Сегодня на разводе часть недосчиталась замполита. Замполит — это, конечно, не знамя, поднимать его не обязательно, но и без него — непорядок. Староконь затаился у себя в кабинете. Вероятно, где-то под потолком кабинета яростно светило одному замполиту видимое солнце, иначе трудно объяснить, почему замполит решил украсить себя солнечными очками.

— Тебя почему на разводе не было? И что это ты нацепил? — Майор Зубов, зайдя в кабинет, решил сразу взять быка за рога.

— Это ПДВ.

— Чего? — Шуток от проштрафившегося подчинённого Зубов не ожидал.

— Прибор дневного видения…

— Ага, а почему тогда без плавок? У нас что, кабинет замполита — пляж, или как?

— Солнце, Николаич! Зимой ультрафиолета много, а мне ультрафиолет противопоказан — глаза слезятся…

Зубов в ультрафиолет не верил. Особенно в сумраке кабинета. На пляже верил, а в кабинете замполита — не верил.

— А ну-ка, Рэмбо, сними свой ПДВ, хочу в глазки твои слезливые посмотреть…

ПДВ лёг на стол, и мир в лице майора Зубова смог увидеть последствия концентрированного ультрафиолета — сочный фиолетовый синяк под глазом, вероятно, был вызван солнечным ударом.

— А фиолет тебе очень даже идёт — красавец! Где они тебя отловили?

— Возле подъезда…

— Замечательно…

Заместитель командира части по воспитательной работе избит мужем соблазнённой им женщины — красота… И они там в штабе ещё думают, какую часть сокращать? Вот же она: командир роты морды бьёт, замполит по мордам получает — бери и сокращай!

— Товарищ майор, — жалобно просипел Староконь.

— Тамбовский кролик тебе товарищ, — отрезал Зубов. — Короче, если в ближайшее время не остепенишься и не женишься — я тебя лично кастрирую, у меня и ножницы на этот случай имеются…

Солдатская еда — вещь особенная. Глядя на любого повара, сразу становится ясно, что кушать они любят и делают это регулярно. То же можно сказать о дедушках. Посмотрев же на молодых бойцов, на ум сразу приходят кадры, снятые в Центральной Африке, — те же ножки и ручки спичками, что и у голодающих негритят. Вероятно, чем больше срок службы, тем лучше желудок человека гражданского приучается переваривать то, что в армии зовётся едой. К чести Вакутагина, его готовку мог есть человек абсолютно неподготовленный — то есть гражданский. Дистрофиков во второй роте никто никогда не видел с тех пор, как он стал поваром. Несмотря на то, что Вакутагин был обижен начальством, кашу он варил вкусную. Одним из условий её приготовления было то, что никто не имел права вмешиваться в этот процесс, особенно в том количестве рядовых и нерядовых срочной службы, ввалившихся на кухню.

— Обед ещё рано!.

— Да ладно, Вакутагин, мы не жрать пришли, — озадачил Гунько, — иди сюда!

Отложив черпак и вытерев руки об полотенце, Вакутагин настороженно подошёл к сослуживцам.

— Держи, — держать Вакутагин должен был деньги. Так как работал он не в ресторане, деньги были явно не чаевые, даже за полтора года работы. — Тут на билет в обе стороны…

— Какой билет? — Вакутагин боялся поверить невесть откуда свалившемуся на него счастью.

— На самолёт с серебристым крылом — два дня туда, два дня обратно, за две недели обернёшься…

— Вы что, мужики?! Я верну, я всё верну, — наверное, если бы Вакутагин был девушкой, он непременно бы всплакнул — от полноты чувств. Наверное, и Гунько всплакнул бы, тоже от полноты тех же чувств. Но мужики не плачут, мужики — шутят.

— Бери, бери, будешь назад совать — обидимся! — надавил Гунько.

— А кому ты вернёшь? — решил пробить Вакутагина Кабанов.

— Вам…

— А я не помню, сколько давал, — удивил Вакутагина Гунько.

— И я не помню, никто не помнит, — подытожил Кабанов.

— Ничего, я вам обедами верну — маслом. — Маслом надо было писать счастливое лицо Вакутагина. Улыбку такой ширины можно увидеть не часто.

Как будто всё как всегда — стоит на крыльце штаба офицер. Курит офицер. Всё как всегда. Автоматически ответив на честь, отданную Шматко, курившему на крыльце, Староконь уже почти зашёл в штаб.

Что-то сегодня было в Шматко не так. Шматко как Шматко, всё те же глазки, тот же двойной подбородок и тройной живот, сигарета во рту…

Стоп. Рядом с сигаретой во рту у Шматко приютилась палочка от леденца.

— Лейтенант, ты чё делаешь?

— Курю, товарищ майор — не выдержал, — огорчения в голосе лейтенанта не было, были облегчение и с трудом скрываемая радость.

— А леденец тогда зачем?

— Оно ж так меньше хочется, без леденца б целую выкурил, а так — только половину.

Ноу-хау Шматко заставило Староконя задуматься. У него тоже была одна вредная привычка, но как ни крути — леденец ему не поможет.

Зависшую паузу прервал Шматко:

— Я вообще подумал, курение — хороший способ бросить сосать леденцы. Когда куришь, леденец такой гадкий становится…

Смеялся над своей шуткой Шматко один. Замполит подумал, что даже самого злостного курильщика не поджидают в подъезде.

Расправившись с проблемой Вакутагина, Гунько решил расправиться с ещё одной. Казалось бы, что плохого, если духа ничему не надо учить, а он сам кого хошь научит. Но всякая неопределённость не давала Гунько покоя. Углядев Бабушкина и Нелипу, составлявших компанию Фахрутдинову по пополнению, сержант решил докопаться до истины с их помощью.

— Бабула, вы на Фахрутдинова вашего обращали внимание?

— А он и не наш — он в другой роте служил, дух как дух…

— Ни фига! — вошёл в разговор Кабанов. — Вы видели, чего он на брусьях вытворяет? И в оружии волокёт…

— А на марш-броске? — подхватил Гунько. — Духи так не бегают…

— Фигня — на гражданке, наверное, чем-нибудь занимался, — бросил Нелипа.

— Смотрел я его личное дело — ничем он не занимался. И вообще, такое впечатление, что он в армии уже всё знает, вы видели, как он подшивается? Я так не умею!

Решение нашёл Бабушкин. Простое и мудрое:

— А чё мы паримся? Щас у него и спросим. ФАХРУТДИНОВ!! — Даже если бы Фахрутдинов служил на родине Вакутагина, он бы всё равно услышал и прибежал. Так как служил он ближе, то и прибежал почти сразу.

— Вызывали?

В ответ Фахрутдинов услышал тишину.

— Что-то случилось? — Тишину Фахрутдинов не любил.

— Случилось. Появился у нас в роде один дух, который по повадкам… ну совсем не дух. Вот мы и думаем: А КТО ТЫ, Фахрутдинов? Ты в прошлой жизни, случайно, дембелем не был? А то очень уж похоже.

На этот раз шанс вслушаться в тишину был предоставлен дедушкам.

— Давай-давай, колись, мы ж всё равно с тебя не слезем! — Бабушкину Фахрутдинов поверил.

— Мужики, только пообещайте, что никому…

— Ни фига себе! Он ещё условия ставит! — возмутился Нелипа.

— Да погоди ты, — успокоил горячую вологодскую берёзку Гунько, — не дрейфь, Ринат. Мы — могила…

Фахрутдинов решился. Помолчал, конечно, для проформы, и сказал, как топором махнул:

— В общем, тут такое дело. Я это — я второй раз служу.

На этот раз тишина наступила, весьма близкая к кладбищенской.

Лишь тоненький храп чудом оставшейся зимой живой мухи напоминал бойцам, что они находятся в казарме, а не в открытом космосе.

— Как это, второй раз? — прорвало Кабанова.

— Я один раз в десантуре отслужил — год назад, а сейчас вот — за брата, за младшего. Ему повестка пришла, а у него жена беременная. Ну, родители посовещались и сказали, чтоб я вместо него. У меня жены нет, и потом, я служил уже…

— И ты согласился? — Нелипа, задавший вопрос, явно представлял себе проводы Фахрутдинова в армию в стиле вывода особо опасного маньяка на прогулку — весь в цепях, на лице намордник, то есть на морде, то есть наличник…

— А ты чё, не видишь? — оборвал фантазии Нелипы Гунько.

— У нас, если родители сказали, — закон. А мы с братом похожи.

Ну, и отец договорился. Только вы — никому. Нельзя, чтоб узнали…

— Фахрутдинов, да тебе памятник надо ставить при жизни! — оценил подвиг товарища Бабушкин.

— Отец сказал, дом подарят, когда вернусь…

— Тоже нормально, — решил Гунько.