Дорогой,

Очень меня обрадовали, не оттолкнув моего предложения. Когда его делал Вам, каюсь, чувствовал, что писал его Вам под диктовку Вашего сердца. С Вашим wording согласен, безусловно, но позволил бы себе предложить Вам менее казенное, как мне казалось бы изложение, образец которого прилагаю при сем. Это только набросок, весьма некрасноречивый, но Вы из него сделаете нечто лучшее. Нужно и большевиков по губам помазать, а то они ничего не сделают. Ваши похвалы «власти» и самому комиссару – дань ими вполне заслуженная. Но посоветуйтесь с Е[вгением] Ф[едоровичем] – не хочу Вас подводить. Думаю, что кроме хорошего ничего выйти не может. Лунач.[арский] по моим сведениям был в Ревеле, то же Горький. Л.[уначарский] направляется, как Вы предполагали, в Берл[ин], Горьк[ий] будто бы в Лондон. Я бы подлинное письмо послал в Берлин и напечатал бы дня через 2 – копию с письма в нескольких газетах, хотя бы в Христиании и в Стокгольме. Здесь мы сможем это устроить при помощи Арне. Звонил последнему, чтобы получить имена членов-корреспондентов Академии Наук. Он любезно обещал прислать их Вам лично.

Аукшт.[олиса] еще не видел, но думаю, что если Вы добьетесь своего в деле оказания помощи русской Науке, Искусству – думаю, что Вы сможете без малейшей опасности и риска поехать в Петроград и Москву, несмотря на причастность к Центросоюзу. Думаю, что Вас будут «фетировать» и власть, и население.

Я все еще жду отзыва из Парижа, чтобы серьезно взяться за ликвидацию. Покамест она происходит только в моей душе. Если условия службы в Шв.[ейцарии] будут мало-мальски приличны, то поеду туда via Vienna и побуду с дорогими друзьями неделю-другую.

Целую ручки дорогой Нины Ивановны, Вас, деток, славного моряка крепко обнимаю.

Всегда Ваш Гулькевич