Соколов не то чтобы любил дежурство по КПП. Но чувствовал в этом некую забаву — снуют туда-сюда солдаты, офицеры, проезжает транспорт, и всё это каким-то чудесным образом зависит от единственного человека, притом ефрейтора, который на сутки становится командиром для каждого, кто пытается выйти или зайти.

На этот раз на КПП зашёл Фахрутдинов — в штатском и с усами.

— Здравствуйте, — отморозился Фахрутдинов, — можно рядового Фахрутдинова вызвать на КПП?

— Ага… Можно самбиста через бедро. Это чё за маскарад?

— Извините, а разве рядовой Фахрутдинов не в этой части служит? — Память Фахрутдинова, вероятно, сильно износилась и была выброшена на свалку…

— Очень смешно… Ринат, ты чего? Ты на фига усы наклеил? — заподозрил неладное Соколов.

— Я не Ринат…

— Ага. А я не Соколов… С ума сошёл, что ли — в гражданке ходишь?! Только что Зубов прошёл…

— Простите, я так понял, вы знаете Рината?.

— Эй, Фахрутдинов, ты не из санчасти, случайно, сбежал? — Терпение Соколова висело на тонюсенькой ниточке, которая уже начала рваться…

— Понимаете, я действительно Фахрутдинов, но… не тот.

— Не понял… Что значит «не тот»?.

Ринат Фахрутдинов был находкой для второй роты, Ильхам Фахрутдинов — его родной и чрезвычайно на него похожий брат — был потерей для армии. Сейчас оба они сидели друг напротив друга в комнате для посетителей на КПП.

— Короче, стоп! — попытался разобраться Ринат. — Я всё понял: ты поругался с женой, она ушла из дома, у вас скандал… сюда-то ты на фига припёрся?.

— Я ж тебе объясняю: она сказала, что пойдёт в военкомат и всё расскажет. А если выяснится, что ты служишь вместо меня!.

— Не ори, тут стены картонные!. Кора узин. Кязя бугы! Башкой надо было думать, когда жене в лоб бил…

— Узин сын кязя бугы… Да я не хотел… сама напросилась…

— Не хотел он… А я что могу сейчас сделать?

— Она говорит, во всей вашей дурацкой семейке только один нормальный человек — это Ринат. Слушай, поговори с ней, тебя она послушает.

— Братишка, по-моему, это ты тупой. Если успел заметить, я вообще-то в армии… каким макаром я с ней поговорю?

— А тебя никак не отпустят?

— Отпустят, догонят и ещё раз отпустят! Кязя бугым ашаталар…

— Слушай, а может, всё-таки съездишь? — не унимался Ильхам. — Ты — туда, а я вместо тебя здесь побуду… Биг сине прошу! Кора узин, мин сине биг яротам! Син мене атай кебек! Уф, Аллакаим, нишек мин сене умалять итем!

— Слушай, братан, тебя точно лечить надо…

Усы хороши тем, что легко сбриваются. Теперь братьев могла бы различить… Бог его знает, кто их бы мог различить. И кто из них военный, а кто гражданский, Соколов не знал.

— Ринат, это ты? — наугад бросил Соколов.

— Я, я… Глянь, как он тебе без усов?

Ильхам, уже без усов, с любопытством рассматривал на себе военную форму.

— Блин, как вас только мама различает?.

— А у нас характеры разные…

— Всё равно, мужики, эта авантюра — трындец! Вас попалят — сто процентов!

— Во-первых, если Эльмирка пойдёт в военкомат, нас попалят — двести процентов! А во-вторых, ты же подстрахуешь?.

— Я-то подстрахую, — пообещал Соколов, — но он же в армии ни «бэ», ни «мэ»…

— Ты в общих чертах ему объясни, а там… Да я мухой! Три дня — максимум. Постараюсь вообще за два обернуться… Главное, чтоб никто ничего не знал… Ты ж в курсе, Кузьма: что знают двое, то знает и свинья…

— Ладно, рискнём здоровьем — шухер! Кудашов идёт!. — Фахрутдинов как опытный боец понимал, когда нужно делать ноги…

— Товарищ капитан, во время моего дежурства происшествий не случилось! — вытянулся перед капитаном Соколов.

— Это хорошо, что не случилось.

Не успел Кудашов порадоваться, как из комнаты для посетителей, продолжая с любопытством себя осматривать, вышел Ильхам.

— Фахрутдинов, а ты что здесь делаешь?

Ильхам впал в ступор.

— А к нему это… брат приезжал.

— Так что, от радости в зобу дыханье спёрло? — съязвил Кудашов. — Ладно. Тебя когда меняют?

— Через час, товарищ капитан…

— Смотри, чтоб тут всё было… как говорится… соответственно…

Соколов повернулся к Ильхаму. Соколову стало плохо, но он взял себя в руки и сказал:

— У нас есть час. Иди сюда, садись. И запоминай. Для начала: вот это был твой ротный…

— А ротный — это кто?

— Зашибись… всё ещё хуже, чем я думал…

Действительность была ещё хуже, чем думал Соколов… Хуже стало на чистке оружия…

Ильхам, косясь на Соколова, пытался повторять правильность манипуляций.

— Сокол, на секунду! — донеслось из дальнего конца казармы, и Ильхам остался один на один с армией…

Внимательно изучив автомат, он принял решение. Лист бумаги был свёрнут трубочкой, а Ильхам пытался его засунуть поглубже в дуло.

— Фахрутдинов, ты чё делаешь? — обалдел Бабушкин.

— Так это… ствол чищу…

— Видали? Новая метода. А шомполом уже не катит?

— Каким… шомполом?

— Железным, каким! Деревянных пока не настругали…

— А где его взять? — растерялся Ильхам.

— Слыхали? Фахрутдинов, ты случайно на зарядке сегодня с турника не падал? Такое ощущение, что рубанулся. Вот твой шомпол.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Ильхам.

— Кушай с булочкой. И вообще… какой-то ты сегодня не такой… у тебя всё в порядке? Выглядишь, как будто в чепке сметаны прокисшей съел…

— В чём сметаны съел?. — не понял Ильхам.

— Слушай, Фахрутдинов, хорош базарить! — спас от дальнейших вопросов Ильхама Соколов. — Чистку закончил — сдавай оружие!

— Слушай, Сокол, а чё это с ним?. — не унимался Бабушкин.

— Ничего с ним. А что?

— А какого ты автомат за него собираешь?

— Ну, он мусор понёс, я автомат собираю, что здесь такого?

— Да ничего. Слушай, Сокол, а если я мусор вынесу, ты мне перед сном спинку почешешь?.

— Вызывали, товарищ лейтенант? — ввалился в каптёрку Соколов.

— Не то слово. Значит, слушай сюда, — Шматко давал инструкции подробно и понятно. — Сейчас берёшь инструменты и трассером на хоздвор!. Там чё-то прожектор барахлит, представляешь? Коровы не видят, куда гадят… В общем, дело серьёзное. Так что давай, пассатижи в зубы — и вперёд.

— Товарищ лейтенант, а может… кто-нибудь другой?

— Что — «кто-нибудь другой»?.

— Ну, пойдёт на хоздвор… а то у меня дел в роте…

— У тебя башка вообще есть, Соколов? Меня сам Зубов попросил позвать специалиста, а ты мне предлагаешь «кого-нибудь»? И вообще, Соколов, что с тобой? Я тебя не узнаю. За пять минут работу сделал — и полдня сиди, кури… Мне тебя учить, что ли? Ты что, вчера в сапоги влез?

— Ну, мне тогда помощник нужен, — лихорадочно пытался выкрутиться из ситуации Соколов.

— На кой хрен тебе помощник? Вдвоём ни фига не делать?

— Ну, там, может, нужно прожектор подержать. Будет не нужен — отправлю назад.

— Ладно, бери помощника, только давай, чтоб всё было чики-пуки, да?.

— Так я Фахрутдинова возьму? — уточнил Соколов.

— Да хоть Тургенева!. Главное, чтоб Зубов меня потом не того-этого, давай бегом!

Соколову стало несколько легче — оставлять Ильхама одного ему хотелось меньше всего:

— Значит, так. Я скажу, что там сеть коротнуло — просидим до вечера. Считай, подфартило. День можно вычеркнуть.

— Это хорошо… А что такое «чепок»?

— Чепок — это солдатская чайная. Кстати, на будущее запомни: если тебя о чём-то спрашивают, а ты слышишь непонятные термины, лучше молчи или отвечай односложно. Во всяком случае, не переспрашивай…

— Что, мы с Тамарой ходим парой? — Этот неприятный голос мог принадлежать только Кудашову, как раз тому человеку, которого Соколов хотел встретить меньше всего… — Куда это сладкая парочка направляется?

— На хоздвор, товарищ капитан. Приказ командира части — починить прожектор.

— Командир части, насколько я знаю, просил послать одного специалиста.

— Так мне… это… — замялся Соколов, — помощник нужен. Лейтенант Шматко разрешил…

— Вот Шматко и поможет, если ему делать нечего. Значит, специалист, насколько я понимаю, у нас ты, Соколов?.

— Так точно.

— Значит, так, Фахрутдинов. Кру-гом, в роту шагом марш! Для тебя у меня другая работа есть.

— Товарищ капитан, так ведь…

— Прожектор ждёт, ефрейтор!

Пройдя мимо «смирно-вольно», Кудашов и Ильхам зашли в казарму.

— Значит, так, Фахрутдинов… возьмёшь двоих человек и наведёшь идеальный порядок в роте. Этот наряд я снял — ни черта не справляются…

— Угу, — Ильхам решил ответить, как учил Соколов.

— С тобой всё нормально? А то ты как-то осунулся…

— Всё нормально, — заверил псевдорядовой.

— Ладно. Значит, возьмёте «Машку», натрёте всё по два раза… Все койки сдвинете вправо… Что такое?

— Машку? — переспросил Ильхам.

— «Машку», «Машку»… чтоб всё блестело… Или я непонятно объясняю?!

— Да всё понятно, товарищ лейтенант… — Ильхам сделал роковую ошибку. Ладно бы он капитана Кудашова назвал майором, но разжаловать его в лейтенанты!

— Лейтенант?! Слушай, Фахрутдинов, какой я тебе лейтенант?! Я понимаю, что вы тут все спите и видите, как меня разжалуют. Но заруби себе на носу: не в этой жизни, понял?.

— Понял…

— Как нужно отвечать офицеру?

— Это… так точно.

— Слушай, а ты не заболел, Фахрутдинов? — потрогал лоб бойца Кудашов.

— Нет… то есть, никак нет.

— Понятно. Ладно… Отставить, Фахрутдинов. Бабушкин! А ну, подь сюды! А ты, Фахрутдинов, сходи в санчасть, температуру измерь.

По-моему, ты закипаешь…

Шоу Ильхама было обречено на продолжение. На этот раз он превратил в развлекуху самое обычное пришивание подворотничка.

Процесс шёл плохо — Ильхам исколол все пальцы, а работа так и не была сделана…

— Чё делаем? — поинтересовался Гунько.

— Да вот, подворотник пришиваю…

— Подворотник, говоришь, — порадовался за друга Бабушкин, — слушай, Ринат, мы тебе друзья или как?

— Ну… друзья…

— А ты бы с друзьями хоть поделился проблемами своими…

— Какими проблемами? — удивился Ильхам.

— Видали?. Ты хоть сейчас выйди из образа! — не выдержал Бабушкин.

— Извините, я не совсем понимаю… — начал Ильхам, но закончить ему не дали.

— А мы совсем не понимаем. Ринат, ты чё, косишь? Служить надоело — так и скажи. Чё при нас-то дурака включать, — разошёлся Гунько.

— Какого дурака?

— Круглого или квадратного — тебе виднее…

— А где Соколов? — без всякой связи поинтересовался Фахрутдинов.

— А Соколов тебе зачем? Соколов у нас не доктор…

— Ну… Просто я хотел… Можно в туалет?

Всё было ясно — у Фахрутдинова либо потеря памяти, либо потеря совести…

— Мужики, похоже, тут реальная проблема, — резюмировал Гунько. — Похоже, даже ЧП. Вы глаза его видели? Он не косит.

По-моему, у него реально крыша поехала — переслужил, наверное…

— Сам послужи третий год — посмотрю я на тебя, — заступился Бабушкин. — Только… чё теперь делать?

— Не знаю. Я санитаром в психушке не работал, — испугался ответственности Гунько.

— Сержант, а может, всё-таки косит? — вдохновился Бабушкин.

— Он что, народный артист России?

— В смысле?

— Слишком натурально он играет…

Версию об актёрской подготовке Фахрутдинова разнёс вдребезги Нелипа:

— Вот это цирк!. Фахрутдинов только что подошёл к дневальному и спросил, почему в туалете нет туалетной бумаги…

— Трындец, — подвёл итог Гунько. — Башню сорвало — сто процентов…

Есть ситуации, когда солдат идёт к офицеру. Причём не строевым шагом и не по команде, а сам. Потому что товарища надо выручать. И если идти к офицеру, то к Шматко — всё-таки этот лейтенант ещё помнил, как он был прапорщиком… А от прапорщика до солдата — рукой подать… Вполне возможно, что эта логика лишена всякого смысла, но Гунько, отправившись к Шматко, думал именно так…

— У нас это… товарищ лейтенант, — никак не мог решиться излить душу Гунько. — В общем, нам кажется, что рядовой Фахрутдинов… сошёл с ума!

— Так! Стоп! Ещё раз…

— Нам кажется, что рядовой Фахрутдинов… ну… того! С ума сошёл…

— Фахрутдинов?! — Если бы речь шла о Папазогло, Шматко вообще бы не ответил, но Фахрутдинов!

Единственный человек, который понимал, что происходит, сидел рядом с Шматко. Соколов неожиданно понял, что для нормального гражданского человека всё происходящее в армии больше всего напоминает огромный, но достаточно хорошо организованный дурдом.

И то, что обитателя психушки считают себя нормальными, а человека снаружи воспринимают как психа…

— Да ну, Гуня, перестань… Он совершенно нормальный, — попытался вставить свои пять копеек Соколов.

— Подожди, Соколов, — перебил Шматко. — Гунько, что ты видел?!

Что значит сошёл с ума? Он что, голый по казарме бегает или что?.

— Нет, просто его словно… это… подменили. Он какой-то вялый весь, людей не узнаёт, в мелочах путается…

— Интересно! А как у него с питанием?.

— На завтраке, по-моему, не ел ничего.

— Знакомые симптомы! — Шматко догадывался, как можно помочь рядовому Фахрутдинову.

Версию Шматко вряд ли бы всерьёз рассмотрел Староконь или Зубов, да что там — Соколов и Гунько в неё не поверили бы тоже, но достаточно было того, что Шматко твёрдо решил для себя: Фахрутдинова… сглазили. Для подтверждения диагноза рядовой прибыл в каптёрку на осмотр, то есть допрос.

— Извините, можно?

От данного обращения солдат избавляется примерно в тот же момент, когда из организма выходят последние мамины пирожки.

Лечится это просто: каждый раз, услышав слово «можно», тот, к кому оно обращено, отвечает с неизбежностью следования караульному уставу: «Можно Машку за ляжку». Обычно с десятого раза человеку надоедает мифическая девка с разрешёнными к хватанию нижними конечностями, и он начинает несколько иначе формулировать вопросы.

— Что ты сказал? — Шматко поставил первую галочку в истории болезни Фахрутдинова.

— Ну, мне сказали, что вы звали…

— Да, вызывал! Проходи, Фахрутдинов, садись… Ну, рассказывай.

— Что рассказывать?.

— Чё-то ты вроде как похудел, что ли? Лицо как-то изменилось…

Ну, давай-давай — что случилось?

— Да ничего не случилось — всё нормально…

— Нормально?! А чего жрать перестал?

— Ну, это — не хочется как-то…

Удивительным образом сидящий напротив Ильхама лейтенант радовался каждому ответу. Будто набросав заранее список и вопросов, и ответов, он теперь получал по порции восторга каждый раз, когда Фахрутдинов отвечал именно так, как он это предполагал ещё до начала разговора.

— Значит, аппетита нет! Ясно, а как спишь?

— Плохо, товарищ лейтенант…

— Так-так-так…

Шматко прямо сам себя зауважал за собственную догадливость.

Всё-таки человек если талантлив, то во всём. По крайней мере, если этот человек — Шматко.

— Слушай, а у тебя на гражданке есть кто-нибудь, кто тебя не любит?!

— Ну, есть одна…

— Одна? Баба, что ли?.

— Жена, — Ильхам вовремя осёкся. — Ну, почти жена, не успели расписаться — собирались только…

— Ясно! Как думаешь, — она тебе может зла желать?.

— Я думаю, что она только этим и занимается! — признался Ильхам.

— Теперь мне всё понятно! — сообщил совершенно обалдевшему Ильхаму Шматко.

— Что понятно? — попытался тоже что-то понять Ильхам.

— ВСЁ! Свободен, Фахрутдинов! — делиться своими догадками с рядовым не входило в планы Шматко.

Вообще делиться планами или догадками — признак дурного тона, примерно так думал Кудашов, входя в казарму.

— Дежурный!

— Слушаю, товарищ капитан! — подбегая, Соколов знал, что предстоит какая-то гадость, но действительность превзошла его ожидания.

— Вскрывай оружейку. Выдавай автоматы.

— А что случилось? — не по-военному поинтересовался ефрейтор.

— Строевая случилась. С оружием.

— Так у нас по плану тактические занятия, — пролепетал Соколов.

— У вас тактические, а у меня — строевая. — Кудашов удивился, почему это он вообще пытается оправдываться перед ефрейтором, может, он заболел?

— Товарищ капитан, так строевая вчера была! — Соколов не сдавался.

— И сегодня будет, и завтра — пока не научитесь! Через десять минут все должны быть на плацу!

Фахрутдинова надо было прятать. Опять. Худшее место, где можно спрятать Ильхама, находилось на плацу под присмотром Кудашова и в компании с автоматом. Как Ильхам будет выполнять строевые команды, можно было только догадываться, в смысле — очень плохо или просто — жуть какая.

Решение проблемы стояло на тумбочке, и звали его Лавров.

— Лавров, слушай сюда. Тебе плохо, — дал установку Соколов.

— В смысле? — установка давалась плохо, в силу недостаточного срока службы солдата.

— В смысле здоровья.

— Почему? — не сдавался дневальный.

— По кочану. Запомни: тебя тошнит, кружится голова, ноги не держат. Понял?

— Никак нет.

Кудашову установки тоже давались плохо. Выйдя из канцелярии, он обнаружил, что оружейка до сих пор не распечатана.

— Соколов! Я не понял. Ты что, по-русски не понимаешь?

— Товарищ капитан, тут дневальному плохо.

— И что у нас за болезнь? «Закосит»? — Кудашов внимательно посмотрел на Лаврова.

— Никак нет. Тошнит чего-то, голова ещё кружится… Ноги…

— Тоже кружатся?

— Не держат… — Кажется, установка Соколова вошла во взаимодействие с организмом Лаврова: рядовой побледнел и, кажется, даже начал несколько покачиваться…

— А мочевой пузырь держит?

— Товарищ капитан, он недавно туалет убирал, — вступился за Лаврова Соколов, — наверное, хлорки надышался, разрешите, я его заменю…

Лавров, вдохновлённый сменой с поста дневального, окончательно вошёл в роль — имитируя слабость, он прислонился к стенке. Зрелище получилось жалобным, даже Кудашова пробило.

— Ладно, давай меняй… Только сначала оружие выдай!

— Есть, товарищ капитан! Внимание, рота! Форма одежды номер четыре! Получаем оружие!

Есть не так много видов работы, которые, будучи простыми до… очень простыми, всё же из века в век находят миллионы индивидуумов, которые не в состоянии постигнуть всю гениальность этой красоты.

Фахрутдинов склонился над ведром. Брезгливо, двумя пальцами держа тряпку, он с интересом наблюдал, как с неё стекает вода.

— Кажись, пронесло. Выкрутились, — зашёл в туалет Соколов. — Брат твой по строевой лучшим считается. Тебя бы на первой секунде вычислили. Да ещё с автоматом… Слушай, ты долго так стоять собираешься?

— Пока вода не стечёт.

— Выкручивать не пробовал?

— Она же грязная, — удивился Ильхам.

— Воду надо чаще менять, — подсказал Соколов.

— Вообще у нас в семье уборкой женщины занимаются. Это не мужское дело, — обиженно заметил Ильхам.

— А брата за себя в армию посылать — мужское? Значит, так.

Вымоешь пол, натрёшь краники. И чтобы из туалета никуда не высовывался.

— И долго мне здесь торчать?

— До вечера, — утешил Соколов, — пока офицеры не разъедутся.

— Здесь же воняет, — быть может, Соколов и ошибался, но даже если бы Ильхам каким-то чудом отслужил полтора года — дедушкой он бы не стал.

— Блин! Ты что, не врубаешься? Если тебя вычислят, тут такая вонь поднимется! На всю часть!

«Спасение рядового Фахрутдинова»… Когда-нибудь, когда Шматко станет всемирно известным кинопродюсером, он снимет фильм именно с таким названием, а пока он звонил своей тёще, которая все уши прожужжала лейтенанту неконей целительницей и по совместительству ясновидящей…

— Алло! Анжела Олеговна?. Вы не могли бы мне дать телефончик этой, ну… Антонины Ивановны… Да не то чтобы мне, просто у меня тут спрашивают, хотят обратиться… Записываю…

Номер телефона был получен, из личного дела Фахрутдинова извлечена его фотография. Шматко собирался — страшно даже подумать — на встречу к ведьме.

Шматко встретила квартира, которая изо всех сил пыталась сделать вид, что её нахождение в пятиэтажной хрущёвке — не более чем случайность.

На стенах сушились пучки травы. На столе дымками поднимались благовония.

Хозяйка всего этого богатства внимательно изучала фотографию Фахрутдинова.

— Да-а, трудная судьба досталась этому парню — за двоих страдает… И сглаз на нём есть, и порча…

— Вот я и заметил! Почувствовал эту… Ауру! И сразу к вам! — обрадовался своей прозорливости Шматко.

— О нём всё время кто-то думает! — продолжала удивлять лейтенанта знахарка.

— Это всё подруга его! Злые мысли шлёт!. Антонина Ивановна, что делать будем? — мысленно Шматко уже был партнёром знахарки…

— Наворожу от сглаза, — начала заговор хозяйка квартиры, — наговорю от порчи, к тому, кто больше всего о нём думает, дурные мысли любовью вернутся…

— Как это?

— Сколько было ненависти, столько будет и любви!.

— А вот это правильно! Это вы хорошо придумали! — одобрил Шматко.

Шматко понял. Он силён только в диагностике. Заговаривать он не умеет. Пока.

Вообще дежурить на КПП и читать при этом книжку — нельзя. Но так как Бабушкин был не только Бабулой, но и дедушкой, — то ему было можно. Книжка была фантастическая, про клонов, поэтому, когда Бабушкин увидел Фахрутдинова в гражданке, он не сразу понял — происходит это на самом деле или книжка навеяла.

— Добрый день… а рядового Фахрутдинова из второй роты можно пригласить?

Хорошо, что Бабушкин не читал книгу по психиатрии, тогда он бы решил, что у Фахрутдинова яркий случай шизофрении…

— А ты тогда кто? — наконец-то выдавил из себя Бабушкин.

— Я его брат.

— Вы чё, близнецы, что ли? — начал медленно врубаться в тему дежурный по КПП.

— Да нет, у нас два года разницы, — будто извиняясь, сообщил клон Фахрутдинова.

— Ни фига себе, так похожи, — Бабушкин, не мешкая, вызвал Фахрутдинову Фахрутдинова и продолжил изучения феномена.

— А ты, брат, чё — соскучился или совесть замучила? Брательник тут за тебя третий год тарабанит, у парня крыша едет, а ты там жируешь на гражданке!.

Оглянувшись по сторонам, Фахрутдинов нагнулся к Бабушкину и тихонько ответил:

— Слышь, Бабушкин, а мы когда в наряде по столовой были, картошки на всех нажарили, а ты слопал в одну харю — как, совесть не мучила?.

Бабушкин, охренев, начал всматриваться.

— Ринат, ты, что ли? — дошло до любителя картошки. — А у нас там тогда кто?.