Фашисты встревожились не на шутку. Каждый день приносил все новые неприятности. То исчезнет оружие, то загорятся машины, то обнаружится убитый солдат… И самое главное, никаких следов. Комендант Калача Винклер выходил из себя. Наутро после поджога машин он ворвался к себе в кабинет злой, как черт. Солдаты и офицеры, хорошо знавшие своего начальника, старались не попадаться ему на глаза. Но Винклер приказал немедленно построить комендантскую роту и русских полицейских. Он молча прошел несколько раз перед строем, остановился возле полицаев, презрительно отвернулся…

— Ну вот что, вы, — зло заговорил он, обращаясь к замершим полицаям. — Мне кажется, что вы зря хлеб жрете и оружие носите. Великая Германия и наш фюрер оказали вам честь, разрешив служить нам. А вы даже не пытаетесь оправдать такую честь. Диверсанты должны быть выловлены. Все! Идите!

Задание получила и комендантская рота. В тот же день Винклер разговаривал с сотрудниками гестапо. Улицы запестрели листовками. Фашисты извещали, что всякий, кто укроет у себя диверсанта или партизана, будет немедленно расстрелян. За обнаруженное оружие — расстрел. За прямую или косвенную связь с партизанами — расстрел. А тому, кто укажет местонахождение партизан, была обещана денежная награда. Фашисты и полицаи горячо взялись за дело. Особенно усердствовал Бараков. В тот раз, когда Цыганков встретил его по дороге в Калач, Иван не случайно почувствовал к нему недоверие. Как только гитлеровцы заняли Калач, Бараков появился в хуторе. Он сменил гимнастерку на гражданский костюм и открыто появился на улицах. Сначала хуторяне радовались встрече со знакомым:

— Коська, откуда?

— На побывку, по ранению, — отвечал Бараков.

— Тише ты, — пугались хуторяне. — Неровен час, услышат фашисты — несдобровать тебе. Ты что ж это разгуливаешь по улицам? Не боишься?

— А чего мне бояться? Я был насильно мобилизован.

— Как это насильно?

— А так. Мне война не очень нужна.

Вскоре всем стало ясно, что Бараков дезертировал из Красной Армии. И люди стали его сторониться. А Бараков все чаще появлялся в компании гитлеровских солдат.

Комендант Калача давно уже искал таких людей, как Бараков. Приказал привести его.

— Ну, как отвоевался? — спросил комендант.

— С меня хватит. Я им не дурак кровь проливать.

— Так. А чем думаешь заняться?

— Отдохну немного, а там видно будет.

— Отдохнуть решил? — рассмеялся комендант. — А кто будет порядок наводить? Придется поработать.

Бараков почесал затылок.

— Ну так как? — переспросил комендант.

— Да я бы ничего, но здесь меня все знают.

— Вот и хорошо, — обрадовался комендант. — А то у нас почти нет никого из местных. Пусть все видят, что жители Калача охотно идут служить фюреру. Позовите старосту! — приказал он.

Через час Бараков появился на улице с винтовкой и повязкой полицейского.

Новая служба пришлась ему по душе. Бараков сдружился еще с одним полицейским, приехавшим откуда-то с запада, по прозвищу Усан. Вдвоем они бродили по улицам хутора, нагоняя страх на жителей. Вскоре Бараков добился того, о чем давно мечтал: хуторяне стали его бояться. С наступлением вечера оба полицейских уходили пьянствовать. Служба текла мирно. И вдруг появились партизаны.

— Мы их быстро выловим, — хвастался Бараков. — Я тут все места знаю, укрыться негде. Поймаем, и награда наша. А потом махнем подальше от Калача, заживем с тобой.

Полицейские стали наведываться в хуторские дома. Заводили разговор о диверсантах. Но люди молчали. Большинство действительно ничего не знало, а тот, кто догадывался, и не думал ни о чем говорить.

Бараков обычно сообщал:

— Главного уже поймали. Теперь всю шайку выловим.

— Да? Ну хорошо, хорошо, — слышалось в ответ.

Иван всегда терпеть не мог Баракова, а с тех пор, как тот стал предателем, Цыганков ненавидел его и не скрывал своей неприязни. Но Бараков словно не замечал этого. Он искал встреч с Цыганковым, всегда радостно жал ему руку и обязательно подолгу с ним говорил. О чем? Иван и сам толком не мог бы сказать: никогда он не слушал Баракова и при встречах думал об одном: как бы скорее избавиться от него.

Сначала Цыганков не придавал этим встречам значения, потом насторожился: уж не пронюхал ли что-нибудь полицай?

Усиленный интерес Баракова к Цыганкову встревожил и ребят.

— Что ему надо? — как-то спросил Цыганкова Шестеренко. — Не нравится мне это.

— А может, раз-два и готово? — предложил Кошелев.

— Что готово? — не понял Егор.

— Что, что, — рассердился Павел. — Какой ты беспонятливый. Избавиться надо от этого Баракова.

— Пока не стоит, — решил Иван. — Трудно это сделать: он один не появляется, да и немцы могут догадаться. Подожди, еще придет время.

А Бараков все не оставлял Ивана в покое. Однажды встретил его возле базара, по обыкновению говорил о чем-то, потом вдруг предложил:

— Шел бы, Иван, к нам. Парень ты смелый. Нам такие нужны.

— К кому это к вам? — насторожился Иван.

— Ну что ты прикидываешься? Вроде не понимаешь. К нам, к полицейским.

— В предатели? — уточнил Цыганков.

— Ты полегче. Думаешь, если я с тобой по-дружески, так все можно? За эти слова, знаешь, по головке не гладят. Предатели! Ишь, какой. Мы порядок наводим. Была раньше милиция, а теперь полиция. Понял? Вот и вся разница.

— Правда? — притворно удивился Иван. — А я думал…

— Меньше думай — легче жить, — посоветовал Бараков. — Все равно без дела шастаешь. А тут тебе занятие и опять же паек хороший. Мать небось голодает. Пожалел бы.

Иван быстро сообразил, как быть дальше. Раз зовет к себе, значит, ничего не знает, даже доверяет. А может, это ловушка? Нет, Бараков — мужик глуповатый, он особенно хитрить не умеет. Значит, не знает.

— Подумаю, — пообещал Иван.

— Сказал тебе, меньше думай, — повторил Барашков. — И не советуйся ни с кем. Хочешь — иди, а нет — пеняй на себя.

— Ладно, видно будет.

— Ты особенно не тяни.

— Ладно, ладно.

В тот же день Иван рассказал ребятам о предложении Баракова.

— Говорил, кончать с ним надо, — горячился Кошелев. — Теперь не отцепится.

— Ну, дела! Не придумаешь, как быть, — произнес Шестеренко.

— Ладно, ребята. Что сейчас гадать. Видно будет. Что-нибудь новое узнали? — перевел разговор Цыганков.

— Узнали, — хмуро сообщил Кошелев. — Немцы держат в бане ребят и девчат. Калачевские и откуда-то издалека. Будут отправлять в Германию. Говорят, скоро.

— Надо освободить ребят, — подал мысль Покровский. — У бани всего один часовой, а с ним легко справиться. Замок с дверей собьем, а там пусть разбегаются.

— Переловят их, — с сомнением покачал головой Шестеренко.

— Ничего, не переловят. Хуторские и сельские знают все дороги, быстро выберутся из Калача. А с ними уйдут и дальние.

…Поздно вечером тяжелый удар по голове свалил часового. С замком справились быстро. Цыганков широко распахнул дверь и крикнул в темноту:

— Товарищи, часового нет! Разбегайтесь!

Пленники кинулись к выходу, выбежали на улицу. И вдруг раздались выстрелы.

Фашисты осветили темноту ракетами.

Операция не удалась. Случайно или нет, но поблизости оказалось несколько гитлеровцев. При свете ракет они открыли стрельбу. Отвечать было бесполезно. Теперь уже пленным ничем не поможешь. И четверо ребят, укрывшись неподалеку, с горечью смотрели, как гитлеровцы загоняют обратно вырвавшихся на волю людей.

Дальнейшее произошло так неожиданно, что никто не успел даже опомниться. Из толпы сопротивляющихся вырвались парень и девушка. Они быстро пересекли улицу. До домов осталось совсем немного. Но в это время снова вспыхнули ракеты и загремели выстрелы. Парень упал. Девушка была уже возле домов.

Иван хотел выбежать ей навстречу, но прогремела еще одна пулеметная очередь. Последняя. И сразу все стихло. Медленно погасли ракеты, улица утонула в непроглядной тьме, которая накрыла баню, толпу загоняемых назад людей, неподвижное тело девушки. Иван пополз вперед.

— Ты куда? — испугался Шестеренко. — Назад, слышишь.

— Подожди, я сейчас.

Он полз медленно, прижимаясь к земле. Каждую минуту могли подойти фашисты, и Иван держал автомат наготове. Зачем он полз, кому он мог помочь, — сам не знал. Но ему очень хотелось посмотреть на эту девушку. А солдаты, кажется, еще и не собирались идти сюда, они были заняты пленными.

Девушка лежала вниз лицом, подвернув под себя руки. Плечи и спина ее были залиты кровью. Ваня дотронулся до ее головы. И вдруг раздался тихий стон. Цыганков вздрогнул. И тут же мелькнула мысль: фашисты могут услышать. Он осторожно повернул голову девушки, прикрыл рукой ее рот. В это время подползли друзья. Вчетвером они вынесли девушку за угол. Здесь подставил широкие плечи Шестеренко. Молча двинулись ребята в свое укромное место — в лесочек.

Застелив пол землянки свежей травой и соорудив постель из одежды, ребята принесли воды и обмыли лицо девушки. Иван наклонился и вдруг ахнул:

— Валя! Ребята, да это же Валя!

Друзья знали о Вале. Иван часто вспоминал свою жизнь в Сталинграде, и о чем бы он ни рассказывал, обязательно говорил о Вале. Да и кто в шестнадцать сдержался бы, чтобы не поделиться с друзьями, не рассказать о большом чувстве, о первой девушке, которая вошла в жизнь. И вот лежит Валя, занесенная сюда ветром войны, окровавленная, беспомощная, а может быть, уже и неживая.

«Неживая!» — Иван бросился к девушке.

— Валя, Валя! Ты меня слышишь? Это я, Ваня.

Забыв о ее ранах, он тормошил Валю, желая убедиться, что она жива. Девушка тяжело открыла глаза. Посмотрела вокруг, застонала и снова впала в забытье.

— Валя!

— Тише ты, — Кошелев с силой дернул друга за плечо, — не трогай ее. Не видишь — еле жива. Давай-ка лучше перевяжем раны.

Из рубашек наделали бинтов, кое-как перевязали раны. Иван остался в землянке, получив строгий наказ Кошелева не подходить к раненой, остальные разошлись по домам. Кошелев взялся достать необходимые лекарства.

К утру девушка заснула. Она даже не слышала, как сменили ей повязки, на этот раз перевязав раны настоящими бинтами, которые раздобыл где-то Кошелев. Она спала глубоким, ровным сном. И только под вечер, когда в землянке стало темно, Валя открыла глаза. Цыганков сразу же бросился к ней.

— Валя, это я, Ваня. Узнаешь?

— Какой Ваня? — еле слышно спросила девушка.

— Ну как же ты не помнишь? Я еще пирожки с чечевицей у тебя покупал, а потом мы гуляли на Волге. Из ремесленного я. Помнишь?

— Ваня!

Девушка заплакала.

— Ну чего полез? Не видишь, человек еще слаб, — сердито закричал на Цыганкова Кошелев. — Совсем ее расстроил, а больным нельзя волноваться.

— Ваня, как же ты попал сюда? — сквозь слезы спросила девушка.

— Я-то дома, в Калаче, а вот ты как сюда попала? Ты лежи, мы потом поговорим, — торопливо добавил Цыганков, покосившись на Кошелева.

Увидев хмурое лицо Павла, Цыганков замолчал.

— Ей нужен покой, — прошептал Павел. — Уйди, потом наговоришься.

С тех пор как Кошелев раздобыл где-то бинты и йод, ребята твердо уверовали во врачебные способности Павла. Правда, сам он никогда за больными не ухаживал — не приходилось. Но где-то слышал, что больных нельзя волновать. Еще знал, что надо кормить их куриным бульоном. Курицу в Калаче найти не удалось, и тогда, решив, что молоко ничуть не хуже, Павел притащил огромный чугунок молока.

Через несколько дней Валя почувствовала себя лучше. Кошелев приспособил подушку, помог ей лечь повыше. В землянке было светло: заблудившийся солнечный луч проникал в убежище. Валя впервые за все время улыбнулась:

— Что же вы делаете здесь?

— Воюем, — ответил Иван.

— Ну уж и воюем, — недовольно пробурчал Кошелев. — Просто портим настроение фашистам.

— А помнишь, Ваня, записку, которую ты бросил в ящик? Мы тогда с папкой не могли понять, почему ты нас не дождался. А потом началось страшное.

Затаив дыхание, слушали ребята рассказ Вали о городе, о жестоких боях, обо всем том, что только смутно просачивалось через линию фронта, о нелегкой судьбе Вали, ее отца, многих жителей.

Вот что произошло с Валей.

Что было во второй половине августа 1942 года.

Как-то после обеда она собралась на бахчу. Захватив краюху хлеба и мешок, Валя на цыпочках подошла к двери Кузьма Петрович услышал скрип, половиц и открыл глаза.

— Ты куда это, дочка?

— Я сейчас, папка, ты спи. Пойду на бахчу.

— А может быть, не надо, доченька? Время-то, сама знаешь, какое.

— Ничего не будет. В городе тихо. Я быстро.

Кузьма Петрович не стал спорить. Последнее время он заметно сдал. Старые друзья уехали, звали они и Кузьму Петровича. Но он решил остаться в городе. Попробовал вместе со всеми строить оборонительные линии, но силы оказались уже не те. И Кузьма Петрович чаше всего проводил время дома.

Утро было раннее, но город уже не спал. По улицам мчались трамваи и машины; тихо, без песен, шла куда-то рота красноармейцев; озабоченные хозяйки спешили к магазинам, где уже выстроились немалые очереди… Во всем чувствовалась тревожная, но уверенная деловитость. По-прежнему дымили заводские трубы. Правда, дымки были редкие, жидкие: это работали отдельные оставшиеся в городе цехи. Но даже эти редкие дымки радовали глаз.

На окраине города Валя вышла из трамвая и направилась в степь. Справа и слева на многие километры раскинулись бахчи. Урожай был в этом году очень хороший, поля пестрели крупными арбузами и дынями.

Сторож сидел возле шалаша перед большой кучей арбузов. Он выбрал арбуз покрупнее, дотронулся до него ножом, и тот развалился, обнажив ярко-красную сердцевину. Валя отрезала большой ломоть, взяла кусочек черного хлеба и с наслаждением принялась за еду.

Часа через два, набрав полмешка арбузов, она решила ехать домой. Присела возле шалаша передохнуть. И в это время послышался рокот моторов, а по земле промчались тени самолетов. Тени быстро бежали из степей к Волге.

Валя с тревогой посмотрела в сторону города, куда направились самолеты. А с запада шла новая волна, за ней еще и еще.

— Дедушка, что это?

— Не знаю, дочка. Вроде фашисты летят.

Со стороны города донеслись глухие удары. Один, другой, третий… Вскоре они слились в сплошной гул. Черный дым поднялся к небу.

— Дедушка, я побегу домой.

— Беги, дочка, беги.

Добежав до окраины города, Валя почувствовала едкий запах гари. Она миновала один квартал, другой, выбежала на длинную улицу, что ведет к центру города, и остановилась. К небу поднимался густой черный дым, жарко гудело пламя. А над пожарищем рыскали самолеты с черными крестами. Они беспрерывно сыпали бомбы. За сплошным гулом ничего не было слышно. Бесшумно упала стена пятиэтажного дома, пламя взметнулось вверх в том месте, где только что стоял небольшой аккуратный домик с веселыми ставнями…

Сквозь пламя и жару, через удушливый дым и подстерегающую на каждом шагу смерть бежала Валя к своему дому. Навстречу попадались люди, они что-то кричали ей, кто-то схватил ее за руку. Она ничего не видела и не слышала, пока не выбежала на площадь. Дома не было. Вместо него стояли обломки стены. Везде развалин она увидела плачущую соседку.

— Папа! — закричала Валя. — Где папа?

Соседка обняла ее, продолжая громко плакать. Только тогда поняла Валя, что папы больше нет.

Под вечер пришли усталость и какое-то оцепенение. Словно во сне, обошла Валя развалины своего дома, заметила среди груды камней свою полуобгоревшую кровать и на ней куклу Аленку. Эту куклу папа берег еще с той поры, когда умерла мама. Валя хотела как-то подарить Аленку соседской девочке, да папа не разрешил, купил ей новую. Так и жили они втроем — папа, Валя и всегда нарядная Аленка.

Валя взяла испачканную в саже Аленку и пошла через сожженный город на Дар-Гору, к тетушке, маминой сестре.

Сколько прошло дней — Валя не помнила. В уцелевшем домике с небольшим садиком она осталась наедине со своим горем. Тетя пыталась говорить с племянницей, утешить ее, но потом поняла, что лучше оставить девушку в покое…

Пришла в себя Валя, когда однажды на улице затрещали выстрелы. Она выбежала со двора. Привалившись к забору, стоял раненый красноармеец в залитой кровью, выгоревшей гимнастерке.

— Воды, — попросил он.

Валя принесла кружку холодной воды. Он залпом ее выпил, вытер пот с лица, внимательно посмотрел на девушку.

— Остаешься? Не боишься?

К вечеру пришли фашисты. Тетушка с двумя своими детьми и с Валей переселились в сарай. В доме расположились гитлеровские солдаты.

В городе день и ночь не умолкали выстрелы. Фашисты со страхом посматривали в сторону Волги, ожидая, видимо, приказа идти к центру города.

Неизвестность мучила, и Валя решила выйти на улицу. Здесь было пустынно. Она свернула за угол и неожиданно наткнулась на двух ребят. Они сидели на бревне, внимательно прислушиваясь к доносившимся из центра города выстрелам. Заметив Валю, ребята приняли безразличный вид и о чем-то заговорили. Девушка решила подойти к ним.

— Ты откуда? — спросил один из мальчишек, с бледным лицом и ярким нездоровым румянцем.

— Что-то мы тебя здесь раньше не видели, — заметил второй и, прихрамывая, подошел к Вале.

Девушка рассказала свою историю. Ребята оказались ее ровесниками, жителями Дар-Горы. Обоих не взяли в армию. У Кости Беликова туберкулез, а Витя Вербенко с детства хромал. Уйти тоже не удалось. И остались ребята здесь.

— Так и сидите на бревнах? — спросила Валя.

— Сидим.

— А нашим нельзя ничем помочь?

Ребята переглянулись.

— Помочь-то, наверно, можно, да вот не знаем как, — заметил Костя.

— Мы тут придумали одно дело, — вскользь добавил Виктор.

— Ты вот что, — решительно проговорил Костя. — Будешь с нами.

— А что делать?

— Вот, — Костя выхватил из кармана наган. Другой наган оказался в руках у Виктора.

— Да много ли сделаешь наганом? — удивилась Валя.

— Много. Мы уже с десяток гадов убили. Заманим в развалины — раз! — и готово. Будешь нам помогать?

Вечером следующего дня Валя опять вышла на улицу. Выглядела она довольно нарядно. Не спеша прогуливалась девушка возле дома.

Вдали показался фашистский офицер. Увидев девушку, он подтянулся и направился к ней. Валя свернула за угол, миновала еще пару уцелевших домиков и посмотрела вокруг. Улицы были пустынны. Она зашла в развалины. Офицер пошел за ней. Не успел он шагнуть в пролом, как раздался выстрел, и все было кончено. Костя спрятал наган. Друзья пересекли развалины и вышли на другую улицу. Здесь ребята снова спрятались, а Валя стала прогуливаться возле домов.

Охота шла удачно. У ребят на счету было уже несколько убитых гитлеровцев. Никто не думал искать убитых, никто не обращал внимания на выстрелы. Стреляли в те дни беспрерывно, а убитых фашисты не считали.

Удача зачастую притупляет осторожность. Так случилось и с Костей. Он перестал прятать наган в развалинах, всюду носил его с собой.

В один из вечеров, когда приближался комендантский час и обычно пустынные улицы становились совсем мертвыми, Костя решил пойти к Виктору. Не успел он свернуть за угол, как услышал за спиной:

— Хальт!

«Попался», — обожгла мысль. Но виду не подал, спокойно ждал приближения патруля.

— Документы, — потребовал офицер. — Почему так поздно на улице?

Костя с готовностью вытащил справки о болезни. Офицер повертел их в руках, отдал назад.

— Почему поздно на улице? — повторил он.

— Иду к тете, вот тут рядом. Она обещала дать лекарство, — объяснил Костя. — Не верите? Пойдемте со мной, увидите. Вот тут, рядом.

— Тихо. Не так много! — прервал офицер. — Дома надо сидеть.

— Хорошо, пойду домой, — согласился Костя.

Он неуверенно посмотрел на фашистов, повернул назад и медленно, чувствуя на своей спине внимательные взгляды, стараясь быть спокойным и не ускорять шаг, пошел по улице. Кажется, обошлось! Еще немного до угла, а там — дом.

— Хальт! — снова услышал Костя. Этот окрик прозвучал резче, злее, чем первый. Костя остановился, боясь повернуться. Он услышал приближающиеся шаги. Крепкие руки повернули его лицом к патрулю, солдат начал ощупывать карманы. И сразу же нашел наган.

— Партизан? — спросил офицер, увидев наган.

— Какой партизан? Больной я. А это нашел на улице…

Он не договорил. Сильный удар свалил его с ног. Улица, дома, солдаты — все поплыло, как в тумане, в долгом сплошном тумане, который не прекращался многие дни. Его били, пытали, обливали водой, опять били. Сколько это продолжалось — час, день, два?

Виктор прибежал к Вале. На лице — ни кровинки.

— Там он. Я видел, — с трудом проговорил Виктор. — Повесили Костю. И надпись на груди — «Партизан». Как же теперь, а? — Он говорил, а слезы катились по щекам.

Валя молчала. Что она могла сказать ему? Утешить? Успокаивать? Что сказать ему?

— Пойду, — поднялся Виктор. — Попробую пробиться к своим. Не могу больше так.

И снова осталась Валя одна.

Как-то раз пришли гитлеровцы, забрали Валю, втолкнули в толпу таких же, как она, ребят и девушек и погнали куда-то пешком. Под палящим зноем, без воды брели пленники по степи. Солдаты поднимали отстающих, били усталых людей. Кое-как добрели до Калача.

И тут произошла эта неожиданная встреча Вали и Цыганкова.

— Видно, судьба, — тихо закончила свой рассказ Валя. — Думала, так и останусь одна. А друзей оказалось много — знакомых, незнакомых, всюду наши, советские люди.

Она опустилась на постель, закрыла глаза. Кошелев сделал знак ребятам, и те на цыпочках направились к выходу.

— Куда вы? — позвала Валя. — Не уходите. Я теперь с вами останусь, да, Ваня?

— Конечно, Валя, — горячо заверил ее Цыганков. — Мы тебя теперь никуда не отпустим. Только сначала надо выздороветь.

— Вот что, — вмешался Кошелев. — Я думаю ее к Ильиничне направить. Там никто не хватится. И уход будет.

— Верно, — обрадовался Иван. — Ты договорись.

— А я уже говорил.

— Ну, значит, сегодня ночью и переправим.

Он не договорил и с тревогой схватил Кошелева за руку. Послышался треск сучьев. Ребята выбежали из землянки. Низко пригибаясь, по лесочку бежал человек Вот он остановился на минуту, тяжело дыша.

— Ваня, — прошептал Кошелев, — это же дядя Андрей.

— Какой Андрей? — удивился Шестеренко.

— Машинист из Котельниково. Мы его еще встречали в тылу у фашистов, помнишь? Он хотел к нашим через линию фронта перебраться.

— Зови его сюда.

Кошелев тихонько свистнул. Человек вздрогнул, растерянно посмотрел вокруг.

— Дядя Андрей, — тихо позвал Кошелев.

Услышав свое имя, машинист направился к ребятам. Он нисколько не удивился, увидев вооруженных Цыганкова и Кошелева.

— Вы, ребята? — радостно проговорил он.

— Значит, не перебрались через фронт?

— Как видишь.

— А сюда как попали?

— Тише, — шепотом предупредил Покровский.

На дороге показался вооруженный человек. Он подошел к кустарникам, постоял немного и повернул назад.

— Бараков, — узнал его Покровский.

— Вот этот ветер и занес меня сюда, — сообщил машинист. — Он, видимо, здешний. Увидел меня, потребовал документы. Я полез в карман, потом съездил ему по зубам и подался дворами сюда.

— Ну вот еще один жилец будет у Ильиничны, — решил Кошелев. — Дождемся удобного случая и отправим вас дальше.

— А где остальные? Где капитан? — спросил Цыганков.

Машинист только рукой махнул. Ребята все поняли и без слов.