Форма этой книги более упорядоченна и симметрична – разделена на семь глав, – чем у любой из книг, которые я написал. У меня не было ни малейших оснований ожидать такой определенности от себя, когда я начал задумываться над ней шесть или семь лет назад. По сути, эта книга не начиналась с мысли, идеи или интуиции и ничем не походила на что-то типа «проекта». Скорее я просто чувствовал неодолимое желание смотреть на картины и читать тексты из середины ХХ века, времени, когда я был рожден. В этот последний день ее написания, которому случилось быть последним днем первой недели 2012 года, мне хорошо видно, как первый импульс толкал (и тащил) меня к точке, с которой можно начать понимать, почему написание этого текста стало для меня делом такой несравненной важности. Между моим первичным желанием быть полностью поглощенным определенным моментом прошлого, с одной стороны, и той позицией в ретроспекции, которую, с другой стороны, я занимаю сегодня, книга эта выступает как нечто завершенное, а ее упорядоченная структура выдает вложенную в нее страсть. Поскольку, когда я начинал, в голове у меня не было никакого понимания, куда идти – не говоря уже о цели, – то я стал замечать, что обсуждаю (и лично, и по электронной почте) этот мой начальный импульс куда чаще и куда с большим количеством друзей и коллег, чем мне обычно свойственно. (И я всегда считал – с весьма большим смущением из-за нехватки академического антуража, – что о своих интеллектуальных интересах я говорю уж слишком беспорядочно.) С самого начала эта открытость (которая с моей стороны была также и беспомощностью) провоцировала множество реакций – и часто довольно сильных. С этой интенсивностью я и связываю стройность той структуры, которую приобрела эта книга, а также последовательную, как становится ясно в последней главе, аргументацию.

Я надеюсь, эти мои предложения не звучат так же пусто, как стандартная академическая риторика. Я не пытаюсь сказать, что моя книга «многим обязана беседам и здоровой критике со стороны уважаемых коллег». Правильнее будет использовать здесь математическую метафору: встречая сопротивление – и временами негативные отзывы, простые и ясные – в текстах и электронных письмах, на лекциях и семинарах, этот импульс, изначально очень смутный, обрел четкие фокус и форму. Другими словами, я в большом долгу перед множеством моих щедрых читателей, слушателей и собеседников, и я обязан им куда большим, чем просто хорошими идеями, дополнительной информацией и ценными замечаниями. Я счастлив и благодарен тому начальному импульсу, который был не чем иным, как просто интенсивностью, превращенной в ритм работы, принявшей форму книги. Когда я стараюсь вспомнить все те моменты озарений и взаимообмена, то задача выражения благодарности кажется бесконечной (почти в буквальном смысле слова). И снова я сталкиваюсь с проблемой обнаружения формы – на этот раз не контура доказательств, но формы, в которой я смогу выразить свою благодарность соответственно испытываемым мной чувствам. Уже слишком хорошо зная, что правильного решения в этом деле не существует, я решил различать те беседы, что происходили в конкретных местах, с одной стороны, и разговоры по электронной почте, с другой. Я также хотел бы провести внутреннее различение между ободряющими реакциями и отзывами, которые настораживали меня против нарождающейся книги (конечно, это не означает, что я ценю первые больше, чем вторые, хотя они и приятнее). Позвольте начать с травелога этого проекта; за ним последует его электронный справочник.

Все началось в 2007 году, когда дважды по две недели я провел в качестве лейбницевского приглашенного профессора в Лейпциге в Институте еврейской истории и культуры имени Симона Дубнова. И здесь присутствие (иногда молчаливое) Дэна Динера заставило меня впервые почувствовать то, с чем я имею дело. В Лейпциге, читая тексты Ансельма Хаверкампа, я открыл, насколько меня интригует концепция «латентности». Оттуда я почти сразу отбыл в Лиссабон, где должен был вести семинар по текстам, созданным после 1945 года на Faculdade de Letras в здании, построенном в стиле середины ХХ века. Я посчитал хорошим знаком (что и правда оказалось счастливым стечением обстоятельств), что Мигелю Тамену понравилось слушать мои доклады о том, как его студенты справляются с этой темой, – и он попросил меня прислать ему вариант законченной рукописи, чтобы представить ее участникам своей (аспирантской) программы по литературной теории. Мой невероятно щедрый спонсор – фонд Фридриха фон Сименса – обеспечил меня на девять месяцев, которые я провел, уютно сокрывшись, между Амалиенштрассе, Баварской государственной библиотекой и зданием института в Мюнхене-Нимфенбурге, необходимой тишиной и временем для чтения (а иногда и мышления) о тех годах, когда началась моя жизнь. Директор, Генрих Мейер, выказал свою дружбу, поддержав стиль работы и жизни, который, я это знаю, до сих представляется ему неубедительным. (Из того времени я до сих пор тепло вспоминаю наши разговоры с Оливером Примавези, Татьяной Микаэлис и Микаэлом Крюгером – разговоры, сопровождавшиеся безупречной итальянской кухней Паскуале в траттории «Аль Торкито», точно так же как и интенсивные беседы с Несс во время наших поездок в такси в основном до аэропорта.) Используя язык американских рекламных роликов, Pontéficia Universidade Catylica (Папский католический университет Рио-де-Жанейро) и Departamento de Historia в Universidade Federal de Ouro Preto e Marianna (Исторический факультет при Федеральном университете Оуро Прето и Марианны в Бразилиа), создали два «дома» для моей книги; около трех душных бразильских зим между 2009 и 2011 годами Вальдеи Арауйо и Луа, Лис Коста Лима, Рикардо Бензакем, Марсело Ясмин, Маиса Мадер, Карл Эрик Шоллхаммер и их студенты были терпеливыми, критичными, изобретательными респондентами моих иногда бессвязных набросков. В менее экзотичном – но не менее важном – окружении работа моя нашла «дом» и в кампусе Стэнфордского университета, особенно в анонимном кабинете на третьем этаже Зеленой библиотеки (где я сейчас печатаю эти слова). На протяжении уже двадцати двух лет Маргарет Томпкинс является лучшей половиной того, что сама же и назвала «международной компанией на два лица с постоянной базой в Калифорнии»; она также была самым внимательным и воодушевленным читателем, которого я когда-либо знал. В свою очередь лучшей частью моего духовного oikos’а является Роберт Гаррисон, чей лучащийся интеллект помешал этой книге с первых стадий превратиться в интеллектуальный китч. Что касается ключевых понятий середины ХХ века, обсуждавшихся в книге, то Анджела Бекерра была куда более точным, тщательным читателем, чем мог быть я сам. Ноам Пайнс заслуживает сходной благодарности за создание списка вторичной литературы, цитированной в этой книге. А завершающей – и самой длительной – была спокойная решимость Эмили Коен, которая подарила книге ее редакторский дом тогда, когда та покинула дом авторский. И вот когда я считал, что почти все уже написано и доделано, я приехал в Будапешт во время бабьего лета 2011 года, где Келемен Пал, Керекес Амалия, Каллэй Геза и Контемплатиа показали мне раны на лике своего города, остающиеся там с тех самых времен. За кофе и холодными напитками на патио ЭЛТЕ мы с ними разделяли эту боль. И между прочим – прежде чем я забуду – я также хочу упомянуть об одной плохой идее, которая пришла мне в голову – в компании Перлы Чинчиллы, Луиса Мергара и Илана Семо из Universidad Iberoamericano в Мехико, – запеть на своих лекциях, впервые в жизни. (Для исполнения, произошедшего в ноябре 2011 года, была выбрана «Жизнь в розовом цвете» Эдит Пиаф.)

Что касается моего электронного справочника, то я хочу начать с воспоминания и отдания дани факсу Карла Хейнца Борера – в лучшем случае полуэлектронному аппарату. Сей отважный факс передал много прекрасных от руки написанных (и иногда опасно воодушевляющих) писем из Лондона в Калифорнию, пока механическая перегрузка – за которую я несу полную ответственность – не закончила дни его жизни. До моего высокоуважаемого друга Гарольда Блума добраться нельзя даже с помощью факс-машины, и он редко отвечает на письма. И классический медиум печатного слова – это мой единственный способ поблагодарить его за то, что он в самом начале прочитал книгу (что было приятным сюрпризом для меня). Неудовлетворенность Клауса Бирнстайла заставила меня переписать последнюю главу, и благодаря ему я вовремя остановился. Лиса Блок де Беар прекрасно поняла, почему граф Шпее просто обязан был оказаться на страницах этой книги (и не просто потому, что она из Монтевидео). Бессчетное количество раз Виттория Борсо находила слова, которых мне недоставало. Неутомимо продуктивный Хорст Бредекамп подарил мне смелость и интеллектуальную энергию, чтобы завершить рукопись так, как я (или он) считал это должным. Если какие-то английские обороты в этом тексте покажутся читателю особенно удачными, то они – дело рук и головы Эрика Батлера. Когда мне не понравилось, как я написал про Бразилию, Педро Доблабела Хангас ободрял меня до тех пор, пока я не сообразил, как будет правильно (надеюсь). Соня Филиц беззаветно воевала (и я думаю, это было не всегда просто) с моим нарциссизмом. И как раз перед своей безвременной кончиной мой друг Иегуда Элкана прочел рукопись и дал мне, автору, родившемуся в Германии 1948 года, то важнейшее и решающее уверение, которое мне было нужно. Гриша Фрайдин, который иногда превращается во что-то вроде старшего брата, посылал мне трогательнейшие послания из Санкт-Петербурга. Хайке Гфрерайс настоял на том, чтобы организовать публичные чтения на английском для немецкого национального архива. Нориин Кхавайя (которая, как никто, читает поствоенного Хайдеггера) подарила мне в своей теплой сердечной реакции ту прекрасную, опасную и ободряющую иллюзию, что я могу хорошо писать. Флориан Клингер сделал невероятно проницательное (и наименее латентное) разграничение между согласием (agreement) и расхождением (divergence). Иоахим Куппер сказал мне, что это хорошая книга для чтения в дождливые воскресные дни в Берлине. Хеннинг Мармулла оставался неколебим перед лицом бесконечных глупых вопросов и завиральных предложений – просто потому, что он друг, верящий в книги больше, чем в их авторов. Франсуаза Мельтцер заставила меня осознать, чего же я всегда хотел достичь. Серхио Миссана – притом что он сам писатель первого ряда – нашел нечто «литературное» в написанных мною страницах. Людвиг Пфайффер обладает огромным интеллектуальным вкусом, и я полностью доверяю ему. Марчи Шор пишет такие прекрасные письма, что отвечать на них можно разве что в книгах. Мартину Зеелю рукопись понравилась; несмотря на то что это не его стиль, мои главные ставки он понял настолько хорошо, что даже дух захватывает. Ян-Георг Соффнер прочитал каждое слово – и по нескольку раз – начиная с первой страницы первой главы. (Он знает книгу лучше, чем ее автор, и поддерживал ее создание так, как это могут делать только итальянские крестные отцы и американские чемпионы в среднем весе.) Петер Слотердайк резюмировал то, что я хотел сказать, в двух предложениях. (Одно из них опечалило меня – другое заставило почти гордиться собою.) Реакции Хосе Луиса Вилаканьяса, если бы они могли предварять этот том, были бы куда лучшим введением в тему, чем сама работа, которую они бы представляли.

Некоторые из тех, кому я надоедал написанным, показали мне, насколько важна им эта книга, тем, что дали мне понять, насколько она им не важна (или по крайней мере насколько им не важна та или иная глава). Кристиан Бенне посчитал, что для автобиографии еще слишком рано. Мара Делиус ограничилась обильной похвалой тем текстам в книге, которые ей действительно понравились. Козана Эрам посчитала, что я не до конца информирован. Амир Эшель вежливо не ответил. Ингрид Фернандес, meine liebe Studentin, поставила мне B с минусом (боюсь). Ганс-Мартин Гоже был не слишком в восторге (говоря мягко). Агнес Гаярд нашла большую часть глав незаконченной. Ронмел Навас был достаточно дружелюбен, чтобы сообщить мне, почему ему не понравилось написанное. Мелани Мелер и Ксави Пла, думаю, предпочитают другие мои проекты. Сергей Зенкин явно хотел, чтобы я все переписал.

Другие читатели поддерживали меня самым сдержанным, дистанцированным и действенным образом. Кристин Аббт связала латентность и забвение. Андино ин Эужен, мой студент, оказался невероятно щедр, сообщая мне, без каких-либо «практических причин» на это, свои реакции на книгу. Гордон Бленнеманн сказал, что пропустил станцию метро, читая очередную главу. Блисс Карнохан – что все главы достойны называться «tours de force». Адриан Дауб (как и Дан Эделстайн) написал, что у него нет возражений. Капл Эллерброк явно предпочитает беседу со мною чтению моей прозы. Моника Фик пишет прекрасные письма, полные увесистых комплиментов, которые кажутся нежными как перышки. Денис Гигант, ее по-соседски добрые суждения и симпатия согревают порой мне сердце, а иногда и холодные утра. Ганс-Йорг Нойшэфер потерял сон из-за последней главы. Арон Родриг сказал, что книга может заинтересовать историков. Мэдс Розендлаль обучился искусству разделять радость. Андреас Росенфельдеор, потеряв запись одного из наших разговоров, попросил, чтобы мы провели еще два или три. Линдси Уотерс заинтересовался книгой ближе к концу, Лаура Уитмен не может не проживать свое прошлое философски, а Раймару Зонсу хотелось узнать побольше. Я всех их благодарю. И нужно ли говорить, что они несут полную и исключительную ответственность за все недостатки, которые можно обнаружить на предыдущих страницах.

Рики, Марко, Анке, Сара, Кристофер, Джина, Лайра, Клара и Диего подарили мне мир, очень далекий от книг, которые я пишу, – и, однако, мир этот так близок к тому, что по-настоящему важно, что иногда я верю (и это, может быть, правда), что пишу только для них. Я посвящаю эту книгу памяти Ясуси Исии, который с первого дня нашей встречи в 1989 году и до своей смерти в 2011-м был мне как младший брат. Я любил его по множеству причин. И одна из них – та, что он знал, каково это: получить в наследство прошлое, которого не хочешь.