Они вбежали в дом почти одновременно. Марианна, правда, поколебалась секунду и отступила назад. По правилам первым следовало войти Гарри, но он так тяжело дышал, прижимал руку к сердцу и вообще имел вид человека, который едва держится на ногах. Сидячий образ жизни и систематическое недосыпание заметно подорвали его силы. Бывший кок выглядел, пожалуй, лучше всех, хотя был значительно старше остальных и дважды пробежал то же расстояние, что и другие. Но в глазах его был такой ужас, что Аввакум счел благоразумным отстранить его и первым поднялся по лестнице.

Дверь кабинета оказалась открытой. От большого абажура на порог падало эллиптическое светлое пятно.

Профессор сидел в кресле так, как всегда: маленький, съежившийся, ужасно худой и трагически смирившийся. По-детски тонкая шея профессора казалась почти сломленной. Широко раскрытые глаза смотрели удивленно и сердито.

Девушка, увидев профессора через плечо Аввакума и Гарри, вскрикнула, попятилась и пошатнулась. Тогда Аввакум приказал «боцману» отвести ее на кухню и дать воды. Аввакум взял опущенную руку — пульс не прощупывался.

Пока он держал безжизненную кисть, послышались голоса и торопливые шаги. Аввакум обернулся и второй раз за этот день поразился — глаза его встретились с такими знакомыми глазами лейтенанта Петрова.

Однако лейтенант почему-то не удивился.

— Мертв? — спросил он тихо.

Аввакум кивнул.

— Никого не выпускать из дома! — крикнул лейтенант в открытую дверь.

— Есть! — отозвались снизу.

Лейтенант подошел к трупу. На левой стороне домашнего сюртука профессора темнело влажное пятно.

— Пуля пробила предсердие, — сказал тихо Аввакум.

Лейтенант поднял голову.

— Это видно по цвету и интенсивности кровоизлияния, — добавил Аввакум.

Лейтенант вздохнул, достал сигареты и предложил их своему бывшему шефу. Потом поднял телефонную трубку и быстро набрал номер полковника Манова, причем с таким видом, словно это он сам прострелил грудную клетку Найденова и сейчас ожидал возмездия.

Лицо лейтенанта мертвело от каждого услышанного после рапорта слова. Воспользовавшись паузой, он выпалил, что вот, мол, и Аввакум Захов был пять минут назад здесь, в доме профессора, и, к счастью, снова тут. Лейтенант облизнул пересохшие губы и протянул трубку Аввакуму.

— Какой случай послал тебя так вовремя? — начал полковник. Голос его был притворно спокоен.

— Напротив, — сказал ему Аввакум. — Я опоздал на целых пять роковых минут.

— Теперь бери реванш, — предложил полковник. — Непременно! В конце концов это вопрос чести! Не позволяй разыгрывать себя!

— А может быть, я уже отвык? — нерешительно проговорил Аввакум, но сердце его учащенно забилось.

Полковник откашлялся, помолчал немного.

— Слушайте, товарищ Захов, — сказал он сухо. — Насколько мне известно, вы еще в наших служебных списках.

— Слушаю вас, — чуть склонил голову Аввакум. Он ожидал этих слов, как подарка. Но почему-то сейчас, когда слова уже прозвучали, он не испытывал торжественных чувств, которые предвкушал.

— Немедленно приступайте к следствию! — Манов не понимал, что ему не идет напыщенный тон. Есть люди, которые кажутся просто смешными в накрахмаленных воротничках. — Я приказываю. Заеду, чтобы объяснить вам кое-что.

Аввакум положил трубку и задумался. Ему казалось, что профессор, сидящий в кресле, похож на утопленника, опутанного отвратительными водорослями.

— Лейтенант Петров, — сказал Аввакум, — вы пришли сюда примерно через минуту-полторы после нас. Я не думаю, что вы и ваши люди находились на этой улице случайно. Следовательно, вы находились все это время где-то поблизости.

К тому же вы ворвались сюда без всякого зова. Из этого можно сделать вывод, что вы вели за этим домом наблюдение и что, может быть, на вас возложили задачу охранять дом и, в частности, профессора. Я хочу знать две вещи. Во-первых, с каких пор ведется наблюдение?

— Со вчерашнего дня, товарищ майор, — вытянулся лейтенант. Голос его приободрился. Раз уж сам Аввакум Захов брался за это дело, значит, можно рассчитывать на успех. И скоро причины трагической гибели профессора, которого он не сумел уберечь, станут известны.

— Во-вторых, знает ли что-нибудь о вас повар? Известно ли ему о предохранительных мерах? И вообще — существовала ли между вами и этим человеком какая-то связь?

— Никакой, товарищ майор. Я не разговаривал с ним, таких указаний не было.

Затем Аввакум потребовал к себе сержанта, наблюдавшего за входной дверью. Сержант сказал, что после того, как Аввакум вышел из дома с девушкой и племянником профессора, никто другой не касался входных дверей. Он стоял за той сосной напротив, так что дверь была у него в поле зрения.

— А не проходил ли кто-нибудь в это время поблизости? — спросил Аввакум.

Сержант отрицательно покачал головой. С обеда, с тех пор, как он принял дежурство, ни один человек не появлялся около дома. Он весь вымок, промерз и часто зевал от усталости.

Аввакум послал его в кухню.

— Скажите повару, чтобы он дал вам коньяка, — сказал он.

— А когда выпьете, наденьте на него наручники и сообщите, что он арестован по приказу лейтенанта. Затем вызовите племянника профессора, и в его присутствии сделайте обыск в кухне и столовой. Если обнаружите нечто огнестрельное, будьте добры, сообщите мне.

Когда сержант вышел, Аввакум подошел к лейтенанту.

— Прикажите обыскать дом от чердака до подвала. Лично вы потрудитесь снять отпечатки пальцев на дверной ручке и тщательно исследуйте пол и ковер в комнате. Зажгите люстру.

— Слушаюсь, — сказал лейтенант.

Аввакум нахмурился и махнул рукой. Он был придирчив к своим подчиненным, требовал от них максимального, на что они были способны, но его всегда раздражали внешние признаки чинопочитания. Все эти «слушаюсь», «есть» и щелканье каблуками были не в его вкусе. Они напоминали ему службу, а он смотрел на свою работу так же, как, например, живописец смотрит на создаваемую картину: думает о красках, ищет гармонию между холодными и теплыми тонами в колорите. Что общего имело это со служебным «слушаюсь» и искусным прищелкиваньем?

Он подошел к книжному шкафу, сел на табурет и повернулся спиной к покойнику…

Несколько минут он не будет думать ни о чем. Несколько минут в его сознании будет белое поле, а это равнозначно одному часу бодрящего сна. Но на сей раз белое поле не появлялось — он чувствовал присутствие мертвеца за своей спиной, слышал шаги лейтенанта по комнате и тихое постукивание дождя по стеклам.

Так текли минуты.

Он рассуждал.

Вчера Госбезопасность начала наблюдение за этим домом с целью охраны профессора.

В таком случае надо полагать, что профессор особо ценная личность.

Но ведь имеется и немало других людей, в такой же степени ценных для общества, как профессор, но Госбезопасность их не охраняет. Значит, раз она все-таки поставила охрану, надо думать:

а) что в данном случае внезапно возникла непосредственная опасность;

б) что эта опасность, раз она возникла внезапно, тесно связана с деятельностью профессора.

Следовательно, неизвестных в этом логическом уравнении два:

1) характер деятельности профессора;

2) момент возникновения опасности.

Вокруг обоих неизвестных уже нагромоздилось достаточно данных, чтобы определить их конкретную значимость:

а) недавно профессор попросил Аввакума достать ему из книжного шкафа латинский словарь и латинскую грамматику. Аввакум нашел обе книги. Они были почти новые, поэтому исписанный карандашом помятый листок, высовывавшийся из словаря, не мог не привлечь внимания. Аввакум вынул его. На странице 154-й жирной красной чертой был подчеркнут глагол. А на листочке, на самом верху, стояли, тоже написанные красным карандашом, четыре существительных. Под ними находились графы типичной шифровой заместительной таблицы со словесным «ключом» над самой верхней горизонтальной чертой. Даже неопытный глаз любителя сразу же догадался бы, что на листке написана расшифрованная радиограмма, составленная по методу замещения. Латинские слова означали: «профессор», «работа», «заканчивает» и «Витоша». Очевидно, для составления этой шифрограммы был применен предварительно установленный символический код.

Когда Аввакум пробежал глазами этот листок, в ушах у него зазвонили колокола. Кровь зашумела в висках. Если бы он не видел однажды, как из дома профессора выходил полковник Манов, то, наверное, подумал бы в тот миг, что доктор математических наук составлял, а не расшифровывал донесения. Но было бы глупо предполагать, что полковник Манов наносит визиты человеку, который составляет шифрограммы для вражеских радиопередач, и совсем разумно — что полковник пришел к человеку, который расшифровывает.

Итак, Аввакум установил, что доктор математических наук и страстный любитель ребусов был секретным сотрудником шифровального отдела Госбезопасности, так же, как он, археолог — секретным сотрудником контрразведки. С той лишь разницей, что парализованный профессор все-таки что-то делал, а он, здоровый, прозябал в законсервированном виде. Аввакум спрятал это открытие в памяти и сделал все, чтобы не думать о нем;

б) профессор сам раскрыл свои карты этим утром. Точнее за обедом. Он сказал (Аввакум хорошо помнил каждое его слово): «Решаю, дети мои, труднейший ребус, какой мне только приходилось решать в жизни». Ребус! Аввакум теперь понял, о чем говорил профессор. Потом старик похвастался: «Должен сказать вам, что я его уже до половины решил». И поклялся, что до вечера непременно его одолеет и даже уверял, что они могут быть в этом уверены.

Второе неизвестное уравнение — момент возникновения опасности — определилось само собой. Это была аксиома. Раз Госбезопасность начала внезапно охранять шифровальщика, надо полагать, что на него возложена какая-то спешная задача, связанная с опасностью, грозящей непосредственно государству.

Открытие неизвестных в уравнении приводило, разумеется, к абсолютно ясному и определенному выводу.

Итак, вывод. Иностранная разведка пристально следила за жизнью и работой профессора. Бывший кок изображал из себя придурковатого авантюриста: играл вальсы, пел идиотские песни. А на деле был глазом и ухом иностранной разведки. Но вот они узнали, вероятно, вчера, что Госбезопасность возложила на профессора срочную расшифровку перехваченной радиограммы, содержащей чрезвычайно важные указания агентам. Напуганная опасностью провала, иностранная разведка решила прибегнуть в данном случае к опасной, но эффективной и радикальной мере — убийству. Мертвый профессор, выполненная задача, застрахованная от неприятных разоблачений агентура внутри страны — вот три цели, достигнутые одним точным выстрелом в сердце. Мера хитро обдуманная и разумная.

Я именно так понимаю задумчивость Аввакума, моего друга.

— Товарищ майор, — тихо окликнул Аввакума лейтенант. В его сдержанном голосе наряду с боязливой почтительностью слышались веселые нотки.

Аввакум открыл глаза.

Лейтенант стоял, протягивая к нему руку. На ладони блестела небольшая коричневая пуговица.

— В чем дело? — спросил Аввакум. Голос его был спокоен и сух.

— Таких пуговиц со звездочками у нас не делают, — сказал лейтенант. Видя, что Аввакум отнюдь не удивлен его находкой, он пожалел о своей веселости.

— Верно, не делают, — согласился с ним Аввакум и попросил: — Положите пуговицу на стол, потом будьте любезны спуститься вниз, на кухню, и пригласить сюда Гарри.

Когда Гарри вошел, Аввакум указал ему на пуговицу и спросил:

— Если мне не изменяет память, это твоя пуговица, Гарри, не так ли?

Гарри обошел мертвеца, взглянул на пуговицу и пожал плечами:

— Моя, — сказал он. — Где вы ее нашли?

Аввакум взглянул на лейтенанта.

— Под столом, — ответил тот. — Вот на этой половице, на которой стоят ноги профессора.

— Возможно, — пожал плечами Гарри. — Возможно, что она была там. Вчера я вкручивал новую лампочку и, когда спускался с лестницы, пуговица оборвалась.

— Бывает, — улыбнулся Аввакум.

— Я даже начал ее искать, но он меня выгнал. Ты же знаешь, какой он вспыльчивый.

— Он был нервным человеком, — подтвердил Аввакум.

— Был, — грустно усмехнулся Гарри и некоторое время молчал. Потом повернулся к лейтенанту. — Можно мне ее взять? Я купил эти пуговицы в Чехии, на ярмарке.

Лейтенант не ответил.

— Иначе придется сменить все остальные пуговицы на пиджаке, — продолжал Гарри. — А я скорее куплю себе новый костюм, чем буду терять время на портных.

Лейтенант слушал его и, казалось, не верил своим ушам. Столько забот из-за какой-то пуговицы?

Аввакум улыбнулся, ко тут же взглянул на мертвеца и нахмурился. Гарри был мелочным человеком. Он вел строгий счет каждой истраченной стотинке и мошенничал, играя в карты.

— Гарри, — сказал Аввакум, с трудом сдерживая негодование, — ты становишься владельцем этого чудесного дома, как же ты можешь сожалеть о какой-то пуговице. — И подумал про себя: «Сейчас Очаровательная Фея, наверное, поспешит выйти за него замуж, потому что дом действительно хорош».

— Ха! — пожал плечами Гарри и сжал презрительно губы. — Какой я владелец? Мансарда завещана этому толстому дураку — повару. Это, — он постучал ботинком об пол, — какому-то математическому клубу. Вместе с обстановкой и ковром. — Он взглянул на мертвеца и нахмурился. — Старик был непрактичным человеком, хотя и умел управляться с интегралами. Как я его уговаривал оставить хотя бы ковер… Так что же достанется мне?

— А весь первый этаж? — ответил Аввакум и улыбнулся: «Нет, этот человек определенно заслуживает, чтобы ему наставляли рога».

— Первый этаж! — Гарри вздохнул. — А ты знаешь, какой налог приходится платить за наследство?

— Гарри, — сказал Аввакум, — завтра вечером премьера «Спящей красавицы». Твоя невеста танцует главную партию. Тебе не кажется, что ее нужно как можно скорее увести отсюда?

— Я займусь пуговицей, — сказал лейтенант. — Составим протокол, исследуем. И завтра вы получите ее.

— Вуду очень признателен, — поклонился Гарри.

Потом они поговорили о похоронных формальностях и решили, что все следует закончить к четырем часам следующего дня.

Когда Гарри вышел, Аввакум с видимым облегчением вздохнул, потом закурил сигарету и устало опустился в широкое кресло напротив убитого.

Он сознавал, что лейтенант ждет от него распоряжений, а в голове зияла пустота.

— Ну что же, — начал он и тут же умолк, словно дойдя до какого-то тупика. — Ну что ж, — повторил он. — Поступайте согласно святым правилам следствия: заверните эту ерунду в бумагу и отправьте в научно-исследовательскую лабораторию Управления. Каждый предмет, который не принадлежал убитому и не связан с обстановкой, окружавшей его обычно при жизни, каждый такой предмет, независимо от того, пуговица это или стул, следует отправить на лабораторное исследование в Управление. Это — правило, и я, если не ошибаюсь, учил вас ему.

— Снимите также отпечатки пальцев. И все это немедленно отошлите в лабораторию. — Он улыбнулся чуть злой и ехидной улыбкой. — Ваш новый приятель получит свою пуговицу обратно лишь после того, как подаст заявление начальнику отдела и потратит четыре стотинки на трамвай. А для него четыре стотинки — тоже деньги. Хотя вообще-то получит он свою пуговицу или нет будет зависеть от дальнейшего хода следствия. Лично я думаю, по крайней мере сейчас, что он ее получит.

У Аввакума не было никаких улик против Гарри. Больше того, ему и в голову не приходило подозревать его. Проявляя формализм в отношении этой пуговицы, он делал это как бы против своей воли, а почему — и сам не знал.

Когда лейтенант вышел из комнаты, он подумал: «Быть может, я поступаю так из-за Марианны? Из ревности!» И почувствовал, что его бросило в жар, словно он стоял перед открытой топкой гигантской пылающей печи. Ревность? Но человек обычно ревнует, когда любит. А разве он любит? Нет, эта игра была в такой же степени любовью, как вальс, например, симфонической музыкой.

Но дальше, дальше… Уравнение уже решено, и вывод сделан. Что же следует теперь? Кто убийца?

Аввакум закрыл глаза. Вид покойника действовал на нервы. Казалось, он мучился в своем кожаном бандаже — силился сползти на пол. Руки его вымученно свисали вниз, трудно было представить себе, что это они доставали иногда тот флакончик с духами, лежащий в ящике стола, и осторожно открывали пробку, чтобы вдохнуть воображаемый аромат.

Итак, кто убийца?

Аввакум вздохнул и закурил.

В комнату, постучавшись, вошел сержант. Он выглядел сейчас гораздо бодрее и уже не зевал. «Коньяк», — подумал Аввакум и кивнул ему головой:

— Докладывай!

Сержант сказал, что они перерыли весь дом от подвала до чердака, включая и кухню, но посторонних лиц или предметов, стоящих внимания, не нашли.

— Есть вот это, — сказал он и протянул руку Аввакуму.

«Это» представляло собой потрепанную сберегательную книжку, от которой шел запах лаврового листа и душистого перца.

Аввакум раскрыл ее. И хотя умел прекрасно владеть собой, на этот раз не удержался и присвистнул от удивления.

— Пять штук, — сказал ему сержант. Он стоял, горделиво выпрямившись, и лицо его сияло. — Пять штучек.

Среди исписанных цифрами страниц лежало несколько банкнот достоинством в два доллара каждая. Аввакум пересчитал бумажки, пощупал их, посмотрел на свет. Доллары были настоящие.

— А посмотрите, какой у него, бедняжки, вклад! — с возмущением сказал сержант. В голосе его не было даже и следа зависти.

Аввакум взглянул на последнюю цифру в сберкнижке. Действительно, на такие деньги бывший кок преспокойно мог купить себе «Волгу», и еще бы осталось.

— Составили протокол? — помолчав, спросил Аввакум.

— Так точно, — вытянулся сержант.

— А как ведет себя повар?

— Воет, — сержант пожал плечами. — Воет, как солк, товарищ майор.

Аввакум сделал несколько шагов по комнате:

— Отправьте его немедленно в арестантскую Управления, — сказал он. — И не снимайте с него наручники.

Итак, кто убийца?

Труп и взаправду казался утопленником, запутавшимся в каких-то отвратительных водорослях. Аввакум отвернулся и опять закрыл глаза.

Убийца… Найти его не так уж трудно. Есть следы. Другое было сейчас куда важнее, и об этом следовало сейчас думать, — шифрограмма. Шифрограмма давала инструкции кому-то: замыкался круг, выполнялось задание, грозящее опасностью государству.

Но где и когда?

Может быть, это должно произойти в ближайшие часы.

Сейчас некто сидит где-нибудь в темноте, слушает, как барабанит по стеклам дождь, и самодовольно улыбается своей ловкости. Подобно хорошему шахматисту. Он объявил противнику мат и теперь имеет полное право спокойно выкурить свою трубку.

Интересно, вернулась ли уже Очаровательная Фея домой? Завтра вечером она будет танцевать в «Спящей красавице» и этой ночью должна хорошенько выспаться. А проклятый дождь пусть идет — его шум убаюкивает.

Но зачем он старается заговорить себя? Ведь от профессорского стола его отделяют лишь каких-то два шага. Он должен сделать их, в конце концов, и убедиться собственными глазами, что там ничего не осталось. Если это так, то субъект, который сидит сейчас в тепле, может спокойно курить свою трубку. Время работает в его пользу.

Аввакум выпрямился, обошел кресло и остановился с левой стороны. Сейчас весь стол был у него на виду.

Телефон, арифмометр и пепельница были не в счет, так же как логарифмическая линейка и стакан с цветными карандашами.

Но зато все остальные предметы следовало тщательно проверить. Их было не так уж много. Томик Ларусса, первый том Большой энциклопедии, теория вероятностей и уже знакомые латинский словарь и грамматика.

От этих двух книг на него словно повеяло смертельным холодом — шифрограмма, очевидно, была составлена из условных слов по-латыни. Сложнее этого невозможно придумать.

Кроме книг, на столе в беспорядке лежали десятки черновиков, исписанных бесконечными колонками цифр.

Ведь, чтобы расшифровать, например, три колонки пятизначных цифр, возведенных в десятую степень, требовалось множество вычислений, — ими можно было исписать страницы самой толстой тетради. И сейчас перед ним как раз лежали кипы листов с вычислениями, но в своем хаотическом беспорядке они не говорили абсолютно ничего. Все же он начал собирать разбросанные черновики и даже попытался придерживаться какой-то системы, которая на самом деле существовала лишь в его воображении.

И в тот миг, когда он уже сознавал всю бесполезность занятия, в тот миг он заметил раскрытую тетрадь, лежавшую возле арифмометра под стопкой чистой бумаги.

Аввакум схватил тетрадь с такой прытью, словно там отчетливыми буквами была изложена тайна жизни. Листы скрепляла спираль из тонкой проволоки. Но от первого листа сохранились лишь мелкие остатки между витками.

Все остальные листы сохраняли белизну.

Мог быть исписан лишь один лист, а его оторвали.

Разделавшись с профессором, убийца поспешил уничтожить именно его.

Но что хранил вырванный лист? Разгадку тайны? В корзине, стоящей на полу, чернели остатки сожженной бумаги. Лейтенант, взволнованный находкой пуговицы, не заметил их.

Ну хорошо, Аввакум их заметил, а что дальше?

Аввакум как раз прикуривал, когда внезапная мысль заставила его вздрогнуть: профессор с трудом двигал левой рукой — она всегда неподвижно лежала на столе. Он был вынужден все делать правой рукой — и писать, и придерживать бумагу, чтобы она не ерзала, причем ему приходилось нажимать на нее сильнее, чем человеку, который владеет обеими руками. А когда кто-нибудь сильно нажимает кистью на бумагу, то и пальцы крепче сжимают карандаш, а он просто впивается в бумагу, оставляя следы и на нижнем листе.

Аввакум вырвал из тетради первый лист и стал рассматривать его на свет. То здесь, то там виднелись едва заметные линии и углубления. И все-таки это были какие-то следы.

Теперь у того, кто сидел в тепле и радовался своей ловкости, уже не было основания спокойно курить трубку!

— Товарищ лейтенант! — позвал Аввакум.

Когда тот появился в дверях, он сказал ему:

— Этот лист из тетради — настоящая драгоценность. Отнесите его лично в фото-химический отдел лаборатории и велите немедленно сделать фотокопию. Надеюсь, что за час все будет готово и что самое большее через час десять минут я снова буду иметь удовольствие видеть вас.

— Так точно! — улыбнулся лейтенант и щелкнул каблуками, хотя и был в штатском. Он считал большим счастьем работать под началом Аввакума, что равносильно занятиям в высшей школе детективного искусства. Да и для послужного списке имело значение с кем ты работал.

Аввакум опустился в кресло и приготовился ждать. Но сон взял свое.

Аввакум открыл глаза и виновато улыбнулся. Перед ним стоял полковник Манов. Захову показалось, что прошло не более пяти минут.

— Я думаю, что он уже схватил убийцу за шиворот, а он спит! — грустно сказал полковник.

— А вы давно здесь стоите? — спросил Аввакум. Он выпрямился и размял плечи.

Полковник не ответил. Он стоял перед трупом профессора со шляпой в руке и молчал. Хороший верный друг ушел в небытие. Это был страшно одинокий человек. Теперь он уже не жалуется на свою покойную жену, о которой тосковал. Некоторые мужья при жизни часто жалуются на собственных жен. Вчера и Манов вышел из себя из-за этих билетов. Она так обиделась, что даже отказалась ужинать вместе с ним.

— Я должен немедленно ввести тебя в курс дела, — сказал полковник Манов Аввакуму. — История очень серьезная. — Он чувствовал себя до известной степени виновным в смерти профессора и в том, что чуть не погиб старший шифровальщик. Сгорбившись в своем тяжелом зимнем пальто, полковник испытывал сейчас непреодолимую потребность сесть.

В эту минуту прибыл врач из следственного отдела.

Когда покойника наконец-то вынесли из комнаты и отправили на вскрытие, в доме вдруг воцарилась какая-то мертвая гнетущая тишина. Дежурный офицер молча читал газету в кухне. Молчал и милиционер, стоявший у дверей дома. Шофер полковника сидел за рулем машины и время от времени дышал на замерзшие пальцы.

Шел дождь вперемежку с мокрым крупным снегом.

Полковник «вводил» Аввакума в суть дела — подробно, не экономя слов, даже когда приходилось описывать погоду, рассказывал ему о последних событиях. Он хорошо знал, что порой одна незначительная деталь может сыграть более важную роль чем то, что казалось на первый взгляд самым существенным. Но вообще-то, хотя он и не признавался себе в этом, Манову захотелось блеснуть перед своим прославленным учеником тонкой наблюдательностью, умением отличать главное от второстепенного. И потом, сидеть в кожаном кресле было очень удобно. А дома у него еще не отшумела вчерашняя история с билетами.

Но Аввакум прервал его как раз в том месте рассказа, где он описывал место расположения оборонительного сооружения «Момчил-2».

— Будьте добры, — попросил он, — перечислите в хронологическом порядке события, которые предшествовали перехвату шифрограммы нашими пеленгаторами, и события — опять же в хронологическом порядке, — которые последовали до момента вручения шифровки профессору.

Полковник помолчал, потом развел руками:

— Да вам, как я вижу, все известно! — воскликнул он. — Словно у вас имеется своя разведывательная служба.

Ему стало даже обидно. Может быть, ученику следовало проявить больше такта? В конце концов, это он учил его искусству разведчика.

— Очень прошу вас не терять времени, — сказал Аввакум. И только сейчас заметил, как полковник постарел за последние месяцы. — Можно предложить вам сигарету? — Если бы хоть одна-единственная тропка вела к тому незнакомцу, который все еще наслаждается своей ловкостью, то он бы согласился слушать полковника всю ночь и даже весь следующий день. — Итак? — спросил Аввакум.

— Двадцать седьмого ноября часов в шесть вечера — нападение с концентрацией огня в двух пунктах третьего района пограничного сектора А. Продолжительность перестрелки — около получаса. Результат — подброшенный на нашу территорию труп известного диверсанта. В это же время чужой самолет пролетает над оборонительным сооружением «Момчил-2» и сбрасывает две осветительные ракеты. Часом позже — подвижная ультракоротковолновая радиостанция «Искыр», действующая в районе Смоляна, вызывает «Гермеса» и сообщает, что какой-то заказ выполнен, и спрашивает, кому и когда его передать. «Гермес», как вам известно, имеет привычку иногда передавать кодированные инструкции — символы. «Гермес» сообщает «Искыру», что на следующий день, то есть вчера, сообщит ему, кому и когда передать выполненный «Искыром» заказ, и напоминает о необходимости принятия каких-то «предварительных мер». И двадцать восьмого же ноября утром офицер контрразведки Н-ский находит на территории «Момчил-2» кассету от аппарата, приспособленного для съемок в темноте с помощью инфракрасных лучей. Пленка в кассете чистая. Вчера, около шести часов вечера «Гермес» посылает радиограмму-символ, которую нашим пеленгаторам удалось засечь. А перед этим, в четвертом часу дня какая-то легковая машина травмировала нашего старшего шифровальщика — он неправильно переходил дорогу на перекрестке улиц Ивана Вазова и Шестого сентября. Шофер винит пешехода и туман. Чтобы не терять времени понапрасну, я решил поручить расшифровку радиограммы профессору Найдену Найденову. И так как у меня имелись сведения, что за ним следят, я приказал охранять его дом с улицы. Мы знали, что ты регулярно посещаешь профессора и дружен с племянником и его невестой, и поэтому были уверены, что в стенах дома никто не причинит Найденову никакого вреда… Таков хронологический порядок событий. Вопросы у тебя есть?

Аввакум по привычке принялся расхаживать взад и вперед по комнате.

— Как себя чувствует старший шифровальщик? — спросил он. Аввакум не раз пользовался его помощью. Да и вообще к таким приятным и веселым людям, как старший шифровальщик, он всегда относился с искренней симпатией.

— Изрядно помят, — неохотно ответил полковник.

— Товарищ полковник, — сказал Аввакум. — Существует ли, no-вашему, какая-нибудь связь между всеми этими событиями? Простите, но мне это необходимо знать.

— Да, в какой-то мере такая связь существует, — ответил полковник. Вообще-то, по правилам, этот вопрос должен был он задать Аввакуму, а не наоборот. Но Аввакум — его Аввакум — был выше всяких чинов и стоил тысячи начальников. — Такая связь есть! — повторил он. — Например, между найденной кассетой и вчерашней шифрограммой «Гермеса». Мне думается, что между этими двумя фактами имеется какой-то мост.

— Вы так думаете? — Аввакум не спросил больше ничего, но по всему было видно, что в душе он смеется.

— Мне бы хотелось услышать и твое мнение, — холодно произнес полковник.

— История совершенно прозаическая, — сказал Аввакум. — В сущности, я только дополню вашу мысль. В основе всего, разумеется, лежит оборонительное сооружение «Момчил-2». Оно серьезно тревожит «противника». И поэтому он решает создать на границе такое напряжение, которое бы в высшей степени благоприятствовало проникновению шпиона на территорию «Момчил-2». Он инсценирует нападение на третий район сектора А, устраивает пальбу, симулирует серьезную схватку, отвлекая на себя внимание пограничников. Больше того, он посылает самолет в воздушное пространство над «Момчил-2», что в условиях уже начавшегося инцидента на границе заставляет охрану и персонал объекта следить прежде всего за тем, что делается впереди, а не за спиной.

Используя обстановку, шпион проник на территорию «Момчил-2» с северной, спокойной стороны, заснял объект и в спешке обронил запасную кассету. По всей вероятности, поблизости его ждала машина с установленной рацией. Он связался с «Гермесом» где-то неподалеку от Смоляна, чтобы укрыться в городе, прежде чем начнется розыск. Остался ли он в Смоляне или в ту же ночь добрался до Софии — это вопрос, который нам еще предстоит решить. Я лично считаю, что он был здесь еще до рассвета. Вчерашний день примечателен двумя событиями. Во-первых, выведен из строя старший шифровальщик, то есть выполнена одна из «предварительных мер». И, во-вторых, вечером перехвачена радиограмма «Гермеса» с указанием, когда и кому передать снимки сооружения «Момчил-2». Узнав, что шифровка передана профессору, иностранная разведка решила убрать его раз и навсегда со своей дороги. Она разработала план убийства и осуществила его, как вам уже известно, сегодня после полудня.

— Дай закурить, — попросил он, видно, уже совершенно забыв про всякие «вы», и, глубоко затянувшись, задумчиво сказал: — Все это действительно выглядит взаимоувязанным.

— Вы допустили серьезную ошибку, не установив слежку за шофером, — сказал Аввакум.

— За шофером? — полковник потер лоб. — Да… Впрочем, вчера был очень густой туман…

— И этот густой туман, — Аввакум почувствовал, что начинает злиться, — помог шоферу следить за своей жертвой, если желаете, целый день и совершить наезд в самый благоприятный момент.

— Ты уверен? — спросил полковник. Он улыбнулся. — Буду рад, если это произошло именно так.

Аввакум пожал плечами. Не было ничего такого, чему стоило бы радоваться.

— Сию минуту прикажу дежурному офицеру, — полковник встал и направился к двери, — сию минуту прикажу ему начать поиски этого типа. Установим наблюдение й не снимем до тех пор, пока не выясним, что это за птица. — Он повеселел, но ушел ссутулившись, по-стариковски.