Здесь и сейчас Шматко перестал быть лейтенантом. Даже не прапорщиком, а обычным солдатиком срочной службы чувствовал себя человек, не боявшийся никогда и ничего, кроме начальства.

Неожиданно застенчивый Шматко остановился возле дверей с табличкой «Лечебно-консультативный центр Доктора Полковского».

Собрав всю свою волю в кулак, лейтенант всё же сделал это — он открыл дверь.

Голосом, которого не узнал бы ни один боец второй роты, Шматко поинтересовался:

— Здравствуйте, можно?

— ВЫ СВОБОДНЫ! — произнося эту фразу, доктор смотрел мимо лейтенанта, однако усомниться в том, что сказано это было именно Шматко, было невозможно.

— То есть как? — Кипелова Шматко не любил, иначе вопроса этого не задал бы.

— НОЧНЫЕ БДЕНИЯ — В ПРОШЛОМ! — продолжал доктор. — МОКРЫЕ ПРОСТЫНИ — В ПРОШЛОМ! В Настоящем И Будущем — Нормальный Режим И Сухие Штаны! ЗАКРЕПЛЯЮ!

На всякий случай ощупав свои штаны и убедившись, что процесс закрепления прошёл нормально, Шматко немного успокоился.

Доктор же решил проверить, по адресу ли дошёл Нормальный Режим.

— Мовсесян Гяур Амбасович?

Вполне возможно, Шматко и можно с кем-то спутать. Прапорщика Кускова, говорят, вообще от Шматко не отличить, но Гяур Амбасович!

— Шматко Олег Николаевич! — разочаровал доктора лейтенант.

Немного расстроившись, что блистательно проведённый заговор от энуреза пропал зря, в смысле даром, доктор всё же решил выслушать нового пациента.

— Присаживайтесь, Олег Николаевич, — в голосе доктора было что-то такое, от чего колени лейтенанта подогнулись сами, — рассказывайте!

Увы, то, что помогло с коленями, помешало с языком. Языку тоже хотелось расслабиться, Шматко боролся за свой дар речи, как мог:

— В общем это, товарищ Сержантский, решил вот бросить курить…

А тут как раз ваша реклама…

Доктор явно вышел в астрал, но произносимое им многозначительное «мгм» давало надежду, что даже оттуда целитель слышит Шматко.

— Я, главное, решил, — осмелился после очередного докторского «мгма» продолжить Шматко, но договорить не успел: доктор Полковский вернулся из астрала с мыслью, глубину которой осмыслить смог бы не каждый.

— Всё ясно! У вас — никотиновая зависимость! Будем вас освобождать! ТА-АК! — Руки доктора совершили несколько пассов перед округлившимися глазами Шматко. — ВЫ БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ БУДЕТЕ КУРИТЬ! ЗАКРЕПЛЯЮ!

С энурезом у доктора получалось лучше. Штаны у Шматко всё ещё были сухие, а курить хотелось вусмерть.

— Ну что? Ещё есть желание курить? — спросил доктор, стряхивая с рук одному ему видимые остатки никотиновой зависимости Шматко.

— Есть! — упрямо ответил лейтенант. Вероятно, никотиновая зависимость на этот раз попалась более живучая, чем обычно.

— У вас сложный случай. Вы, я смотрю, военный, про НЛП что-нибудь слышали? — Знакомое сокращение согрело душу Шматко: про НЛП он слышал, про лодки такие, конечно, не видел, их же сняли с производства… Доктора лодки не вдохновили.

— Это не лодки, я так понимаю, что про Нейро-Лингвистическое Программирование вы не слышали ничего! — Глаза доктора тем временем обшарили стол, затем начали пристально изучать руки Шматко, наконец, доктор решился на вопрос: — Вы мне, кстати, чек отдали?

— Какой чек? — насторожился Шматко.

— Извините, а вы были в тридцать пятом кабинете? Оплачивали семьсот рублей?

— Сколько? Как это… семьсот? За что это? — Махание руками перед носом и вокальные способности доктора Шматко оценивал в гораздо более скромную сумму. К желанию курить добавилось острое желание вмазать по этому холёному лицу.

— Ну, вы даёте, голубчик, бесплатно, вон, к хирургу идите — он вам пальцы отрежет, чтобы сигарету было нечем держать. А методика доктора Полковского!

Лейтенант не дослушал, чем именно отличается методика доктора, Шматко был занят подсчётами того, что можно купить на семьсот рублей. У лейтенанта получалось, что много чего. Вслед неслись подсчёты доктора, тот считал быстрее, а может, просто подготовился к встрече с пациентом?

— Семьсот рублей — это шестьдесят пачек сигарет! Вам этого на три месяца хватит! Через полгода эти деньги вам два раза окупятся…

Ждать долго Шматко не привык. Нехватку семисот рублей он почувствует сразу, и жить ему с этим чувством придётся не полгода, а всю жизнь, потому как деньгами разбрасываться он не привык. Уже стоя в дверях, вероятно, в качестве рефлекса на гордую фамилию доктора, Шматко по-военному молвил:

— Доктор Полковский, разрешите идти?

Старики вдумчиво пили чаёк в каптёрке. Чаепитие сегодня получилось почти китайским, то есть не просто поглощение жидкости, а целая церемония. Пили вдумчиво, в полной тишине, если не считать посербываний. Первым не выдержал Кабанов:

— Так это чё получается, если бы Лавров, например, был из Новосибирска, то он бы со мной чаи гонял и ни черта бы не делал?.

— Получается, так, — подтвердил Соколов.

— А работать тогда кто будет?

— Нестеров, — предложил кто-то из стариков.

— А если у Нестерова среди старых тоже земляки? — не унимался Кабанов. — Тогда, получается, шуршать вообще некому?

Картина рисовалась печальная и малоперспективная. Как ни крути, кто-то работать должен, в армию, где каждый занят подготовкой к дембелю, старикам верилось с трудом.

— Вы главный прикол не уловили! — вмешался Гунько. — Вот если у Нестерова земляков больше, чем у тебя, Кабаныч, то ты б с Лавровым на пару до дембеля очки драил!

— Несправедливо, однако, — взял слово Вакутагин, — надо Папазогло лечить.

С учётом того, что вывести из себя Вакутагина не смог бы и точечный ядерный удар, сам факт, что он кого-то хочет лечить, наводил на мысль, что произошло что-то действительно ужасное.

— Да при чём тут Папазогло?! — Кабанов для себя уже всё решил. — С этими надо разговаривать…

— С этими — бесполезняк. Я уже разговаривал, — откликнулся Гунько.

— Значит, будем разговаривать по-другому, — многообещающе резюмировал Кабанов.

Характеристику Смальков написал хорошую.

Майору понравилась. Зубов, конечно, знал, что во второй роте собраны лучшие кадры, но что настолько — не подозревал даже он. С такой характеристикой в штабе должны простить всё, вплоть до вооружённого мятежа.

— Ну что, неплохо, в целом неплохо, только вот тут ты немного того — перегнул. «Чувствительный и легкоранимый» я бы убрал, в штабе не поймут… И КМС по боксу… В данном случае как-то некстати. А так — хорошо. С такой характеристикой должны оправдать. Ещё, может, и грамоту выпишут, легкоранимый ты наш. Или ты имел в виду, что окружающих ранишь легко и чувствительно?

Где может найти покой душа недавнего прапорщика? Конечно же, на складе. Здесь, в этом царстве казённого имущества и Данилыча, никакое НЛП не в состоянии достать Шматко.

— Данилыч, ты бы за семьсот рублей бросил курить?

— За семьсот? На спор?. Знаешь, если бы сильно нужны были деньги, — бросил бы…

Данилыч, будучи человеком складским, крайне отрицательно реагировал на вынос имущества, будь то склад или его собственный карман, а вот ради вноса был способен на жертвы.

— Ты не понял, Данилыч, не тебе семьсот рублей, а ты семьсот рублей отдал бы, чтобы не курить?

Данилыч не отдал бы — не смог бы.

— Совсем врачи озверели, — подытожил Шматко, — особенно этот Полковский! Генеральского на него нету…

— А ты что, отдал семьсот рублей? — заподозрил Данилыч.

— Не успел, слава Богу, — быть бы Шматко вечным посмешищем Данилыча, если бы он так позорно прокололся. Коль посмеяться не получилось, Данилыч решил одарить лейтенанта советом.

— Я тебе так скажу, Николаич, бросай дурное — в смысле, бросай бросать! Вон один мой знакомый закодировался. И что? Его за два месяца так разнесло, он потом этому доктору ещё за похудение платил… А потом опять курить начал и сам похудел. Курение и вес — они ж связаны. А тебе тем более, вообще бросать нельзя, ты же и так вон…

Чувствуя, как пуговицы впиваются в живот, Шматко лихорадочно начал осматривать себя:

— Что, уже поправился?

— Ну, пока вроде нет, но… — многообещающе не закончил Данилыч.

— Ёжки-матрёшки! Я бы и не бросал, если б не эта аллергия, — Шматко разрывался между чувством долга и страхом перед перспективой оказаться внутри быстро толстеющей туши.

— А ты знаешь что? Ты дома не кури. На работе покурил — и всё!

— Слушай, а у тебя есть сигаретка?.

— Да хоть две! Я ж блок купил, — вероятно, примерно таким жестом змей-искуситель предлагал Еве яблочко в райском саду. Ева повелась, Шматко — тоже.

— Надо потом не забыть зубы почистить, — самая вкусная затяжка в жизни Шматко взбодрила лейтенанта и привела его мысли в привычную практичную струю.

Рядом с пачкой сигарет появилась обувная щётка.

— Прости, Николаич, пасты у меня нету… — Николаич простил и даже ехидную улыбку Данилыча простил тоже, больно сигарета вкусная попалась.

Ничто так не быстротечно, как чистота в казарме. Только что вынесенное, сверкающее чистотой и пустотой мусорное ведро было обезображено огрызком, в который превратилось ещё не так давно круглое румяное яблоко. Кабанов кушал быстро и ненавидел беспорядок.

— Папазогло! — впервые за последние полгода службы Кабанов обнаружил, что такое кричать в пустоту. Крик был повторен, на третий раз произнесения фамилии Папазогло крик Кабанова мог запросто конкурировать с паровозным гудком, вероятно, именно этого и не хватало, чтобы Папазогло явился. Судя по его дыханию, бежать ему пришлось от самой мексиканской границы.

— Вынеси мусор, — сбавив децибелы, почти ласково попросил Кабанов.

Одинокий огрызок на гордое звание мусора явно не тянул, но делать нечего — приказ есть приказ. До выхода из казармы Папазогло дойти не сумел.

— Э, земеля, ты куда с ведром? — уроженец Вологды, солдат Бабушкин уже начал уставать отрывать Папазогло от общественно-полезного труда.

— Ну, так мусор сказали вынести.

К уставшему Бабушкину присоединился Нелипа:

— Пока мы здесь, ты отдыхаешь, что непонятного?

Непонятное в лице Кабанова приблизилось и продолжило дембельскую забаву:

— Папазогло, ты приказ слышал или как? — Папазогло слышал, его пальцы вновь сомкнулись на ручке ведра.

— Поставь, я сказал…

— А ну взял и метнулся!

Если бы Папазогло был роботом, его бы уже давно замкнуло от взаимно противоречащих приказаний, увы, он был человеком, а значит, его мучения продолжались.

— Мужики, вы ему только хуже делаете, — решил по-хорошему разрешить конфликт Кабанов.

— Ну, реформаторам всегда тяжело, — не сдавался Бабушкин.

— Смотри не надорвись, Столыпин, — Кабанов был прав, надорваться — не надорваться, но нарваться явно было на что — из глубины казармы к точке конфликта подошли Гунько, Вакутагин, Соколов. Инициативу в руки по привычке взял Гунько:

— Ну-ка, Папазогло, иди покури на крыльцо…