За пределами части было темно. Ни огонька. Небо затянуло тучами — не видать не звёздочки. Зато у майора Зубова нынче собрались все звёзды части… За пределами его кабинета оставались только лычки да чистые погоны.

— Вот такие последние новости с заседания штаба округа… — окинув орлиным взором собравшихся, подытожил хозяин кабинета.

Утомлённый подходящим к концу заседанием, майор решил напоследок кинуть в уже почти засыпающих товарищей бомбу. — А теперь — о самом главном. Согласно плановому сокращению вооружённых сил, решено расформировать одну из частей нашего округа… — Серьёзность угрозы расформирования доходила до собравшихся за столом с разной скоростью, а майор, явно наслаждаясь затравленными лицами сослуживцев, продолжал:

— В итоге, по результатам разных проверок, принято решение расформировать воинскую часть номер сорок семь… — Майор снова взял паузу. В тот момент, когда господа офицеры, в тревоге задержавшие дыхание, уже начали понемногу синеть и вот-вот должны были дружно бухнуться в обморок, товарищ Зубов закончил: — Часть номер сорок семь двести двадцать два. — Лёгкие присутствующих вновь заработали, щёки порозовели, присутствующим стало хорошо: их часть останется в целости и сохранности.

— Что, господа офицеры, струхнули маленько?

Старший лейтенант Смальков решил взять огонь на себя.

— Так у нас же номер тоже на сорок семь…

— А я-то думал, вы в наших бойцах уверены… — вздохнул майор.

Молчание прервал лейтенант Шматко, не давший усомниться командиру в доверии офицеров к своим солдатам:

— Да мы-то уверены, но… мало ли что они там, в штабе, нарешают… — Если бы штабные не только услышали, но и увидели, как это сказал лейтенант, они бы до самого выхода в отставку твёрдо поняли, как именно нужно решать все вопросы, касаемые части номер сорок семь двести двадцать два.

— И тем не менее, — продолжил майор, — расслабляться не стоит…

Бородин Павел Терентьевич, наш с вами бывший командир части, лично сообщил мне ещё кое-что… Так сказать, конфиденциальная информация, — майор перешёл на шёпот, — в ближайшее время могут расформировать ещё одну часть…

— Не нашу?! — Крик Шматко шёл из самых недр его объёмного организма, вероятно, откуда-то из двенадцатиперстной кишки.

— Очень хотелось бы, чтобы не нашу, — по-отечески молвил майор, — поэтому вам и говорю. Так что… вы уж постарайтесь…

Искусство говорить, а точнее, молвить по-отечески дано не всем офицерам, а только личностям выдающимся, можно смело сказать — героическим. Потому как отеческое обращение к офицерам, равно как и к солдатам, немедля вызывает всплеск бурного энтузиазма, который, если использовать его в нужных количествах, может привести к победе над любыми, даже многократно превосходящими силами противника.

Не стал исключением и этот раз.

— Костьми ляжем, Николай Николаевич! — старший лейтенант Смальков выразил общее мнение всех присутствующих.

— Ладно, — успокоил подчинённых Зубов, — рано вам ещё костьми ложиться. Пусть кости ваши… ещё вам послужат.

 

Глава 1

— Осторожно, ступенька, головы ниже, теперь сюда, прямо…

Можете снимать!

Девушка в белом платье и парень в военной форме — если и есть зрелище романтичное, то это только те же девушка и парень, пробирающиеся с завязанными глазами сквозь строй кухонных котлов, когда их встречает марш Мендельсона, исполненный двумя десятками крепких солдатских глоток. Солдатское пение — это одна из главных тайн музыки. Ни один профессор консерватории так и не смог объяснить, каким образом люди, в обычной жизни напрочь лишённые слуха и голоса, стоит им надеть мундир, начинают уверенно выводить мелодии любой сложности.

Момент настал — повязки сняты — парочка прозрела. Оказывается, армейская столовая, если нужно, может превратиться в загс.

Характерный кашель, прочищающий связки, папочка наизготовке — нет, это не работник загса, это сержант Гунько.

— Дорогие Ирина и Михаил! Обязуетесь ли вы в радости и в горе, в блиндаже и окопе нести боевой заряд счастья по минному полю жизни?

— Э, мужики, я не понял, вы чего тут устроили? Это и есть ваш сюрприз? — Сержант Медведев знал: до регистрации брака время ещё есть, и церемония обязана выглядеть иначе. Он был явно не в смокинге, а белое платье Иры могло потянуть на свадебное только в солдатской столовой.

— А мне нравится! Расслабься, Медведев… — разве может мужчина расслабиться, когда любимая девушка говорит ему такое, уж скорее он напряжётся…

Тем временем, совершенно вошедший в роль Гунько, поправив накинутую через плечо красную ленту, сооружённую из повязок дежурного по столовой, был полон решимости закончить ритуал.

— Расслабься, Миша. Дай пацанам насладиться. А то завтра уедете — и хрен на свадьбу позовёте. — Вздох, пробежавший по рядам, подтвержал: не позовут.

— Да вы чё, мужики, — Медведев вздохи не любил, — мы вас дождёмся. Мы вас всех приглашаем.

— И только попробуйте не приехать, — присоединилась Ирина.

Впрочем, некоторым из присутствующих проще было не пробовать: Вакутагину из родной тундры до Ярославля добираться нужно примерно столько же, сколько молодому бойцу дожидаться дембеля…

— Итак, — Гунько двигался к цели с упорством увидевшего красную тряпку быка, — итак, общественность требует провести церемонию здесь и сейчас. Где наш почётный свидетель? — Почётный свидетель в лице Соколова был найден и выдвинут вперёд. — Почётный свидетель, поздравь молодых!

Кто не знает, почётного свидетеля можно отличить по гвоздикам, зажатым в одной руке, и банке сгущёнки, куда бережнее сжимаемой в другой. И ещё — по трогательной речи.

— Мишка! Ира! Поздравляю вас… И пусть ваша жизнь будет такой же сладкой, как эта сгущёнка…

— И чтобы ничего не слиплось. — На самом деле, не так уж важно, кто дополнил пожелание Соколова, армия — такое место, где всегда дополнят.

— Так, со свидетелем понятно, а вот свидетельница где? Что это за свадьба без свидетельницы, обидеть решили? — Не родился ещё такой солдат, который мог бы обидеть медсестру Иру, проблема только, где свидетельницу взять…

— Э-эх, гуляй, рванина, от рубля и выше! — Кинув шапку об пол, сержант Гунько решил заполнить вакансию свидетельницы… Или это не сержант Гунько? Разве у сержанта может быть такая походка — от бедра?

И что стало с его голосом?

— Иришечка, дорогая… Мы с тобой бок о бок, плечо о плечо, коленка об коленку — полтора года… И тут — на тебе! Как ты могла?! — на этих словах только что обретённая подружка, она же почётная свидетельница, она же сержант Гунько, с душераздирающим рёвом полезла целоваться с Ириной.

— Будь счастлива, подружка! — в голосе сержанта прозвучала нескрываемая зависть к медсестре, обретшей твёрдое мужское плечо.

— Э, Гуня, ты чё… — в этот вечер слово «чё» было явно любимым у Медведева, наверное, это у всех так в предсвадебный период.

— Гуня, я тебя хочу! — одинокий голос заставил схватиться за животы даже тех, кто до сих пор не ржал. У Медведева от смеха даже слёзы на глаза навернулись.

— Братцы! Если б вы знали, как нам будет вас не хватать…

— А нам вас?! — не отставал Гунько. — Кто мне теперь будет йодную сетку на груди рисовать?

— Разойдись! — медленно, давая всем присутствующим вдоволь насмотреться и нанюхаться, Вакутагин торжественно внёс большущий пирог.

— Пирог свадебный! Для молодожёнов. Кто больше откусит — тот и главный в доме!

Если бы в этот момент в столовой каким-то чудом оказался волк и увидел, какой кусок пирога умудрился отхватить Медведев, он с ужасом убежал бы в дремучий лес. Волк бы понял, что он со своей пастью хищника — всего лишь позорный волчара. Сержантские челюсти уступают по своему размаху только прапорщицким. Неожиданно жевательный аппарат Михаила дал осечку.

— Вакутагин, ты чё, туда рыбы напихал, что ли?

— А чё, не вкусно?

Может, и вкусно, но странно, почему Ирина решила не пробовать пирог? Испугалась рыбного вкуса или решила не разочаровывать будущего супруга?

 

Глава 2

Дверь в маленькую прихожую квартиры лейтенанта Шматко точно знала, что надо делать, когда приходит хозяин. Если перед остальными обитателями она могла повыпендриваться, открываться не торопясь, то здесь было ясно — номер не пройдёт. Если не действовать достаточно быстро, произойдёт одно из двух: лейтенант либо оторвёт ручку, либо сорвёт дверь с петель.

— Машуня! Встречай отца-героя!

Встретил отца-героя лишь приближающийся звук шагов Анжелы Олеговны, которая была матерью супруга Шматко и по совместительству его тёщей.

— Олег Николаевич, тише! Маша кормит Жорика… — Весь опыт человечества доказывает, что самое важное для бабушки — это кормление внука. Анжела Олеговна не была исключением.

— Ага… Ясно… По распорядку, значит… — Шматко любил, когда всё происходило по плану, без случайностей и неожиданностей.

— Да какой распорядок? — Мама Маши Шматко тоже предпочитала, чтобы всё происходило по плану. — Жорик вообще не спит — за весь день полчасика всего. Может, хоть сейчас заснёт?

— Нормальный режим для рядового! — Лейтенант направился на кухню, вслед за ним засеменила мама.

— Вы, наверное, проголодались?. Пойдёмте, я вас покормлю…

— То есть Маша — его, а вы — меня… Ну, пойдёмте, займёмся кормлением.

Мама у плиты загремела кастрюлями, Шматко, как и положено главе семьи, чинно сел за стол и привычно выложил пачку сигарет и зажигалку. Ничто так не способствует аппетиту, как неспешно выкуренная сигаретка.

— Сегодня врач приходила, — не оборачиваясь, поделилась новостями мама.

— К кому? — удивился Шматко. По его информации, все были здоровы.

— К Жорику… По поводу этой сыпи на ручках и на шее. — Сигаретка, которую Шматко намеревался выкурить неспешно и со вкусом, сгорала на глазах. — Врач говорит, что у Жоры аллергия…

— Я так и думал! Конечно, аллергия, что ж ещё у него может быть!

Подождите… А на что у него аллергия? Он же одним молоком питается, из мамы… Чего-то тут не пойму, Анжела Олеговна!

— Ну… Во-первых, молоко это получается из того, чем питается мама…

— А, ну да… Это точно. — Процесс производства молока, до сих пор как-то не особо занимавший мысли Шматко, неожиданно стал важен. — А во-вторых что?

Перед тем как ответить, Анжела Олеговна ещё сильнее загремела чем-то звонким и чугунным, после чего наконец выдавила из себя:

— А во-вторых, врач сразу определила, что у нас в квартире есть курящие…

Два взгляда скрестились на тлеющей уже даже не сигарете — окурке. Взгляд бабушки — взгляд человека, бесстрашно смотрящего в лицо врага, — и взгляд Шматко. Лейтенант смотрел на свою верную спутницу с ужасом и удивлением. Примерно так он смотрел бы на майора Зубова, если бы ему сообщили, что тот является агентом разведки Гвинеи-Бисау.

— И что дальше? — Ничего хорошего от этого «дальше» Шматко не ждал.

— Врач считает, что аллергия вызвана табачным дымом, — безжалостно продолжила любящая бабушка.

Подозрения подтвердились. Сигарета-предательница была казнена через бычкование, так хорошо начинавшийся вечер как-то уже совсем перестал радовать…

— Олег Николаевич, вы когда-нибудь пробовали бросить курить?

Олегу Николаевичу было обидно: вся его борьба, все его душевные мучения прошли незамеченными.

— Ну… Вот только что же… бросил!

— Нет, я не про отдельно взятую сигарету… Вообще, в принципе бросить?

Уже скоро минута, как лейтенант не курит, а мир всё ещё в полном неведении.

— Так я ж вот в принципе и бросил. Всё! Больше не курю! Раз тут такое дело…

— Правда? — Только что на глазах у Анжелы Олеговны произошло чудо — она вслух произнесла желание, и оно тут же исполнилось. Впору обыскать квартиру на предмет говорящей щуки.

— Конечно, правда! Я слов на ветер не бросаю! — Анжела Олеговна всё ещё никак не могла прийти в себя, а Шматко, судя по всему, решил её добить. — Вы что, не верите?

Пачка сигарет, безжалостно смятая в железном кулаке лейтенанта, была решительно отправлена в полёт по траектории форточка-воздух-земля.

— Вот! Всё! Видите? С курением покончено!

— Вижу… Но зачем так категорично?

— Только так, Анжела Олеговна! Решил, взял — и бросил! Без лишних рассусоливаний, так сказать. Мужик сказал — мужик сделал!

Отец я или нет? В конце концов, кто в доме хозяин?! Так, стоп… это уже не отсюда… Ладно. Короче. Вот…

Анжела Олеговна наконец поверила. Вот он, чудо-богатырь, сидел перед ней за обычным кухонным столиком в надежде, что его всё же сегодня накормят.

— Олег Николаевич, у вас такая сила воли! А я вам тут статьи в журналах принесла… Чтобы как-то помочь. А вы вот так раз и бросили!

Потрясающе!

Наверное, это такая природная закономерность, что только лишения зятя способны принести душевный покой тёще. Или наоборот?

Вечер, улица, Шматко. Всё ещё не осознавший наступившую в его жизни крутую перемену, лейтенант решил подышать свежим воздухом, дабы успокоить душевное волнение. Погрузившийся в себя по самую макушку, лейтенант даже вздрогнул, когда прохожий решил обратиться к нему с самой по нашим временам распространённой просьбой.

— Извините, сигаретки не будет?.

Руки принялись хлопать по карманам, не дожидаясь команды головы.

— Не будет! Я не курю!. Бросил!. Только что…

Загадочно улыбаясь, прохожий скрылся в подъезде, оставив Шматко наедине с его «броском курения». В конце концов, организм человека состоит на девяносто процентов из воды, а не из железа. Разве виноват Шматко, что ему такие вопросы задают? Лейтенант сделал один шаг, второй, высматривая некий предмет, который не так давно должен был совершить мягкую посадку как раз под окнами дома. И откуда у лейтенанта Шматко взялась эта грация хищника, готовящегося к прыжку? Его взгляд остановился, мышцы напряглись, шаг, стремительное движение, и в его руке она — брошенная и вновь подобранная пачка сигарет. «Значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день», — решил лейтенант, пряча пачку на груди — одинаково близко к сердцу и лёгким. В конце концов, разбрасываться материальными ценностями — не порядок! Пригодится. Угостить кого или… Что или? Никаких других блестящих идей в голову не приходило.

Пришла тусклая, но непреодолимая:

«Ладно…

Последнюю… На прощание…»

Шматко снова достал пачку, взял сигарету, прикурил… Абсолютно точно, этот прохожий здесь ходил неспроста. Увидев его ехидную улыбочку, лейтенант впервые за последние двадцать лет закашлялся от табачного дыма. Ночь рассекла искорка выброшенной сигареты.

Прохожий брёл куда-то, где его угостят сигаретами. Лейтенант Шматко, дважды за сегодня бросивший курить, последний раз вдохнул морозный воздух и решил вернуться в тепло — в тепле меньше курить хочется, и с глупыми вопросами никто не пристаёт.

 

Глава 3

По вечерам любой город становится краше. Просто потому, что вечером ещё достаточно светло, чтобы не жаловаться на отсутствие фонарей, и достаточно темно, чтобы не замечать многих досадных мелочей, которые так и норовят броситься в глаза днём. Вот в такое замечательное время Эвелина и Валера решили прокатиться на автомобиле.

Страшно, когда женщина за рулём, но когда рядом с ней мужчина, по уши в неё влюблённый, — жди беды! Старший лейтенант был влюблён не только по уши, но и в уши тоже. Ушные раковины Эвелины привлекали его безмерно. Видно, мысль о том, что женщина любит с помощью органов слуха, не давала Смалькову покоя. Он шептал, он целовал, он не мог остановиться.

— Валерка, прекрати… — Положение Эвелины было особо тяжким, в силу того что руки её обязаны были находиться на руле, а ноги — на педалях, к тому же приходилось хотя бы иногда посматривать на дорогу.

— Не могу! У тебя там за ушком такое место… — Смальков всё никак не мог успокоиться.

— Я знаю, что у меня там за ушком. Поэтому не надо, потерпи, скоро приедем.

Терпеть Смалькову не хотелось — офицер он или не офицер?

— А если я прикажу?.

— А если я обижусь? — увы, Эвелина не служила.

— Понял, терплю.

Увы, не каждого мужчину можно уговорить подождать. Машина влюблённой парочки неумолимо приближалась к стоящему на обочине гаишнику. Как раз гаишника уговорить невозможно — ни подождать, ни поторопиться.

Служебный свисток наполнился воздухом, жезл поднялся, будто налитая кровью важная часть тела. Эвелина всё поняла, её ножка послушно вдавила в пол педаль тормоза, остановив машину у обочины.

— Капитан Потапов. Почему нарушаем? — Вопрос этот хорош тем, что не оставляет выбора. Ведь ещё секунду назад водитель думал, что он и вовсе ничего не нарушил, теперь же его мысли сосредоточены на том, почему он сделал то, чего, быть может, и не делал. Ясно, что не всем вполне понятна эта ясность…

— Знак на повороте кому висит? Ваши документы!

Трудно сказать, что именно капитан Потапов надеялся найти в документах, может, просто хотел посмотреть на фотографию Эвелины.

— Какой знак? — Эвелина явно не собиралась сдаваться. — Я тут каждый день езжу. Никогда там знака не было.

— Никогда не было, а сегодня есть.

Стремительное появление знаков в зависимости от настроения капитана милиции не входило в планы Смалькова на этот вечер. Выйдя из машины, он совершил сразу две ошибки. Во-первых, гаишники не любят оставаться в численном меньшинстве. Во-вторых, как показывает опыт, представителям армии и милиции трудно оставаться равнодушными друг к другу, если между ними нет хотя бы самой тоненькой стены или расстояния в несколько десятков метров.

— Товарищ капитан, это какая-то ошибка…

— Ошибка — бабу за руль сажать! — Капитан Потапов только что окончил чтение сборника анекдотов про женщин за рулём и пытался донести свет истины до незадачливого лейтенанта.

Лейтенант не врубался:

— Между прочим, перед вами женщина!

— Ты, что ли, женщина? — собственная способность пошутить приятно удивила капитана. — Сиди, старлей… У меня к пассажиру претензий нет, а вы, гражданочка, откройте багажник.

— Зачем? — Женское чутьё Эвелины подсказывало, что вопросов лучше не задавать, но, к сожалению, оскорблённое женское достоинство подсказок не слышало.

— Я попросил багажник открыть, а не рот… Баба за рулём — что обезьяна с гранатой.

Потапов снова пошутил, и, как показалось ему, снова удачно.

— Чего ты сказал? Сам ты обезьяна… Горилла с палкой… — Почему-то слова Эвелины не показались любителю анекдотов смешными. Совсем.

— А ну, из машины!

— Эвелина, сиди! — Смальков решил, что выходить из машины для его девушки — не безопасно.

— Что значит, сиди? Ты, старлей, солдатами своими командовать будешь. И скажи своей мамаше, что…

— Она вам не мамаша! — До закипания старшего лейтенанта Смалькова оставались считанные градусы.

— А кто? Папаша, что ли? — Ещё пара реплик, и Потапову будет завидовать даже Петросян.

Между тем Смальков прошёл точку кипения и решительно направился к капитану:

— А ну, капитан… Повтори, что ты сказал!.

— А ты что, старлей, уши не моешь?.

Капитан Потапов был напрочь лишён интуиции. Иначе вопросами гигиены офицерского состава он озаботился бы в другой раз.

— Валера… Валера, не надо, — Эвелина знала Смалькова…

Капитану Потапову повезло. Старший лейтенант Смальков удовлетворился техникой кулачного боя. Мог и пристрелить. Звук падения тела капитана отозвался фанфарами в оскорблённой душе Смалькова. Эвелина уставилась на распростёртое тело Потапова. А всё так хорошо начиналось. Может, в чём-то капитан милиции был прав?

 

Глава 4

Нет картины печальнее поникшего флага. Признать в разноцветной тряпочке свой государственный флаг может разве что законченный мазохист. Примерно такие мысли промелькнули в голове у майора Зубова, когда, подойдя к штабу части, он поднял голову, чтобы по привычке полюбоваться гордым трёхцветным.

То, что находилось на флагштоке, было лишено гордости, зато, вероятно, в качестве компенсации обзавелось многочисленными сосульками, которые при первой же оттепели будут всерьёз угрожать безопасности каждому осмелившемуся зайти в штаб.

Виноватые должны быть наказаны, решил майор Зубов. На свою беду, Нестеров и Лавров, убиравшие снег у крыльца штаба, были назначены этими самыми виноватыми просто в силу того факта, что попались на глаза майора.

— Лавров!. Нестеров!.

С удовольствием оторвавшись от осточертевшей уборки снега, бойцы подбежали к майору. Наивные, вероятно, считали, что ничего хуже майор предложить им не может.

— А скажи мне, Лавров… Что это у нас такое?

Отследив взгляд Зубова, Лавров был безошибочен:

— Государственный флаг, товарищ майор!

— И какого же государства? Сопляндии?!

Нестеров и Лавров уже поняли, что они виноваты, но всё ещё не понимали, в чём. Государство Сопляндия было им неизвестно. У Лаврова появилось смутное подозрение, что именно там и будет протекать оставшаяся часть его службы.

— Государственный флаг должен быть виден издалека! Должен… развеваться, ясно?!

Ясно было только Нестерову, Лавров упорствовал:

— Товарищ майор… Так ведь это… ветра же нет… Да и мороз на дворе, как он развеваться будет?

— Сам дуй, вентилятор поставь… Тебе, между прочим, тоже не мешало бы развиваться — в умственном плане! Не первый день служишь, придумай что-нибудь!

Одинокое существо, выросшее посредине кабинета Зубова, не было карликовой берёзкой, хотя определённое сходство, безусловно, просматривалось. Роль существа этим утром досталась старшему лейтенанту Смалькову.

Измеряя шагами расстояние от стены до стены кабинета, майор Зубов лихорадочно пытался придумать, что делать. Внезапно остановившись, Зубов с подозрением посмотрел на Смалькова.

— Смальков, а может, у тебя грибок?

— Почему грибок? — не понял Смальков.

— Потому что руки постоянно чешутся… В каком он звании?

— Капитан… Капитан Потапов…

Зубов разочарованно вздохнул:

— Капитан?. Всего лишь? Надо было хотя бы майору… А лучше сразу — министру внутренних дел…

Воспоминания о том, что он рыцарь, он же джентльмен, снова не вовремя ударили в голову Смалькову.

— Товарищ майор, он оскорбил…

— А ты сразу по роже, — гнул своё майор.

— Не сразу…

— А как? Постепенно? С разворота?

Ошеломлённый богатством выбора, Смальков пристыжённо замолчал.

— И как раз в тот момент, когда кругом части расформировывают, — всё больше распалялся майор. — Когда наша судьба, можно сказать, на волоске! Ты не капитану по морде съездил — ты по всей части ударил. Один удар, и вся часть в нокауте… Почему вчера не доложил?

— Так поздно уже было, — лучше бы Смальков не отвечал.

— Поздно? Это сейчас поздно — телега на тебя уже ушла в штаб округа! Поздравляю!

— И что теперь делать? — Вера во всемогущество начальства не оставляла старшего лейтенанта.

— Снять штаны и бегать — можешь пока ещё парочке постовых морду набить… Не знаю, может, и обойдётся… А пока займись пополнением…

— Каким пополнением? — чтобы вернуться к мыслям о том, что в этой жизни есть что-то ещё, кроме драки с капитаном Потаповым, старшему лейтенанту понадобилось время.

— Я же говорил, — майор Зубов всегда подозревал, что чем ниже чин, тем хуже память. Смальков только что подтвердил эту теорию. — В округе часть расформировали, солдат девать куда-то надо? К тебе в роту четверо…

— Товарищ майор, а может, не ко мне? У нас в роте уже сложившийся коллектив…

— А в других ротах, по-твоему, разложившийся? Между прочим, я и так в пятую десять направил, в первую — восемь, а ты четверых испугался?

— Да не испугался я, — разве может человек, не испугавшийся гаишника, бояться новобранцев…

— Иди и докажи… Обеспечь, чтобы новые люди влились в коллектив, прониклись духом… Иди, воспитывай!

— Есть воспитывать!

Оценивая строевую подготовку старшего лейтенанта, лихо отдавшего честь и чётким строевым шагом удалившегося из кабинета, майор Зубов задумался, кого может воспитать Смальков. Если не образцовых водителей, то, может быть, образцовых бойцов?

 

Глава 5

Флагшток на крыше штаба осиротел. Государственный флаг подвернулся водным процедурам, после чего был вынесен Нестеровым и Лавровым на мороз. Процедура закаливания не желала доходить до сознания Нестерова:

— Ну, оттаяли мы его… И что? Он же сейчас опять задубеет…

— Не гунди, Нестеров… Я знаю, что делаю! — Лавров и правда что-то знал. Расстелив флаг на снегу, бойцы придали ему развевающуюся форму, в которой ему и предстояло застыть.

— Лавров, а ты в детстве не скульптурой случайно занимался?

— Соколов! — Эхо разнесло мощный рык Шматко по казарме.

— Я, товарищ лейтенант! — отозвался ефрейтор.

— Иди сюда… На, держи! — Шматко протянул Соколову пачку сигарет, аттракцион невиданной щедрости был ефрейтору внове.

— Спасибо, товарищ лейтенант… Но я же не курю…

— Поэтому я тебя и позвал! — Для Соколова неожиданно свихнувшийся Шматко был явным перебором.

— Держи, говорю! — не унимался лейтенант. — Я ж тебя не угощаю.

Я тебе на хранение выдаю. Вечером после ужина заберу.

Соколов всё же решил сделать попытку:

— Товарищ лейтенант, так у вас же есть сейф…

— Не, Соколов, сейф — место ненадёжное. У меня от него ключ есть, а значит, я могу залезть и взять, ясно?

Определённая логика в объяснении Шматко была, наверное…

— Тебе этого не понять, — вздохнул лейтенант, — ты ж не куришь.

Короче, после ужина подойдёшь в канцелярию и вернёшь. Сигареты никому не давать! Взял тринадцать — вернул тринадцать! Понял?

— Так точно! — Соколову полегчало: во-первых, чёткий приказ, он всегда облегчает жизнь, а во-вторых, всё же лучше, когда лейтенант бросает курить, а не сходит с ума.

— И запомни, Соколов… После ужина! Если буду подходить раньше — пачку мне не давать, понятно?

— А если вы будете приказывать? — не было ещё такого вопроса, на который лейтенант Шматко не смог бы ответить: «Ну… это…» Так он и сделал:

— Ну… Это… Значит, не исполняй! Я приказываю не исполнять мои приказы до ужина, ясно?!

Приказ не исполнять приказы — разве это не лучший приказ, о котором только может мечтать военный?

Сколько бы времени вы ни потратили на сборы, всё равно что-то непременно забудете. Ирина и Михаил об этом не знали, иначе бы не проверяли уже в который раз — всё ли упаковано.

— В расположении ничего не забыл?

— Вроде нет… А даже если что — мужики пришлют…

Майор Зубов, зашедший в лазарет, точно знал, что одна важная вещь ещё не нашла своё место в багаже.

— Привет молодым! Готовимся к последнему марш-броску?.

— Так точно, товарищ майор, а мы и сами хотели к вам заскочить… — Бутылка, которую майор поставил на стол, кажется, только что появилась из воздуха.

— Работаем на опережение! Вот! Вы на этикетку смотрите. Видите?

Все офицеры части расписались. Стрельнете на свадьбе… так сказать, от нашего имени. И ещё… Там возле штаба мой железный конь под парами стоит. Подбросить?

— Спасибо, товарищ майор. Через полчаса отец на КПП заедет. — Приезд отца явно вызывал у сержанта Медведева желание всплакнуть.

— Медведев, что-то у тебя глаза какие-то грустные. — Майор явно занервничал: грустный сержант, да ещё и дембель — явление неизвестное и наукой не изученное. — К утру же дома будешь, почему не замечаю радости на лице?

— Понимаете, товарищ майор, обидно немного — каких-то полгода до дембеля оставалось, и тут…

— Ты мне эти мысли брось! — Если бы Медведев был повнимательнее, он бы заметил ту скупую, легендарную, которая вот-вот должна была покинуть майорский глаз. — Раз там решили, — как ни в чём не бывало продолжал майор, — что с таким ранением дальше служить нельзя, значит, нельзя! Это армия, а не пионерский лагерь. Ты свой дембель честно заработал! И о службе вспоминать можешь с высоко поднятой головой. Это говорю тебе я, твой командир роты!

— И командир части, между прочим, — добавила Ирина.

— Слушай, Медведев, эту женщину, она у тебя умная, — любезностью на любезность ответил майор. Рука сержанта сама собой потянулась отдать честь.

— Есть слушать эту женщину!

— Другое дело! Ну, а теперь не по уставу. — Объятия майора были мощными, но короткими. — Счастья вам — полную обойму!

Звук захлопывающейся дверцы автомобиля неизбежно обещает дорогу. Михаил с Ириной погрузились в машину отца и махали через стёкла второй роте, собравшейся у КПП, чтобы их проводить.

— Везёт Медведеву — скоро дома будет, — замечтался Вакутагин.

— И духам нашим тоже повезло, — откликнулся Соколов.

Везение духов не входило в планы Гунько.

— Это каким боком?

— Как каким, — удивился Соколов, — одним сержантом меньше стало!

— Ничего, — утешил Гунько, — и одного сержанта хватит, чтобы жизнь мёдом не казалась. Вторая рота, строиться в расположении!

К моменту завершения построения вторая рота знала: от убывания сержантов служба легче не становится.

 

Глава 6

— Закрыто! Что кому не понятно?! Обед! — Этот голос просто не мог принадлежать Эвелине, однако это был он.

— Так до обеда ещё полчаса, — робко пытался возражать кто-то, лелеявший надежду попасть в чепок.

— Значит, переучёт. Всё, гуляйте, — Эвелина осталась неумолима к голодающим…

Дверь в чепок закрылась, Эвелина сбросила с себя отвратительную шкурку сволочи и превратилась в прекрасную возлюбленную старшего лейтенанта Смалькова:

— Ну? Что майор сказал?

— Сказал, что поздно — бумага на меня в штаб округа ушла, — примерно с такой интонацией Ной сообщал своему семейству о приближающемся потопе. Хотя нет, Смальков был значительно угрюмее…

Смотреть безучастно на страдания любимого старлея Эвелина не могла. Что может женщина, когда она ничего не может? Присев на колени Смалькова, она включила тембр, который мог бы совратить святого:

— Валера… Ну иди ко мне… Между прочим, у меня за ушком есть такое место… Ты, главное, не раскисай… Мы обязательно что-нибудь придумаем…

Вторая рота вытянулась вдоль всей казармы. Вместе со Шматко перед ротой вытянулись ещё четверо новоприбывших солдат. На телохранителей лейтенанта они явно не тянули, на проверяющих — тем более. Военные билеты, которые перелистывал Шматко, не оставляли сомнений — вторая рота нарвалась на пополнение.

— Значит, так, — Шматко наконец закончил изучение военных билетов и решил приступить к делу, — с этого дня и до дембеля с вами будут проходить службу следующие солдаты. Рядовой Бабушкин Сергей Иванович.

Имя бойца было произнесено, однако ничьё чётное, звонкое «Я!» не сотрясло воздух казармы. Это странное явление необходимо было устранить.

— Когда офицер называет фамилию военнослужащего, он должен что?

— Я! — наконец-то отреагировал на лейтенанта рядовой Бабушкин.

— Значит, служите у нас полтора года, — подозрительно продолжал Шматко…

— Я у вас только день служу.

— Я имею в виду — в вооружённых силах. А когда я имею, Бабушкин, мало не кажется!. Идём дальше, рядовой Нелипа… Денис Анатольевич.

— Я!

— Тоже полтора года, — отметил Шматко.

— Не липа, а берёза! — ожидаемо пошутил дежурный остряк.

— Отставить смех! — Право на шутки в этой казарме было забронировано за Шматко. — Что за дуб там дупло открыл?! Дальше…

Рядовой Фахрутдинов Ринат Оскарович. Ты что, не русский, что ли? — удивился Шматко.

— Никак нет, татарин.

— Полгода служим, понятно. И последний у нас — рядовой Щур…

— Я!

— Вижу, что ты, Родион Витальевич, четыре месяца, — внешние данные рядового Щура предполагали самое меньшее сорок четыре месяца службы, а уж усы и вовсе тянули на офицерский чин.

— А сколько ж тебе лет, боец? — удивился Шматко.

— Двадцать четыре.

— Ты чё у нас, двоечник-второгодник, что ли?

— Никак нет. Меня в армию после института забрали. У нас не было военной кафедры, ну и, в общем, так получилось. — То, что получилось, явно не радовало Щура уже целые четыре месяца, зато сильно порадовало Шматко.

— Нормально получилось! С высшим образованием, рядовой Щур, в армии открываются такие перспективы! Только вот этот трамплин для… придётся убрать, — кивок Шматко, направленный на усы Щура, рядовой не понял.

— Какой трамплин?

— Вот этот кустарник под носом — вырубить под корень! Потому что, Щур, твои усы — это источник заразы! На них оседает всякая пыль, грязь. Кстати, ты куришь? — без всякой связи решил спросить Шматко.

— Так точно…

— Вот! Никотин, смолы — вся эта остальная хрень на усах и оседает. А ты этим дышишь. А потом идёшь в столовую, и вся эта хрень по усам затекает в рот, у солдата начинает болеть живот, он бежит в санчасть, а там никто не знает, какого чёрта у солдата болит живот! А ответ, он где? Ответ под солдатским носом! В общем, усы — это грязь, блохи, тараканы, мыши… Короче, сбрить, понятно?

— Так точно…

Рота притихла, каждый боец представил себе тот жуткий зверинец, который притаился в усах Щура. Стоявший рядом Фахрутдинов почёл за благо отодвинуться подальше от опасного соседа.

— А чё это вы все рядовые? Ни тебе сержанта, ни ефрейтора? — недопонял Шматко.

— А у нас в части так говорили: «Чистые погоны — чистая совесть», — решил поделиться народной мудростью рядовой Нелипа, впрочем, Шматко в долгу не остался.

— У нас в прошлом веке так говорили, а сейчас говорят: «Чистые писсуары — чистая совесть». Так что смотри, Нелипа, тебе полгода осталось? Вот и не превращай их в бесконечность! А то я ж не злопамятный: накажу — и забуду!

Капитану Потапову тёмные очки к лицу. Простое лицо милиционера с большой дороги теперь приобрело некую тайну, загадку… Особенно при неярком освещении милицейского участка. Чай, который пил капитан, мог быть любой степени крепости, сквозь стёкла очков он всё равно смотрелся суперчёрным.

— Я к вам, товарищ капитан, — сообщила Эвелина, зайдя в комнату, — вы меня не узнаёте? Я та, которую… ну… Помните? Обезьяна с гранатой…

— А я, по-вашему, горилла с палкой? — на память капитан не жаловался.

— Вы извините, просто вырвалось…

— Ничего, ничего, бывает, — примирительно пробурчал капитан, внешние данные Эвелины склоняли его к тому, что она очень даже отличается от обезьяны. — Так это были вы? Такую красоту не разглядел…

— Спасибо за комплимент. Я насчёт старшего лейтенанта… — Потапов предпочёл бы другой повод для знакомства.

— Не вспоминайте про этого шизика…

— И всё-таки… вы знаете, что ему будет?.

— Ну, это решать не мне. Я побои снял, заявление написал, пусть там, наверху теперь разбираются.

— А можно как-то отозвать заявление? — Голос Эвелины начал дрожать.

Капитан Потапов, наконец, оторвался от чая, после чего, вздохнув, снял очки. Очки были нужны вовсе не для имиджа. Фингал у капитана был знатный.

— А побои мне кто отзовёт? Как мне с этим на дорогу? Посадили вот, — капитан обречённо продемонстрировал кипу бумаг. — Как таких вообще в армию пускают? А потом удивляемся, почему это наши военные…

— Ну, товарищ капитан, — Эвелина решила бить на жалость, подмешивая в жалость побольше лести, — ну, пожалуйста, пожалейте его, он больше не будет, вы же такой мудрый, добрый, симпатичный…

— Ну, не знаю, — кажется, Потапов начал оттаивать, — трудно отказать такой женщине…

— И не отказывайте, можно же полюбовно — я для вас всё, что хотите, я же понимаю. Все мы люди, ну, сколько вы хотите?.

Произнося эту тираду, Эвелина зря подмигивала. Может, если бы она была чуть менее привлекательное, или капитан чуть более воспитанным… Потапов задумался, ощупал взглядом фигурку Эвелины и решительно встал из-за своего заваленного бумагами стола, дабы закрыть дверь на ключ. Приняв эти действия как молчаливое согласие, Эвелина решила дожать капитана.

— Ну? Не стесняйтесь, сколько?

Потапов густо покраснел и смущённо выдавил:

— Ну, раза два…

— Чего, раза два?

— Ну, вы же сами сказали «полюбовно», у меня как раз сейчас обед… — Договорить фразу капитан не успел. Звонкая пощёчина поставила жирный крест на планах Потапова. Оставался лишь один вопрос: писать ли телегу на Эвелину?

 

Глава 7

Рядовой Папазогло уже в третий раз за последние три минуты проделывал одну и ту же процедуру: становился на табуретку, снимал настенные часы, подгонял стрелки на минуту вперёд и вешал часы обратно.

— Отстают? — заинтересовался Кабанов.

— Никак нет. Вообще не работают — батарейка села. Дежурный по роте сказал, чтобы я вместо батарейки был, — с чувством только что выполненного долга перед Родиной сознался Папазогло.

— Узнаю старика Гуню, — восхитился Кабанов сержантом. — Папазогло, а скажи: «Ку-ку».

— Ку-ку, — осторожно произнёс Папазогло.

— Громче!

— Ку-ку! — все кукушки, услышавшие этот рёв, должны были дружно повеситься.

— Гениально! — Кабанов был удовлетворён. — Будешь ещё и кукушкой, на полставки.

Солдаты — лучший зритель телепрограмм. Любых. Даже настроечной таблицы. Вторая рота дружно смотрела передачу про Ференца Листа, смутно пытаясь понять, каким образом кусок бумаги может писать музыку.

«…Ференц Лист назвал эту увертюру программной симфонией, передающей основную идею драмы: противопоставление религиозного аскетизма, нравственного долга и целомудрия — земной чувственной любви…» — бубнил телевизор.

Первым не выдержал Кабанов:

— Нестеров, давай, переключай обратно…

— Так там всё равно ещё реклама, — отозвался фанат Ференца Листа.

— Ни фига себе чудо техники — говорящий пульт дистанционного управления! — Пульт в лице Нестерова не успел сработать. Проблема живого пульта в том, что он обязан выполнять команды лейтенанта Шматко.

— Почему сачкуем? Свободное время кончилось! Родину снегом заносит, а они телик смотрят… Выключай, Нестеров!

Звучащее из телевизора: «Вы решили бросить курить? У вас проблемы с лишним весом? Не можете отказаться от алкоголя или наркотиков? Значит, вам нужна наша помощь. Центр доктора Полковского — это сотни людей, вернувшихся к здоровой жизни…» — заставило Шматко замолчать, его глаза округлились, а руки безвольно повисли вдоль туловища. Любой проползающий мимо удав мог бы легко проглотить неожиданно превратившегося в загипнотизированного кролика лейтенанта Шматко.

Внезапно выключившийся телевизор, быть может, спас жизнь лейтенанта, жаль — он об этом так и не догадался.

— Нестеров! Какого ты выключил? — экс-кролик остался недоволен.

— Вы же сами сказали, — попытался оправдаться Нестеров, параллельно вставляя вилку в розетку.

«…Триста сорок шесть! Приходите, мы ждём вас!» — изрёк из себя ящик ошалевшему Шматко. Ценная информация на глазах ушла, как песок между пальцев.

— Значит, так, Нестеров, все идут на уборку территории, а у тебя будет особое задание! Берёшь ручку, бумагу — и смотришь рекламу!

— Разрешите, товарищ майор? — Странным образом, стоит человеку обзавестись собственным кабинетом, как на него наваливаются две напасти. Во-первых, в кабинет постоянно каждый норовит зайти, а во- вторых, вместе с входящими появляются горы бумаг, которые надо читать, подписывать и категорически нельзя выбрасывать, что, по мнению майора Зубова, было бы самым разумным решением.

— Ну, Смальков? — На этот раз, уже стоя в кабинете, просил разрешения войти старший лейтенант Смальков. — Кому сейчас морду набил?.

— Что вы, товарищ майор, я просто узнать — там из штаба ничего не слышно? — Примерно так болельщик, пропустивший матч любимой команды, спрашивает у соседа: «Наши выиграли?»

— Слышно, Смальков, — майор матчи любимых команд не пропускал. — Очень даже слышно. Такая канонада. Я уже практически оглох. Запрос из штаба пришёл. Требуют характеристику на тебя. Так что давай, сочиняй — и мне на подпись, — снова закопавшись в бумаги, Зубов понадеялся, что, когда он поднимет голову, Смалькова уже не будет в кабинете… Звуки, издаваемые старлеем, не дали Зубову даже пофантазировать.

— Как? Я? Сам на себя?.

— А кто? — Более догадливый офицер уже догадался бы, что майор писать характеристику не будет. — Можешь, конечно, Пушкина попросить, чтобы в стихах, только он вряд ли — у него сейчас заказов!

Только пиши, Смальков, правду — всё как есть. Что, мол, пьёшь, насилуешь, грабишь, про судимости не забудь… — Медленно зеленеющий Смальков никак не мог вспомнить свою судимость. — Да что ты, как маленький, старший лейтенант, никогда, что ли, характеристики не писал?

— На себя — нет. Это как-то нечестно, — признался Смальков.

— А честно КМСу по боксу нападать на беззащитного постового?

Всё! Кыш! Иди и больше не греши… то есть не мешай…

Сегодня Папазогло было можно. В смысле то самое «можно», которое резко отличается от уставного «разрешите» и сводится к «Машке, которую можно за ляжку». Машка эта есть не женщина, а приспособление для натирки полов, чем Папазогло и занимался, пытаясь довести этот процесс до совершенства. Только этим стремлением можно объяснить тот факт, что приближение Бабушкина и Нелипы прошло для молодого бойца незамеченным.

— Это ты, Папазогло? — сделал попытку оторвать бойца от наряда Бабушкин. — Это правда, что ты из Вологды?

— Правда… а что? — выдавил из себя Папазогло, пытаясь не сбиться со взятого ритма.

— Земляк, получается? — оторвав только что обретённого земляка от «Машки», Бабушкин мощно пожал Папазогло руку. Нелипа, будучи, в свою очередь, земляком Бабушкина, пожал руку молодому бойцу ещё более мощно.

— Земеля, кидай «Машку», айда потрещим! — Просто так «Машку» отдавать Папазогло был явно не намерен.

— Не-не, мне сержант приказал работать, — с этими словами Папазогло предпринял последнюю попытку отшлифовать очередной кусок пола. Попытка получилась неудачной: натирать пол, сидя на кровати в пяти метрах от «Машки», практически невозможно, а именно эту позу неожиданно для себя принял боец с помощью двух своих земляков.

— Земеля, ты чё, с дуба рухнул? — поинтересовался Бабушкин. — Слушай и запоминай: ты вообще теперь работать не будешь! Иди-ка сюда, дай на кусочек родины полюбоваться!

Кусочек родины попался упорный.

— Извините, но сержант сказал, чтоб через полчаса блестело…

— Раз сержант сказал — будет блестеть, — утешил трепыхающегося Папазогло Нелипа.

— Боец, взял «Машку» — и вперёд! — очумевший Лавров, не ожидавший такой наглости от сослуживцев, смог только выдавить вечное:

— А чего я?

Какая связь между «Машкой» и загадочным вопросом Нелипы:

«А ты что, тоже из Вологды?» — Лавров не знал. Убедила Лаврова другая, куда более понятная в восприятии фраза:

— Ты чё, офигел? Или тебе в рупор въехать?!

Шлифовка силами бойца Лаврова была продолжена, а земляки, решив, что негоже койки мять, отправились в чепок — обретение зёмы надо было отметить.

Вообще в чепке обычно едят. Довольно часто покупают еду. И только некоторые исключительные личности пишут. Смальков продолжал писать даже тогда, когда поднос с едой, удерживаемый руками Эвелины, был поставлен перед ним на стол.

Нет ничего, что может растрогать сильнее женское сердце, чем любимый мужчина, не замечающий пищу.

— Ничего, мы ещё повоюем, найдём свидетелей! — Эвелина была готова на всё, лишь бы путь к сердцу Смалькова по-прежнему проходил через его желудок — Докажем, что он первый драку начал!

— Так я же первый начал, — робко попытался возразить Смальков.

— А я и говорю — мы найдём свидетелей, мы ещё им покажем!

Маньякам этим!

— Каким маньякам? — Капитана Потапова Смальков помнил, а вот маньяков не помнил, о встрече в участке Эвелина предпочла умолчать.

Мало ли на что пошёл бы ротный, дабы защитить чуть было не поруганную честь своей девушки.

— Неважно, кончай свою писанину, поешь…

— Сейчас, надо характеристику закончить, последнее предложение — на меня в штабе запросили. — Ручка Смалькова с удвоенной скоростью продолжила своё движение по листу.

— В штабе? — Эвелине штаб представлялся местом возвышенным и незапятнанным. Такими же должны были быть и характеристики, отсылаемые туда. Характеристика Смалькова, им же самим подготовленная, как-то не вязалась с тем светлым образом, который, по её мнению, должен был быть навязан штабному начальству.

— Это чё? Это ты называешь характеристикой? Да с такой характеристикой в тюрьму не примут… Ты давай, пока ешь, а я подправлю…

Пока Смальков работал челюстями, Эвелина взялась за перо.

Даже после её обработки чего-то в этой характеристике не хватало.

То ли двух больших белоснежных крыльев, торчащих за спиной старшего лейтенанта, то ли небольшого нимба, почти незаметного под фуражкой.

 

Глава 8

Здесь и сейчас Шматко перестал быть лейтенантом. Даже не прапорщиком, а обычным солдатиком срочной службы чувствовал себя человек, не боявшийся никогда и ничего, кроме начальства.

Неожиданно застенчивый Шматко остановился возле дверей с табличкой «Лечебно-консультативный центр Доктора Полковского».

Собрав всю свою волю в кулак, лейтенант всё же сделал это — он открыл дверь.

Голосом, которого не узнал бы ни один боец второй роты, Шматко поинтересовался:

— Здравствуйте, можно?

— ВЫ СВОБОДНЫ! — произнося эту фразу, доктор смотрел мимо лейтенанта, однако усомниться в том, что сказано это было именно Шматко, было невозможно.

— То есть как? — Кипелова Шматко не любил, иначе вопроса этого не задал бы.

— НОЧНЫЕ БДЕНИЯ — В ПРОШЛОМ! — продолжал доктор. — МОКРЫЕ ПРОСТЫНИ — В ПРОШЛОМ! В Настоящем И Будущем — Нормальный Режим И Сухие Штаны! ЗАКРЕПЛЯЮ!

На всякий случай ощупав свои штаны и убедившись, что процесс закрепления прошёл нормально, Шматко немного успокоился.

Доктор же решил проверить, по адресу ли дошёл Нормальный Режим.

— Мовсесян Гяур Амбасович?

Вполне возможно, Шматко и можно с кем-то спутать. Прапорщика Кускова, говорят, вообще от Шматко не отличить, но Гяур Амбасович!

— Шматко Олег Николаевич! — разочаровал доктора лейтенант.

Немного расстроившись, что блистательно проведённый заговор от энуреза пропал зря, в смысле даром, доктор всё же решил выслушать нового пациента.

— Присаживайтесь, Олег Николаевич, — в голосе доктора было что-то такое, от чего колени лейтенанта подогнулись сами, — рассказывайте!

Увы, то, что помогло с коленями, помешало с языком. Языку тоже хотелось расслабиться, Шматко боролся за свой дар речи, как мог:

— В общем это, товарищ Сержантский, решил вот бросить курить…

А тут как раз ваша реклама…

Доктор явно вышел в астрал, но произносимое им многозначительное «мгм» давало надежду, что даже оттуда целитель слышит Шматко.

— Я, главное, решил, — осмелился после очередного докторского «мгма» продолжить Шматко, но договорить не успел: доктор Полковский вернулся из астрала с мыслью, глубину которой осмыслить смог бы не каждый.

— Всё ясно! У вас — никотиновая зависимость! Будем вас освобождать! ТА-АК! — Руки доктора совершили несколько пассов перед округлившимися глазами Шматко. — ВЫ БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ БУДЕТЕ КУРИТЬ! ЗАКРЕПЛЯЮ!

С энурезом у доктора получалось лучше. Штаны у Шматко всё ещё были сухие, а курить хотелось вусмерть.

— Ну что? Ещё есть желание курить? — спросил доктор, стряхивая с рук одному ему видимые остатки никотиновой зависимости Шматко.

— Есть! — упрямо ответил лейтенант. Вероятно, никотиновая зависимость на этот раз попалась более живучая, чем обычно.

— У вас сложный случай. Вы, я смотрю, военный, про НЛП что-нибудь слышали? — Знакомое сокращение согрело душу Шматко: про НЛП он слышал, про лодки такие, конечно, не видел, их же сняли с производства… Доктора лодки не вдохновили.

— Это не лодки, я так понимаю, что про Нейро-Лингвистическое Программирование вы не слышали ничего! — Глаза доктора тем временем обшарили стол, затем начали пристально изучать руки Шматко, наконец, доктор решился на вопрос: — Вы мне, кстати, чек отдали?

— Какой чек? — насторожился Шматко.

— Извините, а вы были в тридцать пятом кабинете? Оплачивали семьсот рублей?

— Сколько? Как это… семьсот? За что это? — Махание руками перед носом и вокальные способности доктора Шматко оценивал в гораздо более скромную сумму. К желанию курить добавилось острое желание вмазать по этому холёному лицу.

— Ну, вы даёте, голубчик, бесплатно, вон, к хирургу идите — он вам пальцы отрежет, чтобы сигарету было нечем держать. А методика доктора Полковского!

Лейтенант не дослушал, чем именно отличается методика доктора, Шматко был занят подсчётами того, что можно купить на семьсот рублей. У лейтенанта получалось, что много чего. Вслед неслись подсчёты доктора, тот считал быстрее, а может, просто подготовился к встрече с пациентом?

— Семьсот рублей — это шестьдесят пачек сигарет! Вам этого на три месяца хватит! Через полгода эти деньги вам два раза окупятся…

Ждать долго Шматко не привык. Нехватку семисот рублей он почувствует сразу, и жить ему с этим чувством придётся не полгода, а всю жизнь, потому как деньгами разбрасываться он не привык. Уже стоя в дверях, вероятно, в качестве рефлекса на гордую фамилию доктора, Шматко по-военному молвил:

— Доктор Полковский, разрешите идти?

Старики вдумчиво пили чаёк в каптёрке. Чаепитие сегодня получилось почти китайским, то есть не просто поглощение жидкости, а целая церемония. Пили вдумчиво, в полной тишине, если не считать посербываний. Первым не выдержал Кабанов:

— Так это чё получается, если бы Лавров, например, был из Новосибирска, то он бы со мной чаи гонял и ни черта бы не делал?.

— Получается, так, — подтвердил Соколов.

— А работать тогда кто будет?

— Нестеров, — предложил кто-то из стариков.

— А если у Нестерова среди старых тоже земляки? — не унимался Кабанов. — Тогда, получается, шуршать вообще некому?

Картина рисовалась печальная и малоперспективная. Как ни крути, кто-то работать должен, в армию, где каждый занят подготовкой к дембелю, старикам верилось с трудом.

— Вы главный прикол не уловили! — вмешался Гунько. — Вот если у Нестерова земляков больше, чем у тебя, Кабаныч, то ты б с Лавровым на пару до дембеля очки драил!

— Несправедливо, однако, — взял слово Вакутагин, — надо Папазогло лечить.

С учётом того, что вывести из себя Вакутагина не смог бы и точечный ядерный удар, сам факт, что он кого-то хочет лечить, наводил на мысль, что произошло что-то действительно ужасное.

— Да при чём тут Папазогло?! — Кабанов для себя уже всё решил. — С этими надо разговаривать…

— С этими — бесполезняк. Я уже разговаривал, — откликнулся Гунько.

— Значит, будем разговаривать по-другому, — многообещающе резюмировал Кабанов.

Характеристику Смальков написал хорошую.

Майору понравилась. Зубов, конечно, знал, что во второй роте собраны лучшие кадры, но что настолько — не подозревал даже он. С такой характеристикой в штабе должны простить всё, вплоть до вооружённого мятежа.

— Ну что, неплохо, в целом неплохо, только вот тут ты немного того — перегнул. «Чувствительный и легкоранимый» я бы убрал, в штабе не поймут… И КМС по боксу… В данном случае как-то некстати. А так — хорошо. С такой характеристикой должны оправдать. Ещё, может, и грамоту выпишут, легкоранимый ты наш. Или ты имел в виду, что окружающих ранишь легко и чувствительно?

Где может найти покой душа недавнего прапорщика? Конечно же, на складе. Здесь, в этом царстве казённого имущества и Данилыча, никакое НЛП не в состоянии достать Шматко.

— Данилыч, ты бы за семьсот рублей бросил курить?

— За семьсот? На спор?. Знаешь, если бы сильно нужны были деньги, — бросил бы…

Данилыч, будучи человеком складским, крайне отрицательно реагировал на вынос имущества, будь то склад или его собственный карман, а вот ради вноса был способен на жертвы.

— Ты не понял, Данилыч, не тебе семьсот рублей, а ты семьсот рублей отдал бы, чтобы не курить?

Данилыч не отдал бы — не смог бы.

— Совсем врачи озверели, — подытожил Шматко, — особенно этот Полковский! Генеральского на него нету…

— А ты что, отдал семьсот рублей? — заподозрил Данилыч.

— Не успел, слава Богу, — быть бы Шматко вечным посмешищем Данилыча, если бы он так позорно прокололся. Коль посмеяться не получилось, Данилыч решил одарить лейтенанта советом.

— Я тебе так скажу, Николаич, бросай дурное — в смысле, бросай бросать! Вон один мой знакомый закодировался. И что? Его за два месяца так разнесло, он потом этому доктору ещё за похудение платил… А потом опять курить начал и сам похудел. Курение и вес — они ж связаны. А тебе тем более, вообще бросать нельзя, ты же и так вон…

Чувствуя, как пуговицы впиваются в живот, Шматко лихорадочно начал осматривать себя:

— Что, уже поправился?

— Ну, пока вроде нет, но… — многообещающе не закончил Данилыч.

— Ёжки-матрёшки! Я бы и не бросал, если б не эта аллергия, — Шматко разрывался между чувством долга и страхом перед перспективой оказаться внутри быстро толстеющей туши.

— А ты знаешь что? Ты дома не кури. На работе покурил — и всё!

— Слушай, а у тебя есть сигаретка?.

— Да хоть две! Я ж блок купил, — вероятно, примерно таким жестом змей-искуситель предлагал Еве яблочко в райском саду. Ева повелась, Шматко — тоже.

— Надо потом не забыть зубы почистить, — самая вкусная затяжка в жизни Шматко взбодрила лейтенанта и привела его мысли в привычную практичную струю.

Рядом с пачкой сигарет появилась обувная щётка.

— Прости, Николаич, пасты у меня нету… — Николаич простил и даже ехидную улыбку Данилыча простил тоже, больно сигарета вкусная попалась.

Ничто так не быстротечно, как чистота в казарме. Только что вынесенное, сверкающее чистотой и пустотой мусорное ведро было обезображено огрызком, в который превратилось ещё не так давно круглое румяное яблоко. Кабанов кушал быстро и ненавидел беспорядок.

— Папазогло! — впервые за последние полгода службы Кабанов обнаружил, что такое кричать в пустоту. Крик был повторен, на третий раз произнесения фамилии Папазогло крик Кабанова мог запросто конкурировать с паровозным гудком, вероятно, именно этого и не хватало, чтобы Папазогло явился. Судя по его дыханию, бежать ему пришлось от самой мексиканской границы.

— Вынеси мусор, — сбавив децибелы, почти ласково попросил Кабанов.

Одинокий огрызок на гордое звание мусора явно не тянул, но делать нечего — приказ есть приказ. До выхода из казармы Папазогло дойти не сумел.

— Э, земеля, ты куда с ведром? — уроженец Вологды, солдат Бабушкин уже начал уставать отрывать Папазогло от общественно-полезного труда.

— Ну, так мусор сказали вынести.

К уставшему Бабушкину присоединился Нелипа:

— Пока мы здесь, ты отдыхаешь, что непонятного?

Непонятное в лице Кабанова приблизилось и продолжило дембельскую забаву:

— Папазогло, ты приказ слышал или как? — Папазогло слышал, его пальцы вновь сомкнулись на ручке ведра.

— Поставь, я сказал…

— А ну взял и метнулся!

Если бы Папазогло был роботом, его бы уже давно замкнуло от взаимно противоречащих приказаний, увы, он был человеком, а значит, его мучения продолжались.

— Мужики, вы ему только хуже делаете, — решил по-хорошему разрешить конфликт Кабанов.

— Ну, реформаторам всегда тяжело, — не сдавался Бабушкин.

— Смотри не надорвись, Столыпин, — Кабанов был прав, надорваться — не надорваться, но нарваться явно было на что — из глубины казармы к точке конфликта подошли Гунько, Вакутагин, Соколов. Инициативу в руки по привычке взял Гунько:

— Ну-ка, Папазогло, иди покури на крыльцо…

 

Глава 9

Где-то очень глубоко в душе Гунько был монахом. Сразу это было трудно заметить, собственно, и сам Гунько об этом не догадывался, пока с удивлением для себя не обнаружил, что абсолютно точно знает, что делать с теми, кто приходит со своим уставом в его, гуньковский, монастырь. Монах, который сидел внутри сержанта, был, вероятно, родом из Шао-Линя, потому как требовал активных махов руками и ногами.

Пополнение в лице Бабушкина и Нелипы, бойцов, гордо носивших бляху от ремня не намного выше колен и застёгивающих воротник ровно на той высоте, который бы скрывала пупок от нескромных взглядов, о монахе не подозревало. В конце концов, рассуждали они, кто виноват в том, что Гунько не посчастливилось родиться в Вологде?

Быть может, и никто. Проблема была в том, что и Кабанов не родился в Вологде, и Соколов, и… Собственно, все в роте, кроме Папазогло, как назло, более-менее равномерно рождались на просторах матушки России, по странной случайности обходя Вологду.

— Мужики, вы же знаете, что бывает, когда в чужой монастырь со своим уставом прутся? — в последний раз попытался решить проблему Гунько без применения силы.

— И чё бывает? — притворился любопытным Бабушкин. Если бы рядом проходил Станиславский, он сказал бы: «Не верю».

Станиславские рядом не ходили, вместо них откликнулся Кабанов:

— Бывает больно…

— Деды на дедов? Давайте, духам на потеху, — возмутился Нелипа и был прав. Дед — существо прикосновенное исключительно старшим офицерским составом в редкие дни заботы о личном составе.

— Землячества здесь не будет, — наконец-то сформулировал Гунько.

— А что будет? — недопонял Нелипа.

— Я так понимаю, толпой на двоих здесь сейчас будет, — обиделся Бабушкин.

— Зачем толпой? Можно и два на два, — слова эти были бы словами человека наивного, если бы не были словами Кабанова. Один на два было бы куда справедливее, если этот один — Кабанов. Сняв ремни и шапки, они сходились. Бой обещал быть осмысленным и беспощадным. До первого крика дневального.

Где-то перед внутренним взором зрителей, моментально обступивших четвёрку дедушек, промелькнула фигурка полуобнажённой девушки с табличкой первого раунда. Увы, как же далеки мечты от реальности — вместо девушки в казарму вошёл Смальков, дневальный проспал.

— Отставить!! — Некоторые учёные утверждают, что, заходя с места светлого в место тёмное, в том числе из коридора в казарму, человек несколько секунд ничего не видит. Смальков умудрился не только сам ничего не увидеть, но и лишить роту редкого зрелища дедовского боя.

— Сержант Гунько!

Публика разочарованно выдохнула, уже стоявший в стойке Гунько выпрямился и с почти незаметным опозданием бодро откликнулся:

— Я!

— Ко мне в канцелярию! — скомандовал Смальков.

Вечер нокаутов на сегодня отменялся. Или, по крайней мере, переносился в канцелярию.

Удивительное — рядом. На самом деле, это закон природы. Ну кто ещё, кроме командира роты, мог думать, что у него в роте нет дедовщины. Даже пингвины в челябинском зоопарке знают, что в каждой роте она есть. Смальков не знал. То есть про каждую знал, но не догадывался, что его, вторая рота, тоже каждая.

Начало беседы старшего лейтенанта и сержанта было многообещающим.

— А ты знаешь, сержант, что бывает, когда кровь взыграла?!

Сегодня ты сослуживцу морду набьёшь, а завтра! — кому ещё мог набить морду сержант, так и останется тайной, а вот Смальков на пустяки свою взыгравшую кровь не тратил: бить — так капитана! Вспомнив свой недавний подвиг, комроты несколько остыл.

— Давай поговорим не как офицер с сержантом, а как мужчины.

Обещаю, это никуда не уйдёт. Я просто разобраться хочу. Скажи честно, что не поделили? В чём суть конфликта?

Даже сержант может ошибаться. Наверное, в Гунько опять всплыл монах. Монах, который не только разбирался в уставах и боевых искусствах, но и в связи с некими довольно тесными отношениями с богом, привык говорить правду.

— У них, у новичков, в части было землячество, а у нас — дедовщина, вот и весь конфликт…

— У НАС — ДЕДОВЩИНА?!

Гром не грянул, Гунько не перекрестился. Перед Смальковым всё так же стоял сержант, ничуть не похожий на кровожадного дела — Угнетателя и Мучителя Молодых Солдат.

— А ну-ка, построй мне ваш призыв!!

 

Глава 10

Старослужащим за партой неудобно. У настоящего деда форма на размер меньше, дабы как следует выпятить рельеф мышц. В такой одежде удобно неспешно прогуливаться, можно расслабленно лежать, но сидеть за партой, изучая устав, — трудно. Ещё труднее — не заснуть, выслушивая бесконечную нотацию Смалькова, который, видимо, свято верил в волшебную силу слова.

— Нет никакого землячества, и нет никакой дедовщины! Есть только те формы взаимоотношений между военнослужащими, которые прописаны в уставе! И если кто-то, где бы он ни служил, плохо это усвоил на первом году службы, значит, будем вдалбливать на втором!

Учим наизусть с девятой страницы и до двадцать седьмой включительно! Проверяю на зачёт, лично!

— Товарищ старший лейтенант, а если уже кто-то знает это всё? — попытался прекратить экзекуцию Кабанов.

— Насколько я понял, Кабанов, у нас в роте таких людей нету! — Смальков оставался неумолим.

Этим вечером дедушки спешили выполнить команду «отбой» наравне со своими не столь умудрёнными службой коллегами.

— Это ж надо, блин, как в учебке — пять часов эту фигню зубрить, не часть, а концлагерь какой-то — до сих пор буквы перед глазами прыгают! — кутаясь в одеяло, Бабушкин проклинал никак не желающий закончиться день…

— Вторая рота, отбой! Лавров, Папазогло! Шинельки поправили по-быстрому! — Гунько, дежурный по роте, будто и не пришлось ему наравне со всеми старослужащими учить устав, оставался бодр и полон энергии. Лавров и Папазогло побежали к вешалкам, умудрившись выполнить приказ сержанта ещё до того, как эхо от его слов перестанет гулять между стен казармы.

— Слыхал, Бабула? Опять Папазогло, — Нелипа попытался прервать причитания земляка…

— Да ну их на фиг! Пусть служат как хотят. Лучше дедовщина, чем эта грёбаная уставщина, — на секунду замолкнув, Бабушкин снова заговорил, и в голосе его явственно слышалась плохо спрятанная скупая мужская слеза. — Военнослужащие должны постоянно служить примером высокой культуры, скромности и выдержанности…

Большая часть неприятностей в казарме начинается с крика дневального «Смирно!» Дневальный как предмет, в глазах начальства практически неодушевлённый, выходит сухим из воды, первый удар принимает на себя дежурный. Сегодня повезло Кабанову.

— Товарищ майор! Во время моего дежурства происшествий не случилось! Рота находится на занятиях по строевой подготовке!

Дежурный по роте ефрейтор Кабанов!

— Вольно!

— Вольно! — эхом отозвался Кабанов.

— А почему в роте ефрейторы вместо сержантов дежурными ходят? — озадачил Кабанова майор… Тот факт, что дежурные по роте сами себя не назначают, в голову Зубову не пришёл.

— Так у нас же один сержант, Медведев же — того… — слово «комиссован» Кабанов забыл.

— Та-ак, где командир роты?

— В штаб пошёл. — Беда миновала, майор пошёл за лейтенантом.

Если бы так было всегда!

Надо сказать, что нигде так не проявляется закон сохранения энергии, как в армии. Если повезло солдату, значит, не повезло сержанту, если и сержанта пронесло, непременно достанется офицеру.

Сегодня повезло ефрейтору, значит, отдуваться лейтенанту.

— Дежурным по роте ефрейтор ходит!. И это я только вошёл!

Страшно подумать, что там у тебя в бытовке творится! У тебя что, в роте сержантов не хватает? — Зубов нашёл Смалькова, и теперь лейтенант расплачивался за то, что не успел спрятаться.

— Так это… присматриваюсь.

— Долго присматриваешься, Смальков!. Тебе как в рожу кому заехать — так это одна секунда! Присматривается он! Такая рота! Кого ни возьми — готовый сержант. Соколову с Вакутагиным отпуск объявлен за успехи в боевой и политической… Мне что, самому тебе сержантов назначать? — По майору было видно, что ему назначать очень хочется, просто он стесняется попросить об этом лейтенанта, вот и злится…

— Я всё понял, товарищ майор! — тонко прочувствовав ситуацию, Смальков отдал честь и попытался скрыться с глаз начальства, жаль, не успел…

— Подожди, ты чего заходил? — до майора дошло, что Смальков ждал его в штабе не для того, чтобы поговорить на тему назначения сержантов.

— Хотел узнать, может, там насчёт меня слышно что-нибудь из штаба округа? — Смальков должен был промолчать, он должен был, в конце концов, сказать, что зашёл в штаб по ошибке, перепутал: шёл в чепок — пошёл в штаб. Он мог сказать любую чушь, которая была бы с радостью проглочена командиром, но нет, он сказал правду…

— Смальков! Если будет слышно, то ты сразу услышишь, понятно?!

В роте ты будешь, дома под одеялом или в чепке рыдать на груди Эвелины, я тебе обещаю — ты сразу услышишь! Смотри только — не оглохни!

— Разрешите идти, товарищ майор? — Кажется, Смальков вспомнил, что в далёком курсантском прошлом он был отличником строевой подготовки.

— Иди, кто тебя держит…

Умные мысли офицеров почему-то перестают быть таковыми, как только произносятся их владельцами вслух. И хотя на этот раз местом превращения из умной в бестолковую была ротная канцелярия, на самом деле место не имеет никакого значения.

— В общем, я с этой мыслью переспал…

— С кем переспали, товарищ старший лейтенант? — ожидаемо переспросил Соколов.

— С мыслью! И решил: лучшей кандидатуры на сержанта, чем ты, у нас нет! — Глаза Соколова не засверкали. И плечи не расправились. И даже «Служу России!» не прозвучало.

— Так я же каптёр… — Видимо, где-то в уставе Вооружённых сил Соколов вычитал спасительную статью о том, что каптёрщиков в сержанты не производят… Смальков о такой статье не знал.

— Пора на повышение, — авторитетно заявил лейтенант, — пусть каптёром будет кто-нибудь другой…

— А может, кто-нибудь другой сержантом будет?

Смальков сделал вид, что у него резко пропал слух, зато голос стал даже громче прежнего.

— Боец, завтра утром на плацу зачитают приказ. Кругом, шагом марш!

Мало кто знает, что неуставные отношения возможны не только между бойцами срочной службы. Только перед тем как вступить в действие, они обычно предваряются примерно такой фразой:

— А можно не по уставу, товарищ старший лейтенант?

Именно так обратился лейтенант Шматко к своему старшему товарищу. Конечно, Шматко не мог не знать, что Смальков — КМС. С другой стороны, у Шматко было кое-что покруче любого спортивного достижения. Глубоко под лейтенантскими погонами намертво вросли в плечи Шматко звёздочки старшего прапорщика. Вот эти самые звёздочки немилосердно жгли с того самого момента, как Шматко узнал о грядущем назначении Соколова сержантом. Если и есть у прапорщика что-то святое, то оно находится в каптёрке.

Смальков так глубоко не глядел: не по уставу, так не по уставу.

Удар Шматко кулаком по столу мог бы вполне послужить основанием для получения коричневого пояса по каратэ.

— Товарищ старший лейтенант… Ты что ж это делаешь?! Ты какого хрена рубишь сук, на котором сам и сидишь?! Ты, вот, что это там пишешь?!

— Приказ, — капитан милиции не знал, как надо разговаривать со Смальковым, а Шматко знал, Шматко — он вообще всё знал…

— Приказ? Соколова сержантом, да?. А на кого ты каптёрку оставишь, ты об этом подумал?!

Об этом Смальков не думал. В душе Смальков вообще считал, что каптёрка есть помещение, сильно мешающее нормальному течению службы, а каптёрщик — халявщик, чья служба течёт не по уставу легко.

Только этим можно объяснить несправедливые и обидные слова старлея.

— Да ладно. У нас вон кого ни возьми — любой может быть каптёром!

— А вот фиг ты угадал! Это сержантом может быть любой!

А каптёр — это призвание!. Этим дышать нужно! — Как раз в эту секунду где-то в Западном полушарии Спилберг отчаянно кусал локти на обеих руках, он не успевал монолог Шматко, фильм всей его жизни так и останется не снятым. Шматко взял в руки клей и покрутил тюбик перед носом Смалькова. — Вот этот клей… Ты когда-нибудь задумывался, откуда он здесь? Нет. А это Соколов достал! Понимаешь, Со-ко-лов!

А вот эти скрепки? А дырокол? Он всё достаёт! Ему прикажешь гуталин найти, он найдёт, прикажешь писсуар, он и писсуар найдёт! У него же дар, у него связи, а ты его мордой об стену!

Смальков сдался. Трудно сказать, что именно его убедило — писсуар или гуталин, но чистая победа была присуждена Шматко.

— А кого тогда сержантом?

— Да кого угодно! Полроты сержантов ходит. А каптёр — он один!

Понимаешь, Смальков, один! В общем, так. Если кто-нибудь другой к каптёрке подойдёт, я её заминирую на фиг! Разрешите идти?

Смальков разрешил. Смальков представлял себе минирование каптёрки. Почему-то угроза Шматко не показалась ему смешной.

 

Глава 11

Старо- от младослужащего можно отличить по шуму, издаваемому ноздрями во время выполнения физических упражнений.

О том, что рядовой Щур пытается отжаться на брусьях, знал весь гарнизон. Достаточно было вытащить из ушей бананы, чтобы услышать — процесс идёт.

Насладившись зрелищем супового набора, пытавшегося зависнуть в нелепой позе меж двух деревяшек, Гунько решил разнообразить картину, послав на тот же снаряд Фахрутдинова. Шоу не получилось.

Вероятно, по ночам Фахрутдинов тайком пробирался к брусьям и тренировался. По наблюдению дедушек, кроме этого, Фахрутдинов также задался целью поставить мировой рекорд по сборке-разборке автомата.

— Фахрутдинов! Иди сюда… — чётко спрыгнув с брусьев, дух уже через секунду был в пределах досягаемости Кабанова и Гунько…

— Чем на гражданке занимался? Каким видом спорта?

— Никаким…

Не удовлетворившись ответом, Кабанов резко выбросил руку, пытаясь ткнуть Фахрутдинова в живот… Рука была отбита — не сильно, но уверенно. Так, чтобы не обидеть Кабанова и в то же время сберечь живот от тыканья. Кабанов не обиделся.

— Видал, Гуня! Дух у нас — КМС по никакому виду спорта. Видал?

Шифруется наш Ринат Оскарович.

Не факт, что рядовому Фахрутдинову удалось бы и дальше шифроваться, если бы ефрейтора Кабанова не вызвали в канцелярию.

Переспав с ещё одной мыслью, Смальков решил, что если не Соколов, так кто же, как не Кабанов! Ещё несколько пересыпов, и старшего лейтенанта можно будет смело называть бабником.

— Лучшей кандидатуры, чем ты, Кабанов, у нас нету! — вдохновенно начал Смальков.

— Как? Так вроде ж Соколова уже сержантом…

— Ишь, размечтался Соколов!. Пусть вон лучше каптёркой своей занимается! Сержантом он захотел! — вконец озадачил Кабанова Смальков.

— Товарищ старший лейтенант, я не могу быть сержантом — у меня голос не командный, — пытался сорваться с крючка Кабанов.

— Это дело наживное, — подсекал Смальков.

— И… хватки нету…

— Ничего. Со временем всё придёт. Так что иди, Кабанов, готовь лычки, чего стоишь?

Лычки Кабанов готовить не хотел. Собственно, дело было не в лычках, а в куске алой тряпки, которая неизбежно должна была регулярно оказываться на рукаве нового сержанта. Быть регулярным дежурным по роте в планы Кабанова не входило. Нужно было срочно что-то придумать…

— Товарищ старший лейтенант, я никому не рассказывал, но вам…

— Мне? — Смальков был сражён оказанным ему доверием, Кабанову оставалось закачать в широко распахнутые уши старлея только что придуманную историю.

— В общем, мой дед с войны ефрейтором вернулся… И я, когда уходил в армию, пообещал деду, что вернусь, как он, — тоже ефрейтором… Понимаете? Я слово дал… деду…

Смальков тяжело вздохнул. Потом ещё раз. Ему предстояла ещё одна ночь с мыслью.

— Товарищ лейтенант, разрешите…

Явление Вакутагина на глаза Шматко было событием не самым частым. Как известно, чем дальше от начальства и чем ближе к кухне — тем спокойнее проходит служба. Повар, бросивший кухню и не оказавшийся тут же в кровати, либо болен, либо чем-то очень сильно озабочен. Вакутагин был озабочен простыми арифметическими подсчётами.

— Я узнал про поезда… До Тюмени только по вторникам ходит…

Три дня ехать… А из Тюмени до Якутска — по понедельникам… А от Якутска… Получается двенадцать дней дороги. И отпуск десять…

— Сколько-сколько дней дорога??

— Двенадцать… Обратно быстрее — девять.

Эти сроки явно не входили в планы Шматко.

— Вместе с десятью днями отпуска — тридцать один день! Считай, месяц! Десять дней без шеф-повара, это ещё ладно. Но месяц! На месяц, Вакутагин, я тебя не могу отпустить — сам подумай…

— Ещё самолёт есть, — пролепетал Вакутагин. Пролепетал явно зря.

— Ты в какой армии служишь, Вакутагин? Самолёт! Поезд, общий вагон — максимум плацкартный! Вакутагин, а у тебя родственников в Москве нет? Посмотрел бы столицу, на рынок сходил, затарился…

— У меня дядя есть — в Усть-Каменецке, — оживился уроженец Севера.

— Это где?

— Это тоже под Якутском, только в другую сторону…

— Хрен редьки не слаще, — Вакутагина тянуло в сторону от московских магазинов. — А хочешь к Соколову в гости поехать? В деревню! Поможешь ему сумки нести — у Соколова тётка из чёрной смородины такое винцо делает!

Вакутагин не хотел в гости, он хотел домой. Впервые за всю свою службу он пожалел, что стал поваром.

— Товарищ старший лейтенант! Рядовой Нелипа по вашему приказанию прибыл!

На этот раз Смальков решил действовать издалека. Поняв, что между рядовым и лычками существует загадочное свойство существовать отдельно, он не хотел наступать на эти грабли снова.

— Значит, ты сколько у нас уже служишь?

— Две недели.

— А вообще?

— А вообще — полтора года.

Сейчас или никогда — Смальков рискнул:

— За две недели, Нелипа, ты зарекомендовал себя… В общем, будешь сержантом, Нелипа!

— Есть!

— Что, вот так сразу? — не поверил своим ушам старший лейтенант. — И отнекиваться не будешь?

— Отнекиваться от чего?

— Ну… Что, мол, не хочешь быть сержантом, причины всякие уважительные?

— Какие ещё причины? — не понял Нелипа. — Нет никаких причин, товарищ старший лейтенант.

— А я в тебе не ошибался. Ты действительно — зарекомендовал себя. Так и запишем… Не-ли-па!

 

Глава 12

Вечером в казарме у каждого свои интересы: молодые пытаются успеть всё сделать до отбоя, а старики — взять от армейской жизни то немногое, что в ней есть. По телевизору, будто насмехаясь над солдатами, упорно не хотели показывать ничего, кроме военной техники, будто за окном казармы они видели что-то другое. Вертолёт, распиливающий небо двумя винтами, пересекал диагональ экрана. По задумке режиссёра, таким образом был более очевиден факт продажи нашей техники одному из страждущих без вертолётов государств.

— Видал, Кабаныч, каким спросом наша технике в мире пользуется? — восхитился Гунько.

— А то! Ми-8, что ли? — попытался блеснуть эрудицией Кабанов.

Блеск был тут же заляпан Фахрутдиновым.

— Не, это Ми-6 — «корова», Ми-8-Т — он меньше…

— Ми-6 — «корова»? — Поток знаний от духа поразил дедушек в самую пятку.

— Его в десантуре все так называют, ему для взлёта разбег нужен, он же здоровый, транспортный, — продолжал делиться тайным знанием Фахрутдинов.

— А ты откуда, Фахрутдинов, знаешь, как его в десантуре называют? — смутил духа Кабанов.

— Да так… читал…

Много читающий о десантниках дух, вероятно, читал и методику подшивания подворотничков, а сразу после прочтения практиковался в этом нелёгком деле долгими зимними вечерами под Бугульмой.

Мастерство, с которым он орудовал иголкой с ниткой, выделялось не только на фоне неуклюжих потуг его сверстников по сроку службы.

Пожалуй, Гунько, засмотревшийся на ловкие движения иголки в руках Фахрутдинова, не подшил бы лучше.

Двое мужчин мёрзли у КПП не просто так. Они делали это со значением. Тот, который был больше в высоту и ширину, мёрз в помощь тому, который был мельче в обоих измерениях.

Майор Зубов, направляющийся к своему стоящему неподалёку «жигулёнку», был шансом на то, что сроки их замерзания обретут какие-то конкретные ожидания.

— Слышь, майор!. Ты, часом, не Староконь?

— Нет, а в чём дело? — Зубов Староконём не был, но мужчины его заинтересовали. Пока Староконь был замполитом, Зубова интересовали любые мужчины, слоняющиеся под его частью и знающие фамилии личного состава.

— Да так, ничего, а Староконя не знаешь? — упорствовали посиневшие мужчины.

— Ну, допустим, знаю, — состорожничал майор. — А зачем он вам?

— Привет от Вальки передать надо, — съязвил который покрупнее.

— Ага… Большой такой привет! — подтвердил мелкий.

Зубов начал понимать, кто и зачем ждёт его зама по политической и даже в каком-то смысле воспитательной работе, но решил применить военную хитрость.

— От какой ещё Вальки?

— Он знает, от какой… Так он скоро выйдет?

— А он уже вышел, — нашёлся майор. — Ещё после обеда, по делам уехал, — продолжал вдохновенно врать Зубов.

— Ага, пока мы здесь, он, наверно, там — с Валькой твоей, — сказал тот мужик, что покрупнее. Судя по всему, он был призван в помощь для серьёзного разговора со Староконём.

— Не дай Бог — убью, — реплика маленького не оставляла сомнений в том, кто есть кто и зачем именно здесь. Свои кровожадные планы серьёзные мужчины решили привести в выполнение немедля, для чего и покинули свой пост у КПП и майора Зубова.

Похоже, Зубову скоро придётся искать нового замполита.

Сегодня вечером Вакутагин не смотрел телевизор. Вакутагин с расстояния в один сантиметр рассматривал подушку на своей постели.

Мысль о том, что до самого дембеля телевизор будет самым интересным, что он сможет увидеть, расстраивала его до крайности.

Даже Соколов эту крайность заметил.

— Вакутагин, а ты чё телевизор не смотришь?

— Не хочется…

— На кухне проблемы? Забудь, ты ж в отпуск идёшь!.

— Никуда я не иду, — лучше бы Вакутагину отпуск вовсе не давали, чем сначала дали, а потом забрали по принципу географической дискриминации. — Соколов, тебе домой сколько ехать?

— Ну, где-то сутки поездом…

— А мне двадцать один день туда и обратно… И ещё десять дней отпуска — месяц получается — слишком много, вот меня и не отпускают, — покрывало на кровати вновь заинтересовало Вакутагина.

— Слушай, а к вам же самолёты должны летать, — попытался найти выход Соколов.

— Командир части сказал, самолёт никто не оплатит, — отрезал Вакутагин, — а у меня денег на самолёт нет…

Очень неприятно, когда вечерком, уединившись в кабинете, листаешь журнал… и в этот момент входит командир. Спасает только хорошая реакция — журнал скрылся под кипой бумаг, теперь замполит мог смело изображать труженика.

— Ты ещё не едешь? — Майор Зубов старательно играл роль случайно зашедшего товарища…

— Не, я ещё поработаю, — Староконю изображать ничего не надо было, бумаг и вправду было такое количество, что с ними надо было ещё работать и работать. — Конец месяца…

— И Валька сегодня занята, — продолжил мысль замполита Зубов.

— Занята…

— И муж на КПП сторожит…

— И муж сторожит, — подтвердил Староконь. — Какой муж? — дошло до замполита.

— Обманутый, с другом, — гнул своё Зубов.

— С каким другом? — только что бывший весь в работе Староконь вышел из этого режима в состояние тревожного ожидания.

— Со своим другом, друг у него такой — видный мужчина, — протянул Зубов. — Что, Александр Степаныч, доигрался, или мне сказать точнее?

— Не понимаю, о чём ты, — Александр Степанович, вместо того чтобы сказать спасибо командиру, решил включить дурака. — Не знаю я никакого мужа…

— Зато он тебя очень хорошо знает — и фамилию, и где работаешь, — утешил Зубов.

— Прости, Николай Николаич, у меня работы много.

Работу замполита Зубов ловко извлёк из-под груды бумаг.

— Да нет у тебя никакой работы, журнальчики мы рассматриваем.

Давай одевайся, поехали…

— Ты же говоришь, они там — на КПП…

— Уже нет, я им сказал, что ты уехал, так что собирайся, Казанова, блин!

Смальков заболел. Болезнь его называлась письмофобия. А если совсем по-научному, то изштабаписьмофобия — боялся он письма. Из штаба. Потому как не верил, что за избиение капитана милиции ему выпишут благодарность — расплачиваться придётся точно.

Папазогло об этом не знал. Папазогло вообще мало о чём знал.

Фактически, пребывание Папазогло в армии было одним из самых осмысленных эпизодов в его жизни, так как его роль здесь сводилась к выполнению в большой части осмысленных кем-то приказов. Сейчас он выполнял приказ по доставке почты. Навстречу ему и его приказу двигался Смальков. Стопка писем и газет в руках у Папазогло не могла не вызвать очередного приступа болезни старшего лейтенанта.

— Куда направляемся, товарищ рядовой?

Одновременно отвечать на вопросы офицера и двигаться Папазогло не мог, поэтому остановился, после чего начал отвечать.

— Почту в штаб несу. Тут вот газеты, письма заказные — из военкомата, из штаба округа…

— Из штаба округа? — Смальков понял, что его судьба находится в папазогловских руках.

— Ага… Толстое такое…

— Так, товарищ рядовой, — Смалькову срочно нужно было найти повод вырвать почту из цепких рук рядового, — вы почему без рукавиц?

Обморозиться захотели?

Последний раз такую заботу о рядовом Папазогло проявляла его матушка, отправляя в военкомат. Ротный на матушку был не похож, и его забота тревожила.

— Вы, Папазогло, нарушаете форму одежды! Зимой на улице военнослужащий должен быть в рукавицах — бегом марш за рукавицами!

Рядовой успокоился: офицер не заботился о здоровье, офицер заботился о форме одежды.

— Стой! Почту давай сюда — сам занесу, я как раз в штаб иду, — почта была отдана беспрекословно. — Без рукавиц чтоб не возвращался, — напоследок пригрозил Смальков.

Зачем Папазогло было возвращаться, раз миссию по доставке почты взял на себя Смальков, осталось неизвестно.

Получив почту и переступив порог штаба, Смальков моментально превратился из начальника в подчинённого.

— Разрешите, товарищ майор!

Зубов разрешил.

— С чем пожаловал?

— Да вот, тут почту принёс…

— С каких это пор командиры рот стали почту разносить? — Вероятно, с того самого момента, как почта эта превратилась в навязчивую идею ротного.

— Я не разносил, я тут… Просто одно письмо из штаба округа пришло…

— И что? — перебил Зубов.

— Я просто подумал, может, это касательно меня, может, решение вынесли, — вот оно…

Пухлый конверт был извлечён из общей стопки и положен перед Зубовым. Проще всего было послать Смалькова в роту — страдать, и, быть может, с точки зрения педагогической, это было бы правильно.

Зубов вскрыл конверт.

— Ты смотри, как в воду глядел…

— Насчёт меня? — внимательно вчитываясь в содержание конверта, Зубов не спешил давать ответ Смалькову, наслаждаясь реакцией подчинённого.

— Товарищ майор, ну, что там? Что-нибудь решили?

— Не мешай, говорю, — голос майора стал серьёзным и официальным. Смальков понял — быть беде…

— Тот капитан, постовой, он после твоего удара выжил?

— Выжил…

— Ты уверен? — уверенности в голосе Смалькова было как раз мало. Ни один детектор лжи сейчас ему бы не поверил.

— Странно, — продолжал упражняться майор.

— Товарищ майор, скажите прямо — что в штабе решили насчёт меня?

— Решили расстрелять.

Смалькову понадобилось время, чтобы понять, что расстрел ему не светит.

— Товарищ майор, я же серьёзно, — продолжал ныть Смальков.

Нытья Зубов не любил.

— Нет тут про тебя ничего, инструкции здесь, методические указания… Но если ты и дальше будешь ходить и сопли по штабу размазывать, я сам решу — мало не покажется! Иди! Ротой командуй!.

Почтальон Печкин…

 

Глава 13

Сегодня на разводе часть недосчиталась замполита. Замполит — это, конечно, не знамя, поднимать его не обязательно, но и без него — непорядок. Староконь затаился у себя в кабинете. Вероятно, где-то под потолком кабинета яростно светило одному замполиту видимое солнце, иначе трудно объяснить, почему замполит решил украсить себя солнечными очками.

— Тебя почему на разводе не было? И что это ты нацепил? — Майор Зубов, зайдя в кабинет, решил сразу взять быка за рога.

— Это ПДВ.

— Чего? — Шуток от проштрафившегося подчинённого Зубов не ожидал.

— Прибор дневного видения…

— Ага, а почему тогда без плавок? У нас что, кабинет замполита — пляж, или как?

— Солнце, Николаич! Зимой ультрафиолета много, а мне ультрафиолет противопоказан — глаза слезятся…

Зубов в ультрафиолет не верил. Особенно в сумраке кабинета. На пляже верил, а в кабинете замполита — не верил.

— А ну-ка, Рэмбо, сними свой ПДВ, хочу в глазки твои слезливые посмотреть…

ПДВ лёг на стол, и мир в лице майора Зубова смог увидеть последствия концентрированного ультрафиолета — сочный фиолетовый синяк под глазом, вероятно, был вызван солнечным ударом.

— А фиолет тебе очень даже идёт — красавец! Где они тебя отловили?

— Возле подъезда…

— Замечательно…

Заместитель командира части по воспитательной работе избит мужем соблазнённой им женщины — красота… И они там в штабе ещё думают, какую часть сокращать? Вот же она: командир роты морды бьёт, замполит по мордам получает — бери и сокращай!

— Товарищ майор, — жалобно просипел Староконь.

— Тамбовский кролик тебе товарищ, — отрезал Зубов. — Короче, если в ближайшее время не остепенишься и не женишься — я тебя лично кастрирую, у меня и ножницы на этот случай имеются…

Солдатская еда — вещь особенная. Глядя на любого повара, сразу становится ясно, что кушать они любят и делают это регулярно. То же можно сказать о дедушках. Посмотрев же на молодых бойцов, на ум сразу приходят кадры, снятые в Центральной Африке, — те же ножки и ручки спичками, что и у голодающих негритят. Вероятно, чем больше срок службы, тем лучше желудок человека гражданского приучается переваривать то, что в армии зовётся едой. К чести Вакутагина, его готовку мог есть человек абсолютно неподготовленный — то есть гражданский. Дистрофиков во второй роте никто никогда не видел с тех пор, как он стал поваром. Несмотря на то, что Вакутагин был обижен начальством, кашу он варил вкусную. Одним из условий её приготовления было то, что никто не имел права вмешиваться в этот процесс, особенно в том количестве рядовых и нерядовых срочной службы, ввалившихся на кухню.

— Обед ещё рано!.

— Да ладно, Вакутагин, мы не жрать пришли, — озадачил Гунько, — иди сюда!

Отложив черпак и вытерев руки об полотенце, Вакутагин настороженно подошёл к сослуживцам.

— Держи, — держать Вакутагин должен был деньги. Так как работал он не в ресторане, деньги были явно не чаевые, даже за полтора года работы. — Тут на билет в обе стороны…

— Какой билет? — Вакутагин боялся поверить невесть откуда свалившемуся на него счастью.

— На самолёт с серебристым крылом — два дня туда, два дня обратно, за две недели обернёшься…

— Вы что, мужики?! Я верну, я всё верну, — наверное, если бы Вакутагин был девушкой, он непременно бы всплакнул — от полноты чувств. Наверное, и Гунько всплакнул бы, тоже от полноты тех же чувств. Но мужики не плачут, мужики — шутят.

— Бери, бери, будешь назад совать — обидимся! — надавил Гунько.

— А кому ты вернёшь? — решил пробить Вакутагина Кабанов.

— Вам…

— А я не помню, сколько давал, — удивил Вакутагина Гунько.

— И я не помню, никто не помнит, — подытожил Кабанов.

— Ничего, я вам обедами верну — маслом. — Маслом надо было писать счастливое лицо Вакутагина. Улыбку такой ширины можно увидеть не часто.

Как будто всё как всегда — стоит на крыльце штаба офицер. Курит офицер. Всё как всегда. Автоматически ответив на честь, отданную Шматко, курившему на крыльце, Староконь уже почти зашёл в штаб.

Что-то сегодня было в Шматко не так. Шматко как Шматко, всё те же глазки, тот же двойной подбородок и тройной живот, сигарета во рту…

Стоп. Рядом с сигаретой во рту у Шматко приютилась палочка от леденца.

— Лейтенант, ты чё делаешь?

— Курю, товарищ майор — не выдержал, — огорчения в голосе лейтенанта не было, были облегчение и с трудом скрываемая радость.

— А леденец тогда зачем?

— Оно ж так меньше хочется, без леденца б целую выкурил, а так — только половину.

Ноу-хау Шматко заставило Староконя задуматься. У него тоже была одна вредная привычка, но как ни крути — леденец ему не поможет.

Зависшую паузу прервал Шматко:

— Я вообще подумал, курение — хороший способ бросить сосать леденцы. Когда куришь, леденец такой гадкий становится…

Смеялся над своей шуткой Шматко один. Замполит подумал, что даже самого злостного курильщика не поджидают в подъезде.

Расправившись с проблемой Вакутагина, Гунько решил расправиться с ещё одной. Казалось бы, что плохого, если духа ничему не надо учить, а он сам кого хошь научит. Но всякая неопределённость не давала Гунько покоя. Углядев Бабушкина и Нелипу, составлявших компанию Фахрутдинову по пополнению, сержант решил докопаться до истины с их помощью.

— Бабула, вы на Фахрутдинова вашего обращали внимание?

— А он и не наш — он в другой роте служил, дух как дух…

— Ни фига! — вошёл в разговор Кабанов. — Вы видели, чего он на брусьях вытворяет? И в оружии волокёт…

— А на марш-броске? — подхватил Гунько. — Духи так не бегают…

— Фигня — на гражданке, наверное, чем-нибудь занимался, — бросил Нелипа.

— Смотрел я его личное дело — ничем он не занимался. И вообще, такое впечатление, что он в армии уже всё знает, вы видели, как он подшивается? Я так не умею!

Решение нашёл Бабушкин. Простое и мудрое:

— А чё мы паримся? Щас у него и спросим. ФАХРУТДИНОВ!! — Даже если бы Фахрутдинов служил на родине Вакутагина, он бы всё равно услышал и прибежал. Так как служил он ближе, то и прибежал почти сразу.

— Вызывали?

В ответ Фахрутдинов услышал тишину.

— Что-то случилось? — Тишину Фахрутдинов не любил.

— Случилось. Появился у нас в роде один дух, который по повадкам… ну совсем не дух. Вот мы и думаем: А КТО ТЫ, Фахрутдинов? Ты в прошлой жизни, случайно, дембелем не был? А то очень уж похоже.

На этот раз шанс вслушаться в тишину был предоставлен дедушкам.

— Давай-давай, колись, мы ж всё равно с тебя не слезем! — Бабушкину Фахрутдинов поверил.

— Мужики, только пообещайте, что никому…

— Ни фига себе! Он ещё условия ставит! — возмутился Нелипа.

— Да погоди ты, — успокоил горячую вологодскую берёзку Гунько, — не дрейфь, Ринат. Мы — могила…

Фахрутдинов решился. Помолчал, конечно, для проформы, и сказал, как топором махнул:

— В общем, тут такое дело. Я это — я второй раз служу.

На этот раз тишина наступила, весьма близкая к кладбищенской.

Лишь тоненький храп чудом оставшейся зимой живой мухи напоминал бойцам, что они находятся в казарме, а не в открытом космосе.

— Как это, второй раз? — прорвало Кабанова.

— Я один раз в десантуре отслужил — год назад, а сейчас вот — за брата, за младшего. Ему повестка пришла, а у него жена беременная. Ну, родители посовещались и сказали, чтоб я вместо него. У меня жены нет, и потом, я служил уже…

— И ты согласился? — Нелипа, задавший вопрос, явно представлял себе проводы Фахрутдинова в армию в стиле вывода особо опасного маньяка на прогулку — весь в цепях, на лице намордник, то есть на морде, то есть наличник…

— А ты чё, не видишь? — оборвал фантазии Нелипы Гунько.

— У нас, если родители сказали, — закон. А мы с братом похожи.

Ну, и отец договорился. Только вы — никому. Нельзя, чтоб узнали…

— Фахрутдинов, да тебе памятник надо ставить при жизни! — оценил подвиг товарища Бабушкин.

— Отец сказал, дом подарят, когда вернусь…

— Тоже нормально, — решил Гунько.

 

Глава 14

Любое помещение в армии можно смело сравнивать с гробом.

Казарма — это гроб обычный, сосновый. Оружейная — цинковый. Кабинет майора Зубова — гроб эксклюзивный, возможно даже, из красного дерева, но всё равно гроб. То есть родственникам, может, какая-никакая радость, а тем, кто внутри, — уже всё равно.

Зубову всё равно не было. Бумага, лежавшая перед ним на столе, заставляла думать, поскольку была из штаба.

— Вызывали, товарищ майор? — На помощь майору прибыл старший лейтенант Смальков.

— Заходи, Смальков, садись.

Между бумагой и прибывшим явно была какая-то связь, иначе майор не стал бы так пристально вглядываться в гордый профиль Смалькова, чтобы затем так же внимательно снова начать буравить взглядом бумагу, лежащую перед ним на столе.

— Дождался, спортсмен, — наконец выдавил из себя Зубов, — бумага на тебя пришла… Из спорткомитета. С просьбой наградить за успехи в мордобитии мирных граждан…

— Из штаба округа? — обречённо вздохнул Смальков.

— Из него самого… — Майор не торопился. Закурив, он выпустил несколько дивной красоты колечек дыма в воздух, словно дожидаясь реакции Смалькова.

Зубов дождался.

— И что там?

— Что-что! Решением командующего войсками округа старший лейтенант Смальков понижен в должности. Будешь взводом командовать. Ну, походишь полгодика командиром взвода, а там посмотрим, — попытался утешить майор, — это же лучше, чем звёздочки лишиться. Мне, между прочим, тоже выговор влепили… Так что мы с тобой… оба…

— А кто у нас ротным будет? — перебил Смальков.

— А кто у тебя в подчинении ходил? Шматко? Ну вот, теперь ты у него походишь — временно…

Как известно, при уменьшении начальства нагрузка на подчинённого не уменьшается. Правда, двоим из служащих второй роты ближайшие десять суток предстоит вообще привыкать обходиться без нагрузки. В смысле без начальства.

— Даже не верится, мужики, — до КПП Соколову оставалось всего сто метров, а он всё ещё не верил, что выйдет из него на такой длительный период, — ни строевой, ни построений…

— Не обидно в отпуск, когда у нас тут реалити-шоу «Шматко — командир роты»? — обеспокоился Нелипа.

— Не волнуйся, Берёза, — Вакутагин с чемоданом догнал Соколова, — мы это шоу ещё застанем…

— Одесса.

— Алушта.

— Анталия.

— Якутск.

Нет, вторая рота не пополнилась новобранцами со странными фамилиями. Это просто дедушки решили от нечего делать поиграть в города… Города стремительно кончались, а дембель был всё так же далёк… Гунько катастрофически не хватало города на «к».

— Где там наш атлас? Щур! Сюда иди!! — Географ, он же атлас, он же великовозрастный дух доказал свою «душевность» нелепым «что».

— Что?

— Не «что?», а «вызывали?»! — устранил нелепость Гунько.

— Вызывали? — исправился Щур.

— Вызывал. Город на «к»…

— Кёльн, — с готовностью откликнулся Щур.

— На «н» заканчивается — плохо, — всё не удовлетворялся Гунько.

Дедушка, а в особенности дедушка-сержант, он всегда пытается добиться наилучшего результата. — Давай, чтоб заканчивался на «у» или на «ы» — ты ж не зря на географа учился?

— Кушадасы, — снова отличился Щур.

— Давай теперь на «ы», — порадовался Гунько за Кабанова.

— Слышь, Щур, а на «ы» города есть? — не растерялся Кабан.

— Ынь-цзинь. Это в Китае. Так недавно Люн-пин переименовали, — снова не сплоховал Щур.

Радость на лице Гунько увяла, близкая уже, казалось, победа уплыла из-под самого носа.

— Как-то неинтересно получается. Этот академик, выходит, сам с собой играет…

За психику Смалькова отвечал его желудок. Сейчас он был занят переживаниями, вероятно, поэтому салат всё не исчезал из тарелки старшего лейтенанта, угрожая поставить рекорд по продолжительности жизни.

— Ты должен был сразу прийти и всё мне рассказать, — не выдержала мучений салата Эвелина…

— Не хотел расстраивать раньше времени, — салат был безнадёжен, Эвелина решила сменить тактику на самую древнюю.

— На, скушай яблоко. У тебя стресс, тебе нужны витамины…

— Нет у меня никакого стресса, не хочу, — яблоко, быть может, впервые за всю историю человечества было отвергнуто.

— Ну, подумаешь — понизили! — не выдержала Эвелина. — Тем более что это временно! Временно, понимаешь?

Познания Эвелины о несчастиях Смалькова неожиданно преодолели границы того, что ей знать полагалось.

— А ты откуда знаешь, что временно? Ты что, ходила к Зубову? — возмутился Смальков.

— Ну почему сразу «ходила»? Чуть что — сразу «ходила», так, случайно встретила, и он сам…

— Сам?! Эвелина, если ты ещё раз пойдёшь из-за меня к командиру части, я!.

Эвелина с невозмутимостью врача-психиатра пропустила мимо ушей взрыв эмоций Смалькова.

— Ну вот, ты нервничаешь! Это всё стресс — скушай яблочко, смотри, какое красивое!

Красота яблочка Смалькова не радовала — вообще. Грустные глаза старшего лейтенанта вместили всю тоску младшего офицерского состава.

— Так, с таким настроением нужно что-то делать! — поставила диагноз Эвелина. — Сегодня вечером мы идём в ресторан!

— Чтобы обмыть понижение?.

— Товарищ старший лейтенант! — И откуда у Эвелины командный голос? — Девятнадцать ноль-ноль, форма одежды парадная, при себе иметь хорошее настроение!. Проверять буду лично! Приказы не обсуждаются!

Может, кто-то и не любит плацкартные вагоны. Много народу, опять-таки, запах… Но только не солдат. Солдата нельзя сразу помещать в купе — от резкой смены степени комфорта он может заболеть. Так глубоководная рыба, вынесенная в шторм на поверхность, гибнет от резкой смены давления.

Билеты Соколову и Вакутагину достались хорошие — возле туалета, бегать далеко не надо, опять-таки, запахи не дадут забыться окончательно. Отпуск — ведь это, как ни крути, потрясение.

В одном отпускникам не повезло — с компанией. Два тела, лежащих на полках в их купе, спали глубоко и вкусно, сигнализируя посвистываниями и похрапываниями, что если их разбудить, расстроятся очень сильно.

Красиво. Так было и так будет — очень красиво сочетается парадная офицерская форма и вечернее платье. Быть может, кто-то скажет, что куда лучше сочетается с вечерним платьем смокинг, — и окажется не прав. Смокинг — это, в конце концов, всего лишь укороченный фрак, а офицерская форма — продукт самодостаточный, особенно если внутри находится офицер.

Смальков как раз и находился внутри парадки, а рядом внутри вечернего платья находилась Эвелина. Половина посетителей ресторана нет-нет да и бросали взгляд на пару… Между тем, платье не мешало Эвелине командовать и здесь. Её команды были точными и чёткими, а интонации не допускали возражений.

— Два жюльена, мясо по-французски, — мгновенно сменив интонацию, Эвелина решила переспросить у Смалькова: — Ты же любишь по-французски? — Фраза прозвучала в полной тишине и, кажется, не имела никакого отношения к кулинарии. Зал замер, чтобы услышать, что именно любит по-французски Смальков. Лицо старшего лейтенанта пошло красными пятнами, он потерял дар речи. Максимум, на что он был способен, это лёгкий кивок.

— Овощное ассорти и бутылку шампанского «Советского», — закончила заказ Эвелина.

— «Советского» нет, только импортное, дорогое, — впервые обнаружил умение разговаривать официант.

— Несите дорогое. Мы сегодня гуляем! — решилась Эвелина…

Гуляние получилось странное — Эвелина изо всех сил старалась казаться весёлой, Смальков мрачнел на глазах, от счастья, наверное…

— Хорошо здесь, правда? Сто лет уже не была в ресторане. Так тихо, уютно, — не унималась Эвелина.

Счастья Эвелины неожиданно потускнела. В зале появилось семейство Шматко. Неизвестно, кто кому радовался меньше: Титаник айсбергу или наоборот. Вероятно, айсберг меньше переживал по поводу встречи — он ведь не утонул. Сегодня в роли айсберга выступал Шматко.

— Ой, смотри кто! — Женской радости в ресторане стало на одну больше: супруга Шматко увидела Эвелину и Смалькова.

— Ой, здравствуйте! — Мама супруги, а следовательно, тёща, тоже увидела парочку. — А вы тоже тут? А мы вот тоже решили в ресторан зайти — у нас такое событие! Олега Николаевича сегодня повысили! За хорошую службу, да? — Взгляды, которыми обменялись Шматко и Смальков, не оставляли сомнений, что хорошая служба имела последнее отношение к тому, что оба они оказались в ресторане.

— А у вас что, тоже какой-нибудь праздник? — добила всё ещё державшего удар Смалькова шматковская тёща.

— Праздник. День независимости, — парировала Эвелина.

— От зависимости, да? — Зависимость Шматко была ближе.

Впрочем, нарвавшись на взгляд Эвелины, лейтенант понял, что сегодня лучше держаться дальше.

— Значит, вместе будем. Мы тогда где-нибудь неподалёку, — неподалёку отказалось в самом дальнем углу зала.

Бутылка водки появляется на столике купе вне зависимости от того, когда и куда идёт состав, кто едет и на какое расстояние. Иногда кажется, что этот традиционный предмет железнодорожного быта входит в комплект вагонного сервиса вместе с лампочкой на потолке и стуком колёс на стыках рельс. Закреплён где-то под столиком и, стоит только поезду тронуться, как приведённый в действие некой хитрой пружиной, появляется на столике вместе с гранёными стаканами.

В купе отпускников бутылка уже была открыта, а содержимое частично разлито по стаканам.

— Ну, давай, чтоб нормально доехали и классно погуляли, — провозгласил тост Соколов.

Один из спящих беспокойно ворочается. Гуляние Соколова и Вакутагина в планы спящего не входило. Отпускники, не сговариваясь, перешли на шёпот, первым применил этот способ информации убийц и любовников Соколов.

— А ты своим написал, что в отпуск приедешь?

— Зачем? Я быстрее приеду, чем письмо придёт.

Чем больше задумывался Соколов о месте жительства Вакутагина, тем меньше справедливости он находил. Отправленная Соколовым телеграмма, которая уже обязана была прийти по назначению, автоматически должна была вызвать такие согревающие сердце и тело явление, как производство самогона, трогательную встречу с невестой и…

— У тебя там, на родине, самогонку гонят? — озаботился Соколов.

— Не. У нас самогонку гнать некогда — у нас оленей гнать надо, — телеграмма Вакутагину была явно ни к чему.

— А что ж там у вас пьют? — удивился Соколов.

— Оленье молоко, чай.

— А водку совсем не пьют?.

Вакутагин решил не разочаровывать товарища.

— Пьют. Два раза в год.

— Это у вас праздники какие-то свои? — уточнил Соколов.

— Это у нас вертолёт два раза в год прилетает, — отрезал друг оленей…

Незаметно для себя Соколов и Вакутагин перешли на нормальную громкость речи, их спящим соседям это не нравилось. Верхний сосед начал ворочаться с большой опасностью свалиться на пол и сломать себе шею прямо на глазах солдат.

— Пошли в тамбур. Там хоть поговорим нормально.

Всем хорош тамбур. И окошко есть. И дверей много, и курить можно — никто слова не скажет. Только холодно. Очень. Действие развязавшей языки водки стремительно заканчивалось на тамбурном морозе. Получается, пили ценный продукт зря. Возвращение в купе должно было быть посвящено поднятию градуса настроения перед очередным походом в тамбур — место, где этот градус стремительно опускался.

— Отставить тамбур! — сквозь смех скомандовал Соколов.

Двое попутчиков, чей сон так старательно оберегали сослуживцы, уже проснулись и собирали вещи на выход, попутно общаясь на языке глухонемых. Вместо шёпота Соколов и Вакутагин могли смело орать на ухо каждому — эффект был бы тот же.

 

Глава 15

Человек, не служивший в армии, никогда не догадается, какое помещение за забором военной части больше всего похоже на дом. В смысле не на строение, а именно на дом, где уют, где тепло…

Казалось бы, чего гадать — конечно, казарма, она же как бы и есть дом.

Ан нет. Казарма — это скорее склад тел личного состава. Другое дело — склад. Вот где военнослужащий может расслабиться. Именно этим сейчас и занимался Шматко в компании главной составляющей склада — Данилыча. Где ещё Шматко мог бы вот так посидеть: рубашечка расстёгнута, чаёк, бутербродики, сахарок…

— Зря ты, Данилыч, учиться не хочешь, — рассуждал Шматко, человек, достигший в этой жизни высот небывалых, и всё благодаря своему вовремя полученному высшему образованию…

— Куда мне учиться? Мне уже надо думать, как детей выучить, — пытался свернуть с темы Данилыч…

— Учиться никогда не поздно, — продолжал агитировать Шматко. — Я вон, когда институт закончил? А уже командир роты. Следующий этап — заместитель командира части. Я слышал, наш зампотыл переводиться собирается, потом, пару годиков, Зубов на повышение пойдёт — и у меня все шансы. Такой вот открывается карьерный рост.

Данилыч наливает в стакан заварку.

— Не жмись, не жмись, Данилыч, больше лей, — внимание Шматко переключилось на процесс наливания заварки, — я покрепче люблю.

— Покрепче — это ты должен был принести, — огрызнулся Данилыч. — Кого у нас командиром роты назначили?

— Не командиром, а ИО, Данилыч, исполняющим обязанности.

— Чё-то я тебя не пойму. Как карьерный рост, так он командир роты. Как проставляться, так он ИО. ИО, не ИО — это ж всё равно повышение. Тем более ИО на зарплату не влияет…

Упоминание слова «зарплата» заставило Шматко поперхнуться чаем.

— Ох, любишь ты, Данилыч, чужие деньги считать…

— Мне твои деньги не нужны, а вот проставить ты обязан как исполняющий обязанности, и вообще, как любой нормальный офицер, как человек, как друг…

— Ты мне на совесть не дави. Надо — значит, проставлюсь. С зарплаты. Я свои обязанности знаю, — веско закончил Шматко.

— Ну-ка, ну-ка… — Появление майора Зубова на пороге склада мигом превратило его из помещения домашнего и уютного в склад, продуваемый командирскими инспекциями. Рубашку Шматко не успевал застегнуть, даже если бы Данилыч вдруг начал ему помогать…

— Не могли бы вы, товарищ лейтенант, доложить мне свои обязанности. — Прищур глаз майора явно указывал на то, что он не имел в виду количество проставляемого по случаю повышения в должности.

— Товарищ майор! Командир роты обязан… Я… это… сразу не могу, повторить надо…

— А я тебе помогу. — Помощь командира — это было то последнее, в чём нуждался Шматко сегодня. — Главная твоя обязанность — чаще находиться с личным составом! А не чаи на складе гонять! Смотри, Шматко, сейчас ты ИО, чтобы не стал БУ…

— Товарищ майор, Николай Николаич, — затараторил лейтенант, — я же это, я просто за краской зашёл, окно надо в канцелярии подкрасить.

Вот и вообще, решил в роте порядок навести — образцовый!

Банка с краской, которую схватил Шматко в качестве прикрытия, как назло, во-первых, оказалась стеклянной, а во-вторых — ярко-красной.

Окно в канцелярии должно было выйти просто на загляденье.

— Иди, ИО комроты, и наводи порядок, и про занятия не забывай, — подытожил Зубов.

— А я не забываю, сегодня как раз у нас эта — строевая, — пролепетал Шматко.

— Посмотрим… И на строевую посмотрим, и на порядок в роте, и на окно красное в канцелярии — тоже интересно будет взглянуть…

Не каждый день сержанта, да ещё дедушку, командир роты вызывает пообщаться прямо к умывальнику. Умыть — так умыть, в прямом и переносном смысле.

— Гунько! Почему у тебя в роте бардак?!

Гунько мог бы долго и вдохновенно объяснять, почему именно у него в роте ну никак не бардак, и что бардак — это то недостижимое, что вдохновляет всех служащих роты, а также пожаловаться на дикую нехватку женских кадров… Но Шматко всё равно бы не понял. Гунько решил уточнить.

— Почему бардак, товарищ лейтенант?

— Это я у тебя спрашиваю, почему бардак?!.

— Где? — с надеждой переспросил Гунько, обшаривая взглядом помещение.

— Где, где… В рифму сказать? Куда ни глянь — везде бардак! За порядок в роде в первую очередь отвечает кто?

— Дежурный по роте! — Гунько перестал искать мираж бардака и принялся усердно изображать знатока и любителя устава.

— За порядок в роте в первую очередь отвечает командир роты! А я не хочу отвечать, в смысле, не хочу, чтобы вопросы задавали… Значит, так — с сегодняшнего дня в казарме всё должно блестеть…

— Товарищ лейтенант, у нас всегда всё блестит, — обиделся Гунько.

— А теперь всё должно сиять. Порядок будем поднимать на новый — недосягаемый — уровень.

Перспектива недосягаемости явно не радовала Гунько. От обеда до забора — это хоть как-то можно понять, но с утра и до недосягаемости? Так можно и до дембеля не дожить.

— Это что там, на полу? — не унимался Шматко.

— Пятно, от краски…

— И что оно там делает? — заинтересовался лейтенант.

— Просто находится, — честно ответил Гунько, — оно не смывается.

Ему уже лет десять…

Арифметика всегда была слабым местом Шматко и вызывала у него приступы раздражения и упорства.

— А тебе сколько лет, сержант?

— Двадцать…

Умудрившись разделить двадцать на десять, Шматко получил результат, который моментально объяснил ему, что нужно делать с пятном.

— Получается, Гунько, ты в два раза старше этого пятна. И опыта у тебя в два раза больше — и ты не можешь с ним справиться? Не верю, Гунько, не верю…

Гунько не решился вступить в открытую схватку с врагом — опыт опытом, но откуда у духов возьмётся опыт, если их не учить…

— Лавров! Тащи лезвие! — решение вопроса порадовало лейтенанта. Он был почти удовлетворён. Даже если больше ничего в этой жизни он не достигнет, одну вещь он всё же сделал — на одно пятно от краски в мире станет меньше…

— Во-от. Начал мыслить. Через час проверю — чтоб я не беспокоился из-за каких-то там пятен!

Не торопясь. Каждый шаг не торопясь. Слева лес, справа поле.

Впереди — мостик через замёрзшую речушку. Соколов остановился. Ему оставалось пройти не больше километра, чтобы добраться до родного дома. Но торопиться не хотелось. Он уже был дома — здесь и сейчас.

Сзади послышался шум приближающегося трактора. Деревня — не город, здесь транспорт останавливается сам. Наверное, кто-то другой и воспользовался бы шансом, чтобы, устроившись в кабине трактора, добраться домой без комфорта, но в тепле. Только не Соколов. Трактор уже скрылся за мостом, а солдатик, с кайфом вслушиваясь в скрип снега под ногами, не торопясь поднимался на холм. Ещё несколько шагов, и перед ним открылась родная деревня. Срезая дорогу, он пошёл вниз с холма и остановился только у самого въезда, у дорожного знака с полустёртым названием «Максаковка».

Первым Соколова услышал Тарзан. Не человек-обезьяна и не любимый мужчина Наташи Королёвой. Каждый метр продвижения к родной калитке был густо смазан лаем любимой собаки.

— Тарзан, Тарзан, ты чего? Не узнал, что ли? Это же я! Тихо!

Сидеть!

Тарзан услышал. А Соколов почувствовал — руки его были вылизаны в мгновение ока. Ещё несколько шагов — и родной порог.

Только скрип двери сарая предупредил блудного сына — медленно, внимательно глядя под ноги, с ведром молока к дому шла мама…

— Мама… Ма-ама! — тихонько окликнул Соколов. Почему-то считается, что человека нельзя испугать, если огорошить его тихим голосом. Мама Соколова всего лишь упустила ведро, полное молока…

Хорошо, что зима: белое на белом почти не заметно…

— Кузя!. Так это же… Кузя! — вслед за молоком на снег пролились мамины слёзы.

Кузьма Соколов чинно снял шинель и сверкнул великолепием пусть не дембельской, но всё же отменной парадки. Мама как села на табурет, так и не сводила глаз со своего сына, дед — другое дело.

— Я сразу догадался! — ожил дед. — Тарзан залаял, значит, кто-то пришёл. Думал — Митрофаныч, денег просить, а потом слышу — Тарзан успокоился. Странно, думаю! Неужели ушёл?! Не-е — не мог Митрофаныч так уйти! Значит, свой! Мать — в сарае, Варя — на почте, я — тут! Значит, Куьма!

— А ты, дед, всё такой же — Шерлок Холмс из Максаковки! — в свою очередь умилился Соколов.

— Да-а! — не стал скромничать дед. — Мать, чего сидишь? Сын с армии пришёл…

— Так я ж не насовсем пришёл…

— Как это? — недопонял дед. — Дезертировал, что ли?

— Отпуск! Вы что, телеграмму не получали?

— А как мы её получим?! Почта уже третий день не работает, — следующую фразу дед произнёс не совсем по-русски, зато очень эмоционально. Отдышавшись, добавил: — Проблемы со связью!

— Чего же это я сижу, ты ж голодный, наверное, — наконец начала приходить в себя мама.

— Вот я и говорю, чего сидишь?! Неси давай! — Дед своего не упустит.

 

Глава 16

Главной составляющей Ленинской комнаты — даже тогда, когда они перестали быть Ленинскими, — остались подшивки газет. День за днём, неделя за неделей растут пачки листков, бережно скреплённые нитками. Для чего нужна подшивка прессы — загадка, ответ на которую не был найден ни одним срочником. Вероятно, лишь замполиты владеют этим тайным знанием.

С тихим восторгом Фахрутдинов перелистывал подшивку, найдя выпуски, датированные ещё первым сроком его службы, когда компанию ему решил составить Гунько.

— Ну? Чего там? Где все?

— На строевой, Шматко уже два часа мужиков гоняет. Раньше его на занятия автоматом было не затащить, и какая муха его укусила?

— Муху, скорее всего, зовут Зубов, — догадался Фахрутдинов.

— Похоже на правду, — согласился Гунько, — он у нас самый ядовитый. Совсем взбесился новый ротный — туалет лезвием скрести заставил. Попал Лавров!

Сочувствия в словах Гунько было примерно столько же, сколько в приказе Шматко о выведении пятна.

— Давай, может, помогу, — удивил сержанта Фахрутдинов.

— Сиди не рыпайся, — отрезал Гунько, — ему положено…

Вроде бы и нельзя сказать, что в армии сухой закон. Ведь нельзя.

А вроде и совсем другое дело, чем на гражданке. Может, всё дело в закуске? Солёные грибочки, квашеная капустка, картофанчик… Ни один чепок не в состоянии изобразить такое невзыскательное меню. А уж как под такую закуску идёт самогончик! Будто создавались эти продукты, чтобы сомкнутым строем ходить со стола прямо в желудок, разлучаясь лишь на те самые секунды, которые с трудом успевают пролететь между первой и второй.

Примерно так рассуждал бы Соколов, сидя за укомплектованным именно таким образом столом, если бы не допрос с пристрастием, учинённый дедом.

— И много у вас во взводе ефрейторов?

— Два!.

— А рядовых?

— Тридцать один, — если бы Староконь услышал это интервью, точно заподозрил бы деда Соколова в шпионаже.

— Молодец, Кузя! — сделал вывод дед. — Давай, ещё раз — за ефрейторов!

Дед залпом опрокинул стопку, Кузьма еле пригубил…

— Чё ты всё филонишь? — возмутился самый старший Соколов. — Давай за мной, в кильватер! Ну-ка… — Под пристальным взглядом деда стопка обрела первозданную пустоту. — Во-от! Эт я понимаю! Настоящий ефрейтор!

— Ну, давай теперь за десять дней отпуска! Полный вперёд! — начав процесс наполнения организма самогоном, дед не желал останавливаться. Причём предпочитал делать это в компании.

— Не, дед, я не буду больше! — попытался Соколов изобразить твёрдую мужскую волю…

— Не понял?! Ефрейтор! — совершенно по-гуньковски отозвался дед. — Тебе приказывает мичман!

— И вправду, Фёдор Кузьмич, — вступила в дискуссию мама Кузьмы, — хватит ему… И вам хватит…

— Зоя, — вкрадчиво начал дед, — а ты в каком звании? Значит так, пехота! Вон, идите коровами командуйте! Торпеда по правому борту!

Несмотря на прибытие внука-мотострелка на побывку, в доме Соколовых сегодня отмечался день военно-морского флота. В принципе, главное, конечно, не чей праздник, а кто подарки получает и кто подарки раздаёт. Взгляд Соколова упал на чемодан. Насилу оторвавшись от деда с его попыткой всё же напоить бойца, Кузьма успел сделать лишь несколько шагов в сторону оставленного в углу чемодана. Дойти он не успел. Сначала, чуть не прибив Соколова, шваркнула дверь, а затем в зал с мороза залетело нечто стремительное и радостное.

— Зоя Ивановна! Зоя Ивановна! Телеграмма! Срочная! Кузя в отпуск… Ой, Кузя… — Варя наконец рассмотрела Соколова. И кто их знает, этих женщин, почему они плачут, когда сбывается то, о чём они мечтают. Вот, стоят, обнявшись, целуются, а слёзы текут не хуже, чем у Зои Ивановны, как сына увидала. А может, это такой закон женской породы?

— Фёдор Кузьмич, Фёдор Кузьми-ич, — негромко позвала мать деда, — пойдёмте, поможете мне, надо коровам сена накидать…

— Какого сена?! Я им утром полную кормушку накидал! — не врубился в ситуацию дед.

— Фёдор Кузьмич, приплыли! Пора на берег, пока морская болезнь не началась…

— Ладно! Ладно! Берём вилы, и на абордаж!.

Хлопнула дверь, и Кузьма с Варей остались одни. Хотя, нет. Они были не одни, а вдвоём, и есть кто-то ещё в доме или нет — не имело ни малейшего значения.

Лейтенант Шматко очень эффектно смотрится снизу вверх. Не то чтобы сверху вниз он смотрелся малозаметно, но, стоя на стремянке, под плафоном, он впечатлял много больше. Фактически, стоящий рядом Гунько терялся рядом с этим мощным визуальным рядом.

— Объясни мне, Гунько, почему командир роты должен, рискуя жизнью, болтаться под потолком?

— Не могу знать, товарищ лейтенант, — сознался Гунько.

Первое, о чём подумал сержант, так это что Шматко намерен украсть лампочку. Второе — видя, что лампочка остаётся на месте, — что лейтенант решил удавиться. Однако, приметив полное отсутствие верёвки, Гунько понял: он не знает, почему командир роты болтается под потолком.

— Это что? — продолжал пугать загадками лейтенант, показывая сержанту свою густо вымазанную в грязи руку.

— Пыль, — выиграл первый тур Гунько.

— Пыль, — подтвердил Шматко и сразу перешёл к следующему вопросу: — а скажи мне, зачем человечество придумало лампочку?

— Чтобы светло было, — без обдумывания ответил Гунько.

— Чтобы светло было, — снова согласился лейтенант. — А у нас в роте лампочки используются, чтобы на них пыль складывать, так, что ли? Короче, — в руках Шматко, видно, только что вытащенный из-за уха сержанта, очутился белоснежный платок, — это мой платок — белый как снег! Не дай Бог после твоего дежурства я найду, обо что его испачкать… Крутись как хочешь, можешь сам тряпку взять. И учти, Гунько, я очень не люблю, когда у меня грязный носовой платок, усёк?

— Так точно!

— Действуй!

— Товарищ лейтенант, — взмолился Гунько, — стремянку оставьте…

Стремянка осталась. Шматко ушёл. Всё бы хорошо, да вот Шматко рано или поздно вернётся.

Чем больше людей спят в тот момент, когда ты бодрствуешь, тем обиднее тебе, и тем слаще сон остальных. Сон Лаврова был сладок до неприличия, если учесть, что не спал Гунько.

— Э, солдат, — почти нежно произнёс сержант, одновременно ударив сапогом по кровати.

— А? Что случилось?

Просыпаться во время седьмого сна особенно мучительно.

Восьмой или десятый туда-сюда, но седьмой — дело особое. Судя по реакции Лаврова, этот был именно седьмым.

Повторный удар Гунько по кровати окончательно убедил Лаврова, что он проснулся.

— Землетрясение, рядовой, десять баллов, — чувство юмора изменило Гунько. — Тебе кто разрешил харю плющить? В туалете кто убирать будет?

— Так там Фахрутдинов убирает.

— Как это, Фахрутдинов? — Дикое подозрение на несколько секунд задержалось в голове сержанта: неужели Лавров заставляет дедушку убирать туалет…

— Ну, он сам сказал — иди спать, я уберу…

Если для полного счастья Фахрутдинову было мало два раза отслужить, а нужно было ещё и туалет почистить, то кто такой Гунько, чтобы помешать этому человеку-легенде?

Пол можно мыть по-разному. Фахрутдинов это делал с большой любовью к этой простой процедуре. Гунько даже залюбовался.

Собственно, главной задачей сержанта в его последние полгода службы и было любование на чужую работу… Причём работа эта обязана была делаться «молодыми» руками.

— Старик, ты чего? На пахоту пробило? Молодёжь мне распускаешь.

— Да он и так сегодня как веник, — переводя дыхание, оправдывался Фахрутдинов. — И потом, юридически я тоже дух…

— Юриди-ически, — передразнил сержант. — Давай, завязывай с уборкой, адвокат, мы в его годы не так летали…

— Не, Гуня, для всех я дух, а если ты меня постоянно отмазывать будешь, могут вопросы возникнуть, а мне это не надо, давай, я как все?

В том-то и дело, что в армии все должны как все, а получается, что так происходит только на строевом смотре — десять минут перед приезжим генералом.

— Ну, смотри, старик, как знаешь, — Гунько что-то прикинул и облегчённо вздохнул — выход был найден, — только дневальным я тебя точно больше не поставлю, вот и будешь как все!

— Но почему?

— По кочану! Если ты на третьем году так впахиваешь, то и мне на втором шуршать положено, а мне не хочется — то есть вообще!

Соколову всю армию снился один и тот же сон. Снилось ему, что он уже отслужил, что он давно дома… И каждое утро первое, что он видел, — трещину в потолке казармы. Ему было необходимо сделать вдох и выдох, чтобы понять: он всё ещё в армии now! На этот раз снов он не видел, а трещина в потолке куда-то исчезла. Единственным напоминанием о том, что служба не была кошмаром, была парадка, аккуратно развешанная на вешалке. Голова болела. Как раздевался, Кузя не помнил, зато помнил бесконечный парад стопок самогона, обрушившийся в его желудок накануне…

— Сядь! Попей чаю! И всё будет нормально! — Ещё один привычный персонаж из снов Соколова как ни в чём не бывало сидел рядом и улыбался во все тридцать два зуба.

— Надо ж одеться! — смутился Кузьма. — Чёрт! А где чемодан?!

Чуть меньше суток прошло с того момента, когда Соколов собирался его открыть. На этот раз ничто помешать ему не могло.

Хотя… Знай он, что его ждёт, быть может, он его и вовсе не открывал бы…

Первое, что оказалось в руках у ефрейтора, — настоящий шаманский бубен.

— Уау! Это что, мне? — обрадовалась Варя.

Соколов поскучнел. Ну, не может всё идти хорошо, обязательно какая-то гадость да приключится. Чемодан принадлежал Вакутагину — вместе со всем содержимым… Подарки, которые заботливо готовил Соколов для всей семьи, сейчас находились значительно севернее и восточнее.

Если вдуматься, сколько сил было вложено в достойное наполнение чемодана, Соколову было от чего расстроиться.

Извлечённые из чемодана вещи Вакутагина не внушали оптимизма: шаманский бубен, какая-то потрёпанная тетрадь, тряпичные пакетики, подписанные названиями трав (подорожник сушёный, шишки тёртые и т. п.).

— Н-да, блин… Полный арсенал шамана, и этому человеку мы доверяли нас кормить…

— Да успокойся, Кузя, — попыталась вывести Соколова из ступора Варя, — представь, как Вакутагину трудно, он ведь тоже, получается, с чужим чемоданом остался.

— Не с чужим, а с моим — в котором подарки лежали, а не сушёный подорожник и шишки тёртые!

— Ну, откуда мы знаем, что там ценится, — сказать напрямую любимому Кузе, что на его подарки, мягко скажем, никто не рассчитывал, Варя не могла.

— Это всё из-за Шматко! Придумал, блин.

— А при чём здесь Олег Николаевич? — удивилась Варя.

— А при том, что это он нам с Вакутагиным чемоданы выдал, чтобы всё, что он заказал, в них влезло. Вещмешки-то маловаты для его списков…

— Ну и напрасно ты на Олега Николаевича бочки катишь! Не было бы чемоданов, вы бы вещмешки перепутали, может, это судьба… Ну, Кузя, неужели ты не понимаешь, для меня лучший подарок — это ты…

— Я ж не только тебе вёз, — вяло продолжал отбиваться Кузя, — там и для мамы…

— Да маме лучшей радости не сыщешь — сын приехал!

— А для деда?

Звон бутылочного стекла, раздавшийся в сенях, и голос деда:

«Эй! На палубе! Свистать всех наверх! Лечиться будем!» — не оставлял никаких сомнений: дед тоже не ждал подарков. Главный подарок внук ему уже подарил — когда ещё у него будет такой повод выпить?

 

Глава 17

В кабинете Зубова не так много места, но майор, когда нервничал, использовал его в качестве места для прогулок. Отмерив ширину кабинета трижды, майор продолжил:

— В любую секунду могут проверить! Днём, ночью — без разницы!.

Надеюсь, никто не хочет быть расформированным?

Офицерский состав, внимая командиру части, покорно крутил головами, стараясь удерживать Зубова в поле зрения, невзирая на его перемещения. Примерно в тот момент, когда у большей части присутствующих начала кружиться голова, раздался телефонный звонок. Вынужденный остановиться, Зубов взял трубку.

— Зубов слушает! — Улыбка расцвела на лице майора, кажется, в кабинете стало светлее. — Та-ак, ну наконец-то, конечно, пускай войдёт…

Положив трубку, майор решил поделиться радостью с собравшимися:

— Товарищи офицеры, к нам в часть для прохождения дальнейшей службы прибыл сержант медицинской службы Щекочихина Лариса Анатольевна.

Стук в двери, и десяток пар мужских глаз уставились на двери.

— Да! — разрешил ситуацию Зубов.

Бушлат, натянутый на фигуру, которая могла с равным успехом принадлежать и мужчине, и женщине. Чемодан, размер которого всё же склонял к мысли о мужском поле вошедшего… Фигура отдала честь, а из верхней её части прозвучало:

— Разрешите войти? Здравия желаю! А это, стало быть, весь офицерский состав… Какие-то все мелкие. — Голос у прибывшей всё же был женский. — Как говорится, прошу любить и жаловать!

Обернувшись в оставшиеся открытыми двери, в проёме которых не было никого и ничего, тётка зачем-то крикнула:

— Лариска!. Где она?. Лариска!! Ну что ты там стоишь, иди сюда!

Если бы медсестра и хотела произвести большее впечатление, ей бы это не удалось. После тётки в бушлате и с чемоданом её появление воспринималось как изысканный, а главное — своевременный и совершенно незаслуженный подарок судьбы.

— Здравия желаю! — пропел серебристый голосок каждому из офицеров. — Товарищ майор, сержант Щекочихина для прохождения дальнейшей… — Это уже было персонально Зубову.

Зубов растаял… Лужица, оставшаяся от командира части, робко произнесла:

— Ну ладно, ладно, очень приятно, — и пожала руку. Ему хотелось бы как-то продлить это пожатие, однако присутствующие в кабинете офицеры во главе с замполитом уже выстроились в очередь на пожимание руки.

— Ну, вот и хорошо, — разрушила атмосферу обладательница бушлата, — ладно, некогда мне, всё, поехала, глядите тут, не обижайте её…

— А кто это был? — поинтересовался замполит.

— Митрофановна, из областного госпиталя, майор медицинской службы, — снова прозвучал колокольчик новой медсестры.

— Слава Богу, что из областного, — резюмировал Шматко.

Вероятность попадания туда личного состава приближалась к нулю.

Сержант Щекочихина, она же Лариса, ещё не успела покинуть штаб, а новая медсестра уже вовсю обсуждалась в туалете второй роты.

Не потому что медицина и туалет как-то связан, а потому, что обсуждать очень удобно, совмещая это занятие с курением.

— И чё, как она из себя?

Всезнающий Кабанов задумался и выдал характеристику, которая, не содержа в себе ни крупицы информации, вместе с тем давала почти полное представление о представительнице женского пола.

— Ну ничего, симпотная краля, с Иркой, конечно, не сравнить, но, как говорится, с пивом потянет…

— Чувствую, пора на укол, — отреагировал Бабушкин, — звать-то её как?

— Лариска, кажется, — просветил Кабанов.

— Не Лариска, а Лариса Анатольевна! — не допустил фамильярности вошедший в туалет Шматко. — Ещё раз услышу… Так, что вы здесь делаете?

На довольно странный вопрос лейтенанта решился ответить Гунько:

— Курим, товарищ лейтенант.

— Значит, вы тут все стоите, курите, травитесь и меня травите!

Прованиваете мой китель! — догадался Шматко.

— Товарищ лейтенант, — обеспокоился отвлечённый от женской темы Кабанов, — а чего вы на меня смотрите? Я ж не курю…

— Вот первым и помрёшь, Кабанов! — сделал прогноз Шматко. — Пассивное курение в пять раз вреднее! Или ты стоишь и не дышишь, Кабанов?

— Дышу…

— Вот! И всё это тебе в лёгкие, в печень! В желудок! И самое главное, что не только тебе, Кабанов, но и командиру роты. С сегодняшнего дня в туалете никто не курит! Увижу кого — самого забычкую! Не слышу, чего я не слышу?!

— Есть «не курить в туалете»! — отразилось от стенок туалета.

Судя по всему, к хорошей акустике, свойственной всем без исключения туалетам, в ближайшее время добавится чудесный, не замутнённый табачным, запах.

Удовлетворив свою потребность в самогоне, дед решил оторваться на игре в карты.

— Та-ак! Червовую даму тоже берёшь?!

— Беру! — Кузьма был согласен брать что угодно и в любом количестве, лишь бы закончилась эта бесконечная игра.

Залихватски щёлкнув нартами по столу, дед торжествующе провозгласил:

— А вот и король! И погончики! Сержантские! Ага?!

— Согласен, мой дурак, — обречённо выдохнул Соколов-младший, — дед, может, мы с Варей сходим…

— Куда ты пойдёшь?! Тасуй, пока не повесишь мне хотя бы валетов… Чем вы там вообще в армии занимаетесь?! Сходит он! Впервые за полгода достойный соперник попался, и тот трус!

Спасти Соколова от бесконечного количества партий могло только чудо. Чудо явилось в облике мамы.

— Всё, Федор Кузьмич, надо забивать Матрёну, ежели помрёт, её ж ни один комбинат не возьмёт.

— Матрёна — это телушка новая? — уточнил Кузьма.

— Да, три месяца как родилась, и не растёт, не крепнет — последнюю неделю вообще лежит, не встаёт, а сегодня даже воду не берёт.

— А что ветеринар?

— Ветеринар уже месяц как на курсы уехал, — вмешалась в беседу Варя.

— А толку?! Всё равно Матрёнке уже никто не поможет, бить надо, — мама была сегодня настроена решительно.

— Кузя, слушай, я у тебя там тетрадку листала товарища твоего Вакутагина… Там написано и как оленей лечить, и собак, сам посмотри, — Соколов в тетрадку не смотрел. Для Соколова было очевидно не только то, что олень — не корова, но и то, что Вакутагин — не Соколов…

— С точки зрения биологии, — неожиданно решил поделиться своей эрудицией любитель выпить и сыграть в карты, — ну, как я себе представляю, оба животные — рогатые и, так сказать, парнокопытные.

— Бред, — сообщил Кузя, всё же перелистывая тетрадку. — К тому же здесь травы всякие нужны…

— Ну и что? В чемодане и травы есть, — не сдавалась Варя.

— Да ну, ерунда всё это, ну, не верю я, смешно даже.

Смешно не смешно, а с тёлкой надо было что-то делать.

Интересно всё-таки, что появилось раньше — пыточная или медицинский кабинет. И в зависимости от этого, кто на кого похож: врач на палача или наоборот?

Лариса Анатольевна, несмотря на профессию и на то, что сейчас она как раз занималась тем, что раскладывала по своим местам пугающего вида инструменты, на палача похожа не была. Наверное, поэтому Староконь решился наведаться к сержанту Щекочихиной, которая очаровала его с первого взгляда. Правда, стоит признать, очаровывался Староконь легко.

— Здравия желаю! Ну что, осваиваетесь?

— Так точно.

— А я, вот, зашёл поближе познакомиться, — протянутая рука замполита выразительно зависла, пришлось её пожать. — Староконь Александр Степанович, заместитель командира части по воспитательной работе.

— Лариса Анатольевна. Товарищ майор, мы же в штабе уже познакомились.

— А я хочу ещё раз, чтобы вы получше запомнили.

Не запомнить Староконя было трудно. А уж получше не запомнить и вовсе невозможно. Замполит решил развить успех, к которому он, по известным только ему приметам, был уже весьма близок.

— В столовой уже были?

— Нет.

— Могу сопроводить, часть покажу.

— Спасибо, я позже, — приметы врали, добыча уходила с пугающей скоростью.

— А вы уже расположились в городе или помочь? — продолжил атаку майор.

— Спасибо, расположилась.

— Так может, куда-нибудь вечером сходим? — решил взять быка за рога Староконь.

Лариса наконец перестала воспринимать замполита как досадный фон, мешающий её работе. Вероятно, она тоже решила пощупать этого бычка, примерно в том же месте.

— Товарищ майор, а ведь вы даже не знаете, замужем я, не замужем…

— Не замужем. Разведена. Все личные дела через меня проходят, — с гордостью признался Староконь. — Поэтому повторяю вопрос: может, сходим куда-нибудь вечером?

— Зачем? — озадачила Лариса.

— Ну, как, посидим, послушаем хорошую музыку…

— Зачем?

Замполит на ходу терял уверенность и задор.

— Ну, пообщаемся, узнаем друг друга поближе…

— Хорошо, узнали. Дальше что? — всё-таки что-то от палача в Ларисе было, абсолютно точно!

— Ну-у, если понравится, ещё раз встретимся, — промямлил замполит.

— Зачем?

— Н-ну… не знаю. — Шах и мат, Староконь был бит, причём играл он белыми.

— А раз не знаете, товарищ майор, тогда зачем предлагаете?

— Нет, я-то знаю, — попытался перехватить инициативу замполит, но было уже поздно, — вы же взрослая женщина…

— Вот! И как взрослая женщина я думаю о своём будущем, — перешла в атаку Лариса. — Поэтому повторяю вопрос: зачем нам надо встречаться?

— Может, я попозже зайду? — Рога, за которые попыталась ухватиться отважная медсестра, оказались не бычьими… Судя по блеянью, это был безобидный барашек. Кто бы мог подумать!

— Конечно, заходите. Если будет что предложить, — прыснула ядом напоследок Лариса.

 

Глава 18

Последний раз на подобную глупость Соколов решался в школе.

В школьном кабинете химии об экспериментах Соколова до сих пор напоминали подозрительного цвета пятна на стенах и потолке.

На этот раз ему предстоял опыт в области колдовства.

Единственное, что радовало, так это ассистентка. Режиссёры клипов для супермегазвёзд шоу-бизнеса просто-таки пооткусывали бы себе локти, если бы увидели происходящее в полумраке обычного сарая. Перед лежащим на сене телёнком, сложив ноги по-турецки, сидел Соколов в телогрейке. Вокруг него на блюдцах горели свечи, в одной руке у ефрейтора был бубен, в другой — тетрадь Вакутагина. Поодаль стояла симпатичная девушка Варя с набором мешочков разных трав.

— Блин, всё равно, бред какой-то — клоуном себя чувствую!

— Матрёнка себя ещё хуже чувствует, — наставительно заметила Варя, кажется, полностью уверовавшая в якутские методы народной медицины.

— Ладно, что там дальше? — вздохнул Соколов.

— Дальше написано: раскурить смесь из трёх трав, я уже приготовила.

— Как это раскурить? Я курить не умею, — Кузя сделал последнюю попытку выйти из игры.

— Там же написано! Поджечь и раздувать, чтобы тлело.

Постепенно сарай заполнился едким вонючим газом. У Матрёнки были две возможности: немедленно выздороветь или в муках умереть, услышав этот дикий запах.

Чувствуя себя даже не клоуном, а шарлатаном, Соколов принялся за заклинания.

— Манути, Юси, Кутанга, Хоморту…

Следуя инструкции, Варя подхватила бубен и принялась бить в него, стараясь попасть в такт произносимым Кузей заклинаниям.

Если бы Вакутагин случайно оказался в этом неприметном сарайчике, быть может, он бы понял, что Якутия не так уж и далеко.

У каждого человека есть своё место в армейской иерархии.

Кто-то майор, а кто-то — прапорщик. Кто-то, кто сейчас стал командиром роты, явно быть им не должен был. Проблема в том, что солдаты — они живые, и если очень долго этого не замечать, это может привести к совершенно непредсказуемым последствиям.

Умудрённый тесным общением с комроты, Гунько делился в паузах между затяжками с сослуживцами своим видением операции по борьбе с курением.

— Ты не знаешь Шматко, если он курить бросает, значит, все должны бросить…

— А если он худеть захочет, мы что, тоже на диете сидеть должны? — недопонял Нелипа.

— Почему курим? — Шматко явно подслушивал под дверью, иначе как он мог взяться именно здесь и именно в этот момент.

— Так мы же в курилке, — попытался отстоять свои права Гунько.

— Я вижу, что вы в курилке, я спрашиваю, почему курим? — продолжал следовать одному ему понятной логике Шматко.

— Товарищ лейтенант, здесь же разрешается, — не сказал — проплакал Лавров.

— Разрешается командиром и запрещается командиром, ваш командир кто?

— Но вы же запретили в туалете, — попытался выправить ситуацию Нелипа.

— Я запретил везде, где могу быть я. А я могу быть везде… Дым вреден везде, в том числе и в специально отведённых местах. Так что забычковали — и в урну. Делай раз! Делай два!

Сигареты были выброшены, но что-то продолжало гореть, вероятно, естественная тяга к справедливости.

— Но товарищ лейтенант, где же нам…

— Дома, — прикольнулся Шматко, — вернётесь домой, можете пить, курить. Хотя не советую. А здесь за вас отвечаю я — пришли вы годными к строевой, и уйти должны тоже годными к строевой, даже к двум строевым.

— Так мы уже годные, — обиделся Щур.

Что касается Щура, он, вероятно, уже даже несколько перележал срок годности.

— Это ты, что ли, у нас годный? — смерил Шматко Щура. — Сто подъёмов с переворотом сделаешь?

— Никак нет.

— А если кто сделает? — почувствовал свой шанс Гунько. — А если кто сделает сто подъёмов?

— Тот Алина Кабаева, — довольный своей шуткой, глухо всхрапнул Шматко, вероятно, этот звук должен был изображать смех.

— А всё-таки, товарищ лейтенант, если кто-нибудь сотку сделает? — гнул своё Гунько.

— Сотку? Тогда можете курить все, — разрешил Шматко.

— И в туалете? — решил уточнить Нелипа.

— Да хоть у меня дома, — снова всхрапывая, подтвердил Шматко.

Соколов-старший сегодня решил подработать будильником.

Главным его недостатком было то, что никто не знал, где находится кнопка, с помощью которое можно было бы его выключить.

Соколов-младший и Варя сладко спали после ночи в компании Матрёны, бубна, трав и дюжины заклинаний.

— Дрыхнете, значит?! В трюме течь, а они спят! — проорал дед. — Шаманы хреновы, хотя… Я вас не виню — вы хотели как лучше…

На этом месте Кузьма начал соображать.

— Чё случилось?

— Померла наша Матрёнка! Летальный исход, короче, вскрытие покажет! Вставайте, Матрёнку поминать будем!

Организация поминок заняла ровно столько времени, сколько понадобилось деду, чтобы поставить на стол бутылку и подвинуть табуретку.

Матрёну было жалко. Всем. Лица у Вари и Кузьмы были лицами раскаявшихся убийц, дед был, как всегда, невозмутим.

— Я ведь потом уже подумал, олень — это ж крупный рогатый скот, а тут совсем ещё телёнок. И не крупный, и рогов ещё толком нету…

Передозировка, наверное… Это точно!

Содержимое стопок ухнуло, обжигая пищеводы, — трио выпивающих предстало перед мамой Кузи.

— Не поняла, чего это вы с утра пораньше?

— Мы, мать, Матрёну поминаем, — взял слово дед, хотя, собственно, когда он его клал.

— А что с ней?

— Проходи, мать, садись, — с интонацией психиатра с полувековым стажем продолжал дед.

— Я спрашиваю, что с Матрёнкой? — не хотела успокоиться мать.

— Передозировка! Зашаманили! Бери, Зоя, стакан…

— Так это, она ж живая…

— Да! Вечно живая, — дед налил до краёв.

— Ты что, дед, с печки упал?! Только что при мне встала, поела нормально — впервые за неделю!

— Не знаю, — дед был невозмутим, — я в пять утра зашёл, а она лежит, ни «бе», ни «ме». Полный штиль.

— Ты бы ещё в два ночи зашёл! Вы что, ребята?! — Ребята были в ауте: прийти от поминок к дню рождения тяжело.

— Короче, Кузьма, — не меняя интонации, заявил дед, — молодец, оказывается!! Тогда давай за здоровье. Кстати, можно чокаться!

Среди самых сексуальных картин эта занимает место в первой десятке. Лариса в обтягивающем халатике стояла на стуле, поправляя новые занавески. И надо же было Староконю прийти именно сейчас.

— Разрешите? А я смотрю, вы в окне стоите…

— Да вот, занавески новые, — не отрываясь от приведения занавесок в идеальное состояние, сообщила сержант медицинской службы.

— Я знаю. Сам распорядился. Согласитесь, так уютнее?

— А вы, товарищ майор, пришли за благодарностью?

— Да нет, — смутился замполит, — добрые дела я делаю просто так.

Я предложение сформулировал.

— Какое предложение?

— Ну, вы же сами говорили: будет предложение — заходите, — почти обиженно напомнил Староконь.

— А-а, да, ну что ж, интересно послушать…

— Мне кажется, что свободному молодому мужчине длинными зимними вечерами не помешает общество очаровательной молодой женщины. Тем более если она тоже свободна и одинока… — взяв паузу, чтобы собраться с мыслями, замполит продолжил: — Мне кажется, это добавило бы в его жизнь уюта и тепла, как эти шторы в вашем кабинете…

— Красиво излагаете, — оценила предложение майора Лариса, — то есть, если я вас правильно понимаю…

— Вы меня правильно понимаете! — поспешил с ответом Староконь.

— Что ж, тогда обещаю подумать.

— Надеюсь на положительный ответ.

Не меньше десяти сантиметров добавил к своему росту замполит после разговора с Ларисой. И не меньше четырёх зубов в своей теперь тридцатишестизубой улыбке.

— Заглотила, — сам себе сказал Староконь…

Ковать железо, не отходя от кассы, крепко держа начальство за слово, которым оно неосмотрительно разбрасывается, — вот единственный метод чего-то добиться от своего непосредственного командира.

— Ну, чего тут у вас? Давай быстрее, Гунько, у меня дел полон рот! — вид Фахрутдинова у перекладины почему-то совершенно не радовал Шматко.

— Ну, вы ж сами условие поставили, — напомнил сержант.

— А-а, вы про это, значит? Сто раз, стало быть? Хорошо! Но смотрите! Если он сдохнет на перекладине, вы у меня не только курить — дышать перестанете! — дал установку Шматко. — Давай, Фахрутдинов!

Фахрутдинов дал. Считать довольно скоро стало неинтересно.

Единственный азарт был в том, собьются считающие или нет. То, что Фахрутдинов при желании сделает не только сто, но и сто десять переворотов, было ясно даже Шматко.

Цифра сто пришла быстро и предсказуемо.

— Фахрутдинов, откуда ты такой взялся? Прекратите его тискать, что он, чемпионат мира по футболу выиграл?

— Товарищ лейтенант, уговор дороже денег! — не дал сорваться с крючка Шматко Гунько.

— Сам знаю, ладно, нравится травиться — травитесь. Только подальше от меня.

— Вы ж сказали, хоть у вас дома, — напомнил сержант.

— Чё, запомнил, да? Память хорошая? Это пока, покури ещё годик — маму родную забудешь!

Почему-то Гунько не испугался. Ни капельки.

 

Глава 19

Соколов почему-то не чувствовал себя доброй феей. И злым колдуном он себя не чувствовал тоже. Может быть, только капельку Кашпировским местного — ветеринарного — разлива.

— Варь, ну неужели ты не понимаешь, что это совпадение…

— Знаешь, Кузя, слишком странно всё это.

— Да мы с тобой столько всего не по тетрадке сделали — не могло это сработать!

— Ага! — ухватилась Варя. — То есть ты всё-таки веришь в эту тетрадку.

— Ну, как, — признался Соколов, — я, конечно, видел, как Вакутагин по ней ребят лечит, но у меня ж ни опыта, ни практики…

Завершить спор молодым не дал дед. Будучи мичманом (а кто не знает, мичман — это водоплавающий прапорщик), дед привык всё переводить из плоскости теоретической в плоскость практическую.

— Слушай, Кузьма, глянь там в своей тетрадке, там козы есть? У Митрофаныча коза захворала…

— Фёдор Кузьмич… — попыталась вмешаться Варя.

— Тихо, Варвара! Это не женское дело! Так что, Кузьма, возьмёмся за козу?

— Дед! Ну, перестань, что ты выдумал?

Расстроившись, дед решил сменить гнев на милость и всё же ввести Варю в курс дела.

— Видишь, Варвара, я ему клиентов, можно сказать, поставляю, а он нос воротит! Кузьма! — снова сменил угол обстрела дед. — Ты меня ставишь в неловкую позицию! Я уже и аванс взял! — Литровая бутыль самогона была продемонстрирована, будто это был как минимум килограммовый слиток золота.

Воспоминание о самогонном марафоне были ещё весьма живы.

— Так, дед! Иди и верни это! — Что-то такое далеко не ефрейторское прозвучало в голосе Соколова-младшего, что моментально вернуло мичмана в отставке на путь истинный…

— Вот-вот, правильно! Правильно, Кузьма, пойду и верну. Будем, это, деньгами будем!

Мичманов в отставке — не бывает.

Шматко любил читать. Устав. Любовь эта была наполнена практическим смыслом, как и всё, что любил Шматко.

«Следить за содержанием и правильной эксплуатацией всех помещений, отведённых для роты, за поддержанием в чистоте участка территории, закреплённого за ротой, а также за проведением противопожарных мероприятий в роте», — как раз когда лейтенант дошёл до противопожарных мероприятий, потянуло дымком.

— Дневальный! Что у тебя горит?

— Ничего, товарищ лейтенант, это из туалета тянет, накурили…

Шматко сдавался только во взаимоотношениях с вышестоящим начальством. Курение к начальству не относилось.

— Накурили. Строй роту, дневальный!.

Чтобы солдаты, выстроенные в две шеренги, начали нервничать, достаточно просто ничего не делать. Выждав, пока нерв подчинённых вытянутся в струнку, Шматко сказал, как плюнул:

— Кто только что курил в туалете, выйти из строя!

По лицам вышедших из строя Нелипы, Лаврова, Щура и Папазогло было ясно видно: это последние шаги в их жизни. Маньяк вышел из подворотни, занял место перед строем и вот-вот начнёт резать курящих.

— Четверо — то, что надо. Все четверо заступают сегодня в наряд, — почти добродушно сообщил Шматко.

— Товарищ лейтенант, но мы с Папазогло только вчера сменились, — не выдержал Лавров.

— Не «только», а «аж» — аж вчера, — соизволил пошутить товарищ лейтенант. — И вообще, с этого дня в наряды по роте будут ходить только те, кого я замечу с сигаретой.

— Товарищ лейтенант, но вы же разрешили, — попытался найти логику в действиях Шматко Бабушкин.

— А я и не запрещаю, пожалуйста, курите на здоровье…

Покурили — и в наряд, покурили — и в наряд. Ещё вопросы?

Вопросов не было, но Шматко решил довести до личного состава свою мудрость.

— Если человек курит, значит, у него вагон здоровья. И чтобы этот вагон не простаивал, мы направляем его в роту — на поддержание порядка. По-моему, всё справедливо.

— Товарищ лейтенант, разрешите тогда хоть Щура заменить, — смирившись со справедливостью Шматко, Нелипа пытался хоть как-то облегчить участь наряда. — Он после института…

— И что? Я тоже после института — по нарядам летаю за милую душу, — не понял Шматко.

— Его и в той части в наряды не ставили, он ничего не умеет…

— Как это ничего? Курить же умеет. Сигарету в руках держать умеет? Значит, и тряпку удержит…

— Товарищ лейтенант, — взмолился Нелипа, — у него руки не из того места растут…

Знание устава снова помогли лейтенанту, потому что такие умные мысли можно почерпнуть только из устава.

— А это уже твоя задача, сержант, — вынуть солдату руки не из того места и вставить в то. Привык в наряде с теми, кто всё умеет, а ты попробуй с теми, кто не умеет, — всё! Вопрос исчерпан — вольно, разойдись!

Есть такая работа — Родине служить. Работа замполита — она не то что другая. Как-то с ней всё иначе. Вероятно, потому, что если для командира части личный состав — это инструмент для выполнения боевых задач, то для замполита личный состав и есть та самая цель.

Инструментом же обычно выступают тщательно отобранные представители того самого личного состава. Этим отбором замполит и решил заняться.

Гунько не знал предыстории вопроса, зато, имея за плечами полтора года службы, догадывался, что ничего хорошего его точно не ждёт.

— Стало быть, ты у нас младший сержант Гунько? — проявил догадливость замполит.

— Так точно.

— А почему до сих пор младший?

— Не могу знать.

— Непорядок. Надо будет исправить, — удивился несправедливости Староконь. — Я ж чего тебя вызвал, Гунько, хочу тебя в роте старшим среди личного состава сделать.

— Так я и так старший, — недопонял сержант.

— Старший — это который не только за всё отвечает, но и всё видит. А мы с тобой периодически будем встречаться, общаться, пересекаться, так сказать… Понимаешь меня, Гунько?

— Понимаю, хотите из меня, товарищ майор, под дембель стукача сделать?

Прозорливость сержанта явно не входила в планы замполита.

— Ой, ну что за слова такие?! «Стукача-а»! Ещё скажи — «наймита», или «осведомителя»! Я ж тебе сказал: старший по роте.

— Так я ж вам тоже сказал, товарищ майор. Я и так старший.

— Ясно. Значит, добро мы уже забыли, — от пряников замполит решил перейти к кнуту. Майор Староконь напомнил Гунько, как двадцать третьего февраля он в упор не заметил полроты баб. — А ведь я мог ох как наказать! Ведь мог же, Гунько?

Староконь мог, и Гунько мог, и как человек могущий ответил на инсинуации майора.

— Товарищ майор, готов понести наказание за тот случай, но не могу принять вашего предложения.

Следующую жертву замполит выбирал по контрасту. Из Папазогло делать старшего по роте было смешно, поэтому замполит решил идти на другую военную подлость…

— Вот скажи мне, рядовой Папазогло, ты хочешь, чтоб нашу часть расформировали?

— Никак нет, товарищ майор.

— Вот. И я тоже не хочу. Давай не хотеть вместе, — озадачил майор рядового.

— А как это?

— Очень просто. Мы с тобой будем периодически встречаться, общаться, так сказать, совместно поддерживать порядок. Полная конфиденциальность, понимаешь?

Почему-то обычно непонятливый Папазогло вдруг обнаружил зачатки интеллекта.

— Товарищ майор, я не могу…

— Что значит — не могу? Ты же сам только что сказал, что не хочешь, чтобы нашу часть расформировали.

— Не хочу. Но и так — тоже не могу.

С Лавровым замполит уже даже не пытался хитрить. На него он просто орал:

— Почему вы это всё воспринимаете как стукачество? Да я и так знаю, что у вас там происходит! Просто мне нужна дисциплина! Мне нужен человек, который бы всё видел… Так что ты подумай.

— Товарищ майор, чё тут думать. Я же говорю, у меня зрение плохое.

Замполит всё понял: если продолжать давить дальше — у бойца обнаружатся плохой слух, плоскостопие и недержание, — непонятно, как такого вообще в армию взяли.

К моменту попадания Фахрутдинова в кабинет замполита, наверное, только Щур не догадывался, зачем бойцы по очереди посещают Староконя. Дважды дембель решил взять удар на себя.

— То есть ты согласен, Фахрутдинов? — не поверил своему счастью замполит.

— Так точно, согласен, товарищ майор.

— Ну, слава Богу, хоть один разумный человек!.

— Только у меня одно условие, товарищ майор, — не дал расслабиться замполиту Фахрутдинов. — Мне каждую неделю увольнение надо.

— А не много ты просишь, солдат?

— Вы меня не поняли, товарищ майор. Я иду в увольнение, а вы на следующий день получаете письмо из города. С подробным отчётом. И вам хорошо, и я — вне подозрений.

Оценка интеллекта Фахрутдинова по рейтингу замполита стремительно поднялась, немного недотянув до его собственной.

— Ты что, из контрразведки к нам пришёл? Молоток, так и сделаем. Только плохо одному в увольнение ходить, примелькаешься.

Ладно, я что-нибудь придумаю…

Ничто так не меняет вкусы мужчины, как женщины. Особенно если они умеют готовить. Сидящие за одним столом Староконь и Смальков вкушали солянку с диаметрально противоположных точек зрения.

— Ещё бы маслинок в эту солянку — цены б ей не было, — Смалькову было с чем сравнить: Эвелина про маслинку не забыла бы ни при каких условиях.

— Не знаю, мне, холостяку, и так вкусно, — признался Староконь.

Его общение с женским полом проходило преимущественно в спальне, а не на кухне.

— Приятного аппетита, — кажется, в солянке Староконя маслинка всё же появилась, к столику офицеров подошла медсестра Лариса.

— Спасибо, — смутился Староконь, а Смальков и вовсе, моментально доев солянку, решил за лучшее побыстрее покончить с обедом.

Молча сев на освободившееся место Смалькова, Лариса заставила сердце Староконя биться быстрее.

— Рекомендую соляночку, — нашёлся замполит.

— Спасибо, я уже поела, Александр Степаныч, я обдумала ваше предложение… и я согласна. Когда перевозить вещи?

Солянка неожиданно затвердела и стала колом — по холостяцкой жизни, столь долго холимой и лелеемой, был только что нанесён удар ужасной силы.

— Какие вещи?

— Мои, — как бы удивлённо ответила Лариса.

— Куда перевозить?

— К вам.

— Зачем?

Круг вопросов и ответов, кажется, мог идти по кругу вечно, по счастью, Ларисе это надоело.

— Как зачем? Вы же сами сказали — длинными зимними вечерами не хватает уюта и тепла… Понятно. Вы просто не готовы ещё к таким отношениям, да?

— Нет, но… зачем же так резко? — сдался замполит.

— А вы предлагаете плавно? Каждый день по одной вещи? — с невинным видом продолжала издеваться Лариса.

— Зачем сразу вещи? Я думал, мы так…

— А «так», товарищ майор, я и сама найду, да вы кушайте, кушайте, — ласково закончила медсестра.

Со Староконём такое было впервые. Пожалуй, когда он получал фингал под глаз, было не так обидно.

 

Глава 20

Может, кто-то думает, что открыть дверь и зайти в комнату — это просто. Этот человек никогда не заходил в канцелярию к ротному на разбор полёта. Злые языки поговаривали, что несколько зашедших туда сгинули и оттуда больше не выходили. Правда, Кабанов как-то проговорился, что байку эту распускает Гунько, дабы держать личный состав в вечном страхе перед ротным и его канцелярией.

Щур и Нелипа не так давно оказались во второй роте, чтобы быть точно уверенными в безопасности лейтенанта Шматко. Что они — сам лейтенант Шматко не был до конца уверен в собственной безопасности.

Всем троим это предстояло выяснить на собственной шкуре.

— Разрешите, товарищ лейтенант…

В отличие от кабинетов гражданских, где все всегда чем-то загадочно заняты, кабинеты военные открыты для посещения. Больше всего на свете рядовой Щур мечтал о том, чтобы товарищ лейтенант оказался чем-нибудь занят…

— Достал? — Шматко был свободен.

— Так точно. Достал.

— Стань возле двери… — доставал Щур из того места, запах из которого традиционно именуется вонью, не подумайте ничего плохого, просто доставал Щур штык-нож, провашившийся в толчок…

— Только он, это… — робко попытался доложить Нелипа.

— Что он это?

— Лампочку в туалете разбил. — Нелипа разговаривал со Шматко неправильно. На потерю материальных ценностей, по старой своей прапорской привычке, лейтенант реагировал чрезвычайно остро. Надо было его подготовить. Начать издалека, мол, в туалете теперь будет не так светло, хотя в принципе ничего страшного, потому как смотреть там всё равно особо не на что, в том числе и разбитую лампочку в темноте заметить практически невозможно.

— Как разбил? — спросил неподготовленный Шматко.

— Когда штык-нож доставал. — Кажется, Нелипа решил избавиться от ротного. Сердце-то у него не камень. Разволнуется — и всё. Убьёт Щура, и его посадят.

— Твою мать! — Шматко выскочил из-за стола и оказался в опасной близости от провинившегося. — Объясни мне, Щур, как можно было доставать из очка штык-нож и разбить лампочку?

— Ну, я, это, проволоку слишком длинную взял и…

Ждать конца этой жуткой истории лейтенант не стал. Мало ли что ещё сделал Щур, пока, к примеру, доставал проволоку.

— Рядовой Щур, за халатное отношение к служебным обязанностям, за порчу военного имущества объявляю вам пять нарядов вне очереди…

— Есть пять нарядов…

— Товарищ лейтенант, — робко предупредил Нелипа.

— Отставить пять нарядов, — последствием Щура в наряде, да ещё и в пяти подряд, могло стать разрушение всей части. — Бляха-муха! Тебя ж и наказать нормально нельзя — так, иди сюда, садись, пиши…

Подозревая, что писать придётся завещание, Щур покорно взял ручку и приготовился выполнить свой последний долг перед Родиной.

— Что писать?

— Пиши: здравствуйте, дорогие мама и папа, сегодня я был в наряде. Когда к нам в роду зашёл командир части, я облил его краской, затем утопил в унитазе штык-нож, а когда доставал, разбил лампочку, в общем, солдат из меня хреновый…

Рядовой Щур обиделся. В конце концов, одно дело — быть хреновым дневальным, а другое — хреновым бойцом.

— Товарищ лейтенант, я не буду это писать…

— Тогда я напишу, — легко согласился Шматко.

Листик и ручка мгновенно сменили хозяев, причём новый хозяин письма попал в лёгкий ступор. Не то чтобы Щур написал что-то неожиданное. Вопрос был в том, как он написал ожидаемое.

— И ты, это, всегда так пишешь? В смысле, у тебя же почерк — каллиграфический, — начал приходить в себя Шматко. — Ты что заканчивал?

— Географический, специальность картография…

— Значит, и рисовать умеешь? — сделал вывод лейтенант.

— Умею…

Не было бы счастья, да несчастье помогло — на голову Шматко свалился талант, умеющий писать и рисовать.

— Значит, так, чтобы сегодня же в роте висел новый боевой листок — лучший в части…

— Товарищ лейтенант, — как всегда некстати попытался вмешаться в воспитательный процесс Нелипа, — у нас за этот месяц уже висит…

— Будет рисовать за каждую неделю! Отставить — каждый день!

Рядовой Щур!

Рядовой вытянулся во весь свой немалый рост, приготовившись принять любую кару на свою многострадальную голову.

— Объявляю вам пять боевых листков вне очереди…

— Есть пять боевых листков…

Каждый из участников этого сурового наказания почувствовал себя неловко, будто каждый обманул другого, вероятно, именно это чувство и называют компромиссом.

Письма получают не только рядовые и сержанты. Даже майор, даже замполит может получить письмо. Если бойцам срочной службы пишут чаще мамы, иногда подруги и совсем редко — друзья, то офицерам — часто мамы, чаще штаб, и очень редко — бывшие подруги.

Замполиту письмо писал его тайный агент Фахрутдинов.

Наверное, и в те далёкие дни, когда мысль о собственном агенте показалась бы замполиту дикой, он так не волновался, получая письма.

Торжественно помещённый по центру стола, конверт ожидал вскрытия.

— Здорово! Чё это у тебя дверь открыта? — У майора Зубова давно была развита особая начальственная способность появляться везде и всегда не вовремя.

— Закрывал, вроде, — для порядка для отмазку Староконь.

— Что, лямурные письма? Или уведомление об алиментах?

Крыть замполиту было нечем, а не крыть — никак нельзя.

— Коля, тебя что, заклинило или переклинило? Это, между прочим, то, что ты просил. Работа с личным составом. Полный отчёт за неделю о второй роте. Агентурная сеть работает.

— А почему в письме? — поразился Зубов.

— Схема такая, — небрежно пояснил замполит.

— А ты молодец, разреши взглянуть? — Замполит конечно бы разрешил, если бы Зубов уже не взял бы в руки письмо и не принялся читать его вслух.

«Товарищ майор, довожу до вашего сведения, что в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое рядовой Нелипка чихнул два раза, распылив при этом три миллиона вредоносных бацилл, чем нанёс непоправимый ущерб физической, а соответственно, и боевой подготовке всей роты…»

— Это что такое? — оторвался от чтения Зубов. — «Вчера ночью по бытовке пробежал таракан. Таракан пытался вырваться на территорию казармы, но был уничтожен силами внутреннего наряда…»

— Староконь, ты что, издеваешься? Или это над тобой кто-то издевается? «Рядовой Папазогло стоял на тумбочке и зевал, чем демонстрировал своё отношение к воинскому долгу и службе…»

— Товарищ майор, разрешите, я разберусь… Можно мне письмо?

— Подожди, дай, дочитаю этого Жванецкого, неужто у нас боец из Одессы служит?

Специальный агент Староконя, будто он самый обычный солдат, сидел на кухне и чистил картошку.

— Очень смешно, Фахрутдинов, можно, я твоё письмо себе на память оставлю? — Майор явно решил пренебречь режимом конспирации и встретился со своим агентом на первой попавшейся явке.

— Товарищ майор, ну вы же сами просили, всё, что в роте происходит…

— Ага. А ты на чужие просьбы, я смотрю, сильно отзывчивый. У меня ещё одна к тебе будет. Ты вот эту гору картошки — к шести утра сделай, пожалуйста.

— А вдруг я не успею? — ничего не расстроился Фахрутдинов.

— Ничего страшного. Не успеешь сегодня — завтра повторим, так что бери перо и пиши, пиши, Фахрутдинов, тонкой стружкой. Ты же у нас писать любишь. И глазки из письма выковыривай…

— Есть выковыривать!

«Надо же, — подумал Фахрутдинов, — а у замполита есть чувство юмора. Специфическое такое, но ведь есть!»

Когда командир чего-то тянет — это не к добру. Шматко уже хорошие десять минут сидел в кабинете у Зубова, а тот всё читал какую-то бумагу, будто важнее её и нет на свете ничего.

— Ну, как дела в роте, Шматко? — наконец заговорил майор.

— Отлично, товарищ майор. По всем показателям.

— Это хорошо. Значит, перед человеком не стыдно будет.

Стыдно Шматко было только изредка перед собой. Почему ему могло быть стыдно перед кем-то, Шматко не догонял.

— Перед каким человеком стыдно не будет?

— Из штаба округа приказ пришёл, — Зубов подвинул Шматко столь тщательно изучаемый им документ, — нового ротного к вам назначают.

— Как нового? Зачем? Это что, вместо меня, что ли? — Мысль о карьере, резко повернувшей вниз, доходила до лейтенанта поэтапно.

Всё когда-нибудь заканчивается. И хорошее, и плохое. Десять дней отпуска, казавшиеся в части сроком безразмерным, скукожились, и теперь казалось, что и было-то их всего от силы три. От отпуска осталась только дорога назад, в страну, где масло только порциями, а одежда — только из шерсти и хлопка.

Чемодан Вакутагина, бывший и так далеко не пустым, теперь принимал груз, который должен был сделать его и вовсе неподъёмным.

— Здесь вот сало, колбаска, это сверху будет, — по неизвестно откуда взявшейся традиции, мама Кузи считала своим долгом подробно рассказать сыну, где что лежит, будто этим продуктам предстояло прожить не один день после прибытия в часть, а как минимум год. — Банки я на дно кладу, — продолжала мама, — вот тут грибочки, варенье, мёд…

— Я бы мёд не давал, — не мог не вставить с ехидцей дед, — чтоб служба мёдом не казалась…

По какой-то странной причине Кузьма в последние дни перед возвращением в часть никак не мог отвязаться от чувства, что дед его, и всё же не совсем. Что-то неуловимое делало его иногда так похожим на лейтенанта Шматко, что Соколов даже на секунду представил вариант, при котором он и Шматко — родственники по дедовской линии. От такой перспективы дух захватывало, в смысле, хотелось придушить кого-нибудь.

Между тем дед выудил откуда-то бутылку самогона и, радостно улыбаясь, явно собирался сделать её пустой не без помощи Кузи.

— Специально на отъезд держал — первачок, давай, Кузьма!

— Дед, опять? — пьяные проводы в расклады мамы Кузьмы не входили. — Сколько можно? Отстань ты от человека, Кузе надо в часть нормально добраться…

— А чего там добираться, — сделал заведомо нереальную попытку дед, — сел на поезд, и по рельсам, с фарватера не собьёшься…

— Дед, в самом деле, не надо — я твои первачки знаю, можно и поезд перепутать — оставь на дембель…

— Можно и на дембель. — Нехотя, с многочисленными вздохами и стенаниями, бутылка была спрятана.

— Только продукт скоропортящийся, — подвёл черту дед.

— Вот тут, в пакете, варежки, шарфик и носочки тёплые. — Мама явно собирала Соколова на ещё один срок службы…

— Мама, это лишнее, понимаешь, мне это всё равно носить не дадут!

— Почему это — не дадут? — Острое желание поехать в часть вместе с сыном и проследить, чтобы ни одна сволочь не смогла помешать Кузе носить варежки, носочки и шарфик, посетило солдатскую маму.

— Потому как это — неуставная форма одежды, — вмешался дед, — ты погодь, я щас, — прошло времени достаточно для того, чтобы Кузьма подумал, не решил ли дед втихую пропустить по рюмашке, когда дед появился снова. В руках он держал уставную форму одежды. Правда, устав этот был написан лет шестьдесят назад, причём на немецком языке. Дед принёс китель немецкого офицера СС.

— Во, Кузьма, это тебе от меня — трофейный!

С улицы донёсся автомобильный сигнал, семейство Соколова присело на дорожку.

— Может, всё-таки по рюмахе? Всё равно сидим? — оживился дед.

Предложение было отклонено, через минуту Соколов грустный, но трезвый ехал на вокзал.

 

Глава 21

Капитану Кудашову, новому ротному, очень не хватало стека.

Впрочем, он обходился и без него. Подобного вторая рота ещё не знала… Вторая рота во главе со Шматко, построенная в казарме, была единственной прямой линией в казарме. В результате тотальной ревизии, предпринятой Кудашовым, посреди казармы высились завалы из матрасов и тумбочек, содержимое последних было вывалено на пол.

Перед строем прохаживался капитан Кудашов, за неимением стека обходившийся перчатками.

— Если вы называете это порядком, то что же тогда беспорядок?!

Постели не отбиты! Под тумбочками пыль! Дневальный не пострижен!

Не знаю, что здесь было до меня, но с этой минуты всё будет по-другому!

— Товарищ капитан, парко-хозяйственный день у нас по субботам, то есть завтра…

Кудашов решил внести нотку здравого смысла в замечание Шматко.

— Завтра, товарищ лейтенант, будет завтра!

— Ага, а послезавтра — послезавтра, — подсказал капитану голос из сторя.

— Кто сказал?! Я спрашиваю, кто там, в строю, вякнул?! — Вякальщик молчал. — Стало быть, никто? Отлично. Открываем оружейку, солдаты получают оружие. Бежим марш-бросок.

— Товарищ капитан, у нас нет марш-броска по плану, — по крайней мере, в планы Шматко марш-бросок не входил.

— План утверждает командир роты, — просветил капитан Кудашов. — Ещё раз повторяю: марш-бросок, шесть километров.

— Так холодно ж, товарищ капитан, — попытался разжалобить нового ротного Бабушкин…

— В противогазах! — отрезал Кудашов.

Солдат ничем не хуже моряка. Своего тоже видит издалека.

Спящий в одном из купе солдат спал здесь не случайно. Он дожидался правильной команды. Соколов, запихнув тяжеленный чемодан под полку, небрежно бросил так, чтоб полпоезда вздрогнуло:

— Рота, подъём!

— Куда подъём? Какой подъём? — Вакутагин — а это был именно он — умудрился растерять армейские привычки всего за десяток дней свободы…

— Товарищ рядовой, когда входит старший по званию, военнослужащий должен вставать! — всё ещё не открыв глаза, Вакутагин беспрекословно выполнил команду. Всё так же, не видя Соколова, Вакутагин постепенно приходил в норму уставных отношений.

— Извините, товарищ, — необходимость обратиться по званию заставила Вакутагина открыть глаза. — Сокол?

— Я вам не Сокол, а товарищ ефрейтор.

— Кузя… Кузьма!

— Что? Проснулся? Ну, здорово, тундра, — объятия друзей были искренними, каждому стало чуть легче. Всё ж таки возвращаться вдвоём — совершенно другой расклад.

— А как ты здесь? У тебя же билет на другой поезд…

— «Захват-2» смотрел? Меня с вертолёта на крышу высадили, — совершенно серьёзно сообщил Соколов, — я окно выбил.

— Не, я серьёзно, — докопался Вакутагин.

— Да поменял я билет, — сдался Соколов, — из отпуска и так тоска возвращаться, да ещё одному… У тебя свободно?

— Свободно.

— Так чего ты меня на пороге держишь?

Конечно, стадо антилоп перемещается с куда большим изяществом и скоростью. Зато только солдаты могут преодолевать большие расстояния в противогазах.

— Бежим, бежим! — подбодрил роту Гунько. — Щур, ещё раз увижу, что жрёшь снег!.

— Так пить хочется…

— А гланды потом назад запихивать не хочется?! Бегом! Никто не останавливается, все бегут! Автоматы в снег не роняем!

Знай, куда они едут, кто знает, быть может, Соколов и Вакутагин придумали бы способ несколько отложить своё возвращение в часть.

— Ну, рассказывай, — решил расшевелить соню Соколов, — как отдохнул?

— Отлично отдохнул. На охоту ходил. На рыбалку ходил. А ты как? Куда ходил?

— Да так. В основном дома, — вздохнул Соколов.

— А-а, ну да, с девушкой своей. У меня, кстати, вот, — Вакутагин извлёк из чемодана объёмистый пакет и передал Соколову, — всё из твоего чемодана, все твои подарки…

— И у меня, — пакет примерно того же объёма проследовал в обратном направлении, — вот, здесь всё твоё, там только это, травы не все, рассыпались, наверное…

— Пользовался? — Вакутагин внимательно осматривал бубен.

— Да ты чё? Я ж говорю, рассыпались…

— Пользовался, — для верности Вакутагин обнюхал шаманский инструмент, — я же вижу, помогло?

— Ваня, я ж не умею…

— Из тебя, Кузьма, хороший шаман получится, ты добрый.

— Ладно тебе, — засмущался Кузьма, — слушай, а чего это мы сидим, у меня же наливочка вишнёвая…

— Не, я если сейчас выпью — сразу свалюсь, у нас же сейчас ночь…

— Да она не крепкая, ты попробуй, — личный пример, как всегда убедил лучше слов, — на, пригуби!

— Вкусно…

— Я ж говорю, мама делала, ты подожди, я сейчас за стаканами сгоняю…

Вероятно, в каком-нибудь малоизвестном разделе устава так и записано: командир роты обязан издеваться над подчинёнными. По счастью, не каждый ротный дошёл до этой страницы. Кудашов — дошёл.

Отправив солдат в шестикилометровую пробежку, капитан решил заняться офицерами. Матрасов в канцелярии не было, тумбочек тоже, поэтому Кудашов решил заняться ящиками столов.

— У вас какой в роте бардак, такой и в канцелярии! Вот это вот что, Швыдко? — ответить односложно на этот вопрос не смог бы никто, потому как количество вещей, содержащихся в столе Шматко, не поддавалось подсчёту.

— Это так — моё хозяйство.

— Твоё хозяйство, лейтенант, у тебя в штанах! А это — бардак!

— А я такой мужик, товарищ капитан, — нашёлся Шматко, — что могу два хозяйства содержать. И потом, имею право у себя в кабинете…

— Вообще-то это кабинет командира роты! Развели тут! Так что давайте, выгребайте свои шпунтики-винтики! А это что за коряга? — на этот раз Кудашов обидел Смалькова.

— Это не коряга, это куница, как бы…

— Тут фантазию проявить надо, — решил подсказать Шматко.

— А у меня её нет, фантазии. Я реальностью живу, — признался Кудашов, — а реальность такова: собирайте своих куниц и освободите кабинет.

— И куда нам, товарищ капитан?

— Куда хотите! Каптёрка есть в роте?!

— А как же там вдвоём? — удивился Смальков.

— Проявите фантазию, товарищ старший лейтенант, у вас же её много.

— Товарищ капитан, можно совет, как офицер офицеру? — решился Шматко.

— Ну, Швыдко…

— Шматко. Не с того начинаете, товарищ капитан, у нас таких не любят.

— А я не красна девица, чтоб меня любить. Меня надо слушаться!

Ясно, лейтенант?

Было ясно. Но прогноз обещал грозу.

Двое мужчин в штатском, идущих по вагону, поглядывали на пассажиров не просто так. Так волк смотрит на кусок мяса, дожидаясь.

Проходя мимо купе Вакутагина, двуногие заметили стоящую на столе пластиковую бутылку с наливкой.

— Что, служивый, лимонадик потягиваем?

— Никак нет, — перешёл на уставной лексикон Вакутагин, — это наливка…

— Какая ещё наливка?

— Вишнёвая, — ничего не понимая, начал оправдываться Иван.

Удостоверение красного цвета, очутившееся в руках одного из мужчин, заставило Вакутагина встать.

— Транспортная милиция, ваши документы…

Трудно сказать, что такого можно интересного найти в документах солдатика. Эти двое нашли.

— Из отпуска едем?.

— Так точно…

— Что ж вы, товарищ рядовой, дома за десять дней не могли напиться?

— Но я не пил, — не понял Вакутагин, — я только попробовал.

— Как это вы попробовали, но не пили? Вы знаете, что в поезде распитие спиртных напитков категорически запрещается?

— Никак нет, — пискнул Вакутагин.

— Незнание закона не освобождает от ответственности, — документы Вакутагина перекочевали в карман одного из мужчин. — Одевайтесь, пройдёте с нами.

— Зачем?

— Затем, на ближайшей станции сдадим вас в военную комендатуру.

— Подождите! За что?

— Как за что? — удивился товарищ транспортный милиционер. — За распитие в неположенном месте!

— Но товарищ, товарищ…

— Лейтенант милиции, — подсказал Вакутагину обладатель его документов.

— Товарищ лейтенант милиции, мне же завтра надо в части быть…

— Раньше надо было думать, перед тем как пить.

— Ну, я вас очень прошу, не надо в комендатуру, — не то чтобы мольбы рядового произвели какое-то впечатление, но в том месте, где у обычных людей находятся мозги, явно происходила некая работа…

— А куда тебя? Денег на штраф у тебя же нет?

— Почему нет? — оживился Вакутагин, параллельно выворачивая карманы. — Есть, вот — двести рублей…

— Размер штрафа — триста, — мужчины переглянулись между собой.

— У меня больше нет, честное слово, ну, пожалуйста, возьмите двести…

— Что скажешь? Пожалеем солдатика? — снова переглянулись между собой милиционеры. — Ладно, на первый раз…

Деньги волшебным образом исчезли из протянутой руки Вакутагина.

— Скажи спасибо, что я сам служил, знаю, что это такое, наливочку твою мы конфискуем…

Бартер: обмен наливки на документы — устроил обе стороны.

— Служи и больше не попадайся…

— Спасибо вам большое, — облегчённо выдохнул Вакутагин, пряча документы.

Отряд транспортной милиции исчез, словно и не было его никогда.

 

Глава 22

— С проводницей заговорился, добрая такая женщина, у неё тоже, оказывается, сын служит, — в отличие от Вакутагина, Соколов с транспортной милицией не повстречался, — надо её наливочкой угостить, — продолжал Кузьма, не замечая отсутствия угощения…

— Нету наливочки — милиция конфисковала, — пробурчал Вакутагин.

— Какая милиция? — Про спецподразделение по борьбе с наливкой Соколову слышать не доводилось.

— Транспортная, сказали — распивание спиртных напитков не положено, — продолжал грустить Вакутагин, — хотели даже с поезда снять, в комендатуру сдать. Хорошо ещё отделался — штраф и бутылка…

— Интересное кино, сколько езжу, никто никогда не придирался, а в каком они звании?

— Один лейтенант, а второй — не знаю, они в гражданском были.

— Так откуда ты знаешь, что это милиция?

В голове Вакутагина щёлкнул выключатель. Всё, что он видел: закрытое удостоверение красного цвета — могло быть чем угодно, хоть обычной картонкой.

— Чё-то тут не то, — подытожил Соколов, — а ну, пошли.

Проконсультируемся.

Главный консультант по происшествиям в вагоне был обнаружен в купе проводников.

— Не, хлопчики, — проводница, судя по габаритам, вполне способная заменить стоп-кран, про транспортную милицию знала всё, — таких у нас отродясь не было. У нас обычно в рейсе Сашка и Димка. Но те оба сержантики… Молодые, к тому ж они в форме всё время. Так что проходимцы это, — подвела черту хозяйка вагона. — Точно проходимцы, много денег взяли?

— Все, — грустно сообщил Вакутагин, — двести рублей.

Последние двести рублей, отобранные у солдатика, вывели достойную женщину из себя.

— А ну, пошли разбираться.

Идти пришлось долго. Кончились плацкартные и начались купейные вагоны, а мужичков, косящих под транспортную милицию, всё не наблюдалось. Десятки ничего не подозревающих пассажиров только и успевали проводить взглядом открывающиеся и закрывающиеся двери купе… Однако сколько составу ни тянуться, а верёвочке ни виться — остановок поезд не совершал, деваться жуликам было некуда.

Соколов уже готовился идти в обратном направлении, а Вакутагин простил и двести рублей, и наливку, когда объявленные в розыск обнаружились в очередном купе.

— О-о, девушка, вы к нам? Заходите… — У девушек документы транспортная милиция решила не проверять. Впрочем, назвать проводницу девушкой мог только человек, уже сильно втянувшийся в процесс дегустации наливки.

— Вы насчёт постели? — поинтересовался второй. — А можно заказать постель с вами?

Под ржание обоих проходимцев проводница захлопнула дверь.

— Давайте мы их посторожим, а вы милицию позовёте? — предложил Соколов.

— Сначала я, — веско молвила проводница, беря в руку кочергу, — потом милиция. — Если бы у сидевших в купе был выбор, они бы предпочли милицию. Та, в отличие от проводниц, проводит задержание без помощи кочерги.

Проводница обошлась без предупредительного удара кочергой в воздух и зачитывания прав. Что именно она делала, так и останется загадкой, так как, зайдя в купе, она закрыла за собой дверь. Однако факт остаётся фактом: после того как крики смолкли, она снова появилась в коридоре, в одной руке держа пачку денег, а во второй — бутылку вполне французского коньяка.

— Держи! — Пачка денег была передана потерпевшей стороне. — Можешь не пересчитывать…

— И ты держи, ваша бутылка? — Соколов, как лицо сочувствующее, был награждён коньяком.

— У нас наливочка была вишнёвая, — попытался отказаться от коньяка Соколов.

— Вишнёвая? Ну, извини. — В голосе у проводницы извинений не было ни на грамм. — Наливочку твою я, кажись, им на голову вылила, так что бери что есть…

Человек устроен таким странным образом, что всё знакомое ему милей. Трудно сказать, чем могла на самом деле порадовать Соколова рота номер два, особенно с учётом того, что чудесным образом за десять дней он напрочь отвык от военной жизни. Однако факты, как говорил классик, — упрямая вещь. Завидев ворота части, Соколов и Вакутагин ускорили шаг, чтобы через считанные минуты радостно обниматься с Гунько и Кабановым.

— Ну, наконец-то! Такое ощущение, что вас полгода не было! — радовался Гунько.

— Да ну! Десять дней — как пять минут! — немного погрустнев, заметил Соколов.

— Теория относительности, — Эйнштейн начал тихо переворачиваться в гробу, услышав, как принялся за его теорию Кабанов, — время снаружи и внутри течёт по-разному!

— А у некоторых уже текут слюни, — взгляд, которым одарил Бабушкин Вакутагина, расшифровать можно было по-разному. То ли Бабула соскучился по готовке шамана, то ли ради смены диеты он готов был стать каннибалом.

— Ничего, и вас откормим, на неделю пайки хватит, — Вакутагин потянулся за припасами, схоронёнными в чемодане…

— Стоп! Ну-ка, отвернулись, — убедившись, что делегация встречающих и Вакутагин действительно отвернулись, Соколов снял шинель.

— Унтер зольдатен, — произнёс ефрейтор Соколов знакомую с детства фразу. Перед обернувшимися сослуживцами стоял фашист в натуральную величину. Кузьмой под дедовским трофейным кителем даже не пахло. Это был либо Фриц, либо Ганс.

— Мужики, кажись, немцы в городе, — заценил прикид Гунько.

— Это чё? На дембель парадку себе надыбал? — позавидовал Кабанов. — Оберштурмбанфюрер СС фон Соколов…

— Дедовский трофей, он у меня разведчиком воевал, взял поприкалываться, — развеял сомнения Кузьма. — Кстати, давайте ротного разыграем…

— Ротного? Ну, ну, — ухмыльнулся Бабушкин.

— А чего? Шматко с чувством юмора, не обидится…

— Шматко больше не ротный, — заметил Кабанов, — прислали тут одного — с бугра. Ему бы твой китель очень подошёл. Причём без всякого юмора.

— Фашист натуральный, — подтвердил Бабушкин, — так что пайку и этот смокинг лучше заныкай до вечера, пока этот сын Медузы Горгоны не угомонится…

— СМИРНО! — Дневальный подал общевойсковой сигнал тревоги по поводу входа офицера на территорию казармы.

— О! — почти обрадовался Кабанов. — Щас и увидите. Только не окаменейте.

Пока ещё не окаменевшая вторая рота была построена в казарме, причём не было в ней ни одного бойца, который не сомневался бы в том, что единственной целью данного построения было некое новое затейливое измывательство над личным составом, задуманное Кудашовым.

— Ну вот, отпускники вернулись, в роте опять полная обойма, — радости в голосе Кудашова не было и в помине. Примерно с той же интонацией судья сообщает рецидивисту о пожизненном лишении свободы. — А посему в наряд по роте, — продолжал ротный, — завтра заступают… Младший сержант Гунько…

— Я!

— …дежурным по роте. Дневальными пойдут: рядовой Бабушкин, ефрейтор Кабанов и ефрейтор Соколов.

Три возгласа «я» слились в один, причём последний из них ранил лично лейтенанта Шматко. Еле дождавшись, когда каптёрщик вернётся из отпуска, он снова его терял ещё на целые сутки.

— Товарищ капитан, Соколова нельзя, он же каптёр, у него работы и так… тем более он только что из отпуска…

— Вот и отлично. Отдохнувший, с двойной энергией, — Кудашов будто обрадовался возможности причинить несчастье подчинённому.

Нечасто концентрация дедушек в наряде составляет сто процентов. Не то чтобы они не ценили возможность пообщаться, разделяя тяготы службы, просто кому-то же и работать нужно, чего среди дедушек как бы и не принято.

— Зашибись нам счастье прилетело: на втором году по нарядам летать, — заметил Бабушкин, — решил, небось, дедушек поиметь, перед духами себя поставить…

— Да, чувствую, весело нам с новым ротным будет, — попытался найти хоть что-то хорошее в ситуации Гунько.

— Ага, оборжёмся!

— Да расслабьтесь, щас он после отбоя свалит, мы духов поднимем — пусть шуршат…

— Гунько! — Кудашов явно не хотел дать шанс забыть о себе. — Значит, так, Гунько. Поставьте мне койку в канцелярии — я сегодня здесь ночевать буду. Ясно?

— Так точно!

— И не стойте колом. Порядок сам собой не наведётся.

— Интересно, где вообще таких валетов делают? — затравленно глядя вслед капитану, сказал Бабушкин. — Кудашов… Мудашов он, блин!

Главное, что должен тренировать призывник, это умение не спать.

Лучше всего вообще. В эту ночь эту простую истину предстояло запоминать Папазогло.

— Папазогло, подъём! — Приказ был отдан шёпотом, но не для того, чтобы Папазогло не перепугался со сна, а чтобы не приходилось пугаться капитана Кудашова, чей сон по возможности должен был оставаться крепким.

— Подорвался быстро, — всё так же шёпотом объяснял задачу Соколов, — форма одежды номер раз — носки, трусы, противогаз. Буди Лаврова с Нестеровым — и марш к туалету.

Если бы вероятный противник хотя бы раз увидел цвет российской армии в лице Папазогло, Лаврова и Нестерова в майках, кальсонах и тапочках… Думается, врагов бы у нас больше не было. Кто решится воевать со страной, в чьей армии служит Папазогло, этакий гибрид боевого хомячка и гигантского ленивца?

— Значит, так, отцы, — проводил инструктаж Гунько, — взяли тряпки-щётки и айда за мной…

— Это что здесь такое? — выход Кудашова из канцелярии был красив и эффектен. — А ну, марш в люлю! Отбой, я сказал!

Ничто так не угнетает дневального ночью, как безмятежно храпящие товарищи. Товарищи, которые весь день гадили в туалете, за которыми теперь ему предстоит убирать.

— Почему, Гунько, твои дневальные до сих пор порядок не навели?

— Наводим, товарищ капитан, — нашёлся сержант.

— Тень на плетень, а не порядок вы наводите! Ну что ж, раз ты, сержант, сам не справляешься, буду я этот процесс контролировать. — В глазах ротного промелькнуло нечто такое, за что в средневековье сжигали при большом стечении народа. — Становись, Гунько, на тумбочку, а вы, — в поле зрения капитана на свою беду попали Соколов и Бабушкин, — получать оружие: швабры, тряпки, вёдра… Взяли в зубы и вперёд! Через час проверю.

Удовлетворив свой приступ садизма, ротный ретировался в канцелярию.

— А что я могу сделать? — стоя на тумбочке, Гунько мог делать только одну вещь — продолжать стоять, без всяких шансов на восстановление дедовщины в отдельно взятом наряде.

— Да-а… незабываемый, чувствую, у нас дембель вырисовывается, — подвёл черту Бабушкин.

— Блин, я не я буду, если мы этому фашисту что-нибудь не устроим! А во сколько у них там утром в штабе совещание? — вспомнил Соколов.

 

Глава 23

Если нужно, дедушка-мотострелок может действовать со сноровкой спецназовца. По крайней мере, в собственной казарме.

Кудашову спалось сладко, и когда Кабанов возился с лампочкой в канцелярии, и когда Соколов добрался до кителя капитана…

Стрелки часов замерли на шести утра. На этот раз привычное громогласное «Рота, подъём!» не прозвучало… Побудка личного состава осуществлялась дедушками потихоньку, будто дедушками они звались не из-за срока службы, а из-за родственных связей с молодыми.

— Лавров… Лавров, вставай, — шептал над подушкой сладко спящего бойца Кабанов.

— А что, уже была команда «подъём»?

— Команды не было, а подъём есть, вставай и не вякай — строиться не надо, остальное — как обычно…

— Папазогло… Папазогло… — занялся Кабанов следующим.

Оказывается, роту можно поднять в практически абсолютной тишине. Кудашов оставался единственным спящим человеком на территории части. Заботливо выкрученная лапочка оставила канцелярию единственной тёмной комнатой в расположении.

Стрелки неумолимо сходились и расходились, отмечая неумолимое приближение дембеля, а также начала совещания в штабе — Кудашов спал. Совещание началось — Кудашов спал. Совещание шло уже двадцать минут — товарищ капитан нашёл в себе силы выйти из канцелярии.

— Так, — еле справляясь с зевотой, Кудашов принялся наводить порядок, — я не понял, дневальный, почему не было команды «подъём»?

— Как это не было? — по артистизму Соколову сегодня можно было ставить «отлично». — В шесть, как положено, — глядя на занятых утренними процедурами бойцов, шныряющих по коридору, продолжил: — щас туалет, по распорядку, скоро завтрак…

— Завтрак?! — спохватился Кудашов. — А который час?

— Двадцать минут восьмого, — бодро отрапортовал подошедший Гунько.

— Почему не разбудили?! — Крик капитана мог бы растопить и ледяное сердце… На сердце из мяса он не подействовал.

— А мы думали, вы не спите, товарищ капитан, — съехал в наивняк сержант.

Если бы Кудашов выбегал из роты с чуть меньшей скоростью, если бы он к тому же догадался вернуться и прислушаться, он услышал бы, что его утро было скрашено взрывом хохота. Разве может сердце офицера не радоваться, когда у рядовых с самого утра — хорошее настроение!

У Зубова было всё. То есть всё было сказано, и совсем не понятно было, куда делся капитан Кудашов. С другой стороны, если бы он и вовсе перестал являться, никто бы не расстроился. Такого счастья для части Кудашов позволить не мог: двери открылись, и в кабинет вошёл командир второй роты собственной персоной.

— Разрешите, товарищ майор? Извините, задержали…

— Да ничего, ничего — проходите…

«Теперь придётся повторять всё сначала из-за одного болвана», — с ненавистью подумал Зубов, одновременно изображая полное безразличие к опозданию подчинённого. Между тем, сняв шинель, Кудашов поспешил на свободное место… Зубову, как назло, на ум приходили только анекдоты про Штирлица: капитан Кудашов пришёл на совещание в штаб части российской армии, облачившись в фашистский китель дедушки Соколова.

— Смерть шпионам, — пробормотал Староконь. Деятельность головного мозга Зубова остановилась полностью, всё, что он мог сделать, это выдавить из себя многозначительное: «Кхм… Кхм…»

Напряжение в кабинете достигло той точки, когда взгляды можно взвешивать на весах, а дыхание начинает двигать предметы. Кудашов наконец опустил голову вниз, и его взгляд зацепился за несколько непривычный цвет кителя…

— Хайль Гитлер! Товарищ Оберштурмбанфюрер! — не выдержал Шматко. Хохот в штабе стал трёхкратно улучшенной версией веселья в роте.

Вошедший в образ Шматко продолжал спектакль, отодвинув стул для оторопевшего капитана, лейтенант не сказал — пропел:

— Битте! Херр Кудашов!

У офицеров началась истерика.

— Так! Отставить смех!! Прекратить! — попытался взять ситуацию под контроль Зубов. — Похоже, товарищ капитан стал жертвой… жертвой…

— Фашизма! — снова нашёлся Шматко.

На этот раз первым не выдержал Зубов, с облегчением выпустив смех на свободу.

— Собрание окончено! Все свободны! — еле выговорил майор. — Кроме… товарищ капитан, задержитесь…

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться! — на выходе бросил Староконь, и новый взрыв хохота залил коридор.

Последним кабинет покинул Шматко. Впервые он пел в кабинете командира части, и что пел!

— Не думай о секундах свысока! Пум-пурум-пум, — Кобзон сегодня отдыхал…

Чем старше становятся наши женщины, тем меньше среди них красавиц. Это не странно, но несколько печально. Впрочем, майору Зубову сегодня пришлось встретиться с барышней, которая скорее опровергала, чем подтверждала это правило.

Услышав скрип дверей, майор, даже не оторвавшись от бумаг, скомандовал невидимому пришедшему:

— Да-да… войдите…

— Здравствуйте, вы командир части? — приятный женский голос заставил майора наконец оторваться от бумаг.

— Да, майор Зубов Николай Николаевич, а вы?

— Воронцова Маргарита Наумовна, заведующая женским общежитием пищевого комбината.

Ничего не понимающий Зубов попытался в рамках поведения гостеприимного хозяина.

— Очень приятно, чем могу помочь? Или, может, наоборот, вы хотите что-нибудь предложить?

— Пожалуй, — согласилась заведующая. — Я хочу кое-что предложить: кастрировать одного из ваших офицеров! — с неожиданной энергией закончила фразу Маргарита Наумовна. — Хотите узнать фамилию?

— Кажется, я догадываюсь…

Обладатель пока ещё вполне пригодных к употреблению детородных органов как раз проходил КПП.

— Товарищ майор, — Лавров решил предупредить Староконя, — тут вами одна женщина интересовалась…

— Кто такая? Какая она из себя? — чуть не замурлыкал майор.

— Деловая! Она к командиру части пошла…

— К командиру части?!

Лавров не обманывал. И про деловую, и про командира части, и даже про высокую, а про желание кастрировать он просто не знал.

Начав тему, заведующая всё никак не желала её закончить.

— А мне с комбината жалобы идут! Девочки работу заваливают!

Сорок процентов брака! Это при том, что раньше девочки вообще в передовиках были!

— Девочки? — Майору Зубову и вовсе поплохело. — Это ж сколько лет этим девочкам?

— Вере двадцать девять, Марине — тридцать!

— Ну, да, конечно, они ещё совсем девочки — ни черта не соображают. Понимаете, Маргарита Наумовна, я всё понимаю, но это личная жизнь, и я не могу вмешиваться…

— Личная — это когда повстречались, полюбились и поженились, а когда сегодня с одной, завтра с другой, — это уже публичная! — не унималась деловая и высокая. — Если у вас завтра солдата девушка бросит, и он танк угонит, или там склад взорвёт, вы тоже не будете вмешиваться?!

Голос у заведующей был громкий, а дверь у Зубова — достаточно тонкая. Всё, что должен был сделать замполит, это просто стоять рядом с дверью и слушать.

— Так он у вас ещё и по воспитательной работе?! Вот это сюжет!

Прямо для «Комсомолки» какой-нибудь! Может, стоит в газету написать?! — нанесла очередной удар заведующая, на этот раз он пришёлся ниже пояса. На публикацию в газете майор ну никак не мог пойти.

— Подождите, Маргарита Наумовна, зачем?

— А чтоб в лицо знали, чтоб не попадались, или, может, начальству вашему написать?! — плела сети шантажа деловая женщина. — Кто у вас там? Министерство обороны?!

— Не надо никуда писать. — Последствия такого письма Зубов представлял себе ясно и точно: сдача знамени части в архив и полное расформирование. — Давайте своими силами попробуем решить, а? — попробовал заинтересовать посетительницу Зубов.

— Я бы очень хотела, Николай Николаевич, — неожиданно легко согласилась заведующая, — чтобы этот ваш майор пришёл на комбинат, объяснился со всеми и, если у него хватит совести, извинился…

 

Глава 24

Из мира маршей и мороза Смальков залетел в мир тепла, спокойной музыки и Эвелины, погружённой в чтение гороскопа.

— Строевую отмучили! В такой мороз! — затараторил лейтенант. — Солдатам ещё ничего. Они двигаются…

— Садись, грейся… Чай, кофе? — Внимание Эвелины было полностью отдано газете, на долю Смалькова ничего не осталось.

— Может, лучше потанцуем, иди ко мне, — попытка оторвать Эвелину от гороскопа провалилась.

— Валерка, не надо — ты холодный…

— Это я снаружи холодный, а внутри я — вулкан!

Про вулканы в гороскопе ничего написано не было, зато было про Смалькова.

— Между прочим, у Козерогов, — зачитала Эвелина, — по гороскопу как раз сегодня душевный подъём.

— Чушь это всё, — отрезал старлей, — лучше давай посмотрим, куда можно сходить в пятницу вечером.

— А почему не на выходные?

— Я с субботы на воскресенье в караул заступаю.

— Валера, а поменяться нельзя? — взмолилась мисс чепок. — Тебе на воскресенье в караул лучше не ходить… Вот, сам посмотри, чего пишут: «Постарайтесь отложить служебную командировку. Вероятны большие неприятности по работе, возможны нервные срывы…»

— Да ты что? Серьёзно веришь в эти сказки? — Раньше гороскопозависимости за Эвелиной замечено не было.

— Валера, пожалуйста, пообещай мне, что поменяешься со Шматко…

— И что я ему скажу? Товарищ лейтенант, мне в караул никак нельзя — гороскоп не советует. Эвелина, не смеши меня…

— Всё, всё, всё, — увидев на лице Смалькова знакомое упрямое выражение лица, характерное не только для козерога, но для любого мелкого рогатого скота, Эвелина сдалась. — Уже не думаю, только успокойся. Меня, кажется, кто-то на танец приглашал?

Где ещё поговорить офицерам, как не на плацу? На мелодию разговора накладывается ритм марширующих солдат, получается настоящий мужской разговор.

— Пойми, Коля, это Марина меня подставила. — Замполит пытался побороть показания заведующей женского общежития.

— Марина подставила! А ты решил подставить меня?! — Зубов на рассказ Староконя не вёлся, он немного знал своего зама. — А мне кого подставить?! Часть?! Каждый раз — одно и то же! Одно и то же! Саня, да в любой другой части ты уже давно бы командовал взводом!

— Ну, накажи меня, если это поможет… Не знаю! Я всё равно уже такой — я не могу себя переделать…

— Не можешь сам — иди к врачу, к ветеринару! На стерилизацию! — пристыженный замполит внимательно изучал асфальт в надежде найти там уважительное объяснение своему бурному межполовому общению.

— В общем, у тебя, Саня, одна дорога! — подытожил командир. — Бери цветы, бери конфеты, или чем ты там обычно уламываешь. И иди замаливать грехи!

У Эвелины были свои методы уламывания. Обычно они действовали безотказно. Но только не в этот раз.

— Я бы с удовольствием, но не могу, — отнекивался Шматко, — на рыбалку еду, уже и с Данилычем договорился.

— Да пойми ты, Николаич, — давила на жалость Эвелина, — нельзя Смалькову в воскресенье в караул — ему по гороскопу нельзя, неприятности по службе…

— Ну, если по гороскопу, что ж ты сразу не сказала? — Шматко к гороскопам относился ещё с меньшим доверием, чем Смальков. — А может, и мне по гороскопу нельзя? Ты ж про меня не смотрела. — Глазки Шматко хитро забегали, в подобных случаях лейтенант предпочитал бить на чувство справедливости.

— Про тебя? Щас, — моментально нашлась Эвелина. — Ты же у нас Овен? — Газета была развёрнута на нужном месте и пущена в дело. — Этот день лучше провести в кругу друзей на свежем воздухе…

— Ну вот, как раз, рыбалка, Данилыч, так что не могу — согласно твоему же гороскопу, — победно поставил точку Шматко.

— Ну, тебе же только рекомендуется, а у него — конкретно: неприятности на работе…

— А может, и у меня будут неприятности на работе: не поеду на рыбалку — Данилыч обидится. Вот тебе и неприятность — мы ж с ним вместе работаем!

— Ну смотри, Николаич, — в воздухе чепка отчётливо стал слышен запах озона, — придёшь в чепок, попросишь хлеба… — Гроза в юбке медленно продрейфовала в сторону прилавка.

— А рыбу можно и без хлеба, — не остался в долгу Шматко, — с пивом…

В газете, оставленной Эвелиной, Шматко заинтересовал не день будущий, а день сегодняшний. Газета обещала мелкие ссоры, предупреждала, что следует быть предельно внимательным, чтобы не совершить ошибку, чреватую в будущем финансовыми потерями.

— Во как, а говорят, гороскоп — туфта, — где-то в глубине души Шматко пожалел Смалькова.

Чары самого сексапильного мужчины обычно ограничены, чаще всего — возрастом предмета, которому положено быть очарованным.

Дети и старики чихать хотели на сексапильность, зато первые обожают конфеты, а вторые — цветы.

Вахтёрша, женщина лет за пятьдесят, предпочитала покой. Её голубая мечта — общежитие, в котором не живёт ни один человек, — была обречена остаться неосуществлённой. Пытаясь отвлечься от этой навязчивой идеи, она читала газету, когда её покой в очередной раз был нарушен. Замполит пришёл выполнять приказ командира.

— Добрый вечер, Фаина Михайловна, это вам, — коробочка конфет призвана была наладить отношения и обеспечить свободный доступ в глубины женского общежития.

— Уберите. Всё равно не пущу! Распоряжение заведующей!

Александр Степанович, как вам не стыдно? Вроде порядочный человек — и так некрасиво получилось…

— Фаина Михайловна, я не понимаю, — попытался включить дурака Староконь.

— Да всё вы понимаете! Верочка, такая девочка, да если б я знала, что у неё в среду курсы, я бы вас вообще не пустила! Я ж не думала, что вы к этой Марине пойдёте, что вы там полтора часа делали?!

— Так это вы накрутили Вере про меня?

— Это неважно! Забирайте конфеты и уходите! У вас и пропуска-то нет!

— Интересно, — не унимался майор, — а если к вам по рабочим вопросам приходят, к заведующей, например, как тогда насчёт пропуска?!

— А вы, товарищ майор, по какому рабочему вопросу пришли? — В холле стало прохладнее градусов на десять — к гостю вышла заведующая. Надменна, холодна и спокойна. Ещё немного — и она заставит Староконя складывать из кубиков льда слово «вечность».

— А вы, Маргарита Наумовна? — нашёлся замполит. — А я…

— Знаю. Фаина, пропусти майора.

Если бы стены могли говорить… Длинный коридор, по которому шли замполит и заведующая, видел всё — счастливых и отчаявшихся, приданных и преданных. Если бы стены могли говорить, и кто-нибудь их услышал, этот кто-нибудь стал бы самым плодовитым сценаристом мыльных опер.

— Понимаете, я пришёл на комбинат, — начал свою сказочку Староконь, — но сегодня пятница, сокращённый день, и… — Дверь комнаты Веры замполит знал, и сейчас заведующая пыталась его провести мимо…

— Вера сейчас в другой комнате, вы же понимаете, после всего, что случилось, они с Мариной не могут жить вместе, — угадала причину недоумения заведующая.

— А, ну да. Вообще мне самому страшно неловко, всё получилось как-то… по-идиотски, что ли. Я оказался заложником ситуации, когда всё выяснится, вы и сами поймёте, что я стал жертвой…

— Вы? Стали жертвой? — На жертву замполит не был похож.

Впрочем, на хищника он не был похож тоже. Ну, если только отнести к хищникам шакала.

— У вас, кстати, очень интересное платье, оно так подчёркивает бёдра, — жертва из замполита была никудышная.

— Вера сейчас живёт в этой комнате, — проигнорировала оценку своего гардероба заведующая.

Замполит постучал в дверь. Много раз. Потому как, услышав, кто за дверьми, признаваться в собственном существовании Вере не хотелось.

— Вот как ей всё объяснить? Она ж даже не открывает, — удивительно равнодушным голосом объяснил ситуацию замполит.

— Давайте сделаем вот как, вы кафе «Каменный цветок» знаете? — Оценивающий взгляд замполита ещё раз, помимо воли хозяина, измерил пропорции заведующей.

— Ну, конечно…

— Приходите туда через час, я всё устрою…

Заведующая сказала — заведующая сделала. Через час за столиком в кафе замполита ждали двое — Маргарита Наумовна и Вера.

— А чего так скромно сидим? — с развязностью первого парня из деревни Большие Деревянные Жлобы поинтересовался замполит, подходя к столику.

Девушке Вере было достаточно интонации, смысл её волновал значительно меньше.

— Подожди, Вера, — крепкая рука заведующей пресекла попытку бегства, — давай послушаем, что скажет нам товарищ майор.

— Вера, послушай, пожалуйста, — кажется, следующую фразу майор позаимствовал из какого-то индийского кинофильма, — нас с тобой подло и жестоко обманули: сначала меня, а потом тебя…

В этом месте должна была зазвучать музыка, чтобы замполит мог спеть песню и пуститься в пляс. Музыки не было — пришлось говорить.

— Когда в среду я пришёл и тебя не было, твоя соседка, эта, как её… — Память отказала замполиту, но ненадолго, по счастью, имя у соседки было красивое, хоть и довольно частое. — Марина, кажется, — вспомнил Староконь. — Она стала мне рассказывать, что ты пошла… в общем, что у тебя кто-то есть, и… Понимаешь, ты сказала в среду не приходить, а я подумал — почему? Ты же не говорила про эти курсы, не то чтобы я тебя подозревал, просто… Так сложно всё это! Я хотел тогда уйти, но…

— Вахтёрша сказала, вы там были полтора часа, — дала вводную заведующая.

— Маргарита Наумовна, вы же понимаете, у пожилых людей время течёт медленно. Им даже пять минут кажутся вечностью. Я решил тебя подождать, а потом, даже не знаю, что тебе сказала эта Марина, но от всего, что я узнал, мне стало плохо — схватило сердце, поднялось давление, в общем, я выпил таблетку и ждал, пока подействует, а эта Марина всё что-то рассказывала про тебя…

— И ты ей поверил?! — наконец-то заговорила Вера.

— Но ты ведь тоже ей поверила… Про меня?.

История умалчивает, чему именно в результате поверила Вера.

Всхлипывая и закрывая лицо руками, девушка убежала в неизвестном направлении, оставив замполита и заведующую наедине. У этой парочки было общее хотя бы в начале названий должностей.

— Ой, сейчас опять прихватит. — Даже не верилось, что в программу военного училища входят актёрские курсы. — Тахикардия, — то ли простонал, то ли прошептал майор.

Специально приготовленные таблетки аскорбиновой кислоты были вытащены из кармана и выполнили свою задачу. Ещё бы, какая женщина не поверит мужику, у которого сердце болит из-за разрыва с любимой женщиной.

— Марина ни о чём таком не говорила…

— Этой Марине язык вырвать надо! — В голосе Староконя было столько боли, что суд присяжных непременно поверил бы ему, и быть бы Марине немой, но, по счастью, до суда дело не дошло.

— А ведь у меня, Маргарита Наумовна, были самые серьёзные намерения…

— Ладно, Александр Степанович, может быть, конечно, то, что вы рассказали, — правда, но…

Заведующая лишь попыталась встать из-за стола. Крепкая офицерская рука усадила её обратно.

— Подождите, побудьте ещё немного…

— Зачем? — не поняла заведующая.

— Ну, во-первых, всегда приятно поужинать в обществе красивой и умной женщины, а во-вторых, если со мной, не дай Бог, что-нибудь случится — вы, по крайней мере, знаете, как меня зовут…

Улыбка заведующей была оценена.

— Давайте закажем что-нибудь за мой счёт — не хочу, чтобы вы держали зло!

«Заглотила», — мысленно произнёс замполит.

 

Глава 25

Топтавшийся на перекрёстке Шматко в полной «рыбацкой» амуниции слышал рёв мотоцикла Данилыча уже минут двадцать. Рёв становился всё сильнее, заглушая все звуки и заставляя всё живое искать укрытие. Мотоцикл у Данилыча был не простой, а с коляской, причём ревела не она, а движок.

— Опаздываешь, Данилыч…

— Опаздывают двоечники в школу. А транспортные средства задерживаются… Глушитель смотрел — совсем худой стал. — Правда была в том, что «смотрел». Насчёт «худой стал» Данилыч врал — никакого глушителя у этого мотоцикла не было.

— Ну что, готов к труду и обороне?

— Готовей всех готовых!.

— Тогда садись…

Наивный Шматко рассчитывал ехать в коляске. Его опередили — там уже лежал рыбацкий ящик Данилыча.

— Не туда, сзади давай, в коляску можешь вещи кинуть…

Кинуть вещи не получилось. Крепко-накрепко принайтованный к телу Шматко рюкзак снять было нелегко. Махнув рукой, Шматко решил садиться вместе с рюкзаком. В следующую секунду взревел движок, и Шматко оглох.

Ещё через несколько секунд слух начал постепенно возвращаться, но совсем не потому, что к рёву мотора можно привыкнуть. Просто под тяжестью рюкзака Шматко совершил небольшой кувырок назад и теперь, лёжа на спине, провожал удаляющийся мотоцикл с неким суеверным ужасом.

— Э, Данилыч!. Данилыч, стой!.

С тем же успехом Шматко мог бы пытаться поговорить с космонавтами на орбитальной станции.

До места рыбалки оставалось совсем ничего, когда увлечённо рассказывающий сам себе о своих рыбацких подвигах Данилыч обернулся к тому месту, где должно было находиться тело Шматко.

Тело там не находилось. Сбежать Шматко не мог — только выпасть.

Данилыч со вздохом повернул обратно.

Большое преимущество комплекции Шматко заключалось в том, что, как бы он ни упал, основной удар всегда приходился на жировую ткань — ткань упругую и мягкую.

— Во даёт! И чё, не заметил, что тебя потерял? — Байке про выпавшего ездока, судя по всему, теперь была уготована долгая жизнь в пересказах дальнобойщиков.

— Да у него глушитель ревёт, что БТР подбитый!.

Подбитый БТР как раз появился по курсу следования.

— Вот он! Прозрел, и часу не прошло, тормози-ка…

Тормозили зря, видимо, шум мотора сказался не только на слухе, но и на зрении: Данилыч проехал мимо Шматко, словно мимо пустого места.

— Не судьба вам сегодня вместе покататься, — водитель тщетно пытался изобразить сочувствие.

— Может, догоним?.

— До поворота, если хошь, подкину. Назад — нет…

Странным образом меняется отношение мужчины к снеди, собираемой им в дорогу мамой, женой или любимой женщиной. В момент сбора, когда стремительно опустошается холодильник, а также несколько соседних продуктовых магазинов, кажется, что всё происходящее, — специальный вид пытки. Но стоит подойти времени обеда, как объём собранных в дорогу или на службу припасов превращается в подарок судьбы, особо ценимый холостыми сослуживцами.

— Значит, так, — начала инструктаж Эвелина, — ночью постарайся на улицу не выходить…

— Как это — не выходить? — сопротивлялся Смальков. — А смена часовых? А проверка постов?

— Ну, значит, меньше выходить. Часовых поменял — и быстренько домой, то есть… это… — в караулку, а посты обойдутся, чего их проверять?

— Так положено же, — вспомнил устав лейтенант.

— Положено людей в нормальные дни в караулы ставить. — Эвелина всё ещё оставалась под властью гороскопа. — Валера, а можешь ты в карауле пистолет холостыми зарядить?

— Эвелина, прекрати…

— Всё, всё, всё. Молчу, молчу. — Мысленно Эвелина ещё раз прошлась по списку всех предосторожностей, которые нужно было предпринять в такой «чёрный» день. — Слушай, Валера. Я подумала…

Может, тебе, это… бронежилет надеть?

— Эвелина!.

Рыбалка для Шматко всё не начиналась. Он вышел на лёд и сел на рюкзак… Всё, что ему оставалось, это глазеть на черневшие вдалеке фигурки рыбаков. Шматко курил. Когда кончится пачка, всё, что ему останется, — это несолоно хлебавши возвращаться домой. Тарахтенье железного коня Данилыча немного развеяло мрачные мысли лейтенанта. Спешившись на берегу, Данилыч чуть ли не бегом направился к Шматко.

— Ты как здесь?

— Бегом через лес, твою мать, ты ж меня с собой взять не захотел… Вообще, тарантас твой в утиль сдавать надо. Разваливается под добрыми людьми…

— Я ж тебе говорил: держись, — безнадёжно попытался оправдаться Данилыч.

— А я, значит, не держался, да?!

— Ладно, давай располагаться, — попробовал добиться примирения прапорщик. — На рыбалку всё-таки приехали…

— Ну, кто приехал, а кто и на попутках добрался, — продолжал злиться Шматко, — так что за бензин только половину получишь…

— А мне за бензин вообще не надо. Только назад тоже на попутках поедешь. — Обиды обидами, а в разговоре таких людей, как Шматко и Данилыч, никакая обида не заставить потерять хоть копейку…

— Ну, ладно, ладно. — Шматко наконец-то тоже остыл, вероятно, из-за того, что зима, лёд, холодно, всё остывает достаточно быстро. — Доставай ледоруб, лунки сверлить будем…

— Здесь?!. Не — надо туда идти, — Данилыч явно хотел присоединиться к толпе рыбаков, расположившихся метрах в двухстах от берега.

— Ты что, слепой? Там, видишь, толпа народу сидит! А здесь свободно…

— А ты не думал, Шматко, почему они именно ТАМ сидят? — Шматко взял паузу для ответа — ему действительно надо было подумать…

Худшее, что может сделать молодой человек накануне призыва, — это смотреть кино про различных героев, которые стреляют направо и налево, переводя тонны боеприпасов. Пуля в отечественной армии — не столько дура, сколько лентяйка. Лежать ей неподвижно в цинковом ящике, лишь изредка совершая небольшие экскурсии до магазина автомата, с тем чтобы затем снова быть бережно уложенной на своё законное место. «Законное» — это не метафора, на то есть специальная бумага, где какая пуля в какое время обязана находиться. И если её там не окажется… Могут и часть расформировать.

Сержант Нелипа, будучи уже дедушкой, знал это хорошо, потому, выдавая оружие заступающему караулу, с тревогой ждал последнего в строю — рядового Щура.

— Всё, товарищ младший сержант, я готов, — с гордостью заявил гроза офицеров и сержантов. Повесив на плечо автомат, магазины Щур умудрился взять в охапку, вероятно, планируя использовать оставшиеся свободными ладони для более важного груза.

— А в журнале расписываться кто будет? — напомнил Нелипа.

Всё произошло так, как и должно было произойти, с учётом места, из которого произрастали конечности рядового Щура. Не успел Щур взять ручку, чтобы расписаться, как магазины с оглушительным грохотом упали на пол.

— Твою бабушку! Щур, ты в самом деле такой — или прикидываешься?

— Какой, товарищ младший сержант?

— Убогий… С руками недоразвитыми…

— Что происходит? — На шум прибыл Смальков.

— Да Щур магазины уронил — примета плохая, как раз перед караулом…

— Гунько, и ты туда же? — не выдержал старший лейтенант.

— Куда туда же? — не понял Гунько.

— Так, ничего… Взвод! Выходим строиться на инструктаж!

Кому война, а кому — мать родна. Повеселевший Шматко вкушал кайф от зимней рыбалки. Лунки Данилыча и Шматко были рядом, вот только рыба в них, судя по всему, обитала совершенно разная. Данилыч в очередной раз вытащил пустую мормышку.

— Чёрт, сошла! Опять! Ну что ты будешь делать?.

— Да ты не боись, Данилыч, пустой не уедешь, я с тобой поделюсь…

— Нам чужого не надо. — Данилыч не захотел оценить щедрость Шматко…

— Ну что, может, погреемся? — Когда нет лова, хорошо, что есть хотя бы водка — её ловить не надо.

— Это можно, — согласился Шматко. С ловом у него было всё хорошо, но почему бы не побаловать себя?

Раскопки Данилыча в рыбацком ящике явно затягивались.

— Бляха-муха, что за дела? Была ж бутылка, точно… Вот стерва!

— Ты с кем там разговариваешь?

— Да моя… клизма… Я уже и в портянку завернул — всё равно нашла!

Ей бы на таможне овчаркой работать!

— У меня в рюкзаке возьми, там фляжка. — Доброта Шматко била все рекорды, наверное, сказывалось влияние свежего воздуха…

— Обойдусь без твоей фляжки, что за день! Вернусь — руки повыкручиваю! — никак не мог успокоиться прапорщик.

— Ты, Данилыч, наверное, как и Смальков.

— Что — как и Смальков?

— Козерог, — поделился Шматко тайным знанием. — У козерогов сегодня гороскоп фиговый…

В каком-то смысле караул — это шанс. Часовой, человек с автоматом в руках, живёт сугубо по уставу караульной службы, и такие понятия, как дедовщина или землячество, остаются где-то далеко за пределами вверенного ему периметра. Впрочем, часовой Щур постоянно находился в своём отдельном мире, где главным достоинством его обитателей было умение рисовать карты, а других достоинств у них вовсе не было. Оставалось загадкой, как при всех своих умениях Щур вообще всё ещё был жив и здоров. Как он не забыл, что надо время от времени дышать, а при ходьбе двигать нижние конечности, — не знал никто. Вот и теперь, увидев, что к нему приближается развод, Щур решил совершить падение на совершенно ровном месте, наверное, от полноты чувств. Впрочем, быстро поднявшись, рядовой действовал как по писаному:

— Стой! Кто идёт?

Развод остановился. Смальков, присоединившийся к разводящему и смене караула, как старший офицер ответил:

— Начальник караула.

— Начальник караула, ко мне, остальные — на месте! — шпарил устав на память Щур. Достаточно было старшему лейтенанту подойти поближе, как устав был забыл, дуто и не учил его рядовой ночами напролёт.

— Ну, как тут у тебя? — поинтересовался Смальков.

— Нормально, товарищ старший лейтенант. — Слышать, что у Щура всё нормально, было странно. Особенно если учесть, что рядовой был в снегу, издалека напоминая сильно похудевшего снеговика.

— Нормально? А почему в снегу весь?

— А это я упал.

— А магазин где? — продолжил осмотр рядового Смальков.

— Какой? — соображалка Щура выключилась полностью.

— Продовольственный!

— Это я, наверно, когда упал, — догадался рядовой, у которого всё было в норме. — Я сейчас…

Подошедшие Гунько и Соколов с ужасом наблюдали разворачивающееся на их глазах полотно. Радостный Щур, нашедший на месте своего падения магазин, нёсся обратно к лейтенанту, дабы порадовать чудесной находкой…

— Нашёл, товарищ лейтенант… Вот, целый, видите?

Слов Щуру показалось мало, на глазах у взводного, сержанта и ефрейтора рядовой сделал то, чего делать нельзя было ни под каким соусом: суетливо пристегнув магазин, Щур снял автомат с предохранителя и передёрнул затвор.

— Ты чего сейчас сделал? — задавая вопрос, Смальков медленно попятился от сумасшедшего с огнестрельным оружием в руках…

— Проверил, работает — ничего не поломалось, — безмятежно ответил Щур.

— Ты сейчас дослал патрон в патронник…

— А-а, сейчас достану, — сегодня для Щура не было невыполнимых задач…

Отстегнув магазин, рядовой передёрнул затвор, и, как это, наверное, и планировалось — патрон из автомата улетел в темноту.

— Ой, — белая полоса Щура закончилась, так и не начавшись…

— Ищи! Чего стоишь, бегом!

Не разбирая дороги, Щур с головой нырнул в сугроб и принялся искать в нём патрон.

— Товарищ старший лейтенант, он его только затопчет, тут просеивать надо, — пришёл на выручку Гунько.

— Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, сейчас всех, кто свободен, соберём, — присоединился Соколов…

Рядовой Щур подозрительно долго не вылазил из сугроба — вероятно, переохладился.

Со стороны мало кто мог бы понять, чем занимаются Бабушкин, Фахрутдинов, Соколов и Гунько. То есть то, что они носят снег в плащ-палатках с одного места на другое, — было понятно. Понятно, что освещали этот снег фонариком. Но зачем? Любовались красотой снежинок при свете фонарика?

— Так мы ни фига не успеем, да и темно — запросто не заметить можно, — остановил спецоперацию Гунько.

— Похоже, у Смалькова залёт, — заметил Фахрутдинов.

— У Щура ещё в ружпарке магазины из рук валились, я ж говорил, примета плохая… — напомнил сержант.

— А прикиньте, если б щас, как в сказке, июнь на полчасика — бац, снег тает, мы находим патрон, и обратно зима, — размечтался Бабушкин.

— Тает, говоришь? Гуня… Я на кухню, а вы дуйте ещё за плащ-палатками, — раздав команды, Соколов резко сорвался с места преступления.

Тем временем Смальков изображал в караулке миниатюру «тигр в клетке». Единственным зрителем был назначен рядовой Щур.

— Товарищ старший лейтенант, а что, если мы на следующих стрельбах патрон сэкономим?

— Следующие стрельбы, Щур, на следующей неделе, — объяснил Смальков, — а докладывать о любом происшествии надо немедленно…

— Товарищ старший лейтенант, а вас сильно за меня ругать будут?

— Ругать? — Смальков грустно усмехнулся. — В армии, Щур, не ругают. В армии… Сам знаешь, что делают…

— Несправедливо как-то — виноват я, а попадёт вам, — пробило Щура на альтруизм.

— Да нет, всё справедливо, надо было слушать умных людей… Ты, кстати, по гороскопу кто?

— Козерог…

— Ну вот, всё правильно…

«Технический прогресс — вот один из потенциалов развития и совершенствования наших вооружённых сил!» — плакат с такой строчкой, подписанный неизвестным Соколову генералом, висел на пересыльном пункте. Прошло всего полтора года, как этот лозунг Соколов решил претворить в жизнь. На кухне на одну из конфорок бойцы взгромоздили огромную алюминиевую кастрюлю. Сегодняшнее блюдо будет называться «снег по-мотострелковски». Именно снегом эту посудину усердно наполняли Бабушкин и Соколов.

Снега было много — вся плита покрылась водой в твёрдом кристаллическом состоянии.

— А он точно не рванёт? Кастрюля-то горячая, — забеспокоился Бабушкин.

— Исключено, — утешил Соколов, — снег начинает таять мгновенно, так что патрон сразу окажется в воде, а температура воды больше ста градусов не поднимется… Пошли за следующей партией.

В принципе Соколов был прав. Проблема заключалась в том, что патрон попал на плиту, а не в кастрюлю, поэтому снег не только растаял, но ещё и испарился. Оставшийся на раскалённой плите патрон сделал то, ради чего был создан.

Выстрел получился классным — прямо в кастрюлю. Вода, которая так и не нагрелась до ста градусов, мирно журча, начала заливать плиту.

— Тундра, чего тут было? — Ворвавшийся на кухню Соколов решил взять в оборот Вакутагина.

— Не знаю, я стоял дальше, слава Богу, может, кастрюля упала…

— Какая кастрюля! Всё-таки рвануло, — провёл моментальную экспертизу подошедший Бабушкин. — Ты, Сокол, конечно, голова, но в пиротехнике…

— Смотри, — внимательно осмотрев кастрюлю, а также околокастрюльное пространство, Соколов нашёл гильзу. — Вот и гильза, выстрел был снаружи. Кажись, мы с тобой патрон мимо кастрюли, прямо на конфорку вывернули…

Трудно понять, чем могла старшему лейтенанту помочь гильза, но Соколов решил, что лучше часть патрона, чем ничего.

Сосредоточенность на выполнении задачи была так ярко нарисована на лице Соколова, что Эвелине, шедшей открывать чепок, не понадобилось много времени, чтобы понять — гороскоп сработал.

Отработанным движением Соколов был захвачен за шинель и остановлен…

— Соколов, стой! Что случилось? Где Смальков? — Три вопроса пошли кучно и точно… Но Соколову сейчас было немного не до Эвелины.

— Всё в порядке, Эвелина Георгиевна, извините, мне надо…

— Никуда тебе не надо, — оборвала Эвелина ефрейтора, — сейчас идёшь со мной и рассказываешь, что здесь было ночью…

Убитый грузом ответственности за дальнейшую судьбу старшего лейтенанта, Соколов выложил Эвелине всё как на духу.

— Вас же там поубивать могло, — ужаснулась Эвелина, — и кастрюлю мою любимую испортили, не могли сразу ко мне прийти? У меня есть всё. Чего нет — достану…

Порывшись в ящике стола, Эвелина вытащила на свет божий патрон.

— Такой?.

— Так точно, то есть да…

Ещё один патрон лёг рядом с первым.

— Возьми запасной, на всякий случай, вдруг по дороге потеряешь…

И запомни, Соколов, на будущее: если со Смальковым что-то происходит, немедленно докладываешь мне. Запомнил?

— Так точно!

— Дуй быстрей!

Утро пришло слишком быстро, Смальков тоскливо посмотрел на часы — дальше оттягивать рапорт было глупо. Попадёт дважды: один раз — за патрон, а второй — за поздний рапорт. Пересилив себя, Смальков снял с рычагов телефонного аппарата трубку…

— Подождите, товарищ старший лейтенант, не докладывайте, нашли, — еле переводя дыхание, Соколов торжественно протянул старшему лейтенанту патрон калибра семь шестьдесят два.

Трубка снова упала на рычаг.

Некоторые женщины находят истинное удовольствие, созерцая с аппетитом поглощающего пищу мужчину. Любимого мужчину. Стресс Смалькова не прошёл бесследно — почему-то он очень проголодался.

Хорошо, когда твоя подруга может накормить целую роту, причём в любое время суток.

— Ну? И как прошёл караул? — невинно поинтересовалась Эвелина.

— Нормально. Никаких происшествий, — нагло соврал старший лейтенант.

— Что, совсем-совсем никаких?

— Абсолютно. Так что ты зря волновалась.

— Странно, — Эвелина хорошо знала, что волноваться стоило.

— Ничего странного, — упорствовал Смальков, — лишнее доказательство, что все эти гороскопы — просто сказки для взрослых. Судьбу, Эвелинка, предсказать невозможно. Наша судьба в наших руках.

— А хочешь, предскажу твою судьбу на сегодняшний вечер?

— Опять по гороскопу? — Смальков явно напрягся…

— Не обязательно, — успокоила Эвелина лейтенанта. — Ты же сам сказал: наша судьба — в наших руках. — Эвелина обошла вокруг стола и крепко обняла Смалькова. — Так вот, твоя судьба, к счастью для тебя, — в моих.

 

Глава 26

Такие бумаги этот кабинет, так же как и его хозяин, ещё не видел.

На этот раз документы были не из штаба, а из госпиталя. Зубов ещё раз пролистал бумаги. Понял, что понять что-то в медицинской терминологии он не в состоянии, и решил переключиться на медсестру, притащившую гору макулатуры майору.

— Грипп? — Это было единственное слово, которое майор разобрал.

— Грипп. В городе объявлена предэпидемическая ситуация. Школу на карантин закрыли, два детских садика, в этом году даже позже, чем обычно.

— А у нас что слышно?

— Пока не так страшно, — утешила Щекочихина, — среди солдат всего три случая: двое в первой и один — в третьей роте. Все трое были на выходных в увольнении, я их сразу госпитализировала, но они, естественно, общались с кем-то из сослуживцев. Так что возможны ещё случаи…

— Как же это не вовремя! — распереживался майор. — Новые случаи нам сейчас совсем не нужны. Проверка на носу, все должны быть в форме… А что среди офицеров?

— Офицеры пока держатся. Только один заболевший. Смальков из второй роты…

— Смальков?

— Да. Со вчерашнего дня на больничном, — подтвердила Лариса, — грипп, он же не разбирает… Николай Николаич, надо провести разъяснительную работу в ротах… витаминов в рацион добавить, запретить увольнения, отменить физические нагрузки, занятия…

— Так, стоп-стоп-стоп, разошлась! А проверку ты что, тоже отменишь? — возмутился майор. — Ладно, насчёт витаминов и увольнений я дам команду. А разъяснительной работой ты сама займись. Всех больных, при малейших признаках, сразу изолировать…

Ну, и сама там поосторожней… — по-отечески обеспокоился Зубов.

Шматко беспокоился о здоровье личного состава иначе. Главным членом этого самого состава он искренне считал лейтенанта Шматко.

Бутерброды Шматко теперь ел быстрее, чтобы микробы заразы не успели на них сесть.

Чтобы добить ту заразу, которая уже успела закрепиться на поверхностях каптёрки, Соколов срочно покрывал всё некоей дезинфицирующей жидкостью, любезно предоставленной в санчасти.

— Подумать только, Соколов, ещё вчера человек ходил между нами, общался и трогал тут всё подряд… А сегодня ты узнаёшь, что он был разносчиком ужасных и болезнетворных бактерий! — Несмотря на философское настроение, лейтенант оставался начеку. — Дырокол тоже протирай! Он вчера тут весь вечер штамповал!

— А что с ним такое? — судя по принятым меркам безопасности, самое меньшее, что случилось со Смальковым, было заболевание сибирской язвой.

— Да непонятное что-то, — откликнулся Шматко. — Вроде как на простуду похоже, и горло сильно красное!

— Так, может, и не грипп? Чего ужасного-то?

— То и ужасно, что непонятно ничего, — поучал Шматко подрастающее поколение. — Грипп, он сейчас знаешь какой?! Не знаешь!

И я не знаю! И никто не знает! Он же это… мутирует постоянно. От людей к свиньям, от свиней к птицам, потом снова к свиньям, потом к людям…

Смальков действительно болел. Болел в своей типичной комнате общаги. На стенах — выцветшие от времени плакаты звёзд эстрады восьмидесятых, на потолке — паутина, на тумбочке, застеленной газетой, — градусник, стакан, кипятильник и пара плавленых сырков.

— Эвелина, — радостно произнёс Смальков, не будучи до конца уверен в том, что это не галлюцинации, вызванные температурой…

— Почему ты мне не позвонил? — Это и вправду была Эвелина.

— Не хотел тебя расстраивать…

— Расстраивать, — завелась Эвелина, — да я вся на нервы изошла…

Как ты себя чувствуешь?

— Да нормально, горло немного дерёт, простыл, наверное…

Эвелина, тебе не надо было приезжать… я заразный…

— А я — привитая!. Н-да…

Интерьер комнаты Смалькова явно не вдохновлял Эвелину, наконец-то стало понятно, почему старший лейтенант старательно избегал приглашать Эвелину к себе домой…

— Вот что я скажу, Валера… В этом сарае ты никогда не вылечишься. Сегодня же — сейчас же… переезжаешь ко мне!

— Но… — сделал робкую попытку возразить Смальков.

— На время болезни…

— Нет, Эвелина, я никуда не поеду! — Не всегда командный голос — лучшее средство убеждения. В отличие от офицеров, Эвелина владела ещё кое-чем. Присев на кровать к Смалькову, она улыбнулась ему и запустила свои нежные пальцы в его шевелюру…

— Валерочка, солнце, неужели ты не понимаешь, что здесь ты не сможешь поправиться так быстро? Здесь я не смогу готовить тебе хорошую здоровую пищу, здесь я не смогу окружить тебя такой заботой, которой могла бы окружить дома… Ты понял, что я тебе сказала?.

— Ну, в принципе, да…

Эвелина снова переключилась в режим матери-командирши:

— Так!. Собирай вещи, одевайся теплее, я пошла за машиной.

Через пять минут жду тебя внизу. Хотя нет! Тебе нельзя таскать тяжёлое — я поднимусь…

— …Многие симптомы гриппа — такие же, как и у обычной простуды, только они более тяжёлые и наступают значительно раньше… — Не то чтобы солдаты второй роты не были сосредоточены на лекции, которую им читала медсестра Лариса Щекочихина. Просто их больше волновал визуальный ряд, нежели звуковой… Короче — на формах медсестры они были сосредоточены…

— А фигурка у неё ничего такая, да? — поделился Бабушкин впечатлением от лекции с Нелипой.

— Слюни с парты вытри…

— …Уже в первые сутки после заражения больной начинает испытывать недомогание, характеризующееся ознобом, высокой температурой и болями, прежде всего в спине и в ногах…

— А у меня после марш-броска ноги и спина болят, можно мне к вам в санчасть? — решил прозондировать почву Бабушкин.

— Это с непривычки. Я попрошу вашего ротного марш-броски чаще устраивать, — парировала медсестра. — Продолжим. Грипп — это вирусное заболевание. Заражение обычно происходит от носителя болезни воздушно-капельным путём или через предметы общего пользования.

— А в армии здесь всё — общего пользования, — заметил Гунько.

— Главная опасность гриппа в том, — невозмутимо продолжала читать медсестра, — что он очень быстро распространяется в коллективах…

Поэтому при появлении симптомов срочно докладывайте мне или своему командиру…

— Разрешите вопрос? — Бабушкин решил идти до конца.

— Пожалуйста.

— А половым путём грипп передаётся?

— Вернёшься из армии — попробуешь! — проигнорировала Лариса научную гипотезу бойца. Кто знает — быть может, нобелевка уже была рядом…

Гипотезу Бабушкина гораздо раньше мог проверить Смальков.

Лейтенант, положенный на диван под толстое пуховое одеяло, получал инструктаж от Эвелины.

— Температура уже спала, но всё равно — надо ещё пару раз пропотеть…

Оторвавшись от пациента, Эвелина в темпе собирала вещи, опаздывая на работу…

— Валера, я тебе списочек написала, ты обязательно всё выполни!

В десять часов прополощешь горло, в двенадцать прыснешь аэрозолем…

В час — ингаляция — отваришь картошки, потом заодно и пообедаешь, картошка в ящике. Если мало, на балконе ещё есть. С дивана не вставать, — было бы здорово посмотреть, как Смальков будет выходить на балкон за картошкой, не вставая с дивана, но Эвелину такие мелочи не смущали. — Постарайся днём поспать, я буду часов в шесть…

Пока-пока…

Умудрившись одеться, инструктируя старшего лейтенанта, Эвелина помчалась отрабатывать свой долг перед изголодавшимися солдатами и офицерами части.

В армии редко происходит что-то необычное. Но что интересно, каждый раз это необычное приносит только новую гадость в размеренный военный образ жизни.

Шматко сегодня был в марлевой повязке, что не мешало ему читать газету.

— Представляешь, Соколов, — решил поделиться информацией лейтенант, — в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году в США пандемия гриппа унесла жизни семидесяти тысяч человек, во, блин, как на войне… Слышь, а что такое пандемия?

Соколов, в отличие от Шматко, был не в повязке, а в респираторе, поэтому его ответ услышать можно было, только освоив специальную технику распознавания речи надевших респиратор.

— Чего?

Соколов пожалел Шматко и, сняв респиратор, повторил:

— Пандемия — это очень мощная эпидемия…

Договорить Соколов не успел — в каптёрку зашёл Кудашов.

— Соколов, выйди. — Солдат Кудашов не любил. Солдаты не любили Кудашова.

— Твоя идея?

Респираторы были на каждом солдате роты, не заметить это было тяжело.

— Ну, я просто марлю не нашёл, — на всякий случай решил оправдаться Шматко.

— А ведь можешь иногда — думать, — неожиданно ротному что-то понравилось, — и профилактика, и тренировка норматива по химзащите — хвалю!

— Спасибо, товарищ капитан, — вытянулся Шматко, — только одна проблема — общаться с солдатами трудно…

— А зачем с ними общаться? — удивился Кудашов. — Солдату для общения достаточно одного слова: «ЕСТЬ!»

 

Глава 27

Смальков давно не смотрел телевизор. Поэтому ему было приятно видеть на экране всё, что угодно, лишь бы оно двигалось и было цветным. Сейчас с этими несложными функциями справлялись ребята из группы «Конец фильма». Действуя строго по списку, лейтенант решительно впрыснул содержимое флакона с аэрозолем в рот и приготовился к дальнейшему оздоровлению, когда в дверь позвонили… Раздавшийся внезапно звонок в дверь инструкцией предусмотрен не был. Смальков попытался проигнорировать это незапланированное событие, но, увы… Звонящий обладал терпением большим — звонок разрывался до тех пор, пока Смальков, наконец, не открыл дверь.

На пороге стояла женщина пенсионного возраста, яркая представительница племени бабок-сплетниц, которых можно найти на крылечке любого дома.

— Здравствуйте… А вам кого?.

— Это… Я… это… ну… — Бабулька, увидев Смалькова, пребывала в шоке средней степени и говорила с трудом. — Слышу, телевизор-то работает… думала, Эвелинка дома…

— Нет… знаете… она… будет около шести… — Степень шока у Смалькова была та же.

— А вы кто? — набравшись храбрости, решила выяснить соседка.

Нужные слова упорно не приходили Смалькову в голову:

— А я… это… Я тут… в общем… Простите, а вы кто?

Шок бабкой был успешно преодолён:

— Я соседка! А где Эвелина?! — Бабка явно шла в атаку, почувствовав замешательство противника.

— Где и положено — на работе!

— А что это вы без неё делаете в её квартире?!

— Э-э… Понимаете, дело в том… э-э… — Неожиданно Смальков вспомнил, что перед ним лицо сугубо гражданское, притом в любом случае в отставке. — Простите, а почему я должен перед вами отчитываться?

— Я — соседка! И должна знать!

— Тогда посмотрите киножурнал!

Память у бабки была хуже, чем у Смалькова.

— Какой ещё журнал? — недопоняла соседка.

— «Хочу всё знать»! — Дверь захлопнулась в миллиметре от носа любопытной соседки.

Следующая серия звонков началась через час. На этот раз Смальков решил не соревноваться в терпении — и угадал. На пороге стояли уже знакомая ему соседка и лейтенант милиции, мужик рослый и внушительный.

— Добрый день, — козырнул лейтенант. — Лейтенант Никитин, участковый, разрешите ваши документы…

— А… что случилось? — Появление участкового стало для Смалькова полнейшей неожиданностью.

— Ничего не случилось! Пока, надеюсь.

Документы Смалькова несколько расслабили участкового, однако служба есть служба — ситуация должна быть выяснена до конца…

— А вы Эвелине Георгиевне, простите, кто?

— Я Эвелине Георгиевне, — с гордостью сообщил Смальков, — простите, жених!

Соседка поскучнела, взгляд участкового её и вовсе доконал — вмешиваться в личную жизнь Эвелины она не планировала.

— А что ж вы… товарищ старший лейтенант… не на службе?.

Дверь закрылась, но слова участкового Смальков услышал:

— Значит, так, Макаровна, ещё раз позвонишь — телефон отключу на фиг!

Звонки — звонками, а Смальков продолжал строго следовать плану: пришло время ингаляции — полотенце на голову и как в омут — в пар кастрюли с картошкой. Паломничество в квартиру продолжалось.

Звонок пел уже в третий раз за день. Кошмар Смалькова — бабка- пенсионерка — за время, прошедшее с последнего посещения, успела себя клонировать — на этот раз соседок было двое.

— Вы уж извините, товарищ старший лейтенант, мы ж не знали, — затараторила соседка, — и на лбу у вас не написано…

— Ничего страшного, — объясняться с соседками в планы Смалькова не входило, только вот дверь закрыть ему не дали.

— Извините, а вас как зовут?

— Валерий Геннадьевич, а что? — представился старший лейтенант зря. Раз назвался, значит, свой, раз свой — будет припахан по полной программе.

— Валера, ты не мог бы Терентьевне косяк подбить — отошёл маленько, там всего-то два гвоздя…

— А кто это? Терентьевна?.

— Во даёт! Глаза разуй! Стоит человек перед ним, а он не видит! — показала соседка номер раз на соседку номер два.

— А она что… немая? — Звуков до сих пор вторая соседка не издала ни одного. Собственно, не факт, что она что-то слышала.

— Нормальная она, просто стесняется с незнакомыми…

— А вы, значит, не стесняетесь?.

— Так мы ж уже знакомы, — разрулила первая соседка. — Ну так что, Валерка, подсобишь одинокой даме?

Хотя это и было маловероятно, но на этот раз звонок не звенел.

Эвелина воспользовалась ключом.

Картина ей открылась идиллическая. Смальков спал на диване, приглушённо работал телевизор, и только забинтованный палец на левой руке несколько омрачал общее впечатление.

Щелчок выключаемого телевизора разбудил Смалькова.

— А! Что?. Кто?. Эвелина…

— Ну, как ты тут?.

— Да… нормально вроде, — расслабился лейтенант.

— Отоспался? Отдохнул?

— В принципе да, — поскромничал Смальков.

— Видишь, а ты не хотел ехать, разве в общежитии тебе дали бы так спокойно поспать? Ну что? Я что, не жила в общежитии? Не знаю, какой там проходной двор? То один придёт, то другой… Дай это, дай то, кстати, а что у тебя с пальцем?

— С пальцем? А-а, ерунда, — легенду Смальков не продумал, — молотком стукнул.

— Каким ещё молотком?! — закончить допрос с пристрастием Эвелине не удалось — в дверь позвонили. В этот раз на амбразуру пошла Эвелина… На пороге её ждал целый выводок соседок.

— Эвелинка, вот! — Банка, протягиваемая соседкой, очутилась в руках Эвелины, прежде чем та поняла, что вообще происходит…

— Что это?.

— Редька с мёдом! От простуды — первое дело!

— Это жениху твоему, лейтенанту! — объяснила одна из соседок…

— Вот такой мужик! Работящий! — поделилась с Эвелиной первая. — Отзывчивый! Никогда не откажет, красивый, высокий!.

— Токо вот… худой больно, ты бы кормила его получше, что ли, — добавил голос из толпы.

— А я слышала, что худые — они в постели ого-го! — заметила соседка номер раз.

— Значит, так!! Вы почему свой пост покинули?! — Эвелина знала, как нужно разговаривать с бабками. — Я вот сейчас шла… А там лавочка возле подъезда пустая! Может, унесли уже! Ну-ка, семечки в руки — и шагом марш отсюда!

«…И вечный бой, покой нам только снится…» — вероятно, примерно так сказала бы Эвелина, если бы ей хотелось что-то сказать.

 

Глава 28

В пустой казарме — хорошая акустика: все команды хорошо слышны. Лишь на тумбочке — Фахрутдинов да рядом дежурный по роте Нелипа.

Вошедший в казарму Кудашов был в этой компании явно лишним…

— Смирно!. Товарищ капитан, во время моего дежурства…

— Где рота? — Кудашов считал, что в роте должно быть несколько больше двух человек…

— Все в санчасти, — доложил Нелипа…

— Нам же на стрельбище…

— Ночью животы у всех скрутило… от чеснока… Вы же сами всех заставили есть…

— А при чём здесь санчасть? — Про то, что чесноком можно отравиться, Кудашов не слышал, а в качестве профилактики гриппа такое острое блюдо должно было подойти…

— Медсестра сказала — ожоги, — Нелипа был безжалостен, — ожоги каких-то там пищеварительных путей…

— И что? У всех ожоги?

— Не у всех — осталось пять человек.

Кудашов был в нокдауне. Секундант, будь такой рядом, просто обязан был бы выбросить на ринг белое полотенце. Пока всё обошлось платочком, которым капитан вытер лоб…

— Вам нехорошо? — догадался Нелипа.

— Мне? Да, знаешь, чего-то, как-то… знобит, — ухватился за соломинку Кудашов. — Шматко здесь?

— Так точно!

— Передай ему, что я заболел, со вчерашнего вечера температура, — врал Кудашов вдохновенно.

Нелипа включил дурака:

— Так вы в санчасть?

— В санчасть? Нет, зачем? Домой — температура у меня высокая, и кости ломит… Грипп, наверное, не могу же я с гриппом… Так что передай Шматко, что он за ротного остаётся…

На самом деле офицеры могут переживать за солдат. Зубов и Шматко, только что вышедшие из санчасти, переживали.

— Я и сам чеснок ел, — признался Шматко, — но чтобы вот так вот, всухомятку — вот Бог ротного послал…

— Не Бог, — исправил Зубов, — штаб округа послал… И не послал, а прислал…

— Лучше бы послал… главное — потравил всех, а сам в кусты…

— Да ладно тебе, — Зубов предпочитал верить в лучшие человеческие качества даже в безнадёжных случаях, — может, он, в самом деле, заболел?

— Ага — привитый и заболел…

— Хватит про Кудашова, — майор достаточно хорошо знал Шматко, чтобы понимать: о Кудашове лейтенант может говорить бесконечно, — сейчас о другом думать надо. Сколько у тебя в роте бойцов осталось?

— Четверо — Соколов, Фахрутдинов, Гунько, Щур…

— Щур? Значит, трое. Это не рота. Даже не взвод…

— Вот если бы я был ротным, — Шматко знал, в какие моменты куётся карьерная лестница.

— Будешь, Николаич, будешь ещё ротным… Правда, скорее всего, в другой части…

— Почему это в другой? — в другую часть Шматко не хотел. — Подожди, Николаич… Ты что, думаешь, из-за каких-то стрельб нас…

— Это не какие-то стрельбы, это очень даже конкретные стрельбы…

— Вспомнил! Вакутагин ещё на кухне есть, он же отлично стреляет…

— Так и что? Один Вакутагин отстреляет за всю роту? — Майор уже прикидывал, куда переведут его… скорее всего, ротным.

— Почему один? С ним же как раз четверо получается, — не сдавался Шматко.

— Как раз для чего? — не понял Зубов.

— Ну… Огневых рубежей тоже четыре, — намекнул Шматко, — а плюс грипп…

Полигон — это серьёзно. Фактически в мирное время — это самая серьёзная штука, какая только бывает в армии. Когда на ней появляются проверяющие, всё становится вообще сурово. Зубов с проверяющими — подполковником и майором — уже несколько заждались, когда к огневому рубежу подъехал «Урал». Из кабины бодро выскочил Шматко и, вытащив планшет, заорал:

— Первая четвёрка, на огневой рубеж бегом марш!

Выскочившие из машины четверо солдат, поразив проверяющих респираторами, бросились к огневому рубежу.

— Приготовиться Нестерову, Смирнову, Бабушкину, Папазогло, — обращаясь к кузову «Урала», проорал Шматко.

— А почему они в респираторах?

— Грипп, товарищ подполковник, — доложил Зубов, — в целях профилактики мы решили ограничить общение между солдатами…

— И не боитесь, что это повлияет на результат?

— Врага бояться — в атаку не ходить, товарищ подполковник! — бодро отрапортовал майор.

— Похоже, на результат это никак не влияет, — удовлетворённо произнёс второй проверяющий, — взгляните, товарищ подполковник…

Шматко продолжал командовать, бойцы в респираторах бегали из кузова до рубежа, отстреливались, после чего возвращались в машину, чтобы из неё через несколько секунд выскочила очередная четвёрка.

— Слушай, майор, — поразился проверяющий, — у твоих бойцов поразительная стабильность, ты их что — клонируешь?

— Товарищ подполковник, разрешите усложнить задачу?

Максимально приблизить обстановку к боевой? — Зубов знал, как общаться с начальством.

— Каким образом?

— Шматко! Давай! — проорал Зубов, Шматко — дал. В воздух полетела дымовая шашка — весь огневой рубеж заволокло дымом.

Соколову, Фахрутдинову, Вакутагину и Гунько, изображавшим всю вторую роту, было тяжело и без боевых условий. Хватало и респираторов.

— Осталось два захода, — просипел Вакутагин…

— Дмитриев, Семашко, Рогозин, Щур — на огневой рубеж бегом марш! — донеслось снаружи.

Нацепив респираторы, героическая четвёрка вновь отправилась на рубеж.

— Ну что, майор, поздравляю, — проверяющие по очереди пожали руку майору, — блестяще, просто блестяще, где твои бойцы? Хочу взглянуть, — напряг подполковник Зубова. Но Зубов привык всё планировать, застать его врасплох не удалось.

— Шматко! — Кто бы сомневался, что Шматко майора «не услышит». «Урал» тронулся с места, увозя с места стрельб неизвестных стрелков и их командира.

— Извините, товарищ подполковник, — Зубов развёл руками, — у них обед, в связи с гриппом роты питаются отдельно, так что опаздывать нельзя…

— Ну что ж, — согласился с Зубовым подполковник, — война войной, а обед по расписанию…

 

Глава 29

Заходя в кабинет майора Зубова, Староконь знал лишь одно: просто так, в такое время, Зубов его вызывать не будет.

— И снова здравствуйте!

— К нам тут делегация на днях приезжает, — Зубов сразу приступил к делу.

— Проверять будут? — догадался замполит.

— Хуже! Не проверять, а смотреть! И всё снимать ещё будут.

Телевизионщики еду — фестиваль у них так какой-то военный, и мы у них там типа «самой поющей части округа»!

— Не понял, а с каких это пор наша часть стала самой поющей?

— А я знаю? — У майора были подозрения, что некто в штабе решил подложить части свинью. — Либо кто-то сильно ошибся, либо кто-то сильно хочет, чтобы мы облажались…

— Так, может, звякнем, скажем: «Пардон! Вы ошиблись номером…»

— Да, и добавим: «Наша часть не такая — мы тут все ждём трамвая»… Ты думай, что говоришь! Ладно, резюме такое: раз там, — показал пальцем наверх, — так считают, значит, надо соответствовать…

В армии всё делается быстро. Фактически, вообще если делается — то быстро. Медленно наши не умеют. Если бы наши умели медленно, это были бы чужие, типа финнов или эстонцев.

Секрет прост: наши умеют ставить задачи, а память плохая, поэтому, если задача затягивается на такой срок, что память начинает сбоить, — пиши пропало: дело будет загублено.

На этот раз задачи ставил Староконь. Делал он это в Ленинской комнате, которая давным-давно называлась иначе, но как-то неудобно и некрасиво, и потому дело Ленина всё ещё будет понемногу жить — красивый псевдоним он себе выбрал.

— Значит, так, бойцы, — начал Староконь, — излагаю план работы!

Старики должны быстро и красиво… Я подчёркиваю — красиво!

…пробежать полосу препятствий!

— А чего сразу старики? — возмутился Гунько.

— А потому что старики телегеничнее. Такой ответ устраивает?

— Не, ну теперь ясно!

— Заниматься с вами будет капитан Кудашов! Дальше так — Фахрутдинов, как молодой, но перспективный, разберёт на время автомат!

— С завязанными глазами? — удивил вопросом боец.

— А что, можешь с завязанными? — оживился замполит.

— Может! — подтвердил Гунько. — Им, татарам, всё равно, что водка, что пулемёт, — лишь бы с ног валило!

— Отличная идея! — Староконь аж просветлел лицом. — Так и запишем! С завязанными глазами… Ответственный старший лейтенант Смальков. Щур! Где Щур?

— В наряде, — доложил Гунько.

— Ладно, передадите ему, что он, как человек с высшим образованием, покажет делегации на карте все страны блока НАТО.

Ответственный — лейтенант Шматко. Ну, и главное… Хорошую военную песню исполнит Нестеров! Слышишь, Нестеров?

— Так точно!

— Это дело я буду контролировать лично! Гитара у тебя в порядке?

— В полном!

— Это хорошо! Значит, так — все надписи на гитаре стереть!

Особенно ту, что возле наклейки с тёткой! Да, и тётку тоже убрать! А я попробую достать звукосниматель, чтоб звук был, как этот — долби-сюрраунд!

— Товарищ майор, звукосниматель не нужен — у них выносной микрофон на стойке! — проявил Фахрутдинов нежданную сверхинформированность.

— А ты откуда знаешь? — удивился Староконь.

— Да я так, — смутился рядовой, — до армии подрабатывал на областном телевидении — насмотрелся там!

— Ладно, поправки принимаются! Так, про надписи на гитаре я сказал, Нестеров… Сказал?

Иногда вечер мудренее утра. Староконь решил, что выбор репертуара — дело вечернее. Желание лечь спать — стимул ничуть не менее сильный, нежели желание покушать или выпить…

— Так, бойцы, времени мало! Давайте уже определяться. Версии! — начал отбор замполит.

— А давайте эту! Про батяню-комбата? А? — предложил Лавров.

— Эту песню только ленивый не споёт. Нет, надо что-то оригинальное, — забраковал замполит.

— О! А давайте про поручика Голицына споём, и корнета Оболенского, — вдохновился Нестеров.

— Нет, это белогвардейщина, — замполит идеологические вопросы чувствовал чрезвычайно тонко. — Вот «Любэ» было бы хорошо! Его наш Президент любит! Жаль, что уже спели… Секут фишку, а мы пока сопли жуём…

— А давайте всех уделаем Западом! Все знают! — жутко перевирая текст и ноты, Лавров заорал: — You in the army now! O-uo! — Лучше всего получилось «O-uo!»

— Ты, Лавров, в НАТО собрался? — остудил рядового Староконь. — Башку сначала нормальную отрасти, а потом предлагай, рейнджер сраный.

— Товарищ майор, а давайте эту! Очень простой мотив! — вдруг проснулся Соколов:

— Что это за песня? — замполиту тема не понравилась. — Самопал?

Нет, надо что-то популярное.

— А давайте «Десятый наш десантный батальон»! — проснулся Щур. — Кирюха, подыграй.

Старая песня неожиданно круто пошли, первым начал подпевать замполит:

После замполита подхватили все:

Когда Лавров дал финальный аккорд, петь всё ещё хотелось.

— ОНО! — провозгласил майор Староконь. — Отлично! Только при чём тут десантный батальон?

— А мы «десантный» поменяем на «пехотный» и будет — зашибись! — нашёлся Лавров.

— Отилчно! Ставлю задачу — вспомнить слова, поменять одно и отрепетировать! Соколов, ты — старший! Я в вас верю! Мешать не буду.

Пока! — Ушёл замполит стремительно, видно, куда-то спешил. Явно — не учить номер для телевидения.

— А сейчас старший дядя назначит исполнителей, — подхватил эстафетную палочку замполита Соколов, — молодых исполнителей. У нас будет дуэт! Ну, понятное дело, — Нестеров, он у нас музыкант. И Лавров! Давайте, учите!

— Мужики, а кто-нибудь слова-то помнит? — спохватился Нестеров.

Слов не помнил никто.

Преодолевать полосу препятствий — это не песни петь. Особенно если мероприятие проходит под контролем офицера гестапо, в миру известного как капитан Кудашов. Сегодня к его традиционным перчаткам добавился секундомер.

— Ну, вот! На третий раз получше! — прокомментировал капитан очередной финиш. — Но ещё не идеал! А чё такие лица невесёлые?.

Вы что, «пол-Европы по пластунски пропахали»? А ну, «деды», улыбки девять на двенадцать и зафиксировать секунд на двадцать!

«Старики» мученически улыбнулись — такая улыбка могла понравиться только Кудашову…

— Вот, другое дело! Вот такие счастливые лица и должны остаться в памяти телезрителей. Держать улыбку…

Пока бойцы держали убытку, к будущим участникам телешоу подошёл майор Зубов.

— Смирно! — моментально отреагировал комроты.

— О! Весело тут у вас, — отреагировал на улыбки дедушек майор. — Ну, как дела, Павел Наумович?

— Процесс идёт! К вечеру планируется достижение рекордных результатов!

Процесс шёл и на фронтах военно-политической подготовки, проверку вёл Шматко, отвечал Щур.

— Итак, в блок НАТО входят… — начал Щур.

— Стоп! Давай помедленнее и с чувством! — внёс коррективы Шматко. — Всё-таки не девок по списку вызываешь, а наших потенциальных противников.

— В агрессивный блок НАТО, — добавил эмоций в голос Щур, — входят США, Германия, Англия, Дания, Греция, Польша, Венгрия, Румыния, Украина, — на всякий случай, не видя реакции со стороны Шматко, Щур решил перечислить стран побольше, — Хорватия, Албания, Сицилия, Израиль…

— Стоп! Израиль же на этом… на Ближнем Востоке! — удивился лейтенант.

— Так и Турция на Ближнем! — резонно возразил Щур.

— Подожди! Израиль точно не в НАТО!

— А чего ж, по-вашему, их тогда американцы поддерживают? А винтовки М-16 у них чьи? Их недавно приняли! Хотели Украину, а приняли Израиль!

— Ладно, — сдался Шматко, — Израиль принимается. Давай дальше!

Смалькову досталось самое лёгкое — рядовой Фахрутдинов. Всё, что требовалось от старшего лейтенанта, — это засечь время. Всё остальное делал боец. Разбирал Фахрутдинов здорово — с завязанными глазами у него почему-то получалось быстрее, чем у остальных бойцов с глазами, так сказать, наружу…

— Отличный результат! — щёлкнул секундомером Смальков.

— Молодец, Фахрутдинов! — Подвиг бойца завёл майора. — А может, и мне молодость вспомнить? А ну, Фахрутдинов, завяжи-ка мне глаза! А вы, — Зубов кивнул солдатам, — учись, молодёжь, как работать надо! Начали!

Начал майор хорошо, но непокорная пружина предательски не стала на правильное место, а затем и вовсе выпала на пол из рамы затвора.

— Да, руки уже не те — теряю форму! — смутился майор. — Надо срочно тренироваться! Но всё равно, мы с вами молодцы!

— Теперь — проверить Шматко, — напомнил Староконь…

Как известно, майор предполагает, а полковник располагает, если в дело не вмешается генерал.

— Товарищ майор, вас к телефону из штаба округа! — ворвался в комнату дежурный по части.

— Ё-моё! Ну когда ж это закончится! Замполит, пошли, может, это опять по твоей части?

Карта, расстеленная на столе Зубова, не несла на себе отпечатков военных действий. Ни тебе флажков, ни стрелок, означающих наступления и прорывы. Это была довольно подробная, но всё же абсолютно мирная карта области, над которой и склонились командир части и замполит.

— Я так понимаю, что это здесь! — сориентировался «на местности» замполит. — Зачепиловский район — часа два езды.

— Если дорога занесена, то все три! — подправил Зубов. — Так, дай-ка я, вот лес — а вот наш ЗКП — замаскированный командный пункт.

Старый и никому на фиг не нужный, но до сих пор закреплённый за нами… Да, вон он, родимый…

— Николаич, ты хоть скажи толком, что там случилось?

— Местная милиция тревогу забила — на пунктах приёма металла тамошние «старатели» уже вовсю сдают содержимое нашего ЗКП!

— А как они внутрь попали? — не понял замполит.

— В том-то и дело, — махнул рукой Зубов, — что двери на этом ЗКП спёрли ещё при Бородине! Я хотел новые поставить, даже на склад их завезли, да всё руки не доходили! Вот и дождались…

— Так, может, телевизионщиков сбагрим, а потом…

— Какой потом? Мне тут статью обещают пришить за халатное…

Уже, кстати, и срок дали.

— Какой срок? — В воображении замполита немедленно образовалась картинка майора, отсиживающего срок, и его — майора Староконя — с передачами, навещающего Зубова…

— Сутки!! — оборвал фантазии замполита Зубов. — Под личную ответственность! Завтра вечером на ЗКП должна быть новая дверь! Так, передай дежурному — всех офицеров ко мне! Срочно!

Начав перечислять страны — члены НАТО, Щур остановиться уже не мог. Ему мешало его географическое образование. С неизбежностью каждая страна на карте мира переходила в ненавистный агрессивный блок.

— Вот, товарищ лейтенант, далеко не полный перечень стран НАТО на американском континенте! Добавьте сюда ещё Парагвай и Чили, и вы получите неутешительную картину того, как НАТО расширяется не только на восток, но и по всему миру!

— Ты что, уже совсем меня за дурака считаешь?! — Шматко абсолютно точно понимал, что Щур несёт чушь, но в каком именно месте, сообразить никак не мог — стран было названо слишком много, которая из них не входила в Северо-Атлантический блок, Шматко вспомнить не мог. — Чили не входит в НАТО — это я точно помню! — решился лейтенант.

— Тем не менее, — уверенно продолжил Щур, — южная оконечность Чили — идеальный плацдарм для удара по нашим полярным станциям в Антарктиде!

От «по нашим полярным станциям» Шматко совсем поплохело.

Чтобы окончательно угробить лейтенанта, надо было только рассказать о наших союзниках — отделениях боевых пингвинов, и на место Шматко можно будет немедленно искать замену.

— Товарищ лейтенант, вас срочно к командиру! — Дневальный, прервавший пытки Шматко, пришёл как нельзя вовремя.

— Ладно, Щур, никуда не уходи! Мы ещё поговорим!

Всё-таки Шматко всегда отличался склонностью к самопожертвованию…

В штабе собрался полный офицерский состав. Установку, естественно, давал Зубов:

— С одной стороны: послезавтра приезжает вся эта фестивальная братия… С другого боку — проблема с нашим ЗКП в Зачепиловском районе, решить которую надо до завтра… Вопрос — кто? Так, Кудашову завтра надо ещё «старичьё» по полосе погонять — пусть не расслабляются… Смальков!

— Я завтра в наряд заступаю!

— Ясно… Остаёшься ты, Шматко! Завтра утром возьмёшь Фахрутдинова — у него с автоматом всё в порядке, у Нестерова — с песней тоже вроде лады — и… Папазогло! От него всё равно здесь толку мало!

— Товарищ майор, разрешите ещё взять Щура.

— Щур пусть с НАТО разбирается!

— Так мы с ним по дороге и «отполируем». Что-то он плавает в вопросе, — объяснил Шматко.

— Добро! Поедете на «ЗИЛе». Утром заберёшь у Данилыча двери и вперёд! Только замок проверь — чтоб закрывался, вдруг заржавел — смажь… Ладно, кого я учу? Ну, вроде бы всё!

— Ещё важный момент! — взял слово Староконь. — Товарищи офицеры, напоминаю, чтобы завтра все принесли из дома украшения для казармы! С возвратом, естественно!

— Хорошо, что напомнил, замполит! А я утром стану на КПП и лично проконтролирую — кто что принёс! Понятно?

Разве можно не понять начальника части?

Наряду не то чтобы повезло, но на их глазах происходило то, что обычно не происходит… Сначала в казарму зашёл майор Зубов и притарабанил горшок с цветком. Не успел дневальный прийти в себя, как с очередным подарком явился замполит. Чудесные дела творятся в казармах во славу приезжающего телевидения…

— Дневальный! Цветок возьми! И смотри, не поломай! — Зубов отдал цветок и начал осуществлять мониторинг принесённого остальными офицерами. Первым под руку попался замполит.

— Степаныч, ну-ка, что там у тебя? — В стопке книг первой лежал томик Оноре де Бальзака «Гобсек». — Это что, про этих? — догадался Зубов.

— Про кого? — удивился Староконь. — Да нет, просто название такое…

— Ааа, — простил замполита комчасти и тут же заметил в углу картину. — О! А это что за народное творчество?

— Это Шишкин! «Утро в сосновом бору»! Моя работа! — радостно доложил Смальков.

— Так ты ещё и рисуешь? — внимательно присмотревшись к картине, заподозрил майор.

— Да нет, — смутился Смальков, — это мне на двадцать третье подарили…

— Ладно, годится. А Кудашов где?

— А вон — свою нэцкэ пристраивает, — доложил Смальков.

Действительно, капитан Кудашов аккуратно устанавливал малюсенькую статуэточку.

— А покрупнее ничего не было? — выразил своё недовольство майор.

— Товарищ майор, это же нэцкэ!

Что такое нэцкэ, майор не знал, но то, что оно было маленьким, а значит, не впечатляющим, он понимал прекрасно:

— Я вижу, что не пэцки и не цацки… А лупы в комплекте не было?

— Зря иронизируете, — обиделся капитан, — знаете, сколько она стоит? Как вот эти три тумбочки!

Три тумбочки, скорее всего, чего-то стоили исключительно на балансе части, рыночная их цена приближалась к отрицательному значению.

— Уж лучше бы ты три тумбочки принёс!

Майора прервало появление Шматко. Шматко появился не один, компанию ему составил гигантский ковёр, волочимый лейтенантом на плече.

— Ну, Шматко, всех уделал! — обрадовался Зубов. — Вот, берите пример, как человек за часть переживает!

— Товарищ майор, так я на складе пару банок краски возьму? Ну… бункер покрасить!

Шара — не прокатила.

— Без тебя покрасят! — Восторг майора кончился так же быстро, как и начался. — Ты лучше двери не забудь! Езжай давай! Времени мало…

— Только вы, это… с ковриком моим поаккуратнее! — грустно сказал Шматко. — Желательно по нему не ходить… А если и ходить, то в тапочках…

Отдельно стоящий ЗКП больше всего был похож на дырку в холме. Единственное, что отличало это сооружение от логова дракона, это то, что дырка была странной прямоугольной формы.

— Это и есть наш легендарный ЗКП? — поинтересовался Нестеров.

— Он самый! — сообщил Шматко. — Времени у нас мало! Поэтому действуем быстро! Дверь на петли — граница на замке! Разгружаемся, бойцы!

Бойцы действовали быстро, но то, что должно делаться два часа, за час не сделаешь… Наконец дверь была поставлены, петли смазаны, а ЗИЛ готов к дороге в часть.

— Нестеров, ты петли хорошо смазал?

— Не то слово! Бесшумность и лёгкость хода гарантирую! Вот, смотрите! — Под пристальным взглядом Шматко дверь и вправду продемонстрировала и лёгкость, и свободу хода…

— Ну, тогда, кажется, всё. Закрываем и поехали!

— Я ключ в кабине оставил. Принести? — виновато спросил Папазогло. Вообще лицо Папазогло всё время выражало одну из двух эмоций — виноватости и наглости, иногда — их смесь.

— На кой? — остановил бойца Шматко — Тут, Папазогло, ключ не нужен. Дверь можно просто захлопнуть — и всё! Замок — супер! Ни одна сволочь больше не заберётся… Разве что автогеном… Да и то — вряд ли, ладно, грузитесь в машину, а я внутри гляну — не забыли чего?

Шматко решил в последний раз осмотреть бункер не случайно.

Это его подсознание нашептало ему, что он что-то упустил. И правда, в углу бункера стояла здоровущая металлическая бочка.

— Это ж надо! Полдня ходил мимо и не заметил! — Серый порошок, находящийся в бочке, был тут же идентифицирован путём обнюхивания и пробы на язык. — Цемент, что ли? Точно — цемент!

Хороший, четырёхсотый! Заберём! — На попытки сдвинуть себя с места бочка не реагировала. Усилий Шматко она не чувствовала. — А хрен там!

Эй, бойцы, бегом ко мне!

Бойцы явились — все, что были в наличии.

— А ну, штангисты, давайте-ка мы этот бочонок с мёдом перенесём в кузов! Взяли! — Под командами бочка начала перемещаться к выходу. Перемещались бы быстрее, если бы Папазогло не путался под ногами…

— Папазогло, мать твою, отвали! Мешаешь только. Иди лучше дверь подержи, чтоб не поцарапали, — скомандовал Шматко.

Шматко, наверное, чувствовал… Плохо, что Папазогло ничего не чувствовал. Новая, хорошо смазанная дверь начала закрываться, причём быстрее, чем Папазогло к ней шёл.

— Папазогло! Бегом к двери!! Бегом, я сказал!!

Финишный спорт всегда был слабым местом Папазогло.

Впрочем, какое место у него было сильным, знала, вероятно, только его мама. Дверь захлопнулась. Бункер окутал полный мрак.

— Приехали!

В нескольких метрах стоял под парами «ЗИЛ», готовый к поездке домой. С тем же успехом он мог стоять на Северном полюсе.

— Товарищ лейтенант, а точно, дверь можно открыть только ключом? — подал голос Папазогло.

— Папазогло, заткнись, а? Спринтер… Тебя где так бегать учили?

Ты при поносе тоже до сортира не успеваешь добежать?

— Да… Прямо как в сказке: ключ — в кабине, кабина — в «ЗИЛе», а «ЗИЛ»… — начал Нестеров.

— В яйце… а яйцо — в утке… — закончил Щур.

— Ну, просили же — про еду не надо! — возмутился Фахрутдинов.

— Ребята, а у меня пара пряников есть, — расщедрился Папазогло.

— А у меня конфеты, — добавил Нестеров.

«Ужин» был честно поделен на всех поровну.

— Так вот ты какой, ужин при свечах, — попытался пошутить Нестеров. Не смеялся Шматко, лейтенант ушёл куда-то вглубь бункера. — Товарищ лейтенант, вы куда?

— Сейчас, где-то тут должен быть…

Щёлкает выключатель, в бункере загорается слабый свет.

— Ура!!

— Учите матчасть, бойцы! — авторитетно заявил лейтенант. — Ученье — свет! В данном случае — в прямом смысле этого слова. Ну, что, полегче?

— А может, позвонить в службу спасения «девять один-один»?

Пусть приедут и взломают двери! — вспомнил какой-то американский фильм Папазогло.

— Им проще будет взорвать весь бункер, чем эти двери! Мы тут, как в сейфе! — обломал бойца Фахрутдинов.

— Товарищ лейтенант, а у вас же мобильный был! — оживился Нестеров.

— Был, — помрачнел Шматко, — он и сейчас есть, только толку от него — зарядка кончилась…

— Товарищ лейтенант, а вдруг нас не найдут? — тоненько и печально сказанул Папазогло.

— Не каркай…

Жена Зубова спала… Спала вся часть. Не спали только наряд и майор Зубов. Стараясь не разбудить безмятежно дрыхнувшую супругу, майор на цыпочках вышел в коридор и, прикрывая трубку рукой — решил ещё раз — уже в который раз — набрать дежурного.

— Алло, дежурный? Зубов говорит. Шматко вернулся? Нет?! Вот, чёрт! Где ж его носит! Что?. Я тоже надеюсь, что всё-таки что-то с машиной, а не с ним! Ладно, если что — звони!

Не успела трубка лечь на рычаг — в коридор вышла жена Зубова.

— Что, до сих пор не вернулись?

— Нет… Так, я пошёл в часть!

— Коля, не поднимай панику! Они наверняка приехали поздно, поэтому не стали заезжать, а сразу поехали ночевать по домам!

— Ага! Шматко повёз бойцов и уложил их дома рядом с собой! — Зубов заметно нервничал. — Казарма — их дом, Вера. Слушай, а может, позвонить Шматко домой? — Майор ещё говорил, а руки уже делали — жена перехватила руку с телефонной трубкой.

— Ты с ума сошёл! Среди ночи?

— Н-да… Если его ещё нет — семья поднимет на ноги весь город!

Блин, что же делать?

Зубов беспокоился не зря. К голоду запертых в ЗКП добавился холод — классическая сладкая парочка.

— Не спать! Нельзя в такой холод спать, замёрзнуть можно, — командует Шматко.

— Есть хочется, а сколько человек может прожить без еды? — как раз к месту поинтересовался Папазогло.

— Дней десять, — обнадёжил Фахрутдинов.

— Щур, а что наука по этому поводу говорит? — призвал на помощь обладателя высшего образования Нестеров.

— Действительно, десять дней. Но история знает сроки и побольше. Восьмого марта тысяча девятьсот шестидесятого года наших четверых солдат: Зиганшина, Федотова, Крючковского и Поплавского — унесло на барже в море, и американцы нашли их только через сорок девять дней! Правда, к тому времени они съели и сапоги, и ремни, и даже гармошку…

— Не, кирзу мы вряд ли прожуём! — засомневался Нестеров.

— Наверное, у тех бойцов сапоги были яловые. Яловые съесть можно, — решил Фахрутдинов.

— А у нас яловые только у товарища лейтенанта! — четыре пары голодных глаз сосредоточились на сапогах Шматко. От греха подальше Шматко поджал ноги под себя…

На самом деле самое холодное время суток наступает утром.

Убаюкивающий гул мотора «ЗИЛа» кончился, выработав остатки бензина, — чихнул и затих. Зато послышались голоса местных жителей, а точнее сказать — местных мародёров.

— Ни хрена себе дожили! Уже «ЗИЛы» на помойку выбрасывают!

Ну, военные дают! Так… Надо сразу фары поснимать! И аккумулятор…

— А ну, отойди от машины! Я кому сказал! И не трогай там ничего! — Примерно так звучал голос Буратино из кувшина с костями.

— Эй! Кто там! Помогите! — присоединился к крикам лейтенанта Нестеров.

Местный житель испугался сильно, но то ли душа у него была добрая, то ли он был склонен к авантюрам, но, крепко сжав в руках палку, он всё же решительно направился к запертой двери…

— Эй, кто там? Вы люди, али кто?! Отзовись!

Люди отозвались. Более того, люди были освобождены: замёрзшие, голодные, но счастливые, потому что свободные, — Шматко и солдаты высыпали на поляну и окружили «ЗИЛ».

— А бак-то пустой! Бензин того — тю-тю! — первым оценил обстановку Нестеров…

— Ну, чего стали? — К Шматко вернулся командный голос. — Времени нет! Нам к десяти нужно быть в части!

— Пешком разве что к вечеру доберёмся, — посчитал Щур.

— Надо будет — добежим!

— Товарищ лейтенант, а может, в селе лошадей попросить? — нашёлся Папазогло.

— Лошадей? — ужаснулся Шматко. — Представляю себе картину: эскадрон на полном скаку врывается на КПП…

— Красиво! А вы впереди на лихом коне, — размечтался Папазогло.

— Так, хватит! Бензин ищите, кавалеристы! — приземлил рядового Шматко и впился взглядом в канистру местного жителя. — Слушай, друг, а у тебя в канистре что?

— Ясно что, керосин.

— А вы попробуйте керосин залить, товарищ лейтенант, — посоветовал Фахрутдинов, — у меня сосед один раз заливал! «ЗИЛ», он такой! — попыхтит, но километров тридцать в час поедет!

— Ладно! Хрен с вами! Мужик, заливай керосин! Авось хоть как-то доедем!

Шматко перекрестился:

— Ну, с Богом! — и повернул ключ… Грохоча и испуская клубы дыма, «ЗИЛ» тронулся с места.

— Э! А за керосин-то кто платить будет? — спохватился местный житель.

— Пушкин! — нашёлся Нестеров.

— Чего? — недослышал за рёвом мотора местный житель.

— Иванов! — вступил в игру Щур.

— Это который в сельсовете?

— Это который в Министерстве обороны! Армия в долгу не останется! Мы тебе вон бочку с цементом оставляем! По бартеру! Всё!

Бывай!

В клубах дыма, грохоча и содрогаясь, «ЗИЛ» тронулся. Местный лишь молча провожал его взглядом.

Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным.

Телевидение, как назло, не опоздало. Оператор и режиссёр расположились на ковре Шматко, снимая панораму казармы и выслушивая длинную развесистую лапшу замполита…

— И такой порядок у нас здесь с самого начала! Со дня основания части. Так сказать, традиция! А в перспективе мы планируем вообще здесь…

— Шишкина возьми крупным планом, — режиссёра в упор не интересовала история части, — потом отъезд и наезд на цветок…

— Тут ещё книги и ковёр, — попытался вмешаться в съёмочный процесс майор Зубов…

— Где ковёр?

— У вас под ногами…

— Аа… Спасибо…

Оператор выключил камеру.

— Андрей Михайлович, у нас мало времени.

— Да, да! Времени, как всегда, катастрофически не хватает! Значит, так, полоса препятствий у нас отпадает — очень холодно для камеры.

— Тогда сразу разборку автомата? — с надеждой предложил Староконь.

— Автомат — банально! Было сто раз, и никому не интересно, — отнял надежду замполита режиссёр, — давайте сразу песню!

— А давайте ещё что-нибудь снимем! — пытался затянуть время Староконь — певцы пропали где-то в районе ЗКП…

— Может, всё-таки полосу? Ребята тренировались! — сделал ещё одну попытку Зубов.

— Я же сказал — холодно для камеры, — не сдавался оператор.

— А этот ковёр нам подарил… Шарль де Голль, — неожиданно пробила фантазия замполита.

— Кто?! — Режиссёру аж поплохело.

— Де Голль, ну, не нам конкретно, а части — сразу после войны…

Режиссёр принялся пристально изучать ковёр у себя под ногами.

— Что-то он хорошо сохранился… Вы что, по нему не ходите?

— Мы — нет… — гордо сообщил Староконь. Режиссёр осторожно сошёл с драгоценного куска ткани.

— Чего стоишь? — засуетился режиссёр. — Давай, ковёр подснимем, пригодится…

Ковёр не спас. Если бы съёмочная группа могла снять «ЗИЛ», несущийся по заснеженной равнине в клубах дыма… Увы, обладателям видеокамеры и художественного вкуса это зрелище оказалось недоступным…

— Друзья, попрошу побыстрее! Нам ещё сегодня связистов снимать! — начал терять терпение режиссёр.

— А ты уверен, что Лавров справится? — Зубов понимал, что без запасного варианта не обойтись, вот только уверенности в нём не было никакой…

— Обещал, что справится, — попытался вселить уверенность в Зубова замполит, — они же с Нестеровым и репетировали… Эх, Нестеров, Нестеров… Да, и ещё: я решил рядом с Лавровым Смалькова посадить на подстраховку, он ведь тоже у нас поёт… иногда.

— Слушай, а ничего, что они только солдат просили?

— Так только солдаты и будут…

Зубов не понял, но объяснять не пришлось — Лавров и Смальков явились пред ясный объектив. Лавров был с гитарой, Смальков — в солдатской форме. Форма на Смалькове была слегка маловата.

— Мать честная, — Зубов стоял, Зубов сел.

— Не боись, командир, пробьёмся! — утешил замполит.

— Так, готовы? Даём свет! — Свет, вызванный режиссёром, был ярок, для Нестерова и Смалькова — слишком ярок, поскольку бил он в лицо.

— Полная тишина. Мотор! Съёмка!

Говорят, даже Филипп Киркоров иногда забывает слова песни.

Лавров пошёл дальше — он вообще забыл, что надо петь. Подсказки Смалькова он слышал, но, дойдя до ушных раковин, в мозг они пробиться не могли. Руки бойца сами взяли аккорд на гитаре, аккорд был знакомым, после него неумолимо последовал следующий, а вслед за ними проистекла и песня… Другая песня — не та, песня, которую ждали.

Слёзы навернулись на глаза Лаврова совершенно натурально, Смальков с ужасом понимал, что выхода нет, — и подтягивал вторым голосом. Зубов расслабился — хуже уже всё равно не будет, потому что хуже уже некуда.

Оператор, вероятно, решивший, что он присутствует при рождении новой мегазвезды, отснял парочку со всех точек, пытаясь найти ракурс получше, приполз и упал у ног певцов. Певцов же остановить теперь мог разве что расстрельный взвод.

Последний аккорд звучал долго в полной тишине.

— Стоп! Снято! Нестандартно, — вывел собравшихся из ступора режиссёр. — В общем, неплохо, хоть какая-то альтернатива, а то задолбали штампами…

— Послушайте, это была так… разминка! — попытался вытащить часть из стремительно смыкающихся челюстей всеармейского позора Староконь, — а сейчас мы вам споём другую песню!

— Рад бы послушать, но некогда! Да и стоит ли — очень хорошая песня!

— Стоит, стоит! Та ещё лучше! — поддержал Зубов.

— Ребята, в другой раз послушаем! Мы опаздываем!

Камера выключилась, свет, микрофон упокоились в колоссальном чемодане, вот телевизионщики были, а вот их нет. Поезд ушёл, несмотря на то, что уехала съёмочная группа на автобусе.

Майоры Зубов и Староконь грустно смотрели вслед удаляющемуся автобусу. Идти обратно не хотелось. Вдали на горизонте показался окутанный дымом «ЗИЛ». Собственно, «ЗИЛ» ещё не приехал, а керосин уже стучался в ворота части.

— Ну, чё, опоздали? — жизнерадостно сообщил Шматко, выскакивая из кабины грузовика.

— Ну, Шматко, и кто ты после этого? — сквозь зубы прорычал Зубов.

Жизнерадостность Шматко испарилась, на смену ей пришло заикание.

— М… м… мобильник не работал, товарищ майор…

— После поговорим!

Телевизор в центре казармы был установлен по приказу Зубова.

Радость и горе должно быть одно на всех. То же относится и к позору.

До эфира телефестиваля солдатской песни только что секунды не отсчитывали.

Наступило время «Ч», три зелёных свистка дал Зубов лично.

— Тихо! Начинается!

В пространство казармы ворвался голос ведущего:

— …И мы рады, что наш традиционный фестиваль «Когда поют солдаты» начинается с дебюта! И дебюта весьма удачного! Эстафету хорошей солдатской песни принимают мотострелки!

Возникшие на экране Лавров и Смальков были ужасно похожи на настоящих, затравленно посмотрев в экран, они грянули «Дембельскую».

— Ужас, — прошептал Зубов.

— А по-моему, нормально, — утешил Шматко.

Есть такая забава в армии, называется вечерняя прогулка. Только не стоит представлять себе расслабленно прогуливающихся по расположению части солдат. Прогулка осуществляется, естественно, всеми вместе, строем, да ещё и под строевую песню. Чтобы не болтали на прогулке. Вторая рота как раз прогуливалась под чутким руководством Кудашова.

— А сейчас по многочисленным просьбам… Лавров, приготовься!

Песню запевай!

Лавров ещё не привык к тому, что он ротный запевала, песня не запелась… К тому же к роте подошли майор Зубов и старший лейтенант Смальков.

— Рота, смирно! Равнение нале-во! — Рота продолжала идти — мини-парад в исполнении второй роты выглядел довольно удачно.

— Товарищ майор, вторая рота проводит занятия по строевой подготовке…

— Отставить. Вольно, — не дал похвастаться строевой подготовкой Зубов. — Кудашов, дай-ка мне Лаврова на пару минут…

— Лавров, к командиру части!

— Есть!

— Рота, стой! Товарищи солдаты, — начал Зубов…

— Товарищ майор, может, не надо? — сделал попытку Смальков…

— Надо, Федя, надо…

Майор набрал побольше воздуха в грудь:

— Наш доблестный вокально-инструментальный ансамбль в составе… сами знаете кого… теперь по популярности круче дуэта Пугачёвой и Галкина! Смальков, покажи!

Пачка писем в руках Смалькова и вправду была внушительная…

— Вот, Лавров, все от девушек! — читая надписи на конвертах, начал Смальков. — «Двум поющим солдатам». Эта половина тебе, а эта — мне.

— Рота! — продолжил Зубов. — Песня наша вышла в финал! Лавров и Смальков — репетировать, им ехать скоро! И чтоб с душой спели!

Песня-то вроде действительно хорошая! И спеть её надо по-нашему, по-мотострелковски! А вы давайте, продолжайте занятия.

Рота лишилась взводного и запевалы, но прогулка есть прогулка — должна быть прогуляна до конца.

— Чего рты пораскрывали? — пришёл в себя Кудашов. — Напра-во!

Шагом марш! Песню запе-вай!

И Нестеров запел, как теперь-то можно было не запеть!

Рота, подъём!

Будет сниться страшным сном.

Рота, отбой!

За окошком дембель мой!

 

Глава 30

— Да, да, Лариса Анатольевна, всех детишек примем как родных… и кашей солдатской накормим, с дымком… Принимается, не с дымком, а с молоком, лучше гречневой… Понял…

Майор Зубов общался с подшефной школой, организовывая очередное мероприятия. В сущности, работа его была чем-то средним между менеджером по связям с общественностью и надсмотрщиком.

Где-то между двумя этими профессиями растворился майор мотострелковых войск…

— Разрешите, товарищ майор, — Лариса Щекочихина была вызвана на ковёр к командиру части.

— Ну, что, покажем девочкам медсанчасть? — Майор плавно перешёл от подшефной школы к подчинённой санчасти.

— Чего ж не показать? Покажем!

— А то, понимаешь, разрисуют детворе армию пострашней «серого волка», — распереживался майор, — они от неё аж до двадцати семи лет по норам прячутся. Вот мы детишкам этого «серого волка» с другой стороны и покажем. Так сказать, человеческим лицом… Но я вас, Лариса Анатольевна, вызвал несколько по другому поводу… так что там у нас с медосмотром?

— Всё по графику. Сегодня с первой ротой уже заканчиваю.

— И как там здоровье бойцов? Йода, зелёнки хватает?

— Хватает. Им бы фруктов побольше, — предложила Щекочихина.

— Сухофруктов, товарищ сержант. Извините, но, как говорится, бананов у нас нема… — Пауза затянулась, о чём ещё говорить перед главным вопросом, Зубов не знал, и потому пришлось его задать: — Ну, а на личном фронте как у вас обстоят дела, Лариса Анатольевна?

— А какое отношение это имеет к медосмотру?

— Согласен. К медосмотру — никакого. Вот к моральному здоровью военнослужащих на территории части, командиром которой я являюсь…

Закончить свою мысль командиру Лариса не дала:

— На личном фронте, товарищ майор, я сама себе командир и никому ни о чём докладывать не собираюсь.

— А мне докладывать не нужно. Сам не слепой. Слева Староконь к вам в тыл рвётся, по центру Кудашов устроил «Брусиловский прорыв»…

— Николай Николаевич, да Бог с вами! Просто я в части человек новый. Не привыкли ещё ко мне офицеры. Вот и кажется им, что со мной можно легко завертеть… Если бы только Староконь и Кудашов…

Это у вас ещё поверхностная информация…

Зубов покраснел:

— Что, ещё есть «ходоки»?

— Вам список написать? — Зубов покраснел ещё больше. — Обещаю вам: враг не пройдёт! Так что не волнуйтесь — волнение повышает давление… Кстати, вы давление давно мерили?

— Я, Лариса Анатольевна, боевой офицер… Я… — Зубов не знал, что ещё сказать медсестре.

— Все вы офицеры «боевые», пока в санчасть не зайдёте.

— Да в порядке у меня давление!

— Тем более! Если у вас давление в порядке, я как раз свой приборчик проверю. Только что со склада, новенький. Как там говорят?

«Если гора не идёт к Магомету…» Давайте руку.

На стол перед майором лёг аппарат для измерения давления. Что с ним положено делать, майор мог только догадываться…

— Правую руку или левую?

— Любую.

Звонок телефона был не совсем кстати, ближайшая к телефону рука майора была занята прибором. Пока майор вспомнил, что у него есть вторая рука, трубку взяла сержант медицинской службы:

— Алло… А вы кто? — Трубку Лариса взяла зря. — Ой, Николай Николаевич, это вас… Жена… Извините, я нечаянно — привычка…

— Зубов слушает, — вырвал трубку майор, — да, Вера, ну, что ты?

Это товарищ сержант медицинской службы…

Улыбка медсестры, продолжающей измерять давление, говорила о чём угодно, но только не о раскаянии.

Ужин у Зубова выдался тревожным. Вроде бы всё как всегда, и в то же время…

— Ну, как там дочурка, не разбудил я её?

— Спит, — в части майор был командиром, дома же им командовала супруга, — а у нас в семье пополнение, папуля…

— В смысле?

— Зубик ещё один у нас появился, товарищ Зубов.

— Ну, и чего сидим? Чего ждём? — обрадовался майор. — Кто говорил, что отмечать будем только первый и последний?

— Вера достала из шкафчика графин, рюмки. Налила. Зубов достал блокнот и сделал отметку.

— Вот и двадцатый на месте! За комплект?

Рюмки сошлись с весёлым звоном, чтобы через мгновение уже пустыми встать на стол.

— А у тебя как день прошёл?

— Прошёл, и Бог с ним! Устал, при каждом звонке из округа вздрагиваю. Вон, майор, сосед, стрельбы провёл. Отстрелялся вроде неплохо, а ему из штаба вместо благодарности — предупреждение.

— Это за что же? — не поняла супруга.

— За расход боеприпасов! Видите ли, превышение лимита, а нам что, по мишеням из пальца палить?!

— А здоровье как? — не моргнув, спросила Вера.

— Нормально, — годы семейной жизни сделали майора ужас каким проницательным. — А чего это ты про здоровье спросила?

— А медсестру к себе в кабинет зачем вызывал?

Объяснять всю ситуацию полностью — безнадёжно, проще отмазаться:

— Медосмотр у нас в части начался, вот я её с отчётом и вызвал…

— Коля, ты от меня ничего не скрываешь?

Хотел бы майор обладать талантом что-то скрывать от жены…

— Ве-ра…

— Ко-ля!

Майор Зубов получил предупреждение. Следующее будет караться удалением с поля.

Искусство звонить в самый неподходящий момент, кажется, доступно каждой замужней женщине. Только что грозный командир наводил ужас на собравшихся в штабе офицеров — и вдруг превратился в оправдывающегося мальчика. Самое обидное, что и оправдываться было не в чем, с другой стороны — было бы в чём, может, уже никто бы и не звонил…

— Вера, это был плановый медосмотр! — устал повторять одно и то же майор. — Да всё в порядке, давление в норме, всё, пока — у меня люди. Дома поговорим…

— Так о чём я говорил? — взгляд, которым майор обвёл офицеров, не грозил им ничем хорошим…

— О детях, — решился ответить Староконь.

— А, да, — вспомнил Зубов. — Послезавтра мы принимаем в части ребятишек из подшефной школы. Мы тут с замполитом прикинули план… Надо показать им армию так, чтобы не убить в них теоретическое желание служить… Ясно? Ответственной за мероприятие назначаю вторую роту. Я думаю, что пацанам, понятное дело, экскурсию по казарме надо организовать, показать технику, рукопашный бой… А девочек в санчасть надо сводить…

— В общем, мальчики — налево, девочки — направо, — отрезюмировал замполит.

Раздавая офицерам бумаги, Староконь пояснил:

— Тут в плане всё подробно расписано. Предлагаю по каждому пункту назначить ответственное лицо.

— Бюрократ, — отозвался Зубов.

— Да ладно, товарищ майор, — обиделся Староконь, — будет ответственный — будет с кого спросить. Готов ответственность разделить со всеми, покажу девчонкам медсанчасть.

— Да уж, самый ответственный участок, — ядовито отозвался Кудашов.

— Значит, так, экскурсией в медсанчасть приказываю заняться Шматко! — напомнил, кто в части хозяин, Зубов. — Если вопросов больше нет — все свободны…

Если капитан и комроты караулит у входа в санчасть… это точно связано не с тем, что ему надо сдать какие-то анализы.

Кудашов поджидал медсестру. Поджидал-поджидал — и дождался: сержант медицинской службы вышла и тут же попала в общество капитана.

— Здравствуйте, Лариса Анатольевна.

— Виделись, товарищ капитан. Или за вас сегодня медосмотр брат-близнец проходил?

— Близнец? — попытался уйти от вопроса Кудашов. — Вы что, любите индийское кино?

— Я много чего люблю… А вы меня, что, в кино собираетесь пригласить?

— А почему нет? Вообще-то я хотел узнать — как там моя рота?

Здорова?

— Не врите, Кудашов, — раскусила капитана Лариса. — У меня хоть и нет рентгеновского аппарата, но я вашего брата насквозь вижу…

— Да, в этом деле вы — профессионал, — говорить было больше нечего, и Кудашов решил отвесить комплимент: — Кстати, вам очень идёт белый халат…

— А к вам очень идёт наш командир… И похоже, некстати…

Майор Зубов и вправду подходил к санчасти, и вряд ли Кудашов был рад встрече с ним.

— Вечер добрый, молодые люди.

— Добрый, Николай Николаевич, — отозвалась Щекочихина за себя и за капитана.

— А вы, Павел Наумович, почему не готовитесь к встрече с детьми?

— У вас есть дети? — натужно порадовалась за Кудашова медсестра.

— Да нет, что вы? — испугался Кудашов перевода в статус мужчин семейных, а значит, не привлекательных для молодых симпатичных девушек. — Это моя рота готовится к приезду детей подшефной школы.

— Вот именно. Рота готовится, а командир роты что? — поинтересовался Зубов.

— Зашёл поинтересоваться, как моя рота прошла медосмотр, товарищ майор.

— Истории болезней — что может быть интереснее? — Зубов капитану не верил, но отмазка у него получилась железобетонная.

— О… Ещё один интересующийся… — Интересующимся медсестра обозвала лейтенанта Шматко, бодро приближающегося к санчасти.

— Шматко, куда лыжи навострил? — Зубову хватало и одного Кудашова.

— Иду к экскурсии готовиться, товарищ майор!

— В ночную смену? Откуда такое рвение?! — Для полного комплекта не хватало только Смалькова.

— Вы же меня ответственным сами назначили, — наивняк лейтенант включил шикарный…

— Шматко! Кру-гом! Домой, к жене, шагом марш! — Команду Шматко выполнил на отлично, даже Кудашов был бы доволен углом подъёма ноги лейтенанта.

— Товарищ сержант, если вы уже освободились, то я могу вас домой подвезти.

— Я уже освободилась.

Кудашов внезапно понял, что вроде бы он тут и есть, но с тем же успехом мог быть в паре километров отсюда. Впервые в жизни он увидел, что есть «не замечать в упор».

— Будь здоров, Кудашов! — Майор его замечал — лучше бы всё было наоборот.

Зубов забрал медсестру не просто так. У майора к медсестре было дело.

— Лариса Анатольевна, я очень рассчитываю на вашу помощь.

— Николай Николаевич, мне как-то не очень понятна и, скажу честно, не очень приятна моя миссия в этом деле…

Стоя под домом Ларисы у майоровского «уазика», Зубов и Щекочихина напоминали кого угодно, но только не начальника и подчинённую…

— Нет, вы здесь совершенно ни при чём, — успокоил медсестру майор. — Просто мне надо искоренить всё это как явление. Иначе мы их не остановим!

Вероятно, майор обязан был бы всё рассказать супруге. Вероятно, сразу после этого супруга бы по секрету рассказала бы обо всём своим подругам. Кто из служащих части не знал бы о тайной операции майора не позднее чем через сутки — Зубов не знал. Потому супруге ничего не говорил.

— Верунь, а у нас послезавтра концерт в части. Дети приезжают.

Пойдёшь?

— А дочка?. Обратно аисту отдадим?

— А дочку — соседям. Первый раз, что ли? — удивился майор. То ли майор слишком эмоционально удивлялся, то ли что, но куртка майора с «мягким» грохотом рухнула на пол.

— Что это там? — Майор точно знал, что это не что-то военное, но вот что?

— Это, Зубов, твоя куртка с вешалки упала… Опять, наверное, петля оборвалась от нелёгкого груза ответственности… Сиди, я сама повешу, — усадила Вера Зубова обратно к столу.

Насчёт груза Вера не прогадала: из кармана куртки майора предательски выпали перчатки, да не простые — женские…

Самый страшный род войск, как известно всем и каждому, — стройбат. Потому как этим даже оружия не выдают. Следуя такой бесхитростной логике, самые нестрашные — морские пехотинцы и десантура, а мотострелки — в аккурат на втором месте после стройбата.

Можно только представить себе ужас условного противника, если бы он узнал, что мотострелки получают инструктаж по рукопашному бою…

— Наша задача, духи, при демонстрации приёмов рукопашного боя действовать максимально реалистично и при этом не поубивать друг друга, — на такой жизнерадостной ноте начал занятия сержант Гунько.

— То есть вы не должны поубивать нас, — догадался Нестеров.

— Так, берём, ребятки, по штык-ножу и потихонечку начинаем, — скомандовал Гунько.

— А где штык-ножи? — ступил Лавров.

— А что у нас с воображением, Гарик? — поинтересовался Бабушкин. — Ротный приказал проявить фантазию. Вот представь, что моя рука — это штык-нож. Представил?

— Представил.

Хоп! Резкий «тычок» рукой пришёлся в живот Лаврову, тот согнулся от боли.

— Вот, Лавров, это всё из-за отсутствия фантазии. А вот представил бы, что на тебе бронежилет, и всё было бы нормально…

Вставай давай, чего разлёгся?

— А я представил, что лежу на кушетке в санчасти, и медсестра мне говорил, что с фантазией у меня всё нормально…

Надо сказать, что отношения начальник-подчинённый — вещь весьма условная. Кажется, что начальник командует, а подчинённый — выполняет, однако бывают случаи, когда всё происходит с точностью до наоборот.

— Значит, так, товарищ майор, — начала инструктаж Зубова сержант медицинской службы Щекочихина. — Вы будете стоять здесь за дверью, а я буду принимать «ходоков». Как «ходок» зайдёт, так вы его — хлоп! И в мешок!

— Лариса Анатольевна, что-то роль вы мне какую-то выбрали…

За дверью стоять…

— А вы как хотели, товарищ майор? Чтобы я вам списки воздыхателей по мере поступления составляла? Нет уж, охотиться — так вместе!

Определение диспозиции пришлось ускорить, потому как раздался стук в двери…

— Минуточку! — откликнулась медсестра, а Зубов тем временем спрятался за дверь. — Войдите!

Сначала в кабинете появилась коробка конфет, а уж с ней и офицер.

— Здравствуйте, Ларисочка…

— На месте стой, раз-два! — раздалось из-за спины офицера.

— Товарищ майор?.

— Что, Никишин, горлышко заболело?

— Так точно, горло, товарищ майор. — Судя по глазам офицера, ещё у него отчаянно болело только что разбитое сердце.

— Рот открой, скажи «А-а-а», — скомандовал Зубов. — Рот закрыть.

В шесть часов — ко мне в кабинет, за рецептом. А пока — свободен.

— Конфеты можно оставить, — поставила последнюю точку Щекочихина.

Конфеты были покорно оставлены на столе.

— Надо же, сработал «капкан»! — удивился Зубов.

— Мои любимые, — прочла название конфет Лариса.

— Всё правильно, — подтвердил майор, — охота без трофеев — как свадьба без драки… Ой, я же перчатки ваши принёс…

— Так они у вас?! А я их утром обыскалась!

— Вы их вчера у меня в машине забыли… — Не найдя перчаток в кармане, Зубов прозрел: — А я их, судя по всему, дома…

— Смотрите, товарищ майор, — съязвила медсестра, — как бы вы сами в свой капкан не угодили…

Староконю почти что повезло. Он не успел попасть в капкан, однако незаметно мимо Зубова проскользнуть ему не удалось…

— Са-ша… Я же тебя просил, — начал профилактику замполита Зубов, — я тут уже отлов вашего брата начал. Думаешь, ты один такой прыткий?

— А я по делу. Хочу посмотреть — что завтра детям показать?

— У нас Шматко этим занимается!

— Доверяй, но проверяй, товарищ командир.

— Слушай меня, Староконь, завтра я издам приказ по части, которым запрещу тебе общаться с противоположным полом. В нём же я перечислю все твои «подвиги». Пусть народ почитает!

— Николаич, а если это любовь? — не сдавался замполит.

— Докажи! — предложил Зубов. — Женись!

— Пиши приказ! — предложил Староконь.

— А может быть, мне расстрелять тебя, Староконь?. Ладно… В шесть я приказал всем офицерам явиться ко мне в кабинет. Есть тут у меня одна идея антисексуальной революции. Ты офицер?

— Офицер…

— Так чего стоишь? Без пяти шесть! Бегом!!

Пожалуй, по такому поводу собрание офицеров ещё не проводилось… Впрочем, всё когда-нибудь происходит впервые…

— Слушайте меня внимательно. Завтра после концерта наших подшефных никто не расходится. Все остаются на семейные посиделки. На посиделки все приходят с жёнами! Это приказ!

— А у кого нет жены? Как с половинками быть? — возразил Зубову Староконь.

— Четвертинок берите!

— Случилось что, товарищ майор? — сделал следующий заход замполит.

— Ничего не случилось, — Зубов несколько секунд помолчал, собрался с мыслями и, наконец, продолжил: — Армия — это наша семья, так? Семью хранить надо? Вот мы завтра сохранением и займёмся.

Пусть все друг с другом перезнакомятся, кто не успел… Посмотрят друг другу в глаза… Запомнят, кто с кем пришёл. Не определившиеся определятся. И так далее. Сомневающиеся да развеют сомнения свои…

Особенно я надеюсь на единение наших прекрасных половин…

— Николай Николаевич, а тёщи наших офицеров в данном случае к половинам относятся? — решил уточнить Староконь.

— Тёщи?. — Долго думать над этим вопросом Зубову не надо было. — Нет, тёщи — это перебор…

Первое, что сделал Зубов, зайдя домой, — это попытался найти перчатки медсестры. Безуспешно.

— Ты случайно не это ищешь? — протянула перчатки супруга.

— Ага, вот они и нашлись! — радостно провозгласил майор, по глазам жены понимая, что его радость разделяют далеко не все… — Вера… Вера, ты даже себе не представляешь, как всё наоборот…

— Что «всё», Зубов? Сначала она берёт трубку у тебя в кабинете, потом ты задерживаешься в медсанчасти, потом эти чёртовы перчатки…

— Да, вот в свой капкан и угодил… Родная моя, мы столько лет вместе, и между нами никогда никаких недомолвок не было. Обещай, что сейчас меня внимательно выслушаешь и постараешься понять.

— Как жена командира?

— Как жена командира… Завтра, Вера, у меня не просто культурно-массовое мероприятие, и не просто посиделки… Завтра я нашу часть к нормальной жизни возвращать буду… И поверь, без тебя мне с этой задачей не справиться…

 

Глава 31

Детский десант высадился в части. Первой жертвой pr-кампании майора Зубова стал рядовой Щур. Он встречал будущее пополнение в Ленинской комнате.

— Дети, а про Великую Отечественную войну вы слышали?

— Ну, конечно! — ответила вместо детей учительница. — Вот у Женечки прадедушка воевал. Мы его в школу приглашали. Он рассказывал.

— Мой прадед до Берлина дошёл! — гордо заявил Женечка.

— А вы знаете, что бои проходили и на территории нашей части?

— Д-а-а… — хором подтвердила детвора.

— Нам директор музей рассказывал! — разговорился мальчик Женя. — А ещё он говорил, что в вашей части клад немецкий зарыт…

— Смирно! — оборвал разговор Щур. В комнату зашёл Шматко.

— Успокойся, Щур, пока я тебя не успокоил, — выглядеть цербером перед детьми Шматко не хотелось…

— Здра-ви-я же-ла-ем, то-ва-рищ ко-ман-дир…

От такого приветствия и скала бы прослезилась, а Шматко не был скалой…

Следующим номером программы по агитации подрастающего поколения должна была послужить езда на «ЗИЛе», который уже успели заправить бензином: теперь на нём можно было смело катать детей, не боясь отравить их выхлопом керосина. Возить детишек должен был Соколов, а рассказывать про военную технику — Гунько.

Вот уже и Шматко с отрядом детишек показался.

— Ну, что, Гунько, принимай отряд под своё начало.

— Есть «принимать отряд»! — отчеканил Гунько и переключился на отряд: — Отряд, внимание! Просьба рассредоточиться по периметру, чтобы всем было видно технику…

С тем же успехом он мог их попросить быстренько вывести мелком на асфальте бином Ньютона.

— Ё-моё! Гунько, ты сейчас с кем разговаривал? Какой периметр?!

Какая техника?! Это же дети! — возмутился Шматко. — Ну-ка, детки, встаньте в круг, на машинку будем смотреть.

Что такое «встаньте в круг», поняли все…

— Дяденька солдат, а вы нам мотор покажете? — поинтересовался малец, оказавшийся ближе всех к Гунько.

— Конечно, покажем! — ответил за Гунько Шматко. — Мотор в машине — это ж самое интересное!

Несмотря на то, что мотор — это самое интересное, много времени на знакомство с ним не понадобилось. Куда занятнее было опробовать особенности такой большой и военной машины. Машина ехала медленно и по очень странной траектории. То ли Соколов, который был за рулём, решил отдать рулевое колесо в детские руки, то ли он умудрился выпить как раз столько, чтобы уже ничего не соображать, но ещё не заснуть.

Шматко не мог остаться равнодушным: каких-то десять минут назад «ЗИЛ» стоял в окружении детишек, и ничто ему не грозило.

Теперь же детишки куда-то испарились, а с грузовиком творилось что-то неладное, хорошо, что на такой скорости…

— Какого хрена… — не успел Шматко закончить фразу. Догнав машину, лейтенант распахнул дверцу кабины — чтобы увидеть её полностью заполненной детьми… — Вот вы где, мои хорошие! А вас в столовой каша ждёт!

— С хреном? — отозвался малец, пристроившийся где-то на голове Соколова.

— С маслом и молоком! Это спец-еда, чтобы стать сильным и здоровым, — торжественно провозгласил Шматко, начиная процесс выгрузки детей из кабины. Были бы в расположении представители книги рекордов Гиннеса — был бы сегодня ещё один рекорд: по количеству детей в одной кабине грузовика.

Наконец дети выстроились, изображая сильно помятую версию тех ребятишек, которые не так давно рассматривали мотор.

— Ну, что, орлы, орлятушки, орлёнки, хотите в Армию?

— Да-а-а! — разлетелось над частью…

В последний раз Лариса Щекочихина проделывала нечто подобное в глубоком детстве… Девочки с интересом наблюдали, как медсестра, напевая колыбельную, перебинтовывала голову медвежонку.

— Баю, бай, баю, бай — спи, Мишутка, засыпай, — кажется, окончательно впав в детство, запела Лариса.

— Ну, что, девчата, спасёте раненого? — подвёл итог лечению плюшевых игрушек вездесущий Шматко.

— Спасём!

— Жить будет? — обратился лейтенант к медсестре.

— Будет. Если захочет… А если не захочет — заставим…

— Ну, девочки, пора идти на военную кухню, ребят кормить.

— Дяденька, мы не можем, у него ещё лапка не зажила, — заявила девочка со слезами на глазах…

— Так мы её зелёнкой помажем, и лапка заживёт, — нашёлся Шматко.

— Не надо зелёнкой — она щиплет, — запричитали все девочки сразу.

— Ну, тогда спиртом, — нашёл альтернативу лейтенант.

— А спирт не щиплет? — поинтересовался какой-то особенно продвинутый ребёнок.

— Спирт? Нет, спирт, он только вначале щиплет, а потом — хорошо, — заверил Шматко.

Детское безумие рано или поздно должно было закончиться.

Испробовав военную автотехнику и военную кухню, посетив санчасть и Ленинскую комнату, дети вымотались, заодно вымотав своих наставников.

— Так, дети, ну-ка, построились, как вас сегодня научили! — Шеренга получилась кривенькая, но надо признать, что бойцы на первом месяце службы держат строй не лучше… Правда, в отличие от детей, бойцы если и пропадают из части, то, как правило, норовят убраться подальше с её территории, а не скрываться в каком-нибудь заброшенном гараже…

— Николай Николаевич, ребёнок пропал! — Учительница уже три раза пересчитала детей по головам — мальчик Женя бесследно исчез из поля зрения…

— Как пропал? Не может быть! — упавшим голосом пробормотал Зубов.

— С этим всё может быть! Это же Женя! — не захотела подбодрить майора учительница.

— Не волнуйтесь, с территории части он никуда не денется. Это нереально! — продемонстрировал пример позитивного мышления Староконь.

— Так, всё ясно! — принял решение Зубов и тут же перешёл к демонстрации лучших образцов командного голоса. — Внимание командирам рот! Пропал ребёнок! Зовут Женя! Срочно проверить все закреплённые за ротами территории и помещения! О результатах поиска докладывать каждые пять минут! — Зубов перешёл с командного на общечеловеческий: — Не волнуйтесь, сейчас мои орлы вашего «гаврика» быстро найдут!

— Не Гаврика, а Женечку! — У учительницы после пропажи ребёнка чувство юмора внезапно улетучилось. — Гаврик вон, в строю стоит… Вы не представляете себе, что это за ребёнок… Он в любую щель пролезет…

Однажды ножкой дивана язык прищемил… Это…

— Ну, у нас тут всё не так просто, у нас ножки диванов к полу прикручены — это всё-таки армия…

— Армия?! — не сдавалась учительница. — Да если бы это была экскурсия на Байконур, он бы запросто уже в космос улетел!

Часть была прочёсана мелким чёсом — вдоль и поперёк: казарма и столовая, хоздвор и чепок… Парень попался упорный — поиски обещали тоже быть упорными и напряжёнными. Учительница периодически пускала слезу, повторяя, как заклинание:

— С ним обязательно что-то случилось…

— Ничего с ним не случится, — не выдержал Зубов. — Это же будущий защитник Родины! Похоже, накрылись наши посиделки медным тазом, — добавил командир, обращаясь к Шматко…

Нельзя сказать, что Женю нашли. То есть, конечно, нашли, но правильнее сказать, что он сам нашёлся.

Караульный в очередной раз обходил периметр, отсчитывая минуты до смены караула, когда из-за крайнего бокса раздался звук, которого не должно было быть. В боксе на консервации уже лет десять как хранились в законсервированном состоянии несколько «Уралов».

Впервые за всю службу солдат снял автомат с предохранителя. Набрав дыхание, он — как нырнул — резко зашёл за угол.

— Стой, кто идёт?

Стоял, а до этого шёл мальчик Женя, тот самый, который умел поднимать ножки диванов и стартовать с Байконура.

Дети уже давно выехали за расположение части, причём выехали в полном составе, а Зубов всё не мог прийти в себя.

— Это же ЧП, Саша! — грузил он замполита. — А если бы часовой выстрелил в ребёнка? Ты представляешь последствия? — Любопытно, что имел в виду майор под последствиями — здоровье ребёнка или целостность части?

— Коля, успокойся, — Староконь был не склонен переживать из-за случившегося. — Я тебе так скажу: с одной стороны, это, конечно, ЧП. А с другой — мы-то задачу выполнили!

— Какую задачу?

— Ну, как? Обыкновенную. Обеспечение весеннего призыва!

— Ну что, медный таз отменяется, — подытожил Зубов. — Пойдём, нас уже половины ждут.

Блеск и нищета, огонь и пламя, словом, армия — территория контрастов. Пожалуй, если бы кто из солдат второй роты попал на этот офицерский бал, он бы решил, что оказался в неком виртуальном пространстве. Праздничное застолье: офицеры и их дамы, казалось, где-то вдалеке вот-вот зазвучит гитара, и сам Денис Давыдов в роскошном гусарском мундире споёт одну из своих баллад. Хлопнула пробка шампанского.

— Господа офицеры! — начал тост майор Зубов. — Предлагаю выпить за наших боевых подруг! За прекрасных дам! Именно благодаря им… Не без нашего участия, конечно… Пройдёт немного времени, и в нашей части мы будем принимать уже наших детей!

— Так, я не понял, за что пьём? — не врубился в замысловатый тост Шматко.

— Здрасьте, блин, — за здоровье! — расшифровал Зубов.

— Ну, будь здоров, Олег Николаевич, — пожелал себе Шматко.

— А сейчас объявляется белый танец, — Зубов по совместительству принял на себя обязанности тамады.

— Юденич приглашает Колчака! — провозгласил Староконь.

— А у вас неплохое чувство юмора, — удивилась Щекочихина.

— Спасибо, Лариса Анатольевна, пригласите меня на танец!

— Как Юденич или как Колчак?

— Как женщина мужчину, — попросил Староконь.

— Я вас приглашаю… Саша…

Саша и Лариса вышли на центр импровизированного бального зала. Хорошо, что этой пары не видели брошенные Староконём несчастные женщины местного общежития… Одной пощёчиной замполит бы не отделался…

— Ну, вот видишь, это не мой фронт! — наконец-то попытался подобрать ключики к супруге Зубов. — А то сразу — бац, и мужа под колпак.

— У меня есть тост! — неожиданно заявила причина колпака товарища Зубова. — Я предлагаю выпить за… — паузу Лариса выдержала на зависть всем театральным институтам страны… — самого классного, умного, да и, чего скрывать, красивого мужчину… ЗА НАШЕГО КОМАНДИРА, ЗА ЗУБОВА!

— Ура!! — рявкнула мужская половина собравшихся, женскую половину было просто не слышно…

Зубов не ожидал такого… тоста. Так подставить своего командира перед женой!.

— Ну, что, Зубов, — улыбнулась Вера, — снимай колпак!

 

Глава 32

— Ну, и где дисциплинка у нас?! — Зубов был сегодня не в самом лучшем настроении.

Как известно, если начальник в плохом настроении, он считает главной своей задачей сделать так, чтобы такое же было у всех подчинённых.

— Чего можно от бойцов ожидать, если офицеры на неё хрен с огорода клали. Кто мне скажет, где Староконь?! — продолжил свою мысль майор.

— Разрешите? — в кабинет заглянул Староконь.

— О, лёгок на помине… Ты где был?

— Я, товарищ майор, бойцам в мозги ходил, да в извилинах заблудился, — то ли пошутил, то ли поиздевался замполит. — Чем это у тебя, Кудашов, по ночам подчинённые занимаются? — сменил направление удара Староконь. — Я им про наш десант в Боснии, а они — носом в стол…

— Кто? — поинтересовался Кудашов.

— Соколов твой.

— Разберёмся.

Разборки Кудашова могли светить Соколову самое меньшее — полным излечением от привычки спать.

— Да подожди ты, дай слово вставить, — неожиданно подобрел Зубов, — а то мы тут договоримся… Боец у него заснул. Может, рассмотрим этот инцидент в кабинете Министра обороны? Или мне вспомнить, каким ты геройским курсантом был?

— Ладно, о деле — так о деле, — поспешно съехал с темы Староконь. — Всё, забыли. А с Соколовым я сам разберусь.

— Э, нет! — Зубова уже было не остановить. — Рассказ того стоит! А тебе наука будет, чтоб не опаздывал… Значит, слушайте. Служил курсант Староконь без залётов, только был у него дружок, Серёга Лошаков, сейчас он на Урале, в штабе округа. Их так и называли: два коня — Староконь и Лошаков.

— Николай Николаевич, давайте без интимных подробностей, — не выдержал замполит.

— Сам на мину нарвался, теперь слушай… Как-то перед стрельбами выдал им начальник курса спирт — прицелы протереть. И нельзя сказать, что они их не протёрли! Только спирт сначала пропускали через фильтр.

— А зачем это спирт через фильтр пропускать? — не догнал Шматко. — Это ж спирт! Чистяк!

— Не перебивай, Шматко. Оказывается, есть такая схема протирки прицела. В три приёма. Выпил, выдохнул на прицел — протёр.

— Интересная схема, — уважительно пробормотал Шматко.

— Применишь — уволю в запас, — пригрозил Шматко майор. — Слушаем дальше. Курсанты так «напротирались», что прямо в оружейке и заснули. Тут учебная тревога, дежурный в оружейку, а там кентавр спит: голова — Лошакова, а туловище — Староконя.

— Ну, Николай Николаевич, тогда я тоже историю вспомню, — пробиваясь через смех присутствующих, попытался вставить своё лыко в строку Староконь. — Только теперь про вас…

— Отставить! — Хорошее настроение вновь покинуло Зубова. — Станешь командиром — вспомнишь, а пока я тут рулить буду. Так что плавно переходим к делу. А дело такое: придётся вспоминать нашему замполиту навыки общения с оптикой.

— Нальёте, что ли?

— Сейчас!. Завтра к нам в часть на испытания доставят прицел.

Задача — принять по всей форме и определить в оружейную комнату…

Теперь по поводу «нальёте». Задача Шматко — с прицелом офицер прибывает. Встречу организовать надо. Из округа всё-таки…

— А мы гостям из округа всегда рады, поляну где накрывать будем? — угадал Шматко.

— В лесу поляну накроем, — скривился Зубов. — Возьмёшь бойцов, пойдёшь пни корчевать! Поляну ему подавай! Для начала у меня в кабинете столик организуем, а так посмотрим…

Подъезжающий «ГАЗ-66» только издалека казался обычным грузовиком. Груз, расположенный в его кузове, делал его грузовиком не обычным и даже где-то исключительным. Пока приехавший из округа майор здоровкался с офицерами, перед солдатами части вырисовалась классическая армейская задача. Кузов был забит ящиками, причём прицелом эти ящики не были. Были они грузом, которым грузовик заполнили уже после прицела. Вытащить прицел без того, чтобы сначала не выгрузить эти самые ящики, не было никакой возможности.

Лихо выпрыгнувший из кабины офицер так же лихо представился:

— Товарищ майор, майор Завьялов. Прибыл в вашу часть для проведения испытаний оптического прицела!

— Зубов, командир части. — Представившись, майор решил представить своих почдинённых: — Знакомьтесь — заместитель командира второй роты Смальков, взводный — лейтенант Шматко.

— Шматко, ты задачу по выгрузке понял? — поинтересовался майор. — «Матрицу» смотрел? Вторую серию?

— Не, только первую… — В голосе лейтенанта слышна была нескрываемая надежда на то, что кино может помочь в переносе грузов.

— Ну вот, сейчас вторую посмотришь… «Перезагрузка» называется… — мрачно пошутил майор. — Ну что, майор, пойдём в штаб?

Как говорится, познакомимся поближе? — проводив взглядом убежавшего за бойцами Шматко, предложил Зубов.

— Только реквизит для знакомства захвачу. — Приезжий майор достал из кабины дипломат.

— О! Да у вас там ознакомительный процесс поставлен как надо! — порадовался Зубов.

— А то! — ухмыльнулся майор.

— Что за ознакомительный процесс? — кивнул Смальков на дипломат.

— Подпустим поближе — разберёмся, — Зубов был вовсе не так рад, как он это показал приезжему. — Ты, Смальков, иди, проследи, чтобы Шматко в матрице не заблудился…

Не так тяжело разгружать ящики… Но как только задумаешься, что выгружаются они из машины только для того, чтобы вновь быть туда засунутыми, — вес ящиков возрастает ровно в два раза.

— Товарищ лейтенант, а работы, если по-умному разобраться, на две секунды.

— Ты что, Гунько, твоя девичья фамилия Коперфилд, что ли? — заподозрил Шматко.

— Разрешите проявить смекалку, товарищ лейтенант!

— Ты будешь смекалку проявлять, а я — машину разгружать?

— Так, может, и разгружать не придётся, — озадачил сержант. — Офицер, который прицел привёз, точно знает, что ящик с прицелом первым в кузов грузили? Так?.

— Ну? И что? — не въезжал Шматко.

— Так, может, со стороны кабины зайдём? Так сказать, с тыла!

Аккуратненько удалим доску…

— Ага! Брезент ещё порежем, — прищемил хвост смекалке Шматко. — Отставить фокусы! В уставе что написано? «Солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы…» Ключевое слово какое?

— «Должен».

— Нет, Гунько! Ключевое слово здесь — «Переносить»! Так что хватит мне тут мозги компостировать! Работайте, Акопяны… Ляськи- мосяськи… Хоттабычи, трах-тибидох…

В штабе тем временем шла разгрузка другого рода.

— Ну, что, пожалуй, начнём? — предложил майор Завьялов.

На столе Зубова образовалась довольно увесистая пачка бумаг, извлечённая приезжим офицером из дипломата.

— По ходу испытаний придётся заполнять формуляры. Сила ветра, расстояние, темп, стрельбы, процент попаданий… В двух экземплярах. В НИИ требуют… И ваша подпись, товарищ майор…

— Понимаю, — разочарованно произнёс Зубов, параллельно закрывая ящик стола, в котором осталась невостребованной пара гранёных стаканов.

— В принципе это всё, — продолжил Завьялов. — Далее — дело за вами. А теперь, с вашего позволения, неофициальная часть мероприятия… — Из дипломата тем временем показалась бутылка водки. — Как говорится, за содружество родов войск!

Зубову полегчало:

— Вот это правильно! Прицел смазать надо!

— Да, на всё про всё — два дня! Результаты ждут в штабе округа, — официально выразился Завьялов и добавил уже более дружелюбно: — Но день приезда — не в счёт!

Даже самая идиотская работа рано или поздно заканчивается…

На краю кузова появился Папазогло с маленьким футляром в руках.

— Что это? — Шматко был оскорблён в лучших чувствах.

— Прицел, — выдвинул теорию Папазогло.

— Так какого… в смысле, его, что, в кабину нельзя было положить? — разделил чувства Шматко Гунько.

— Значит, нельзя было, — Шматко разбирался в правилах хранения прицелов. — Это же прицел! Он, знаешь, сколько стоит? А ты — в кабину!

Вышел покурить, вернулся — нет игрушки! И тебя в детский мир усиленного режима, понял?

Тем временем Папазогло, держа на плече бесценный прибор, отважно боролся с гравитацией на краю кузова.

— Так мне его что, обратно нести?

— Стой и не двигайся, Папазогло! Смирно! — с ужасом произнёс Шматко. — Слушай внимательно каждое моё слово. Ты сейчас аккуратненько передашь прицел мне… Понял?

— Понял…

— Выполняй.

Ошарашенный Папазогло выполнил. Шматко не дышал, пока прицел не оказался у него в руках.

— Пронесло… Папазогло… Не поверишь, на тебя даже кричать не хочется… Сходил бы ты к Гудвину — за мозгами…

— А кто это? — не понял Папазогло.

Заканчивать знакомство на водке — плохая примета. Начавшись у майора Зубова в части, знакомство продолжалось в бане. Увы, вот уже который раз Зубов отказывал себе в удовольствии сопроводить гостя в баньку. На этот раз его там заменил Шматко. Именно он сейчас и зашёл в кабинет к майору с докладом.

— Разрешите, товарищ майор?

— Наконец-то! Долго же вы в баньке парились, а Завьялов где?

— Тут, товарищ майор, такое дело вырисовывается. Похоже, что майор этот… Завьялов… совсем и не майор!

— Шматко, ты что, ещё не протрезвел?!

— Не, так-то он, конечно, майор, но не специалист по оптике — это точно. Думаю, что «засланец» он из штаба, а прицел — так, прикрытие.

— Обоснуй.

— Вот бинокль — это оптика? Так какой же он специалист по оптике, если про бинокль меньше меня знает?

— Да… Он мне тоже сразу не понравился, — задумался Зубов. — Надо теперь ухи на макухе держать… Так он что, уже по части с диктофоном бегает?

— Никак нет, — успокоил Шматко. — Он сейчас в медсанчасти на перевязке. В бане сидим, я ему: не лезь — там кипяток, а он — я проверю…

Ну и проверил, рука теперь, как клешня у рака… Вчера ещё ничего было, а утром он в санчасть побежал… Да, и ещё он просил, чтобы стрельбы без него начинали.

— Нормальный ход?!

— Оно, может, и лучше, что без него. Без посторонних-то — точно не облажаемся.

— Ну, без него, так без него… Значит, так. Давай, готовь стрелков, и пошли в оружейку за прицелом. Выезжайте, я догоню…

— Рота, смирно! Товарищ майор… — Шматко, рота и прицел собрались в одном месте под названием полигон.

— Вольно. Ну, как отстрелялись?

— На зачёт. Можем теперь с прицелом пробовать, — доложил Смальков.

— Да подожди ты, с прицелом, — вздохнул Зубов.

А вздыхать было от чего. Инструкция к прицелу была написана на арабском, на английском, вот только по-русски в ней не было ни слова.

Странный какой-то, нерусский прицел…

— Английский кто-нибудь знает? — с надеждой посмотрел на Шматко майор.

— Щур знает английский, товарищ майор, — доложил Соколов.

— Щур, ко мне! — отреагировал Зубов.

— Так он же в части, — разочаровал Смальков. — «Боевой листок» рисует по приказу майора Староконя.

— Николаич, я ж не знал, что нам переводчик потребуется, — замполит свою ошибку признавать не хотел.

— Не знал он… Мне теперь что прикажешь — с китайского или арабского переводить?! Шматко, дуй в часть за Щуром!

— Товарищ майор, если надо, я могу попробовать с арабского перевести, — прозвучал голос Фахрутдинова, — понимаете, товарищ майор, дело в том, что я… ну… когда…

— Так, стоп! С арыком твоих знаний мы потом разберёмся, — скомандовал Зубов. — Смальков, давай так: чтоб мы здесь задницами не толкались — всех обратно в часть. Фахрутдинова оставь, посмотрим, какой из него переводчик. — Командирские глаза впились в честные-пречестные зеркала души Фахрутдинова. — Ты, кстати, рядовой, как сегодня отстрелялся?

— На отлично.

— Вот и отлично! Ты глянь, универсал какой. И стреляет, и арабский знает. Ты часом не моджахед, Фахрутдинов?

— Никак нет, я татарин… Товарищ майор, а может, Вакутагина привлечь?

— Зачем? Мы что тут, кашу варить приехали?

— Товарищ майор, он белку в глаз бьёт…

— Фахрутдинов, тут у нас не охотничья пукалка, тут оптика…

— Так у Вакутагина в голове вообще лазерная система наведения стоит. Если он без оптики белку в глаз бьёт, а с оптикой — вообще в ноздрю попасть сможет.

— Смальков, Вакутагина ко мне! Быстро! — отрубил Зубов.

— Фахрутдинов, так ты откуда арабский знаешь? — вернулся к теме лингвистической одарённости личного состава майор.

— В школе учил. Нас сначала французскому учили, потом француженка в декрет ушла, а заменить некем. Стали искать, оказалось, завхоз Коран на арабском читает. Вот нам его учителем и поставили.

— Понятно, ну, что там?

— Понимаете, я же недолго учил… В общем, тут пишут, чтобы прицелы больше пяти в ряд не складывать, когда влажность при хранении большая — тоже плохо… На солнце не оставлять.

— Ага, и детям не давать, — продолжил майор, — и в носу им не ковыряться… Это я и без инструкции знаю, ты читай, как его в боевую готовность привести.

— А всё. Здесь больше ничего не написано.

— Спасибо, Фахрутдинов, очень ты нам помог. Значит, так, Фахрутдинов, стели свой бушлат и дуй в машину — грейся. Вакутагин, на огневую!

Собственно процесс пристрелки прицела заключается в том, чтобы добиться такого его состояния, при котором, ежели цель оказывается в перекрестии, то и пуля ложилась бы туда же. Так что задача Вакутагина была проста — подкручивать настройку прицела до тех пор, пока это знаменательное событие не произойдёт. Естественно, между подкручиваниями он стрелял, а майор, глядя в бинокль, рассказывал Вакутагину, как далеко от цели ложатся пули.

— Эх, раз, ещё раз, ещё много, много раз! Хоть пять цинков расстреляем, не уйдём, пока не пристрелями… Прям поэзия, мать её, — сокрушался майор.

Выстрел раздался, почему-то не дожидаясь того момента, когда Зубов скажет, посмотрев в бинокль, как легла пуля.

— Алё, гараж! Ты куда лупишь? Я ж ещё корректировку не сделал…

— А тут и так всё понятно, вправо уходит…

— Как определил?

— Так видно, куда пуля летит…

— Как это видно? Это ж не трассер.

— Трассер, товарищ майор, и слепой увидит, — всё, товарищ майор!

— Что всё? Ты что, Робин Гуд, в яблочко попал?

— Никак нет! В яблочко командир должен попасть. Попробуйте, товарищ майор!

— Ну что ж… Попытка — не пытка.

Зубов лёг на освобождённый Вакутагиным тулуп, прицелился…

— Десятка, командир! — доложил Шматко, глядя в бинокль.

— Ни хрена себе, — тихонько сам себе сказал Зубов и громко добавил: — Учитесь, пока я майор! А то подполковника дадут, мне не до этого будет…

Бюрократия абсолютно точно может доказать, что, какую бы тяжёлую работу вы ни делали, оформить её результаты — значительно тяжелее, а потому, волей-неволей приходится признать, что главная работа — бумажная. Именно ею сейчас и занимались господа офицеры — оформляли документы по результатам апробации прицела.

— Пиши. Дистанция двести метров. Ветер умеренный, боковой…

Есть? — продиктовал Зубов замполиту.

— Есть. Подписывай, Николаич.

— Интересно, хоть под вечер наш «коллега» из округа проявится?

Тут, кстати, и его подпись нужна. Шматко, давай, найди мне этого «пассажира» хоть под землёй. Хватит его по части выгуливать. Пусть ставит свою корягу, и цурюк на хауз!

— Есть, товарищ командир! — скорость, с которой кинулся Шматко, была напрасной тратой энергии — в дверях он уже добежал до своей цели, тормозить пришлось в объятиях майора из округа.

— Извини, майор, — приезжий продемонстрировал забинтованную руку, — как говорится, сунул грека руку в реку…

— Слава Богу, только руку! Держи, майор! — На стол перед офицером лёг заполненный формуляр. — Только объясни мне, — продолжал Зубов, — для кого мы тут резкость наводили?

— Я ж говорил, для НИИ.

— Странный какой-то этот НИИ — прицел инструкцией на русском языке не обеспечил.

— Как не обеспечил?! — удивление было не наигранным, про инструкцию приезжий майор не знал, но быстро нашёлся. — Это не НИИ плохой, а ты молодец, раз без инструкций во всём разобрался, — благодарность тебе светит.

— От кого? — засомневался Зубов.

— Как от кого? — разулыбался майор Завьялов — От НИИ!

Формуляров насобиралось прилично, даже не верилось, что всё уже позади.

— Быстро вы справились, — удивился майор.

— А то! Мы же МОТО-стрелки. А не вело-фото, — гордо ответил Шматко.

— Ну, что, скоро убываю… Пойду, по части вашей пройдусь…

Может, ещё одну перевязку в санчасти успею сделать…

В санчасть заезжий гастролёр не успел…

— Товарищ майор, за вами машина пришла, — доложил дневальный.

— Надо же, как не вовремя, — повеселел Староконь…

Не успела от штаба отъехать машина с майором Завьяловым, как в кабинете майора раздался звонок.

— Зубов слушает… Здравия желаю, товарищ полковник!. И вам того же!. Так точно… Спасибо… Кто должен приехать?. А, так он уже не должен, он только что уехал… Да… Серьёзно?. Да нет, ничего…

По телефону явно докладывали про уже успешно отбывшего офицера. Степень любопытства замполита дошла где-то до десятого балла по семибалльной шкале.

— Спасибо за предупреждение, — закончил разговор Зубов. — Лучше поздно, чем никогда…

— Слышь, Степаныч, ты охотничьи байки любишь? — не к месту поинтересовался Зубов.

— Я охотничьи колбаски люблю, — съехидничал Староконь.

— Эта байка повкуснее колбасок будет. Ну, устраивайся поудобней, я сейчас тебя этой колбаской кормить буду… — Рассказ у Зубова всё не начинался — смех разбирал…

— Не томи, Николаич! — взмолился замполит.

— Короче… Оказывается, есть у нас в штабе округа заядлый охотник — генерал-лейтенант Захаров. Он недавно из Пакистана вернулся. С выставки. Там ему прицел подарили…

— Кто подарил?

— Кто, кто… Талибы! Я откуда знаю? В общем, улавливаешь, что мы тут с тобой пристреливали?

— Да уж не тупой…

— Прикинь, оказывается, этот Завьялов — адъютант нашего охотника. Тот ему задачу поставил, а этот умник выбрал часть, которая банькой славится, — и вперёд! Двух зайцев сразу убил: и прицел испытал, и отдохнул, попарился…

— Да уж… Ещё и третьего зайца хотел завалить, — разозлился Степаныч. — В санчасть ему, видите ли, надо — бандит однорукий…

 

Глава 33

— В общем, ставлю общую оценку за стрельбы — «хорошо»! — подытожил совещание в штабе, посвящённое стрельбам, майор Зубов.

— Хорошо! — эхом отозвался Шматко.

— Плохо, Шматко, плохо! В нашей ситуации стрелять надо — как на чемпионате мира по биатлону!. — перехватив взгляд Кудашова, Зубов поправился: — В любой ситуации так надо стрелять! Ты, Шматко, когда курил, сигареты и то лучше стрелял.

— Не волнуйтесь, товарищ майор, мы своё на проверке наверстаем!

Это же предварительный результат, а на проверке вообще всё будет хорошо!

— «Всё будет хорошо» — это ты Верке Сердючке скажешь, а мне надо, чтобы всё было «Отлично»! Ладно! Отстрелялись сегодня и правда, ничего. Я бы даже сказал — очень даже ничего… Хотя, вас бы самих к мишеням поставить — тогда бойцы точно не промахнутся! Так, замполит, что у тебя?

Замполит полистал блокнот и наконец промямлил:

— Да, в принципе, уже всё сказано… Ждём комплексную проверку.

Обещали проверять не только стрельбы, а буквально ВСЁ! Так что нужно поработать с личным составом, настроить народ на боевую волну…

— Некогда нам настраивать, — вмешался Зубов, — давайте применим самонастраивающую систему.

— Это как?

— Это так: передайте личному составу — лучшие поедут в отпуск!

Это моё слово!

Бабушкин ещё не так давно был одним из лучших. Сейчас — худшим. У Бабушкина была депрессия. Она пришла к нему по почте в виде письма, которое сейчас и лежало перед ним на кровати…

— Да ладно тебе, Серёга, — пытался вывести его из кризиса Нелипа, — настоящий «Бабула» без бабы никогда не останется!

— Дурак ты, Берёза… И шутки твои — дуры. Такой, как Ленка, уже не будет…

— Ой, только не надо этих мыльных слов! Н-да… Слышь, Серёга, а может, это всё — шутка? Ну, не бывает, чтоб так вот на ровном месте — бац! И всё, прошла любовь, пишите письма!

— Бабула, ты чего такой мрачный? Ты ж сегодня стрелял, как этот… сибирский охотник! — это подошёл Соколов.

— Мы тут сейчас по части шли — столько одноглазых белок на деревьях — жуть! И все тебя вспоминают, — добавил Фахрутдинов.

— Отвалите, не видите — человеку без вас тошно! — встал на защиту земляка Нелипа. — Ему тут письмо пришло…

— От подруги? Угадал?

— Почти. От мамаши её. Пишет, чтоб отвалил. В общем, схема старая: доча выходит замуж, забудь, солдат, не для тебя ягодку растила…

— Вот зараза! — вырвалось у Фахрутдинова.

— Это кто зараза? — наконец-то оторвался от койки Бабушкин.

— Понятное дело, мамаша! Хотя… Как, кстати, твою девушку зовут?.

— Лена…

— Лена — тоже «молодец»! Тут до дембеля «кот наплакал», а она, коза, замуж!

— Сам ты козёл! — взорвался Бабушкин. — Понял?! Только козлы по два раза в армии служат! Не может Ленка так просто взять — и замуж выйти! Я же от неё неделю назад письмо получил! Всё было чики!

— Ну, за неделю, брат, знаешь, сколько может произойти… — Соколов Бабушкина утешать не хотел.

— Ты чего? Ты со своей Варей такое допускаешь?! — вмешался Нелипа. — Не слушай его!. Бабула, а ты чего вообще сопли распустил?

Тут действовать надо, а он разлёгся и корчит из себя… чёрт знает кого!

— А чё я должен делать?

— Вешаться!. — ласково подсказал Соколов. — Для начала — звонить надо подруге твоей! Ты от неё про «замуж» слышал? Нет! А от кого слышал? От мамаши! Ты от неё услышь, тогда и будешь тут влажность повышать. Тоже мне, Ромео в форме…

— Бесполезно! Я уже раз пять предлагал! Он никуда звонить не хочет!. И жрать не хочет, — махнул рукой Нелипа.

— Ну и пусть подыхает! — посочувствовал товарищу Соколов. — Пойдём гроб у Данилыча заказывать.

Оставшись опять один на один со своей депрессией, Бабушкин ещё крепче обнял подушку — на большее у него не было ни сил, ни желания… А Нелипа тем временем начал кое-что нашёптывать Фахрутдинову.

— Слушай, Ринат, есть идея! Пока этот звездострадалец валяется, давай позвоним этой Лене сами! А то и впрямь, повесится чувак в сортире… Пошли!

— Ну, как? — Фахрутдинов дожидался Нелипу в каптёрке.

— О-па! — Нелипа достал из кармана блокнот Бабушкина. — Блокнот нашего рыцаря Разбитого Сердца. Сработал чисто, рыцарь даже не шелохнулся.

— А телефон?

— Если есть блокнот — телефон уж как-нибудь разыщем! Так… Где же ты, Лена?. О, вот! «Лена». Тридцать восемь, шестнадцать, пятьдесят семь!

— А других нет?

— Других нет. Значит, она! — Нелипа тут же быстренько переписал номер Лены на бумажку.

— Ну, ты, Берёза, просто ксерокс! — отвесил комплимент Фахрутдинов.

— Бери выше! Сканер! А ты не стой — давай, тащи увольнительные!

— Так вы это… вы же их ещё позавчера «оприходовали», когда за посылкой ходили.

— Зашибись! И что же теперь делать? Там же возле почты постоянно патруль пасётся!. Так, думай, голова, думай…

Думал Нелипа головой, на которой были прикреплены глаза.

Именно они первые и остановились на вешалке с офицерскими плащ-палатками.

— А если маскарад устроить? Наденем офицерские плащ-палатки и…

— Зимой — плащ-палатки?.

— А какой патруль волнует, в чём офицеры ходят?! Может, я куртку постирал! И вообще — капюшон на фэйс — и вперёд! Хрен кто тормознёт! А если тормознёт — наглостью задавим! Ты же десантник, Фахрутдинов!

— Вляпаемся мы с этим «марш-броском»…

— Не дрейфь, пробьёмся! Или ты боишься по второму сроку все прелести самоходов испытать?. В общем, так, я блокнот обратно верну, а ты готовься — через полчаса выходим!

Зубов в самоволку ходил очень давно. Ещё когда курсантом был.

Да и зачем, когда дома ждёт любимая супруга.

— Привет, дорогой! Просила тебя сегодня не задерживаться — бесполезно.

— Ой, напомни, а что у нас сегодня?

— Сегодня — подготовка к завтра.

— А завтра что? — Вроде как проверка части ещё не началась — вокруг одной темы крутились мысли командира…

— Завтра приезжает наша мама! А сегодня мы договаривались квартиру убрать и всё приготовить. Я уже и с соседями насчёт раскладушки договорилась.

— Для мамы? — наивно переспросил майор.

— Ну что ты такое говоришь? Для тебя, конечно!

— Вера, ты же знаешь, у меня после раскладушки неделю спина не разгибается…

— Коля, ты сам сколько раз говорил: солдат должен стойко переносить все… Ну? Что переносить?

Делать было нечего — пришлось майору продолжить фразу:

— Все тяготы и лишения воинской службы! Но при чём тут тёща?.

Слушай, Вер, а может, я лучше у Староконя переночую? У него диван есть свободный…

— Ага, сейчас! Знаю я вашего Староконя! Наслышана! Особенно о «переночевать». Всё! Марш к соседям за раскладушкой!

Изобретатель офицерских плащ-палаток не предполагал, что в них будут лазить через забор, — что и подтвердил Нелипа, зацепившись за него в самый ответственный момент.

— Ты чего там? — не врубился в ситуацию Фахрутдинов.

— Да, блин, зацепился! Как офицеры в этих балахонах ходят?!

Неудобно же! — закончить Нелипа не смог — в падении связки плохо работают.

— Тихо ты! Не шуми! Давай на всякий случай через дворы, а «засветимся» уже на обратном пути, когда дело сделаем. Пошли!

Впереди показался патруль.

— Ну что, десантник, пора! Главное — уверенно и нагло! И голову не поднимай! — проинструктировал Нелипа.

— А чего у тебя голос дрожит? — поинтересовался Фахрутдинов.

— От холода! Я ж тебе не эскимос — зимой в плащ-палатке бегать!

Ладно, как говорится — замполит не выдаст, командир не съест! Пошли!

Парочка быстрым шагом прошла мимо патруля, отдавая честь.

Патруль отдал честь совершенно автоматически. Продрогший патрульный офицер, глядя на одежду не по сезону, выразительно покрутил у виска.

Почта была взята, вместе с телефоном и телеграфом, правда, пользы от этого оказалось — чуть.

— Слушай, какой кайф — когда тебе офицер честь отдаёт! Улёт!

Супер! — всё не мог прийти в себя Нелипа.

— Ты лучше скажи, что дальше делать будем? — Фахрутдинова больше интересовал практический результат затеи. — Телефон-то «мёртвый»! Мамаша, судя по всему, блокировала дочурку по полной программе. Сутками у телефона дежурит. Рефлекс на мужской голос выработала. Услышит «Алло» — и трубку бросает… Может, надо было голос на женский поменять?

— Нам сейчас походку менять придётся… Смотри — Кудашов!

Навстречу и вправду шёл капитан Кудашов.

— Блин!. Давай в сторону! — задёргался Фахрутдинов.

— Куда?! Спокойно! Работаем! Всё как на почте! Не дрейфь!

Кудашов прошёл мимо, даже не подняв головы. Даже не отдав честь таинственным офицерам в плащ-палатках.

— Честь надо отдавать, товарищ капитан! — наглым грубым голосом изобразил Нелипа.

— Что? — Нелипа застал капитана врасплох.

— Честь надо отдавать, товарищ капитан! Какой пример вы подаёте подчинённым?

Кудашов пытался разглядеть «незнакомых офицеров», но ему мешали темнота и капюшоны.

— Виноват, задумался, — отдав честь, Кудашов попытался уйти.

— Задумываться будете на политзанятиях, а здесь будьте добры — соблюдать устав! — поймал кураж Нелипа. — Ясно?

— Так точно!

Оставив Кудашова с мыслями об уставе, Нелипа и Фахрутдинов развернулись и пошли в сторону части. Спокойно идти они не могли — смех рвался наружу из всех щелей их молодых организмов.

Не мог спокойно идти и Кудашов. Что-то не то почувствовал он в офицерах, лица которых были скрыты под капюшонами. Немного постояв, он последовал за ними.

— Не, ты видел его лицо?! — Фахрутдинов попытался скопировать лицо Кудашова. — «Виноват, задумался»…

— Он бы ещё сказал: «Извини, барин, не признал!» — ржал Нелипа. — По всем приметам — уйдём на дембель богатыми! Ротный не признал!!

— Да ё-моё! Ротный возвращается! — Нелипа, обернувшись, увидел приближавшегося Кудашова. — За нами идёт!

— Что делать будем?

— Не поворачивайся! И на хрена мы его трогали?! Ладно, прорвёмся! Пошли! — Нелипа решительно зашагал к КПП, увлекая за собой Фахрутдинова.

— Мы что — через КПП пойдём?

— А ты хочешь, чтобы мы у него на глазах через забор перелезли?

Так, «вертушку» проходим быстро, капюшоны на лицо!

— Ну, Берёза!.

Бойцы надвинули капюшоны на лица и быстро пошли в сторону КПП.

На беду самовольщиков — не путать с самогонщиками — пройти вертушку в это время решили не только они. Навстречу выдвигался Староконь — собственной персоной. Как известно, спешка хороша лишь в одном случае, и это был не он. Замполит столкнулся к Нелипой, капюшон с последнего слетел…

— Нелипа? Ты что здесь делаешь?. И что это за маскарад? — заметив позади ещё одного персонажа в плащ-палатке, Староконь заинтересовался происходящим в два раза сильнее. — А это у нас кто?

Ну-ка, Гюльчатай, открой личико! — Староконь отбросил с лица Фахрутдинова капюшон. — Фахрутдинов?! Ты?! Повторяю вопрос: «Что это за маскарад?»

— Товарищ майор, мы это… на минуту… чтоб не промокнуть, — начал лепить горбатого Нелипа.

— А что, на улице дождь? Что-то не замечал! Нелипа, ну ты-то сам — понятно… А молодого чего за собой тянешь? Что за союз поколений?!

До полного счастья не хватало Кудашова — и он появился.

— Так вот за счёт кого нашего офицерского корпуса прибыло!

«Честь надо отдавать, товарищ капитан!»?! — съехидничал капитан.

— Павел Наумович, а что случилось? — замполит пытался понять, что происходит…

— Случилось, Александр Степанович, случилось! А для этих двух гавриков ещё и случится! — радостно заметил Кудашов.

Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно… Мучительно Нелипе и Фахрутдинову будет в любом случае, а пока…

— Я ему: «Стоять, товарищ капитан! Ко мне!» А он: «Виноват, задумался!» Я говорю: «Задумываться будете на политзанятиях, а здесь будьте добры — соблюдать устав! Ясно?» — живописал Нелипа.

«Стариков» буквально рвало от смеха.

— Подожди, Берёза! Ты так и сказал: «Стоять! Ко мне!»?

— Фахрутдинов, подтверди! — обратился за поддержкой сержант.

— Так и было! Вздрючили ротного по полной программе!

— Да, знатно вы его развели! И что теперь вам за это будет? — перевёл разговор в более практическую плоскость Соколов.

— Что бы ни было — ради такого кайфа и потерпеть можно, — вздохнул Нелипа.

— Кудашов обещал рапорт командиру написать. А замполит сказал, что подарит нам дембель в новогоднюю ночь! Сказал, что как куранты двенадцать пробьют, так проездные и выдаст, — поделился Фахрутдинов.

— Ну, Берёзе не привыкать, а вот нашему десантнику ещё один бонус привалил! — подытожил Гунько. — Так, глядишь, Фахрутдинов, и третий срок тебе набежит! Ладно, не бойтесь, — Староконь пугает! Оно ему надо? В новогоднюю ночь в штаб приходить…

— А он не сам придёт, он Кудашову прикажет. Вот у ротного воспоминания от вас останутся…

— А они у него и так останутся!

Это уже не был смех — дедушки уже просто плакали…

— Ладно, а в самоход-то зачем ходили? — совершенно серьёзно спросил Бабушкин. — Вы Ленке звонить ходили? Я же видел, как Нелипа мой блокнот увёл!

— Да… Акопян из меня хреновый…

— Ну, так дозвонились или нет?

— Дозвониться-то дозвонились, а вот поговорить не получилось, — бросил Фахрутдинов. — Там во дворе злая мамаша. Короче, не хочет она выходить на связь с местной цивилизацией, трубу постоянно бросает…

— А может, это сама Лена трубку бросает, — откуда вы про маму знаете? — засомневался Соколов.

— Сокол, ты достал! — разозлился Нелипа. — Тебе же сказали: неделю назад письмо от Лены было!

— Слушайте, есть вариант ускорить процесс! — снизошло на Соколова озарение. — Ротный же сказал сегодня, что по результатам проверки лучшие пойдут в отпуск! Вот и надо из Бабулы сделать «лучшего из лучших»! «Зе бест оф»!

— Не, ну при таком раскладе, Сокол, как говорят в рекламе:

«Привет, мозг!» Идея принимается, а дальше — дело техники! — Сержант хлопнул Бабушкина по плечу. — Поедешь в отпуск! Десять дней тебе во, — показывая на горло, — как хватит! — поддержал Нелипа.

— Так до отпуска всё ещё может навернуться без отката, — засомневался Бабушкин.

— Значит, будем параллельно проводить телефонные атаки! — утешил Фахрутдинов. — Не может быть, чтобы мамаша из дома не выходила. Прорвёмся! Лишь бы на почту попасть.

— Всё, завязали! — проснулся в Нелипе сержант. — Всем спать и видеть эротические сны!

— Николай Николаевич, забыл спросить — ты тёщу-то встретил? — Староконь и Зубов на крылечке штаба подводили итоги уходящего дня.

— А куда я денусь с подводной лодки? Встретил, конечно, теперь самое тяжёлое впереди… Вот, вечером с одной работы на другую пойду.

Как говорится: «Есть такая профессия — тёщу развлекать».

К смеющимся офицерам подошёл совершенно не весёлый Кудашов.

— Товарищ майор, у меня рапорт по поводу вчерашней выходки Нелипы и Фахрутдинова. Если вы не в курсе, разрешите доложить?

— Мне Александр Степанович уже доложил.

— Тогда разрешите всё изложить в письменной форме! Я считаю, что подобные выходки…

— Павел Наумович, давайте не будем выносить сор из избы!

Любой проверяющий только и ждёт от нас подобной писанины. В свою очередь я даю вам слово — виновные будут наказаны со всей строгостью! Обещаю!

Молодые бойцы второй роты, совершенно ошалевшие под утро, были выстроены в казарме, дабы внимательно выслушать сержанта Гунько.

— Так вот, по итогам проверки части лучшие поедут в отпуск! А какая рота у нас в части самая лучшая?

— Вторая! — проявил смекалку Папазогло.

— Ответ правильный! А кто у нас в роте лучший?

— Фахрутдинов! Он быстрее всех автомат разбирает! — два раза подряд Папазогло смекалку не проявлял.

— Ответ неправильный! А правильный ответ такой — лучший боец нашего подразделения — это рядовой Бабушкин! О причинах такого служебного роста я вам уже говорил, два раза повторять не буду. Ясно?

В ответ Гунько услышал тишину…

— Не слышу!

— Так точно! — ответила рота.

— В общем, мужики, с сегодняшнего дня никакого разделения на «дедов» и «духов» — фигачим все! Это чтобы вы на будущее усекли, что есть дела общие. «Сегодня бросили меня — завтра бросят тебя!»

Папазогло!

— Я!

— Вижу, что ты! Ты же у нас один такой. Вот спросят тебя завтра:

«А кто это такой красивый боевой листок выпустил?» Ты что ответишь, Папазогло?

— Я!. То есть, нет — Бабушкин!

— Молодец! Вырос в моих глазах на два сантиметра! Короче, объявляется героическая бессонная ночь по уборке расположения!

Вопросы есть? Я не слышу, вопросы есть?

— Никак нет, товарищ сержант!

Даже у подвига должны быть рамки. Рамкой героической уборки казармы сегодня был дневальный Нестеров.

— Атас! Командир!

В течение нескольких секунд от попытки глобальной уборки казармы остался лишь включённый свет — и тот погас с едва ли заметным опозданием. Бойцы, все как один, уснули. Вероятно, это был уникальный случай массового засыпания.

— Дневальный! Почему в казарме свет гори… горел? — Зубов точно знал, что с ума он ещё не сошёл и в тёмную казарму проверять, отчего в ней горит свет, не пошёл бы абсолютно точно…

— Никак нет, товарищ майор! Не горел! — попытался убедить Зубова Нестеров.

— Да я своими глазами с улицы видел!

— Не могу знать, товарищ майор! Вероятно, показалось!

— Показалось? — внимательно присмотревшись к казарме, майор наконец-то нашёл, что искал. — А в Ленинской комнате — Ленин работает?

Если Ленин и работал, то в другом помещении — из красного гранита, здесь и сейчас творил, быть может, будущий вождь — солдат Бабушкин. Дедушка скромно дорисовывал боевой листок. Собственно, дорисовывать там было нечего — Папазогло всё сделал ещё днём, однако майору Зубову открылась картина, о которой втайне мечтает каждый офицер российской армии.

— Бабушкин?! Ты что здесь делаешь? — грозно начал допрос с пристрастием майор Зубов.

— «Боевой листок» рисую, товарищ майор! — вытянулся перед командиром части Бабушкин.

— Чего-о?! — Зубов глазам своим не верил. — «Духи» спят, а «дед» листок малюет? Или ночью в казарме всё местами меняется? По волшебству? А, Бабушкин?

— Да нет, листок Папазогло нарисовал, а я вот подправить решил.

— А что, у Папазогло пороху не хватило добить?

— Не хватило, товарищ майор. Спит! Молодой ещё, устаёт сильно!

Это нам, старикам, не привыкать!

Зубов оттаял, Зубов заулыбался — Бабушкин только что покорил сердце майора.

— Ну, Бабушкин, молодец… Честно говоря, не ожидал! Нужное дело делаешь! Только ты… это, давай без фанатизма, иди спать.

— Есть спать!

— Товарищ майор, во время дежурства происшествий не случилось! Личный состав прибыл с завтрака и готовится к утреннему построению!

Зубов нюхом чуял, что со второй ротой что-то происходит, ночного дозора ему показалось мало. Пришло время утреннего.

Казарма впечатляла.

— Нелипа, а к вам в казарму по ночам случайно тимуровцы не ходят? — Зубов рассматривал свою перчатку, вымазавшуюся об свежепокрашенную дверь.

— Никак нет!

— Ты глянь, ни перед одной проверкой так не драили. Кто ж это так усердствует?

— Инициатива рядового Бабушкина, товарищ майор!

Подошедший замполит всё слышал и тоже ничего не понимал…

— Ну что, Степаныч, тоже балдеешь от инициатив? — поинтересовался Зубов.

— Я только что из умывальника — ослепнуть можно! Краны кто-то надраил…

— Не кто-то, а рядовой Бабушкин, товарищ майор! — уточнил сержант, он же дежурный по роте — Нелипа.

— Слушай, а где можно взглянуть на эту Золушку, пока она на бал не уехала? — поинтересовался Зубов.

— В бытовке. Передаёт молодёжи накопленный боевой опыт — учит правильно подшиваться!

— Обалдеть! — замполит всё не верил, что сказка стала былью. — Лишь бы после проверки карета не превратилась в тыкву. Ну что, командир, сходим в сказку?

Ещё один любитель сказок уже стоял в дверях в бытовку и вот-вот должен был превратиться в соляной столб. Это был лейтенант Шматко.

Не выспавшаяся молодёжь «клевала носом», некоторые представители и вовсе спали, что не мешало каждому держать на коленях гимнастёрки, а в руках — иголки с нитками. Возглавлял процесс Бабушкин, сидевший рядом с Щуром и объяснявший на примере великовозрастного духа, как надо подшиваться…

— Не так ты руку держишь, Щур… как там тебя по имени? Родион?

Смотри, Родя, стежок надо делать снизу, вот так вот… — количества отеческой заботы в голосе Бабушкина хватило бы на целый полк отцов.

Три офицера не видели в армии более душещипательного аттракциона. Если бы им сейчас рассказали, что по ночам Бабушкин долго и мучительно ворочается в постели и всё равно не может заснуть, пока не встанет и не проверит — все ли бойцы укрыты… — они бы поверили.

— А дверь в казарму тоже Бабушкин? — вспомнив про свою перчатку, шёпотом поинтересовался у Шматко Зубов.

— Так точно!

— …И подворотничок должен быть выше воротника гимнастёрки на два миллиметра, — продолжал практические занятия Бабушкин. — Папазогло!

Грохот, с которым Папазогло падал со стула, заставил проснуться и всех остальных бойцов.

— О чём я только что рассказывал? — строго спросил Бабушкин.

— Виноват, задумался, товарищ… Бабушкин… то есть, рядовой… — никак не мог подобрать правильное обращение Папазогло.

— Так, убрать весь этот цирк шапито! — Майор Зубов резко вошёл в бытовку. — Это что, круговая порука? Бабушкин, я так понял, из тебя все Героя Советского Союза делают? Да?!

— Товарищ майор, я…

— Молчать! Я ещё ночью понял — что-то не то! Вы мне «духов» замордовали так, что они теперь не то что в мишень — пальцем в небо не попадут! А вы, «деды», свои дела на гражданке обтяпывать будете, ясно? В общем, так, второй роте про отпуск — забыть!

— Короче, это единственный и последний вариант! — подвёл черту Гунько.

— Да ну, парни! Мы что, на войне, что ли? — попытался успокоить дедушек Бабушкин.

— Запомни, Бабула, в жизни всегда есть место подвигу! Раз навернулся план «ударника всех трудов», значит, должен сработать план: «Герой, он и в Африке герой»!

— Хорош тему месить, давайте конкретнее.

— Короче, так. Зубов вечером возвращается домой по тёмной улице…

— Не, Зубова не надо! — возразил Нелипа. — Он мужик резкий, может в ответ так навалять, что мы потом замаемся таблетки отрабатывать… — Нелипа продолжал размышлять: — Смальков? Тот вообще КМС по боксу…

— А чего тут думать? Замполит! И только он! Кобель ещё тот!

Желающих ему пятак начистить — хоть отбавляй. Если что — не мы первые, не мы последние!

— Хорошо, а дальше что? — пытался добраться до сути Бабушкин.

— А дальше просто! Как только замполит выйдет, к нему подойдут наши люди и по народной схеме — «Дай закурить!», «Почему носки не красные?», ну, и всё такое прочее! Наш Супермен появляется внезапно, бьёт больно и эффективно. Ханурики разбегаются, Староконь — Серёгин дружбан по гроб жизни, и всё в шоколаде!

— Тогда за дело! — решил Соколов. — Я договорюсь с местными, чтобы изобразили головорезов, а Гунько пойдёт к Шматко за увольнительной.

— А он нас после сегодняшнего шапито не пошлёт? — поинтересовался Бабушкин.

— Ты ему казарму на год вперёд отдраил. К тому же — у нас форс-мажор! — успокоил земляка Нелипа.

Операция по выдвижению Бабушкина в супергерои началась.

Первый её участник, пусть и не зная о своей роли, всё сделал как по нотам.

Выйдя из КПП, Староконь направился в город. Следом за ним, через несколько секунд, вышел Бабушкин. Бабушкин старался идти, не упуская Староконя из вида.

Третий участник запланирован не был. О женщине, везущей перед собой санки с ребёнком, сержант Гунько как-то не подумал. Между тем эта самая женщина всё не могла затащить санки с малышом на бордюр.

То ли санки были тяжёлыми, то ли бордюр высоким… После энной попытки верёвка, которую со всех небольших своих сил терзала мамаша, лопнула, и в действие вступили законы механики, причём та их часть, которая описывает движение предметов на поверхности с крайне малым трением. Санки с ребёнком плавно заскользили к середине дороги.

Примерно в то место, где через секунду должен был оказаться армейский «УАЗ», водитель которого резко начал тормозить, пытаясь уйти от наезда.

Всё произошло очень быстро. Женщина лишь хотела начать кричать, когда уже было ясно, что «уазик» свернуть не успевает.

Бабушкин прыгнул не думая — тело само растянулось в полёте под колёса отечественного джипа…

Удар. Как водитель ни тормозил, но столкновение произошло — столкновение с Бабушкиным — санки рядовой второй роты успел вытолкнуть на обочину. То, что должно было кончиться весьма плачевно для ребёнка, закончилось лишь неприятным падением в сугроб молодого человека.

«Уазик» наконец остановился, мама наконец вновь обрела способность двигаться и опрометью кинулась к малышу… Держась за бок, Бабушкин с трудом, но всё же поднялся… — вокруг уже собиралась толпа.

— Что с ребёнком?! Живой?! Слава Богу! Что же вы, мамаша, за санками не смотрите?! А где этот боец?! — Из «уазика» на землю вышел военный-небожитель, то есть генерал. Неожиданной башней он встал, возвышаясь над толпой…

— Да вот он! — подсказал голос из толпы.

Неспешное движение народа, и между генералом и Бабушкиным образовалось пустое пространство, тут же преодолённое генералом.

— Ну, молодец, солдат! Орёл! А руки-то дрожат! Ничего! Пройдёт!

Зато пацана спас!

— Это девочка, — сказала мамаша и заплакала — вроде бы уже ни к чему, да слёзы не выбирают логичных объяснений…

— Тем более молодец! Невесту спас! Как фамилия?

— Рядовой Бабушкин, товарищ генерал-майор!

— Садись в машину, Бабушкин! Тебе куда?

— Да мне, товарищ генерал… — Ездить с генералом в планы Бабушкина не входило, подвиг по спасению замполита оказался под угрозой срыва — майора нужно было срочно спасать, чего в компании с генералом было точно не сделать… — Мне тут недалеко, — Бабушкин начал пятиться, стараясь скрыться с места славы. — Виноват… В следующий раз…

Раньше Бабушкин не знал, что означает смешаться с толпой.

Сегодня он проделал это с лёгкостью.

С трудом переводя дыхание, рядовой осмотрелся вокруг — ошибки быть не могло. Все должно было произойти именно здесь… И, судя по всему, произошло — изрядно примятый снег, явные следы борьбы…

Что-то блеснуло на снегу — офицерская пуговица не оставляла сомнений — Бабушкин опоздал.

Так бегают герои боевиков — час за часом, с короткими передыхами, когда кажется, всё — уже оторвался, но вновь слыша вой сирены или видя блеск фар — пускаются прочь от безжалостной погони.

Бабушкин, влетая в казарму, уже ничего не видел. Собственно, и Нелипа с Гунько не сразу поняли, кто это в них врезался…

— Капец, не успел… Отметелили замполита… Я место видел, там махач был конкретный, — пролепетал Бабушкин.

— У меня крыша сейчас окончательно съедет! — почему-то совершенно не разнервничался Нелипа. — Один говорит — избили замполита, Гуня говорит, что он в казарму вернулся жив-здоров, и не один, а с тёлкой какой-то. Чё происходит?

— Не знаю, но то, что вернулся с тёлкой — факт! — подтвердил Гунько.

— А драка? — Бабушкин дрожащими руками вытащил из кармана пуговицу. — Вот! Я там на месте нашёл!

— Видать, пуговицы у замполита волшебные… — Нелипа с любопытством рассматривал вещдок Бабушкина. — Оторвёшь — тётка появляется. Надо попросить парочку…

— Вы задрали! Мы бабки потратили, я полкаптёрки местным втюхал, и что? — подошедший Соколов, как каптёрщик и как ефрейтор, был возмущён. — Бабула, а ты чего на подвиг опоздал? Мы что, зря тут ради тебя корячились? Мы же всё рассчитали!

— Я не виноват, — потупился Бабушкин. — Я это… короче, потом расскажу. Может, сходим к замполиту? Просто глянем, как он и что? Не может он без следов остаться. Пошли, парни!

— Сходите, сходите… Он, кстати, тебя, Бабула, ждёт. Когда пришёл, сказал: найдите Бабушкина и ко мне! — как ни в чём не бывало сообщил Гунько.

— Да ладно врать, — удивился Бабушкин.

— Век дембеля не видать! — поклялся Гунько.

— Ладно, пошли, — мрачно подытожил Нелипа. — Будем вместе до конца.

Староконь был великолепен, ещё бы — сейчас он занимался как раз тем, что ему удавалось лучше всего: ухаживал за чужой девушкой.

— Вот, Лена, пейте — это наш особый чай, фирменный — «гвардейский мотострелковый»! — заботливый замполит подливал уже которую чашку девушке.

— Александр Степанович, а Серёжа скоро придёт?

— Скоро, скоро. Дежурный сказал, что он на почту пошёл.

— Наверное, мне звонить пошёл…

— Да уж наверняка. Да… Историю вы мне рассказали — прямо сценарий для киноромана!

Стук в дверь прервал мысли майора — на пороге стояли Бабушкин, Соколов и Нелипа.

— Разрешите, товарищ майор, — замогильным голосом поинтересовался Бабушкин.

— Разрешаю!

— Серёжа!! — заходя в кабинет замполита, Бабушкин мог ожидать чего угодно: от трёх нарядов вне очереди до часовой лекции о международном положении, — но увидеть свою невесту — это было супер! Может, и вправду у замполита пуговицы волшебные?

Сжимая в объятиях невесту, Бабушкин всё никак не мог прийти в себя…

— Ленка, ты чего здесь?!

— А ты что, не рад?

— Рад, конечно… Я звонил… А тут ещё письмо от твоей мамы…

Пишет, что ты замуж собираешься…

— Собираюсь, — строго сказала Лена. — А знаешь, за кого? За тебя, дурачка. Я же тебя просила мамины атаки на ноль умножать, а ты поверил. Я, правда, и сама представить себе не могла, что она так активизируется. А тут пару раз увидела, как она к телефону при каждом звонке летает, и догадалась — что-то не так. Ну, а потом устроила ей допрос с пристрастием и поняла — надо ехать, исправлять ситуацию!

Вот и приехала!

— Вовремя, кстати, приехала. Если бы не твоя Лена, я бы сейчас с вами не разговаривал… И чай пил бы с трудом…

Почему-то новость об угрозе здоровью замполита бойцам новостью не показалась…

— Это почему, товарищ майор? — изображая удивление, спросил Бабушкин.

— А потому, бойцы, что мы с вами не только нормальных людей защищаем, но и отморозков всяких. В общем, ситуация банальная. Иду домой, подходят двое — закурить есть? Я даже ответить не успел, а один мне уже кулачонкой в лицо тычет. Пока от него уходил, второй, как рюкзак, на спине повис. Неудобно с таким грузом разбираться. Тут слышу крик: «На помощь!» Голос женский, приятный. А потом чувствую — «рюкзак» обмяк и с меня свалился. Это твоя Лена, Бабушкин, его сумкой по голове оприходовала. И второму заехала. И не раз заехала, еле оттащил. В общем, спасла замполита, — улыбка расплылась на не обезображенном фингалами лице Староконя.

— Ну, спасла — это громко сказано, так, шуганула ради проформы.

Печенье жалко, три килограмма — и всё на мелкие кусочки. Хорошо, что пакеты с соком не порвались, — будто извиняясь, сообщила Лена…

— Да, килограммов шесть по голове — это неслабо, — оценил Нелипа.

— Не люблю, когда двое на одного. Кстати, странные они какие-то. Когда убегали, один крикнул: «Мы так не договаривались!»

— В общем, искала Лена нашу часть, а нашла приключение. Ладно, а вы чего делегацией припёрлись? Я только Бабушкина вызывал. Ну-ка, давайте, топайте в казарму. Завтра с утра будем перед генералом вышивать, приехал уже, говорят… А вы, — Староконь одарил Лену и Бабушкина взглядом старого сводника, — можете здесь пока посидеть, поворковать…

Общее построение — дело серьёзное, в нём мелочей нет. Даже самый последний грязнуля в армии на общем построении превращается пусть не в лондонского денди, но в бойца, на котором сияет всё — от иссиня-чёрных сапог до бляхи, которую при желании можно использовать в качестве зеркала.

— Ты чего светишься, как витрина супермаркета? — удивился Староконь. Зубов и впрямь был не похож сам на себя — в часть генерал приехал, а майору хоть бы хны — ни дрожи перед начальством. Цветёт и пахнет!

— День хороший! С вечера тёщу проводил, а с утра генерал позвонил — оказывается, Бабушкин у нас отличился! Ребёнка вчера спас.

Герой!

— Ууу… Так у них это семейное, — пробурчал замполит.

— Бабушкину с генеральского плеча отпуск на десять суток обломился, — продолжил Зубов.

— Придётся тебе, Николаич, слово своё нарушить, ты ж сам сказал: «Второй роте про отпуск забыть!»

— Так это же не от меня — от генерала.

— Ааа, ну тогда, конечно…

Кудашов появился, как всегда, очень вовремя.

— Товарищ майор, разрешите обратиться!

— Обращайтесь, капитан, — приготовился к очередной гадости Зубов.

— Я по поводу Нелипы и Фахрутдинова. Вы обещали их наказать по всей строгости…

— Капитан, вы о методе кнута и пряника слышали? — разозлился майор.

— Слышал…

— Так вот у нас сегодня день пряников… Причём пряник от генерала. Так что встаньте в строй.

— Есть! — Капитан подчёркнуто строевым прошагал к роте.

— Рядовой Бабушкин! — начал процедуру Зубов.

— Я!

— Выйти из строя!

— Есть!

Вышел из строя Бабушкин — на зависть молодым бойцам, особым слегка расслабленным и в то же время совершенно уставным шагом, овладеть которым дано лишь отслужившим полтора года…

— За спасение ребёнка и за проявленные при этом качества защитника Родины приказываю предоставить рядовому Бабушкину Сергею Ивановичу краткосрочный отпуск сроком на десять суток! — торжественно зачитал Зубов.

— Служу России!

— Радуйся, Бабушкин, не один домой поедешь! — добавил замполит.

— Товарищ майор, а можно отказаться от отпуска?

— Это ещё почему? — забеспокоился Зубов.

— Да вот, товарищ замполит знает… Ко мне девушка приехала, а мне, если ехать, то только к ней… Вы лучше мои десять суток между Нелипой и Фахрутдиновым распределите, чтобы у них дембель не в Новый год был. Сами понимаете…

— А им-то за что? — не понял Зубов.

— Долго рассказывать, товарищ командир… Ну, пожалуйста…

— Круговая порука, — догадался Зубов. — Ну что, замполит, ты не против?

— А чего? Так и запишем: демобилизовать Нелипу, а через год — Фахрутдинова… не тридцать первого декабря, а… так, по пять суток на брата… — считая в голове, — двадцать шестого!

— Спасибо, товарищ майор! Разрешите встать в строй? — с чувством выполненного долга произнёс Бабушкин.

— Разрешаю! Подразделение, вольно! — Майор переглянулся с замполитом. — Ну что, все довольны?

— Все… кроме Кудашова.

Есть события, которые происходят громко, а есть такие, о которых узнаёшь, лишь когда они подойдут так близко, что не заметить уже нет никакой возможности…

Кабанов с озабоченным видом паковал вещмешок, будто было это самое обычное дело.

— День дурной выдался — капец! — В казарму зашёл только что сменившийся с КПП Гунько. — Зубов на своём «линкольне» туда-сюда, туда-сюда… Я знаете какой бицепс накачал, честь отдавая!. О, а куда это у нас Кабаныч лыжи навострил?

— С горки покататься… — мрачно сострил Кабанов.

— Кабанов телеграмму получил. У него жена рожает… Отпуск дали, — расшифровал Вакутагин.

— А чё он тогда мутный такой?.

— Он домой ходил звонить… Говорят, роды трудные будут…

Потому и отпустили…

— А чего ж он нам тогда молчал все девять месяцев?

— Сглазить не хотел. Ну и вообще… чтоб мы не приставали…

Хорошо, когда есть друзья, которые могут ответить на все вопросы, а самому можно спокойно, не отвлекаясь, паковаться…

Кабанов застегнул парадку, взял вещмешок… Будущий папаша смотрелся — на отлично.

— Ну, мужики, я погнал, если будет сын — в коньяке плавать будем…

— А если дочка? — забеспокоился Соколов.

— Тогда в водке!.

 

Глава 34

История умалчивает, какое событие происходит чаще — военный появляется в хлебном цеху или директор пекарни — в штабе. В этот раз произошло последнее.

— Николай Николаевич, разрешите!

— Ох, ты, чуть не забыл! Приветствую, Андрей Александрович!

Знакомьтесь, — представил Зубов офицерам, — Андрей Александрович Пасечник — директор местной хлебопекарни.

— Значит, тут такое дело… В связи с перебоями подачи электроэнергии в хлебопекарню Андрей Александрович просит о резервном подключении пекарни к части. Я считаю, что помочь в данной ситуации — наш долг, всё-таки — один хлеб едим. Тем более что Андрей Александрович обещал части этим самым хлебом помочь.

Верно, Андрей Александрович?

— Не то слово, Николай Николаевич! Наладим бартер на высшем уровне! А дочке вашей в виде, так сказать, бонуса — кексы будем поставлять. Они у нас круче этих хвалёных круассанов!

— Ну, с кексами мы погодим… Тем более что у нас в части детей много, так что на всех не напасётесь!

— Напасусь, товарищ майор! Я же — Пасечник!

— Товарищ майор, извините, но мне кажется, что сейчас не время заниматься какими-то «хлебными делами». У нас учения на носу, — как обычно, испортил настроение Кудашов.

— Да ты что, Кудашов, хлеб — это же святое! — не выдержал Староконь. — Тебе же командир сказал: «Один хлеб едим!»

— Так точно. А ещё под одним начальством ходим. В части и так проблем хватает. А у нас тут лозунг дня новый появился: «Хлеба и зрелищ!» Если в округе узнают, чем мы тут накануне учений занимаемся, думаю, что к вашему хлебу добавятся… их зрелища.

— Так что, братцы, не до нас нынче, да? — приуныл Пасечник.

— Ты вот что, Андрей Александрович, — Зубов решил быть дипломатом. — Ты пока погуляй немного, а мы тут покумекаем. После обеда зайдёшь. Лады?

— Лады…

— Я, конечно, понимаю, что учения — прежде всего, — продолжил Зубов, дождавшись, пока Пасечник выйдет, — но и пекарне отказывать — тоже не дело…

Для того, чтобы молодой боец оказался в центре внимания дедушек, есть несколько рецептов: петь и играть на гитаре, рисовать супер-пупер дембельские альбомы или уметь рассказывать о чуде. Щур сейчас занимался последним.

— В общем, как я и говорил, ничто на земле не проходит бесследно. В музей я действительно тогда от нечего делать пошёл и не пожалел… Я там вообще один был. Директор музея обрадовался, говорит, каждый посетитель сегодня — на вес золота! Экскурсоводы все поувольнялись, он один остался, поэтому все экскурсии сам проводит…

В общем, он мне по секрету сказал, что на территории нашей части есть место, где спрятан немецкий архив с большим количеством невручённых орденов. По нынешним временам «немецкий тайник» — это настоящий клад с вытекающими двадцатью пятью процентами.

— Нехило!. А чего этот директор его сам не выкопает? — не понял Нелипа.

— А кто его на территорию части пустит?

— Так, а у тебя чё за проблема? Не с кем было поделиться, так ты нас позвал? — нашёл ещё одну неувязку Бабушкин.

— Главная проблема — надо копать!. Место более-менее точно известно. Вот!

Щур бережно достал из нагрудного кармана нарисованную от руки карту. На ней крестиком обозначено место. То самое место.

Коль решение принято, оно должно быть выполнено. Помощь пекарне выливалась в прокладывание траншеи, по которой и будет пущен кабель.

— Думаю, что вот так вот траншея и пойдёт, по кратчайшему расстоянию, коим является прямая между двумя точками, — прочёл микролекцию Зубов, любуясь собственноручно нарисованным чертежом.

— Логично, — заметил Староконь.

— Товарищ майор, разрешите войти! — показался на пороге Шматко.

— Заходи, Шматко, мы тут как раз для твоего друга стараемся.

Директор пекарни, я слышал, друг твой?

— Друг и по совместительству — очень хороший человек. Так что это вы, Николай Николаевич, замечательно придумали — помочь хлебопёкам.

— Поможем, чего ж не помочь? Вот уже и план траншеи с замполитом прикинули…

План Шматко понравился, в смысле — нарисовано было хорошо, но не совсем так, как это хотелось бы лейтенанту. — Мудро… Только я бы, товарищ майор, вот тут бы плавно так в сторонку, метров на десять…

— Олег Николаевич, ты в школе учился? Кратчайшее расстояние между двумя точками есть что?

— Прямая…

— Молодец, пять!

— Служу России… То есть — спасибо… Только, товарищ майор, «короче — не всегда быстрее». Ну, так вот… Тут вот, где я предлагаю в сторонку метнуться, под вашей прямой грунт такой, что никакой бульдозер не возьмёт. Доломит! У меня во взводе географ есть — рядовой Щур. Так он тут времени зря не теряет, местность изучает, по музеям ходит… Ну, профессиональные навыки поддерживает парень.

— А он тут при чём? — удивился Зубов.

— Так я, товарищ майор, зная, что он у нас географ, план-то ему и показал. Вот он его и проанализировал и одобрил. У меня в первоначальном варианте так, как у вас, было — по прямой. А тут Щур.

Вовремя, а то бы трактор сломали бы к ядрёной фене.

— Какой ещё трактор?

— Трактор? Ну, тот, что пекарня предоставит! Я с Пасечником поговорил, он сказал, что трактор уже под парами!

— Ну, Шматко, ты даёшь! Может, тебя в замы к себе взять? Уж больно всё у тебя гладко получается. А, замполит?

— Да, уж… Даже подозрительно как-то. Может, Шматко, у тебя интерес свой в этом деле есть?

— Интерес есть, только не у меня, а у вас, товарищ замполит.

— У меня???!! — сказать, что Староконь удивился — ничего не сказать.

— Ну да. Воспитательный момент — это же по вашей части?

— По моей! А траншея здесь при чём? Мы трудом солдат с первого дня воспитываем — им не привыкать.

— А если труд несёт ещё и познавательную нагрузку? — разошёлся Шматко. — Вот тот же Щур говорит, что здесь во время войны сражения были. Может, найдут чего бойцы? В музей отнесём, или себе оставим в качестве наглядных пособий…

— Всё, хорош, Шматко! Так мы с тобой до задания государственной важности договоримся, — остановил Шматковское наступление Зубов. — Убедил! Копаем по твоему плану. Да, кстати, вот пусть вторая рота и копает, а спасибо пусть Щуру скажут! Так и передай всё Кудашову.

— Есть! Разрешите идти?

— Дышите… Глубже дышите… Не дышите…

Дышал и не дышал, к тому же умудряясь почихивать, капитан Кудашов в медсанчасти.

— Будь здоров! — зашёл замполит.

— Будет, будет, — отреагировала Лариса Щекочихина, — куда он денется? Стучаться надо, товарищ майор!

— Пардон, мадам…

— Вы мне, товарищ майор, второй раз здоровья желаете, а улучшения я что-то не чувствую. Я тут вообще на грани постельного режима…

— О, так, может, я помешал? Нарушил ваш постельный режим?.

— Пошляки! — возмутилась Щекочихина. — Слушать вас тошно! Что за офицеры пошли? Чуть сопли появились — сразу в санчасть бегут!

— И не говорите, Ларочка, — поддержал замполит.

— Товарищ майор, вы мне мешаете! Здесь вам не штаб! — продемонстрировала командный голос медсестра. — Выйдите и дождитесь своей очереди, если у вас проблемы со здоровьем.

— Да нет у меня проблем…

— Тогда не вижу смысла в вашем визите. До свидания!

— Грубо… Но справедливо! — Староконь повернулся к Кудашову. — Товарищ капитан, если вас не госпитализируют, зайдите ко мне в кабинет.

Это утро было богатым на сюрпризы… Построение проводил вместо заболевшего Кудашова Шматко, но это была не самая большая неожиданность…

— Объясняю задачу, — прохаживаясь перед построенной ротой, неспешно излагал Шматко. — Сегодня нашей дорогой второй роте поручено создание уникального военного объекта под названием «траншея обыкновенная, стратегическая». И поскольку у нас в стране, а, стало быть, и в армии, демократия, я сегодня буду действовать демократично… но мудро… Каждый из вас — потенциальный «землекоп», это факт. Тем не менее… Если есть добровольцы для рытья траншеи, шаг вперёд — шагом марш!

Земля не разверзлась под ногами Шматко, однако шаг вперёд сделали Щур и все «старики». Несколько молодых бойцов принялись усиленно щипать себя за разные места — нет, это был не сон… Самым продвинутым духом оказался Папазогло: выждав не меньше минуты, он, подчиняясь необъяснимому порыву, тоже сделал шаг вперёд…

— Не могу сказать, что в армии я новичок, — новичком Шматко мог бы назвать разве что непредсказуемый Папазогло, — но первый раз вижу, как солдаты… идут навстречу неопубликованному наказанию… Да ещё в основном… деды!

— Ты ничего не перепутал, «дух»? — подозрительно спросил Шматко у Щура.

— Никак нет!

— А ты? — пришёл черёд Папазогло.

— А я — как все!

— Товарищ лейтенант, — взмолился Нелипа. — Папазогло врёт, он не как все! У нас с грыжей всё в порядке, а этот неровен час прямо в траншее помрёт… Только закопать останется.

По странному совпадению, как раз в этот момент стоящий рядом с Папазогло старик наступил молодому бойцу на ногу — крик Папазогло получился жалобным и натуральным…

— Вот видите, опять приступ…

— Папазогло, встать в строй! — скомандовал Шматко. — Добровольцы — за мной!

Нельзя сказать, что Щур ошибался по поводу наличия в земле неких ценностей. Просто он не угадал, каких именно. На поверхность земли уже были вытащены старая батарея, покрышка, в общем, всякая хрень.

— Ну что, Родя, обеспеченность населения растёт с каждым кубометром? — поинтересовался у Щура Нелипа.

— Мы тебе этой хренью дембельский чемодан набьём, понял?

Специально на твой дембель все приедем по гражданке и набьём! — пообещал Гунько.

— И не только чемодан, — подтвердил Соколов.

— Да ладно вам, Москва не сразу строилась, а вы торопитесь, как при поносе… — обиделся Щур.

Очередная находка не заставила себя долго ждать, несмотря на то, что процедура копания несколько изменилась: Щур копает — «старики» курят.

— Держите, только аккуратно, — бережно начал передавать Щур на поверхность осколки загадочного происхождения… — Наверняка эти осколки хранят следы истории…

— Мать твою, Родя! — разгадал тайну осколков Нелипа. — Эти осколки хранят следы чьих-то задниц! Потому что это — бывший унитаз!

— Всё, мужики! Ни фига тут нет! Баста! — осерчал Бабушкин. — Мы тебя, Щур, сейчас живьём закапывать будем! Понял, археолог хренов? А ну-ка, парни, за лопаты!

Все дружно схватились за лопаты и начали бросать землю в траншею.

— Эй, вы чего?! Осатанели?! — не на шутку перепугался боец…

Щура спас Шматко.

— Отставить! Вы что же это делаете, изверги?!

— Да всё нормально, товарищ лейтенант. Это мы немного перестарались и чуток земли обратно возвращаем. Всё, мы тут закончили!

— И что?. Нашли? — с надеждой заглянул бойцам в глаза Шматко.

— Нет здесь ничего. Вот разве что трофейный немецкий унитаз в разобранном виде… А что, по-вашему, мы здесь должны были найти?

— Да кабель старый тут должен быть, мать его! — открыл тайну своего страшного энтузиазма Шматко. — Метров сто!! Что ж такое-то? Не мог же он сквозь землю… Тьфу ты…

— Вы, это, бойцы, берите новый кабель и начинайте укладывать.

Надо до темноты успеть. Давайте! — скомандовал подошедший кладовщик Данилыч.

— Новый — в землю?! — расстроился Шматко. — Подожди, Данилыч, может, ещё полметра копнём, а?

— Бесполезно. Пойдём на склад, Николаич, есть для тебя информация.

— Какая?

— Важная…

— Нет там никакого кабеля! — Данилыч налил чайку себе и Шматко, прежде чем добить лейтенанта.

— Как — нет?.

— А вот так! Нет, и всё! Ты, когда экзамены выпускные в институте сдавал, я его по приказу начальства с первой ротой выкопал. Провёл дополнительное оприходование на склад, ну, и себе домой немного оставил. Всё как ты любишь…

— А что же ты тогда молчал, гад?! Я же тебе план показывал!!

Ты же…

— А то и молчал! А ты забыл, как я по твоей просьбе (по дружбе, блин) оприходовал канистры, которые ты на склад так и не принёс? А может, ты забыл, как я потом неделю из бэушного металлолома «варил» эти канистры перед очередной проверкой?

— Так это что, блин… месть?!

— Бог с тобой, Николаич! Какая месть?. Это СПОРТ!! Так что «один: один»!

Мозоли. Вот такая давно забытая вещь появилась на ладонях у дедушек второй роты. Посреди казармы второй роты в вертикальном положении находился единственный предмет — Щур.

— О! — оживился Гунько. — А давайте ему ногу отрубим! Сильвер же одноногим был?

— Тогда ему ещё и попугая на плечо надо. Кто у нас попугай? — поинтересовался Бабушкин.

— Папазогло! — предложил Соколов.

— А хочешь, — абсолютно серьёзно продолжил Гунько, — Вакутагина попугаем? Он тебе над ухом в бубен стучать будет, когда мимо клада проходить будете!

— Слушайте, он же два преступления совершил! Первое: кинул «дедушек» на энную сумму, но второе-то — самое страшное! Этот чел скомпрометировал целую науку географию! Как теперь верить, что Волга впадает в Каспийское море? А вера в вечную мерзлоту?? Родя, как нам всем теперь жить с такими сомнениями? — недоумевал Бабушкин.

— Ну что, землекопы! Спасибо за работу! — прервал речь Бабушкина Шматко.

— Не за что, товарищ лейтенант! Обращайтесь, если что… — за всех ответил Бабушкин.

— Что-то вы невесёлые какие-то… Ладно, я с кабелем облажался, а вам-то что? Ещё один день прошёл и… этот с ним…

— Эх, товарищ лейтенант, нам бы ваши заботы, — простонал, щупая мозоли, Гунько.

— Что это вы мне тут загадками говорите? А ну, колитесь! Я ж вам про кабель — как на духу…

— Ну что, может, расскажем Николаичу? Свой человек, тем более — товарищ по несчастью, — предложение Соколова было одобрено единогласно.

— Вы, товарищ лейтенант, «Остров сокровищ» читали?.

— Ну, в детстве… смотрел.

— Во-о-от. А теперь версия для взрослых… Только вы… это… никому!

— Могила!

— Мужики, тут… это… — ворвался в каптёрку Фахрутдинов.

— Чего «это»? — «Это» оторвало стариков от чайной церемонии, которую они в честь окончания поиска клада решили устроить в каптёрке.

— Тут такое дело… в общем… хрен мы больше Кабанова увидим…

— Ни фига себе, — расплылся в улыбке Соколов.

— У Кабанова двойня родилась — отслужил своё Петруха…

 

Глава 35

Соколов не то чтобы любил дежурство по КПП. Но чувствовал в этом некую забаву — снуют туда-сюда солдаты, офицеры, проезжает транспорт, и всё это каким-то чудесным образом зависит от единственного человека, притом ефрейтора, который на сутки становится командиром для каждого, кто пытается выйти или зайти.

На этот раз на КПП зашёл Фахрутдинов — в штатском и с усами.

— Здравствуйте, — отморозился Фахрутдинов, — можно рядового Фахрутдинова вызвать на КПП?

— Ага… Можно самбиста через бедро. Это чё за маскарад?

— Извините, а разве рядовой Фахрутдинов не в этой части служит? — Память Фахрутдинова, вероятно, сильно износилась и была выброшена на свалку…

— Очень смешно… Ринат, ты чего? Ты на фига усы наклеил? — заподозрил неладное Соколов.

— Я не Ринат…

— Ага. А я не Соколов… С ума сошёл, что ли — в гражданке ходишь?! Только что Зубов прошёл…

— Простите, я так понял, вы знаете Рината?.

— Эй, Фахрутдинов, ты не из санчасти, случайно, сбежал? — Терпение Соколова висело на тонюсенькой ниточке, которая уже начала рваться…

— Понимаете, я действительно Фахрутдинов, но… не тот.

— Не понял… Что значит «не тот»?.

Ринат Фахрутдинов был находкой для второй роты, Ильхам Фахрутдинов — его родной и чрезвычайно на него похожий брат — был потерей для армии. Сейчас оба они сидели друг напротив друга в комнате для посетителей на КПП.

— Короче, стоп! — попытался разобраться Ринат. — Я всё понял: ты поругался с женой, она ушла из дома, у вас скандал… сюда-то ты на фига припёрся?.

— Я ж тебе объясняю: она сказала, что пойдёт в военкомат и всё расскажет. А если выяснится, что ты служишь вместо меня!.

— Не ори, тут стены картонные!. Кора узин. Кязя бугы! Башкой надо было думать, когда жене в лоб бил…

— Узин сын кязя бугы… Да я не хотел… сама напросилась…

— Не хотел он… А я что могу сейчас сделать?

— Она говорит, во всей вашей дурацкой семейке только один нормальный человек — это Ринат. Слушай, поговори с ней, тебя она послушает.

— Братишка, по-моему, это ты тупой. Если успел заметить, я вообще-то в армии… каким макаром я с ней поговорю?

— А тебя никак не отпустят?

— Отпустят, догонят и ещё раз отпустят! Кязя бугым ашаталар…

— Слушай, а может, всё-таки съездишь? — не унимался Ильхам. — Ты — туда, а я вместо тебя здесь побуду… Биг сине прошу! Кора узин, мин сине биг яротам! Син мене атай кебек! Уф, Аллакаим, нишек мин сене умалять итем!

— Слушай, братан, тебя точно лечить надо…

Усы хороши тем, что легко сбриваются. Теперь братьев могла бы различить… Бог его знает, кто их бы мог различить. И кто из них военный, а кто гражданский, Соколов не знал.

— Ринат, это ты? — наугад бросил Соколов.

— Я, я… Глянь, как он тебе без усов?

Ильхам, уже без усов, с любопытством рассматривал на себе военную форму.

— Блин, как вас только мама различает?.

— А у нас характеры разные…

— Всё равно, мужики, эта авантюра — трындец! Вас попалят — сто процентов!

— Во-первых, если Эльмирка пойдёт в военкомат, нас попалят — двести процентов! А во-вторых, ты же подстрахуешь?.

— Я-то подстрахую, — пообещал Соколов, — но он же в армии ни «бэ», ни «мэ»…

— Ты в общих чертах ему объясни, а там… Да я мухой! Три дня — максимум. Постараюсь вообще за два обернуться… Главное, чтоб никто ничего не знал… Ты ж в курсе, Кузьма: что знают двое, то знает и свинья…

— Ладно, рискнём здоровьем — шухер! Кудашов идёт!. — Фахрутдинов как опытный боец понимал, когда нужно делать ноги…

— Товарищ капитан, во время моего дежурства происшествий не случилось! — вытянулся перед капитаном Соколов.

— Это хорошо, что не случилось.

Не успел Кудашов порадоваться, как из комнаты для посетителей, продолжая с любопытством себя осматривать, вышел Ильхам.

— Фахрутдинов, а ты что здесь делаешь?

Ильхам впал в ступор.

— А к нему это… брат приезжал.

— Так что, от радости в зобу дыханье спёрло? — съязвил Кудашов. — Ладно. Тебя когда меняют?

— Через час, товарищ капитан…

— Смотри, чтоб тут всё было… как говорится… соответственно…

Соколов повернулся к Ильхаму. Соколову стало плохо, но он взял себя в руки и сказал:

— У нас есть час. Иди сюда, садись. И запоминай. Для начала: вот это был твой ротный…

— А ротный — это кто?

— Зашибись… всё ещё хуже, чем я думал…

Действительность была ещё хуже, чем думал Соколов… Хуже стало на чистке оружия…

Ильхам, косясь на Соколова, пытался повторять правильность манипуляций.

— Сокол, на секунду! — донеслось из дальнего конца казармы, и Ильхам остался один на один с армией…

Внимательно изучив автомат, он принял решение. Лист бумаги был свёрнут трубочкой, а Ильхам пытался его засунуть поглубже в дуло.

— Фахрутдинов, ты чё делаешь? — обалдел Бабушкин.

— Так это… ствол чищу…

— Видали? Новая метода. А шомполом уже не катит?

— Каким… шомполом?

— Железным, каким! Деревянных пока не настругали…

— А где его взять? — растерялся Ильхам.

— Слыхали? Фахрутдинов, ты случайно на зарядке сегодня с турника не падал? Такое ощущение, что рубанулся. Вот твой шомпол.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Ильхам.

— Кушай с булочкой. И вообще… какой-то ты сегодня не такой… у тебя всё в порядке? Выглядишь, как будто в чепке сметаны прокисшей съел…

— В чём сметаны съел?. — не понял Ильхам.

— Слушай, Фахрутдинов, хорош базарить! — спас от дальнейших вопросов Ильхама Соколов. — Чистку закончил — сдавай оружие!

— Слушай, Сокол, а чё это с ним?. — не унимался Бабушкин.

— Ничего с ним. А что?

— А какого ты автомат за него собираешь?

— Ну, он мусор понёс, я автомат собираю, что здесь такого?

— Да ничего. Слушай, Сокол, а если я мусор вынесу, ты мне перед сном спинку почешешь?.

— Вызывали, товарищ лейтенант? — ввалился в каптёрку Соколов.

— Не то слово. Значит, слушай сюда, — Шматко давал инструкции подробно и понятно. — Сейчас берёшь инструменты и трассером на хоздвор!. Там чё-то прожектор барахлит, представляешь? Коровы не видят, куда гадят… В общем, дело серьёзное. Так что давай, пассатижи в зубы — и вперёд.

— Товарищ лейтенант, а может… кто-нибудь другой?

— Что — «кто-нибудь другой»?.

— Ну, пойдёт на хоздвор… а то у меня дел в роте…

— У тебя башка вообще есть, Соколов? Меня сам Зубов попросил позвать специалиста, а ты мне предлагаешь «кого-нибудь»? И вообще, Соколов, что с тобой? Я тебя не узнаю. За пять минут работу сделал — и полдня сиди, кури… Мне тебя учить, что ли? Ты что, вчера в сапоги влез?

— Ну, мне тогда помощник нужен, — лихорадочно пытался выкрутиться из ситуации Соколов.

— На кой хрен тебе помощник? Вдвоём ни фига не делать?

— Ну, там, может, нужно прожектор подержать. Будет не нужен — отправлю назад.

— Ладно, бери помощника, только давай, чтоб всё было чики-пуки, да?.

— Так я Фахрутдинова возьму? — уточнил Соколов.

— Да хоть Тургенева!. Главное, чтоб Зубов меня потом не того-этого, давай бегом!

Соколову стало несколько легче — оставлять Ильхама одного ему хотелось меньше всего:

— Значит, так. Я скажу, что там сеть коротнуло — просидим до вечера. Считай, подфартило. День можно вычеркнуть.

— Это хорошо… А что такое «чепок»?

— Чепок — это солдатская чайная. Кстати, на будущее запомни: если тебя о чём-то спрашивают, а ты слышишь непонятные термины, лучше молчи или отвечай односложно. Во всяком случае, не переспрашивай…

— Что, мы с Тамарой ходим парой? — Этот неприятный голос мог принадлежать только Кудашову, как раз тому человеку, которого Соколов хотел встретить меньше всего… — Куда это сладкая парочка направляется?

— На хоздвор, товарищ капитан. Приказ командира части — починить прожектор.

— Командир части, насколько я знаю, просил послать одного специалиста.

— Так мне… это… — замялся Соколов, — помощник нужен. Лейтенант Шматко разрешил…

— Вот Шматко и поможет, если ему делать нечего. Значит, специалист, насколько я понимаю, у нас ты, Соколов?.

— Так точно.

— Значит, так, Фахрутдинов. Кру-гом, в роту шагом марш! Для тебя у меня другая работа есть.

— Товарищ капитан, так ведь…

— Прожектор ждёт, ефрейтор!

Пройдя мимо «смирно-вольно», Кудашов и Ильхам зашли в казарму.

— Значит, так, Фахрутдинов… возьмёшь двоих человек и наведёшь идеальный порядок в роте. Этот наряд я снял — ни черта не справляются…

— Угу, — Ильхам решил ответить, как учил Соколов.

— С тобой всё нормально? А то ты как-то осунулся…

— Всё нормально, — заверил псевдорядовой.

— Ладно. Значит, возьмёте «Машку», натрёте всё по два раза… Все койки сдвинете вправо… Что такое?

— Машку? — переспросил Ильхам.

— «Машку», «Машку»… чтоб всё блестело… Или я непонятно объясняю?!

— Да всё понятно, товарищ лейтенант… — Ильхам сделал роковую ошибку. Ладно бы он капитана Кудашова назвал майором, но разжаловать его в лейтенанты!

— Лейтенант?! Слушай, Фахрутдинов, какой я тебе лейтенант?! Я понимаю, что вы тут все спите и видите, как меня разжалуют. Но заруби себе на носу: не в этой жизни, понял?.

— Понял…

— Как нужно отвечать офицеру?

— Это… так точно.

— Слушай, а ты не заболел, Фахрутдинов? — потрогал лоб бойца Кудашов.

— Нет… то есть, никак нет.

— Понятно. Ладно… Отставить, Фахрутдинов. Бабушкин! А ну, подь сюды! А ты, Фахрутдинов, сходи в санчасть, температуру измерь.

По-моему, ты закипаешь…

Шоу Ильхама было обречено на продолжение. На этот раз он превратил в развлекуху самое обычное пришивание подворотничка.

Процесс шёл плохо — Ильхам исколол все пальцы, а работа так и не была сделана…

— Чё делаем? — поинтересовался Гунько.

— Да вот, подворотник пришиваю…

— Подворотник, говоришь, — порадовался за друга Бабушкин, — слушай, Ринат, мы тебе друзья или как?

— Ну… друзья…

— А ты бы с друзьями хоть поделился проблемами своими…

— Какими проблемами? — удивился Ильхам.

— Видали?. Ты хоть сейчас выйди из образа! — не выдержал Бабушкин.

— Извините, я не совсем понимаю… — начал Ильхам, но закончить ему не дали.

— А мы совсем не понимаем. Ринат, ты чё, косишь? Служить надоело — так и скажи. Чё при нас-то дурака включать, — разошёлся Гунько.

— Какого дурака?

— Круглого или квадратного — тебе виднее…

— А где Соколов? — без всякой связи поинтересовался Фахрутдинов.

— А Соколов тебе зачем? Соколов у нас не доктор…

— Ну… Просто я хотел… Можно в туалет?

Всё было ясно — у Фахрутдинова либо потеря памяти, либо потеря совести…

— Мужики, похоже, тут реальная проблема, — резюмировал Гунько. — Похоже, даже ЧП. Вы глаза его видели? Он не косит.

По-моему, у него реально крыша поехала — переслужил, наверное…

— Сам послужи третий год — посмотрю я на тебя, — заступился Бабушкин. — Только… чё теперь делать?

— Не знаю. Я санитаром в психушке не работал, — испугался ответственности Гунько.

— Сержант, а может, всё-таки косит? — вдохновился Бабушкин.

— Он что, народный артист России?

— В смысле?

— Слишком натурально он играет…

Версию об актёрской подготовке Фахрутдинова разнёс вдребезги Нелипа:

— Вот это цирк!. Фахрутдинов только что подошёл к дневальному и спросил, почему в туалете нет туалетной бумаги…

— Трындец, — подвёл итог Гунько. — Башню сорвало — сто процентов…

Есть ситуации, когда солдат идёт к офицеру. Причём не строевым шагом и не по команде, а сам. Потому что товарища надо выручать. И если идти к офицеру, то к Шматко — всё-таки этот лейтенант ещё помнил, как он был прапорщиком… А от прапорщика до солдата — рукой подать… Вполне возможно, что эта логика лишена всякого смысла, но Гунько, отправившись к Шматко, думал именно так…

— У нас это… товарищ лейтенант, — никак не мог решиться излить душу Гунько. — В общем, нам кажется, что рядовой Фахрутдинов… сошёл с ума!

— Так! Стоп! Ещё раз…

— Нам кажется, что рядовой Фахрутдинов… ну… того! С ума сошёл…

— Фахрутдинов?! — Если бы речь шла о Папазогло, Шматко вообще бы не ответил, но Фахрутдинов!

Единственный человек, который понимал, что происходит, сидел рядом с Шматко. Соколов неожиданно понял, что для нормального гражданского человека всё происходящее в армии больше всего напоминает огромный, но достаточно хорошо организованный дурдом.

И то, что обитателя психушки считают себя нормальными, а человека снаружи воспринимают как психа…

— Да ну, Гуня, перестань… Он совершенно нормальный, — попытался вставить свои пять копеек Соколов.

— Подожди, Соколов, — перебил Шматко. — Гунько, что ты видел?!

Что значит сошёл с ума? Он что, голый по казарме бегает или что?.

— Нет, просто его словно… это… подменили. Он какой-то вялый весь, людей не узнаёт, в мелочах путается…

— Интересно! А как у него с питанием?.

— На завтраке, по-моему, не ел ничего.

— Знакомые симптомы! — Шматко догадывался, как можно помочь рядовому Фахрутдинову.

Версию Шматко вряд ли бы всерьёз рассмотрел Староконь или Зубов, да что там — Соколов и Гунько в неё не поверили бы тоже, но достаточно было того, что Шматко твёрдо решил для себя: Фахрутдинова… сглазили. Для подтверждения диагноза рядовой прибыл в каптёрку на осмотр, то есть допрос.

— Извините, можно?

От данного обращения солдат избавляется примерно в тот же момент, когда из организма выходят последние мамины пирожки.

Лечится это просто: каждый раз, услышав слово «можно», тот, к кому оно обращено, отвечает с неизбежностью следования караульному уставу: «Можно Машку за ляжку». Обычно с десятого раза человеку надоедает мифическая девка с разрешёнными к хватанию нижними конечностями, и он начинает несколько иначе формулировать вопросы.

— Что ты сказал? — Шматко поставил первую галочку в истории болезни Фахрутдинова.

— Ну, мне сказали, что вы звали…

— Да, вызывал! Проходи, Фахрутдинов, садись… Ну, рассказывай.

— Что рассказывать?.

— Чё-то ты вроде как похудел, что ли? Лицо как-то изменилось…

Ну, давай-давай — что случилось?

— Да ничего не случилось — всё нормально…

— Нормально?! А чего жрать перестал?

— Ну, это — не хочется как-то…

Удивительным образом сидящий напротив Ильхама лейтенант радовался каждому ответу. Будто набросав заранее список и вопросов, и ответов, он теперь получал по порции восторга каждый раз, когда Фахрутдинов отвечал именно так, как он это предполагал ещё до начала разговора.

— Значит, аппетита нет! Ясно, а как спишь?

— Плохо, товарищ лейтенант…

— Так-так-так…

Шматко прямо сам себя зауважал за собственную догадливость.

Всё-таки человек если талантлив, то во всём. По крайней мере, если этот человек — Шматко.

— Слушай, а у тебя на гражданке есть кто-нибудь, кто тебя не любит?!

— Ну, есть одна…

— Одна? Баба, что ли?.

— Жена, — Ильхам вовремя осёкся. — Ну, почти жена, не успели расписаться — собирались только…

— Ясно! Как думаешь, — она тебе может зла желать?.

— Я думаю, что она только этим и занимается! — признался Ильхам.

— Теперь мне всё понятно! — сообщил совершенно обалдевшему Ильхаму Шматко.

— Что понятно? — попытался тоже что-то понять Ильхам.

— ВСЁ! Свободен, Фахрутдинов! — делиться своими догадками с рядовым не входило в планы Шматко.

Вообще делиться планами или догадками — признак дурного тона, примерно так думал Кудашов, входя в казарму.

— Дежурный!

— Слушаю, товарищ капитан! — подбегая, Соколов знал, что предстоит какая-то гадость, но действительность превзошла его ожидания.

— Вскрывай оружейку. Выдавай автоматы.

— А что случилось? — не по-военному поинтересовался ефрейтор.

— Строевая случилась. С оружием.

— Так у нас по плану тактические занятия, — пролепетал Соколов.

— У вас тактические, а у меня — строевая. — Кудашов удивился, почему это он вообще пытается оправдываться перед ефрейтором, может, он заболел?

— Товарищ капитан, так строевая вчера была! — Соколов не сдавался.

— И сегодня будет, и завтра — пока не научитесь! Через десять минут все должны быть на плацу!

Фахрутдинова надо было прятать. Опять. Худшее место, где можно спрятать Ильхама, находилось на плацу под присмотром Кудашова и в компании с автоматом. Как Ильхам будет выполнять строевые команды, можно было только догадываться, в смысле — очень плохо или просто — жуть какая.

Решение проблемы стояло на тумбочке, и звали его Лавров.

— Лавров, слушай сюда. Тебе плохо, — дал установку Соколов.

— В смысле? — установка давалась плохо, в силу недостаточного срока службы солдата.

— В смысле здоровья.

— Почему? — не сдавался дневальный.

— По кочану. Запомни: тебя тошнит, кружится голова, ноги не держат. Понял?

— Никак нет.

Кудашову установки тоже давались плохо. Выйдя из канцелярии, он обнаружил, что оружейка до сих пор не распечатана.

— Соколов! Я не понял. Ты что, по-русски не понимаешь?

— Товарищ капитан, тут дневальному плохо.

— И что у нас за болезнь? «Закосит»? — Кудашов внимательно посмотрел на Лаврова.

— Никак нет. Тошнит чего-то, голова ещё кружится… Ноги…

— Тоже кружатся?

— Не держат… — Кажется, установка Соколова вошла во взаимодействие с организмом Лаврова: рядовой побледнел и, кажется, даже начал несколько покачиваться…

— А мочевой пузырь держит?

— Товарищ капитан, он недавно туалет убирал, — вступился за Лаврова Соколов, — наверное, хлорки надышался, разрешите, я его заменю…

Лавров, вдохновлённый сменой с поста дневального, окончательно вошёл в роль — имитируя слабость, он прислонился к стенке. Зрелище получилось жалобным, даже Кудашова пробило.

— Ладно, давай меняй… Только сначала оружие выдай!

— Есть, товарищ капитан! Внимание, рота! Форма одежды номер четыре! Получаем оружие!

Есть не так много видов работы, которые, будучи простыми до… очень простыми, всё же из века в век находят миллионы индивидуумов, которые не в состоянии постигнуть всю гениальность этой красоты.

Фахрутдинов склонился над ведром. Брезгливо, двумя пальцами держа тряпку, он с интересом наблюдал, как с неё стекает вода.

— Кажись, пронесло. Выкрутились, — зашёл в туалет Соколов. — Брат твой по строевой лучшим считается. Тебя бы на первой секунде вычислили. Да ещё с автоматом… Слушай, ты долго так стоять собираешься?

— Пока вода не стечёт.

— Выкручивать не пробовал?

— Она же грязная, — удивился Ильхам.

— Воду надо чаще менять, — подсказал Соколов.

— Вообще у нас в семье уборкой женщины занимаются. Это не мужское дело, — обиженно заметил Ильхам.

— А брата за себя в армию посылать — мужское? Значит, так.

Вымоешь пол, натрёшь краники. И чтобы из туалета никуда не высовывался.

— И долго мне здесь торчать?

— До вечера, — утешил Соколов, — пока офицеры не разъедутся.

— Здесь же воняет, — быть может, Соколов и ошибался, но даже если бы Ильхам каким-то чудом отслужил полтора года — дедушкой он бы не стал.

— Блин! Ты что, не врубаешься? Если тебя вычислят, тут такая вонь поднимется! На всю часть!

«Спасение рядового Фахрутдинова»… Когда-нибудь, когда Шматко станет всемирно известным кинопродюсером, он снимет фильм именно с таким названием, а пока он звонил своей тёще, которая все уши прожужжала лейтенанту неконей целительницей и по совместительству ясновидящей…

— Алло! Анжела Олеговна?. Вы не могли бы мне дать телефончик этой, ну… Антонины Ивановны… Да не то чтобы мне, просто у меня тут спрашивают, хотят обратиться… Записываю…

Номер телефона был получен, из личного дела Фахрутдинова извлечена его фотография. Шматко собирался — страшно даже подумать — на встречу к ведьме.

Шматко встретила квартира, которая изо всех сил пыталась сделать вид, что её нахождение в пятиэтажной хрущёвке — не более чем случайность.

На стенах сушились пучки травы. На столе дымками поднимались благовония.

Хозяйка всего этого богатства внимательно изучала фотографию Фахрутдинова.

— Да-а, трудная судьба досталась этому парню — за двоих страдает… И сглаз на нём есть, и порча…

— Вот я и заметил! Почувствовал эту… Ауру! И сразу к вам! — обрадовался своей прозорливости Шматко.

— О нём всё время кто-то думает! — продолжала удивлять лейтенанта знахарка.

— Это всё подруга его! Злые мысли шлёт!. Антонина Ивановна, что делать будем? — мысленно Шматко уже был партнёром знахарки…

— Наворожу от сглаза, — начала заговор хозяйка квартиры, — наговорю от порчи, к тому, кто больше всего о нём думает, дурные мысли любовью вернутся…

— Как это?

— Сколько было ненависти, столько будет и любви!.

— А вот это правильно! Это вы хорошо придумали! — одобрил Шматко.

Шматко понял. Он силён только в диагностике. Заговаривать он не умеет. Пока.

Вообще дежурить на КПП и читать при этом книжку — нельзя. Но так как Бабушкин был не только Бабулой, но и дедушкой, — то ему было можно. Книжка была фантастическая, про клонов, поэтому, когда Бабушкин увидел Фахрутдинова в гражданке, он не сразу понял — происходит это на самом деле или книжка навеяла.

— Добрый день… а рядового Фахрутдинова из второй роты можно пригласить?

Хорошо, что Бабушкин не читал книгу по психиатрии, тогда он бы решил, что у Фахрутдинова яркий случай шизофрении…

— А ты тогда кто? — наконец-то выдавил из себя Бабушкин.

— Я его брат.

— Вы чё, близнецы, что ли? — начал медленно врубаться в тему дежурный по КПП.

— Да нет, у нас два года разницы, — будто извиняясь, сообщил клон Фахрутдинова.

— Ни фига себе, так похожи, — Бабушкин, не мешкая, вызвал Фахрутдинову Фахрутдинова и продолжил изучения феномена.

— А ты, брат, чё — соскучился или совесть замучила? Брательник тут за тебя третий год тарабанит, у парня крыша едет, а ты там жируешь на гражданке!.

Оглянувшись по сторонам, Фахрутдинов нагнулся к Бабушкину и тихонько ответил:

— Слышь, Бабушкин, а мы когда в наряде по столовой были, картошки на всех нажарили, а ты слопал в одну харю — как, совесть не мучила?.

Бабушкин, охренев, начал всматриваться.

— Ринат, ты, что ли? — дошло до любителя картошки. — А у нас там тогда кто?.

 

Глава 36

Если путь к сердцу мужчины и вправду идёт через его желудок, то к сердцу Смалькова сейчас пролегала восьмиполосная автострада…

— Эвелина! Какой запах! Чувствую себя как в Бразилии — на кофейной плантации… А блинчики с печёнкой — ну просто… я такие блинчики последний раз ел на завтрак… Никогда! Я не ел на завтрак блинчиков с печёнкой…

— Попробуй салатик с кальмарами, — проводила дорожные работы Эвелина.

— А салатик — это вообще шедевр! Я же вообще отвык завтракать за полгода в общаге! Ну что там за завтрак?! Утром на кухню не попасть!

Сорок человек — на восемь конфорок! А у нас ещё подполковник на этаже живёт — он как насчёт утром селёдку жарить!.

— Селёдку?

— Ну да, его вьетнамцы научили. Так на кухню даже идти не хочется…

— Ну, кушай-кушай — сейчас ещё пончики будут…

— Не… всё! — Смальков отложил вилку. — Не могу больше. Под завязку уже…

— Ну ничего — на обед останутся, — утешила себя Эвелина.

— Э, нет!. Обед сегодня я проставляю! — сообщил Смальков.

— Как это?.

Довольный Смальков с гордостью раскрыл свой дипломат и принялся выкладывать на стол: «Быстроборщ», «Макароны за 0 минут», «5 литров 100 %-го томатного сока, концентрат 27 грамм» — это была одна из самых полных коллекций фастфуда, можно было открывать музей быстрой еды. Что-нибудь на манер: «Кушай быстро — умирай медленно».

— Валера, что это?. Ты хочешь, чтобы мы это съели?.

— Ну, да… А что такого? Это вкусно и быстро — не надо у плиты стоять полдня…

— У плиты?! У какой плиты?! — вероятно, примерно так чувствовали себя жители Тулы, когда приезжий коммивояжёр начал ходить по дворам, предлагая недорого купить чайник… — У какой плиты?! — повторила Эвелина. — У каменной? Я потом с цветами у этой плиты стоять буду, если ты это всё съешь…

— Это же всё натуральное, — не унимался Смальков, — вот — «Быстроборщ»! Соль, крахмал, ароматизаторы, идентичные НАТУРАЛЬНЫМ: свёкла, морковка, укроп!

Смальков не успел прочитать то, что было написано на обратной стороне упаковки, — вся коллекция Смалькова отправилась в мусорное ведро.

— Эвелина! Что ты делаешь?. Подожди!.

— «БыстроБорщ»!. «БыстроКотлеты»! «БыстроСок»!. А что потом?

«БыстроЯзва» и «БыстроТруп»! Вот, Валера, — Эвелина подошла к холодильнику и демонстративно открыла дверцу, — это у нас что?

Холодильник! И вся еда в этом доме лежит только здесь! И никаких пакетиков, ясно?! — содержимое холодильника Эвелину не обрадовало. — Кстати, пора бы уже пополнить закрома!

Шматко устал, сдача караула превратилась в пытке. Последний раз Шматко так уставал, когда пытался утащить на склад цистерну с бензином — он не знал, что она приварена к земле… Видела бы Шматко сейчас его жена: в шинели, с портупеей и кобурой — настоящий боевой командир, правда, крайне усталый командир.

— Товарищ лейтенант, дежурный по роте…

— Отставить, Гунько, отставить, — отмахнулся Шматко, — не ори ты так, и так в башке слоны подрались…

— Из караула, товарищ лейтенант?

— Какой ты догадливый!. Откуда же ещё офицер с пистолетом пришёл? Наверное, ворон по части гонял, да, Гунько?.

— Да нет, я просто смотрю, поздно так — пол-одиннадцатого, караул же в семь меняют…

— Всё правильно. Меняют, — нахмурился Шматко, — а потом ещё наряд принимают, если ты помнишь… Я этому старлею из пятой роты, который меня менял… Кузубов, мать его! Представляешь, заставил моих бойцов все бачки перемывать! А в оружейке крысиный помёт нашёл! Я ему говорю, я, что ли, его сюда навалил?! А он: меня не волнует! Я и так сутки на ногах без сна — четыре раза посты проверяли… Ну ничего, в следующий раз я его сменю — он у меня снег красить будет, он у меня запомнит, как он… меня… я ему… устрою… варфоломеевскую… Гунько!

Чаю мне горячего сделай!

— А вы в штаб идёте, пистолет сдавать? — поинтересовался сержант.

— А?

— Товарищ лейтенант, а сегодня дежурный по части — Кудашов, — предупредил Гунько.

— Кудашов-Мудашов. Щас, чаю попью и пойду…

Расстегнув портупею и сняв кобуру с пистолетом, Шматко поковылял в каптёрку.

— Ну, Кузубов!. Ты даже не понял, на кого нарвался!

Странным образом, стоит молодого человека призвать на службу, как он превращается в ребёнка, отбросив лет десять развития. Лавров, только что вернувшийся после чистки туалета, нашёл кобуру Шматко, аккуратно достал из неё пистолет и принялся вертеть в руках.

Вспоминая какой-то боевик, Лавров снял пистолет с предохранителя и передёрнул затвор.

— Что это у тебя там? — заинтересовался подошедший Щур.

— Да так… пекаль…

— Ничего себе, ты где это взял?.

— У Шматко, — как ни в чём не бывало сообщил Лавров.

— Ты с ума сошёл? Положи на место…

— Не бзди карбидом, Щур, щас и положу.

Лавров принялся целиться в стену, имитируя губами выстрел: кх-х!.

— Слушай, щас Шматко нарисуется или вообще Кудашов, — пытался усмирить Лаврова Щур.

— Кудашов — дежурный по части, чего ему сюда переться…

— Завязывай, это же оружие…

— Какое оружие? — выпускать из рук пистолет Лаврову не хотелось. — Так, пукалка. Офицеры говорят, как раз, чтобы застрелиться, ну-ка — с двух рук…

Было очень похоже на Брюса Уиллиса, в смысле — пистолет в руках, всё остальное немного не соответствовало. У стены не было ни малейшего шанса, она уже готова была поднять руки вверх, когда в казарму вошёл Кудашов. Не просто вошёл, а сделал это стремительно.

Лавров от неожиданности вздрогнул — пистолет выстрелил.

Кудашов будет жить вечно. Пуля сбила шапку капитана.

Моментально побелевший Кудашов привалился к стене.

— Так, я не понял… кто стрелял? — выбежал из каптёрки Шматко.

— Ты понимаешь, что ты сделал, солдат? Руки тебе поотрубать!

Как вообще к тебе пистолет попал?!

Лавров пытался отвечать по всей строгости — отвечать не получалось — говорил только Зубов.

— Отвечай, ты зачем в офицера стрелял?! Ты же чуть не убил человека! Ты хоть знаешь, что это дисбат — минимум!

— Я просто баловался, — наконец-то сумел вставить слово Лавров…

— Тебе сколько лет?! Раз в год и палка стреляет, а это — пистолет!

Баловался он!. Значит, так, вот тебе бумага, ручка, садись и пиши… Обо всём и поподробнее… Как напишешь, так и жить дальше будешь…

Лаврова в кабинете Зубова заменили замполит, Кудашов и Шматко.

— Мы всё понимаем, товарищ майор, — попытался успокоить Зубова Староконь…

— Да ни хрена вы не понимаете!! Трындец нам, господа офицеры!. Это же не просто ЧП! Это катастрофа! Пару сантиметров ниже, и у нас был бы труп!.

— Причём понятно чей, — заметил Кудашов.

— Товарищ майор, я, конечно, тоже виноват, — бодренько заметил Шматко…

— Что значит — «тоже»?! Что значит «тоже», Шматко?! Ты и виноват в первую очередь! Ты бы ещё гранатомёт на тумбочке оставил! Чтоб солдаты твои тупые побаловались!.

— Товарищ капитан, — обратился Зубов к Кудашову, — я хотел бы принести вам извинения за своих солдат… и за некоторых офицеров…

— Товарищ майор, я и сам мог бы, — попытался влезть Шматко.

— Что ты мог бы?! Ты можешь только пистолеты разбрасывать!

Так, вышли все отсюда, я хочу поговорить с капитаном Кудашовым…

— Ну, ты как, Павел Наумович, отошёл немного?. — Стоило замполиту и Шматко уйти из кабинета, как гнев Зубова моментально улетучился, остались участие и сострадание.

— Да так…

— Может, коньячку?

— Нет, спасибо…

— Да-а… наломали дров, — никак не мог завязать разговор Зубов. — Ну, что делать-то будем?

— А что делать? Вы же сами знаете, что в таких случаях полагается…

— Да я-то знаю… только, понимаешь… Слушай, а может, простим этого балбеса? Я про Шматко… С этого Лаврова что взять? Пойми, я Шматко давно знаю, он нормальный мужик… И потом, тут в округе активно подыскивают часть для расформирования… Думаю, после этого инцидента на нашей кандидатуре остановятся окончательно…

— И что вы предлагаете, товарищ майор?

Свойский разговор не получался. Странно, но Кудашов, оказывается, чрезвычайно трепетно относился к целостности своей шапки и того, что было под ней…

— Ваш рапорт я прочитал. Официально я просто обязан дать ему ход. Но может, не будем выносить сор из избы, а?

— Если этого Шматко сейчас не остановить, завтра он обязательно кого-нибудь угробит! Это не офицер, а проблема ходячая!

— Ну, зачем же так сгущать краски? Просто стечение обстоятельств… Шапку мы тебе новую дадим. А Шматко и сами накажем, — снова попытался спасти часть и карьеру Зубов.

— Спасибо, товарищ майор, за новую шапку, но как вы сами заметили, ещё бы пару сантиметров, и я бы с вами тут не разговаривал…

Это не авторучка пропала. И даже не самоход… Товарищ майор, я настаиваю, чтобы бумаге дали ход.

— Что ж, имеете полное право. Если вопросов нет, можете идти, товарищ капитан.

Зубов остался один. Совсем один. Всё, что оставалось майору, это ждать — ждать ответа из штаба округа.

Лавров обнаружил, что драить туалет — не худшее, что может случиться с солдатом. Он предпочитал бы драить туалет до конца службы, лишь бы её не пришлось растягивать путём службы в дисбате.

Поэтому драил Лавров с невиданным до сих пор энтузиазмом.

Дедушки с удовольствием наблюдали за процессом — туалетный вопрос был закрыт на ближайшие полтора года.

— А тебя вообще кто нанял? — поинтересовался Бабула.

— Куда нанял? — оторвался от тряпки Лавров.

— Как — куда? Кудашова завалить. Кто бабки платил?

— Какие бабки? Никто не платил…

— Ммм! Сам, значит? — уважительно заметил Нелипа. — Робин Гуд?

— А что ж ты, Робин Гуд, чуть пониже не взял? Сейчас бы уже праздник был, гуляли бы… А то взял моду — с Кудашова шапки сбивать!.

Лавров в замешательстве даже забыл о почётном участке своей работы.

— А ты не стой, драй давай, киллер хренов, — скомандовал Соколов…

Зубов дождался. Ответ пришёл из штаба округа подозрительно быстро — две звёздочки на погонах Шматко остались, вот только стояли они теперь иначе… Прапорщик Шматко чуть не со слезами на глазах перешивал погоны, когда к нему в каптёрку заскочил Зубов.

— Шёл вот мимо, дай, думаю, зайду… Приказ на тебя подписал…

— Ещё один? Из прапоров в сержанты? — мрачно пошутил Шматко.

— Шутишь? Это хорошо, — взбодрился Зубов. — На должность старшины тебя назначил… Отгадай, какой роты?

— Штрафной…

— Смешно…

— Мне не очень, — взорвался Шматко, — и вообще, объясните мне, товарищ командир части, с каких пор у нас за подобные поступки стало можно человека вот так вот взять и в прапорщики разжаловать? Или у нас Кудашов теперь министр обороны?!

— Тихо ты… — Майор прикрыл плотнее дверь и перешёл на полушёпот. — Министр не министр, но он копнул — и началось… подняли бумаги в штабе. Оказалось, что тебе лейтенанта неправильно оформили — бумажку там какую-то профукали…

— Хорошенькое дело! Они, значит, там профукали, а я теперь должен!.

— Да тихо ты, я сказал! Кудашов мне намекнул, что если ты лейтенант, то и Соколову лейтенанта давать надо. За экзамены…

Смекаешь? Так что не вороши прошлое, пока тебе вообще диплом не аннулировали…

— Как он узнал?

— Я почём знаю?! Да ладно тебе, Николаич, жизнь-то не закончилась…

— Жизнь не закончилась… А вот карьера…

— Рано ты себя хоронишь… Ну, походишь маленько в прапорах, ты же знаешь, как это у нас делается: за годик насобираешь поощрений, я напишу характеристику, Бородин походатайствует… И вперёд по новой!

— Не, Николаич, с меня хватит, — Шматко, видно, много думал в последние дни, — я и так вон какой путь прошёл — от старшины до командира роты и обратно…

Всё-таки Шматко было хорошо. Не было ещё такого случая, чтобы прапорщик плохо устроился. С майорами такое бывает значительно чаще, да и утешать Зубова никто не торопился… А ведь он ни в кого не стрелял и даже не оставлял табельное оружие где ни попадя…

— Разреши, Николаич?. — зашёл в кабинет замполит. — Я на секундочку… Тут вот согласовать кое-что нужно… В общем, в город фильм хороший привезли. «В августе сорок четвёртого». Думаю, может, бойцов сводить?

— Своди…

— Ага… А ещё командир автороты доложил. Тут в автопарке ефрейтор Коробко клеммы перепутал — в общем, аккумулятор у дежурной машины накрылся… Думаю, надо наказать.

— Накажи…

— А за новым аккумулятором надо кого-то на базу послать, да?

— Пошли…

— Слушай, Николай Николаевич, с тобой всё нормально?. Ты здоров? — не выдержал Староконь.

— Я-то здоров. Только я не понимаю, на хрена всё это нужно.

— Что — всё?

— Ну вот это вот: аккумулятор, кино… На хрена всё это для расформированной части?

— А что, уже точно известно? — всполошился замполит.

— А ты думал, после того, что случилось, нас наградным оружием поощрят? — При мысли об оружии Зубов ещё больше помрачнел.

— Подожди, Николаич, не гони лошадей. Может, ещё всё и обойдётся. Чего ты хоронишь нас раньше времени?

— Я реалист, Александр Степанович. И знаю, что за такие ЧП бывает.

— Ничего, поживём — увидим. Ещё не вечер. Кстати, давай вечерком у меня увидимся, там и поговорим, о’кей?

— Увидимся. Скоро мы часто будем видеться. На бирже труда для безработных.

 

Глава 37

Зубов устал быть мрачным. Собственно, он вообще устал. От бабника замполита и командира роты — стукача, от бестолкового Шматко и от солдат с повадками киллеров. Зубов решил отдохнуть. Бутылка коньяка, хранимая для особых случаев, была вытащена из сейфа и торжественно открыта, магнитофон орал на весь штаб, а майор, ошалевший от собственной непредсказуемости, пытался подпевать, отчаянно не попадая в ноты. Но дело было даже не в усталости. Просто впервые за последние несколько дней майора попустило.

— Здравия желаю, — как всегда не вовремя явился замполит.

— Привет, Саня! — как родному улыбнулся Зубов.

— Случилось чего?

— Случилось! На, читай, — Зубов протянул замполиту бумажку со стола. — Только что пришло. Тут недалеко от нас, из ВЧ-56571, восемь солдат сбежало! Из наряда, со штык-ножами! Вот это, я понимаю, залёт!

После такой бодяги про наш выстрел хрен кто вспомнит…

— А как же рапорт Кудашова?

— А рапортом этим в штабе округа в аккурат подотрутся! Ты чё стоишь, Саша, объявляй тревогу… ловить будем соколиков!

В последнее время Шматко перестал любить военную форму.

Как-то погоны прапорщика — не радовали. Вот и в магазин пошёл Шматко в гражданской одежде и с полной корзинкой продуктов подходил к кассе. Следом в очереди стоил мужчина в пуховике, с натянутым капюшоном на голове и батоном в руке.

— Пиво не пробивайте, я с ним зашёл, — попросил Шматко.

— Откуда я знаю?

— Как это, откуда? Я, когда заходил, показывал…

— Не знаю… Мне вы ничего не показывали…

— Что значит, не показывал? Я же вам русским языком — вот, запомните, пожалуйста, у меня пиво, вы ещё кивнули…

— Не знаю, кто тут вам кивал, лично я только что села…

— Ну, значит, спросила у той, что до вас сидела…

— Я не обязана ничего спрашивать, моя работа — покупателей рассчитывать…

— Обсчитывать покупателей, вот ваша работа, — не выдержал Шматко.

— Мужчина, вы за пиво будете платить?

— Ни хрена себе… Почему это я должен два раза платить за пиво? — такой странной логики Шматко не встречал даже у себя в части.

— Значит, оставляйте на кассе…

— Какое — оставляйте? Это моё пиво… Я его купил…

— Людка! Иди сюда, тут товар хотят вынести, — кассирша решила вызвать подмогу.

— Твою бабушку, вы чё, из меня вора хотите сделать?

— Все вы честные, а у нас каждый день недостача…

— Давайте тогда всех обыскивать… Вон человек за батоном зашёл, — нашёл взглядом Шматко мужика с батоном, — давайте и его обыщем, у него под пуховиком полмагазина вынести можно…

В запале борьбы за справедливость Шматко решил на всякий случай ощупать пуховик соседа. Тот почему-то резко отстранился, видно, предпочитал, чтобы его щупали не бывшие лейтенанты, а хотя бы бывшие лейтенантки. Но остановить Шматко простым движением в сторону не удавалось ещё никому. Видя, что обладатель пива полон решимости подвергнуть пуховик досмотру, мужик на полном ходу кинулся к выходу, оставив батон на кассе.

Уматывал он неспроста — Шматко оказался прав: из-под пуховика начали вылетать нарезки колбасы, рыбы, куски сыра. Наверное, полмагазина мужик не вынес, но очень старался.

— Э, мужик… А ну, стой!

Если Шматко в чём-то прав — правду свою он доводит до логического завершения.

— Ну, а потом я ему по голове так стукнул… И тут милиция… А там вы уже всё знаете…

Историю свою Шматко рассказывал уже в отделении милиции.

Лейтенант, записывающий за ним, переспросил:

— До-ждал-ся… прие-зда ми-ли-ции, так?.

— Ну, вроде так…

— Тогда ознакомьтесь — число и подпись…

Ознакомиться Шматко не успел, в кабинет зашёл капитан милиции.

— Так это вы?! Комиссар Катанья… Такую Жар-птицу за хвост ухватили?.

— Шматко Олег Николаевич, — протянул руку прапорщик.

— Цуба Сергей Петрович…

— Товарищ капитан… можно вас? — в священную процедуру пожимания рук вмешался лейтенант.

Оставив Шматко и дальше ознакамливаться с протоколом, офицеры отошли в сторонку.

— Товарищ капитан, какой-то он подозрительный…

— В смысле?.

— Ну, понимаете, предъявил документы на имя лейтенанта Шматко из воинской части, ну, мотострелковая — у нас тут на окраине, а сам в гражданке…

— И что?. Выходной у человека…

— Это не всё. Я проверил список офицеров части за прошлый год, никакого лейтенанта Шматко там нет…

— Интересно, думаешь, липа? А чего он тогда Михальчука завалил? Вроде как свой своего… Некрасиво!

— Так это… чтобы себя прикрыть! Продавщица сказала, что он сам там пытался что-то вынести… Ну, и чтобы не попалили — сдал другого… А?

— Нормальная рабочая версия, — согласился капитан.

— И лицо у него страшно знакомое!. Может, задержим до выяснения?.

— Сейчас проверим, — оторвавшись от лейтенанта, капитан вернулся к Шматко, — товарищ лейтенант… Вы даже не представляете, какого опасного преступника вы задержали! Мы… Да что там мы — областной УВД этого Михальчука второй год ловит… На нём как минимум пять нераскрытых висит! Из последних — сельпо в Белых Ручьях… С трупом — громкое дело!.

— Да, я, кажется, слышал про это…

— И тут вы! И так легко его вычислили… взяли! Удивительно!

— Ничего удивительного! — Шматко давно подозревал, что в нём зарыта куча талантов, вот наконец один из них оказался на поверхности. — У меня глаз — ого-го!. Я преступника от порядочного человека — это завсегда… запросто…

— То есть своих в толпе легко узнаёте? — как бы наугад бросил капитан.

— Каких своих? — удивился Шматко.

— Неважно… А вы, значит, артиллерист, да? — продолжал качать подозреваемого капитан.

— Почему артиллерист?. Мотострелки мы… Пехота!

— А-а, так это вы у Зубова в части?.

— Ну да… А что такое?.

— Хорошо знаете Николай Николаича?.

— «Хорошо»? Да это ж мой лучший друг!

— Серьёзно?! — Капитан сделал вид, что радости его нет предела. — Ну, и как там его сынишка поживает?.

— Какой сынишка?. У него ж это… дочка!

— Ах, да, точно — дочка… Перепутал с кем-то, а как зовут дочку-то? забыл что-то?.

— Даша, нормально у неё всё — растёт, — приступ амнезии капитана смутил Шматко, с другой стороны, всего ведь не упомнишь…

— А вы, наверное, в части недавно, да?.

— Да какое ж недавно? Восемь лет скоро… А что? Что-то не так?

— Неувязочка! — наконец признался капитан. — В списке офицеров за прошлый год нет лейтенанта Шматко. Странно!

— Ну, конечно ж, нету. Я только полгода как лейтенант, а до того прапорщиком был старшим… Товарищ капитан, а что случилось?.

— Да нет, ничего, всё нормально, Олег Николаевич… Ещё раз огромное вам спасибо!

В последнее время собрания в кабинете у Зубова были больше похожи на вялотекущие поминки по части. Сегодня по непонятной причине Зубов был повеселее, быть может, потому, что расформирование ещё не случилось, а может, просто погода была солнечная…

— …И последний пункт… Хотелось бы обсудить вчерашний поступок старшего прапорщика Шматко Олега Николаевича.

Все перевели взгляд на Шматко, но тот лишь непонимающе пожал плечами.

— Что ты, Шматко, плечами жмёшь?! Бумага на тебя пришла из городского УВД.

Не удивился только Кудашов — он давно ждал чего-то подобного…

— Хотя вроде как и не на тебя… А на ЛЕЙТЕНАНТА Шматко…

— Товарищ майор, — Шматко встал, дабы выказать уважение к офицерскому собранию, — извините, это я ж им это, по привычке лейтенантом представился. Не привык ещё. И удостоверение никак не поменяю…

— А чего ты оправдываешься, Шматко? Это ж благодарность на тебя пришла! За мужество и героизм, за неоценимую помощь в поимке опасного преступника-рецидивиста… Молодец, Шматко! Поступок, достойный офицера! Так что имел полное право лейтенантом представляться!

Аплодисменты наполнили кабинет майора, разом растопив мрачную атмосферу последних дней.

— А самое главное, что такая же благодарность была направлена и в штаб округа… И за это, Шматко, тебе отдельное спасибо — лично от меня! Это для всей части — огромный плюс! Офицер провинился — и тут же исправился. Молодчина! Мы тобой гордимся…

Шматко и сам собой гордился, его голос вздрагивал от еле сдерживаемого восторга, в конце концов не каждый день становишься героем.

— …Я, главное, догнал его и повалил! Руку заламываю, а он кричит: «Пусти, гнида…» Ну тут я, конечно, не сдержался…

— Так, всё! — не дал насладиться триумфом Зубов. — Собрание окончено…

Триумф триумфом, а Шматко был человеком практическим.

Не был бы он собой, если бы не попытался применить свой героизм себе же на пользу. В то же время Шматко был человеком осторожным…

Майор Зубов был как раз таким человеком, который мог дать правильный совет, к нему Шматко и направился.

— Николай Николаич, разрешите?.

— А-а… Шматко… Салют героям!

— Николай Николаевич, я это — по делу…

— Отлично! Не люблю, когда без дела заходят! Рассказывай, что такое?

— Не знаю, как сказать, — замялся Шматко, — короче, меня зовут работать в милицию!.

До этого удары Зубов получал только из штаба, теперь вот пришла пора ножа в спину.

— Ну, допустим?! — Зубов пытался делать вид, что он как бы и не взволнован. — И что там?.

— А там — всё и сразу… И очередь на жильё у них быстрее! И зарплата повыше… Перспектива! Они мне уже даже кличку дали — комиссар Катанья! Они, значит, меня спрашивают: «КАК ТЫ… с высшим образованием и всё ещё прапорщик?!» У них там в этом плане всё быстрее. Через год уже капитана можно получить! А там — тоже перспектива!.

— Так ты что… уже твёрдо решил? — на всякий случай решил уточнить Зубов.

— Да нет, не твёрдо. Вот хожу — думаю. Зашёл совета спросить…

— Эх… Шматко, Шматко! Только дал лучик надежды, с этой благодарностью в округ, и тут же рубишь всё на корню…

— Почему?.

— А что, по-твоему, будут думать про часть, из которой прапорщики бегут? Нужна такая часть в округе? Или лучше без неё?.

С этой точки зрения Шматко о своём переходе в милицию как-то не задумывался.

— Коньячку хочешь? — не дал опомниться Зубов.

— Ну, это можно…

— Вот сколько я тебя знаю… Вот ты ж по натуре — ну не мент ни фига! Ну не твоё это… штрафы, квитанции…

— Какие штрафы? Меня не в ГАИ зовут — в убойный отдел! — гордо выпалил Шматко. — На конкретное место… Увидели меня в деле — предложили…

— Ну и что? Что там за работа?

— Нормальная работа! Вон про неё даже сериалы снимают! Может, и меня возьмут… Со временем… Я ж говорю — перспектива!

Кажется, дверь не открывалась, а перед столом Зубова стоял, задевая огромной фуражкой потолок, — он — Генерал.

— Товарищ генерал? Здравия желаю.

— Себе лучше пожелай… Здравия, — утробно прорычал Генерал и сделал ещё один шаг вперёд, грозно нависнув над Зубовым.

— Извините, товарищ генерал… я…

— Поздно извиняться, — от голоса Генерала задрожали стёкла в окнах, — ты вон лучше перед солдатами извиняйся… И перед офицерами…

— Товарищ генерал, так, а что случилось?

— Ты ещё спрашиваешь? — Одно стекло всё-таки не выдержало — из разбитого окна на майора повеяло адским холодом. — Расформировывают твою часть, майор, профукал ты её, развалил… Тебе таких бойцов доверили! А ты? За год в части сплошной бардак развёл…

— Почему… бардак? — всё ещё пытался сопротивляться майор.

— Потому. — Генерал был неумолим. — Боевой листок в пятой роте уже месяц не выпускался, дверь в первый бокс не покрашена, бычки перед столовой валяются, старшина второй роты в милицию уходит — ценные кадры разбазариваешь… Мало, капитан?

— Почему капитан? — Зубов с ужасом заметил, как вместо одной звезды у него на погонах нарисовались четыре маленькие.

— А что ты хотел, лейтенант? И вообще… ищи работу на гражданке, — погоны слетели с плеч Зубова, махнув на прощание… — Таким, как ты, в армии не место, да что в армии…

Пистолет Генерала смотрел прямо между глаз ещё недавно майора.

— Таким, как ты… — Генерал снял предохранитель…

— Товарищ генерал, что вы делаете? — взмолился Зубов.

— То, что и должен делать, — ты и на гражданке всё развалишь…

Таким, как ты, вообще на земле не место…

Крик Зубова вырвал из сна его жену и, по счастью, и его самого…

— Что такое? Коленька! Что случилось? Что, опять снилось, как расформировывают?

— Ага…

— Опять Генерал приходил?

— Ну… Только уже с пистолетом…

На этот раз это был не сон, да и в кабинет Зубова стучался не Генерал, а всего лишь прапорщик, пусть и старший.

— Войдите… — Зубов даже не поднял головы.

— Товарищ майор, прапорщик Шматко по вашему приказанию прибыл.

— Прибыл — хорошо. Вот, — через стол перелетел лист бумаги, остановившись прямо перед Шматко.

— Что это?.

— Ну, как? Твоё заявление — по собственному желанию.

Подпишешь и в бухгалтерию — за расчётом… Ты же у нас в милицию идёшь работать… Я подумал, взвесил и решил не препятствовать твоему счастью…

— Так я же ещё не… это — не определился… Ну, не решил ещё…

Товарищ майор, — Шматко понял, что пора — или сейчас, или никогда. — Я как раз сегодня подумал: наверное, не моё это — в милиции работать…

Сидеть целые дни с этими бумажками…

— Какими бумажками? — удивился Зубов, вспоминая предыдущий разговор. — Убойный отдел!! Элита ГУВД! Место есть!.

— Да там взяли на это место уже… Это вообще длинная история…

— Обидно, конечно, — лицемерно заявил майор. — А я думал, будет в милиции свой человек… удобно… связи… Ладно, Шматко… Чего с заявлением-то будем делать? А?

— Николай Николаевич… А давайте мы его это… порвём!.

Зубов в очередной раз нервно посмотрел на дверь. Нет, нет, да и казалось майору, что Генерал вот-вот постучится ему в дверь…

На этот раз вошёл майор — Староконь. Вероятно, замполит был тоже в состоянии нервного срыва, так как, не здороваясь, не спрашивая разрешения, Староконь устремился к столу и нагло выставил на него свой дипломат.

— Ты бы постучался хоть для приличия. А то, я смотрю, в последнее время совсем… с дисциплиной — солдаты вон на КПП внаглую дрыхнут, не дай Бог проверка какая…

Староконь бурчание Зубова не слушал — он был занят делом.

Молча открыв дипломат, он достал бутылку коньяку и выставил её на стол.

— Это что? День рождения? Так вроде ж не скоро…

Староконь не отрывался от важного процесса — на столе появилась ещё одна бутылка коньяка.

— Подожди, — Зубов окончательно растерялся. — Что? Юбилей нашего выпуска?.

На столе появилась третья бутылка.

— Неужели жениться собрался? — выдвинул очередную версию майор.

Четвёртая бутылка уже как-то даже не удивила, скорее, Зубов начал ожидать пятую… — Всё. Сдаюсь…

— Совершенно секретно, — наконец заговорил Староконь, — информация из штаба округа… Принято решение о расформировании одной из частей… Расформировывается часть номер, — шёпот замполита перешёл в радостный крик: — пятьдесят шесть пятьсот семьдесят один…

Пауза длилась недолго. Гамма чувств прошла по лицу майора…

Наконец он сделал то, что должен был сделать.

— Ну, если честно, — Зубов встал, — я в нас всегда был уверен…

— Если честно? — уточнил Староконь.

— В душе…

— Ура-а-а-а-а!! — красиво на два голоса орали два майора, пугая рядовых и стайку ворон, сорвавшуюся с крыши.