную карточку или чековую книжку. Вынужденные обратиться для переезда в компанию «Грейхаунд и Трейлвейз», они проходят сквозь строй кружащих вокруг них акул. И то там, то сям Джимми видел пары людей в форме пешего патруля, действующих так, словно они поддерживают закон и порядок, хотя на самом деле им на все наплевать.

В точности как Джоэлу… А тот снова завелся:

— Эй, Джимми! Ты меня слушаешь?

— He-а. Я тут полетал немного. Ну, ты знаешь. Одно из таких астральных путешествий.

— А?

— Разумеется, я слушаю! Господи! Ты собираешься ставить мои шесть штук на «Дельфинов» или как?

— Твои шесть штук? — прошипел Джоэл. Его голос звучал так, словно он подавился собственной сигарой. — Ты хоть знаешь, сколько ты уже вбухал начиная с прошлой недели?

— Ага, конечно.

— Двадцать семь долбаных тысяч, вот сколько!

— Джоэл? С каких это пор ты трясешься над кучкой куриного дерьма, а?

Джимми играл с ним. Как надо прихватил Джоэла за яйца.

Разумеется, он как следует проигрался. Здорово пролетел.

— Что-то я никак не пойму, — заговорил Джоэл. — Ты называешь двадцать семь тысяч куриным дерьмом? Что с тобой случилось, Вилински? В лотерею выиграл?

— Какая к черту лотерея, я нашел работенку.

— Точно?

— Ага. — Глаза Джимми по-прежнему не отрывались от толпы. Он заметил двух охотников за сумочками, выбирающих себе жертву. — И хорошо платят, к тому же.

— Не расскажешь мне, в чем состоит эта… работа?

— Мне бы очень хотелось, Джоэл. Честное слово, приятель. Но видишь ли, это конфиденциально.

В ответ раздалось хихиканье.

— Ага, давай, — обиделся Джимми. — Смейся до упаду. Мне-то плевать. Они бы не дали мне прозвище «Нокаут» за просто так!

Джоэл загоготал.

— Тебя так называют! Вы только посмотрите. Одна неделя и пшик! Умылся! Ты и крошка Родригес. За вас никто и гроша ломаного не даст.

— Эй, Джоэл! — пора поставить его на место.

— Что? — Джоэл просто напрашивается, идет, не разбирая дороги.

— Засунь это себе в задницу. Шесть кусков на «Дельфинов»! — Джимми оставил за собой последнее слово и повесил трубку.

Проклятье, до чего же ему хотелось рассказать Джоэлу, как он собирается взлететь! Это бы его точно впечатлило. Особенно после этой его шуточки, что на него и ставить никто не станет. Как было бы здорово, если бы он прикусил язык. Ублюдок.

Но проблема-то вся и состояла в том, что Джимми действительно следовало держать рот на замке. Только пасть раскроешь, уж точно профукаешь хорошее дельце.

«Да хрен с ним, с Джоэлом! — проворчал он про себя. — Хрен с ним и его бизнесом! Да если на то пошло, хрен с ними со всеми!»

Почувствовав себя немного лучше, Джимми решил, что тоже может позволить себе погулять. Может быть, заглянуть на пип-шоу или посмотреть порнофильм.

Да что там. Лучше ничего не придумать. Вилински пересек автобусную станцию и вышел на Восьмую авеню.

Ух ты!

Он и забыл уже, когда так здорово морозило. Ветер с такой силой дул с севера, что он как-будто пробирался сквозь ледяную стену. Почти мгновенно сопли замерзли у него в носу.

Но Джимми Вилински не из тех, кого можно сбить с пути. Понадобится кое-что покрепче, чем пронизывающий ветер, чтобы заставить его притормозить.

Обмотав шарфом нижнюю половину лица, он бросился навстречу ветру и пошел в верхнюю часть города пешком. И несмотря на холод, ему удалось придать своей походке эдакую важность и самоуверенность, что означало — эти улицы принадлежат ему.

А так, если честно, и было на самом деле.

Разве не он родился и вырос всего несколькими кварталами севернее, на Девятой авеню? И разве Адова кухня не оставалась его родным, милым домом?

Черт побери, так и есть!

Послушать Джимми, так «Никогда Не Засыпающий Город» принадлежал ему, днем и ночью, в дождь или при солнце. «Единственное место, где стоит жить и умереть», — так любил говорить Джимми.

Он и представить не мог, насколько пророческими были его слова…

Смерть следовала по пятам за Джимми Вилински.

Кармин, плотно укутавшись, шел по противоположному тротуару, пересекая шумные, заполненные машинами улицы.

Несмотря на погоду, на Восьмой авеню как обычно вовсю работали пип-шоу и кинотеатры, демонстрировавшие порнофильмы. Проститутки в мини-юбках торчали в дверных проемах, сводники потрясали фотографиями и притоптывали на месте, пытаясь спастись от холода и при этом без всякого воодушевления старались заманить клиентов в свои заведения. А там, где из зданий вырывались струи теплого воздуха, расположились бездомные, эти жалкие человеческие отбросы, ведущие ежеминутную битву за выживание.

Кармин, надвинувший низко на глаза кепку и предусмотрительно замотавший шарфом шею, рот и нос, брезгливо поморщился. Он, как всегда, предавался размышлениям, куда катится этот город.

Куда ни глянешь, повсюду увидишь отбросы человечества. И с каждым годом общество выбрасывает все больше.

«Плодятся, как кролики, — подумал Кармин, содрогаясь. — Да помогут нам небеса. Кто-то должен сделать им одолжение и избавить их от нищеты».

На другой стороне улицы Джимми Вилински остановился перед вывеской, светившейся неоновыми буквами и предлагавшей: ЖИВОЕ ШОУ! БУРЛЕСК! ДЕВОЧКИ! ДЕВОЧКИ! ДЕВОЧКИ!

Кармин замедлил шаг, наблюдая за Джимми, который, наплевав на холод, рассматривал фотографии, а потом снова двинулся дальше. Он явно не подозревал, что часы его пребывания на земле истекают.

Но Кармин и не спешил.

«Не торопись, — наемный убийца перешел улицу. — Мне не горит. В отличие от тебя, Джимми, у меня полно времени. Целая жизнь».

Джимми выбрал место. Кинотеатр порнофильмов, и не потому, что ему хотелось спрятаться от холода, и не потому, что демонстрируемый фильм «Поллюции» ему до смерти хотелось посмотреть. Все решил вопрос экономии.

У Джимми были свои приоритеты. С его точки зрения, зачем стоять, выпрямившись, в ящике, опускать монетки в механизм, поднимающий шторки на окне, и все ради чего? Просто, чтобы посмотреть, как какая-нибудь окаменевшая телка станет крутить своими причиндалами? Или отдать свои кровные наличные за то, чтобы взглянуть на «живое» действие на сцене, которое будет очевидной фальшивкой? Или, что еще хуже, отдать немыслимые деньги за разбавленную водой выпивку, только чтобы посмотреть на потаскуху, ползающую по хромированной палке как обезьяна?

Действительно, зачем?

В кино, по крайней мере, ты отдаешь деньги за дело. Иногда даже выпадает случай увидеть, как в заведении проливают настоящую сперму, а если повезет, то и самому удастся себя порадовать.

Заманчивая перспектива.

Вилински заплатил при входе в окошечко кассы, поздоровался с парнем, которому на это было наплевать, и прошел через турникет.

Маленький кинотеатрик был темен и почти пуст, а на экране две молодые, хорошо сложенные женщины занимались делом, облизывая друг другу груди и выпуклые лохматки.

Джимми уселся в заднем ряду, расстегнул пальто и устроился так, чтобы наслаждаться жизнью.

«Вот так-то лучше!» — подумал он, ощущая, как эрекция поднимает его член.

Он расстегнул молнию на брюках, достал пенис и начал мастурбировать. Девушки на экране продолжали действовать. «Посмотрите на это. Мы не скрываем ничего.

Чувствуя, что вот-вот кончит, Джимми подумал, что ему лучше на время остановиться. Не хочу я отстреляться слишком быстро. Черт возьми, нет уж. Пусть это продолжается…

Происходящее на экране настолько захватило его, что он даже не заметил, как кто-то сел в кресло позади него.

Теперь одна из девиц улеглась на спину и раздвинула ноги, так чтобы подружке удобнее было ласкать ее языком, а камера могла как следует все снять на близком расстоянии. И запричитала, когда ее партнерша наклонилась, просунув язык между ее бедер:

— О, да. О-ох, детка. Вот так. Ласкай меня… Ласкай меня хорошенько…

За спиной Джимми Кармин быстро перекрестился и пробормотал:

— Прости меня, Отец небесный, за то что я совершаю грех, входя в это логово разврата…

Кармин знал все о западне, которую таит в себе порнография, и о дьяволе, который стоит за всем этим.

Если бы люди помнили, что Господь создал секс для продолжения рода, а не для отдыха, насколько лучше мы бы все стали. А вместо этого, мы позволили миру превратиться в один большой Содом. Стоит ли удивляться, что болезни, аборты и регулирование рождаемости стали эпидемией?

А что до самоудовлетворения, то разве мастурбация — это не своего рода ограничение рождаемости?

«Убиение нерожденных, вот что это такое, — мрачно подумал Кармин, полез в карман и достал струну от рояля, прикрепленную к двум деревянным ручкам. — Только за одно это Джимми Вилински заслуживает смерти».

Кармин действовал быстро словно молния.

Джимми все еще мастурбировал, а гаррота уже обвилась вокруг его шеи. Убийца отработанным движением кисти повернул деревянные ручки, удушая жертву.

Какого черта?

Джимми понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что происходит, но было уже слишком поздно. Петля уже впилась ему в шею, лишая мозг доступа кислорода.

Широко открывая рот, Вилински хватал воздух, пальцы отчаянно рванулись к горлу. Но все напрасно. Сила его сопротивления не имела значения, он не мог ни ослабить смертельную петлю, ни позвать на помощь.

Из его выпученных глаз потекли слезы. А Джимми все слабел и слабел, ему казалось, что голова сейчас лопнет, становясь все больше и больше, как-будто кто-то накачивал ее воздухом.

И в ту секунду, когда он решил, что его череп сейчас взорвется, наступило приятное состояние легкости, а эрекция стала сильнее, чем когда-либо в жизни.

Но самым странным была внезапно наступившая эйфория. Недостаток кислорода привел к одурелой вялости, и границы между фантазией и реальностью стерлись.

Девушка на экране перестала быть порождением киноаппарата. Для Джимми она стала его единственной живой секс-богиней. Ее раздвинутые бедра придвинулись к лицу Вилински, и он чувствовал, как влажная темнота ее лобка трется о его рот, слышал, как она вскрикивает, и ее голос эхом отдается в его голове:

— Я кончаю! О, Господи! Джимми! Джимми!..

И Джимми понял, что не может дышать из-за того, что ее ноги слишком крепко обвились вокруг его головы. Потом он ощутил ее соки, нежный мед и миро, и ему стало наплевать на дыхание. Громкий, нарастающий шум становился все сильнее и оглушал его, и Джимми чувствовал, какая буря бушует у него в гениталиях.

Джимми был не в силах сдерживаться. Ему показалось, что его яички взорвались, и он беззвучно закричал в изысканной агонии, и тут упала темная вуаль, и мир перестал существовать.

Джимми Вилински умер так же, как и жил. В долгу как в шелку.

 

26

Два дня спустя. Десять тридцать утра.

Ведомый шофером лоснящийся, черный, как бомбардировщик «Стелс», «инфинити Q45», принадлежащий Дороти-Энн, вез ее в тишине роскоши вниз по Соумилл-ривер-парквей к Генри-Гудзон-парквей, а затем влился в общий затор автомобилей перед будками, где взимают плату за проезд.

Задержки в движении обычно не раздражали Дороти-Энн, но сегодня все было иначе. Она понимала, что ее досада является прямым следствием ультиматума, облеченного в вежливую оболочку просьбы, но тем не менее, вне всяких сомнений, ультиматума, который обрушили на нее банкиры накануне после обеда.

Это ничего хорошего не сулило, догадывалась Дороти-Энн, и ей оставалось только гадать, что их беспокоит больше всего. Доконала ли их вспышка болезни легионера? Или последней каплей стала смерть Фредди и отсутствие мужчины-исполнителя рядом с ней? Или они просто решили удостовериться, что миссис Кентвелл все еще здорова духом и телом?

Да не все ли равно. Каковы бы ни были причины, ей только и оставалось, что согласиться на эту встречу.

Потому что она была должна.

Семьсот пятьдесят миллионов долларов. Плюс пятьдесят миллионов процентов, подлежащие выплате в мае.

Все вместе, пыталась себя убедить Дороти-Энн, давало право «АмериБэнку» беспокоиться. В конце концов, у них чертова прорва закладных.

«Да, но ведь залоговой гарантией является компания „Отели Хейл”», — напомнила она самой себе.

По последним оценкам «Форбс» она стоит 8,3 миллиарда долларов.

И это совсем не второсортный товар.

Ренни остановился перед зданием «Уан АмериБэнк Плаза», бездушной башней из стекла и стали недалеко от Уоллстрит. Дороти-Энн смотрела, как шофер вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь. Неожиданный порыв ледяного, словно кровь банкира, ветра пронизал Дороти-Энн, и она отпрянула.

«Вот оно, начинается», — подумала молодая женщина, морщась и закутываясь в свою коричневую шерстяную шаль, широкую и длинную, с шоколадной вышивкой и бахромой, элегантное творение Фенди, смягчающую по ее мнению строгость того, что она называла своим «банковским костюмом». Миссис Кентвелл вышла из машины, склонилась перед летящим навстречу ветром и спрятала лицо, взбегая вверх по трем пологим ступеням и попадая в вымощенный гранитом внутренний дворик.

Это было просто архитектурное несчастье — вертикальный туннель, где вокруг абстрактной скульптуры красного цвета завывал и кружился вихрь. Чуть прикрыв веки от поднятого ветром песка, она с трудом преодолела путь до входа в здание и прошла сквозь вращающуюся дверь.

После улицы теплый высокий вестибюль с мраморным полом выглядел особенно приветливым.

Дороти-Энн прямиком направилась к длинной стойке из черного мрамора, напоминающей леденец. Там ей пришлось расписаться и подождать, пока служба безопасности пропустит ее к лифтам.

Лифт мягко остановился, двери разъехались в стороны. Она вошла в приемную и как всегда почувствовала себя введенной в заблуждение.

Пусть холл внизу и лифты были ультрасовременными, но пятьдесят седьмой этаж принадлежал к более раннему периоду со своим степенным традиционным оформлением, которое так нравится преуспевающим банкирам и юристам. Панели красного дерева. Диваны в стиле Честерфилд. Группы вольтеровских кожаных кресел. Никаких сомнений — все выглядит так, чтобы создать вид финансового благополучия.

Но эффект портили низкие потолки и отсутствие окон, привнося раздражающую фальшивую ноту. Чтобы успешно справиться с задачей, в интерьере были просто необходимы высокие потолки, окна, соблюдение пропорций.

Дороти-Энн не пришлось называть себя секретарю в приемной. Молодой клерк в костюме от братьев Брукс уже шел ей навстречу, приветственно протягивая руку.

— Миссис Кентвелл! — любезно поздоровался он.

— Совершенно верно. — Дороти-Энн взглянула на него.

— Меня зовут Майк Меллоу. — Он улыбнулся. — Я один из помощников мистера Придди.

Они обменялись рукопожатием, одинаково твердым и холодным. Не по-дружески, но вежливо.

Дороти-Энн знала этот тип людей. Предприимчивый парень, нетерпеливо ищет место под солнцем. В мире бизнеса полно таких Майков Меллоу.

— Мистер Придди не хотел бы заставлять вас ждать, — сказал молодой человек. — Пройдемте сюда, пожалуйста.

Он повел ее по коридору, отделанному панелями из красного дерева. По обеим стенам расположились мрачные портреты в золоченых рамах. По своим предыдущим посещениям Дороти-Энн знала, что это портреты отцов-основателей различных банковских учреждений, слившихся за последние двести лет в этот огромный конгломерат. Все до одного мужчины на портретах были одеты в темное, от них исходило явное неодобрение, тонкие губы были крепко сжаты.

Как все это не похоже на приветливую, дружелюбную атмосферу ее собственного головного офиса.

Дороти-Энн прошла за Майком Меллоу через еще одну приемную, где множество мужчин дожидалось встречи с Джулианом Придди, потом они миновали офис, где за двумя компьютерными терминалами трудились две секретарши, а третья говорила по телефону, и подошли прямо к двери, за которой расположился Большой Человек.

Меллоу постучал, не дожидаясь ответа, открыл дверь и отошел в сторону, пропуская вперед миссис Кентвелл.

Джулиан Тайлер Придди всегда напоминал ей украшение на капоте классического автомобиля — высокий, худой, с видом патриция, тускло-желтый и красиво упакованный, с худощавым, обтекаемым лицом и зачесанными назад серебряными волосами. Его костюм в полоску был с Севиль-Роу, а консервативный шелковый галстук завязан отличным виндзорским узлом. У него были холодные глаза и раздражающая манера часто мигать.

— Миссис Кентвелл.

Голос звучал громко с бостонским акцентом. Он вырос на Бекон-хилле. Мистер Придди поднялся с вращающегося красного кожаного кресла с высокой спинкой и вышел навстречу, чтобы пожать посетительнице руку.

— Во-первых, примите самые искренние соболезнования и от меня лично, и от всего банка. — Он быстро моргнул. — Ваш муж был прекрасным человеком.

Дороти-Энн кивнула.

— Да, он… — женщина чуть было не перепутала время, но вовремя спохватилась, — это так.

Майк Меллоу суетился где-то на периферии ее внимания. Она обратила внимание на незнакомца, вставшего с тяжелого клубного кресла. Дороти-Энн взглянула на него, потом, вопросительно подняв брови, посмотрела на Джулиана Придди.

Если этот господин и чувствовал себя не в своей тарелке, он этого не показал.

— Миссис Кентвелл, разрешите представить вам сэра Йена Коннери, — произнес он, мягко перейдя на церемонию представления. — Сэр Йен — миссис Кентвелл.

Сэр Йен пожал руку молодой женщине.

— Миссис Кентвелл.

— Сэр Йен.

Дороти-Энн осторожно оглядела его. Ее не предупредили, что на встрече будет присутствовать третье лицо, и то что ее застали врасплох, заставило ее испытать подозрения. Опыт научил ее не доверять сюрпризам. В девяти случаях их десяти они не сулили ничего хорошего.

Поэтому она оглядела сэра Йена дольше и пристальнее, чем это входило в ее привычки.

Сэр Йен Коннери был круглолиц. Слишком упитан, чтобы Дороти-Энн могла хотя бы приблизительно угадать его возраст. Лицо розовое, кожа гладкая как у младенца, большие очки в черной оправе. Волосы седые, начинают редеть. Брови — колючая проволока, черные с сединой. Двубортный черный пиджак из шерсти в тонкую серую полоску, полосатый галстук. Желтый шелковый платок с таким же узором, как и на галстуке, высовывается из нагрудного кармана. Руки маленькие, пухлые, такие же розовые и гладкие, как и физиономия.

— Мистер Придди информировал меня о ваших недавних потерях, — сказал он Дороти-Энн. Голос оказался густым и приятным. — Весьма прискорбно. — Он сурово покачал головой и пробормотал: — Злая воля богов. Плохо. Траур — неподходящее время для ведения дел. Я бы предпочел, чтобы такая необходимость не возникла.

В глазах Дороти-Энн появилось выражение холодной подозрительности.

— И что же это за дела? — резко поинтересовалась она.

— Почему бы нам не присесть? — вмешался мистер Придди, потирая руки. — Майк! — это относилось к суетящемуся вдалеке Меллоу.

— Да, сэр?

— Почему бы вам не помочь миссис Кентвелл снять пальто и не принести нам две чашки кофе и чашку чая?

Кавказец, получивший образование в Йеле, «принеси-подай», рванулся вперед. Он взял пальто Дороти-Энн и унесся прочь.

Придди с видом хлопотливой наседки подвел Дороти-Энн и сэра Йена к клубным креслам, обитым красной кожей, стоящим вокруг серебристого столика в стиле Чиппендейл с резными украшениями. Кожаная обивка вздохнула под их тяжестью. Сэр Йен сменил печаль на нейтральную улыбку и заметил напряженность в посадке Дороти-Энн. Она сидела чуть-чуть слишком прямо, ее глаза смотрели настороженно и ярко блестели, словно у кошки, неожиданно попавшей в луч света.

Откашлявшись, Придди начал:

— Сэр Йен из Гонконга. Он исполнительный директор «Пан Пэсифик Бэнка».

Дороти-Энн молчала.

— Сомневаюсь, что вам это что-то говорит, — добавил сэр Йен, улыбаясь собеседнице и как бы извиняя ее незнание. — Маленький банк, до недавнего времени сугубо частный. Все еще небольшой, на самом деле. Это даже не карман по сравнению вот с этим, — он обвел взглядом просторный угловой офис, имея в виду „АмериБэнк”. — И пока еще не точка на экране финансового радара.

— Сэр Йен скромничает, — Придди обратился к Дороти-Энн. — Нам всем известно, что Азия и тихоокеанское побережье развиваются очень бурно. Сегодня именно там разворачиваются события. Куда ни кинешь взгляд, повсюду двойной рост.

— Да, но мы не скажем миссис Кентвелл ничего такого, чего бы она уже не знала. — Сэр Йен любезно ей улыбнулся. — Компания «Хейл» играла важную роль на Дальнем Востоке в течение какого времени? Почти двадцати лет, так?

Дороти-Энн кивнула, но не заговорила. Она всегда угадывала предварительный сговор, если таковой имелся.

«Меня уже приговорили», — сообразила молодая женщина.

Единственное, чего она не могла понять, так это почему.

«Мне следует быть осторожной, — напомнила Дороти-Энн самой себе. — Против меня двое опытных бойцов. Один постарается меня отвлечь, тогда второй нанесет удар».

Если бы только, во имя всего святого, она знала, что происходит!

«Я клиент „АмериБэнка”! — хотелось ей напомнить Придди. — Предполагается, что вы должны быть на моей стороне!»

Джулиан Придди продолжал:

— Если «Пан Пэсифик» будет расти хотя бы с половиной той скорости, что и остальной регион, то скоро он станет силой, с которой придется считаться.

Сэр Йен хихикнул.

— Не слушайте его, миссис Кентвелл. Мистер Придди обвиняет меня в скромности. Что ж, теперь я могу упрекнуть его в излишней доброте.

Они замолчали, так как вернулся Майк с оловянным подносом и поставил его на столик. Кофе и чай были уже налиты в белые с золотым ободком чашки веджвудского фарфора. Такие же молочник, сахарница и блюдечко с пакетиками «Иквол» стояли рядом.

— Спасибо, Майк. Это пока все, — Придди отпустил клерка, даже не взглянув на него, и передал чашки гостям. — Сахар? — спросил он Дороти-Энн. — Сливки?

Молодая женщина покачала головой.

— Нет, спасибо. Черный кофе меня вполне устроит. — Она вежливо отпила глоток, потом поставила чашку и блюдце на столик.

Кофе, а не ленч. Судя по всему, ленча я уже не заслуживаю.

— Какая неудача, это происшествие в Сингапуре, — небрежно заметил сэр Йен, потягивая чай. Он взглянул на Дороти-Энн поверх чашки. — Это не может не сказаться отрицательно на бизнесе. Я слышал, что на вас посыпалась куча отказов.

Дороти-Энн почувствовала, как по всему телу пробежала ледяная дрожь.

— А почему это вас так волнует, позвольте спросить? — холодно поинтересовалась она.

Но мяч перехватил мистер Придди и разыграл его:

— Сэр Йен, — спокойно объявил он, — имеет непосредственный интерес в компании «Хейл».

— Ах так? — Дороти-Энн пронзила банкира свирепым взглядом. — И что же это за непосредственный интерес?

Не обращая внимания на ее явную враждебность, Придди продолжил спокойным, размеренным тоном:

— Вне всякого сомнения, вам известно, что обычной практикой для страховых компаний является разделение их ответственности. Таким образом, если разразится катастрофа, не все яйца окажутся в одной корзине.

— Но вы же не страховая компания, — непреклонно парировала Дороти-Энн.

— Слава Богу, нет. Но когда речь идет о займах, банк также с удовольствием делит риск. И по той же самой причине. В случае невыполнения обязательств, ни одно из учреждений не получит смертельного удара…

— Ага! Вот оно что! — горячо прервала его Дороти-Энн. Ее голос, резкий и напряженный, прорвался словно нож сквозь лишенное эмоций спокойствие мистера Придди. — Позвольте мне выразиться яснее…

Ее трясло от возмущения, и каждая частички ее тела, гудя от негодования, излучала молчаливый протест.

— Значит, вы предполагаете, что компания «Хейл» представляет собой именно такой риск? Что нам угрожает невыполнение обязательств? Что мы катимся вниз?

— Я ничего подобного не говорил, — вежливо ответил он, не отвечая на ее вопрос. — Я просто говорю о фактах. По вашей просьбе мы уже дважды переносили сроки платежей по вашим займам.

— Это не такая уж необычная практика. И кстати, вынуждена подчеркнуть, она не имеет ничего общего с альтруизмом, — язвительно напомнила ему Дороти-Энн. — Прибыли банка идут с процентов.

— Я не утверждаю обратного, — ответил Придди, изворотливый, словно уж. — Тем не менее, в отличие от компании «Хейл», этот банк является общественной корпорацией. В качестве таковой у нас есть долг, священная обязанность перед нашими вкладчиками…

— Давайте прекратим пустую болтовню, мистер Придди. Просто выкладывайте карты на стол. Я полагаю, вы хотите сказать мне, но все ходите вокруг да около, что вы намерены продать закладные компании «Хейл» этому… этому маленькому банку, который вероятно… — она ядовито передразнила сэра Йена, — «едва лишь точка на экране финансового радара». Ведь ради этого и состоялась наша встреча, не так ли?

— Да, именно это я и собирался обсудить, — Придди кивнул. — За исключением одной, гм, самой важной детали.

Дороти-Энн уставилась на него.

— И что же это такое, позвольте узнать?

Джулиан Придди чувствовал себя крайне неуютно, и это было заметно. Все пошло совсем не так, как он планировал. Учитывая горе Дороти-Энн, банкир рассчитывал на то, что она молча примет новость, и это предположение оказалось серьезным просчетом с его стороны. Он забыл принять во внимание ее боевой дух, который проявил себя раньше, чем Придди предполагал. И теперь то, что представлялось ему легким дельцем, совсем таковым не оказалось.

— Мистер Придди? — Дороти-Энн ждала ответа.

Сэр Йен пришел ему на помощь.

— Миссис Кентвелл, вы деловая женщина, я банкир, и мы должны работать в тесном сотрудничестве. Позвольте мне объяснить… То, что мистер Придди хотел бы сообщить, состоит в том, что его банк больше не является держателем ваших закладных. «Пан Пэсифик» уже выкупил их. Я боюсь, что это свершившийся факт. Дело сделано.

Сделано?..

Дороти-Энн сидела в оцепенении, не веря своим ушам, слишком пораженная, чтобы облечь эмоции в слова. Она во все глаза смотрела на Джулиана Придди, который не осмеливался встретиться с ней взглядом.

Сукин сын!

Кость предательства застряла у нее в горле.

Он меня продал!

У него даже не хватило такта предупредить меня заранее!

— Это в принципе ничего не меняет, — с легкостью продолжал сэр Йен. — Просто вам придется пересылать проценты в Гонконг. Сроки остаются прежними. По закладным надо заплатить к тридцатому июня. Когда подойдет время, мы поговорим о переносе срока платежа…

Но Дороти-Энн не слушала его. У нее кружилась голова как при контузии. Перед ней вставали структурная слабость, постоянно снижающиеся цены, и вот вся тщательно продуманная, взаимосвязанная конструкция ее империи рушится, одно звено за другим, как гигантское домино, рассеянное по всему миру, один элемент, падая, роняет следующий, один за другим, и дальше, дальше…

Смерть… выкидыш… эпидемия…

А теперь предательство. Плюс ко всему прочему…

Смерть… выкидыш… эпидемия… предательство.

Как-будто ей еще мало предыдущих ударов, угодивших точно в цель!

Придди шевельнулся с важным видом в своем кресле, вскинул прилизанную голову и откашлялся. Сначала словесный выпад Дороти-Энн застал его врасплох, но теперь он снова быстро вошел в роль, полностью восстановил свою уверенность в себе. Банкир стал банкиром в одеяниях из власти, авторитета и контроля.

— Миссис Кентвелл, — заговорил он, — уверен, что вы понимаете — это было чисто деловое решение. Вы не должны принимать это на свой счет.

Его голос пробил брешь в ее оцепенении от шока, щелкнул каким-то выключателем в мозгу, и тот снова заработал.

Не принимайте это на свой счет!

Она посмотрела на него, презрение полыхало в глазах.

— Мистер Придди. — Дороти-Энн, чуть качнувшись, поднялась. — Я не могу принимать это иначе. Это в высшей степени личное дело! Но что остается вне моего понимания и что я нахожу недопустимым и абсолютно непростительным, так это тот факт, что мне даже не сообщили! Ведь обычная вежливость…

— Я не сделал этого… — Придди откашлялся и продолжал:

— Банк не сообщил вам, потому что мы не хотели… мешать вашему горю.

— Моему горю! — негромко воскликнула Дороти-Энн. — В качестве оправдания вы осмеливаетесь ссылаться на мое горе? — она смотрела на банкира широко открытыми от изумления глазами. — Боже мой! Ну вы все-таки и фрукт!

Придди кисло улыбнулся, его губы снисходительно изогнулись.

— Такие новости всегда не ко времени, верно?

Она не снизошла до ответа.

— Естественно, мне понятно ваше огорчение. Мне искренне жаль, миссис Кентвелл, но, — он пожал плечами и поднял руки ладонями вверх, — бизнес есть бизнес.

— Да, — сухо согласилась Дороти-Энн, — это так, и к черту этику!

— Все совершенно законно, — негодующе фыркнул Придди.

— Нисколько в этом не сомневаюсь. Как бы там ни было, вы больше не мой банкир, и я потеряла достаточно драгоценного времени. Я надеюсь вы меня простите.

Прижав руки к туловищу, она повернулась к сэру Йену.

— Я свяжусь с вами, как только мой офис получит соответствующие документы. Я хотела бы сказать, что рада знакомству, но…

Мужчины собрались было встать, взявшись руками за подлокотники кресел, но Дороти-Энн остановила их, покачав головой.

— Прошу вас, джентльмены, сидите. Я сама в состоянии найти дорогу.

И с высоко поднятой головой, пользуясь достоинством, как щитом, она твердо прошла по ковру и распахнула дверь. Держась за ручку, женщина на мгновение задержалась и обернулась:

— Счастливого Нового года, — спокойно сказала она.

И ушла прежде, чем они успели ответить.

Ренни завел «инфинити».

— Едем за город, миссис К.?

— Что? Ах, да. — Дороти-Энн покачала головой. — Нет, Ренни. Я передумала. Просто отвези меня домой.

— В городской дом, мэм?

— Совершенно верно.

Большой особняк на Восточной Шестьдесят девятой улице между Пятой авеню и Мэдисон-авеню был самой главной резиденцией Кентвеллов и поэтому всегда стоял наготове, и слуги были на месте.

По дороге Дороти-Энн позвонила из машины в Мидоулэйк-фарм и поговорила с няней Флорри.

— Соберите детей, няня, прошу вас. Кто-нибудь из слуг привезет вас в город.

— Ох! Вы хотите сказать, что каникулы уже закончились? И так быстро?

— Именно это я и хотела сказать, — Дороти-Энн закончила разговор, положила трубку на место и откинулась на спинку, нервно сплетая и расплетая пальцы.

Казалось, что переезд до дома занял целую вечность.

Когда она приехала, то отдала распоряжение, чтобы ее не беспокоили и прямиком направилась в кабинет на третьем этаже, выходивший на зимний сад на заднем дворе. Дороти-Энн вошла, заперла дверь, сбросила туфли, зажгла дрова в камине и сосредоточенно налила себе бренди. Не для того, чтобы выпить. В бокале было едва лишь на донышке. Просто почему-то обнять пальцами бокал казалось ей странно успокаивающим, целью самой по себе. Требовалось чем-то занять руки, чтобы не суетиться.

Она рухнула в удобное кресло у огня и погрузилась в глубокие раздумья.

Это на самом деле ничего не меняет.

Слова сэра Йена снова и снова звучали у нее в голове, словно кошмарная пластинка.

«Черта с два, не меняет! — гневно подумала Дороти-Энн и сердито застонала. — Да за кого они меня принимают? Это все меняет!»

Она уставилась на весело потрескивающие огоньки. Несмотря на жару, молодая женщина все никак не могла согреться и продолжала дрожать. Ей не удавалось отделаться от ледяной дрожи и неприятного предчувствия, охватившего ее.

«Условия остаются теми же… Придет время, и мы поговорим о переносе срока платежа».

Ей отчаянно хотелось в это верить, но какое-то шестое чувство, интуиция, которой она давно научилась доверять, подсказывали ей не расслабляться. «Пан Пэсифик» — неизвестный элемент, никогда раньше она не имела с ним дала. Проклятье, да до сегодняшнего дня она даже не слышала о нем!

Знай своих врагов. Это первое правило в бизнесе.

Дороти-Энн мысленно заметила себе, что надо выяснить все возможное о «Пан Пэсифик». Она напустит на них Дерека Флитвуда. И немедленно.

А пока…

Молодая женщина тяжело вздохнула. А пока в мае надо заплатить пятьдесят миллионов долларов процентов. И самое главное — закладные на семьсот пятьдесят миллионов долларов — необходимо погасить к двадцать первому августа.

Ровно через двести пятьдесят два дня.

А что если на этот раз «Пан Пэсифик» не отложит срок платежа? Что если, несмотря на слабые уверения сэра Йена, они воспользуются своим правом и потребуют целиком эту сумму? Что тогда?

Но Дороти-Энн знала ответ на этот вопрос. Я попаду в полное дерьмо. Компания «Хейл» — ее закладная гарантия. Я все потеряю.

И вдруг в ее глазах вспыхнула стальная решимость.

Нет. Она ничего не потеряет. По той простой причине, что она не может и не станет просто стоять в стороне и ждать, пока это случится! Она не должна так себя вести. Компания «Хейл» это не просто корпорация. Это наследство ее прабабушки.

Благодаря своей решимости и силе, Элизабет-Энн Хейл создала эту компанию, начав со скромного мотеля и закончив мировым гигантом. Ни войне, ни семейным трагедиям, ни внешним врагам она не позволила пробить брешь в своей обороне.

Элизабет-Энн этого не допустила. Она была сильным лидером.

«Я должна быть такой же сильной, — сказала себе Дороти-Энн. — Только сила поможет мне преодолеть этот кризис. Я должна бороться!»

Она расправила плечи.

И я буду бороться, бороться до победы! Никто не отнимет наследство, оставленное ей — и ее детям — прабабушкой! Никто!

Двадцать первое августа…

Двести пятьдесят два дня…

Дороти-Энн вдруг почувствовала, как внутри у нее негромко, но отчетливо что-то затикало, как-будто завели часовой механизм на бомбе.

И так оно и было.

Начался обратный отсчет.

 

27

В этот вечер доктор Во Шен, заведующий отделением бактериологии, заработался допоздна в своей лаборатории, расположенной в бетонном подвале. С точки зрения главы отделения, предпочитающего сидение за микроскопом бумажной волоките и обсуждению бюджета, это было самое ценное время, и он всегда старался извлечь из него максимум пользы.

Но как Во Шен ни старался, ему не удавалось сосредоточиться на микроорганизмах, которым он посвятил всю свою жизнь исследователя.

Наконец, смирившись с тем фактом, что преследующие его демоны мешают мыслительному процессу, доктор выключил электронный микроскоп, снял очки в черной оправе, делавшие его похожим на И.М. Пея, и стал массировать красный рубец, оставшийся на переносице.

Потом он просто сидел, бездумно оглядываясь по сторонам, словно его вдруг перенесли из привычной обстановки лаборатории в какое-то совершенно незнакомое место.

Что и происходило на самом деле.

«Просто удивительно, — думал доктор, — поистине удивительно, как пугающе быстро — как-то неприлично вдруг! — можно выбить почву у человека из-под ног».

Доктору Во Шену было не привыкать к переменам. Со дня своего рождения, а ученый появился на свет в Шанхае, сорок восемь лет назад, он вынес куда больше страданий, чем ему было положено.

Теперь же доктор Во Шен стал живым воплощением американской мечты, во всяком случае он так думал, пока некоторое время назад, совсем недавно, не поступила просьба — нет, скорее приказ.

По какой-то причине его племянник, «малыш» Во, не мог получить официальное разрешение на выезд из Китая, и не было времени ждать, пока поступят необходимые бумаги. Этот пункт сообщения был предельно ясен. Время решает все. Это вопрос жизни или смерти, как было подчеркнуто. Во обхватил себя руками.

Он даже содрогнулся, подумав о том, что от него требуется, и почувствовал себя оскорбленным при одной мысли об этом. Но был ли у него выбор? Нравится ему это или нет, но придется это сделать, и черт с ними с последствиями.

И эти торговцы живым товаром, с которыми его свел подпольный банкир из Нью-Йорка, преисполнились решимости превратить его в змею, вора, предателя своей благородной профессии. Они отказались принять деньги за приезд Малыша Во, а потребовали взамен бактерии из обширного хранилища замороженных образцов Центра контроля над заболеваниями.

Бактерии!

Обычные бактерии, доктор Во, ничего заразного… Слова контрабандиста. Спокойный голос по телефону, он с этим человеком никогда раньше не встречался. Просто сальмонеллу, ничего экзотического или крайне опасного для жизни…

И они хотели получить это сегодня вечером. Сегодня вечером! Безопасный переезд Малыша Во в обмен на заразу.

Доктор Во обмяк в предоставленном ему правительством кресле. «Господи, помоги мне, — подумал он, испытывая приступ тошноты и еще сильнее сжимая руки. — Пожалей, Господи, мою душу…»

— Эй, док! Док?

Доктор Во резко вернулся в покрытое мраком настоящее. Он поднял голову и слепо моргнул, потом надел очки с толстыми стеклами.

Туман прояснился, и он, казалось, сам удивился, увидев себя в привычной атмосфере своего кабинета, и с изумлением посмотрел на Дотти Столлер, открывшую дверь и стоящую на пороге.

Дотти занималась тропическими болезнями в его отделе. Это была маленькая, похожая на подростка женщина с шеей Одри Хепбёрн и с подстриженными «под пажа» серебряными волосами. Только при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что ей уже за шестьдесят.

— Что случилось, док? — пошутила она. — Клариса наконец пришла в себя и выгнала вас вон? Или вы просто забыли, который час?

— Час? — Во выглядел совершенно сбитым с толку.

Он думал только о себе, воплощении бестактности и вины. Что это с ним такое? Она точно не упустит из вида его нервное состояние, нехарактерную скрытность, почувствует запах его страха.

Бессознательно избегая ее взгляда, Во Шен быстро взглянул на свои часы. Подарок на Рождество от самой младшей дочери. Они были очень яркие и модные и заставляли его ощущать каждый год из прожитых им сорока восьми, но он носил часы ежедневно. Десять двадцать шесть.

— Господи ты Боже мой! — пробормотал доктор. — Как это я так засиделся?

Ученый решил, что ему пора двигаться, если он собирается сделать то, что должен.

— Завтра увидимся. — Дотти помахала ему рукой и исчезла, а потом ее голова снова высунулась из-за косяка. — И не забудьте пойти домой!

Доктор Во кивнул, потом посидел какое-то время, прислушался. В здании все было спокойно. Он слышал его звуки — потрескивание соединений, гудение ламп дневного света над головой, колокольчик лифта, вызванного Дотти.

Вздохнув про себя, он откатился назад вместе с креслом и неохотно поднялся на ноги. Теперь или никогда.

Теперь…

Вздыхая, чувствуя себя несчастным, доктор Во Шен, всемирно признанный ученый и заведующий отделением бактериологии Центра контроля над заболеваниями, вышел из офиса и побрел по истоптанному линолеуму коридора, направляясь к нужной лаборатории.

«Это всего лишь бактерия, уговаривал себя китаец, запрещая себе думать о чем-либо, кроме сегодняшнего дня. — Обычная сальмонелла, она редко приводит к смертельному исходу».

Он кивнул самому себе. Да, это притянуто за уши. Но ему нужен бальзам на душу, хотя бы и фальшивый.

Ведь это совсем другое дело, если бы они потребовали что-нибудь по-настоящему смертельное, например, вирус.

На это бы он никогда не пошел. Господи, нет!

— Эй, док! — любезно проговорил Сонни Фонг. — Спасибо за подарок.

Доктор Во Шен молча, равнодушно стоял на темной сельской дороге.

Сонни положил контейнер в свою машину, потом достал пистолет.

— А теперь, док, — велел он, — садитесь в вашу машину. Мы немножко прокатимся.

Три часа спустя закодированное электронное письмо, улетело на другой конец света. Расшифрованное на вилле Куо Фонга, построенной в итальянском стиле высоко над, Гонконгом, оно гласило:

«Приветствую вас, глубокоуважаемый пятый кузен от двоюродного родственника. Мне выпала честь сообщить вам, что я имею в своем распоряжении требуемый продукт. Мое дело здесь закончено, и наш местный служащий получил свое выходное пособие. Учитывая контроль багажа при авиаперелетах, я отправляюсь к месту назначения на машине. Я полагаю, что путешествие займет четыре-пять дней. Я сообщу об успехе моей скромной операции после ее завершения. Да пребудут с вами боги удачи. Ваш покорный слуга, пятый кузен от двоюродного родственника».

 

28

По календарю уже наступила весна. Но погода утверждала — зима.

Вихри снежных хлопьев кружились в воздухе, когда предусмотрительно надевший форму охранник махнул рукой водителю черного «инфинити», пропуская машину через ворота.

Резко набрав скорость, автомобиль мягко скользнул по подъездной дорожке, по обеим сторонам которой расположился тщательно спланированный ландшафт, направляясь к зданию из красного кирпича, стоящему на небольшом холме, возвышаясь над окружающими его акрами, и казалось, царствующему над просторной парковкой.

Построенное около восьми лет назад из отмеченного временем антикварного кирпича, с величественным фасадом в четыре этажа, с восьмиугольным, обветренным куполом, здание выглядело так, словно его вырвали с корнем из колониального Вильямсбурга и целехоньким установили здесь, на Уайт Плэйнс в получасе езды от Манхэттена.

На самом деле это была штаб-квартира всемирной корпорации «Хейл», чьей дочерней компанией являлась фирма «Отели Хейл», и мозговой центр многоязычной империи, чьи разнообразные филиалы пустили свои щупальца во всех индустриях сервиса, которые только можно было представить.

Каждое строение из красного кирпича предназначалось для своей особой функции. В одном сосредоточилось управление всей сетью отелей. В другом разместились офисы «Хейл Лайнз», корпорации, владеющей семнадцатью роскошными круизными теплоходами. В третьем расположились административные службы курортов «Каникулы в деревне». В остальных помещались штаб-квартира таймшерной компании «Хейл», специальные службы, занимающиеся различными программами — поставка готовых блюд для авиакомпаний, службы уборки для независимых отелей. Были здесь также отель, мотель и школа ресторанного менеджмента.

Не осталась в стороне и диспетчерская «ФЛЭШ» — системы бронирования мест на авиалиниях компании «Хейл», номеров в отелях и проката автомобилей, — услугами которой пользовались во всем мире.

Кроме всего перечисленного, все филиалы представляли собой компании с оборотом, исчисляемым миллиардом долларов в год. И за все отвечал один человек — пассажир «инфинити».

«Во времена прабабушки в таком разбросе не возникало необходимости, — думала Дороти-Энн. Сидя на обитом плюшем заднем сиденье автомобиля, она любовалась красивым архитектурным комплексом. — Тогда хватало двух этажей в небоскребе на углу Парк-авеню и Пятьдесят первой улицы. Но так было тогда, теперь все иначе. Времена меняются, и компании „Хейл” пришлось меняться вместе с ними».

«И перемены в корпорации будут продолжаться, — решила Дороти-Энн, признававшая своим главным достоинством гибкость и быструю способность адаптироваться. — Если бы это только могло мне помочь сейчас…»

Вестибюль главного здания напоминал холл уютного отеля, с комфортабельными диванами и клубными креслами, огнем за каминной решеткой и клерком за стойкой. Охранники в отлично сшитых костюмах хмуро разглядывали скопление журналистов, наплевавших на их предложение разойтись и решивших расположиться лагерем на диванах, надеясь перехватить Дороти-Энн, как только та появится.

Они могли избавить себя от лишних хлопот. Глава компании никогда не пользовалась вестибюлем. Ее автомобиль объехал здание и нырнул в подземный гараж, где уже ждал охранник в форме.

Для того, чтобы воспользоваться крошечным личным лифтом, требовался специальный ключ. Именно к этому лифту и направилась с портфелем в руке Дороти-Энн, одетая в длинное черное кашемировое пальто нараспашку. Замедлив шаг, но не остановившись, она поздоровалась с охранником, назвав его по имени, и вошла в лифт, дверь которого тот уже держал открытой.

Мужчина закрыл дверь, и, нажав кнопку, молодая женщина, минуя холл, взлетела на третий этаж в уединенность своего личного кабинета. Лифт специально для этого и создавался, чтобы она могла не встречаться со служащими, нетерпеливыми посетителями вообще и представителями прессы в частности.

В просторном офисе Дороти-Энн царила приятно теплая и намеренно уютная атмосфера, абсолютно не свойственная официальному помещению. Комната была лишена технических средств, насколько это вообще возможно для рабочего места. Так что, стоило ей войти, и молодая женщина немедленно ощущала домашний комфорт. Здесь всегда царствовало лето, несмотря на снежные вихри, бушующие по другую сторону оконного стекла.

— Привет, — поздоровалась Венеция, потягивая кофе из маленькой чашки, расположившись на диване в противоположном конце комнаты.

Дороти-Энн взглянула на нее:

— Я заметила, что «доброе утро» уже не в чести, — с кривой улыбкой заметила она, стягивая с пальцев черные лайковые перчатки.

— Да, детка. И все потому, что в нем нет ничего доброго. Твоя подруга тонет в водовороте связей с общественностью. Да. Я на самом деле терплю бедствие.

Дороти-Энн указала рукой на одно их двух кресел из карельской березы, стоящих перед ее письменным столом из розового дерева. И пока Венеция с чашкой и блюдцем в руке перемещалась в указанное кресло, Дороти-Энн безостановочно ходила по кабинету, словно возбужденная, придирчивая хозяйка дома, инспектирующая свои пенаты перед приходом гостей.

В обычном состоянии она бы получила огромное наслаждение от этой просторной комнаты, одобрительно рассматривая эклектическую пышность ее убранства.

Не для нее холодное совершенство прилизанного рабочего интерьера. Совсем наоборот. Вощеный ситец с цветочным рисунком от Ли Джофы на стенах и диванах, он же роскошными складками спадает по обеим сторонам окон. Под ногами, от стены до стены по покрытию из сизаля россыпь вышитых ковриков девятнадцатого века. Весело потрескивает огонь в мраморном камине, переплетенные в кожу тома заполняют встроенные книжные полки, лампы под зелеными шелковыми абажурами проливают озерца мягкого света.

Вокруг множество фотографий в серебряных рамках. Они стоят на полках, рассеялись по изящно отполированным столикам вперемешку с книгами и безделушками. Ее собственные снимки с президентами, премьер-министрами и знаменитостями. Фотографии детей в разном возрасте. Дети вместе с Фредди. И снимки, причиняющие наибольшую боль — Дороти-Энн и Фредди.

Как будто желая противостоять печальным воспоминаниям, воздух волшебно благоухает и завораживает. В горшках из терракоты цветут азалии, в массивных вазах расположились ветви цветущей айвы, и повсюду расставлены изящные сосуды с ветками, усыпанными бутонами роз.

Неоклассические кресла, небрежно брошенные кашемировые шали, засушенные цветы в рамках, странный марокканский стол с инкрустациями из кости — эти вещи собирались здесь ради того, чтобы создать иллюзию случайности, впрочем хорошо продуманной, придать офису этот часто используемый дизайнерами, но редко удающийся вид английского загородного дома. И все с такой легкостью и уверенностью, что не хватало только своры собак, дремлющих у огня.

И действительно, единственной уступкой последнему десятилетию двадцатого века стали портативный компьютер и многоканальный телефон на изящном столике времен Регентства. Факс скромно поставили подальше от глаз. И лучший друг служащего — эргономический монстр с высокой спинкой — вертящееся, обитое кожей кресло председателя.

Именно к нему и направилась Дороти-Энн, обойдя комнату.

— Итак, — пробормотала она, вцепившись пальцами в спинку кресла и глядя в пространство. — Я полагаю, что этому причиной вспышка инфекции.

— Точно так же как и вспышка болезни легионера тогда в декабре, разница только в бактерии и месте действия. — Сидящая в русском кресле Венеция поставила чашку и блюдце и кивнула. — Федеральный центр по контролю за болезнями и их предупреждением называет это, я цитирую, «симптомами отравления сальмонеллой». Четыре частных независимых лаборатории, в которые мы обратились за консультацией, утверждают то же самое, только они опускают слово «симптомы». — Ее голос смягчился. — Детка, это настоящая катастрофа, допускаю. Двести сорок девять случаев, все проживающие в отеле «Хейл» и в «Бич Ризорт» в Хуатуско, Мексика.

— Проклятье! — Дороти-Энн резко оттолкнула кресло в сторону и шлепнула рукой по столу. — Как может какая-то… — Она замолчала и подняла глаза. Дверь офиса распахнулась.

Вошла Сесилия Роузен с серебряным подносом. Только что сваренный кофе-капуччино, грейпфрутовый сок и блюдо с тоненькими ломтиками нежирного датского кекса. Привычным движением бедра она захлопнула за собой дверь.

— Надеюсь, что не помешала вашему веселью, — сухо произнесла она.

Тонкой как струна, невозмутимой и суховато-шикарной без всяких усилий Сесилии Роузен перевалило за пятьдесят, и треть своей взрослой жизни она провела в качестве личного секретаря Дороти-Энн.

«Секретарь старой школы», — с гордостью фыркнула бы она с высоко поднятой головой, стоило ей столкнуться с менее исполнительными легионами «административных помощников» или теми, кто в разговоре с ней назвали бы себя «коллегами».

— Лучше попробуйте это, — посоветовала Сесилия своему боссу, ставя поднос на стол. — Вам необходимо подзаправиться. — Она многозначительно взглянула на Дороти-Энн. — Но я бы не стала засиживаться за завтраком слишком долго. Конференц-зал битком набит, и позвольте мне заметить, эти ядовитые перья на грани.

— Желаю и вам доброго утра, — кисло отозвалась Дороти-Энн.

— И чего в нем доброго? — парировала Сесилия. — Этот кабинет — просто тихий оазис во всем этом комплексе зданий.

— Неужели?

— Побудьте-ка там, — секретарь дернула подбородком в сторону двери. — По тому, как все себя ведут, вы бы решили, что началась третья мировая война. Телефоны просто с цепи сорвались. Если это не из Центра федерального округа Колумбия, значит, репортеры. Если не они, то адвокаты или родственники пострадавших, или турагенты и туроператоры, отменяющие заказ. И это если не принимать в расчет всяких психов, которые тоже звонят. Все и каждый просто осаждают нашу АТС.

— Точно как тогда в декабре, — негромко напомнила Венеция.

— А что, конечно! — Глаза Сесилии заметно расширились. — Если подумать, то это и есть почти точная копия событий в Сингапуре!

Дороти-Энн уставилась на нее.

— Может быть, все слишком идентично? — громко произнесла она, задумчиво постукивая пальцем по губам. — А что, если…

— Милая, мы уже это проходили, — мягко напомнила ей Венеция. — Все эти двести сорок девять постояльцев не изображают болезнь. Поверь мне. У них действительно сальмонеллез.

— Я этого и не отрицаю. И ради всего святого, прекрати так на меня смотреть.

Дороти-Энн замолчала, принимая чашку с кофе из рук Сесилии. Она сделала быстрый глоток, и капуччино обжег ей язык. Она так заработалась, что забыла, каким горячим подает его Сесилия. Глава корпорации аккуратно поставила чашку на стол.

Венеция покосилась на подругу.

— Я не говорю, что у тебя навязчивая идея. Но несчастные случаи имеют место, детка. Они происходят постоянно.

Ощущая себя так, словно из нее выпустили воздух, Дороти-Энн утомленно опустилась в кресло и потерла лицо.

— Извини. Я не хотела выходить из себя.

— Знаю, малышка.

— Это просто потому, что я отчаянно цепляюсь за соломинку.

— Ты не одинока, дорогая. Мы все ведем себя так же. Теперь допивай свой кофе, съешь кусочек кекса…

Словно понявшая намек Сесилия, только что повесившая в шкаф пальто Дороти-Энн, подвинула ей под нос тарелку с выпечкой.

Дороти-Энн отмахнулась.

— Нет, спасибо. У меня нет аппетита.

— Тебе на самом деле стоит кинуть что-нибудь в желудок, — решила уговорить ее Венеция. — В особенности перед пресс-конференцией.

Дороти-Энн хмуро улыбнулась.

— В таком случае, как насчет болиголова?

— Очччень смешно. — Переключившись на рабочий настрой, Венеция постучала блестящими ногтями цвета красного вина по каким-то бумагам, лежащим на столе. — Ладно, это твое подготовленное заявление для прессы. Юридический отдел все просмотрел очень внимательно. Пока ты будешь придерживаться текста, не принимая на себя вину, но и не отказываясь от ответственности…

— Вот как. — Дороти-Энн подняла руку ладонью вперед. — Оставь это там, где лежит.

— Разумеется. — Венеция пожала плечами, словно сказанное не имело никакого значения, но озабоченно посмотрела на подругу. — Ты начальник.

— Верно. Тогда почему бы тебе коротенько не рассказать мне, как себя чувствуют пострадавшие?

Венеция поморщилась при этом слове.

— Прошу тебя. Не называй их пострадавшими во время пресс-конференции, — посоветовала она.

— Да? — Дороти-Энн подняла брови. — И позволь спросить, почему?

— Потому что это можно интерпретировать как то, что ты допускаешь возможность халатности. А это переводит нас в разряд виновных.

— Что?! — Дороти-Энн раскрыла рот от изумления и недоумения. — Господи! Эти люди — наши постояльцы! Мы отвечаем за их безопасность, благополучие и… И ты волнуешься из-за признания вины по закону?

Венеция спокойно смотрела на подругу.

— Я просто довожу до твоего сведения позицию наших адвокатов.

— Адвокаты! — Дороти-Энн фыркнула и махнула рукой. — Черт с ними, с адвокатами! Венеция, — ее голос упал до шепота. — По нашей вине… заболели… люди!

— И мы делаем все, что в наших силах, чтобы исправить злосчастное стечение обсто…

Дороти-Энн раздраженно махнула рукой.

— Давай оставим жаргон специалистов по связям с общественностью для журналистов, ладно?

Венеция почувствовала, как от такой отповеди у нее вспыхнули щеки. Это не похоже на Дороти-Энн — давать кому-нибудь взбучку. А для Венеции уже совсем в диковинку оказаться пострадавшей стороной.

— Итак, — Дороти-Энн сложила руки на столе и наклонилась вперед, глаза горят от искренней озабоченности, — расскажи мне, что мы делаем для пострадавших. Да, ты правильно расслышала. Я сказала пострадавших. Я хочу знать подробности.

— Отлично. — Венеция выпрямилась в кресле. — Двести сорок девять постояльцев слегли с поносом, болями в желудке и температурой. Из них двадцать отвезли в отделение «скорой помощи» в Санта-Круз-Бей, там провели лечение и отпустили домой. Никто не потребовал госпитализации.

— Продолжай.

— Остальные двести двадцать девять случаев оказались не такими острыми, но просто ради того, чтобы подстраховаться, мы наняли частных круглосуточных сиделок. Лечение основывается прежде всего на том, что больному дают как можно больше жидкости.

— Смертельных случаев не было?

Венеция покачала головой.

— Если бы такое случилось, мы бы тебе сразу же сообщили. Судя по всему, смерть наступает только в самых серьезных случаях. И даже тогда летальный исход настигает хронически больных, людей с ослабленной иммунной системой или самых маленьких и самых старых.

«Иными словами, самых беспомощных и безобидных, — печально подумала Дороти-Энн, — слабых и невинных…»

— Учитывая все обстоятельства, — говорила между тем Венеция, — мы легко отделались.

— Легко! — Дороти-Энн сурово посмотрела на нее.

— Да, вспышка была не очень сильная.

— Ты хочешь сказать, возблагодарим Бога за маленькие милости? — едко поинтересовалась Дороти-Энн.

— Совершенно верно, — Венеция проигнорировала ее сарказм. — Поверь мне, дорогая, все могло быть значительно хуже. Намного, намного хуже.

Ветер за окном подгонял снежные хлопья, они водоворотом кружились на фоне неба. Порывы урагана бились в окна словно прилив обвинений. Стекла дрожали под их натиском.

Дороти-Энн развернула кресло. Кожа обивки скрипнула, когда она наклонилась вперед.

— Есть ли какие-нибудь соображения по поводу того, как эта… эта ужасная бактерия распространилась?

— Да, — кивнула Венеция. — Обычным путем, через пищу. Самыми вероятными виновниками являются яйца, мясо, рыба или курица. Они грешат на camerones en escabeche rojo — креветки под красным соусом чили, но это только предположения. Завтра мы будем знать наверняка.

«Завтра, — мрачно подумала Дороти-Энн. — Одному Богу известно, какие еще неприятности принесет нам следующий день».

— Как насчет пострадавших? — спросила она, переплетая пальцы и поднимая одну бровь. — Кроме медицинской помощи, что еще мы для них делаем?

— Мы предоставили билеты на самолет для полета домой почти десятку человек, тем, кто этого требовал. Кроме того мы возместили стоимость пребывания в отеле и билетов туда-обратно для всех больных гостей. — Негритянка сурово посмотрела на Дороти-Энн, словно желая подчеркнуть величину расходов корпорации. — Помимо этого, они получают ваучеры на следующие каникулы на любом курорте компании «Хейл» по их выбору, все расходы мы берем на себя.

— Вот об этом бы я дважды подумала, — язвительно бормотнула Дороти-Энн.

— Считай, что я этого не слышала. — Венеция подалась вперед и встретилась глазами с подругой. — Особенно потому, что мы делаем все, что только возможно. Дорогая, мы склоняемся перед неизбежным. И ты это знаешь!

— Да, да. — Дороти-Энн раздраженно крутилась вместе с креслом.

Снег пошел еще гуще, и весь комплекс, напоминающий студенческий городок, даже машины внизу на стоянке, утонули в триллионах кружащихся белых пятен. С того места, где сидела Дороти-Энн, монохромное небо казалось живым. Словно нашествие белой саранчи…

Женщина попыталась отогнать угрожающее видение, захватившее мозг.

«Держись, старушка, — велела она себе. — Это просто снег. Слишком поздний, не по сезону, снегопад. Только и всего».

Решительно сжав губы, Дороти-Энн прогнала галлюцинацию прочь. Скрипнула кожа, когда она рывком вернула кресло в обычное положение и неохотно остановилась.

— Ладно. Все-таки я должна пойти и послушать этот концерт, да? — ее голос и выражение лица не оставляли сомнений в том, насколько отвратительна ей эта задача. — Чем раньше я с этим покончу, тем лучше.

Венеция тоже встала. Из стопки документов на столе она торопливо достала подготовленное сообщение для прессы.

— Не забудь вот это. — Венеция протянула его своему боссу. — Оно тебе понадобится.

Дороти-Энн разглядывала бумаги с явным неодобрением.

— Нет. — Она решительно покачала головой.

— Нет? Что ты хочешь сказать этим «нет»? — Венеция смотрела на нее во все глаза. — Детка? — Одна элегантная рука уперлась в бедро. — Ты что, с ума сошла?

— И на это я тоже отвечу: нет. Просто, — Дороти-Энн подняла обе руки, — подготовленное сообщение для прессы слишком бездушное… слишком… холодное.

— Но это же как раз то, что нужно!

Дороти-Энн покачала головой. Золотистые пряди качнулись, закрыв, словно срезанные по диагонали занавески, ее лицо.

— Дело в том, — проговорила она, убирая одну прядь за ухо, — что, если уж я должна выполнить эту неприятную обязанность, то пусть уж все будет от души.

Все еще сжимая документы в руке, Венеция оперлась кулачками на стол и тяжело вздохнула.

— Почему, — обратилась она с отчаянным вопросом к своему отражение в молчаливой полированной поверхности, — меня это совершенно не удивляет?

 

29

Глория и Кристос лежали обнаженными на смятых простынях в крошечном домике на Рашен-хилл, снятом молодой женщиной для их свиданий. Жалюзи скрывали от них Алькатрас, Золотые Ворота и весь окружающий мир. Глория обратилась к своему любовнику:

— Дорогой, неужели тебе так необходимо курить эту кошмарную травку? Честное слово, марихуана распространяет удивительно тошнотворный сладкий запах.

Кристос невозмутимо щелкнул зажигалкой и снова зажег свой косяк. Он шумно затянулся, потом протянул его Глории.

Та состроила гримасу.

— Нет уж, спасибо. Вот как раз это я даже и пробовать не хочу.

— Самое лучшее курево, — его голос звучал сдавленно, так как он старался задержать в себе дым. — Это гавайская травка.

Женщина покачала головой.

— Я же уже сказала тебе. Не хочу.

Выдыхая дым, Кристос пожал плечами.

— Твой проигрыш — мой выигрыш. И все-таки ты не очень-то похожа на Мэри Поппинс. — Он усмехнулся и многозначительно подмигнул. — Верно?

— Я никогда и не претендовала на эту роль, — чопорно возразила Глория. — Просто я предпочитаю выпивку.

Кристос лежал рядом с ней, он затянулся еще раз, чувствуя, как начинает приятно гудеть в голове.

— Ну, ты же знаешь мое мнение. Каждому свое.

Глория перекатилась на бок и приподнялась на локте, чтобы было удобнее любоваться скульптурным совершенством его наготы и… Да что там, его явственным мужским началом. Сколько же времени они встречаются регулярно? Уже три месяца?

Ее затуманенный алкоголем мозг начал обратный отсчет.

Нет. Больше трех месяцев. И что примечательно, чувство новизны еще не притупилось.

Теперь она еще отчаяннее сходила по нему с ума.

«Но что меня так заводит? — уже не в первый раз гадала Глория. — И почему я так привязана к этой стройной, но все-таки посредственности из простых, пусть он и секс-машина? Что в нем такого, чего нет у других мужчин?»

Она мудро решила, что эти вопросы из числа тех, которые лучше оставить без ответа. Всем известно, насколько опасно изучать фрейдистские минные поля страсти и желания. Никогда не знаешь, на что нарвешься.

Глория сняла этот дом ради того, чтобы волшебство продолжалось. Больше никаких торопливых приходов и уходов и этих ночлежек с тонкими стенами. Больше никаких ухмыляющихся клерков за стойкой и блохастых матрасов. Пусть маленькое, но это увитое бугенвиллеей убежище давало ей ощущение уединения и защиты. И что более важно, накладывало печать респектабельности и законности на их связь.

Глория смотрела, как Кристос аккуратно взял косяк и положил его в пепельницу у кровати. Потом почувствовала, как его мускулистая нога опустилась на ее ноги.

Ее тело мгновенно отозвалось. Глория задохнулась, когда дрожь пробежала по ее коже.

— Достаточно насмотрелась? — самодовольно поддразнил ее любовник.

— Кристос! Ты просто ужасен! Честное слово, я иногда спрашиваю себя, почему я с тобой связалась.

Глория сделала вид, то дуется.

Кристос рассмеялся.

— Хочешь знать, почему? Да потому что я всегда готов, хочу и могу. Я всегда горяченький, могу пуститься рысью. Я просто первоклассный и даже больше. Потому что я тот самый правильный пижон, который знает, как нырнуть к леди между ног и приласкать ее сладкую лохматку…

— Фу! — брезгливо поморщилась Глория. — Неужели нельзя обойтись без этого слова? Ты же знаешь, как я его ненавижу.

— Ага, как же, — парень сверкнул ехидной улыбкой. — Это ты так говоришь. Но вот если бы спросили меня…

Глория молчала.

— Ведь в глубине души ты заводишься от моих грубых слов. Иначе зачем бы тебе, — он лукаво подмигнул, — было во все это влезать? Связываться со мной?

Как же хорошо он ее знал.

Глория вздохнула, а ее пальцы отправились гулять по его крепкой мускулистой груди и вниз к блестящему животу. Добравшись до волос внизу живота, она легко погладила его пенис. И тут же ощутила его эрекцию. Снова.

Неужели чудеса никогда не кончатся?

Упорно глядя ему в глаза, Глория отвела назад крайнюю плоть.

— Раз уж тебе известна причина, — хрипло заговорила она, — по которой я связалась с тобой, то это потому, что я… я…

Сообразив, что собирается сказать, женщина быстро закусила губу.

— Да? — Его расширенные зрачки хищно сверкнули. — Произнеси это! Скажи мне!

Глория судорожно глотнула, ощущая, как зачастил ее пульс.

— Я люблю тебя, — срывающимся голосом прошептала она. По ее лицу пробежала тревога, словно ее шокировали собственные слова.

Глория быстро отвернулась.

— Эй, бэби, не прячься. — Кристос взял ее за подбородок и заставил взглянуть на себя, большой палец поглаживает ей щеку.

Ее груди вздымались и опадали, ярко-красные пятна зажглись на скулах. Неужели он намеренно мучает ее? Или просто играет в какую-то извращенную игру? Доводит ее до того, чтобы она выставила себя полной дурой?

Как бы Глории хотелось знать это. Временами ей казалось, что это она главная, что это она подвергает его испытанию. А в другие моменты, вот как сегодня, она не была вполне в этом уверена и думала, не он ли нажимает на ее тайные пружины.

Его голос прозвучал неожиданно мягко, когда он произнес:

— Иди сюда, — и обняв ее, положил себе на грудь.

Глория чувствовала, как плавится ее тело. Его кожа была влажной, теплой и благоухала мускусом от их предыдущих любовных поединков. И она не могла не ощущать его пенис, попавший в ловушку между их животами, подергивающийся и напряженный от нового прилива энергии.

— Повтори еще раз, Гло, — прошептал Кристос, а его руки нежно, умело скользнули вниз по ее шелковистой спине и мягким ягодицам. — Открой мне свое сердце. Поделись своими секретами.

Широко открытыми глазами Глория смотрела на него, ее длинные до плеч темные волосы упали занавесом. Она погружалась в его сияющие глаза и как будто теряла связь с реальностью, словно прыгала в кружащийся водоворот, сознавая таящиеся в нем опасности.

«О, как легко, — думала она, — с каким желанием и радостью я бы утонула в этих синих озерах, опушенных густыми ресницами…»

Ее пальцы вцепились в плечи мужчины.

— Я люблю тебя, Кристос! — с нажимом прошептала она. — Господи, если бы ты только знал, как сильно!

И вдруг Глорию затрясло. В уголках глаз показались слезы.

— Эй, — Кристос был воплощением заботы и доброты. — Детка? Ты в порядке?

Глория молчала.

Он поднял голову, и его язык, подвижный и быстрый как змея, показался между его губами. Парень слизывал все соленые слезинки, не давая им упасть.

— Я тоже тебя люблю, — мягко произнес он.

Ее слезы высохли так же мгновенно, как и появились.

— Ты… любишь? — переспросила она несмело. Женщина смотрела на него по-детски удивленно, словно предчувствуя какой-то подвох.

— Конечно, люблю. И я бы доказал это, если бы не… — он вздохнул и выразительно пожал плечами.

Если бы не?.. Глория почувствовала, как у нее свело желудок. Что он хочет сказать этим своим «если бы не»?

И тут она все поняла.

— Н…не-ет! — с громким тревожным криком Глория вырвалась из его объятий и упала на спину.

— Гло? — Кристо немедленно сел. — Какого черта?

— У тебя есть кто-то еще! — прозвучало горькое обвинение, ее лицо искривилось. — Ведь это ты пытаешься мне сказать. Верно? Да?

— Да, но…

Она не позволила ему закончить.

— Ты, ты… хрен собачий! — прошипела Глория. — Кусок дерьма!

Кристос был захвачен врасплох. Перед ним предстала новая Глория, совершенно не похожая на ту женщину, которую он знал. Что-то уродливое, кошмарное и отвратительное проступило в ее лице, словно кость, прорвавшая плоть.

Он смотрел на нее во все глаза.

— Какой, черт побери, дьявол в тебя вселился?

— В меня? — Глория наградила его свирепым взглядом. — О, Господи! Как же я ничего не замечала? Как могла быть до такой степени слепой?

Кристос постарался сохранять благоразумие.

— Послушай, Гло, — начал он.

Но та уже слишком далеко зашла.

— Не смей называть меня Гло! — в ярости завопила она. И занеся назад руку, изо всех сил залепила Кристосу пощечину.

Тот видел взметнувшуюся руку, но не попытался перехватить ее. Громкое шлеп! прозвучало как выстрел из пистолета, когда ее ладонь обрушилась на его лицо. Его голова дернулась в сторону, а на щеке белыми пятнами отпечатались следы ее пальцев.

— Сукин сын! — задыхаясь произнесла она, нанося ему еще один удар, теперь уже другой рукой.

Голова Кристоса дернулась в противоположную сторону, но он отказывался защищаться.

— Ради всего святого, Гло, — спокойно произнес он. — Может быть, ты возьмешь себя в руки?

Но ее глаза остекленели от специфического алкогольного «завтрака», и ничто не могло ее остановить. Снова и снова она била его по щекам, поочередно, то по правой, то по левой, так что его голова так и моталась из стороны в сторону, налево, потом направо, налево, направо, налево, направо.

— Ублюдок! — шипела она. — Чертов хрен!

— Я сказал, прекрати, — мягко предупредил Кристос.

Спокойная угроза, прозвучавшая в его словах, не произвела на Глорию никакого впечатления. Подогретая спиртным ярость, ослепляющая и всепоглощающая, сумасшедшим пламенем бушевала в ее крови, заставляя дико колотиться сердце.

«Сделать ему больно, черт побери, больно! Причинить боль в ответ, — это все, о чем она могла думать. — Два ока за один глаз! Два зуба за один!»

Фурии, распоясавшиеся в ней, оказались слишком буйными, чтобы их сдержать, слишком непредсказуемыми и примитивными, чтобы можно было как-то повлиять на них. Оставалось только предоставить им свободу действий. Оплеухи обрушивались все чаще, но стали не такими сильными.

Но терпению Кристоса уже пришел конец. Быстрая, словно молния, его рука рванулась вперед и схватила Глорию за запястье. Она замахнулась другой рукой, но и ее он перехватил тоже.

Ее грудь бурно вздымалась, пока Глория боролась, пытаясь вырваться. Когда это оказалось бесполезным, она вскинула голову.

— Потаскун гребаный! — выпалила она и, громко отхаркнув, женщина изо всех сил плюнула ему в лицо.

Кристос даже не моргнул.

В глазах Глории бушевало холодное пламя.

— А теперь отпусти меня.

— Не-а, — Кристос покачал головой. — Только когда ты возьмешь себя в руки.

— Какое чертовское самообладание! — Ее глаза свирепо мерили его снизу вверх. — Ничего себе! Да за кого ты себя принимаешь, когда указываешь мне, что делать?

— Хочешь узнать одну шутку, малышка? — парировал он. — Я сам себя об этом спрашиваю. Только для меня это звучит вот так: какого хрена я вожусь с этой бешеной сучонкой?

Казалось, на ее лицо упала маска. Глаза потемнели, потом превратились в щелочки.

— А ты ничего не забыл? — холодно поинтересовалась Глория.

— Щас угадаю. Если и так, то ты мне напомнишь, точно?

Глория бросила на него злобный взгляд, потом опустила голову, какое-то мгновение приходила в себя, затем вздернула подбородок.

Кристос был настолько ошарашен, что чуть было не выпустил ее запястья. Преображение оказалось мгновенным и поразительным.

Женщина, избивавшая его, казалась орущей торговкой рыбой. А светская леди, говорившая с ним теперь, являлась воплощением высокомерия, свойственного обитателям холмов.

— Ты забываешь о том, — подчеркнуто-холодно заявила она, — что между нами капиталистическое соглашение. Другими словами, я плачу тебе, чтобы получить то, чего я хочу. — Глория сладко улыбалась, но ее глаза напоминали два острых клинка. — А я хочу, чтобы ты сию же секунду убрал от меня свои грязные лапы.

— Ничего себе! — негромко воскликнул Кристос. — А знаешь что? Ты и в самом деле настоящая чертова шлюха!

— Все дело в интерпретации. С моей точки зрения я была лишь упорной. Но если ты настаиваешь на том, что я была сукой, что ж, — Глория пожала плечами, — в любом случае, кого интересует то, что думаешь ты? Итак. Тебе выбирать. Или ты меня отпустишь, или больше не увидишь ни одного кругленького цента. Так как?

— Значит, ты считаешь, я за этим гоняюсь? За твоими долбаными зелеными?

— А разве нет? — Ее улыбка превратилась в язвительную ухмылку. — Поправь меня, если я ошибаюсь, но я и вспомнить не могу, чтобы ты хоть раз отказался от моих денег.

— Знаешь что, леди? Да пошла ты!

— Ой-ой, — не без сарказма отозвалась Глория. — Каков джентльмен!

Он подавил тяжелый вздох, задержал дыхание, чтобы успокоиться, и медленно выдохнул.

— Ты ведь можешь и ошибаться, — напряженно заметил Кристос.

— Да неужели? — Глория подняла искусно выщипанные брови. — С какой это стати?

— А тебе никогда не приходило в голову, что может быть, только может быть, ты мне действительно небезразлична?

Глория засмеялась:

— Ой, дай отдышаться! Ну разве это не вторая самая старая ложь на свете? Подумай-ка сам, детка, — на ее лице появилась злобная гримаса, когда губы повторяли его любимое ласковое слово, — может быть, ты себя и считаешь жеребцом. Но я тебе кое-что скажу! — Ему не хотелось этого слышать, но Кристос понимал, что Глория все равно выскажется. — Ты, — выложила женщина свой козырь, — ничем не лучше бродяги с Полк-стрит!

Кристос нахмурился.

— Да неужели? Так почему бы тебе не отправиться на Полк-стрит и не подобрать там себе кого-нибудь? Тогда я хоть от тебя отделаюсь!

Парень выпустил запястья Глории и оттолкнул ее от себя. Она шлепнулась на спину, подпрыгнула на матрасе, потом встала на колени и наблюдала, как Кристос хватает свои джинсы и натягивает их.

— И куда это ты собираешься? — требовательно поинтересовалась миссис Уинслоу.

— Туда, где воздух почище.

Он замолчал, завозившись с ширинкой, застегивая пуговицы снизу вверх. Потом подобрал с пола серую майку, хорошенько встряхнул и облачился в нее. Торопливо заправил ее в джинсы, щелкнул пряжкой пояса и взглянул на любовницу.

— В такое место, где нет этого дурдома.

Глория снова рассмеялась.

— Дай-ка я угадаю. — Она игриво постучала указательным пальцем по губам. — Ты пользуешься своим правом мачо и уходишь от меня. Верно?

— Это ваши слова, леди.

Казалось, Глорию это ничуть не беспокоит.

— Ты вернешься, — со знанием дела заметила она. — Такие, как ты, всегда возвращаются.

Кристос одарил ее взглядом, в котором не было ни грамма веселья.

— На твоем месте, я бы не стал на это надеяться.

Женщина изобразила громкий зевок.

— Поверь мне, милый, я и не надеюсь.

Ее гнев уже утих, и она только получала извращенное удовольствие, играя с ним. А почему бы и нет? В конце концов, ведь это ее обидели. Ведь Кристос почти было признался, что есть кто-то еще.

Он это сделал. И, по чисто мужской привычке, разве он не ведет себя именно так, как по общему мнению должен себя вести виноватый мужчина? Обижается, пыхтит, топорщит свои перышки изо всех сил, как будто это он жертва.

Да. Кристос заслужил это. Пусть покрутится. А она понаблюдает и получит огромное удовольствие, когда он станет ластиться, умасливать ее и упрашивать, чтобы только вернуть себе расположение миссис Уинслоу.

«Кто бы ни придумал эту старую поговорку, он ошибался, — размышляла Глория, развлекаясь, наблюдая за тем, как Кристос ходит вокруг, подбирая носки и ботинки. — Месть не то блюдо, которое следует подавать холодным. Совсем наоборот. Чтобы лучше им насладиться, отмщение надо подавать с пылу с жару — обжигающим, дымящимся, пузырящимся!»

Кристос — носки в одной руке, ботинки в другой, — стоял и с мрачным видом смотрел на нее.

— Ты все еще думаешь, что это такая игра, — напряженно произнес он. — Верно?

— Ах, мой дорогой. — Глория возвела очи горе. — Не можешь же ты на самом деле ожидать, что я стану принимать тебя всерьез. Разве не так?

Он воинственно посмотрел на нее.

— Если честно, то так и есть. Это мое мнение. Как только я переступлю через этот порог, — его палец, словно дуло пистолета, нацелился на дверь, — мы попрощаемся навсегда.

— О-ох! — женщина театрально содрогнулась. — Знаменитые последние слова, так я полагаю?

Кристос пожал плечами.

— Можешь думать так, как тебе нравится. Увидишь, что мне плевать.

С грацией танцора, он нагнулся, пробалансировал по-балетному на одной ноге, надел носок и ковбойский сапог, потом повторил процедуру. Кристос аккуратно опустил брюки на сапоги, выпрямился в полный рост и оглянулся вокруг в поисках своей крутки «Ливай’с».

— Наверно, оставил ее внизу, — бормотнул он себе под нос. Потом повернулся к Глории. — Можешь не провожать. Ах, да, пока не забыл, — он выловил из кармана джинсов ключи, выданные ему любовницей, — держи. — Связка полетела на кровать. — Они мне больше не понадобятся.

С этими словами Кристос развернулся и направился к двери.

Когда ключи приземлились рядом с ней, в голове Глории зазвенел тревожный сигнал. «Боже мой! — ее как громом поразило неожиданное открытие. — Он же на самом деле говорил серьезно!»

— Кристос! — воскликнула она.

Тот закрыл глаза, резко остановился и выругался тихонько:

— Дерьмо! — но не обернулся. «И что теперь?» — устало подумал он.

Голос Глории дрожал от страха.

— Ты… ты сказал, что не вернешься. Ты это серьезно или нет?

Просто хочется зарыдать в голос! Что она себе думает? Что он треплется только ради удовольствия челюстью погреметь?

— Совершенно верно. — Кристос широко распахнул дверь.

— Подожди!

В панике Глория сорвалась с кровати и нагая бросилась через комнату. Его лицо оставалось бесстрастным, а женщина отчаянно уцепилась за него, ее губы осыпали его легкими торопливыми поцелуями — там, здесь, повсюду.

Но Кристос не отвечал. Ему хотелось уйти. Честное слово, так отчаянно хотелось вырваться, что стало наплевать, насколько велико состояние Уинслоу. Даже за все золото Форт-Нокса не стоит возиться с таким дерьмом.

— Пожалуйста, не оставляй меня! — лился водопад умоляющих слов. — Дорогой, не надо! Прости меня! Я так виновата!

Кристос отворачивал лицо с покрасневшими щеками от ее отчаянных поцелуев. Он от нее устал. «Почему, — с тоской подумал он, — она не может просто заткнуться и дать мне уйти?»

Тело Глории сотрясалось от рыданий.

— Я ничего такого плохого и не думала. Наговорила просто так, — униженно молила она. — Ничего! — Глория упала на колени и крепко обхватила любовника за ноги, ее дрожащее, залитое слезами лицо прижималось к бледно-голубой джинсе на его бедрах. — Просто когда ты признался, что в твоей жизни есть кто-то еще, я… Весь мой мир рухнул! Мне было так больно, что я совершенно потеряла голову!

— Черт! — в его голосе слышалась ирония.

— Это правда! — настаивала Глория. — Почему ты мне не веришь?

Кристос безнадежно покачал головой.

— Ты все еще ни хрена не поняла, точно?

Женщина подняла лицо с полосками от слез и уставилась на него.

— Не поняла чего? — воскликнула она. — Кристос, о чем, черт тебя дери, ты говоришь?

— Я говорю о том, что ты знаешь — обязательства, свадьба, обеты. — Видя, что складка между ее бровями становится все глубже, он заговорил таким тоном, каким отчаявшийся наставник разговаривает с невероятно тупым учеником. — Я говорю о том, что нас разделяет. О том, что всегда существовало и разделяло нас.

— Дорогой! — взмолилась Глория. — Прошу тебя! Почему бы тебе не перестать мучать меня загадками?

Кристос резко вдохнул и выдохнул. Свирепо глядя на нее, он схватил ее руку, обвившуюся вокруг его бедра. Держа за запястье, он поднес руку к лицу Глории, чтобы та на нее взглянула.

Ее кольцо с огромным бриллиантом, подаренное в день помолвки, и обручальное кольцо с насечками ярко сверкали, пока он водил пальцем с двумя кольцами у нее перед носом.

«Ну и что? — подумала Глория. — Тоже мне, большое дело». Она носила их все время.

— Теперь ты въехала? — поинтересовался Кристос.

— Нет. — Женщина покачала головой. — Если честно, то я не могу сказать, что поняла.

— Знаешь, для умненькой леди ты можешь быть здорово тупой. — Его голос был ледяным. — Разумеется, я говорил о тебе! Ты только посмотри на свои обручальные кольца! И теперь скажи мне, что в твоей жизни нет другого мужчины.

Глория смотрела на него во все глаза.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что имеешь в виду моего мужа? — недоверчиво переспросила она.

— А почему бы и нет?

Молодая женщина едва не расхохоталась. А она-то боялась, что у него есть другая! Она почувствовала, какой легкой вдруг стала ее голова — она кружилась, но от эйфории и наслаждения, от облегчения.

— Совершенно определенно ты не можешь считать Ханта угрозой. Дорогой, я как-то уже сказала тебе и могу повторить это тысячу раз — наш брак только фикция.

— Ну и что? — грубо сказал Кристос. — Ты считаешь, что я так и буду тебя с ним делить? — Глория посмотрела на него. — Но ты, — он выпустил ее руку и начал жестикулировать, — ты сразу же подумала о самом плохом! Что кто-то есть в моей жизни! — Кристос отвернулся и стукнул ногой в косяк. — Черт! Так-то ты меня отблагодарила за мою любовь?

Глория понурила голову и молча посмотрела на кольца на своей руке. В глубине души у нее поднималось тошнотворное чувство. Какой же дурой он должен ее считать! Это она-то со всей ее изощренностью, со всем ее умом, со всей ее ловкостью, и вдруг устроила истерику, как избалованный, ревнивый ребенок. И из-за чего? На пустом месте!

Стоит ли удивляться, что она чувствует себя неуверенно со всеми, кого знает? Даже с Кристосом?

— Ах, дорогой мой, — печально шепнула Глория, — если бы я только знала!

— Куда уж там! — его голос звучал насмешливо, и он по-прежнему стоял к ней спиной. — Ты всегда так зациклена на самой себе, что ничего больше не видишь, не слышишь и ни о чем другом не думаешь!

Глория вздрогнула, услышав жалящую правду в его отповеди.

— Но почему ты ходил вокруг да около? — спросила она. — Ты что не мог прийти и прямо мне сказать, что у тебя на уме?

— Черт возьми, леди, я пытался. — Кристос развернулся к ней. — Но ты даже не дала мне закончить. Ты все сразу не так поняла.

Лицо Глории исказила гримаса страдания. «Он прав, — подумала она. — Я просто не дала ему такой возможности».

Цепляясь за Кристоса, Глория нетвердо поднялась на ноги. Слезы струились у нее по щекам.

— Прошу тебя, не уходи, — мягко попросила она. — Мы разберемся с этим!

Его лицо оставалось бесстрастным.

— Ага, конечно, — цинично отозвался он.

— Мы сможем! — настаивала Глория. Ее лицо выглядело упрямым, ребяческим, отчаянным.

— А как насчет следующей недели? Будущего месяца? Следующего года? — яростно спросил он. — Мы так и будем прятаться всю нашу гребаную жизнь?

В глазах Глории появилось странное выражение.

— Мы бы не стали ссориться из-за этого, если бы я не была замужем.

— Может быть, да. — Кристос пожал плечами. — А может быть и нет. Но дело в том, что ты замужем, Гло. Взгляни правде в глаза. С этим ничего не поделаешь.

Она поцеловала его в щеку, едва прикоснувшись губами, чтобы не причинить большей боли. «Как я могла так отхлестать его по щекам? — виновато размышляла она. — Что, ради всего святого, на меня нашло?»

Ее голос упал до хриплого шепота.

— А если бы я была одна? Ты бы тогда со мной встречался?

— Будь реалисткой, Гло. Это… Есть какое-то слово… Гипотеза? Ага. Гипотеза.

— Может быть, — прошептала она. — Но как ты не понимаешь? Мы же можем с этим справиться. Мы можем сделать это реальностью!

Кристос покосился на нее.

— Ты хочешь сказать, что подашь на развод?

Глория глубоко вздохнула.

— Ну, не совсем так.

Парень уставился на женщину.

— Тогда что ты пытаешься мне сказать, а?

— Развестись не так просто.

— Почему это? Ты что не такая, как другие? — поинтересовался Кристос.

— Потому, — с горечью ответила Глория, — что перед свадьбой я подписала добрачное соглашение.

— Вот оно как, — отозвался Кристос, чувствуя, что разгадка близка.

— Так что если я с ним разведусь, то мы останемся с носом.

Кристос чуть было не улыбнулся. Нет, вы только послушайте ее. Она говорит «мы». «Мы останемся»…

— Ну и что? — он намеренно оставался холоден. — Значит, ты ни черта не получишь. Но у тебя буду я. Чего еще тебе надо?

Он с ней играл. Забросил наживку, чтобы посмотреть на ее реакцию.

Глория моментально клюнула на нее, как акула на кровь.

— Послушай! — прошипела она. — Я заработала свой кусок пирога! Ты хоть представляешь себе, на что это похоже — все время изображать на публике влюбленную парочку, а потом, стоит только добраться до дома — бац! Занавес упал, и меня как-будто больше нет!

— Что ж, значит, ты несчастна, — заключил Кристос. — Это я усек. И если ты его бросишь, то останешься на мели. Подумаешь, большое дело. — Он пожал плечами. — Кому нужны его бабки?

— А ты, черт побери, как думаешь? Нам!

— Гло…

— Я серьезно говорю! Ты разве не понял, что деньги нужны даже для того, чтобы дышать!

— Ага, но если развод означает, что ты остаешься на бобах, а тебе этого совсем не хочется, то какого хрена вообще это все обсуждать?

— Потому что есть другой способ! — голос Глории звучал мягко. — Мы можем получить наш пирог и съесть его!

Кристос по-прежнему держался начеку.

— Это каким же образом?

Обнаженное тело Глории прижалось к его телу, прикрытому одеждой. Она откинула голову назад и взглянула на любовника снизу вверх.

Кристос видел, как в глубине ее глаз играют странные огоньки, из-за выпивки зрачки казались размытыми. Но он заметил и кое-что еще, что-то твердое, непреклонное, вызывающее беспокойство и скрытое под блестящей поверхностью.

— Кто знает, что может случиться? — прошептала Глория. — А вдруг с Хантом произойдет несчастный случай!

От ее яростного пыла парня затрясло. Какое-то мгновение он просто смотрел на нее, не веря своим ушам. Когда он наконец смог говорить, его голос звучал с таким же ужасом, что отражался и на его лице.

— Что ты сказала? — хриплым шепотом переспросил Кристос.

По лицу Глории пробежала тень боли.

— Почему ты так ужасно на меня смотришь? Дорогой, в чем дело?

— В чем дело? — в ужасе спросил он. — Ты еще спрашиваешь? Боже мой! — Кристос прижал ладони к вискам и медленно покачал головой, словно пытаясь прийти в себя. — Да ты только послушай, что ты несешь! Ты что не понимаешь, что говоришь?

— Разумеется, понимаю, — мирно ответила Глория. — Поверь мне, я очень много размышляла над этим. Если бы существовал другой способ…

— Я не верю своим ушам! — Он выглядел изумленным, и его голос звучал так, словно перед ним разворачивался зрелищный и невероятно отвратительный спектакль.

— Дорогой, — уговаривала Глория, — ты ведь и сам понимаешь, правда? Это единственный выход…

И тут его гнев достиг точки кипения, и Кристос взорвался:

— Черт побери, Гло! Какое дерьмо ты пытаешься мне внушить? Это не единственный выход! — Глория отпрянула и вздрогнула от его неожиданной вспышки. — Так ты хочешь его отправить на тот свет? — продолжал Кристос. — Отлично! Отправляйся и принимайся за дело. Но я? Я не специалист по трупам. Усекла?

— Но… Но несчастные случаи происходят все время, — попыталась умаслить любовника Глория. — Мы всего только и должны помочь тому, чтобы один такой произошел…

Кристос схватил ее за плечи и сильно потряс.

— Такие несчастные случаи сами по себе не происходят! — проорал он. — По меньшей мере, я в них не участвую!

Женщина мило надула губки.

— Я просто хотела нам самого лучшего.

— А мне глубоко плевать, почему ты этого хочешь! — его голос вдруг успокоился. — Я тебе уже сказал. Убийства не по моей части.

Глория снова прижалась к нему, и Кристос почувствовал, как быстро и бешено колотится ее сердце.

— Он богат, Кристос! — прошептала Глория.

Он видел маленьких Кристосов, отражающихся в ее глазах, два его лица блестели, как новенькие монетки — золотые дукаты, которые только и остается подобрать. Подумал об этом и тут же закрыл глаза, чтобы избавиться от алчного видения.

Но все бесполезно. Сверкающие доллары с его изображением отпечатались на его роговице и танцевали веселый вальс под его сомкнутыми веками.

Золото! Стандарт благосостояния и власти. Универсальный символ всего того, что можно купить за деньги, что можно пожелать, из-за обладания которым люди убивали друг друга в течение тысячелетий.

Убивали?..

Кристос немедленно открыл глаза. Глория по-прежнему смотрела на него снизу вверх, с таким выражением, будто что-то просчитывала.

— Мой муж не просто богат, — шептала она голосом соблазнительницы, Ева, Далила и Саломея в одном лице. — Он даже не очень богат. Хант безумно, неприлично, супербогат! Дорогой, ты хоть представляешь себе, что это значит? Ты можешь себе вообразить притягательность такого состояния?

На самом деле он мог, но Кристос мудро придержал язык. Он не собирался распространяться насчет того, что выяснил в «Форбс» о семействе Уинслоу, или о том, что ему известно — завязки-то кошелька у старой леди Алтеи. Чем меньше, по мнению Глории, ему известно, тем для него лучше.

— Он стоит миллиарды! — выдохнула она. Ее глаза лихорадочно блестели. — Именно так, милый. Миллиарды! С заглавной «М».

— Я уже сказал тебе, — напряженно ответил Кристос, — убийство это не для меня!

Глория крепко обняла его.

— Да что с тобой такое? Только не говори мне, что боишься стать миллиардером!

— Черт возьми, конечно, нет. С чего мне бояться?

— Тогда что же тебя удерживает?

Кристос холодно взглянул в ее запрокинутое лицо.

— Да я просто не хочу закончить жизнь на электрическом стуле, — мрачно заявил он.

— Электрический стул! — хохотнула Глория. — Да это же курам на смех, милый! Мы же не идиоты! Мы все как следует спланируем, — ее голос стал мечтательным. — Ты только представь себе эти миллиарды и миллиарды долларов…

На какое-то мгновение Кристос отпустил тормоза и позволил попировать своему воображению. Просто с ума сойти, если подумать, что можешь позволить себе все, о чем мечтал, и многое из того, о существовании чего даже и не подозревал. «Роллс-ройсы», «феррари», «ламборгини». Личные самолеты, яхты и лимузины. Вертолеты. Шкафы ломятся от сшитых на заказ рубашек и костюмов. Особняки, пентхаусы, поместья на берегу моря. Слуги только и ждут твоих указаний.

Деньги, которые можно тратить.

Проклятье, деньги, которые можно прожигать!

Чувствуя, что он на грани, Кристос приказал воображению убираться на место.

Глаза Глории ярко блестели, как будто она вместе с ним совершила это путешествие в страну мечты.

— Ты можешь представить? — прошептала она. — Дорогой, только ты и я! Ты и я, и все эти прекрасные, прекрасные миллиарды! Если это не счастье, то что же тогда?

Кристос не ответил.

Да ему и не нужно было этого делать. Глория спрятала улыбку, понимая, что семя попало в благодатную почву. А пока и этого достаточно.

 

30

Репортеры почувствовали кровь.

Как только Дороти-Энн появилась на пороге зала для пресс-конференций, началось вавилонское столпотворение. Засверкали вспышки, ослепляя ее, обжигая глаза, оставляя отпечаток на сетчатке. Заурчали видеокамеры с темными зрачками объективов, микрофоны оказались у самого ее лица.

— Позвольте… Позвольте… — Сесилия Роузен проворно шла впереди, прокладывая дорогу сквозь толчею.

За ней по пятам шли Дерек Флитвуд, шести футов ростом, прилизанно-красивый, и Венеция, тоже высокого роста, само совершенство, сошедшее с подиума. Они образовывали защитный барьер по обеим сторонам Дороти-Энн, расталкивая толпу и сопровождая своего босса к пюпитру. Зажатая между ними Дороти-Энн казалась маленькой, бледной и невероятно хрупкой.

Но это не остановило журналистов, обрушивших на нее лавину вопросов.

Финансовый обозреватель из «Уолл-стрит джорнэл»:

— Мисс Хейл! Это всего лишь вторая ваша пресс-конференция. Неужели ваше появление связано с финансовыми трудностями, которые испытывает ваша компания? Ходят различные слухи по этому по…

Фотограф одного из телеграфных агентств:

— Мисс Хейл! Посмотрите-ка сюда…

Известный скандальными публикациями журналист из «Инкуайрер» с выговором лондонского кокни:

— Мисс Хейл! Есть ли еще новости о том, чем вызвано падение самолета вашего мужа…

Тонкий австралиец из популярного таблоида:

— Это правда, что вы подали в суд на тех, кто сделал самолет вашего покойного мужа…

Дороти-Энн старательно сохраняла сдержанное выражение лица. Она смотрела прямо перед собой, умело избегая пересечения взглядов, глядя на точку поверх голов окружающих ее людей. Этим приемом пользуются знаменитости, кинозвезды и члены королевских семей по всему миру, и этот трюк отлично помог Дороти-Энн. Даже очень внимательный наблюдатель не смог бы догадаться, какая буря бушует у нее внутри.

И гнев, спровоцированный журналистами.

«Как они смеют! — кричала она про себя, каждая словесная стрела пробивала доспехи ее достоинства. — Кто дал им право ломать столь для меня ценные стены, возведенные вокруг моей личной жизни? Неужели нет ничего святого?»

Это все, что могла сделать Дороти-Энн, чтобы не выдать того, как она оскорблена. Эти вопросы были сугубо личными и не заслуживали даже презрения. Эта… эта вседозволенность! Ведь не ради нее созывалась пресс-конференция.

Венеция почувствовала, как напряжена подруга.

— Не сорвись, дорогая, — прошептала она краешком губ. — Ради этого они на тебя и набросились.

Дороти-Энн глубоко вздохнула. С высоко поднятой головой она подошла к пюпитру из древесины фруктового дерева и встала за ним. На передней части пюпитра красовался логотип корпорации — большое стилизованное «X», а на стене у нее за спиной сияющие бронзовые буквы складывались в надпись «Хейл компани, Инк.».

Как только глава корпорации заняла свое место, защелкали затворы фотоаппаратов, засверкали вспышки, загудели направленные на нее видеокамеры. Дороти-Энн откашлялась и огляделась.

Представители прессы замолчали.

Она пожалела о том, что не послушалась совета Венеции. «Ведь я сейчас могла воспользоваться подготовленной речью, — в панике думала Дороти-Энн. — Я даже представить не могу, что должна говорить!»

И произнеся про себя молитву, она подалась вперед к группе микрофонов с символами CBS, NBC, ABC, CNN и «Фокс-5».

— Дамы и господа, — начала миссис Кентвелл, — благодарю вас за то, что вы бросили вызов погоде и присутствуете сегодня здесь. Я сразу же перейду к сути вопроса, но прежде чем начать, я бы предпочла прояснить некоторые минимальные недоразумения. Прошу вас, выслушайте меня.

Я слышала, как некоторые из вас называли меня мисс Хейл. Прошу вас запомнить, что я миссис Кентвелл. В отличие от моей прабабушки, основавшей корпорацию и сохранившей девичью фамилию, несмотря на замужество, я выбрала фамилию моего покойного мужа.

И с этим связано мое следующее замечание. — Дороти-Энн замолчала, от души желая, чтобы можно было вообще не касаться этой темы. Но она должна сказать об этом хотя бы для того, чтобы избежать боли в дальнейшем. — Вне всякого сомнения вам известно, что мой муж погиб четыре месяца назад в авиакатастрофе, унесшей еще три жизни. — Она услышала бормотание и заметила кое-где сочувственные кивки головой. Остальные журналисты внимательно слушали. Камеры стрекотали, ручки летали над блокнотами. — Нет нужды напоминать вам, что горе — это сугубо личное дело. — Дороти-Энн говорила негромко, чуть задыхаясь. — Поэтому я надеюсь, что вы с уважением отнесетесь к этому и поймете мой отказ отвечать на вопросы, связанные с моим покойным мужем и\или авиакатастрофой. Тем не менее я могу сделать исключение, чтобы ответить на один из специфических комментариев по этому поводу.

Я не веду никакой тяжбы и не собираюсь вести судебного разбирательства против тех, кто построил самолет. Одному Богу известно, откуда взялись такие слухи. Заверяю вас, что для этого нет абсолютно никаких оснований.

И кроме того, если некоторые таблоиды сообщают, что я вступала в контакт с инопланетянами и начинаю строительство сети межгалактических отелей, я надеюсь, что вы также не станете обращать внимания на эти истории. — Волна прокатившихся смешков сняла напряжение в зале.

«Ну что за девчонка!» — мысленно поаплодировала Венеция, стоящая рядом с Дороти-Энн, сложив на груди руки.

— Теперь, когда мы внесли некоторую ясность, — продолжала Дороти-Энн, — давайте перейдем к теме нашей встречи — трагической эпидемии сальмонеллеза в отеле «Хейл» и на курорте в Хуатуско, что находится в Оаксаке, Мексика.

Покопавшись в своей памяти, молодая женщина сумела вспомнить все, что знала, ясно давая понять, что не просто перечисляет факты, скрывая какую-либо информацию, и не изображает из себя «доброго» доктора, который преуменьшает опасную ситуацию.

— Неважно, кто окажется виновником, — продолжала она, — это непростительный случай. Для этого не может быть никаких оправданий.

Венеция взяла себя в руки. Она боялась того, что за этим может последовать. «Детка, — взмолилась она про себя, — почему тебе не замолчать, пока ты еще на плаву?»

А Дороти-Энн говорила:

— Раз это правда, и подобный несчастный случай произошел, ни корпорация «Хейл», ни я сама не собираемся преуменьшать серьезность этой трагедии. Это ужасно, и честно говоря, такого не должно было произойти.

Короче говоря, я несу за происшедшее полную ответственность. За это должен кто-то ответить, и этим человеком буду я.

Венеция закрыла глаза. «Черт, — в отчаянии думала она, — она все-таки сделала это! Настежь открыла двери для классического обвинительного судебного процесса, не говоря уж о множестве индивидуальных исков!»

Дороти-Энн закончила свою речь следующими словами:

— Дамы и господа, я поделилась с вами всей информацией, которой располагала до этого момента. Мы будем держать вас в курсе событий и дальше. А пока, если у вас есть вопросы…

Поднялся лес рук.

«Настало время задавать вопросы», — с сарказмом сказала самой себе миссис Кентвелл. И указала на хорошо причесанную брюнетку из АВС.

— Мисс Хейл. Простите, — репортерша поморщилась от своей оговорки, — я хотела сказать миссис Кентвелл…

— Все в порядке, — милостиво ответила Дороти-Энн. — Прошу вас, продолжайте.

— Миссис Кентвелл, вы всегда считали вопросом принципа держаться в стороне от глаз общественности. Не могли бы вы пояснить, что заставляло вас прежде избегать публики? И что именно заставило вас изменить свое мнение?

— Я могу это сделать, — ответила Дороти-Энн. — Превыше всего я всегда ценила свою семью и свое уединение. Именно в таком порядке. Разве это не достойная причина, когда мать во мне захотела защитить детей от взоров общества? Что ж, это не изменилось.

И тем не менее, наступило время, когда корпорация настолько разрослась, что ей стала грозить опасность превратиться в совершенно безликий, анонимный конгломерат. Именно это, как мне показалось, и происходило с компанией «Отели Хейл».

А наши гости заслуживают большего. Намного большего.

Таким образом, чтобы придать нашей фирме человеческий облик, я решила выйти из тени. В этом случае наши постояльцы могут быть уверены, что за все на самом деле отвечает живой и неравнодушный человек.

На лицах журналистов проступило своего рода уважение. Десятки рук снова взметнулись вверх.

Дороти-Энн выбрала журналиста из «Вашингтон пост».

— Миссис Кентвелл, — мужчина попытался нахмуриться, — вы упомянули о том, что вспышка сальмонеллеза не привела к смертельным случаям.

— Верно, — откликнулась Дороти-Энн.

— Но в декабре в Сингапуре во время вспышки болезни легионера смертельные случаи были…

— Семь смертей в «Отеле династии Хейл», — со вздохом мрачно подтвердила миссис Кентвелл. — Мне этого не забыть.

Венеция вздрогнула и подумала: «Ради всего святого! Зачем ей понадобилось называть точную цифру умерших? И что еще хуже, она упомянула полное название гостиницы, указанное в туристических проспектах».

А репортер из «Вашингтон пост» продолжал:

— И болезнь легионера и сальмонеллез — это бактериальные инфекции. Разве эти случаи не указывают на то, что санитарные проблемы в ваших отелях более серьезны, чем в других?

— Не обязательно. Нет. — Вместо того чтобы говорить громче, Дороти-Энн понизила голос. — По всему миру наши стандарты обслуживания, безопасности, санитарных условий и благоустроенности намного превышают общепринятые. На самом деле небольшое исследование с вашей стороны покажет, что от Антигуа до Зимбабве отели компании «Хейл» не имеют равных по всем этим категориям.

— Но это все-таки не ответ на мой вопрос, миссис Кентвелл. Возможно, мне следует сформулировать его иначе. — Репортер замолчал, постукивая пальцем по губам, как-будто в глубоком раздумье. — Миссис Кентвелл, в ваших отелях имели место две вспышки инфекционных заболеваний, спровоцированных бактериями. И все это с разрывом в три месяца. Вы не считаете это невероятным совпадением?

— Если честно, то да, считаю, — правдиво ответила Дороти-Энн. — И именно поэтому мы обратились к услугам нескольких независимых исследовательских лабораторий, чтобы они провели собственное расследование.

Венеция чуть было не застонала вслух. «Детка, да ты же теперь совсем, совсем открыта. — Негритянка гадала, сколько еще ей удастся все это выдерживать. — Честное слово, для порядочных людей должен существовать отдельный закон. Их нужно защищать, и в первую очередь от самих себя».

— Прошу прощения, миссис Кентвелл, я не уверен, что правильно расслышал. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Вы организуете собственное расследование? В дополнение к тому, что предпринимает Центр контроля над заболеваниями и местные власти?

— Совершенно верно. — Дороти-Энн с вызовом смотрела на него. — Я бы пренебрегла своими обязанностями, если бы поступила иначе.

— Почему? Разве у вас есть причины подозревать, что какие-то детали могут быть пропущены?

— Я этого не говорила. Тем не менее, именно я — несу ответственность за сотни тысяч постояльцев…

— Благодарю вас, миссис Кентвелл, — репортер улыбался.

В зале снова взметнулись руки. Дороти-Энн выбрала женщину из Ассошиэйтед Пресс.

— Миссис Кентвелл, я сама мать. Скажите мне, как мать матери, вы бы захотели, чтобы ваши дети останавливались в отеле «Хейл»? Или у вас бы возникли сомнения?

— У меня не будет сомнений, — прозвучал твердый ответ Дороти-Энн. — И более того, мы часто останавливаемся в наших отелях.

— Даже несмотря на две вспышки инфекции вы бы не стали бояться за своих детей? — настаивала журналистка.

— Почему я должна бояться? Пока за ними как следует присматривают, нет более безопасного места, чем отель «Хейл». Я твердо в это верю. Как мать, я никогда и ни за что сознательно не позволила бы себе подвергнуть риску здоровье и безопасность своих детей.

И снова руки жадно потянулись вверх. Дороти-Энн остановила свой взгляд на англичанине из лондонской «Таймс».

— Миссис Кентвелл, финансовые центры по всему миру бурлят слухами о неплатежеспособности вашей компании.

Они что?

Дороти-Энн подавила вздох. Она почувствовала, как свело желудок, словно в него вонзился невидимый кулак, а сердце, казалось, перестало биться. И все-таки, каким-то образом, несмотря на холодную судорогу страха, которая свела ее внутренности, молодой женщине удалось сохранить безмятежное выражение лица.

«Как это могло выйти наружу? — терялась она в догадках. — Об этом знает лишь горстка людей! — До нее дошло, что кто-то, вероятно, допустил утечку информации. — Но кто? И если такие слухи ходят, почему меня не предупредили?»

Но, разумеется, она знала, почему. Фредди всегда следил за ежедневными операциями во всей империи. Именно он держал руку на пульсе. Он встречался с банкирами и брокерами, наблюдал за сделками. Занимался всем этим, чтобы она могла сосредоточиться на «Общей картине».

Но Фредди ушел и из ее жизни, и из бизнеса, которым они занимались вместе. Ту позицию, которую он занимал в компании, предстояло заполнить. Но проблема состояла в том, что Дороти-Энн не могла найти в себе силы поискать замену. Как будто сделав это, она разорвет самую последнюю, окончательную, земную связь между ними.

Но теперь, отрезвленная последствиями, она осознала, насколько опасно близко к краю ее привело промедление. Она работала в вакууме, запустив и свои и его обязанности.

Да. Самое время взглянуть правде в лицо. Нравится ей это или нет, но место Фредди должно быть занято. И быстро. До того, как корпорации «Хейл» будет нанесен непоправимый вред.

А англичанин, между тем, продолжал:

— Согласно нашим источникам, корпорация «Хейл» сделала большой заем в конце восьмидесятых годов с тем, чтобы финансировать быструю — некоторые считают, слишком быструю — экспансию. Кроме того, поговаривают о том, что строительство «Иден Айл Ризорт» не только отстает от графика, но и тревожно превышает смету. Можете ли вы прояснить эти вопросы и, если возможно, пролить свет на нынешнюю вызывающую беспокойство задолженность вашей компании?

— Я могу попытаться, — сказала Дороти-Энн, — хотя, если откровенно, то наша компания является частной, и мы обладаем прерогативой — и это политика нашей фирмы — не раскрывать сведений о нашем финансовом положении перед публикой.

Но могу ответить на ваш вопрос об экспансии. Во-первых, вы должны учесть то, что мы стали очень разноплановой компанией. Отели — это только малая часть того, что входит в состав конгломерата. На самом деле из всех наших филиалов доходы от отелей составляют едва лишь…

Ее прервал писк сотового телефона. Он принадлежал репортеру из «Вашингтон пост».

«Этого только не хватало», — подумала Дороти-Энн, пронзая виновника свирепым взглядом.

Он ответил односложным «да», громко прозвучавшим в тишине, и это еще раз подчеркнуло его наплевательское отношение и к ней и ко всем остальным. Пока журналист слушал, казалось, что он надувается от удовольствия, как римский император, насладившийся обильной трапезой.

Дороти-Энн в гневе вскинула голову. «Наглый ублюдок», — с отвращением подумала она, нетерпеливо постукивая пальцами по полированной поверхности пюпитра. Женщина дождалась, пока он закончит разговор.

— Срочный звонок? — язвительно поинтересовалась она.

— Если честно, мэм, то да.

— Хорошо. — Последовала ледяная улыбка. — Мне бы не хотелось, чтобы вы его пропустили.

— На самом деле, — журналист доверительно сиял, играя с ней в кошки-мышки, — в ваших интересах было бы, чтобы я его пропустил.

— Ах так? — Ее брови взлетели вверх.

Зевнув, репортер сделал вид, что борется со скукой, но его глаза сверкали. Он собирался бросить бомбу.

— Это звонил, — мужчина небрежно развалился на стуле, голос сочился удовлетворением, — наш корреспондент в Хуатуско.

«О, нет! — Дороти-Энн вцепилась в края пюпитра побелевшими пальцами. — Господь милосердный, прошу тебя…»

— Судя по всему, один из ваших больных сальмонеллезом только что умер. Вы прокомментируете это, не правда ли?

На какое-то мгновение молодой женщине показалось, что пол уходит у нее из-под ног. Напряжение тисками сдавило ей лоб и затылок до такой степени, что казалось вот-вот треснет череп. Направленные на нее «юпитеры» сверкали, как прожектора, ловящие беглеца.

Ей пришлось заставить себя чуть наклониться к микрофонам. Она заговорила запинаясь, голос звучал устало и дрожал.

— Мой комментарий: пресс-конференция закончена.

Ее заявление встретил недовольный хор.

Она сказала:

— Мне действительно жаль, дамы и господа, но я должна немедленно вылететь в Хуатуско.

Туда ей хотелось отправиться в последнюю очередь.

— Благодарю вас, — закончила Дороти-Энн.

И Сесилия Роузен, Дерек Флитвуд и Венеция быстро вывели ее из зала.

— Господи Иисусе Христе! Никогда в жизни, никогда, я не чувствовала себя такой униженной!

Дороти-Энн взорвалась в тот самый момент, когда Сесилия Роузен закрыла звуконепроницаемые двери кабинета, и всего лишь спустя долю секунды после того, как молодая женщина раздраженно освободилась от доброжелательных рук Венеции и Дерека.

Они оба немедленно отпрянули и удивленно переглянулись.

— Но знаете, что я нахожу поистине удивительным? Знаете, что на самом деле выводит меня из себя?

Голос Дороти-Энн звучал напряженно и словно острым скальпелем рвал на куски благоуханную праздничную атмосферу загородного дома. Температура в комнате немедленно опустилась до уровня пронизывающего холода снежного дня на улице, и это заставило Дерека, Венецию и даже Сесилию прикусить язык. Ведь все они приготовились к тому, что после изнурительной пресс-конференции Дороти-Энн окажется без сил, и были уверены, что ее потребуется успокаивать.

А вместо этого перед ними стоял вождь, вышедший на тропу войны, появляющийся так же редко, как и гигантский метеор, несущийся навстречу земле, и настолько же нежеланный.

Теперь этот триумвират едва осмеливался дышать и осторожно посматривал на Дороти-Энн, меряющую шагами кабинет, наступая на вышитые коврики, расстеленные повсюду, руки вцепились в одежду на боках, щеки горят, словно на них нанесли боевую раскраску, походка быстрая, опасная, гневная, настоящий хищник из джунглей, выбирающий, на какую добычу наброситься сначала.

— Как же это так, — холодно спрашивала она, — представители прессы — да-да, репортеры! — лучше информированы о положении дел в компании, чем я? — Дороти-Энн яростно обернулась. — Кто-нибудь из вас может это объяснить?

Ее глаза по очереди буравили сотрудников.

Венеция и Дерек вздрогнули, но предусмотрительно промолчали. Сесилия, несмотря на первый шок, смотрела на своего босса с выражением кроткой скуки. Ей требовалось нечто большее, чем вышедшая из себя миссис Кентвелл, чтобы разрушить ее день.

— Само собой разумеется, — с горечью продолжала Дороти-Энн, — что последние несколько месяцев оказались далеко не тем, о чем я мечтала, и понятно, что после смерти Фредди я нуждалась в периоде адаптации. Тем не менее, теперь это не так, да я никогда и не была такой хрупкой и беспомощной, чтобы меня требовалось защищать от этого… этого до крайней степени печального… этого… этого ужасно тревожного и непростительного положения дел!

Не в силах устоять на месте, Дороти-Энн снова возбужденно зашагала по офису. Нервная энергия, гнев, решимость и недовольство рвались наружу, создавая почти видимое излучение.

— Господи!

Она прижала кончики пальцев ко лбу.

— Неужели это место настолько испортилось, что исполнительный директор, — ее голова резко дернулась вверх, словно Дороти-Энн хотела застать своих взятых в плен слушателей врасплох, — да, я говорю о себе самой, вынужден узнавать новости, — она глубоко вздохнула и договорила: — от представителей прессы!

Последовала глубокая тишина.

— Так вот что мы будем делать, — Дороти-Энн сурово смотрела на Дерека, Венецию и Сесилию, — то, что я считаю необходимым сделать — надо собрать срочное совещание. — Она мгновение молчала, потом резко сказала:

— Сесилия.

— Да, босс?

— Позвоните всем главам наших отделений. Очень срочно. Скажи им, что я собираю экстренное совещание.

— Хорошо, но я думала, что вы летите в Хуатус…

— Лечу, — оборвала женщину Дороти-Энн и свирепо улыбнулась. — Но я ведь не говорила, что полечу одна, верно?

Три пары глаз уставились на нее.

— Прекратите смотреть на меня так, словно я лишилась рассудка. Зачем мне терять время, если я могу превратить полет в брифинг?

— Ах, так! — Сесилия кивнула, достала из кармана маленький блокнот и ручку, которые всегда были при ней. Она раскрыла блокнот, щелкнула шариковой ручкой, нацелила ее на страницу и стала ждать.

— Я хочу, чтобы присутствовали главы всех подразделений, — продолжала Дороти-Энн. — Я повторяю, все. — Она как бы прокатала слово на языке. — Если у кого-то назначены встречи, очень плохо. Им придется отменить их или перенести. И мне все равно, даже если их ждут в Белом доме. Можете сослаться на меня!

— Хо-ро-шо, — откликнулась Сесилия.

— Единственным оправданием может служить только болезнь или пребывание в деловой поездке. В этом случае, следующий по рангу исполнитель должен присутствовать вместо шефа. Все должны принести дискетки с отчетами и цифрами. Паспорта им не понадобятся. Мы остановимся в Далласе, так что они смогут выйти. И еще. Сделайте так, чтобы один из наших «гольфстримов» ждал их там, чтобы доставить обратно, хорошо?

— Поняла.

Теперь, когда Дороти-Энн определила направление действий, она отвернулась к окну и посмотрела на снег, кружащийся в театральных вихрях. Порывы ветра бились в оконные стекла, раскачивали голые ветви деревьев, наполовину скрытых молочной стеной вьюги.

Дороти-Энн чувствовала, как ответственность чугунной плитой давит ей на плечи. Ей совершенно не хотелось лететь сквозь снег и совсем не требовалось такого живого напоминания о трагедии, происшедшей с Фредди. Но у нее нет выбора. Долг этого требует.

Если только аэропорт не занесло снегом…

Снова повернувшись лицом к комнате, она произнесла:

— Кроме Дерека и Венеции, присутствующих здесь и представляющих соответствующие отделы, я хочу видеть Берни Эпплдорфа и Арни Мэнкоффа. — Это были соответственно ревизор и адвокат компании.

Сесилия быстро стенографировала.

— Кто-нибудь еще?

— Дайте-ка подумать… Хизер Соулис из отделения «Каникулы в деревне», Пол Уикли из «Хейл Лайнз», Марк Ливай из «Сервис Индастриз»… — Дороти-Энн продолжала ходить, но уже медленнее, задумчиво постукивая пальцем по губам. — Кевин Армор из отдела недвижимости… Лана Валентайн из отдела таймшера… Трумэн Уивер из «ФЛЭШ»… Оуэн Берд из «Скай Хай Кэтеринг»… Курт Экерман из отдела особых проектов и Йоши Ямада из отдела инвестиций. Да, и Вильсон Каттани из «Школы гостиничного менеджмента». Записали?

— Ага. — Сесилия бросила взгляд на миссис Кентвелл. — Каким самолетом вы собираетесь лететь?

Дороти-Энн остановилась, на ее гладком лице появилось выражение мрачного юмора.

— На том самом, — сухо ответила она, — что некоторые местные шутники называют «Президентский Хейл».

Сесилия выглядела удивленной.

— Так значит, вы в курсе того, о чем говорят?

— Явно недостаточно, — отозвалась Дороти-Энн, — и именно поэтому я и организую эту встречу. А теперь принимайтесь за работу. Пусть самолет подготовят к вылету. И удостоверьтесь в том, чтобы все отделы были представлены.

Она посмотрела на часы.

— Мы взлетаем ровно через полтора часа. Дайте всем ясно понять, что тот, кого не окажется на борту, может начать читать объявления о найме на работу. Я ясно выразилась?

То, как Сесилия торопливо пошла к двери, было красноречивее слов.

— И еще одно, — вдогонку добавила Дороти-Энн.

Секретарша обернулась, держась за ручку двери.

— Да, босс?

— Мне потребуется распечатка звонков каждого отдела за последние двадцать четыре часа. Это срочно. До отлета.

— Вы ее получите. — Сесилия быстро вышла.

Венеция локтем толкнула Дерека.

— Эй, уважаемый. Нам бы тоже лучше поторопиться, — сказала она. — Если мы не хотим опоздать на самолет.

— Дерек! — окликнула Дороти-Энн.

— Да? — Он остановился.

Дороти-Энн снова подошла к окнам и стала смотреть на падающий снег.

— Есть что-нибудь новое о «Пан Пэсифик»? — спросила она. — Кто владелец банка? Каковы его фонды? Что-нибудь?

Флитвуд покачал головой.

— Пока ничего, — вздохнул он. — Частные банки — это просто сучки. А частные зарубежные банки хуже всех. Я все еще пытаюсь.

Миссис Кентвелл не отводила взгляда от снега.

— Лучше пытайся, — посоветовала она.

И подумала: «Намного лучше».

 

31

Немногие города так зависят от географических параметров, как Сан-Франциско. Занимая самый край полуострова, с трех сторон окруженный водой, он прикован к одному месту и не может выйти за эти рамки.

Совершенно естественно, что в подобной ситуации, недвижимость занимает ведущее место и оценивается соответственно. И также совершенно естественно, что его обитатели высоко ценят дома на одну семью, и счет идет на каждый квадратный дюйм.

В результате появился город, где на каждом пологом выступе высоких холмов угнездился сахарный кубик особняка.

И на Рашен-хилл это заметнее, чем где-либо еще. Там, вдоль почти вертикальных улиц, как будто сошедших с полотен Уэйна Тибо, выстроились дома на несколько семей, а между ними, в конце аллеи или лестницы расположились перепутанной мозаикой живописные особняки. До них можно добраться только по переплетению узеньких дорожек и ступенек, словно это кроличий садок из изысканных домов, и довольно часто, чтобы оказаться на нужном участке, приходится пройти через несколько чужих.

Но неизменным остается одно — миниатюрные садики расположены террасами и отлично ухожены, остающиеся внизу крыши скошены, чтобы оставить неиспорченной панораму, что начинается от переплетений моста Золотые ворота цвета киновари и горы Тамальпэ слева, проходит через скопление скалистых китов Алькатраса до огромного изогнутого Бей-Бридж и гористого Беркли там вдали, насколько только хватает взгляда.

Эмбер, чьи подозрения насчет того, что Кристос ходит от нее налево, заставили ее следить за ним, чувствовала себя как рыба, вытащенная из воды, когда пыталась остаться незамеченной. Не слишком-то это легкая задача, когда все окрестности с кажущейся небрежностью просто нашпигованы домами, стоящими бок о бок или почти на голове друг У друга.

Здесь не найти укромных местечек, где можно спрятаться, никаких теней, где слоняющийся без дела человек мог оставаться незамеченным. Окна вокруг заставляли девушку чувствовать себя выставленной на всеобщее обозрение, как будто все соседи начеку и следят за каждым ее движением.

Оставаясь внизу лестницы, Эмбер заглядывала наверх. Она смотрела, как Кристос, насвистывая мелодию и подбрасывая и ловя связку ключей, весело взбирался к четвертому по счету дому. Свежевыкрашенный в кремовый цвет двухэтажный коттедж с задернутыми занавесками. Верхний этаж нависает словно портик над маленьким садиком перед парадной дверью.

Эмбер дождалась, пока Кристос скрылся из вида.

Быстренько.

Слава Богу, что на ней кроссовки «Найк» на мягкой подошве. Она побежала вверх, перепрыгивая через две ступеньки, и рванулась вперед по усыпанной белым гравием дорожке. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как Кристос входит в дом. Открывая дверь своим ключом!

Желтоватое лицо Эмбер застыло, рот искривился от пережитого предательства. «Так, так, так, — мрачно подумала она. То, что тебе известно…»

Вот и еще крошка информации, которую он утаивает.

«Все к той же старой ведьме, все в тот же вшивый отель!» Вот эти самые слова он произнес, отвечая на ее вопрос, куда это он направляется.

Ну, как же, вшивый отель! Что за мудак!

Эмбер медленно попятилась, на глаза предательски навернулись слезы, девушка гадала, какие еще разочарования припасла для нее судьба. Что ж, это она очень скоро выяснит. Не настолько Эмбер немая и беспомощная, как Кристосу нравится считать.

А пока у нее найдутся более неотложные дела. В частности, надо придумать, как же ей продолжать наблюдение в таком открытом месте. Если не считать нижней части холма, то повсюду, куда ни кинешь взгляд, окна и еще раз окна. И наверху тоже они. Окна с двух сторон. Никаких сомнений, из каждого окна за ней следят любопытные глаза.

А она тут стоит на виду…

Эмбер содрогнулась при мысли о собственной уязвимости. Она не могла вспомнить, когда ей еще доводилось чувствовать себя настолько неуютно, или так ясно осознавать, что она не на своем месте. В этом районе никто не наденет вытертые джинсы, красный топ в обтяжку и куртку «Ливайс». Удаляясь от коттеджа, Эмбер потрясла головой, разметав вокруг черные волосы до талии. Она быстро курила сигарету, ее глаза пытливо смотрели по сторонам.

Где бы ей устроиться… Где?

Шлеп! Звук закрывающейся двери, который ни с чем не спутаешь. Эмбер немедленно заглянула через опорную стену садика по соседству с коттеджем Кристоса, высотой доходящую ей до плеча. Не домик, а увитая бугенвиллеей шкатулка для драгоценностей. Маленький внутренний дворик, вымощенный плитками, кованая садовая мебель, можжевельник в больших напольных горшках из терракоты. И женщина с кейсом, деловая с виду, посмотрела на часы и рассержено выругалась. Явно опаздывает на встречу.

Эмбер почувствовала, как сердце забилось быстрее. Ей просто необходимо двигать отсюда. Немедленно, до того, как она вызовет подозрения.

И тем не менее, ее загипнотизировала утонченность незнакомки. То, как она аккуратно закрыла парадную дверь, проверила замок, убрала ключи в специальный кошелек, застегнула молнию, и только потом ее каблуки застучали по внутреннему дворику, а затем вниз по нескольким ступенькам, ведущим на дорожку.

Слишком поздно.

И Эмбер столкнулась с хозяйкой особняка лицом к лицу.

— Ох! — Та резко остановилась на последней ступеньке, посмотрела на Эмбер сверху вниз и брезгливо поморщилась, выражая недовольство нарядом девушки. — Вы здесь живете? — Растерявшись, Эмбер застенчиво мотнула головой в сторону соседнего коттеджа. — Ах так, вы одна из этих новых соседей. — Женщина вздохнула, потом, заметив, что Эмбер нервным жестом достала сигарету, нахмурилась. — Если вам так необходимо курить, — высокомерно фыркнула она, — будьте так добры не сорить. Нам здесь не нравятся сигаретные окурки.

С бледной улыбкой Эмбер кивнула и повернулась, делая вид, что направляется к своей двери. Только бы Кристос не выглянул в окно…

Услышав шорох гравия, Эмбер обернулась через плечо. Увидела, что женщина торопливо идет по дорожке, потом услышала стук ее каблучков по ступенькам, ведущим на тенистую аллею и дальше на улицу.

Ушла.

Эмбер прислонилась к стене, глубоко, с облегчением вздохнула и продолжала осматривать окрестности.

Где же спрятаться, где спрятаться…

И тут ее словно током ударило. Ну конечно! Где же ей найти лучшее место? И замечательнее всего то, что любой из тех, кто сует нос в чужие дела и смотрит в окно, видел, как она говорила с этой женщиной! Соседи решат, что они в дружеских отношениях…

Эмбер торопливо вернулась и поднялась по каменной лестнице, ведущей к дому женщины. На патио стоял круглый стеклянный стол, из середины которого поднимался свернутый зонтик от солнца.

Она оценивающе взглянула на него. Если раскрыть зонт, поставить его под правильным углом, то он прикроет ее от глаз обитателей коттеджа, и она все-таки сможет наблюдать.

Великолепно.

Девушка мгновенно раскрыла зонт, установила его, уселась и закурила. И ощутила извращенное удовольствие, стряхивая пепел на вылизанные плитки. Туда же отправился и бычок, который она раздавила каблуком.

У этой сучки с кейсом будет нервный припадок.

Да плевать она хотела. Эмбер не собиралась тут ошиваться слишком долго.

Пока она ждала, девушка вдруг осознала, какой пейзаж открывается перед ней. Он никуда не исчезал, разумеется, но никогда не производил на нее никакого впечатления. А теперь, словно потихоньку сложились все кусочки и фрагменты незаконченной головоломки, и окружающая панорама развернулась перед ней во всей своей совершенной красоте, от которой захватывало дух.

Люди в самом деле так живут.

Эта мысль взорвалась в ее мозгу словно откровение.

Такое бывает только во сне или в кино, только не наяву.

Именно так мне хотелось бы жить!

Последняя мысль поразила девушку, и даже более того, ведь она никогда серьезно об этом не думала, во всяком случае, не считала подобное реальностью.

Но вид был настолько вдохновляющим, что по крайней мере в это мгновение ничто не казалось невозможным.

Это было невероятным, эта залитая солнцем панорама из садов и крыш, перетекающая с одной террасы на другую, совершенно другая галактика по сравнению с грязными улицами, кричащими вывесками клубов со стриптизом, станциями Грейхаунда и лачугами из ее собственного мира и — возможно ли это? неужели это правда? — да, настало время признать — по сравнению с ее убогим существованием!

Забавно, она никогда не считала свою жизнь убогой. Но это до того, как ей стало от чего оттолкнуться и с чем сравнить. И теперь контраст был очевиден.

Эмбер наблюдала за праздно жужжащими пчелами, рядом села колибри — до нее можно было дотронуться рукой — и унеслась прочь. Над головой в солнечном небе парили чайки. Эмбер чувствовала, как мир вокруг нее расширяется, становится больше, эластично растягивается, и все только для того, чтобы сжаться обратно, при резком звуке женских шагов, вонзившемся в ее сознание.

«Вот черт! Сука! — подумала Эмбер. — Она вернулась!» Девушка вскочила на ноги, оглянулась, отчаянно ища, куда бы спрятаться…

Нет, не та сучка.

Облегчение отозвалось в теле Эмбер почти физической болью. Онемевшая, она медленно, неловко опустилась обратно в свое кресло.

Проходившая мимо женщина оказалась удивительно красивой, с высокими скулами и волосами цвета норки до плеч. Тонкая, как фотомодель, отлично накрашена, в дорогом бирюзовом пальто, в туфлях на высоких каблуках в тон, с бирюзовой сумочкой из кожи ящерицы в руке. Золото и бриллианты сияли в ушах, на запястьях, на пальцах, и казалось, что она двигается в невидимом облаке дорогих духов.

У Эмбер немедленно возникла мысль: «Так вот что значит выражение „дорогой запах”».

Девушка подалась вперед, убрала в сторону свисающую бахрому зонта и увидела, как женщина остановилась, отодвинула в сторону камень в стене и выудила из отверстия связку ключей. Потом, поставив камень на место, она скрылась под нависающей крышей соседнего коттеджа.

Соседнего коттеджа…

Понимание того, кто эта женщина, ножом вонзилось в сердце Эмбер.

«Та же самая старая ведьма», — так сказал Кристос.

Эмбер вдруг ощутила, что задыхается, словно сам воздух таинственным образом испарился. Девушка задышала чаще, хватая ртом большие глотки, но воздух отказывался поступать в ее легкие. Ее грудь, удерживаемая обтягивающим красным топом, поднималась и опадала конвульсивным движением. Ее мир затопили боль и ярость в одинаковой пропорции, превращая жизнь в агонию.

Она моргнула, услышав, как открывается дверь коттеджа и звучит знакомый голос:

— Эй! — Эмбер отпрянула и сложилась почти пополам, словно ей нанесли смертельную рану кинжалом. — Детка, ты опоздала… Господи, дорогая, ты заставила меня волноваться…

— Волновался? Ты? Ах, любимый! — рассыпался звонкий смех, явно оборванный поцелуем.

Любимый?..

Слеза застилали глаза Эмбер, она задыхалась, как астматик. «Нет, — кричала она про себя. — Нет, нет, нет, нет, нет!»

«Вшивый отель… Старая ведьма… Детка… Дорогая… — Ее руки вцепились в подлокотники кресла. Лживый ублюдок! Та же самая старая ведьма!»

Хлопнула, закрываясь, дверь соседнего коттеджа. Эмбер не могла больше скрывать мучившую ее жестокую боль. Она заполняла все ее существо, словно коварный ядовитый газ. Сотрясаясь от беззвучных рыданий, она уронила голову на руки, зарываясь лицом в рукава джинсовой куртки. Подружка Кристоса рыдала молча, но это не уменьшало силы рыданий.

Обманута.

Боль жгла ее огнем.

Вшивый отель… старая ведьма.

Ложь! Одна только ложь!

И сколько еще неправды скрывается здесь, просто ожидая своего часа выйти наружу? Сколько еще он специально скрывает от нее? А, может быть, именно в это мгновение он плетет заговор, собираясь скрыть от нее все?

«Мы с тобой пара, детка. Динамичный дуэт».

Как часто повторял Кристос эти слова, а сам намеревался сыграть соло?

Господи, да он же должен считать ее дурой! Настоящим слабым игроком.

Значит, вот кто я? Коврик у дверей?

Она дрожала, ее сотрясали спазмы, словно сама земля сбилась с курса и содрогается от тектонических разломов. И среди этого кошмара Эмбер вполне могла представить, что происходит за соседней дверью. Они срывают друг с друга одежду, обнаженные борются!..

На нее накатила волна тошноты, а за ней навалилась ослепляющая ярость, грозящая поглотить ее.

Боже мой, они занимаются этим прямо сейчас, за соседней дверью! А когда наступит день расплаты, Кристос и не подумает делиться с ней пятьдесят на пятьдесят, как они договорились.

Нет уж, мистер. Он планирует оторваться, просто взять и сбросить Эмбер со счетов.

Чтобы это понять, не за чем быть Эйнштейном.

Кристос, он дерьмо, ладно.

Настоящее дерьмо, самой высшей пробы!

Слезы у Эмбер кончились, но она все еще всхлипывала. Наконец рыдания стихли, дыхание выровнялось, и она подняла голову. Ее глаза покраснели, под ними проступили синяки, в них поселилась боль. Лицо опухло и испачкалось, и из-за слез все вокруг нее покрылось водянистыми, бело-голубыми пятнами.

Кристос.

Лицо Эмбер посуровело, она провела пальцами по своим длинным волосам, заводя их шелковистые черные пряди за уши.

Стоило ей только подумать о нем, и ее гнев разгорелся с новой силой.

Что ж, с ним она разберется. Обслуживать телку это одно. Но когда телка оказывается сногсшибательной миллионершей, а приятель пытается надуть свою подружку и партнера, тогда — глаза Эмбер превратились в щелки — прощай, Чарли!

Она выловила помятую сигарету из изломанной пачки и дрожащими пальцами зажгла. Вдохнула резкий дым в легкие и, выдохнув, смотрела, как его уносит ветер.

Девушка быстро курила, раздумывая, как ей следует поступить.

Пойти туда и все высказать им в лицо? Может быть, заложить Кристоса? Или подождать и встретиться с ним наедине?

Или лучше все-таки…

Гммм.

Следует ли ей притвориться? Сделать вид, что она ни о чем не подозревает, и еще последить за ним? Посмотреть, что она еще сможет обнаружить?

Эмбер горько улыбнулась.

Действительно, почему бы не подержать рот на замке, а глаза нараспашку? Следить за ним будет нетрудно, если он убежден, что у нее проблема с мозгами. Кроме того, вполне вероятно, что этот парень уже где-то припрятал пачечку наличных.

В таком случае, только в ее интересах еще немного пошпионить. Тогда, если Эмбер правильно разыграет свои карты, она сможет заставить его поделиться с ней.

Отдать ей ее честно заработанную долю.

Эмбер подалась вперед, отвела в сторону бахрому зонта и посмотрела на коттедж.

— Хочешь сыграть не по правилам? — прошептала она, глядя в том направлении. — Что ж, мы оба можем играть в эту игру!

Она отпустила оборку и задумалась о том, где бы ей еще пересидеть. Надо дождаться, пока Кристос выйдет и последовать за ним… куда угодно.

Нет, решила она. Для одного дня она узнала достаточно. Еще одно предательство ей и в самом деле не переварить.

Эмбер совершенно этого не хотелось, но настало время покинуть это райское местечко и отправиться в их крысиную ловушку в Тендерлойне. Можно притвориться, что провела там целый день.

Или что-нибудь еще. Она посмотрит, как получится и сыграет соответственно.

Но прежде чем уйти, Эмбер сделала нечто, совершенно ей не свойственное. Она опустилась на четвереньки, собрала все измятые окурки и рукавом вытерла следы пепла и крошки табака.

«В конце концов, — сказала она самой себе, — какой смысл иметь что-нибудь красивое, если об этом не заботиться?»

 

32

Точно так же, как домашние хозяйки просчитывают возможную экономию, поворачивая на минимум термостат и вырезая купоны, обещающие скидку, так и исполнители высокого ранга могут просчитать стоимость самого ценного своего товара — времени. Если, к примеру, менеджер отвечает за работу отделения с валовым годовым доходом в десять миллионов долларов, следовательно, его или ее рабочее время оценивается в пять тысяч долларов в час. И если тот же исполнитель тратит около тысячи часов в год на путешествия самолетом, задержка рейса или его отмена в совокупности с расписанием коммерческих авиалиний могут обойтись в очень кругленькую сумму.

И здесь в действие вступает корпоративная авиация.

Благодаря авиалайнерам компании, занятый делами по горло исполнитель может сесть в самолет там, где пожелает, и тогда, когда это требуется, сразу же взлететь, достичь цели назначения, не тратя лишнего времени, заняться делом и тут же улететь, без всех этих сжирающих время и деньги ожиданий и задержек.

И что еще более важно, все время полета можно заниматься делом, ни на что не отвлекаясь.

Подобно многим крупным корпорациям, компания «Хейл» содержала собственный флот воздушных птиц. В него входили одиннадцать бортов — до гибели Фредди их было двенадцать: от винтовых самолетов (двухмоторные «Кинг Эйр» и пара вертолетов «Белл Джет Рейнджер») до маленьких реактивных «Лир-35», реактивных средней величины «Ситэйшн-II» и настоящих гигантов (оба «Гольфстрим-V»), способных долететь без посадки из Нью-Йорка в Токио и при этом сэкономить топливо.

Но гордость флота, как и приличествует исполнительному директору, принадлежала Дороти-Энн. После того как старый «Боинг-727-100», служившей прабабушке, отправили на пенсию, она купила прямо с завода новехонький «Боинг-757-200». Несмотря на то, что шутники прозвали его «Президентским Хейлом», флагман воздушного флота корпорации был чрезвычайно экономным для своего размера (при наличии всего двух двигателей расход горючего был относительно скромным) и, так как его оснастили электронными системами, настоящим произведением искусства, в кабине пилотов работали всего два человека. К тому же дальность полета у него равнялась 3200 милям, а этого достаточно, чтобы без остановки перелететь через Атлантику и даже дальше.

Отделанный и снабженный всем наподобие яхты, «боинг» с одной стороны представлял собой деловой командный центр, а с другой — летающий дворец. Вытянувшись на 155 футов от носа до хвоста, самолет был разделен на три части.

Первая треть состояла из кабины пилотов, туалета и маленького пассажирского салона с четырьмя рядами откидывающихся кресел как в обычном салоне первого класса. Всего их было двадцать четыре. Здесь же начинался узкий коридор, ведущий назад, вдоль того борта, по которому располагались двери, очень похожий на коридор в вагоне поезда, с дверями, как в купе, ведущими в два маленьких офиса и несколько компактных кают для гостей.

В средней части разместился центр спутниковой связи, кухня, где готовили полуфабрикаты, большой конференц-зал, который также использовался как столовая, и личный кабинет Дороти-Энн.

И здесь коридор кончался, потому что в последней трети разместились личные апартаменты Дороти-Энн. Они включали в себя просторную гостиную и отдельную спальню. Обе комнаты протянулись во всю ширину самолета. Эти помещения были щедро декорированы в тонах земли — бежевом, коричневом, желтовато-коричневом, красновато-коричневом и черном. Палитру, придуманную Коко Шанель, без всякого стеснения позаимствовала и усовершенствовала Дороти-Энн.

В гостиной расположилось множество сделанных на заказ диванов и кресел, обитых замшей и бархатом с высоким ворсом и умело снабженных убирающимися ремнями безопасности. Нажатием кнопки можно было задвинуть или отодвинуть стенные панели, привезенные с Коромандельского побережья Индии, протянувшиеся по всему фюзеляжу и скрывающие оба ряда иллюминаторов.

Другие кнопки приводили в действие внутреннюю связь, спрятанные телевизионные экраны, стереосистему последнего поколения и реостаты наклоненных вниз ламп с хрустальным ободком, распространявших небольшие озерца света. Здесь же стоял многоцветный деревянный олень, навсегда привинченный к полу, пасущийся на ковре в вечном блаженстве, явно не подозревающий о королевской охоте. На переборках в другом конце салона разместились редкие деревянные позолоченные резные панели в стиле арт-деко, созданные Жаном Дюамелем, изображающие Диану-охотницу с луком в руке среди зарослей стилизованных листьев.

Денег здесь не пожалели, о комфорте не забыли.

Роскошный, очень пушистый ковер на полу, на каждом столике углубления, чтобы удерживать напитки во время болтанки. Добавочный слой звукоизоляции приглушает гудение моторов, превращая их в сдержанный шепот, и множество воздухозаборников обеспечивают отличную вентиляцию, поставляя свежий, а не уже циркулировавший воздух извне.

Спальня, выдержанная в тех же тонах, что и гостиная, являлась гордостью этих апартаментов. Здесь расположилась королевских размеров кровать, накрытая атласным покрывалом цвета устриц, а по ее бокам разместились позолоченные столики. Те же панели из короманделя и встроенные туалетный столик, телевизор с большим экраном и видеомагнитофон. В огромных шкафах найдется все на любой случай, приземлитесь ли вы в тропическом раю, или появитесь на балу в «Ритце», или окажетесь в минусовой температуре Гренландии.

Примыкающая ванная комната скрывала множество позолоченных кранов с отделкой из горного хрусталя, биде и душевую кабину, которую можно было превратить в горячую сауну.

И в довершение всего что-то особенное витало в воздухе.

Во время взлета Дороти-Энн оставалась в своих апартаментах и держала закрытыми экраны из короманделя, словно пыталась отгородиться от снежного мира за окном и сосредоточиться на распечатке отчета деятельности компании «Отели Хейл» за последние двадцать четыре часа.

Она ощущала головокружение, почти физическое недомогание и панику, пока самолет несся по взлетной полосе и словно по ступеням поднимался в воздух. Ощущение от того, что она покидает землю и вдруг становится птицей казалось неестественным, оно лишь усугубляло ее осознание того факта, что только хрупкие металлические крылья и мощность двигателей отделяют движение вперед от…

«Нет! — твердо приказала Дороти-Энн самой себе. — Я не должна на этом зацикливаться».

Крепко зажмурившись, она вцепилась одной рукой в подлокотник кушетки, а другой смяла замшевую подушку. Ее прошиб холодный пот, молодая женщина хватала ртом воздух.

С момента катастрофы с ее мужем, всякий раз при взлете и посадке Дороти-Энн чувствовала себя обреченной. Единственным исключением стали перелет из Сан-Франциско в Аспин и оттуда в Нью-Йорк с гробом Фредди.

Оба раза доктор давал ей транквилизаторы.

А сейчас Дороти-Энн повторяла слова Франклина Делано Рузвельта, что превратилось у нее в привычку: «Единственное, чего нам следует бояться, это самого страха… Единственное, чего я должен бояться, это сам страх…»

Дороти-Энн гадала, понимает ли кто-либо, какой ужас она испытывает теперь перед полетами. Или другими словами, насколько она боится жизни.

Теперь нет ничего, что могло бы меня напугать. Все остальное это просто действие.

Ее удивляло то, что никто этого не видит.

Но с другой стороны, как они могли? Она никогда не давала им ни малейшего шанса.

Вот как сейчас. Сославшись на то, что ей хочется побыть одной, Дороти-Энн заперлась в своем отсеке и останется здесь до тех пор, пока не пройдет пик чувства раздражения и страха, пока не нормализуется дыхание.

Пока Дороти-Энн боролась со своими страхами в хвостовом отсеке самолета, Венеция и Дерек, занявшие одну гостевую кабину, еще раз просматривали отчеты своих отделов на портативных компьютерах.

Этим же занимались и остальные пассажиры, утонувшие в кожаных креслах в передней части самолета. Они либо перелистывали отчеты, либо внимательно смотрели на экраны своих компьютеров, подобно студентам накануне экзамена.

Все, кроме Сесилии.

Как только «боинг» по диагонали прорвался сквозь снег и плотную завесу облаков, она отстегнула ремень безопасности, встала и торопливо прошла в середину самолета, чтобы проверить конференц-зал, где два стюарда уже занимались убранством стола.

Взгляд поклонницы совершенства провел быструю визуальную инспекцию. Портативные компьютеры, калькуляторы, ручки, блокноты. Чашки и блюдца. Сверкающие хрустальные резные бокалы, бутылки с минеральной водой «Эвиан». Все стоит по линеечке напротив четырнадцати мест за сверкающим раздвижным столом из полосатого дерева.

Рядом с ней возник Оберто, главный стюард в белых перчатках.

— Все ли вас устраивает, мисс Роузен? — вежливо поинтересовался он.

Хотя официально самолет считался его вотчиной, мужчина склонялся перед ее верховным суждением, когда дело касалось конференц-зала и офисов на борту.

Сесилия еще раз огляделась и быстро кивнула.

— Да, Оберто, благодарю вас.

— Должен ли я сейчас проводить сюда пассажиров?

— Да, спасибо, — отозвалась Сесилия. — Но я лично приглашу мисс Флуд и мистера Флитвуда. Как только все рассядутся, вы можете позвонить миссис Кентвелл и сказать ей, что мы готовы, если готова она.

— Хорошо, мэм. — Стюард вышел и направился в переднюю часть самолета.

В это мгновение самолет прорвался сквозь облака, и солнечный свет — яркий, ослепительный, доставляющий удовольствие — ворвался в иллюминаторы. Отвлекшись на минутку, Сесилия подошла к ближайшему из них и посмотрела наружу. Небо в точности повторяло оттенок синевы на веджвудском фарфоре, а ватное покрывало внизу выглядело не только невероятно белым и воздушным, но незапятнанно, безукоризненно чистым и пушистым.

Потом, не теряя больше времени, секретарша отправилась звать Дерека и Венецию. Вернувшись, она стояла в стороне, пока обремененные кейсами и папками пассажиры входили в салон.

Сесилия смотрела, как они занимают те же самые места, что заняли бы в конференц-зале компании «Хейл». Берни Эпплдорф и Арни Мэнкофф разместились рядом с местом во главе стола. Дерек и Венеция заняли следующие два. Затем Йоши Ямада, Курт Экерман и Кевин Армор. Хизер Соулис и Оуэн Берд. Марк Ливай, Трумэн Уивер и Лана Валентайн.

Плюс два новых лица. Красивый темнокожий исполнительный директор по имени Марвин Шорт, заменяющий Пола Уикли, и Карен Йи, невероятно миниатюрная и невероятно хорошенькая американка азиатского происхождения, присутствующая вместо Вильсона Каттани.

Сесилия подсказала им, какие места заняли бы их отсутствующие боссы. А пока все раскрыли кейсы, достали распечатки и отчеты, вставили дискетки в портативные компьютеры.

С ручками и блокнотами наготове мисс Роузен заняла место сбоку.

В дверях вновь показался Оберто.

— Я только что говорил с миссис Кентвелл. Она просила передать вам, что задержится еще на несколько минут.

Раздался всеобщий вздох облегчения. Это спешно созванное совещание и так всех достаточно напугало, но отсрочка, данная Дороти-Энн, позволяла еще немного подготовиться, хвала Господу!

Дороти-Энн появилась десять минут спустя с плотной стопкой распечаток под мышкой. Она выглядела настолько выше всех по положению, занимая командный пост, настолько в высшей степени спокойной, холодной и собранной, что никому бы и в голову не пришло, что эта же женщина во время взлета заперлась у себя в гостиной и была всего лишь никчемным комком нервов.

За столом послышалось шуршание, все — и мужчины, и женщины — быстро встали.

— Прошу прощения, что заставила вас ждать, — извинилась Дороти-Энн, выкладывая на стол гору распечаток. — Пожалуйста, садитесь.

Она заняла место председателя во главе стола и подождала, пока стюард разольет кофе из серебряного кофейника в чашки. И только когда он вышел, плотно прикрыв за собой дверь, миссис Кентвелл начала совещание.

— Во-первых, я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы собрались здесь так быстро, — сказала она, оглядывая присутствующих. — Я приношу свои извинения за все те неудобства, что вероятно вам причинила. И все-таки я надеюсь, что вы оцените важность этой встречи. — Она помолчала, сделала глоток черного кофе и поставила чашку обратно. Дороти-Энн чуть нахмурилась. — Я вижу два лица, которые мне едва знакомы.

Первым заговорил молодой негр:

— Я Марвин Шорт из компании «Хейл Лайнз», миссис Кентвелл.

Дороти-Энн не отпускала его взгляд:

— А мистер Уикли…

— Инспектирует одно из судов, мэм.

— Ах так? И что же это за судно?

— «Хейл Холидэй».

Дороти-Энн задумалась.

— «Холидэй»… «Холидэй»… Поправьте меня, если я ошибаюсь, — медленно произнесла она, — но разве не это судно курсирует обычно по западной части Карибского моря?

— Да, мэм.

— Десятидневные круизы из Форта Лаудердэйл, если я не ошибаюсь. И на сколько дней уехал мистер Уикли?

Молодой человек неловко засопел.

— На десять дней, мэм.

— Ах так. Вы хотите сказать, что он в отпуске.

— Нет, мэм. Он сказал…

— Меня не интересует, что сказал мистер Уикли. — Голос Дороти-Энн зазвучал чуть холоднее. — Мне кажется, я все поняла. Он наслаждается десятидневным круизом в рабочее время. Ведь так все обстоит на самом деле, верно?

Марвин, выдерживая пристальный взгляд миссис Кентвелл, от всей души желал быть где-нибудь еще — даже Томбукту было бы предпочтительнее, — только бы не стоять именно здесь и именно сейчас.

Чувствуя его неловкость, Дороти-Энн пожалела молодого человека. «Бедный мальчик, — подумала она. — Это же не его вина».

«Но он и не мальчик, — напомнила Дороти-Энн самой себе. — По-юношески красив, да, но ему уже за тридцать».

— Что ж, это достаточно легко будет проверить, — заметила миссис Кентвелл.

Она нагнулась и включила стоящий перед ней компьютер.

Практически мгновенно на экране появились графические узоры всех цветов радуги. Ее пальцы летали по клавиатуре, она легко набирала ключи, умело входя в меню, субменю, подразделения и категории.

— Вот «Хейл Лайнз», — бормотала она, вызывая нужный файл на экран. — А теперь «Холидэй»… — Дороти-Энн набрала следующую команду. — Вот оно. Шестьдесят семь тысяч тонн, и так далее, и так далее… По расписанию должно прибыть на Барбадос завтра утром. А теперь заглянем в список пассажиров… — Она быстро пробежала по нему, минуя две тысячи размещенных по алфавиту фамилий, потом замедлила движение. С, Т, У. — Ага, — произнесла она. — Нашла. Уикли, Пол, мистер. — Убрав палец с клавиши, Дороти-Энн откинулась в кресле и смотрела на информацию, обвинительно сияющую с экрана. — Пересекается с мисс Трэйси Химмель, — громко прочитала она, — код цены С4631, что является аналогом официальных счетов. Апартаменты на самой верхней палубе с личной верандой… — Она недовольно покачала головой. — Он явно любит роскошь, этот наш шаловливый мистер Уикли.

Марвин Шорт едва мог усидеть в кресле, изо всех сил желая стать невидимкой.

— Трэйси Химмель… Трэйси Химмель… — громко произнесла Дороти-Энн. Она побарабанила ногтями по блестящей крышке стола. — Где же я слышала это имя раньше?

Она вопросительно взглянула на Марвина, неуютно заерзавшего в кресле.

— Она служащая?

Шорт надул щеки, задержал воздух и медленно выдохнул.

— Вам нечего беспокоиться о нарушении верности, мистер Шорт. Вы не доносите на своего босса. Он сам во все это вляпался. Я задала вам прямой вопрос и жду честного ответа.

Сглотнув, Марвин с несчастным видом вымолвил:

— Это его секретарша.

Дороти-Энн, не любительница пикантных ситуаций, скорчила презрительную гримаску.

— Я понимаю, — произнесла она. — Да, я очень хорошо понимаю.

Молодая женщина почувствовала недовольство этой банальной грязью, неприятной обыденностью ситуации, когда начальник делает вид, что отправляется в деловую поездку, чтобы закрутить роман со своей секретаршей. Разве можно быть таким неоригинальным? Но стоит ли ей удивляться? Романы на службе, пусть их никто и не поощряет, древние как мир.

«Но щеголять подобным поведением? — размышляла Дороти-Энн. — Использовать компанию и делать из меня идиотку!»

И все-таки она дрогнула перед тем, что от нее требовалось — выгнать человека, который сам это спровоцировал. Подобно преданному профессии хирургу, миссис Кентвелл не испытала ни малейшего удовлетворения, обнаружив злокачественную опухоль. Как раз наоборот. Черт побери, если бы ее не оказалось, не потребовалось бы хирургическое вмешательство!

Но разве у нее оставался выбор?

«Он не оставил мне выбора, — мрачно решила Дороти-Энн. — Мне придется разобраться с ним для примера остальным. Если я этого не сделаю, то меня станут считать слабым игроком, и другие воспользуются ситуацией»

Да. Она должна задушить это в зародыше. Немедленно, пока все еще свежо.

— Сесилия, — утомленно заговорила Дороти-Энн. — Приготовьте уведомление об увольнении. Мистер Уикли уволен немедленно. И он и мисс Химмель должны сойти на берег на Барбадосе. Как только я поставлю свою подпись, сразу же отправьте приказ факсом на «Холидэй».

Сесилия сделала пометку в своем блокноте.

— Будет исполнено.

— Также подготовьте отдельный факс корабельному казначею. В нем должно ясно оговариваться, что мистеру Уикли отныне запрещено подписывать что бы то ни было на борту. Это относится также к счетам из бара и казино. — Она поджала губы. — Этот господин и так насладился всеми льготами, до которых только сумел добраться.

— Я об этом позабочусь, — кивнула секретарша.

— Да, и проверьте в отпуске ли мисс Химмель. Если нет… Ладно будем надеяться, что в отпуске, ради ее же блага.

— А как насчет корпоративных кредитных карт мистера Уикли?

— Я рада, что вы мне напомнили. Закройте их. Немедленно.

— Хорошо.

Покончив с неприятным делом, Дороти-Энн сосредоточила свое внимание на женщине азиатского происхождения.

— А вы…

— Карен Йи. Из «Школы гостиничного менеджмента».

— Я так понимаю, что мистер Каттани не смог приехать?

— Нет, мэм. Он в Слоун-Кеттеринг.

— Слоун-Кеттеринг! Великий Боже! Я и не знала, что он болен!

— Не он, это его жена Она проходит лечение по поводу рака желудка.

Дороти-Энн поморщилась, воспоминание о ее раке яичников было еще слишком свежим.

— Как у нее дела?

Карен Йи вздохнула:

— Боюсь, что не слишком хорошо. Они делают все, что могут, но… — девушка выразительно пожала плечами.

Дороти-Энн кивнула. Другими словами, на выздоровление надеяться нечего.

— Я понимаю, — негромко сказала она. — Сесилия, проследите, чтобы послали два букета. Один от компании, другой от меня лично. — Потом миссис Кентвелл снова повернулась к Карен. — Хватает ли нашей медицинской страховки на ее лечение?

— Я… Я, честно говоря, не уверена…

— Выясните. И немедленно сообщите мне.

— Да, мэм. Не сомневаюсь, что мистер Каттани оцени…

Дороти-Энн прервала ее, откашлявшись.

— Мы потеряли достаточно времени. — Она положила руки ладонями на стол и огляделась. — Давайте приступим к делу.

 

33

Дождь барабанил по крыше машины. Шериф Отис Мосби вглядывался в темноту сквозь исчерченные полосами полукружья, расчищенные дворниками. Красные мигалки многочисленных автомобилей аварийных служб отражались на мокрой мостовой обычно спокойного участка 18-го шоссе приблизительно в тридцати пяти милях от Атланты, недалеко от Зебулона, штат Джорджия. Уже темнело, и ночь окрасилась багровым мерцающим цветом преисподней, как будто включили светомузыку в каком-нибудь дьявольском танцклубе.

Перебранка доносящихся неизвестно откуда голосов и потрескивание статического электричества от множества приемников лишь усугубляли нереальность происходящего.

Если не считать его собственного автомобиля, шериф Мосби видел патрульную машину своего помощника, «скорую помощь», пожарную машину, тягач и две машины, принадлежащие водолазам. Они сгрудились на этой стороне моста, перекинутого через речку Флинт-Ривер, после того, как какие-то ребятишки сообщили, что они заметили утонувшую машину, когда удили рыбу.

За исключением тягача, все остальные автомобили стояли носом к реке, направив свои высоко расположенные фары словно импровизированные прожекторы на потемневшую, вздувшуюся от дождя воду.

Шериф Мосби выжидал, медики и пожарные беспорядочно кружили вокруг — всем надо было убить время, — пока водолазы не подали знак водителю тягача начинать вытаскивать утонувшую машину на крутой берег. Мальчишки, сообщившие о ней, упорно пытались тайком пробраться поближе, но их все время прогоняли прочь, а помощник шерифа Скрагс стоял посреди дороги и при помощи фонаря подавал знак проезжающим машинам не останавливаться.

Но слухи успели просочиться, и небольшая толпа местных жителей уже начала собираться, паркуя машины по обеим сторонам шоссе.

«Надеются увидеть что-нибудь ужасное», — мрачно подумал шериф. Он не переставал удивляться тому, как трагедии и несчастные случаи притягивают толпу.

Отис Мосби пребывал далеко не в лучшем настроении. Он замерз, проголодался, вымок, устал, и его все раздражало. «Стар становлюсь для таких мерзких дел», — размышлял Мосби, жуя табак.

Учитывая погоду, он предпочел бы провести такой вечер под крышей. В каком-нибудь уютном, сухом и теплом месте. Лучше всего в фургоне Лерлин. Смотреть по видео порнофильм, с банкой холодного пива в руке, и обмениваться профессиональными любезностями с Лерлин, экзотической танцовщицей из «Крейзи Китти». Они с Лерлин друг друга отлично понимают. Копы не станут беспокоить клуб, пока она регулярно обслуживает шерифа.

Неожиданный всплеск активности увлек медиков и пожарных на берег.

— Дерьмо, — пробормотал Мосби. — Начинается.

Он резко распахнул дверцу, вывалил свое пузатое тело из машины, схватил стетсон и нахлобучил на голову.

— Дайте пройти, — прорычал Мосби, прокладывая себе дорогу на самую удобную позицию.

Внизу, в воде, водолазы, словно тюлени в своих блестящих костюмах из неопрена, сигналили водителю тягача. Заработала лебедка, трос натянулся, и водолазы, наученные собственным опытом, убрались с дороги.

Очень медленно на поверхности появился темный кузов «чеви люмины» 1996-го года, илистая вода стекала с ее округлых поверхностей.

— Что вы об этом думаете, шериф? — растягивая слова, поинтересовался один из пожарных.

— Слишком рано говорить, — проворчал Мосби, от души желая, чтобы Лерлин именно сейчас не отправилась на работу. Черт. После этого потопа, он бы воспользовался НЛЛ — Немного Любовной Ласки, что в случае с Лерлин немедленно превратилось бы в МЛЛ — Много Любовной Ласки.

Ему и так уже не повезло, что машину нашли на его участке.

«Люмина» почти наполовину появилась на поверхности, из раскрытых окон потоком хлынула вода.

— Шериф! — окликнул его один из пожарных. — Похоже на то, что мы обнаружили труп.

— Сукин сын. — Мосби выплюнул табачную жвачку, поправил портупею и лениво направился вокруг тягача к тому месту, где должен был сидеть водитель «люмины».

Можно пока расслабиться, торопиться ни к чему.

Он стоял там, огромные мясистые красные руки уперлись в широкие бедра, и безмятежно смотрел в открытое окно.

Почти верное дело. Бледное, раздутое тело навалилось на рулевую колонку. Шериф заметил, что воздушный мешок надулся, но его проткнули.

«Специально? — задумался Мосби. — Чтобы быть уверенным, что „люмина” быстро уйдет под воду?» Это объясняет то, что все остальные стекла были опущены.

Следствие покажет.

Но шериф нутром чувствовал несчастные случаи, потому что навидался их даже больше, чем ему бы хотелось. А сейчас Мосби понимал — что-то не так. Он не мог объяснить, почему. Но у него возникло такое подозрение.

— Чтобы никто не дотрагивался до этой машины, — приказал он.

Отстегнув с пояса фонарик, шериф прошел немного вперед и осветил задние номера «люмины», вернулся к своей машине и протиснулся за руль.

Мосби взял с консоли микрофон и включил передатчик.

— Сэлли, милочка, — вызвал он диспетчера, — прогони-ка эти номера штата Джорджия через компьютер, а я подожду, ладно?

Мосби продиктовал буквы и цифры номерного знака.

Прошла минута. Сквозь полосатое ветровое стекло и шмыгающие туда-сюда дворники шериф видел освещенную светом прожектора «люмину», медленно выбирающуюся из воды, ее металлическое тело отливало красными всполохами от мигалок спасательных машин.

— Шериф! — голос Сэлли прорвался сквозь тявканье и треск эфира. — Эти номера принадлежат доктору Во Шену.

Отис Мосби нахмурился.

— Это должно мне о чем-нибудь говорить?

— Ага. Помните того доктора-китайца из Центра контроля над заболеваниями? Это его жена гнала волну, потому что полиция ждала семьдесят два часа, прежде чем объявить его пропавшим без вести.

— Смутно. — И в ту же секунду у него появилось неопределенное ощущение, становившееся все отчетливее, что дело оказывается куда более сложным.

— Знаете, что бы я сделала на вашем месте, шериф? — не умолкала Сэлли. — Я бы постаралась выглядеть чуть-чуть поэлегантнее. Понимаете?

— Чего? А это еще зачем?

— Да у меня такое чувство, что из-за него здесь появятся люди из газет и с телевидения.

Шериф Мосби заметил приближающиеся фары. Знакомый фургончик с тарелкой спутниковой антенны на крыше переезжал через мост. Ему не потребовалось разглядывать логотип на боку, чтобы его узнать.

— Сэлли, милочка! — утомленно выговорил он.

— Да, шериф?

— Ты ошибаешься, — голос Мосби звучал сварливо.

— Что такое, шериф?

— Стервятники уже здесь, — прорычал он, мобилизуясь. — Они уже у меня над головой.

 

34

— Я не собираюсь выбирать выражения. Я собрала всех вас здесь потому, что компания переживает кризис. Возможно, самый тяжелый из всех, с которыми нам приходилось сталкиваться.

Дороти-Энн оглядела воздушный конференц-зал. Ее слова, словно взрывная волна, оглушили людей, возглавляющих различные отделы корпорации. Это было ясно по тем быстрым взглядам, которыми они обменялись, по глубоким морщинам, моментально прорезавшим повлажневшие, обычно такие гладкие, сухие лбы, по беспокойству, затуманившему глаза. Они не привыкли предвкушать ничего другого, кроме самого солнечного, самого благополучного будущего.

И теперь осознание того, что им, Избранным корпорации, придется, вероятно, столкнуться с неуверенностью в завтрашнем дне, пугавшей их коллег в других компаниях, наполнило собравшихся страхом.

«А ведь правда, — сообразила Дороти-Энн, — существует запах страха».

— Мне нет нужды напоминать, что все, обсуждаемое в этом зале, строго конфиденциально, — продолжала она. — И тем не менее, чтобы мы хорошо поняли друг друга, повторю. Вы не обсуждаете — подчеркиваю, не обсуждаете — этого ни с кем. Это относится и к вашим супругам. Я не допущу никакой утечки информации, вольной или невольной.

Помолчав, миссис Кентвелл добавила:

— Это самый надежный способ присоединиться к мистеру Уикли. — Ее глаза смотрели безжалостно, пока она по очереди оглядывала присутствующих. — Я ясно выразилась?

— Да, мэм, — голоса всех сидящих вокруг стола слились в быстро смолкнувшем хоре.

— Хорошо. Как вы, вероятно, знаете, отели «Хейл» стали жертвой второй вспышки инфекционного заболевания за последние четыре месяца. Как или почему это случилось, я не знаю и намереваюсь выяснить. Но одно я знаю наверняка — результаты почти… катастрофические.

Именно так, ка-та-стро-фические! — Дороти-Энн произнесла это слово по слогам. — Нас захлестнула волна отказов, и не только в отделе отелей, что явилось самым тяжелым ударом, — она подняла руку и опустила ее на стопку распечаток, которые принесла с собой, с такой силой, что громовой хлопок заставил всех служащих дернуться, как будто они были марионетками, и кто-то с силой рванул их за нитки, — но и во всей фирме!

Щеки Дороти-Энн залила краска гнева. Через мгновение она убрала руку, откинулась назад, ноздри ее раздувались.

Все молчали. Ясно, что босс еще не закончила говорить. Очевидным было и то, что заговорить вне очереди равносильно тому чтобы дразнить детеныша гризли в присутствии матери, только еще опаснее.

— Леди и джентльмены, — негромко продолжала миссис Кентвелл. — Если какие-нибудь обстоятельства требуют радикальных мер, то они налицо. По дороге в аэропорт я провела сорок пять крайне неприятных минут, просматривая отчеты о работе ваших отделений за последние сутки. Вся картина в целом блестящей не выглядит. В двух словах ее можно обозначить так — печальное зрелище.

— Насколько печальное, если точнее?

Этот вопрос задал Йоши Ямада, руководящий инвестициями компании «Хейл», единственным отделением, не зависящим ни от каких злоключений и напастей, кроме движения на рынке ценных бумаг и фондового рынка.

Голос Дороти-Энн зазвучал прерывисто:

— Настолько печальное, что мы, вероятно, можем столкнуться с необходимостью ликвидировать наши вложения, мистер Ямада. Настолько печальное, что мы, вероятно, стоим перед лицом катастрофы. Да, катастрофы — я не могу исключить возможности банкротства ради защиты компании.

Банкротство!

Раздался всеобщий недоверчивый вздох, выражая шок и замешательство.

Столкновение в воздухе не изумило бы их больше. То, что дела временно идут неважно, это они могли понять. В конце концов, какая компания не переживает временных трудностей, не знает взлетов и падений?

Такой ценой делается бизнес.

Но то, что основание, монолит, крепко поддерживающее этого многомиллиардного бегемота, неожиданно обратилось в песок, и то, что подобное происходит с компанией «Хейл», давно известной как оплот стабильности, осознать было невозможно.

Оцепенение высших должностных лиц корпорации напомнило Дороти-Энн о кадрах в новостях, когда камера бесцеремонно показывает лица людей, переживших катастрофу.

Только они просто сидят на своих местах, а не бродят ошеломленно вокруг.

— Поверьте мне, — подвела она итог, с явной иронией в голосе, — если кому и понятен ваш шок, так это мне. Допустим, что я описала самый худший вариант развития событий. Но проблема в том, что хорошего не существует, только не в этом случае. Угроза, нависшая над нами, реальна, даже слишком реальна.

Вцепившись пальцами в подлокотники кресла, миссис Кентвелл чуть подалась вперед, ее проницательные глаза оглядывали аудиторию.

— Проблема, судя по всему, в том, — продолжила она и встала, — что несмотря на все усилия, направленные на то, чтобы разнообразить нашу деятельность, вместо того, чтобы обезопасить каждое отделение, как отдельную единицу, мы сделали в этом направлении недостаточно. Для наших клиентов наши филиалы остаются физически связанными между собой, поэтому круги пошли во всей компании.

Возьмем, к примеру, «Хейл Лайнз». Она ужасно пострадала. А почему бы и нет? В конце концов, разве корабль для круиза это не плавучий отель с многочисленными ресторанами?

Дороти-Энн перестала ходить и посмотрела через стол.

— Мистер Шорт!

— Мэм? — отозвался Марвин со своего места, весь внимание.

— Как действующему руководителю вашего отделения, вам лучше, чем кому-либо другому здесь, включая и меня, известно о ежедневных операциях «Хейл Лайнз». Вы можете сообщить мне свое мнение о текущей ситуации?

— Одним словом? Плохо.

— Я бы предпочла несколько более детальный ответ. Почему бы вам не рассказать нам, насколько все плохо.

Сделав глубокий вздох, Марвин начал:

— Некоторые известные туроператоры в Германии и Японии отказались от бронирования мест на наших судах. Множество туристических агентств, включая и очень крупные, выжидают и проводят политику «поживем, увидим».

— Короче, — спокойно продолжила Дороти-Энн к облегчению всех присутствующих, — не отменяя заказов, они не бронируют ни один из наших теплоходов.

— Совершенно верно, — кивнул Марвин. — Они отправляют своих постоянных клиентов в «Карнивал», «Ройял Карибиэн», «Принсес», «Кристл».

Дороти-Энн печально улыбнулась, ее губы сложились в усмешку, несущую привкус той горькой пилюли, которую ее заставили проглотить.

— Мистер Шорт, вы можете сказать нам, сколько мы потеряли на отмене заказов?

— Вы имеете в виду со вчерашнего дня?

— Да.

— Если вы дадите мне минутку, конечно. Я могу заставить эту малышку, он похлопал свой портативный компьютер, — выдать нам все ее секреты и даже больше.

— Можете не торопиться, — голос босса звучал ласково.

Марвин поднял руки, вздернул манжеты и, театрально расправив пальцы, обрушился на клавиатуру, как пианист на клавиши рояля. Через минуту, он негромко ошеломленно свистнул, покачал головой от изумления и тяжело откинулся в кресле.

— Черт возьми! — сквозь зубы воскликнул Марвин и в ужасе уставился на Дороти-Энн.

— И какую же цифру вы получили, мистер Шорт? — поинтересовалась она.

— Один… — его голос сорвался.

— Да? — Дороти-Энн была непреклонна.

Молодой человек громко сглотнул и попытался еще раз:

— Один запятая восемь шесть девять мил.! — хрипло прошептал он. — Плюс потери при обмене валюты. Это же… это почти два миллиона долларов!

— Совершенно верно. — Миссис Кентвелл коротко кивнула и продолжала ходить по салону.

— И помните, леди и джентльмены, это только «Хейл Лайнз» и только за вчерашний день. Одному Господу известно, что принесет нам завтра. — И добавила сурово:

— Но это и неважно. Даже если наши корабли остаются полупустыми, они все равно должны отплывать и причаливать по расписанию.

— Погодите-ка минутку, — выпалил Берни Эпплдорф. — Посмотрите-ка сюда, а?

— Слушаю вас, Берни, — Дороти-Энн обернулась к нему.

Это был высокий, плохо сложенный мужчина, измученного вида, состоящий сплошь из острых углов, вместо конечностей — искореженные ветки. Он начинал лысеть и зачесывал длинные тонкие пряди набок, прикрывая плешь. Узкое лицо наполовину пряталось за черной оправой очков с толстыми стеклами, глаза смотрели по-собачьи печально. Но его ум был расчетливым и острым, а знания финансового состояния корпорации и законов о налогах таковы, что он мог заставить целую армию высокопоставленных агентов из налогового управления годами идти по их следам.

— Если вы спросите меня, то я скажу — лучше бы вам начать отменять некоторые из них, — прорычал Эпплдорф.

— Вот слова настоящего финансиста, — заметила Дороти-Энн с тонкой улыбкой. — Вы, Берни, просто грызете цифры и подсчитываете горошины, и допускаю, что вы один из лучших. Но позвольте мне заметить, что когда речь идет о гостиничном бизнесе, я лучше знаю.

Мужчина моргнул, глядя на нее сквозь линзы толщиной с бутылку кока-колы.

— Ну и какое это имеет отношение к нашим проблемам?

— Самое прямое, Берни, — вздохнула миссис Кентвелл, — абсолютно и позитивно прямое. Если мы отменим хотя бы один круиз, нас будут считать ненадежными партнерами по перевозкам, и тогда мы на самом деле утонем.

— Звучит так, как будто это уже так и есть, — мрачно подчеркнул Эпплдорф.

— Да, но пока у нас осталось еще весло. Но если мы перестанем выполнять свои обязательства, мы все потеряем, и быстро. Туристические агентства и туроператоры особенно беспокоятся о тех, кто занимается перевозками и не выполняет обещаний. Здесь на карту поставлена наша репутация, Берни, наша честь. Если вы ее теряете, то в этом бизнесе это все: «Спокойной ночи, сестра!»

— Ладно, согласен, но гонять полупустые суда? Вы, должно быть, с ума сошли! — Он покачал головой. — Даже вы не сможете этого сделать.

— Берни, мы не можем поступить иначе, — парировала Дороти-Энн. — Помимо всего прочего мы рискуем потерять наши якорные стоянки. В каждом порту их количество ограничено, и другие судоходные компании тут же захватят свои. — Она яростно покачала головой. — Мы так долго и тяжело боролись за них, и Богом клянусь, будь я проклята, если позволю потерять их!

— А мне кажется, что это произойдет, если вы этого не сделаете, — выпалил Берни.

— Ладно, хватит о «Хейл Лайнз», — решила Дороти-Энн. — Давайте займемся другим подразделением, пострадавшим от вспышки сальмонеллеза — «Скай Хай Кэтеринг». Оуэн, почему бы вам не просветить нас по поводу понесенных вами убытков?

Оуэн Берд, президент отделения доставки продуктов авиакомпаниям, выбрался из кресла. Поклонник гольфа, он по-мальчишески хорошо выглядел, его лицо напоминало яблоко с раздвоенным концом и сияло свежестью. У него всегда была наготове улыбка. Он обладал красивыми серыми глазами и бесконечным репертуаром шуточек, пригодных для раздевалки.

Подобно своему коллеге Берни Эпплдорфу, Оуэн Берд слыл известным охотником за каждым пенни. Больше всего он гордился одним своим достижением, хотя их было немало. Берд предложил убрать единственный помидор, украшавший салаты, которые «Скай Хай Кэтеринг» поставляла своим клиентам. Озарение снизошло на него во время игры в клубе, у восемнадцатой лунки на самом трудном поле по всей Америке — на поле Коолау Гольф у подножия утесов Оаху Пали на Гавайях. Счастливая мысль стоила ему потери внимания и проигрыша в игре, но в результате компания экономила почти четверть миллиона долларов каждый год.

— Я все утро отбивался от звонков наших клиентов, — объявил Берд своим густым, завидным голосом, потом покачал головой. — От основных клиентов.

Дороти-Энн кивнула и вздохнула.

Оуэн продолжал:

— Естественно, все они очень обеспокоены, в особенности самый крупный наш заказчик. И хотя никто из них ничего не скажет мы все-таки приятели по гольфу, но все намекают на тот пункт в наших контрактах, где говорится о здоровье и безопасности.

Дороти-Энн остановилась позади своего кресла, ее пальцы впились в лайковую кожу обивки.

— Другими словами, — сказала она напряженно, — клиенты угрожают тем, что сочтут это нарушением пункта договора и обратятся за поставками в компанию «Скайшеф». Это так?

— Они не высказывались так прямо, — кивнул Оуэн, — но по сути, именно это и затевается. Да.

«Если бы ситуация сложилась иначе, я бы поступила точно так же», — подумала Дороти-Энн.

— Хотелось бы мне сказать, что я их осуждаю, но я не могу. — В глазах молодой женщины горел гнев, хотя голос выдавал ее усталость. Настроившись на самое худшее, она спросила:

— Могу я поинтересоваться, чем закончились все эти разговоры?

— Что ж, трех следующих уик-эндов мне явно не хватит. — Оуэн обезоруживающе улыбнулся. — Я договорился о четырех играх в гольф.

Впервые с момента посадки в самолет напряжение несколько спало, и по салону прокатились смешки. Даже Дороти-Энн не удержалась от улыбки.

— Феникс, Понте-Ведра и ранчо «Мираж», — пояснил Берд. — Мы продолжим дискуссию после того, как сделаем первый удар.

— Значит, они не перестанут платить по счетам, пока вы не переговорите с глазу на глаз?

— Совершенно верно. — Улыбка Оуэна стала еще шире.

Дороти-Энн показалось, что с ее нагруженных плеч сняли несколько тяжеловесных тонн.

— Хорошая работа, Оуэн. — Она восхищенно покачала головой. — Не знаю, как вам это удалось. Всему виной ваш золотой язык или удар клюшки?

— Мне нравится думать, что и то, и другое. — Благодушная улыбка вдруг исчезла. — Но мы еще не выбрались из чащи, — предупредил он. — На девяносто девять процентов я уверен, что мне удастся уговорить их не обращаться в «Скайшеф». Но это зависит от того, не произойдет ли новых вспышек инфекции! Если такое опять случится… — Оуэн выразительно пожал плечами.

— Будем молиться, чтобы этого не произошло, — взгляд Дороти-Энн прошелся по комнате. — А еще лучше, давайте сделаем все, чтобы этого не могло произойти!

— И аминь, — пробормотала Венеция.

Дороти-Энн пристально посмотрела на Хизер Соулис. Хорошо сложенная женщина с серебристыми волосами после пятидесяти, Хизер Соулис производила впечатление доброй, состоятельной тетушки, оставшейся в старых девах. На самом деле она жила в счастливом браке, была матерью троих детей и бабушкой шестерых внуков и к тому же президентом компании «Каникулы в деревне» — системы курортов для семейного отдыха корпорации «Хейл».

Расположившиеся в таких райских уголках как Гавайи, Мексика, Белиз, Эджин, Фиджи, Виргинские острова и Большой барьерный риф, курорты предоставляли весь пакет услуг для семейного отдыха по приемлемым ценам.

Дороти-Энн заговорила:

— Я заметила, что «Каникулы в деревне» больше других пострадали от лавины отказов.

Хизер моргнула.

— Вы мне будете говорить, — угрюмо ответила она. — Мы в одной лодке с «Хейл Лайнз», поскольку заказ наших путевок оформляется через турагентства и туроператоров. Если не считать того, что мы еще сильнее ощущаем удар!

Дороти-Энн кивнула и снова села.

— Это не лишено оснований. Ведь «Каникулы в деревне» — это место отдыха, ориентированное на семью. А это все высвечивает совсем в другом свете.

— Именно это я себе и говорю.

— Ну и? Совершенно естественно, что родители беспокоятся о здоровье и благополучии своих детей. Если бы я была туристическим агентом, я бы тоже постаралась сбежать на безопасную сторону.

— Полагаю, вы правы, — нахмурилась Хизер. — Но разве не удивительна та скорость, с которой распространяются новости?

— Меня бы еще больше удивило, — парировала Дороти-Энн, — если бы хорошие новости курсировали хотя бы с половиной такой скорости. К несчастью, самые хорошие новости, как говорится, это отсутствие всяких новостей, следовательно, хорошие новости это не новости. Только трагедии приветствуются.

— В таком случае, — мрачно заявила Хизер, — нам нечего беспокоиться хотя бы об одном. В скором времени трагедии «Каникулам в деревне» не грозят.

— Ах так? — миссис Кентвелл казалась поставленной в тупик. — А почему это?

— Учитывая скорость поступления отказов, там скоро вообще никого не останется, вот почему. Они превратятся в города-призраки, — миссис Соулис тяжело вздохнула. — Учитывая то, сколько вы тратите на «Иден Айл Ризорт», вам это нужно, как дырка в голове!

Дороти-Энн разрумянилась.

— И это напоминает мне о…

Она взглянула на Курта Экермана, директора отдела особых проектов, скатывающего в трубочку листок бумаги.

— Курт? — так как ответа не последовало, молодая женщина резче окликнула его. — Курт!

Повышенный голос сделал свое дело. Он изумленно взглянул на нее своими обычно мечтательными глазами цвета корицы. Курт Экерман собирал свои каштаново-седые волосы в конский хвост. Высокий, гибкий, лет сорока, он был ростом выше шести футов трех дюймов и единственный из мужчин не надел делового костюма.

Это вполне устраивало Дороти-Энн. Она не для того переманила его из Дисней-уорлда, где он создавал сказочные дороги и мир фантазий, чтобы всего лишь превратить в еще один «пиджак». Господь свидетель, исполнители шли по гривеннику за дюжину. Ей был необходим гений-творец, и после того, как миссис Кентвелл как следует поработала с его талантом, она вовсе не собиралась подавлять его, втискивая в костюм от братьев Брукс, Хайки Фримэна или даже с Севиль-Роу. Это бы помешало достижению цели.

На самом деле, небрежная манера Курта одеваться одновременно казалась ей и внушающей уверенность и вдохновляющей. На этот раз он облачился в кашемировую рубашку табачно-коричневого цвета, замшевую бейсбольную куртку из ягненка, в точности повторяющую оттенок французской горчицы, черные джинсы «Ливайс 501», носки в желтую и розовую полоску и белые туфли.

Экерман выглядел именно таким, каким был. Этакий Стивен Спилберг увеселительных дорог, взрослый ребенок, не потерявший способности смотреть на мир широко открытыми глазами, мужчина, отдавший предпочтение невинным, несущим радость забавам для ребятишек всех возрастов, вместо того чтобы использовать свое техническое дарование для создания опасных военных «игрушек», человек, чье воображение создало более ласковый, более мягкий и наполненный смехом мир.

— Прошу прощения, — отозвался Курт с чуть сонной ухмылкой. — Мне только что пришла в голову просто золотая идея, как усовершенствовать паромную переправу. Так о чем вы говорили?..

— Я говорила, что не будет никакой паромной переправы, если мы что-нибудь не придумаем с финансами компании, — сурово произнесла Дороти-Энн. Гостиницы и курорты — это наш хлеб с маслом. Без дохода от них мы даже не сможем заплатить проценты, не говоря уже о самом займе. Вот что нам необходимо. Достроить «Иден Айл», но экономя как можно больше.

— Я посмотрю, что можно сделать для снижения расходов, — со вздохом пообещал Экерман. — Все-таки у меня творческий склад ума.

— Я на самом деле ценю это, — заметила Дороти-Энн. — Я полагаю, мы все это оценим. — И добавила:

— На обратном пути из Хуатуско, я заеду на «Иден Айл» и посмотрю, как там идут дела. Может быть, и у меня появятся какие-нибудь идеи.

— Хотите, чтобы я был там? — спросил Курт.

— Я вам позвоню и сообщу, если мне это понадобится, — отозвалась Дороти-Энн.

Хизер Соулис взволнованно сжимала и разжимала пальцы.

— Если бы только «Каникулы в деревне» и отели «Хейл» не были так неразрывно связаны в глазах клиентов! — пожаловалась она. — Это просто нас убивает. Если бы нам только удалось отделить одно от другого…

— Это значит, требовать невозможного, — возразила Дороти-Энн. — Иными словами, надо либо продавать «Каникулы в деревне», либо полностью отделить их от компании «Хейл». Речь о продаже вообще не идет. Я об этом и слышать не хочу. Отделение окажется контрпродуктивным в дальнейшем.

— Но…

Дороти-Энн знаком велела ей замолчать.

— Вы забываете о том, почему «Каникулы в деревне» сразу начали пользоваться таким бешеным успехом.

— Благодаря имени Хейл, — согласилась Хизер с тяжелым вздохом.

— Совершенно верно, — резко кивнула миссис Кентвелл и села.

— Но теперь мы за это расплачиваемся, — раздраженно напомнила миссис Соулис. — Со всеми этими отказами наши накладные расходы значительно выросли. Прежде чем отправиться в аэропорт, я подсчитала, что наши расходы уже вдвое превышают доход… И эта цифра наверняка возросла, пока мы тут разговариваем!

Хизер обратила внимание на Оуэна Берда, сидевшего с надменным видом, как будто возвышаясь над всем происходящим, словно метеорологический спутник, наблюдающий за ураганом со своей безопасной орбиты во внешнем пространстве.

— Должна заметить, что завидую вам, Оуэн, — недовольно произнесла Хизер. — Управление отделением поставок выглядит очень неплохо с моего места!

Оуэн оказался в замешательстве, захваченный врасплох неожиданной резкостью тона обычно спокойной миссис Соулис.

— Признайтесь, Оуэн, — бросила она, преследуя добычу так же неумолимо, как ротвейлер. — Если бы на ваших грузовиках не красовалась надпись: «Скай Хай Кэтеринг. Отделение компании Хейл», большинство людей даже бы и не связали вашу компанию с корпорацией «Хейл», верно?

— Хизер?.. — голос Дороти-Энн звучал слабо, неуверенно, что едва скрывало охватившее ее возбуждение, почти лишившее ее возможности говорить.

Хизер обернулась к своему боссу:

— Д-да?

— Вы не могли бы… Прошу вас, повторите то, что вы только что сказали.

— Что именно? — нахмурилась Хизер. — О том, что Оуэн — это субподрядчик?

— Нет, нет, нет, — нетерпеливо сказала Дороти-Энн, поворачиваясь в кресле так, чтобы видеть лицо Хизер. — О грузовиках. — Ее глаза заблестели от удовольствия. — Грузовики, Хизер!

— А, да. Вы имеете в виду то, что если бы на них не было надписи «Отделение компании Хейл»…

— Совершенно верно! — выпалила Дороти-Энн. — Вот оно! — в ее голосе зазвучал такой явный триумф, такой боевой дух перед лицом поражения, что это наэлектризовало воздух и дало заряд остальным, включая и Оуэна. Тот выпрямился и стал записывать.

По салону прошла ощутимая волна оживления. Все обменивались понимающими взглядами, на лицах проступило явное облегчение. Впервые за очень долгое время Дороти-Энн снова была самой собой. Она контролировала, по-настоящему контролировала ситуацию, и служащие даже могли точно сказать, когда еще миссис Кентвелл была так высоко заряжена и возбуждена — как раз перед трагическим, последним полетом Фредди Кентвелла.

И сейчас, став свидетелями возрождения ее обычного боевого духа, они нашли это восхитительным, он передался и им, как будто измученные в сражениях войска повел за собой в бой новый командир, обладающий харизмой.

— Эта компания, — объявила Дороти-Энн, — так просто не сойдет со сцены!

Слишком возбужденная, чтобы усидеть на месте, она вскочила на ноги и стала безостановочно ходить по конференц-залу, словно попавшее в клетку животное, жестикулируя при каждом слове:

— Я отказываюсь сидеть и смотреть, как рушится и гибнет эта империя. Да! Каким-то образом мы должны — и мы это сделаем — остановить падение. В соответствии с бессмертными словами Джона Пола Джонса: «Я еще и не начал сражаться!» Вот и вы еще даже не начали.

Молодая женщина развернулась и стояла так, освещая салон словно маяк, переводя дрожащий палец с одного на другого.

— Ни один из вас этого не сделал! — закончила она, и молчала достаточно долго, чтобы успокоить дыхание. — Венеция!

— Босс?

— Нам нужно заставить вертеться эту рекламную мельницу, и я повторяю вертеться! Я хочу увидеть поток, лавину, настоящую приливную волну позитивных статей о нас в каждой крупной газете и журнале на Западе. Кроме того, мы должны увеличить нашу текущую рекламу. Под этим я подразумеваю рекламу на радио, телевидении с расходами приблизительно… гм… ну, для начала, скажем вдвое против наших обычных.

— Что удвоить? — взорвался Берни, подскакивая в кресле. — Это даже не сумасшествие! — заикался он. — Это… Это просто…

— Вы правы, Берни, — успокоила Дороти-Энн, награждая его самой понимающей и невинной улыбкой из своего обширного арсенала. — Нам не следует удваивать расходы. Венеция! Вычеркни это, ладно?

— Фью! — Берни упал обратно в кресло и вытер заблестевший лоб. — Ну и заставили же вы меня поволноваться.

«Этого-то мне и надо», — подумала Дороти-Энн.

— Мы их утроим, — решила она и услышала, как ужаснулся Берни. — И право же, Берни, перестаньте вести себя так, будто у вас сердечная недостаточность. Это же не ваши деньги. Они мои, и тратить я их буду так, как захочу.

На ее щеках загорелись два красных круглых пятна, похожих на ожоги.

— А я собираюсь их потратить на то, чтобы спасти эту компанию, — с нажимом произнесла миссис Кентвелл. — И без ошибок. Я буду делать то, что должна, чтобы этого добиться. Даже если на это уйдет все до последнего цента! — поклялась она, и, прежде чем ее страстное, острое, боевое выступление закончилось, Дороти-Энн поняла, что победила.

Она задохнулась, замолчала и огляделась. Берни сидел, положив локти на стол и обхватив голову руками. Он что-то бормотал себе под нос, раскачиваясь туда-сюда, но все остальные смотрели на нее с каким-то восхищенным, сияющим уважением.

— Если вы меня послушаете, — продолжала миссис Кентвелл мягким, не таящим угрозы голосом, — то мне хотелось бы рассказать вам одну историю. Много лет назад, когда моя прабабушка купила свой самый первый отель, «Мэдисон Сквайр», она встретилась со всеми своими служащими. Чтобы правильно взяться за дело, знаете, с чего она начала?

Только Венеция, знакомая с семейным преданием, не покачала отрицательно головой.

— Миссис Хейл потребовала заявление об уходе от всех до единого служащих. Совершенно верно. — Дороти-Энн по очереди оглядела присутствующих. — Заявление об уходе, — спокойно подчеркнула она, настолько спокойно и с такой непререкаемой торжественностью и властью, что таящаяся в ее словах угроза показалась более серьезной, чем взрыв. — От управляющего до посудомойки и рабочих в котельных.

Дороти-Энн почувствовала, как восхищение и возбуждение сменяются осторожной неловкостью, ощутила, как растут напряжение и волнение сидящих вокруг стола людей, смогла различить слабый, но безошибочный приступ страха.

— И знаете что? — задала она вопрос.

Ей никто не ответил, слышался только приглушенный шум двигателей.

— Моя прабабушка оказалась права. Практически все мужчины и женщины, служащие отеля, как могли постарались доказать свою нужность. Те немногие, кто не смог, получили рекомендации и выходное пособие. А остальные разорвали заявления об уходе.

И снова Дороти-Энн сделала паузу. Казалось, что тишина в салоне стала еще глубже, словно его оккупировала и поселилась здесь какая-то чужая и могучая форма жизни.

Она продолжала:

— Прежде чем мы сядем в Далласе, я жду, что все вы напишете заявления об уходе. Исключения нет ни для кого… Даже для вас мистер Армор…

Услышав свою фамилию, плотный краснолицый президент компании «Недвижимость Хейл» моргнул, плотное мясо на его обвислых щеках надулось как ручные мехи.

— И для вас мистер Уивер… И для вас мисс Валентайн…

Все сидели, словно пораженные молнией, чувствуя головокружение, как будто получили удар невидимого кулака.

— Потом, после месячного испытательного срока, во время которого вы, я надеюсь, докажете свою необходимость, я пересмотрю ваши достижения и либо порву заявления, либо дам им ход.

Но все зависит от вас — только от каждого из вас: как благополучие вашего отдела, так и ваше собственное. Самый лучший способ добиться этого — проявить таланты менеджера и добыть новые источники дохода. Короче говоря, я хочу, чтобы вы доказали мне, почему я должна продолжать платить вам такую экстравагантно высокую зарплату.

Голос Дороти-Энн прозвучал на октаву выше, когда она снова обратилась к присутствующим:

— Знаете, это очень странно, — заметила она. — Хотя мы и не совсем провалили дело, наши достижения явно не таковы, какими им следовало бы быть. Или, что важнее, какими они могли бы быть. Мы… Что ж, давайте начистоту. У нас была возможность отсидеться и почивать на лаврах довольно долго. Печально, но нам потребовалось две трагедии, чтобы мы очнулись от своей летаргии и заметили это. Но верьте мне, я все замечаю!

Ее пронизывающий взгляд уперся в Оуэна Берда:

— Оуэн!

Тот вскочил, словно его ужалили.

— Что касается грузовиков, — Дороти-Энн продолжала ходить по салону с властным видом одержавшего победу генерала, настолько уверенная в своей непобедимости, что ее синкопированная речь соответствовала агрессивной походке, — Хизер права. Вам надо только закрасить слова «Компания Хейл» на боках грузовиков.

Казалось, Оуэна застали врасплох.

— Просто… закрасить? — заикаясь проговорил он. — Вы же не хотите сказать, что надо использовать краску в баллончиках?

— Именно это я и имею в виду. А на месте этого пусть будет «Отделение КХ» или что-нибудь в этом роде.

— КХ, — повторил ошеломленный Оуэн.

— КХ или то, что я решу написать, — ответила Дороти-Энн. — И это только до тех пор, пока наше имя снова не засияет. Пока фамилия Хейл не вернет себе былую славу.

Миссис Кентвелл остановилась, встала, расставив ноги, уперла руки в бока, оглядывая аудиторию пронизывающим взглядом.

— Часы тикают, леди и джентльмены. Я полагаю, что счет идет на секунды.

Наше совещание прерывается. Принимайтесь за работу.

 

35

Золотые берега Мексики давно уже стали легендой для страстных поклонников солнца благодаря своим песчаным пляжам и тропическим морям. Каждое десятилетие становилось свидетелем рождения нового крупного курорта. В пятидесятых возник Акапулько, а в шестидесятых Ричард Бартон и Лиз Тейлор помогли появиться на карте Пуэрто-Валларте. В семидесятые возвестил о себе страшно застроенный Канкун, а в восьмидесятых все стали сходить с ума от Масатлана, Мансанильо и Икстапы.

Сейчас, когда на дворе почти уже новое тысячелетие, была обнаружена еще одна полоса девственных пляжей и заросших джунглями побережий длиной в восемьдесят миль — неиспорченный берег Оксаки в Тихом океане. Изгибаясь у подножия все еще нетронутых рыбачьих деревушек Пуэрто-Эскондидо и Пуэрто-Анхель, девять знаменитых вырезанных полумесяцем бухт Хуатуско стали настоящей жемчужиной Оаксаки.

Компания «Отели Хейл», уже заявившая о себе в этих местах, явилась одним из первых крупных инвесторов на Оаксаканском побережье, районе, который, согласно проектам, должен стать самым крупным мексиканским курортом к 2018 году. Получив суровый урок в Канкуне и Акапулько, мексиканское министерство по туризму приняло строгие кодексы строительства и контролировало загрязнение окружающей среды.

«Отели и курорты Хейл» отлично справились с задачей. Предлагалось ограничить высоту зданий шестью этажами. Но на вкус Дороти-Энн и это оказалось слишком. Она работала над постройками в тесном контакте с архитекторами.

— Я хочу, чтобы вы вернулись назад, — говорила она им осенью 1986-го года, когда они пробирались следом за вооруженным мачете проводником, шедшим впереди и прорубающим дорогу по практически вертикальному, напоминающему джунгли берегу. — И под словом назад, я подразумеваю прошлое. Подумайте о стиле до испанской колонизации. Мне не нужны многие акры сияющих, ослепительно белых оштукатуренных сигаретных пачек наподобие Лас-Хадас. Так что даже не пытайтесь подбить меня на это! Брр! — Миссис Кентвелл состроила гримаску, соответствующую театральному передергиванию плечами. — Господи, только не это. Мне хочется чего-нибудь совершенно… понимаете… туземного. Чувственно органичного и вписывающегося в окружающий ландшафт, не мешая природе…

Прежде чем она успела это осознать, Дороти-Энн увлеклась, и на головы ее собеседников обрушился каскад головокружительных проектов, расцветающих яркими деталями возбуждающе прекрасных стилей, оттенков и тональностей, оживших в ее представлении. Дороти-Энн пустилась описывать праздник в индейском поселке, воспевая местный мексиканский колорит, а потом начала неустанно восхвалять простую деревенскую прелесть, обнаруженную на местных придорожных лотках, торгующих овощами и фруктами. Не однажды ей приходилось останавливаться, чтобы перевести дух, когда молодая женщина описывала потрясающие по цвету образцы как раз той цветовой гаммы, о которой она мечтала — восхитительно бледный оттенок янтаря и яркая бирюза, небесно-голубые и розовые тона, природный цвет песка, терракоты и глины. Дороти-Энн представляла себе все настолько отчетливо, что принялась описывать комнаты, где нет перегородок между внутренними помещениями и террасой, а снаружи крепкие молодые деревца поддерживают соломенные крыши, и в каждом коттедже с тремя стенами есть собственный маленький бассейн. Она дошла до того, что уже выстроила отель, состоящий из индивидуальных домиков с личными бассейнами, каскадом спускающихся вниз по крутому склону до самого золотого пляжа внизу.

— Здесь должен быть только едва уловимый оттенок, легкий намек на Средиземноморье, — поэтично описывала миссис Кентвелл. — Но все должно сливаться с поверхностью гор. И я не хочу, чтобы здесь были строения больше, чем в два этажа. Вот вам краткое изложение, джентльмены. А теперь пускайте в ход свое воображение.

Архитекторы сначала переглянулись, а потом все разом повернулись к ней. На их лицах читался нескрываемый ужас.

— Если это вам поможет, — медовым голосом добавила Дороти-Энн, — подумайте о пеньке, соломе и об индийских тростниковых пальмах. Об индейских тканях. Вентиляторах на потолке и москитных сетках. Глиняных чашах…

— Глиняных! — Один из архитекторов, которого везли из аэропорта мимо мелководных коричневых рек, где местные индейцы купались, стирали одежду и Бог знает чем еще занимались у всех на виду, отпрянул с неподдельным ужасом.

— Совершенно верно, глиняных, — настаивала Дороти-Энн, которую невозможно было сбить с толку. — Хорошая, старомодная, честная, плебейская глина. Это то, то дает нам земля, и мне нет нужды напоминать вам, что она всегда была здесь и прекрасно служила человечеству в течение тысячелетий. Считайте это ключом к вашей работе, но я хочу, чтобы все было низведено до основания, до самой простой и примитивной чистоты… До самой сути, если вам угодно. Именно такой, джентльмены, здесь будет подлинная роскошь.

— Гммм, — задумчиво промычал один из дизайнеров, постукивая пальцем по губам. — Я почти вижу это. Джакузи с видом на океан…

— Никаких джакузи, — твердо заявила миссис Кентвелл.

— Что? Не будет джакузи? — дизайнер был шокирован.

— Абсолютно никаких! — молодая женщина пронзила его свирепым взглядом. — На кого я по-вашему похожа? На Дональда Трампа? И мне ли напоминать вам, что это всего лишь шумные, грубые машины?

Это заставило его замолчать.

— Думайте о природе, — расширила задачу Дороти-Энн. — О природе!

И вот таким образом, она то подгоняла, то упрашивала, то подталкивала, то задирала, то выводила из себя, то запугивала команду архитекторов, и они вдруг обнаружили, что никто из них уже больше не пытается навязать новому проекту свои штампы сооружений из полированной стали, сверкающего стекла и взлетающих атриумов, и закончили тем, что дали Дороти-Энн то, что она требовала — бравурное сооружение, настолько же захватывающее дух, насколько и архитектурно смелое.

Расположенный на самой вершине шагнувшего в океан края залива, известного под названием Бахия Кахуе, законченный «Хуатуско Хейл отель и курорт» отлично вписался в театральный ландшафт выступающих изумрудных холмов и зеленеющих утесов, так естественно слился со своим географическим местоположением, что его практически невозможно было отличить от окружающей флоры, и выглядел так — а вы постепенно начинали это осознавать, — словно простоял здесь, нежно охраняемый природой, неизвестно сколько веков.

Именно таким его себе Дороти-Энн и представляла. Явившись воплощением мечты, эта гостиница в одно мгновение стала для нее самой любимой среди всех отелей Хейл.

Она проснулась на следующий день после своего прибытия в Хуатуско. Утро благоухало. Дороти-Энн проспала таким глубоким, таким сладким сном впервые за последние полгода. Какое-то время она позволила себе наивысшее удовольствие — просто полежать, нежась на мягких хлопчатобумажных простынях в своей постели, величественно окутанной москитной сеткой.

Спал ли кто-нибудь еще так же крепко, блаженно подумала она, или чувствовал себя столь волшебно помолодевшей, абсолютно не ощущая совершенного перелета? Это же настоящее чудо, особенно если вспомнить те пугающие моменты, что ей пришлось вчера пережить.

Во-первых, в аэропорту Санта-Крус уже собралась целая свора репортеров, дожидающаяся ее появления. Когда они набросились на нее все сразу, ей пришлось устроить импровизированную пресс-конференцию, только чтобы удержать их на привязи.

Естественно, что эта встреча с прессой получилась совершенно идентичной по тону, содержанию и настроению той пресс-конференции, что ей пришлось выдержать раньше в Уайт-Плэйнс. Эти журналисты тоже проявляли излишнее любопытство по поводу ее личной жизни и состояния финансов компании «Хейл» и не интересовались причинами ее приезда в Мексику.

Потом, после того как ее практически молниеносно доставили в «Хуатуско Хейл отель и курорт», Дороти-Энн потратила массу времени, посетив каждого из 236 заболевших сальмонеллезом постояльцев.

Она совсем не горела желанием это делать и с удовольствием отложила бы эти визиты. Но долг обязывал. Миссис Кентвелл чувствовала моральную обязанность навестить их.

«Должен же кто-нибудь взять все на себя, — мрачно размышляла она. — И такой человек есть. Я».

И Дороти-Энн напомнила самой себе: «Это моя компания. Я несу ответственность».

Первыми она навестила Джима и Мойру Келсо, пенсионеров лет шестидесяти с лишним. Дороти-Энн подвинула кресло к их кроватям.

— Мне очень жаль, — мягко сказала она. — Боюсь, что я испортила вам отпуск.

— Да всего несколько дней, — ответила Мойра, жизнерадостная женщина со Среднего Запада, счастливо улыбаясь. — И даже сейчас это все равно наше самое любимое место на земле.

— Я надеюсь, что так это и будет впредь, — заметила Дороти-Энн. — Вот почему я приехала. Чтобы разобраться во всем. Мне не нравится, когда дела идут не так, как надо.

— Да все в порядке, — заверил ее Джим Келсо. — Такое случается. Вы бы видели, что случилось с моей малышкой в Египте…

Мойра шлепнула его по колену и хихикнула.

— Да неужели? Это ничто по сравнению с тем, что было с тобой в Кении! — Она повернулась к Дороти-Энн. — Джим там стал зеленым, как марсианин. Видели бы вы его! А ему и требовалась всего-то парочка кроличьих ушей…

Следующая пара, Бентоны, оказались симпатичными молодоженами из Рэйли, штат Северная Каролина. Несмотря на то, что они все еще страдали от обезвоживания, молодые люди не могли перестать прикасаться друг к другу и обниматься.

— Это просто потрясающее место, — сказала Дороти-Энн краснеющая новобрачная. — Вы просто поживите здесь и увидите. Мне все равно, что мы заболели, мы все равно вернемся! — Она обняла мужа и улыбнулась. — Ведь правда, солнышко?

— Конечно, моя сладкая, — отозвался муж и нежно потерся носом о щеку жены.

Дороти-Энн откашлялась.

— Что ж, если я смогу сделать хоть что-нибудь для вас, вы ведь дадите мне знать?

Молодой муж подмигнул.

— Ну разумеется.

За ними следовали Кита мура, японская семья с двумя хорошенькими ребятишками лет десяти. Они вежливо пригласили Дороти-Энн выпить с ними чаю.

— Вы окажете нам большую честь, если присоединитесь к нам, — убеждал ее мистер Китамура. — Никаких проблем. Вы видите, моя жена как раз готовит чай.

Миссис Китамура, сидящая на корточках на полу, улыбнулась Дороти-Энн, глядя на нее снизу вверх. Она налила кипяток в глиняную чашку и воспользовалась красной палочкой, чтобы размешать зеленую гущу.

— Я очень польщена вашим приглашением, — вежливо ответила Дороти-Энн, — но к сожалению, мой долг обязывает меня навестить всех тех, кто заболел.

— Ах, долг, giri. — Мистер Китамура кивнул. — Я отлично понимаю.

Дороти-Энн попросила его в случае необходимости чувствовать себя свободно и вызывать ее лично днем или ночью.

— Консьерж немедленно соединит вас со мной. — Она помолчала и опустила глаза. — Я по-настоящему сожалею о вспышке болезни. И чувствую себя лично ответственной.

— Нет-нет, — торопливо заверил ее мистер Китамура. — Для каждого giri есть пределы. Это мы очень сожалеем, что причинили вам беспокойство.

Так оно и продолжалось. Часы, потраченные Дороти-Энн на визиты к больным, пролетели невероятно быстро. Она была удивлена тем, в каком хорошем настроении пребывали постояльцы, невзирая на болезнь. Почти все были искренне рады видеть ее. Тот факт, что она побеспокоилась и приехала сама, вместо того чтобы прислать своего представителя, все явно оценили.

Более того, прием оказался настолько теплым, что миссис Кентвелл почувствовала себя смущенной.

Но что поразило ее больше всего, и Дороти-Энн считала это выше своего понимания, так это то, что большинство гостей не обвиняли ни ее, ни отель. Некоторые, как мистер Китамура, извинялись за то, что заболели!

Как-будто в этом была их вина!

Дороти-Энн ре могла в это поверить. Настроившись получить в свой адрес выражение вполне оправданного гнева и обиды, она услышала, как гости утешали ее и пели дифирамбы обслуживающему персоналу!

Вот этого-то молодая женщина уж совсем не ожидала, и это только укрепило ее веру в человечество. Она поняла, что люди могут быть совершенно удивительными. И невероятно порядочными.

Но еще больше ее поразило то, что она вдруг ощутила, как рада — да, по-настоящему рада — этим личным встречам с постояльцами, хотя они и больны. Было что-то такое успокаивающее в этом подходе, когда за все берешься сам и общаешься с настоящими людьми, а не с множеством безликих статистических данных и пустых цифр.

Впервые в жизни Дороти-Энн действительно поняла, что заставило ее прабабушку создать гостиничную империю.

«Дело не только в развитии корпорации и в увеличении состояния и власти; — поняла она. — Этот бизнес для людей. Это создает странное ощущение дома, когда ты не дома!»

Осознание этого заставило ее задуматься, почему же она всегда избегала личных контактов с гостями. Господи, ведь это же милые люди! Чего же здесь бояться?

Почему она всегда оставляла это Фредди или кому-нибудь другому?

Получив заряд бодрости от таких переживаний, Дороти-Энн решила, что перед поздним обедом неплохо бы вздремнуть. Войдя в свои личные апартаменты и вывесив на дверь табличку «не беспокоить», она растянулась на кровати, чтобы чуть-чуть соснуть.

А проснулась уже утром. Такова была степень ее усталости. Или таким уютным, убаюкивающим и успокаивающим оказался этот мирный рай со стенами из необожженного кирпича, соломенными крышами и открытыми морю комнатами.

Проснувшись под успокаивающий шум волн, вечный как и соблазнительный бриз, под дуновением которого шуршит тропическая листва, налетающий время от времени, благоуханный, невидимый и ласковый, впархивающий через открытую стену комнаты и тенистые террасы, Дороти-Энн и придумать не могла, где бы еще ей хотелось очутиться.

Сев в постели, она лениво потянулась и зевнула, потом отодвинула москитную сетку.

У нее буквально открылся рот при виде водопада, переполняющего бассейн, огромного неба и бесконечного океана — океана, доказывающего, что «синий» это не просто обозначение цвета, а скорее понятие, объединяющее целый спектр от самой бледной бирюзы до самого темного индиго.

Выбравшись из постели, Дороти-Энн босиком прошлепала по холодным, неглазурованным плиткам на тенистую террасу, где тиковые кресла с канареечно-желтыми подушками уютно смотрели на бассейн неправильной формы.

Она растянулась в одном из них и задумалась, позвонить ли ей, чтобы принесли завтрак и кофе. А может быть, еще немного поблаженствовать тут, чтобы глаза насытились этим ничем не испорченным видом, когда первые серфингисты порхают по волнам Тихого океана, а их паруса похожи на крылья бабочек? Или, если ей захочется, она может окунуться до завтрака, а потом отправиться на фуникулере либо в ресторан на самой макушке, либо на террасу далеко внизу у самой воды?

Что ж, торопиться некуда. Попозже она еще раз навестит больных гостей. А пока она может делать то, что ей заблагорассудится, или вообще ничего. Пусть даже у нее уйдет половина дня на то, чтобы решить, чем именно заняться, даже если это будет восхитительное ничегонеделание.

«Гмм, — блаженно подумала Дороти-Энн, — понятно, почему люди едут отдыхать. Сама идея сменить обстановку, уехать прочь от всего… Оказаться где-нибудь, не быть ничем связанным, оставить позади все заботы и тревоги… Это и есть рай. О, да, чистый, неиспорченный рай…»

И прежде чем она успела сообразить, веки Дороти-Энн снова смежились, и, вероятно, она опять заснула, потому что, когда женщина открыла глаза, солнце уже стояло высоко в небе и заливало светом ее бассейн.

Взглянув на часы, Дороти-Энн убедилась, что давно перевалило за полдень.

Полдень! Ничего себе! Теперь, когда она как следует проснулась, ей не пришлось долго размышлять, чем же заняться, Пляж, решила Дороти-Энн, инстинктивно и бессознательно, в ее мыслях больше не было места нерешительности. Она направится в единственно возможное место в это время дня — к воде.

Она торопливо переоделась в черный закрытый купальник и открытое, гладкое черное платье-рубашку сверху, надела черные сандалии и солнечные очки. Она насладится небрежным, ленивым ленчем под одним из палапас, этими соломенными навесами, разбросанными по всему пляжу и дающими тень. В конце концов, что хорошего в раю, если ты не насладишься его великолепием, увещевала себя Дороти-Энн с затаенным, веселым чувством вины, словно ребенок, прогуливающий школу.

— Уголовное наказание! Черт бы побрал это уголовное наказание! — прорычал Хант Уинслоу, с гневом вскакивая на ноги и потрясая официальным уведомлением.

Стряхнув с рукава руку переводчика, он оскорбленно пронзил взглядом начальника полиции. Тот, кто все еще полагает, что к югу от границы полицейские по старинке заплыли жиром и нерадивы, явно никогда не скрещивал шпаги с Фернандо Давалосом Суньигой. Этот человек оставался одинаково невосприимчив к комплиментам, угрозам и взяткам, и все это, в сочетании с его безупречной, наглаженной и накрахмаленной формой, аккуратно подстриженными усиками, очками в стальной оправе с круглыми стеклами и склонностью в точности следовать букве закона, только усугубляло раздражение и волнение Ханта, вызываемые всем мексиканским.

Что же случилось с тем золотым времечком, гадал он, когда вы могли по крайней мере рассчитывать на абсолютно оцепенелые местные власти, которым всегда можно было дать на лапу, с их вечным manana, manana, все способно подождать до manana, но которые тем не менее быстро принимали решение, стоило им заслышать ни с чем не сравнимый хруст зеленых баксов янки?

«Унесены ветром», — сказал себе Хант, незаметно вздыхая. Эта новая порода преданных закону молодых профессионалов, группа, к которой явно принадлежал шеф полиции Суньига, не только доказала, что полиция может быть выше таких вещей, как мелкие поборы и вымогательство, но и не оставляла сомнений, что любая попытка дать взятку будет пресечена в соответствии с законом.

«Чума на всех этих служителей общества!» — про себя выругался Хант, в запале ярости совершенно забывая, что будучи сенатором в Калифорнии, он и сам относится к этой же категории.

— Как я уже многократно говорил вам, — заявил он холодно, медленно произнося слова специально для официального переводчика, хотя зачем тот понадобился, если шеф полиции отлично говорил по-английски, оставалось вне его понимания, — мальчику едва исполнилось четырнадцать.

— Catorce, — закончил переводчик.

— Четырнадцать! — подчеркнул Хант, обвиняюще поглядев на начальника полиции.

— Catorce!

Фернандо Давалос Суньига, невозмутимый, хрупкий, утонченный и даже не собирающийся позволить какому-то там хорошо одетому gringo politico влезать в свою вотчину, выпрямился и вежливо предложил Ханту сигарету.

— Спасибо, нет, — отказался тот с брезгливой гримасой.

Пожав плечами, шеф полиции выбрал сигарету в той самой деликатной манере, которая так свойственна многим латиноамериканцам и зажег ее. Он глубоко затянулся, наполняя дымом легкие, и выдохнул.

— Прошу вас, сеньор, — последовал жест рукой, — продолжайте.

Хант улыбнулся, но это была безжалостная улыбка.

— Совершенно очевидно, — холодно заговорил он, — что достаточно только взглянуть на этого ребенка, и каждый здравомыслящий человек поймет, что это не обычный ваш тинэйджер. Господи, — Уинслоу положил одну ладонь на стол и подался вперед, — я уверен, что даже вы слышали о синдроме Дауна!

Шеф Суньига молча курил с каменным выражением лица.

— Бедный ребенок едва может говорить, какие уж тут преступления, в которых его обвиняют! Но не считая всего этого, документ, — Хант помахал бумагой в воздухе и демонстративно бросил ее на стол, — подписанный губернатором штата Оаксака, явно дает указание немедленно освободить Кевина Уитмора. Немедленно!

— Да, сеньор, — Суньига деликатно попыхивал сигаретой, — именно это и сказано.

— Тогда в чем же задержка, ради всего святого?

Шеф полиции выдохнул дым и стряхнул длинный столбик пепла в раковину.

— Как я вам тоже уже несколько раз объяснял, у меня нет выбора, сеньор. Пока я не получу официального уведомления, долг обязывает меня держать мальчика в тюрьме…

— В тюрьме! — с иронией произнес Хант. — Вы называете это зловонное преддверие ада тюрьмой?

Суньига, воплощенное спокойствие, невозмутимо курил.

Сенатор Уинслоу, осознав, что ярость берет над ним верх, сделал глубокий вдох и сосчитал до десяти. Шумел кондиционер, но не настолько громко, чтобы заглушить гудение крупной бабочки, яростно скребущейся и бьющейся сначала об одно закрытое окно, а потом, совершив перелет через комнату, яростно обрушивающейся на другое.

— Послушайте, — спокойно заговорил Хант, — неужели мы не можем разумно со всем этим разобраться? У вас есть копия письма губернатора. Вот она прямо перед вами. Я уверен, что у вас есть полномочия действовать, опираясь на него. Какое еще возможное подтверждение вам требуется?

— Прошу меня простить, сеньор, но известно, что письмо можно подделать. — Прежде чем Хант успел взорваться, шеф Суньига успокоил его движением руки. — Прошу вас, сеньор, не поймите меня превратно. Я не хочу сказать, что этот документ не подлинный. И тем не менее, я провожу в этом кабинете такую политику — ничего не принимать на веру и ничего не брать у третьих лиц.

— И что же нам пока делать? — устало поинтересовался сенатор.

— Единственное, что мы можем, сеньор.

Суньига загасил сигарету в пепельнице-раковине.

— Мы будем ждать, сеньор. Как только копию письма передадут из офиса губернатора сюда, ребенок будет отпущен на попечение родителей.

— Другими словами, смягчающие обстоятельства не будут учтены?

— Смягчающие обстоятельства?

Суньига отвернулся и посмотрел на окно, где металась бабочка. Солнце сверкнуло на круглых стеклах его очков, делая их матовыми. Потом он снова обернулся к Ханту.

— Что же это за обстоятельства, сеньор?

— Возраст и умственная неполноценность ребенка.

— Мне очень жаль, сеньор. Но мы не у вас в Калифорнии. Вопреки широко распространенному мнению, мексиканцы не относятся спокойно к наркотикам. Вспомните, у мальчика обнаружили кокаин.

— А как насчет показаний под присягой трех свидетелей? — напряженно спросил Уинслоу. — Все они видели, как два подростка сунули ему пакет, когда убегали от ваших людей.

— К несчастью, этими свидетелями оказались туристы. Они уже вернулись домой.

— Иначе говоря, эти показания под присягой ничего не значат… И все потому, что свидетели иностранцы, а не мексиканцы. Это так?

Суньига пожал плечами.

— Мне это кажется дискриминацией наоборот.

— Прошу вас, сеньор. Постарайтесь понять. Я делаю все, что могу.

Хант одеревенело кивнул. Гул бьющейся о стекло бабочки стал громче и яростнее.

— Вы знаете, где меня найти, — сурово сказал он. Потом откашлявшись, добавил:

— Я буду в гостинице.

Суньига вежливо кивнул.

— Я буду держать вас в курсе, сеньор. А пока, могу ли я предложить вам воспользоваться случаем и полюбоваться нашими потрясающими видами? Говорят, что красота природы успокаивает.

Щеки Ханта покраснели от гнева. Но еще больше от провала, подумал он, сдерживая свой темперамент. Уинслоу повернулся и пошел к двери со всей военной выправкой и достоинством, которые ему удалось изобразить. Открывая дверь, он не столько увидел, сколько услышал, как бабочка рванулась обратно в другой конец комнаты.

Сенатор обернулся через плечо. Почти ленивым жестом Суньига потянулся, перехватил насекомое на лету и сжал кулак.

«Правильно, — мрачно подумал Хант. — Дай своей жертве подрыгаться, а потом раздави насмерть».

Он и впрямь не стал бы утверждать, что Суньига сначала не поиграет с насекомым, отрывая одно крыло за другим.

Но вместо этого шеф полиции встал из-за стола, подошел к одному из окон и открыл его. Высунув руку наружу, он выпустил бабочку и закрыл окно.

Этот маленький акт милосердия только еще больше разозлил Ханта.

Что же это за человек, если он выпускает на свободу насекомое и держит под стражей беспомощного, несчастного мальчишку?

Суньига встретился глазами с Хантом. Его взгляд оказался дразнящим и красноречивым, как если бы он произнес все вслух.

«Она одна из нас, — говорил взгляд. — Да, она наша, эта слабая бабочка, а не одна из этих богатых североамериканцев, с которыми мы вынуждены мириться и делать вид, что мы им рады. Не одна из этих грубиянок и грубиянов в их бесстыдно маленьких бикини и плавках, что наводняют страну как саранча, и остаются достаточно долго, чтобы мусорить и загрязнять. Они считают, что все здесь принадлежит им! Что все здесь устроено исключительно ради их блага, словно в огромном океанском парке развлечений. Веселите нас, следите за нами, деритесь из-за наших чаевых!»

Хант прервал этот недоброжелательный контакт взглядов, вышел в коридор и спокойно закрыл дверь. У противоположной стены, на твердой деревянной скамье сидела пара. Как только они увидели сенатора, то выжидательно взглянули на него.

Уинслоу в ответ отрицательно покачал головой и подошел к ним поговорить.

— Мне очень жаль, — негромко сказал Хант. — Я сделал все, что мог.

Женщина кивнула.

— Я знаю это, — храбро ответила она.

Она была худой и крепкой в кости, с прямыми карими глазами и старомодной химической завивкой. Если всмотреться в нее, отбросив в сторону небесно-голубой брючный костюм, белую синтетическую блузку с большим бантом на шее, ярко-фиолетовую оправу очков, можно было заметить черты ее предков-пионеров. В ней чувствовалась американская первобытная сила, гордость и вера в богатство.

Ханту пришлось это признать. Эта женщина была олицетворенной башней силы, вошедшей в поговорку.

Но вот ее муж, он совсем из другой оперы. Мужчина тяжело воспринял новость и не сделал попытки скрыть набежавшие слезы. Его жизнерадостный наряд курортника — желтые свободные брюки-гольф, гавайская рубаха буйной расцветки, бейсбольная кепка — никак не вязался с мрачностью и лишь подчеркивал трагедию того, что семейный отдых не удался.

Ужасно не удался.

«Этот человек разбит, — понял Уинслоу. — Если его сына скоро не выпустят, он очень быстро рассыплется на части».

— Бедный Кев. — Джо Уитмор утомленно потер лицо. — Если бы только я не настоял на том, чтобы мы его взяли с собой.

— Прекратите мучить себя, — мягко попросил Хант. — Вы не должны так думать. Это не ваша вина.

Но Джо Уитмор как-будто его не слышал. Он покачал головой, тяжело вздохнул и посмотрел на Уинслоу снизу вверх затравленным взглядом. Под глазами у него повисли мешки.

— Мы всегда везде берем Кева с собой, — хрипло объяснил он. — У нас никогда не возникало проблем. Никогда. Спросите Мидж.

С высоко поднятой головой его жена прямо смотрела на сенатора.

— Джо прав, — подтвердила она. — Но Кев хороший мальчик, с ним все будет в порядке.

— Как ты можешь так говорить? — выпалил муж. Он смотрел на женщину, его тело сотрясала нервная дрожь. — Мидж! С ним не все в порядке! В этой… этой вонючей дыре он очень далек от того, чтобы быть в порядке, как ты можешь догадаться!

Мидж покачала головой.

— В Библии сказано: «Разве страдают невинные?» — процитировала она со спокойной уверенностью истинно верующей. — Что ж, Кев невиновен. Запомни мои слова, Джо. Бог присматривает за ним, пока мы разговариваем.

Столкнувшись с таким простым проявлением веры, Хант вдруг снова рассердился. Черт бы побрал этого проклятого Суньигу! Ему вдруг захотелось вернуться в кабинет и разорвать этого ублюдочного чистоплюя пополам.

Уитморы невиновны. Любому идиоту это ясно. Господь всемогущий, если и есть классический вариант, когда ты видишь то, что есть на самом деле — в данном случае почтенные, законопослушные, богобоязненные туристы, — то вот он перед вами.

«Уитморов не травить, а наградить надо», — подумал Хант.

Он завидовал их природной порядочности, простоте, безрассудной любви. Хотя их ребенок появился на свет весьма далеким от совершенства, у них и мысли не возникало этого стыдиться, или меньше любить его, или, прости Господи, поместить в лечебницу.

Нет. Джо и Мидж Уитморы окружили Кевина любовью. Они действительно постарались сделать все, чтобы он мог вести нормальную жизнь, насколько позволяли обстоятельства.

Если Уитморы в чем и виноваты, так только в том, что оказались не в том месте и не в то время. Такое иногда случается. Классический вариант неудачно выбранного момента. Во время похода по сувенирным лавкам в Санта-Круз-Бей, старшие Уитморы зашли в маленький магазинчик, а Кевина оставили на улице.

Кто же мог предвидеть, что два подростка, за которыми охотились переодетые в штатское полицейские, натянут нос преследователям, но прежде сунут свой товар Кевину?

Они буквально оставили его с сумкой в руке.

Все это случилось две недели назад. С тех пор, ни просьбы Уитморов, ни свидетельские показания, ни вмешательство местного консула и американского посла в Мехико не помогли добиться освобождения мальчика.

Беспокойство Уитморов росло, они все больше отчаивались и обратились ко всем, кого считали в силах помочь, включая и Ханта Уинслоу, сенатора штата, в котором они жили.

Родители мальчика надеялись, что закинув невод побольше, они смогут найти кого-нибудь — любого человека — кто сможет добиться освобождения их сына. Но вот чего они не ожидали и что застало их совершенно врасплох, так это то, что Хант Уинслоу бросит все и прилетит к ним на помощь.

Когда сенатор штата появился перед ними, то чуть не до смерти перепугал их.

Тяжелое положение Кевина затронуло глубокие тайные струны в душе Ханта. Настолько глубокие и настолько личные, что он заставил своих помощников расчистить ему деловое расписание.

И теперь, стоя на плитах пола в залитом солнцем коридоре рядом с кабинетом шефа полиции Суньиги, Хант отодвинул манжет и посмотрел на свои часы марки «Брейтлинг».

— Уже полдень позади, — заметил он. — Вот что я вам скажу. Почему бы мне не угостить вас ленчем?

Мидж Уитмор подняла на него глаза.

— Спасибо, — отказалась она с неподдельной вежливостью, — но мы с мужем лучше останемся здесь. Вы знаете, — женщина сделала жест рукой, — просто на всякий случай.

Уинслоу кивнул.

— Я вас отлично понимаю.

— Но это не должно помешать вам поесть, — заметила ему миссис Уитмор. — Прошу вас, идите на ленч. С нами все будет хорошо.

Он кивнул еще раз.

— Я вернусь примерно через час.

И бросив задумчивый взгляд на дверь кабинета Суньиги, сенатор добавил:

— Кто знает? Может к тому времени, шеф местного гестапо придет в себя?

Мидж Уитмор постаралась улыбнуться, но у нее ничего не вышло. Откашлявшись, она стиснула руки, лежащие на коленях.

— Могу я задать вам вопрос, мистер Уинслоу? — нерешительно спросила мать Кевина.

— Прошу вас, миссис Уитмор, — он обезоруживающе улыбнулся и сделал приглашающий жест, — давайте.

— Я не хотела бы показаться неблагодарной, — медленно начала женщина, явно осторожно выбирая слова, — потому что, видит Бог, мы благодарны вам! — Она взглянула на него с подлинной искренностью. — Это просто… — Мидж как-то неуверенно всплеснула руками.

— Да? — подбодрил Хант.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Вам пришлось столько хлопотать из-за нас. Я только не могу понять, почему. Я хочу сказать, мы ведь никто…

Уинслоу покачал головой.

— Вы ошибаетесь, — он говорил спокойно, убежденно. — Каждый человек на планете что-нибудь из себя представляет. Каждый.

— Да, вероятно, вы правы. — Женщина закусила губу и вздохнула, словно разрываясь между желанием промолчать и что-то сказать. Но потом, как будто не в силах больше сдерживаться, она выпалила:

— Но мы… Мы даже за вас не голосовали!

— Ну и что? — Хант легко улыбнулся. — Это ваше право. Или вы забыли? Мы ведь живем в демократическом обществе, верно? — его улыбка вдруг увяла, и он добавил:

— По крайней мере к северу от границы!

Они оба замолчали, потому что к ним по коридору приближались два полицейских, волочивших старого выпивоху. Хант уступил им дорогу, прижавшись к стене. Джо и Мидж подвинулись на скамье, одновременно повернув колени в сторону.

Трио с шумом протиснулось мимо, оставив позади шлейф из запаха алкоголя и насмешливой безжалостности копов. Хант и Уитморы смотрели им вслед. Один из офицеров нарочно выставил ногу. Пьяный споткнулся, и копы тут же принялись награждать его тумаками.

Мидж моргнула от такой жестокости.

— Господи, — прошептала она. — Эта полицейская грубость! — Ее лицо побелело, когда она взглянула на Ханта. — А ведь этот бедняга совершенно безобиден.

Хант кивнул:

— Да, это верно.

— Тогда почему они с ним так грубо обращаются? Что здесь не так?

— Не место виновато, — напряженно ответил Уинслоу, — а тот, кто здесь всем заправляет.

— Вы хотите сказать…

Сенатор взглянул на Мидж.

— Совершенно верно. Шеф полиции Суньига.

Она смотрела на него во все глаза.

— Но с этим же надо что-то делать! — в ее голосе слышалось глубочайшее возмущение.

— Что-то надо, — согласился Хант. — К несчастью, мы ничего сделать не можем, без того, чтобы не повредить делу освобождения Кевина. Одному Господу известно, какие еще обвинения может выдвинуть Суньига.

Мидж опустила глаза и вздохнула.

— Послушайте, у нас свои заботы, — негромко заметил Хант. — Сейчас вы должны беспокоиться только о Кевине.

Она еще немного посмотрела на свои руки, потом подняла глаза.

— Вы правы, — мягко согласилась миссис Уитмор.

— А теперь мне пора двигаться, — сказал Хант. — А то я могу пропустить ленч. Если хотите, я скажу в отеле, чтобы вам прислали несколько сандвичей.

— О, нет, — запротестовала Мидж. — Спасибо, что предложили, но мы в порядке. Через некоторое время я выйду на улицу и принесу нам что-нибудь. — Она все еще не опускала взгляд. — Видите ли, вы так и не ответили на мой вопрос.

Хант кивнул.

— Я знаю, — последовал негромкий ответ. И застегнув пиджак, он легко поклонился, повернулся на каблуках и ушел.

 

36

Сонни Фонг вернулся. В Манхэттен и в круговорот событий.

Было мрачно, уныло и сыро. Ну и что? Несмотря на проливной дождь, город-колосс никогда еще не выглядел лучше.

Улицы гудели. Сливные колодцы переполнились, и движение застопорилось. Измученные водители автобусов и грузовиков изрыгали ругательства, сигналы попавших в ловушку легковых машин и такси сливались в симфонию нетерпения, а те сумасшедшие, что не нашли себе убежища, просто игнорировались армией пешеходов, аборигенов этого района, которые всегда узнавали себе подобных по тому воинственному умению, с которым те орудовали своими зонтиками.

Во имя всех богов, великих и малых, как же хорошо снова оказаться дома! Если смотаешься на машине в Атланту, а потом на колесах проделаешь всю дорогу до Мексики и обратно, возвращение в город Большого Яблока подобно глотку свежего воздуха.

«Чтобы по-настоящему оценить этот город, — думал Сонни, — надо время от времени уезжать отсюда. Это сработает наверняка».

У него были и дополнительные причины для хорошего самочувствия. Он успешно справился со всеми задачами, которые перед ним поставил старый лунтао.

Все прошло без сучка без задоринки.

Сонни раздобыл бактерии сальмонеллы в Атланте и отправил на тот свет доктора Во Шена.

Фонг беспрепятственно преодолел посты на мексиканской границе. Пограничники с обеих сторон весело помахали ему рукой, пропуская «лексус» и его груз — термос с жидким азотом, в котором содержались микробы из Центра контроля над заболеваниями.

Всем было наплевать, что ввозится в Мексику. Интересовало только то, что вывозится.

Даже работать помощником на кухне в «Отеле и курорте Хейл» в Хуатуско оказалось весело, точно так же как и заразить сальмонеллой горшочки со свежеприготовленными креветками.

Сонни Фонг выбросил взятую напрокат одежду поваренка и термос-холодильник на долгом обратном пути к границе.

На этот раз его машину придирчиво обыскали. На предмет наркотиков, разумеется. Чего он, естественно, и ожидал, и каковых у него не было.

Можно подумать, что Сонни настолько глуп!

«Уж эти мне федералы! — с отвращением думал он. — Эти идиоты позволят вам тайком провезти в Мексику хоть ядерную бомбу! Их только и волнует, что кокаин и нелегальные иммигранты, направляющиеся на север».

В ретроспективе его задача оказалась легкой, почти оскорблением для его талантов. И все-таки много раз дела могли обернуться плохо.

Боги удачи и в самом деле не забыли о нем.

А раз так, то Сонни Фонг решил, что это дело надо отпраздновать. Вместо того, чтобы отправиться в свой роскошный небоскреб в верхней части города, он изменил направление и поехал в Чайнатаун. Разве есть способ лучше отметить праздник, чем нанести визит в заведение Эмерелд Чанг?

Как только Сонни вошел в великолепные покои, он сразу же увидел девушку, которую ему захотелось.

Ей было не больше шестнадцати, хрупкая как фарфор. Ее гладкая кожа цвела первой свежестью юности, овал лица не имел изъянов, глаза были темные, миндалевидные, а губы казались крошечным бантиком.

Но не ее внешность заставила Сонни решиться. В ней сохранилась свежая скромность невинности, которой не могли похвастаться другие девушки, хотя они тоже были красивы.

И тем не менее, прежде чем заключить сделку, следовало соблюсти некоторые формальности.

Эмерелд Чанг, ослепительная в своем золотом чунсоне, приветствовала его со своего трона из розового дерева. Ее лицо, не носившее следов возраста, оставалось бесстрастным. Она курила одну из своих длинных тонких сигар, но ее глаза, опушенные огромными густыми накладными ресницами, пронизывающе разглядывали Сонни.

Она догадалась, что парень явился по своей собственной инициативе, иначе бы старый лунтао из Гонконга обязательно проинформировал ее о предстоящем визите. Женщина также понимала, чего ищет Сонни Фонг.

Госпожа Чанг пригласила Сонни сесть и резко хлопнула в ладоши. Служанка принесла молодому человеку чай.

Сонни вежливо сделал глоток, потом поставил чашку и заговорил на гуандунском диалекте.

— Ваш чай благоухает, как десять тысяч цветов, многоуважаемая сестра.

Эмерелд Чанг грациозно поклонилась.

— Вы очень добры, хотя этот напиток и недостоин такого почтенного гостя.

Сонни спрятал появившуюся было улыбку. Во время его предыдущих посещений эта дама требовала уважения, а теперь, когда он стал клиентом, она утонченно оказывала уважение ему.

— В вашем саду появился новый прекрасный цветок, — заметил Фонг.

Эмерелд Чанг вынула сигару и кивнула.

— Ее зовут Осенняя Луна. Это самый молодой и самый дорогой бутон в моем цветнике.

— Следовательно, она в наименьшей степени искушена в секретах наслаждения.

— Что только делает ее еще более ценной, — возразила госпожа Чанг. — Юность — это сокровище, которое быстро исчезает. Тем даром, что может предложить она, редко удается насладиться.

— Вероятно так, — согласился Сонни. — Но тем даром, о котором вы говорите, можно насладиться лишь однажды.

Эмерелд Чанг склонила голову. Его слова — правда. Осенняя Луна уже не была девственницей. Тонкий ценитель заплатил двадцать пять тысяч долларов за привилегию провести с ней первую ночь.

Не меняя бесстрастного выражения лица, мадам попыталась выяснить, сколько Сонни намеревается потратить.

— Нефритовые ворота Осенней Луны были открыты всего несколько дней назад. Такой свежий бутон нельзя насильно превратить в раскрывшийся до конца цветок. Ей следует позволить распускаться медленно, чтобы она не увяла в самом расцвете.

— Поэтому и по другим причинам я готов проявить щедрость, — официально заявил Сонни. — За ее молодость и за то, как высоко вы ее цените, я готов заплатить две тысячи долларов.

Он достал из нагрудного кармана плотный конверт и отсчитал двадцать стодолларовых купюр. Эмерелд Чанг вынула сигару и смотрела, как молодой человек сложил их двумя аккуратными кучками рядом с собой на банкетке.

— И чтобы возместить вам ущерб от того, что я лишу ее невинности любого рода, я предлагаю еще две тысячи долларов.

Он отсчитал деньги и положил еще две кучки.

Девушки, сидящие в дальнем конце комнаты, завздыхали. Но Осенняя Луна, сидевшая среди них, хранила молчание, глаза опущены в притворной скромности. А глаза хозяйки заблестели как бусины черного янтаря в оправе густых накладных ресниц.

— И чтобы показать, насколько я ценю красоту, что вы лелеете в своем саду, достопочтенная сестра, я дам… — с чутьем драматического актера Сонни сделал паузу и отсчитал еще две тысячи долларов, которые он тоже положил рядом с собой, — еще две тысячи долларов, — закончил он, поднимаясь на ноги. — Шесть тысяч долларов. Всего за два часа, проведенных с ней.

Другие девушки вскочили со своих мест и окружили Осеннюю Луну. Они возбужденно чирикали. Никто из них и припомнить не мог такой щедрости, во всяком случае с тех пор, как их нефритовые ворота были открыты впервые.

Эмерелд Чанг встала и хлопнула в ладоши.

— Осенняя Луна, проводи нашего гостя в апартаменты Дракона.

Всем было известно, что эти комнаты используются очень редко. Их хранили для совершенно особых случаев и для горстки наиболее высокоуважаемых и избранных клиентов.

Затем, повернувшись к Сонни, мадам грациозно поклонилась.

— Вы удостоили мой дом большой чести. Мы всегда будем рады видеть вас.

Фонг вежливо поклонился в ответ.

— Это вы оказали мне честь, многоуважаемая сестра.

Остальные девушки жадными взорами провожали Осеннюю Луну, сопровождающую Сонни в апартаменты.

Эмерелд Чанг одобрительно кивнула про себя. «Старому лунтао это понравится, — решила она. — Его кузен показал себя человеком высокого полета».

Потому что благодаря своей щедрости, Сонни Фонг значительно повысил репутацию.

Репутацию Эмерелд Чанг.

Репутацию ее заведения.

Репутацию Осенней Луны.

Репутацию старого лунтао.

И, кроме всего прочего, свою собственную.

На все про все, шесть тысяч правильно истраченных долларов. Невелика цена за такое количество дивидендов.

Эмерелд Чанг снова села и задумчиво закурила свою сигару. Этот молодой человек, вероятно, более умен, чем она посчитала. И более амбициозен, чем опасается лунтао.

К тому времени, как Сонни Фонг добрался домой, день уже угасал. Дождь перестал, и Манхэттен, промытый и очищенный, сверкал как какое-нибудь вертикальное, порожденное землей созвездие.

Он поставил машину на обычное место в подземном гараже, вынул чемодан и дорожную сумку из багажника и вошел в лифт. Он нажал на кнопку с цифрой «36».

Двери закрылись, и лифт стремительно понес его вверх.

Сонни отлично себя чувствовал. После визита к мадам Чанг он стал на шесть тысяч долларов беднее, но добытое уважение цены не имело.

Он испытывал насыщение. Если Осенней Луне и не хватало опыта, она наверстала это смирением. Три раза он пронзал ее своим нефритовым копьем, и три раза он наполнял ее лоно своим семенем.

Недавние забавы легко всплыли в его памяти.

«Я сделал верный выбор, — подумал Сонни, гладкие, жесткие плоскости его лица казались такими же безжалостными, как и блеск жестокости в его глазах. — Я сделал отличный выбор. Осенняя Луна делала такое, в чем мне отказала бы более искушенная девушка».

Потому что Сонни Фонга возбуждал совсем не секс. Его возбуждающим средством было развращение. Особенно, расправа с теми остатками невинности и иллюзий, которые могли сохраниться у Осенней Луны.

Именно этим он систематически и занимался.

И как легко ему это удалось! Фонгу и потребовалось-то всего несколько приказов… Он их прошептал почти с любовью, как будто это были слова ласки… И Сонни заставил ее унижаться, делая вещи отвратительные, омерзительные, которым и названия нет.

И Осенняя Луна повиновалась беспрекословно. Да она и не станет жаловаться, Сонни в этом уверен. После проявленной им щедрости, вопли об обидах только навлекут позор на нее и на все заведение мадам Чанг.

«Одно известно наверняка, — подумал Фонг. — Осенняя Луна никогда меня не забудет. Каждый раз, когда клиент посмотрит на нее, ее одолеют страх и отвращение. И все потому, что я этого добился».

Он улыбнулся самому себе. Ах, разврат. В разврате таился страх. И отвращение. И власть. Да, власть превыше всего.

«В следующий раз, когда мне захочется отпраздновать, — пообещал себе Фонг, — я позволю себе то удовольствие, каким наслаждаются только раз».

Да. Развратить девственницу-проститутку и внушить ей отвращение к сексу с самого первого раза. За это можно отдать любые деньги.

Лифт замедлил ход и остановился на его этаже. Двери открылись. Сонни вышел и направился по коридору к своей квартире.

Оказавшись у себя дома, он щелкнул выключателем на стене. По всей квартире зажглись маленькие конусы света. Китаец поставил чемодан и сумку у двери.

Распакует он их потом.

Ослабив узел галстука, Сонни прошел через обставленную дорогой мебелью, приятно просторную гостиную, мимо длинных, блестящих черных кожаных диванов, и подошел к стене, состоящей из одних окон, откуда открывался вид на миллион долларов.

Но завораживающая панорама Манхэттена не привлекла его. Сонни и думать забыл о городских огнях, направляясь к стоящему перед окнами письменному столу, где так спокойно гудел его компьютер.

Не садясь, Фонг щелкнул кнопкой монитора и одним пальцем простучал по клавишам свой пароль.

Первым делом он проверил электронную почту. Ничего заслуживающего внимания.

Потом он просмотрел факсы. Поступило два сообщения, также ничего интересного.

Потом Сонни отодвинул свое гладкое, из хрома и кожи рабочее кресло, сел и быстро напечатал послание для электронной почты:

«Приветствую вас, достопочтенный пятый кузен от двоюродного родственника…»

Он кратко сообщил об удаче своей миссии в Мексике. Когда Сонни закончил, то завершил письмо традиционной формулой прощания:

«Да пребудут с вами боги удачи. Ваш почтительный пятый кузен от двоюродного родственника».

Сонни Фонг превратил слова в кодовые знаки, вошел в Интернет и послал донесение в Гонконг обычным свернутым спиралью лабиринтом обходных путей.

 

37

Лимузин Глории Уинслоу двигался так мягко и бесшумно, словно скользил на воздушной подушке. И в самом деле, если бы молодая женщина не смотрела в окно, она едва ли бы заметила, что автомобиль ехал уже по внешнему склону Блэк Маунтин — выезду Хэйни-роуд.

«Нет, — подумала она, уголки ее губ недовольно поползли вниз. — Это натяжка. Если честно, то даже слишком большая натяжка».

Правда состояла в том, что Глория знала каждую милю, каждый поворот, каждую горку на этой отвратительной дороге. Она помнила ее так хорошо, что могла с закрытыми глазами точно сказать, где находится в данный момент.

Знакомый спазм вдруг сжал ей горло. Черт. Вот так всегда. Этот поворот всегда играл с ней такую шутку.

Резко откинувшись на спинку сиденья, Глория закрыла глаза, чтобы не видеть окружающий пейзаж, когда лимузин свернул налево и направился на север по бульвару Скайлайн. Привычный ландшафт раздражал, приводя в действие видеомагнитофон памяти, воскрешающий множество подобных поездок, из которых ни одна не была приятной.

Ленч с Алтеей в городе — это само по себе достаточное наказание. Но визит сюда, в это кошмарное поместье, ужасное Хиллсборо, с его особняком, выстроенным первым Хантингтоном Неверлендом Уинслоу, чтобы подчеркнуть свою славу, в проверенном временем стиле королей грабежа с завышенным самомнением и кичливо напоминающим всем и каждому об их прежнем, более низком и бедном положении, просто сущая пыжа.

Но самым мучительным было то, как старой даме удавалось наполнить своим присутствием всю сотню с лишним комнат. Как будто особняк и его окрестности каким-то образом придавали еще большую крепость убийственному коктейлю из богатства, власти и социального статуса, текущему в жилах старшей миссис Уинслоу.

Не открывая глаз, Глория почувствовала, как машина замедлила ход, повернула направо, проехала еще чуть-чуть и ненадолго остановилась.

Напряжение у нее внутри стало еще сильнее. Ей не требовалось смотреть, чтобы понять, где она находится. Глория видела и с опущенными веками. Огромные главные ворота с их столбами, увенчанными величественными каменными львами.

А за ними — совсем другой мир.

«Каскады». Соперник Битмора, Сан-Симеона и Мраморного дома. Но с одним заметным исключением. Это имение все еще находилось в частном владении. Толпы немытой публики не бродят по ухоженным садам и наполненным сокровищами залам. Да и не будут, пока Алтея жива.

С мрачным подобием улыбки Глория подумала о названии. «Каскады». Больше, пожалуй, подходит к началу века, когда четверть мили небольших бассейнов, давших название поместью, могли с подозрительной безнаказанностью играть струями воды, поглощая ее тоннами. Но времена изменились, и каскады стояли высохшими. Об этом позаботилась хроническая нехватка воды в Калифорнии.

Лимузин пополз вперед. Электронный глаз видеокамеры выдал разрешение на въезд. Глория могла представить себе, как широко раскрываются левая и правая створки ворот.

Через четверть мили впереди, в конце тенистой, в пестрых солнечных пятнах подъездной аллеи, обсаженной медноствольными буками, стоял Дом.

Только посторонние называли его официальным именем. В семье и в высокопоставленном кружке самых избранных — только очень богатых и известных — о нем всегда упоминали, как о «Доме». Его не называли ни «Каскады», ни особняк, ни Большой дом, а просто говорили Дом, словно употребление этого термина отбрасывало прочь все остальные дома как не стоящие внимания.

Подъездная дорожка была из белого гравия, мягко поскрипывающего под колесами. Стоило подъехать поближе, как Дом значительно прибавлял в росте, пока машина не выезжала наконец из букового туннеля и не описывала аккуратный круг по дорожке вокруг огромного фонтана без воды.

Глория вздохнула и открыла глаза. Как обычно, никаких других машин не было. Как всегда. Алтея настаивала на том, чтобы машины немедленно ставили в гараж, словно их присутствие стало бы непростительной оплошностью и могло каким-то образом запятнать Дом.

Шофер Глории вышел из машины, обошел кругом и открыл ей дверцу. Она кинула взгляд на его протянутую руку и проигнорировала ее. Не нужна ей его помощь, чтобы выйти из лимузина. Нет, черт возьми. На этот раз она была трезвее трезвого. Ну, конечно, не до такой степени, чтобы можно было дыхнуть в трубку, но настолько трезвой она не была уже многие годы.

И ей следует поблагодарить за это Кристоса. Как только они встретились, у нее пропала потребность слишком много пить. Так, лишь пропустить стаканчик для поддержания сил…

Выйдя из машины, Глория остановилась, чтобы оглядеть Дом. Он выглядел удивительно симметричным. Как будто картина, которую можно аккуратно сложить пополам.

Известковые стены изобиловали резьбой, грубоватый на вид разгул угловых камней, фронтонов и орнаментальных завитков в стиле Второй империи. Все венчает крыша с мансардами и акры позеленевшей меди, украшенных слуховых окошек и причудливых дымоходов. Грандиозная каменная лестница ведет к парадному входу, а переднюю террасу с балюстрадой украшают напольные вазы с усыпанной цветами фуксией.

Такое место могли создать только в эпоху свободных от подоходного налога долларов. И только человек, чье состояние выходило далеко за рамки обычного богатства, подобно Алтее Магдалене Неверленд Уинслоу, мог позволить себе содержать его.

Глория расправила плечи и стремительно направилась к широким, выметенным каменным ступеням. Ей Дом никогда не казался одним только невыразительным фасадом. Напротив. Даже после стольких лет она не могла отделаться от ощущения, что все эти высокие стеклянные двери и окна похожи на множество прикрытых веками глаз, постоянно следящих, как бы она не совершила какой-нибудь проступок.

Разумеется, Глория понимала, что это смешно. Но ничего не могла с собой поделать. Просто у нее было такое чувство.

Прежде чем младшая миссис Уинслоу успела позвонить, огромная парадная дверь открылась, и ее почтительно приветствовал дворецкий, не похожий ни на одного дворецкого в городе.

— Миссис Уинслоу, — бормотнул он особенно замогильным голосом. Впустив молодую женщину, дворецкий бесшумно закрыл за ней дверь. — Миссис Алтея ждет вас. Она в розовом саду.

Глория пустила в ход улыбку.

— Благодарю вас, Уитэмс. Я сама найду дорогу.

— Очень хорошо, мадам. Мне было сказано, что ленч будет на открытом воздухе…

Он едва слышно откашлялся, как это, кажется, умеют только отлично вышколенные слуги.

— Вы не хотите прежде освежиться?..

Глория немедленно оттаяла после такого предложения.

— А что, это замечательная идея! Да, Уитэмс. Я думаю, что я так и сделаю!

И изменив направление, она проплыла через большой главный холл и прямиком направилась к дамской комнате, чья дверь расположилась между двумя монументальными комодами с украшениями из позолоченной бронзы, не заметив парных зеркал — произведение Уильяма Кента, стоивших целое состояние. Глория осталась слепа к двум маленьким венецианским пейзажам кисти Каналетто, расположившимся на стоящих на столиках мольбертах. Самые последние приобретения Алтеи не произвели на ее невестку никакого впечатления. Она торопливо прошла в дамскую комнату и быстро закрыла за собой дверь. У нее были более неотложные дела.

Достать свою фляжку. Открутить крышку. Закинуть голову и сделать большой, жадный глоток.

Ей так нестерпимо хотелось выпить, что мускулам ее длинной, тонкой шеи потребовалось немало времени, чтобы проглотить жгучую жидкость. Глория почувствовала, как ее старый, верный друг водка, этот волшебный эликсир забвения, обжигает ей горло. Женщина алчно делала глоток за глотком, пока напиток не взорвался словно бомба у нее в желудке.

Наступившая агония не поддавалась описанию. Ее буквально скрутило пополам. Глория начала задыхаться. На лбу выступили капельки пота, и на какое-то одно длинное мгновение женщине показалось, что ее сейчас вырвет.

Борясь с подступившей тошнотой, она делала глубокие вдохи, крепко сжав зубы. Глория с такой силой цеплялась за мраморный туалетный столик, словно пыталась раздавить его в пыль.

«О, Господи! — думала она, обхватывая себя руками, прикрывая живот. — О Боже ты мой! Мне и вправду пора начать за собой следить».

Но это легче сказать, чем сделать, и кому, как не Глории, знать об этом. Проблема состояла в том, что она никогда не могла сказать наверняка, сколько ей потребуется выпить, чтобы отвлечься от действительности, глоток или целую бутылку.

Трясущимися пальцами миссис Уинслоу постаралась завинтить крышку фляжки. Теперь одного прикосновения к ней хватило, чтобы вызвать новый приступ тошноты. Глория торопливо запихнула сосуд в сумочку, подальше с глаз и…

Бац!

Тошнотворное ощущение исчезло, и границы реальности покрылись туманом.

«Ах, передышка… сладкая, сладкая передышка», — подумала Глория, разглядывая свое отражение в зеркале с позолоченной рамой и вытирая капли пота ватным тампоном.

Как выпивка все меняет.

Если быть точной, то ее наркотический эффект не превратит посещение Тоуд-холла в пикник. Это никому не под силу. И все-таки, водка сделает визит менее неприятным, пребывание Глории здесь станет чуть менее болезненным. Даже почти приемлемым. Но что самое важное, так это то, что спиртное прибавляет ей смелости и окружает ее аурой наибольшей уверенности в себе.

Молодая женщина подумала: «Теперь, по крайней мере, я могу встретиться со старым драконом, и меня не съедят заживо!»

Глория подождала, пока краски снова не вернулись на ее лицо. Потом, бросив в рот мятную конфетку, она величественно выплыла из дамской комнаты. Набравшаяся сил, уверенная в себе и смелая. Ее каблуки бесстрашно застучали по сверкающему паркету, пока Глория Уинслоу шла через комнаты с высокими потолками, выдержанные в пастельных тонах, наполненные предметами, добытыми на аукционах. Гостиная, коридор, музыкальная комната, библиотека. Глория миновала импозантные французские двери.

Терраса с другой стороны дома была в два раза шире той, что находилась перед домом. Штамбовые лимоны, чьи ветви гнулись под тяжестью множества плодов, декоративно выстроились вдоль балюстрады.

Но Глория не заметила благоухающие гибриды. Как всегда, ее взгляд невольно устремился на мягкий склон чуть подальше, где полосу газонов, пушистых деревьев и фигурно подстриженных кустов подобно тектоническому разлому делил пополам сухой канал из известняка.

Но не природа создала это уродство. Все здесь было сотворено руками человека — в том числе и этот, оставшийся от прежних времен каскад, где когда-то струилась вода, и благодаря которому Дом получил свое величественное название.

А теперь достопримечательность стала безобразием, напоминающим заброшенную выработку, каменный рубец, протянувшийся, словно лестница, по всему травянистому склону.

Ближе к дому и вдоль всего канала раскинулся симметричный сад из тех, что можно найти возле любого французского замка. В обеих его частях геометрически точным узором расположились усыпанные гравием дорожки и треугольные клумбы с цветочным орнаментом, а вокруг отлично подстриженная изгородь высотой в фут.

С левой стороны росли однолетние растения, а с правой — розы.

Там и сидела Алтея. В самом эпицентре розового сада, приблизительно футах в шестидесяти. Грациозная, раскованная и элегантная поза как на портрете Болдини. Одета для прогулки по саду в широкополую соломенную шляпу и длинный мягкий зеленый шелк.

Все сочеталось между собой. Пиджак с большими четко очерченными пуговицами. Однотонная шелковая туника из органзы под ним. Очень свободные, похожие на пижаму брюки. И даже туфли на низком каблуке. Только шарф от Гермеса, свободно завязанный вокруг шеи Алтеи, добавлял цветов в эту палитру зеленого.

Она не смотрела в сторону Глории, усевшись в удивительно необычное вольтеровское кресло, одно из пары великолепных невероятно больших fauteils a oreilles — музейный экспонат, который уж никак не предназначался для улицы, но его все-таки туда вынесли. Если Алтея и заметила появление невестки, то не подала виду, а продолжала поглаживать Виолетту, свернувшуюся калачиком у нее на коленях. Два других пекинеса грелись на солнышке на двух обитых персиковым бархатом табуретах, такие же ленивые и высокомерные, как кошки. На одной из усыпанных гравием площадок стоял круглый стол, покрытый белой скатертью с приборами для двоих и пара обитых буковых стульев с высокой спинкой.

Алтея давала указания двум садовникам. Оба были в перчатках и держали страшного вида ножницы. По указанию хозяйки они срезали выбранную розу, которая должна была быть в самом расцвете, ни днем больше, ни днем меньше. Потом цветок приносили Алтее и держали так, чтобы она могла внимательно рассмотреть его, и либо одобрительно кивнуть, либо отправить на удобрение легким движением руки.

«Так, начинается, — подумала Глория. — Надо все-таки поздороваться со старым драконом. Посмотрим, чем она будет недовольна на этот раз».

Алтея почувствовала приближение гостьи и отпустила садовников. Один из них взял корзинку с отобранными розами и направился к Дому. Второй поднял корзину побольше с явно забракованными цветами и понес ее к компостной куче.

Глории еще оставалось пройти несколько шагов, когда свекровь повернула голову и окинула ее одним долгим, пристальным взглядом. На лице Алтеи Уинслоу не отразилось ни одобрение, ни порицание.

— Мое дорогое дитя, — пожилая женщина подставила щеку для поцелуя. — Ты почти вовремя.

Глория проигнорировала упрек. Благодарение Господу, что я завернула в дамскую комнату. Без подкрепления я бы не смогла промолчать.

— Здравствуйте, мама, — откликнулась она.

— Ты выглядишь иначе, — проницательно заметила старшая миссис Уинслоу. — Ты, должно быть, лучше заботишься о себе.

Глория проглотила и это. Она только гадала, как долго ей удастся продержаться, прежде чем потребуется еще глоток. «Доверься свекрови, и будешь пить все время», — утомленно подумала невестка.

Алтея жестом указала на стоящее напротив кресло.

— Садись, дорогая.

Молодая женщина послушно села и оглянулась по сторонам.

— Эти розы прекрасны, мама.

— Да, некоторые из них оказались довольно приличными, — согласилась Алтея. — Посмотри на розовую «Королеву Дании» вот здесь и на фиолетовую «Кардинал Ришелье» вон там. — Она обвела кусты жестом. — Они особенно великолепны. — Но потом ее губы сложились в горькую складку. — Но «Девичий румянец» и белая «Мадам Харди» в этом году меня разочаровали. А что до этих новых, постоянно цветущих кустов, — Алтея подняла обе руки, — никогда больше! Цветы и запах принесены в жертву количеству бутонов. Но разве не это происходит и со всем остальным в наши дни? Возьми яблоки, такие сочные и многообещающие на вид и такие пресные и рыхлые на вкус.

Глория кивнула, потом нахмурилась.

— Но разве для роз еще не слишком рано? Я думала, что они цветут только летом.

— Это все потому что ты с Востока, — четко напомнила ей миссис Уинслоу. — Ты забываешь, что у нас здесь все цветет два раза в год.

— Совершенно верно, но я считала, что это относится только к овощам и однолетним растениям.

— Обычно это так, — никогда еще пожилая леди не улыбалась так жизнерадостно. — Но именно поэтому у меня две теплицы, чтобы одну держать холодной. Это позволяет мне играть с временами года.

«Как это похоже на Алтею, — не удержалась от мысли Глория. — Манипулирует с климатом, словно она Господь Бог».

Подошел слуга и спросил, не принести ли им чего-нибудь.

— Минеральной воды, — сказала Глория, понимая, что ее ограничат одним бокалом вина. И я лучше подожду, пока он мне на самом деле понадобится.

И просто из желания повредничать, она сладко добавила:

— Может быть, у вас случайно найдется «Аполлонарис»?

— Сожалею, мэм. У нас есть «Перье», «Сан-Пелегрино», «Эвиан», «Найя», «Калистога» и клаб-сода.

— Тогда «Пелегрино».

— А мне принесите вина, Генри, — приказала Алтея. — «Мондави Каберне» урожая 1991 года. Оно отлично подойдет к ленчу.

— Слушаюсь, мэм.

Глория открыла сумочку, достала золотую зажигалку и золотой портсигар. Потом спохватилась.

— Вы не будете возражать, мама? Учитывая то, что мы на открытом воздухе?

Алтея выглядела так, словно была вынуждена смириться с тяжелым бременем.

— Что ж, я бы предпочла, чтобы ты не курила. — Она вздохнула. — Но если тебе это необходимо…

— Спасибо. — Глория рывком открыла портсигар, достала сигарету и щелкнула зажигалкой. Молодая женщина глубоко затянулась, вдыхая дым в легкие, закинула голову назад и выдохнула экстравагантный плюмаж. Она еще раз быстро затянулась и махнула рукой с сигаретой в воздухе, словно набрасывая дымовой аркан, указывая на расположенные поблизости каскады.

— Вы никогда не думали о том, чтобы срыть все это и засыпать землей?

Алтея посмотрела на нее сквозь полуприкрытые веки, потом проследила за рукой невестки и взглянула на канал из известняка.

— Если говорить начистоту, то я об этом думала. Да. — Свекровь кивнула.

Глория затянулась.

— Но вы решили этого не делать?

Пожилая женщина покачала головой.

— Вовсе нет. Если честно, то я не смогла решить этот вопрос, уничтожить каскады или оставить все, как есть.

Глория посмотрела на нее:

— Боюсь, что я вас не понимаю.

Алтея мгновение молчала.

— Эту землю купил мой прапрадед, — в ее голосе слышалась гордость.

— Я знаю об этом, — подтвердила молодая женщина.

— Он выстроил дом и эти каскады. Все, что ты видишь на этих акрах, это его наследство. Он передвигал целые холмы… Некоторые говорят, что и горы.

— И об этом мне известно, мама, — сказала Глория.

Старая леди сидела прямая, царственная, настоящий символ всего, что значили Дом, земля и власть Уинслоу. Даже Виолетта, свернувшаяся у нее на коленях, именно в этот момент подняла голову, явно подражая гордости хозяйки, шелковый подбородок с выдающейся вперед нижней челюстью придавал собачке высокомерно-презрительный вид.

Чертова псина! Глория почувствовала, как на нее нахлынуло всеподавляющее желание удавить пушистую сучку. Господи, как же она ненавидела этих пекинесов.

— Это так своеобразно, — пробормотала Алтея, — но эти каскады, кажется, напоминают обо всем том, что уже ушло, обо всем легкомысленном. — Она взглянула на них. — И в то же самое время уничтожить их кажется почти… гм, святотатством. — Старшая миссис Уинслоу сухо хмыкнула и снова посмотрела вдаль. — Я боюсь, что все это слишком трудно объяснить.

Глория молча кивнула. Все это звучало как чушь собачья, хотя на странном, подсознательном уровне она все отлично понимала. В этом и преимущество тех, у кого нет семьи. Если вы не в состоянии вернуться к собственным корням, вы завистливо уважаете тех, кто может это сделать.

— Все дело в преемственности, понимаешь? — продолжала свекровь. — Наследство. Семья. История. Кто знает? — Алтея пожала плечами. — Может быть, я просто сентиментальная старая дура.

Вот в этом Глория сомневалась. Сентиментальная и старая, пожалуй. Но дура? Никто никогда не примет Алтею за дурочку.

Старая миссис Уинслоу прямо посмотрела на невестку.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Что никто не осмелится так меня назвать. — Она легко улыбнулась. — Во всяком случае, в глаза.

Вернулся слуга и принес огромный серебряный поднос. Минеральная вода и каберне в бутылках, стаканы из резного хрусталя, лед в отдельном серебряном ведерке. Глорию, как гостью, обслужили первой. Затем последовал ритуал дегустации вина.

— Восхитительно, — высказалась хозяйка дома, насладившись букетом и тягучим насыщенным вкусом. — Превосходное вино. Спасибо, Генри.

Он ушел, и женщины несколько минут сидели молча.

— Действительно жаль, — печально сказала свекровь. — Когда я была ребенком, в каскадах всегда плескалась вода. Ты не можешь представить, какое это было волшебное зрелище. Нечто, возникшее из мечты.

Пожилая дама сделала еще глоток вина.

— Но это было еще до появления Силиконовой Долины. До того, как на побережье стало так много жителей. До того, как законсервировали источники воды!

— Но это сделали не напрасно, — подчеркнула Глория. — Если бы не это, то нехватка воды ощущалась бы еще сильнее.

— Как будто качать туда-обратно одну и ту же воду это уж так экстравагантно! Действительно. Иногда я задумываюсь над тем, куда катится мир.

— Если вам так не хватает каскадов, почему бы вам не договориться и не вызвать цистерны, чтобы их наполнить? Так поступают с плавательными бассейнами.

Алтея покачала головой.

— Это невозможно. Мой поступок могут неправильно истолковать, и я могу испортить будущее Ханта. Материальное благополучие может быть ужасным гандикапом в политике.

Глория собралась было возразить, но не стала. Она и вправду была не в настроении ссориться. Ей только и хотелось, чтобы с ленчем было покончено, она вынесет то, ради чего ее пригласила Алтея, и галопом унесется обратно в город.

Свекровь не сводила с нее глаз.

— Разумеется, я понимаю, что это лишь видимость, — начала она, — но все-таки можно недооценить важность некоторых вопросов. Впечатление на самом деле значит очень много. — Миссис Уинслоу сияюще улыбнулась. — Ты не согласна, дорогая?

У Глории в голове зазвонил колокольчик тревоги. «Начинается, — подумала она, потягивая воду. — Больше она не станет ходить вокруг да около. Мы наконец-то подобрались к самой сути».

Талант Алтеи повернуть разговор именно в том направлении, в котором нужно ей, не переставал удивлять людей. Но только не Глорию. Ее больше не могло удивить ничего из того, что говорила или делала ее свекровь. Она всякое повидала.

Старая леди двинулась напрямик к сути.

— Раз уж мы заговорили о впечатлении, есть кое-что важное, что мы должны обсудить. — Ее голос звучал непререкаемо, но мягко. Было ясно, что никаких возражений она не потерпит. — Это касается тебя и моего сына.

Глория придержала свою ярость. Она не понимала, каким образом свекрови это удается, но старый дракон всегда умел унизить ее. Вот например, она назвала Ханта «мой сын». Давая ясно понять невестке, кто она такая — родственница со стороны мужа, никакого кровного родства.

«Можно подумать, я нуждаюсь в постоянном напоминании», — с горечью подумала Глория.

— Что насчет Ханта и меня? — устало поинтересовалась она.

— Что ж, едва ли это тайна, что последнее время вы… Скажем так, особенно не ладили?

«Не ладили! — рявкнула про себя Глория. — Да это же явная недооценка! Как Всегда!»

— Но такого рода недоразумений следует ожидать, — продолжала Алтея таким равнодушным тоном, словно они обсуждали погоду в каком-нибудь удаленном уголке земного шара. — В каком браке не бывает своих высот и своих падений?

— Совершенно верно, мама, — голос Глории звучал тихо и напряженно. — В нашем браке нет никаких высот! Одни только падения.

Алтея пригвоздила ее к месту холодными кобальтовыми глазами.

— Прошу тебя, дорогая. Выслушай сначала меня, потом можешь выходить из себя. Я ведь не слишком многого прошу, правда?

Глория вздохнула и мрачно заерзала в кресле. Откупоренная бутылка вина оказалась прямо у нее перед глазами. Она жадно посмотрела на нее: «Я бы с удовольствием выпила прямо сейчас».

— Уже прошло много месяцев с тех пор, как вас с моим сыном видели вдвоем на людях, — сказала Алтея. — Это порождает разговоры. Окружающие начинают распускать сплетни. Пора прекратить все это, пока ситуация не вышла из-под контроля.

— Я и не знала, что кто-то нами так интересуется.

— Чушь! Тебе известно, что все именно так. Семейные ценности теперь очень модны. Жена может быть самым ценным достоянием политика… Или худшей ему помехой. Если ты будешь продолжать держаться в стороне, я предвижу худшее.

Ветер стих, и солнце стало вдруг очень горячим. Аромат роз наполнил воздух. От смешения слишком сладких запахов Глорию затошнило. Она прижала холодный в каплях стакан к виску и медленно прокатила его по лбу туда и обратно.

А Алтея не умолкала:

— Как тебе известно, Хант всегда выступал как независимый кандидат. Но судя по всему, в совсем недалеком будущем это изменится.

Это для Глории оказалось новостью. Ее муж всегда очень гордился тем, что использует преимущества и демократов, и республиканцев. Он успешно разрабатывал свою собственную платформу и не держал ответа ни перед одной политической машиной, ни перед заинтересованными бизнесменами, ни перед лобби. Он был народным кандидатом и гордился этим.

— Вы уверены? — поинтересовалась она. Глория отчаянно ненавидела Ханта как своего мужа, но невольно восторгалась его политической целостностью. — Он вам об этом говорил?

— Ему не пришлось этого делать, — холодно отозвалась Алтея. — У меня свои источники. Достаточно сказать, что скоро ему будет сделано предложение, от которого он не сможет отказаться.

— Я поверю только своим глазам. Мама, я знаю Ханта. Его невозможно купить.

— Его и не собираются покупать. Обе партии хотят найти нового кандидата. И им следует это сделать. А все опросы показывают, что Хант как политик пользуется наибольшим доверием в штате.

Глория смотрела на свекровь во все глаза и молчала.

— Теперь, когда ты знаешь, что поставлено на карту, я уверена, что ты можешь понять, почему так необходимо, чтобы ты вела себя, как следует, — продолжала Алтея. — Это очень важно… для будущего моего сына и будущего этой страны.

Ее взгляд стал таким пристальным, что глаза, казалось, пронизывали насквозь, они вонзались в Глорию, словно острые кинжалы. Манера, речь, выражение лица оставались холодными, властными, уверенными и прямыми.

Свекровь добавила:

— Раз мы поняли друг друга, я прошу тебя сделать над собой особенное усилие.

«Алтея просит?! — Глория чуть было не расхохоталась во все горло. — Вот это здорово. Эта женщина не просит никогда. Она приказывает, хотя ее приказы и закамуфлированы вежливыми словами!»

— Вы ни о чем не забыли, мама? — спокойно поинтересовалась она.

— Не думаю.

Глория безрадостно хмыкнула.

— Что ж, насколько мне известно, чтобы танцевать танго, нужны двое.

— Прошу тебя, дорогая, говори прямо.

Глория угрюмо посмотрела на нее. «Господи; — думала она, — я бы сейчас все отдала за выпивку».

— Суть в том, мама, что вам следовало бы поговорить об этом с Хантом.

— Я собираюсь это сделать. Как только сын вернется из Мексики.

Ах вот оно что.

— И вы в самом деле полагаете, что он станет слушать?

— Как только Хант осознает всю важность ситуации, да, — живо откликнулась Алтея. — Я так считаю. Но от тебя мне нужно получить заверение в том, что ты хотя бы пойдешь ему навстречу.

Глория громко вздохнула.

— Даже если и так, это не поможет. — Ее голос звучал резко. — Хант даже вида моего не выносит!

— Что ж, а ты не думаешь, что это может быть связано с тем, что ты… гм… слишком долго была нездорова?

— Нездорова! — выпалила Глория. — Вот это здорово! — Она яростно сверкнула глазами. — Вам хочется сказать, что я пила, но вы не можете заставить себя произнести это слово, верно?

— Ну, в самом деле, дорогая…

Но Глория еще не закончила.

— Я пьяница, мама! Ваша невестка обычная ал-ко-го-ли-чка! Разве вы не можете произнести это?

Алтея отмела в сторону ее вспышку воздушным взмахом руки.

— Называй себя, как тебе угодно. Но совершенно очевидно, что твоя речь заметно улучшилась сама по себе. Да и эта дискуссия не без пользы…

— Ах так? — Глория мрачно рассматривала свекровь. — Это каким же образом?

Алтея смерила ее ледяным взглядом.

— Если бы я полагала, что ты настолько безнадежна, стала бы я тратить время на разговоры с тобой?

— О Боже, благодарю вас за доверие!

— Можешь относиться к этому, как хочешь, — последовал сухой ответ. — Шлепок по мягкому месту или удар в живот. Это твое дело.

Дикий, неприятный огонек вдруг заплясал в глазах Глории.

— Вам действительно хочется узнать истинную причину того, почему я стала меньше пить, мама?

Алтея отвернулась, ей не хотелось этого слышать.

Невестка нагнулась вперед.

— А я все-таки скажу вам, мама! Это потому, что последние несколько месяцев я не делала вид, что я обожающая, фотогеничная жена! Это потому, что я не делала вид, что у меня красивый, любящий муж! — ее губы скривились в усмешке. — Черт возьми, я даже не делала вид, что я замужем!

Лицо свекрови оставалось бесстрастным.

— Разве вы не понимаете, мама? Впервые за многие годы я была абсолютно честна сама с собой!

— Опыт подсказывает мне, — произнесла Алтея, — что честность — понятие… относительное. Но вместо того, чтобы начинать философский спор, не стоит ли нам обсудить насущный вопрос?

— Вы хотите сказать, как пустить публике пыль в глаза?

— Называй, как хочешь. И все-таки, если ты согласишься играть в мою игру, я могу пообещать тебе одно. Ты не пожалеешь.

— Другими словами, вы вообразили, что уже поймали меня на крючок. Верно?

— Я полагаю, что ты поступишь разумно. — Алтея кивнула.

Глория горько рассмеялась.

— Скажите мне кое-что, мама. Есть ли кто-то или что-то, что вы считаете не подвластным вашей воле?

Алтея выглядела удивленной.

— Да нет, — весело ответила она, — я не думаю, что такое существует!

Глория на этом остановилась. Ей следовало знать. Сколько ни пытайся, ей не пробиться. Ее отделяет от свекрови пропасть шириной в милю, и она никогда не исчезнет.

— Ах! — возвестила Алтея голосом радушной хозяйки. — Вот и наш ленч.

Глория повернулась лицом к дому. Точно. По лужайке наискосок шел Уитэмс, а за ним двое слуг несли серебряные подносы, над которыми возвышались прикрывающие блюда крышки.

— Почему бы нам не сесть за стол, — мягко пригласила свекровь.

Она взяла на руки Виолетту, встала и положила собачку обратно в кресло. Потом, редким дружеским жестом взяла Глорию под руку.

— Вот увидишь, это будет достаточно интересная трапеза, — поведала Алтея. — Мой шеф-повар уходит на пенсию, и я проверяю замену.

— И что вы приказали новенькому приготовить? Говядину по-бургундски и запеченную рыбу?

— Если честно, то я велела зажарить цыплят.

Глория уставилась на нее.

— Разве это экзамен? — тихонько хихикнула она. — Вы шутите!

— Нет, я говорю серьезно. Разве ты не знаешь, что жареные цыплята, приготовленные как следует, это самое сложное блюдо для повара?

Глория этого не знала, да ей и было все равно.

— Я выпью за ленчем вина, — попыталась она прощупать почву. — Вы не возражаете?

Алтея похлопала ее по руке.

— Мое дорогое дитя. Если ты будешь пить умеренно, почему я должна возражать?

Это точно был поворот на сто восемьдесят градусов.

Ей, очевидно, чертовски нужна моя помощь.

Прошло полтора часа. Алтея в приступе непривычного дружелюбия проводила Глорию до машины. Шофер держал заднюю дверцу открытой, а три пекинеса послушно остались на лужайке, разборчиво обнюхивая кусты. Один из них поднял лапку.

— Спасибо за ленч, мама. Мне правда понравилось, — солгала Глория, целуя воздух у обеих щек пожилой леди.

Алтея улыбнулась.

— Я так рада, моя дорогая. Мы повторим это как-нибудь вскоре.

Потом улыбка исчезла, и лицо пожилой леди драматически переменилось. Моментально испарилась всякая претензия на веселье. Перед невесткой стояла Алтея, с которой та привыкла иметь дело.

— Ты ведь подумаешь о том, о чем мы говорили, моя дорогая?

— Разумеется, мама, — ответила Глория, хотя она уже приняла решение. Прежде, чем Хант дождется моей помощи, в аду похолодает!

Свекровь, казалось, прочла ее мысли.

— Я бы на твоем месте как следует все обдумала, — надавила она, понижая голос, чтобы ее не услышал шофер.

Ее тяжелый взгляд встретился с глазами Глории.

— Я не часто прошу об услуге. Когда же делаю, то имею обыкновение щедро вознаграждать за это.

То, что осталось недосказанным, тоже было правдой. Но Алтее не требовалось произносить это вслух. Глория слишком хорошо знала методы старшей миссис Уинслоу. Политика кнута и пряника.

— Подумай об этом хорошенько, моя дорогая.

— Да, мама, я подумаю.

— Это все, о чем я прошу. До свидания, моя дорогая.

Глория уже садилась в машину. Она почти уже была внутри, но остановилась и оглянулась через плечо.

— Да, кстати, мама. Вы так и не сказали, возьмете вы нового повара или нет.

Алтея слегка нахмурилась.

— Не думаю, что возьму. — Она покачала головой. — Нет.

— Но цыплята были восхитительными!

— Верно, они были золотисто-коричневые и хрустящие снаружи, — согласилась свекровь, — и сочные и жирные внутри.

— Тогда что же с ними не так?

— Мое дорогое дитя, разве ты не заметила?

Глория моргнула. Не заметила? Чего не заметила?

— Они были слегка пережарены.

— А, ну конечно. — Глория села в машину, размышляя: «Вот она, настоящая Алтея. Не повезло шеф-повару!»

— Я позвоню после того, как поговорю с Хантом, — на прощание добавила старшая миссис Уинслоу. Потом отступила назад, чтобы шофер мог закрыть дверцу.

Глория подняла руку и помахала из-за стекла. Как только машина тронулась, она рванулась к встроенному бару. Молодая женщина не стала возиться со стаканом, а глотнула водки прямо из тяжелого хрустального графина.

Часть жидкости потекла по подбородку, но ей было наплевать. Ленч закончен, благодарение Господу! На какое-то мгновение ей показалось, что он не кончится никогда.

Глория сделала еще один глоток, поставила графин на место и вытерла подбородок. Потом взяла телефон и набрала знакомый номер.

Трубку не снимали, но после четвертого гудка заговорил автоответчик.

— Поговори со мной, — прозвучал записанный на пленку голос Кристоса.

Глория дождалась сигнала и сказала:

— Это я, Гло. Я только что побывала в мясорубке и нуждаюсь в некоторой дозе НЛиЛ — настоящей любви и ласки. Я буду на обычном месте приблизительно через час.

Алтея стояла на подъездной дорожке и следила, как лимузин объезжает большой фонтан без воды. Только когда аллея буков с бронзовыми стволами поглотила автомобиль в своей утробе, она пошла обратно к Дому в сопровождении трех собачек, вертевшихся под ногами.

«Так, — думала миссис Уинслоу. — Глории я все ясно и четко дала понять. — Надо надеяться, что ее невестка поступит соответственно. — А если нет, мне просто придется посильнее нажать на нее».

Алтея надеялась, что до этого не дойдет. Но если и так, она готова.

 

38

Побережье Хуатуско. Время ленча.

Дороти-Энн сидела за столиком у самой воды под соломенной крышей палапас, но ей не удавалось порадоваться открывающемуся виду или насладиться им. Реальность в виде сводок о занятости мест на предыдущие сутки, переданных ей по факсу из Уайт-Плэйнс, взорвала мыльный пузырь охватившего ее с утра хорошего настроения.

Дороти-Энн чувствовала себя отяжелевшей, опустошенной, оцепеневшей. Подъем, с которым она проснулась, оставил ее. Даже столик у воды и совершенство безоблачного неба не могли помочь. Молодая женщина пала духом. Куда бы ни упал взгляд, везде ее наметанный глаз человека, занимающегося гостиничным бизнесом, находил причину для депрессии.

Подобно опустевшему перед надвигающимся ураганом курортному местечку, великолепная вырезанная полумесяцем бухта вокруг «Отеля и курорта Хейл» выглядела обескураживающе безжизненной. Лишь два серфингиста скользили по ярко-голубым волнам, и человек шесть пловцов резали кристально чистую воду. А любителей позагорать, нежившихся под солнечными лучами, можно было сосчитать по пальцам. Вдалеке единственный катер увлекал за собой по глади просторного залива одинокого поклонника водных лыж.

В прибрежном ресторанчике ситуация выглядела не лучше. На один занятый столик приходилось три пустых.

Мрачное наследие вспышки сальмонеллеза.

«Здесь дела явно идут не блестяще, — печально подумала Дороти-Энн, опуская палец в стакан чая со льдом и уныло помешивая кубики. — Если людей не прибавится, то это место превратится в курорт-призрак».

— Не возражаешь, если я к тебе присоединюсь?

Дороти-Энн подняла глаза. Венеция надела белый облегающий топ и белоснежные льняные брюки. Плюс огромные очки от солнца в белой пластмассовой оправе в стиле Джеки Онассис и белые босоножки на высоком каблуке. С обнаженного плеча свисала полосатая торба местного производства.

— Устраивайся поудобнее, — пригласила Дороти-Энн. — Мне не повредит немного отвлечься. — Она слизала холодный чай с пальца и озабоченно оглянулась по сторонам. — Ты можешь меня развеселить… Поможешь забыть о недостатке посетителей.

— Милая, это непростая задача. Но ты же меня знаешь. Если вызов брошен, эта девчонка способна на него ответить!

Венеция отодвинула стул, повесила полосатую сумку на спинку и опустила свое длинное тело на сиденье. Как всегда, каждое ее движение было исполнено царственной, природной и абсолютно неосознанной грации.

— Итак, — жизнерадостно начала она, — что случилось?

— Ты хотела сказать, чего не случилось, — проворчала в ответ подруга. — И раз уж ты так чертовски хочешь в это влезть, я была бы не против услышать твое мнение по поводу происходящего. Итак?

Дороти-Энн замолчала, когда к столику подошел невероятно красивый и невероятно молодой темноволосый официант, чтобы принять заказ Венеции.

— Хелло! А это кто еще такой? — пробормотала Венеция, медленно опуская очки и оглядывая юношу поверх оправы. — Как ты думаешь, он уже совершеннолетний?

— Ой, прекрати, — нетерпеливо попросила Дороти-Энн. — С каких это пор ты занимаешься совращением младенцев? Мне всегда казалось, что тебе нравятся мужчины постарше.

— Детка, ну что тебе сказать? Вкусы меняются.

— Сеньорита? — обратился к ней официант. — Что вам принести?

Венеция вздохнула.

— Дитя мое, то, чего мне хочется, и то, что я могу получить, две совершенно разные вещи.

Парень выглядел сбитым с толку.

— Сеньорита?

— Я выпью мартини, — произнесла негритянка. Потом, вспомнив, что находится на земле текилы, передумала. — Нет, вычеркните это. Принесите мне «маргариту». С тонной соли.

— Соль! — воскликнула Дороти-Энн. — А я думала, что ты сидишь на бессолевой диете!

— Малышка, помолчи. Благодаря тебе я чувствую себя старухой! И кроме того, «Маргарита» без соли это все равно, — она лукаво усмехнулась, — что секс без оргазма, — прошептала Венеция хихикнув. — Это просто будет не «Маргарита», — закончила она громче.

— Согласна с тобой.

Венеция словно тиару подняла очки на голову, чтобы получше рассмотреть удаляющегося официанта. Она склонила голову набок.

— Ну что ты скажешь, разве это не сладкие булочки с изюмом? А?

— О Господи! — раздраженно проворчала Дороти-Энн, борясь с желанием схватить Венецию и хорошенько ее встряхнуть. — Именно тогда, когда мне нужна сочувствующая подруга, не говоря уже о коллеге по работе, с чем мне приходится иметь дело? «Булочки»!

— Эй! Не теряй чувства юмора. Бэби, что случилось?

Дороти-Энн возмущенно уставилась на нее.

— Что случилось? И ты еще спрашиваешь, что случилось? Ты оглянись вокруг. Это место, катастрофа налицо! Здесь всегда так забито, что столик надо заказывать за день. А сейчас только посмотри на это!

— Сальмонелла во всем виновата, — сухо заметила негритянка.

— Скажи мне что-нибудь, чего я уже не знаю.

Венеция сурово оглядела подругу.

— Дорогая, не пора ли поостыть? Пришло время поискать светлые стороны.

— Св-светлые стороны? — Дороти-Энн даже начала заикаться. Она недоверчиво покачала головой. — Боже мой! Ты, должно быть, шутишь.

— Нет, детка, я говорю серьезно. Я появилась здесь для того, чтобы сообщить великолепные новости.

— Ага, — последовал угрюмый ответ. — Конечно. Давай. Выкладывай.

— Именно это я и собираюсь сделать. Детка, дело вот в чем. Прямо перед тем, как пойти сюда, я говорила по телефону с Уайт-Плейнс. И догадайся, что мне сказали?

— На нас еще что-нибудь свалилось?

— Совсем наоборот! — фыркнула Венеция, изображая обиду. Потом наклонилась через стол и улыбнулась. — Но произошло следующее. Ты готова? Вал отказов начал спадать. Малышка, ты правильно расслышала, но я все-таки повторю, так что ты сможешь прочесть по губам. Отказов стало меньше. Подожди и сама увидишь. Через пару дней дела опять пойдут на лад.

— Будем надеяться. Перед этим происшествием у нас и так было не слишком хорошо с наличными. Но если все пойдет еще хуже…

Дороти-Энн закусила губу. Ей не было нужды заканчивать фразу. Долг, висящий над «Компанией Хейл», стал грозным, нависшим облаком, бросающим тень даже на их самые простые повседневные победы.

— Я понимаю тебя, дорогая, — негромко откликнулась Венеция. — Но поверь мне, — она нагнулась и уверенно постучала пальцем по столу, — к завтрашнему дню эта вспышка сальмонеллеза уйдет в прошлое.

— Только не для тех, кто пострадал, — мрачно парировала Дороти-Энн.

— Да, — вздохнула Венеция, — только не для них.

— И, конечно, не для того человека, который умер, или для его семьи.

— Верно. Но важно помнить, что ты сделала все, что смогла, и даже более того, чтобы исправить трагическую ситуацию. Ага. Сюда идут «сдобные булочки» с моей «маргаритой».

Дороти-Энн, вынужденная мириться с тем, что Венеция впала в детство, закатила глаза к небу. Она с отвращением размышляла, есть ли под солнцем что-либо более нелепое, чем зрелая женщина, приходящая в возбуждение при виде парня, которому еще нет и двадцати? Честное слово, должен существовать закон…

— Сеньорита. — Молодой человек сверкнул жемчужнобелыми зубами и лихим жестом поставил коктейль на столик.

— Muchos gracias, — мечтательно поблагодарила Венеция. — Gracias, gracias, gracias.

— De nada, — ответил официант. Черные, простодушные глаза блестели на его гладком смуглом лице, обещая очень много, о чем он и сам пока не подозревал.

Венеция долго смотрела ему вслед. «Совершенно очевидно, что у него есть все, что нужно, именно там, где нужно, — размышляла она. — И этот парень тратит время, обслуживая здесь клиентов».

Венеция без долгих раздумий могла бы назвать полдюжины издателей модных журналов для мужчин и дизайнеров, которые с радостью воспользовались бы случаем и подписали с пареньком контракт.

«И это неплохой способ разбить лед, — пришло ей в голову. — Нет, совсем даже неплохой…»

Негритянка взяла бокал, отпила глоток и поставила его на стол.

— Гмм, — она облизала соленую нижнюю губу, — ничто не сравнится с хорошей «Маргаритой». — Потом, придав своему лицу подходящую случаю торжественность, она продолжала: — Ну-с, пока «сладкие булочки» не совсем свели меня с ума, у меня есть и еще хорошие новости.

Дороти-Энн вопросительно взглянула на подругу.

— И что же это может быть?

Венеция явно удивилась ее вопросу.

— Разумеется, реакция на твою пресс-конференцию. А что же еще?

Дороти-Энн насмешливо махнула рукой.

— В высшей степени неприятное, но необходимое зло.

— Вероятно. Но, детка, позволь мне сказать тебе. Реакция оказалась просто потрясающей. Да. — Венеция стукнула по столу костяшками пальцев. — По-тря-са-ю-щей! — Она подчеркнула каждый слог ударом.

— И каким же образом, позволь спросить, ты пришла к этому заключению?

— Обычным путем. Мы провели опрос общественного мнения.

— Опросы! Мне следовало догадаться.

— Эй, не сбрасывай их со счетов. Восприятие публики это то, с чем следует считаться. Дорогая, никто не винит тебя за вспышку инфекции.

— Ну да, как мило! — ответ Дороти-Энн прозвучал резко. — Это же совсем другое дело! — Она задумчиво покачала головой. — Господи! — в ее голосе слышалось столько недоверия, что он даже снизился на целую октаву. — Можно подумать, меня волнуют обвинения! Венеция! Я добровольно взяла на себя ответственность.

— Я знаю, детка, но…

— И помимо этого нерешенной остается еще проблема нашей репутации. Ей нанесен непоправимый ущерб…

— Очень даже поправимый. — Венеция уверенно кивнула. — Попрошу это учесть.

— Неужели? — Тень подозрения, заметно приглушившая блеск аквамариновых глаз, омрачила взгляд Дороти-Энн. — Каким же образом?

— Согласно полученной мной информации, ты можешь перестать волноваться о нашей репутации. Не пойми меня превратно. Я не утверждаю, что наша репутация… скажем так… совсем не пострадала. Определим это следующим образом. Ее немного подмочило. Именно так и было. Но, девочка моя, это же временно. Немного помыть там, чуть-чуть отполировать здесь, и мы уже снова такие, как были. Мы на вершине!

— Ты ни о чем не забыла?

Гладкий лоб Венеции прорезали морщинки.

— Например?

— К примеру туроператоры и туристические агентства. У них длинная память.

— Ну и что?

— А то, что в будущем они дважды подумают, прежде чем отправить своих клиентов к нам.

Негритянка затрясла головой, ее темные глаза блеснули.

— Необязательно, — заявила она, уголки ее губ изогнулись в улыбке чеширского кота.

— Неужели? Почему ты в этом так уверена? — Дороти-Энн отпила еще немного чая со льдом. Как раз такой, как она любит. Освежающе холодный, не слишком сладкий и с хорошей порцией мяты.

— Потому что, — самодовольно ответила ее подруга, — я не упустила из вида то, что побуждает их к действию.

— Ага, — пробормотала Дороти-Энн, ставя стакан обратно. — Комиссионные.

— Точно! И знаешь что, детка? Поверь мне. Когда речь идет о погоне за долларами, туроператоров и агентства путешествий опережают только продавцы подержанных машин!

— Иными словами, ты предлагаешь повысить им комиссионные.

Улыбка Венеции стала шире.

— Совершенно верно, дорогая. Это самое верное средство, чтобы у всех случился провал в памяти, и таким образом мы заставим их заниматься делами по-нашему!

Женщина замолчала, пытаясь понять, как отреагирует Дороти-Энн.

— Ну? Что ты об этом думаешь?

Подруга не сводила с нее глаз.

— Что думаю я? Венеция, дорогая, я думаю, что ты либо проницательна и хитра, либо ты просто ясновидящая ведьма… Я так до конца и не уверена, кто ты на самом деле.

— Боже мой! — Негритянка восхищенно покачала головой. Тебе пришла в голову та же мысль! Впрочем, чему я удивляюсь?

Дороти-Энн кисло улыбнулась.

— Мне бы хотелось, чтобы это явилось стратегией великих умов и все такое прочее. И все-таки, я боюсь, что сейчас необходимость — если не отчаяние — мать изобретательности. Когда тебя загоняют в угол, у тебя не так уж велика свобода выбора.

— Вероятно, так, — пробормотала разом помрачневшая Венеция.

Она посмотрела мимо Дороти-Энн на крутой, почти вертикальный склон, где расположились открытые морю комнаты, спрятанные от глаз густой тропической растительностью. Только серебряные струи воды, падающие каскадом из одного бассейна в другой выдавали их расположение. Бриз шевелил гигантские листья и гонял тени и солнечные пятна. Суета на одной из террас испугала стайку попугаев. С криками ужаса они взлетели, сверкнув ослепительной радугой красок. Венеция увидела, как фуникулер с соломенной крышей начал медленное движение вниз по холму. Снабженный электрическим мотором и, следовательно, бесшумный, он не издавал ни звука.

Венеция Флуд снова посмотрела на своего босса.

— А как насчет цифр? — спросила она. — Ты обдумала, насколько повысить комиссионные?

Дороти-Энн покачала головой.

— Нет пока. Мне сначала хотелось посоветоваться с тобой. А ты?

Венеция громко выдохнула воздух.

— Детка, я вот что думаю. Это такая область, где я теряюсь. Повышение комиссионных влетит нам в круглую сумму, а туристические комплексы, которыми мы владеем, и так уже значительно потеряли в прибыли. Наш доход равен приблизительно… чему? Около восьми процентов?

Дороти-Энн кивнула.

— Что-то около этого. Ясно, он зависит от различных факторов. — Она начала считать на пальцах. — Количество. Класс путевки. Местность. За сколько дней забронирован тур… — Она подняла руки. — Это все непосредственно влияет на итог. Но я не скажу тебе ничего из того, чего бы ты заранее не знала.

— И восемь процентов сурово ограничивают нашу щедрость, — негромко подчеркнула Венеция.

— Не могу с этим спорить, — голос Дороти-Энн звучал почти совсем безжизненно. — Но так или иначе, нам необходимо немедленно начать выздоравливать, и побыстрее. Есть единственное лекарство. Мы должны добиться, чтобы пустовало менее, чем двадцать два процента мест. Это наша критическая точка. Иначе…

— Не продолжай, — мрачно прервала ее Венеция. — Мы по уши в дерьме.

— И все связано с объемом продаж, — продолжала Дороти-Энн. — И в этом-то весь фокус. Чем больше комнат мы сможем заполнить, тем щедрее будут наши комиссионные. И точно также, чем щедрее будут наши комиссионные, тем больше комнат мы должны занять.

— Четверть процента? — Венеция попыталась прощупать почву. — Будет ли этого достаточно?

— Чтобы отключить долгую память? — Дороти-Энн рассмеялась. — Господи! Если мы хотим, чтобы у нас не было отбоя от посетителей, мы не можем мелочиться. Я бы сказала, как минимум целый процент. А в идеале два.

— Так много? Милая, а ты не перегибаешь палку?

— Неужели? — голос Дороти-Энн зазвучал вкрадчиво. — Венеция, мы сражаемся за наше будущее. На карту поставлено само наше существование! Или это еще неясно?

— Поверь мне, детка, ясно. Очевидно, как тонна кирпичей. — Венеция подносила «Маргариту» ко рту и вдруг остановилась, стакан застыл на полдороге к губам. За спиной у Дороти-Энн фуникулер достиг нижней отметки, и негритянка заметила единственного пассажира, вышедшего из него.

«Неужели? — удивилась Венеция. — Или глаза меня обманывают?» Ведь если это не обман зрения, то она могла поклясться, что единственным пассажиром фуникулера был — возможно ли такое? — или это все ее воображение? — нет, точно — Хант Уинслоу!

— В чем дело? — Дороти-Энн выглядела озабоченной. — Дорогая, у тебя такой вид, словно ты увидела привидение.

Венеция не взглянула на подругу.

— Детка, — пробормотала она, — ты, случайно, ничего от меня не скрываешь? А?

— О чем это ты?

Но негритянка не ответила. Она подняла гибкую руку и махала ею, пока не привлекла внимание вновь прибывшего посетителя.

На лице Ханта отразились все его чувства. Сначала он, как и Венеция, был ошеломлен, потом посмотрел недоверчиво, затем, не веря своим глазам, удивился и, наконец, расплылся в сияющей, без примеси, улыбке удовольствия.

— Венеция! — воскликнула Дороти-Энн и начала поворачиваться.

Но подруга потянулась к ней, схватила ее за руку и заставила не двигаться.

— Детка! — прошептала она краешком улыбающихся губ, — перестань так себя вести. Просто сиди и принимай все как должное. Я хочу увидеть на твоем лице самую радостную, самую солнечную улыбку, на которую ты только способна. Ну же, давай, — попросила Венеция. — Скажи «сы-ыр».

«Сы-ыр»?

Дороти-Энн свирепо уставилась на нее.

— Я не стану делать ничего подобного! — рассердилась она, горделиво выпрямившись. — Я хочу знать, что, черт возьми, происходит, или, да поможет мне Бог, я предупреждаю тебя, Венеция, я… Я за себя не отвечаю!

— И не надо. — Молодая женщина пожала плечами. — Меня это не касается. Потому что, детка, твоя подружка сейчас испарится.

С этими словами она одним глотком допила коктейль, мужественно справилась с отрыжкой, взяла свою торбу, отодвинула стул и поднялась на ноги.

— Арриведерчи, — просияла улыбкой бывшая модель. — Крошка, меня здесь уже нет.

Дело было сделано. Несмотря на раздражение, Дороти-Энн оказалась во власти любопытства. Она развернулась и стала оглядывать ресторан.

Пустые столики, кучка обедающих, мужчина, слегка похожий на Ханта Уинслоу…

Она отбросила мысль о сходстве прочь, начала поворачиваться в прежнее положение и немедленно дернулась обратно.

Святые угодники.

Какое тут сходство — настоящая Маккой!

Господь в небесах. Хант! Собственной персоной! Направляется к ней. Он, этот неприлично высокий, лучший образчик мужской породы.

Жалобный стон вырвался из горла Дороти-Энн.

— Хант? — пролепетала она слабым, неуверенным, еле слышным голосом.

Миссис Кентвелл взглянула на темнокожую подругу глазами, в которых вдруг появилась паника.

— Хант… Уинслоу?

— Точно, детка, — подтвердила Венеция. — Сенатор Уинслоу собственной персоной!

Дороти-Энн смотрела, вся дрожа, как мужчина упругой походкой направляется прямиком к ней с такой легкой непринужденностью, и каждый шаг этой особенной, самоуверенной походки выражает стремление немедленно добраться до цели. И если сенатор, судя по всему, не замечал того впечатления, которое производит, то Дороти-Энн отлично разглядела поворачивающиеся в его сторону головы.

Уинслоу подходил все ближе, и сидящей Дороти-Энн казалось, что он становится все выше и выше, пока Хант не заполнил целиком поле ее зрения.

— Венеция! — запричитала она. — Ты не можешь оставить меня с ним наедине!

— Да неужели? — губы негритянки расплылись в широкой улыбке. — Ну, следи за мной.

— И куда это ты собралась как раз тогда, когда ты мне больше всего нужна?

— Я, — величественно произнесла Венеция, пристраивая сумку на плече и опуская вниз очки, — собираюсь заняться общественно полезной деятельностью.

— Повтори-ка еще раз!

— Ну а как ты еще назовешь процесс расширения горизонтов для скрывшегося молодого человека?

— О Господи, — с отвращением произнесла Дороти-Энн, — мне следовало догадаться. Отправляйся. — Она хлопнула в ладоши. — Иди, совращай младенцев.

— Я как раз собираюсь это сделать. — Венеция сопроводила улыбку легким поднятием бровей. — Только помни, дорогая. Будь уверена в себе и поступай так, как поступила бы я!

И помахав рукой, она отплыла прочь, предоставив Дороти-Энн возможность самой позаботиться о себе.

Та впилась яростным взглядом в удаляющуюся спину негритянки. Это никак на нее не подействовало, и Дороти-Энн осталась сидеть на своем месте, положив подбородок на руку. Она насупилась.

Венеция отошла еще не слишком далеко и замедлила шаг, встретившись с Хантом.

— Она в твоем распоряжении, малыш, — промурлыкала она, игриво поглаживая его по руке. — Но будь осторожен. Эта леди все еще очень уязвима.

Венеция слегка наклонила голову вперед, чтобы ее серьезные глаза посмотрели на сенатора поверх темных очков. Она без слов предупреждала его, что если Хант обидит Дороти-Энн, то ему придется иметь дело с ней, Венецией Флуд.

Уинслоу отлично понял, что ему хотели сказать.

— Вам незачем волноваться, — заверил он женщину.

Венеция кивнула.

— Вы хороший парень, Чарли Браун. — Потом, повернув голову, она послала Дороти-Энн горящий взгляд через плечо. «Веселись!» — одними губами произнесла подруга.

И пошла прочь.

«Веселись! — сварливо повторила про себя Дороти-Энн. Она нахмурилась. — С какой радости тут веселиться, если тебя бросили в беде?»

Хант быстро преодолел расстояние между ними. Подойдя к столу, он остановился и посмотрел на сидящую молодую женщину.

У Дороти-Энн возникло странное ощущение — как будто все вокруг сжалось, остальной мир потерял значение. Словно они остались вдвоем на всей планете.

Она и Хант.

Хант Уинслоу.

Ее сердце бешено билось, сотрясая мощными ударами грудную клетку, словно разбушевавшееся землетрясение. Ей показалось, что она сейчас сломается под этими не утихающими ударами.

А как же Хант? Что чувствует он?

Неужели этот человек может не заметить, что ей вдруг стало не хватать воздуха, что она горит как в лихорадке, а предательский румянец, окрасивший ее лицо, так же ярок, как жидкость в термометре?

Как он может этого не заметить? Его близость вытворяет с ней такие штуки, черт побери! Он заставляет ее почувствовать то, к чему она совершенно не готова.

Дороти-Энн виновато вспомнила бальный зал в «Сан-Франциско Палас». Вернулась мыслями к тому времени, которое про себя называла Прежде.

И даже сейчас, спустя столько времени и после всего того, что случилось, она не забыла шутливые слова губернатора Рэндла. Дословно.

«Поосторожнее с Хантом, миссис Кентвелл… В нашем штате это главный сердцеед».

О, да, Дороти-Энн отлично помнила это. Не ушло из ее памяти и то, что оркестр играл «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско». И под эту музыку они с Хантом танцевали щека к щеке, а тело Фредди, хотя она этого и не знала, лежало среди обломков самолета на заметенном бураном склоне горы в Колорадо.

От этой картины у нее по спине пробежал холодок.

«Я же не знала! Если бы я знала, я бы ни за что не стала флиртовать с Хантом. — Ей так хотелось избавиться от чувства вины. — Господи, неужели это навсегда останется со мной? И я этого заслуживаю?» У нее не было ответа на этот вопрос.

— Дороти-Энн, — негромко приветствовал ее Хант.

— Хант, — прошептала она в ответ, ощущая себя в проигрыше от того, что сидит.

— Вы не возражаете, если я к вам присоединюсь? — спросил Уинслоу, слегка поклонившись.

Дороти-Энн вздохнула про себя. Если бы только она могла отказать.

— Прошу вас, — вежливо пригласила она, жестом указав на стул, с которого только что поднялась Венеция, от души желая, чтобы у нее были плохие манеры и кроме всего прочего волшебная сила, способная унести сенатора прочь.

К несчастью, у нее не было ни того, ни другого.

Она уставилась на свой чай со льдом. Когда Дороти-Энн снова подняла голову, Уинслоу уже сидел напротив нее, а в его теплой улыбке проглядывала тень боли. Ему тоже немного не по себе, разве нет? Она вспомнила о жене Ханта и о сцене, которую та устроила.

«Хорошая же мы парочка! — подумала она. — Он связан с алкоголичкой, а я с призраком». Понимает ли он, насколько неотразима эта трагическая нотка, как она обезоруживает? Из-за этого ей так захотелось протянуть руку и…

Нет. Она не должна так думать. Она ни за что не должна так думать.

— Я как раз собиралась заказать ленч, — произнесла Дороти-Энн вслух, стараясь за хорошими манерами скрыть неприятное чувство дискомфорта. — Вы что предпочитаете? Рыбу, кролика в глине или что-нибудь по-настоящему горячее и со специями?

 

39

Позднее.

После закуски — им подали креветки, жаренные на рашпере, — когда не в меру суетившийся официант принес основное блюдо, Дороти-Энн сказала Ханту:

— У каждого человека есть свое «я», и, Господь свидетель, я не исключение.

Она возила вилкой по тарелке приправленное специями huachinango a la Veracruzana. Другие аппетиты, не имеющие никакого отношения к еде, отправили процесс поглощения пищи на задворки ее приоритетов.

— И тем не менее, — продолжала молодая женщина, — я не склонна льстить себе, предполагая, что вы здесь из-за меня. Я не настолько эгоцентрична. Итак, с этим все ясно, Хант Уинслоу. Так почему же вы здесь?

Хант попробовал свое quesillo, исключительно оаксаканское блюдо, состоящее из свирепого местного чили, приправленного тягучим сыром.

— Очень хо… — начал было он, но тут чили сделало свое дело.

Глаза сенатора вылезли из орбит.

Мужчина с грохотом уронил вилку.

И немедленно запил чили большим глотком пива.

— Жжет, жжет, жжет! — выдохнул он, отчаянно обмахивая рот одной рукой.

У него огнем горело горло, перед глазами все расплывалось.

— Боже ты мой! Что это было? Напалм? Я подумал, что у меня запросто вышибет мозги!

— И, возможно, у вас на груди вырастут еще волосы, — добавила Дороти-Энн, ничуть не раскаиваясь. — Но не стоит волноваться. Спросите любую женщину. У каждого мужчины волос на груди явно недостаточно. И кроме того, вы сами просили.

— Я просил горячего, — хрипло возразил Уинслоу, еще раз поспешно отпивая пиво. — Я не заказывал горючую смесь. — И добавил с обиженным видом: — Вы все-таки могли бы предупредить меня.

— А что, по-вашему, я имела в виду, когда говорила «по-настоящему горячее и острое»? — поинтересовалась Дороти-Энн, наблюдая, как ее сотрапезник опустошает высокий стакан воды со льдом.

У Ханта в глазах все еще стояли слезы, и он выглядел настолько комичным и по-детски несчастным, что Дороти-Энн не смогла удержаться от смеха, родившегося где-то очень глубоко и такого непосредственного, что он немедленно превратил серьезную, пережившую трагедию деловую женщину в солнечную, любящую повеселиться девчушку-хохотушку.

— Что такого смешного? — прорычал Уинслоу, раскусывая кубик льда. Это единственное, что ему оставалось делать, чтобы скрыть охватившую его радость, когда он услышал веселый смех миссис Кентвелл.

— Да только вы. Ничто не сравнится с этим зрелищем — плачущий взрослый мужчина. Мужчины иногда ведут себя, как младенцы. Ну ладно, — торжественно произнесла Дороти-Энн, пожалев Ханта и поменявшись с ним тарелками. — Возьмите. Попробуйте это блюдо. Я на самом деле не слишком голодна.

Уинслоу подозрительно посмотрел на ее тарелку, чуть морща нос, понюхал и посмотрел на молодую женщину.

— Что это?

— Морской окунь. И не смотрите на меня так. Блюдо со специями, но его готовили, учитывая вкусы тех, кто живет к северу от границы.

Она помолчала, рассматривая его из-под полуопущенных ресниц.

— Итак? — поинтересовалась Дороти-Энн.

Хант потихоньку ковырял вилкой рыбу.

— Что «итак»?

— Вы так и не ответили на мой вопрос.

— Простите, я не понял, что вы его задали.

Смешливое настроение пропало, Дороти-Энн снова стала серьезной.

— Что занесло вас в эти края? — негромко повторила она свой вопрос, несколько его переиначив.

— А что? — Хант посмотрел на нее. — Мое появление кажется вам таким необычным?

— Если честно, то да, — Дороти-Энн кивнула головой. — Кажется. Ведь это не Мэдисон-авеню и не отель «Георг V».

— Да, — согласился Уинслоу, — верно.

— Хуатуско, — продолжала его собеседница, — находится вдалеке от обычных маршрутов. Это совершенно точно не то место, где можно случайно наткнуться на друзей или знакомых. По меньшей мере, этого не будет в течение нескольких ближайших лет.

— На самом деле, — Хант очень осторожно отщипывал маленькие кусочки красного лютиануса, — я здесь по делу.

— Ах так. Не говорите, позвольте я сама догадаюсь. Обхаживаете будущих избирателей… нелегальных иммигрантов?

Но ее сухой юмор не задел Ханта. Он был слишком занят. Наслаждался морским окунем. Уинслоу упивался вкусом, как песней. Окунь оказался как раз таким, какой и положено быть свежевыловленной рыбе, и даже более того. С хрустящей верхней корочкой, сочный и слоистый внутри, с гарниром из отварных овощей, составленным Пикассо в поварском колпаке.

— Вот это больше похоже на то, что нужно! — с энтузиазмом воскликнул сенатор.

И Дороти-Энн, забывшая, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, опустила подбородок на руки и стала смотреть, как он ест.

«Это так легко, — размышляла она. — Так чертовски легко! Две минуты с ним, и мне уже кажется, что я знаю его всю жизнь. Неужели мы созданы друг для друга?»

Молодая женщина сообразила, что пора придержать свои эмоции. Рядом с Хантом Уинслоу она вознамерилась улететь в стратосферу.

«Я не должна позволить себе увлечься, — твердо приказала она себе. — Я должна прекратить фантазировать. Мне следует провести черту и не переступать ее».

Это была клятва, цель, самое-самое лучшее из ее добрых намерений. Но, даже если Дороти-Энн решила отступить назад, она вдруг поняла, что беспомощно барахтается в приливных волнах его очарования.

Почему все, что касалось его, даже самое простое и наиболее обыкновенное действие, например, еда, ощущалось как сексуальная близость?

И Дороти-Энн, не отдавая себе отчета, произнесла:

— Почему бы мне не показать вам окрестности после ленча? Может быть, после еды вы станете более приветливым. И тогда сможете рассказать мне обо всем, что привело вас сюда.

Немного позже.

Выйдя на вершине холма из фуникулера с соломенной крышей, Дороти-Энн взяла Ханта под руку:

— Давайте прогуляемся и переварим ленч!

— Что тут переваривать? Вы едва притронулись к еде, — парировал Уинслоу.

Дороти-Энн ослепительно улыбнулась и пожала ему руку.

— Да, но вы-то наелись. Мы вдвоем будем «выгуливать» ваш ленч!

Отдыхающих ожидали два сада. Один — «тропический ливневый лес», процветающий в сухом климате побережья благодаря спрятанным поливным системам, дважды в день устраивающим потоп, а второй — более сухой, менее зависящий от воды «мексиканский» сад.

Посмотрев на часы, Дороти-Энн повела своего спутника в последний.

— Нам лучше сначала осмотреть этот, — решила она. — Иначе мы окажемся под «душем». Система водоснабжения компьютеризирована, и поверьте мне, когда здесь «идет дождь», то льет как из ведра!

Они прошли табличку, предупреждающую, что дети до восемнадцати лет могут пройти только в сопровождении взрослых. Другая надпись гласила:

«ОПАСНОСТЬ! РАСТЕНИЯ МОГУТ БЫТЬ ЯДОВИТЫ!

НЕ ПРИКАСАТЬСЯ».

Хант удивленно поднял бровь.

— Разве это не слишком мелодраматично?

Дороти-Энн покачала головой:

— Вовсе нет. Пойдемте, я вам покажу.

Тропинка, покрытая ковром из похожей на мох селягинеллы, оказалась мягкой и пружинила под ногами. Она вилась серпантином среди плотной, роскошной тропической зелени. Кокосовые пальмы, банановые деревья с огромными листьями и гигантские папоротники частично пропускали яркий солнечный свет и служили опорой для тысяч цветущих растений. Были здесь раскрывшиеся орхидеи всех размеров, огромные гибискусы и «райские птички» с остроконечными лепестками. Каждый изгиб тропы открывал взгляду новые красоты и захватывающую дух палитру красок.

— Господи! — воскликнул Хант. — Вам, наверняка, требуется ботаник на полную ставку!

Дороти-Энн улыбнулась:

— В штате на самом деле есть один.

— И он, конечно, очень занят.

— Она, — мягко поправила его Дороти-Энн. — И она, действительно, занята. Обратите внимание на орхидеи. У нас только этих цветов тысяча разновидностей. Многие из них специально собирали в Бразилии и высаживали здесь.

Уинслоу удивленно покачал головой.

— Вы должны очень гордиться этим местом.

На лице Дороти-Энн появилось задумчивое выражение:

— Я гордилась, — спокойно согласилась она. — Но по совершенно очевидным причинам я не настолько им горжусь именно сейчас.

Они прошли еще немного, и Хант остановился, чтобы рассмотреть кисть восковых цветов, падающую с бромелии.

— Интересно, правда? Появляется соблазн забыть, сколько растений являются паразитами.

— Да, но Vriesea simplex не настоящий паразит, — отозвалась Дороти-Энн. — Согласна, она цепляется за деревья, но это не воздушное растение. Ему не требуется поддержка дерева-«хозяина». А сейчас, вспомните о предупреждающих надписях и посмотрите вон туда…

— Да, и что же насчет них?

Все еще держа мужчину под руку, она провела его чуть дальше по дорожке, потом остановилась и показала на большой, бросающийся в глаза красно-желтый цветок.

— Смотрите, это Gloriosa superba, вьющаяся лилия с острова Цейлон. Ее корень похож на ямс, но горе тому, кто его съест. Он содержит смертельный яд.

Хант не сводил глаз с лилии, напоминающей языки пламени.

— Очень похоже на одну знакомую мне женщину, — пробормотал он. — Если посмотреть — красавица, но по сути настоящая отрава.

Дороти-Энн пристально посмотрела на него. Ее спутник явно намекал на свою жену. «Его брак и вправду должен быть адом», — решила молодая женщина, и ее сердце раскрылось навстречу Ханту.

Но вслух она произнесла:

— Вероятно, теперь вы сможете оценить все эти предупреждающие надписи.

Уинслоу улыбнулся.

— И не только это. Я теперь больше не смогу по-прежнему относиться к цветам. Напомните мне, чтобы я вам их больше не присылал.

— Розы — вот всегда безопасный вариант, — рассмеялась Дороти-Энн.

— Тогда я буду хранить верность розам.

Они пошли дальше, и во время прогулки Хант рассказал Дороти-Энн о бедственном положении Кевина Уитмора.

Она слушала его с ужасом.

— Бедный ребенок! — воскликнула женщина негромко. — Как будто страданий от синдрома Дауна не достаточно! Его родители, должно быть, с ума сходят!

Уинслоу подумал о Мидж и Джо Уитморах.

— Что самое удивительное, они держатся настолько хорошо, насколько могут. В особенности Мидж. Просто воплощение силы.

— Но ведь это… бесчеловечно!

— Да что говорить! Вы бы видели эту тюрьму. Это просто преддверие ада. Но знаете, что меня беспокоит больше всего?

Дороти-Энн покачала головой.

— Шеф полиции Суньига! — Имя гневно сорвалось с его губ. — Несмотря на письмо губернатора, которое я ему лично доставил, он все еще отказывается отпустить Кевина! Этот сукин сын исполнен решимости держать паренька до тех пор, пока не получит письменных инструкций прямо из Оаксаки. Можно подумать, доставленная мной копия вызывает подозрения!

Дороти-Энн тяжело вздохнула и посмотрела на гроздь цветов-мухоловок с зелеными лепестками из Малайзии. Ее голос звучал очень тихо:

— Уже не первый турист имеет здесь дело с Суньигой. Когда-нибудь он зайдет слишком далеко. Но я не могу понять…

— Чего?

Дороти-Энн повернулась к Ханту.

— Почему никто не сообщил мне об Уитморах.

— Это просто. Они остановились не в этом отеле. Здесь несколько… гм… слишком дорого для их кошелька.

Дороти-Энн кивнула.

— А вы? — Она смотрела прямо в глаза Ханту. — Я не проверяла книгу регистрации. Вы остановились у нас?

Слабая улыбка изогнула его губы.

— Разумеется.

— Слушайте, слушайте, — в ее голосе зазвучала легкая насмешка. — Вы не испугались возможности подцепить сальмонеллу?

— На самом деле, я хотел снять комнату в том же отеле, где живут Уитморы, но там все занято. Тогда я попытал счастья здесь.

— Где вы могли занять половину отеля, — с гримаской продолжила она.

Уинслоу промолчал.

Дороти-Энн смотрела вдаль.

— Эта проклятая эпидемия! Вы стараетесь все предусмотреть, но… — Она беспомощно пожала плечами.

— Несчастные случаи будут всегда, — мягко заметил Хант.

Молодая женщина тяжело вздохнула.

— Они и так уже произошли. В особенности со мной. Иногда я думаю… — ее голос прервался.

— Да? О чем вы думаете?

Дороти-Энн покачала головой.

— Это может подождать. Кроме того, я и так вас задержала. Если мы не двинемся дальше, Уитморы решат, что вы их бросили. Вот что я вам скажу. Почему бы мне не взять одну из машин отеля и самой не отвезти вас в полицейский участок?

Двадцать минут спустя.

Дороти-Энн нажала на тормоз белого «себринга» с откидным верхом и остановилась у безлюдного здания полиции. Хант отстегнул ремень безопасности, вышел из машины и хлопнул дверцей.

— Спасибо, что подбросили, — поблагодарил он, не отпуская руки.

Дороти-Энн ответила улыбкой из-под темных очков.

— Мы стараемся угодить. В конце концов, вы редкий для этих мест товар — гость, который платит.

— Мы поговорим попозже?

Она кивнула и посмотрела сенатору вслед, когда тот пошел к зданию. Но прежде чем миссис Кентвелл успела отъехать, двери участка распахнулись, и раздался возбужденный женский крик:

— Мистер Уинслоу! О мистер Уинслоу!

Воздух, казалось, забурлил от счастья.

Дороти-Энн припарковала машину, а худенькая женщина в небесно-голубом брючном костюме и очках в широкой оправе торопливо бросилась к Ханту и крепко обняла его. «Мидж Уитмор, догадалась она. — С хорошими новостями».

Тут к ним присоединился мужчина в гавайской рубашке, желтых слаксах и бейсбольной шапочке. Он обнимал за плечи подростка с бледным, невыразительным лицом, щурившегося от яркого солнечного света.

Джо и Кевин Уитморы. Дороти-Энн улыбнулась и почувствовала, как слезы навернулись на глаза, когда Хант обнял мальчика. Джо Уитмор, явно смущенный таким проявлением радости, стоял рядом, рассматривая носки ботинок.

Дороти-Энн слегка нажала на клаксон, и все посмотрели в ее сторону.

Она встала в машине.

— Ну? — в ее голосе слышался смех. — Вы, ребята, так и собираетесь здесь стоять? Или вам хочется отсюда убраться?

Еще позже.

Маленький самолетик, принадлежащий «Уинслоу комьюникейшн» торопливо пробежал по взлетной полосе аэропорта Санта-Мария-Хуатуско, отражая ослепительные солнечные лучи. Дороти-Энн и Хант махали ему вслед и смотрели, как «Фалькон-50» постепенно набирает высоту, устремляясь к Сьерра-Мадре-дель-Сур. Потом они снова сели в «себринг».

Дороти-Энн завела машину и выехала с летного поля.

— Очень милые люди, — заметила она.

— Да, это так. Настоящие и неиспорченные.

— Очень мило с вашей стороны отдать свой самолет в их распоряжение.

Хант пожал плечами, отмахиваясь от похвалы.

— Они здесь прошли через ад. Я подумал, что чем скорее они снова окажутся на земле Америки, тем лучше. Зачем им дожидаться коммерческого рейса?

Дороти-Энн кивнула и вывела машину на дорогу, которая приведет их снова на побережье. Ей понравился его ответ, как и то, что он берет на себя ответственность, действует по зову долга, а потом просто отмахивается от этого — «все это гроша ломаного не стоит», — словно все это пустяки. Во многом таким был и Фредди, но в Ханте было нечто большее. Он инстинктивно чувствовал, что требовалось сделать и как все сделать так, как полагается.

— Кроме того, я не единственный добрый самаритянин в этих местах. Вы возили нас повсюду.

— Да пустяки! Это меньшее из того, что я могла сделать.

— Может быть, но суть в том, что вы не обязаны были этого делать.

— Никто ничего не обязан делать, — проворчала Дороти-Энн, прибавляя скорость, чтобы обогнать автобус с дизельным двигателем.

Она вела машину как мужчина — аккуратно, уверенно и без колебаний. Когда они обогнали автобус, ее голос вдруг прозвучал хрипло.

— В любом случае, это пошло мне на пользу. — Дороти-Энн тряхнула спутанными волосами и покосилась на Ханта из-под темных очков. — Иногда участие в проблемах других людей отодвигает подальше твои собственные.

— Да, — кивнул Хант, — я знаю.

Дороти-Энн решила сменить тему разговора.

— Если хотите, поднимем верх и включим кондиционер.

— Нет. — Уинслоу покачал головой и сверкнул мальчишеской улыбкой. — Мне нравится, когда ветер ерошит мне волосы. Я снова возвращаюсь в свою буйную молодость.

— Хорошо. — Улыбка осветила ее лицо, и Дороти-Энн решила еще раз испытать его. — Радио включить? — предложила она.

— И заглушить свист ветра? Ни за что!

«Он побеждает с поднятыми знаменами», — счастливо подумала Дороти-Энн, и какое-то время они ехали молча в одинаковой позе — локоть на дверце. Но это было молчание единомышленников. Им обоим было хорошо, они получали удовольствие от общества друг друга, от того, что сидели рядом и наслаждались поездкой.

Наслаждались тем, что они Вместе.

Дороти-Энн представлялось, что они вдруг оказались внутри огромного, сверкающего, прозрачного, стеклянного шара. Где нет ни болезненного прошлого, ни будущего с его требованиями, а есть только великолепное здесь и сейчас.

И было кое-что еще, поняла Дороти-Энн. Она чувствовала себя живой рядом с Хантом, такой по-настоящему, вне всякого сомнения живой, как будто очнулась от столетнего сна. Она могла бы поклясться, что небо стало голубее и совершеннее. Такого она никогда раньше не видела. Деревья казались зеленее и пышнее, глинистая земля плодороднее и краснее. Все вокруг нее словно приобрело большую ясность, насыщенность и ценность.

«Это из-за Ханта, — поняла Дороти-Энн. — Он как-то на меня действует. О, да, он очень на меня действует!»

Она продолжала украдкой искоса поглядывать на своего спутника, и когда Уинслоу ее на этом поймал, они оба расхохотались довольным смехом.

Слова оказались ненужными и речи излишними.

Да поможет мне Бог. Господи, перед ним же невозможно устоять! Я начинаю в него влюбляться. И ничего не могу с этим поделать.

Прежде чем они добрались до 200-го шоссе, где поворот налево привел бы их обратно в Хуатуско, Дороти-Энн вдруг осенило. Она сбросила скорость и посмотрела на Ханта.

— Есть одно место, которое мне бы хотелось вам показать. Не возражаете, если мы сделаем небольшой крюк?

Хант улыбнулся.

— Я за, если вы не против.

Тогда Дороти-Энн свернула с шоссе вправо и нажала на газ.

— Это просто недолгая поездка по верхней части побережья.

Дорога пролегала по тропической скотоводческой земле. Они видели лошадей, пасущихся под кокосовыми пальмами и банановыми деревьями, женщин-индианок, стирающих белье в мелководных, окрашенных глиной речушках у дороги, как это делали их матери и матери их матерей, хотя уже подходил к концу двадцатый век.

Они проехали около двадцати миль и попали в городок Почутла. Дороти-Энн снизила скорость и свернула с шоссе влево.

— Держитесь, — предупредила она. — Здесь полно ухабов. Эта дорога — настоящее мучение.

Не успели эти слова слететь с ее губ, как «себринг» нырнул вниз и начал подпрыгивая спускаться по крутому склону.

Хант уперся ногой и ухватился за приборную доску. С обеих сторон темно-зеленые листья то прыгали, то дергались, то схлестывались, превращаясь в неясные пятна, а прерывистые лучи солнца изредка пробивались сквозь лиственное одеяло у них над головами.

Дороти-Энн уверенно справлялась с машиной, убавляла газ, а не давила на тормоз. Но и без того это было зубодробительное приключение. Как будто гигантский слалом по поросшему джунглями спуску.

— Madre de Dios! — воскликнул Хант, повышая голос, чтобы быть услышанным.

Дороти-Энн рассмеялась.

— Я и не знала, что вы говорите по-испански, — прокричала она в ответ.

Уинслоу усмехнулся, продолжая крепко держаться.

— Я не говорю. Это просто одна из фраз, которую я перенял у домашних слуг. От остальных у вас завянут уши!

И вот, наконец, они добрались до места.

— Voila, — объявила Дороти-Энн. — Добро пожаловать в Пуэрто-Анхель.

Хант очарованно огляделся.

Пуэрто-Анхель был настоящим — подлинная, честная до боли рыбацкая деревушка, свернувшаяся клубочком вокруг маленькой, мерцающей бухты. Живописный берег усеян палапас, где подавали только что приготовленную рыбу и экзотические фрукты. Суда для ловли омаров мягко покачивались в укрытии небольшого залива, а у пирса пришвартовался мексиканский военный корабль серого цвета. На самой макушке крутой горы стоял старый красно-белый дом, возвышающийся над всей бухтой словно бдительная вдова.

— Что там наверху? — поинтересовался Хант, указывая на строение.

— Отель «Анхель дель Мар». Он уже довольно потрепанный, но вид просто неземной.

Дороти-Энн припарковала машину у камня и выключила зажигание.

— Здесь мы выйдем, — сказала она. — Если вам это что-то говорит, то даже таксисты из Хуатуско и Эскондидо отказываются спускаться ниже.

Хант посмотрел вверх и вниз на изрытую, немощеную дорогу и засмеялся.

— Не могу представить, почему это!

— Это еще ерунда. Вы бы посмотрели на булыжную улицу, что ведет вверх к «Анхель дель Мар».

— Вы хотите сказать, что она хуже, чем эта?

— Поверьте мне. Тот подъем заставляет по-новому понимать фразу «твоя жизнь в твоих руках».

Следующие два часа они провели, гуляя по окрестностям. У воды было многолюдно. Молодые туристы из десятка стран и вымотанные погодой ловцы омаров расслаблялись после тяжелого утра, а матросы с военного корабля выискивали хорошеньких девушек.

— Не спрашивайте меня, почему, но мексиканские военные моряки считают это место одной из своих баз, — так Дороти-Энн объяснила их присутствие.

— Но это же рыбацкий поселок!

— Попробуйте им об этом сказать.

Они побывали в магазинчиках, где Дороти-Энн купила подарки детям, а Хант настоял на том, чтобы преподнести ей огромную, смешную соломенную шляпу.

— Хант! — со смехом запротестовала молодая женщина. — Я не из тех, кто носит шляпы!

Он нахлобучил ее на голову своему симпатичному гиду, прежде чем та успела увернуться.

— Нет, это неправда. А теперь, стойте спокойно. — Уинслоу так завернул поля, чтобы подчеркнуть залихватский вид. — Вот.

Дороти-Энн округлила глаза.

— Господи, я, должно быть, похожа на деревенщину!

— Очаровательную деревенщину.

И чтобы понравится ему, она решилась и не стала снимать шляпу. После того, как слегка сдвинула ее набок для пущей бравады.

Естественно, в следующей лавочке, куда они заглянули, она купила ему еще более вызывающий головной убор. Гигантское сомбреро.

— Ага, теперь мы квиты, — усмехнулась Дороти-Энн.

Молодой женщине хотелось, чтобы этот день никогда не кончался. Она не могла вспомнить, когда в последний раз так веселилась. В конце концов, хоть какое-то время, она могла ни о чем не беспокоиться.

Они отправились в ресторанчик «У Сьюзи», одно из двух самых популярных заведений, пили там «Маргариту» и танцевали, а потом Дороти-Энн решила показать Ханту Сиполите, знаменитый городской нудистский пляж.

— Вы видите эти соломенные хижины? — показала она.

Уинслоу кивнул.

— Сейчас в них живет очень много нудистов.

— Ага, — он старался казаться печальным. — Стиль жизни молодых и смелых.

Дороти-Энн локтем пихнула его в бок.

— Отлично, — засмеялась она, — вы уже нагляделись. Нам пора уходить, пока вы тут не надумали чего-нибудь. Я так полагаю, следующим вашим шагом будет предложить нам устроить стриптиз и присоединиться к ним!

— Никакой опасности, — усмехнулся Уинслоу. — Я сомневаюсь, что выживу после драк.

— Драк? — Дороти-Энн выглядела сбитой с толку. — Что еще за драки?

— Из-за вас, конечно, какие же еще? Я крайне ревнив. Стоит какому-нибудь парню бросить на вас влюбленный взгляд — даже без злого умысла, — я буду вынужден защищать вашу честь.

— Как восхитительно! — Дороти-Энн заливисто рассмеялась и пожала ему руку. — Вы станете это делать?

Лицо Ханта стало серьезным.

— До конца моих дней, — негромко поклялся он.

Она немедленно отпустила его руку и отвернулась. Каким-то образом они перешли границу веселья и игр и попали на территорию серьезного.

А Дороти-Энн не была готова к серьезным разговорам. Даже под видом шутки.

«Спокойно, старушка, — предупредила она себя. — Не ищи ничего там, где ничего нет».

Дороти-Энн напомнила себе, что эти несколько украденных часов всего лишь дело случая.

Ты и Хант случайно оказались вместе. Завтра он отправится домой заниматься своей жизнью, а ты вернешься к себе и возьмешься за собственные проблемы. Вы, возможно, никогда больше не увидитесь.

У реальности есть противная привычка предъявлять свои права.

Хант как-то странно посмотрел на нее.

— Что-то не так?

— Нет. — Дороти-Энн выдавила улыбку. — Почему вы решили?

Но разумеется, все изменилось. Потому что теперь Дороти-Энн понимала, что чувствовала Золушка.

Время от времени мы все превращаемся в Золушек. Только час каждому назначен свой. Полночь наступает для каждой в свое время.

* * *

И еще позже.

День близился к вечеру. Со шляпами в руках они шли босиком по краю прибоя, вдоль пустынной полоски усыпанного ракушками пляжа.

Очень скоро солнце сядет, и четкая линия очертит их силуэты на фоне разноцветного неба. Потом очень быстро наступит темнота, и они отправятся обратно в Хуатуско.

Дороти-Энн болезненно ощущала каждую уходящую минуту.

— Раз Уитморы уехали, я полагаю, что ваши дела здесь закончены, — спокойно заметила она.

— Да, — подтвердил Хант. — А ваши?

— Я хочу последний раз навестить всех заболевших сальмонеллёзом постояльцев, но после этого я тоже буду свободна.

— И куда вы полетите? В дикую голубую даль?

— Совершенно верно, — кивнула Дороти-Энн.

— Значит назад, к крысиным гонкам, — вздохнул Хант. — Сан-Франциско для меня. Нью-Йорк для вас.

— В общем-то, мне еще нужно сначала сделать остановку на острове в Карибском море. Мы строим там курорт, и стройка выбилась из сметы и из графика. Настало время мне вмешаться.

— Карибское море, — мечтательно пробормотал Уинслоу. — Белые пляжи с мелким-мелким песочком… Что-то шепчущие пальмы…

— Бульдозеры, — продолжила его спутница, — экскаваторы… бетономешалки…

Это его нисколько не расстроило.

— И сколько вы там пробудете?

Женщина пожала плечами.

— Пару дней… В крайнем случае три дня. — Она посмотрела на Ханта. — А что?

— Я всегда могу задержаться с возвращением на пару дней. Можно было бы нанять яхту, она бы постояла на якоре у берега. Что вы об этом думаете?

Ее сердце чуть замедлило бег, а потом забилось быстрее от того, что она предвкушала. Силы небесные, а что с его точки зрения она должна думать? Да это самое заманчивое предложение, которое ей приходилось слышать.

Потом осторожность взяла верх, и Дороти-Энн остановилась, чтобы всмотреться в лицо Ханта. Не подшучивает ли он над ней?

Уинслоу не шутил. Лицо у него было искреннее и такое незащищенно пылкое, такое бесконечно жаждущее и исполненное энтузиазма, что от увиденного кровь бросилась ей в лицо.

— Вы сошли с ума! — засмеялась она.

— Возможно, — мягко согласился Хант. — Но еще никогда в жизни я не был серьезнее.

Порыв бриза запутался у нее в волосах. Она заложила их за уши, потом повернулась и стала смотреть на море. Заходящее солнце затопило океан расплавленным золотом, и огни спортивного рыболовного судна, возвращавшегося к берегу, просемафорили большой улов.

— Итак? — поинтересовался Уинслоу.

Дороти-Энн легко вздохнула, задержала дыхание, потом выдохнула. Какая-то часть ее существа просто умирала от желания ухватиться за его предложение. «Сегодня ничего не кончится!» — появилась ликующая мысль.

Но другая часть оставалась холодной и разумной. Чем раньше мы расстанемся, тем легче это будет для нас обоих. Я не готова к отношениям, да и он тоже. Хант все еще женат.

Дороти-Энн совершенно не собиралась становиться «другой женщиной». Господи, нет. У нее в жизни и так достаточно сложностей. Меньше всего на свете ей требовалось их умножать.

Его голос прозвучал шепотом на фоне прибоя.

— В чем дело? Почему вы не можете просто сказать «да»?

Дороти-Энн повернулась, подняла на Ханта глаза и собралась ответить «нет». И вместо этого, она почувствовала, как его взгляд обволакивает ее, и слова замерли у нее на языке. Черт. Она не хочет огорчать его! Ей хочется сказать «да»!

Хант стал единственным мужчиной, к которому ее потянуло со дня гибели Фредди. Но это не совсем так. Если говорить правду, то совсем не так. Я должна быть честной сама с собой. Меня потянуло к Ханту с самого начала, еще до того, как я узнала, какая трагедия случилась с моим возлюбленным. В то мгновение, когда я увидела Ханта, а он увидел меня, какая-то искра проскочила между нами.

Да. Ее с самого начала захватила ослепительная аура его обаяния.

Дороти-Энн ощутила на своих плечах тяжесть вины. Разумеется, она предает память Фредди даже тогда, когда просто находится рядом с Хантом. А как же иначе? И если она проведет с Хантом еще больше времени…

Молодая женщина вздохнула.

— Я бы хотела поехать с вами вместе, — осторожно начала она и чопорно поджала губы. — Мне бы, правда, очень хотелось…

— Тогда почему за всем сказанным должно последовать «но»?

— Потому что я не готова взять на себя обязательства. О, Хант! Разве вы не видите? Еще слишком рано!

Уинслоу подошел ближе.

— Я не требую обязательств, — негромко сказал он. — Я не собираюсь ничего от вас требовать.

Дороти-Энн судорожно махнула рукой.

— Почему мы не можем просто наслаждаться обществом друг друга? — спросил Хант.

Она не сводила с него глаз.

— А можем ли мы, Хант? Неужели и вправду можем? Или мы просто станем обманывать себя?

Он заглянул ей в глаза.

— А с каких это пор дружба считается преступлением?

Дороти-Энн чувствовала, как слабеет ее сопротивление. Но это вовсе не значит, что она сейчас расстелется перед ним.

«Дружба, — про себя обратилась она к незримо присутствующему Фредди. — С каких пор это стало таким уж преступлением?»

Дружба.

Только и всего.

На следующее утро, когда Дороти-Энн поднялась на борт самолета, чтобы лететь на Иден Айл, Хант сопровождал ее.

 

40

Она этого не оценила — просторное синее небо, облачка, похожие на маленькие белые пушистые султаны от залпов зенитной батареи. И это осталось незамеченным — домики на Рашен-хилл, рассыпанные как дрова для костра; самонадеянно впитывающие солнечные лучи, как будто имели на все это права; чеканная диорама бухты, гор и мостов; флотилия яхт, скользящих по голубому полотнищу воды, словно маленькие чайки.

Эмбер пейзаж не интересовал. Она ощущала себя бледнолицей среди индейцев, чужаком-заговорщиком, чьи потертые джинсы, старые кроссовки и длинные до пояса черные волосы обличали в ней нарушительницу границ. Слишком уж она отличалась, была чересчур жесткой для такого уютного окружения из недавно окрашенных домов и крошечных ухоженных садиков. Никто даже по ошибке не примет ее за домохозяйку или деловую женщину. Ее тело слишком вызывающе, а глаза все время бегают.

Эмбер была убеждена, что на ней красуется надпись — неприятности. А с чего бы еще таксисту, только что высадившему ее, подозрительно поглядывать и требовать, чтобы она предъявила наличные, прежде чем сядет в машину?

Его уверенность в том, что девушка собирается его надуть, задела гордость Эмбер, оставив горький привкус обиды.

— Гребаный убогий таксист, — выругалась она себе под нос.

При обычных обстоятельствах, Эмбер послала бы его куда подальше, но она торопилась и не могла себе этого позволить. У нее нет времени дожидаться еще одной машины. Если не поторопиться, Кристос или его женщина окажутся В коттедже раньше нее и разрушат ее планы.

«Черта с два у них это получится!» — думала Эмбер, гнев подгонял ее. Ей просто необходимо добраться туда первой и остаться незамеченной. Все ее будущее зависит от этого. Последнее время Кристос стал необычно скрытным. Он что-то от меня утаивает. Совершенно очевидно, что-то затевается. Что-то крупное, и я в этом не участвую.

С развевающимися волосами она неслась по тенистым аллеям вдоль кроличьего садка из маленьких домиков. То, что она собиралась сделать, было незаконным, и она легко могла попасть в тюрьму. А это достаточная причина, чтобы нервы расходились. Эмбер попыталась остановить дрожь в мускулах, но не смогла удержаться от того, чтобы не вертеть головой по сторонам, бросая виноватые взгляды вперед и назад через плечо.

Она чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение и почти ощущала, как местные любопытные уже прилипли носами к окнам. И следят за каждым ее шагом. И вне всякого сомнения гадают, что собирается делать чужак. Уж точно, ничего хорошего…

Эмбер дошла до второго коттеджа на своем пути, и локтем задела сломанный край легкой, высотой до талии, будки. Сразу же яростно залаяла собака.

Эмбер похолодела от страха, словно кролик попавший в свет фар приближающейся машины. Сердце рвалось у нее из груди, она напряглась в ожидании неминуемого нападения. Но собака продолжала лаять, и девушка поняла, что пес на расстоянии в несколько домов от нее.

Какая глупость, что она так запаниковала! Ей следовало сообразить, как здесь разносятся звуки.

Эмбер с трудом смогла вздохнуть от облегчения. Какое-то мгновение она просто постояла, коленки тряслись, ей стало холодно. До нее донесся резкий голос мужчины, кричащего на собаку. Остервенелый лай не умолкал. Потом раздался визг, вой, и все смолкло.

Эмбер торопливо прошла мимо третьего коттеджа, увитого бугенвиллеей, вдоль опорной стены, доходившей ей до плеча. Дом деловой женщины, с которой она столкнулась в прошлый раз и с чьей террасы следила за Кристосом, укрытая развернутым зонтом от солнца.

Память услужливо воскресила момент удовольствия, и Эмбер вспомнила сладкое томление, которое ощутила тогда, сон наяву, который она позволила себе испытать, представляя, что сама живет в таком доме.

Через несколько пологих ступенек девушка дошла до нужного ей коттеджа. Выкрашенный кремовой краской домик, чей второй этаж нависал подобно портику над крошечным двором, террасами уходящим вниз.

Именно до этого места она дошла, следя за Кристосом.

Эмбер отлично помнила его «песни и пляски», когда он отправлялся в «грязный отель», чтобы встретиться со «старухой».

Да только не было никакого отеля. И старухи тоже. И все-таки Глория Уинслоу существовала.

И еще как!

Естественно, она ни капельки не подходила под описания Кристоса.

Воспоминания о предательстве шрапнелью разорвались у нее внутри, и Эмбер спросила себя, как она могла быть такой дурой. Ей следовало знать его лучше и не заглатывать наживку, брошенную Кристосом.

Пробежавшись пальцами по опорной стене, Эмбер отыскала вываливающийся камень, под которым Глория прятала ключи от коттеджа. Несмотря на солнце, шершавый гранит оказался холодным на ощупь. Холодным и неуступчивым.

Ну который же, который?

Пока она вела поиски, в ее голове прокручивались два сообщения, которые ей удалось перехватить на автоответчике.

Вчера после обеда: «Это я, Гло. Я только что побывала в мясорубке и нуждаюсь в некоторой дозе НЛиЛ — настоящей любви и ласки. Я буду на обычном месте приблизительно через час».

Глория Уинслоу действовала под влиянием момента. Эмбер знала, что Кристос с ней не встречался, потому что его целый день не было дома.

Но сегодня, меньше получаса назад, поступило еще одно сообщение. Кристос принимал душ, и Эмбер по дороге в свой топлесс-клуб, где она работала, прибавила громкости, чтобы послушать.

Опять Глория Уинслоу: «Где тебя черти носят? В Томбукту? Это Гло. Догадываюсь, что ты об этом знаешь. Я направляюсь на Рашен-хилл. Постарайся приехать, ладно?»

Эмбер приглушила звук и стала торопливо строить планы. «Что-то случилось», — решила она. Этого случая она и ждала. Одному Богу известно, когда еще подвернется такая возможность.

И вот она здесь, шарит пальцами по гранитной стене. Ищет выпадающий камень. Она точно не ошиблась! Он должен быть где-то…

Гранитная плитка слегка поддалась.

…здесь!

— Ну слава тебе, Господи! — Эмбер благодарно подняла глаза к небу, выворачивая камень и сдвигая его в сторону. Он был не больше дюйма в толщину и оказался не таким тяжелым. С брезгливым выражением девушка смахнула прочь паука и свободной рукой забралась в нишу.

Ее пальцы двигались как щупальца осминога. «Пожалуйста, будьте на месте, — молилась она, — пожалуйста…»

Ключи лежали в тайнике.

С победным криком Эмбер схватила связку ключей, вынула их и взглянула на свою добычу. Четыре ключа на хромированном кольце.

Пора идти!

Девушка крепко схватила связку. Но вместо того, чтобы подхлестнуть, реальность ключей только нервировала ее. Она уставилась на сжатый кулак с побелевшими костяшками пальцев. То, что она собиралась сделать, было не совсем «взломом», но это было «проникновением».

Это уголовное преступление? Или судебно наказуемый проступок? Эмбер не знала наверняка. И тем не менее, она могла попасть в тюрьму.

«Но это только если меня поймают, — заверила она себя. — А этого не случится, если я буду осторожна».

Положительные рассуждения заставили ее сдвинуться с места. Но прежде она осторожно и исподтишка взглянула направо, в последний раз проверяя тропинку.

Путь был по-прежнему свободен. Никакой Глории Уинслоу — пока.

Эмбер торопливо взбежала по каменным ступеням к парадной двери, благодарная выступающему вперед второму этажу. Она чувствовала себя более защищенной в его темной, прохладной тени.

Теперь дверь.

Она неприязненно оглядела ее. Белая и выглядит солидно. Сталь, возникло сильное подозрение.

Только пусть здесь не будет сигнализации. Это все, о чем я прошу.

Трясущимися пальцами Эмбер попробовала первый ключ. Она действовала крайне неловко, царапала по замку. Ей удалось успокоить руку, но только для того, чтобы выяснить, что ключ не подходит. Попробовала второй, потом третий…

И услышала мягкий щелчок отодвигаемой задвижки.

«Вот оно», — подумала девушка. Она напряглась в ожидании острого, обвиняющего завывания сирены, пока поворачивала ручку и на дюйм приоткрывала дверь, и оказалась совершенно неподготовленной к… тишине?

Да, к тишине.

Никаких электронных завываний. Никаких оглушительных трелей. Только далекие крики чаек, звон башенных часов, мирные звуки спокойного окружения, где все занимаются своими обычными делами.

Медленно, неуверенно Эмбер вытерла лоб рукавом, оставила дверь открытой и бросилась вниз по ступенькам. Она кинула связку в тайник, поставила камень на место и с виноватым видом проскользнула обратно в дом.

Оказавшись внутри, девушка закрыла дверь на задвижку и, ослабев, прислонилась к ней. Мгновение она наслаждалась сладким, успокаивающим бальзамом облегчения, хотя ее сознание продолжало работать, оценивая параметры окружающего ее пространства.

Не считая собственного быстрого сердцебиения и шумного дыхания, мозг не зарегистрировал ничего больше. В доме было так тихо, как это бывает в зданиях, полностью лишенных человеческой активности.

Чем дальше, тем лучше.

У Эмбер чуть было не закружилась голова от облегчения. Она вошла, и она одна. Вошла, да, но выберется отсюда еще нескоро. Очень нескоро.

Взяв себя в руки, Эмбер огляделась и провела быстрый подсчет.

Она оказалась в маленькой прихожей с низким потолком и отлично отполированным деревянным полом. Перед ней — пролет лестницы с темными, непокрытыми ковром ступенями ведет на второй этаж. Справа от нее, через открытую арку находится, как ей показалось, гостиная, если основываться на том, что она видит угол кирпичного камина. А слева идентичная арка ведет, судя по всему, на кухню.

Эмбер решила, что предварительная разведка дала хорошие результаты.

Не откладывая больше дела в долгий ящик, она продолжила знакомство с домом.

Внизу расположились прихожая, гостиная, столовая, ванная и кухня. Не считая мебели и ящиков на кухне, комнаты стояли пустыми. Никакой обстановки, никаких ковров, чтобы приглушать звуки, никаких занавесок, чтобы смягчить акустику. Эмбер стало не по себе, она все время слышала эхо, когда плоские, твердые поверхности отражали движение ее мягких кроссовок по дереву и шум ее встревоженного дыхания.

Все окна были закрыты жалюзи, и тонкие полоски света пробивались только по краям.

Беглый осмотр холодильника представил ей на обозрение охлажденное шампанское, тоник и клаб-соду. В морозилке прятались покрытые инеем бутылки «Столичной».

Наверху, вокруг лестничной площадки, расположились три спальни и ванная, отделанная плиткой. Как и внизу, две маленькие спальни никто не обставил, а вот хозяйская спальня…

Многочисленные зеркала на дальней стене визуально вдвое увеличивали комнату и дублировали все, в ней стоящее, уменьшая входную дверь, в проеме которой, словно в рамке, застыла Эмбер и смотрела на свое уменьшенное отражение. Даже на таком двойном расстоянии она прекрасно видела выражение собственного лица — алчное желание, в глазах пылает зависть.

Девушка провела языком по нижней губе. Спальня выглядела просто великолепно, как на картинке в глянцевом журнале.

Мгновение Эмбер наслаждалась запахом свежего белья, любовалась кроватью, выглядевшей как бросивший якорь островок белоснежной роскоши. Изогнутые спинки из тростника в изголовье и в ногах, белоснежные простыни с отделкой из кружева, напоминающая облако перина, по-европейски квадратные подушки, обшитые кружевом. По обеим сторонам кровати — красивые латунные столики, лампы с шелковыми абажурами, резные хрустальные пепельницы, телефон, коробочка с бумажными носовыми платками и маленький будильник от Картье. А слева от Эмбер, как это отражалось в зеркалах, стоял деревянный стол, покрытый патиной времени. Он служил баром, и на нем выстроились хрустальные высокие стаканы на серебряном подносе, бутылка шотландского виски и бутылка водки.

Но от ковра у Эмбер просто перехватило дыхание. Он занимал почти всю комнату. Его цветочный узор рисовал буйный сад в самом расцвете, с распустившимися розами и разнообразными, точно выписанными цветами. Он был настолько искусно выткан, что казалось преступлением наступить на него.

Но ни искусство ковровщика, ни изысканная комната не могли отвлечь Эмбер от ее миссии или заставить забыть о том, что Глория Уинслоу уже идет, достает ключи из тайника за незакрепленным камнем, а может быть, уже и открывает входную дверь и собирается подняться вверх по ступенькам. И все для того, чтобы подобно трем медведям, нашедшим Златовласку, обнаружить непрошенную гостью в своем доме.

И что дальше?

«И тогда я окажусь в большом дерьме», — решила Эмбер и прошла через спальню, чтобы исследовать зеркальную стену.

Как оказалось, каждая пара зеркальных панелей скрывала стенной шкаф. С перекладин свисали пустые вешалки.

И так по всей спальне, исключая только стеклянные двери, выходящие во внутренний дворик, расположенные в ногах кровати и также закрытые занавесками.

Где спрятаться?

У Эмбер не такой уж большой выбор.

Если честно, то вообще никакого, кроме очевидного.

По опыту девушка знала, что Кристос никогда не вешает одежду. Но вопрос в том, делает ли это Глория Уинслоу?

Эмбер от души надеялась, что нет.

Она направилась к зеркальной стене и, выбрав самую близкую к кровати секцию, нырнула внутрь и закрыла двери.

Они с хлопком сомкнулись.

Девушку поглотила чернота.

Стараясь устроиться поудобнее, Эмбер уселась на полу скрестив ноги и стала ждать.

Долго ей ждать не придется.

Первым делом Глория налила себе королевскую дозу «Столичной» прямо из морозилки и выпила ее тремя большими глотками. Потом, взяв за горлышко охлажденную бутылку шампанского, она направилась наверх.

В спальне молодая женщина скинула туфли, освободилась от пальто — легкого, из розового кашемира от Шанель — и оставила его лежать там, где оно упало на пол. Туда же последовал розовый твидовый пиджак от костюма. Не раздумывая, она открыла шампанское, налила его в бокал и устроилась на кровати. Бутылка на полу, ее легко достать, а бокал еще ближе — на прикроватном столике.

Глория закурила и откинулась назад. Сердито выдохнула облачко дыма в потолок.

«Только бы Кристос поторопился, — подумала она и нахмурилась. — Гребаный хрен».

Глория не любила, когда ее заставляли ждать. На самом деле, у нее появились серьезные подозрения, что Кристос с ней играет. Он не пришел вчера и заставляет ее ждать сегодня. И все это попытки самца подкормить собственное эго.

Как будто этим можно доказать, что он хозяин!

Какая ирония!

Абсурдность подобного предположения едва не заставила ее расхохотаться в голос.

«Ладно, он может играть в те игры, в которые хочет, — размышляла Глория, злорадно потягивая шампанское. — Парень скоро увидит, куда это его заведет. Мне только то и надо, что затянуть потуже кошелек, и все!»

Это его научит.

Да, точно. И для начала она окажет ему холодный прием… Небольшая дегустация того, что его ждет.

Спустя четыре сигареты и два бокала шампанского, Глория наконец услышала его шаги на лестнице.

Вовремя! Ее охватило раздражение, она бросила свирепый взгляд в сторону открытой двери. Потом, решив отлично сыграть свою роль, женщина придала лицу обычное выражение, закурила еще одну сигарету и приняла сексуальную позу.

С гордым видом Кристос появился в спальне, он выглядел искренне раскаивающимся.

— Салют, крошка. Ты застала меня в душе.

Это всегда помогало. Как только Глория взглянула на него, она пропала. Он всегда так на нее действовал.

На него так трудно сердиться.

Она смотрела, как Кристос небрежно приблизился к ней, встал сбоку от кровати, его бедра подались вперед, глаза скользят по изгибам ее тела.

— Как только я услышал твое сообщение, сразу натянул одежки и рванул, — произнес парень. — Видишь? — Он нагнул голову и сделал жест рукой. — Даже не стал ждать, пока волосы высохнут.

Но Глории было плевать на его волосы. Она не сводила глаз с его потертых джинсов, а если точнее, с мощного оружия, спрятанного в них.

Зацепившись пальцем за его ремень, она потянула Кристоса на себя.

— Почему бы тебе не сбросить одежду прямо сейчас? — хрипло предложила Глория, поглядывая на любовника из-под полуопущенных век. — Но для начала, поцелуйчик. А?

Она выжидательно приоткрыла губы, и Кристос повиновался, его глубоко нырнувший язык касался ее миндалин.

Это слишком для короткого разговора.

Пришло время действовать.

— Я уже вся влажная! — шепнула Глория, пригибая его голову все ниже, к своей короткой розовой юбке. — Съешь меня, детка! Съешь меня и трахни хорошенько!

Кристос поднял голову и взглянул на нее.

— Ого! Кто это у нас так выражается? В последний раз мне от тебя за это здорово досталось!

Глаза Глории сияли, словно маленькие зеркала у дантиста.

— А я и хочу, чтобы мне досталось, ковбой. Так ты мне это обеспечишь? Или мы будем только разговаривать?

Его пенис отозвался на вызов.

И они рванулись к финишной прямой, сотрясаясь от мощных толчков.

— Это было землетрясение, или это мы так действовали? — задыхаясь, выдавил Кристос.

— Это, — промурлыкала женщина, напрягая мускулы влагалища и удерживая его в ловушке внутри своего тела, — были мы. Я надеюсь, что ты в хорошей форме, парень. Потому что для меня это только разминка!

Эмбер смогла насладиться сексуальными олимпийскими играми во всем их размахе. Вот оно удобство от пребывания за дверями шкафа. Ей пришла в голову запоздалая мысль, что лучше было вообще не начинать слежку за Глорией и Кристосом. От увиденного во время первого раунда — а таковых совершенно очевидно предстояло еще немало — ее пронизала боль.

Она подсмотрела и услышала намного больше, чем ей хотелось — гораздо больше. И что еще хуже, многие беспокоящие ее факты стали очевидными. Во-первых, и это самое главное, Кристосу явно не приходилось стойко выносить все это. Или даже прилагать усилия, чтобы все работало.

Нет уж, сэр. Он попал в свиной рай и наслаждается каждой минутой.

Губы Эмбер скривились, слезы застилали глаза.

Он запал на Глорию Уинслоу.

Осознание этого факта ударило ей под дых.

На самом деле, они оба запали друг на друга.

Это для меня ему приходится напрягаться, чтобы у него встало. И то только тогда, когда он соберется трахнуть меня из жалости!

Но в последнее время даже такие случаи бывают крайне редко.

Эмбер с горечью размышляла, кто же соблазнил Кристоса. Глория Уинслоу — женщина? Или Глория Уинслоу — ходящий, говорящий банковский счет, который можно и трахнуть для собственного удовольствия?

Но это и не имело большого значения. Какая бы сторона Глории ни привлекла Кристоса, Эмбер понимала, что она даже не может надеяться на то, чтобы потягаться с ней силами. Особенно если Кристос и миссис Богатая Сучка запали друг на друга.

А судя по тому, что она видела и слышала, так оно, очевидно, и было.

Неожиданно все случаи необъяснимого поведения Кристоса стали вдруг понятными. Например, причина его охлаждения к своему старому другу и партнеру Эмбер Стич. И почему он обращается с ней, как с дерьмом. Всегда выискивает ошибки, цепляется, унижает. Заставляет почувствовать себя дурой. Как будто она ничего не может сделать правильно.

И потом это его молчание. Долгое молчание, когда он погружается в себя. Эмбер просто окатывает холодом, когда его эмоциональная температура понижается, замораживая ее.

Он хочет от меня избавиться.

Понимание этого факта всплыло прежде, чем Эмбер успела его блокировать.

Черт!

Эмбер подавила стон и крепко обхватила себя руками. Ей было необходимо растереть руки, чтобы восстановить кровообращение, но девушка боялась шуметь. И так и страдала молча. У нее свело мышцы от сидения неподвижно, ноги почти совсем онемели, голова шла кругом от того, что она узнала… Или вернее от того, что она подозревала все эти последние два месяца, но не могла найти сил признать, все откладывала.

В его жизни для меня нет места, теперь, когда Кристос заполучил Глорию Уинслоу.

И сейчас, прислушиваясь к воркованию удовлетворенных любовников, слышному у нее в шкафу, Эмбер не смогла не заметить легкую непринужденность между Кристосом и Глорией, ту уютную интимность двух людей, которые любят друг друга, не испытывая тяжести вины или стыда. Они были настроены на собственную волну.

И я сюда не вписываюсь.

— Ну, крошка? — даже приглушенный дверцами шкафа до нее донесся низкий, похотливый голос Кристоса. — Готова к траханью твоей жизни?

Крошка.

Слово дико забилось в голове Эмбер, жужжа летало в ее мозгу, словно пуля, ищущая выход.

Он называет ее крошкой!

Девушка зажала уши руками.

Раньше он так называл меня!

Ей казалось, что она больше этого не выдержит. Господи, нет. У нее внутри все и так уже болело словно одна гигантская рана, а то, что она видела и слышала, отчаянно разрывало обнаженную кровоточащую плоть. Если бы только она могла придумать, как ей спастись бегством…

Пустые надежды. Существовал только один путь на улицу, и хотя Эмбер наплевать на реакцию Глории, ей было отнюдь не все равно, если Кристос обнаружит, что она за ним шпионила. Нет, ей совсем не все равно. Каждая клеточка ее тела подсказывала девушке, что, узнай Кристос о ее слежке, все будет кончено. Finito — в голове у нее щелкнули невидимые пальцы, вот так!

И что тогда? Ей не за что будет зацепиться. Она его просто потеряет.

Хочется ли ей держаться за него? Да, Господи, как же ей этого хочется! Тогда надо все это вынести. Она должна!

За дверями стенного шкафа похотливый разговор стих, послышались влажные поцелуи и посасывающие звуки, низкие горловые стоны. Эмбер было слышно, как похрустывает белье на кровати, поскрипывают пружины, мягко пришлепывают друг о друга тела.

Девушка вытерла слезы и наклонилась вперед. Она стала смотреть одним глазом в щелочку.

И от боли закусила губу.

Начался второй раунд.

Позже, намного позже, они лежали рядом, голова Глории на гладкой, мускулистой груди Кристоса.

— Кристос, — шепнула женщина. — Что я буду делать? Я нуждаюсь в тебе сильнее, чем наркоман в отраве. Намного сильнее!

Он губами потерся о ее волосы.

Глория переменила позу и легла на него сверху. Она приподнялась на локтях, ее груди казались твердыми, зрелыми плодами, глаза смотрели прямо в зрачки любовника.

— Я серьезно. Ты единственный мужчина, кому удалось удовлетворить меня.

— Э-э-эй, — лениво улыбнулся Кристос. — Я здесь как раз для этого, крошка.

— Да, но это сегодня.

— Верно.

— А как насчет завтра? И послезавтра?

— О чем ты беспокоишься? Я твой парень по вызову. Помнишь?

Глория вдруг задрожала, и слезы брызнули у нее из глаз.

— Не шути с этим! — яростно приказала она. — Я же говорила, что люблю тебя!

— Я знаю, крошка, — успокоил ее Кристос.

— И ты сказал, Что любишь меня. — Ее гладкий лоб прорезала морщина страха. — Ведь ты правда меня любишь, Кристос? Ты же не просто обманывал меня?

Парень рассмеялся, притянул к себе Глорию и прижал ее голову к груди.

— Го-осподи. Не напрягайся так, Гло. Чем, по-твоему, я занимаюсь? Бегаю по улицам и уверяю каждую попавшуюся мне навстречу цыпочку, что я ее люблю?

Женщина едва покачала головой.

— Нет, — произнесла она тоненьким голоском. — Конечно же, нет.

— Правильно понимаешь. А знаешь, почему?

Она молчала.

— Потому что у меня есть ты, детка, — негромко убеждал любовник, прикасаясь к ее подбородку и заставляя поднять голову и взглянуть ему в лицо. — Ты, — повторил он, заглядывая в самую глубину ее глаз. — И ведь в глубине души ты об этом знаешь, правда?

Глория снова едва кивнула.

— Я… Я знаю, что веду себя глупо, Кристос, но я… я ничего не могу с собой поделать! Мне иногда становится так страшно.

— Страшно! — рассмеялся молодой человек. — Чего же это ты боишься?

Глория вздохнула и снова опустила голову ему на грудь.

— Потерять тебя, — послышался ее шепот.

— Ох, ну ради всего святого, Гло. Вот об этом тебе нужно беспокоиться в самую последнюю очередь.

— Нет, неправда, упорствовала она. — Мы оба знаем, что так не может продолжаться вечно. Только не так. Рано или поздно что-нибудь обязательно испортит наше счастье.

Кристос молчал, но Глория услышала, как у него быстрее забилось сердце.

Длинные, мягкие, темные пряди волос упали женщине на глаза.

— Ты подумал над тем, что мы обсуждали в прошлый раз? — имелась в виду возможность убрать с дороги мужа, но выразилась она другими словами.

Кристос пожал плечами и сыграл под дурачка.

— Черт, Гло. Мы говорили много о всякой чепухе.

Женщина подняла голову и встретилась с ним взглядом.

— Ради Бога, Кристос! — хрипло возмутилась она. — Тебе отлично известно, что я имею в виду.

Он глубоко вздохнул, задержал дыхание, сосчитал до десяти, потом медленно выдохнул воздух, давивший ему на легкие. Очень осторожно, как будто женщина была невероятно хрупкой и могла разбиться, он аккуратно сдвинул ее тело с себя.

С тошнотворным чувством страха Глория смотрела, как Кристос отворачивается от нее, спускает ноги с кровати и садится, нагнувшись вперед. На какое-то мгновение ей показалось, что не следовало давить на него слишком сильно.

«Может быть, это совсем не для него, — размышляла она. — Возможно, мне следует просто забыть об этом».

Но Глория не могла. Она подошла слишком близко, чтобы сдаться сейчас. Ей только и нужно было, что найти последнюю кнопку, чтобы дожать его, и Кристос выполнит ее приказание.

«У него есть все необходимое, — уговаривала она себя. — Я знаю это, пусть он этого и не сознает».

Что ж, Кристос очень скоро все поймет. Глория в этом не сомневалась.

Повернув голову набок, она оценивающе разглядывала любовника. Он так и сидел, опершись локтями о колени, обхватив голову руками, как будто его череп мог разлететься на две половины, если он не станет держать их вместе.

Глория сорвалась с места. Ее глаза смотрели твердо и расчетливо, но тело оставалось нежным, теплым и зовущим.

— Кристос, — выдохнула она, обнимая его. — Дорогой?

Он дернул плечами, пытаясь сбросить ее руки.

— Отстань, Гло, — рявкнул парень. — Я тебе уже сказал! Я не убийца!

Женщину это не обескуражило, она встала на колени и прижалась к его спине своей сливочной грудью.

— Я не знаю, почему ты так завелся, — промурлыкала Глория, для вида чуть надувшись. — Я думаю только о наших интересах.

Кристос резко рассмеялся.

— Вот здорово. Дай-ка я угадаю. Что-то такое есть в воздухе?

В воздухе? Глория нахмурилась. О чем это он говорит?

— Я боюсь, что ты меня не понял, — сказала она.

— Воздух, — с горечью подчеркнул он. — Там наверху, в высшем свете. Он точно должен отличаться от того, чем дышим мы тут внизу.

Глория застыла.

— И почему ты так говоришь?

— Потому что если бы ты стояла двумя ногами на земле, ты бы не несла такую ахинею!

— Я не несу ахинею, — спокойно парировала Глория. — Я совершенно серьезно.

— Ладно, — согласился Кристос. — Допустим, что так. Только чтобы не спорить с тобой.

Глория пожала плечами.

— Отлично.

— Ты хоть представляешь, во что ты нас втягиваешь?

— Ты эксперт, — сказала она. — Почему бы тебе не объяснить мне.

— Отличненько. Давай-ка поглядим. Для начала мы нацелились на убийство первой степени.

— Только если нас поймают, — вставила Глория.

— И раз это предумышленное убийство и мы в Калифорнии, то это уголовное преступление.

Ее лицо ничего не выражало.

— Я это переживу.

— Неужели? А ты когда-нибудь слышала о «Дороге смерти»?

Ей пришлось приложить усилия, чтобы не выдать свой гнев. Господи, каким же он может быть тупым! После стольких месяцев, он все еще ничего не понял. Ее так и подмывало выпалить: «Да мне отлично известна „Дорога смерти”! Я на ней живу. Каждая минута моего замужества постепенно убивает меня».

Но она достаточно часто озвучивала этот монолог. Повторять — только время терять. В одно ухо влетает, в другое вылетает.

— И, — продолжал Кристос, — последнее, но не самое пустое. Так как в твоих планах мы действуем вдвоем, мы попадаем под еще более серьезное обвинение. Федеральный закон определяет это как «сговор». — Он замолчал. Решил посмотреть, какое это произвело впечатление.

Но Глория продолжала безмолвствовать.

— Ну? — поинтересовался парень. — Теперь, когда я выложил все карты на стол, что ты думаешь?

Глория уставилась в пространство. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало.

— Как я тебе уже сказала, я это переживу.

— Что ж, возможно я не смогу, — парировал он. — Об этом ты думала?

Женщина посмотрела на их отражение в зеркальной стене. «Мы и вправду составляем великолепную пару», — подумала она.

— Ведь на самом деле тебя не убийство волнует, верно? — мягко спросила Глория.

Кристос повернулся к ней, его голова резко взлетела вверх.

— О чем это ты, черт возьми?

Глория начала искусно разминать мышцы на его плечах. — Они напряглись от неожиданности и казались узловатыми.

— О чем я говорю? Ну, о тебе, обо мне, о нас. Я говорю о долгосрочных отношениях, о полной, крутой перемене в твоей жизни.

— И какое это имеет ко всему отношение?

— Дорогой, самое непосредственное. Большие перемены всегда вызывают стресс. Очень просто, ты еще не готов справиться со всем этим давлением. Видишь ли, это довольно распространенный феномен.

— А? — Кристос посмотрел на нее разинув рот и моргнул. — Говори по-английски, ладно?

— Если владеешь деньгами, — начала терпеливо объяснять Глория, — настоящими деньгами, то, как правило, несешь большую ответственность. Прибавь сюда власть и обязательства передо мной… перед нами… и я не стану тебя винить, что ты испугался. Тебе предстоит сделать невероятно большой шаг.

Кристос неожиданно рассмеялся.

— Ах, Господи, Гло! Ты все еще не врубилась, верно? — Вырвав свои плечи из ее рук, делавших массаж, он рывком поднялся на ноги и посмотрел на нее сверху вниз, вцепившись в бедра задрожавшими пальцами. — Ты знаешь, в чем твоя проблема, Гло?

Она взяла с ночного столика сигарету и закурила.

— Я уверена, ты мне скажешь, — пропела женщина, выдыхая пушистый дымок.

— Да уж скажу! Ты считаешь себя солнцем, а мы, все остальные, просто глупенькие маленькие планетки, вращающиеся вокруг твоей особы! Мы прыгаем, когда ты нам велишь! Трахаем, когда ты подаешь команду!

Глория выглядела удивленной.

— Так вот что ты думаешь!

— Это то, что я знаю! Да, и к твоему сведению, я не одна из этих планет! — отрубил Кристос. — И я не собираюсь никого мочить! Ни ради тебя. Ни ради кого другого!

Глория оставалась странно спокойной.

— Дорогой, я не настолько наивна. Я не жду, что ты это сделаешь ради меня. Честно говоря, ты был бы дураком.

— Это ты правильно сообразила! — прошипел парень, меряя шагами комнату.

— Но ты сделаешь это ради самого себя, — невозмутимо продолжала женщина. — Ради двух миллиардов долларов.

Она глубоко затянулась и добавила:

— Думай об этом как о самом большом на свете выигрыше в лотерею. Потому что так оно и есть! И ты уже вытащил выигрышный билет — меня.

Кристос провел пальцами по волосам и начал возбужденно ходить взад-вперед, его внушительные половые органы болтались.

— А откуда мне знать, что ты меня не обманешь? — резко выкрикнул он. — Я знаю только одно, ты собираешься меня нанять. Так что ты можешь отвалить с деньгами, а я пропаду! — Кристос остановился и свирепо уставился на нее. — Какие у меня гарантии, что я не просто чернорабочий, а?

— Потому что я люблю тебя, — последовал простой ответ.

— Любовь. Дерьмо! — Он округлил глаза и снова заходил по спальне.

— Дорогой, — заговорила Глория, — иногда людям приходится доверять друг другу. Никому из нас не справиться с этим в одиночку. Мы нужны друг другу, чтобы это сделать.

— Ага. — Сжатыми в кулак пальцами Кристос стукнул себя в висок. — Но ведь не тебе придется убивать!

Он обвиняюще посмотрел на женщину.

— Нет, — согласилась она. — Но это ведь моя идея. Я втянула тебя. И я все еще остаюсь в сговоре. Я с такой же легкостью, что и ты, могу отправиться на электрический стул.

Несмотря ни на что, Кристос все-таки улыбнулся. Как-то трудно ему было представить себе Глорию Уинслоу, привязанную к креслу смертника. Если бы так и случилось, она скорее всего сумела бы повернуть электрический ток вспять, на своих вероятных палачей, и поджарить их вместо себя.

— Я не знаю, Гло. — Он глубоко вздохнул. — Это огромный риск.

— Но и отличный куш, — спокойно напомнила Глория. — Два миллиарда. Для приза такого размера я бы сказала, что риск просто смехотворен.

— И все-таки это значит, что мы вешаем на себя убийство, — задумчиво проговорил Кристос.

Глория вздернула подбородок.

— Таковы наши намерения, верно.

— Два миллиарда, — с благоговением произнес он. — Два миллиарда долбаных долларов! — Кристос подозрительно покосился на Глорию. — И как поделим? Пятьдесят на пятьдесят?

— Разумеется. — Женщина раздавила сигарету в пепельнице и пожала плечами. — Почему нет? Ты это заработаешь.

Кристос походил еще немного. Он молчал. Потом тяжело сел на постель.

— Нам потребуется все как следует спланировать, — уступил он.

— Очень хорошо, — согласилась Глория, придвигаясь ближе и целуя его затылок.

— И все должно быть очень просто.

— Я не собираюсь спорить с тобой по этому вопросу.

— Самые очевидные вещи легче списать на несчастный случай, — размышлял вслух Кристос. — Проблема в том, что полицейские не дураки.

Ее пальцы скользили вверх по его бедру, как лапки паучка.

— Так что же ты предложишь, ковбой?

— Не знаю. Но ведь твой муж политик.

— Да-а-а…

— Так почему бы не попробовать старомодное убийство? Понимаешь, нечто такое на публике? Где будет полно народа? Тогда вместо того, чтобы подозревать членов семьи, полиция будет искать сумасшедшего.

— Вот видишь? — промурлыкала Глория. — Я знала, что могу оставить детали тебе!

И потом, осыпая его пенис искусными ласками, она добавила:

— А как по-твоему, не трахнуться ли нам еще разок, чтобы скрепить договор?

Эмбер оставалась в доме еще долго после того, как Глория и Кристос ушли. «Значит, у Кристоса новый партнер», — мрачно думала девушка.

Не то чтобы новость стала большим сюрпризом. Она уже почти подозревала это и подготовилась к худшему. Но ее совершенно сбило с толку то, какая астрономическая ставка поставлена на кон.

Два миллиарда долларов!

Сумма оказалась такой гигантской, настолько за пределами ее воображения, что Эмбер не могла до конца осознать ее. Это что касается цифр или покупательной способности. Но одно она поняла совершенно отчетливо. Ради этого Кристос должен совершить убийство, предумышленное, хладнокровное убийство первой степени.

«Он никогда с этим не справится, — горько подумала Эмбер. Дрожащими пальцами она зажгла сигарету. — Как Кристос может быть таким слепым? — гадала девушка. — Как он не понимает, что эта сука просто подставляет его?»

Эмбер совершенно растерялась. Она даже не представляла, с чего начать или к кому обратиться. Если бы только она могла поговорить с Кристосом и вразумить его. Если нужно, попытаться привести его в чувство.

К несчастью, совершенно необходимо, чтобы он даже не начал подозревать, что ей обо всем известно.

«Я должна остановить его, — думала Эмбер. — Я обязана!»

Если бы она только знала, как…

 

41

Пилот опустил «Президентский Хейл» до двух с половиной тысяч футов и заложил большой, пологий вираж.

— Я попросила его сделать круг, чтобы вы могли со всех сторон осмотреть остров, — объяснила Ханту Дороти-Энн.

Уинслоу взглянул в иллюминатор на напоминающий ромб остров внизу. Сначала ему удалось рассмотреть только поросшие лесом горы вулканического происхождения, окаймленные белыми песчаными пляжами и аквамариновым морем Больших Антильских островов. Потом он начал различать, что там вовсю идет работа. На строительной площадке Иден Айл кишел людской муравейник, и стройка переживала резкий подъем.

Огромные желтые землеройные машины на стальных гусеницах сметали одни склоны и возводили новые. Другие уничтожали густой покров джунглей или выкапывали траншеи, каналы и бассейны. Подъемные краны переносили по воздуху груз стальных опор и палет. В глубине острова, если смотреть от бирюзовой небольшой бухты, рабочие толпились вокруг гигантского деревянного скелета здания.

Куда бы Хант ни бросил взгляд, казалось, повсюду кипит работа. Пока оставался нетронутым только самый восточный конец острова, где сборные домики из гофрированного железа напоминали наполовину врытые в землю небольшие консервные банки.

Хант тихонько присвистнул и посмотрел на свою спутницу.

— Что вы строите? Восьмое чудо света?

— Иногда у меня и правда возникает такое чувство, — улыбнулась Дороти-Энн.

— Я поражен, — искренне признался Уинслоу.

— Дело того не стоит. Вы бы так не сказали, если бы услышали то, что слышу я.

— Вы хотите сказать… один громкий сосущий звук?

Женщина рассмеялась.

— Вы угадали.

— Меня это не удивляет. Это же потрясающий проект! Немногие догадываются, на что вы решились.

Во время перелета Дороти-Энн переоделась в свободные легкие брюки цвета хаки, коричневую рубаху и строительные ботинки с металлическими набойками и высокой шнуровкой.

Она указала на север, где рядами сгрудились таинственные, окутанные туманом горы.

— Это южное побережье Пуэрто-Рико. Создается впечатление, что до него можно допрыгнуть, но между островом и Светящейся бухтой двадцать две мили открытого моря. Порой здесь дуют довольно сильные ветры. Ага, вот начинается и посадочная полоса.

Прямо под ними единственная дорожка пролегла белым пробором от моря внутрь острова. В дальнем, тупиковом ее конце стояли припаркованные маленький реактивный самолет компании, два двухмоторных самолета и вертолет «Сикорский», сконструированный специально для перевозки тяжелых грузов. С высоты все они казались игрушечными.

— Нам придется сделать поворот и зайти на посадку с моря, — пояснила Дороти-Энн. — Ах, да, пока я не забыла. Внизу вас ждет пилот и «сессна». Как только мы приземлимся, вы с ним полетите до Гуаники, чтобы взять яхту.

— «Сессна»? — Хант сделал вид, что обижен. — После этого летающего дворца я не заслуживаю ничего лучшего, чем скромный, едва шевелящийся попрыгунчик?

Дороти-Энн расхохоталась.

— Что я могу вам сказать? Жизнь сурова.

Они пристегнули ремни безопасности, пока пилот заходил на посадку. Когда вышли шасси, их слегка тряхнуло, моторы зашумели чуть громче. Потом самолет быстро пошел вниз, и скоро им уже казалось, что он несется по гребням волн.

— Вот мы и долетели, — произнесла молодая женщина.

Вода стремительно проносилась мимо, меняя свой цвет от густого аквамаринового до бледно-бирюзового, и тут колеса коснулись посадочный полосы.

— Отличная посадка на три точки, — одобрительно заметил Хант.

Турбины пронзительно взвыли, когда пилот включил реверс, и огромный лайнер начал замедлять ход. Подобно птице, рожденной летать, на земле машина выглядела нескладной и тяжеловесной, пока неуклюже катилась по взлетно-посадочной полосе к пункту назначения — белому металлическому терминалу, выглядевшему как непомерно разросшийся садовый бельведер.

— Кто эти люди? — задал вопрос Хант, указывая через иллюминатор на группу мужчин, выстроившихся в ряд наподобие солдат. На всех красовались желтые каски.

Дороти-Энн вздохнула:

— Группа встречающих.

К самолету подогнали металлический трап, и Оберто, главный стюард, отодвинул в сторону дверь основного салона, впустив в самолет поток солнечного света и пропитанного влагой воздуха.

Дороти-Энн и ее спутник освободились от ремней и встали.

— Идите вперед, — попросила женщина Ханта. — Мне придется поговорить с встречающими. Пилот ждет вас около «сессны». Мы увидимся на борту яхты. Скажем, сегодня ближе к вечеру. Хорошо?

Уинслоу улыбнулся.

— Ближе к вечеру это просто замечательно, — негромко ответил он и неожиданно по-братски чмокнул ее в щеку.

Дороти-Энн подавила вздох. Прикосновение его губ оказалось шоком. Она поднесла руку к щеке, и на ее лице отразилась целая гамма переживаний — и смущение, и удивление, говорившие, что ее явно застали врасплох. В первый раз после смерти Фредди ее поцеловал мужчина, другой мужчина, и ее затопило глубокое чувство вины.

«Стану ли я испытывать угрызения совести всякий раз, когда меня будет целовать мужчина? — думала она. — Неужели гибель Фредди оставила меня эмоционально искалеченной?»

Ей оставалось только надеяться, что это состояние временное, и оно пройдет. Просто она так горюет.

Хант не заслуживает фригидной женщины. Он заслуживает лучшего…

Дороти-Энн выждала минуту, чтобы в голове прояснилось от личных переживаний, потом спустилась по трапу и поздоровалась с теми, кто пришел ее встретить. Представлять кого-либо не было необходимости. Миссис Кентвелл знала всех восьмерых мужчин.

Четыре архитектора, три инженера и Курт Экерман из отдела особых проектов, прилетевший на маленьком самолете компании.

Дороти-Энн пошла справа налево, пожимая руки всем по очереди. Она со всеми была в приятельских отношениях и тепло приветствовала каждого.

— Здравствуйте, Хельмут, — улыбнулась она сдержанному инженеру-немцу. — Как поживает ваш новорожденный?

— Очень хорошо, миссис Кентвелл. Я звоню жене каждый вечер.

— Добрый день, Джим. — Гений из Принстона, сторонник альтернативного образа жизни. — Вы связались с нашим отделом кадров по поводу пособия на члена семьи?

— Да, мы с Робби никогда не сможем вас как следует отблагодарить, миссис Кентвелл.

— Этторе, — поздоровалась Дороти-Энн с выдающимся итальянским архитектором. — Рецепт приготовления спагетти по-болонски, присланный вашей матерью, заставил меня прибавить в весе!

— Она пишет, что ваш пирог с курицей просто великолепен!

Миссис Кентвелл для каждого нашла приветливое слово.

Курт Экерман стоял последним. Как всегда, вундеркинд индустрии развлечений, с убранными в хвост волосами, выглядел меланхоличным и погруженным в себя.

Он надел очки от солнца с синими стеклами и без оправы, поверх белой майки — незастегнутая рубашка навыпуск с короткими рукавами. На майке отпечатан постер советского времени в конструктивистском стиле, изображающий несущийся вперед черно-красный паровоз, сопровождающийся надписью кириллицей.

— Я решил, что мне лучше заскочить сюда и увидеться с вами, — так он объяснил свое появление на острове.

— Почему? — Дороти-Энн подозрительно взглянула на него. Ее встревожили и его сдержанность, и мрачное выражение лица.

— Нет, нет, не волнуйтесь, — успокоил Экерман своего босса. — Мне просто нужно обсудить с вами один личный вопрос. Наедине.

— Вы же знаете, что я всегда в вашем распоряжении. Мы можем поговорить в машине.

Курт протянул ей каску, которую держал в руке. Женщина взяла ее, но вопросительно посмотрела на Экермана.

— Новые правила, — пояснил он. — На этом настаивает страховая компания. Если строители не будут постоянно носить каски вне помещений, даже вне зоны строительства, то страховые взносы вырастут.

Дороти-Энн кивнула, надела каску и последовала за ним к зеленому «рейнджроверу». Остальные направились к двум забрызганным грязью джипам «рэнглер». Пока машина ехала по летному полю, женщина слышала, как единственный мотор «сессны» кашлянул, захлебнулся, потом затарахтел. Но тут караван свернул за терминал и двинулся по немощеной дороге, похожей на туннель, проложенный среди высоких деревьев, закрывающих небо сплетенными ветвями.

Курт украдкой покосился на своего босса, не забывая о колеях и ямах на дороге.

— Мне всегда хотелось знать, как вам это удается, — произнес он.

Дороти-Энн наградила его изумленным взглядом.

— Как мне удается что?

— Вы знаете, эта штука, что вы помните всех по именам. Не забываете о подробностях их семейной жизни. Я полагаю, что вы все записываете и перед встречей сверяетесь с записями, да?

— Записи? — Женщина нахмурилась и покачала головой. — Нет, я просто помню об этом, вот и все.

— Удивительно, — отозвался Курт.

— Да нет, когда люди у меня работают, они работают не на меня, а со мной. Я действительно думаю о них.

Машина объехала лужу, и, посмотрев в боковое зеркальце, Дороти-Энн увидела, что два джипа подпрыгивают вверх-вниз далеко позади. Им нет дела до их «ровера» и друг до друга.

— Вы хотели поговорить наедине, — напомнила она. Экерман кивнул.

— Сейчас вполне подходящий момент. — Он не сводил глаз с дороги. — Вы помните, сколько прошло времени с тех пор, как вы сманили меня из Дисней-Уорлда?

Дороти-Энн улыбнулась.

— Как же я могу забыть. Конечно, помню. Почти три года назад.

— Совершенно верно, — Курт кивнул. — Иногда мне кажется, что это было вчера. А иногда… — его голос сорвался.

— Кажется, что прошла уже целая вечность, — закончила за него Дороти-Энн. — Мне знакомо это чувство.

Они доехали до развилки, и Курт повернул налево. Джипы свернули вправо и скрылись из вида.

— Не думаю, что когда-либо говорила вам об этом, — продолжила Дороти-Энн. — Когда мой муж впервые пришел с замыслом Иден Айл, он сказал, что для того, чтобы это сработало, потребуется один из трех технических волшебников.

Лицо Курта ничего не выражало.

Голос миссис Кентвелл звучал мягко:

— Ваша фамилия стояла первой в его списке. Вы знаете это?

— Нет, об этом я не знал. — Мужчина покачал головой. — Я очень польщен.

— Мы тоже были польщены, когда вы приняли наше предложение.

Курт немного помолчал.

— Вы знаете, что заставило меня решиться?

— Да. Тогда вы сказали, что соглашаетесь потому, что у вас будет полный творческий контроль.

— Ваша память это действительно нечто, — восхитился Курт. — Но была и еще одна причина.

— И какая же?

— Возможность вести такой грандиозный проект с самого начала. Вы понимаете… Создать весь гигантский план с самого первого чертежа. Я не смог устоять перед таким вызовом.

— Иными словами, вам понравилась идея побыть этаким Господом Богом в уменьшенном варианте?

Курт задумался.

— Я бы не стал заходить слишком далеко и утверждать такое. Мне кажется, мое воображение подстегивала мысль создать нечто, никогда раньше не существовавшее. Подумайте об этом. Много ли народа получает возможность сделать явью Остров Мечты?

Дороти-Энн молча кивнула.

— Мой муж сделал отличный выбор, — произнесла она. — Он был прав, когда поставил вас первым номером в своем списке.

Экерман позволил себе скромно улыбнуться.

— Мне нравится думать, что и я не ошибся.

— Я рада, — голос молодой женщины звучал тепло. Но вдруг в нем послышались суровые и деловые нотки. — Но в сторону пустые разговоры. Вы ведь не о путешествии в страну воспоминаний собирались говорить со мной наедине.

Собеседник посмотрел на миссис Кентвелл.

— И да, и нет.

Она удивленно покосилась на него.

— Теперь вы говорите загадками.

— Дело в том, — начал Курт, — что прошло три года. И будь я проклят, если история не повторяется.

— Боюсь, я вас не понимаю.

— Что ж, когда ваш муж позвонил мне в первый раз, я как раз заканчивал планировать новый парк в Дисней-Уорлде.

— Мне это известно.

— И кажется теперь я снова оказался на перепутье.

Дороти-Энн пристально посмотрела на него.

— Вам придется говорить несколько яснее.

— Взгляните на все это иначе, — последовал спокойный ответ. — Планы для Иден Айл готовы. То, что было задумано на бумаге, выстроено при помощи компьютера, затем представлено в виде уменьшенных моделей и воплощается в жизнь.

Выражение лица миссис Кентвелл не изменилось.

— Да, конечно, нас поджидают обычные проблемы, возникающие в ходе любого строительства. Так всегда бывает. Но в основном мы все сделали. Концепция, инженерные сооружения, отделка, мы сделали все, что вы хотели. Мы даже спланировали, какие аттракционы будут добавляться со временем. Творческая часть завершена. Иден Айл становится реальностью.

«Но недостаточно быстро, — подумала Дороти-Энн. — Даже вполовину не так быстро, как нужно».

Они ехали молча. Грязная дорога стала еще уже и превратилась в серпантин, поднимавший их все выше и выше по южному склону гряды, составляющей хребет острова.

Дороти-Энн молча смотрела в боковое стекло. Зеленые склоны изобиловали растительностью, по ним пунктирной линией протянулись стальные пилоны, будущие опоры канатной дороги, которая доставит гостей на самую вершину, через старый, заполненный водой кратер, и вниз на другую сторону.

На полпути к вершине Курт остановил машину и выключил мотор.

— Давайте разомнем ноги, — предложил он.

Они выбрались из «ровера» и подошли к краю дороги, оглядывая южную часть острова. Бриз волновал воздух, по небу слоились большие пушистые кучевые облака, и море выглядело как расшитый золотыми нитями лоскут, протянувшийся до синего горизонта. У берега длинные белые валы выбрасывались на белоснежные пляжи.

Курт засунул руки в задние карманы джинсов. Он нервничал. Дороти-Энн заметила это, потому что ее спутнику было трудно устоять на одном месте. Он все время переминался с ноги на ногу.

— Вы верите в возможность «дежа вю»?

— Когда как. — Дороти-Энн не отводила глаз от панорамы острова.

— Вот вам пример, — предложил Курт. — Позавчера вечером я заработался допоздна. К тому времени, когда я приехал домой в Маунт-Киско, жена и дети уже легли спать, и я тоже свалился. Позже меня разбудил телефонный звонок. Когда я ответил, я решил, что мне это снится. — Он покачал головой. — Это был странный человек. Очень странный.

У Дороти-Энн возникло дурное предчувствие, как будто насекомое пробежало у нее по позвоночнику. Ее голос упал до шепота:

— И чего же хотел звонивший?

— Вот в этом-то и дело, — сказал Курт. — Наш разговор стал точным повторением моей беседы с вашим мужем три года тому назад.

Женщина покосилась на него:

— Так это был не сон?

— Да нет, правда, все правда. Звонивший говорил с британским акцентом. Он назвал свое имя — Джордж Блэквелл, советник по капиталовложениям из Куала-Лумпура.

— Куала-Лумпур, — задумчиво повторила Дороти-Энн.

— Совершенно верно. Он сказал, что приехал в город на пару дней, что видел мои работы и хочет сделать мне деловое предложение. Я подумал, конечно, почему бы и нет? Если послушать, то вреда не будет.

Дороти-Энн почувствовала, как у нее сжимается горло.

— Продолжайте, — хрипло попросила она.

Курт смущенно переступил с ноги на ногу.

— Мы встретились во время ленча в гриль-рум ресторана «Четыре времени года». Это произошло вчера.

Дороти-Энн кивнула не говоря ни слова.

— Судя по всему, Пекин дал его консорциуму зеленый свет на строительство тематического парка в западном стиле на юге Китая.

— Иными словами, этот человек сделал вам предложение, от которого вам было трудно отказаться?

— Можно сказать и так, — честно признался Курт. — У меня снова будет полный контроль над творческой частью, как и на Иден Айл. Я начну работать с нуля. Я сам могу проставить сумму на чеке, если она окажется в пределах разумного.

— Вы им отчаянно понадобились. — Невидящими глазами Дороти-Энн уставилась в пространство. У нее появилось странное ощущение, что она стоит на борту тонущего корабля, и с каждым ударом волны палуба приобретает все более опасный крен.

«Курт прав в одном, — размышляла молодая женщина. — Это действительно точное повторение того, как Фредди переманил его из Дисней-Уорлда».

И теперь возникал вопрос, был ли звонок Джорджа Блэквелла совпадением или…

Или чем?

Частью ужасного плана, направленного в первую очередь против нее?

Ее мозг лихорадочно искал ответ. «Куала-Лумпур находится в Малайзии, — думала она, мысленно сводя факты воедино. — „Отель династии Хейл”, где произошла вспышка болезни легионера, в Сингапуре».

И более того.

Сэр Йен Коннери живет в Гонконге, там же расположен и «Пэн Пэсифик Бэнк».

Дороти-Энн не знала, что делать со всеми этими фактами. Узел азиатских связей не так давно опутал компанию «Хейл» и самым кошмарным образом.

Не слишком ли много для простого совпадения?

Память Дороти-Энн откопала давно забытую фразу из «Голдфингера»: «Первый раз — случайность, второй раз — совпадение, а третий раз — действия врага».

«И что же это такое? — гадала она. — Действия врага? Или я пытаюсь найти заговор там, где его нет?»

Честное слово, ей это неизвестно.

Стараясь говорить спокойно, Дороти-Энн снова переключила внимание на Курта.

— Могу ли я узнать, чем кончились ваши переговоры с мистером Блэквеллом? — задала она вопрос.

— Все висит в воздухе, — вздохнул Курт, черты его лица дышали искренностью. Экерман хотел и попросить прощения, и сохранить верность. В его глазах появилась боль, словно внутри него шла борьба, и он не мог решить, как ему поступить. — Я сказал, что должен обдумать это предложение.

— И?

Курт состроил гримасу.

— Мне ответили, чтобы я не слишком долго раздумывал.

Дороти-Энн кивнула.

— Другими словами, — пробормотала она, — предложение не станет ждать вас вечно.

— Боюсь, что нет. — Технический гений печально улыбнулся своему боссу. — Но не считая того, что мне предлагают начать проект с нуля, главное искушение таится в другом. Моя жена американка азиатского происхождения. Ее отцом был американский солдат, а мать у нее вьетнамка. У жены там родственники, которых она никогда не видела.

Дороти-Энн подумала, а не известно ли Джорджу Блэквеллу об этом факте? Она достаточно хорошо знала Курта и понимала, что этот человек не способен на обман. В нем есть какая-то детская искренность. Если его семью использовали, как средство давления, то он, вероятно, и не подозревает об этом.

Дороти-Энн сложила руки на груди и задумчиво посмотрела вдаль. Ее пальцы постукивали по локтям, как попавшие в ловушку птицы, потом вдруг замерли.

— Курт?

— Да?

— А что… — ее голос сорвался на неуверенное вибрато, и женщине пришлось откашляться и сглотнуть, прежде чем продолжить. — А что из себя представляет этот мистер Блэквелл?

Курт поддел большим пальцем ободок своей каски и сдвинул ее на затылок.

— Вы имеете в виду внешность?

— Совершенно верно, — кивнула Дороти-Энн.

— Что ж, мне легче и быстрее набросать его портрет, чем описывать. У меня в машине есть карандаш и бумага.

— Вы можете? И сделаете это?

Впервые после встречи в аэропорту губы Экермана расплылись в улыбке.

— Почему бы я стал возражать? — Он грациозно взмахнул рукой, словно приглашая Дороти-Энн. — Войдите в мою студию, мадам. Прошу вас прямо сюда.

Он подвел ее к багажнику машины, и пока Дороти-Энн ждала, достал с заднего сиденья фломастер и большой альбом. Раскрыв его на чистой странице, он снял колпачок с фломастера и прислонил альбом к заднему стеклу.

Молодая женщина молча наблюдала за творческим процессом.

Сначала Курт на какое-то время замер. Он чуть надул губы, как будто собирался кого-то поцеловать, и тут его глаза за стеклами солнечных очков без оправы стали совсем пустыми.

Потом художник кивнул сам себе и коснулся фломастером бумаги. Его длинная, гибкая рука поставила пятно. И он быстро и уверенно стал набрасывать портрет, который казалось, рвался из-под его пальцев на плотный лист бумаги.

Удивительно.

Несколько искусных штрихов, и появилось лицо диккенсовских пропорций с детским выражением. Еще несколько вдохновенных линий, и показались глаза, утонувшие в толстых складках плоти, волосы, начинающие редеть, и какое-то самодовольное, высокомерное выражение пухлого лица.

Курт рисовал, а у Дороти-Энн по коже побежали мурашки.

«Господь милосердный, — взмолилась она, и ее глаза затуманились от ужасного предчувствия. — Пусть это будет не он! Позволь мне ошибиться на этот раз!»

Фломастер Курта набросал пару кустистых, напоминающих колючую проволоку бровей, потом добавил очки в черной оправе.

Дороти-Энн задохнулась. Одной рукой она вцепилась в рукав рубашки и скрутила его.

Боже мой! Это же он! Он!

Не подозревая о реакции своего босса, Курт вырвал листок из альбома и протянул ей.

— Прошу!

Дороти-Энн отпрянула назад, словно на нее бросилась змея. Стон сорвался с ее губ, а со щек сбежал румянец.

Никакой ошибки. Человек, которого Курт знал как Джорджа Блэквелла, был известен и ей.

Как сэр Йен Коннери.

«Во всяком случае, именно этот человек явился в офис Джулиана Придди. — Дороти-Энн гадала, кто же он на самом деле. — Будь я проклята, но я должна это выяснить. Именно этот человек владеет закладной моей компании!»

От одной мысли об этом у нее закружилась голова.

Курт странно на нее посмотрел.

— Что случилось? — забеспокоился он. — У вас такой вид, словно вы увидели привидение.

— Нет, — выдавила она, — не привидение. В любом случае я бы предпочла привидение действительности.

Курт бросил рисунок в машину, взял женщину одной рукой под локоть, другой обнял за талию и поддержал ее.

— Вам лучше?

— Да, Курт, — кивнула Дороти-Энн, но дышала она неровно, прерывисто. — Я… Я в порядке.

— По виду этого точно не скажешь.

Дороти-Энн от души пожелала себе быть чуть покрепче или хотя бы казаться таковой.

— Может быть, это от жары, — прозвучал ее слабый голос.

— Давайте-ка я вас отведу обратно в машину, — предложил Экерман. — Я включу кондиционер и отвезу вас в гостиницу. Вам, возможно, удастся немного отдохнуть.

— Да, отдохнуть. — Она позволила усадить себя на переднее сиденье, ненавидя это ощущение собственной неполноценности.

— Мы перенесем ваш визит на стройку на более позднее время, — заявил Курт. — А может быть, его стоит отложить до завтра.

Но Дороти-Энн не слышала ни единого сказанного им слова. Она все еще пыталась оправиться от последнего удара.

Совершенно очевидно — сэр Йен Коннери — или как там его зовут! — что-то затевает. «Пэн Пэсифик» жаждет моего поражения.

Ясно и кое-что еще. Сэр Йен хочет дать мне понять, что меня загнали в угол. Иначе он бы не стал лично встречаться с Куртом.

Сэр Йен заявил о себе, попытавшись сманить ее талантливого служащего.

Дороти-Энн неподвижно сидела на переднем сиденье, глядя невидящими глазами в ветровое стекло. Она поняла, что затевает «Пэн Пэсифик».

«Они хотят получить мой залог, — думала Дороти-Энн. — Они хотят компанию „Хейл”».

И хуже всего то, что у них есть все шансы добиться своего.

 

42

Яхта называлась «Ртуть». Ухоженная, щегольская, белая, она казалась стоящим на якоре воздушным шаром, поднявшимся над бирюзовой, испещренной солнечными бликами водой лагуны, окруженной коралловыми рифами.

Для стороннего наблюдателя два человека на палубе нежились в беззаботной, ленивой роскоши.

Дороти-Энн лежала на животе в тени палубного тента, локти — на подушках в холщевых наволочках, подбородок — на руках. Она надела короткую, до пупка рубашку-поло с горизонтальными белыми и черными полосками и такие же трусики от купальника бикини. Волосы убраны назад и удерживаются черной лентой. Тело блестит от масла и крема от загара.

Глядя в направлении берега, она чувствовала, как зарождается странное ощущение, что палуба яхты стоит на месте, а Иден Айл поднимается и опускается, словно плавучий остров, легко покачивающийся на волнах и плывущий туда, куда несет его течение.

Хант растянулся на перекладине, под прямым углом к ней. Он был без рубашки, в одних только очень коротко обрезанных джинсах, мускулистые плечи прислонились к спасательному кругу. Он скрестил руки за головой, на которой красовалась беспечно надвинутая на глаза шляпа, купленная ему Дороти-Энн в Пуэрто-Анхель.

Но их расслабленные позы были обманчивы. Сейчас они и думать забыли о высоких, влажных от изморози стаканах с чаем со льдом на складном столике в центре кокпита. Они не притронулись к баночке с маслинами, подносу с холодными креветками. Дороти-Энн в течение почти целого часа в деталях рассказывала о постигших компанию «Хейл» несчастьях. Она не собиралась делиться с Уинслоу своими проблемами. Напротив, молодая женщина мужественно пыталась делать самую хорошую мину при плохой игре.

Но Хант видел ее насквозь. И все-таки ему пришлось очень долго упрашивать Дороти-Энн рассказать обо всем.

И как только миссис Кентвелл начала говорить, она не упустила ничего, включая и ее подозрения по поводу отнюдь не случайного характера вспышек инфекционных заболеваний.

— Иначе говоря, вы подозреваете диверсию, — негромко заключил сенатор.

— Совершенно верно.

Молодая женщина хмуро уставилась на зеленый остров в сотне ярдов от них. Создавалось впечатление, что вулканическая гряда поднялась от земли только ради того, чтобы задеть высокие белые облака и потом снова нырнуть вниз, чтобы ее чеканный профиль четче проступил на китайской киновари неба.

— Но вы в этом не уверены, — подытожил Хант.

— Венеция полагает, что я ищу заговор там, где его не существует. — Дороти-Энн повернула голову и вопросительно взглянула на собеседника. — А что вы об этом думаете, Хант? Вы считаете, что я тревожусь попусту? Может быть, у меня паранойя?

Уинслоу нахмурился, снял шляпу, надел ее на указательный палец и стал вертеть.

— Нет, — спокойно возразил он. — Я не считаю, что у вас паранойя. Согласен, очевидное невероятно. Но оно существует.

Дороти-Энн кивнула. Она не почувствовала себя лучше, услышав его подтверждение. Наоборот, это только усугубило ее худшие опасения.

— Послушайте, а почему бы нам не разобраться во всем? — предложил Уинслоу. — Давайте обсудим каждый случай в отдельности и посмотрим, к чему мы придем.

Дороти-Энн перевернулась на спину. Если бы только ей удалось очистить мозги хотя бы на время и позабыть обо всех своих тревогах ненадолго. Какая бы это была приятная перемена!

Она посмотрела на туго натянутую синюю парусину у себя над головой. Солнце, отразившееся в воде, усеяло ее танцующими пятнами яркого света. Дороти-Энн кивнула.

— Хорошо. Я к этому готова.

— Отлично. Давайте начнем с банковского кредита.

— Ух! — Женщина состроила гримаску. — Вы и в самом деле метите прямо в цель. Верно?

— Это потому, что деньги почти всегда являются движущим мотивом. Из-за этого люди все время убивают. Достаточно спросить любого полицейского.

Ее лицо побледнело.

— Боюсь, что мне не очень нравится направление, которое приобретает наш разговор.

— Вы не обязаны это любить, — вежливо напомнил Хант. — Но вам придется взглянуть правде в лицо. Вы получили семьсот пятьдесят миллионов баксов, и ваша компания является залогом. Это чертовски высокая цена для того, кто намеревается прибрать к рукам корпорацию ценой в восемь миллиардов долларов по двадцать центов за каждый доллар. Им только и остается, что сидеть и ждать, когда вы не выполните своих обязательств.

— Вам уж точно известно, как напугать бедную девушку, — заметила она дрожащим голосом.

— Я просто говорю об очевидном.

Дороти-Энн вздохнула, ее грудь поднялась.

— А теперь, давайте сделаем логический прыжок и перейдем к вспышкам инфекции, — продолжал Хант. — Как мне кажется, один подобный инцидент — это неудача. Я не сбрасываю это со счетов, пусть остается. Несчастные случаи происходят. Они происходят все время. Но два раза? — Хант покачал головой. — Если вы спросите меня, то это выглядит как самый верный способ перекрыть вам поступление наличных денег.

— Чтобы таким образом помешать мне расплатиться с долгом, — прошептала Дороти-Энн.

— Совершенно верно. И к тому же этот сценарий не слишком притянут за уши. Если вы только вспомните о том, что поставлено на карту.

Дороти-Энн вздохнула. Яхта тихо покачивалась, до нее доносилось мягкое пришлепывание волн, легкое поскрипывание деревянного корпуса под напором воды.

— Но вы хотя бы убедили меня в том, что я не параноик, — наконец произнесла она. — Я полагаю, мне следует поблагодарить вас за это.

— Иногда некоторая доза паранойи может пойти на пользу, — заметил Хант.

— И что удивительно, до этого момента я никогда не придавала событиям такого большого значения, только думала об этом, — пробормотала Дороти-Энн.

— А почему вы должны были это делать? Ваш бизнес — это индустрия гостеприимства и отдыха.

Уинслоу потянулся за своим стаканом с чаем и достал его. Бумажная салфетка была прикреплена к нему резиновой полоской. Он сделал глоток и аккуратно поставил напиток обратно.

Ветер постепенно усиливался, и Хант посмотрел поверх головы Дороти-Энн. На юге нарастал шквал, и волны, ритмично ударяющиеся о борта яхты, стали чуть выше, на их вершинах появились пенные гребешки. Покачивание судна стало более заметным.

— Приближается шквал, — предупредил Хант.

Дороти-Энн оглянулась через плечо.

— Ах, это. — Она пожала плечами. — Мы в тропиках. Вы же знаете, как это бывает. То ярко светит солнце, то вдруг польет, как из ведра. Потом, раз! И снова выглядывает солнце.

Уинслоу кивнул.

— Если вы не беспокоитесь, я тоже не стану. Но просто для того, чтобы не подвергать себя опасности, позвольте мне пойти и закрепить люки.

Женщина кивнула, и Хант поднялся на ноги. Нагнув голову, он нырнул под навес, прошел, держась за лакированный столик, а затем снова вынырнул: Дороти-Энн смотрела, как он идет босиком вдоль тесноватой палубы, закрывая и проверяя все вентиляционные люки. Отличная координация и чувство равновесия. Совершенно ясно, он в море не новичок.

Когда все было проверено, Уинслоу вернулся на корму и спустился вниз по трапу. Дороти-Энн слышала, как он двигается в трюме, закрывает скользящие двери салона и каждой из двух кают на носу. Когда Хант снова появился на палубе, он уселся на кокпите и отдал шутовской салют.

— Докладываю, шкипер, — отрапортовал он, — все задраено.

Дороти-Энн подняла глаза на синий тент.

— А как насчет навеса?

— Он может оставаться. Если возникнет необходимость, я сниму его в считанные секунды.

— Команда здесь так себе, верно? — улыбнулась Дороти-Энн.

Хант сверкнул ей в ответ ослепительной улыбкой.

— Наша цель — понравиться.

И вдруг он снова стал серьезным. Нахмурился, взял стакан с чаем и стал царапать ногтем влажную салфетку. Отлетающие кусочки бумаги подхватывал и уносил ветер.

— Вернемся к нашему разговору, — предложил Уинслоу.

Дороти-Энн молча ждала.

— Мне кажется, нам удалось определить мотив. Кто знает? — Хант пожал плечами и взглянул на нее. — Может быть, мы все поняли неверно. Возможно, вспышки инфекции были случайными.

— Я бы многое за это отдала, — горячо прошептала Дороти-Энн.

— Но если это не так, почему бы нам не подумать, как сюда вписываются другие случаи?

— Я полагаю, это не повредит, — последовал ответ. — И кроме того, бактерии и вирусы не являются моей любимой темой для разговора. — На лице Дороти-Энн появилась гримаса отвращения, и она отвернулась. — Но таковой не являются и мои банковские ссуды.

— Не могу сказать, что осуждаю вас. И все-таки, «АмериБэнк» продал ваши долги «Пэн Пэсифик». И это не выдумки. Это факт.

— В высшей мере неприятный факт, — согласилась, кивнув, Дороти-Энн.

— И как вы сами подчеркнули, этот банк совершенно вам неизвестен. — Уинслоу задумчиво нахмурился. — Это меня волнует. Ведь «АмериБэнк» продал ваши долги, предварительно не уведомив вас об этом. От всего этого дурно пахнет.

— Чертовски верно, так и есть! И запах довольно сильный! — Ноздри молодой женщины гневно раздулись. — Что касается «Пэн Пэсифик», я не доверяю им ни на йоту. И так было с самого начала.

— Судя по всему, не без оснований.

Она молчала.

Низкие темные облака теперь клубились прямо у них над головой, загораживая солнце и превращая день в сумерки. Ветер стал намного сильнее. Он взбивал волны в пену и набрасывался на парусиновый навес. Двенадцатиметровая яхта поднималась и опускалась, словно норовистая чистокровка, пытающаяся вырвать удила, но якорь крепко держал ее.

Казалось, что ни Хант ни Дороти-Энн не обращают внимания на шторм.

— И наконец, — произнес Уинслоу, — очень подозрительно, что Курту Экерману именно сейчас предложили новую работу.

— И добавьте набросок, сделанный им, — подсказала Дороти-Энн.

— Правильно. И набросок. Если Курт даже наполовину такой художник, как вы о нем говорите — а я доверяю вашему мнению, — я бы сказал, что у вас есть полное право опасаться сэра Йена Коннери, или мистера Джорджа Блэквелла, или как его там зовут на самом деле. Если бы вы не догадались, что эти два человека, — одно и то же лицо, «Пэн Пэсифик» мог бы заглотить весь кусок.

— Они все еще могут сделать это, — напомнила Дороти-Энн. — Ее светлые глаза потемнели, как и окружающее мелководье, где синели более глубокие места, напоминающие чернильные кляксы. — Я все еще не выбралась из леса, — сказала она.

— Мне это понятно. Но вы можете рассчитывать на мои деньги, — уверенно улыбнулся Хант. — Что-то подсказывает мне, что сэр Йен и «Пэн Пэсифик» будут проклинать тот день, когда они решили с вами связаться.

— Вы правда так думаете, Хант? — прошептала Дороти-Энн. — Правда?

Он потянулся вперед и накрыл ее руку своей. От этого прикосновения ее словно пронзило током. Она чувствовала, как от его пальцев исходит пульсирующее тепло и разливается по всему ее телу.

— Можете держать пари, что так оно и есть, — ответил он твердо.

Ее голос прозвучал неуверенно:

— Значит, вы не считаете меня… сумасшедшей?

— Сумасшедшей! — Сверкнули в улыбке зубы, смешливые огоньки заплясали в его глазах. — Конечно же, нет! Если вы не в своем уме, тогда и мне следует провериться. Но мы же не можем оба одновременно страдать от одного и того же психического расстройства, согласны?

Ее брови соединились в одну линию, она опустила глаза, словно ее внимание привлекло тиковое дерево столика.

— Я бы хотела, чтобы мне стало от этого легче, — медленно произнесла Дороти-Энн, — но легче не становится.

— Я не пытаюсь заставить вас почувствовать себя лучше. Но все мои слова совершенно искренни.

Дороти-Энн подняла ресницы, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Вот в этом-то все и дело!

— В чем именно? — Хант потряс головой. — Теперь вы меня совершенно запутали.

— Хант! Как вы не понимаете? Вы мне верите, и от этого вся ситуация становится еще более реальной и пугающей! Это больше не абстракция!

— Дороти-Энн, послушайте меня! — Хант все еще прикрывал своей рукой ее пальцы, он наклонился через стол и заглянул в ее зрачки. — Не нужно пугаться, — мягко попросил он. — Вы их проглотите. Я знаю, что так и будет!

Но его слова влетели в одно ухо, а в другое вылетели. Дороти-Энн слишком отвлекала его близость, это волновало ее. Его руки на ее руках, его лицо так близко, что она чувствует легкий, тягучий аромат мыла, оставшийся после душа, запах мяты от его дыхания после чая со льдом. Запахи мужчины, множество их, чистые, свежие и здоровые, не перекрываемые одеколоном, кремом после бритья или тальком. И помимо всего этого, она уловила дуновение, только легкий намек, тончайшую нотку самого мощного, провоцирующего и естественного запаха любого мужчины — тестостерона.

Дороти-Энн почувствовала, что тонет в его глазах, захлебывается в его дыхании. У нее в голове зашумело, как будто кто-то усилил гул прибоя.

«Если бы нас не разделял стол, мы бы поцеловались», — подумала она.

Когда упали первые тяжелые капли, барабаня по парусине у них над головой, облака вдруг прорвались, Иден Айл скрылся за плотной пеленой дождя, и стало так шумно, что они перестали слышать собственные мысли.

Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Мгновение назад дождь лил как из ведра, и вот уже торжествующе сияет солнце, и Иден Айл вновь появился на горизонте, и его видно еще отчетливее, чем прежде.

Яхта отлично перенесла бурю. Дороти-Энн и Хант не уходили с палубы и только чуть-чуть намокли.

— Бодрит, — заметил Уинслоу.

— Оживляет! — согласилась она. Ее ясные глаза сияли. Проливной дождь стал забавным приключением, приятным поводом отвлечься, пусть и ненадолго, от существующих неприятностей.

Хант улыбнулся ей.

Дороти-Энн ответила улыбкой.

Потом, посерьезнев, они вернулись к делам, начав с того места, где остановились.

— Прежде всего вам необходимо выяснить, кто владеет «Пэн Пэсифик», — сказал Хант.

— Я понимаю. И Дерек сейчас над этим работает.

— И что?

— Ничего. Он занят этим с конца декабря.

— Неужели?

Дороти-Энн вздохнула.

— Пока Флитвуд ничего не обнаружил. Мы по-прежнему знаем не больше, чем тогда, когда начинали.

— Вы меня разыгрываете, — в голосе Уинслоу слышалось недоверие. — Ведь у него было три месяца!

— Правильно, — кивнула Дороти-Энн. — Дерек все время натыкается на препятствия. Частные банки в Азии по-видимому привнесли новый смысл в слово «непроницаемый». По сравнению с ними швейцарцы выглядят кучкой болтунов.

Хант покачал головой.

— Я бы не стал этому верить. Всегда найдется слабое звено. Надо просто знать, где искать.

Он помолчал и посмотрел на горизонт, где подернутое дымкой синее море сливалось с подернутым дымкой синим небом.

— Возможно, вам настало время взять профессионала, — предложил он.

Дороти-Энн наградила его хмурым взглядом.

— Какого рода профессионала?

Уинслоу прикрыл веками глаза и переплел пальцы.

— Частного детектива.

— Частного детектива! — переспросила она и фыркнула, не в силах сдержать веселье. — Как в кино? Хант, прошу вас, скажите мне, что вы просто пошутили!

— Мой друг основал одну из самых лучших фирм в этом деле, — ответил сенатор. — Я вам очень советую обратиться к нему. Если кто-то и может предоставить вам результаты, так это он. Мы познакомились на флоте.

— Вы были на военной службе?

— Точно. Я записался на четыре года, сразу после того, как закончил Йельский университет.

— Вы отправились во флот после Йеля?

— Что я могу сказать? Это семейная традиция. К тому же моя мать была уверена, что это облегчит мою политическую карьеру. Я решил пойти ей навстречу, ради меня же самого. Мне оставалось выбирать — либо флот, либо работа в непосредственном подчинении у нее в «Уинслоу комьюникейшн».

Он устало улыбнулся.

— Когда мать обнаружила, что я все проделал у нее за спиной и записался во флот, она чуть было не испустила дух.

Хант хмыкнул при воспоминании об этом.

— Значит, вы были моряком, — изумилась Дороти-Энн, ее глаза загорелись. — Честные и великодушные сорвиголовы-моряки. — Ханту всегда удавалось ее удивить. Может быть, непредсказуемость и делала его таким привлекательным? Она не была в этом совершенно уверена. Скорее похоже на то, что все действовало в сумме.

Он потянулся вперед и пальцем приподнял ее подбородок.

— Просто подумайте о частном детективе, ладно?

— Ваш совет должным образом взят на заметку, — ответила Дороти-Энн и сложила руки на груди. — Но я не думаю, что мои сотрудники могут меня продать.

Хант переменил тему разговора.

— Разве вы не должны возвращаться на берег? Чтобы пчелиная королева могла воздействовать на трутней?

Дороти-Энн покачала головой.

— Мне казалось, я вам говорила. Я отложила инспекцию до завтрашнего утра.

Она помолчала, склонив голову к плечу и пристально рассматривая своего спутника. Обычно Дороти-Энн не верила в то, что можно сочетать бизнес с удовольствием, но Ханту не повредит, если он убедится, насколько беспочвенными и необоснованными были его подозрения. Нет, решила она, он точно не обидится, не тот это человек.

— Вы, случайно, не собираетесь последовать за мной? — поинтересовалась она голоском, в котором странным образом перемешались просьба, кокетство и вызов.

Хант Уинслоу не колебался ни секунды:

— Я с удовольствием. — Улыбка изогнула его созданные для поцелуев губы. Дороти-Энн пришлось напомнить себе, что она должна устоять перед ней. — Гмм. Да, я полагаю, что мне этого очень хочется.

 

43

Моросил непрекращающийся мелкий дождь, и пик Виктория укутали облака. На своей вилле недалеко от вершины старый лунтао сидел у маленького столика и прививал гибридную чайную розу к одной из своих знаменитых розовых плетистых роз.

Вместо изысканного кимоно, которым он обычно отдавал предпочтение, для работы с цветами Куо Фонг надел свободного покроя черную с воротником цвета мандарина рубашку и мешковатые черные крестьянские брюки. И хотя в этом одеянии он казался меньше ростом, но выглядел ничуть не менее величественно. При такой горделивой осанке его никто бы не спутал с наемным работником.

Услышав быстрый перестук высоких каблучков, Куо Фонг произнес:

— Это вы, Спринг Блоссом? — он говорил на гуандунском наречии и не отрывался от работы.

— Да, многоуважаемый Куо. — И хотя хозяин не смотрел на нее, секретарша все равно грациозно поклонилась. — Вы меня звали?

— К несчастью, эта роза требует моего неотложного внимания. Всего одну минуту.

— Разумеется, уважаемый Куо.

Женщина ждала, пока старец приладит розовую ветвь к хирургическому надрезу, сделанному на нежном стволе.

— Я вам очень признателен, — поблагодарил он ее, когда закончил работу. — Не будете ли вы так добры позвонить в «Пэн Пэсифик» и передать сэру Йену, что лунтао хочет его видеть. И немедленно, понятно?

— Да, уважаемый Куо.

— Но когда этот безродный развратник появится, заставьте его подождать час и только потом приведите сюда.

Спринг Блоссом постаралась не улыбнуться. Она презирала этого дьявола-иностранца за снисходительный тон и грубую напыщенность, поэтому ей понравилась идея заставить его ждать. И при этом произносить многочисленные ничего не значащие цветистые извинения.

Спринг Блоссом By почтительно поклонилась:

— Считайте, что ваше приказание выполнено.

Сэр Йен понимал, когда ему отдают приказ. Он велел шоферу подать машину, попросил секретаршу отменить все остальные назначенные на утро встречи и вышел из конторы.

Он чувствовал себя неуютно, посматривая в окно своего «роллс-ройса» цвета граната, преодолевающего повороты дороги к пику Виктория. Ему было все равно, куда смотреть, сэр Йен все равно видел только плотные слежавшиеся облака за испещренным струями дождя стеклом. Казалось, что их оловянная непроницаемость удивительно подходит к случаю, раз уж цель этого путешествия настолько же туманна, как и окружающий мир в ярком свете желтых противотуманных фар.

Он попытался догадаться, чего потребует от него лунтао на этот раз, но у него ничего не вышло. Ничего не приходило в голову. Единственной константой была поездка вверх по горе, во время которой у него всегда возникали дурные предчувствия и страхи.

Страх сэра Йена был почти осязаемым, как некая физическая сила, вызывающая подрагивание мускулов, тики, подергивание конечностей и астматический свист в груди, когда он пытался дышать. Его пальцы вцепились в кожу сиденья с гранатовым кантом, оставляя на нежной брусничной обивке глубокие отпечатки.

Да, страх. Старик пугал его почище любой шайки уличных бандитов, вооруженных ножами. Потому что Куо Фонг обладал настоящей властью, настолько абсолютной, что с ней невозможно было спорить, и совершенно немилосердной; и могуществом настолько очевидным, что не было никакой необходимости подкреплять его внешними данными.

Но Куо Фонг обладал и кое-чем более существенным.

Он владел людьми.

Например, сэром Йеном. На самом деле, лунтао принадлежало все, кроме титула, потерявшего былой блеск. Все остальное, что так необходимо преуспевающему аристократу, принадлежало Куо Фонгу. Пост сэра Йена в «Пэн Пэсифик», его элегантный пентхаус в кондоминиуме, дорогое удовольствие быть членом самых изысканных клубов Гонконга, эта машина, в которой он сейчас ехал. Даже красивые, сшитые на заказ вещи, в которые англичанин одевался, все это условно. Это его, пока он играет роль английского подставного лица для лунтао.

Без всех этих необходимых деталей, без этих костюмов, денег, он бы занял еще одно место — и сэр Йен понимал это — в длинном ряду обносившихся аристократов.

Поэтому он и плясал под дудку старого Куо Фонга.

Сэр Йен плясал и снова плясал. И чем дольше длились эти пляски, тем труднее было остановиться. Как будто аристократ по глупости сунул ноги в красные башмачки.

Он с трудом, преодолевая боль, выдохнул. Красные башмачки требуют, чтобы танцор не останавливался. Приглашения на отличной бумаге, ужины, коктейли, рестораны, гонки на яхтах — вот его путь. Красные башмачки требуют, чтобы танцор не останавливался. Сэр Йен. Банкир. Председатель комитета. Хорошо упитанный мужчина, известный в городе. Красные башмачки требуют, чтобы танцор не останавливался. Слухи, секреты, услуги, кредиты, выплаты, взятки…

Сначала англичанин пытался обманывать самого себя, но теперь он уже смирился. У него нет других вариантов. Вы не можете запросто упаковать вещи и перестать работать на лунтао. Только не это, если вы дорожите своим здоровьем и благосостоянием.

Если вас призвали однажды, вы уже принадлежите старику… Либо на всю жизнь, либо пока смерть не разлучит вас.

Большая машина замедлила ход, потом резко свернула налево и остановилась. За серебряной леди на капоте «роллс-ройса» возвышались внушительные ворота из кованого железа. Сочетание противотуманных фар и плывущих облаков создавало театральный эффект. Высокие, темные кусты бирючины по обеим сторонам дороги постепенно исчезали, словно плотные валы, в тумане по другую сторону ворот. На столбе был расположен микрофон, как раз у окна водителя.

Прежде чем шофер сэра Йена успел открыть рот, электроника медленно распахнула створки, и он вспомнил о циклопических глазах скрытых видеокамер.

Машина двинулась вперед, под колесами захрустел гравий.

Сэр Йен глубоко вздохнул. Если сомневаешься, делай вид, что все в порядке.

Распрямив плечи, банкир сел прямо и потряс свежеподстриженной головой. Облачился в доспехи напыщенности. Украсил себя позументом самоуверенности.

Ему хотелось стать выше ростом, выглядеть более авторитетным, неуязвимым.

«Роллс-ройс» остановился у крыльца дома, и начались обычные церемонии.

Никогда ничего не менялось. Водитель обошел лимузин и открыл пассажиру дверцу. Дворецкий впустил его в дом и взял у него плащ. Телохранитель привычно ощупал визитера. Потом слуга отвел его в знакомую приемную с мраморным полом, где за каминной решеткой танцевали языки огня.

И там его как всегда усадили — намеренно, никаких сомнений — в то же самое неудобное, низкое, слишком мягкое кресло, из которого ему было невероятно трудно подняться. Он взмахом руки отказался от предложенных как обычно напитков и стал ждать.

В доме царила тишина. Потрескивали поленья, иногда выстреливая искрами, ударявшимися в экран. На камине отстукивали время французские часы, словно насмехаясь над тем, насколько поспешно явился сюда сэр Йен.

Прошло пять минут, потом десять.

Англичанин нетерпеливо отогнул манжет и взглянул на свой золотой «ролекс». Раздраженно забарабанил пальцами по обтянутым тканью подлокотникам кресла.

В этом доме его уже не в первый раз заставляли ждать. Далеко не в первый. Последнее время это превратилось в эпидемию. И Гонконг должны вот-вот вернуть Китаю! Если лунтао и его люди считают уместным уже сейчас таким образом играть с ним, титулованным британским подданным, то что же начнется после официальной передачи территории?

И что еще более важно и интересно, неужели в нем больше не будут нуждаться? Вдруг с ним обойдутся как со старым башмаком, ни на что не годным и ненужным?

А за этими вопросами последовали другие, еще более беспокойные, прогрохотали, словно гром, в голове сэра Йена.

Если они решили отказаться от его услуг, то как с ним поступят? Ему известно слишком много грязных секретов. Он играл первую скрипку во многих подпольных сделках. Они не могут просто отправить его на пенсию и дать свободу.

Итак. Как же они со мной поступят?

Сэр Йен содрогнулся при одной мысли об этом.

Конечно, он отлично понимал, что появление таких страхов — это легкие проявления паранойи. Но некоторая доза паранойи может быть очень полезной для здоровья, о чем свидетельствует судьба почти десятка людей, неудобных людей, которых он знал и которые просто растворились в воздухе, так таинственно и бесследно, как будто вовсе никогда не рождались на свет.

«Неужели и меня ждет такая участь?» — гадал сэр Йен. На его широком розовом лбу выступили блестящие капельки пота.

«Нет, нет, — убеждал он себя. — Мне не следует делать поспешные выводы. Я должен успокоиться…»

Сэр Йен достал чистый белый носовой платок и изящно промокнул лоб, пытаясь выровнять дыхание и контролировать предательское подрагивание мускулов.

Требуется успокоиться. Да, спокойствие…

Пятнадцать минут. Двадцать…

И тут дверь открылась и по мрамору зацокали каблучки. Банкир по-совиному покосился сквозь стекла своих больших очков в черной оправе. К нему через комнату шла Спринг Блоссом By, ее целеустремленная, но не размашистая походка была продиктована узким кроем ярко-синего чунсона.

— А! Мисс By! — Сэр Йен повел себя, как назойливый рехнувшийся дядюшка-англичанин, попавший за границу. Он быстро причесал пальцами редеющие волосы, потом оперся о подлокотники, пытаясь подняться на ноги.

— Нет, нет, сэр Йен. Прошу вас, сидите. — Голосок Спринг Блоссом звучал приятно негромко, почти музыкально.

Она вежливо поклонилась.

— Достопочтенный Куо приносит тысячу извинений. Его ненадолго задерживают дела. Я должна извиниться за причиненные неудобства.

Он моргнул, пытаясь не хмуриться, но недостаточно быстро, чтобы скрыть свое неудовольствие. Игра в ожидание причиняла боль, а от раздражения у него разыгрывалась язва.

— Я, разумеется, немедленно информировала достопочтенного Куо, как только вы приехали. — Секретарша лучезарно улыбнулась. — Я могу предложить вам чаю, сэр Йен?

— Чашечку чаю? — переспросил он, явно разочарованный.

Ему бы больше подошли джин или шотландское виски, но попросить о том, чего не предложили, по местным понятиям считается неприличным. Когда ты в Гонконге…

Банкир мрачно покачал головой.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы мне предложили, но нет. И все равно спасибо.

Женщина кивнула.

— Ваше терпение высоко ценится, сэр Йен. Я уверена, что ожидание долго не продлится.

— Чем раньше, тем лучше, верно? — он попытался выдавить смешок.

— Да, да, скоро, — она довольно кивнула. — Очень скоро.

Но прошло еще сорок минут, дважды прерываемые появляющейся с извинениями Спринг Блоссом, прежде чем она наконец произнесла:

— Сэр Йен! Достопочтенный Куо сейчас вас примет. Еще раз приношу вам тысячу самых искренних извинений.

Англичанин кивнул, его губы сложились в холодную официальную улыбку. С каждым появлением этой женщины он обижался все больше и сейчас был слишком зол, чтобы позволить себе заговорить. Его пальцы вцепились в одежду по бокам.

— Сюда, пожалуйста.

Спринг Блоссом повела его по длинному коридору, где звук их шагов отдавался эхом, словно в пустом музее. Она проводила его не в кабинет лунтао, как он ожидал, а мимо него, по мраморной лестнице с пятью площадками, напоминающей раковину моллюска наутилуса. Хотя со стороны улицы вилла поднималась всего на два этажа и выглядела обескураживающе скромно, задняя сторона дома спускалась вниз по склону, так что громоздкость сооружения была спрятана от чужих глаз.

Спускаясь по ступенькам, они проходили мимо ниш в стенах, в каждой их которых притаилось бесценное, безупречное произведение искусства. Казалось, в коллекции представлены образцы искусства всех китайских династий.

«И ни одно не куплено по обычным каналам, — сэр Йен мог в этом поклясться. — Похищены с археологических раскопок на материке, — он в этом уверен. — Прежде чем их занесли в списки найденного».

Сойдя с последней ступеньки, сэр Йен пошел за Спринг Блоссом по еще одному великолепному мраморному коридору. Вдоль стен на пьедесталах расположились старинные ближневосточные тексты. Пиктограммы шумеров на каменных табличках. Глиняный цилиндр с рядами клинописи времен Навуходоносора II, царя Вавилона Каппадокийские деловые письма в текстах Sammerlurkunde.

Сэр Йен самодовольно улыбнулся. Вот за это ему пришлось заплатить.

В конце коридора секретарша открыла дверь и отступила в сторону. Она грациозно поклонилась.

— Прошу вас, сэр Йен, — пригласила Спринг Блоссом.

Англичанин переступил через порог и — черт возьми! — запнулся, отпрянув от накатившей на него и ударившей прямо в лицо клейкой волны жары и влажности и вызывающего тошноту запаха удобрений. Он быстро вытащил носовой платок и зажал им рот и нос. Его глаза, и так уже начавшие слезиться за стеклами очков, чуть не вылезли из орбит.

Сэр Йен оказался в оранжерее в викторианском стиле со стеклянными стенами и стеклянной стрельчатой крышей. Из тех, что однажды снова вошли в моду, и их обычно использовали как зимний сад или столовую.

Но только не в этом случае. Здесь оранжерею использовали по ее прямому назначению. Она давала приют лабиринту пятиярусных этажерок, уставленных драгоценными экземплярами роз в горшочках.

Прижимая платок к лицу, делая короткие вдохи ртом, сэр Йен совершил полный круг.

Розы. Они были повсюду. Тысячи цветов. В различной степени роста.

Там жестоко обрезанные палочки, словно ампутированные конечности с привитыми донорскими побегами. Здесь гибкие колючие зеленые ветви, некоторые с листьями и бутонами. И повсюду множество, чрезмерное множество роскошных цветов — только на похороны.

Сэр Йен моргнул при этой ассоциации, но она попала в точку. А как же иначе?

Потому что мощный запах удобрений, самых худших удобрений, какие ему доводилось нюхать, к его огромному неудовольствию, — а он не знал, или не осознавал (да и с какой стати ему это делать?), что все удобрения пахнут по-разному, — не мог перекрыть силу аромата органики, почвы, хлорофилла и земли в горшках, все перекрывала невероятно сладкая, насыщенная вонь гниения.

Сэр Йен отвел глаза. Он взглянул вверх на напоминающие церковь своды стеклянного потолка, потом с тоской на дальнюю стену, и понял, что в ясный день лунтао может наблюдать за своими двумя поместьями — непосредственно усадьбой, с бассейном позади дома и садом, и огромной вотчиной внизу, где расположился весь Гонконг, созревший для постоянного сбора дани.

Но сегодня можно было увидеть только облака. Они прижимались к стеклам, как сугроб из тумана, как будто их согнали сюда специально, чтобы предстоящая встреча осталась тайной.

«Встреча! Какая встреча?» — думал сэр Йен, уверенный, что пребывает в одиночестве, приведенный сюда специально, чтобы пройти еще один круг унижений.

Но это уже слишком! Раздувшись от чувства собственного достоинства, он направился было обратно к двери, как вдруг — звяк! — поблизости раздался металлический звук, произведенный явно рукой человека.

Сэр Йен удивился, изменил маршрут, осторожно пробираясь между рядами этажерок, подняв руки, чтобы защититься от колючих веток. Он выругался про себя, отодвигая цветы от лица, а колючки цеплялись за рукава его черного в белую полоску костюма… Его прекрасного, нового костюма, который вот-вот превратится в тряпку, если он не выберется из этого ада, этой невероятно душной атмосферы, всепроникающей сырости, вони экскрементов и липкой влажности!

Господи, неужели возможна еще более ужасная комбинация запахов?

Он решил про себя, что подобного, точно, не существует, и надеялся только, что ткань костюма не пропитается всеми этими ароматами, иначе в чистке его просто отошлют обратно.

Он-то сам чувствовал себя явно увядшим. Ручейки пота стекали по лбу, испарина проступила над верхней губой, а по спине бежал просто водопад. Его рубашка уже прилипла к плечам.

А его глаза! Они горели от отвратительного запаха и заплывали слезами, и все-таки ему удавалось различать краски. Какое же разнообразие. Розы были белыми как сахар, всех оттенков желтого — лимона, солнца, коньяка и латуни. Розы цвета мандарина, коралла, слоновой кости с рубиновой каймой, цвета лаванды, малины, алые, темнокрасные, цвета крови.

Спектр казался нескончаемым.

Это же относилось и к оттенкам.

И тут сэр Йен подошел к низенькому деревянному столику, где выстроились в ряд отлично обрезанные розы-стандарты, напоминающие пуделей из цветов. И за ним, скрытый кустами, расположился старый лунтао. В черном свободном костюме. С секатором в руке.

Он занимался цветоводством — чертовым цветоводством!

Пухлое лицо сэра Йена побагровело от гнева. Он не мог в это поверить.

Все то время, что меня заставили ждать, старик занимался чертовым цветоводством!

От оскорбления щеки его вспыхнули, как от пощечины.

Подняв глаза, лунтао изобразил удивление. Потом он грациозно поклонился.

— Сэр Йен, — приветствовал Куо Фонг посетителя на английском с певучим акцентом. — Вы оказали мне честь, придя в мой дом.

Все еще прижимая платок к лицу, банкир поклонился в ответ и «отбарабанил» стандартный ответ:

— Я благодарю достопочтенного Куо за его сердечное гостеприимство.

Его как всегда удивило, что человек с этим странным акцентом, клочковатыми седыми волосами, козлиной бородкой и сморщенной кожей цвета золотистого рома, обладает такой неограниченной властью.

Старик махнул рукой в коричневых пятнах.

— Я вижу, что вам неприятен этот запах. Приношу тысячу извинений. Я забыл, что не все к этому привыкли.

— Никогда не нюхал ничего подобного, — признался сэр Йен, обходя стол. — Чем это, черт возьми, пахнет?

Лунтао улыбнулся.

— Самое лучшее удобрение для роз — куриный помет.

Англичанин скорчил гримасу. Неудивительно, что так воняет!

— Как вы полагаете, нет ли иронии в том, что, выращивая красоту, необходимо пользоваться чем-то настолько мерзким? — Куо Фонг погладил свою бородку и хитро взглянул на сэра Йена. — Но в природе всегда так. Самые изысканные наслаждения и деликатесы требуют гнили и экскрементов. Вспомните о черепахах, крабах и им подобных. Разве они не питаются тем, что лежит на самом дне моря?

— Как я могу с этим спорить?

Старик повернулся к кусту роз с огромными цветками на длинных стеблях. На первый взгляд, они казались белыми, но на самом деле розы были самого нежного розового оттенка с бледно-абрикосовой сердцевиной. Выбрав цветок, старик отрезал его секатором, поднес к свету и повернул, чтобы проверить прозрачность лепестков. Он вопросительно посмотрел на гостя:

— Скажите мне, сэр Йен, вы любите розы?

— Боюсь, что я мало знаю о них. «Ах, роза, роза, розочка», что-то в этом духе.

Лунтао кивнул.

— Вот это мой любимый гибрид, — он кивком указал на розу в своей руке, — я назвал его «Солнечное облако», в честь моего старшего внука.

Он обрезал стебель на два дюйма и костяной пилкой цвета черепашьего панциря срезал шипы. Потом протянул цветок гостю.

— Для вашей петлицы, — скромно предложил он.

Сэр Йен принял подарок.

— Я благодарю вас за такой изысканный дар. — Этикет требует вежливости, и ему не оставалось ничего другого, как вдеть цветок в петлицу. Но чтобы с этим справиться, ему требовались обе руки. Англичанин неохотно спрятал носовой платок в карман.

Без этой защиты вонь грозила поглотить его. У банкира все поплыло перед глазами, но ему удалось протащить стебель цветка через петлицу.

— Как я выгляжу? Немного официально, правда?

— Вовсе нет. — Куо Фонг позволил себе чуть улыбнуться. — Вы настолько добры, что потакаете старику. А теперь идемте. Пройдитесь со мной, я должен осмотреть свои гибриды. Нам надо обсудить срочное дело.

— Как всегда я к услугам лунтао.

Пока они шли среди роз, Куо Фонг поглаживал цветы одним движением большого и указательного пальцев.

— Вы должны первым же рейсом вылететь в Нью-Йорк. Не назначайте никаких встреч. Никого не предупреждайте. Просто покажитесь.

Лунтао остановился подле гибрида чайной розы с острыми, чисто-белыми лепестками, с ярко-розовыми прожилками и фиолетовыми краями.

— Это «Небесный цветок». Самый последний результат моей работы с гибридами. Я назвал его в честь моей самой маленькой внучки, которую я люблю больше всех.

Они двинулись дальше.

— Эта поездка в Нью-Йорк, — заговорил сэр Йен. — Что с ней связано? С кем я должен увидеться?

Старик остановился, повернулся и прямо взглянул ему в глаза:

— С миссис Кентвелл из компании «Хейл».

— И какова цель этого неожиданного визита?

Тень коварства мелькнула в глубине глаз Куо Фонга.

— Вы должны сделать ей предложение. Я вам немедленно сообщу детали. Но сначала, еще одна роза, которую мне хотелось бы вам показать…

Сэр Йен следовал за своим боссом. «Теперь я понял, — подумал он. — Это по поводу займа. Я буду выполнять роль посредника».

Ему не хотелось этим заниматься. В лучшем случае, это будет крайне неприятным переживанием. А в худшем…

Но сейчас он не станет об этом думать. У него все равно нет выбора. С любой точки зрения, лучше это, чем альтернатива.

По меньшей мере я не тот, кого собираются сократить. Я лучше буду исполнять роль посредника каждый день.

 

44

Дороти-Энн чувствовала себя подавленной. Она не в первый раз приезжала посмотреть на самый любимый проект своего мужа, но раньше Фредди всегда сопровождал ее. Ведь в конце концов, Иден Айл появился в результате его вдохновения. Помня об этом, Дороти-Энн недолго оставалась на стройке, позволяя мужу самому всем заниматься.

И теперь именно она должна завершить этот проект.

Дороти-Энн огляделась по сторонам, рассматривая его офис, расположившийся в сборном доме из гофрированного железа с кондиционером. Просторный, очень удобный и очень мужской.

Повсюду форма соответствует предназначению.

Это очевидно, стоит только взглянуть на металлические ящики для бумаг и пробковые доски с приколотыми к ним чертежами, поставленные вдоль двух гофрированных стен. У окна в противоположном глухом конце комнаты расположился стол Г-образной формы. За ним стояло металлическое вращающееся кресло, а напротив полукругом расположились складные пластиковые стулья.

На поверхности стола не громоздились бумаги, Фредди этого не любил. На коротком конце буквы «Г» стояли его персональный компьютер, клавиатура и принтер. На длинной прямой расположились тетрадь для записей, набор ручек и всего необходимого для работы, настольная лампа и несколько телефонных аппаратов. Единственным декоративным элементом представала фотография Дороти-Энн и детей в рамке.

От нахлынувших воспоминаний на глаза Дороти-Энн навернулись слезы.

Стену напротив окон делили три одинаковые двери. Средняя вела, как было известно Дороти-Энн, в общий зал, уставленный вплотную рабочими столами. Сейчас это ее совершенно не интересовало.

Поэтому она открыла правую дверь и вошла в маленькую ванную комнату. Здесь были раковина, унитаз и душевая кабина с толстыми стеклами. Чистые белые полотенца свешивались с металлической перекладины, а на полочке над раковиной все еще стояли электрическая зубная щетка, принадлежавшая Фредди, полтюбика зубной пасты, флакончик с кремом для бритья и его опасная бритва с ручкой из слоновой кости.

Как будто ее муж с минуты на минуту вернется.

«Но Фредди никогда больше не вернется, — грустно напомнила себе молодая женщина. — Он ушел навсегда. Мне пора собрать его личные вещи».

Дороти-Энн вышла и спокойно закрыла за собой дверь. Хант, как она заметила, стоял к ней спиной. Он подался вперед, сложив руки за спиной, и делал вид, что с интересом рассматривает один из чертежей на доске.

Он не хочет нарушать мое уединение.

Дороти-Энн была ему благодарна за проявленную деликатность. Никакого сомнения, он понимает, как ей сейчас тяжело.

И Дороти-Энн вдруг обрадовалась, что Уинслоу пошел вместе с ней. «Я не одна, — сказала она себе. — Это самое главное».

Левая дверь вела в спальню, где ночевал Фредди, когда ему приходилось провести ночь на острове. Дороти-Энн открыла дверь и вошла.

На какое-то мгновение она остановилась на пороге, вся дрожа, и оглянулась. Легкая кровать была аккуратно застелена чистым бельем, а на полке в узком шкафчике лежала желтая каска Фредди. Его имя было написано на передней ее части.

Дороти-Энн увидела эту каску и перед ее глазами мгновенно промелькнула череда картинок, как будто мимо промчался поезд с освещенными окнами. Она видела, как Фредди примеряет каску, пристраивает ее то так, то этак на голове, чтобы казалось посмешнее. И его лицо сияет. Каким же красивым и веселым он был! Ничего удивительного, что она так любила его и теперь ей его смертельно не достает…

И словно разглядывая собственное изображение на кинопленке, Дороти-Энн вспомнила свое первое путешествие на Иден Айл. Фредди вел ее за руку, тащил за собой по джунглям, бросаясь то туда, то сюда, и всюду создавая фантастический мир при помощи слов и жестов.

Воспоминания обрушились на нее с болезненной ясностью.

Вот Фредди толкает ее во всей одежде в сверкающую воду притаившегося пруда. Белоснежная лента водопада заглушает ее визг. И вот они целуются, срывают друг с друга одежду и быстро, страстно занимаются любовью.

Сцена оказалась такой живой, что Дороти-Энн выкрикнула его имя:

— Фредди!

Но присутствие мужа было эфемерным, мысленно воспроизведенное изображение начало меркнуть, и у нее осталось только осознание того, что все это лишь воспоминания.

Воспоминания…

Дороти-Энн быстро закрыла шкаф, вышла из комнаты и затворила за собой дверь. Она беззвучно плакала.

Хант подошел к ней и обнял.

— Если вам хочется побыть одной, я все пойму, — мягко заметил он.

Дороти-Энн покачала головой.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, — хрипло ответила она.

Он отодвинулся на расстояние вытянутой руки.

— Ты уверена?

Дороти-Энн кивнула:

— Да, я уверена.

Она освободилась от его рук, подошла к рабочему столу, повернула вращающееся кресло и села. Оно оказалось для нее высоковато, но женщина не стала прилаживать его под себя. Ей не хотелось этого делать.

«Теперь за все отвечаю я», — подумала Дороти-Энн.

Чуть раньше она разговаривала со штаб-квартирой корпорации в Уайт-Плэйнс с борта яхты «Ртуть». Новости оказались ободряющими.

И теперь, сидя за письменным столом Фредди, Дороти-Энн еще раз прокрутила в памяти этот разговор.

— Детка! — ликующе звучал голос Венеции. — Я не знаю, как тебе это удалось! Хотя нет, знаю. Ты как всегда оказалась права, утроив бюджетные ассигнования на рекламу! А ты помнишь наш разговор о том, что надо умаслить турагентов и повысить им комиссионные? Девочка, это был гениальный ход. Ух! Места на некоторых наших курортах уже заказаны и перезаказаны! Ты слышишь меня? Все переполнено!

— Теперь надо молиться, чтобы так все и оставалось, — горячо откликнулась Дороти-Энн.

— Ой, но это еще не все. Малыш, ты только послушай. Я обзвонила всех, кто мне хоть чем-нибудь обязан, так? Плюс, я задолжала кому только можно на годы вперед, так? Вероятно, мне придется еще об этом пожалеть, но — ты готова услышать новость? — Венеция сделала театральную паузу. — «Санди Пэрейд» дает цветные фотографии наших курортов!

— Что они делают? — Дороти-Энн не могла поверить своим ушам.

— Подруга, ты все слышала. На самом-то деле, — самодовольно добавила Венеция, — им пришлось выкинуть эксклюзивное интервью с Деннисом Родмэном, чтобы мы оказались в этом номере!

— Венеция! Ради Бога, как же тебе это удалось?

— Тебе лучше об этом не знать, — мрачно отозвалась негритянка.

— Ты просто удивительная, — изумилась Дороти-Энн. — Я тебе очень обязана.

— Глупости. Ты и вправду у меня в долгу, но только не вздумай забивать этим свою хорошенькую головку именно сейчас, — щедро разрешила Венеция. — У тебя будет достаточно возможностей расплатиться со мной. И знаешь что, девочка? Просто на случай, если ты забудешь, будь уверена, я тебе напомню.

Потом Дороти-Энн поговорила с Берни Эпплдорфом. Он вел себя более сдержанно, но она и не ожидала большего от человека, подсчитывающего фасолины.

— Ваши куры еще не снесли яйца, — сердито проворчал он. — Так что их нечего пока считать. Вы прибавили комиссионные, увеличили расходы на рекламу, вы еще за это поплатитесь.

«Верный старина Берни, — подумала Дороти-Энн. — Говорит как настоящий бухгалтер».

— Берни, хотя бы на этот раз, избавьте меня от лекции. Я позвонила только для того, чтобы узнать цифры нашего ежедневного дохода.

— Ладно, — вздохнул он. — Каким-то образом, не иначе, как благодаря чуду, мы побили вчерашние показатели.

— Мы сделали это?

— Я же вам сказал!

— О Берни! — Дороти-Энн захлебнулась от восторга. — Если бы вы были рядом, я бы вас расцеловала!

— Оставьте свои поцелуи при себе, — пробрюзжал Эпплдорф. — А вот вам еще и бесплатный совет. Считайте вчерашний день чудом, а не закономерностью.

«Что такое с этим парнем? — гадала Дороти-Энн. — И как же заставить его радоваться? Или Берни навсегда обречен оставаться скрягой?»

— Ответьте мне на один вопрос, Берни, — решилась Дороти-Энн. — Есть ли что-то на этой земле, ну хоть что-нибудь, что сможет поднять вам настроение?

— Странно, что вы об этом спрашиваете.

— Ага! — воскликнула молодая женщина. — Я знала, что должно что-то быть. Тогда что же это? Позвольте мне угадать. Целый ряд голых хористок и только для вас? Сорвать банк в Лас-Вегасе? Выиграть джек-пот в «Лотто-миллион»? Что?

— Мое представление о блаженстве, — сообщил ей Берни утомленно, — это хороший, ровный, недраматический баланс, хотя бы ради разнообразия. Вы знаете, нечто такое, что не напоминало бы сумасшедший тест у психоаналитика. У меня бы значительно понизилось давление, а это довело бы меня просто до состояния экстаза.

— Я как раз его достигла, — пробормотала мрачно Дороти-Энн.

— Но есть и еще кое-что, что сделает меня счастливее. Хотите узнать, что?

— Если говорить честно, Берни, то нет. Впрочем, я могу догадаться. Но именно сейчас мне бы очень не хотелось, чтобы вы на меня наседали.

— Что ж, как ваш ревизор и ваш друг, я бы проявил небрежность, если бы не стал повторять одно и то же. Должен же кто-то заставить вас бросить эту черную дыру, всасывающую деньги, из которой вы звоните. Если вы обратите внимание на этот совет, я умру и отправлюсь на небеса.

— Берни, Берни! — прервала его Дороти-Энн, пытаясь не дать ему и дальше разочаровывать ее. — Сколько раз я должна вам повторять? Иден Айл — это будущее.

— Неверно, — прокаркал он. — Иден Айл станет вашим прошлым. Вашим собственным Ватерлоо.

— А что такого плохого в Ватерлоо? — мрачно поинтересовалась Дороти-Энн. — Да, это стало концом для Наполеона. Но вы должны признать, Берни, что это же сражение стало триумфом Веллингтона. Понимаете? Все зависит от того, с какой точки зрения на это посмотреть.

Но Берни не удалось поймать на эту удочку.

— Рассуждения милые, но не совсем верные. До настоящего времени вам удавалось держаться на самом краешке. Но поверьте мне. Если вы не сократите расходы, вы можете не пережить следующей катастрофы. А с другой стороны, без этого белого слона, со строительством которого вы так завязли, вы сможете — я сказал, сможете — пережить грядущие тяжелые времена.

Дороти-Энн поняла, что дальше спорить бесполезно.

— Ладно, — сказала она. — Вы высказали свое мнение. Ваш совет принят к сведению. Я все обдумаю.

— Хорошо, но я не буду молчать, — проворчал напоследок Эпплдорф.

Теперь, вспоминая этот разговор, Дороти-Энн приходилось признать, что по многим позициям совет Берни пришелся кстати. Но ведь бухгалтеры не обладают даром ясновидения.

Она оглядела телефоны на рабочем столе и прочитала наклейки под кнопкой автоматического набора номеров. Женщина заметила, что первые четыре принадлежали ей — ее городской дом, офис в Уайт-Плэйнс, телефон в машине и ферма. И тут она увидела, что в левом ряду под номером пять было написано «Экерман».

Не тратя больше времени даром, Дороти-Энн сняла трубку и нажала кнопку.

Дороти-Энн представила Курта и Ханта друг другу, взмахом руки пригласила мужчин садиться в пластиковые стулья перед ее столом и сразу же перешла к делу.

— Курт, мистер Уинслоу — это старый друг нашей семьи, — сказала она, слегка погрешив против правды. — При нем вы можете говорить свободно.

Экерман кивнул, принимая эту небольшую натяжку. На этот раз он надел майку цвета банок с кока-колой под гавайскую рубашку с длинным рукавом с изображением гавайских девушек, танцующих хулу, и белые шорты. Их рисунок напоминал беспорядочные мазки краски. На ногах красовались лимонного цвета теннисные туфли, а на носу солнечные очки в розовой оправе.

— Теперь о вашей отставке, — бодро заговорила Дороти-Энн. — Вчера мне показалось, что на меня сбросили бомбу.

Курт от неловкости заерзал на своем стуле. Он выглядел смущенным и закусил нижнюю губу.

— Я не хотел оскорбить вас, — честно признался он. — В этом нет ничего личного.

Дороти-Энн кивнула и улыбнулась, чтобы показать, что не испытывает к нему неприязни.

— Я это понимаю. — Она сложила руки на папке с бумагами. — Я также с пониманием отношусь к вашему стремлению к новым вершинам. Если кто и может это понять, то именно я. Я точно такая же.

Курт кивнул.

— Поэтому я не стану пытаться отговорить вас. Я понимаю, что все мои старания окажутся напрасными. Свободный ум не привяжешь к одному месту. Но это вовсе не означает, что я хочу вашего ухода, Курт. Я этого не хочу.

— Я ценю это, — напряженно отозвался тот.

— Мне кажется, не следует упоминать о том, что ваш уход пришелся на довольно… гм, скажем так, не очень ко времени?

— Я это понимаю…

Дороти-Энн подняла руку, призывая его к молчанию.

— Не стоит беспокоиться об этом. Возможно, удачного времени для того, чтобы расстаться с вами, просто не существует. Но прежде чем вы уйдете, я хочу попросить вас помочь мне.

— Разумеется. — Курту, явно, очень хотелось угодить. — Только скажите мне, чего вы хотите.

Дороти-Энн откинулась на спинку кресла, ее пальцы сомкнулись вокруг подлокотников.

— Как вы знаете, — медленно начала она, — мой покойный муж был движущей силой проекта строительства на Иден Айл. Все это, — Дороти-Энн сделал плавный округлый жест рукой, — результат его работы. Мне необходимо ознакомиться с каждой деталью этого проекта.

— Никаких проблем, — улыбнулся Экерман. — Я с удовольствием вам все здесь покажу. Быстренько введу вас в курс дела.

— Вам лучше знать заранее, что пока я как ребенок в лесу. Что касается Иден Айл, то я почти ничего не знаю.

Это было не совсем правдой, но и не законченной ложью. Дороти-Энн докладывали о каждом шаге вперед, пока Иден Айл превращался из необитаемого острова в строительную площадку. Но ей необходимо было взглянуть на проект глазами Курта. Познакомиться именно с его видением.

— Вам следует помнить, — сказал Экерман, — что Иден Айл задумывался как вершина в индустрии отдыха. Он должен стать курортом на полном самообеспечении. Любой человек может захотеть все, что угодно, и здесь он должен это получить. Отели на любой кошелек. Магазины. Парк развлечений. Самый большой в мире естественный аквариум.

Дороти-Энн согласно кивнула. Она все это знала, но Хант не знал. Поэтому она позволила Курту продолжать.

— Практически все, что мы делаем здесь, никто раньше никогда не делал, — рассказывал Экерман. — Во всяком случае, не с таким размахом. И разумеется не на необитаемом острове. Этот фактор работает и на нас, и против нас.

По его голосу чувствовалось, что Курт на самом деле очень гордится этим проектом, и Дороти-Энн не смогла снова не вспомнить о Фредди. Понятно, почему они с Куртом так замечательно поладили.

— Самое большое наше преимущество, — продолжал между тем Курт, — в том, что нам не пришлось столкнуться с проблемами, возникающими, как правило, в случае строительства курортов на побережье. К примеру, загрязнение окружающей среды. Мы давим его в зародыше, прежде чем оно начнется. То же самое и с преступностью. Так как здесь нет местного населения, следовательно, не существует и уровня преступности. — Экерман улыбнулся и подался вперед. — Вы только подумайте! Где еще человек может гулять по пляжу в четыре часа утра и не бояться, что его ограбят? Разумеется, мы хотим, чтобы все так и оставалось, поэтому мы формируем собственную полицию.

Энтузиазм Курта оказался заразительным, и Дороти-Энн вдруг поняла, что ее тоже охватило возбуждение. Она взглянула на Ханта. Он с неподдельным интересом следил за каждым страстным словом рассказчика.

— Разумеется, на каждый плюс приходится свой минус, — продолжал Курт. — Мы встретили бесконечное множество проблем. Когда находишься на острове, сложным становится любой пустяк.

Дороти-Энн кивнула. Она отлично представляла ситуацию. Вот почему строительство на Иден Айл все время отстает от графика. И почему расходы стремительно возрастают.

— Таким образом, прежде чем приступить к строительству, нам пришлось создать всю инфраструктуру на месте, — объяснял Курт. — Сразу становится понятным, во что мы ввязались, так как речь идет о возведении города на шесть тысяч жителей.

Уинслоу негромко присвистнул.

— Вы собираетесь принимать шесть тысяч гостей?

Курт отрицательно мотнул головой.

— Не только гостей, эта цифра включает в себя и обслуживающий персонал.

— Но разве такое множество людей не нанесет вреда экологии?

Экерман снова мотнул головой, отбрасывая это замечание прочь.

— Этого не случится. С самого начала мы решили сохранить рай на Райском острове, ведь так переводится его название.

— И как же вам это удалось? — Хант выглядел по-настоящему потрясенным.

Курт позволил себе скромно улыбнуться.

— Начиная с момента подготовки к строительству мы опирались на научно обоснованные заключения о максимальном количестве людей, которые могут находиться на острове одновременно.

— И все сошлись на шести тысячах?

— На самом деле, нет. Это мы опирались на эти цифры. — Курт посмотрел на Дороти-Энн. — Миссис Кентвелл настоящий эксперт, когда речь идет о строительстве отелей и курортов. Мне кажется, она лучше сможет об этом рассказать.

Дороти-Энн перевела взгляд на Ханта.

— Мы пригласили пять групп ученых. Все они работали независимо друг от друга. В их выводах фигурировали цифры от семи до девяти тысяч человек. Большее количество людей нанесет определенный вред окружающей среде… Возможно, непоправимый.

— Я понимаю, — кивнул Хант. — Поэтому вы решили остановиться на меньшей цифре.

— Совершенно верно. Лучше предупредить вред, чем потом об этом сожалеть. — Дороти-Энн улыбнулась. — Поэтому мы решили ограничить свой лимит шестью тысячами человек. Мы разбили их на четыре тысячи постояльцев и две тысячи обслуживающего персонала. Тысяча постоянного, тысяча временного.

— Все равно, это такая толпа:

— Да, это так, — согласилась миссис Кентвелл. — Разумеется, речь идет о максимальной загрузке. В гостиничном деле стопроцентная загрузка — дело практически неслыханное. Всегда существуют незанятые места. Мы строили свои расчеты на семидесяти пяти процентах загруженности в течение года.

— Мне кажется, вам потребуется взвинтить цены, чтобы покрыть убытки.

Дороти-Энн покачала головой:

— Как раз наоборот. Мы планируем установить такие цены, чтобы они могли составить конкуренцию другим курортам, и ублажить туроператоров. И хотя у нас семейный курорт с тематическими парками, мы не забыли о казино, открытых двадцать четыре часа в сутки, с рулеткой, баккара, азартными играми, покером и восемьюстами игорными автоматами. Для крупных ставок планировалось создать отдельный салон. Большую часть доходов мы собирались получать от игры.

— Ага. Принцип Лас-Вегаса. Семейный отдых и порок, все под одной крышей.

— Ну, на самом деле, под несколькими крышами. Но в общем, принцип тот же. Это сочетание семейного курорта и тематических парков с избранными развлечениями для взрослых.

На Ханта это произвело впечатление.

— Проект явно намного превосходит мои самые смелые ожидания.

— Подождите, пока я вам все тут покажу, — вставил Курт с легкой усмешкой. — Тогда вы увидите, сколько сюда на самом деле вложено. И кстати говоря, — он взглянул на свои часы с изображением Микки Мауса, — почему бы нам не отправиться на стройплощадку? Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. — Экерман взглянул на Дороти-Энн. — Здесь появилось много нового со времени вашего последнего посещения. Я думаю, вам все очень понравится.

Дороти-Энн откатила от стола кресло и вскочила на ноги.

— Ну? — требовательно поинтересовалась она, явно дрожа от возбуждения и целеустремленности. — Чего же мы ждем? Идемте скорей!

Курт вывел их на стоянку, где его дожидался один из зеленых «рейнджроверов». Когда все уселись, он захлопнул дверцы, обошел машину, сел на водительское место и включил зажигание. Потом обернулся через плечо к Дороти-Энн:

— Я полагаю, нам следует отправиться на север и совершить полный шестнадцатимильный круг. Разумеется, если вас это устраивает.

— Отлично, — заверила его миссис Кентвелл.

Они покинули городок из плотно стоящих друг к другу сборных домов из гофрированного железа, вагончиков, щитовых домиков и огромных военных палаток. Все это служило временным штабом, офисами. Здесь же отдыхали строительные бригады.

Они проехали мимо тропического леса из очень старых красных деревьев и плотного подлеска. Затем дорога мягко пошла в гору. Тут начиналась горная гряда, настоящий хребет острова.

Курт остановил машину на самой высокой точке склона и заговорил:

— Это одно из тех редких мест, откуда с гор видно море. Внизу справа, бухта Восходов. Стоящая там на якоре яхта — ваша.

Они поехали дальше, и Курт показал им комплекс водолечебницы. Потом повез вдоль по берегу к электростанции, огромному зданию из железобетона, примостившемуся на краю уходящего в море утеса в тысячу футов высотой.

— С этой точки станция выглядит как средневековая крепость, — заметил Хант, перевешиваясь через перила и глядя вниз. — Или как передняя часть дамбы.

— Именно так и есть, — ответил Курт. — Это самое сердце острова. Позвольте, я покажу вам.

Он повел их к низкому строению без окон и нажал кнопки кодового замка, перекрывающего доступ внутрь. Экерман набрал 7476.

— Это значит 4 июля 1776 года, — пояснил Курт. — День подписания Декларации независимости.

Дороти-Энн и Хант прошли внутрь следом за ним и спустились вниз по двум пролетам стальной лестницы.

— Здесь, — объяснял их гид, набирая код электронного замка на полированной стальной двери, — располагается Центр энергетического контроля.

Дверь с шумным вздохом отъехала в сторону, и они вошли.

Хант зачарованно огляделся.

— Вау! — негромко выдохнул он. — Боже ты мой!

Перед ними высилась стеклянная стена, за ней расположились две газовые турбины высотой с трехэтажный дом. Три остальные стены занимали ряды кнопок, электронных схем и диаграмм, изображавших линии передач и трансформаторы. За всей этой электроникой присматривали четыре инженера в белых халатах, сидевшие за компьютерами.

Хант остановился у стеклянной стены и стал рассматривать блестящие турбины. Он слышал их гул, ощущал вибрацию, как будто билось сердце спящего Голиафа.

Уинслоу покачал головой:

— Мне остается только радоваться, что моя чековая книжка тут ни при чем.

Они вернулись к машине и поехали дальше, направляясь на север сквозь густую листву и все углубляющиеся тени.

На следующем перекрестке Курт повернул направо, и кольцевая дорога снова осталась позади.

Лес становился все гуще, ветви нагибались все ниже, и Ханту пришлось пригнуться между передними сиденьями. Он подумал, что ему стоило захватить с собой плавки. Полоска пляжа в обрамлении пальм выглядела просто сахарно-белой, а море звало к себе. Среди рифов оно казалось изумрудно-зеленым, а за ними становилось темно-синим.

— Сегодня пейзаж немного подернут дымкой, — сказал Курт, — но если всмотреться пристальнее, то можно увидеть южное побережье Пуэрто-Рико. Отсюда до фосфоресцирующей бухты двадцать две мили.

Теперь, когда Хант пытался разглядеть далекий берег, он и в самом деле смог различить силуэт синеватых гор на горизонте.

Курт сбавил скорость и остановил машину. Все вышли.

— Здесь расположится комплекс отдыха «только для взрослых». — Курт указал пальцем на предполагаемое место. — Прямо за ним — казино для игроков, предпочитающих большие ставки. Никакого доступа для широкой публики. Сугубо закрытое заведение. Здесь же разместятся пляжные домики и поле для гольфа.

Хант подошел к обрыву и заглянул вниз. У его ног лежала канава с бетонными стенками шириной в восемь футов. По обеим сторонам ее дна бежали водосточные желоба. Ему показалось, что глубина ее не меньше семи футов. Через равные промежутки вниз спускались лестницы, и размещались электрические лампы в металлических сетках.

— Дайте-ка я попробую угадать, — пошутил он. — Это ловушки для нежеланных гостей? Или подготовка окопов к войне?

Экерман подошел к нему.

— Это траншея для обслуживания, — пояснил он. — Мы позаимствовали принцип в Диснейленде.

— Траншея для обслуживания?

— Совершенно верно. Иногда приходится быстро что-нибудь заменить, следить за состоянием оборудования или просто мусор собрать. Короче, вся эта неприглядная, закулисная работа. И ее-то как раз гости и не увидят. Мы прорыли сорок миль таких траншей. Все они объединяются в единую взаимосвязанную систему.

Хант уставился на своего собеседника:

— Вы сказали сорок миль, или мне это послышалось?

— Вы верно расслышали.

Уинслоу еле слышно присвистнул. Потом, опять нагнувшись, он стал рассматривать траншею внимательнее. Теперь, когда Хант знал, что искать, он разглядел, что сотней футов дальше, эта траншея пересекается еще с одной.

— Это же настоящий лабиринт! Люди, работающие здесь, могут просто потеряться.

— Ничего подобного, — возразил Экерман. — Все, на самом деле, очень просто. Представьте себе Манхэттен выше Четырнадцатой улицы. Вы видите эту широкую желтую линию, прочерченную по самой середине?

— Да.

— Она показывает, что эта траншея идет по долготе. Как авеню из верхней части города к центру. А видите букву «Ж», достаточно часто встречающуюся на стене?

Хант кивнул.

— «Ж» — седьмая буква алфавита. Следовательно это седьмая «авеню». Их всего семь. Траншея «А» расположена ближе всего к западному берегу, «Г» пересекает остров приблизительно посередине, а «Ж», следовательно, проходит у самого восточного побережья.

— Вы правы, — согласился Уинслоу. — Все просто. Я полагаю, что поперечные траншеи пронумерованы, наподобие городских улиц?

— Вы абсолютно правильно поняли принцип. Их всего восемнадцать. Первая на самом верху острова, восемнадцатая в самом низу.

— А как насчет центра? — задал Хант следующий вопрос. — Там исключительно гористая местность. Там траншеи прерываются?

— Нет, — Курт покачал головой. — В некоторых местах траншеи уходят глубже и становятся туннелями, если это необходимо.

— А как насчет перевозки? Очевидно, эти траншеи служат своего рода дорогой?

— Именно так. Мы будем использовать специальные электрические автомобильчики, изготовленные для нас фирмой «Мицубиси». — Курт помолчал, потом спросил: — Итак, что вы обо всем этом думаете?

Хант признался, что все это просто гениально.

* * *

Путешествие по острову заняло большую половину времени после полудня.

Следующим пунктом посещения стал парк развлечений для малышей. Его центром был плавательный бассейн площадью в акр. Пока он был пуст, но его уже выложили плиткой и подвели воду. У одного из его берегов навсегда бросил якорь гигантский галеон Веселого Роджера. У противоположного берега выстроились шлакоблоки стен и башен средневекового замка. Он дожидался окончательной отделки, когда его покроют бетонной имитацией камня, появятся геральдические знамена и «принцессы».

Потом они остановились у семейной гостиницы «Гранд Виктория Отель». Здание выглядело очень массивным и основательным. Деревянные леса не мешали увидеть, что очень скоро здесь появится воплощение архитектурной фантазии с башнями, башенками, глубокими лоджиями и высокими крышами.

Все трое направились к пустому бассейну причудливой формы. Расположенный посередине между фасадом гостиницы и берегом, он был так глубок, что казался сам по себе океаном, с островами из бетона и канатным подвесным мостом.

— На островах есть углубления для почвы, — прокричал Курт, пытаясь перекрыть гул стройки. — Там мы высаживаем взрослые пальмы. Сам бассейн в длину достигает девятисот футов.

Как только они обошли его, Дороти-Энн была готова ехать дальше.

— Куда теперь? — спросила она Экермана. Ее глаза сияли.

— К Институту океанографии. Это близко, можем пройтись пешком. А потом мы посетим лагуну…

— Тогда в путь! — крикнула Дороти-Энн, сражаясь с доносящимся отовсюду грохотом. Она пошла вперед и потянула за собой Ханта, взяв его за руку.

Институт океанографии расположился всего в нескольких сотнях ярдов дальше по берегу, в южном конце острова. Его выстроили на каменистых уступах застывшей лавы. Выглядело здание очень внушительно. И хотя его отстроили совсем недавно, выглядело оно так, словно простояло здесь несколько столетий. Недаром его строили по сохранившимся чертежам старинного особняка, стоящего в Сан-Хуане.

Все детали, присущие испанскому колониальному стилю, были сохранены мягкий, словно подернутый временем, розовый оттенок оштукатуренных стен, арки на первом этаже, кованая ограда балконов и деревянные водостоки. С трех сторон его окружала балюстрада, вымощенная известняком.

— Все закончено, не хватает только экспонатов, — похвалился Курт.

— Так почему бы нам не взглянуть, как выглядит помещение внутри? — предложила Дороти-Энн.

Курт провел посетителей по террасе, потом под арками, и широко распахнул дверь:

— Я думаю, вы будете довольны, — он взглянул на Дороти-Энн.

Та молча кивнула и вошла внутрь, оглядывая вестибюль с высоким потолком. Прямо перед ней широкая лестница из известняка вела на второй этаж. С двух сторон от нее расположились двери. На левой красовалась табличка «Вход», на правой — «Выход».

Курт стремительно направился к левой двери, они последовали за ним и оказались в длинном темном коридоре без окон. Экерман зажег свет.

Вспыхнули зеленоватые огни, освещая огромные пока еще пустые аквариумы, занимающие обе стены.

— Эти емкости приготовлены для тех видов морской фауны, которым грозит уничтожение, — начал объяснения Курт. — Мы собираемся разводить их и выпускать на волю потомство. Во всяком случае, таков замысел.

— Я слышу в вашем голосе скептические нотки, — заметил Хант.

— Это потому, что трудно предсказать, как животные поведут себя в неволе. Одни приспосабливаются лучше, другие хуже. Во всяком случае, мы обязаны попытаться. Пока еще не слишком поздно.

Затем он провел их вверх по лестнице в зал с вмонтированными в стену телевизорами. Рядом на крючках висели наушники.

— Используя мультипликацию, мы собираемся показать, к чему ведет потепление климата на планете, — продолжал рассказывать Экерман. — Люди увидят, сколько земли окажется под водой при условии увеличения температуры на один только градус. Одна независимая студия будет делать для нас видеофильмы.

Он пригласил их в следующий, более обширный зал.

— Здесь экспонаты будут рассказывать публике о последствиях загрязнения окружающей среды, о вреде промысла сетями и избыточной ловли рыбы. Мы постараемся показать людям, как они сами могут помочь. Например, можно разрезать пластиковые сети, чтобы рыба в них не попадала.

Наконец Курт провел их вниз, в подвал, напоминающий пещеру и расположенный на уровне моря. Под металлическим полом плескалась вода.

Курт рассказывал:

— Естественная подводная пещера выходит отсюда непосредственно в лагуну. А вот и наши милые крошки. — Он указал на пару маленьких, предназначенных для двоих, красных подводных лодок с выпуклыми плексигласовыми крышами. На борту одной красовалась надпись «Нептун I», а вторая называлась «Нептун II».

Хант в восхищении рассматривал их. На каждой подводной лодке сбоку были прикреплены баллоны с кислородом.

— Я полагаю, что эти минисубмарины не предназначены для гостей? — предположил Уинслоу.

— Совершенно верно. Они стоят дорого, никакими ценами за билеты этого не окупишь. «Нептуны» предназначены для поддержания чистоты дна в лагуне. Эти наутилусы снабжены электрическим мотором, поэтому ни о каком загрязнении речь не идет.

— А вот эти щупальца впереди? Вон те, с гаечными ключами на концах? Это механические руки?

— И вы опять угадали. Ими можно управлять изнутри корабля.

Они поднялись вверх по лестнице и вышли на улицу. После темноты подвала, солнечный свет резал глаза.

— А теперь, — заговорщически объявил Курт, — наше главное блюдо. Лагуна Хищников.

Хант покосился на него:

— Звучит страшновато.

— Правда, Курт, — вступила Дороти-Энн, прикрывавшая рукой глаза от солнца. — Может быть, нам лучше подождать, пока все не будет закончено? Хант не сможет представить себе, как это будет выглядеть в завершенном виде. Зачем ему просто ходить по берегу?

Экерман улыбнулся.

— А кто говорит о прогулке по берегу?

Рука Дороти-Энн упала. Она во все глаза смотрела на изобретателя.

— Вы же не хотите сказать…

— Ага. Именно хочу. Я проверил, пока вы сидели за ленчем. Трубу закончили как раз сегодня утром.

— И вы мне ничего не сказали! — укорила его Дороти-Энн.

— Если бы я сказал, вы бы захотели немедленно туда отправиться.

— И что же в этом плохого, могу я узнать?

— Ничего. Только любой шоумен знает, что лучшее следует приберечь напоследок.

— Труба? — спросил Хант. — Может быть, кто-нибудь объяснит мне, о чем это вы толкуете? — взмолился он.

— Сейчас увидишь. Идем! — бросила ему через плечо Дороти-Энн и понеслась вперед так быстро, словно у нее за плечами выросли крылья. Она направлялась к строению, нависавшему над лагуной и выглядевшему издалека как две шестиугольных эстрады для оркестра. Их крыши напоминали панцирь черепахи.

Хант дошел до открытого павильона, но Дороти-Энн нигде не оказалось.

Куда она, ради всего святого, могла подеваться?

Заинтригованный, он вошел внутрь. Здесь Уинслоу заметил пандус, окруженный с двух сторон защитным барьером. Пандус, мягко извиваясь, уходил куда-то вниз и исчезал в темноте.

«Так вот куда она направилась», — подумал он и пошел вниз.

Постепенно дневной свет угасал у него за спиной, и Уинслоу заметил, что откуда-то струится мягкое зеленое свечение. Так светятся в темноте стрелки будильника. Радиоактивный зеленый, так бы он назвал этот оттенок.

Пандус сделал еще один поворот, и с каждым шагом зеленое сияние становилось все интенсивнее. В одном Хант не сомневался. Источник освещения естественный. Ни одна электрическая лампочка не сможет создать такого ритмично меняющегося освещения.

Еще один поворот. И вот она перед ним.

Труба.

— Господи Боже! — Хант не удержался от восклицания, и его слова повисли в неземной, давящей на уши тишине.

Пандус оканчивался входом в туннель. Ну, правда, не совсем туннель. Это была труба из прозрачного стекла, соединенного в крупные секции. Все сооружение находилось под водой и протянулось на многие сотни футов по дну лагуны.

Сначала на Ханта накатила такая волка восхищения и благоговейного страха, что он не смог сделать ни шагу.

Так вот откуда исходил этот свет, это зеленоватое свечение. От подводного царства, где вместо неба над головой ярко переливается поверхность лагуны, отражая солнечный свет и украшая коралловый риф бликами.

— Невероятно! — выдохнул Уинслоу.

Он подался вперед, протянул руку и коснулся изогнутого стекла. И даже слегка постучал по нему кончиками пальцев. Стекло оказалось холодным и гладким на ощупь. Специально отлито и закалено. Плотное и крепкое, чтобы выдержать давление воды.

И его глаза заметались вокруг. Неважно, куда попадал его взгляд — вперед, назад, вверх, — всюду, словно молчаливые торпеды, проносились акулы и вытянутые силуэты барракуд. Тонкие, будто стрела, одинокие рыбины сновали во всех направлениях. Косяк широких, напоминающих полумесяц рыб медленно проплыл в одну сторону, потом резко развернулся и грациозно двинулся в другую. Элегантные танцоры в отлично отрепетированном шоу. Морской кордебалет.

— Итак, что скажешь? — негромко поинтересовалась Дороти-Энн.

Хант удивленно обернулся. Уинслоу и не подозревал, что молодая женщина стоит так близко. Как и он, Дороти-Энн темным силуэтом выделялась на фоне мягкого зеленоватого мира по другую сторону стекла.

Хант только покачал головой.

— Я просто сбит с толку, — начал он. — Я… — и вдруг крикнул: — Смотри, там!

Хант показывал на нескладную гигантскую морскую черепаху, проплывавшую мимо, как неповоротливая, раздутая, похожая на динозавра летучая мышь.

— Это на самом деле превосходит все, что я видел! — восхитился он.

— Ты так думаешь?

Хант чувствовал, что Дороти-Энн не спускает с него глаз. За стеклом, всего в нескольких дюймах от него, грациозно скользнул морской угорь, словно волнистая лента.

Хант наконец оторвался от подводного цирка и взглянул на хозяйку острова.

— Я не думаю, — спокойно ответил он, — я знаю. Ты собираешься сразить всех наповал.

 

45

— Так-так-так! Не знаю, какой черт в тебя вселился за последнее время, но ты точно начинаешь меня пилить как какая-нибудь распроклятая жена! — обрушился Кристос на заплаканную Эмбер. Он помахал рукой у нее перед носом и растопырил пальцы: — Ты видишь у меня кольцо на пальце? Я, черт побери, нет!

Девушка моргнула, отпрянула и закусила губу.

— И ты его там никогда не увидишь! — бушевал Кристос.

С этими словами он схватил джинсовую куртку, вылетел из комнаты и с треском захлопнул за собой дверь.

Какое-то мгновение парень постоял в коридоре, пытаясь успокоиться. Он тяжело дышал.

— Черт! — выругался Кристос себе под нос, почесывая сквозь майку внушительные мышцы живота. Он понятия не имел, из-за чего Эмбер на него взъелась. Но одно знал наверняка. Ему очень хочется избавиться от этой девицы.

Тупая сучка. Она никогда не умеет вовремя остановиться. Честное слово, пора от нее сваливать.

Точно так, сэр. Бросить ее, расстаться с этим клоповником и никогда больше не возвращаться. Он же не останется бездомным. Он всегда может пожить в доме на Рашен-хилл.

Ему ли учиться быстро сматывать удочки?

Очень соблазнительно. Только…

Только никогда не знаешь, что может случиться. Что если судьба его обманет, и все пойдет наперекосяк? Убить мужа Глории, это куда серьезнее, чем все эти пустяковые делишки, с которыми он раньше справлялся. А если дела повернутся совсем плохо, он сможет использовать Эмбер для алиби.

Ага. Ему лучше пока не говорить ей, чтоб отправлялась на все четыре. Ему совершенно ни к чему, чтобы над ним баба насмехалась. А телки такого рода, как Кристос успел усвоить на своем тяжком опыте, это совершенно непредсказуемые, непостоянные штучки.

«Может быть, пора включить очарование, — думал он. — Принести Эмбер цветов. Сводить куда-нибудь пообедать».

Это не повредит. Черт возьми, да в самом худшем случае это поможет ему спасти свою шкуру.

Приняв такое решение, парень втиснулся в куртку и бросил пластинку «Даблминт» в рот. И, погромыхивая каблуками ковбойских сапог, рванул вниз по темной, грязной лестнице.

На нижней площадке Кристос посторонился, давая дорогу весьма габаритной дамочке, поднимавшейся наверх. Пока она проходила мимо, он оценивающе оглядел ее, опытным взглядом обнимая каждый потрясающий выступ.

Женщина застенчиво улыбнулась и заморгала накладными ресницами. Кристос начал было сочинять комплимент, когда разглядел предательские синие тени под плотным слоем румян на щеках.

Черт! Вот уж и правда везение — наткнуться на наркоманку со стажем!

Он прикусил язык и двумя прыжками преодолел оставшиеся ступеньки.

— В чем дело, дор-рогуша? — дрожащий фальцет эхом прокатился по освещенному вестибюлю, растворившись в солнечном свете у него за спиной. — Я слишком большая девочка для тебя?

Он хлопнул входной дверью. Господи ты Боже мой! Он уж точно не станет плакать в тот день, когда выберется из этого гадюшника!

Вылетев на тротуар, Кристос пошел медленнее. Поднял воротник куртки. Снова стал Мистером Спокойствие. И не то чтобы ему требовалось для этого много усилий. У этого парня была походка норовистого жеребца, он двигался вперед самоуверенно, лениво, едва покачивая бедрами.

Хотя у этой его особенности оказалась и своя неприятная сторона. В этом городе на такую походочку клевали мужики, а не цыпочки.

Кристос на мгновение задумался о том, почему из всей обширной страны судьба занесла его именно в Сан-Франциско, город, где женщины — настоящие биологические женщины — ценились на вес золота.

«Тони Беннет может оставить это местечко себе, — сердито подумал он. — Я, черт меня побери, уверен, что свое сердце я здесь не оставлю!»

Он внимательно всмотрелся в лоток машин и заметил свободное такси. Вот уж, поистине, маленькое чудо. Вложив два пальца в рот, Кристос оглушительно свистнул.

Такси плавно подрулило к тротуару и остановилось. Вот и еще одно чудо. Забравшись на сиденье, Кристос назвал водителю адрес.

Первая остановка — Рашен-хилл.

Кристос попросил таксиста подождать его недалеко от нужной ему вертикальной аллеи, а сам рванул вперед между домиками к живописному маленькому коттеджу, стоящему позади них. Оказавшись внутри, он тут же ринулся на кухню к посудомоечной машине. На него как-то нашло вдохновение использовать ее в качестве сейфа для наличности.

Схватив связку банкнот — что-то около пяти тысяч, так ему показалось, — он разделил ее пополам, как колоду карт, туго скатал одну половину и засунул ее глубоко в правый сапог. Остальное, калейдоскоп двадцаток, пятидесяток и сотен, он рассовал по разным карманам в джинсы, рубашку и куртку.

Не медля больше ни секунды, Кристос торопливо пошел обратно к такси.

Следующая остановка — «Филей».

Кристос расплатился с водителем, добавив щедрые чаевые, прошел сквозь качающиеся двери ресторанчика-погребка и оказался среди плотной толпы поглощающих завтрак посетителей. Запах застоявшегося пива и ядовитого табачного дыма ударил в нос, и ему пришлось постоять какое-то время, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Меднолицый парень с отполированным черепом и индейскими скулами поймал отражение Кристоса в зеркале позади бара. Он развернулся на своем табурете и просиял, сверкнув золотым зубом.

— Эй, братан. Ты как раз вовремя, — воскликнул он.

Кристос изобразил удивление, протянув:

— Ого, Слик! — Как будто это не он специально заявился сюда ради этой встречи. Потом подошел к «индейцу» и хлопнул ладонью о его ладонь.

— Что-то тебя не видно и не слышно, — Слик сощурился. — Ты, видно, залег на дно. Мне можно узнать, почему?

— He-а. Я тут мотался поблизости. — Кристос уселся на пустой табурет рядом с парнем. — Давненько не видались. Как дела, приятель?

— Жиром пока не оброс, — отозвался Слик.

— Отлично. Это просто здорово, мужик.

За стойкой бара женщина, крайне похожая на Годзиллу, накрашенная, как девица с панели, наконец оторвалась от номера «Нэшнл инкуайрер». На ней было красное одеяние с искусственными стекляшками, к нижней губе прилипла сигарета. Она подошла к ним жеманной походкой, почти изысканно хромая, словно каждый шаг причинял ей боль.

— Собираешься заказывать, а? — проскрежетала она, щурясь от дыма. — Здесь тебе не какой-нибудь клуб по интересам.

Кристос встретил ее слова улыбкой.

— Ага, мне тебя тоже не хватало, Шерл. Налей-ка мне «Курз драфт».

Не спуская глаз с Кристоса, женщина проворчала:

— Последний из великих транжир, — но отошла и налила пиво в стакан. Когда она со стуком поставила его перед носом Кристоса, пена потекла по краям. — Доллар пятьдесят, — объявила она, не вынимая сигареты. — Наличными.

— А знаешь что, Шерл? — сказал Кристос. — Бог подаст.

Барменша наградила его тяжелым взглядом и потянулась забрать стакан обратно.

— Не так быстро! Господи, Шерл, где твое чувство юмора?

Парень чуть привстал на табурете и вынул из переднего кармана джинсов двадцатку. Он бросил ее на стойку, и Шерл сразу же проверила ее на детекторе банкнот. Потом со звонким шлепком оставила перед Кристосом восемнадцать долларов и два четвертака.

Тот пихнул ей обратно доллар и обе монеты.

— Что ты сделал? — выпалила женщина, подбирая чаевые. — Обчистил туриста?

Ее внушительная грудь затряслась от беззвучного смеха, и стекляшки засверкали на бархатном одеянии, когда она, переваливаясь, отправилась на свое место у другого конца стойки.

— Как ты думаешь, это из-за веса или из-за геморроя? — вдруг поинтересовался Слик.

Кристос одним длинным глотком отпил треть стакана, мускулы на его шее сокращались. Потом поставил стакан на стойку, довольно вздохнул и вытер пенные усы рукавом куртки.

— О чем это ты? — Он вяло взглянул на «индейца».

— О Шерл, — отозвался Слик, не повышая голоса. — О ее походочке.

— А что с ней не так?

— Я тут подумал, может, это из-за геморроя она делает такие маленькие шажки, словно ребенок? Как думаешь? Вроде как ей хочется пернуть, а она все держит в себе?

Кристосу захотелось свернуть эту тему, но так, чтобы получилось не слишком грубо. Поэтому он лишь вяло шевельнул плечами.

— Лично я ничего не заметил.

— Мне бы на твое место. Но дело-то в том, что я слишком много времени торчу здесь. Как тут было не заметить?

— А может тебе сменить бар? Найди себе другое местечко.

— Черт! И много таких местечек ты знаешь? Нас там не ждут. И везде дерут три шкуры.

— Точно. В других местах дороже. — Кристос решил, что потратил достаточно времени. Он огляделся по сторонам, потом нагнулся к Слику и спросил: — Кстати, о делах, — голос его звучал спокойно и холодно. — Порошок есть?

Слик взглянул на него.

— Ты ж меня знаешь. Все зависит от обстоятельств. — Слик играл наверняка, не подставлялся.

— Да здесь же всем плевать на все, — поднажал Кристос.

— Кроме Шерл. — Слик стрельнул взглядом в сторону барменши. — Сколько тебе надо?

Кристос не торопился отвечать. Ему очень хотелось огорошить Слика. Как насчет товара на пять косых? Как, сможешь это провернуть? Вот бы у Слика глаза на лоб повылезли. Но решил этого не делать. Как раз сейчас ему лучше не выпендриваться. И сказал вслух:

— Грамм?

Слик еще раз взглянул на него:

— Твои бабки, мой товар.

Кристос кивнул. Они со Сликом торопливо сунули руки в карманы. Деньги и маленький пластиковый пакетик перешли из рук в руки.

Совершив сделку, они продолжали сидеть, как ни в чем не бывало. Слик допивал свое пиво.

Кристос разглядывал его в грязном зеркале бара. Он выждет пару минут, а потом он слиняет в сортир и там получит давно заслуженное удовольствие.

Но пока в его деловом расписании оставалось еще два пункта. Конечно, он зашел сюда, чтобы прикупить кокаинчику, верно, но его куда больше интересовали невероятная память Слика и его связи в преступном мире. Из всех знакомых Кристосу дилеров, Слик оказался единственным настоящим знатоком преступного мира — вымогатели, сводники, воры, бандиты и так далее. Послушать его, так он просто свой среди отбросов этого города.

Или, как любил приговаривать сам «индеец»:

«Сликом называюсь, информацией пробавляюсь».

И сейчас Кристос намеревался это проверить.

— Выпить хочешь? — спросил он исключительно из желания поддержать разговор.

Слик услышал что-то в голосе Кристоса, хотя сразу и не скажешь, что именно, какой-то нюанс, но он подсказал Слику, что этому парню нужно нечто большее, чем только что полученный наркотик.

Он развернулся к нему и стал разглядывать его холодным взглядом, чуть прикрыв веки.

— То, что я пью, зависит от того, кто за это платит, — ответил «индеец».

— Я угощаю.

Тогда Слик позвал барменшу:

— Эй, Шерл, девочка!

— Иду, иду, — лишенный всякого интереса голос подтвердил, что ее снова оторвали от чтения.

Слик заметил Кристосу:

— Ты слышал, а? У нас с тобой проблемы с персоналом. — И крикнул громче: — Эй, Шерл! У тебя что, пивнушка или читальный зал? Нам бы тут хотелось выпить чего покрепче.

— А я могу прекрасно обойтись без таких умников, — последовал ответ.

Кристос нагнулся вперед и посмотрел мимо Слика в конец стойки. Он увидел, как Шерл опирается обеими руками о стойку, отрывает толстый зад от стула и медленно поднимается на ноги.

Слик фыркнул, заметив, что она идет к ним, и подмигнул:

— Понял, о чем я говорил? О ее походке! — Потом выражение его лица изменилось, и он встретил барменшу широкой золотозубой улыбкой.

Шерл это проигнорировала.

— Ладно, — она уперла руку в бедро, — вы добились моего внимания. Будете заказывать или как?

— И почему ты всегда такая неприветливая? — поинтересовался Слик. Его голос звучал обиженно и громко.

— Все из-за таких, как вы. Так чего вы хотите?

— Мне налей виски «Джонни Уокер» с черной этикеткой. Чистые.

Она сыграла изумление.

— Ты ведь шутишь, да?

— He-а. Вот этот мой приятель платит, так что налей мне двойную. — Слик помолчал, потом добавил: — И я хочу настоящего виски. А не той отравы, что ты мешаешь в бутылках под стойкой.

Шерл просто пригвоздила его взглядом к табурету.

— Хочешь неприятностей? Тогда продолжай в том же духе. — Но все-таки нагнулась под стойку за бутылкой и налила виски в чистый стакан.

— И не обманывай, — предупредил ее Слик. Он улыбнулся Кристосу. — Ты еще не знаешь нашу старушку Шерл. Она родную мамочку обдурит.

Шерл не выдержала:

— Знаешь что, Слик? Пошел ты… — и со всего маха грохнула стакан на стойку перед ним.

Она взяла плату из сдачи, оставленной Кристосом на стойке, аккуратно складывая купюру к купюре. Кристос подвинул к ней два доллара на чай, но барменша даже не поблагодарила.

— Видишь ли, Слик, что-то подсказывает мне, что дама тебя не любит.

Тот пожал плечами, взял стакан и аккуратно поднял его, отставив в сторону мизинец. Он жестом изобразил тост, одним глотком проглотил виски, потом закрыл глаза и рыгнул.

— Нектар божественный, вкус соответственный.

Слик открыл глаза. С минуту или чуть больше он сидел молча. Наконец, обратился к Кристосу:

— Ты не потому купил Слику выпить, что он очень тебе понравился. Мы так и просидим здесь весь день и будем тянуть кота за хвост или как?

— Мне нужна информация.

Слик кивнул.

— Да, в этом я силен. Слушай ушком, а не брюшком, не попадешь в дерьмо с душком.

— Понятно. Так вот в чем моя проблема. — Кристос придвинул свой табурет поближе к Слику, наклонился к нему и понизил голос почти до шепота: — Скажем, у меня есть слепок с ключа. — Он начал медленно, ему хотелось слишком много сказать.

— Ну и? — поторопил его Слик.

— Я хочу знать, где мне сделать ключ. Понимаешь, чтобы никто не задавал вопросов.

— О каком ключе идет речь?

Кристос покачал головой:

— Это уж мое дело. — Он вел себя, как крутой пижон. Слик помахал рукой у себя над головой.

— Ты что, видел здесь вывеску «Справочное бюро»? — Он поднял пустой стакан и повертел. — Ты видел надпись «Информация предоставляется за бесплатную выпивку»?

Кристос понял намек, вытащил из кармана еще одну двадцатку и положил на стойку.

Слик покачал головой и оттолкнул деньги со словами:

— Если хочешь мой совет, сорок дважды — мой ответ.

Кристос нахмурился, поскреб подбородок, делая вид, что обдумывает новое требование. Да у него и выбора особого не было. Кого еще спросить, он не знал. Черт, он все еще новенький здесь. И этот город для него как Сибирь.

С тяжелым вздохом Кристос достал еще три купюры.

Слик опытной рукой сгреб деньги.

— Есть один магазинчик скобяных изделий, на Мишн между Восемнадцатой и Девятнадцатой улицами. Они этим занимаются, делают ключи и все такое.

— Это испанское местечко?

— Точно. Того парня, что тебе нужен, зовут, кажется, Карлосом. Маленький такой, с черными волосами. Ты его узнаешь по рубашке. Знаешь, он носит такую серую, с надписью на кармане.

— Как автомеханик?

— Ага. Но только не сваляй дурака, действуй наверняка. Если его нет, не задавай никаких вопросов. Просто уйди и все. Вернешься, когда он появится. Понял, к чему я клоню?

Кристос кивнул.

— А этот твой Карлос, он как, годится?

Слик нахмурился.

— Точно. Если это знакомый Слика, то это профи. А теперь, вали отсюда. — С этими словами меднокожый парень развернулся на своем табурете лицом к стойке, давая понять, что разговор окончен.

Но Кристос не двинулся с места. Он по-прежнему сидел, наклонившись к Слику.

Тот все-таки соизволил посмотреть на него и спросить:

— Что с тобой, мужик? У нас с тобой что, уговор, о котором я не знаю? Мы собираемся составить сладкую парочку? Может, ты на мне жениться собрался?

— Есть еще кое что, — решился Кристос.

— Так выкладывай. Нет нужды орать, можно просто нашептать.

Кристос никак не мог решиться. Он понимал, что стоит на самом серьезном перепутье в своей жизни. И завязнет ли он в этом деле, рискнет или развернется и уйдет, зависит только от него.

От него, и от него одного.

«Что станет с моей жизнью? — размышлял Кристос. — Так и буду дальше мотаться, как дерьмо в проруби? Или попытать счастья, убрать мужа Глории, а там увидим, что из этого выйдет?»

Слик поторопил его:

— Эй, дружок, у меня не так много времени. Так что выкладывай, что там у тебя.

Кристосом вдруг овладело странное ощущение. Ему казалось, что он отделился от собственного тела, взлетел высоко в воздух и оттуда смотрит на своего двойника. И заговорил не он сам, а его долбаный двойник:

— Где мне достать пушку? Ну, ты понимаешь, без всяких там бумажек? Никаких там удостоверений личности или испытательного срока. Просто отдал наличные — получил игрушку.

— Господи Боже, — отозвался Слик. — Черт. Парень, во что бы ты там ни ввязался, я и знать ничего не хочу. Я ясно выразился?

 

46

Звездная, очень звездная ночь.

Луна притаилась в пушистых облаках, бледная, круглая, четко очерченная, поджидая, пока закат сожжет себя в сверкающих вспышках фейерверка. И теперь, когда темно-синее бархатное небо было свободно, настало время появиться луне. Она начала свое путешествие по усыпанному звездами небосклону, поднимаясь все выше над своим белым двойником, плавающим в океане.

В бухте Восходов вода казалась осколком темного стекла. В желтом свете ламп яхты «Ртуть», лившемся из иллюминаторов, казалось, что на якоре стоят два судна, соединенных по ватерлинии, как сиамские близнецы.

Генератор молчал, ток давали батареи. Если не считать рыб, изредка выпрыгивающих из воды и с шумным плеском падающих обратно, единственными звуками было поскрипывание корпуса и негромкий голос Ханта, доносящийся из трюма.

Дороти-Энн сидела на подушке на кокпите, подогнув под себя ноги. Ее плечи укрывала легкая шаль. Когда Хант замолчал, она обернулась к открытому люку.

Она видела его тень, двигающуюся внизу. Потом заметила, что тень первой скользнула на тиковые ступеньки. На какое-то мгновение его тело полностью закрыло свет, а потом вокруг него появился сияющий ореол. Он дотянулся до выключателя, и свет погас.

Уинслоу прошел к кокпиту и сел рядом с молодой женщиной.

— Все в порядке, — сообщил он. — И.Т. появится у тебя в офисе послезавтра. Я сказал ему, что в одиннадцать утра будет в самый раз. Если тебе не подходит, я перезвоню ему и договорюсь на другое время.

— Одиннадцать часов меня устраивают, — заверила его Дороти-Энн. — Я, правда, ценю твою помощь.

— Помощь! — Уинслоу негромко рассмеялся. — Я всего лишь позвонил.

Дороти-Энн посмотрела на него. Полная ясная луна заливала его серебристым светом. Только лицо оставалось в тени.

Ее голос вдруг зазвучал хрипло:

— Иногда достаточно телефонного звонка. Бедный Хант. Всегда-то он спешит на помощь. Сначала Уитморы, теперь я…

Он улыбнулся:

— Едва ли я похож на странствующего рыцаря, каким ты хочешь меня представить.

— А разве нет?

Уинслоу снова засмеялся. Потом они сидели молча, разглядывая лунную дорожку на воде. Они не разговаривали и не прикасались друг к другу, но чувствовали необыкновенную близость.

Спустя некоторое время Дороти-Энн повернулась к нему:

— Хант!

Он посмотрел на молодую женщину.

— Я хотела бы спросить тебя, — негромко начала она. — Но ты не обязан отвечать на мой вопрос.

— Идет.

Минуту она смотрела вдаль. Потом снова повернулась к нему, пытливо вглядываясь в его лицо.

— Я говорю серьезно. Если я сую свой нос, куда не следует, просто скажи мне, и я от тебя отстану.

— Почему бы мне захотелось это сделать?

Выражение лица Дороти-Энн не изменилось.

— Я говорю серьезно, Хант. Если я лезу не в свое дело, просто скажи мне.

Он заглянул ей в глаза. Они казались глубокими и светлыми в лунном свете.

— Ты никогда не лезешь не в свое дело, — спокойно ответил он.

Дороти-Энн все еще мешкала. Не то чтобы она испытывала неловкость, просто пыталась подобрать нужные слова. Наконец она произнесла:

— Занимаясь общественной деятельностью, — Дороти-Энн плотнее укуталась в шаль. Одна рука, словно изысканная серебряная брошь, сжимала бахромчатые концы, — я полагаю, ты получаешь определенное количество писем с просьбами. Я хочу сказать, от избирателей, нуждающихся в помощи.

— Определенное количество, — хмыкнул Уинслоу. — Это едва ли отражает истинное положение вещей. Я ими завален, так будет вернее.

— Вот поэтому я и думаю об Уитморах.

— Да? А что такое с Уитморами?

— Ну, ты сразу же помчался в Мексику к ним на помощь. И ты ясно дал понять, что не желаешь никакой рекламы этого твоего поступка. Так что же, учитывая количество получаемых тобой просьб, заставило тебя бросить все и помогать им? Что-то ведь было такое в их случае, сделавшее его приоритетным.

— О Господи. — Хант провел рукой по лицу, словно умываясь. — Ты и вправду умеешь задавать вопросы.

— Я же тебе сказала. Ты всегда можешь отказаться отвечать.

— Нет. — Уинслоу покачал головой и перевел взгляд на океан. — Это даже неплохо, что ты спросила. Иногда наступает время проветрить семейные шкафы. Освободить эти невидимые скелеты, все эти… неприличные затруднения, которые так хорошо прячут только в высокопоставленных семьях!

Дороти-Энн дотронулась до его руки.

— Хант, если здесь кроется что-то очень личное…

— Нет. — Его голос звучал спокойно, но беспощадно. Он выдернул руку из ее ладони. — Об этом ты должна знать. Я не хочу, чтобы у нас были тайны друг от друга. Что мы такое, в конечном итоге, как не сумма наших истин?

Дороти-Энн вздохнула. У нее заболело сердце, столько боли и гнева прозвучало в его словах.

«Если бы я только могла помочь ему и облегчить его страдания, — думала она. Потом вдруг поняла, что она это может. — Если я его Внимательно Выслушаю. Иногда это очень помогает…»

— А теперь об Уитморах, — заговорил Хант. — Ты спросила меня, почему они так задели меня за живое. И я расскажу тебе. Я рос единственным ребенком в доме, больше похожем на мавзолей. В одном из так называемых Больших домов, — он презрительно фыркнул. — А я их называю «замками Америки». — Он помолчал, глядя в освещенную звездами ночь. — Разумеется, у дома было название, — с горечью продолжал Уинслоу. — Все подобные дома просто обязаны носить некое претенциозное имя. Ты никогда не замечала?

— Честно говоря, я никогда об этом не задумывалась, — покачала головой Дороти-Энн.

— Да ладно. Мой назывался «Каскады». Вероятно, это название должно было вызывать у людей некое представление о величии. Поговаривали даже, — голос Ханта звучал насмешливо, — что это аналог Брикерса или Билтмора на Западном побережье. — Он чуть слышно рассмеялся. — Хотя конечно, и не Сен-Симеон. И не потому что никто не пытался затмить его. Просто, знаешь ли, старого Уильяма Херста не переплюнешь.

— «Каскады», — повторила Дороти-Энн. — Ты произносишь это название так, словно ненавидишь его.

— Давай просто скажем, что я его не люблю, и остановимся на этом.

— Из-за того, что дом похож на мавзолей?

— Из-за этого и из-за того, как там все выглядит, — продолжал Уинслоу. — Ты даже и представить себе не можешь. Один зал холодного совершенства одной эпохи сменяется другим залом холодного совершенства другой эпохи. Все только времен Людовика такого-то или Адама этого-то… И населен он слугами, молчаливыми и невидимыми, словно привидения. Только не пойми меня превратно. Я не пытаюсь превратить его в то, чем он не является на самом деле. «Каскады» — всего лишь особняк. Возможно даже, большой особняк. Но только не дом. Он им никогда не был и никогда не станет.

Дороти-Энн взглянула на Ханта. На его освещенном луной лице отчетливо проступили боль и ярость. Пальцы лежащих на коленях рук судорожно переплелись.

— Но я несколько опередил события. Чтобы понять мою симпатию к Уитморам, ты должна сначала узнать, что из себя представляют Уинслоу. Особенно то, о чем не прочтешь в «Форбс», «Форчун» или в «Городе и стране». — Он помолчал, словно прислушиваясь к тому, как мимо у самой поверхности воды беззвучно проплывают косяки рыб. — Состояние Уинслоу, — рассказывал дальше Хант, — восходит к Золотой лихорадке сорок девятого года. Тогда мой прапрадедушка, работавший наборщиком в Балтиморе, отправился на Запад в поисках богатства. Он обнаружил, что искателей состояния намного больше, чем самого золота, а ни на чем не основанные слухи и спекуляции являются просто нормой жизни. Тогда не существовало достоверных источников информации. Увидев эту нишу, мой прапрадед ее занял.

— Начал выпускать газету?

Хант кивнул:

— Да. Если быть точным, ежедневный листок.

— А все остальное, как обычно говорится, уже история.

— Совершенно верно. Мой дед расширил дело, появились иллюстрированные журналы, радиостанции. А отец стал пионером телевидения. Сегодня, разумеется, мы действуем во всех средствах массовой информации и связи, от печатных изданий до спутникового телевидения, включая сотовые телефоны, оптиковолоконные линии и так далее.

— Но какое отношение ко всему этому имеют Уитморы?

— Я сейчас к этому подойду. — Хант снова умолк, словно ему требовалось укротить сидящих у него внутри демонов, чтобы продолжать рассказ. — Суть в том, что я во всем этом участвую. С тех пор, как моя семья распространяет новости, ее члены оказались в завидном положении и пользуются огромной властью и влиянием. В начале, разумеется, все это ограничивалось Северной Калифорнией.

— Но так продолжалось недолго.

— Нет, недолго. Очень скоро во всех городах по всей Калифорнии появилась принадлежащая Уинслоу газета, потом во всех городах Западных штатов, и наконец, по всей стране. Нет нужды говорить, что наша власть и влияние росли вместе с корпорацией. И как оказалось, соблазн обладать ею был непреодолим.

— Но я уверена, что не только ваша семья этим занималась. Посмотри на Уильяма Рэндольфа Херста. Он точно не был ангелом.

— Может, и не был, — согласился Хант. — Но нас это не оправдывает. Пойми, я говорю не об определенных взглядах и о поддержке одних политиков ради того, чтобы разрушить карьеру других. Не имел я в виду и обработку избирателей, чтобы те голосовали за тех или иных кандидатов или какие-то определенные законопроекты. Хотя все это приносило выгоду моей семье, так что мы и в этом были мастерами.

— Тогда о чем же ты говоришь?

— О злоупотреблении властью, — прошептал Хант. Он закинул голову, взглянул на рябоватую луну, потом перевел взгляд на Дороти-Энн и горько улыбнулся. — Ты даже представить не сможешь власть средств массовой информации. Наша немытая публика не всегда была такой сообразительной, как сейчас. В былые времена, люди были куда более доверчивыми. Тогда написанное в газете и произнесенное по телевидению воспринималось как Евангелие, и никто не задавал никаких вопросов. И разумеется, мы не слишком себя сдерживали. Зачем, если это приносит прибыль?

— Ты все время говоришь мы, нам, нами, — заметила Дороти-Энн. — Ты же не можешь нести ответственность за дела своих предков!

— Не могу, но мне может быть стыдно.

Его дыхание стало прерывистым, а Дороти-Энн внимательно прислушивалась, словно врач.

— Ты не поверишь, на что способны мы, Уинслоу! Мы направляли законы и общественное мнение. Мы подкупали судей и целые полицейские департаменты. Поддерживали нечестных политиков, потому что они были у нас в кармане. Давили на жертв преступления, когда это нас устраивало, и готовили ложные обвинения, когда это было нам на руку. О, нам казалось, что закон — это мы. — Он покачал головой. — То, как мы манипулировали людьми, как пользовались их доверием во благо только себе, это просто преступно! — Восклицание Ханта показало, насколько он устал. Он откинулся назад и еще раз потер лицо. Потом спокойным голосом, медленно, Уинслоу продолжил свою обвинительную речь: — Возьмем, к примеру, начало века. Тогда некий конгрессмен весьма неподходяще насиловал детей, но очень удачно защищал наши интересы на Капитолийском холме. Или вот еще. Друг моего деда, алкоголик, замешанный в казнокрадстве. Несмотря на показания очевидцев, свидетельства под присягой нужных людей, таких как мы, помогли ему сбежать за тысячу миль. А на проверку фондов его так и не вызвали!

Дороти-Энн сидела, не шевелясь. Она понимала, какой гнев сжигает его. «Если бы только я могла облегчить эту ярость, — думала она. — Или сумела найти верные слова».

— Преступлениям, — с отвращением произнес Хант, — нет конца. Они бесчисленны. Взятки, клевета, разорение… Я бы мог продолжать часами. Нас ничто не могло остановить в нашем желании добиться еще большей власти. Но будучи экспертами в области создания того, чего нет, и замалчивания того, что есть, как ты думаешь, где мы проявили больше всего сноровки?

Дороти-Энн молчала.

— В придании блеска собственному имиджу, где же еще? — Он покачал головой. — О, да, как же ярко мы блистали! А как же иначе? Если учесть, какие старания мы приложили, всегда подавая себя при самом лучшем освещении. Мы трубили о своих добрых делах и печатали это, подавая, как новости! — Хант снова горько рассмеялся. — Мы вдруг стали филантропами. Патронаж музеев и благотворительных фондов. Мы преподносили себя в качестве самозванных защитников угнетенных. Мы — голос простого человека. А ведь именно мы и были его заклятыми врагами!

Дороти-Энн поморщилась от его едкой насмешливости. Она ощущала его боль, как свою собственную, как ноющую рану, как будто кто-то вонзил в нее нож. Она чувствовала его ярость и негодование.

— Начиная с моего прадеда, мой дед, мой покойный отец… и теперь моя мать… с самого начала мы, Уинслоу, были настоящими профи, когда речь шла о самосохранении. Но особенно искусными мы оказались в том, что сегодня называется «плести паутину». Задолго до того, как появился этот термин, мы уже стали истинными мастерами в этой области. Но ты знаешь, что это такое на самом деле?

Дороти-Энн покачала головой.

— Это когда ни один поступок не кажется неоправданным, — произнес он задумчиво. — Поправить законодательство так, как нам удобно, обманывать читателей или слушателей, даже навести лоск на нашу грязь, чтобы на публике мы благоухали как розы. Мы всегда делали чуть-чуть больше. Мы даже переписали историю своей семьи!

— Что ты имеешь в виду?

— Да ты сама знаешь, — ответил Хант. — Ложь. Искажение правды. Я познакомился с уже «санированной» семейной историей, переписанной, готовой к изданию версией. Меня никогда не посвящали в ужасные секреты. Я узнал правду только от бабки по отцовской линии. Когда старушка умирала, она рассказала мне обо всем. — Уинслоу покачал головой. — Представь только! Если бы не она, я бы так и жил во тьме, точно как несчастный Джон Дурень Публика.

И Хант снова замолчал. Во всей его позе чувствовалась глубокая печаль. Его мысли пребывали явно не здесь и не сейчас, а в далеком прошлом.

«У смертного одра его бабушки», — сообразила Дороти-Энн.

— Бабушка Уинслоу рассказала мне обо всем в надежде, что я стану другим, — напряженно продолжал он. — Она сказала, что не сможет умереть с миром, пока я не произнесу клятву.

— И ты поклялся.

— Да. Мне тогда было шестнадцать.

— И поэтому ты занялся политикой? Чтобы исполнить клятву и смыть грехи отцов?

— На самом деле я не собирался заниматься политикой, — признался Хант. — Эта идея принадлежит моей матери. — Он грустно улыбнулся. — Когда семья уже достигла богатства, положения в обществе и славы, я полагаю, остается единственная цель.

— Политика, — мягко подсказала Дороти-Энн.

— Высшее путешествие во власть, — кивнул Хант. — Ты бы видела мою мать, когда я согласился. Но даже она бы так не радовалась, если бы знала мои мотивы.

— Под мотивами, как я понимаю, ты подразумеваешь клятву.

— Да, Дороти-Энн. Мою клятву. С самого начала у меня был свой собственный план. Разумеется, я догадывался, что одно хорошее яблоко не сможет заменить целую тонну испорченных. Но я все-таки хотел внести кое-какие различия, пусть и незначительные.

— А когда твоя мать обнаружила, что ты сам по себе? Что ты работаешь в интересах избирателей, а не в интересах семьи? Как она на это прореагировала?

Хант коротко хохотнул.

— Как ты и ожидаешь. Хотел бы, чтобы ты это видела. Она была вне себя от ярости. Правда, все это длилось не более пяти секунд. Верная себе, она сразу решила использовать мою непредвзятость себе на пользу. Ты должна понять. У моей матери нюх на такие вещи. Так прямо и видишь, что у нее перед глазами маячит Белый дом. — Хант улыбнулся своей слушательнице короткой печальной улыбкой. — Но вернемся назад. Существовал еще один семейный секрет, которым бабушка Уинслоу со мной не поделилась. Сначала я решил, что она специально от меня все скрыла. Но позже я понял, что ошибался. Бабушка только подозревала правду, но доказать ничего не могла. Если бы у нее были доказательства, я уверен, она бы мне все сказала.

— Что сказала?

Хант уставился на усыпанный звездами горизонт, потом повернулся и покачал головой. На мгновение он закрыл глаза. Его дыхание вырывалось со стоном. Наконец Хант снова взглянул на Дороти-Энн.

— Ты помнишь, что я тебе говорил? Что я рос единственным ребенком?

— Да, — кивнула Дороти-Энн. — Тебе отчаянно хотелось иметь брата или сестру.

— И как хотелось. Я бы все отдал за это. Все, что угодно! Я надеялся, я молился, я давал Господу странные обещания, только бы Он ответил на мои молитвы. — Уинслоу еще раз покачал головой. — Разумеется, ответа не последовало. И со временем я с этим смирился. И перестал молиться.

— Я понимаю, что ты чувствовал, — негромко добавила Дороти-Энн. — У нас намного больше общего, чем ты можешь представить.

— Значит, ты понимаешь.

Дороти-Энн кивнула:

— Куда лучше, чем ты думаешь. Мое детство было похожим на твое. Но продолжай, заканчивай свою историю.

С глубоким вздохом Хант произнес:

— Через пять лет после смерти бабушки, умер мой отец. Это случилось в июне. Всего за неделю до его смерти мне исполнился двадцать один год. Летом в Стэнфорде нет занятий. Обычно я путешествовал, слонялся по Европе, Латинской Америке или Дальнему Востоку. Но раз моя мать осталась одна, это лето я проводил в «Каскадах».

— Где ты чувствовал себя как никогда одиноким, — понимающе добавила Дороти-Энн.

— Это еще мягко сказано. Ну, как бы там ни было, седьмого августа — этот день мне не забыть никогда, пока я жив — я сидел в кабинете отца и разбирал бумаги. По воле случая, как раз в это время зазвонил телефон. Не обычный телефон, а личная линия моего отца. У него не было отводных трубок, и никому в доме не разрешалось к нему прикасаться. Но у нас как-то вылетело из головы, что его следовало бы отключить.

Голос Ханта вдруг резко прервался, и наступила тишина. Дороти-Энн заметила, как глаза ее собеседника влажно блеснули в свете луны, и одинокая слеза покатилась по щеке Ханта.

Она снова нашла его руку. На этот раз Хант не убрал ее, а крепко обхватил ее пальцы. Они посидели молча несколько долгих минут.

— Прошу прощения, — глухо прозвучал голос Ханта. — Обычно я не позволяю себе так распускаться.

— Если ты не скрываешь своих чувств, в этом нет никакого преступления. — Дороти-Энн легко пожала его руку. — И ты не обязан мне об этом рассказывать.

— Нет, я хочу, чтобы ты узнала. Это… важно для меня.

Молодая женщина кивнула. Она ждала продолжения.

— Разумеется, я снял трубку. Скорее по привычке, чем из любопытства. Звонил мужчина. Он попросил к телефону мистера Уинслоу. Я автоматически ответил: «Я слушаю». Видишь ли, я совершенно забыл, что это личная линия моего отца.

Звонивший назвал себя. «Говорит доктор Захеди», — представился он. Это имя мне ничего не говорило. Да и с чего бы? Я никогда в жизни не встречался ни с каким доктором Захеди. Так как я молчал, мужчина добавил: «Из „Пэсифик Акрз” в Пеббл-Бич».

Я не знал, что ответить, и отделался обычным: «Да, доктор Захеди. Чем я могу вам помочь?»

Его голос звучал очень вежливо, он явно чувствовал себя неудобно. «Мне очень неловко беспокоить вас подобными пустяками, мистер Уинслоу. Но вы не раз просили меня связываться только с вами, когда речь идет о вашем сыне».

Естественно, я решил, что этот человек говорит обо мне! И также стало очевидно, что доктор Захеди не знает о смерти отца и полагает, что разговаривает именно с ним. Видишь ли, наши с отцом голоса были очень похожи. По телефону люди часто нас путали.

Должен признать, что меня разобрало любопытство. Мне отчаянно захотелось узнать, что же такого неизвестный мне доктор Захеди собирался рассказать моему отцу обо мне. Так что я не стал поправлять его.

Мужчина явно чувствовал себя неловко. «Мы не получили от вас чек ни в июле, ни в августе. Не подумайте, мистер Уинслоу, что мы торопим вас с оплатой. Мы знаем, что вы никогда не опаздываете с этим».

Я издал какие-то нечленораздельные звуки.

«Я просто позвонил узнать, всем ли вы довольны, — продолжал мой собеседник. — И если вас что-то не устраивает, то можем ли мы это как-то исправить, или вы собираетесь перевести Вудроу в другое учреждение».

И только тут до меня дошло! Доктор Захеди говорит не обо мне! Но он говорит о сыне моего отца и называет его Вудроу! У моего отца есть сын, а я даже не подозревал о его существовании.

Мне показалось, что у меня остановилось сердце. Во всяком случае, мне кажется, что именно так я себя и почувствовал в тот момент.

Каким-то образом, я смог выдавить из себя несколько слов: «Вы говорите… о моем сыне Вудроу?» Я должен был выяснить это.

Доктор Захеди очевидно решил, что меня что-то отвлекло, так как он начал извиняться: «Если я звоню не вовремя, мистер Уинслоу…»

«Нет, нет, доктор Захеди, — заверил я его. — Вы меня нисколько не отвлекаете. Честно говоря, я собирался сам заехать сегодня после обеда, привезти вам чек и навестить Вудроу». Доктор Захеди заметил, что это очень мило с моей стороны, поблагодарил и повесил трубку.

— Господи, какой ужас! — прошептала Дороти-Энн. У нее по спине пробежал холодок. — Выяснить такое и таким образом! О, Хант…

— Нет нужды говорить, что все мои чувства пришли в смятение. Я не знал, прыгать ли мне от радости, заплакать ли от горя или заорать от ярости. Но ждать я не мог. Я немедленно сел в машину и поехал по побережью в сторону Кармела.

Оказавшись там, я стал расспрашивать дорогу. Несмотря на свое название, «Пэсифик Акрз» располагался не на берегу океана, а несколько в глубине побережья. Подобно многим заведениям такого рода, клиника занимала старинный особняк, расположившийся на огромной территории. Высокие каменные стены окружали его со всех сторон. Я думаю, что ты себе представила это.

— О, да, — прошептала Дороти-Энн, — боюсь, что очень хорошо представила.

— Мне пришлось показать права привратнику. Тот сверился со списком. Какая ирония, не правда ли? Если бы я не носил то же имя, что и отец, я бы так легко туда не попал.

Но я отвлекся. Оказавшись на территории, я поставил машину на стоянке для посетителей. Моя оказалась единственной. Судя по всему, родственники не слишком часто посещают пациентов «Пэсифик Акрз».

И разумеется, я сразу догадался, что это за место. Мусорная куча для неудачных отпрысков богатых и знаменитых. Местечко, где можно спрятать семейный позор — сумасшедшую тетю, больного ребенка, психически неуравновешенного брата, дедушку или бабушку в маразме, жертву несчастного случая, превратившуюся в овощ. За всеми просто замечательно ухаживают! Никто ни в чем не нуждается! Очень пристойно удалены с глаз долой, и, следовательно, предполагается, что и из сердца вон!

Дороти-Энн вздрогнула.

— Это звучит так… жестоко. Такая ненужная жестокость.

— Именно жестокость, — мрачно согласился Хант. — Это еще более жестоко и ужасно, чем ты можешь себе представить. Сначала мне безумно захотелось прыгнуть в машину и рвануть прочь оттуда. Но я не мог. Я должен был повидать брата. Я понимал, что не успокоюсь, пока не узнаю всей правды.

— И ты ее узнал.

— Лучше бы мне ее не знать. — Хант покачал головой, глубоко вздохнул и медленно выдохнул. — Доктор Захеди встретил меня у входа. Стоило ему меня увидеть, как он явно был потрясен. Понять не могу почему, но врач выглядел так, что ему немедленно хотелось довериться. Я рассказал ему, что мой отец умер, а так как я уже совершеннолетний, теперь я глава семьи.

— Так и было?

— Нет. Главой семьи была моя мать, но доктор Захеди не мог этого знать.

Но продолжу. Санитар провел меня наверх, потом вдоль по коридору, в который выходили двери маленьких отдельных спален. Все двери были открыты, чтобы персонал мог присматривать за… Мне все время хочется сказать заключенными, но это слово не подходит. Не могу я их назвать и больными, потому что это предполагает, что их состояние может улучшиться. Персонал называет их контингентом, но и это подразумевает некоторую свободу выбора с их стороны. А это не так. Все они жертвы обстоятельств, будь то несчастный случай, родовая травма, болезнь или генетические нарушения.

Меня привели в комнату 211. И там я нашел… там я обнаружил… Вудроу. Да. Моего младшего брата. Всего на год моложе меня. Почти день в день.

— О, Хант! — только и смогла прошептать Дороти-Энн.

Она взяла его за руку, обняла другой рукой и прижала к себе, пытаясь разделить его ношу. Луна поднялась еще выше. Ночь стала холодной.

Наконец Хант продолжил свой рассказ, изливая душу. Его голос дрожал и звучал как-то иначе.

— Доктор Захеди проследил за тем, чтобы Вудроу приготовили к моему посещению. Его только что выкупали, переодели в чистое, причесали. Как будто косметические мелочи могли что-то изменить!

Дороти-Энн не смогла совладать с собой. Ее голос дрожал:

— А как прошла ваша встреча?

— Для меня, ужасно. Что касается Вуди, — он пожал плечами, — то я мог вообще не приходить. Когда я вошел в комнату, брат сидел за своим столом лицом к окну. Все его внимание занимала головоломка-мозаика. Я сел рядом с ним на кровать, но он… — голос Ханта прервался, — …он не обратил на меня никакого внимания. Абсолютно.

— Значит, он…

— Да, у него аутизм, — Уинслоу кивнул и вздохнул. — Да. Но я сразу же понял, что так потрясло доктора Захеди. Наше физическое сходство. Мы с Вуди…

Хант повернулся к Дороти-Энн и заглянул ей в глаза.

— Мы с ним похожи как близнецы! — хрипло выдохнул он. — Мы почти зеркальное отображение друг друга, если не считать…

— Если не считать его болезни, — мягко закончила за него Дороти-Энн.

— Да. Его лицо лишено всякого выражения. Никаких эмоций. Он оставался безучастным… Но очень спокойным. Я заговорил с ним, Вуди мне не ответил. Но стоило мне его коснуться… — Дороти-Энн слушала молча, ее сердце болезненно сжалось, — брат дернулся и отпрянул! Он просто меня не заметил.

Как мать троих энергичных — иногда слишком энергичных — детишек, Дороти-Энн даже представить себе не могла ту эмоциональную холодность, о которой говорил Хант. Она с ужасом осознала, каким несчастьем могут закончиться зачатие, беременность и роды.

Но ни на что не реагирующий ребенок, подобный Вудроу?

Это оставалось за гранью ее понимания.

«Дети должны быть очень подвижными и живыми, — думала Дороти-Энн. — С этой минуты я буду наслаждаться каждым их криком, возней и смехом. — Она про себя благословила свой неугомонный выводок. — Когда в следующий раз Лиз, Фред и Зак снова начнут буянить, я буду это только приветствовать. Никогда больше я не смогу относиться к их здоровью, как к чему-то само собой разумеющемуся». Здоровые дети. Какие простые короткие слова.

А ведь это самый большой дар.

— Ты спросила, почему Уитморы так задели меня за живое, — спокойно произнес Хант. — Теперь ты знаешь.

— Потому что они никуда не отдали Кевина, — негромко ответила Дороти-Энн.

— Черт побери, да! Они этого не сделали! Они изо всех сил стараются создать для него нормальную жизнь! Им плевать, что Кевин не фотогеничен! Они его не стыдятся! Они любят его, хотя он отнюдь не воплощение совершенства. Их даже не волнует, что их сын никогда не сможет отплатить им той же любовью! — голос Ханта сорвался. — Их любовь не ставит никаких условий.

— А это так непохоже на любовь твоих родителей, — заметила Дороти-Энн.

Хант кивнул:

— Совершенно верно. Они родили Вуди… И просто вычеркнули его из нашей жизни. Как будто его никогда не было. А для меня это не так. Вот такими людьми оказались мои родители. Если бы не смерть моего отца и не этот телефонный звонок, на который я ответил… — Хант покачал головой, его пальцы вцепились в колени. От гнева он дышал тяжело, часто, прерывисто. — Поступок моих родителей — современный вариант поведения древних греков. Только вместо того, чтобы оставить Вуди на склоне холма на растерзание волкам, они просто заперли его на всю жизнь.

— Это отдает таким… хладнокровием!

— Я полагаю, они решили, что поступают совершенно правильно. «Его лучше убрать с дороги». Ты же знаешь, как порой рассуждают.

— Да, — ответила Дороти-Энн. — Но это не значит, что я с этим согласна.

— Я догадываюсь, что самое удивительное в том, что они не бросили Вуди. Я хочу сказать, ну разве они не гуманисты? Какая удивительная доброта с их стороны!

Хант замолчал и уставился в океан. Черты его лица обострились, стали суровыми. Он не мог простить. А лунный свет лишь подчеркнул непримиримость его выражения. Отвращение горело в его взгляде.

Дороти-Энн ждала, остро ощущая его переживания. Если он решит продолжать, она с радостью станет слушать. Если захочет на этом остановиться, ее это тоже устроит. Увы, из-за пережитых ею совсем недавно потерь, она теперь эксперт, пусть и не по своей воле, в том, что касается потери, страдания, боли. Она отлично понимала, насколько тяжело Ханту.

Не так легко рассказывать о страданиях, таившихся под спудом всю жизнь.

Это чертовски тяжело! Особенно тогда, когда нас учили держать свои чувства при себе и не показывать свою боль.

Хант откашлялся и продолжил:

— Прости меня за все. Я не хотел вываливать все это на тебя.

— Тебе не за что извиняться, — ответила Дороти-Энн. — И ты в праве сердиться. — Потом ее голос зазвучал мягче. — А что с Вуди теперь?

— Он по-прежнему в «Пэсифик Акрз». Тогда, в тот день, я был преисполнен решимости взять его домой и оставить там насовсем. Но это только доказывало, насколько наивным я оказался. — Он вздохнул и покачал головой, словно удивляясь собственной глупости.

Дороти-Энн вопросительно взглянула на него:

— А что же заставило тебя изменить свое мнение?

— Доктор Захеди. Он сел со мной рядом и кратко рассказал мне об аутизме. Чего мне следует ждать, а чего нет. Он убедил меня, что Вуди лучше остаться в клинике. В любом случае, я не мог предоставить ему лучшего дома. Я как раз собирался сам покинуть родное гнездо.

— А твоя мать? — спросила Дороти-Энн. — Она бы не стала его держать?

— Мама даже не желала говорить о Вуди, не то чтобы принять его в доме. Что касается ее, то у нее никогда не было второго ребенка.

— Какой ужас!

— Правда? Это как раз и доказывает, что не обязательно быть аутистом, чтобы оставаться эмоционально ущербным!

— Так она даже не навещала его?

— Навещать, его? — Хант безжалостно хмыкнул. — Она ни разу его не видела. Ни разу! — подчеркнул он. — Что там говорить о древнем как мир материнском инстинкте?

— Но ведь ты регулярно навещаешь Вуди, правда?

— Как правило, мне удается бывать там раз в неделю. — Он втянул щеки, потом потряс головой, словно пытаясь согнать назойливое насекомое. Его волосы взметнулись в стороны. — Не правда ли, какая святость с моей стороны? — ядовито поинтересовался он. — Да что там, если я не буду осторожным, меня скоро канонизируют!

Дороти-Энн проигнорировала его сарказм, направленный против себя самого. Ее глаза устремились в ночное небо, полное сверкающих созвездий. Ярко сиял Марс, а в хвосте Девы переливался Поррима. Весь небосвод казался россыпью изысканных бриллиантов на темно-синем бархатном платье ночи.

— У Вуди есть улучшение? — спросила она. — Или никакого?

Хант покачал головой.

— Боюсь, что нет. Все эти годы он так меня и не признает. Это самое худшее в аутизме. Оставаться все время закрытым в своей раковине.

Дороти-Энн задумчиво кивнула.

— Другими словами, он живет в своем собственном мире.

— А мы, все остальные, просто не существуем. Точка.

— Так что до него невозможно достучаться.

— Нет. Но удивительно, что он реагирует только на одно. На головоломки-мозаики.

Дороти-Энн нахмурилась:

— Разве это не странно?

— Еще более странно то, что он отлично с ними справляется. Каждый раз я привожу ему несколько новых. Ты бы его видела. За час он складывает мозаику из тысячи фрагментов.

— За час? Господь милосердный! Он, должно быть, невероятно умный!

— Именно на этом уровне, да, — кивнул Хант. — Но только в этом. А все остальное, в том числе и эмоции, реакция на окружающий мир, остается безнадежным.

— Поэтому у тебя нет своих детей? Потому что ты боишься, что им может передаться по наследству эта болезнь?

— Нет, — отозвался Хант. — Я хотел детей, ты даже не можешь представить, как сильно. Только Глория никак не беременела. Хотя я проявлял достаточно усердия.

Если бы слова не прозвучали так горько, этот звук можно было бы принять за смешок.

— Каким же я был дураком, — продолжал он. — Я пытался. Пытался. Я стал похож на распроклятого вечноготового кролика, так я старался.

— Ты хочешь сказать, — осторожно вмешалась Дороти-Энн, — что твоя жена не могла зачать?

— He-а. Дело не в том, что она не могла зачать. — Хант снова покачала головой. — Глория не хотела.

Дороти-Энн не могла произнести ни слова. Ей казалось, что Уинслоу унесся мыслями далеко назад, оказавшись за тысячу миль от нее, в кошмарном прошлом, похожем на ад.

— Как-то раз, пару лет назад, случилось так, — заговорил Хант, — что я ударился ногой о ножку кровати. Ванная комната Глории была ближе моей, поэтому туда я и отправился за пластырем. Угадай, что я нашел в ее шкафчике с лекарствами?

Дороти-Энн сидела не шевелясь.

— Мне кажется, я догадываюсь, что там было.

— Ага, — с горечью сказал Хант. — Противозачаточные таблетки. Все эти годы, когда я так хотел ребенка, она пила противозачаточные таблетки!

— Тебе, очевидно, было очень плохо, — заметила Дороти-Энн.

— Да, — признался Уинслоу. — Но знаешь, что ударило меня больнее всего?

— Кроме того, что ты почувствовал себя преданным?

— Да, кроме этого. — Хант вдохнул, потом медленно выдохнул носом. — Моя собственная глупость, — признался он. — Ты считаешь, что мне следовало догадаться раньше, так? Но нет. Я оказался таким доверчивым, что правда должна была стукнуть меня по башке. И даже тогда я не поверил.

— Может быть, ты подозревал это, но тал сомнения прочь?

Хант нахмурился, подумал минуту, потом кивнул:

— Может быть, и так.

— Она по-прежнему принимает таблетки?

Хант пожал плечами:

— Черт меня побери, если я в курсе. Да мне и плевать.

— Но тебе же было не все равно, — сказала Дороти-Энн. — В то время.

— Верно, — согласился Хант. — Но только до того, как я нашел таблетки. Это все решило.

— Но разве ты не пытался все наладить?

— Нет. Я не смог простить ее. И до сих пор не могу. Глория знала, как важны для меня дети. — Он поднял кулак и с силой опустил его на бедро. — Черт побери, она знала! — прошептал Уинслоу.

Дороти-Энн вопросительно посмотрела на него.

— Но ты по-прежнему женат, — заметила она.

Хант отрешенно махнул рукой.

— Отличная шутка. Мы поделили дом. У нас как в Корее. — Он негромко рассмеялся. — У нас даже есть демилитаризованная зона!

Дороти-Энн моргнула от горьких слов, потом склонила голову на бок, как птичка, и спросила:

— Но когда дела настолько плохи, есть способ помочь. Можно развестись, например.

Хант медленно повернул к ней голову и стал рассматривать, словно мутанта, как будто ничего подобного никогда не видел.

— Развод? — В его голосе было столько сарказма. — Разве ты не слышала? Уинслоу никогда не разводятся. Мы живем вместе с нашими несчастьями.

Дороти-Энн покачала головой.

— Мне как-то трудно представить тебя в таком полном антагонизма союзе. Во всяком случае, до конца твоих дней.

— Мне это тоже сложно. Рано или поздно мы разведемся. Я это знаю. Проблема в том, что момент всегда оказывается неподходящим.

— Развод никогда не происходит вовремя.

— Прямое попадание, — грустно улыбнулся Хант.

Они посидели молча, наблюдая, как луна карабкается вверх по небосводу. Она напоминала гигантский круг сыра Горгонзола. Где-то в темноте что-то взорвало поверхность воды. Еще один всплеск, и все стихло.

Через некоторое время Дороти-Энн прервала молчание:

— Тебя явно что-то удерживает в браке.

Уинслоу кивнул.

— Честно говоря, два момента. Во-первых, существует добрачное соглашение. Если я подам на развод, Глория получит огромную компенсацию. Она станет очень богатой. Но если инициатором разрыва выступит она, то получит гроши. Правда, это все относительно.

— Но разве на Калифорнию не распространяются законы о совместном владении?

— Это ей не слишком поможет. Мои собственные средства достаточно скромны. Всем владеет и почти все, контролирует моя мать. Пока жива старшая миссис Уинслоу, Глории придется сражаться с ней. — Голос Ханта звучал ровно, почти удивленно. — Да, это был бы интересный матч.

— Но ты сказал, что причин у тебя две, — напомнила Дороти-Энн.

— Что? Ах, да. Существуют еще менеджеры моей избирательной кампании. Слово «развод» не прозвучит музыкой для их ушей. Я думаю, ты это хорошо представляешь.

— Ты упомянул о них во множественном числе. Сколько же у тебя менеджеров?

— Их двое, но считаться по-настоящему приходится только с одним. Алтеей Неверленд Уинслоу.

— Твоя мать!

— Совершенно верно. Развод не входит в ее политическую стратегию. — Лицо Ханта снова стало хмурым, словно он рассматривал что-то вдали. Но что он видел? Конечно же не луну и рассыпавшиеся по небу яркие сияющие созвездия. И не горизонт, где небо плавно сливалось с океаном… Нет, он видел нечто более далекое — коридоры власти, к которым его готовили с самого рождения. Уинслоу состроил гримасу. — Моя мать, — продолжал он, — преисполнена решимости увидеть представителя семьи Уинслоу в Белом доме.

— Но какое отношение имеет развод к президентскому креслу? Я хочу сказать, посмотри на Боба Доула. Он был разведен. Но это не помешало ему бороться за этот пост.

— Но ведь он и не победил, верно? — Губы Ханта скривились в усмешке.

— Но Рональд Рейган развелся с Джейн Уаймен, а потом женился на Нэнси. Это ему никак не повредило.

— Правильно, — согласился Хант, — но причина номер один все же остается.

— Деньги, — подсказала Дороти-Энн.

Хант кивнул.

— Нет никаких шансов, что моя мать станет сидеть сложа руки и смотреть, как Глория уходит, урвав кусок семейного состояния.

— Я было подумала, что твоя мать желает тебе только добра. Я уверена, что она понимает, насколько неудачен твой брак!

— Мама знает, что дела идут плохо. Она только не представляет, до какой степени плохо.

— Понимаю. Следовательно, она не в курсе, что твоя жена пьет противозачаточные таблетки?

Хант отрицательно мотнул головой.

— О каких-то моментах моей личной жизни я не распространяюсь. Мать знает то, что я ей говорю… Или что ей удается выяснить самой, — Хант негромко иронично усмехнулся, — а выяснить ей удается предостаточно. Она прекрасно знает, что мы с Глорией живем раздельно. Вряд ли это секрет. И пьянство моей жены — тоже не тайна. Глория об этом позаботилась. Но мама отказывается понять, насколько непоправимо нынешнее положение.

Хант помолчал и посмотрел на Дороти-Энн отсутствующим взглядом, как будто унесся далеко-далеко. Но на этот раз он очень быстро вернулся к ней.

— Если меня послушать, — снова заговорил он, — то у тебя, вероятно, создалось впечатление, что я человек слабый, трусливый, склонный к приступам жалости к себе, и полностью под пятой у своей матери.

— Вовсе нет, — ответила Дороти-Энн как можно мягче. — Я все понимаю.

Она и вправду понимала его.

Он говорит со мной о таких важных вещах. Не о том цвете, который он любит, и не о вине, которое предпочитает. Он раскрыл мне свою душу и показал свои уязвимые места.

Молодая женщина понимала, что Ханту потребовалось немало мужества и почувствовала себя польщенной его доверием.

А Уинслоу продолжал:

— Все дело в том, что я всеми способами стараюсь избежать конфронтации. Особенно дома. Я терпеть не могу неприятные сцены.

Дороти-Энн не смогла сдержать улыбки. Как будто кто-нибудь это любит.

— Вряд ли ты одинок в этом, — негромко ответила она.

Но Хант словно не слышал ее.

— Странно, не правда ли? — прошептал он, почти про себя. — В жизни никогда ничего не происходит так, как мы ожидаем… или как нам хочется. Только представь! Ведь было время, когда я искренне верил, как последний дурак, что счастье может никогда не кончиться! — Тень опустилась на его лицо. — Что ж, мой брак развеял эти иллюзии. Глория совершенно отбила у меня желание общаться с женщинами… И я боюсь, что это навсегда. — Его глаза оторвались от Дороти-Энн, и он снова стал смотреть вдаль, как будто вглядывался в прошлое. — Два года, — произнес он, словно удивляясь собственным словам, — два года прошло с тех пор, как мы с Глорией были близки.

— Два года могут показаться вечностью, — заметила Дороти-Энн.

Его губы изогнула кривая, горькая усмешка.

— Да, может быть и так. Но позволь мне сказать тебе, что это было на самом деле. Меня… это… абсолютно… не волновало! — Его глаза широко раскрылись. — Ведь это совершенно невероятно, правда? До сегодняшнего дня я просто не задумывался об этом!

— И все это время в твоей жизни никого не было? — спокойно спросила Дороти-Энн. — Никакой близкой женщины?

Хант помотал головой.

— Ни единой. И не потому, что мне не представлялась такая возможность. У меня просто не возникало никакого интереса. Мне кажется, когда умирает любовь, она умирает не одна. Почему бы и сексу не умереть вместе с ней? — Хант с минуту посидел молча, потом повернулся и вопросительно посмотрел на Дороти-Энн. Его голос звучал очень нежно: — Ведь ты понимаешь меня, правда?

— Да, — кивнула Дороти-Энн.

Она медленно разжала пальцы, выпустила его руку, сняла руку с его плеча и чуть отодвинулась, словно желая рассмотреть его профиль с некоторого расстояния.

— Так что в течение двух лет я хранил обет безбрачия, словно монах, — рассказывал Хант. — Ты можешь в это поверить? — Он коротко, насмешливо хмыкнул. — Черт побери, я воздерживался куда ретивее многих монахов!

Маленькая серебристая рыбка высоко подпрыгнула над водой, перевернулась в воздухе, словно гимнаст, и нырнула обратно. Хант пристально смотрел на рябь волн с бликами луны, как будто расходящиеся по воде сверкающие круги скрывали ответ на какой-то жизненно важный вопрос.

— Ты можешь представить, — медленно проговорил он, — что я, возможно, оставался женатым намеренно? Потому что жена, пусть и чисто номинальная, будет держать других женщин на расстоянии?

— Это звучит очень цинично.

Хант негромко рассмеялся.

— А почему бы и нет. Я и есть циник. Я само воплощение цинизма.

— Так вот что она сделала с тобой, Хант? Высосала из твоей жизни всю радость и надежду?

— Нет. Винить следует только меня. — Хант резко нагнулся вперед, вцепился руками в колени. — Я сам допустил это. Разумеется, я не стал бы сохранять этот брак, если бы мог представить, что в будущем меня ждет хоть намек на счастье. Но я превратился в заезженную клячу, ты ведь понимаешь. Я был уверен, что любовь, даже сама мысль о любовной связи, это просто романтическая чепуха.

— О, Хант! — прошептала Дороти-Энн. — Если бы ты только знал! Могу заверить тебя. Любовь, от которой ты так робко отрекся, действительно существует. Я знаю, потому что нашла ее. Да. Фредди и я… О, любовь просто переполняла нас! И она становилась все сильнее с каждым прожитым днем, с появлением на свет каждого ребенка, с каждым прожитым годом! Невозможно описать всю радость этого высшего дара. А потом… вдруг… этой зимой…

Ее голос сорвался и смолк. Казалось, ночь поглотила звук, когда Дороти-Энн прижала ладонь к лицу. Она не могла продолжать. Боль скрутила ее. Она потеряла мужа так недавно. Ее раны были еще слишком свежи.

— Если бы мне прожить только один день так, как ты говоришь! — с тоской прошептал Хант. — Как бы это было прекрасно!

— Не сходи с ума! — прошипела Дороти-Энн. — Никогда не проси ни о чем подобном!

— Почему же, ради всего святого?

Она судорожно отдернула пальцы от лица и обхватила себя обеими руками. Какое-то время она раскачивалась взад и вперед, взад и вперед, согнувшись пополам от пронзившей ее судороги.

— Потому, — хрипло выдохнула она, — что когда любовь настолько сильна, и один из любящих умирает, твоя душа превращается в пепел, ссыхается. Ты испытываешь неутолимый душевный голод! — Она помолчала, а потом добавила: — Можно умереть от разбитого сердца. Теперь я в этом уверена. Я могла бы просто исчезнуть… Но у меня дети.

— Говорят, жизнь продолжается.

— Много чего говорят. «Все пройдет… Это лишь мгновение жизни…» Но дело все в том, что остается пустота. — Дороти-Энн вздохнула, выпрямилась, ее руки взметнулись в воздухе, словно она пыталась поймать ускользающие призраки. — Прости меня, — произнесла она, — я не хотела плакаться тебе в жилетку.

— Эй, ты имеешь на это право.

— Да, я просто кладезь веселья, — фыркнула Дороти-Энн. — Неиссякаемый фонтан смеха, точно?

Хант пристально смотрел на нее. Его голос прозвучал напряженно, чуть слышно:

— Мне не нужен фонтан смеха. Проклятие, я вообще ничего не искал! Я уже говорил тебе. Я отрекся от женщин. И тут… появилась ты. Сначала в Сан-Франциско. Потом в Хуатуско.

Дороти-Энн осуждающе нахмурилась. На лице появилось настороженное выражение, а пульс вдруг зачастил как бешеный.

— Это заставило меня многое переосмыслить, — задумчиво произнес Хант. — А что если это судьба? Может быть, нам суждено было встретиться? Простое совпадение кажется слишком тривиальным объяснением.

— Прошу тебя, Хант, — взмолилась Дороти-Энн. — Не говори так!

— Но именно так я чувствую! — настаивал он.

Она потянулась было к его губам, желая заставить его замолчать, но ее гибкие руки, словно по собственному желанию, снова упали на колени, пальцы нервно переплелись. В ушах у нее гудело. Воздух наполнился электрическими разрядами и, казалось, вот-вот начнет искрить и потрескивать. Дороти-Энн вдруг осознала, как волна жара нарастает между ними.

— Если бы мы только встретились много лет назад! — воскликнул Уинслоу. — Подумай только! Ведь все могло быть иначе.

«Согласна, все было бы иначе, — подумала молодая женщина. — Фредди никогда бы не появился в моей жизни. И никогда бы не увидели свет Лиз, Фредди и Зак, наши сокровища».

Жизнь без детей невыносима. Невозможна. Такую жизнь не стоит жить.

«Хант ошибается, — поняла она. — Ничто не могло сложиться иначе. Я бы этого не хотела».

— Порой все складывается так, как должно было сложиться, — прошептала она. — Очевидно, нам не суждено было встретиться раньше.

— Раньше, нет, — согласился Хант. — Но сейчас… — Его глаза вспыхнули от возбуждения, а с губ потоком хлынули страстные слова: — Разве ты не понимаешь, Дороти-Энн? Судьба предоставляет нам обоим еще один шанс! Мы можем быть вместе! Да. К черту деньги! Я немедленно начну дело о разводе…

Он как-то внезапно замолчал. Его словно удивили собственные слова. Потом, одним гибким движением, он придвинулся к Дороти-Энн. И в следующее мгновение женщина понимала только одно. Она в его теплых, мощных руках, он прижимает ее к себе, но очень нежно, как будто прикасается к невероятно хрупкому сокровищу.

Дороти-Энн почувствовала, что дрожит, и вдруг…

И вдруг она ощутила совершенно невероятное чувство радости, как будто больше ничто не удерживало ее на земле, и она взмывает все выше и выше!

Дороти-Энн вцепилась в его руки, движимая желанием оторвать их от себя, а вместо этого лишь теснее прижалась к Ханту.

— Дороти-Энн! — его шепот дуновением воздуха коснулся ее уха. — Моя любовь. Мое спасение. Мой второй шанс.

— Хант, не надо! — пробормотала она.

— Шшш…

Женщина подняла к нему лицо. Ее глаза казались огромными на тонком личике. Они сияли. Дороти-Энн быстро оглядывалась вокруг, словно человек, спящий с открытыми глазами, или беглец, ищущий укрытие.

Она говорила себе, что обязана быть сильной. Она не должна подчиниться мужчине.

Но это оказалось невозможным. Ее руки ослабели, она чувствовала себя парализованной.

Вступила в свои права какая-то магия, волшебная сила, с которой она не могла сражаться.

И губы Ханта прижались к ее губам. Все мысли о сопротивлении разлетелись, словно искры от костра. Пальцы Дороти-Энн вцепились в руки Ханта, притянули его еще ближе, и она страстно ответила на его поцелуй, с такой жаждой, словно умирающий без воды странник, прильнувший к свежему источнику.

Послышался шепот Ханта:

— А не спуститься ли нам вниз?

«Утром я об этом пожалею», — пронеслось в голове Дороти-Энн.

Но до утра еще так далеко. А пока перед ними бесконечная ночь.

— Да, — шепнула она, глядя ему в глаза. — Идем в каюту!

 

47

Его тело, ее тело.

В гостевой каюте стояла королевских размеров кровать, но и член Ханта, мечтательно думала Дороти-Энн, тоже определенно королевских размеров. О Боже, Боже! Да, совершенно определенно. Хант Уинслоу, решила она, по всем параметрам заслуживает твердую «десятку»…

Но эти мысли пришли позже. А пока она наслаждалась каждым мгновением их сумасшедшего плотского путешествия, полного открытий. И что это было за чудесное путешествие!

Они начали легко и непринужденно. Ласкали друг друга, изучая каждый миллиметр тела. Отблески золотистого света из кают-компании проникали к ним сквозь полуоткрытую дверь. Этого было вполне достаточно, чтобы познакомиться со всеми холмиками, впадинами, высокими горами и благоуханными изгибами. Зачем больше света, чтобы исследовать потаенные секреты отверстий, расселин, выпуклостей и пещер?

— Да. О, да-а-а… — блаженно выдохнула Дороти-Энн, когда Хант начал раздевать ее.

Она лежала на спине, наслаждаясь греховным ничегонеделанием, на клетчатом атласном покрывале и смотрела на него с выражением наивысшего блаженства. Ее грудь, удобно устроившаяся под свитером с V-образным вырезом, вздымалась и опускалась, в предвкушении, а она смотрела на Ханта с восхищенным опьянением. Мужчина, все еще полностью одетый, встал на колени рядом с ней.

— Ты такая красивая, — прошептал он.

Не торопясь, Хант развязал пояс ее хлопковых шорт со складками, его руки скользили по ее упругому шелковистому телу, поднимая чуть повыше свитер и обнажая ее мускулистый плоский живот.

— Ты такая, такая красивая… — бормотал он.

Не отводя от нее взгляда, Хант нагнул голову и поцеловал ее пупок, потом стал ласкать его нежными прикосновениями языка.

У Дороти-Энн по позвоночнику стремительно побежали электрические разряды, она задохнулась от наслаждения.

— О, Хант, — простонала она, извиваясь под его ласками.

Дороти-Энн закрыла глаза, чтобы полнее насладиться каждым мгновением физических ощущений. Она задрожала, когда пальцы Ханта подняли свитер еще выше, обнажая грудь, а его неутомимый язык оставлял влажный след на ее коже. Наконец — ей показалось, что прошла целая вечность, — он стянул с нее свитер и отбросил в сторону.

Груди Дороти-Энн оказались на свободе, полные, упругие, сладострастные, увенчанные темно-розовыми сосками.

Она услышала, как резко выдохнул Хант, и приоткрыла глаза. Он смотрел на нее, завороженный совершенством ее груди, изяществом тоненькой талии и симметричной округлостью бедер.

— Да это само совершенство, — хрипло сказал Уинслоу, любуясь тем, как ее красиво очерченные, твердые соски, похожие на розовые бутоны, не сдерживаемые больше тканью одежды, набухают и твердеют от возбуждения. — Да. Практически само совершенство со всех сторон.

Ноздри Дороти-Энн гневно раздулись.

— И что, черт возьми, — поинтересовалась она, приподнимаясь на локтях навстречу ему, — значит это твое «практически»?

— Это лишь для того, чтобы у тебя голова не пошла кругом от самомнения, — поддразнил ее Хант с обезоруживающей улыбкой. И мгновенно сократив между ними расстояние, прижался губами к ее губам.

«Вот так мне нравится куда больше!» — с ощущением счастья подумала Дороти-Энн, снова опускаясь на спину и отвечая на поцелуй.

Все началось с легкого покусывания и посасывания и превратилось в яростную схватку. Ощущение от его языка, казалось, не имеет ни начала, ни конца. Он прикасался к каждой точке ее рта, и все тело Дороти-Энн пело, словно натянутая струна. Совершенно парадоксально, но она ощущала, что вся горит, хотя ее тело покрылось гусиной кожей от наслаждения.

У нее кружилась голова.

«Неужели это возможно», — думала Дороти-Энн, ощущая знакомую влагу между бедер, чтобы обычный поцелуй мог породить такое удивительно глубокое и мощное возбуждение!

Но очевидно, это так. И так могло быть. И было.

Наконец их губы оторвались друг от друга. Она судорожно дышала, ее живот поднимался и опадал, когда она пыталась выровнять дыхание.

— Ого! — выдохнула молодая женщина. Ее широко раскрытые глаза наполнились удивлением.

— Ты еще ничего не видела! — улыбнулся Хант и двинулся к ногам кровати, чтобы закончить раздевать ее.

Она послушно лежала и только чуть приподнялась, когда он освобождал ее от шорт и крошечных трусиков телесного цвета. Они затрещали от электричества, когда Хант отбросил их прочь.

Дороти-Энн затаила дыхание. Она едва могла поверить, что желания завели ее так далеко. Нужно признать, что Хант, конечно, великолепный мужчина, но кто бы мог предсказать, что именно она — та, которая за всю жизнь знала только одного мужчину, своего покойного мужа — может вдруг почувствовать такое острое возбуждение, что ее так далеко унесет предвкушение страсти? Кто бы мог подумать, что она будет лежать вот так, нагая, словно Ева, и бесстыдная, как Иезавель, предлагая себя этому красивому мужчине и находя это совершенно естественным, великолепно бесстыдным и — да, именно так — необходимым, словно воздух?

«Только не я», — безрассудно решила Дороти-Энн, отметая в сторону все вопросы, прочь, как можно дальше, и погружаясь в ночь.

Теперь Хант раздевался сам. Она приподнялась немного, сосредоточенно разглядывая, как, скрестив руки, он поднимает свою рубашку-поло и стаскивает ее через голову.

Дороти-Энн не могла отвести от него глаз.

Его тело выглядело совершенным. Широкая грудь, припорошенная золотистой пылью волос. Плоский мускулистый живот. Едва проступающие ребра напоминают стиральную доску. И мощные, развитые бедра, как у атлета.

Иезавель в ней сияющими глазами рассматривала его физические достоинства, и она не сводила с него глаз, когда Хант расстегнул сначала пояс, потом молнию на белых коротких штанах и дал им упасть.

Она задохнулась, увидев гигантский фаллос, натянувший ткань плавок.

«Этого просто не может быть, — пронеслось у нее в голове, — это наверняка игра света…» Или она просто бредит. Хотя Дороти-Энн не смогла бы ответить, почему ее так поразил размер. В конце концов, ведь во всем остальном Хант был подлинным воплощением мужского начала.

Так почему бы пенису не соответствовать всему остальному?

Действительно, почему…

Затаив дыхание, Дороти-Энн не отводила от него глаз. Хант наклонился, его мускулы напряглись, он поднял одну ногу, затем другую, и освободился от плавок.

Обнаженный, он повернулся к ней, и ее глаза непроизвольно уставились на его член.

Казалось, он рвется ввысь из золотистых зарослей густых волос на лобке, темнее, чем вся кожа вокруг, не тронутая загаром, крупный, пропорциональный мошонке.

Нет, определенно, глаза ее не обманули. Фаллос был невероятно большой, расточительно чрезмерный и почти абсурдно твердый. На нем четким рельефом проступили вены.

Дороти-Энн почувствовала влагу между ног, а ее сердце стучало так бешено, что, казалось, стены каюты пульсируют вместе с этим оглушительным стуком.

— Люби меня! — отчаянно прошептала она. Ее широко раскрытые глаза увлажнились и смотрели умоляюще. — Вонзи его в меня! Не давай мне пощады!

— Не стоит так торопиться, — пробормотал Хант, в его взгляде светилось удивление. — Разве где-то пожар?

— Внутри меня! — выдохнула она.

— Что ж, в таком случае, — последовал торжественный ответ, — нам остается только выпустить пламя наружу, разве не так?

Он опустился на колени между ее раскинутых в стороны ног. Его великолепно наполненный, королевских размеров пенис тяжело лег ей на живот.

У нее не нашлось слов, когда его руки обхватили ее грудь, большие пальцы нежно ласкали набухшие соски.

Волны удовольствия побежали по всему ее телу. Дороти-Энн откинула голову на подушку, а с ее губ слетали стоны, похожие на мурлыкание большой дикой кошки.

Его губы сомкнулись вокруг соска, и она громко вскрикнула.

— Да, — тяжело выдохнула она, — да… да… — ее слова отмечали каждое движение его губ.

Он чуть сильнее сомкнул зубы, и ее тело дугой выгнулось под ним, сгорая от желания. Каждая ее клеточка просила большего, большего, БОЛЬШЕГО! И она повторяла только одно короткое «да», призывая его заполнить ее всю целиком, погрузить в нее этот великолепный член, лежащий, словно скала, на ее животе.

Но Хант оказался не из тех, кто торопится.

— Терпение, — шепнул он, не оставляя без внимания ее роскошные груди с торчащими сосками. Его свободная рука скользнула вниз, между их телами, прикасаясь к атласной коже на внутренней поверхности бедра. Его пальцы безошибочно нашли набухший, влажный клитор, то самое ядро, от которого волны жаркого удовольствия разливались по всему телу. Средний палец медленно скользнул по нему.

— Господи! — задохнулась Дороти-Энн.

Теперь она поднималась и опускалась на кровати в такт движению его пальца, на лице появилось сосредоточенное выражение. На ее светлой коже заблестели капельки пота, и по телу покатились волны неотвратимого оргазма, сотрясая его.

Хант еще несколько раз нажал пальцем.

— О, Господи! — воскликнула Дороти-Энн. — О, Господи, о, Господи, ох…

И только тогда он наконец подался назад, чтобы головка его члена оказалась как раз у ее щели.

— Да! — выдохнула женщина.

Казалось, в глазах Дороти-Энн вспыхнуло сумасшедшее пламя, ее пальцы вцепились в плечи Ханта, ногти вонзились в его плоть.

— Да! О, Хант, прошу тебя!

Он помедлил мгновение. Потом осторожно двинулся вперед, продлевая ее агонию, очень медленно вошел в нее и заполнил ее лоно.

На какое-то мгновение ей стало больно. У нее возникло ощущение, что в ней оказалось нечто другое, не его пенис, а что-то чужеродное и неживое. Это что-то оказалось больше, намного тверже обычного пениса и к тому же причинило боль и показалось чем-то чужим…

Потом Хант обхватил ее бедра и придвинулся ближе к ней еще на несколько миллиметров. И теперь они превратились в сиамских близнецов, соединенных в промежности. Потом медленно, очень-очень медленно он подался назад, стараясь не потерять контакта с ее набухшим клитором.

И у Дороти-Энн не осталось никаких сомнений. Пульсирующий гигант внутри нее не был ни чужим, ни неживым, он жил — жил!

О, и как! И какие ощущения он вызывал! Их просто невозможно описать. Он разжег огонь, грозивший поглотить их обоих.

В глазах Дороти-Энн появилось выражение восторга.

Это удовольствие или боль? Она не смогла бы сказать наверняка. Где кончается одно и начинается другое? И есть ли между ними разница?

Она не знала.

Ей было известно только одно. Чем больше он выходит из нее, тем более опустошенной она себя чувствует. И Дороти-Энн отчаянно жаждала, чтобы он заполнил ее снова.

Ее ногти вонзились в плечи Ханта. Все эти его маневры сводят ее с ума! Он ведет себя так неторопливо, так сдержанно.

Почему он не может просто с этим покончить?

— Быстрее, черт бы тебя побрал! — хрипло выдохнула она, стиснув зубы от досады.

Если Хант и слышал ее, то не собирался подчиняться. С точностью хирурга, выполняющего операцию на мозге, он снова медленно вошел в нее, и казалось на это у него ушла целая вечность. И снова ей стало больно, и у нее возникло ощущение, что она вот-вот потеряет сознание.

Медленное движение внутрь…

Медленное движение наружу…

Медленно… Медленно…

Дороти-Энн сбилась со счета, так размеренно двигался Хант. Только все было слишком медленно. Если он не прибавит скорости, она скоро начнет бегать по стенам!

— Быстрее! — поторопила она. — Прошу тебя… Пожалуйста…

Очень медленно он заполнил ее еще один раз, потом просунул руки ей под ягодицы и приподнял ее над кроватью. Инстинктивно она обхватила его ногами и вцепилась в него, нанизанная на ствол его фаллоса.

И теперь он начал атаку серьезно, и крик сорвался с ее губ.

Быстрее, быстрее!

Их тела горели, они сцепились друг с другом, блестящая от пота кожа сияла. Они создали единый организм, лишенный мозга, с одной только целью — добиться удовлетворения своего желания.

Кроме реальности плоти больше ничего не существовало.

Дороти-Энн была как в бреду. Из ее рта вырывалось тяжелое дыхание и стоны, повторяя ритм прикосновений губ Ханта, ласкающих ее. В ушах шумело от давления крови, сердце колотилось, как паровой молот. Она — это он, он — это она, и оба они — единое целое.

И когда первая волна экстаза родилась в самой глубине ее существа, ее тело конвульсивно дернулось.

— Хант! — выкрикнула она. — О, Хант!

Перед ее мысленным взором возникло целое поле ярко-желтых нарциссов, а затем они разлетелись прочь и превратились в розовые пионы, расцветающие, словно огонь, и только для того, чтобы переродиться в миллионы сияющих солнц.

Она застонала громче. Ее стоны отражались от покрытого тиком потолка каюты и эхом разносились по ней, потом вырвались в иллюминаторы и унеслись в океан.

И ее содрогания привели к его разрядке.

Чувствуя, как неумолимое требовательное желание поднимается из его яичек, Хант резко обхватил бедра Дороти-Энн, позабыв о ней, и крепко сжал.

Она откинулась назад, прочь от него, ее плечи, руки, голова касались постели, а ноги все так же отчаянно обвивали Ханта. Соединенные друг с другом, они, казалось, парили в воздухе.

Хант резко двигался вперед и назад, отбросив всякие тормоза.

Сильнее, сильнее!

Его лицо свела судорога агонии, а его бедра двигались словно поршневой механизм, то вколачивая его вперед, то отбрасывая назад, вперед и назад…

Вперед и назад…

Все увеличивая скорость и учащая ритм.

Вперед и назад, вперед и назад, вперед и…

Дороти-Энн протянула руку и нащупала его яички. Обхватила их ладонью и мягко сжала тяжелые округлости.

— У тебя такие красивые большие яички! — удивилась она. — О, Хант, у тебя самые большие яйца, которые я когда-либо видела!

Она сжала их чуть сильнее, и из его горла вырвалось звериное рычание.

А за ним застонала и Дороти-Энн, когда ее накрыла новая волна оргазма, и ее пальцы крепче вцепились в его мошонку.

Больше Хант не мог сдерживаться. Буря нарастала, и он вошел в нее до конца, а стон наслаждения превратился в рык. И тут он резко прекратил движение и застыл, его руки цепляются за ее бедра, его фаллос недвижим в ее лоне.

И тогда она ощутила это. Огромный живой организм мощно сокращался внутри нее, наполняя ее своим семенем.

Казалось, это длится целую вечность.

Очень долго никто из них не двигался. А потом, все еще соединенные друг с другом, они рухнули вместе на постель, лежа лицо к лицу и отчаянно цепляясь друг за друга. Их сердца громко стучали, дыхание оставалось прерывистым.

— Некоторые называют это землетрясением, — пробормотал Хант, хватая ртом воздух.

— Ну и на сколько баллов оно потянет? — негромко спросила Дороти-Энн. — На семь с половиной?

— По шкале Рихтера?

Она кивнула. Ее глаза казались бесцветными и бездонными, а обнаженное тело блестело в приглушенном свете.

— Я бы сказал, больше похоже на восемь. — Хант убрал с ее лица влажные волосы.

Она уставилась на него.

— В таком случае, — предложила Дороти-Энн, — не попробовать ли нам девять баллов?

Хант почувствовал, как его член оживает внутри нее. Он рассмеялся:

— Может быть, восемь с половиной, — согласился он.

Ее голос звучал хрипло:

— Я готова, если готов ты.

— Разве это не я должен был сказать?

— Какая разница? — Дороти-Энн пожала плечами. — Так как?

— А почему бы и нет? — улыбнулся Хант.