Соколов, Медведев и Гунько сидели в «бытовке» и играли в «дурака», когда в двери возник возбуждённый Кабан.
— Мужики, там такое, — забасил он без паузы, — молдаванин этот, как его… Папазогло… Ходокову только что в дыню дал!.
— За что? — спросил Медведев, поднимаясь из-за стола.
— Да тот на него наехал, как БелАЗ на «Запорожец»… что-то про родителей его… Конкретно он ему зарядил! С одного удара — навылет!
— Буреет молодеешь, — сказал Гунько с сожалением и убрал колоду.
— Ну что, пошли? — Медведев уже был у двери.
«Черпаки» подорвались и двинули устраивать большую разборку с обуревшей не по возрасту «душарой».
«Духи» сошли с центряка и из тёмных углов казармы наблюдали за тем, что будет дальше. Папазогло стоял у стены, сжимая в руках табуретку. Он не выглядел напуганным, но и решимости на его круглом, как блин, лице не читалось. Он, по ходу дела, и сам ещё не понял, что учудил.
Как только появились «черпаки», из умывальника возник Ходоков. Зажимая мокрым платком ном, он смотрел на «духа» ненавидящими глазами, однако ближе к нему подходить не стал, а сел на табурет неподалёку.
— Табуретку опусти! — приказал Медведев. Папаозгло посмотрел прямо на сержанта, но никак не среагировал. Пришлось повторить: — Поставь, я сказал! Это армейское имущество, и, если на ней хоть царапина будет, ты на «очках» до дембеля будешь париться. На пол!
Папазогло аккуратно поставил табуретку и встал, опустив руки по швам. Он как-то сразу «сдулся», вернулся в своё «душарское» состояние и с безысходностью ожидал назначенной участи.
— Всем построиться! Форма одежды номер четыре! — скомандовал Медведев.
Бойцы зашуршали по углам, как напуганные дворником крысы, и через минуту уже переминались на «центряке», ровняя шеренгу.
Медведев, Гунько, Кабан и Сокол стояли перед строем, а Ходоков присел на табуретку. Его нос покраснел и немного сплющился.
— Рядовой Папазогло, выйти из строя!
Папазогло сделал три шага вперёд и развернулся лицом к строю.
Он застыл по стойке «смирно», ожидая, наверное, ударов в спину. Но их не последовало.
— Рядовой Папазогло! Объясни, что здесь произошло. За что ты ударил старослужащего? Отвечай, когда тебя спрашивают!
— Он про моих родителей плохо сказал, — промямлил Папазогло, — сказал, что они насекомые… А мой отец инженером был… на заводе…
— Почему «был»? Он что… умер?
Папазогло молчал. Всё и так было понятно.
— Согласно уставу, — начал Медведев, — я обязан доложить о произошедшем командиру роты. Но на этот раз я делать этого не буду.
Теперь так: если у кого-то из вас сложилось впечатление, что старослужащего можно бить и за счёт этого подняться, то это глубокое заблуждение. Вы — винтики, и гарантийный срок вам — два года. А если не будете на своём месте стоять, мы будем вас обтачивать до нужных параметров. Этот хрен, — Медведев кивнул на Папазогло, — пусть будет вам наглядным примером. С завтрашнего дня он будет летать по нарядам, как электровеник. Но, если такое повторится, разговор с ним и со всеми вами будет вестись не по справедливости и даже не по уставу, а по жёстким понятиям. Есть вопросы?
Строй молчал.
— Папазогло, ты понял, что я сказал?
— Так точно, товарищ младший сержант!
С тумбочки заорал дневальный: «Смирно! Дежурный по роте на выход!» В казарму вернулся Зубов.
— Чего в строю? — спросил он Медведева.
— На ужин собираемся, товарищ капитан.
— Давайте, третья рота уже пошли, — сказал ротный, возясь с замком канцелярии, а потом громко заорал: — Дежурный! Как только лейтенант Смальков появится — сразу его ко мне!
У офицеров были свои разборки, своя дедовщина…
— Вызывали, товарищ капитан? — Смальков выглядел запаренным и взволнованным. То, что переставленные под его руководством кровати вернулись на свои старые места, было не очень благоприятным знаком.
Ротный оторвался от бумаг и пристально посмотрел на лейтенанта.
— М-м-м! Ну присаживайся… рассказывай… как тебе рота?. как бойцы?
— Ой, не знаю, товарищ капитан, — устало ответил Смальков, — многое менять надо, на мой взгляд, со многим бороться…
— С чем это ты бороться собрался? — нахмурился Зубов. — Давай говори…
— Со всем сразу… — Смалькова как прорвало, он весь разрумянился, раздухарился. — С дедовщиной! С безответственностью! С распущенностью!
— Какая дедовщина? — поморщился капитан, как от зубной боли.
— Вот, вы даже не знаете! — сокрушённо закачал головой лейтенант. — А Медведев сегодня заставлял Лаврова хоронить окурок!
Рыть огромную и бессмысленную яму…
— Ну, может, Медведев и погорячился, — согласился Зубов, — но-о… в то же время приучает Лаврова к чистоте и порядку, прививает бойцу навыки инженерной подготовки. А бессмысленных ям не бывает, Смальков. Если яму копают, значит, это кому-то нужно. Так что… шалишь, лейтенант… здесь никакой дедовщиной и не пахнет…
— Хм, — уже не так уверенно продолжил Смальков, — а то, что сегодня сержанты в «чепок» пошли, это как? Тоже в рамках устава?
— В свободное время имели полное право, — ответил Зубов. — Чайная для этого и существует, если ты не в курсе.
— Какое свободное время, когда в казарме порядок наводить надо?
— Порядок — это кровати туда-сюда двигать?! — напрягся Зубов. — Так я понимаю…
— Не «туда-сюда», а поближе к окнам, — ответил Смальков. — Свежий воздух…
— Поближе к уставу надо, товарищ лейтенант, а не к окнам! — голос Зубова стал набирать силу. — А в уставах понятия «свежий воздух» не предусмотрено, если вы не в курсе. Свежий воздух себе в квартире устраивай, а здесь тебе не санаторий, а расположение подразделения!
— Вы не понимаете, товарищ капитан! Я читал, что армия должна…
— Я не понимаю? — Зубов вскочил со стула и, вращая глазами, как безумный, заорал: — Это ты ни хрена не понимаешь, товарищ лейтенант!
Начитался, б…, учебников! «Армия, реформа»… Это у тебя в училище надо реформу проводить, а лучше в голове у тебя! Армия, она совсем не такая, как в твоих книжках написано!
Эта длинная тирада вымотала ротного, он снова опустился на стул и успокоился. Смальков сидел ни жив ни мёртв.
— Книжки — это… книжки, лейтенант! — вздохнул Зубов. — А здесь реальная воинская часть. Здесь служить надо, а не теориями заниматься.
Теориями и без нас есть кому заняться… Ты трёх дней ещё не прослужил, а у тебя в активе уже… — Зубов стал загибать пальцы. — Писсуар расхерачил, раз, кровати без приказа двигал, два… Такими темпами, лейтенант, ты нас в конце концов точно вгонишь в какую- нибудь жопу. Бросай эти фортеля, Смальков, проще будь, и люди к тебе потянутся. Вот так!
— Разрешите идти? — понуро спросил лейтенант.
— Давай, служи.
Не зря, ох не зря древняя армейская мудрость гласит:
«Инициатива трахает инициатора…» Не знаю, кто был тот философ, который сформулировал эту истину, но, как видно, человек был неглупый и по званию наверняка не ниже прапорщика, ежели было у него время этой философией заниматься.
За столом «черпаков» в столовой Ходоков начал канючить. Обида за разбитый нос не давала ему покоя, и он, конечно, считал, что наказание, которым отделался Папазогло, не искупает и соток доли вины наглого «духа».
— …Нам бы деды такое хрен простили! В упоре бы умирали до утра! А мы ему даже в фанеру не засветили! — ныл побитый «черпак», шмыгая носом, похожим на перезрелую сливу. — Добрые все стали!
Сегодня один, а завтра и другие начнут! Не знаю, как вы, а я ему ещё устрою! «Душара» вонючая!.
Гунько долго и пристально смотрел на Ходокова, а потом под столом носком своего сапога со всей силы заехал ему в коленку.
Бедолага согнулся от боли.
— Ты чё, блин? — заверещал он. — Чё за дела?
— Слышь, ты, ур-р-род! — прошипел Гунько так, чтобы «духи» сидящие за соседними столами, ничего не слышали. — Заткни свой рот поганый! А то я щас закончу то, что Папазогло начал! Ещё раз увижу тебя возле салаг — мы тебе сами кукушку отобьём! Понял?
— Значит, вот так, да? — корчась от боли, выдавил из себя Ходоков. — Против своих, да? Ну-ну…
Он медленно поднялся из-за стола и поковылял к выходу, бормоча на ходу какие-то угрозы.
— И где эта сука своих нашёл? — ухмыльнулся Гунько и спросил товарищей: — Может, он это о вас, пацаны?
— Пошёл ты… — хором ответили «черпаки».
На следующее утро Сокол принимал у старшего прапорщика Шматко каптёрку.
— Ну вот, Соколов, теперь это — твоя передовая, — старшина обвёл пристальным взглядом своё крепкое хозяйство, хлопнув ладонями по столу, — это — твой окоп… Ты давай подходи, не стесняйся. — Шматко стал выдвигать по очереди ящики стола, демонстрируя бойцу их содержимое. — Это — твои боеприпасы, и относиться к ним надо соответственно, жёстко контролировать расход и беречь как свою мужскую честь… Пуговицы-шмуговицы, шевроны-шмавроны… Здесь инструменты… Здесь всё для чая… Заварку и сахар будешь покупать два раза в месяц… Я бы на твоём месте у Вакутагина брал… Здесь ножницы, клей, бумага…
Прапорщик потряс тюбик силикатного клея, посмотрел его на просвет.
— А вот и непорядок, — нахмурился Шматко. — Клей-то почти закончился. Видишь, какой бардак без каптёра. Завтра пойдёшь в увольнение… Клея прикупишь… А вот здесь у нас лежит всякая хрень, смотри…
Прапор выдвинул самый нижний ящик и продемонстрировал Соколу его содержимое, к которому, действительно, нельзя было подобрать более точного определения: куски резины, разнокалиберные гайки, болты, мотки провода, бритвенные лезвия, катушки из-под ниток, леска, изолента — всё это, собранное в одном месте, и есть «всякая хрень».
— На самом деле, Соколов, это волшебная шкатулка, — сказал прапорщик. — На все случаи жизни, а в армии всякое случается. Для этого у каждого каптёра должен быть такой ящик, содержание которого он должен хранить и приумножать… Ну вот! — Шматко почесал затылок. — Где бушлаты, подменка, полотенца, ты знаешь. Теперь вручаю тебе твоё знамя. — Шматко отстегнул от брючного ремня увесистую связку ключей и протянул их Соколу. — Береги его как зеницу ока, ефрейтор. Ты теперь настоящий каптёр, а значит, второй человек в роте, после старшины, разумеется. Вопросы есть?
— Да всё понятно, товарищ прапорщик! — бодро ответил Соколов.
— Ну и лады. Хозяйничай!
Шматко ушёл, а Сокол, усевшись за стол, оглядел имущество роты, хранителем которого он стал теперь. Ответственная задача, но лучшему солдату она вполне по плечу.
А вечером новоиспечённый каптёр уже принимал гостей.
Медведев, Кабан и Гунько шумной гурьбой шарились по огромному шкафу с имуществом, ощущая себя уже почти хозяевами всего этого добра.
— Кузя, а ты неплохо устроился, — восхищался Гунько, алчно разглядывая новенькие сапоги. — Как у старшины за пазухой.
— Каптёр — это звучит гордо! — поддержал его Кабанов.
— У тебя я здесь вижу шинельки нулёвые? — вступил Медведев. — Сокол, я одну забил!
Соколу пришлось мягко, но решительно прекратить этот вандализм.
— Так, братва, погодите делить, — сказал он, оттесняя друзей от шкафа и прикрывая дверки. — Я сегодня только первый день, ещё ни в чём не разобрался, так что придётся подождать…
— Первый день, а уже жмётся! — возмутился Гунько. — Что дальше будет?
Глядя на Сокола, Медведев и Кабан сокрушённо покачали головами. Каптёр дружески улыбался, но от шкафа не отступал.
Всем стало понятно, что доступ к сокровищам Шматко им пока заказан. «Черпаки» заняли позиции вокруг стола.
— Короче, Сокол, ты должность получил? — строго спросил Медведев.
— Ну.
— Что «ну», товарищ ефрейтор? Где? Наливай!
— Кабан, там, во втором ящике снизу. — Сокол показал на тумбочку возле двери. — Доставай!
Кабан извлёк на свет Божий белый фаянсовый чайник с отколотым кончиком горлышка, сахарницу, четыре кружки и жестянку с заваркой.
Подполковник Колобков был раздражён не на шутку. И причиной его раздражительности была молодая супруга замкомандира — медсестра Ирочка. Она всеми путями избегала исполнения своего супружеского долга, и Колобок изнывал от этого и бесился. Причины такого отношения Ирочки к своему мужу были просты — она его не любила и в первую же ночь после свадьбы поняла, какую ошибку совершила. Но теперь было уже поздно метаться, и семейная жизнь Колобковых постепенно превращалась в ад.
Колобков шёл по направлению к штабу по тёмной дорожке, мимо аллеи молодых деревьев. Подполковник зло хлестал рукой по листве, вымещая на растительности своё дурное настроение. Но это совершенно не помогало.
У входа в штаб было темно. Подполковник промахнулся мимо ступеньки и оступился. Полетела фуражка, Колобков чуть не упал на землю, его спасли только вовремя выставленные вперёд руки. Тут его и прорвало.
Наградив матами темноту, ступеньку и, разумеется, абстрактный «бардак», который и есть совокупность всех отрицательных факторов армейской жизни, Колобков призвал к себе Ходокова, который дневалил по штабу.
— Я, товарищ полковник! — вытянулся в струнку боец.
— Головка от патефона! — заорал Колобков. — Почему возле штаба темно, как у негра в жо… желудке?
— Так всегда было, товарищ полковник…
— Значит, хреново было, боец! Короче, чтобы повесил здесь прожектор!
— Есть, товарищ полковник, — козырнул Ходоков, — завтра с утра и повесим…
Колобок чуть не лопнул от такой вопиющей тупости:
— Какой «завтра», на хрен?! На хрена он завтра будет нужен?!
Чтобы через пятнадцать мину здесь было светло как днём! Время пошло, Ходоков.
Дневальный ушуршал. Колобков стал раздражённо прохаживаться вдоль штаба, пытаясь успокоиться, но бешенство и общее недовольство окружающим миром были сильнее. Подполковника раздражало всё: тёплый звёздный вечер, лёгкий ветерок, месяц в барашках лёгких облаков, тупой Ходоков, ступенька, штаб и вообще вся эта часть и служба.
Подполковнику вдруг захотелось упасть на асфальт, кататься по нему и рычать во всю глотку. Ему с трудом удалось отговорить самого себя от этой безумной затеи. Наконец Ходоков вернулся с прожектором и полез на козырёк. Теперь можно отвлечься на руководство монтажом осветительного прибора.
А пока Ходоков занимался светоинсталляцией, в каптёрке второй роты в ожидании кипятка, который ни шатко ни валко пытался вскипятить слабенький допотопный электрочайник, «черпаки» обсуждали достижения своей армейской жизни.
— Вот сейчас у нас начинается правильная служба, — сказал Медведев, расслабленно отвалившись на спинку стула, — на кухне — свои люди… В каптёрке — свои люди… Есть что пожрать… И есть где пожрать…
— Ну скоро там закипит? — нетерпеливо спросил Кабан.
— Ещё минут пятнадцать, — ответил Сокол, потрогав ладонью алюминиевый бок чайника. — Прибор адский, похоже, что ему больше лет, чем всем нам вместе взятым…
— Эдак мы до утра просидим, — недовольно заметил Гуня.
— Б… — Сокол заковыристо выругался одним из пассажей Шматко. — Мне после сегодняшнего марш-броска помыться не мешало бы… Я хотел ведро вскипятить, а с этим паровозом я, в натуре, до утра провожусь…
— На хрена тебе? — удивился Медведев. — Завтра баня…
— Кому — баня, а кому — и увал, — ухмыльнулся каптёр. — Я завтра в город. Старшина за клеем посылает.
— За клеем? — хмыкнул Кабан. — А кого клеить будешь? Варьку?
— Да, нехило устроился, каптёр, — сказал Медведев. — Каждую неделю — в увал… Только, дорогой, придётся тебе, наверное, холодной водой мыться. Но ничего, это даже полезно. Закалка, и всё такое…
— Ни хрена! — ответил Сокол. — Я кое-чего помощнее забацаю, чем этот старичок.
Он открыл ящик с «ценными хренями», достал оттуда пачку лезвий, катушку ниток и моток двужильного изолированного провода.
— Спички есть? — спросил он товарищей. — Электробальбулятор сделаю! Им-то, наверное, ведро можно будет прокачать…
Сокол ловко скрутил лезвия нитками, проложив между ними две спички, потом плотно присоединил контакты провода к лезвиям.
Кипятильник был готов как раз к тому моменту, когда закипел чайник.
— И сколько ты им будешь ведро греть? — снисходительно спросил Гунько.
— Ну прикинь… Стакан за полминуты закипает… Литр — это пять стаканов… В ведре десять литров… Получается пятьдесят стаканов…
Итого… На ведро минут двадцать-двадцать пять… Плюс-минус… Сейчас чая попьём и испытаем…
А Ходоков, прикрутивший к козырьку штаба прожектор, тоже подошёл к испытательной фазе. Колобок суетливо катался внизу, кидая на бойца строгие взгляды и едко комментируя его действия:
— …Ходоков, ты вообще спать сегодня собираешься? С такими темпами, как у тебя, ты до завтрашнего вечера провозишься…
— Всё, товарищ полковник, — бодро отрапортовал с козырька Ходоков. — Можно включать…
— Слушай, Ходоков, ты что, в званиях не разбираешься?! Ты что, не знаешь, что я подполковник?
— Виноват, — залебезил Ходоков. — Просто где подполковник, там и полковник… Я так считаю…
Лесть, конечно, была очевидной, но менее приятной от этого не становилась. Колобков смягчился.
— Считает он… Ладно, — незлобиво проворчал подполковник, — слезай давай… Я проверю… Что ты там накрутил…
Ходоков спустился вниз, а полковник попытался залезть на стремянку и оценить качество работ. Лестница зашаталась под его грузным телом, и он передумал.
— Ладно… Всё равно ни хрена не видно… Иди врубай…
И Ходоков пошёл «врубать».
В этот же самый момент Сокол аккуратно опустил в ведро с водой своё изобретение, потом взялся за провод, из которого торчали оголённые медные жилы, и стал подносить их к розетке. «Вилка» вошла в дырочки, в розетке проскочило несколько искр, послышалось шипение заработавшего кипятильника.
— О, работает! — обрадовался Сокол. — Как родной…
В этот момент свет вырубился, и каптёрка погрузилась во тьму.
Прожектор над штабом, ярко вспыхнув, погас почти сразу. Вместе с ним свет исчез и в окнах штаба, погасли фонари, освещающие плац, — в общем, вся территория части погрузилась во тьму.
— Ходоков! Ходоков! Ты где? — истошно заорал Колобок. — Где ты, мать твою, электрик?
— Здесь, товарищ подполковник! — Ходоков выскочил из тёмного дверного проёма штаба.
— Это что, блин, за номер? Ты что там навключал, твою мать?
— В розетку… там трёхфазная, — дрожащим голосом ответил Ходоков, — потом рубильник включил…
— Рубильник… Херильник! Ты ж мне весь штаб обесточил… Какого хрена стоишь? Бегом за электриком…
— Электриком Кривошеин был… из пятой роты, товарищ полковник… Он на прошлой неделе уволился, а нового не назначили…
— Приехали, бляха! — Колобок почесал затылок…
Часть погрузилась в темноту.
— Приехали, бляха! — Медведев почесал нос.
— Что, Кулибин, доэкспериментировался? — ехидно заметил Гунько.
— Спокойно! — ответил на это Сокол. — Просто выбило пробки, и все дела. Пойду посмотрю.
Но пробки были ни при чём. Каптёр сообщил об этом товарищам, которые уже отыскали среди прочего хлама свечи и зажгли их.
— Бляха-муха, в чём же засада? — удивился Медведев. — Пробки по-любому должно было выбить…
— Засада в том, что во всей части свет вырубился, — сказал Сокол, — напрочь.
— Ни хрена себе ты помылся, — присвистнул Кабанов. — Это называется: «Ё-моё, что же я наделал!»
— Кабздец, завтра огребём по полной, — сокрушённо сказал Медведев.
— На хрена? — удивился Гунько — Мы здесь ни при чём. Главное, улики уничтожить, а без этого бальбулятора — с нас взятки гладки.
«Черпаки» бросились суетливо наводить порядок и заметать следы. Уничтожив все улики, они, довольные собой, разошлись по своим койкам. Все, кроме младшего сержанта Гунько, этот побежал к тумбочке, чтобы позвонить дежурному по части и выяснить сложившуюся ситуацию.
Теперь осталось только надеяться, что их никто не дешифрует.
Перед самым подъёмом Кабан пошёл в туалет.
Электроснабжение так и не было восстановлено. У зарешёченных дверей оружейной комнаты маячил чей-то массивный силуэт.
— Папазогло, ты, что ли? — спросил Кабан. — Ты чего здесь висишь?
— Дежурный по роте сказал здесь стоять. Вместо сигнализации.
— А что, она не работает?
— Так точно, свет пропал!
— Как «пропал»? — Кабанов изобразил крайнее изумление.
— Лампочка не работает, — ответил Папазогло.
— Лампочка? — продолжал Кабан глумиться над молодым. — Так, может, она перегорела. Надо просто её поменять?
— Во всей части света нет, — терпеливо объяснил Папазогло. — Не могут же все лампочки перегореть…
— А ты, Папазогло, не такой тупой, как можно подумать! Шарящий боец…
— Служу России! — громко выкрикнул дневальный.
— Ты чё орёшь? — послышался из полутьмы недовольный голос Гунько. — Я тебя сигнализацией там поставил, или где? Вот и не ори без надобности.
Папазогло застыл, как каменный истукан. Кабан поплёлся в туалет, спать ему уже не хотелось.
Рано утром прапорщик Шматко беззвучно открыл замок каптёрки, вошёл внутрь и, остановившись на пороге, осмотрелся вокруг и втянул ноздрями воздух. Всё вроде бы было в полном порядке, за исключением нескольких мелких деталей: тумбочка у двери была чуть сдвинута вбок, веник у мусорной урны стоял не так, как обычно, а на столе лежала чайная ложка.
Шматко заволновался.
Он быстро подошёл к столу и стал один за другим выдвигать ящики. Его взволнованное лицо постепенно смягчалось, но, когда он открыл ящик под индексом «Хрень», он побагровел и громогласно заорал на всю казарму:
— Соколов, ко мне!
Каптёр не замедлил явиться.
Он смотрел на прапорщика невинными глазами, но матёрого прапорщика провести такими взглядами было невозможно.
— Где лезвия, Соколов? — грозно спросил Шматко. — Где лезвия, я тебя спрашиваю?
— К-к-какие лезвия? — офигел каптёр, не ожидавший такого вопроса.
— Ты мне ещё скажи, что не заходил сюда, Соколов. Ну скажи…
— Ну п-п-почему, заходил, — понур кивнул боец.
— Тогда где лезвия? Отвечай! — Шматко смотрел на Сокола, как питон на свою жертву. — Здесь в столе лежала начатая пачка лезвий!
Прапорщик выдвинул ящик, и Сокол сразу увидел синюю коробочку с лезвиями, которая лежала сверху.
— Так вот же она, — сказал каптёр, — на месте лежит…
— «Вот же она»! — передразнил его прапорщик. — Ты что, Шматко за тупого держишь, а, Сокол? В этой пачке семь лезвий, а было девять!
Девять, понял, б…?
Соколов молча переминался с ноги на ногу, виновато опустив голову. Он явно не ожидал от прапорщика такой въедливости и наблюдательности. Вот что значит недооценивать начальство.
— Только не говори мне, что брился! — продолжал бить в цель Шматко. — Ты ещё пушок носишь! Лучше тебе, ефрейтор, во всём честно признаться: так, мол, и так, решили водички вскипятить… А?
— Какой воды, товарищ прапорщик, эти лезвия мы… — В голову, как назло, ничего не приходило, Шматко застал каптёра врасплох. — Эти лезвия мы…
— Ну что ты замыкал, Соколов? Ну…
— С чего вы взяли, что мы воду кипятили? — вздохнул Сокол: так и не найдя подходящего ответа, он решил использовать вопросы.
— Смешной ты, Соколов, — по-недоброму ухмыльнулся Шматко и стал загибать пальцы: — Лезвий нет! В мусорке ошмётки проволоки…
Электричества в части нет! И они не кипятили! Лучше МНЕ признаться, чем Бородину!
— Товарищ прапорщик, мы даже включить не успели, — сдался Сокол.
— Включить не успели, а света нет! Не с того ты карьеру каптёра, Соколов, начал!. Всего ночь прошла… а лезвия уже пропали… чайник сломан!.
— Почему сломан? — удивился Сокол.
— Потому что не работает, — заявил прапор и воткнул вилку электрочайника в розетку, — вот, полюбуйся! И это в первый же день, Соколов!
— Так там электричества нет…
— Кх-м… Самый умный, да? — привстал прапорщик. — Значит, так, умник, бери пассатижи, стремянку — и за мной!
Сокол поплёлся выполнять приказ своего проницательного руководства.
А в это время у ворот части остановился синий микроавтобус «Газель» с жёлтой надписью «Электросети» на глянцевом боку.
Из «Газели» вышли два коротко стриженных, коренастых мужчины в синих комбинезонах, один из них нёс в руках оранжевый чемоданчик с инструментами.
— Открывай, солдат! — развязно сказал он дневальному по КПП рядовому Лаврову.
— А в чём дело? — подозрительно спросил солдат, берясь за трубку телефона внутренней связи. — Представьтесь, пожалуйста.
Сотрудники «Электросетей» снисходительно улыбались, глядя на недоверчивого воина.
— Слушай, у вас в части электричество есть? — спросил тот, что с чемоданчиком.
— Нет!
— Во-о-от! А мы приехали, чтоб оно было! Давай открывай!
— Сейчас, — кивнул Лавров, поднял трубку телефона и набрал номер дежурного по части.
Электрики, ухмыляясь, наблюдали за въедливым солдатом.
Странные люди всё-таки, эти военные: им свет несёшь, а они сопротивляются, не могут без сложностей…
Уже полчаса Сокол, под присмотром Шматко, ковырялся во внутренностях трансформаторной будки, но понять причину аварии так и не мог. По виду всё было в полном порядке, а проверка тестером показала, что электричество на трансформатор просто не поступает, а значит, поломка, скорее всего, произошла где-нибудь за территорией части.
Сокол сказал об этом прапорщику, но тот уже уверил себя в том, что причиной отключения света был бальбулятор, сооружённый солдатами из его лезвий, поэтому был глух к доводам разума.
— Давай чини, Соколов! — рычал он. — Сумел нагадить, сумей и подчистить… Если починишь — считай, что ничего и не было… Только смотри, чтобы тебя там не шандарахнуло!
— Не шандарахнет, товарищ прапорщик, — ответил провинившийся каптёр. — Говорю же, сюда электричество не поступает… Обмотка целая, следов замыкания не видно… Может быть, это на линии что-нибудь…
— Соколов! — рявкнул Шматко. — Ты мне здесь горбатого не лепи, работай!
А из-за угла казармы в этот момент появились гражданские электрики, которых сопровождал подполковник Колобков.
— Ну как дела, прапорщик? — спросил Колобок, и Шматко дёрнулся от неожиданности, но среагировал почти мгновенно:
— Работаем, товарищ подполковник!
— А чё это за самодеятельность? — недовольно спросил электрик с чемоданчиком.
— Это солдат, он разбирается, — пояснил Колобков, — вроде того…
— Ну и что ты там нашёл? — спросил электрик Сокола.
— Обмотка вроде целая, — ответил ефрейтор, — напряжения до трансформатора нету! Похоже, это на линии где-нибудь обрыв…
— На линии? — усмехнулся электрик. — Нет, солдат, на линиях у нас полный порядок… А реле ты смотрел, а изоляцию?
— Какое реле? — не понял Сокол. — Откуда здесь реле?
— Так, Шматко, — повысил голос Колобков, — забирай своего специалиста и дуй в казарму.
Самостоятельные монтёры, собрав инструменты, убрались восвояси.
— Так, командир, давай договоримся, — нагловато заговорил электрик с Колобковым. — Или мы тут всё сами чиним, или… ну, в общем, мы же к тебе в танки не лезем…
— Конечно, конечно, — кивнул Колобок, — работайте как положено…
А танков у нас, кстати, нет…
Впрочем, этим электрикам танки были действительно не нужны.
«Профи» под контролем подполковника Колобкова копались в трансформаторе битый час, но устранить поломку так и не смогли.
— Короче, командир, ни черта не понятно, — такой вывод сделал электрик с чемоданчиком, — у вас тут вся проводка гнилая напрочь, сопли сплошные. Тут мы всё прозвонили, а теперь нужно там смотреть…
Электрик махнул рукой в сторону складов, которые низкими кирпичными лепёшками распластались на охраняемой территории.
— Туда нельзя, — категорически заявил Колобков. — Там склад боеприпасов!
— А нам что боеприпасы, что тушёнка со сгущёнкой, один хрен, — расслабленно ответил электрик. — Мы проводку чинить будем или как?
Заявка от вас поступила? Поступила! Мы прибыли — прибыли. Так в чём проблема, командир?
— Гражданским туда нельзя, — продолжал долдонить своё Колобков, — уставом и инструкциями это строжайше запрещено…
— Ну, командир… Тогда и свети себе своими инструкциями, — нагло заявил электрик и стал убирать инструменты в чемоданчик. — Мы сделали всё, что могли, а дальше — не наше дело… Пускай, блин, твои специалисты разбираются… Они тебе сделают свет!. — Электрик обернулся к своему молчаливому товарищу: — Погнали, Колян. Ещё на подстанцию надо успеть…
Электрики неторопливо двинулись к КПП.
— Стойте! — засеменил за ними Колобков. — Товарищи электрики, подождите…
Через пять минут делегация в составе — Колобков и электрики во главе с начкаром капитаном Зубовым подходила ко второму посту, где в этот момент часовым стоял рядовой Папазогло, который после случая с Ходоковым практически не вылезал из нарядов и караулов.
— Капитан, мы быстро, — уверил Зубова Колобков, — буквально десять минут! — Он посмотрел на электриков: — Десять минут хватит?
— Ну, командир, это смотреть надо, так сразу и не скажешь…
— Слушайте, не называйте меня командиром! — раздражаясь, попросил Колобок. — Обращайтесь ко мне либо Виктор Романыч, либо «товарищ подполковник».
— Как скажешь, командир, — усмехнулся электрик.
Наконец показался пост. Неподвижная фигура Папазогло возвышалась возле грибка. Часовой внимательно следил за приближающимися людьми.
— Стой, кто идёт? — послышался его окрик.
— Начальник караула капитан Зубов!
— Стой, кто идёт? — снимая с плеча автомат, продолжал рвать глотку Папазогло.
— Он что, глухой или слепой? — насторожился Колобков.
— Это я, капитан Зубов, начальник караула! — во всю глотку заорал начкар. — Опусти оружие, Папазогло.
— Стой, стрелять буду! — заорал боец и опустил предохранительную скобу.
Зубов и Колобков одновременно упали на землю, увлекая за собой ошарашенных электриков.
— Он у тебя чё, б…, больной? — зашипел на Зубова Колобок.
Вместо ответа капитан приподнялся над землёй и заорал:
— Папазогло, блин! Ты что, нас не узнал?
— Вас узнал, — спокойно ответил боец, не опуская ствола автомата. — А это кто?
— Это заместитель командира части по воспитательной работе, — истерично заорал Колобков, не поднимаясь с земли, — подполковник Колобков!
— Не, вас я тоже узнал, — кивнул Папазогло. — Эти вот кто?
— Это электрики! — заорал Колобков. — Э-лек-три-ки, понимаешь?
У нас в части света нет, нужно проверить проводку на складе. Понял?
— А… — Папазогло опустил вниз ствол автомата. — Тогда проходите…
— Слышь, сынок, — осторожно приподнял голову Колобков. — Ты оружие на предохранитель поставь, там хернюшку эту сбоку вверх, до упора…
Часовой подчинился. Как только клацнула предохранительная рама, Колобков вскочил на ноги и заорал на растерянного Зубова:
— Капитан, твою мать! Кто этого осла в караул назначил? Он же устава ни хрена не знает! Отвечай, Зубов!
— Потише, товарищ подполковник, — тихо сказал начкар, — тише говорите, а то он обидчивый…
— Что? — Лицо Колобка стало наливаться багровой краской. — Обидчивый? — Он едва сдерживался, чтобы не разразиться всеми известными ему матами, но при посторонних удержал себя в рамках. — Так, начкар, этого так называемого часового с поста снять! Сразу после караула ко мне в кабинет! Оба!
— Есть в кабинет! — спокойно ответил Зубов, отряхивая хэбэ. — Оба…
Зубов пошёл в караулку за разводящим и сменой для Папазогло, а Колобков подвёл электриков к массивным металлическим воротам склада и, прикрыв от посторонних замок, стал возиться с ключами.
— Слышь, командир, а у вас здесь все такие дикие или только этот? — усмехнувшись, спросил электрик с чемоданчиком.
— Ну, в семье, как говорится… всякое такое, — ответил Колобков. — А этот молодой ещё, научится. — Подполковник навалился на ворота, и они со скрипом отъехали в сторону, открывая проход в святая святых части, склад боепитания. В полутьме угадывались очертания множества штабелей, сложенных из мощных деревянных ящиков, опломбированных сургучом, — боеприпасы и оружие. — Заходите.
Ничего не трогать!
Колобков подвёл электриков к щитку, который размещался на дальней стене склада.
— Смотрите, — велел он и стал пристально наблюдать за действиями гражданских. — Только быстро!
— А когда мы выходить отсюда будем, в нас из кустов никто не шмальнёт? — продолжал задавать вопросы впечатлительный электрик. — А то, блин, нам за риск надбавок не делают…
— Не шмальнёт, успокойся, — ответил Колобков, — здесь один часовой, притом с ним сейчас начкар…
— Один — это хорошо, — рассеянно сказал электрик, копаясь в переплетении проводов. — Так-так…
— Чего там?
— Да так, сейчас посмотрим, — ответил электрик и как бы из праздного любопытства для поддержания беседы весело спросил: — Слышь, командир, а в ящиках этих что, бомбы-снаряды?
— А вот это не твоего ума дело! — строго ответил Колобков. — Что там с проводами?
— Похоже, всё-таки с трансформатором проблема, командир, — ответил электрик, закрывая крышку распределительного щитка. — Так что всё намного сложнее, чем мы думали…
— Хорошо, — кивнул Колобков. — А теперь давай пошли отсюда. Не положено вам здесь…
Электрики неторопливо собрались и под прицелом пристального взгляда бдительного подполковника покинули режимный объект.
Уже третий день лейтенант Смальков переживал беседу с ротным, с трудом удерживаясь от того, чтобы не провалиться в глубокую трясину депрессии. Он ходил с поникшей головой, его и без того маломощный командный голос стал давать предательского «козла», что, конечно же, вызывало смешки у солдат.
И Смальков замечал эти насмешки. Хотя он решил не придавать им значения, настроения они не улучшили.
«Ты — плохой командир! — пульсировало в мозгу. — Хуже некуда, бездарная размазня…»
Погружённый в свои невесёлые думы Смальков зашёл в «чепок» и, купив себе чай и пирожок, уселся за стол. От проницательного взгляда Эвелины не ускользнуло, что симпатичный лейтенант чем-то расстроен.
В «чепке» было пусто, и Эвелина вышла из-за стойки и присела к столику Смалькова.
— Валера, хотите мороженого? — спросила она.
— А? Что? — рассеянно спросил Смальков. — Нет… Спасибо…
Но Эвелина уже несла ему два брикета.
— За так, бесплатно! Ноу мани! — сказала Эвелина. — Всё равно портится…
— Почему портится? — не понял Смальков.
— Холодильники не работают, света-то нет, — ответила Эвелина. — А вы, я вижу, грустный сегодня какой-то. Съешьте мороженое, сразу веселее станет.
— Что ж, спасибо, — вздохнул Смальков и грустно улыбнулся буфетчице: — Спасибо вам, всемогущая Эвелина…
— Вижу, у вас что-то случилось? — тихо спросила Эвелина, нежно глядя на лейтенанта.
— Да-а-а, — поморщившись, отмахнулся Смальков, — так…
— Нарвались на Пал Терентича? — предположила Эвелина. — Так не переживайте!. Командир части у нас хоть и строгий, но отходчивый.
— Да ни на кого я не нарвался. — Смальков смущённо отвёл взгляд от лица Эвелины и чуть слышно выдохнул: — Просто я — плохой офицер.
— Ну-у-у… С чего вы это взяли?
— Я не умею командовать личным составом, — продолжал вздыхать Смальков. — Я им говорю: «Встать, смирно!» — а они смеются…
Эвелина широко улыбнулась.
— Вот видите, Эвелина, вам тоже смешно, — горько сказал Смальков, — и им…
— А вы мороженое скушайте, — бодро сказала Эвелина, — да побольше, от него связки охрипнут, и как рявкнете на своих охламонов — сразу успокоятся.
— Хорошо, — рассеянно усмехнулся лейтенант. — Что-то я совсем расклеился. Извините меня, Эвелина.
— Да ничего, всё будет нормально, не расстраивайтесь… А хотите, я вам сметаны принесу, всё равно пропадает.
— А зачем пропадает? — приободрившись, улыбнулся Смальков. — Вы это… примените демпинг!
— Чего? — насторожилась Эвелина.
— Демпинг — это искусственное занижение цены, — с видом знающего специалиста пояснил Смальков. — Применяется с целью резкого увеличения спроса при борьбе с конкурентами… В общем, цены надо резко снизить, и весь товар разлетится, не успеет испортиться.
Эвелина восхищённо посмотрела на лейтенанта — ей такая мысль никогда бы не пришла в голову.
— Так и сделаю, — сказала она. — А ещё говорите, что вы плохой офицер, Валера! Вы же умница!
Смальков окончательно оттаял и даже несмотря на съеденное мороженое стал «нагреваться», что было заметно по его раскрасневшимся щекам.
Жизнь лейтенанта Смалькова снова стала налаживаться.
С отключением электричества на командира части полковника Бородина навалилось множество проблем: отключилась сигнализация в оружейных комнатах, не работало оборудование в столовой и на складах и так далее и тому подобное.
Бородин стоял у окна и смотрел на плац, где как раз шёл развод нарядов.
Возле его стола сидел подполковник Колобков, явившийся для доклада командиру.
— А из-за чего электричество пропало, удалось выяснить? — спросил Бородин, отворачиваясь от окна.
— Нет, пока выяснить не удалось, — ответил Колобков, в душе последними словами костеря Ходокова. — Но вот приехали специалисты… разбираются. Говорят, с трансформатором что-то.
— А кто этих специалистов на склад боепитания запустил? — строго спросил Бородин, садясь в своё кресло.
— Ну я. Под свою личную ответственность, Павел Терентьевич.
Там распределительный щит, куда все коммуникации запитаны. Без этого никак.
— Эх, Романыч… Ты же опытный офицер. Посторонние на таком объекте, — Бородин покачал головой, — да-а-а…
— Они были там всего десять минут, — ответил Колобков, — я с них глаз не спускал ни на мгновение. Это же на общее благо, нельзя же нам без света сидеть, в конце концов.
— Странные они какие-то, — нахмурился Бородин, — электрики твои… Тебе не показалось? Частники, что ли?
— Никак нет! — ответил Колобков. — Я в госконтору звонил, «Горсеть». Они через сорок минут после вызова прибыли. Оперативно среагировали, и специалисты грамотные, это сразу видно.
— Из госконторы, говоришь? Госконтора — это хорошо. Это, понимаешь, Романыч, хоть какая-то гарантия…
«Ну, Ходоков, ну сука, подкинул проблем! — зло подумал Колобок. — Сгною в нарядах, гада!»
Обед бойцам выдали сухим пайком. Солдаты второй, равно как и других рот, давились консервированной перловкой, закатанной в банки тогда, когда родители нынешних бойцов ещё и не планировали их рождения. Такое своеобразное прикосновение к истории не вызывало энтузиазма: пресные консервы и ядрёные чёрные сухари, которые царапали нёбо, приходилось проталкивать внутрь с помощью холодного чая неестественно чёрного цвета, отдававшего содой и хлоркой.
Но одно дело «духи», которым всё равно что жрать, лишь бы желудок был набит, другое дело — «черпаки», привыкшие питаться более насыщенно и вкусно, благо повар был своим человеком.
Гунько поковырялся в своей банке, а потом отдал её Папазогло, который заглотил свою пайку со скоростью, достойной Книги рекордов Гиннесса.
— Чего это ты «духов» подкармливаешь? — спросил его Кабан. — Сам-то голодным будешь ходить?
— А может, у тебя диета? — прикололся Сокол.
— Очень смешно, — ухмыльнулся Гунько, — только я не на диете, я и в «чепке» нормально догонюсь.
— Так чё, у тебя бабла немерено? — хмыкнул Медведев.
— Бабло — пыль, — сказал Гунько, манерно промакивая губы носовым платком. — В «чепке» сегодня распродажа, скидки до семидесяти процентов!
— В натуре? — напрягся Кабан.
— Ага…
— Папазогло, ещё будешь кашу? — Кабанов обернулся к бойцу, который уже прикончил и вторую банку.
— Так точно!
— Держи, воин!
Сегодня судьба явно улыбалась Папазогло, если не считать разноса, который устроил ему Колобок. Замкомандира нагрузил бойца внеочередными нарядами, но после драки с Ходоковым он и так постоянно зависал в них, так что настроения «духа» это испортить не могло.
Колобков стоял возле вытащенного из будки трансформатора и чесал затылок. Электрики возились с перегоревшим прибором, упаковывая его для транспортировки.
— …В общем, так, командир, — неизменным весёлым тоном сказал электрик с чемоданчиком, — трансформатор мы забираем, а пока перематываем, придётся вам посидеть без света… Давно вам надо было отремонтировать своё электрохозяйство. Сделали бы это раньше — сейчас бы проблем не было…
— И долго вы будете его перематывать? — мрачно спросил Колобков.
— Ну ты же сам видишь, командир. — Электрик пнул трансформатор носком ботинка. — Это тебе не мотор от стиральной машины, работа большая, серьёзная… Я так думаю, дня три надо, не меньше. Так, Колян?
Молчаливый Колян согласно кивнул. Колобкова подмывало как следует обматерить этих халявщиков, но усилием воли он сдержал себя. В противном случае три дня могли растянуться в неделю…
— А побыстрее нельзя, мужики? — тихо спросил он, делая пальцами недвусмысленный жест, обозначающий магарыч в жидком и крепком эквиваленте.
— Ну два минимум, — подумав, ответил электрик и, расплывшись в своей мерзкой улыбочке, добавил: — И то ради тебя, командир!
На том и порешили…
В дверь кабинета полковника Бородина постучали.
— Войдите! — распорядился командир, не отрываясь от бумаг.
В кабинет вошёл Ходоков и, небрежно козырнув, громко спросил:
— Разрешите, товарищ полковник?
— Чего тебе?
— Куда свечи поставить?
— Какие ещё свечи?! — Полковник посмотрел на бойца и увидел, что тот держит в руке несколько стеариновых свечей. — Это что за геморрой?
— Вот, — Ходоков вытянул руку со свечами перед собой, — товарищ подполковник распорядился, электричества ещё два дня не будет.
— Сколько?
— Два дня!
— Так, свободен! — распорядился Бородин. — Это на стол положи…
Ходоков ушёл, а Бородин поднял трубку телефона и через коммутатор вызвал караульное помещение.
— Зубов? Слушай меня внимательно, — Бородин говорил жёстко, как будто забивал гвозди, — приказываю усилить посты. Немедленно!
Вернув трубку на рычаги, Бородин задумался — эта история с пропажей электричества ему совершенно не нравилась, было в ней что-то подозрительное.
Колобков, заложив руки за спину, прохаживался вдоль строя усиленного наряда, который начальник караула Зубов построил для инструктажа и проверки оружия.
Замкомандира любил разводы, ведь именно на них он мог продемонстрировать этим «разгильдяям», что значит грамотный и дисциплинированный офицер.
— Если часовой не знает устава, — размеренно и нудно говорил подполковник, — не знает устава караульной службы, он не имеет права брать в руки автомат. Так, Зубов?
— Так точно, товарищ подполковник, — зло ответил начкар, который благодаря «бдительности» Папазогло пошёл начкаром второй раз подряд.
— Я надеюсь, товарищ капитан, — в голосе Колобкова звучало неприкрытое ехидство, — все, кроме этого… Папазогло, знают устав?
— Так точно, я проверял.
— Да? — Колобков окинул неприязненным взглядом стоящих в строю бойцов, подошёл к Кабанову и остановился напротив: — Когда подходит офицер, солдат, нужно представляться!
— Караульный второго поста рядовой Кабанов!
— Помню… — кивнул Колобок. — Ну что, Кабанов, учил обязанности?
— Так точно, товарищ подполковник, не первый день в армии.
— Да? — ухмыльнулся Колобков. — Скажите, пожалуйста, не первый день… Хорошо. Какова высота караульного грибка?
— Так это… — замялся Кабанов. — Это…
— Что «это»? Что? — Колобков нахмурил брови. — На какой странице устава находятся обязанности часового?
— Странице? — затупил Кабан.
— Странице! — заорал Колобков и повернулся к Зубову: — Капитан, у тебя что, в роте все солдаты глухие?
— Обязанности я знаю, — пробурчал Кабан, — а страницу не помню.
Но Колобков уже перешёл к следующему.
Это был Медведев, боец, которого Колобков недолюбливал с того самого дня, как он появился в части. На то у подполковника были личные причины, но сейчас речь шла не об этом.
— Так, Медведев, ты у нас, стало быть, разводящий?
— Так точно, товарищ полковник!
— Ну скажи мне тогда, разводящий, — Колобок на мгновение задумался, выбирая вопросик позаковыристее, — а бывает ли такое в армии, что на посту нет часового?
— Никак нет! — ответил Медведев. — Пост трёхсменный, круглосуточный.
Колобков гадливо улыбнулся и обернулся к Зубову:
— А ты что скажешь, начкар?
— Не бывает такого, товарищ подполковник, — ответил капитан, — если только часовой не убит.
— А я вам докажу, что бывает, — торжествующе объявил Колобков. — Вот ты, Медведев, когда приходишь с караульным на пост, что делаешь в первую очередь?
— Выслушиваю доклад часового.
— Правильно! — кивнул Колобок. — А потом происходит какая процедура?
— Ну, часовой сдаёт пост…
— Без «ну», Медведев… Сдаёт пост. — Колобков поднял вверх указательный палец, призывая всех к вниманию. — И только часовой сказал, что он пост сдал, он уже не часовой, а караульный. А пока караульный не успел сказать, что он принял пост, он не является часовым. И вот в эту самую секунду часового на посту нет!!
Колобков обвёл бойцов уничтожающим взглядом и, развернувшись на каблуках, пошёл к выходу.
— Учите со своими бойцами устав, товарищ капитан! — сказал он напоследок.
— Товарищ подполковник, — заговорил Медведев, — а как учить устав, если света нет? А скоро стемнеет.
Колобков обернулся.
— Эх, Зубов, твои сержанты… младшие… даже не знают, что в караульном помещении есть отдельный генератор.
Он укоризненно покачал головой и наконец ушёл.
Без Колобкова, несмотря на тяжесть оружия, подсумков и бронежилета, бойцам сразу стало как-то легче.
Задачка, заданная Колобковым на разводе, не давала покоя Кабанову и на посту. Он доставал вопросами Сокола, вместе с которым им поручили охранять склад боеприпасов.
— Слышь, Сокол, — Кабан говорил тихо, чтобы не дай Бог никто не услышал — разговаривать на посту было запрещено, — а вот если сначала караульный скажет, что пост принял… в эту секунду всё будет нормально?
— Если караульный скажет, что пост принял, то в эту секунду на посту будет два часовых, потому что тот ещё не сдал.
— Ну два лучше, чем ни одного! — рассуждал Кабан. — Так ведь?
— А два не положено, — ответил Сокол, поправляя подсумок. — Только в особых случаях, типа как сейчас…
— Блин… всё-таки сложная фигня — этот устав! — Кабан смачно сплюнул на землю. — Сколько служу — хрен врубаюсь до конца.
— И хрен врубишься, — уверенно сказал Соколов, — для этого надо Колобком быть, не меньше.
Быть самим собой Кабану нравилось больше, превращаться в Колобка ему вовсе не хотелось…
Кабан задумался о чём-то своём, но тут в его мысли вмешался желудок, который сначала глухо буркнул, потом ёкнул, а через минуту стал подавать в мозг настойчивые сигналы о том, что бойцу не мешало бы облегчиться.
— Слышь, Сокол… Ты сметану сегодня в «чепке» ел?
— Не, я только сок пил с коржиком. А что?
— Да чё-то мне эта сметана, — Кабан поморщился и погладил рукой разбухший живот, — живот крутит.
— А чего в караулке не сходил? — ухмыльнулся Сокол.
— В караулке не хотел, — тяжело вздохнул Кабан.
— Ну так терпи теперь.
— Ну так терплю! — огрызнулся Кабан и снова погладил живот.
Желудок бойца отозвался зловещим бурлением. Ничего хорошего это не предвещало.
Уже было далеко за полночь, когда полковник Бородин, который сидел в своём кабинете при свечах, расставленных по разным углам, дозвонился наконец до диспетчера «Горсети».
— Диспетчерская. Слушаю, — услышал он в трубке заспанный женский голос.
Полковник представился и спросил, в какие сроки будут выполнены работы по восстановлению трансформатора.
— Какого трансформатора? — затупила диспетчер. — Ваша заявка принята, мастер будет завтра, во второй половине дня. Ждите.
— Девушка, ваши специалисты у нас уже были, — стал терпеливо объяснять полковник. — Они сняли трансформатор и увезли его на перемотку. Вот я и…
— Подождите, — ответила женщина, и в трубке послышались приглушённые звуки разговора.
Разговор продолжился через минуту.
— Вы говорите, что у вас были сегодня наши электрики и сняли трансформатор?
— Ну да! — начал раздражаться Бородин. — Вот я и хочу…
— Дело в том, уважаемый, что на демонтаж трансформатора нужно разрешение главного инженера, а он такого не давал. И у нас вообще сейчас на линии один мастер работает…
— Как один? — спросил полковник упавшим голосом.
— Вот так, — ответила диспетчер и зевнула, — и он будет завтра у вас. А трансформатор кто у вас снял, мы не знаем…
В трубке послышались долгие гудки. Бородин загнул такого мата, какого, наверное, в последний раз загибал в лейтенантские годы.
Выговорившись от души, он взял трубку внутреннего телефона и вызвал караульное помещение.
А в это самое время синий микроавтобус «Газель» остановился у забора части, недалеко от того места, через которое некоторые дерзкие военные ходили в самоволку.
«Электрики», сидящие в салоне, преобразились: вместо комбинезонов на них были камуфляжные костюмы. Тот, что ходил по части с чемоданчиком, сосредоточенно нацепил себе на пояс пару газовых гранат, проверил отмычки, сложенные в аккуратный кожаный футляр, нитяные перчатки и универсальный складной нож.
— Противогаз взял? — спросил он своего товарища Коляна.
Колян кивнул.
— Значит, так, — продолжил свою речь разговорчивый «электрик», — на всё про всё у нас час. Делаем всё быстро, но без суеты.
Сначала несём ящики к забору, потом я подгоню машину. Ну, с Богом!.
Они тихо вышли из машины, осторожно прикрыли дверцы и, действуя почти синхронно, подпрыгнули, зацепились руками за верхушку забора, подтянулись, перевалились на другую сторону и спрыгнули вниз. Высокая трава мягко приняла их. Кругом была полная темнота, только где-то сбоку моргали тусклые огоньки — лампочки возле караульных постов у складов.
По направлению к ним и направились подозрительные монтёры.
Кабану стало совсем невмоготу. Желудок, кишечник и вся остальная требуха бойца взволновались так, словно хотели выскочить наружу. Организм конкретно забил на своего обладателя, которому, согласно уставу, ни под каким видом нельзя было идти на поводу своих потребностей.
Острая нужда схватила часового за горло холодными клещами, Кабан только и мог, что мелко приплясывать на месте и тихонько посапывать от внутреннего напряжения.
— Сокол, всё, капец, — выдохнул он, — щас днище вырвет!
— А ты не думай об этом, — посоветовал ефрейтор, — через час нас сменят…
— Через час я сдохну! — прошипел Кабанов. — Сокол, может, я по-быстренькому?
— Нельзя на посту, — непреклонно ответил Соколов.
— А обделаться на посту можно?! — Кабан мелкими шагами засеменил в сторону кустов. — Сокол, ну пожалуйста!
— Чё ты ко мне пристал?
— Ну ты же ефрейтор! Старший по званию. — Кабан, казалось, говорит уже на последнем дыхании. — А рядовой всегда должен согласовывать свои действия со старшим по званию!
— Во как ты запел, дорогой! — усмехнулся Сокол. — А кто мне соплями этими по первости тыкал? А, Кабанчик… ладно, давай только махом…
Кабан исчез в одно мгновение, но через несколько секунд вернулся на полусогнутых:
— Сокол, бумага есть?
— Чё, майка короткая? — прикололся ефрейтор.
— Пошёл ты… О-ох.
Кабан исчез в кустах. Сокол остался один.
Он остановился у грибка, прислушиваясь к ночным шорохам, потом оглянулся по сторонам и решил пройтись вдоль ворот склада. Он вдруг услышал, как за его спиной шлёпнулся на землю какой-то предмет. Резко обернувшись, увидел, как прямо рядом с ним на земле валяется газовая граната, от которой поднимаются вверх, прямо на него, клубы белёсого газа. Боец почувствовал резкий запах, в глазах потемнело, но, прежде чем упасть на землю, он успел снять автомат и прохрипеть: «Кабанов, нападение на…»
Его вскрик утонул в шуршании листвы. К отрубившемуся Соколу из кустов неслышно скользнули две быстрые тени. Колян забрал у бойца автомат, а «разговорчивый», который в этот раз не сказал ни слова, стал возиться с замком и печатями. Когда с ними было покончено, «монтёр» из тюбика накапал масла в скрипучие петли и распахнул ворота склада.
Кабанов сделал свои дела, поправил штаны, вышел из кустов и направился к посту. Облегчённый организм чувствовал себя прекрасно, равно как и боец, которому он принадлежал.
— Ох, как заново родился, — пёрся Кабан сам от себя, — как будто каменюка с души свалилась…
Эти сравнения могли продолжаться ещё долго, если бы Кабанов не вышел на пост и не увидел бы на земле распростёртого Сокола.
Воздух вонял какой-то химией, от которой у Кабана сразу же защекотало нос. Он подбежал к товарищу и, наклонившись, стал тормошить Сокола за плечо.
Ефрейтор был жив, но находился в глубоком отрубе. Рядом с ним не было автомата, зато валялась оболочка химической гранаты — она-то и являлась источником едкой вони.
Кабан чихнул и вдруг услышал какой-то шум со стороны склада.
Стараясь не шуметь, Кабан снял с плеча автомат, осторожно передвинул предохранительную планку на одно деление вниз и клацнул затвором.
Оружие было готово к стрельбе.
Выставив вперёд ствол автомата, Кабан осторожно пошёл на шум, в любую минуту готовый нажать на спусковой крючок.
В караулке зазвонил телефон.
— Начкар капитан Зубов слушает!
— Полковник Бородин. Как дела?
— Всё в порядке, без происшествий, посты усилены. Всё тихо.
— Усильте бдительность. Есть информация, что электрики, которые сегодня ходили по нашим складам, вовсе не те, за кого себя выдавали. Доведи это до караульных.
— Есть, товарищ полковник.
— Всё. Удачи.
Зубов опустил трубку на рычаги и посмотрел на Медведева, который сидел за столом и листал караульный устав.
— Вообще-то, товарищ капитан, устав — книжка нудная, — сказал Медведев, с трудом сдерживая зевок.
— Конечно, это не детектив, — согласился Зубов, — но в отличие от детектива, Медведев, здесь каждая строчка кровью написана. Что называется, проверена практикой.
Снаружи, приглушённый стенами, до них донёсся короткий сухой треск автоматной очереди.
— Ты слышал? — вскочил с места Зубов.
— Так точно, — взволнованно ответил Медведев, — второй пост, кажется…
— Так хера ли ты сидишь? — Зубов отжал сигнальную кнопку и во всё горло заорал: — Караул, в ружьё!
Тревожно заголосила сирена, из спального помещения, один за другим, стали выбегать караульные с оружием. Через тридцать секунд боевая группа уже двигалась ко второму посту.
Кабанов шёл вдоль стены склада, пока не упёрся в тяжёлую створку распахнутой двери. Обойдя её, боец заглянул внутрь склада, где виднелся приглушённый свет ручных фонариков и слышался негромкий шум передвигаемых ящиков.
Свет стал приближаться, и Кабанов отошёл в тень и стал ждать. Со склада вышли два человека, которые тащили в руках длинный деревянный ящик. Оставаясь в тени, Кабан поднял автомат и направил его на злодеев.
— А ну-ка ящик на землю! — грозно скомандовал он. — Быстро!
Злоумышленники застыли как вкопанные, не выпуская ящика из рук.
— Что встали, вашу мать! — ещё громче заорал Кабан. — Ящик на землю, кому сказано!
«Электрики» резко выпустили ящик из рук, и тот с грохотом упал на землю. Кабан заметил, как рука одного из врагов потянулась к висящему у него за спиной автомату.
— А-а-а! — со всей дури заорал Кабан и, подняв ствол автомата повыше, дал короткую очередь над головами воров. — Оружие бросить!
Сами мордой в землю! Перехерачу вас всех, на хрен!
Автомат брякнулся на землю, «электрики» последовали следом за ним. Кабан остановился в нескольких метрах от них и, не опуская оружия, зло сказал:
— Только дёрнетесь, суки, мозги повышибаю!
Дёргаться воры и не собирались.
Послышались тяжёлые шаги множества сапог.
— Соколов, Кабанов, где вы? — послышался голос капитана.
— Сюда, товарищ капитан! — закричал Кабан. — Сокол — у грибка, ему помощь нужна.
«Калаш» приятной тяжестью лежал в руках, от него веяло теплом и запахом пороха. Кабан только сейчас осознал, что это такое — быть солдатом.
Сокол лежал в санчасти. Отравление было неопасным, но врач приказал полежать ему несколько дней.
Ефрейтор лежал в одиночестве и скучал, глазея в белый потолок.
Скрипнула дверь, и в палату вошёл Кабан, сжимая в руках пакет с гостинцами. Сокол заметил, что на погоны приятеля прицеплены новенькие ефрейторские лычки.
— Ну, привет, Сокол, как ты? — Кабан пристроил пакет на тумбочку и уселся на соседнюю койку.
— Нормально, — улыбнулся Сокол. — А чё это у тебя с погонами?
— А, Бородин постарался, — смутился Кабан, — за мужество и героизм… Так что теперь у нас в роте два ефрейтора.
— Слышь, — Сокол наклонился к Кабану и понизил голос, — а твоё мужество, случайно, в кустах не нашли?
Ефрейторы громогласно захохотали. В палату заглянула медсестрица Ирочка и погрозила им пальцем.