Дорогой Друг,

Простите, что пишу карандашом, но я все еще в кровати, и мне это легче, нежели чернилами. Чтобы Вы не беспокоились, скажу Вам, что я простудился, сильно кашлял, как старая собака. Теперь же еще не совсем выздоровел, но надеюсь в первой половине будущей недели быть вновь молодцом.

Спасибо за милые строки и письмо [неразб. – ред.], которое при сем возвращаю. Если я не ошибаюсь сильно, он не понял Вас. Вы же не предлагали ему вступить в официальные сношения с большевиком Литв.[иновым]. Вы хотели только, чтобы он через друзей выяснил обстановку, постарался выведать, как отнеслись бы большевики к мысли отдать «город», как отдать больного «на лечение нейтральным». И как следовало бы оформить шаги приступа к большевикам: [неразб. – ред.] в газете или [неразб. – ред.]. Но [неразб. – ред.] Вас, видимо, не понял, и еще одно Ваше усилие помочь страждущим – на время – отложено. Быть может что-либо и возникнет, что позволит ему осуществиться.

Слова [неразб. – ред.] Вам хорошо рисуют настроение всех бюрократов, боящихся и мысли – подойти в круг изучения пагубной практики – не учения. Недоверие, вполне обоснованное, которое большевики внушают… и в речах Д-ра Ден, и [неразб. – ред.] и др. Доверительно: быть может я ошибаюсь, но я не думаю, чтобы собеседование О’Грэйди и Литв.[инова] могло ограничиться тем, о чем пишут газеты. Тут положено начало тому Принкипо, которое должно быть согласно заявлению Ллойд Джорджа в Лондоне. Вероятно, тут будут выработаны приемлемые (или неприемлемые) для обеих сторон условия.

Как ни тяжелы страдания тех, кто находится в когтях у большевиков, не думаю, чтобы компромисс вышел к добру. Правда, неспособность белых генералов оказалась удивительного размаха. Хотя вина этому отчасти – надежда, что «выручат союзники». Не умели эти генералы не только победить, но что еще хуже – устроить «тыл». И этим погубили свое и наше дело. Большевики остались только в лице комиссаров и кое-каких прислужников. И то, чего я боюсь, это что англичане по своей неспособности разбираться в наших делах, по своей бестактности, наделают gaffes и задержат процесс исцеления.

Мне кажется, говорю это только Вам, благо цензуры уже более нет, что военный период борьбы с большевиками ныне покончен. Что нас ожидает дальше? Одному богу известно. Лишь бы послал Господь бедному народу зажить, наконец, мирно и спокойно. Не о славе, о величии нам мечтать теперь. Лишь бы раны залечить, а там дождаться такого устройства, судьба при котором если не всем, то подавляющему числу народа жилось бы легко – так, как ему за весь срок его истории никогда не пришлось еще пожить. Да будет!

Признание Биркенгейма очень меня обрадовало. Подождите, надеюсь, возрожденный народ никогда не забудет не только того, что Вы сделали для него, но и всего того, что Вы пытались…

Не сомневался, что Вы откликнитесь на мысль об издательстве. Вы правы, это дело культурное… Но чтобы оно было жизнеспособно и не было объектом благотворительности, оно должно быть построено экономически правильно. В нем last and least готовлю себе занятие, когда буду в состоянии оставить службу. Как бы хотелось пробраться отдохнуть к Вам! Не знаю, когда удастся. Но это непременно устрою после Нового года. В последний приезд как-то не удалось слышать [неразб. – ред.] – бог даст [неразб. – ред.] в другой раз.

Целую ручку дорогой Нины Ивановны. Вас и деток нежно обнимаю.

Весь Ваш Гулькевич

Можете ли Вы спросить по телефону Ashehoug или другого, есть ли экземпляр полного издания Knut Hamsun? Находится ли в нем Sult и Pan? Что стоит все издание, а также отдельно Pan? Простите.