Разносторонняя патриотическая деятельность Сметаны не могла не оказать влияния на молодежь. Пример с него начали брать многие чешские композиторы. Музыкальное искусство приобретало едва ли не главенствующую роль в строительстве национальной культуры.

Уже на протяжении первых десяти лет со дня премьеры «Бранденбуржцев» в Чехии появилось немало патриотических произведений. Так, большие хоры Карла Бендля воспевали героев гуситских войн. Главной темой первой оперы Антонина Дворжака «Альфред» была борьба за освобождение от иноземного гнета. С героикой сметановской историко-патриотической оперы эмоционально перекликался его «Гимн». Произведение это для смешанного хора и симфонического оркестра было написано на текст стихотворения Витезслава Галька «Наследники Белой горы». После первого же исполнения «Гимна» имя Дворжака стало популярным.

«Проданная невеста» Сметаны повысила интерес чешских композиторов к сюжетам из сельской жизни. Тут нa Сметану стали ориентироваться и молодые композиторы, и мастера старшего поколения, например Франтишек Зденек Скугерский. На сцене «Временного театра» одна за другой начали появляться комические оперы: «Зачарованный принц» Войтеха Гржимали, «Ректор и генерал» Скугерского и написанный несколько позже «Старый жених» Бендля. В «Зачарованном принце» влияние Сметаны ощущается не только в музыке, но отчасти и в сюжетной ситуации. Подобно батраку Йенику, героем оперы Гржимали становится бедный портной Иван. Oн ловко использует шутку, разыгранную над ним принцем Мирославом, получает службу в замке и женится на своей возлюбленной Эвичке. Как и в «Проданной невесте», здесь проходит тема «верной любви». Ей же посвящена и опера Скугерского «Ректор и генерал».

Все возраставшее влияние Сметаны начало серьезно беспокоить консервативно-буржуазные круги.

Ригер лишился покоя. Он считал, что если не принять соответствующих мер, все музыканты пойдут по стопам Сметаны. Появится еще несколько опер вроде «Бранденбуржцев», и «час долгожданный восстания» действительно может пробить.

Нужно срочно избавиться от Сметаны и прежде всего убрать его из театра. Но как это сделать? Крупнейшие прогрессивные чешские деятели поддерживают Сметану. Карел Сладковский везде его хвалит и ставит в пример другим. Ян Неруда готов горло перегрызть каждому, кто только скажет плохое слово о композиторе, а с ним ссориться опасно, потому что в его руках прогрессивная пресса, да и эпиграммы его ходят по рукам. Йозеф Венциг забыл, что он немец, и сам снабжает Сметану материалом для его бунтарских произведений. О музыкантах и артистах говорить нечего. Только завистливый Майер да несколько его коллег ненавидят Сметану. Да еще Пивода. Да, да, Пивода! Ригер даже обрадовался, когда вспомнил, с каким возмущением говорил этот прежний поклонник Сметаны о его затее создать оперную школу. Респектабельный Франтишек Пивода известен в Праге как опытный музыкант и педагог. Его можно хорошо использовать для того, чтобы очернить творчество Сметаны, тем более что он еще не высказал печатно своего мнения о «Далиборе».

Ригеру не пришлось долго уговаривать Пиводу выступить против Сметаны. Они отлично поняли друг друга.

В начале 1870 года в газете, которая по иронии судьбы называлась «Прогресс», появилась резкая статья Пиводы. Возвращаясь все к той же теме о вагнерианстве музыки Сметаны, он предложил называть его оперу «Далибор Вагнер». Пивода бранил Сметану за то, что тот якобы использует театр только в своих интересах, превращает его в пьедестал для своей личной славы, а всех остальных музыкантов рассматривает как «нули, повышающие ему цену». Он прямо называл Сметану карьеристом, насаждающим в чешском театре влияния, чуждые национальному искусству. Даже «Проданную невесту» Пивода теперь не признавал, утверждая, что сделанные Сметаной дополнения испортили ее.

Сметана верно понял появление этой статьи: ему объявляли войну.

И он принял вызов. «Народная газета» опубликовала ответ Сметаны. Композитор отрицал возведенные на него обвинения и предлагал Пиводе для пользы общего дела вместе разобрать «Далибора».

Но это не входило в планы противника. Пивода не пришел, конечно, к Сметане, чтобы рассмотреть партитуру «Далибора» и открыто поговорить с композитором о достоинствах и недостатках его музыки. Он затеял нечестную борьбу с мастером, чтобы дискредитировать его и убрать с дороги. Все свое влияние — а Пивода был очень влиятельным человеком благодаря связи с правительственными кругами и аристократией — он употреблял, чтобы очернить Сметану.

Роль сигнала, возвещающего начало атаки, сыграла эта статья. Все, кто был недоволен тем, что место главного дирижера оперы занимал Сметана, а не Майер, все, кого пугали «демократические улыбки» в музыке Сметаны, наконец все те, кто боялся роста национального самосознания чешского народа, — все поднялись и единым фронтом ополчились против Сметаны. На страницах различных газет появлялись статьи, подчас анонимные, авторы которых попросту издевались над композитором. Они требовали убрать Сметану из театра. На различные лады перепевалась одна и та же тема пиводовской статьи. Сам Ригер открыто нигде не выступал. Он благоразумно решил пока держаться в стороне, наблюдая за тем, чтобы заведенная им пружина работала безотказно.

11 января 1871 года под управлением замечательного чешского музыканта, композитора и дирижера Эдуарда Направника, который уже давно жил в России, состоялось первое исполнение «Проданной невесты» в Петербурге. К этой постановке по просьбе Направника Сметана дописал еще некоторые речитативы. Премьера прошла с большим успехом. На следующий день Сметана получил поздравительную телеграмму от Йозефа Палечка, который работал в Мариинском театре и исполнял роль Кецала. Палечек сообщал, что переполненный театр встречал аплодисментами каждую сцену, а польку даже пришлось повторить. Заканчивалась телеграмма словами: «Слава Вам!»

Первое известие о петербургской постановке «Проданной невесты» не доставило удовольствия врагам Сметаны. Зато они очень обрадовались, когда через две недели до Праги дошли слухи об отрицательных высказываниях некоторых петербургских рецензентов. К сожалению, среди этих критиков был даже такой крупный деятель русской музыкальной культуры, как Цезарь Кюи. Но в те годы, когда славянские композиторы прокладывали новые пути, это нередко случалось: даже передовые музыканты порой заблуждались и были несправедливы в своих оценках. Примерно в те же годы тот же самый Кюи нашел в себе «смелость» написать резко-критическую статью и о таком величайшем творении, как «Борис Годунов» Мусоргского, а много позже буквально издевался над Первой симфонией Рахманинова.

Недругам Сметаны были на руку все критические высказывания петербургских газет; о тех положительных отзывах, которые давали русские музыканты произведению Сметаны, они не хотели и слышать. А между тем еще до премьеры «Продажной невесты» в Петербурге, после первого концертного исполнения увертюры к ней, Бородин дал высокую оценку музыке Сметаны в своей статье, помеченной 8 февраля 1869 года в «С.-Петербургских ведомостях». Зато все упреки петербургских газет, где некоторые рецензенты пытались даже сравнивать «Проданную» с опереттами Оффенбаха, повторялись без конца.

В эти тяжелые дни, как бывало уже не раз, Сметана снова нашел поддержку у Листа. Лист никогда не упускал случая повидать Сметану и, концертируя, заехал 2 мая 1871 года в Прагу. Как старшему брату, ничего не утаивая, рассказал ему композитор о всех своих переживаниях. Уже целый год длилась подлая травля, цель которой была ясна: Сметана мешал Пиводе и тем «сильным мира сего», которые стояли за его спиной и поэтому его хотели убрать.

Общение с Листом всегда оказывало благотворное влияние на Сметану. Этот гениальный художник, наделенный необыкновенной силой духа, был на редкость чутким и отзывчивым человеком. «Седой Венерой» называл его Бородин, испытавший на себе обаяние великого венгерского музыканта. Лист умел вселить бодрость, развеять сомнения. У Листа был необычайно широкий кругозор. Уже в те времена, когда господствовало увлечение итальянской музыкой и венской классикой, Лист понимал значение и других национальных культур. Вместе с Шуманом и Мендельсоном он заново «открывал» великого Баха, творения которого на протяжении многих десятилетий были преданы забвению. Лист постиг гениальность Шопена и Глинки, а затем Бородина, Мусоргского, Чайковского. Слушая и играя Грига, он приветствовал приобщение скандинавской музыки к сокровищнице мировой музыкальной культуры. Вклад в эту сокровищницу делали и чешские музыканты, прежде всего его друг Сметана. Лист знал, как много уже пережил «милый Фридрих» — так oн называл Сметану. И вот теперь, у себя на родине он сделался предметом нападок.

И кто же травит Сметану? Рутинеры, тупицы, которых, оказывается, везде хватает. В Германии они насмехались над новаторством самого Листа, в России издевались над Мусоргским и Бородиным, называя его «лучшим музыкантом среди химиков и лучшим химиком среди музыкантов». А здесь, в Праге, они преследуют Сметану. Но Лист верил, что, как говорили гуситы, «правда всегда побеждает».

И после бесед с ним на душе у Сметаны становилось легче. Все интриги начинали казаться такими мелкими и пустыми. Главное было искусство. Сметана рассказывал Листу о всех своих замыслах — творческих и общественных, — о филармонических концертах, которые он систематически устраивал, о том, что в четвертом филармоническом концерте 2 марта 1871 года под его управлением были исполнены отрывки из листовской кантаты в честь Бетховена, которую автор подарил ему год тому назад при встрече в Мюнхене. Он рассказывал и о своих хлопотах по организации вокальной школы при оперном театре и о тех трудностях, которые сопряжены с этим.

Но больше всего Сметана был рад возможности узнать мнение Листа о «Далиборе». Критика в последнее время так обрушилась на эту оперу, что композитор начинал иногда сомневаться в правильности своих взглядов. И только Лист мог рассеять эти сомнения, только ему Сметана верил до конца. В Праге не было музыкантов, которые могли действительно помочь Сметане в его исканиях. Он чувствовал, что перерос многих своих соотечественников и их примитивное представление о национальной музыке как подражании народной.

Сметана показал Листу партитуру своей злополучной оперы, играл ему отдельные сцены. Целый вечер просидели друзья над этим произведением, и Лист не нашел там никакого «вагнерианства» — в том смысле, какой придавали этому слову невежественные критики. Он восторгался смелостью гармоний и хвалил Сметану за блестящую инструментовку. Временами Лист сам садился к роялю и играл по партитуре — так, будто давно уже знал эту музыку.

После отъезда Листа Сметана с новым приливом сил продолжав работу над своей четвертой оперой — с ее набросками он тоже познакомил великого музыканта. Уже много сцен было вчерне готово, а первый акт совершенно закончен.

Сюжет новой оперы Сметаны был почерпнут из преданий о Либуше. В сметановскую эпоху эти предания широко разрабатывались чешскими писателями, драматургами и художниками. Сказания о Либуше привлекали будителей своим патриотическим содержанием и светлым оптимизмом. Еще Шкроуп обращался к этим сказаниям в своей опере «Либушин брак». Популярность легенд о Либуше была так велика, что пражский альманах, основанный в сороковых годах, был назван именем княжны — основательницы Праги. В поэме «Пророчица» Эрбен писал:

Сметана назвал новое произведение «торжественной оперой в трех частях». Каждая часть получила название: «Либушин суд», «Либушин брак» и «Пророчество». Образ прекрасной Либуше, воплощающей народную мудрость, мощь и величие, раскрывался в музыке Сметаны.

Работа над оперой близилась к завершению. Но, кроме самых близких друзей, Сметана никому ничего не показывал. Свое новое произведение композитор предназначил для открытия Национального театра. И враги композитора воспользовались этим. В продолжавших появляться пасквильных статьях Сметану стали обвинять в бездеятельности. Анонимныее авторы, опорочив все творчество композитора, привесив повсюду ярлыки «вагнерианства» и «иностранщины». пытались создать версию о его творческой пассивности. Они обзывали Сметану лентяем и чуть ли не пьяницей. Они писали о том, что после «Проданной» Сметана выдохся и от него нечего больше ожидать.

Прохазка, Геллер, а больше всех Неруда уговаривали Сметану исполнить в концерте отрывки из «Либуше», чтобы прекратить эти сплетни. Но композитор долгое время не соглашался. Во-первых, он твердо решил показать «Либуше» только на открытии театра, во-вторых, разве нужно было ему после всего, что он сделал для чешского искусства, после «Проданной», «Бранденбуржцев» и «Далибора», оправдываться перед общественностью и представлять доказательства своей трудоспособности? Наконец, уступив настоятельным просьбам друзей, 14 апреля 1872 года Сметана исполнил увертюру к «Либуше». В этом же концерте под его управлением впервые прозвучала увертюра к опере «Король и угольщик» Дворжака. Сметана высоко ценил талант Дворжака, работавшего тогда под его руководством в оркестре «Временного театра» в качестве альтиста, и всегда поддерживал молодого музыканта.

Но враги Сметаны не унимались и, судя по тем злобным выступлениям, которые они позволяли себе, было видно, что они твердо решили добиться своего.

Сметана не хотел больше отвечать на эту брань. Какой смысл? Лучше было последовать совету Листа и перестать хотя бы внешне обращать на них внимание.

Лист знал по себе, сколько огорчений может причинить человеческая злоба. Немало горя пришлось ему испытать во время борьбы за ту новую музыку что он сочинял сам и которую пропагандировал. Поэтому он вполне сочувствовал своему другу, о советовал не унывать. Когда Сметана пожаловался ему на то, что на втором спектакле «Далибора» было мало зрителей, Лист, в свою очередь, рассказал, как он в Веймаре в совершенно пустом зале дирижировал симфонией Берлиоза. С этим нужно примириться. А главное, необходимо воспитать в себе некоторую невозмутимость, иначе не хватит сил для дальнейшей работы. Лист, смеясь, сравнивал себя с «гиппопотамом, про которого рассказывают, что он преспокойно продолжает идти вперед, нисколько не обращая внимания на стрелы, которые на него сыплются».

Сметана понимал, что и ему следовало бы превратиться в такого же «гиппопотама». Только хватит ли выдержки и терпения? Во всяком случае, нужно попробовать.

Как ни уговаривал пылкий Неруда снова написать статью и ответить на все гнусные выпады, Сметана продолжал молчать. Он считал, что работа будет лучшим ответом его обвинителям.

Тогда Неруда сам выступил в защиту композитора. Со всей силой своего таланта он высмеивал противников Сметаны, вскрывал истинные причины поднявшейся шумихи, называл настоящие имена ее организаторов. В своих статьях он старался дать читателям правильное представление о музыке Сметаны. 8 сентября 1872 года он писал в «Народной газете»:

«Говорят, что Сметана — вагнерианец. Если речь идет о принципах, то это правда, что Сметана всегда неуклонно стремится к тому, чтобы звук соответствовал слову. Встретишь Сметану на набережной, идешь возле него и замечаешь, как он почти вслух декламирует, — он поглощен новой оперной композицией, декламирует текст, повторяет его сто раз, пока из слов не расцветет мелодия с наиболее естественной для нее гармонией. Именно поэтому его музыка, наперекор всякому вагнерианству, такая чешская. А если чешская, то поэтому она такая лирическая. Вероятно, эта лирическая основа и есть причиной того, что Сметана как пианист является гениальным исполнителем Шопена. Слышали ли вы когда-нибудь, как Сметана играл его произведения? А мы слышали, как он в дружеском кругу играл поздней ночью. Лунное серебро разливалось через окно по всей комнате, всюду царила глубокая тишина, мы затаили дыхание, а из-под рук мастера, подобно жемчугу, рождались бессмертные грезы Шопена.

Сметана считает себя вторым исполнителем Шопена, указывая, что научился играть его сочинения у Листа, который их слышал в исполнении самого Шопена».

Вслед за Нерудой со статьями выступили Прохазка и многие другие пражские критики. В борьбу за Сметану смело включился и вернувшийся из Мюнхена Отакар Гостинский. Но каждое их выступление вызывало новую волну ругани и клеветы, причем анонимные авторы теперь поносили не только Сметану, но и его сторонников. На страницах пражских газет и журналов разгоралась все более и более ожесточенная полемика. С каждым днем в нее включались новые люди, появлялись новые имена как в лагере защитников Сметаны, так и среди его противников. Углублялось и значение ее. Первоначальное сражение за Сметану и его музыку постепенно начало превращаться в битву за национальное чешское искусство и чешскую культуру в целом. Произошло довольно четкое разделение. На стороне Сметаны были все прогрессивные деятели, против него выступали реакционные буржуазные круги.

Среди противников Сметаны самой значительной фигурой продолжал оставаться Пивода. Не отставал от него по вполне понятным причинам и Майер. Что касается других имен, то сейчас они ничего нам не говорят. Кроме своих позорных выступлений против национального гения, эти господа ничем не отличились, ничем не увековечили свои имена. Однако тогда они представляли значительную силу. С помощью денег они утверждали свою власть, подкупали одних, чтобы предать других. С помощью денег возносилась бездарность, которая становилась покорной игрушкой в их руках, и уничтожался талант, если он не хотел служить их низменным интересам; открывались газеты, выражавшие их точку зрения, и закрывались те, которые выступали против них. Эти люди считали себя всесильными, и то, что так долго им не удавалось расправиться со Сметаной, раздражало их. Новые попытки следовали одна за другой.

Осенью 1872 года Ригер и его единомышленники оказали большой нажим на Театральное общество, с тем чтобы заставить дирекцию театра лишить Сметану занимаемой им должности.

На одном из собраний Театрального общества, среди членов которого были как недруги Сметаны, так и сторонники его, выступил Ригер. Он считал, что пришла пора и ему действовать. Зная прекрасно психологию буржуазии, для которой деньги и доход превыше всего, он в соответствии с этим построил свою речь. Точно прокурор на суде, степенно и важно обвинял Ригер Сметану в якобы умышленно совершенных злодеяних.

Сущность их сводилась к тому, что композитор отказывался ставить те оперы, которые могли бы дать большие сборы, а предпринимал постановки неизвестных и малодоступных публике произведений. В результате театр, а следовательно, и все члены Театрального общества, финансировавшие его, терпели убытки.

Ригер умолчал о том, что рекомендуемые дирекцией театра оперы не отличались особыми художественными достоинствами. Не сказал он и о том, что еще до Сметаны чешский театр временам «переживал материальные затруднения, хотя Майер не был так принципиально разборчив в подборе репертуара. Просто помещение театра было слишком мало, чтобы приносить большие доходы. Даже в дни аншлагов выручка была относительно невелика. Об этом Ригеру напомнили те, кто ценил деятельность композитора. Началась бурная перепалка. Сторонники Ригера не жалели черных красок, не щадили своих глоток, стараясь хотя бы криком одержать победу.

Но не так просто было убрать Сметану из театра. Ригер даже не ожидал, что у композитора найдется столько защитников. Как только стало известно, какой вопрос разбирался на заседании Театрального общества, вся передовая чешская общественность всполошилась.

15 октября 1872 года в помещении «Умелецкой беседы» состоялось собрание. Здесь были рассудительные старики и восторженные юноши. Пришли музыканты и композиторы, руководители школ и журналисты, писатели и актеры — все, кому было дорого родное искусство, кто был заинтересован в его расцвете. Повсюду слышалось имя Сметаны. Говорили о том, какую роль он играет в развитии отечественной культуры, какое значение имеет его творчество. И все соглашались с тем, что общими усилиями нужно отстоять Сметану.

При участии Отакара Гостинского, который взялся отредактировать текст, был составлен меморандум. В нем, в частности, говорилось:

«…Для нашей драматической (то есть театральной. — З. Г.) музыки Бедржих Сметана сделал вдвое больше, чем для нашей музыки вообще, и важнейшей задачей нашего оперного театра следует считать тесную связь с композитором, которому принадлежит главная заслуга в деле создания нашей оперной литературы, успешно развивающейся, несмотря на всевозможные затруднения, существующие в нашу эпоху. Господин Сметана отказался от того блестящего положения, которое он занимал на чужбине, и поспешил в Прагу, чтобы здесь заложить фундамент будущего национального музыкально-драматического искусства, и единодушно признано, что сделал он это с большим успехом. Своей «Проданной невестой» он указал пути развития чешской комической оперы, и можно даже прямо сказать, что он является создателем этого жанра, что же касается серьезной оперы, то своими «Бранденбуржцами в Чехии» и «Далибором» он доказал, что сознательно и решительно стремится к достижению поставленной себе возвышенной цели. А теперь, когда «Проданная невеста» стала уже произведением подлинно народным, когда близится уже время, которое ознаменуется свободным и смелым развитием нашего драматического искусства в большом национальном театре, когда этот человек на протяжении нескольких лет находился в положении, которому никак нельзя было завидовать, и терпел его, чтобы дождаться условий, более счастливых для развития искусства, а теперь уже, можно сказать, видит перед собою возможность утолить жажду артистической деятельности достойным образом, — то как же можно допустить, чтобы этот человек расстался с чешским театром и вынужден был уехать на чужбину и прекратить на время, а возможно и навсегда, свою творческую деятельность, от которой наш национальный оперный театр вправе ожидать еще создания множества драгоценных произведений искусства?..»

Десятки людей подписали этот меморандум. Среди них свои имена поставили Антонин Дворжак, Зденек Фибих и Карел Бендль, которые впоследствии своим творчеством прославили чешскую музыку; один из самых авторитетных музыкантов Праги, Франтишек Зденек Скугерский, автор опер, пользовавшихся большой популярностью, ректор Органной школы; крупнейший чешский теоретик и педагог Йозеф Ферстер (отец композитора Йозефа Богуслава Ферстера, дарование которого очень ценил Чайковский); Людевит Прохазка; знаменитый скрипач Антонин Бенневиц; Отакар Гостинский; оперный композитор Йозеф Рихард Розкошный; Фердинанд Геллер; Войтех Гржимали и многие другие.

А Сметана в этот самый день, 15 октября 1872 года, открыл вокальную школу при чешском оперном театре. Еще одно его начинание было воплощено в жизнь, несмотря на все препятствия, чинимые Пиводой и его высокопоставленными покровителями. Руководить школой было поручено- композитору, а первым преподавателем ее стал друг Сметаны, замечательный тенор «Временного театра» Ян Людевит Лукес. В свое время он принимал участие в создании «Глагола Пражского» и долгое время им руководил.

Открытие оперной школы привело врагов Сметаны в совершенную ярость. Пивода не хотел, не мог примириться с мыслью, что отныне его школа перестала быть единственным вокальным учебным заведением в Праге. Путем интриг и махинаций ему удалось ввести своих людей в состав редакции «Музыкальной газеты», которую редактировал Прохазка, и фактически сделаться ее хозяином. Через некоторое время Прохазка вынужден был уйти оттуда. «Музыкальная газета», которая раньше выступала в защиту Сметаны, стала рупором злобной клеветы.

Все благородные поступки великого мастера недруги извращали, все, что делал Сметана для развития чешской музыкальной культуры, они объясняли корыстными побуждениями композитора. Ослепленные ненавистью, газетные писаки оскорбляли Сметану, называли его неучем, основываясь лишь на том, что он не закончил никакого музыкального учебного заведения. В их глазах ничего не стоил тот колоссальный труд, благодаря которому Сметана достиг вершины искусства. Родной народ был его подлинный учитель. И те сокровища, которые нашел Сметана в народном творчестве, обогатили его музыку. А своим профессиональным мастерством Сметана был обязан главным образом самому себе, своему громадному дарованию и художественному чутью. Враги композитора не могли не чувствовать его превосходства. Они видели, что он ушел своим путем далеко вперед, но именно этого и не хотели ему простить.

С новой силой возобновились требования убрать Сметану из театра.

«Мои враги (Ригер во главе) хотят настоять в Театральном обществе, чтобы я был уволен, а на мое место назначен Майер, — писал Сметана в своем дневнике 6 декабря 1872 года. — Пол-Праги говорит об этом, а певцы оперы, оркестр, журналисты, референты и часть завсегдатаев стремятся к тому, чтобы это не удалось, пишут на эту тему в журналах и т. д.».

Трудно было в эти дни найти в Праге человека, который не интересовался бы всеми этими событиями, не переживал их по-своему. Везде говорили о Сметане, страницы газет пестрели его именем.

Переживания композитора, связанные с новой волной газетной травли, усугублялись домашней обстановкой. Беттине нравилось то положение в обществе, которое она занимала как жена первого капельмейстера. Она ценила материальный достаток, который давал семье заработок Сметаны, и считала, что ради всего этого можно пойти на некоторые уступки. Почему бы не ставить те оперы, которые предлагает дирекция? Почему бы Сметане не писать и дальше веселые комические оперы и оперетты? Тем более, что у Бедржиха так хорошо получаются танцы. Зачем было открывать школу? Раньше ведь без нее обходились. Тщетно пытался Сметана объяснить ей, что он не может вступать в сделки со своей совестью, не имет права ради своей выгоды поступаться интересами дела, которому он твердо решил посвятить свою жизнь. Беттина придерживалась другого мнения. Единственным утешением Сметаны была Софинька, которая с чуткостью, унаследованной от покойной матери, понимала страдания отца и, как могла, старалась облегчить их. Но в начале 1874 года она вышла замуж за молодого лесничего Йозефа Шварца и уехала с мужем из Праги. С тех пор дома Сметана стал чувствовать себя одиноким.

Все труднее было переносить издевательства недругов. Временами ему казалось, что нервы больше не выдержат такого длительного напряжения (уже больше двух лет продолжалась травля!). Может быть, отказаться от борьбы и добровольно уступить дирижерское кресло Майеру? Сметане все чаще и чаще приходила в голову мысль, что, возможно, в недалеком будущем придется зарабатывать на жизнь для себя и семьи концертными выступлениями, как в былые годы. И композитор лишал себя прогулок, отдыха и по нескольку часов в день упражнялся на фортепьяно, чтобы восстановить пианистическую технику.

Но время шло. Певцы и музыканты просили Сметану не уходить, говорили, что без него чешский театр потеряет свое значение очага национальной культуры, что Майер в угоду Ригеру и всей возглавляемой им буржуазной консервативной партии превратит театр в балаган. На улицах подходили незнакомые люди и, пожимая руку, выражали мастеру свое уважение. В кафе, где на протяжении многих лет за чашкой кофе Сметана просматривал газеты, теперь часто поджидал его кто-нибудь, чтобы от себя и близких своих выразить симпатию, сказать слово поддержки.

12 декабря 1872 года, когда Сметана появился в театре за дирижерским пультом, его встретили овациями. Это не был его бенефис, но на пульте лежали лавровые венки, и зал сотрясался от приветственных возгласов. «Слава Сметане! Не отдадим Сметану! Сметана должен остаться!» Растроганный до слез Сметана раскланивался, а зал скандировал: «Слава! Слава! Слава!» Так длилось больше десяти минут. Аплодисменты не смолкали и тогда, когда, покорный воле дирижера, оркестр заиграл увертюру к «Немой из Портичи», ставившейся в тот вечер.

Радостно было Сметане, тепло делалось у него на душе от этих проявлений любви и внимания. Он чувствовал, что народ ценит его усилия, что он нужен родному искусству, и отказывался от мысли покинуть театр.

Друзья делали все, что было в их силах, чтобы поддержать Сметану. На свои скромные средства они открыли новую газету и назвали ее в честь оперы Сметаны «Далибор». Видные чешские музыканты и ученые печатали там свои статьи, продолжая бороться за чешское национальное искусство, за Сметану.

«Далибор»! — кричали газетчики на улицах, и толстые пачки газет расхватывались прохожими. «Далибор»! — требовали посетители кафе и ресторанов. «Далибор» постоянно напоминал о себе, отбивая нападки врагов Сметаны.

А в театре публика устраивала новые овации. Цветы и венки украшали пульт Сметаны.

В такой обстановке, доведенный до предельного нервного напряжения, переходя от отчаяния к искренней радости, постоянно ожидая новых неприятностей от пиводовцев, Сметана не прекращал работы.

Объединив оркестры чешской и немецкой оперы, Сметана в свободные от спектаклей вечера начал устраивать филармонические концерты. Но какие бы он ни исполнял произведения, враждебные газеты находили, за что бранить его. Все, что делал Сметана, на их взгляд, было теперь плохо.

Однако двухлетние усилия Ригера и Пиводы убрать Сметану с поста главного капельмейстера чешского оперного театра не увенчались успехом. С композитором не только продлили контракт на занимаемую должность, но предложили ему стать и художественным руководителем чешской оперы. По настоянию доктора Чижка, юриста и крупного политического деятеля, который был тогда председателем земского королевского Театрального общества, при поддержке сторонников Сметаны его оклад был увеличен до двух тысяч золотых в год.

— Это недопустимый проступок Театрального общества, — говорили пиводовцы.

Но все их атаки были отбиты.

Сметана немного успокоился. На время отпала необходимость думать о заработке. Пока враги не начали нового наступления, можно было больше внимания уделить творчеству. Партитура «Либуше» была окончена. И Сметана ожидал завершения постройки Национального театра, чтобы показать эту оперу пражанам.

Осенью 1872 года в чешской прессе появилось сообщение о новом творческом замысле Сметаны — о симфонических поэмах «Вышеград» и «Влтава». Но то был только замысел. А работал композитор в это время над своей пятой оперой «Две вдовы».