Лев Гумилев родился в семье выдающихся поэтов Серебряного века — Анны Андреевны Ахматовой и Николая Степановича Гумилева. Поэзия царила в их доме в Царском Селе, и постоянное пребывание в этой атмосфере не могло не трогать душу ребенка. Царскосельские парки, где бабушка — Анна Ивановна Гумилева — гуляла с маленьким Левушкой, также были овеяны поэзией, о них писали Пушкин, Жуковский. Вяземский, Анненский и многие другие. Левины родители, жившие в основном в Санкт-Петербурге, приезжали часто и нередко устраивали в доме с друзьями поэтические вечера и обсуждения. В отсутствии родителей и бабушка, и тетка — Александра Степановна Сверчкова читали Левушке стихи. Обе они были женщинами образованными, любили и знали литературу и, конечно, поэзию Николая Степановича Гумилева.

Писать стихи маленький Лева начал рано, и бабушка записывала их на листочках и хранила в деревянной шкатулке. В 1924–1929 годах Павел Николаевич Лукницкий, биограф Н.С. Гумилева и А.А. Ахматовой, вел записи о встречах и разговорах с Анной Андреевной. Там нередко встречаются записи и о Леве. Лукницкий познакомился с ним, когда мальчик приезжал в Ленинград из Бежецка, где он жил с бабушкой и тетей с 1918 года (жизнь в Петрограде тогда была трудной и голодной, и Николай Степанович отправил их под Бежецк, в родовое имение матери Слепнево). Позже, собирая воспоминания о Н.С. Гумилеве, Лукницкий и сам ездил в Бежецк, где познакомился с А.И. Гумилевой и А.С. Сверчковой. Он считал Леву наивным и доверчивым мальчиком, очень начитанным, благо в Бежецке была хорошая городская библиотека. К этому времени Лева уже довольно хорошо знал русскую и европейскую поэзию — Жуковского, Лермонтова, Пушкина, Шекспира, Шиллера и, конечно, стихи своего отца. Все это читала ему бабушка. Сохранились записи Лукницкого и о литературных занятиях мальчика: например, «Лева написал сегодня (20.06.1926 г. — Сост.) стихи о Гарольде „История Нигера“». Леве тогда было 14 лет.

Мальчик посылал свои стихи матери в Ленинград, и Анна Андреевна находила, что Лева пишет совсем как отец, «стиль такой же». Но ее огорчало то, что он постоянно находится в мире фантазий: пираты, древние греки, исторические баллады, далекие страны… А ей хотелось бы, как записал Лукницкий, «чтобы Лева нашел бы достойным своей фантазии предметы, его окружающие, и Россию… Чтобы он мог найти фантастику в плакучей иве, в березе…».

Познакомившись с Лукницким, Лева проникся к нему доверием. Он делился с ним в письмах впечатлениями от прочитанных книг и посылал свои стихи ему «на суд». Летом 1926 года, приехав в очередной раз в Ленинград, он обсуждал с Лукницким планы своих рассказов «Телемах» и «Путешествие в страну Цифр», а также свою идею создания журнала с рассказами о приключениях. Лукницкий уделял ему много внимания, водил в Эрмитаж, в театр и кино. Однажды в ответ на слова Лукницкого о том, что Лева талантлив и самобытен, Анна Андреевна сказала: «Неужели он тоже будет писать стихи? Какое несчастье!»

В архиве Музея-квартиры Л.Н. Гумилева сохранилась драма «Из рыцарских времен», посвященная Лукницкому, которую Сверчкова привезла ему из Бежецка. В семье Переслегиных в Бежецке сохранились также письма Левы, которые он писал своему учителю и другу А.М. Переслегину, и в одном из них — «Шахматная баллада», — стихотворение, написанное им в 12 лет. Возможно, что в архиве П.Н. Лукницкого, который недавно приобретен Пушкинским Домом (ИРЛИ), есть еще какие-нибудь ранние стихи Льва Гумилева.

Вообще «поэтическая» биография Л.Н. Гумилева отрывочна и не очень длинна. В 1929 году он переехал к матери в Ленинград, чтобы учиться дальше, ибо в Бежецке можно было получить только среднее образование. Новая среда, общение с новыми людьми и окружением матери, знакомство с Мандельштамом и поэтической средой не могло не повлиять на молодого Гумилева, углубило его интерес к поэзии и поэтическому творчеству. Позднее, в начале 30-х годов, появляются его по-настоящему зрелые стихи («Дар слов», цикл «История», цикл «Петербург» и т. д.). К этому же времени относятся и его первые опыты поэтического перевода. Даже первый арест Гумилева в 1933 году оказался связан именно с поэтическим творчеством. Тогда он отправился в гости к известному арабисту В.А. Эберману, чтобы показать ему свои переводы с арабского, и как раз в тот вечер пришли арестовывать хозяина квартиры. Заодно с ним арестовали и Гумилева, но, видимо, выяснив, что молодой человек впервые пришел в этот дом, через девять дней его отпустили. Сохранились также записи Льва Николаевича о том, что в том же году он ездил в Москву, потому что Н.И. Харджиев обещал ему «литературный заработок». Но из этого обещания ничего не вышло, зато известный поэт и теоретик стиха Г.А. Шенгели «дал перевести украинского поэта и заплатил, но напечатал под анаграммой „Эл Гэ“». Таким образом, уже в молодые годы Льва Николаевича считали способным к занятиям литературой.

В 1934 году Гумилев поступает в университет на только что открывшийся исторический факультет. Осуществилась давняя мечта, и занятия историей полностью его захватили. Поэзия отошла на второй план.

Но Л.Н. Гумилеву была уготована непростая судьба. В 1935 году его арестовали опять, на этот раз вместе с H.Н. Луниным и тремя студентами. Вскоре после ареста Ахматова написала письмо Сталину, и, как это не покажется странным, письмо подействовало и его освободили. (Этот арест подробно описан в книге: Вспоминая Л.Н. Гумилева. СПб.: Росток, 2003. С. 257–331.) Характерно, что в следственном деле в качестве одного из обвинений, предъявленного Гумилеву, фигурировало создание «контрреволюционного» произведения — сатирической поэмы «Экабатана», как ее называли на допросах. Содержание ее известно из протоколов этих допросов со слов самого Гумилева: «Сатрап города Эгбатана Горпаг умирает, но жители не хотят оплакивать его смерть, великий царь велел выставить тело Горпага на показ, но и тогда жители города не плакали. Тогда велел царь казнить сто граждан, и после этого весь город плакал» (Вспоминая Л.Н. Гумилева. С. 299).

К сожалению, поэма не сохранилась, но, может быть, не исчезла бесследно и когда-нибудь снова появится на свет?

Далее, в течение некоторого времени нигде — ни в воспоминаниях знавших его в тот период людей, ни в его собственных рассказах о себе — не встречается никаких упоминаний о том, что Гумилев занимался поэзией, хотя, сохранились отдельные его стихотворения, датированные 1936 и 1937 годами. А весной 1938 года последовал новый арест, и на этот раз уже надолго. После нескольких месяцев тюрьмы «контрреволюционную группу», состоявшую из 3-х студентов, сначала хотели подвести под расстрел, а затем Гумилева приговорили к 10 годам лагерей (двое других получили по 8 лет) с отработкой «на великой стройке» — строительстве Беломорканала. Строительство проходило в тяжелейших условиях суровой и голодной зимы. Затем последовал вызов в Ленинград на «переследствие». В итоге Лев Николаевич получил срок в 5 лет (с зачетом тюрьмы и работы на Беломорканале), и его оправили в Норильск. Работа была тяжелая: сначала земляные работы на открытом воздухе, затем — на угольной и на медно-никелевой шахтах. Лев Николаевич вспоминал, что на последней шахте было сытнее и ближе к лагерю, и он «даже начал сочинять стихи».

Как это ни удивительно, но норильский период оказался самым плодотворным для Гумилева-поэта. Заниматься любимой историей там, естественно, не было никакой возможности, а его творческая натура требовала выхода. Именно в Норильске были написаны историческая драма в стихах о Чингиз-хане — «Смерть князя Джамуги», две поэмы-сказки — «Посещение Асмодея» («Осенняя сказка») и «Волшебные папиросы» («Зимняя сказка»), стихи и рассказы. Большую часть всего этого Гумилев не записал, а хранил в своей памяти, как, например, две свои поэмы-сказки. И это понятно: читая их сегодня, отчетливо понимаешь, что творчество в тоталитарном обществе — занятие рискованное, ибо даже за мифологизированными или фантастическими сюжетами стоит современность. В конце 70-х годов он прочел их по памяти своей жене — Наталии Викторовне Гумилевой, и она уговорила его записать их. Позднее обе поэмы были напечатаны: «Волшебные папиросы» — в 1990 году, а «Посещение Асмодея» — в 1991 году.

Там же, в Норильске, в 1941 году были написаны два рассказа («Герой Эль-Кабрилло» и «Тадду-вакка»), с авантюрным и романтическим сюжетом. Весьма показательно, что о них Лев Николаевич никогда и нигде не упоминал, и они лишь недавно были найдены в его архиве. Даже его друзья-солагерники, видимо, не знали об этих опытах прозы.

Выпустили Льва Николаевича в срок — в марте 1943 года, хотя из-за войны освобождение многих заключенных задерживалось. Сразу после этого с него взяли подписку о том: что он останется здесь работать до конца войны. Сначала он работал в экспедициях: а в октябре 1944 года добился разрешения уйти на фронт. Он успел принять участие в Померанской операции и дойти до Берлина. К военному времени относится цикл из трех стихотворений, опубликованных М. Кралиным в 1992 году в газете «День» (16–22 августа 1992. № 33).

Надо сказать, что подлинность их долго вызывала у нас сомнение, уж очень они отличаются от всего, написанного им раньше. Однако позднее нашлись документальные свидетельства, подтверждающие авторство Л.Н. Гумилева. Они содержатся, например, в мемуарах Э.Г. Герштейн (подробнее об этом см. в комментариях). Но, видимо, таков был его поэтический дар: он достигал высот в философской лирике, в исторических обобщениях, но отзывался на современность даже в экстремальные моменты развития с трудом и не всегда удачно.

После возвращения с фронта надо было наверстывать упущенное. Гумилев за полтора месяца сдает экзамены за 4 и 5 курсы, затем государственные экзамены, защищает диплом и поступает в аспирантуру Института востоковедения. Он много работает, выступает с докладами на семинарах, ездит в археологические экспедиции, пишет кандидатскую диссертацию, и времени и сил для поэтического творчества у него не остается.

В августе 1946 года, как гром среди ясного неба, «грянул» доклад Жданова о ленинградских журналах «Звезда» и «Ленинград», и в нем особо — разгром А.А. Ахматовой и М.А. Зощенко. Они стали изгоями, для них наступили черные дни не только в моральном, но и просто в житейском плане. Их исключили из Союза писателей, они остались без заработка. Эта история подробно описывалась неоднократно. Однако ждановское постановление рикошетом ударило и по сыну Ахматовой. Спустя некоторое время его стали «выдавливать» из аспирантуры и в конце концов исключили, а ведь у него практически была готова диссертация — досрочно. Однако, преодолев множество препятствий, в декабре 1948 года Гумилев все-таки диссертацию защитил. Несколько человек вспоминали, какая это была блестящая защита. Одной из ярких сторон его диссертации были поэтические переводы из «Шах-наме» Фирдоуси, сделанные Львом Николаевичем, которые он использовал в качестве исторического источника. (Позднее, в 1962 году, они будут изданы в издательстве Эрмитажа в книге «Подвиг Бахрама Чубины»). Н.В. Ивочкина, присутствовавшая на защите, вспоминала, как кто-то из членов Ученого совета, слушая чтение переводов Гумилевым, шепотом (на весь зал) сказал: «Тяжелая наследственность», намекая на его «поэтическое» происхождение, что «ему это очень польстило».

Не прошло и года, как Льва Николаевича арестовали в четвертый раз и отправили в лагеря на 10 лет — как «повторника». Свой срок (правда, не 10, а всего 7,5 лет — благодаря смерти Сталина) он отбыл в лагерях под Карагандой, затем — в Междуреченске и под Омском. В лагере Гумилев надорвался от тяжелого физического труда, много болел. Это время подробно описано в многочисленных воспоминаниях сидевших вместе с ним людей (см.: Вспоминая Л.Н. Гумилева. СПб.: Росток, 2003). На этот раз, в свободное время, которое появилось у заключенных (послабления после смерти Сталина), Л.Н. Гумилев не занимался поэзией, а занимался только научной работой. Он писал «Историю Срединной Азии». Позднее, выйдя из заключения, Лев Николаевич переработал ее и опубликовал как две книги: «Хунну» (1960) и «Древние тюрки» (1967); вторая сначала была защищена им как докторская диссертация (1961)).

Иногда по вечерам заключенные устраивали в бараке литературно-поэтические вечера, в которых Гумилев всегда принимал участие. Его выступления пользовались неизменным успехом. Сидевший вместе с ним в лагере А.Ф. Савченко вспоминал: «Порой <…> в глубине барака начинался литературно-поэтический вечер с чтением стихов. И тут Лев Николаевич не имел себе равных по объему поэтических знаний. Он читал наизусть стихи Н. Гумилева, А.К. Толстого, Фета, Баратынского, Блока, каких-то совершенно неизвестных мне имажинистов и символистов, а также Байрона и Данте. Причем не какие-нибудь отрывки, а целыми поэмами. Так, он два вечера подряд читал „Божественную комедию“. Вот только не могу вспомнить, читал ли Лев Николаевич стихи своей матери, Анны Ахматовой… Я могу засвидетельствовать, что и сам Лев Николаевич был поэтом, и очень сильным поэтом. Часами читал он нам (опять же наизусть) стихотворную драму о Чингисхане. Вернее, о трагической судьбе и несчастной любви его старшего сына Джучи. Читал сатирическую поэму, которая, по его словам, входила в обвинительный материал во время его первого ареста, еще до войны».

После освобождения 11 мая 1956 года Лев Николаевич вернулся в Ленинград. Сразу же возникли трудности с пропиской и с устройством на работу. Но в конце концов ему удалось прописаться, и в октябре он устроился на работу в библиотеку Эрмитажа. Там в 1961 году он защитил докторскую диссертацию. Однако это время было для него достаточно трудным, в частности и потому, что просто не хватало денег на жизнь, и Лев Николаевич вновь обратился к поэзии, но на этот раз к поэтическому переводу (за переводы платили). В эти годы — с 1959 по 1971 — вышло одиннадцать значительных поэтических сборников, в которых были опубликованы переводы Л.Н. Гумилева в основном с восточных языков: с персидского, узбекского, туркменского, азербайджанского, пушту, фарси-кабули, панджабского, бенгальского и других…

Кстати, еще в письмах Гумилева из лагеря к матери, которая переводила тогда китайцев и корейцев, встречается немало интересных рассуждений и замечаний о переводах. (После постановления 1946 года Ахматова осталась без средств к существованию и спасалась переводческой работой.) В одном из писем Анна Андреевна пишет сыну, что, по мнению академика Струве, Лев был бы ей очень полезен в ее «азийских» переводах (27 марта 1955 г.). А он отвечает ей: «Я долго думал, чем бы помочь тебе в восточных делах. Будь я дома, я просто объяснил бы тебе некоторые особенности восточ<ной> психологии, истории и культуры, но кроме меня это, пожалуй, никто не сможет…» (14 апреля 1955 г.). В том же письме он советует матери пойти в Институт востоковедения, посмотреть китайские и корейские картины и постараться почувствовать эпоху. «Ты не просто смотри на картинки, а замечай века, и когда ты уловишь последовательность перехода стиля, — ты поймаешь то ощущение, которое тебе нужно, и тогда китайцы и корейцы будут твоими переводами довольны».

При подготовке настоящего издания мы постарались найти и собрать все переводы Льва Николаевича. Однако, как оказалось, далеко не все они были опубликованы. В архиве Гумилева сохранились письма, их которых явствует, что он переводил также стихи латышской поэтессы Мирдзы Кемпе, венгерского поэта Эрдаи, еврейского поэта M.М. Грубияна и также латышского — Я. Дымзу (вместе с двумя последними он отбывал свой третий срок). М. Кемпе писала ему в 1957 году из Риги: «Дорогой Лев Николаевич! Благодарю за письмо и переводы. „Ель“ уже нашла себе много переводчиков, и Ваш перевод один из лучших. Мне также понравился „Ответы Райниса“. Только в последней строке Вы даете мистическое толкование, которое может повредить, если я захочу поместить перевод. <…> Если Вас не очень затрудняет, подумайте еще о последней строфе. Мне очень нравится весь перевод. Также все хорошее могу сказать и об остальных трех стихотворениях. Действительно, Вы должны теперь работать в этой сфере» (27.VI.1957). Так оценивала переводы Льва Николаевича сама поэтесса, а ведь ее переводили весьма известные переводчики — Вс. Рождественский, Н. Павлович, Н. Тихонов, С. Маршак, В. Шефнер, В. Лившиц. К сожалению, переводы Льва Николаевича, о которых шла речь в письме, видимо, не были опубликованы, но они сохранились в его архиве. А в библиотеке Гумилева имеется книга стихов Кемпе, опубликованная еще в 1955 году с ее дарственной надписью. Там стихотворение «Ответы Райниса» опубликовано в переводе Н. Павлович.

Хотя после освобождения из лагеря Лев Николаевич полностью посвятил себя науке, любовь к поэзии сохранилась у него до конца жизни. Нередко в своих выступлениях и лекциях он иногда к случаю читал какое-нибудь стихотворение или даже целую поэму. А недавно, при описании библиотеки Гумилева удалось обнаружить в книге «Философия народа нагуа», стихи, написанные им на оборотной стороне разорванного конверта, в которых он кратко изложил эту самую философию. После смерти Гумилева его вдова Наталия Викторовна нашла в книжном шкафу в своей московской квартире несколько библиографических карточек со стихами, которые мы условно назвали «Философские миниатюры». Неизвестно, когда они были написаны, но, можно предположить, что они были написаны в середине 1980-х годов.

Не исключено, что со временем найдутся еще какие-нибудь литературные произведения Гумилева. В письмах некоторых друзей и знакомых Льва Николаевича упоминаются названия некоторых стихов, которые нам не удалось найти. Так, С.А. Снегов, солагерник Гумилева по Норильсклагу, в одном из своих писем вспоминал его поэму о цинге. А его бежецкий учитель и друг А.М. Переслегин хвалил перевод Гумилева из Данте, который он прочел в журнале, однако нам его найти не удалось. Т.А. Шумовский, арестованный вместе с Гумилевым в 1938 году, сохранил в памяти только одно четверостишие из стихотворения Гумилева о Норильске. (Это стихотворение прочитала Шумовскому женщина-химик, прибывшая по этапу из Норильска в Красноярск, где он тогда отбывал свой срок.)

Отметим, что поэтических автографов Льва Николаевича осталось немного. Во-первых, как уже отмечалось, многого он по разным причинам не записывал, а просто хранил в своей памяти. Во-вторых, некоторые записи изымались у него при обысках и арестах, в частности, при последнем аресте в 1949 году. Они должны были сохраниться в следственном деле, но их там не оказалось. Вместо них в конверте-приложении находятся листки из записной книжки Гумилева с историческими записями и стихи неизвестного автора. Мы можем утверждать со всей определенностью, что это — не стихи Гумилева (почерк не его, стихи написаны от лица женщины, некоторые из них датированы «Самарканд, 1942 г.», а Гумилев в это время находился в лагере в Норильске и т. д.).

На этом фоне исключительно интересна история внезапного появления ксерокопий его стихотворений, написанных его рукой. Они загадочным образом появились в комнате Гумилева в коммунальной квартире на Большой Московской улице. С конца 1970-х годов у Гумилевых стало бывать множество самых разных людей. Кроме его друзей и учеников, приходили также журналисты, киношники, представители телевидения да и просто люди, жаждущие пообщаться и поговорить со Львом Николаевичем.

Однажды в присутствии двух-трех человек зашел разговор о его стихах. Гумилев не очень поддержал эту тему, но упомянул, что, вероятно, часть его поэтических произведений хранится в КГБ. Спустя несколько дней Наталия Викторовна обнаружила на книжной полке пачку листов, которых там точно раньше не лежало. Рассматривая их, она с изумлением обнаружила, что это стихи, написанные рукой Гумилева, но только — ксерокопии. Лев Николаевич отнесся к этому спокойно и не проявил к находке большого интереса, потому что эта сторона творчества осталась в прошлом. Однако он разложил эти листочки по порядку, смысловому и хронологическому. Замечательно, что стихи нашлись, но до сих пор остается загадкой, как они туда попали.

Лев Николаевич Гумилев никогда не афишировал свои чисто литературные способности, хотя техникой и музыкой русского стихосложения владел в совершенстве. Он прекрасно понимал, что его выступления в этом жанре будут сочтены претенциозными, на первое место выйдет не обсуждение их действительной ценности, а выявление влияний «папы и мамы». Ведь даже на лекциях Гумилева по истории нередко встречались люди, настойчиво просившие его рассказать о родителях. Не вдаваясь в анализ литературного творчества Льва Николаевича Гумилева (пусть это делают профессионалы-литераторы), нам хотелось бы здесь отметить, что такой интеллектуально-философский поэтический стиль, каким владел Гумилев, мог сформироваться только на основе широчайшей эрудиции, глубокого знакомства с культурой как западного, так и восточного мира. Это отмечали многие из тех, кому довелось познакомиться с поэзией Гумилева-сына. Мы представляем читателям их высказывания и оценки. Пусть читатели судят об этом сами, а мы искренне надеемся, что эта книга доставит радость многим из них.

«Человек редкой эрудиции, прежде всего, в области истории, географии, этнографии (этнологии), сопряженных с ними дисциплин, он к тому же был великолепным знатоком литературы и особенно — поэзии. Именно от него, как и другие мои товарищи по заключению, впервые услышал я великое множество стихов таких поэтов, о которых не имел, да и не мог иметь по тем временам ни малейшего представления.

Л.А. Вознесенский. Вспоминая Л.Н. Гумилева.

Лев Николаевич не только хранил в своей бездонной памяти стихи множества поэтов — он и сам получил от обоих своих родителей удивительно образное мышление и прекрасный поэтический дар. Иногда читал он мне, один на один, и собственные свои стихи, в том числе сильного, глубоко гражданского звучания. Я боялся, что он их так и не „перевел“ на бумагу, и они потеряны навсегда. Но в последнее время выяснилось, что какая-то часть этой стороны его творчества, к счастью, сохранилась, и есть надежда, что они будут собраны воедино и представлены читателям».

«…несколько опубликованных стихотворений в последние годы его (Л.Н. Гумилева. — Сост .) не уступают по своей художественной силе поэзии его прославленных родителей».

В. Кожинов. История Руси и русского слова.

«Увы! Похоже, он задавил в себе поэта ради ученого-этнографа. А возможно, он был чересчур строг к себе и считал свой поэтический талант ниже таланта своих родителей, а оказаться на вторых ролях не позволяло ему обостренное самолюбие. Во всяком случае, после лагеря я уже ни разу ничего не слышал о Гумилеве-стихотворце…»

Л.Ф. Савченко. Вспоминая Л.Н. Гумилева.

«Лев — не только совместное произведение великих поэтов, но и сам поэт и, по всему, не уступит прославленным родителям.

С. Снегов. Вспоминая Л.Н. Гумилева.

Он (Л.Н. Гумилев, осенью 1939 г., в Норильском ИТЛ. — Сост .) читал мне свои стихи, я знакомил его со своими философскими системами <…> В тот первый день знакомства он прочитал мне наизусть „Историю отпадения Нидерландов от испанского владычества“, написанную на лагерном сленге — новорусском языке, как мы вскорости окрестили этот полублатной жаргон. Мой восторг воодушевил Льва, он поразил меня тонким чувством слова, остроумием, силой речи. Именно в тот вечер он прочел мне программное, как нынче говорят, поэтическое свое представление о себе. Доныне восхищаюсь этим мастерским произведением („Дар слов, неведомый уму“)».

М.Г. Козырева

В.Н. Воронович