Конец столетия

{47}

История Срединной Азии ясна и понятна только до 861 г.. Тогда в результате жестокой войны все государства и державы Восточной Азии оказались вынужденными ограничиться собственными территориями. Тибетцы вернулись на свое плоскогорье; китайцы отошли за свою стену, уйгуры укрепились в оазисах Западного края, кидани обеспечили независимость своего восьмиплеменного союза в Западной Маньчжурии, а остатки тюркютов засели в Горном Алтае. Великая степь пришла в запустение, так как в течение полувека она была театром войны между уйгурами и енисейскими кыргызами, не сумевшими в ней закрепиться. Впрочем, по-видимому, они не очень к этому стремились. Привыкшие к оседлому быту в благодатной Минусинской котловине, кыргызы видели в монгольских степях только поприще для боевых подвигов, целью которых была военная добыча. Когда же между киргизскими войсками и становищами уйгуров легла пустыня, а уйгурские женщины и дети попрятались в крепостях, унаследованных ими от китайских военнопоселенцев, война стала невыгодной для кыргызов и постепенно затухла, хотя официально и не прекращалась.

Уйгуры довольно быстро освоились на своей новой родине, где они смешались с местным населением богатых оазисов Турфана, Карашара и Кучи и передали потомству свое славное имя. С конца IX в. уйгурами стали называться именно оседлые обитатели предгорий Тянь-Шаня, в сущности новый народ, состоявший из купцов, ремесленников и садоводов, ничем не напоминавший воинственных кочевников, имя которых он приобрел и носил. В 874 г. новое государство было официально признано Китаем, несмотря на поражение, понесенное уйгурами от тангутов.

Притяньшаньская Уйгурия простиралась на юг до Лобнора, на запад до реки Манас и оазиса Кучи.

Юридические документы уйгуров, изданные С. Е. Маловым, указывают, что в X–XIII вв. в Турфане существовали аренда, кредит, работорговля и долговое рабство, подати и повинности, ростовщичество и проценты, юридически оформленные сделки и заверенные подписи. Уйгурская литература этого периода богата только переводами. Уйгуры переводили с сирийского, персидского, санскрита, китайского и тибетского языков, но сами почти ничего не оставили. Очевидно, смешение было настолько велико, что в Турфане образовалась гибридная форма культуры. Историческая традиция древней Уйгурии оказалась прерванной.

Политическая история уйгуров в конце IX и начале X в. темна и неизвестна. Есть смутное упоминание о том, что уйгуры отняли у карлуков города Аксу и Барсхан; причем в последнем владетель был из карлуков, но жители перешли на сторону токуз-огузов, т. е. уйгуров. Однако вскоре городом Аксу овладели кыргызы — надо полагать, в порядке продолжения войны с уйгурами, и агрессия уйгуров на запад прекратилась.

Вероятно, была попытка расшириться и на восток, так как в 924 г. Ганьчжоу опять принадлежало уйгурам.

Короче говоря, уйгуры унаследовали китайские владения Западного края и превратили форпост китайского проникновения на запад в оплот Срединной Азии и против мусульман и против китайцев, причем те и другие неуклонно слабели.

Разгром тибетской армии в 861 г. был последним триумфом империи Тан. С тех пор она разваливалась более или менее быстро, но неуклонно. Табгачи, воинственные пограничные помещики, посадившие на престол своего ставленника в 618 г., за 300 лет растворились в массе народа, а исконные китайцы никогда не симпатизировали династии Тан, несмотря на заигрывание ее со всеми классами населения. Немалую роль тут играла просто этнопсихология. Поскольку крушение династии анализировалось неоднократно и подробно, мы позволим себе остановиться только на этнопсихологическом моменте, отмеченном только одним автором, Н. И. Конрадом, который назвал это явление «китайским Возрождением» или «гуманизмом».

Вспомним, что танские императоры, стремясь к созданию общеазиатской империи, охотно поддерживали религии, приходящие с запада: буддизм, христианство и иногда даже манихейство. При дворе в императорском театре пользовались успехом индийские и согдийские танцовщицы, плясавшие полуобнаженными, что казалось истинным китайцам чудовищно неприличным. Казалось бы, какое это могло иметь значение для чиновников, получивших конфуцианское образование, если двор в свободное от дел время увлекался идейной и эстетической экзотикой, но вспомним хотя бы наших старообрядцев в XVIII в. и их отношение к декольтированным платьям. В разные эпохи чувствуют и ведут себя по-разному, и императорские капризы шокировали даже лояльных чиновников, толкая их на оппозиционные акции. Приведем для примера только один случай: в 819 г. в пышную столицу Китая Чанъань была привезена из Индии якобы кость пальца Будды. Император сам участвовал в торжественной церемонии встречи реликвии, и философ-конфуцианец Хань Юй подал докладную записку, где писал: «Ведь он, Будда, мертв, и уже давно. Это же только сгнившая кость. Как же можно помещать ее во дворце! Как может Сын Неба поклоняться праху!» Философ попал в немилость, но он писал, зная, на что идет. Импульс этнического самоопределения, своего рода средневековый шовинизм, оказался сильнее рассудка и желания карьеры.

На более же широкие слои населения производили впечатление не философия и балет, а военная реформа. В армии вводились тюркские одежда и оружие, а следовательно, менялась и тренировка воина, т. е. ломался и перестраивался весь его бытовой уклад. Для войны и политики это было полезно и даже необходимо, но для китайского народа, от простого крестьянина до вельможного чиновника, чуждо и противно. Все «варварское» было настолько одиозно для ультрапатриотов, что даже даосизм и электическое конфуцианство, проявлявшие терпимость и какой-то интерес к окружающему Китай миру, также оказались для них неприемлемыми. Например, основатель «китайского гуманизма» Хань Юй пишет: «Что же нам делать? Отвечаю: Если не положить конец учениям Лао-цзы и Будды, нам ничего не осуществить. Если обратить их монахов в мирян, если сжечь их книги, если превратить их храмы и кумирни в жилища, если разъяснить Путь древних царей и тем самым повести людей за собой, если заботиться об одиноких вдовцах, одиноких вдовах, о детях-сиротах, о неизлечимо больных и калеках — это и будет близко к тому, что нужно».

Хань Юй в своем трактате горько жалуется, что он «только профессор» и к власти его не пускают. Однако он не совсем прав. Ему удалось выучить целое поколение чиновников, которые после его смерти применили его принципы на практике. Результаты не заставили себя ждать. Как только императорское правительство пошло навстречу этому направлению, оно оказалось в таких страшных тисках, из которых уже не вырвалось. На место боевых генералов пришли чиновники-евнухи и сосредоточили в своих руках всю административную власть в столице, а также огромные богатства. В провинциях военные губернаторы добивались права передавать должности по наследству, что делало их независимыми от центральной власти. Чиновники получали должность после сдачи экзаменов, но сдать их без взятки или влиятельной поддержки было невозможно. Образовались партии, боровшиеся друг с другом, а с крестьян взимали налоги на оплату всех этих беззаконных действий. Недовольны стали все… и потекла кровь.

В 859–860 гг. в провинции Чжэцзян измученные поборами и экзекуциями крестьяне подняли восстание, в котором участвовало до 30 тыс. человек. Подавить его удалось лишь благодаря тому, что в правительственные войска были мобилизованы уйгуры и тибетцы, искавшие в Китае убежища от своих степных врагов. В 868 г. возмутились солдаты в Гуйчжоу, к ним примкнуло множество крестьян, и повстанцы овладели частью провинции Аньхой. Правительство вызвало войска племен шато и тогонов… и снова одержало победу. В 874 г. новое восстание захлестнуло весь Китай. Вождь его, Хуан Чао, происходил из семьи солеторговца, недостаточно богатого, чтобы обеспечить сыну сдачу экзамена на чин. Подробности этого восстания всецело относятся к истории Китая, но для нашей темы важно, что в 881 г. Хуан Чао взял Чанъань и провозгласил себя императором. Вместе с титулом он принял тяжелое наследство — глубокое моральное разложение чиновничества, ограниченность бедных крестьян, вероломство полководцев. В 882 г. один из его сподвижников, Чжу Вэнь, изменил делу восстания и принял из рук танского императора чин цзедуши — военного губернатора, что дало правительственным войскам передышку, за время которой произошел перелом: в войну вступили кочевники.

Тюрки-шато, последние потомки хуннов, долгое время жили в Джунгарии, участвуя в тибето-уйгурских войнах, пока из-за раздоров с тибетцами не перешли во владения Срединной империи. С 878 г. они поселились в Ордосе. Не слишком разбираясь в глубинных причинах перерождения империи Тан, они помнили, что в течение трех веков именно эта династия вопреки воле своих чиновников относилась к степнякам благожелательно и видела в них людей, а не диких животных.

Поэтому в критический момент они не задумываясь пришли к ней на помощь. Точно так же поступили тангуты, о которых речь впереди.

Юный предводитель шатосцев Ли Кэюн, показал себя талантливым полководцем. Весной 883 г. его войска при поддержке тангутов разгромили повстанцев у реки Вэй, вытеснили их из столицы и преследовали, рубя бегущих. 17 тыс. шатосцев оказалось достаточно, чтобы сломить основные силы Хуан Чао. В 884 г. он покончил самоубийством, а его войско было рассеяно и превратилось в партизанские отряды, сопротивлявшиеся правительственным войскам до 901 г. Но сила и обаяние династии Тан не воскресли. Как только чиновники-евнухи попытались возобновить старый порядок, два военных губернатора произвели переворот. В 907 г. последний танский монарх, малолетний Ай-ди, был низложен, евнухи перебиты, а власть взял в свои руки дважды предатель Чжу Вэнь, объявивший себя императором новой династии — Поздней Лян. С этого момента начался новый период истории Китая, носящий название «Пять династий и десять царств».

 

Новые ритмы

Характеризуя начавшуюся в 907 г. эпоху, историк Анри Кордье пишет: «Приходится признать, что этот период истории Китая имеет лишь посредственный интерес. Эти вожди, которые жаждали императорского титула, не имея на него других прав, кроме захвата земель у своих соседей, движимые только гордостью, выгодой и боевой доблестью, без общей идеи; люди грубые, невоспитанные, суеверные, не боящиеся ничего, кроме колдовства и волшебства, напоминают баронов нашего феодализма, настоящих хищников, выслеживавших жертву, чтобы броситься на нее в удобный момент, грабивших города и деревни ради добычи, которую они накапливали в своих замках. Ни одной общественной идеи, ни одной моральной, ничего благородного, только грубая сила была средством их действий, а грабеж и убийство — целью. А если они и воздерживались от жестокостей, то не под влиянием истинных религиозных чувств, но из страха перед сверхъестественными силами, которых они не понимали, но воздействия коих весьма опасались».

В этой характеристике кое-что схвачено верно, а кое-что не замечено автором, смотревшим на события слишком близко, для того чтобы уловить общие закономерности. Вряд ли целесообразно наблюдать звездное небо в микроскоп. Поэтому мы сознательно опустим целый ряд деталей, заслоняющих перспективу, и сосредоточим внимание на переплетающихся нитях исторических судеб, сочетание которых обрекло Китай на небывалое унижение, а Великую степь на запустение и превращение в пустыню, в то время как на ее восточных и западных окраинах выросли государства, грозные, но эфемерные, ибо именно это распределение сил было характерно для «темного» периода истории Азии.

Начиная с 90-х годов XI в. области бассейна реки Янцзы начали отпадать от центрального правительства, а когда сменилась династия, то весь Южный Китай отказал новой власти в покорности. На юге образовалось девять суверенных государств, ибо правители девяти областей присвоили себе титулы «ванов» (королей) и «ди» (императоров). Зато на севере новый император импонировал многим влиятельным лицам. Вероломный и развратный, лишенный как высокого ума, так и таланта управления, трусливый на поле брани, он вполне устраивал своих сподвижников, ничем не отличавшихся от него и надеявшихся, что при таком правителе они тоже могут дать выход своим гнусным инстинктам. Поэтому никто не вступился за династию Тан, кроме племени шато, вождь которого, «одноглазый дракон» Ли Кэюн, объявил войну узурпатору.

Ли Кэюн надеялся на помощь киданьского вождя, Елюя Амбаганя (кит. Абаоцзи), с которым он в 905 г. заключил союз, но тот его предал и предложил союз Чжу Вэню, от которого император гордо отказался, решив, что он и без помощи дикаря подавит мятежника. Вслед за тем он двинул на маленький Ордос две огромные армии, которые тут же были разбиты Ли Кэюном. Шато перешли в наступление и, несмотря на смерть своего вождя, в следующем, 908 г. снова одержали победу. Сын «одноглазого дракона» Ли Цунь-сюй, доблестью не уступавший своему отцу, к 923 г. закончил войну полной победой и восстановил империю Тан. Но поскольку он сам сел на престол, то династия получила название «Поздняя Тан».

Снова мы видим, что не только честолюбие и алчность полководцев были причиной войн и разрушений Китая. Нет, продолжалась борьба между китайскими националистами, поддерживавшими династию Лян, и окитаившимися, хотя и не до конца, кочевниками, идущими в бой за идею династии Тан.

Эта линия борьбы красной нитью проходит через всю историю Китая «эпохи пяти династий».

Только этим и можно объяснить то ожесточение, которое проявилось во время войны и даже в последние ее дни. Один из лянских военачальников, раненный и взятый в плен, отверг предложение победителя о пощаде и высоком чине при условии перехода на сторону Поздней Тан. Он предпочел казнь. Вряд ли можно такое поведение объяснить эгоизмом — очевидно, китайцам было против чего биться, но в другом прав А. Кордье: нужно также, чтобы было за что сражаться, а в этом-то и был недостаток. В то время «солдаты, словно из баловства, убивали одного военачальника и выдвигали другого». Положительная программа китайских шовинистов была утопией учеников «гуманиста» Хань Юя, а у шато хотя не было литературно оформленных трактатов, но были кочевые традиции, унаследованные еще от хуннов. Кроме того, еще не потеряв связей со степью, они привлекали под свои знамена татабов, киданей, татар и тогонцев». Все эти племена были в свое время обижены китайцами. Они пленных не брали и сами в плен не сдавались. Потому-то они и побеждали.

Даже киданьская диверсия, предпринятая узурпатором Елюем Амбаганем в 921 г., не смогла изменить положение на фронте. Амбагань был разбит наголову и еле-еле отстоял собственные владения, тем более что далеко не все его соплеменники ему сочувствовали. Конечно, и тут мы видим властолюбие и алчность, упорство и тщеславие, но эти чувства, подмеченные А. Кордье, находили свое выражение в Китае, Маньчжурии, Ордосе и Тибете несколько по-разному. Люди не пешки на шахматной доске, они воюют то лучше, то хуже в зависимости от каких-то нюансов, неуловимых для них самих, но историк не имеет права их не видеть. Неукротимость стала знаменем эпохи, и потому война продолжалась.

 

Третья сила

Кидани были народом воинственным, но немногочисленным. Они принадлежали к юго-восточной ветви монголоязычных племен — потомков сяньби и населяли степную часть Западной Маньчжурии от реки Нонни на севере до реки Ляохэ на юге. Вначале они были охотниками и рыболовами, но в VII–IX вв. усвоили от тюрок навыки скотоводства, а от китайцев переняли навыки земледелия. Не имея сил для самостоятельной политики, они то подчинялись тюркам и уйгурам, то переходили под власть империи Тан только для того, чтобы через несколько лет снова отложиться. Но во второй половине IX в., когда пала степная Уйгурия и вслед за тем восстание Хуан Чао обескровило Танскую державу, кидани оказались наиболее сильным и сплоченным народом Восточной Азии. Киданьская держава представляла союз восьми племен, управлявшихся общим вождем, избираемым на три года. Фактически история показывает, что на практике этот срок не соблюдался: энергичные вожди либо погибали раньше него, либо воевали после него. Тем не менее в принципе такой закон существовал.

На севере с киданями граничили многочисленные охотничьи племена шивэй — предки татар. На западе, на окраине степей современной Монголии до озера Далай-Нур, жили татабы, которых китайцы называли кумохи или хи (кит. си). Шивэй и татабы были монголоязычными народами и вместе с киданями составляли единый этнический массив. На востоке от киданей обитали охотничьи племена чжурчжэней (маньчжуров). Здесь же находилось царство Бохай, включавшее в себя смесь разных корейских и маньчжурских племен, цементированных цивилизацией корейского образца. На юге Кидань граничила с Китаем и вела с переменным успехом постоянную кровопролитную малую войну с китайскими пограничниками.

В начале X в. особенно энергично действовал один из восьми вождей, Елюй Амбагань. Став в порядке очереди главным вождем, он в 903 г. совершил удачные набеги на чжурчжэней и на северо-восточную границу Китая, усилив свое войско примкнувшими к нему татабами. В 904 г. он повторил набег на Китай, на область Ю в Хэбэе, и на приамурских шивэйцев. С 905 г. Елюй Амбагань, подкупленный Чжу Вэнем, ввязался в китайскую гражданскую войну, сперва на стороне тюрок-шато, потом, в 907 г., на стороне династии Лян.

Однако, взяв роскошные подарки, Амбагань не спешил на помощь к своему союзнику. Он предпочел более легкую войну со своими маньчжурскими соседями: татабами и чжурчжэнями. В 906 г. он нанес им сильные удары, заодно ограбив китайскую область Ю. Благодаря этому он завоевал популярность в войске и получил возможность осуществить в 907 г. государственный переворот, который за метод одобрил бы сам Макиавелли. Дело в том, что согласно обычаю Елюй Амбагань пробыл вождем киданей уже три года и должен был смениться.

Тогда он собрал прочих вождей на сейм и отрубил им головы, которые потом выставил на границе. Себя он объявил «Небесным императором», свою жену — «Земной императрицей» и продолжил свои завоевания, подчинив племена шивэй и увань в Северной Маньчжурии и чжурчжэней в Приморье.

Дальнейшие действия Амбаганя сводились к подчинению соседних племен. Татабы покорились в 911 г., приамурское племя уги — в 915 г., но окончательная победа над лесовиками была достигнута только в конце 919 г. В 912 г. Елюй Амбагань попытался овладеть Хэбэем, где полководец Лю Шоу-гуань вздумал объявить себя императором. Эта попытка не имела успеха только из-за того, что против Амбаганя восстали его родные братья. Год спустя они были схвачены, но поход не удался, а за это время шатосский претендент Ли Цунь-сюй завоевал Хэбэй и поймал узурпатора Лю Шоу-гуаня.

Собравшись с силами, Елюй Амбагань в 916 г. предпринял попытку замирить запад — тюрок (шато), Духунь (видимо, уйгурское племя хунь, осевшее после разгрома Уйгурии в китайских владениях) и дансянов (о них будет длинный разговор ниже). Согласно придворной киданьской истории «Ляо-ши», это ему удалось, но на самом деле он потерпел поражение от шатосцев и быстро убрался в Маньчжурию. После этого кидани активно вели войну против шато, но несколько странным образом: они грабили и угоняли в рабство население Хэбэя, состоявшее не из шато, а из китайцев. Шато же, выступая против киданей, становились в позу защитника китайских крестьян от жестоких варваров. Таким образом Амбагань, сам того не желая, способствовал победе шатосских войск и восстановлению империи Тан в виде Поздней Тан, что и произошло в 923 г.

Потерпев неудачу на юге, Амбагань решил компенсировать себя в степи. В 924 г. он с сильным войском выступил на запад — против тогонов, дансянов и цзубу. Можно думать, что он стремился охватить с севера владения своего соперника — империи Поздней Тан — и прижать шатосцев к собственно китайским территориям. Описание похода в истории династии Ляо весьма невразумительно. Сообщается, что был бой у горы Су-кум, но где эта гора и с кем был бой — неясно, на цзубу был послан отдельный отряд под командованием принца крови.

Принц и его войско разграбили всю область, населенную цзубу, и покорили племена на хребтах Хомушэ (?!) и Феотутшань.

Если гипотетически допустить, что Хомушэ — это Хамар-дабан, то получится, что киданьские войска опустошили всю Восточную Монголию, прежде чем дошли до развалин уйгурской столицы Карабалгасуна. Елюй Амбагань приказал выбить там на камне надпись в ознаменование своего подвига и вернулся, не оставив даже гарнизона в опустевшей степи. Не от кого было ее охранять, да и незачем. Желающих на нее не было. Так войска Амбаганя проникли на юг степи до Ганьчжоу, где захватили в плен тутука (чиновника) этого города, уйгура Бильгэ. Пленника отпустили к уйгурскому идыкуту (титул правителя) с письмом, в котором Амбагань предложил уйгурам вернуться на свою родину, т. е. в долину Орхона, так как ему безразлично, будут ли эти земли принадлежать киданям или уйгурам. Правитель Уйгурии отказался, сославшись на то, что его народ привык к новой родине и доволен тем, что имеет. Равным образом не претендовали на степь и кыргызы. Они давно покинули ее и ушли в благодатную Минусинскую котловину, где они могли жить оседло, заниматься земледелием и скотоводством, а не кочевать.

Не странно ли, что степь, до IX в. представлявшая яблоко раздора между могучими народами, вдруг в X в. перестала интересовать соседние державы? Этот вопрос столь важен, что мы уделим ему особое внимание.

Последним успехом Елюя Амбаганя было завоевание царства Бохай. В начале 926 г. сдалось на милость победителя правительство, а осенью было подавлено восстание населения. Кидани истребили царский род, увели аристократию в свою столицу, а простых людей массами ссылали в пустующие области, отрывая их от родной почвы. В начале 927 г. Елюй Амбагань умер, оставив наследнику Дэгуану уже не призрачную власть вождя над племенным союзом, а престол большого царства, которое с 916 г. стало именовать себя империей. У этой новорожденной империи было много сил и немало врагов.

Наиболее опасными противниками киданей были все-таки шато. После разгрома династии Лян все южнокитайские правители областей принесли покорность обновленной династии Тан, за исключением царства Шу (в Сычуани). В Шу было 30 тыс. воинов, но когда в 925 г. туда прибыли танские войска, они сдались без боя. Южные китайцы разучились воевать. Но они не разучились клеветать, и по наветам приближенных танский император Ли Цунь-сюй казнил своих самых верных соратников. Уцелел только полководец Ли Сы-юань. Он поднял восстание против придворных евнухов и фаворитов. В 926 г. войска перешли на сторону полководца, а императора убили его же любимцы, которых Ли Сы-юань по вступлении в столицу пересажал, наведя тем самым порядок. Амбагань хотел было воспользоваться беспорядками у соседа и задержал шатосского посла, требуя от империи Поздней Тан уступки Хэбэя, но получил отказ. С этого времени стало ясно, что столкновение двух китаизированных варварских империй неизбежно, но смерть Амбаганя отсрочила конфликт.

Теперь, оглядевшись по сторонам, мы имеем право поставить важный вопрос: как рассматривать киданьское государство (в полном смысле этого слова) — как наследника кочевых держав Центральной Азии или как периферийный вариант китайской империи? Сами китайцы считали киданей варварами. Виттфогель в уже цитированной книге считает их настолько китаизированными, что объединяет их в один культурный круг с Китаем как провинциальную империю, которых в тот век было десять. Единственным отличием киданьской империи, получившей китайское наименование Ляо, было то, что она до конца осталась независимым государством, тогда как все прочие были поглощены национально-китайской империей Сун во второй половине X в. Так ли это?

Прежде всего нужно отказаться от мысли, что киданьское царство продолжало или стремилось продолжать традиции каганатов. Из примитивного племенного союза Кидань стала не военно-демократическим элем, а феодальной империей. Основным занятием населения сделалось не скотоводство, а земледелие. Письменность была заимствована из Китая, т. е. иероглифика была приспособлена к агглютинативному монгольскому языку. Традиционному неприятию китайской идеологии и системы образования, характерному для всех степняков, Кидань противопоставила усвоение китайской культуры, привлечение на службу ученых-китайцев и усилила этот процесс путем присоединения к себе Бохая и части Северного Китая (Ючжоу. совр. Пекин). Как будто К. Виттфогель прав. Но это еще не все.

Киданьское правительство проводило политику насильственной китаизации киданей, стремясь уничтожить у них пережитки родо-племенного строя и сломить засилье племенной знати.

Этой политике противились широкие слои киданьского общества — аристократия, народ и включенные в государство племена. Они либо восставали с оружием в руках, либо просто отказывались надевать одежду китайского покроя и зубрить китайскую грамоту. Дошло до того, что рядом с китаизированным императорским дворцом существовал двор императрицы, где соблюдались киданьские обычаи. В Кидани возник разрыв между властью и народом. Власть сохранила инициативу в политике, а народ добился того, чтобы остаться самим собой. Киданьскому народу были равно чужды и китайцы и степные тюрки.

Влажный, но холодный климат Маньчжурии и Приморья определил возникновение в этих странах особого ландшафта, известного читателю по прекрасным описаниям В. К. Арсеньева. Монголо-маньчжурские и корейские племена великолепно приспособились к своим влажным лесам и многоводным рекам, а также к долинам между гор и сопок, которые давали людям средства для жизни. В X в. хозяйство дальневосточных народов — так мы их будем называть в отличие от китайцев и степняков — было на подъеме. И тогда возникла возможность для завоеваний, ибо остававшиеся дома легко кормили тех, кто служил в войсках.

А воевать было с кем и за что! Срединная империя Тан захватила Ляодун и Корею и простирала свои замыслы дальше, на Центральную Маньчжурию. Всем племенам от Сунгари до Амура грозило порабощение, которое можно было предотвратить только объединением. Елюй Амбагань просто угадал или, может быть, понял, куда идут события, и перехватил инициативу.

Итак, по нашему мнению, киданьское царство было авангардом особого дальневосточного этнокультурного комплекса. В нем причудливо переплетались традиции различных племен и народов: земледельческих (Бохай), охотничьих (чжурчжэни и шивэй), скотоводческих (татабы) и рыболовецких (уги), более или менее подвергшихся влиянию китайцев и кочевников-тюрок. Но рассматривать этот комплекс следует не как периферию Китая или Великой степи, а как «третью силу», впервые выступившую на арену мировой истории в X в. Китай сопротивлялся киданям сколько было сил, а Великая степь молчала. Почему?

 

В историю вмешиваются дожди

Предваряя исследование, мы уже дали краткое географическое описание той территории, которая лежит между китайской стеной и огромным зеленым заслоном сибирской тайги, ограничивающей полосу степей с севера. В интересующую нас «темную» эпоху обе эти стены были прорваны. С одной стороны центральноазиатские кочевники — кидани, проникли в Китай и поселились в нем, покинув родные степи, а с другой — предки якутов, курыканы, двинулись в Сибирь.

Если переселение киданей не вызывает немедленного вопроса: зачем? (ведь большинство историков не ведает очарования степей), то переход в Сибирь требовал объяснения. Кажется на первый взгляд, что здесь нарушение этно-географического принципа, согласно которому народ ищет для поселения ландшафт, сходный с тем, в котором он сложился. Но нет, переселения курыкан совершались по великой реке Лене на плотах, влекомых течением, и оседали курыканы на прибрежных лугах и долинах, окаймляющих прозрачные озера. Однако все красоты северной природы не восполняли потери душистых степей Прибайкалья, уступленных курыканами бурятам, в свою очередь покинувшим еще более сухое Забайкалье.

Вспомним, что тогда же приаральские степи покинули печенеги, а прибалхашские — карлуки. Похоже, что здесь не простое совпадение событий, а какое-то явление общей закономерности, характерной для Центральной Азии в X в.

Итак, нам известны следствия, но причины неясны. Конечно, проще всего заявить, что шло развитие и народы начали вести себя по-иному. Но ведь точно и бесспорно, что социальное развитие зависит от прогресса хозяйственной деятельности, от технических усовершенствований, а какие могут быть усовершенствования при пастушеском хозяйстве? Форму кнута или аркана менять незачем, Так что же — застой?

И тем не менее изменения происходили, и масштаб их был не меньше, а больше, чем в оседлых, земледельческих странах, если, конечно, мы будем сравнивать равные отрезки времени: например, век с веком. Так принято в естественных науках при сопоставлении функциональных зависимостей, и нет никаких причин отказываться от этого плодотворного метода по отношению к рядам исторических событий, объединенных причинно-следственной связью. Вот на этой базе мы и попробуем решить поставленную проблему.

Аналогом атлантических циклонов в Восточной Азии являются тихоокеанские муссоны, точно так же меняющие пути прохождения. Иногда они несут влагу в Монголию, и тогда сужается Гоби, зарастают лесом склоны Хэнтэя и наполняется водой Байкал. Иногда, сдвигаясь к северу, они изливаются на склонах Яблоневого хребта и стекают обратно через Амур, а в третьем случае — орошают Камчатку. Эпохи прохождения муссонов хронологически совпадают с прохождениями циклонов через западные степи. Доказательством этого служит уровень Байкала, на 50 % наполняющегося через Селенгу из степной зоны. Он находится в оппозиции к Каспию и совпадает с Аралом и Балхашем. Несмотря на то что археологические работы вокруг Байкала не ставили себе целью установить исторические колебания его уровня, мы тем не менее можем уточнить эпохи усыхания степей, исходя из того, что нам хорошо известна история Каспия. Благодаря подмеченной закономерности нетрудно сделать вывод, что эпоха повышенного увлажнения степей в IX в. сменилась засухой, закончившейся в начале XI в. За это время произошло выселение из степей на ее окраины тюркских народов и обратное заселение степи приамурскими народами, предками монголов и монголоязычных татар, которые освоив новый богатый район, размножились и усилились.

Рассмотрение исторических фактов в указанном аспекте показывает, что географическая среда, определяющая естественную обстановку, играла колоссальную роль в ходе исторического развития народов лесостепной зоны Евразийского континента и иногда являлась решающим фактором в судьбе могущественных государств. Иной раз таланты и подвиги правителей не могли спасти от гибели их народы, а в других случаях заурядные ханы оказывались в силах поддержать могущество своих орд. Конечно, таланты и мужество вождей при прочих равных условиях имели большое значение, но судьбы народов лесостепной зоны Евразии решали дожди и зеленая трава.

Кроме отмеченного сходства географических условий западной и восточной окраин евразийской степи между ними наблюдается существенное различие, для нашей темы кардинальное: сезонность увлажнения.

На западе, вплоть до Алтая и Тянь-Шаня, характерно почти полное отсутствие осадков летом и влияние атлантических циклонов зимой. Это значит, что летом степь выгорает, а зимой покрывается настолько толстым слоем снега, что скот не может его разгрести. При этом с циклонами связаны частые оттепели, при которых возникает гололедица, и тогда животные гибнут массами. Поэтому кочевники используют степи под весенний выпас, а на лето угоняют скот в горы, где находятся роскошные альпийские луга в долинах между хребтами. На зиму же они заготовляют сено.

Каждая из горных долин принадлежит особому роду, и, следовательно, здешние кочевники большую часть года проводят в своем кругу. Поэтому у них не возникает привычки к широкому социальному общению. Они всегда уклонялись от объединения в большие орды, предпочитая им союзы племен или родов, и соответственно их роль в мировой истории сводилась к защите от внешних врагов, обороне, которая редко бывает успешной.

К тому же наличие гор, кое-где увенчанных ледниками, склонов, то поросших густым лесом, то выжженных горячим солнцем (в зависимости от того, куда повернут склон, к югу или к северу), множество ключей и ручьев создали для саяно-алтайского и тянь-шаньского кочевника исключительно благоприятные условия существования сравнительно с резко континентальным климатом Монголии. Однако пульс истории бился не здесь, а на востоке.

В Монголию муссоны приносят влагу летом, а зимой над степью располагается центр огромного антициклона. Зимой стоят ясные солнечные дни и тихая безветренная погода. Слабые ветры наблюдаются только по окраинам антициклона. Снега выпадает столь мало, что скот может круглый год находиться на подножном корму, причем на окраине Гоби выпавший за ночь снег не тает, а испаряется (вследствие инсоляции) на рассвете.

Летом Центральная Азия раскаляется солнцем, и в ней образуется континентальный тропический воздух, но дождей хватает на поддержание растительного покрова, и скот находит себе достаточно пищи даже на равнинах. Стада и пастухи находятся на пастбищах круглый год, встречаясь между собой. Поэтому у восточных кочевников возникает привычка к постоянному общению друг с другом в широких масштабах, и это дает им возможность объединяться и активно отражать натиск оседлых соседей, самым опасным из которых была Китайская империя. Силы Китая превышали силы хуннов в 20 раз, а силы тюрков — в 50 раз, но спаянность и способность к организации кочевников, воспитанные повседневной жизнью, давали им победу над страшным врагом.

Но если так, то отсутствие в степи крупной военной державы означало либо полное отсутствие населения, либо крайнюю его разреженность. Как было показано выше, количество людей в степи лимитируется количеством воды. Значит, то, что в X в. письменные источники не упоминают никакого государства на территории Монголии, свидетельствует о возникновении здесь пустыни, а как только муссоны вернулись на свое южное направление, в степи начали возникать новые народы и новые державы, история которых была немедленно зафиксирована соседями. Это случилось в XI в.

Мы замкнули цепь анализа, проделав его двумя путями, и получили единый вывод. Значит, он верен. Теперь наша задача в том, чтобы показать, для чего этот вывод может быть использован.

 

Соперники

Если до X в. ключом к пониманию истории Центральной Азии была прослеженная выше борьба Китая с Великой степью, то теперь положение изменилось радикально. Китайское общество стало жертвой социального кризиса и деморализовалось настолько, что не смогло отразить нападения немногочисленного племени шато, чуждого китайцам по крови, языку и культуре. Великая степь превратилась в пустыню. Южные кочевники умножили войска шатосского князя, северные ютились на окраине сибирской тайги, а на бывших тюркских и хуннских кочевьях теперь паслись дикие верблюды и лошади Пржевальского, умеющие пробегать сотни километров только для того, чтобы утолить жажду из еще не пересохших источников.

На этом фоне проявилась сила народов Маньчжурии, для которых уменьшение осадков было скорее благом, так как климат ее достаточно влажен и сокращение паводков и буйной растительности шло только на пользу сельскому хозяйству. Это усиление нельзя рассматривать как абсолютное. Нет, сила маньчжурских племен, объединенных киданьской империей, осталась прежней, а ослабели соперники и враги, благодаря чему Кидань получила возможность претендовать на гегемонию в Восточной Азии.

Наибольшей помехой для киданьской империи было собственное непреодоленное прошлое — племенной быт. Не только приамурские и приморские племена охотников и рыболовов (шивэй, тилэ, уги, чжурчжэни), не только земледельческое население Центральной Маньчжурии (Бохай), но и многие члены киданьского восьмиплеменного союза не понимали необходимости жертвовать жизнью и свободой ради величия династии Елюев. Да и в самой царской фамилии не было единства. После смерти Амбаганя императрица, используя свое влияние на войско (женщины у киданей занимали чрезвычайно высокое положение и имели решающий голос во всех делах, кроме военных), возвела на престол своего любимца — младшего сына Дэгуана, а старший, законный наследник, Дуюй вынужден был бежать к шато, в империю Позднюю Тан, т. е. искать помощи у врага своей страны. Но что ему оставалось делать? Дать себя убить, что ли?

Совсем иное дело сложилось у тюрок-шато. Они одержали блестящую победу в 923 г., использовав последние силы кочевников усыхающей Великой степи. Но на этом степные резервы иссякли, и для того чтобы держать в покорности многомиллионный народ, приходилось привлекать к делам правления собственно китайцев. Мы уже видели, что основатель династии Ли Цун-сюй заплатил жизнью за пристрастие к китайскому театру (актеры становились фаворитами императора и получали государственные должности) и доверие к евнухам-чиновникам. Новый император. Ли Сы-юань, неграмотный, но храбрый, умный и благородный по характеру тюрк, столкнулся не только с той же проблемой, но и с новой, еще более сложной, даже неразрешимой. Шатосские офицеры, назначаемые правителями южных областей, волей-неволей оказывались в китайском окружении и незаметно, мало-помалу начинали себя вести как китайские чиновники, с той лишь разницей, что они не знали даже простой грамоты. Одержать победу было легче, чем ее реализовать.

Господство центральной власти над Южным Китаем было чисто номинальным, но даже таковое было невозможно осуществить. Так, в 927 г. инспектор, посланный для ревизии в Шу (Сычуань), был казнен правителем области, и вслед за тем началось приобретение областных правлений путем применения военной силы, как при феодализме. Воспользовавшись смутой, правитель У (Юго-Восточный Китай) объявил себя императором. Еще опаснее было восстание на северо-востоке, где правитель Ван Ду, страшась отставки, отложился и призвал на помощь киданей, что вызвало открытую войну между шато и киданями, или между империями Поздняя Тан и Ляо.

Шато победили. Мятежник и его союзники были осаждены в крепости Динчжоу. Кто-то из горожан открыл ворота, и крепость пала. Ван Ду сгорел в своем доме, подожженном победителями, а киданьский предводитель сдался, был привезен в цепях в столицу и казнен.

В 929 г. кидани ответили на поражение вторжением в Шаньси, но, потеряв много людей убитыми и пленными, отступили. Шато не могли развить успех, так как снова отпала Шу, где восстали офицеры их собственной армии. Попытка усмирить их окончилась поражением правительственных войск, и война угасла только в 931 г., когда причина восстания — неугодный войскам министр был казнен.

У шато было достаточно денег и людей для обороны, но не для наступления, и они искали мира с киданями. Поэтому в 931 г. они вернули им всех пленных, удержав лишь наиболее доблестного офицера по имени Чже Ла. Но кидани, придравшись к случаю, разгромили северо-восточные области Китая. Тогда император назначил правителем Хэдуна (территории к востоку от излучины Хуанхэ) самого способного шатосского полководца Ши Цзинь-тана, но это обеспокоило губернатора города Ю (Пекин), и он передался вместе с городом и областью киданям в 932 г.

В 933 г. произошло два несчастья: снова отпала Шу, а правитель ее провозгласил себя императором, и умер правитель города Сячжоу в Ганьсу, оставив малолетнего сына. Император хотел назначить в Сячжоу нового правителя, но город его не принял и выдержал осаду регулярной армии. На помощь к мятежникам из степи пришло 10 тыс. дансянов, которые страшно опустошили страну, разбили танское войско и гнали его, рубя бегущих, до полного истребления. Император вынужден был признать мятежника правителем. Трудно сказать, во что мог вылиться такой невероятный разгром, если бы кидани, видимо обеспокоенные усилением дансянов, не послали против них сильную армию, которая хотя и не достигла ощутимых результатов, но оттянула войска дансянов в степь для защиты своих поселений. Империя Поздняя Тан была спасена, но, увы, своим смертельным врагом.

Тут даже железное здоровье Ли Сы-юаня не выдержало, но как только он заболел, его старший сын ввел во дворец войско, чтобы обеспечить себе престол. На защиту больного выступил его внук Ли Цун-хоу и с помощью верных войск выгнал мятежника из дворца. Во время схватки мятежный принц был убит, а император скончался.

Ли Цун-хоу, вступив на престол, попытался упорядочить управление и для этого перевести некоторых губернаторов на другие посты. Но те привыкли к насиженным местам и отказались повиноваться. Восстание возглавил приемный сын Покойного императора, китаец по имени Ван, получивший при усыновлении имя Ли Цун-кэ. Он имел правление на западной границе, где стояло много войск, обороняясь от набегов дансянов и тибетцев. С этими войсками Ли Цун-кэ двинулся на Лоян, не встречая сопротивления. Как это могло случиться?

Прямого ответа или анализа этих событий в истории Китая нет, но вспомним, что лучшие, шатосские, войска были сосредоточены на северо-восточной границе под командованием шатосца Ши Цзинь-тана, удерживавшего натиск киданей. А китайские войска видели в претенденте своего земляка. Вот и все!

В 934 г. законный император был взят в плен и удавлен, а повстанец Ван сел на престол. Во главе китайской империи наконец оказался китаец, и вся страна покорилась ему, включая Ши Цзинь-тана и его шатосские войска.

Первое, что сделал новый император, — это было установление слежки за правителями областей. Китайские губернаторы с этими порядками мирились, так как каждый из них знал, что, будь он императором, он поступил бы так же. Но для тюрка такая система казалась противоестественной и невыносимой. Ши Цзинь-тан уведомил Вана, что не считает усыновление действительным родством, и предложил передать власть законному наследнику, сыну удавленного Ли Цун-хоу. Ван в ответ на ультиматум казнил двух сыновей Ши Цзинь-тана, находившихся при дворе, и двинул войска на Хэдун. Тогда Ши Цзинь-тан открыл границу и пригласил на помощь киданей, признав киданьского императора «отцом», что по терминологии того времени, означало отношение подданного к государю. 150 тыс. киданей прошли через укрепленный проход Яймынь, не выпустив ни одной стрелы, и в 936 г. на равнинах Шаньси обратили в бегство китайское войско.

После этого Дэгуан отрезал от Китая 16 округов, в том числе Ю (Пекин), оставил Ши Цзинь-тану 5 тыс. всадников и предоставил ему докончить войну, что тот и сделал. Шато и кидани обложили Лоян, где укрылся узурпатор. Этот последний, чтобы не достаться в руки врагу, сжег себя вместе со своей семьей в своем доме, на чем война и кончилась.

Новая династия получила название Поздней Цзинь, по имени первого княжества, основанного шатосцами после разгрома восстания Хуан Чао. Князьями Цзинь были знаменитый «Одноглазый дракон» Ли Кэюн и его сын Ли Цунь-сюй, пока он не стал, на свою беду, императором. Выбор названия говорит о возвращении к тюркским традициям, в числе коих был союз с киданями против Китая. И тем не менее это не была тюркская империя. Большая часть неокитаенных тюрок-шато продолжала кочевать севернее китайской стены, и подавляющее большинство подданных империи Поздней Цзинь были китайцы. А не считаться с собственными подданными можно, только имея большую силу. Ее-то Ши Цзинь-тан обрел в союзе с киданями, вассалом которых стала его империя.

Таким образом, Кидань стала гегемоном Восточной Азии, но не столько благодаря своей доблести, сколько за счет деморализации южных соседей, оскудения западных и дезорганизованности северо-восточных. Но самым значительным событием этого периода было то, что часть исконных китайских земель, пусть незначительная, попала под власть иноземцев. Это определило ход истории на много веков вперед.

 

Империя Ляо

Переходом на сторону врага Ши Цзинь-тан спас свою жизнь, но не более. По отношению к киданьскому Дэгуану он был вассалом, несмотря на приобретенный им пышный императорский титул. Часть правителей областей отказала ему в повиновении, другая, сохраняя внешнюю покорность, плела сети заговоров. Население городов, переданных киданям, возмутилось, но было жестоко усмирено. Однако это восстание предрешало грядущие смуты. В 937 г. Юго-Восточный Китай отложился и его правитель принял титул императора Южной Тан. Теперь уже китайцы воспользовались этим славным именем как знаменем.

В империи Поздней Цзинь царил полный разброд, который был полезен только киданям, занявшим в 937 г. Ляодун и давшим десять лет спустя своей империи китайское название (Железная) Ляо.

Это была поистине железная империя, настолько безжалостная к покоренным народам, что кочевники и китайцы объединились для борьбы с угнетателями. В 941 г. несколько пограничных племен предложили Ши Цзинь-тану выставить 100 тыс. войска, чтобы напасть на киданей, но получили отказ. Это деморализовало повстанцев, некоторые племена разбежались, а оставшиеся потерпели поражение в 942 г. Однако волна негодования продолжала расти, и после смерти Ши Цзинь-тана вопреки его завещанию его сын был отстранен от престола, на который вступил его племянник Ши Чжун-гуй, немедленно попытавшийся освободить свою страну. Он арестовал киданьского чиновника и киданьских купцов и конфисковал их товары. Это означало войну.

Первое наступление киданей в 944 г. было отражено, но в 946 г. Дэгуан, использовав продажность китайских военачальников, взял столицу Китая — Кайфын и захватил в плен императора. Недолго думая, он сам взошел на престол, и все губернаторы, за исключением двух, выразили ему покорность. Возвращаясь домой в 947 г., он увел огромное количество китайских пленных, позднее осевших в Маньчжурии и смешавшихся с киданями. Шаванн и Виттфогель утверждают, что «этот монарх основал династию Ляо, поистине китайскую». По дороге домой он скончался.

Да, с этого времени династия стала как бы китайской. Дэгуан переменил свой костюм на китайское парадное облачение, окружил себя китайскими чиновниками, установил в своей стране порядки, больше похожие на ранний феодализм, чем на старый племенной строй, и еще до победы, в 944 г., отказал уйгурскому Арслан-хану в династическом союзе. Как это не похоже на то время, когда основатель империи, Амбагань, объявив в 916 г. благоволение к буддизму, мотивировал это для своих соплеменников так: «Буддизм — не китайская религия». Прошло 30 лет — и Кидань выпала из кочевого мира, больше того — она стала ему враждебна.

Но пошло ли это на пользу империи Ляо, не говоря уже о киданьском народе? Как только труп завоевателя был отвезен в Маньчжурию, Китай восстал. На этот раз шато и китайцы объединились, и наместник Хэдуна, Ли Чжи-юань, при активной помощи населения, перебившего киданьских чиновников, разосланных в китайские города, выгнал иноземцев и основал новую династию — Позднюю Хань. Но союз тюрок с китайцами оказался непрочным. В 951 г. китаец Го Вэй низверг сына освободителя, начавшего казнить генералов своего отца, и основал чисто китайскую империю — Позднюю Чжоу, резко враждебную всему иноземному. Остатки шато попытались организовать сопротивление в Шаньси, где создали царство Северное Хань, которое благодаря союзу с киданями продержалось до 979 г., но эта эпопея, равно как и войны между империями Ляо и Сун, сменившей Чжоу в 960 г., относятся к истории Китая, тогда как наша тема будет связана с историей кочевого мира, независимого от китайских влияний.

Отметим некоторые черточки, важные для нашей темы. Во-первых — перестановку сил. В начале X в. китайцы были против традиций Тан, которые защищали тюрки-шато. Тогда они победили, но четверть века спустя к власти пришли китайцы, потомки Хуан Чао, а шато вернулись в свои старые земли. Вектор истории повернулся на 180 градусов.

Во-вторых — резкое ослабление сил шато и даже их вырождение за два поколения. Пока это было тюркское племя, с боевой выучкой степняков — оно побеждало. Перемешавшись с китайцами, оно не слилось с ними. Императоры из шато принуждены были пополнять свои войска и администрацию представителями местного населения, и в результате образовался конгломерат людей, где немногие тюрки правили, а метисированная прослойка управляла китайским населением. Племенные традиции, конечно, исчезли, и народность, рассредоточившись, превратилась в прокочевническую партию, разумеется, непопулярную в массах народа, но уже малобоеспособную.

И третье, самое важное — китайская реакция на иноземное засилье. Приведем несколько характерных фактов. Го Вэй, несмотря на бурное время, покровительствовал изучению классической литературы, хотя сам был неграмотен. И он же осквернил и разграбил 18 гробниц императоров Тан. Направление политики ясно. Преемник Го Вэя, Чай Жун, закрыл 30 тыс. буддийских монастырей, оставив только 2694 для престарелых монахов и монахинь, а бронзовые статуи будд переплавил в монеты. Типичная секуляризация, которой добивался основатель «китайского гуманизма» Хань Юй! А потом, при династии Сун, эти традиции окрепли и выжали из Китая всю мировую культуру, воспринятую при династии Тан. И тогда, в конце X в., буддисты нашли приют в оазисах предгорий Наньшаня и на берегах Ляохэ, а несториане — в Великой степи. Сердца изгнанников ожесточились. Вместо вольнодумных, мечтательных подданных Китай получил неутомимых и непримиримых врагов. Такова была плата исторической судьбы за осуществление единомыслия.

 

Кушанье с приправой

Наше краткое изложение событий имело только одну цель — проследить механизм раскола между китайцами, киданями и тюрками-шато. Но теперь мы можем вернуться к главной линии исследования и посмотреть, как выглядит этот эпизод в подаче китайского историка XX в. Победа киданей, разумеется, приписывается измене полководца, к сожалению, не тюрка-шато, а китайца, который, «бесстыдно обманув солдат, заставил их разоружиться. Скорбные возгласы солдат потрясли всю равнину». Так, но что же это за армия, которая будто бы хочет воевать, а потом, плача, сдается малочисленному врагу?

Ну хорошо, дальше еще крепче: «Мощное движение народных масс (которые убивали одиноких чиновников. — Л. Г.) породило страх и смятение в душе Елюя Дэгуана, который, обращаясь к свите, сказал: «Я не знал, что будет так трудно подчинить людей Китая!» В панике он бежал на север, угнав с собой большое количество населения и захватив много имущества…» Начать с того, что спутана хронология событий. Сначала Дэгуан уехал домой и умер по дороге, а потом вспыхнуло восстание, и именно тогда, когда киданьских войск осталось мало. Затем, что за «паника», когда победитель возвращается с огромной добычей? Да он только для того и воевал, чтобы ее получить. И наконец, почему он «бежал», когда на самом деле он оставил в Кайфыне наместника? И именно наместника выгнал шатосец Ли Чжи-юань, подлинный спаситель китайского народа, но о нем только сказано: «в это время бывший цзедуши (военный губернатор) Хэдуна провозгласил себя императором в Тайюане». Ну и отплатили же китайцы своему защитнику! Го Вэй, выходец из солдат, ставший генералом, предал и убил сына Ли Чжи-юаня, но о нем сказано, что он «был хорошо знаком со страданиями народа», и дальше панегирик его добродетелям. А то, что он толкнул тюрок-шато в объятия киданей, благодаря чему Китаю пришлось воевать 30 лет, только чтобы вернуть Шаньси, — об этом читатель, может быть, догадается, хотя автором сделано все, чтобы запутать сюжет. А ведь весь текст построен на цитатах из источников. Ну как? Неплохо, не правда ли?

А вот и другая крайность — сухая выжимка сведений из тех же источников. Таковы книги А. Кордье и Р. Груссе. Как справочник они полезны, но для того, чтобы возникла потребность в справках, необходим интерес к предмету, а он тонет в калейдоскопе имен, дат и фактов. Просто читать эти книги так же трудно, как технический справочник Хютте, да и незачем. Эстетического наслаждения не возникает, память бесплодно утомляется и выкидывает сведения, не нанизанные на какой-либо стержень. Но стоит ему появиться — и сведения становятся в красивые ряды.

Под стержнем я понимаю аспект. Историю героического племени шато можно рассматривать под разными углами зрения. История их побед и гибели — это проблема неслияния разных культур в аспекте гуманитарном, проблема вынужденной смены ландшафта этносом и невозможность вторичной адаптации в аспекте исторической географии, проблема метисации при несходстве психического склада в аспекте биологическом и, наконец, проблема регресса в аспекте философии истории. В любом случае это выход к стыку наук. Но есть и чисто исторический аспект — логика самих событий — например, вторжение врага вызывает сопротивление или бегство, угроза жизни наместника — восстание или измену, ограбление народа — нищету государства, покровительство чужим — недовольство своих и т. е. Исследуемые нами здесь события IX-Х вв. были бедствием той разновидности причинной связи, которую в начале XIX в. именовали «силой вещей» (А. С. Пушкин), а теперь предлагают назвать «цепной реакцией» (Б. Ф. Поршнев). Это — закономерность второго порядка. Накладываясь на закономерность первого порядка — развитие производительных сил и производственных отношений — и суммируясь, эти закономерности образуют ту канву событий, которая является исходным пунктом исторического анализа. Ведь на поверхности явления видны только последствия глубоко скрытых причин. Войны и договоры, законы и реформы, сведенные в синхроническую таблицу, позволяют историку путем сложного анализа сначала вскрыть мотивы событий, а затем синтезировать ход процесса, что будет венцом исторического исследования.

 

Опыт пространственного анализа

Приведенная краткая справка о шато и киданях может показаться лишней, потому что специалисты по истории Дальнего Востока знают и даже просто держат в памяти гораздо большее количество информации, но ведь другие специалисты, историки Ближнего Востока, археологи, тюркологи и даже историки Средней Азии, в отношении истории Дальнего Востока являются, как правило, образованными читателями, и только, как, впрочем, и наоборот. При осмыслении истории Азии и Европы как единого целого полезнее отобрать и привести нужные данные, чем адресовать читателя к редким, толстым книгам, которые он не всегда может найти и прочесть. Равно не следует заставлять его самого делать выборку из калейдоскопа событий, потому что для этого нужны профессиональные навыки, а они у разных специалистов различны. Поэтому хотя краткий очерк образования киданьской империи сам по себе не является исследованием, но в общем плане нашей темы это один из краеугольных камней воздвигаемого здания.

Вторая необходимая опора — это западная граница кочевого мира. Но здесь наша задача проще, ибо читатель будет встречать знакомые имена, привычные места и события, о которых он не мог не слышать с детства. Нам остается только напомнить о них да расположить их в нужном порядке для того, чтобы «белое пятно» истории сузилось до предела. Для начала напомним, что главным врагом кочевников был так называемый «мир ислама», невольным союзником — Византия, а объектом их вторжений — латино-германская Западная Европа, и особое место занимала языческая Русь. Попробуем разобраться в этом калейдоскопе путем применения панорамного метода.

В то время когда Хуан Чао потрясал устои династии Тан, а дансяны, шато и кидани еще робко ютились по границам некогда грозной империи, рухнула мощь Аббасидского халифата. Турецкие гвардейцы в Багдаде меняли халифов по своему произволу, атаман разбойничьей шайки Якуб ибн-Саффар захватил восточные области Ирана и диктовал условия наместнику пророка, в низовьях Междуречья восстали рабы, привезенные с невольничьих базаров Занзибара (зинджи), а греки перешли от обороны к наступлению и отняли у мусульман Малую Азию. Тогда же двинулись из Семиречья на юг карлуки и в 861 г. взяли Кашгар. А на западе развалилась империя Карла Великого, сначала на три королевства: Францию, Лотарингию и Германию, а затем на десять и продолжала дробиться. И на фоне этого распада выросла папская власть, противопоставив себя византийскому императору: папа Николай I отлучил от церкви патриарха Фотия, чем положил начало расколу между Западом и христианским Востоком.

Прошло 20 лет. Империя Тан пала, а восемь киданьских племен объединились. В это время на Ближнем Востоке зинджи были уже перебиты, но против халифата выступили бедуины Бахрейна — карматы, взявшие под свой контроль всю Аравию и Сирию. А в Средней Азии вместо разбойников Саффаридов создалась мощная держава Исмаила Самани, лояльная халифу, но по существу независимая. Она сумела остановить натиск «неверных тюрок» на Среднюю Азию, но этого не смогли сделать европейцы. Мадьяры проникли в Паннонию (895) и вскоре превратили ее в Венгрию. Печенеги, проиграв войну с гузами, пробрались в причерноморские степи (889) и дошли до устьев Дуная (900). Византия героически отражала натиск болгар, а Западная Европа стала объектом набегов норманнов и венгров, причем последние дважды доходили до Испании. Тогда лишены были власти бездарные Каролинги и за дело обороны взялись феодалы, которым показал пример Эд, граф Парижа, отстоявший город от норманнов (886).

А в те годы, когда киданьский Дэгуан создал империю Ляо и посадил на престол Китая своего клеврета (936), на западной окраине степи, вокруг Черного моря, развернулась жестокая война развалившегося халифата и окрепнувшей Византии. Греки вели планомерное наступление на арабов и отобрали у них Самосату, Малатию и западную Армению. Но мусульмане сумели ответить ударом на удар: они обрели новых союзников. Обращенные в ислам волжские болгары (922) и иудейское правительство Хазарии, связанное с Передним Востоком торговыми узами, обеспечили мусульманам приток доходов в виде ценных мехов из лесов Биармии, или Великой Перми. Около 932 г. Хазария вступила в войну, принудив алан отречься от православной веры. В ответ на это византийский император Роман Лекапин начал преследование евреев в Византии, и они массами выселились в ту же Хазарию. Русь, где княжил в 912 г. Игорь, выступила на стороне Византии, но уже в 915 г. хазары натравили на Русь печенегов, а около 940 г. русский воевода Хельгу, пытавшийся захватить крепость Самкерц (Тамань), был принужден капитулировать перед превосходящими силами хазарского правителя Песаха. Русские были отпущены при условии заключения военного союза против греков, к этому же хазары принудили и печенегов. Однако в 941 г. поход Игоря на Константинополь кончился полным поражением, а второй, несмотря на печенежскую помощь, захлебнулся.

Можно думать, что на Руси тогда не было единого мнения по поводу внешней политики, потому что одновременно с походами Игоря какая-то русская дружина проникла по Волге через Хазарию и разграбила город Бердаа в Азербайджане. Этот поход тоже не принес русским ни богатства, ни славы. Эпидемии унесли много жертв, а уцелевшие были вытеснены мусульманскими войсками. Однако пройти в Каспий русские могли только с позволения хазар. Поэтому следует признать, что в 40-е годы X в. гегемония в Восточной Европе принадлежала правительству Хазарии.

Предполагаемая нами интерпретация событий расходится с общепринятой, сформулированной С. М. Соловьевым, опиравшимся на умолчание летописца о столкновениях Хазарского каганата и русского княжества Олега. Чуткий историк обратил на этот пробел в цепи событий специальное внимание, но, не имея достаточно фактических данных, предположил, что печенежская угроза связала силы Хазарии. Теперь, при наличии сводной работы М. И. Артамонова, стало ясно, что первую войну с хазарами русские проиграли. Вот потому-то дружинники Игоря стали жаловаться князю на свою бедность и вынудили его на самоубийственный поход в древлянскую землю в 946 г.

Тяжелое положение молодого Киевского княжества выправилось только к 957 г., когда Ольга восстановила союз с Византией, приняв крещение и став крестницей самого императора Константина Багрянородного. После этого в византийской армии появились русские отряды, сражавшиеся в 960–962 гг. на Крите и в Сирии, а сама Русь собралась с силами для борьбы с Хазарским каганатом. Но удача улыбнулась русским воинам в 60-х годах X в., а до этого был нелегкий период, о котором летописец предпочитал говорить уклончиво.

Расстановка сил менялась во всем мире. Началось усиление Европы. Германский король Оттон I разбил на Лехе венгров (955), после чего началось наступление европейцев на мир.

А кочевники? Они по-прежнему стремились к окраинам степи, чего бы это им ни стоило, ибо степь иссыхала. Не будучи в силах прорвать оборонительные линии, сооруженные Саманидами в Средней Азии, они начали принимать ислам, чтобы быть допущенными в области, где еще была вода. Сначала это были туркмены-сельджуки, затем карлуки (960) и, наконец, племя ягма (около 1000). Точно так же рвались печенеги к великим рекам Днепру и Дунаю, потому что за их спинами ширилось великое безмолвие пустыни, поглощавшей степные травы и засыпавшей песком ручьи.

Вот почему молчат летописцы X в. о событиях в центре континента. Там долгое время не происходило событий, а когда они начали совершаться снова, то немедленно попали в хроники и географические трактаты. Но это уже новая эпоха, и о ней речь впереди.

 

Вокруг китайской стены

В предыдущей главе мы предложили понимание истории «Пяти династий» как борьбу космополитических традиций империи Тан и китайского национализма, к 960 г. одержавшего победу. Остаток тюрок-шато, сражавшихся за танские традиции, благодаря которым они могли существовать на территории Китая, держался на севере Шаньси, но, несмотря на помощь киданей, это царство (Бэй-Хань) было уничтожено в 976 г.

Окитаенные степняки оказались в отчаянном положении, так как оккупация их земель войсками Сун не сулила им ничего хорошего, а отступать на север они не могли, ибо уже утеряли традиции кочевого быта. Поэтому им пришлось организовать сопротивление и подыскать для достижения успеха подходящую форму идеологии и, как требовала традиция средневекового Китая, установить преемственность с одной из династий прошлого. Инициативу организации сопротивления взяли на себя тангуты — смешанное из осколков многих пограничных племен население Ордоса и Алашаня. Во время подавления восстания Хуан Чао тангуты выступили на защиту династии Тан и вместе с тюрками-шато одержали победу. Вождями их были князья, носившие фамилию Тоба. Они возводили свой род к династии Вэй, правившей Северным Китаем с 386 по 557 г.. Была ли эта генеалогия вымышленной или действительной, она сыграла свою роль. Тибетоязычные племена минягов, известных у китайцев под именем «дансянов», а у монголов и тюрок — «тангутов», выселились из долины Таохэ и Вэйшуй в Ордос и Алашань в середине VII в. Здесь они размножились и разбогатели, обзавелись скотом, но не объединились в единое государство. Северо-восточные племена, жившие в Чахаре, были покорены киданями; западные, населявшие Ганьсу, держались союза с Китаем, и только центральная группа их проявила стремление к самостоятельности. В 873 г. эти тангуты овладели городом Сячжоу и в 884 г. за помощь династии Тан против Хуан Чао были признаны как автономное вассальное княжество. Впоследствии они входили в империю Поздняя Тан, но чисто номинально, управляясь собственными князьями, для проформы получавшими китайские чины. В войне между шато и китайцами тангуты участия не принимали и благодаря такой изоляции окрепли и усилились.

Объединение всего Китая династией Сун поставило перед тангутскими старейшинами дилемму: вернуться под протекторат Китая или добиваться независимости. Сторонник первого решения Тоба Цзи-пэн явился в Кайфын с предложением покорности, но его родственник Тоба Цзи-цянь возглавил восстание против китайцев, введших войска в тангутские земли, т. е. в Ордос, в 982 г. Сначала его преследовали неудачи и ему пришлось спасаться бегством от китайских войск. Но «жители запада, облагодетельствованные родом Тоба, во множестве приходили к нему», и китайцы стали терпеть поражения. В 985 г. против тангутов была брошена сильная армия, нанесшая им немалый урон, но разгромленная в том же году. Тогда тангуты заключили союз с киданями и снова разбили китайцев в 987 г. Последующие военные действия тангутов были столь удачны, что император повелел разрушить крепость Сячжоу, уступив тем самым тангутам Западное Ганьсу и Ордос. В 990 г. новое тангутское государство было признано империей Ляо, и с этой даты отсчитывается его самостоятельное существование.

Мы не будем прослеживать перипетии непрекращавшейся войны Тангута с Китаем, так как это нарушило бы принятые нами масштаб и степень приближения. Но роль тангуто-китайской войны в общеисторическом процессе оттенить необходимо. Сами тангуты считали себя наследниками полуинородческих династий Бэй-Вэй и Тан, а также шатосских династий Поздняя (Хоу) Тан и платформу — право некитайцев жить на территориях, некогда захваченных Китаем, сохранять свои исторически сложившиеся традиции управляться вождями из своей среды, а не китайскими чиновниками. Однако собственно тибетские племена в Ганьсу и Амдо оказались их врагами. Во время войны с ганьсуйскими тибетцами Тоба Цзи-цянь был тяжело ранен стрелою в лицо и год спустя, в 1004 г., скончался. Его сын, Тоба Дэ-мин, вступил в переговоры с империей Сун и добился в 1006 г. мира, по которому ему были пожалованы чины военного губернатора и великого князя, а также дары деньгами, материями и чаем только за то, что он согласился не числить себя суверенным государем.

Передышку тангуты использовали для обеспечения своей западной границы. Сын Дэ-мина, Юань-хао, талантливый полководец, выбил уйгуров из Ганьчжоу в 1028 г. и захватил Дуньхуан в 1035 г. Бои были крайне ожесточенными, потому что между уйгурами и тангутами была кровная вражда, ощущавшаяся степными народами более четко, чем политическое, экономическое или религиозное соперничество. В плен не брали; «кровь лилась, как журчащий поток». Но успешное проникновение тангутов на запад было сорвано также тибетцами, находившимися с тангутами в кровной вражде. Разбитые в предгорьях Наньшаня, тибетские племена объединились в горах Амдо и на берегах озера Кукунор в царство Тубот.

Потомок древних тибетских царей Госрай (Го-сы-ло) возглавил объединение племен и выступил против тангутского царства «в ожидании наград и почестей от китайского двора». Может быть, не только поэтому, хотя, бесспорно, союз с Китаем был ему на руку, ибо «враги наших врагов — наши друзья». Нападение Юань-хао на Госрая в 1035 г. кончилось для тангутов неудачей. Госрай отбился, и после победы к нему стали стекаться ганьсуйские тибетцы и уйгуры, которым под властью тангутов было не сладко. В 1041 г. ганьсуйские уйгуры, бежавшие во время наступления тангутов в Турфан, попытались освободить свою родину от завоевателей. Они напали на оазис Шачжоу и осадили крепость, где располагался тангутский гарнизон. Но тангуты бросили на запад свою латную конницу, чем застали уйгуров снять осаду и вернуться в Турфан, где их защищали от тангутских копий безмолвные барханы и сыпучие пески пустыни. Благодаря этой диверсии уцелело эфемерное царство Тубот, но Госрай даже при наличии пополнений и союзников не мог тягаться с организованной армией Юань-хао. Он был вынужден ограничиться обороной своих горных крепостей да грабительскими набегами на тангутское царство..

Думается, что сила Тангута определялась двумя взаимосвязанными обстоятельствами: наличием позитивной политической программы и составом людей, этой программой очарованных. Царевич Юань-хао побуждал своего миролюбивого отца Дэ-мина к войне с Китаем, который оплачивал мир шелком, говоря: «Одеваться кожею и волною (овечьей шерстью. — Л. Г.), заниматься скотоводством — вот что сродни кочевым. Родившись героем, должно господствовать над другими; к чему шелковые ткани». И еще четче программа культурного самоопределения выражена в сравнении тангутов с киданями, как губка впитывавшими в себя китайскую цивилизацию: «Яньцы (т. е. кидани, поселившиеся около Пекина. — Л. Г.) в одежде, питье и пище подражают китайцам. Тангуты не любят Китай и пользуются такими нравами и обычаями, какими им заблагорассудится».

Эта патетическая декламация была произнесена не впустую. Здесь со всей очевидностью было заявлено, что не жизненное благополучие и не блаженный покой являются целью жизни, а борьба против вечного врага кочевников, против врага предков, т. е. Тоба-Вэйской династии, некогда пришедшей из степей Забайкалья, захватившей пол-Китая и ставшей жертвой своих подданных. Это была еще более крайняя программа, нежели у тюрок-шато, да и проводилась она более последовательно. Вместо компромисса с китайской культурой Юань-хао провел ряд реформ, которыми уничтожил все заимствования из Китая: сменил китайское летосчисление на свое, тут же изобретенное; отказался от пожалованной ему китайской фамилии; создал тангутский штат чиновников, тангутскую армию и тангутскую письменность, хотя и иероглифическую, но отличную от китайской. Наконец, он рискнул и в конце 1038 г. объявил себя «Сыном Неба» и назвал свое царство империей Западная Ся, ссылаясь на происхождение от дома Тоба-Вэй. Это означало войну с Китаем, где не могли потерпеть, чтобы на земле существовала еще одна империя, кроме Срединной. Война длилась до 1044 г. и закончилась тем, что Юань-хао отказался от пышного титула. Законы экономики оказались сильнее идей войны и победы. Народ роптал, потому что не стало чая и шелковых одежд. Пришлось помириться и уступить, впрочем, только в формальных обращениях при дипломатической переписке.

Ну что могли противопоставить этому подъему страстей полудикие тибетские горцы, мечтавшие только о получении «даров» от «Сына Неба», т. е. чая, материй и шелка для своих жен. По физической храбрости и выносливости они не уступали тангутам, но у них не было того подъема, того творческого накала, который позволил маленькому тангутскому княжеству победить китайские полчища и создать культуру, не уступавшую китайской. Конечно, это не могло быть достигнуто силами одних степняков и горцев. На помощь тангутам пришел сам же Китай, изгнавший из своих пределов всех инакомыслящих, в первую очередь буддистов и христиан. Буддисты нашли в тангутских юртах хороший прием. Для тангутских царей они рисовали картины, отливали статуи, сочиняли стихи и трактаты, а когда бывало нужно, давали добрые советы по дипломатическим и административным вопросам.

Будучи нетерпимыми к обидевшим их китайцам, буддисты не мешали тангутам почитать «духов-ясновидцев» и умерших предков. Кроме буддистов в Тангут бежали из Китая и даосы, и там не были запрещены конфуцианские трактаты. Терпимость дала тангутам такую силу, что они остановили китайскую агрессию, прикрыв собой беззащитную Великую степь, благодаря чему в тылу у них беспрепятственно сформировались ханства черных татар (см. ниже).

Юань-хао погиб в 1048 г. Он был убит собственным сыном, у которого он отнял невесту. Наступило смутное время господства знатного рода Лян, непопулярного в войсках. В 1082 г. китайцы отняли у тангутов крепость Ляньчжоу и возвели на престол старую династию, которая успешно закончила войну с Китаем миром 1106 г., чему весьма способствовала ссора китайцев с амдоскими тибетцами и развал царства Госрая. При схватке один на один Тангут по силе оказался равным Китаю.

 

Запад

После падения Западнотюркютского каганата поселения карлуков обходили озеро Иссык-Куль с юга; на востоке доходили до реки Тарима. В конце IX в. пограничными городами были Касан, на берегу Касансая, правого притока Сырдарьи, и Исфиджаб, в долине реки Арысь, а в начале X в. «тюрки-карлуки облегают Мавераннагр от Исфиджаба до отдаленнейших городов Ферганы». Это была их южная граница. На севере они продолжали удерживать Семиречье, верховья Иртыша и гегемонию в восточной части современного Казахстана. Из подчиненных им племен известны аргу (аргыны, потомки басмалов) и тухси, остаток тюргешей в юго-западном Семиречье. Это были наиболее цивилизованные тюркские племена, отчасти перешедшие к оседлости.

Однако правитель карлуков титуловался не «хан», а «джабгу», что дает основание думать, что карлукская держава была не особенно могущественна.

Действительно, в начале X в. на южной границе карлукских земель появляются новые племена: чигили и ягма. Чигили кочуют вокруг озера Иссык-Куль и на северо-восток от него, а ягма — в окрестностях Кашгара. Очевидно, потеря карлуками этих территорий связана со столкновением с уйгурами, временно захватившими Аксу и Барсхан, и с вмешательством кыргызов, выбивших оттуда уйгуров.

В борьбе с мусульманами карлуки также терпели поражение. В 840 г. Нух ибн Асад завоевал Исфиджаб и построил стену, защищавшую земледельческие районы от кочевников. В 893 г. Исмаил Самани овладел Таласом. На западе саманидское правительство подняло против карлуков гузов — предков туркмен, носивших в то время название «огузы», что просто означает «роды».

В начале X в. эти потомки парфян локализовались в низовьях Сырдарьи и на берегах Аральского моря. В тюркютскую эпоху они сменили свой язык — по-видимому, один из диалектов пехлеви — на тюркский, но продолжали чувствовать свою связь с Восточным Ираном и, вступив в союз с Саманидами, стеснили карлуков. Они рано приняли ислам и вынудили карлуков сделать то же самое в 960 г. Карлуки утеряли гегемонию в степи, и она перешла к воинственным скотоводам — ягма.

По-видимому, отюречивание Западного края началось еще во время владычества там западнотюркских ханов. На китайской карте эпохи Тан, составленной в конце VII в., наряду со старым названием — Сулэ появляется новое — Каша, т. е. Кашгар. Надо полагать, что в тревожную эпоху крушения Западнотюркютского каганата побережья Кашгар-дарьи заселились тюркоязычными кочевниками нушиби, распространявшимися с Тянь-Шаня на юг. Пришельцы ужились с немногочисленным оседлым населением оазиса, перемешались и составили новое племя — ягма, ставшее известным в начале X в. О наличии двух расовых компонентов в этом племени отчетливо говорит противоречие в описаниях их внешнего облика. Арабский путешественник Абу-Дулеф пишет, что ягма были высокорослым бородатым народом с голубыми глазами, а Утби, историк XI в., пишет, что под Балхом в 1008 г. потерпели поражение тюрки (это были ягма) «с широкими лицами, маленькими глазами, плоскими носами, малым количеством волос на бороде, с железными мечами, в черных одеждах».

Это разногласие вполне объяснимо, если учесть, что Абу-Дулеф был в самом городе Кашгаре и видел потомков древнего европеоидного населения оазиса, а Утби видел рядовых воинов, набранных из числа обитателей окрестностей города.

Ягма приняли ислам еще раньше карлуков — в 900 г. и тем самым связали себя с западной половиной Средней Азии. Правитель их назывался Богра-ханом, а народ ягма носил название «бограч». Современники не смешивали этот народ ни с карлуками, ни с уйгурами. Поэма Кудатку-билик, сочиненная Юсуфом Баласагунским в 1069 г., была, по мнению С. Е. Малова, написана сначала арабскими буквами, а затем переписывалась уйгурским шрифтом. Язык поэмы отличается от уйгурского и называется бограханским. Итак, к началу X в. не только Турфан и Карашар, но и Кашгар и Яркенд отюречились. Западный край превратился в Восточный Туркестан.

 

Северо-Запад

{77}

Не менее, чем на юге, изменилось распределение сил и территорий в Арало-Каспийском бассейне.

Исчезновение железной руки западнотюркских ханов позволило несильным, но воинственным кочевым племенам проявить свои нерастраченные силы. Кенгересы, называемые русскими печенегами, начали войну против угров, обитавших на Урале, и в начале IX в. вынудили их отступить на запад, под покровительство хазарского царства.

В IX в. воинственная печенежская орда удерживала господство в бассейне Яика, но на юго-востоке им приходилось вести непрекращающуюся войну с гузами, а на западе — с хазарами.

Во второй половине IX в. хазары и гузы заключили союз и так стеснили печенегов, что часть их, обитавшая в Устюрте, покорностью купила себе покой, а другая часть прорвалась в причерноморские степи и около 890 г. достигла нижнего Дуная, а в 915 г. вошла в соприкосновение с Русью, Византией и Болгарией. Азиатские земли печенегов достались гузам (они же узы, торки, туркмены; последнее название получает твердое значение этнонима лишь с XI в.).

К востоку от гузов, в лесостепной полосе от Иртыша до Тобола, обитали кимаки. Восточные авторы, как мусульманские, так и китайские, именуют их кыпчаками. Они были многочисленны и имели свою родовую организацию: во главе их стоял хакан, имевший 11 подручных сборщиков податей. Летняя ставка его находилась в городе Камания, местонахождение которого неизвестно; видимо, это был город из войлочных юрт. Когда кимаки в середине XI в. проникли в Приднепровье, русские назвали их «половцами» за светлый цвет волос (полова — рубленая солома), но в западноевропейских языках за ними сохранился этноним — команы. Это был смешанный народ, сложившийся из потомков среднеазиатских хуннов — чумугунь, кыпчаков и канглов. Канглы — остатки населения древнего Кангюя, а кыпчаки — западная отрасль динлинов, европеоидного народа, жившего в Минусинской котловине еще до нашей эры. За 200 лет подчинения тюркютам и те и другие стали тюркоязычными (впрочем, я полагаю, что кыпчаки всегда таковыми были) и слились в один народ, который, по словам Шихаб ад-дина Яхьи, географа XIV в., отличался «от других тюрков своей религиозностью, храбростью, быстротой движений, красотой фигуры, правильностью черт лица и благородством».

Впоследствии они оттеснили гузов на юг, печенегов на запад, карлуков на юго-восток, а угров на север, в глухую тайгу, и стали хозяевами территории древнего Кангюя, с этого времени превратившейся в Дешт-и-Кыпчак, Кыпчакскую степь. В середине XI в. они столкнулись с русскими князьями и нанесли им несколько тяжелых поражений, однако, разбитые Владимиром Мономахом в 1115 г., перестали представлять реальную угрозу для русской земли.

 

Северный оазис

В эпохи усыхания степей, даже кратковременные, естественно, вырастала роль оазисов, где условия микроклимата позволяли населению сохранить свое хозяйство и даже развить его, потому что постоянная угроза со стороны степи ослабевала вместе с оскудением хозяйства кочевников. Именно благодаря такому сочетанию обстоятельств в X в. усилились государства уйгурских идыкутов и среднеазиатских эмиров — Саманидов.

На северной окраине степи в столь же выгодных условиях оказались два народа: кыпчаки на южных склонах Алтая и, что особенно важно, обитатели долины среднего Онона. Большую часть Восточного Забайкалья и прилегающей к нему Восточной Монголии занимают степные просторы, а Ононский сосновый бор площадью около тысячи квадратных километров — это только остров леса, сохранившегося в аридном климате благодаря тому, что в неогене здесь располагался огромный пресный водоем. Древние речные и озерные отложения имеют водно-физические свойства, позволяющие произрастать деревьям, в свою очередь моделирующим микроклимат и растительный покров. Под защитой песчаных дюн растут черемуха, шиповник, смородина, боярышник, тополь, береза, ильм, дикая яблоня, сибирский абрикос, в низинах расположены луга и тростниковые болота, а на горных склонах — заросли ивняка. Даже в самые засушливые годы, когда степи вокруг выгорают, а земля трескается от жара, в Ононском бору травяная растительность не исчезает, так как ее питают грунтовые воды и защищают от суховеев расчлененные среднегорья с перепадом высот в 300–500 м. Не страшны здесь и стойкие холодные степные ветры, которые весной и осенью переходят в пыльные бури. Действие их ослабляется в глубине боров, смягчающих суточные колебания температуры на 2–6 градусов.

Обилен здесь и мир животных, особенно птиц. Глухари и дрофы, зайцы и косули наполняют сосновый бор, а из Монголии сюда ежегодно приходят стада антилоп-дзеренов. Короче говоря, даже по условиям XX в. Ононский бор — это курорт.

Исходя из сделанного описания понятно, что, во-первых, население среднего Онона по типу хозяйства, а следовательно, и культуры, должно было отличаться от окружавших его степняков; а во-вторых, засуха, поразившая в IX-Х вв. степи, отразилась на жителях Приононья минимально. Поэтому живший там народ сохранил многие старые традиции и выработал оригинальную культуру, в какой-то мере сходную со степной, но со своими локальными отличиями. Этот народ назывался монголами.

Монголы, самостоятельный этнос, жили с I в. н. э. в современном Забайкалье и Северо-Восточной Монголии, севернее реки Керулен, которая отграничивала их от татар. Племенное название «монгол» очень давнего происхождения, но упоминания о монголах в китайских источниках редки, потому что Сибирь была вне поля зрения древнекитайских географов. Впервые монголы упомянуты как соседи сушеней, предков чжурчжэней, и Хоу Хань шу.

Согласно монгольской легенде, предками ядра монгольского народа были Бортэ-чино (Сивый волк) и Гоамарал (Прекрасная лань), которые, переплыв Тенгис (внутреннее море), поселились в долине Онона. Двенадцать поколений их потомков не оставили после себя ничего, кроме имен; так, сын родоначальников звался Бату-Чиган (Несокрушимый Белый). Трудно сказать, были ли имена Волк и Лань следом древней зоолатрии, наследием тотемизма или это были охранительные имена, дававшиеся для того, чтобы духи смерти не унесли детские души. Злые духи, по мнению монголов, имеют узкую специализацию: одни уносят мальчиков, другие — девочек, третьи — животных и т. е. Поэтому дух, слыша звериное имя, не трогал ребенка, а другой дух, специализировавшийся по волкам, видя, что перед ним человек, оставлял его в покое. Но так или иначе выбор звериного имени не был случайностью, так же как у древних тюрок, где звериные имена были в употреблении, хотя никто не считал их носителей животными. Однако в характере носителей звериных имен усматривались черты, роднившие их с волками или барсами, но это нюанс примитивного мышления, который может увести нас в сторону от темы.

На двенадцатом поколении произошло событие, отмеченное народной памятью и источником. К становищам предков монголов прикочевало племя хори-тумат, и один из старейшин монголов, Добун-Мэрган женился на красавице хори-туматке — Алан-гоа. Но племя не одобрило этого брака, и дети Добун-Мэргана вынуждены были отделиться.

После смерти мужа Алан-гоа родила трех сыновей, по ее словам, от светло-русого человека, приходившего к ней через дымник юрты и испускавшего свет, от которого она беременела. Эта легенда, с одной стороны, перекликается с шаманским догматом сексуального избранничества духом женщины, которую он наделял своей силой, а с другой — отмечена в источнике, чтобы объяснить, почему древние монголы были так непохожи на все окружающие их народы.

Согласно свидетельствам современников, монголы в отличие от татар были народом высокорослым, бородатым, светловолосым и голубоглазым. Современный облик обрели их потомки путем смешанных браков с соседними многочисленными низкорослыми, черноволосыми и черноглазыми племенами. Однако и сами древние монголы ничего общего не имели с блондинами, населявшими Европу. Европейские путешественники XIII в. никакого сходства между монголами и собою не обнаружили.

Европеоидная антропологическая раса первого порядка прослеживается в Центральной Азии и Сибири с верхнего палеолита и генетически восходит к кроманьонскому типу, являясь особой ветвью, развивавшейся параллельно с расами Европы и Ближнего Востока. На фоне подчеркнуто монголоидных народов Амурского бассейна даже слабо выраженные европеоидные черты казались средневековым наблюдателям выпуклыми и заслуживающими того, чтобы быть отмеченными. Но тем не менее эти черты не могли возникнуть самостоятельно; они должны были быть принесены из того места, где европеоидность была нормой, а не исключением. Ближе всех к монголам располагались европеоидные енисейские кыргызы, но монголы их своими родственниками не считали, хотя хорошо знали их как современников и соседей. Значит, самое легкое решение приходится отбросить и искать другое.

Заглянем в древнюю историю. В 67 г. н. э. хунны и китайцы вели ожесточенную войну за так называемый Западный край, т. е. оазисы бассейна Тарима. Китайцы и их союзники, одержав временную победу, разорили союзное с хуннами княжество Чеши (в Турфанском оазисе). Хуннский шаньюй собрал остаток чешиского народа и переселил их на восточную окраину своей державы, т. е. в Забайкалье.

Чешисцы принадлежали к восточной ветви индоевропейцев, видимо близких к восточным иранцам. На своей родине они никого не шокировали своим обликом. Попав в совершенно иную страну, они должны были приспособиться к ней и в какой-то мере смешаться с местным населением. В VII или VIII в. это маленькое племя было подчинено тюрками. Во время господства уйгуров оно ничем не обнаружило своего существования, и только в конце X в. родился основатель монгольского величия предок Чингисхана в девятом колене, сын Алан-гоа и светло-русого светоносного духа — Бодончар. Дату его рождения монгольский историк Х. Пэрлээ приурочил к 970 г.. Придя в возраст, Бодончар, во-первых, освоил охоту с соколом, во-вторых, подчинил какое-то небольшое местное племя и, наконец, дал начало основным монгольским родам. Бодончара еще трудно считать исторической личностью, но он действительно жил, и с этого времени мифологический период монгольской истории можно считать законченным.

 

Степняки-кочевники

Если монголам удалось благодаря оптимальным ландшафтным условиям пережить жестокую засуху начала X в., то их степным соседям повезло в другом. Как только муссоны вернулись в прежнее воздушное русло и степи опять зазеленели, кочевники получили огромные перспективы для развития скотоводства и роста народонаселения. С конца X в. степь заселяется снова, но на этот раз с Дальнего Востока, точнее — с Приамурья. Эмиграция была вызвана не климатическими изменениями, а тем жестоким и враждебным племенному строю режимом, который установило и последовательно проводило киданьское правительство, изо всех сил стремившееся создать на месте своего ханства империю с китайским названием Ляо.

Имя обязывает. Политика насильственной китаизации вызывала протест и многих киданей и, главное, покоренных ими племен. Те, кто мог, ушли в степь, только для того, чтобы бороться против ненавистного режима. Это была группа бывших шивэй, которая известна под именем татар. Они еще в начале XI в. передвинулись на юг, к горам Иньшаня, а как только стало возможно, распространились на запад, до Керулена, и в 966 г. заключили союз с империей Сун, направленный против киданей. Кидани, конечно, были гораздо сильнее татар, которым китайцы не могли оказать никакой поддержки, даже моральной, но восстание всех приамурских племен в 965–967 гг. сковало силы киданьской армии. Вслед за тем, в 973 г., восстали чжурчжэни Приморья, и киданям пришлось отбивать их натиск, а за это время пала империя Бэй Хань, последний оплот шато и союзник Ляо (979).

В напряженной войне на два фронта кидани сумели добиться победы. Китайская армия после нескольких успехов была разбита и отброшена на свою территорию в 979 г. В 984–985 гг. были разгромлены чжурчжэни, и одновременно киданьская армия, посланная на запад, разгромила кочевое объединение, названное в Ляо ши — цзубу, причем погиб вождь кочевников, носивший титул далай-хан.

Что значит это странное, явно неэтническое название цзубу? Ответа на этот вопрос искали многие китайские историки. Фэн Шэн-шун считает слово цзубу коллективным названием для многих срединноазиатских народов; восточные цзубу, по его мнению, — это джелаиры и татары, западные — найманы, северные — кераиты, но кто такие северо-западные — он не знает.

Ван Го-вэй считает, что цзубу — киданьское наименование татар, потому что это название исчезает вместе с киданями, а на той же самой территории живут кераиты, найманы, меркиты, «словно они внезапно обрели историческое значение». Л. Л. Викторова полагает, что цзубу — самостоятельный тюркский народ, потомки хуннов. Но это мнение, пожалуй, можно даже не рассматривать, потому что не учтен тысячелетний хронологический разрыв. Первые же два мнения можно принять с оговорками. Совершенно необязательно скидывать со счетов явление этногенеза. Такие племена, как найманы и меркиты, действительно появились поздно, не раньше XII в., и, видимо, тогда они и образовались. Но ограничивать понятие цзубу только татарами нельзя. В объединении участвовали многие степные племена, за исключением монголов. Ван Го-вэй отмечает, что слово татар в эпоху Сун в Китае считалось уничижительным и потому в империи Ляо не употреблялось. Вместо этнонима применяли описательный термин тибетского происхождения сог-по — пастухи или кочевники. Этому непонятному для киданей слову соответствовал принятый у них термин, передававшийся, по мнению Виттфогеля, китайскими иероглифами как цзубу.

Тюркоязычные соседи (голубые тюрки и уйгуры) называли их татарами, мусульманские авторы фигурально именовали их тюрками Китая (Туркон-и-Чин), а кидани, сознавая этническое родство и культурную разницу, числили их в своих книгах как кочевников, тогда как их соплеменники, оставшиеся на берегах Амура, продолжали называться шивэй. Но ведь и сами кидани были третьей ветвью этого же народа, передвинувшейся на юг и воспринявшей изрядную долю культуры Срединной империи, которую мы стали называть именем ее врагов — Китай.

 

Обманчивость слов

Но если в привычном нам названии такой хорошо известной страны, как Китай, скрывается имя их злейших противников, то какой же камуфляж скрыт в этнониме татар? В VIII в. этот термин употреблялся однозначно как самоназвание небольшого народа, родственного киданям и татабам, но отличного от них. В XII в., после того как татары на некоторое время захватили политическую гегемонию в степях, татарами стали называть все степное население от китайской стены до сибирской тайги. Но в степи кроме татар в узком смысле слова жили другие племена, часть которых нам известна, а от многих остались только названия в китайских, точнее киданьских, источниках. Увы, эти названия невозможно отождествить. Из числа знаменитых кочевников прежде всего надо упомянуть кераитов, зафиксированных уже в начале XI в. Найманов нет, на месте их будущих кочевий обитал народ тикин, видимо, потомки древних тюрок, укрывавшихся в горах Алтая. Воинственные меркиты и ойраты еще сидели в горной тайге Саянского хребта, но басмалы в Джунгарии опять стали набирать силу, и вместе с ними племя далиди, о котором ничего не известно, кроме того, что оно погибло. Уцелевшие от резни шато укрылись в степях Чахара; дансяны, не вошедшие в царство Тангут, — севернее Ордоса. И всех их кидани называли цзубу, а китайцы — да-дань, т. е. татары.

В Центральной Азии этническое название имеет двойной смысл: 1) непосредственное наименование этнической группы (племени или народа) и 2) собирательное, для группы племен, составляющих определенный культурный или политический комплекс, даже если входящие в него племена разного происхождения. Это отметил еще Рашид ад-Дин: «Многие роды поставляли величие и достоинство в том, что относили себя к татарам и стали известны под их именем, подобно тому как найманы, джалаиры, онгуты, кераиты и другие племена, которые имели каждое свое определенное имя, называли себя монголами из желания перенести на себя славу последних; потомки же этих родов возомнили себя издревле носящими это имя, чего в действительности не было».

До XII в. гегемония среди племен Восточной Монголии принадлежала татарам, и поэтому китайские историки рассматривали монголов как часть татар в собирательном смысле термина. В XIII в. положение изменилось, и татар стали рассматривать как часть монголов в том же широком смысле слова, причем название татар в Азии исчезло и перешло на поволжских тюрок, подданных Золотой Орды, где с течением времени превратилось в этноним. В начале XIII в. названия монгол и татар были синонимами, потому что, во-первых, название татар было привычно и общеизвестно, а слово монгол ново, а во-вторых, потому что многочисленные татары (в узком смысле слова) составляли передовые отряды монгольского войска, так как их не жалели и ставили в самые опасные места. Там сталкивались с ними их противники и путались в названиях — например, армянские историки называли их мунгал-татарами, а новгородский летописец под 6742 (1234) г. пишет: «Том же лете, по грехам нашим придоша языци незнаеми, их же добре никто же не весть: кто суть и откеле изыдоша, и что язык их, и которого племени суть, и что вера их; а зовут я татары…». Это была монгольская армия.

Исходя из собирательного значения термина татар, средневековые китайские историки делили восточные кочевые народы на три раздела: белые, черные и дикие татары.

Белыми татарами назывались кочевники, жившие южнее пустыни Гоби, вдоль китайской стены. Большую часть их составляли тюркоязычные онгуты (потомки шато). От своих повелителей, киданей, и от соседей, китайцев, эти кочевники усвоили элементы цивилизации взамен утраченной самостоятельности. Они одевались в шелковые одежды, ели из фарфоровой и серебряной посуды, имели наследственных вождей, обучавшихся китайской грамоте и конфуцианской философии.

Черные татары, в том числе кераиты, жили в степи вдали от культурных центров. Кочевое скотоводство обеспечивало им достаток, но не роскошь, а подчинение «природным ханам» — независимость, но не безопасность. Война в степи не прекращалась и вынуждала черных татар жить кучно, огораживаясь на ночь кольцом из телег (курень), вокруг которых выставлялась стража. Однако черные татары презирали и жалели белых, потому что те за шелковые тряпки продали свою свободу чужеземцам и покупали плоды цивилизации унизительным, на их взгляд, рабством.

Дикие татары Южной Сибири промышляли охотой и рыбной ловлей, они не знали даже ханской власти и управлялись старейшинами, подчиняясь им добровольно. Их постоянно подстерегали голод и нужда, но они соболезновали черным татарам, вынужденным ухаживать за стадами, слушаться ханов и считаться с многочисленными родственниками. Выдать дочь замуж за черного татарина считалось жестоким наказанием для девушки, и те иногда предпочитали самоубийство необходимости доить овец и сбивать войлок. Монголы жили на границе между черными и дикими татарами — как переходное звено между теми и другими.

К числу «диких» племен, т. е. охотников и рыболовов, относились древние урянхаи, жившие в Восточной Сибири, и народ уги — на Амуре, а также многочисленные и разрозненные племена, обитавшие севернее Саянского хребта, — лесные народы. Эти последние в понятие цзубу, по-видимому, не входили, но все прочие перечисленные, безусловно, считались цзубу-кочевниками и как таковые несли ответственность за политику, проводимую их вождями. Во что это для них вылилось, мы сейчас увидим.

 

Война за свободу

Как только кидани оправились от внутренних потрясений, они взялись за кочевников всерьез. В 1000 г. был пойман и казнен кочевой вождь Хунянь. Его преемник привел племена к покорности империи Ляо, и в 1003 г. кидани соорудили на берегу Орхона крепость Хотунь, для наблюдения за кочевниками. В 1005 г. токуз-татары прислали киданям дань, а в 1007 г. киданьский карательный отряд обратил в бегство степных кочевников (цзубу), напал на уйгурские поселения в современном Ганьсу, но свирепость киданей вызвала поголовное восстание всех кочевых племен в тылу у карателей. В начале 1013 г. восстали татары и дансяны, но, не достигнув реальных успехов, ушли в глубь степей, снова став независимыми.

Однако угроза киданьской агрессии была столь ощутима, что кочевники постарались податься на запад и в конце 1013 — начале 1014 г. напали на Яркенд. Здесь их встретили карлуки, уже ставшие мусульманами, и после четырехлетней войны оттеснили их обратно в степи. Кочевников спасло от киданьской мести и расправы только очередное восстание приамурских племен, продолжавшееся два года (1014–1015), и конфликт киданей с корейцами, причем последние одержали полную и блестящую победу.

На фоне этой жестокой войны, когда буддисты империи Ляо, конфуцианцы империи Сун и мусульмане Средней Азии стали врагами кочевников, те обрели идейное знамя и способ для преодоления племенной розни в проповеди монахов, незадолго перед тем изгнанных из Китая и не находивших пристанища.

В 1009 г. приняли крещение от несторианских проповедников кераиты. Это был самый крупный и самый культурный из монголоязычных народов Центральной Азии, обитавший на берегах Орхона, Толы и Онгина, на том самом месте, где некогда утверждали свои державы хунны, тюрки и уйгуры. Численность взрослых кераитов определена для начала XI в. в 200 тыс. человек, которые, согласно легенде, приняли христианство. Следовательно, с учетом детей и стариков их было вдвое больше. Согласно легенде, обращение кераитов произошло вследствие того, что кераитскому хану, заблудившемуся в пустыне, явился св. Сергий и указал путь домой. Хан крестился со всем своим народом и получил имя Маргуз (Марк). Об этом событии был немедленно уведомлен мервский митрополит, к которому поступил запрос: как соблюдать посты кочевникам, не имеющим растительной пищи вообще. Митрополит запросил об этом важном каноническом казусе несторианского патриарха в Багдаде — Иоанна VI (умер в 1011 г.) и переслал кераитам разъяснение, что в пост надо воздерживаться только от мяса, а молочные продукты можно употреблять в пищу.

Примерно в это же время приняли христианство тюркоязычные онгуты, потомки воинственных тюрок-шато — последнего осколка хуннов. Онгуты обитали вдоль китайской стены, в горах Иньшаня, и служили маньчжурским императорам династии Кинь (Цзинь) в качестве пограничной стражи. Подобно многим другим кочевым племенам, онгуты охотно заимствовали материальные блага китайской цивилизации, но категорически не принимали китайскую духовную культуру и идеологию. Поэтому несторианство нашло в них верных и ревностных прозелитов. В это время были крещены гузы и отчасти чигили. У уцелевшей части уйгуров, обосновавшихся в Турфане, Карашаре и Куче, христианство вытеснило остатки манихейства. Даже среди самих киданей и подчиненных им племен Западной Маньчжурии оказался «некоторый христианский элемент», что и дало повод для возникновения в средневековой Европе легенды о первосвященнике Иоанне. Весьма интересно, что даже в долине Ангары, на берегу извилистой Унги с солоноватой водой, экспедицией А. П. Окладникова открыты несторианские погребения среднеазиатского, европеоидного антропологического типа. В XI–XII вв. здесь была область вольнолюбивых меркитов. Вне восточнохристианского единства остались только монголы, населявшие междуречье Онона и Керулена.

Известно, что русская православная миссионерская деятельность в Сибири, несмотря на мощную поддержку правительства, имела чрезвычайно малый успех. Тем более удивительны результаты, достигнутые несторианами, действовавшими только на свой страх и риск. Очевидно, они преодолели наибольшую трудность общения между разноязычными народами, т. е. нашли в языке местного населения слова, передававшие адекватно сложные христианские понятия. Благодаря этому они стали для южносибирских скотоводов своими, близкими, а их учение было усвоено органически, без применения насильственных мер, для которых у несторианских миссионеров не имелось никаких возможностей.

Затруднения, постигшие империю Ляо в 1014 г., и консолидация кочевников, несомненно имевшая место после принятия христианства, как и у всех других народов (русских, франков, англосаксов), заставили киданьское правительство умерить свои аппетиты и пожаловать вождю кочевников (цзубу) Уба титул царя. После этого шага воцарился мир, нарушенный через двенадцать лет опять киданями. Заключив в 1020 г. мир с Кореей и установив границу с ней по реке Ялу, кидани снова заинтересовались западом. На этот раз они обратили внимание на усиление Тангута, но решили не давать повода к ссоре, до тех пор пока они не окружат его своими владениями. С этой целью они пытались снестись с Махмудом Газневи, но, убедившись в бессмысленности этой затеи, двинули свои войска на уйгуров и захватили город Ганьчжоу в 1020 г. Тангуты пришли на выручку и отразили киданьское войско, после чего сами взяли Ганьчжоу и присоединили его к своим владениям. Но пока киданьское войско двигалось из Маньчжурии в Ганьсу через степи, оно, очевидно, грабило местное население, и потому объединенные кочевники напали на отступавших киданей и нанесли им значительный урон. Ободренные успехом, они попытались вторгнуться в исконные киданьские земли, но тут были обращены в бегство регулярными войсками (1027). После этого мир был восстановлен, и надолго, потому что силы киданей были брошены на подавление восстания в Бохае (1029–1030).

Кочевники отнюдь не стремились к войне и в очередном конфликте киданей с тангутами в 1049 г. сами пригнали киданям коней для ремонта кавалерии. В это время у кочевников был уже «великий царь», т. е. объединение степи было закончено.

Весьма любопытно, что мусульманские авторы, сообщая о переходе в ислам десяти тысяч шатров тюрок, кочевавших в современном Казахстане, отмечают, что «неверными остались только татары и хатаи (кидани)», подтверждая тем самым тождество цзубу и татар. Очевидно, в понятие татар входили кераиты и басмалы, которые в отличие от карлуков не стали мусульманами. Это значит, что этноним татар уже получил собирательное значение.

Следующее восстание кочевников, по терминологии «Ляо ши», а точнее — война их с империей Ляо, вспыхнуло в 1069 г.. Но киданям удалось поймать вождя кочевников и доставить его для наказания в свое северо-западное управление.

Однако война не прекращалась до 1086 г., пока киданьский принц Елюй Жень-сянь, командовавший западной армией, не получил распоряжения «относиться по-дружески к вождю цзубу», после чего последний заключил с империей Ляо мир.

Последний этап войны начался в 1092 г., когда киданьский принц Елюй Алусаогу неизвестно по какой причине напал на северных цзубу (кераитов). Могусы, вождь всех племен кочевников, принявший власть в 1089 г., ответил на удар ударом. Он призвал из Джунгарии басмалов, поднял приамурское племя уги, а один из его помощников отогнал киданьский скот и табуны, пасшиеся на западной границе (1094 г.). Но несмотря на эти энергичные действия, он не смог предотвратить вторжения киданьской армии в пределы степи, где кидани полонили много женщин и детей, а тангуты, ударив в тыл кочевников, победили и вывели из войны басмалов, закончив эту операцию в 1099 г..

Регулярная, хорошо обученная армия всегда сильнее ополчений, даже укомплектованных природными стрелками и наездниками. В военном деле, как и всюду, профессионализм мощнее дилетантизма. Поэтому не мудрено, что в 1097 г. вожди разных кочевых племен, находившихся в пределах досягаемости войск Елюя Алусаогу, просили мира и возвращения территории, захваченной киданями. В начале 1100 г. Могусы, покинутый своим народом, был захвачен в плен, отвезен в Среднюю столицу империи Ляо и там, на рыночной площади, при скоплении народа, праздновавшего победу, разрублен на куски.

И эту кровавую эпоху китайский источник характеризует так: «Этот период пользуется славою спокойствия. Как на севере, так и на юге забыты были брани; все заботились только о сохранении своей власти внутри и об уничтожении раздоров, происходящих от разделения; старались выказать свои доблести в привлечении иностранцев ласками и в подражании качествам предков, которых ставят в разряд мудрых. Можно сказать, что в то время кидани достигли известного совершенства».

Нет, здесь нет сознательного обмана! Хронист именно так воспринимал эпоху, а что касалось кочевников, тоскующих в плену, умирающих от ран в степях, их семей, лишенных стад и юрт, и вождя, замученного на глазах у всех, так ведь в каждом из нас достаточно сил, чтобы перенести страдания ближнего. Историк, воспитанный на китайской классической историографии, искренне рассматривал войну с кераитами как охоту на диких зверей. Но мы-то видим в них людей и поэтому можем констатировать, что в окитаенной империи Ляо сила права уступила место праву силы. Кидани наконец одержали победу, но она досталась им слишком дорого. Упадок династии, проводившей политику китаизации страны и подавления местных традиций, стал очевидным. Объединение кочевых племен распалось, но малая война продолжалась до 1119 г., т. е. после того, как империя Ляо зашаталась под ударами чжурчжэней, восставших в 1114 г.

Перипетии этой войны не относятся к нашей теме и описаны А. П. Окладниковым обстоятельно и живо, поэтому ограничимся краткой, но патетичной цитатой из источника по истории династии Ляо, содержащей ретроспективный анализ происшедших событий: «Как сильны были кидани, когда они владели всей провинцией Янь и когда им покорствовали все иностранцы! Как слабы оказались они при малолетнем и безумном государе Тянь-цзо (1101–1125), когда нючжисцы (чжурчжэни, — Л. Г.) свободно проникли внутрь их владений и от одного их крика распалось здание их монархии! Не забудем однако же, что война есть злополучное орудие и что промыслом неба, видно, назначено, чтобы все переходило из одного состояния в другое; а когда дойдут до совершенного благополучия, то начинается период умаления; это общий закон для всех. Таким образом, сколь громко было возвышение киданей, столь же внезапно совершалось и их падение. Как это жалко!»

Действительно, расшатанная внутренними смутами империя Ляо, династия которой оторвалась от традиций своего народа, оказала чжурчжэням слабое сопротивление и пала в 1125 г., поставив уже разрозненных кочевников перед лицом нового, сильного врага.

 

Прообраз Иоаннова царства

Мы проследили историю кочевого объединения цзубу, или татар, не зря. Ведь это было именно то зерно, из которого выросла легенда о царе-первосвященнике Иоанне. Все совпадает — и ничто не похоже: вместо могучей империи, грозной для всех врагов христианской веры, — кучка кочевников, героически отстаивающая свободу и свой образ жизни; вместо изобилия даров природы — окраина пустыни; и самое главное: никому из европейцев от таких единоверцев никакого проку. Вот ответ на вопрос: почему до середины XII в. в Европе, как католической, так и православной, не возникло никакого интереса к Дальнему Востоку? А ведь получить исчерпывающие сведения было нетрудно. Караваны из Китая до Багдада и оттуда до Константинополя ходили регулярно. Мусульманские купцы добирались до Сибири, несторианские — держали в своих руках торговлю Средней Азии с Китаем. Обмен сведениями был возможен, но интереса к ним у практичных и сметливых европейцев не возникало. Им хватало по горло собственных неурядиц.

На Западе норманны захватили часть Франции, потом Англию и Южную Италию. В Священной Римской империи император то ходил в Каноссу на поклон к папе, то выгонял папу из Вечного города и заменял его своим ставленником, которого не хотели признавать феодалы — обладатели фактической власти. Византия одерживала победу за победой. Она справилась с Болгарией при помощи Руси, с Русью — при содействии печенегов. Присоединила к себе Сербию, Армению и Грузию, увенчав военные успехи крещением Руси, чем положила предел распространению латинства на восток и приобщила творческую, расцветающую страну к своему культурному облику. Идеологическое проникновение оказалось гораздо дешевле и куда эффективнее военных захватов.

В XI в. православие проникло в Среднюю Азию: в Мерве находился православный митрополит, а неподалеку, в Самарканде, сидел митрополит несторианский. По-видимому, какое-то количество православных появилось и в Хорезме, потому что там 4 июня в церковь приносили розы в память того, что Мария поднесла в этот день розу матери Иоанна Крестителя. Между православными и несторианами, видимо, шла холодная война. В 1142 г. яковиты примкнули к несторианам, причем единственным моментом, объединявшим эти два исповедания, была ненависть к византийской ортодоксии.

Арабы, естественно, приняли сторону несториан, католикос которых с 987 г. утверждался халифом. В 1062–1072 гг. халиф постановил, чтобы настоятели монастырей яковитов (монофизитов) и мелькитов (православных) подчинялись несторианскому католикосу. При войне с греками арабы рассматривали несториан как своих союзников и требовали, чтобы те возносили молитвы за их победу. Долгое время европейцы не считали азиатских христиан за серьезную силу. О несторианах знали только, что они пособники арабов в войне против христиан, но маломощные и не заслуживающие внимания.

Однако несторианство распространялось, и к началу XII в. оно составляло уже культурный массив, хотя и разрозненный политически. Победа чжурчжэней и образование империи Кинь (совр. чтение Цзинь) были для кочевников тяжелым ударом, но главные силы их врагов оттянул Китай, и в начале XII в. чжурчжэни вели себя по отношению к степи довольно пассивно. Только в 1135 г. они объявили войну кочевникам, которых на этот раз возглавили монголы. В 1139 г. они нанесли чжурчжэням поражение у горы Хайлинь, чем заставили последних прекратить наступление в Китае и перебросить часть войск на северную границу. Впрочем, это не спасло империю Сун, которая в 1141 г. признала себя вассалом империи Кинь. После победы над китайцами чжурчжэни возобновили войну с монголами, длившуюся до 1147 г. и закончившуюся победой монголов, отстоявших Великую степь, в которой расцвела и укрепилась несторианская церковь.

 

Опыт этнологического обобщения

А теперь бросим взгляд на события, протекшие за тот же период в Европе. Это будет именно взгляд с птичьего полета, потому что для нашей темы важно уловить генеральное направление разворота событий, т. е. принять ту степень приближения, при которой детали взаимно компенсируются. При этом нас интересует только одно явление: этно-культурная дивергенция европейского этнического массива, выразившаяся в расколе церкви и в появлении новой суперэтнической целостности с романо-германским наполнением.

Мы покинули Восточную Европу в момент торжества иудейской Хазарии, захватившей там гегемонию. Русь тяготилась сложившейся ситуацией, искала союзников, и в 961 г. в Киев прибыл посол Оттона I, епископ Адальберт. Он был принят княгиней Ольгой, но его проповедь не имела успеха. Русь осталась в русле византийской политики, тем более что интересы Киева и Константинополя совпадали.

Одним походом 965 г. Святослав покончил с существованием иудейского правительства Хазарии, верного союзника мусульманского Востока. Но удержаться на завоеванных землях русский князь не мог: низовья Волги были захвачены хорезмийцами, водораздельные степи — гузами, а хазары, избавленные русскими от непопулярного правительства, сохранили за собой речные долины Дона и Терека. Лишенная объединяющего начала, степь перестала угрожать самостоятельности русского государства, что позволило Святославу выполнить второе задание Византии — разгромить Болгарию. Но увлекшись успехами, он вошел в конфликт с Иоанном Цимисхием, потерпел поражение и погиб в 972 г. от руки печенегов при возвращении в Киев. Для русской земли в этом поражении не было ущерба, потому что отказ от авантюристической политики на Балканах позволил Владимиру Красное Солнышко основательно укрепить границы Руси и обеспечить ее экономический и культурный рост.

И последнюю, наиболее блестящую победу одержала Византия в 988–989 гг., не пролив ни капли крови. Великий князь киевский Владимир принял крещение и связанную с ним культуру из рук греческих монахов. Но позиции в Западной Европе Византия потеряла.

В 962 г. немецкий король Оттон I короновался в Риме императорской короной. Этим не столько фактом, сколько символом романо-германская Европа снова, после Карла Великого, заявила о своей самостоятельности и равенстве с Византией. Коронация Оттона I не начало и не конец, а переломный пункт процесса обособления западного культурного мира. Этот разрыв подготовлялся на протяжении всего X в. Бритые патеры в белых сутанах оспаривали у бородатых монахов в черных рясах души язычников, славянских и венгерских.

Знаменательной датой был раскол церквей 1054 г., сопровождаемый взаимными анафемами. Для последних не было решительно никаких теологических оснований, а схизма была вызвана совокупностью причин социально-экономических, политических и идейных. Церковь, как чуткий барометр, среагировала на процесс этнического и суперэтнического расхождения Запада и Востока, но население там и тут, в том числе императоры и короли, горожане и рыцари, а еще больше крестьяне, с присущей обывателям инертностью мышления, долгое время не могло понять, что единое христианство перестало существовать. И эта закономерная инертность сказалась на той окраске событий, которая повлекла за собой первый крестовый поход. Первые крестоносцы, не думая о расколе церкви, шли на выручку греческим христианам, а те ждали помощи от западных единоверцев. И понадобилось около ста лет, чтобы факт раскола, не только церковного и политического, но больше того — этнического, стал психологической доминантой общественного сознания. Но об этом мы скажем в свое время.

 

Опять о подходе

В отличие от предшествовавшего 150-летнего темного и пустого периода истории Великой степи первая половина XII в. изобилует событиями, именами героев и трусов, названиями мест и народов и даже морально-этическими оценками. Это не значит, конечно, что материала для понимания ритма эпохи достаточно; наоборот, его явно не хватает. Но даже то, что есть, позволяет дать больше, чем общий ход исторического развития, — теперь можно уловить причинно-следственную связь явлений.

Источники по этой эпохе предельно разнообразны и разнохарактерны. Тут и династийная хроника Ляо ши, сухая и каноническая, дающая сведения проверенные, но недостаточные. Тут и несколько дополнительных китайских сочинений, в которых важное и ценное причудливо переплетено с деталями и случайными ассоциациями. Тут и подборка персидских и арабских историй и, наконец, сама легенда об Иоанне, пресвитере-царе в латинском и русском вариантах.

Для того чтобы извлечь и систематизировать все сведения, необходимые для историка, одной человеческой жизни мало, но, к счастью, на эту работу ушло две: Карла Виттфогеля и Фэн Цзя-шэна, составивших подборку фактов, удачно сведенных ими в несколько таблиц. Эти таблицы и примечания в них — фундамент будущего здания, на котором можно начать возводить стены. Под стенами мы подразумеваем связный рассказ о событиях, среднее звено исследования, после которого можно будет ставить вопросы: почему? и что к чему? — являющиеся кровлей здания. Но будем последовательны и ограничимся пока тем, что имеется налицо.

 

Карьера принца

Наш герой, Елюй Даши, родился в 1087 г. в царственной семье империи Ляо. Он был потомком основателя династии Елюя Амбаганя в восьмом поколении. Прежде чем получить чин и должность, молодой принц должен был прослушать полный курс китайской и киданьской филологии в Академии Хань-линь. Несмотря на то что он вынес оттуда прекрасное знание литературы, это не помешало ему стать великолепным наездником и стрелком из лука. Трудно сказать, какая из специальностей пригодилась ему больше.

В 1115 г. Елюй Даши получил чин и назначение правителем областей Дай и Сячжоу (в совр. пров. Шаньси). Война с восставшими чжурчжэнями уже была в полном разгаре, но линия фронта пока проходила на севере, в глубине Маньчжурии, и двадцативосьмилетний наместник в этих боях не участвовал. Только в 1122 г. ему удалось встретиться с новым императором династии Ляо, который, спасаясь от наседавших чжурчжэней, прибыл в свою Южную столицу. Но и тут император когда-то могущественной державы не нашел покоя, вскоре бежал, скитался по окраинам страны, в 1125 г. был взят в плен и умер в ссылке.

Правительство китайской империи Сун, проявляя уже в который раз политическую близорукость, решило воспользоваться бедственным положением киданей и ударить им в спину. Китайские послы договорились с чжурчжэнями о совместном наступлении на южные области империи Ляо и приурочили его к 1122 г. Китайский полководец Тун Гуань выступил во главе большой армии, которой Елюй Даши мог противопоставить только 2 тыс. киданьских и татабских всадников. Впрочем, этого оказалось достаточно: китайцы были разбиты наголову. После победы армия Елюя Даши возросла до 30 тыс. всадников за счет населения его области, опять поверившего в киданьскую доблесть.

Сунцы снова несколько раз пытались наступать на киданей, и трупы китайских воинов устлали ковром землю между областями Сюан и Мо (в Северном Китае). Этому можно поверить, ибо китайцы довели численность своих войск до полумиллиона уже после того, как была разбита первая армия. Совершено ясно, что то были мобилизованные крестьяне, которых некогда было обучать. Естественно, они стали жертвой ветеранов, составлявших войско Елюя Даши.

Одержанные победы чуть было не спасли империю Ляо. Тангуты, сблизившиеся с киданями при совместных войнах против цзубу (1099) и заключившие с ними союз, скрепленный браком (1104), сочли целесообразным выступить в защиту своих друзей, снова показавших, что они умеют одерживать победы, 30-тысячная тангутская армия вступила на киданьскую территорию и разбила передовые отряды чжурчжэней, но в решительной битве на реке Ишуй она потерпела поражение и откатилась за Хуанхэ.

И все-таки, несмотря на страшное поражение, тангуты продолжали оказывать помощь киданьским войскам, оттесненным на западные, т. е. пустынные, окраины империи Ляо. Они снабжали киданей провиантом, принимали и укрывали беглецов, подавая киданям надежду на возможность контрнаступления, поскольку Елюй Даши и Сяо Гань оказались серьезной силой.

Однако, как только на юге империи Ляо появились чжурчжэни, положение радикально изменилось. Регент империи и его помощники убежали на западную окраину страны. Соратник Елюя Даши, полководец Сяо Гань, предложил установить новый порядок, опираясь на воинственных татабов, но Елюй Даши предпочел присоединиться к императору Янь-си. В 1123 г. он увел 7 тыс. киданьских воинов на запад Суйюани, в то время как Сяо Гань объявил себя императором Великого Хи, как по-китайски называлось воинственное племя татабов. Судьбы соратников разделились.

Чжурчжэни были не только храбрыми воинами, но и искусными дипломатами. Стремясь разбить тангуто-киданьский союз, они предложили тангутам несколько пограничных киданьских областей за нейтралитет. Тангуты с радостью согласились, но «подаренные» области оказались уже оккупированными войсками империи Сун, союзницы чжурчжэней. Тангуты не пошли на конфликт с Китаем, ограничившись жалобами к чжурчжэньскому монарху на неисполнение обещаний. На переговоры ушло драгоценное время для эффективной помощи киданям, еще не сложившим оружия.

Император Янь-си попытался навести порядок в своем стане. Он казнил регента-дезертира, а Елюя Даши осыпал упреками за то, что тот покинул свой пост. Даши сумел оправдаться и был снова поставлен во главе войска, брошенного на восток, в Чахар, для отвоевания своей родины. Там он столкнулся с чжурчжэньским авангардом, потерпел поражение и попал в плен.

Чжурчжэньская армия имела задачей схватить киданьского императора, но войска попали в болотистую местность и увязли так, что не могли продолжать поход. Тогда чжурчжэньский князь Цзун-ван приказал связанному Даши вывести войско к ставке императора Ляо. Тот вывел, и, хотя сам император успел убежать, его гарем, сыновья, дочери, дяди и сановники были схвачены врагами. За это предательство чжурчжэньский император Агуда воздал Елюю Даши честь и подарил ему жену. Но судьба и тут подстерегала находчивого принца, не слишком стеснявшегося в выборе средств самосохранения.

В военном лагере около Западной столицы бывшей империи Елюй Даши обыграл чжурчжэньского полководца в азартную игру. Тот очень обиделся, и они поссорились. Даши слишком хорошо знал характер своих новых друзей и, не теряя времени, забрал пять своих сыновей и бежал, покинув жену. Наутро, когда обнаружилось исчезновение Даши, несчастную женщину отдали какому-то солдату. Когда же она ответила отказом — ее застрелили.

Можно было думать, что киданьский император посетует на то, что из-за измены Даши он лишился всех близких людей, но тот принял принца-перебежчика с восторгом, потому что как раз в это время киданями был запланирован новый поход, чтобы отвоевать у чжурчжэней Западную и Южную столицы. Тут был дорог каждый человек, знающий положение в стане врага. Даши, лучше представляя положение дел, подверг принятый план кампании жестокой критике. Он указал, что восточные области страны наводнены врагами, дефиле в горных проходах уступлены без боя, что император, возглавлявший армию, не подготовился своевременно к обороне, из-за чего, естественно, вся империя попала в руки врага. Взамен он предложил свой план: обучать воинов и ждать подходящего момента. Конечно, его не послушали. Император Янь-си бросился в наступление, которое полностью провалилось, несмотря на то что 50 тыс. татарских всадников выступили на поддержку киданей. Даши, который под предлогом болезни отказался от участия в кампании, сделал еще одну попытку образумить монарха, но столь же неудачно. Судя по тому, что в следующем, 1125 г. самоуверенный император попал в плен к чжурчжэням и существование империи Ляо прекратилось, надо думать, что Елюй Даши правильно оценил обстановку, а это оправдывает его дальнейшие действия как в историческом, так и в этическом планах.

Не дожидаясь неминуемой катастрофы, осенью 1124 г. Елюй Даши убил двух сановников, проводивших губительную политику неподготовленных и необеспеченных контрнаступлений, объявил себя ханом и ночью бежал на запад, имея при себе только 200 верных воинов. Три дня спустя он пересек «Черную реку» и оказался среди онгутов, которые подарили ему 400 лошадей, 20 верблюдов и тысячу овец. Это был минимум, необходимый для того, чтобы перейти пустыню. Каждый всадник получил кроме боевой, собственной, одну вьючную и одну заводную (т. е. запасную) лошадь. Военное оборудование и топливо можно было погрузить на верблюдов, а овцы в степи — передвижной запас пищи. Благодаря помощи онгутов Елюй Даши пересек Гоби за трое суток беспрерывного марша и достиг крепости Хотунь на Орхоне, крайнего западного пункта киданьской империи. Эта крепость вследствие своей особой важности имела 20-тысячный гарнизон, без слова подчинившийся Елюю Даши. Да и что им было делать? Елюй Даши оказался единственным киданьским принцем, имевшим план и программу спасения уже не державы, которую спасти было нельзя, а жизни и свободы уцелевших киданей. А каждому из них гибнуть не хотелось. Вместе с крепостью и гарнизоном Елюй Даши получил казенные табуны и благодаря этому «перенес войну в пространство», что его и спасло.

В чем же заключалась новая программа? Прежде всего в изменении титула. Основатель империи Амбагань начал с того, что был ханом киданей; затем с 916 по 947 г. он и его сын Дэгуан были императорами Кидани, а с 947 г. Уюнь стал императором Ляо. Это означало, что страна из кочевой державы превратилась в китайское государство и как таковое погибла в 1125 г., подобно всем своим предшественникам. Елюй Даши принял титул «гурхан», т. е. порвал с китаефильским прошлым. Его подданные превратились в соратников, его вассалы стали союзниками, его гвардия сделалась дружиной. И сразу же появились силы для войны и побед, хотя положение оказалось безнадежным.

 

Судьба хана

Слово «хан» в XII в. в среде кочевников и охотников имело совсем иное звучание, чем сейчас для наших оглушенных цивилизацией ушей. Они в те времена великолепно отличали нюансы терминологии, связанной с характером власти. Например, титул «Хуан ди», который мы передаем весьма неточно как «император», для степняков ассоциировался с чужим влиянием, китайским на востоке и арабским на западе, где посредником между «Небом» и человеком был «халиф» (наместник пророка). Монголы и тюрки предпочитали общаться с «Небом» без начальства.

Термин «царь» (по-китайски — «ван», по-персидски — «шах») был связан с принципом наследования власти от отца к сыну, т. е. был прямым вызовом степному принципу, где дядя считался выше племянника. Власть царя, хотя и светская, рассматривалась как форма насилия над подданными и потому в степи не привилась. Зато хана провозглашало войско. Это не были выборы в смысле демократии XX в.; парламентаризм и коррупция не нашли бы места в военной ставке и окружавших ее аилах. Обычно ханом становился потомок хана, но власть он получал лишь тогда, когда воины поднимали его на войлочной кошме и кликами выражали согласие подчиняться ему во время войны. А в мирное время господствовал обычай, которому покорялся сам хан, как и любой пастух, если он хотел сохранить голову на плечах. Итак, объявив себя ханом, а не царем или императором, Елюй Даши сразу потерял изрядную долю власти и приобрел немалое количество искренних друзей. Но ведь слово «хан» означает «племенной вождь», а в степи племен было много.

Племенная раздробленность была проклятием кочевого мира. Ссоры из-за угодий, угоны скота, похищение женщин, кровная месть — все эти постоянные неприятности меркли перед еще более страшным последствием сепаратизма: неспособностью раздробленных племен организовать сопротивление нашествиям иноплеменников. Так называемые союзы племен были формой нестойкой и недейственной, особенно в условиях войны. Поэтому потребность в сильной власти становилась насущной, как только появлялся сильный враг, а таковым в XII в. оказались чжурчжэни.

В аналогичном положении тюрки VII–VIII вв. умели «заставить головы склониться, а колени согнуться» ради общего блага. Эта система называлась эль (il). Но жестокость системы лишила ее популярности и предрешила ее гибель, и тогда на смену пришла комбинация племенного союза, самоуправлявшегося в течение мирного времени, с сильной властью, предназначенной для ведения войны. Собрание родовичей — курилтай — провозглашало вождя, именовавшегося гурхан, т. е. хан конфедерации племен. Такая ситуация благодаря легализованному взаимоограничению устраивала обе стороны: власть и подчиненных. Елюй Даши был достаточно умен и образован, чтобы понять, что он может сохранить надежду спасти свое отечество, только бросив нерастраченные силы степняков на чжурчжэней, увязших в Китае. Правда, на всякий случай он сохранил и титул императора, но ему не пришлось им воспользоваться, потому что чжурчжэни за время его жизни шли от победы к победе.

Чжурчжэньский полководец, донося своему императору о Елюе Даши, определил его силы в 10 тыс. всадников. Император приказал обождать с наступлением, очевидно потому, что главные чжурчжэньские силы добивали киданьского императора Янь-си в Северном Китае. Благодаря этой отсрочке Елюй Даши успел договориться с тангутами о совместном контрнаступлении на чжурчжэней, имея целью поддержать киданьского императора. Но союзники опоздали: император Янь-си был пленен, и спасать стало некого и нечего.

В 1126 г. силы Даши увеличились — очевидно, за счет киданьских беглецов, примыкавших к нему, чтобы не попасть в подчинение врагу. Китайцы определяли численность его войск уже в 100 тыс. человек, конечно в условном исчислении, с учетом боеспособности киданьских ветеранов. На самом деле их было гораздо меньше и даже при союзе с тангутами недостаточно для продолжения войны с чжурчжэнями. Поэтому Даши попытался завязать переговоры с империей Сун, обещая, что забудет китайское вероломство) если те нападут на чжурчжэней с юга. Тогда он обязался возглавить нападение с северо-запада.

Но чжурчжэни не дремали. Зимой 1125–1126 гг. они сами предприняли наступление на юг. 60 тыс. чжурчжэней осадили столицу Китая — Кайфын, на спасение которого было брошено свыше 200 тыс. лучших китайских войск. В Китае создалось две партии: сторонники войны и «борцы за мир». Последние возобладали и добились отхода чжурчжэней путем выплаты дани и территориальных уступок. Северный Китай был страшно опустошен, но это дало передышку Елюю Даши, успевшему наладить контакт с татарами и уговорить их не продавать чжурчжэням лошадей. Раздраженные чжурчжэни задержали наследника татарского вождя, прибывшего для переговоров, чтобы оказать давление на татар. Этот акт не увеличил популярности чжурчжэней в степи, однако ради спасения своего рода татары согласились быть проводниками чжурчжэньской армии, направленной против Елюя Даши в 1128 г. Армия эта была составлена из киданей, подчинившихся победителю, и командовать ею было поручено принцу из фамилии Елюев. Изоляция Елюя Даши была завершена.

Что ему оставалось делать? Он слишком хорошо знал стойкость и мужество чжурчжэньских войск, беспринципность и авантюризм своих окитаившихся соплеменников, ненадежность тангутов и себялюбие татар. Надежды на успех в бою или оборону крепости не было никакой, и Даши принял единственно правильное решение: он снова ушел на запад. Догнать его чжурчжэни не могли, да и не старались. Он стал для них безопасен и неинтересен. Гораздо выгоднее было завоевать Китай, где разложившаяся правительственная клика охотно жертвовала своим народом чтобы обеспечить себе веселую и безмятежную жизнь в дворцах и парках.

В январе 1127 г. пал Кайфын, и китайский император был взят в плен, а его брат перенес столицу на юг, оставив народ Северного Китая на разграбление противнику. Военная партия, стоявшая за сопротивление завоевателям, оказалась изолированной и от правительства, и от народа. Вождь ее, знаменитый полководец Ио Фэй, начал свою карьеру разгромом народного восстания около озера Дунтинху (1130–1135), а затем пал жертвой придворных интриг. Легкость побед и возможности обогащения соблазнили чжурчжэней, но повлекли за собою те же результаты, что и для киданей: китайская культура интеллекта осталась для них чуждой, зато культура порока была усвоена полностью. На пользу это пошло только монголам сто лет спустя. Но вернемся к нашему герою, поскольку мы подошли к нашей теме вплотную.

В 1129 г. Елюй Даши увел из крепости Хотунь тех киданьских воинов, которые остались ему верны. С ним ушло около 40 тыс. всадников, тогда как в минувшем году численность его войска достигла 100 тыс. — конечно, и то и другое в условном исчислении. Очевидно, не все кидани согласились покинуть родину, и многие предпочли подчинение врагу свободе в изгнании.

Достигнув города Бишбалыка (в Южной Джунгарии), Даши подсчитал свои силы. К нему примкнули главы семи оседлых областей Притяньшанья, очевидно уйгурских, и вожди восемнадцати племен. Состав последних крайне примечателен. Здесь названы: большие желтые шивэй и тьеле, обитавшие по берегам Амура, а также их соседи: уги и бигудэ, затем монгольские племена: онгираты, джаджираты, йисуты, нирун, таргутай, тамгалык, меркиты, хушины; потом уже известные нам цзубу (вероятно, осколок орды, распавшейся за 30 лет перед этим) и тангуты, потому что Елюй Даши не порвал союза с царством Ся. И наконец, четыре племени, по поводу которых ни Виттфогель, ни я не можем дать никаких сведений: пусувынь, хумусы, си-ди и гю-эр-би.

Вот опять пример нашей беспомощности перед источником. Определить племенной состав союзников киданьского царя крайне важно, но информация, пролежавшая в свитке 800 лет, представляет загадку, неразрешимую без помощи специального исторического анализа.

Как ни досадно, оставим без внимания четыре нераскрытых этнонима и посмотрим, что дают нам те, которые удалось отождествить.

Тангуты ясны — это вспомогательный отряд союзного государства Си-Ся; цзубу — сдавшиеся и зачисленные в киданьские войска татары, причем отмечено, что татары вольные перекинулись на сторону противника, т. е. чжурчжэней.

Четыре племени — желтые шивэй, тьеле, бигудэ и урянхаи — не кочевники. Очевидно, они, живя бок о бок с чжурчжэнями, сражались с ними и теперь были вынуждены спасаться от преследования, ибо между племенами легла кровь. Гораздо важнее, что семь племенных вождей были чистыми монголами. Надо полагать, что традиционная вражда их с татарами сделала их союзниками киданей, и теперь, когда военная удача улыбнулась их врагам, наиболее скомпрометированные сочли за благо покинуть родные степи. Но почему среди монголов оказался меркитский отряд — этого я не могу объяснить. Да, вероятно, при такой скудости сведений все объяснить просто невозможно. Но все-таки нужно отметить, что не племена целиком, а какие-то их части последовали за неукротимым вождем, потому что те же самые племена, по крайней мере в Монголии, в XIII в. сидели на своих местах. Отсюда можно заключить, что у Елюя Даши было не ополчение племен, а армия добровольцев, что и объясняет ее высокую боеспособность.

Заняв крепость и город Бишбалык, Даши собрал своих командиров и обратился к ним с речью. Он признал поражение своего народа, катастрофическое распадение империи Ляо и рассказал о бегстве последнего императора. Но такое известие не соответствовало истине, так как император сражался, пока не попал в плен. Но Даши, видимо, предпочел утаить эти подробности от вождей собравшихся племен. Затем он объявил о своем намерении продвинуться на запад и сплотить кочевые племена Великой степи для отвоевания родной земли. В ответ на призыв он получил 10 тыс. воинов, прекрасно обученных, вооруженных и снабженных.

Но и здесь кроме друзей нашлись враги. Столкновение с кыргызами на севере показало, что путь в Сибирь закрыт. Попытка напасть на Кашгар повела к полному поражению и обострила отношения с мусульманским населением оазисов Средней Азии. Кидани удержались только в долине реки Имиля и в Семиречье, где приняли участие в распре канглов и карлуков с ханом города Баласагуна. Елюй Даши лишил его ханской власти, но оставил в должности «управляющего тюрками».

Этот успех дал Елюю Даши необходимую ему точку опоры. Он ведь был не первым из киданей, попавшим в Среднюю Азию. Долгая и неудачная война выбросила с Дальнего Востока множество людей, отчаявшихся в победе и искавших пристанища у мусульманских князей Мавераннахра. Например, правитель Самарканда имел уже в 1128 г. около 16 тыс. киданьских шатров и использовал эмигрантов как охрану своей восточной границы. Но как только Елюй Даши появился в Баласагуне, эти и другие кидани перебежали к нему, благодаря чему его сила удвоилась. Богатые пастбища Семиречья позволили киданям откормить коней, и военный успех начал склоняться на их сторону. В конце 1129 г. Елюй Даши подчинил себе племя канглы и снова напал на Кашгар и Хотан. Обе крепости были взяты.

А чжурчжэньская армия, посланная для преследования последнего непокоренного киданьского принца, войдя в степи, оказалась бессильной. Тут нужны были кони и проводники, а вожди кочевых племен отказали чжурчжэням в повиновении. Больше того, монголы, объединенные тогда Хабул-ханом, объявили чжурчжэням войну и принудили их вернуться в Маньчжурию, а тангуты ответили чжурчжэньскому императору, что местопребывание Елюя Даши им неизвестно. Поход 1130 г. был сорван.

В 1131 г. чжурчжэни возобновили наступление на Хотунь, но недостаток провианта и холод заставили их повернуть обратно. Да и нечего им было там делать, так как преследуемый ими полководец был уже далеко на западе, куда не могли дотянуться руки чжурчжэньского императора. Кидани, оставшиеся на Орхоне, конечно, попали в плен. Кроме того, уйгуры из Хэчжоу поймали нескольких киданей и передали их непосредственно чжурчжэням, тем самым лишив ренегата командующего армией карателей последних трофеев. После стольких неудач он попал под подозрение, что имеет тайные связи с врагом. Бедняге осталось только поднять восстание и поплатиться за него головой (1132 г.).

Этот момент показался Елюю Даши удобным для того, чтобы осуществить свою заветную мечту: освободить свою родину и ее народ.

В 1134 г. он отправил 70 тыс. всадников на восток, через пустыню, чтобы восстановить былую славу Ляо. Но пустыня — барьер для любой армии. Войско киданей потеряв в дороге столько коней и быков, что вернулось с полдороги. Елюй Даши воскликнул: «Небо не благоприятствует мне! Это его воля» На этом закончилась война на востоке, только для того, чтобы с новой силой разгореться на западной окраине Великой степи.

 

Появление царя-священника

Прежде чем вести дальнейшее изложение хода событий, уместно остановиться и задать себе несколько недоуменных вопросов. Как мы отметили выше, Елюй Даши привел в Джунгарию около 10 тыс. всадников и удвоил это число за счет киданей, ранее его убежавших на запад. Значит, у него было около 20 тыс., пусть даже до 30 тыс. воинов. Покорением Кашгара и Хотана он сразу восстановил против себя весь мусульманский мир, а подчинением канглов — и Великую кипчакскую степь. Иными словами, положение на западной окраине кара-китайского (как оно теперь стало называться) ханства было весьма напряженным, тем более что за спиной мелких мусульманских князей стоял сельджук Санджар, командующий самой сильной армией, из тех, что действовали на Ближнем Востоке. Спрашивается, откуда же гурхан мог выделить 70 тыс. воинов для восточного похода? Ведь это в три раза больше всех его сил, даже если бы он полностью оголил западную окраину своих владений! Очевидно, что с 1130 по 1135 г. силы Елюя Даши возросли до какой-то огромной цифры, но за счет чего и кого?

Обратимся к источникам. Китайцы просто молчат. Ибн ал-Асир сообщает, что в 1130 г. карлукские и гузские наемники поссорились с самаркандским правителем Арслан-ханом и, поскольку султан Санджар встал на сторону последнего, убежали к гурхану. Но тут речь идет о нескольких тысячах, а не о сотнях тысяч. Джувейни сообщает, что в 1131 г. гурхан сделал набеги на Фергану и Мавераннахр и завоевал обе области. В отношении Мавераннахра это не подтверждается, ибо Самарканд взят не был, да и Ходжент оставался в руках мусульман. Видимо, это были просто набеги, не изменившие расстановки сил, но обострившие ситуацию.

Затем идет шестилетнее молчание. Никаких событий! Почему вели себя так пассивно мусульмане — понятно. Они просто не придавали значения вновь возникшему, очень маленькому княжеству «неверных турок». Но за это время Елюй Даши сумел подготовиться так, что в 1137 г. под Ходжентом наголову разбил войска Рукн-ад-дина Махмуд-хана, сменившего на посту правителя Самарканда незадачливого интригана Арслан-хана, сосланного султаном Санджаром в 1130 г.

На этот раз мусульмане взволновались. «Страх и печаль настали великие». Однако целых четыре года никаких событий не происходило. Елюй Даши почему-то не воспользовался плодами своей победы. Махмуд Самаркандский увлекся борьбой с собственными войсками из племени карлуков, которые обратились за поддержкой к гурхану. Только в 1141 г. возник новый конфликт, и на этот раз в грандиозных размерах. На борьбу с неверными явился султан Санджар, сопровождаемый вспомогательными отрядами из Хорасана, Седжестана и горных областей Гура, Газны, Мазандерана. Здесь были лучшие войска мусульманского мира, закаленные в боях с греками и крестоносцами, экипированные по последнему слову тогдашней техники. Войско Санджара исчислялось приблизительно в 100 тыс. всадников. Таких сил не выставляли даже против крестоносцев.

Несмотря на отрывочность данных источников, видно, что султан и его окружение отнеслись к начавшейся операции предельно серьезно, а не просто как к отражению очередного набега кочевников, постоянно совершавшихся с целью грабежа. Что могло их так насторожить?

А теперь сам Елюй Даши? По словам Ибн ал-Асира, будто бы он выставил 300 тыс. воинов «из киданей, тюрок и китайцев». Что может эта фраза значить? Киданей было меньше 30 тыс. всадников. Тюрки в большинстве своем жили севернее и западнее Балхаша, т. е. за пределами кара-китайской державы. Никаких китайцев быть не могло. Восточные кочевники-монголы в это время активно воевали с чжурчжэнями, тангуты тоже. Короче говоря, неоткуда было прийти подкреплениям для войны с мусульманами, да и незачем было восточным степнякам поддерживать хана, сбежавшего от них.

И несмотря на все это, в 1141 г. на Катванской равнине, лежавшей между Ходжентом и Самаркандом, Елюй Даши, разделив свое войско на три части, оттеснил мусульман в долину Диргам (один из притоков Зеравшана) и разгромил их так, как этого не могли сделать ни Карл Мартелл, ни Лев Исавр, ни Готфрид Бульонский. Султан Санджар успел убежать, но его жена и соратники попали в плен, а 30 тыс. лучших сельджукских воинов пали смертью храбрых. Вот факт! То, что он совершился, несомненно, но почему это могло произойти, непонятно и никем не объяснено. Значит, надо искать объяснения. И последнее: после столь блестящей победы Елюй Даши ограничился тем, что занял Самарканд и Бухару и какой-то киданьский отряд разграбил Хорезмский оазис. Хорезмшах, впрочем, быстро договорился с гурханом, обязавшись платить какие-то подати натурой и 30 тыс. динаров золотом ежегодно. Во всех захваченных киданями городах Средней Азии были оставлены местные владетели, обязанные только платить гурхану незначительную подать. Чем объяснить столь странную умеренность? Ведь гурхан должен был по крайней мере вознаградить свое войско, а своих средств у него не было. Источники и тут молчат.

Ну, а если мы поставим вопрос по-иному, исходя из знания ситуации и с позиций здравого смысла? Начнем с известного: для войны нужны деньги и люди. Денег у Елюя Даши не было, так как все богатства империи Ляо попали в руки победителя. А людей в степи в XII в. было много, и далеко не все они были тесно связаны со своими племенами. Тут решающую роль играли два фактора: 1) увлажнение степи, которое стимулировало не только расширение пастбищных угодий и увеличение стад, но и прирост населения, потому что детей было чем кормить и они вырастали в воинов; 2) кочевой быт, при котором каждое племя имеет строго определенный регион для перекочевок и тем самым входит в состав его биоценоза. На каждую семью приходился участок с определенным количеством травы и воды, а следовательно, скота и коней. Расчеты С. И. Руденко показали, что для обеспечения минимальных нужд средней скотоводческой семьи в 5 душ необходимо поголовье скота, равное 25 лошадям, исходя из следующих данных: одной взрослой лошади соответствует 5–6 голов рогатого скота, 6 овец или коз; двухлетка приравнивалась к 1/2 лошади, однолетний жеребенок — к 1/4 лошади. К этому надо прибавить транспортных животных: для одной кибитки — 4–6 вьючных лошадей, а для богатой юрты с ее содержимым — 10–12 лошадей. Следовательно, для того чтобы кочевое хозяйство богатело на своем участке, необходимо не только увеличение кормов, но и стабилизации населения, ибо прирост поглотит все доходы, которые может уделить кочевнику природа. В условиях засухи, когда детская смертность была высока, лишних людей в степи было мало; теперь они появились, и старейшины скотоводческих племен были рады от них избавиться. Если гурхан принимает к себе людей, то и пусть идут к нему, да не возвращаются.

Итак, если не удалось мобилизовать племена, то можно было набрать людей, слишком энергичных, оказавшихся неуживчивыми в родных кочевьях и достаточно тренированных для военной службы. Сложность была одна: на этих полунаемников трудно было положиться. Особенно опасными могли оказаться их вожди. Поэтому Елюй Даши ввел порядок, по которому ни один военачальник не мог иметь больше 100 всадников, а все сотники подчинялись непосредственно гурхану.

Но, набрав добровольцев, надо было их кормить, вооружать, обучать, а значит, кто-то должен был дать деньги, которых у хана не было. Поищем, кто бы это мог быть? Тот, у кого они были и кому было нужно, чтобы гурхан воевал с мусульманами. В XIII в. свободные средства были только у купцов, водивших караваны из Китая в Европу и обратно. Мусульманские купцы, естественно, исключаются; еврейская торговля была подорвана еще в 965 г. разгромом Итиля, важного перевалочного пункта. Остаются уйгуры, одна часть которых была буддистами, другая — несторианами.

В Уйгурии процветал буддизм, по канонам которого монахам запрещалось прикасаться к золоту, серебру и женщине. Следовательно, истые буддисты к торговле отношения не имели, хотя их монастыри были изрядно богаты. Зато несториане торговали вовсю и ненавидели мусульман со всей страстью, на которую были способны. И тут вернемся от соображений к фактам. Именно уйгуры приняли бежавшего гурхана в своей столице Бишбалыке, снабдили его продовольствием, дали возможность реорганизовать армию, а в дальнейшем пополнить ее степными удальцами. За это они получили то, что нужно любому коммерсанту, — их ставленник сокрушил их конкурентов в Самарканде, Фергане, Кашгаре и Хотане и обеспечил им монополию караванной торговли. С Катванской битвы начался расцвет уйгурских городов, а там, где власть попадала в руки христиан, мусульманских купцов облагали налогом.

Но мы допустили бы самую грубую модернизацию, если бы опустили конфессиональный момент. Хотя христианство было в сельджукском султанате терпимо, но, конечно, мусульмане имели все возможные преимущества. Затем, несториане сами отличались нетерпимостью и, не жалея средств для войны против иноверцев, нуждались в подходящем военном вожде. Елюй Даши отвечал всем требованиям: он был достаточно культурным, чтобы избежать подозрений в язычестве, достаточно светским, чтобы не стать буддийским монахом, и, оказавшись врагом султана Санджара, он уже не мог и думать о принятии ислама. Крестить его, по-видимому, не удалось, так как еще в 1130 г. он приносил традиционную киданьскую жертву Небу, Земле и предкам — серого быка и белую лошадь. Но делал он это скорее для своих воинов, хотя конфуцианское образование, полученное им в юности, также не мешало сохранению таких пережитков в его сознании. Основное же заключалось в том, что он, как опытный политик, понимал, что, если он хочет удержаться на новой земле, ему следует обеспечить себе поддержку хотя бы части местного населения, пусть несториан. Поэтому, несмотря на его письмо к правителю Бухары, начинающееся формулой, приемлемой для мусульман: «Во имя Бога, милостивого, милосердного», его наследник получил христианское имя Илия (I-lieh), а крестоносцы в Палестине и Сирии искренне поверили в существование христианского царства на восток от Персии.

На самом деле его не было, но идея его существования, его необходимости и даже возможности осуществления возникла и играла роль в политической и военной истории Азии. Христианское царство, возглавляемое царем-священником, — только мечта восточных христиан, но эта мечта была настолько действенна, что к моменту смерти Елюя Даши многим начала казаться реальностью, и ради мечты примирились былые враги — несториане и яковиты (монофизиты). Объединение этих двух церквей, с полным пренебрежением к догматике, состоялось в 1142 г., еще при жизни Елюя Даши.

 

Иоанново царство

Елюй Даши умер в 1143 г. Его сын Илия остался малолетним, и власть перешла в руки ханши-матери, которую гурхан перед смертью назначил регентшей. Но даже после его смерти кочевники Монголии, а также обе дальневосточные империи: чжурчжэньская — Кинь и китайская — Сун — рассматривали его преемников как самого Даши и относили к нему поступки кара-киданьских правителей.

За истекшие 10 лет империя Кинь (Цзинь), уже примирившаяся с покоренными ею киданями, решила наладить отношения и с теми, которые бежали на запад. Однако как только чжурчжэньский посол в 1144 г. явился к гурхану, предававшемуся охоте, и потребовал, чтобы тот, сойдя с коня, выслушал императорский рескрипт, как его самого стащили с седла и убили.

В 1151 г. Илия вступил на престол и мирно правил до 1161 г. За это время у киданей произошел только один конфликт с Хорезмом, но и тот закончился без пролития крови, потому что кидани не приняли боя с превосходящими силами хорезмийцев (1158 г.). По смерти Илии на престол взошла его младшая сестра, правившая до 1177 г. Погибла она вследствие романтической истории: ее любовник добился того, чтобы ханша убила своего мужа. Отец убитого возмутил войско, и ханша и ее любовник были схвачены и убиты. В 1178 г. на престол вступил сын Илии — Чжулху (Джурка, т. е. Юрка, Юрий), правивший до 1213 г. Первую половину своего царствования он был занят тем, чтобы удержать позиции, завоеванные в Средней Азии его дедом, и ради этого помог патриарху Илие III учредить несторианскую митрополию «Кашгара и Невакета (Семиречье)», а во вторую — был вынужден ввязаться в политику, связанную с войнами Чингисхана, но об этом будет рассказано в особой главе, посвященной уже не созданию, а уничтожению кара-киданьской державы.

Территория, захваченная и освоенная основателем кара-киданьской державы, к моменту его смерти охватывала три больших района. Под непосредственным управлением гурхана находились Западная Джунгария от реки Имиля на севере и Семиречье до реки Чу на юге. Эта территория, весьма удобная для кочевников и полукочевников, благодаря разнообразию горных и степных пастбищных угодий, кормила 84500 шатров (хозяйств), включая местное тюркское население. Соответственно небольшой была армия: 10 тыс. непосредственно в распоряжении гурхана и 30–50 тыс. при полной мобилизации.

Столица — вернее, ставка — Баласагун — лежала в верховьях реки Чу, недалеко от Иссык-Куля. Другой город, Имиль, находился недалеко от восточной оконечности Балхаша. Эта небольшая, живописная, бедная область и была пресловутым «царством пресвитера Иоанна».

К югу от руки Чу и Центрального Тянь-Шаня лежала гораздо большая территория, подвластная гурхану по праву завоевателя. На юге она была ограничена волнами Аму-Дарьи, на западе — Аральским морем, так как хорезмшахи признали верховную власть гурхана, на востоке — богатым оазисом Хотаном. Кашгар, Самарканд, Бухара и Термез, так же как Хорезм и Хотан, имея своих собственных правителей, после Катванской битвы сочли за благо платить гурхану необременительную дань, что гарантировало им покой и отсутствие необходимости организовывать дорогостоящую оборону северной границы. Уйгурский идыкут тоже числился в вассалах гурхана, но, по-видимому, это был скорее симбиоз, нежели действительное подчинение. Уйгуры по отношению к киданям вели себя весьма самостоятельно.

А теперь, когда мы очертили истинные границы «царства попа Иоанна», весьма полезно заглянуть в русский текст «Сказания об индийском царстве», до сих пор не использованный нами. В отличие от вышеприведенного латинского описания здесь есть кое-какие интересные детали, на которых мы и сосредоточим наше внимание.

Вначале текст выдержан в духе средневековой «научной фантастики». Тут и трехногие люди, и трехсаженные великаны, и полуптицы-полулошади, крокодилы и феникс, но вот что интересно: географические сведения.

Посреди «царства» лежит «песочное озеро, да николи же не стоит на одном месте: отколе ветр потянет, ино пойдет вал, и восходят же валы на брег за 300 верст». Это вполне точное описание песчаной пустыни с барханами, и неясно только: какую пустыню имел в виду автор — Такла-Макан или Центральную Джунгарию. Поэтому посмотрим текст дальше! «Посторонь того моря за 3 дни (пути. — Л. Г.) суть горы высокие, от них же течет река каменная, валится камение великое и малое по себе 3 дни. Идет же то камение в нашу землю в то же море песочное, и покрывают валове моря того, и близ тоя рекы едино днище (на расстоянии одного дня пути) есть горы пусты высоки, их же верха человеку не мощно дозрети, и с тех пор течет река под землею не велика».

Это описание южных склонов Тянь-Шаня, откуда постоянно низвергаются каменные обвалы и осыпи, перекрывающие русла речек, которые выходят на поверхность только на границе песчаной пустыни. Именно здесь расположена цепочка богатых оазисов Уйгурии: Куча, Курля, Аксу и др. Дальше идут упоминания о драгоценных камнях, находимых в руслах этих рек; тут уместно вспомнить, что Хотан — родина нефрита и яшмы, а также в окрестных горах имеются месторождения рубинов, сапфиров и ляпис-лазури. И наконец, важно упоминание, что малые реки впадают в большую, где много рыбы, причем последнюю едят сырой. Большая река — Тарим. Итак, среди фантастических вымыслов обнаружена весьма ценная деталь — царство первосвященника помещено в Уйгурии.

На первый взгляд и это противоречит исторической действительности, потому что ставка гурхана и кочевья его воинов располагались севернее Тянь-Шаня, но буквализм, как мы говорили выше, чаще всего ведет к заблуждению. Ведь автор «Сказания об индийском царстве» меньше всего интересуется действительностью. Для него важен образ и смысл! Поэтому он нарисовал картину страны, являвшейся сердцем восточного несторианства, ту самую, которая инспирировала взлет восточно-христианской культуры, противостоявшей и буддизму и исламу. И в этом смысле он подкрепляет нашу догадку о том, что именно уйгуры были инициаторами «желтого крестового похода», удара, от которого не смог оправиться сельджукский султанат.

С этой точки зрения автор источника был прав, и, вероятно, его современники умели его понимать, а мы, привыкшие к деловому языку и статистической точности, просто не умеем понимать системы образов и ассоциаций и за метафорами находить истинное содержание, очевидное средневековому читателю. Значит, трудность перевода заключается не в простой подстановке слов и фраз, но еще больше в уяснении смысла в манеры изложения.

Так, но это не все! Историческая действительность была вытеснена смысловой образностью не до конца. В этом мы убедимся, если рассмотрим вопрос о северной границе кара-киданьского ханства.

В отличие от южной и западной границ северные пределы кара-киданьского царства не могут быть определены с достаточной уверенностью. Принято считать, что граница эта проходила по реке Имилю, а севернее, в бассейне Иртыша, жило могущественное племя найманов, происхождение и этническая принадлежность которых до сих пор остаются открытым вопросом. История найманов достоверно известна только с эпохи Чингисхана, т. е. со второй половины XII в.. Вот тут-то и кроется разгадка. В то время когда большинство кочевых племен степной Азии известны историкам с конца X в. или начала XI в., сведения о найманах, самом большом, сильном и культурном народе, действительно появляются в конце XII в.

Народа и культуры без истории не бывает, следовательно, предки найманов были членами какого-то иного этноса, и даже можно определенно утверждать, что это были просто кидани.

В Срединной Азии каждый народ имел кроме этнического наименования синоним — число племен, его составлявших. Так, уйгуры назывались токуз-огузы, т. е. «девять племен», карлуки — уч-огузы, или «три племени», басмалы — «сорок племен», тангуты — «семь племен». Восьмиплеменным народом были кидани, а слово «найма» значит по-монгольски «восемь». От найманского языка сохранились только имена собственные и «культурные слова». И те и другие чаще всего бывают заимствованными у соседей. Зато мы знаем, что при столкновении с кераитами и монголами найманы великолепно с ними объяснялись, что говорит об их монголоязычии. А откуда могли монголоязычные кочевники попасть на Алтай во второй половине XII в.? Только вместе с киданями, а скорее как часть киданей, соратников Елюя Даши, Такова вероятность, но тут настало время снова обратиться к источникам.

Рашид ад-Дин сообщает: «Ранее эпохи Чингис-хана государями найманов были Наркыш-Таян и Эниат-каан… они разбили племя кыргызов… Буюрук и Таян (современники Чингисхана. — Л. Г.) были сыновьями Эниат-каана (ниже он назван Инанч-Бильгэ Буку-хан. — Л. Г.)… племена найманов были кочевыми, некоторые обитали в гористых местностях, а некоторые — в равнинах… они имели большое и хорошее войско; их обычаи и привычки были подобны монгольским».

Добавим к сведениям мусульманского автора слова христианского монаха-минорита Вильгельма Рубрука, ездившего послом к монголам: «Именно в то время, когда франки взяли Антиохию (в июне 1098 г.), единовластие в северных странах принадлежало одному лицу, по имени Кон-хам (спутаны два слова: «хан» и «кам», т. е. прорицатель. — Л. Г.). Этот Кон был каракатай. (В 1098 г. еще не было деления на собственно катаев // киданей и кара-катаев. Автор XIII в. допускает модернизацию.) Эти катай (кара-кидани) жили на неких горах, через которые я переправлялся (он шел одним из трех проходов между западной и внутренней частями Срединной Азии, расположенными между хребтами Алтая и Тянь-Шаня), а на одной равнине между этих гор жил некий несторианин пастух (pastor), человек могущественный и владычествующий над народом, именуемым Найман и принадлежавшим к христианам-несторианам (описана Западная Джунгария — область кара-киданьского гурхана Елюя Даши. — Л. Г.). По смерти Кон-хама (императора династии Ляо. — Л. Г.) этот несторианец превознес себя в короли, и несториане называли его королем Иоанном, говоря о нем вдесятеро больше, чем было согласно с истиной. Именно так поступают несториане, прибывающие из тех стран: из ничего создают большие разговоры».

Хронология здесь напутана сильно, но не случайно. Дата взятия Антиохии совпадает с разгромом и покорением цзубу киданями и объединением восточной части Великой степи империей Ляо. Это событие не могло не остаться в памяти кочевников, от которых Рубрук получил информацию через полтора века.

А теперь сравним тексты. Несмотря на кажущиеся противоречия, они дополняют друг друга. Рубрук определенно описывает Елюя Даши и территорию его ханства, называя ее найманской. Рашид ад-Дин отмечает, что до конца XIII в. у найманов был только один государь — Эниат или Инанч, имя, либо легко переделываемое в «Иоанн», либо просто имя «Иоанн», превратившееся в Эниат.

Затем дата — война с кыргызами. Как нам уже известно, кидани столкнулись с кыргызами в 1129 г. Кыргызы сумели отбиться, но степи Западной Монголии, лежавшие южнее Саянского хребта, естественно, достались киданям. Только отсюда, используя людские резервы из тех благодатных степей, мог Елюй Даши набрать воинов для разгрома сельджукского султана в 1141 г., после чего он и прослыл царем-пресвитером. Но после его смерти в 1143 г. началось отпадение окраин, и Эниат, с тюркским прозвищем Инанч Бильгэ Буку-хан (муж мудрый и сильный), оказавшись во главе своего отряда на территории, огражденной Монгольским Алтаем, стал самостоятельным и передал власть двум своим сыновьям, имена которых остались неизвестны. Впрочем, нам достаточно их титулов: старший именовался Таян-хан, а младший — Буюрук-хан. Используя тюркские титулы, найманы сохранили монгольскую речь.

Итак, вначале северная граница ханства, которое называлось в Европе «царством пресвитера Иоанна», достигала Саянского хребта, но слабые женские руки выпустили северные земли, скорее всего во время смуты 1177 г., и границы государства сузились настолько, что оно не могло быть жизнеспособным. Выходит, что вымысел европейских сплетников был далек от истины, но подождем с выводом. Ведь в самой фантастической повести иногда оказываются крупицы правды.

И вот мы подошли к событиям, которые надо рассматривать уже не суммарно. Спустимся с облаков на вершину степного кургана и осмотрим горизонт и прилегающую степь более сосредоточенно и подробно. Теперь мы можем позволить себе эту роскошь, потому что знаем — где и что искать.