Не так давно в парижском Лувре я приметил знакомое лицо. Еще издали. Где я видел его раньше?..
Вот оно все ближе, все ближе…
Да, это был он!
С глубокой раной на лбу. Разбитый на несколько частей кем-то и снова кем-то заботливо собранный. Такой бледный, такой гипсовый…
Он смотрел на дверь. Будто напуганный. Глаза у него чуть навыкате. Шея вытянута…
Так его величество Эхнатон предстал еще одним своим ликом. И я вспомнил слова доктора Хасана Бакри, которые сказал он мне в каирском музее у огромного бюста фараона: «Теперь вы его будете встречать очень часто». И верно: я вижусь с ним в разных городах и разных книгах. Словно с живым…
Да, фагаон скончался в тот день. Неожиданно для друзей. Неожиданно для врагов. Но Кеми продолжал жить. И жил еще очень долго. Правда, последующие века — скорее по инерции.
А в начале нашей эры некогда страшный для соседей своих Кеми лежал совершенно обессиленный. Как бы в полусне. Во прахе.
И многие спрашивали себя: где сила его? Где вышколенный грозными фараонами народ? И был ли он вообще? Спрашивали, хотя все еще стояли исполины Джосера, Хуфу, Хефрена!
Прежнее величие его покрылось страшным слоем небытия А пылинки вселенной — Эхнатон и Нефертити — смешались с пылью пустыни. Имена их были преданы анафеме после того, как Амон-Ра снова воцарился на своем блистательном троне, а жрецы его заняли подобаюшее положение. Оставленный на волю ветров и песков, Ахетатон исчез, словно бы его и не сушествовало на свете. Более того: Эхнатон и Нефертити оказались лишенными даже вечных жилищ — своих могил, приличествующих их сану. То есть произошло нечто такое, что не укладывалось в сознании египтянина, случилось наихудшее, что могло ожидать смертного в Кеми. И мы нынче гадаем, кому принадлежит полуистлевший скелет: Эхнатону, Семнех-ке-рэ или кому-нибудь другому?..
Но, как бы то ни было, пятимиллионный народ — прямой наследник древних египтян — продолжал жить. С трудом помня свое прошлое. Не пытаясь заглянуть в будущее.
Достаточно было в 641 году появиться на берегах Хапи трехтысячной аравийской коннице Амру, чтобы бесповоротно сгинула эпоха, хотя и отдаленно, но все-таки связанная с великим Кеми. И в стране прилежных писцов не нашелся скриб, который, бесстрашно подводя черту, написал бы неизбежное в таких случаях слово:
Конец
Агудзера — Каир— Москва
1964–1968