КАРТИНА ПЕРВАЯ
Наши дни. Несколько мужчин выпивают и закусывают в современной квартире неопределенных размеров. Вероятно, и не исключено, что где-то на фоне происходящего звучит некая музыка. Скорее всего, это инструментал, но, возможно, и нечто со словами, типа привычного русского рока.
Мужчины (Александр, Петр, Михаил, Феофан) сидят, лежат, пьют, жуют, смеются, спорят и перемещаются вокруг стола.
Феофан.Так вот, я утверждаю, что литература должна быть плохой! Очень плохой! Даже более того, скверной! Алогичной, нелепой, бесформенной! Глупой!
Александр (пошатываясь). Даже гадкой.
Феофан. Да! Вот и оно!
Александр. Изнурительно гадкой! Омерзительной! Отвратительной!
Феофан. Нелепой. Дурной. Да, конечно же. Да.
Александр. То есть вы имеете ввиду. (Падает.)
Феофан. Именно, именно так! Разве этого не требует время?
Александр что-то неявное бурчит в ответ. Он на полу.
Феофан. Я не против классики. Бог с ней, пускай! Даже ничего не имею против постмодернизма, справедливо названным одним немолодым, матерым, злобным арт-критиком, стилистическим извращением времени.
Александр (хохочет, кое-как лежа на полу). Она ему не дала!
Феофан (нетрезво, озадачен). Кто? Кому?
Александр. Она... та... которая... (Отключается.)
Феофан. Подумаешь, не дала, эка невидаль какая.
Петр. Ну а что там с постмодернизмом? C классикой?
Феофан. Классика. Эх. Я отдал ей дань когда-то. Зачем-то. Стансы, эклоги, сонеты, верлибры. Да и постмодерн — всего лишь призрак прошлого. Сухого прошлого! Полумертвого. Бр-р-р. И не говорите мне о направлениях, течениях, школах. Ничего такого давно нет! Как можно уложить в прокрустово ложе формального приема свою душу? Новые формы, старые. Наверное, новые формы отчасти лучше старых, но и они — это всего лишь нечто для никого!
Петр (неуверенно). Вот... да, ну...
Феофан. Я — за синтез. Вообще-то.
Петр (также неуверенно). Эге.
Феофан. Хотя мне все равно.
Петр. А это ведь...
Феофан. Один мой знакомый сочинял так называемые неоджазовые стихи. Ну и что? Кто он сейчас?
Петр. Кто ты теперь...
Феофан. Где же он, в самом деле?
Петр. Ну а ты.
Феофан. Неважно! Нужна идея! Только не верткая, не самодовлеющая, нет, нет и нет! Свободное, насквозь раскрепощенное духоизлияние! Ха!
Петр. Вот ведь как.
Феофан. Любопытно, как это возможно.
Петр. Но ведь...
Феофан. Перестаньте! Полумеры не помогут!
Петр (сокрушенно). Да уж.
Феофан. Возьмем, например, стихи. Ваши стихи. Или твои. Или...
Петр. Э-э-з.
Феофан. Сделан шаг к нетрадиционным формам. Пусть. Ладно. Добре. Но надо же быть последовательным! Иначе так и застрянете навсегда между небом и землей! Между холодным небом и грязной землей, между горячим небом и зыбкой землей... между круглым небом и прямоугольной землей.
Петр (встревожено). Ишь ты.
Феофан. Нет, не помогут полумеры! Застрянете, войдя в унылый и бесцветный клан любителей якобы острых ощущений. Не выношу подобную публику! Они ходят и ищут, и ищут, и ищут чего-нибудь эдакого, необычного. Но сами-то что...
Петр. Как же тогда?..
Феофан. Вообще-то все началось с музыки! О, музыка круто меняет сознание. Разворачивает его совершенно в другую сторону. Отчего-то.
Петр. Где ты, песня восхода?
Александр (очнулся ненадолго). Да ведь оттого, что она как все!
Феофан. Вот на днях был случай. Сидели мы у Эрнста...
Александр. Ну да, он.
Петр. Эх.
Феофан. Приходит туда Виктор, да не один. Блондинка она вроде. Где-то в стиле Дега, скрытый, явно бурный темперамент. Сезанн. Ронсар. Фуко? Бланш? Горио? Или наоборот. Все к ней прилипли глазами, ухаживать стали. Виктор быстро напился и заснул. Ну а она и не торопится никуда, ее вроде бы звали Регимунда или Регуна
Александр. Неважно!
Феофан. Ромуальда? Регина? Руна? Рона?
Михаил (икает, во сне). М-да.
Феофан. Она такая вот даже блондинка. И строгая, и где-то, и даже.
Петр. Эге.
Феофан. Виктор — то... Или он и не Виктор, но Андрей... Впрочем, не все ли теперь равно. Или...
Михаил (во сне). Скоро. Что толку быть тобой.
Петр. Локоть к локтю, стало быть.
Феофан. Эта Регина или Рауна — она... Сидели мы, конечно, долго, я вообще-то мало что помню, да ну потом уж все как положено мьюзик, медленные и быстрые эротичные танцы, брожение нервной плоти. Мастерская у Эрнста огромная, я где-то возле стола заснул и никому не мешал. Вроде бы.
Петр. Кирпич в стене. Эге.
Михаил (икает, во сне). М-да. Если б я был не я.
Феофан. Ты же был там, Миша! Может я и не уснул бы, ага, но ко мне прицепился Поль и как пошел — карма, дзен, Бог, световые пятна времени, умагамма, дхарма воды. Песни Гэрио. Сначала я что-то ему еще отвечал, потом уже не выдержал, задремывать стал. А он все продолжал бубнить о Сэллинджере. О Пярте. О Крюкове. О Бутусове. Так вот, просыпаюсь потом — и что же вижу? Раймонда — ты не поверишь! — пляшет на столе! Но в каком виде! И вдруг я увидел, что у нее настоящий дионисийский прищур. Ха!
Петр. Но уж дионисийский... Она ведь женщина. Эге.
Феофан. Это не от пола зависит, а от внутреннего состояния.
Александр (нервно). Дионис — бог перворожденья.
Петр. Дионисийское — это хищное, хмельное, азартное. И вот еще такое немного безлично страстное.
Александр (нервно). Да, но и заводное, интригующее, захватывающее, завораживающее, жадное.
Петр. Ну, там-то уж чего.
Александр. Но и откровенное, и жесткое в любой своей пусть, даже и камерной вычурности.
Феофан. Нет, не могу, не могу... Природная стыдливость вынуждает меня молчать.
Александр. И, отчасти, где-то безмолвно циничное.
Петр. Эге.
Феофан. А Эрнст — он стоит рядом и трясется, бороду растопырило от страсти. Потом он прыгает на стол, стол падает. Эрнст хватает дивную Родогунду и в угол ее тащит. Тут входит Виктор... но их разняли, не дали свершиться. Потом он все же ушел.
Петр. Что же Регимунда? Где? Куда?
Феофан. Рита? Осталась, вроде бы. Конечно же.
Петр. Кто-то нас ждет на другом берегу. Эге.
Феофан. Вот я об этом и говорю! Все эти якобы приличные таковы. Нужно срывать маски!
Петр. Помнится, я читал когда-то у Ружевича.
Феофан. Какой Ружевич в наши дни? Еще вспомните про Словацкого... (Пауза.) Выспянского... (Пауза.) Дюма-отца! Нужно забыть всех и вся! Вот в ваших опусах все время ощутимо как старинные авторитеты душат сугубо личное я! Еще лет шесть назад я думал о рифме или логике... о, какой же я был глупец!
Александр. Но ведь и футуристы.
Феофан. Мелко, это мелко! Если по тем древним временам... ну да, тут уж ладно, куда ни шло, но я теперь воспринимаю их как скучных, старомодных, невзыскательных традиционалистов. Да, примерно вот так.
Петр. Все дело в восприятии. У меня есть один знакомый музыкант... так вот, когда он включал пластинку Рэй Коннифа на сорок пять оборотов вместо тридцати трех и говорил, что воспринимает это как рок.
Феофан. В этом что-то есть! Без сомнения! Приведи его ко мне.
Петр. Невозможно.
Феофан. Отчего же?
Петр. Он не выходит из дома. Боится кармического наказания.
Феофан. Где же он играет?
Петр. Нигде. И ни с кем.
Александр. У меня в знакомцах есть один музыкант. Он говорит, что музыки как таковой нет.
Феофан. Хм. Мысль, однако, не лишенная смысла.
Петр. В середине текущего марта.
Феофан. Если воспринять эту идею как некую глобальную метафору...
Петр. Утро чем-то напоминало вечер.
Феофан. Да, именно так! Что вы об этом думаете, Александр?
Александр. Когда-то я был в Ангарске. Хм. Небольшой город, некоторыми местами своими где-то уютный. Чем-то похожий на Братск. Или на Петрозаводск.
Михаил (икает, во сне). М-да. Когда ты свалишься в безмолвии еловом...
Феофан. В прошлом году я снова был в Литве. Вильнюс! Фантастика! Какое там пиво! Еще есть масса чудесных вин, а мы, невежды духа, даже названий их не знаем. Или не помним. Или как-то еще. Потом меня повезли в Паневежис. Неожиданное и чудесное безумие: хутора, лесные дачи, статные литовские русалки с таинственными глазами, они все такие немного медлительные, пугающе и притягательно плавные, будто бы сонные... Я чуть было не женился! Игналина! Кястутис! Тракай. Даже Шауляй.
Александр. Все же если по поводу музыки, то...
Феофан. Надо бороться со стереотипами. Всегда. Или во всем! Или вообще не бороться.
Петр. Я знаю места, где в тени золотой. Поехали в рок-клуб! Кто-нибудь там сегодня играет.
Феофан. Мне джаз-клуб больше нравился. Там, на Васильевском, под землей, в большом многоэтажном ДК. Зато в рок-клубе всегда находилось что выпить. И с кем.
Александр. Джаз — он ведь такой, весь из себя другой
Петр. Небо становится ближе.
Александр. Что делать, жизнь нелегка.
Петр. Безрадостна зима в начале мая.
Александр. Когда я был живым.
Петр. Ты, знаешь ли, по крайней мере.
Александр. Но все эти аллюзии.
Петр. Суть со временем не меняется
Александр. намеренно упрощаю.
Петр. Эге.
Александр. Нет, рок теперь не тот, что раньше...
Петр. А джаз?
Александр. Да и джаз... Все это не туда.
Феофан. Несколько лет назад я что-то писал про джаз... Да, было, было и такое, но очень прежде. Я больше об этом не пишу. Ничего эдакого. Завязал. Почти. Ни к чему мне. Надоело. К черту лысому. В прошлом все это. Точка.
Петр. Умба! Совсем забыл! Сегодня у Вереницина день рождения! Неудобно будет не появиться, поехали!
Феофан. Нет, я спать хочу... не хочу стихов писать... не щелкает... не встает у меня больше на стихи... статейку сварганить — могу, или интервьюшечку взять для музыкалки, обзоришко какой-то соорудить...
Петр. Там наверняка водки полно! Вереницын — личность размашистая!
Феофан. Вереницын да, верно... Но всего не выпьешь.
Петр. Надобно стремиться к совершенству! Александр, поехали!
Александр. Я вроде и не знаком. А в рок-клуб когда?
Петр. Успеем и в рок-клуб. Сейчас ранняя ночь, или что-то вроде того, — самое время. Стихи свои там, у Вереницина, почитаете.
Александр. Ну, я с удовольствием. (Мечтательно.) Ух! У меня вот новый цикл есть, поэма небольшая, о мертвом черном огне.
Петр. В путь! Михаил, ты явно чужой на этом празднике...
Михаил (икает, во сне). М-да... Скоро и поздно.
Петр. Да, он вне игры. Феофан, оставишь его у себя? Утром он с удовольствием сходит за пивом.
Феофан. Ладно. Отнесите тело подальше, в угол.
Петр. Александр, за мной! Время снимать потолки! Не спеши любить динозавра, все равно он не вовремя кончит. Э-ге-ге.
Они уходят.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Феофан. Вереницын. Очень мне нужен этот жлоб и его водка. (Достает заветную бутылку коньяку. Потом резко.) Кто здесь? Кто?
Муза. Это я...
Феофан. Кто это? А?
Муза. Это я, Муза.
Феофан. Муза?
Муза. Я — твоя Муза.
Феофан. Интересно-то как... Откуда ты здесь? Кто дал тебе мой адрес?
Муза. Зачем мне кто-то? Я все сама знаю и поэтому пришла.
Феофан. Я ничего не имею против, но все же. Ну что ж... Коньячку?
Муза. Я не пью.
Феофан. Ха... ты что, за рулем?
Муза. Я вообще не пью.
Феофан. Это звучит прямо как упрек мне. А вот я — пью! Пью! И еще курю! Могу и не только табак покурить... и еще, между прочим, обожаю женщин и все что с ними бывает вот такое...
Муза. Тебе, пожалуй, теперь нечем больше гордиться.
Феофан. Теперь... раньше было, стало быть, зато вот теперь... Зачем ты пришла? Кто ты? И кто тебе открыл дверь? (Бежит в прихожую, возвращается.) Дверь закрыта... странно.
Муза. Дверь... причем тут дверь... зачем мне дверь? Выслушай меня!
Феофан. Попробую...
Муза. Я — твоя Муза.
Феофан. Ага... моя...
Муза. Да, твоя!
Феофан. Точно моя?
Муза. Да!
Феофан (смущенно). Я мог, конечно, подзабыть... тут уж... да... извини, но когда это все?.. Когда случилось?
Муза. Что?
Феофан. Ну, это...
Муза. Что «это»?
Феофан. Я не знаю, как с тобой разговаривать... ЭТО! (Крутит руками.) Ну, это же...
Муза. Даже не можешь выразить мысль нормальными и понятными словами!
Феофан. Да все что захочешь, я выразить смогу... Ну что же... Вот черт! Разве я спал с тобой? Да?
Муза. Спал? Со мной?
Феофан. У нас был секс? Ты Wild Thing?
Муза (растерянно). Секс?.. Я?.. Где?.. Как?..
Феофан. Ну, как... как... извини, меня, но я не помню... спал, ел или пил, на велосипеде катался или на рынок ходил за морковью... с собакой гулял, за грибами... в кино ходил, на утренник с девушкой... ха!
Муза. С какой девушкой?
Феофан. С одноклассницей с одной... она на второй год потом осталась. Или даже на третий. Полная была. Перед смертью похудела... перед смертью соседского кота. Извини, но я не помню тебя! Жизнь суетна, многообразна, иногда отвратительна, иногда так себе. Как есть, так и вот. По морям, по волнам. По небу, под землей. Между сушей и рекой. Во мгле. Под лампой. Мне бы, как бы, где бы. И кто бы. Я никогда не был ангелом! Не получал пятерок, не ел много мороженого, не ругался с бандитами во дворе, не пил пиво по лестничной площадке. Не мочился на соседскую дверь. Не спал с тобой. Не занимался как бы любовью. Не претендовал на оральные незабудки. Впервые тебя вижу! Не снилась ты мне!
Муза. Я — Муза.
Феофан. Говорила уже об этом... Муза она... Слушай, может быть, ты помешанная? В такой вот легкой форме, в почти что невинной, в никакой... Сознайся. Я никому не проболтаюсь, честное слово! Я не выдам тебя злым худым небритым врагам в заштопанных гимнастерках, и в дырявых сапогах цвета беж. Давай, колись.
Муза. Я — твоя Муза!
Феофан. Серьезно? Не может быть! Моя Муза! Подумать только! Ха!
Муза. Я пришла помочь тебе.
Феофан. Ох, спасибо.
Муза. Ты сможешь вновь обрести себя!
Феофан. А как же! Обязательно обрету! Еще бы! Ну дык... Ты молодец, что пришла, здорово, я один бы ни за что не справился.
Муза. Ты лучше вспомни, каким был прежде.
Феофан. Каким... раньше... прежде... да, конечно, вестимо, знамо дело, ага, того, ну это...
Муза. Вспоминаешь?
Феофан. Само собой.
Муза. Ведь то, что ты делаешь... как ты живешь... разве тебе это нравится?
Феофан. Нет! Конечно, нет! А что же делать-то... мне.
Муза. Вспомни свои рассказы, стихи...
Феофан. Стихи, басни, эклоги и поэмы.
Муза. Новеллы...
Феофан. Ух... Вспоминаю...
Муза. Пьесы...
Феофан. Да, еще и пьесы... Кулисы! Падуги! Софиты! Но вообще-то я пьес не сочинял вроде.
Муза. Ты все забыл! Чем жил, о чем думал!
Феофан. Нет, не все.
Муза. Даже твой юношеский роман, несмотря на недостатки, был одухотворен прекрасной, светлой идеей!
Феофан. Так... стало быть, я еще и романы сочинял? Ну а как обстоят дела с баснями, киносценариями, эссе, очерками и памфлетами? С черновиками? Со сносками? С набросками?
Муза. Не могу видеть, как ты деградируешь.
Феофан. С киносценариями.
Муза. Но ведь...
Феофан. С сюжетами и репортажами.
Муза. Но ты....
Феофан. Дверь вон там. Ты свободна. Как Куба.
Муза. Нет, я не уйду!
Феофан. Коньячку?
Муза. Не пью!
Феофан. Сорри, совсем забыл... Фраза «совсем не пью» звучит для меня каким-то чудовищным нонсенсом. Глобальным парадоксом. Ну а я — пью! Ваше здоровье!
Муза. Итак...
Феофан. Итак, ты помешанная. Это очевидно. Но мне кажется, твое помешательство не слишком опасно. Эдакий маленький, легкий бредик, но все-таки меня он уже начинает раздражать. Ты — Муза! Ок, хорошо. Но кто же тебе дал право, о, Муза...
Муза. Но я же, в самом деле...
Феофан. Ну что?
Муза. Твоя Муза!
Феофан. То есть ты считаешь, что я делаю что-то не то? Не так? Значит, ничего ты не смыслишь! Ты — скверная Муза! Ха! Новейшие формы в литературе... можешь ли ты понять, что это... Ведомо ли тебе... Знаешь ли ты... что я один из тех немногих. Ха. Не веришь... Да и ладно, хрен с ним... Теперь может уже не так, однако я прежде был. Искусство и не может, и не должно. Это всего лишь тавтология! Подлинное искусство выше убогих определений. И даже еще Шкловский писал... то есть, нет... И как знать... Ха! Не так уж и неправы те... Заскорузлые афоризмы... не нуждаюсь я в этом.
Муза. Что случилось с тобой? Что произошло?
Феофан. Ты не пьешь, да? А вот я... ваше здоровье, мисс Муза.
Муза. Не пью я... сколько раз можно повторять.
Феофан. Я еще не встречал... Как ты легко одета... вот ты все время твердишь, что ты, мол, моя. Или, вернее, была моя.
Муза. Была и есть.
Феофан. Я не могу больше оспаривать этот тезис. Да и с какой стати. Но мне нужны доказательства.
Муза. Доказательства чего?
Феофан. Ну как же... что ты, в самом деле, моя... и это так просто, так легко... (Обнимает Музу.) Как ты чудесна, как волнуешь меня...
Муза. Убери руки!
Феофан. Как возбуждают меня даже легкие, почти незаметные прикосновения...
Муза. Что же ты... зачем.....
Феофан. Ха... Ну, будь же, в самом деле, моей... Давай снимем...
Муза. Прочь! (Отбегает.) Ты понимаешь, что ты делаешь?
Феофан. Ага. Конечно.
Муза. Не смей!
Феофан. Но ты же сама говоришь, что пришла якобы мне помочь... разве нет? Ха. Ну, вот и давай...
Муза. Если бы ты мог понять...
Феофан. Куда уж мне... нет — так нет, я человек простой и ко всему привычный. Ложусь спать. Лучше я поехал бы к Вереницину! Ладно, спокойной ночи. Как пришла, так и уйдешь. Надоели эти игры твои.
Муза. Я не уйду! Я добьюсь своего!
Феофан. Что же она имеет ввиду... Может быть, в самом деле, утро вчера мудренее?
Михаил (икает, во сне). Кто и когда... М-да... Они приближаются...
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Прошло два дня. Феофан и Муза.
Феофан. Ты бы хоть съела что-нибудь...
Муза молчит.
Человек сидит у меня дома — ни ест, ни пьет, зато время от времени как бы развлекает душеспасительными беседами. Тебе жить негде?
Муза молчит.
Нет, мне не жалко... только ведь все, что происходит между нами — это так нелепо. Что будет потом, дальше? Чего ты хочешь от меня?
Муза (устало, но твердо). Чтобы ты вернулся...
Феофан. Ага... на путь творчества! Истинного творчества! Знаю! Наизусть! Но ты не знаешь реальности, ты рассуждаешь как бесплотный херувим и меня твои доводы не убеждают. Жизнь — это плоть, которая отчего-то порой преобразуется в дух. Но плоть — груба, стало быть, и дух тоже груб. И формы проявления духа грубы. И вообще, счастье — это теплое ружье.
Муза. Феофан, ты...
Феофан. Да, это я! Я! Ха.
Муза. Ты прежде был другим. Совершенно другим!
Феофан. Мне кажется, что если бы я встретил этого пресловутого, каким я был раньше... то ему бы ох как не поздоровилось... Как же надоело мне слышать про него... всем-то он хорош! Талантлив, умен, духовен до каблуков... идеи у его такие светлые — аж до пронзительного. А вот ты... Не буду, не стану тебя выгонять — хотя и мог бы! Ладно, посмотрим еще кто кого!
Муза. Ты не можешь меня выгнать. Не сможешь.
Феофан. Запросто.
Муза. Нет, не сможешь.
Феофан. Квартира, кстати, моя. Я тут прописан уже лет двести.
Муза. Ну и что же...
Феофан (разозлился). Что — что... да ничего! Подумаешь, Муза она... очень надо! Пошла вон! Живо! Ишь... (Аккуратно, но выталкивает Музу из квартиры.) Ну, вот так, и отчего же я не сделал этого раньше...
Неизвестно откуда и как, но точно не через дверь, вновь появляется Муза. Феофан ошарашен.
Феофан. Опять ты? Но как ты зашла? Я ведь запер дверь!
Муза. Дверь... что мне дверь? Но ты так ничего и не понял. Конечно, куда там... ведь плоть — груба.
Феофан. Что ей дверь... А что мне дверь... вообще, что такое дверь? Или окно... или стена... или... (Долго смотрит на Музу.) Может быть, поешь чего, а? Не хочет... Знаешь, я, конечно, во многом не прав... не хотел тебя обижать. Ну, вот ты сама врубись... разве я могу так быстро во всем разобраться и исправиться? Конечно же, нет! Да я и сам хочу! Как же мне все это надоело — богема, собутыльники, душевный — и не только — разврат... больше тебе скажу... если бы ты не появилась, то я бы... (Большая пауза.) ... руки бы на себя наложил! Да! Вот так вот! И не было бы Феофана! Я... я не мог в этом сознаться... дух противоречия... Ну да, люди не ангелы, они намного хуже. Тебе хорошо, ты то Муза! Ну а я... суета вся эта... не желаю, не могу так больше... Хватит! Ты не веришь мне... эх...
Муза. Мне так хочется поверить.
Феофан. Это так тяжело, когда не верят! Ужасно! Отвратительно! Весь мир сразу же, как бы становится мрачным, серым, таким вот позднее-ноябрьским... и кажется, все против тебя! Все! Понимаешь? Мерещатся опасности, одолевает душная усталость... свеча еще трепещет, лампочка мигает, холодильник гудит... и боишься, до боли, до судорог боишься, что погаснет она! Та, которая... И что никто не поможет, никто... угу! угу! угу! но — угрюмо, злобно молчит тишина... (Отдувается.)
Муза (несколько растерянно). Ну, я...
Феофан. Давно, давно я не писал по-настоящему... черт... Ха.
Муза. Главное начать... ведь ты заново начинаешь ходить.
Феофан. Учусь. Потихоньку... пока вот ползаю еще.
Муза. Я стану тебе помогать.
Феофан. Ну вот... конечно... (Смотрит на часы.) Ничего себе, скоро уже шесть.
Муза. Шесть часов? И что же?
Феофан. Ну, я имею ввиду... скоро ли произойдут со мной столь желанные для меня перемены...
Муза. Тут все зависит от тебя самого.
Феофан. Как же ты? Ты обещала помочь
Муза. Я-то конечно... но все же — помоги себе сам!
Феофан. Ясно. (Опять смотрит на часы.) Послушай... Ты бы не могла сходить погулять часика эдак на три? Или даже на четыре. В кино сходить... А я бы поработал немного, чувствую, понимаешь ли, некий прилив...
Муза. Прилив чего?
Феофан. Что-то вроде этого... как там оно... вдохновения...
Муза. Оно давно уже пришло. И разве я могу тебе помешать?
Феофан. Конечно, нет! Ну как бы мне тебе это объяснить... Понимаешь, скоро ко мне должен прийти один человек... он может мне помочь. В хорошем смысле... не так как ты, разумеется, но все же... я не могу жить в изоляции от людей, вообще художнику необходимы реальные жизненные впечатления. Разве нет?
Муза. Ну да, разумеется.
Феофан. Вот тебе и да! Тем более что мы с этим человеком договорились, и я обещал, что мы сможем с ним пообщаться. Надо быть верным своему слову. Правда?
Муза. Конечно.
Феофан. Ага... я бы и не просил тебя уходить... только, кто знает, как он воспримет тебя. Объяснять ему, что ты, мол, моя Муза — это так личностно, даже где-то отчасти интимно. То да се. Он может и не понять, так как нужно! А я вдруг не смогу объяснить... Это ведь вот. Как бы. Да. Что же.
Муза. Но как же тогда?
Феофан. Вот видишь, даже ты не знаешь. Ведь жизнь, жизнь-то она... тут и там, туда и сюда, улетел и пришел, разбил и построил, полюбил и убил... потом съел... потом выплюнул, а то и хуже того. Мы все то больше меньшего, то дальше ближнего. У меня была она знакомая, так вот, она... или нет. Я... нет, не читал об этом никогда.
Муза. О чем?
Феофан. Я и не помню о чем. Мне таких книг читать не приходилось
Муза. Все эти журналы, газеты, разные сайты... настолько как-то...
Феофан. Да уж. Столько времени убил я на вот такое.
Муза. Но теперь-то ты, я надеюсь...
Феофан. Теперь-то с этим все, покончено, дело труба! Но скоро ко мне придут, и я бы не хотел бы зря смущать моего гостя. Не прятать же мне тебя в шкафу. Смешно! Ха-ха-ха!
Муза. Если это так необходимо, то я уйду.
Феофан. Обиделась? О... о... о... Прошу тебя, не обижайся...
Муза. Я поняла, что так нужно и сделаю так, как ты просишь.
Феофан. Вот и отлично! мы начинаем понимать друг друга! Послушай... может быть, ты купишь хлеб, сыр... ведь не только пищей духовной. Я бы и сам сбегал, но вот времени нет, черт, не успею.
Муза. Ладно, я все сделаю.
Феофан. Вот, возьми кошелек. Сумка у двери. Да, вот еще что... возьми пару бутылочек вина... то есть... нет, я пить его не стану, я глинтвейн сварю. Добавлю сырой корицы, сахарку разного... это мне для лечения нужно, я простужен. Их бин кранк... Ох, да. При простуде глинтвейн — первое дело! Выпил перед сном — и спать, и никакого тебе на хер туповатого пьянства. Брутальщины этой животной! Гете, кстати, глинтвейн обожал. И Бодлер. То есть, Верлен. И Пьер Марнэ.
Муза. Я ничего не понимаю в винах.
Феофан. Ну ничего сложного вообще-то... купи там что-нибудь, ладно?
Муза. Ладно. Ну я пошла. (Уходит.)
Феофан. Пока. Ну вот, успел. (Прибирает в комнате. Звонок в дверь.)
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Феофан и Елена.
Феофан. Как хорошо, что ты пришла. Как замечательно.
Елена. Ты рад, да?
Феофан. Как здорово. Ха.
Елена. Ну, я же обещала, что приду. Ах, я иногда просто даже не понимаю, что со мной делается. Не знаю.
Феофан. Ну да, это уж.
Елена. Порой целые дни нахожусь в каком-то странном, в диком состоянии. Дергаюсь с утра до вечера. Порой.
Феофан. Бывает.
Елена. Даже ночью.
Феофан. Ну, ночью-то... Еще бы. Тут уж.
Елена. Правда? Ты понимаешь меня.
Феофан. Ну, я да, ага. Ха.
Елена. То ничего не делаю целыми днями — и в тоже время чем-то занята. Порой.
Феофан. Или это кажется...
Елена. Или?
Феофан. Ну, или как-то по-другому.
Елена. Я так устала от всего.
Феофан. Да, все это. Достало просто по черному! Задолбало. Ух как!
Елена. Так часто нервничаю... просто ненормальной становлюсь. Куда-то спешу. Порой.
Феофан. Я вот тоже. Иногда.
Елена. Что ты тогда делаешь? Раньше я принимал седуксен, но теперь он на меня не действует. Я так возбуждена чем-то! Все время, вернее часто чего-то хочу, но уже и сама порой не понимаю, чего именно.
Феофан. Надо развеяться, переменить обстановку. Уехать куда-то. Там и тут. Туда и сюда.
Елена. Но куда? В Таллин? В Петрозаводск? В Хабаровск? В Ухту?
Феофан. В Инту. Или в Черноводск. Паровозный музей там есть, самолетное кладбище.
Елена. Ты думаешь? Порой.
Феофан. Порой.
Елена. О, да. Порой.
Феофан. Когда все меняется, что-то становится чем-то.
Елена. Однажды я поехала в Новоизборск. На фестиваль.
Феофан. Ну да, бывал я там. Славный городок, весь под землей вольно раскинулся.
Елена. На поезде пришлось ехать. Самолеты из-за сильного града отменили.
Феофан. Что за фестиваль-то?
Елена. Сначала он должен был быть вроде как театральным, но получился будто бы джазовым.
Феофан (вяло). Джаз этот... музыка для толстых. Негры. Мулатки. Зулусы разные.
Елена. Поезд туда шел дня два с половиной. Или дольше, не помню. Необычная такая поездка.
Феофан. Надо, надо как можно чаще менять обстановку.
Елена. Да. Да. Я такая вся нервная... Порой.
Феофан. Тебе это даже где-то идет.
Елена. А где?
Феофан. Ну, вообще.
Елена. Ах, та поездка... я ехала в двухместном купе, вместе с военным. Он был генерал или просто командир, хотя молодой, лет двадцать, не больше. Или все же генерал.
Феофан. Маршал. Я не служил. Не хотел.
Елена. Двадцать два ему было.
Феофан. Забил я на это дело.
Елена. Или семнадцать с половиной... я уже не помню.
Феофан. С прицепом я забил на все. На это.
Елена. Или он был матрос — подводник — десантник, кстати, ему семьдесят три. Или сорок два с небольшим.
Феофан. Закосил и забил.
Елена. Или... Но в хорошей форме. Сверхсрочник. И вот мы сразу же, в ту же ночь с ним и сблизились. Зачем-то. Скажи, у тебя когда-нибудь было — чтобы вот так вот, без предисловий, сразу?
Феофан. Ну, было, ага, получилось, пару — тройку раз. Типа спонтанно. Чего уж там... если припрет, то тогда уж, конечно. Ха.
Елена. Порой?
Феофан. Ох, порой.
Елена. Я не любила его, нет, но это было по-своему так остро, неожиданно, так дорожно-романтично. Поезд, колеса стучат, тормоза поскрипывают... и все жестко, остро! Правда, он и не... пусть у меня и не было к нему интереса духовного, но все-таки, может быть, именно после этой поездки я стала нервной, взбудораженной, особенно чувствительной. Ты понимаешь меня.
Феофан. Чего ж не понять.
Елена. Порой.
Феофан. Ну да уж, порой!
Елена. Все как-то по-другому было, очень не так, как всегда. Небывало... необъяснимо... Нет, ему почти восемнадцать было! Сначала там мы пили чай балтийский, а уж потом... Или все же ему двадцать пять.
Феофан. Да нужно ли вспоминать? В конце концов.
Елена. Но он так возбудил меня тогда... И ты тоже очень... сейчас... я просто вся уже... будто бы... порой!
Феофан. Ну да, порой. Тебе это даже идет.
Елена. Ты тоже какой-то возбужденный, будто бы спешишь куда-то...
Феофан. Конечно, я спешу.
Елена. Куда?
Феофан. Не знаю куда-то... Ха.
Елена. Вот и со мной тоже самое... спешу, бегу, а куда... иногда чего-то боюсь, мне кажется, кто-то меня подстерегает. Порой.
Феофан. Порой!
Елена. Порой!
Феофан. Где-то.
Елена. Да, где-то. Но где?
Феофан. Где?
Елена. О, не знаю... Поэтому-то и спешу все время куда-то. Порой.
Феофан. Порой, порой... Ты — успокойся.
Елена. Не могу. Я такая нервная, взбудораженная!
Феофан. Ну... это даже неплохо во времена... реставрации.
Елена. Правда?
Феофан. Да и как иначе-то? Сама посуди.
Елена. Сужу я. Вот вчера была у К., он читал главы из нового романа... это так ужасно было, так безвкусно! Так омерзительно! Я не выдержала и с истерикой ушла, со скандалом.
Феофан. Правильно! К. — известный ублюдок! Ишь, Умберто Эко хренов! Джойс с Гражданки. Кафка купчинский! Да и все они там... и C., и Т.
Елена. Да и М.
Феофан. Ну и П.
Елена. А уж Н. — то?
Феофан. Аск! И Н., и Л. и даже эта сучка К.!
Елена. Как скучно! Как мерзостно!
Феофан. Кошмар. Какой у тебя красивый профиль...
Елена. А фас?
Феофан. О, этот фас... чего бы я только не отдал за твой фас! (Обнимает ее.)
Елена. Ты не похож на всех... ты такой другой... порой.
Феофан. Да, я такой... какие у тебя безумные глаза... порой.
Елена. Правда, безумные? Скажи мне еще что-нибудь такое.
Феофан. Ты похожа на обезумевшую храмовую жрицу. Порой. Ты Афродита безумия моего. Порой
Елена. А ты... ты похож на льва... я часто думала, глядя на тебя: «Вот идет лев. Он может прыгнуть и разорвать... вблизи ты похож на неандертальца, в тебе есть что-то восхитительно примитивное, сладостно тупое и топорно грубое. Ах, я так возбуждена чем-то.
Феофан. Уж ясно чем. Ха... порой.
Елена. Знаешь, несмотря на то, что я целые дни и месяцы провожу порой в одуряющем трансе, все же что-то пишу... может быть, это наступают минуты или часы просветления? Я прочту тебе, ты сумеешь оценить по — достоинству. Это поэма.
Феофан. Зачем же сейчас? Потом как-нибудь. Куда торопиться? Я — оценю... успею еще. Разве ты не видишь, как седая вечность распахнула под нашими ногами свой ковер?
Елена. Вечность... эта, факинг, вечность. О, я так боюсь ее.
Феофан. Порой?
Елена. О, так порой!!
Феофан. Ничего страшного. Или сюда... сейчас мы снимем...
Елена. Ах! Я такая нервная... порой
Феофан. А теперь снимем... порой.
Елена. Я такая страстная! И стану громко кричать... у тебя нет соседей?
Феофан. За стенкой, у соседей, школьница одна мастурбирует сутки напролет, но она не поймет ничего... Афродита! Венера! Психея! Минерва! Даная! Ну а теперь и вот это... ха.
Елена. А это?
Феофан. Ну и это!
Елена. Не знаю, что со мной делается! И это! Порой.
Феофан. И это! И, наконец, и это. Да уж... порой!
Елена. Оу! Я такая обнаженная! ты еще не разделся? Да я... порой....
Феофан. Сейчас... я тут порой... быстро... носки вот только остались, хотя это, в сущности, и не необязательно...
Елена. Какие еще носки?
Феофан. Мои, обычные, хлопково-синтетические... Да вот и все. Правда, все. Я их снял. Порой.
Елена. Как же ты медлителен! Неужели ты не дашь мне того наслаждения, которое я так.
Феофан. Да все я тебе дам.
Елена. Вот и хорошо! Надеюсь, что. Кстати, хочу, чтобы ты обращался со мной, как с последней шлюхой, так же грубо и жестко. Как грязный голодный самец. Как дикий жадный кот.
Феофан. Проблем не будет.
Елена (стонет). Порой!
Феофан (рычит). Порой!!! Порой!!!
Неожиданно входит Муза.
Муза. Я забыла сумку... что? Что здесь происходит?
Феофан. Э-э-э... это она все... обман... заговор... спаси меня, Муза... я не хотел ничего такого...
Елена. Это еще кто?
Феофан. Она соблазняла меня... Пыталась взять меня силой... порой..
Муза. Как? Она?
Феофан. И грубо, безжалостно, вопреки некоторым моим желаниям.
Муза. Немедленно уходите отсюда, мерзкая!
Елена. Ты что, женат?
Феофан. Ну не то, чтобы... ты иди лучше... может как-то в другой раз... потом... типа порой.
Елена. Не будет тебе другого раза!
Муза. Прочь отсюда, развратница!
Феофан. Да! Пусть уйдет! Ха...
Елена. Уйду... одеться бы хоть дали... (Выскакивает, тут же возвращается.) лифчик забыла... и трусики, и другие разные вещи... порой...
Феофан. И это... и это... порой.
Муза. И еще вот это...
Елена. И вот и еще это. Порой. Фу вас всех... (Уходит.)
Муза (долго смотрит на Феофана, грустно). Ты обманул меня...
Феофан. Я... жертва похотливой самки...
Муза. А я поверила тебе... а ты...
Феофан. Я жертва... я, чуть не стал жертвой... если бы не ты, то тогда-то уж... ух...
Опять вбегает Елена.
Елена. Куда же еще делось... (Что-то ищет на диване.)
Муза. Вон! Вон отсюда!!!
Елена исчезает. Феофан нервно хихикает.
Феофан. Что я мог сделать... ну да, восстала плоть моя... ты войди в мое положение... я ведь не могу жить монахом... тебе такие вещи непонятны... хорошо с высот олимпийских судить жалкого человечка... войди в мое положение! Ты сама во всем виновата...
Муза. Как? Я виновата?
Феофан. Да! Ну, вот ты вообрази... живет на свете Феофан. То есть я. Приходит к нему Муза. То есть ты. Была бы ты эфемерным бесплотным, чистым разумом — все было бы намного проще. Но... ты молодая, красивая, соблазнительная. Вкусная вроде. Поэтому мои притязания в первый наш вечер — вполне естественны. И даже было бы куда как странно — если бы их не было. Но, увы, последовал резкий отпор. Ладно, ок. Я смирился. Однако ты живешь у меня здесь, в моей квартире... день, два, три... и распаляешь меня, сама даже не отдаешь себе в этом отчет. Ну, вот я почти стал жертвой грубого влечения. И если бы не... уверяю тебя... то она бы просто грубо изнасиловала бы меня... ты, ты виновата, но не я!
Муза. Но я не знала, что.
Феофан. Вот именно не знала. Она не знала! Ведь все могло быть иначе, по-другому. Да, не спорю... у нас возникла духовная близость, и я так ценю это, но как более глубоко и полно могли бы сложиться наши отношения, и как более гармонично, и ты успешнее достигла бы той цели, ради которой ты пришла. Меня не раздирали бы чудовищные противоречия между личностным и другим, и я с чутким умиротворением я взирал бы... созерцал бы... постигал бы... ощущал бы... и потом отражал бы.
Муза (после размышления). Да, я виновата...
Феофан. Увы, но да.
Муза. Может быть, я могу исправить свою ошибку?
Феофан. Уж я теперь и не знаю.
Муза. Что я должна делать?
Феофан. Делать... что значит делать? Ты просто издеваешься, что ли?
Муза. Но я, в самом деле, не знаю.
Феофан. Каково мне жить без участия? Без ласки?
Муза. Другого способа нет?
Феофан. Нет! Вот нет и все тут!
Муза. Так что делать-то мне надо?
Феофан. Ты что же это... совсем ничего не понимаешь?
Муза. Мне никогда не приходилось еще заниматься чем-либо подобным.
Феофан. Плохо. Ну, тогда... только во всем меня слушайся, ясно?
Муза. Хорошо.
Феофан. Надо вот что... выпить немножко...
Муза (вздыхает). Надо так надо...
Феофан. Рюмку, другую — не страшно... (Наливает.) Ну, давай, твое здоровье...
Феофан и Муза пьют.
Ну вот... хорошо... теперь еще разок, по второй...порой...
Опять пьют.
Муза. Порой? Как странно... все немного звенит...
Феофан. Еще и не так зазвенит... конфетку возьми... ха
Муза. Это все как полет... куда-то...
Феофан. Какая ты стройная... красивая... нежная...
Муза. У тебя теплые руки... ты как будто зажег меня...
Феофан. Зажег... сейчас мы сгорим. (Несет ее на диван.)
Муза. Сделай... сделай же со мной что-нибудь...
Феофан. Свершилось!
Муза (опьянела). Кто же это сочинил... (Смеется.) но я не Аглая...