Его разбудило отвратительное дребезжание будильника. Щуря глаза, ещё барахтаясь в омуте сна, Аввакум протянул руку и дёрнул шёлковый шнур настольной лампы. Омут сделался прозрачно-зеленоватым — кое-где со спиралевидными лентами из серебра, словно под поверхностью течение лениво колыхало какие-то серебристые водоросли. Со дна всплывали и неслись вверх рои пузырьков, похожие на капельки ртути или, скорее, на крошечные воздушные шары, подобие тех синих и красных воздушных шаров, которые продаются у входа в парк. Ртуть ведь тяжёлая, смешно думать, что она может взлететь вверх, а вот воздушные шары — это дело другое. В сущности, и они не могли бы взлететь, так как их наполняют воздухом, хотя в своё время их наполняли водородом. Ему вспомнился один такой воздушный шар, наполненный водородом. Тогда он не знал, чем был наполнен этот шар, выпустил нитку, и шарик плавно понёсся у него над головой, точь-в-точь как те настоящие воздушные шары, аэростаты, на которых когда-то летали. Сначала это было забавно, но потом ему сделалось грустно — даже плакать захотелось. Как никак, это был его собственный шар, он только что держал его за нитку и мог бы ещё долго забавляться, но поди ж ты — шарик улетал, исчезал безнадёжно, оставив своего хозяина с пустыми руками. Впрочем, он тут же проглотил свои слезы, так как все равно не было никакой надежды на возвращение шара, это было вполне очевидно, хотя тогда, в то время, он ещё ничего не знал о свойствах водорода. Он чувствовал, что шар обратно не вернётся, и ему не оставалось ничего другого, как любоваться полётом шара в небе, он обязан был любоваться, чтобы окончательно не остаться в дураках и не чувствовать себя полностью ограбленным. И он бежал по лужайке, смеялся и смотрел, задрав голову, на небо, где шар, сделавшийся похожим на серебряную точку, лениво передвигался то туда, то сюда. Аввакум и теперь ещё помнил, как он тогда смеялся и вопил от восторга, хотя на сердце у него лежал камень.
Ему уже надоело вечно быть тем мальчиком, который бегает по лужайке и высказывает свой восторг, чтобы не казаться полностью ограбленным, — восторг высказывает, а на сердце у него камень. Он было решил славировать, поймать в паруса другой попутный ветер, в другом месте найти тот камин, в котором так весело играет огонь, а полковник Манов опять тащил его к старому. Ну что ж, пусть это будет последний раз, а там увидим. Охотник снова обязан выйти на охоту, потому что появился зверь, который должен быть уничтожен. Чудесно! Для того и охотники, чтобы уничтожать хищников. Но он чересчур много охотился и в отличие от большинства своих собратьев видел на своём пути не только хищников — не только хищников, которых следовало истреблять и которых он истреблял, — но и нечто иное, которому нет имени, нечто иное, что в крайнем случае можно уподобить тому первому воздушному шару, который он держал в руках когда-то, очень давно, можно сказать, в незапамятные времена… Впрочем, и сейчас, во время этой охоты, он имеет дело с чем-то подобным — с застенчивым золотым кольцом, так и сделавшимся неосуществлённым обручальным и схоронившимся под ворохом бумаг. Ну вот, больше нет никакого омута, в окна заглядывает рассвет.
Аввакум протягивает руку к магнитофону, пускает увертюру к «Спящей красавице», затем, положив в камин щепок и скомканных газет, щёлкает зажигалкой. Сыроватые щепки потрескивают, боязливо перебегают первые язычки пламени. Но вот они тянутся один к другому, сливаются в одно большое пламя, и камин внезапно оживает, затягивает песенку.
Аввакум идёт в ванную, становится под струи душа и от холода подпрыгивает, будто стоит на раскалённых угольях. Когда-то он это проделывал весело, с ребяческим усердием, теперь же повторяет процедуру в тайной надежде выпросить себе немного хорошего настроения. Потом, жестоко растеревшись и при этом не порадовавшись своим мускулам, которые по-прежнему пружинисто перекатываются под кожей, он бреется перед зеркалом, всячески изгоняя из своего сознания мысли, которые непрестанно тянут его назад, к событиям вчерашнего дня.
Неизвестно почему, его выбор останавливается на новом тёмном костюме, он повязывает лучший галстук и придирчиво стягивает, поправляет узел. Наряжается, будто на праздник. Даже позволяет себе потерять немало времени, возясь с белым шёлковым платком, который должен чуть показываться из верхнего кармашка пиджака.
Прибрав в спальне, он закрывает окна и выходит в гостиную. В камине пылает буйный огонь, дрова, сложенные горкой, весело трещат, длинные языки пламени отплясывают какой-то бешеный танец. Аввакум подходит к «бару», занимающему левое крыло библиотечного шкафа, достаёт оттуда бутылку коньяку и наливает рюмку до краёв. Вот и согрелся, можно отдёрнуть занавеску балконной двери и выглянуть на улицу.
Погода стоит пасмурная, серое небо совсем низко. Опустилось над сосновым лесом, что зеленой стеной подступил к той стороне улицы. Старая вишня, протянувшая ветви через низкий парапет веранды, выглядит обворованной, обнищалой и как-то грустно примирённой с жизнью. Её обнажённые ветви мокры, на них поблёскивают дождевые капли, но блеск этот не весел. Улица бездонна. По ней только что проехала трехтонка, и во влажном воздухе все ещё держатся клочья сизого дыма, выброшенные выхлопной трубой. Поблизости строят. В следующем году на месте виллы профессора будет красоваться восьмиэтажный бетонный массив. Самой виллы уже нет. «Спящая красавица» вторично вышла замуж, живёт где-то в центре, её новый супруг — дипломат…
Почему не налить ещё одну рюмочку коньяку? Ничего интересного нет на этой улице. Впрочем, перед железной оградой остановилась зелёная «Волга», и ему приходится поспешить со второй рюмкой, ибо рабочий день начинается, пора выходить на охоту.
В гостиную входит молодой красавец-лейтенант. Полковник Манов присылает вот этот пакет с документами. Можно удалиться? Нет, спасибо, в рабочее время он не пьёт коньяк, но шоколадную конфету возьмёт с удовольствием. Ни пуха ни пера! Полковник просыпается рано, хотя позавчера отправил жену в Варну. Теперь ему не приходится обеспечивать ей билеты на премьеры, а вот никак не отделается от бессонницы! Почему бы это?
Аввакум подходит к своему рабочему столу, берет ножницы и осторожно отрезает верхний краешек конверта. С виду он спокоен, как хирург, надевающий резиновые перчатки.
Дюжина снимков. Копия акта о смерти с мнением врача, сделавшего аутопсию. Сильный раствор цианистого соединения, моментальный паралич мозговых клеток. Знакомая история.
Снимки, снимки… По порядку нумерации несколько первых посвящены линолеуму — линолеуму, которым покрыт пол в кабинете инженера. На первых шести снимках отпечатки, оставленные почти одинаковыми подошвами мужских ботинок и обозначенные буквами «А» и «Б». Отпечатки «А» имеют направление от дверей кабинета к письменному столу. Они же огибают письменный стол и достигают его противоположной стороны, где находится телефон. Эти отпечатки дублируются другими, почти идентичными, с той лишь разницей, что каблуки с внешней стороны чуть «съедены». Они обозначены буквой «Б». Местами они, где отчасти, где полностью, «покрывают» отпечатки «А». Однако, начавшись у дверей, они слегка отклоняются в сторону койки и там кончаются — примерно в метре от обращённой к входу стороны письменного стола, который, в отличие от отпечатков «А», они «не обходят»…
По привычке Аввакум «персонифицировал» рассказ заснятых отпечатков таким образом:
«Лица „А“ и „Б“ носят обувь одинакового размера и фасона. В данном случае речь идёт об импортной итальянской обуви „трендафора“ на пластмассовой подошве с чуть заметными поперечными нарезами. У „А“ обувь новее: нарезы оставили на линолеуме более чёткие следы. Кроме того, лицо, обозначенное буквой „А“, или вообще не скашивает каблуки, или же не имело времени их скосить, так как надело эту обувь впервые. Итак, некий „А“ входит в кабинет, направляется к столу, останавливается возле него, делает один-два шага на месте, затем, обойдя стол, достигает его противоположной стороны, после чего возвращается обратно, на этот раз не останавливаясь.
Здесь по сути дела имеется лишь один загадочный момент. В пространстве между дверью и столом как будто оставлено больше следов «А», чем в пространстве вокруг стола, хотя оба эти расстояния равны между собой. Наличие большего количества следов «А» в секторе «дверь — стол» покуда остаётся необъяснимым, загадкой, которая занимает в записной книжке особое место.
Некий «Б», который носит такую же обувь, как и «А», лишь немногим более подержанную и с чуть скошенными каблуками, входит в кабинет, движется по направлению к столу, местами пересекая или покрывая следы «А», и на расстоянии одного метра от стола сворачивает в сторону койки. Затем некий «Б» возвращается к выходу почти тем же путём.
Так говорят снимки — вернее, так Аввакум расшифровал и «персонифицировал» их рассказ. Для глаза неискушённого человека снимки являли собой хаотическую смесь чуть заметных отпечатков, запутанную мозаику следов.
Следующие три снимка показывали отпечатки пальцев — на ручке двери в кабинет инженера, а также на телефонной трубке и на спинке стула, на котором сидели свидетели.
К снимкам была приложена объяснительная записка, подписанная начальником лаборатории. В записке говорилось, что на телефонной трубке открыты отпечатки пальцев одного лишь инженера и что бронзовая дверная ручка в своей верхней части покрыта следами, напоминающими отпечатки пальцев свидетеля номер один — Саввы Крыстанова, а также дирижёра Леонида Бошнакова. Эти следы «перекликаются» с отпечатками пальцев, оставленными ими на крашеной спинке стула во время допроса.
«Можно вывести лишь одно категорическое заключение, — со сдержанной улыбкой решил Аввакум, — а именно, что некий „А“ был в перчатках. Этот „А“ обошёл стол, разумеется, не из любви к орбитальным движениям, а с тем, чтобы оборвать шнур телефона… И ещё одно предположение: некий „А“ надел перчатки уже после того, как вошёл в комнату. В таком случае, если принять во внимание это предложение хотя бы как гипотезу, следует заключить, имея в виду отпечатки на дверной ручке, что:
А = свидетелю номер один — Савве Крыстанову.
А = дирижёру Леониду Бошнакову.
Но поскольку Леонид Бошнаков имеет установленное алиби и не носит обувь типа «трендафора» (какую, как заметил Аввакум, носит свидетель номер один — Савва Крыстанов); следует второе равенство исключить из уравнения. В таком случае в силе остаётся лишь первое равенство:
А = свидетелю номер один — Савве Крыстанову.
При условии, что следы «А» полностью соответствуют обуви свидетеля номер один! Впрочем, это можно незаметно проверить.
Аввакум по своей кодовой таблице набрал номер отдела, дважды повторил код и, замещая в уме цифры, продиктовал своё распоряжение.
Теперь наступил черёд последних снимков — отпечатков следов, оставленных в подсобной комнате второго этажа… Не имело смысла читать объяснительную записку: снимки недвусмысленно напоминали следы, оставленные «А» в кабинете инженера… Следы, оставленные неким «А».
Он швырнул снимки на стол и пожал плечами. Налил рюмку и залпом её осушил. Необходимость в коньяке подсказывала, что колёсики не работают как прежде. Пора бы отдохнуть… Но о чем говорят снимки? Аввакум набил трубку и расположился у камина. Ах, эта песенка весёлого огня!.. Снимки говорили вот о чем: человеком в шапке-невидимке может быть свидетель номер один, Савва Крыстанов. Но вчера вечером у Саввы Крыстанова не было никакой шапки-невидимки. Весь вечер он провёл в холле и в кабинете инженера, на чердак вообще не поднимался, пока там продолжался осмотр, а после осмотра и допроса ушёл, и притом не через чердак, а по парадной лестнице, через передний подъезд. Следовательно, он не имел и не мог иметь ничего общего с «невидимым» человеком, хотя его следы абсолютно тождественны следам некоего «А». В таком случае напрашивается вполне логичный вывод:
А ≠ «невидимке», т. е.
Савва Крыстанов, имея такую же обувь, как у невидимки, не имеет и не может иметь с ним ничего общего. Или, что одно и то же: Савва Крыстанов и «невидимка» — различные лица…
Более неясного уравнения со взаимно исключающими друг друга величинами Аввакум не составлял за всю свою жизнь. Выбив над камином недокуренную трубку, он торопливо оделся и вышел из дому.