Прапорщик Шматко шёл на свидание. Такого с ним не случалось последние три года. Настроение у него было приподнятое и где-то даже боевое. Он остановился перед стендом с газетами, рассмотрел своё отражение, поправил причёску и отдал себе честь. Репетируя дебют, Шматко проникновенно произнёс в пространство:
— Дорогая Мария, разрешите представиться… Прапорщик Шматко.
Я старый солдат, и я не знаю слов любви и… Чёрт! Как там в этом фильме?.
Внезапно ему на глаза попался лежащий на асфальте возле медицинского пункта красивый букет.
— О-о! Точно! Цветы ж надо купить! — воскликнул Олег Николаевич.
Он огляделся по сторонам и аккуратно поднял букетик. После отряхивания и обнюхивания своевременной находки Шматко вынес глубокомысленное заключение:
— Уже не надо!
У штаба старшина второй роты нос к носу столкнулся с майором Колобковым. — Здравствуйте, Виктор Романович, — интеллигентно поприветствовал он его.
Колобков кивнул.
— Здорово! Куда это ты такой нарядный? С цветами! Идёшь морально разлагаться?!
Шматко обиженно надул губы:
— Зачем вы так, Виктор Романович. У нас ещё до этого не дошло! И вообще… Она девушка без вредных привычек!
— Ну, это пока с тобой не познакомилась, да? — рассмеялся Колобков.
Он присмотрелся к букетику в руках прапорщика:
— Слушай, а ты где цветы брал?
Шматко не задумался ни на секунду:
— М-м… Купил!
Майор пробормотал:
— Наверное, на остановке… У бабки такой… в дождевике?
— Точно! У бабки!
— Ну ладно, — слащаво улыбнулся Колобков. — Позовёшь на свадьбу? Мы ж с тобой друзья?!
Шматко тоже изобразил улыбку.
— Конечно позову, товарищ майор!
Колобок неторопливо скрылся в штабе. Олег Николаевич перестал скалить зубы, смачно сплюнул на асфальт и высказался от души:
— Таких друзей за шланг да в музей!. Пиндюк!
Он поправил фуражку и заторопился в сторону КПП…
Свидание по объявлению было назначено в кафе. Прапорщик Шматко прибыл ровно в семнадцать ноль-ноль, предвкушая и волнуясь.
Кафе оказалось детским. Но это его не смутило. Он взял наперевес найденный букет и пошёл в атаку… Атака захлебнулась в детских воплях и гаме. В кафе был аншлаг. Огромное количество детей с родителями сновало от прилавка к столикам и обратно. Дети играли и орали как умалишённые. За одним из столиков, резко контрастируя с окружающей средой, сидела девушка.
Прапорщик почувствовал себя полным идиотом. Но он всё же, ядрёна мать, был мотострелком! Поэтому не отступил. Тем более что отступать обратно, в одинокую холостяцкую комнату, не хотелось категорически…
Через час они практически даже нашли общий язык. Под третью порцию мороженого и четвёртый стакан сока душа Шматко раскрылась.
Он огляделся и проникновенно сказал:
— Здесь так здорово… Нет этих, знаете, пьяных ресторанных рож по сторонам… Этих кабацких песен с блатотой. Очень мило, ё-моё! Мне ведь, Машенька, все эти вредные привычки… выпивка, курево…
Девушка Маша была, как говорится, «на любителя». То есть не блистала красотой и юным возрастом. Впрочем, и Олег Николаевич тоже не претендовал на имидж мачо.
— Знаете, я всегда сюда прихожу… Кругом дети, и это меня расслабляет, — произнесла она.
— И-и… меня тоже, — поддержал её Шматко.
— У меня мама работала в детском садике. Она часто брала меня с собой на работу, и я ей помогала. Укладывала детей спать. Горшки выносила… — девушка мило смутилась.
Прапорщик светски поддержал беседу:
— А меня, между прочим, дети очень любят!.
Он повернулся к соседнему столику и улыбнулся первому попавшемуся на глаза карапузу. Ребёнок моментально разревелся, воя, как сигнал боевой тревоги. Прапорщик тоже смутился, но виду не подал.
— Может, ещё мороженого?! — ловко отвлёк он внимание дамы.
— С удовольствием, — покорно кивнула девушка второй свежести.
Олег Николаевич направился к стойке.
— Ещё две порции мороженого, — заказал он и шёпотом спросил: — Скажите, а у вас с коньяком мороженого нет? Ну или с ликёром!.
Кассирша уставилась на него, как на махрового извращенца, и отрезала:
— Это детское кафе!.
Всё на свете рано или поздно заканчивается. Даже последняя порция мороженого. Хотя Шматко она показалась бесконечной. Он отложил ложку, поклявшись про себя до конца жизни завязать с эскимо и крем-брюле. Возникло немного неловкое молчание. Потом Олег Николаевич спросил:
— Скажите, Маша… А какая ваша самая заветная мечта?
Она слегка смутилась.
— Чтобы я когда-нибудь встретила… Подождите! Самая-самая?
— Да! — Шматко с романтическим придыханием взял её за руку.
— Чтоб на Земле никогда не было войны! — прошептала Маша.
От неожиданности прапорщик мысленно сел на попу и подумал:
«…Ё… моё!!» Но вслух пробормотал:
— Так ведь это… Цель всей моей жизни! Я ж военный!
Маша мило улыбнулась, видимо, радуясь достигнутому пониманию.
— Знаете, уже поздно… Вы не могли бы проводить меня домой?!
«Вот оно!» — обрадовался прапорщик. А вслух с намёком сказал:
— Я не «могу»… Я «хочу» этого! Айн момент! — Он встал и опять направился к стойке.
Кассирша посмотрела на него с некоторой оторопью. На её памяти столько мороженого удавалось употребить не многим. Шматко наклонился и шёпотом спросил:
— Скажите, у вас презервативы продаются?!.
Оторопь кассирши перешла в ужас.
— Это детское кафе!
— Я понимаю! Но на кассах часто продают презервативы! На сдачу!
Сзади к Олегу Николаевичу подошла Маша, взяв его под руку.
Кассирша чисто по-женски окинула её оценивающим взглядом. «Сейчас заложит!» — догадался Шматко и поспешил опередить противника:
— Да-а!. Сфера обслуживания, блин!. — громко сказал он, заглушая гвалт в кафе и возможные реплики кассирши. — Знаете, Маша, времена изменились, а люди — нет!. Пойдёмте!.
Странноватая пара стремительно покинула кафе. Неизвестно, собиралась ли кассирша озвучить своё мнение о презервативах в детском кафе, но всё-таки она крикнула в спину удаляющегося прапорщика:
— Вот только не надо хамить!.
Обсуждение предстоящего дня рождения Рылеева проходило в бытовке роты. На совещании присутствовали младший сержант Фомин, повар Сухачёв и сержант Рылеев. Основной темой беседы было меню.
Рылеев протянул деньги и сказал:
— Знаешь, Сухой, юбилей всё-таки. Хочется, чтоб пацаны запомнили. Зашли кого-нибудь в город — пусть возьмёт пару флаконов.
Фома остановил его руку.
— Спрячь. Пара флаконов — не наш коленкор. — Он достал из-под стола канистру. — Сегодня ночью мы её наполним. Помнишь, мы Гунько искали? На такое место в лесу наткнулись — Клондайк!
В группу захвата халявного самогона вошли избранные. То есть младший сержант Фомин и рядовой Сухачёв. Группа вышла на задание в полночь — с фонарями, картой и канистрой. По агентурным данным, аппарат в лесу стоял стационарно. При нём имелись бочка литров на пятьдесят и дедок алкогольной наружности. Так что вероятность провала экспедиции была нулевой… если верить клятвенным заверениям Фомы.
До цели они добрались на удивление быстро. Буквально через час Фома остановился и прошептал:
— Где-то здесь. Я уже и по запаху чувствую.
В ответ по лесу разнёсся треск веток и звук падения.
— Уй, блин! — вскрикнул Сухачёв.
Фомин пошарил вокруг фонариком.
— Что там?
— Да, блин, паутина в харю!
Фома понимающе прокомментировал:
— Конечно, отъел харю на кухне…
Внезапно слева от них обнаружилась набольшая поляна. Два луча света уткнулись в шалаш.
Младший сержант обрадованно шепнул:
— Вот кострище. Вот шалаш. А вот и она, родимая! — Он стукнул ногой по бочке, стоящей рядом с самогонным аппаратом.
Сухачёв заглянул в шалаш. Там никого не обнаружилось.
Владелец алкогольного Клондайка отсутствовал. Повар обошёл бочку вокруг и тоже постучал по круглому металлическому боку. Звук получился глухой.
— Полная! — восторженно произнёс он. — Мамочка… мы у тебя отольём немножко!
Фома наклонил бочку, Сухачёв подставил канистру. Они прислушались к аппетитному журчанию. Сухачёв втянул в себя воздух.
— А ничего так пахнет. Хлебная…
Младший сержант Фомин авторитетно определил по запаху:
— Градусов пятьдесят, точно! Ну всё, почапали. Поздно уже.
Ротный повар напоследок посветил на самогонный аппарат.
Причудливая конструкция с огромным блестящим змеевиком потрясла его до глубины души.
— Ух ты! — восторженно сказал он. — Ни фига себе бронепоезд!
— Да хрен с ним! Пошли. — Фома нетерпеливо потянул его за рукав.
Но Сухачёв уже шагнул к аппарату.
— Подожди, дай гляну. Может, на кухне такой замутить?
И тут раздался звонкий металлический щелчок. Что-то хрустнуло, и спящий лес прорезал дикий вопль:
— А-А-А-А!!
Фома подпрыгнул от испуга.
— Сухой, что случилось?!
— НОГА-А-А-А!!
Младший сержант вспомнил про фонарик и посветил вниз. На земле валялся Сухачёв. А на его правой ноге тускло блестел капкан.
Фома подумал и догадался:
— Капкан, бля!!
Проводы домой девушки без вредных привычек проходили весело. Маша травила анекдоты. Шматко смеялся и просил ещё. На восемнадцатом анекдоте его лицо немного одеревенело от намертво приклеившейся улыбки. Маша остановилась у подъезда кирпичной пятиэтажки и скромно сказала:
— Вообще-то мы уже пришли.
Прапорщик почувствовал, что настала пора проявить решимость.
— Вы живёте в этом доме?! — напористо прошептал он.
— Более того, в этом подъезде.
— А на каком этаже?.
— На третьем.
После недолгого размышления Шматко решил, что ему сделали намёк. Он тут же отреагировал:
— Так тут невысоко! Давайте я провожу?!
Они поднялись по неосвещённой лестнице.
— Темно тут у вас, — констатировал прапорщик. — В такой темноте на лестничных пролётах бывают хулиганы. Завтра же утром вкручу вам лампочки.
Маша философски заметила:
— Всё равно вывернут.
— А я опять вкручу. У меня лампочек — у-у-у… — смело пообещал Шматко, чувствуя себя благородным рыцарем. — У вас какая квартира?
— Тридцать седьмая…
— Нет, я имел в виду — двухкомнатная, трёхкомнатная?.
— Однокомнатная!
— М-м… Ну ничего!
Маша остановилась возле своей двери и вставила ключ в замочную скважину.
— Мне так понравилось с вами, — шёпотом сказала она.
Олег Николаевич понял, что решающий момент наступил.
— И мне тоже, — томно произнёс он. — И кафе, и ваши анекдоты… И вы…
— Значит, будет ещё одна встреча? — отозвалась Маша.
— А что… эта уже закончилась? — пылко воскликнул Шматко, ощущая себя коварным соблазнителем.
— Тише…
— Соседи? — чуть понизил голос мотострелковый мачо.
— Мама! — пояснила Маша и открыла дверь.
Из квартиры послышался женский голос:
— Ну где ты ходишь, Машенька? Спать уже пора! Я же волнуюсь!
— Иду, иду, мамочка! — Она скользнула внутрь.
Дверь захлопнулась. Шматко недоумённо посмотрел на неё и растерянно изрёк:
— Ну, здравствуйте… мама!
Он достал сигарету, прикурил и сделал смачную затяжку. Дверь снова открылась. Прапорщик замер, задержав дыхание, как застуканный школьник. Девушка без вредных привычек запаха дыма не почувствовала.
— Приходите завтра. На чай! Я вас с мамой познакомлю! — выпалила она.
Шматко оживлённо закивал головой, издавая одобрительное мычание. Дверь закрылась. Он с облегчением выдохнул дым. И утешился:
— На чай?. Ну, хотя бы так!
Группа захвата возвращалась с операции под утро. Одинокий луч фонаря метался среди деревьев, освещая дорогу. Большая половина группы, то есть здоровенный повар Сухачёв, висела на плечах младшего сержанта Фомина и пела:
— К сожаленью, день рождения только раз в году-у-у…
Фома кряхтел, но упрямо пёр лесом. Канистра с добычей весила прилично. Но, по сравнению с пьяным в задницу Сухачёвым, казалась пёрышком. Фома был очень сильным, но лёгким. Поэтому устал и спотыкался. Раненый товарищ давил на плечи и веселился от души:
— Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте-е-е…
— Сухой, заткнись, сука! — по-человечески попросил его Фома.
— Охренительный самогон! — ответил повар.
— Я тебе два глотка дал — для анестезии…
Сухачёв поцеловал младшего сержанта в затылок.
— Анестезия — супер! Нога, ваще, не болит… Тебе не тяжело?
— Не тяжело… Отожрал жопу на кухне!
— Ну извини… Кто на что учился. — По лесу снова грянуло: — С днём рожденья поздравит и, наверно, остави-и-ит…
Они добрались до забора родной части. Фома вежливо предупредил:
— Закрой пасть, придурок! Караул идёт.
Сухачёв обрадовался и спел:
— Шёл отряд по бе-ре-гу-у!
Вдалеке действительно показалась караульная смена с разводящим. Такой залёт в планы группы захвата не входил. Фома рухнул на землю как подкошенный, зажимая рукой рот Сухачёву. Караул прошёл мимо. Силуэты с автоматами неторопливо скрылись за поворотом. Фома убрал руку.
— Ф-фу… Пронесло! Ну всё, пошли! — прошептал он. — Сухой!
В ответ раздался безмятежный храп абсолютно счастливого человека…
День рождения сержанта Рылеева неумолимо надвигался.
Сплочённый коллектив старослужащих второй роты сидел за столом и ждал его прихода. Виновник торжества не выдержал первым. Он открутил пробку на канистре и понюхал содержимое.
— И чё, Сухой от двух глотков в аут ушёл? — недоверчиво спросил Рылеев.
Фома кивнул:
— Я тебе говорю — термоядерная… Песни орал. Я его еле до санчасти доволок!
— Да-а, история… — протянул сержант. — Ну-ка плесни мне пару капель на пробу.
Рядовой Евсеев посмотрел на часы.
— Может, подождём? До двенадцати пятнадцать минут осталось.
— Не бзди. Потом тоже выпьем, — успокоил его Рылеев.
Фомин взял кружку и налил из канистры.
Рылеев строго покачал головой:
— Да ты не жмись! Юбиляру наливаешь. — Он придержал канистру рукой, доливая до половины кружки.
Прохоров со знанием дела положил на стол кусок хлеба с маслом.
— Уснёшь.
Сержант с чувством выдохнул:
— Ну, за сенокос!
Глоток получился на славу. Содержимое провалилось внутрь Рылеева одним махом. Внезапно его глаза вылезли из орбит, лицо покраснело. Он потянулся к закуске… И в этот момент дверь каптёрки открылась. В помещение с озабоченными лицами ворвались старшина роты и капитан Зубов. Все вскочили, замирая по стойке «смирно».
Только Рылеев остался сидеть, застыв как монумент, — с кружкой в руке и куском хлеба.
Ротный мельком оглядел компанию и спросил:
— А чего это у нас сержанты не спят?
Шматко нырнул в шкаф. Оттуда донёсся его приглушённый голос:
— Так они после наряда… Чай пьют.
Рылеев, продолжая сидеть с выпученными глазами, через силу кивнул. Зубов отвлёкся, заглядывая в шкаф поверх склоненной спины прапорщика.
— Бляха-муха! Где этот галстук? Мне с утра в роддом ехать, дочку забирать!
Шматко буркнул:
— Щас найдём…
Когда содержимое шкафа и стола оказалось перерыто до дна, прапорщик недоумённо пожал плечами: галстук так и не нашёлся.
Ротный махнул рукой.
— Ладно, хрен с ним! Поеду в свитере.
Они направились к дверям и вышли. Рылеев шумно выдохнул:
— Запи-ить…
Евсеев схватился за графин:
— Сейчас воды принесу…
Дверь снова распахнулась, и Зубов с прапорщиком вернулись.
— Товарищ капитан, у меня охренительный свитер! — громко сказал Шматко.
Все опять замерли. Старшина полез в шкаф. Через две минуты он вынырнул и виновато пробормотал:
— Блин, утром же видел…
— Ладно, хрен с ним. Поеду как есть, — философски изрёк Зубов.
Начальство вышло. Рылеев громко вдохнул.
— Ты не стой, закуси! — посоветовал Прохоров.
Сержант поднёс хлеб ко рту… В каптёрку опять влетели ротный и Шматко. Прапорщик на ходу пытался в чём-то убедить Зубова:
— Да говорю, она пустая!.
— Давай посмотрим, — возражал тот.
Старшина роты выудил из-под стола канистру и торжественно поболтал ею перед носом ротного:
— Ну во… — начал он и смолк, потому что внутри что-то плеснуло — явно и громко. — Странно. Вроде была пустая! — недоумённо закончил Шматко.
Зубов перехватил канистру и оценил тяжесть:
— Зашибись! Как раз до роддома и обратно. Семьдесят шестой?
— У нас другого не бывает, — растерянно подтвердил прапорщик.
Капитан открутил пробку и принюхался. Результат ему не понравился. Он поморщился:
— Блин! Мне после рождения дочки везде водка мерещится!
У Фомы подогнулись колени. Он чуть присел, предчувствуя разоблачение. Но ротный закрутил пробку и подтолкнул Шматко к выходу.
— Пошли, зальём. Потом отдам.
Он направился к двери, бросив уставившимся на него сержантам:
— Вы занимайтесь, занимайтесь…
Рылеев наконец поставил кружку на стол, поднёс хлеб ко рту… И молча осел на пол.
Евсеев проводил его взглядом и озадаченно сказал:
— Э, Рыло, не смешно!
Но сержант не шевелился. Он лежал без движения, не подавая признаков жизни. Фома подскочил к павшему телу и попытался перевернуть его на спину. На всю каптёрку разразился устрашающий военный храп. Прохоров сел на табурет и изумлённо протянул:
— Евпатий коловратий!.
Дальнейший сценарий грандиозного празднества оказался несколько скомкан, хотя «духи», как положено, и дождались появления «горячо любимого сержанта». Они даже успели процитировать первую строчку бессмертной оды писаря Звягина:
— От Карпат до Пиренеев лучше всех сержант Рылеев!.
Но в распахнувшуюся дверь сначала вошли Евсеев и Фомин. А уже потом на их плечах в расположение въехало бессознательно храпящее тело именинника. Следом показался сержант Прохоров и грозно рыкнул:
— Отставить! Не видите, сержант Рылеев умаялся… За целый день с вами, с уродами!. Так что — отбой в мотострелковых войсках!.
«Духи» попадали в койки, потрясённые душераздирающим зрелищем. Рылеева бережно уложили на кровать. В казарме появился запыхавшийся дневальный и доложил:
— Он всю канистру… в бензобак залил…
Фома сдвинул кепку на затылок:
— Трындец! Ну что, вот и весь праздник…
Евсеев посмотрел на безмятежно спящего Рылеева и подвёл итог юбилею:
— Да, Рыло… Ты хотел, чтоб мы этот день запомнили… И мы его запомним!.
Как и следовало ожидать, наутро многострадальный «уазик» наотрез отказался участвовать во встрече капитанской дочки из роддома. Зубов долго пытался его уговорить. Он матерился, пинал его по шинам и хлопал капотом. «Уазик» играл с ним в крейсер «Аврору», намереваясь встать у казармы на вечную стоянку. В итоге ротный рванул по территории части и скрылся за углом.
В курилке за его отбытием проследили задумчиво. Рядовой Евсеев сделал глубокую затяжку и произнёс:
— Да, Рыло, ты вчера да-ал!.
Рылеев задумчиво дотронулся до гудящей с похмелься головы:
— Ясно! А что это с ротным? Ему ж в роддом надо было…
Фома прикурил третью за утро сигарету:
— Вот именно! Ему в роддом надо… А у него в бензобаке канистра самогона плещется!.
Рылеев поёжился:
— Что, тоже я?!
Сержант Прохоров процедил:
— Да нет. Он сам! А ввалят всё равно нам…