Дорогой Мой,

Вчера закончил «первое чтение». Читал с увлечением: не знаю книги, которая давала бы такую потрясающую картину того, что происходит в России. Хотя всюду чувствуется, что Вы писали кровью Вашего сердца, все же ни минуты спокойный, желающий быть всегда retfærdig тон не покидает Вас. Вы честно, sine ira изображаете то, что сами видели – раны, в которые сами вкладывали персты. Поэтому Ваше осуждение столь убийственно. Никто до Вас не ограничивал своей задачи духовною областью, что собственно наиболее важно. Оттого-то Ваша книга наиболее поучительна для понимания творящегося на Руси. Даже промышленности и сельского хозяйства Вы касаетесь, так сказать, с духовной точки зрения.

Вы избрали себе благую честь: вывести наружу то, что является causa causans, все, от чего и остальное гибнет. Но в Вашей книге и утешение: Вы говорите, что насилие, ложь, шпионство, доносы [неразб. – ред.] не останутся. Вы подмечаете признаки неизбежности конца нынешней системы. Только Вы Вашею любовью могли разобраться в этом!

Очень мило Вы относитесь к эмиграции, котор.[ой], очень часто не без вины, здорово влетает отовсюду. Утешительные вести вы даете молодежи, учащейся за рубежом: ее примут с распростертыми объятиями. Имейте, однако, в виду среди нее массы черносотенных организаций. Будут ли такие молодые люди очень ценным приобретением для будущей России? С не меньшей благодарностью беженцы прочтут 2 абзац стр. 94. Это самое больное место отношений с Нансеном – по недоразумению, я должен оговорить. Тем не менее, Ваши слова будут особенно дороги им.

Как идет сбыт книги? Когда появятся переводы? Эти вопросы очень волнуют меня.

Хотя Вы видели все сами и описали, все же я Вам буду посылать все, что мне будет попадаться из области суждений о России. Никольский перешлет Вам (просьба вернуть мне) то, что записано было в Париже со слов двух москвичей, служащих в городском управлении. После получите обещанную мне серию статей в The Scotsman.

Крепко обнимаю Вас и деток, целую ручки дорогой Нины Ивановны.

Всем сердцем Ваш

Гулькевич

Как я только успел окончить мое послание, я получил прилагаемое письмо Ник.[олая] Ив.[ановича] Астрова, бывшего (в период Временного правительства) Моск.[овским] гор.[одским] головою. Он пишет статью о городском хозяйстве в каком-то издании Carnegi. Часть материала собрана для него в Петрограде, но цензура не выпустила бы его из России. Нельзя ли – если это не очень стеснит его – попросить Ив.[ана] Ив.[ановича] Вульфсберга (следовало бы в le cas échéant направить ему прямо прилагаемое письмо), быть может, он мог бы получить и доставить Вам в Кристианию эту справку. Извиняюсь за новые причиняемые хлопоты и заранее благодарю, буде Вы признаете возможным помочь Н. И. А.