Дорогой Друг,

Простите великодушно мое долгомолчание. Но эти дни сверх обычных забот имел еще особенно неприятные. Они-то и помешали мне беседовать с Вами. Постараюсь ответить на милые письма в порядке их получения.

1) Муциуса я очень любил в Конст.[антинополе]. Восхищался как его культурою, так и образованностью. Трогало меня в нем любовное понимание русской «души». Я считаю его человеком в лучшем смысле слова. Он не рядовой член ненавистной мне Carrieri (с Abel Hermant). Все же обмениваться с ним поклонами – это over evne. Надеюсь, Вы не рассердитесь на меня. Если М.[уциус] запросит Вас о моем отношении к его любезности, если желаете, можете прочесть ему весь этот пункт.

2) Ваши письма храню все бережно. Васильев покидает Стокгольм сегодня вечером на Göteburg. Сав.[ицкий] застрял в Екатеринодаре.

3) Молчановой постараюсь доставить деньги. Но сколько? Какой ее адрес? У меня налаживается маленькая ниточка с Петроградом.

4) По поводу Вашего письма о содействии к скорейшему прекращению страданий, которым подвергаются ни в чем не повинные жители Петрограда и Москвы: страдания эти ужасны. Кошмарно стыдно чувствовать себя застрахованным от них. Но прекратить их теми путями, которые Вы предлагаете, невозможно. Не буду разбирать таковые по существу. Позволю себе только обратить Ваше внимание на то, что ни Нансен, ни Центросоюз и прочие не обладают достаточным авторитетом у белых, чтобы заставить их положить оружие и начать «переговариваться». Big four все антибольшевики не послушали. Не внемлют они и гласу Нансена или Биркенгейма. Между тем, обращение Нансена или Биркенгейма может оказать некоторую нравственную опору большевикам. Как бы ни были крупны их военные удачи – плохо им в действительности. Один наблюдательный человек, сидящий в соседстве с Совдепией, мне пишет: «Когда читаешь газеты большевиков, видишь, что пришел им конец, не на чем им держаться – извнутри они опоясаны врагами, разлагаются они, голыми руками их взять можно. Но, но…». В этом «но» и кроется вся беда. Очень ли уж бездарны антибольшевики? Нет у них живой мысли, живого слова, которые могли бы увлечь за собою? Бездарны мы, безвольны и способные только, как у нас говорят, «танцевать от печки»? Не знаю этого, но факт налицо: при всем ужасе, который большевики внушают всем, за два года борьбы мы их не разбили. И по-прежнему люди будут страдать, гибнуть, пока мы будем добивать большевиков, или они сами сдадутся. Иного выхода нет. Как ни тяжела наша задача, все-таки, думаю, мы этим страшным (в смысле страданий, жертв и т. д.) путем будем вынуждены доползти до цели. Банально повторять общеизвестные истины о бессовестности, предательстве, безразборчивости в средствах большевиков. Никто из тех, кто взяли на себя ответственность в борьбе с большевиками, – никто, повторяю, не сочтет себя вправе вступить с большевиками в переговоры, зная наперед, что большевики понимают опасность личного положения. Они знают, что их ожидает в будущем, а потому они используют переговоры только как средство продлить свое, обреченное иначе на гибель, существование.

Бездарность наша («людей» у нас не видно) с одной стороны, и безнадежность будущего существования для большевиков, – хотя бы их главарей, – в этом трагизм положения. Этого то и не понимают не только иностранцы, но и сами русские. Это заколдованный круг, а за ним гибнут лучшие силы, разоряется страна, уничтожаются неоценимые блага: Летний сад, творение Петра Великого вырублен наголо! Эту неделю как-то особенно меня терзали все эти соображения и данные. Тошно на душе.

Простите неаккуратность изложения, небрежность письма. Если не отошлю его в настоящем виде, бог знает, когда удастся написать Вам.

Целую ручки дорогой Нины Ивановны. Вас и деток крепко обнимаю.

Весь Ваш Гулькевич