Никто, кроме Никотинки, не пришел со мной попрощаться. Впрочем, она тоже пришла не затем, чтобы попрощаться. Похоже, она явилась, чтобы я подписал какую-то бумажку. Так уж заведено в этом госпитале. Странный порядок. Не сказать, чтобы трогательный. Просто странный.

Поскольку моя память, несмотря на прописанные врачом упражнения, восстановилась не полностью, я задал Никотинке еще один вопрос. Не похоже, чтобы она была растрогана. У нее такое же безучастное лицо, как всегда.

— Что произошло в день концерта?

— Вы хотите сказать, в день нападения?

— Да. Я помню, как взрывались бомбы и осветительные ракеты. Но не помню, ни что случилось, ни кто на нас напал.

— Кто на вас напал? — спрашивает Никотинка, с улыбкой покачав головой.

— Ну, да.

— Потом все об этом узнали, потому что один из рекламодателей подал в суд на телеканал. Нападение организовало само телевидение. Судя по всему, там решили, что нападение в разгар Каролининого концерта привлечет внимание публики.

— И это сработало?

— Похоже, что нет. Все равно никто не стал смотреть.

— Я помню, как бежал за Каролиной, а она мне что-то кричала. Что она кричала?

— Откуда мне знать! В любом случае, она вряд ли хорошо к вам относится. Теперь она работает на конкурирующую телекомпанию и вешает на вас всех собак. Это она рассказала про детей и привела съемочную группу на место событий. Они засняли яму с обгоревшими телами.

Я молча подписываю бумагу. Никотинка не смотрит мне вслед. Она убирает мою постель. Следуя указателям, я иду к выходу. Уличный воздух действует на меня, как укол наркотика в вену. Приходится опуститься прямо на тротуар. Прохожие поглядывают на меня, как на подзаборного пьяницу. Я стараюсь дышать как можно ровнее. Спокойно. Потихонечку. А потом говорю себе: «Ничего страшного. Не переживай, все образуется».

#i_003.jpg