Итак, я вновь оказался в Швейцарии, в стране, объявившей еще на Венском конгрессе 1815 г. свой нерушимый и постоянный нейтралитет, подтвержденный Версальским договором 1919 г.

С историей этой весьма своеобразной страны я уже довольно детально ознакомился, готовясь в 1939 г. к своей первой «туристической» поездке.

Знание истории Швейцарии, как и других стран, для меня было важно, чтобы в беседах с моими «друзьями» и новыми знакомыми я мог показать не только свою «грамотность» в моей коммерческой деятельности, но и осведомленность относительно развития стран Европы и, в первую очередь, тех, которые я посетил и с которыми хотел установить деловые связи.

Приехав во второй раз в Женеву, я опять не мог налюбоваться красотами природы, архитектуры и нарядами этого прекрасного города. Жители любили украшать свои дома яркими флагами, а над окнами и балконами, в особенности на солнечной набережной озера, можно было видеть разноцветные тенты, спасающие все живое от яркого солнца.

На этот раз я вновь прогуливался по улицам Женевы, но, признаюсь, уже не просто как турист. Мне надо было уточнить указанный в задании, полученном из «Центра», адрес резидента – рю де Лозанна, дом 114. Я вновь прошел около скверика перед одной из замечательных гостиниц города, в которой, как утверждал во время поездки по городу экскурсовод, обычно останавливалась делегация Советского Союза во главе с Литвиновым, приезжавшая во время членства СССР в Лиге Наций на очередное заседание.

Вскоре я нашел нужный адрес и несколько раз прошел мимо интересовавшего меня дома. Я решил переждать некоторое время до встречи с резидентом, наблюдая за домом. Надо было убедиться, что ни за мной, ни за домом резидента не ведется наблюдение. Мне казалось, что если за иностранными туристами полиция могла устанавливать наблюдение, то мне важно в течение нескольких дней своим поведением доказать, что я веселый турист, и только.

Город жил беспечной, как мне казалось, жизнью. И в этот раз я мог наблюдать потоки автомашин, большинство из которых имели иностранные или дипломатические номера. Поговаривали, что в городе большую часть населения составляют иностранцы, а всего в Женеве в то время проживало якобы всего около 150 тысяч жителей.

В первый вечер следующего дня я решил посетить увеселительное заведение на главной площади, известное под названием «Мулен Руж» («Красная мельница»). Это решение я принял после того, как администратор гостиницы, хорошо помнивший меня, спокойного туриста, по первому моему пребыванию в гостинице, порекомендовал пойти в это заведение на хороший концерт.

«Мулен Руж». Когда-то это увеселительное заведение являлось излюбленным местом иностранных туристов в Париже. Именно там, по словам французов, впервые был исполнен «френч канкан», ставший знаменитым.

В Женеве заведение «Мулен Руж» было выполнено действительно в виде «Красной мельницы» – большого размера, с большим залом, с многочисленными столиками для посетителей. Здесь я побывал с несколькими иностранцами, проживавшими в гостинице, администратор забронировал нам хорошие места за удобно расположенным в зале столиком.

В переполненном посетителями большом зале был дан действительно очень хороший концерт, а затем начались ганцы. Народу было довольно много, и почти все танцевали. Танцевали и мы, приглашая дам. Нам очень понравились и закуски, вино и кофе, подаваемые по нашему заказу.

Один молодой симпатичный англичанин, участник нашего похода в «Мулен Руж», проживающий также в нашей гостинице, предложил мне на следующий день вечером посетить очень хороший вечерне-ночной бар-кафе с американским названием, которое я уже не помню. Он сказал, что там очень уютно и весело.

Мне было не до веселья, мои мысли были поглощены тем, что надо уже приступать к выполнению задания. В то же время я не должен был забывать, что в Швейцарии нахожусь в основном ради своего удовольствия, веселья, как богатый турист. Это подтверждалось и расписанием-программой моего пребывания здесь, составленного бюро путешествий английской фирмы «Кук». Выслушав предложение молодого англичанина, я высказал большое удовольствие и поблагодарил, дав согласие. Потом я не пожалел, что побывал там.

Когда мы, два молодых человека, пришли в ночное заведение, все хорошо расположенные столики были заняты. Для меня еще было непривычным, что за некоторыми из них сидели только молодые парни, а за другими – молодые девушки.

Осмотревшись, мы приняли решение занять места за свободным столиком, стоявшим несколько в стороне, а пока подойти к стойке бара и выпить что-либо покрепче.

Вскоре начался концерт. Среди выступающих была одна очень красивая балерина, которая не только танцевала, но и пела по-французски и по-английски. Она выступала абсолютно нагишом, умело закрывая свое обнаженное тело огромным веером. Те же, кто сидел, как мы, у стойки бара, видели ее неприкрытой. Эта балерина привлекла мое внимание и заинтересовала не столько танцами и пением, красотой и прекрасной фигурой, сколько своим поведением. Вскоре после исполнения своей программы балерина в весьма элегантном и модном платье появилась у стойки бара.

Молодой англичанин и я пригласили ее выпить бокал шампанского, а через некоторое время мы вместе с ней сели за резервированный нами столик. Новая знакомая очень хорошо владела английским и французским языками. Началась веселая беседа. Попеременно два молодых человека танцевали с той, которую вначале считали то ли американкой, то ли англичанкой. По некоторым произносимым ею словам мы решили, что она американка.

После одного из танцев мы сели вновь за наш столик, и вдруг совершенно неожиданно к столику подошел уже совсем немолодой мужчина. Обратившись к нам и скромно попросив разрешения ненадолго присесть к нам, пришелец обратился к девушке по-русски: «Танечка, как ты себя чувствуешь? Что-то я тебя давно не видел и, признаюсь, начал даже волноваться».

Тут же тоже по-русски был дан короткий ответ: «У меня все в полном порядке, я просто ездила в другие города».

Конечно, молодые люди «не смогли понять», о чем говорил мужчина, обращаясь к Мэри, так эта балерина представилась мне и моему напарнику. Ведь мы даже «не могли понять», на каком языке разговаривали приглашенная нами артистка и подошедший к столику мужчина.

Винсенте Сьерра обратился по-французски к незнакомцу и, извинившись, задал вопрос, на каком языке они только что разговаривали. В ответ услышал, что на своем родном языке, то есть на русском. Разговор затянулся, и, уже почти не танцуя, все участвовали, поддерживая беседу на всем нам известном французском языке.

Пожилой мужчина представился, назвав себя по имени и отчеству, тут же предупредив, что к нему можно обращаться не как к Владимиру Игнатьевичу, а просто как к Владимиру.

В дальнейшем из беседы выяснилось, что Владимир Игнатьевич уже давно живет в Женеве. Здесь он встретил и революцию, которая совершилась в России в октябре 1917 г. Вернуться к себе на родину он не пожелал. Живет и работает в своей небольшой мастерской по ремонту часов здесь, в Женеве.

Как выяснилось, Танечка приехала в Швейцарию пару месяцев тому назад из США. Ей захотелось попутешествовать по европейским странам, заработать немного денег и повеселиться. Она дочь русских эмигрантов, живущих уже давно за границей – вначале в Канаде, а затем в США, где она и родилась. Дома, в семье, все говорили в основном на родном, самом красивом русском языке, но, естественно, родители, она и брат хорошо знали английский и французский. Французский знали, потому что родители в Канаде жили во французской части страны, а английский пришлось изучать и хорошо усвоить уже всем, проживая в США.

Проведя хорошо вечер, новые знакомые условились встретиться вновь. Немного погуляв по городу, все разошлись. Мне, естественно, не пришлось больше с ними встречаться. Вскоре я, продолжив выполнение задания «Центра» в Женеве, должен был переехать в Монтре.

Считая, что я, богатый иностранный турист, уже вполне акклиматизировался и привык к нравам швейцарцев, убедившись, что за мной пет хвоста, я позвонил из телефона-автомата по сообщенному мне «Центром» телефону нашему резиденту в Швейцарии Шандору Радо, имевшему псевдоним Дора. Мы условились вечером встретиться у него на квартире.

При встрече и в дальнейшем при общении с Дора я, конечно, не назвал ему ни своей фамилии, ни имени, по которым был легализован по уругвайскому паспорту. В то же время, зная фамилию и имя резидента, я не предполагал, являются ли они настоящими. Только значительно позднее мне стало известно, что Дора жил в Швейцарии, а до этого и в других странах под своей настоящей фамилией. Именно ее мне и назвали в задании «Центра».

После нашего телефонного разговора я решил не возвращаться в гостиницу, а провести время за обедом в ресторане, а затем пойти в кино, чтобы уйти до окончания фильма. Мне казалось, и это решение, принятое мною, тоже обеспечивает определенную конспирацию.

Должен признаться, что, когда я направлялся на квартиру Дора, нервы были напряжены до предела. Ведь это была первая в моей разведывательной практике встреча с резидентом советской разведки, с которым, по сообщению «Центра», уже давно была прервана всякая связь. Почему? Ответить на этот вопрос я, естественно, не мог. Разговаривая по телефону с Дора, я тоже не мог поручиться, что у телефона наш резидент, а не заменивший его после возможного провала полицейский или даже представитель швейцарской контрразведки.

Только уже оказавшись в квартире Дора, я получил ответы на ряд мучивших меня вопросов. Но заявить, что услышанные объяснения меня полностью успокоили, не могу и по сей день.

Шандор Радо, возможно заметив мое напряжение, пояснил, что в его квартире помещается и контора общеизвестной фирмы. Поэтому у него бывало много посетителей, в том числе и иностранцев. Это пояснение, по его словам, должно было оправдать тот факт, что он назначил мне встречу у себя дома. Действительно, факты подтвердили в дальнейшем, что Шандор Радо уже давно занимался очень сложной и своеобразной работой по составлению различных географических карт и получал на их изготовление множество заказов от различных не только швейцарских, но и зарубежных газет и издательств.

Мне показалось, что мой приход, вернее, моя встреча с Дора для него была неожиданной, но тем не менее он был рад. Прошли годы, и мне удалось познакомиться с воспоминаниями резидента нашей разведки в Швейцарии, опубликованными в изданной в Военном издательстве Министерства обороны в 1973 г. в Москве книге Шандора Радо «Под псевдонимом Дора».

Признаюсь, многое в ней мне понравилось и даже заинтересовало. В то же время многое удивило, а некоторые, правда незначительные с точки зрения деятельности Шандора Радо, места даже оскорбили.

Прежде всего, меня крайне удивили заявления Шандора Радо о том, что уже в январе 1940 г. он установил связь с «Центром». По его словам, уже в декабре 1939 г. он установил связь с представителем «Центра», довольно молодой женщиной, представившейся ему под псевдонимом Соня (с. 61). При этом автор утверждает, что «примерно в начале января 1940 года с помощью Сони мы установили устойчивую связь с "Центром"» (с. 62).

Далее Шандор Радо указывает, что «в марте 1940 года "Центр" прислал через Соню радиограмму: "Директор предупреждал, что на этой неделе ко мне из Брюсселя прибудет некий Кент"» (с. 63). Подробно перечисляя задачи, которые «Центр» ставил перед Кентом, Дора прямо указывает, что «для оперативной работы самостоятельная связь с "Центром" имела первостепенное значение...» (с. 62).

Если утверждения Шандора Радо в его книге отвечают действительности, то почему в задании, полученном мною из «Центра», указывалось, что связь между «Центром» и Дора была давно прервана? Кроме того, если Дора был заранее извещен о приезде к нему из Брюсселя «некоего Кента», то невольно возникал ряд вопросов.

Во-первых, почему Дора принял меня как совершенно неожиданного посетителя и высказывал мнение, что он весьма рад, что, наконец «Центр» о нем вспомнил и решил восстановить связь?

Во-вторых, надо ли было «Центру» сообщать Дора о том, что Кент прибывает к нему из Брюсселя?

В-третьих, надо ли было в шифровке из «Центра» через Соню передавать точно, что «на этой неделе ко мне из Брюсселя прибудет Кент», а в то же время мне в письменном виде через «Метро» сообщать номер телефона, точный адрес, фамилию и имя Дора? Неужели «Центр» не мог обусловить точную нашу встречу в каком-либо нейтральном месте? Кстати, при моем направлении в Бельгию точно было определено место встречи с Отто, и ни ему, ни мне не были названы наши подлинные легализованные фамилии и имена. В случае же с Дора допускалась серьезная ошибка: назывались все подлинные данные, по которым наш резидент проживал в Женеве, был известен и во Франции, и в других странах.

Я могу понять возмущение Дора, высказанное в его книге. Цитирую дословно: «Однако меня очень беспокоило, что "Центр" дал Кенту, как и Соне, мой настоящий адрес. Это казалось мне довольно неосмотрительным. Если не было иного способа переслать мне шифр и прочие документы из-за трудностей поездок по воюющей Европе, надо было хотя бы саму встречу с Кентом устроить, не раскрывая моей личности и адреса. Я счел нужным тотчас же радировать в "Центр", что впредь возражаю против такого рода практики. Директор, по-видимому, признал этот протест справедливым, и в будущем подобное уже не повторилось» (с. 63).

Правда, у Дора встречается и ряд ошибок. Пока назову только одну. Он утверждает, что я пришел к нему на квартиру «без предварительного звонка по телефону» (с. 64). Видимо, память ему изменила, так как я, из осторожности, не исключая того, что потеря связи Дора с «Центром» произошла в результате возможного провала, как уже писал, позвонил ему по телефону и обусловил время встречи.

Итак, я уже в квартире Шандора Радо. Меня встретил хозяин квартиры, основной руководитель швейцарского агентства «Геопресс».

Шандор Радо показался значительно старше меня. Мне было тогда немногим более 26 лет, а ему, казалось, лет на 20 больше. Только позднее я узнал, что он родился в 1899 г., то есть в 1940 г. ему было немногим больше 40 лег.

При первой встрече Дора произвел на меня несколько странное впечатление. Мне казалось, что он должен быть, безусловно, весьма культурным, грамотным и начитанным человеком, и удивило то, что он не особенно опрятный. Трудно было найти объяснение этому. Можно было подумать, что это оправдано его материальным положением. В то же время он мне лично и в беседе с Соней, до того как мы с ним встретились, указывал, что «агентство печати "Геопресс", несмотря на то, что с началом войны его прибыли уменьшились, от коммерческого краха далеко» (с. 62).

Уже значительно позднее из различных литературных источников, а в первую очередь из книги самого Шандора Радо, я нашел объяснение не только его неопрятному виду, но и некоторой замкнутости в общении и, я бы даже сказал, какой-то стеснительности. При нашей встрече я мог думать только о том, что его сдержанность оправдана тем, что встречались впервые люди, ничего не знавшие друг о друге.

Прочтя многое, я пришел к другому заключению, которое, возможно, дает более точный. Шандор Радо в своей книге признает, что «отец и мать были из простолюдинов» (с. 14) и только впоследствии его отец разбогател, что позволило Шандору получить соответствующее образование. В 1917 г. он окончил гимназию и был направлен в офицерскую школу крепостной артиллерии. Дора подчеркивает, что эта «школа была единственной в Австро-Венгрии, в ней училась молодежь, главным образом, из богатых и знатных семейств» (с. 12). После окончания в 1918 г. офицерской школы он был направлен в «артиллерийский полк, где вскоре получил назначение в так называемое бюро секретных приказов» (с. 13). Вскоре еще молодой Шандор Радо поступил на заочные факультеты (юридический и государственных наук) Будапештского университета, полюбил труды Маркса и Энгельса. Он участвовал в «революции осенних роз», именно так называлась буржуазно-демократическая революция в Венгрии в 1918 г. Буржуазные деятели стремились сохранить королевскую власть, а солдаты и трудовые массы требовали установления республиканского строя.

Шандор Радо вступил в коммунистическую партию Венгрии в 1918 г. 21 марта Венгрия была провозглашена советской республикой, и затем он участвовал в защите республики. Не буду подробно останавливаться на ставших мне известными подробностях жизни человека, с которым я встретился в марте 1940 г. Должен, однако, еще указать на то, что 1 сентября 1919 г., после того как он пересек австрийскую границу, началась его долгая эмигрантская жизнь.

Живя в Вене, Шандор Радо приступил к учебе в Венском университете, в котором начал свою подготовку по географии и картографии. Кроме того, он публиковал военные обзоры в журнале «Коммунизмус», первый номер которого вышел вскоре после окончания войны в Европе. Затем он был организатором информационного агентства «Роста-Вин» («Роста-Вена»), обеспечивавшего, несмотря на все трудности, распространение на Западе информации о Советском Союзе.

Обо всем этом я узнал в основном из книги Шандора Радо «Под псевдонимом Дора». О том, что мне удаюсь узнать при наших встречах, я расскажу особо.

Оказавшись впервые в квартире Шандора Радо, после того как мы обменялись паролями, он познакомил меня со своей женой Леной. Втроем мы выпили по чашечке кофе, а затем удалились с Дора в его кабинет и продолжили деловые разговоры с глазу на глаз. Оставшись вдвоем со мной, Шандор, не уточняя сказанного в разговоре о своей жене, все же счел необходимым отметить, что она является его опорой, особо доверенным помощником в самые тяжелые периоды их совместной жизни. Признаюсь, хотя мы с Леной вместе пробыли очень мало времени, мне она в беседе на немецком языке очень понравилась, понравилась в манере держаться. Невольно сравнивая ее с Анной (Любовью Евсеевной Бройде), я подумал об огромной разнице не только во внешности, но и в общей культуре, конечно в пользу Лены.

Что касается самого Шандора Радо, то, сравнивая его с моим непосредственным начальником, резидентом Отто, я мог только выразить сожаление, что мне довелось работать не с ним, с Дора. Во всяком случае, из нескольких встреч, а их было немного, я мог понять самое главное, а именно: «Центр» абсолютно обоснованно оценивал швейцарскую резидентуру как весьма важную и ценную. Это давало мне возможность буквально с первых часов нашей встречи прийти к заключению, что, выполняя это задание, я действительно впервые приношу моей Родине и «Центру» значительную пользу.

Мое, может быть слишком поспешное, мнение о швейцарской резидентуре нашло подтверждение после войны во многих зарубежных публикациях. Правда, иногда слишком громко высказывали свое во многом правильное мнение об этой резидентуре в книге «Война была выиграна в Швейцарии» французские журналисты Аккос и Куэ. В Германии эта книга вышла под более правильным названием «Москва знала все». Безусловно, в ряде достигнутых Советской армией побед разведка играла значительную роль. Думается мне, что среди значимых резидентур советской разведки резидентура, руководимая Шандором Радо, сыграла немалую роль, но приписывать все в достижении победы, одержанной Советской армией, многонациональным пародом Советского Союза, только резидентуре в Швейцарии просто недобросовестно. Я знаю точно, что вплоть до 1944 г. Шандор Радо, пользуясь шифром, переданным ему по заданию «Центра», как и программой прямой радиосвязи, сообщал в Москву очень ценные разведывательные данные.

Вскоре, убедившись, что я действительно имею дело с резидентом советской разведки, к которому меня направлял «Центр», Шандором Радо, очутившись в его рабочем кабинете, я решил приступить к выполнению задания.

Перед тем как приступить к обучению Дора работе с шифром, я внимательно огляделся и увидел, что все в кабинете было буквально завалено книгами, различными географическими кар там и, маленькими кусочками бумаги тоже с изображением каких-то карт.

Мы сели за стол, с которого Дора предварительно убрал все, что на нем находилось, а я, оставяясь несколько в напряженном состоянии, достал из портфеля французскую книгу, которую «очень любил читать», а поэтому и захватил в Швейцарию. Эта книга и должна была служить основой для работы с шифровальным кодом.

Понимая, что встречи с Дора у нас в общем не предусмотрено много времени, я предупредил резидента, что, находясь в его кабинете, мы изучим все вопросы, которые требуют не только словесной беседы, но и тщательной документальной работы.

Передав Дора изъятую из портфеля книгу, я начал объяснять, как ему придется в дальнейшем работать с шифром. Я предупредил его, что сам текст радиограммы должен быть написан на немецком языке. При этом должна быть использована таблица, которую я по памяти написал на листке бумаги.

Мы работали в течение нескольких часов. Составив текст предполагаемой радиограммы, я медленно зашифровал ее, пользуясь переданными таблицами и самой книгой. Дора с достаточным вниманием следил за моей работой. После этого, выбрав книгу на немецком языке, находившуюся в кабинете, я попросил Дора зашифровать несколько отрывков из нее. Мне показалось, что резидент отлично справляется с поставленной перед ним задачей. Тем не менее, я успокоился только после того, как он уже без моей подсказки совершенно спокойно стал грамотно пользоваться шифровальным кодом. Это тоже отличало его от Отто, который, как мне было известно, так и не осилил шифр.

Много лет спустя в книге Шандора Радо «Под псевдонимом Дора» автор дает положительную оценку этой части выполнения моего задания. Он пишет: «Кент провел инструктаж детально и толково. Он действительно знал свое дело» (с. 65).

Кроме обучения Дора работе с шифровальным кодом я передал ему программу прямой радиосвязи с «Центром». При этом я поделился с ним и своим опытом, и мнением, относящимся к работе радиостанции. Рекомендовал передачи проводить непродолжительно и постараться часто менять конспиративные квартиры для работы раций, чтобы усложнить пеленгацию вражескими контрразведывательными органами.

Затратив немало времени на обучение Дора работе с шифром, мы распрощались, предусмотрев следующую нашу встречу в Лозанне. Лозанну я выбрал потому, что она была расположена близко от Монтре, где в соответствии с программой «Кука» я должен был разместиться в гостинице. Мне казалось, что встреча вне Женевы может быть более безопасной.

Перед тем как я покинул квартиру, Шандор Радо позвал свою жену Лену, чтобы попрощаться и с ней. Это тем более, что уже не предвиделась новая встреча.

На меня произвело очень приятное впечатление дружеское, любовное отношение между супругами. Вынужден признаться, что я даже позавидовал этому советскому разведчику, еще раз сильно переживая свое одиночество, на которое я буду обречен на все время моего нахождения на работе за рубежом. Не буду скрывать и еще одну, появившуюся у меня мысль. Как по-разному смотрят друг на друга и относятся друг к другу две семейные пары: Шандор–Лена и Отто–Анна. Чувствовалось, что Шандор Радо мне сказал правду, кем для него является Лена.

Обусловливая нашу встречу в Лозанне, я просил Дора подготовить информацию для «Центра». Ведь я не знал, что он поддерживает радиосвязь через Соню, а знал только, что ему надо подготовить передатчик и подобрать хороших радистов.

Запутанно прогуливаясь по улицам Женевы, стремясь исключить возможности слежки, я направился к себе в гостиницу. У входа я встретился с тем молодым англичанином, с которым мы вместе проводили время. На этот раз он показался мне весьма расстроенным. Мы решили зайти в бар и выпить по чашечке кофе. Сидя за столиком, англичанин, совершенно неожиданно для меня, доверительно сообщил, что он получил письмо из Лондона от своих родителей. В этом письме родители настаивают на его немедленном возвращении домой, так как ожидаются весьма опасные события в Европе. Задумавшись, молодой англичанин продолжил свой рассказ, указывая на то, что уже перед отъездом в Швейцарию отец и мать буквально умоляли его остаться, так как, по их мнению, «странная война» должна в скором времени превратиться в настоящую. Они подчеркивали, что даже в том случае, если еще некоторое время сохранится «странная война», будут очень затруднены переезды через границы.

Выслушав все сказанное, я невольно подумал, что сложность моей поездки в Швейцарию для выполнения задания «Центра» мы с Отто расценивали правильно и поэтому тщательно вели к ней подготовку. Я не знал, как следовало поступить. Для пребывания в Швейцарии в соответствии с намеченной и оплаченной программой «Кука» у меня оставалось еще несколько дней. Именно в эти дни я должен был встречаться с Дора. Не сомневаясь в правильности, я принял решение не изменять имеющейся у меня программы, но все же при встрече с Дора посоветоваться и с ним.

Успокаивая англичанина, я порекомендовал ему зайти в консульство или посольство Великобритании и посоветоваться там по этому вопросу. Полученная консультация внесет необходимую ясность. Я сказал, что еще попытаюсь предпринять небольшое путешествие по стране. При этом подчеркнул, что, поскольку моя страна не является участником войны в Европе, мне лично нечего опасаться.

Через день я переехал из Женевы, как это предусматривалось программой, в Монтре. В этом курортном городе я остановился в прекрасной гостинице. Начался апрель 1940 г. Меня крайне удивило, что в это время года в расположенном перед гостиницей небольшом парке уже цвели очень красивые розы, а также много других ярких цветов.

Не успел я еще расположиться в уютном номере, как услышал предложение принять участие в праздновании дней католической Пасхи. Сразу принять его я не мог и попросил дать возможность подумать.

До намеченной встречи с Дора оставалось несколько дней. Мне посоветовали посетить зимний курортный городок Гстат. На это предложение я ответил утвердительно, так как два дня пребывания там было предусмотрено и в программе моей туристической поездки. Именно исходя из этой программы мною и был подобран соответствующий день встречи с Дора.

Гстат поразил меня. Поднявшись на фуникулере, я очутился в настоящих зимних условиях, хотя воздух был довольно теплым. Почти сразу же понял, почему в бюро путешествий «Кук» мне посоветовали захватить с собой более теплый спортивный костюм. Снежные горы, повсюду снег, в то время как внизу, в Монтре, уже цветут розы! Трудно было поверить этому, хотя у меня был уже некоторый опыт, полученный еще при посещении в Норвегии спортивной площадки недалеко от Осло.

Кроме того, в первый свой приезд в Швейцарию я побывал на знаменитой горе Юнгфрау (высота 4158 метров). Тогда на эту гору были организованы экскурсии. Предварительно в гостинице всем выдали пакеты с сухим пайком, предупредив, что кофе и другие напитки можно будет получить в кафе на горе.

Мы доехали до площадки, где уже стояло несколько автобусов и автомашин. Здесь был предусмотрен для подъема на вершину специальный лифт, размещенный в горе. С помощью этого лифта мы и поднялись на вершину Юнгфрау.

В отличие от Гстата на вершине Юнгфрау не было гостиниц. Сюда приезжали только на экскурсии. На горе, покрытой вечными снегами, можно было покататься на санях с собачьей упряжкой, осмотреть очень красивую, расположенную внизу местность с помощью специальной, весьма мощной подзорной трубы, установленной на крепко закрепленном треножнике.

На вершине Юнгфрау всем экскурсантам выдали не только специальные очки, предохраняющие от солнца, но и потребовали, чтобы те смазали кожу лица и рук специальной мазью, предназначенной для исключения возможности получить солнечный ожог.

Экскурсия на Юнгфрау произвела огромное впечатление на всех ее участников. Очень приятно и весело было на вечном снегу. Красивый вид был и во вращающейся по кругу подзорной трубе. Всех экскурсантов очень удивило тогда только одно: зачем в гостинице выдали сухой паек, к которому мало кто из нас притронулся. На вершине Юнгфрау можно было хорошо поесть, выпить крепкого кофе и другие крепкие и прохладительные напитки. Только увидев цены в кафе, стало понятно, почему гостиница выдала нам то, за что было уплачено по туристической программе. Большинство иностранных туристов было снабжено программами различных бюро путешествий.

Уже за обедом у меня наладились отношения с новыми знакомыми, проживающими в гостинице. За столом у нас было восемь мест, все они были заняты. Знакомство продолжалось все дни моего пребывания на высотном курорте.

Из бесед я узнал много интересного. Мне как-то показали пожилого мужчину, все время прогуливающегося в спортивном костюме. Иногда его можно было видеть на лыжах. Он здесь проживал со своей семьей. Мой собеседник сообщил, что этот мужчина – немец из очень видной семьи. В Германии за проявленное им резко отрицательное отношение к Гитлеру, его окружению и проводимой им политике не только предпринимали все возможное, чтобы преследовать его, но и сейчас, после того как он эмигрировал в Швейцарию, немецкие фашисты делают все для того, чтобы вынудить его покинуть Швейцарию и насильственно заставить вернуться в Германию, где его ждет самое большое наказание.

В молодости я любил лыжный спорт. Одно время я пользовался возможностью участвовать в принятых в армии тренировочных занятиях. Тогда лыжники довольно быстро скользили на лыжах за бегущей впереди их лошадью, оснащенной довольно длинными своеобразными вожжами, за которые нужно было крепко держаться. И вот я решил немного покататься в Гстате. Конечно, я не хотел рисковать и спускаться на лыжах со специально оборудованных возвышенностей типа высоких трамплинов. Рисковать мне было нельзя, я не имел права забывать, кем я являюсь на самом деле.

Прогуливаясь на лыжах, я присоединился к небольшой компании молодых людей. Раскрасневшиеся лица очень симпатичных юношей и девушек привлекли мое внимание. Все держались мило и просто. С одним парнем и двумя девушками я познакомился поближе. Они тоже приехали в Гстат на несколько дней. Мои новые знакомые планировали принять участие в организуемых в Монтре пасхальных торжествах. Я сообщил им, что живу в Монтре в гостинице и уже дал согласие на участие в этих торжествах.

Вечер мы провели вместе. Наутро мои знакомые собирались принять участие в спуске с трамплинов. Я извинился, признавшись, что не смогу принять участия в этом виде спорта, объяснив, что у себя «на родине» никогда не имел возможности заниматься лыжным спортом. Правда, на самом деле я даже не знал, практикуется ли в «моей стране», Уругвае, лыжный спорт.

Перед обедом молодые люди встретились вновь, прежде чем сесть за наш стол. В холле у бара они выпили аперитив. Одна из девушек, смеясь, сказала, что Винсенте умница, что не пошел с ними спускаться с гор, так как очень многие падали, а кто-то даже повредил себе ногу и руку. Тут же мне пояснили, что в Гстате это не страшно. Здесь есть квалифицированные врачи. Тут же подчеркнули, что по непонятным причинам к врачам мало кто обращается в подобных случаях, а предпочитают обращаться к «костоправам», знахарям.

Эти дни промелькнули быстро, и надо было возвращаться в Монтре, а затем в Лозанну, где была назначена встреча с Дора. Уезжая из Гстата, я попрощался с моими новыми знакомыми, выразив надежду, что мы еще увидимся.

Вернувшись к себе в гостиницу, общаясь с дежурным администратором, беседуя с ним о моей поездке в Гстат, я убедился в том, что и она имела большое значение в подкреплении моей легализации.

По совершенно понятным причинам, убежденные в том, что Дора еще и тогда не должен был знать ни паспортной фамилии Кента, ни названия той гостиницы, в которой он остановился не в Лозанне, а в Монтре, мы встретились в обусловленном месте в Лозанне. Мы долго прогуливались по городу, пообедали в ресторане, я проводил Дора на вокзал к поезду, отправление которого в Женеву уточнил заранее по расписанию. Убедившись, что Дора сел в поезд и уехал, я решил немного еще походить по городу, чтобы на вокзале появиться незадолго до отхода поезда в направлении Монтре.

Эти часы были проведены не напрасно. Дора, предвидя, как он мне в этом признался, что прямую линию связи он установит по рации еще через некоторое время, просил меня передать в «Центр» все, что он мне расскажет. Действительно, он передал для «Центра» очень много интересной информации. Правда, не уточнял ни должностей, ни фамилий своих источников, по указывал на то, что у него имеются надежные связи в кругах работников Лиги Наций, имеются и другие, очень важные источники, в том числе среди весьма «значимых» немцев, которые поддерживают связь со своими друзьями, видными офицерами немецкой армии, вплоть до генерального штаба и военного министерства. Он указывал и на то, что его связи распространяются на некоторых англичан, французов, швейцарцев.

Возможно, только показалось, а быть может, это было вполне обоснованно, что Дора стал относиться ко мне с большим доверием.

Знакомясь по рассказам Шандора Радо с его резидентурой, я ощущал, что уже первая моя оценка была совершенно правильной. Я убеждался в несравнимости нашей резидентуры со швейцарской, а также в том, что уже накопившаяся у Дора информация и та, которая поступит к нему в дальнейшем, имеет большое значение для Москвы.

Тот факт, что Дора не называл мне фамилии и точные места работы его источников, меня не смущал. Я считал, что он и в этом отношении поступает абсолютно правильно. Этот пример я широко использовал в своей работе в дальнейшем. Признаюсь, даже Отто и Андре я старался не раскрывать точные данные о моих источниках. Я считал возможным сообщать их в зашифрованном виде только в «Центр». Не исключена возможность и того, что это вызывало у Отто плохое отношение ко мне, хотя он старался его скрывать.

Между прочим, Дора мне доверительно рассказал о своем пребывании в Советском Союзе и о том, как совершенно неожиданно он принял предложение начать помимо работы по основной специальности, которую очень любил, разведывательную работу. Конечно, он не сообщал мне, с какой целью побывал там, с кем встречался, кто и при каких обстоятельствах приобщил его к совершенно для него новой деятельности. Уже почти перед завершением нашей встречи Шандор Радо поинтересовался, когда я был последний раз в Москве, какова там обстановка, ждут ли возможности немецкой агрессии. Вдруг, совершенно неожиданно, он поинтересовался, знаком ли я лично с Урицким. Постоянно настороженный, я сделал вид, что даже впервые слышу эту фамилию.

В то же время с Семеном Петровичем Урицким я был знаком еще в то время, когда не знал, что он имеет отношение к Главному разведывательному управлению. Он производил на меня очень хорошее впечатление. Я уже через много лет после окончания войны, встретившись с его дочерью на квартире моего двоюродного брата в Москве, часто разговаривая об ее отце и вместе с ней переживая его ничем не оправданную смерть, всегда вспоминал те его качества, которые на меня особо подействовали при нашем знакомстве. Конечно, при встречах с Дора я не знал того, что сам С.П. Урицкий пал жертвой репрессий, а его жена и дочь тоже были репрессированы. Реабилитация пришла поздно, они вновь получили разрешение на проживание в Москве. Вскоре мать, то есть жена Семена Петровича, была помещена в дом престарелых ветеранов партии, где и скончалась. У дочери жизнь сложилась нелегко, и она умерла еще довольно молодой. Не знаю, сейчас жива ли единственная представительница рода Урицкого, его внучка.

Из разговоров с Шандором Радо я узнал, что в Швейцарии он живет и работает по своей специальности сравнительно недавно, а до этого долгое время жил в Париже, где у него было картографическое агентство «Инпресс». Он интересовался и тем, как идет сейчас жизнь в Бельгии. Меня этот вопрос несколько удивил, ибо я не знал, что ему известно, что я прибыл из Брюсселя к нему. Повторяю, ни до встречи с Дора, ни во время встречи с ним я ничего не знал о якобы существовавшей связи его с некоей Соней и о том, что через нее он узнал о моем приезде, и именно из Брюсселя. Признаюсь, эти факты меня невольно волновали, и мое состояние становилось более и более напряженным. Уже много лет спустя, когда я прочитал о наличии связи между Дора и Соней в книге Шандора Радо (с. 61–63) и о том, что именно через нее он был предупрежден о моем приезде к нему, у меня возникло много вопросов.

Во-первых, почему перед поездкой Кента в Швейцарию, «Центр» не счел нужным предупредить об этом? Неужели работники «Центра» не понимали, что без этого предупреждения у меня возникает тревога, вызванная предположением о возможном провале в резидентуре, с которой уже давно потеряна связь?

Во-вторых, почему в даваемом мне задании повторялись вопросы, которые уже были разрешены ранее и о которых по поручению Дора Соня докладывала в «Центр»? Я имею, в частности, в виду вопрос о возможности живой связи с «Центром» через Италию (с. 62).

Прошло уже слишком много лет, всей полученной информации от Дора я не запомнил, но мне хорошо помнится, что уже в марте-апреле 1940 г. он указывал на то, что имеет достоверные данные, что «странная война» весьма скоро придет к концу. Подчеркивая возможность начала боевых действий фашистской Германии против западных держав, он указывал, что война эта не является самоцелью Гитлера. Нет никаких сомнений, говорил он, что фашисты планируют агрессию против Советского Союза. Полученной по этому вопросу информацией от «немецкого источника» он как бы подчеркивал тот факт, что немецкие солдаты в достаточно крупных контингентах проходят тренировку в высокогорных районах. Возможно, они готовятся к захвату Кавказа не только для обеспечения Германии горючим, но и для дальнейшего обеспечения их прорыва в страны Азии. В принципе соглашаясь с ним, я подчеркнул и то, что мне уже стало известно, что французские генералы, находясь в Африке, тоже готовят армейские подразделения для захвата Кавказа. Однако, с их точки зрения, это должно было исключить возможность прорыва немцев в страны Азии, и в первую очередь в Турцию, Афганистан и Иран.

Рассматривая вопрос об «изгнании» Советского Союза из Лиги Наций, Дора высказал мнение, что это объясняется исключительно стремлением Великобритании и Франции всем доказывать свое желание сближения с Германией и понимания политики Гитлера, направленной на завоевание территории Советского Союза, то есть согласно интересам этих держав направить военные действия Гитлера только против СССР, прекратив полностью агрессивные действия на Западе.

Интересным было еще одно сообщение Дора, которое я услышал в первый раз. По его словам, бывший военный министр Германии Вернер Бломберг был истинным любимцем и Гитлера, и Геринга. Лучшим доказательством этого являлось то, что они выразили согласие быть свидетелями на его свадьбе с малоизвестной немкой, чуть ли не его бывшей секретаршей. Сам Вернер Бломберг происходил из немецкой знатной аристократической семьи, а влюбится в простую, но якобы очень красивую и, по словам Вернера Бломберга, весьма культурную женщину. Свадьба, хотя и не была очень пышной, прошла хорошо. И вот настал день, когда Адольф Гитлер в 1938–1939 гг. планировал начать войну. Военному министру надо было подписать соответствующий, разработанный штабистами по указанию фюрера план. Совершенно неожиданно для давнишнего своего «друга», Адольфа Гитлера, Вернер Бломберг якобы отказался, вопреки распоряжению фюрера, впервые не выполнив его, подписать этот документ.

Дора сказал, что ему стало известно, будто Вернер Бломберг резко возразил Гитлеру в беседе с ним, заявив, что будущую войну нельзя подготовить за пять-шесть лет, на это потребуется значительно больше времени. До этого Германия, по его мнению, не сможет одержать планируемую победу. Это тем более, что Германия должна учитывать вынужденность вести военные действия на двух фронтах, на Востоке и на Западе.

После этой беседы, возмутившей Гитлера, с помощью Геринга и Гиммлера, по данным, сообщенным Дора одним из его надежных источников, было инспирировано требование «генералов Третьего рейха» о немедленной отставке военного министра. Мотивом к подобному требованию должно было послужить решение Вернера Бломберга в нарушение всех принятых в аристократических кругах правил выбрать себе в жены женщину чуть ли не самого легкого поведения.

Уже было забыто, что на основе существовавших дружеских отношений именно Гитлер и Геринг по просьбе Вернера Бломберга были свидетелями его бракосочетания. В результате раздутой кампании военный министр Вернер Бломберг был уволен из рядов вооруженных сил Германии с нанесением ему всяческих оскорблений.

Во время встречи с Дора на мой вопрос, заданный от имени «Центра», каковы его финансовые дела, он пожаловался, что в данное время они стали резко осложняться, а для проводимой разведывательной работы нужны средства. Я обещал доложить об этом «Центру» и найти возможность переправить ему деньги. При этом я задал ему вопрос: «Не опасно ли будет для него, если деньги будут направлены из какой-либо не воюющей еще страны через один из банков переводом в адрес Шандора Радо?» Дора мне ответил, что он получает переводы за те работы, которые он выполняет для различных иностранных печатных организаций и даже от отдельных ученых. Никто не обратит, по его словам, в данное время никакого внимания на поступление перевода.

Вернувшись в Бельгию, я обо всем доложил через Большакова «Центру». Только получив согласие «Центра», выбрав совместно с Отто наиболее благоприятный для этого банк, я от имени Антонио Гонсалеса направил определенную сумму, но о самом переводе и о сумме переведенных Шандору Радо денег я докладывал «Центру». Сразу хочу оговориться, что фамилию отправителя денег Отто не знал.

Прошло много лет с тех пор, как я по-дружески расстался с Дора. Я уже знал из разных источников, что резидентура под его руководством просуществовала примерно до сентября 1944 г. Затем Дора с женой, даже не простившись со своими детьми и свекровью, бежал во Францию, чтобы там встретиться с представителем «Центра». Только 24 сентября 1944 г. Шандор Радо с женой с помощью французского движения Сопротивления добрался до Парижа, где, как мне удалось выяснить из печати, он встретился с Отто и вместе с ним должен был вернуться в Москву. Они вылетели на одном самолете. С чувством несдерживаемого волнения и возмущения я прочитал в книге Леопольда Треппера следующее, цитирую дословно: «На протяжении всего полета в Москву я все не мог отделаться от мыслей о побеге Радо. Я точно знал, что свою миссию он выполнил блестяще, выше всех ожиданий, знал, что ему решительно не в чем упрекнуть себя... Действуя в Швейцарии, он в большой степени способствовал приближению победы. Однако именно в силу глубокого знания фактов, реализма оценок, присущих ему как ученому, Радо предполагал, что, невзирая на победу, в царстве НКВД никаких перемен не произошло. Он отчетливо предвидел судьбу, ожидавшую его в Москве. Не испытывая никакого энтузиазма от перспективы закончить жизнь в одном из сталинских застенков, он исчез в Каире, предварительно позаботившись о безопасности своих детей и жены в Париже» (с. 290).

В примечании автора на той же странице указывается: «Свобода Шандора Радо была недолгой. Он спрятался в одном английском лагере, но Москва немедленно и энергично потребовала его выдачи... Через несколько месяцев после его "побега" за ним прибыли агенты НКВД, и вскоре рука дьявола раздавила его».

Эта цитата из примечаний автора, как я считаю, является подтверждением того, что я уже слышал раньше: ради спасения своей порочной личности Леопольд Треппер был готов на любое действие. Именно он, давая показания в НКВД, указал, что Шандор Радо бежал в Каир, боясь преследования в Москве.

Читая книги Леопольда Треппера и Шандора Радо, я впервые нашел подтверждение тому, что предполагал ранее, а именно: оба автора встречались в Париже после освобождения его союзниками от фашистских оккупантов. Встретившись и получив от советских представителей в Париже подтверждение своей принадлежности к советской разведке, они «откровенно» делились мнениями о своей разведывательной работе и о тех, с кем работали.

В это время, конечно, Леопольд Треппер – Отто, не мог себе даже представить, что произошло с Кентом. Жив ли он остался вообще? Или уже убит фашистами, гестаповцами, которые вывезли его из Парижа? Конечно, он не мог предположить, что вскоре после его бегства из гестапо Кенту удалось завербовать начальника зондеркоманды «Красная капелла» Паннвица, а тем более, что в результате этой вербовки и проделанной совместной работы на пользу Советского Союза они – Папнвиц и я, Кент, – готовили материалы для доставки в Москву, куда вместе намечали прибыть сразу после окончания войны. Он делал попытки еще в Париже нагрянуть в здание, где размещалась зондеркоманда, с тем чтобы похитить компрометирующие его, Отто, материалы, в первую очередь его следственное дело гестапо.

Именно убежденность Леопольда Треппера в том, что меня уже нет в живых, или, во всяком случае, в том, что я никогда не вернусь в Москву, послужила для него оправданием той клеветы, которую он возводил против меня, в том числе и в беседах с Дора.

Приведу один неоспоримый факт. Шапдор Радо в своей книге прямо пишет, цитирую дословно: «Уже после войны мне стало известно из печати, что в конце 1911 года группа Кента в Брюсселе была обнаружена и схвачена немецкой контрразведкой, но Кенту удалось скрыться и бежать во Францию. В конце концов гестапо все-таки выследило его там и арестовало.

Арест Кента впоследствии отозвался тяжелым ударом по швейцарской группе: он многое знал и, смалодушничав, кое-что выдал гестапо» (с. 66).

Это высказывание Шандора Радо основано на вымыслах Отто. О полученном мною задании знали только Отто и я. На следствии в гестапо я пытался в самом начале опровергнуть мою разведывательную деятельность. Только после изобличения показаниями Боба, Хемница и самого Отто я был вынужден признаться, что я – это Кент.

О своей поездке в Швейцарию по заданию «Центра» я ничего не показывал, основываясь на том, что у гестапо нет для этого никаких оснований и оно не могло это узнать из каких-либо источников. И вот однажды уже в Париже, куда я был доставлен из Главного управления имперской безопасности из Берлина, мне был задан вопрос о том, к кому точно и с каким заданием в 1940 г. я ездил по заданию «Центра» в Швейцарию. Больше того, требовали, чтобы я назвал код, которому обучал нашего резидента в Швейцарии, и сообщил его точный адрес. На одном из допросов присутствовали двое – якобы муж и жена, которым гестапо поручало поехать в

Я понял, что в части моей поездки в Швейцарию показания в гестапо мог давать только Отто. Прошло более двух лет, и Отто, видимо, не мог вспомнить фамилию резидента и его адрес, которые в свое время он знал, так как мы вместе изучали задание «Центра». В то же время шифровальный код Отто не понимал, так как его изучал в самом начале, еще до моего отъезда в Швейцарию, только я. Однако Отто знал то, что мною была направлена в Швейцарию определенная сумма денег через рекомендованный им банк. Он и об этом дал показания в гестапо.

Гестапо не знало, мог ли я сохранить все в памяти. Этим я решил воспользоваться и дал соответствующие показания: адрес резидента и его фамилию я не помню, забыл я и шифровальный код, которому его обучил, забыл и фамилию, по которой я сделал перевод. Присутствующих при моем допросе Герингом мужа и жену, готовящихся к поездке в Швейцарию, после моих показаний интересовали вопросы самой поездки в Швейцарию для иностранцев, порядок найма номеров в гостинице, а в части самого резидента их интересовало, на каком языке мы с ним говорили. Я сказал, что говорили мы с ним на французском языке, я лично не могу определить, на каком из иностранных языков он еще говорит.

В этой части клеветы в мой адрес я не могу обвинять Дора, ибо он лично выдумать то, что я давал показания в гестапо о его резидентуре, не мог. Безусловно, эта версия была подсказана ему в беседе с Отто.

Лучшим доказательством того, что я не давал никаких существенных показаний о моей поездке по заданию «Центра», являлось то, что Шандор Радо проработал в Швейцарии до сентября 1944 г., а я ведь был арестован гестапо в начале ноября 1942 г. и следствие, по-существу, закончилось в первой половине 1943 г.

Да, явно нервничая, я прочитал попавшую мне в руки книгу Шандора Радо «Под псевдонимом Дора», не только по уже приведенному примеру, но и по ряду других вопросов, касающихся меня. Остановлюсь на них.

Очень удивило то место в книге, где автор описывает мою внешность (с. 64) и после выдуманного утверждения о моей чрезмерной самовлюбленности дает оценку моим, обнаруженным им, отрицательным качествам, а именно моему «наставническому тону» и тому, что «мнил себя важной персоной». Шандор Радо прямо указывает, что ему «такие люди не по душе» (с. 65). Спрашивается, если это действительно так, то чем же можно объяснить наше дружеское прощание? Я и в данном случае обвиняю в этой клевете не Дора, а Отто, который, судя и по его книге, приписывает эти качества мне. Приводимое же автором описание внешности Кента, не отвечающее действительности, я первоначально относил к его нежеланию нарушить конспирацию, хотя прошло уже много времени и я, Кент, закончил свою разведывательную деятельность, подвергся у себя на родине незаслуженному преследованию, а ко времени издания в Москве этой книги жил под своей настоящей фамилией, никем не опознанный, в Ленинграде.

Однако кое-что из воспоминаний Дора меня не только удивило, но и предельно возмутило. Во-первых, он не подтверждает получение денег, направленных ему из Брюсселя мною по заданию «Центра». Во-вторых, он стал на путь прямой клеветы и выдумки, утверждая, что еще в Женеве после окончания его обучения шифру я попросил у него одолжить мне денег (с. 65), мотивируя это тем, что «из-за рискованной дороги не захватил с собой крупной суммы, а взял лишь необходимое, надеясь, что на обратный путь он займет деньги» у него, Дора. Это место является, как и ряд других, чистейшей клеветой. Сам автор книги подчеркивает сложность совершаемой мною поездки в Швейцарию с пересечением двух государственных границ. Какую выгоду я хотел получить для себя? Я получал в Брюсселе достаточную «зарплату» для того, чтобы нормально, даже хорошо жить. Правда, я тратил часть ее и на свою работу, оплачивая ряд встреч, транспортные расходы, квартирную плату и т.д. Но я никогда в своей жизни не думал о создании для себя каких-то капиталов. Что касается поездок в Швейцарию, как в первый раз туристом, а во второй по заданию «Центра», я, как неоднократно указывал, в бюро путешествий «Кука» составил подробную программу расписание своего пребывания в Швейцарии и оплатил заранее все виды транспорта – от Брюсселя до Женевы, из Женевы до Монтре и по другим городам страны, все номера, предоставляемые в гостиницах, питание и даже заплатил за ряд увеселительных мероприятий, в том числе за посещаемые театры и музеи. Кроме того, в доказательство, что и на этот раз моя поездка носит чисто увеселительный, туристический характер, я поменял значительную сумму бельгийских франков на долларовые чеки бюро путешествий, которые могли служить для оплаты всех моих расходов дополнительно к тем, которые входили в программу «Кука» или для размена на швейцарские франки. Эта чековая книжка должна была служить доказательством того, что «уругваец» достаточно богат. Кроме того, сейчас я уже не могу точно утверждать, это можно сделать только по моему отчету ГРУ, но мне кажется, что, услышав от Дора о его финансовых затруднениях, я передал ему некоторую сумму в долларах при моей последней встрече с ним. Допустим, что память мне изменяет, и я при встрече с Дора не передал ему никаких денег, но все же возникает вопрос: зачем понадобилась клевета на меня, того, кто обеспечил ему прямую связь с «Центром», что позволило, между прочим, как я установил в различных публикациях, резиденту в Швейцарии получать через представителей «Центра» деньги после того, как я переслал их ему из Брюсселя.

Я не смогу дать опровержение всему, что Шандор Радо с помощью «дружеских» рассказов Отто позволил себе клеветать на меня, но хочу еще остановиться на одном небольшом эпизоде.

Я не говорю о том, что Лора ошибочно утверждает, что я из Женевы уехал в Лозанну, где остановился в гостинице. Ему действительно было неизвестно, что я остановился не в Лозанне, а в Монтре, но с целью наибольшей конспирации встречу с ним я назначил именно в Лозанне. Возникает очередной вопрос: зачем понадобилось Дора в его книге писать, что «Кент потащил меня, ради знакомства, в ночное кабаре. Отказываться было неудобно: как-никак человек проделал трудный и небезопасный путь, чтобы помочь, научить; к тому же мы оба были, как говорят, товарищи по оружию» (с. 155)?

Для меня этот эпизод из воспоминаний Дора является абсолютно необъяснимым. Неужели он должен был служить цели, избранной Отто в его книге «Большая игра», представить меня как гуляку, человека легкого поведения, любителя весело жить? Как мог честный человек, каким я считал и продолжаю считать Шандора Радо, пойти на подобные вымыслы? У любого читателя его книги может возникнуть вопрос: как же могли два разведчика, встретившись в Лозанне, направиться в ночное кабаре, когда надлежало одному добраться еще из Лозанны в Женеву, а второму – к себе в гостиницу в Монтре? Могли ли они согласиться с нарушением элементарных требований, предъявляемых к разведчикам, – соблюдать все меры предосторожности, чтобы не допустить случайного провала?

Временно прекращая анализ книги Шандора Радо, хочу все же сделать еще один вывод. Я до сих пор уверен в том, что Шандор Радо был прекрасным разведчиком, честным человеком, каким он мне казался с первой нашей встречи. Зачем же ему понадобились все эти измышления? Не является ли это результатом его плохой памяти, или же он попал под влияние Отто, стал ему доверять во всем, в том числе и в возводимых против Кента небылицах?

Убежден, что, прочитав до конца мои воспоминания, любой читатель многое поймет и даст правильные оценки сказанному мною и моими бывшими соратниками по разведывательной работе.

Мне предстояло вернуться в Брюссель, и не только приступить к исполнению обязанностей заместителя Отто, но и вновь вступить в общение с бельгийцами, с которыми меня уже связала жизнь. Мне было очень важно иметь возможность правдиво рассказывать моим будущим собеседникам о моей поездке в Швейцарию.

Если в первый свой приезд в Швейцарию молодой «уругваец» Винсенте Сьерра не сумел побывать в столице, в Берне, то на этот раз по настойчивому совету клерка из бюро путешествий в программу поездки было включено и посещение этого города и ряда других памятных мест этой прекрасной страны. Посетив Берн, я не жалел, что побывал в этом одном из наиболее старинных городов Швейцарии.

Выполнив задание «Центра», я должен был торопиться со своим возвращением в Бельгию, а точнее, в Брюссель. Мне казалось, что я имею право гордиться тем, что в сложных условиях я выполнил это задание с успехом. Очень хотелось доложить об этом «Центру».

Моя поспешность с возвращением в Брюссель приобрела действительно огромное значение. Вскоре после моего приезда фашистские войска начали боевые действия на Западе, и одной из первых стран, подвергшихся агрессии, как мы и ожидали, явилась Бельгия.

Когда я предъявил швейцарским пограничникам и таможенникам уругвайский паспорт, они очень внимательно посмотрели на меня, видимо проверяя, соответствует ли мое лицо имеющейся в паспорте фотографии. Очень мило улыбнувшись, вернули его и даже не стали проверять мой багаж.

Примерно то же самое произошло и на границе, когда в вагон вошли французские пограничники и таможенники. Правда, таможенники попросили меня открыть несессер, а затем, едва взглянув на пего, па нем и на чемодане мелом проставили пометку о произведенном досмотре, однако последний они даже не вскрывали. На границе Бельгии проверка прошла почти незаметно.

Вернувшись в Брюссель, на следующий день я доложил о проделанной работе, о моих наблюдениях Отто. После этого приступил к составлению подробного отчета «Центру», который, закончив, передал Большакову в «Метро» для направления в Москву.

Вечером, вернувшись, домой, я встретил в лифте жену Эрнеста Барча, венгра, с которым я определенное время уже контактировал. Она была в трауре, рядом с ней стоял спокойный и даже печальный мальчик, которого я знал как их сына. Спрашивать, чем вызван траур, счел неудобным, но молодая женщина сама сообщила, что во время моего отсутствия внезапно скончался её муж. После его смерти всеми коммерческими делами занимаются ее отец и брат. Она подчеркнула, что никто из них не знал о моем отъезде, и они были удивлены, что я не выразил им своего соболезнования и не присутствовал на похоронах. Только потом им стало известно, что меня не было в Бельгии. Она подчеркнула, что её отец и брат очень интересовались тем, когда я вернусь в Брюссель, но, конечно, никто не мог им ответить на этот вопрос.

У меня налаживалась нормальная жизнь. Никто не знал, что будет дальше. Я, кроме того, не мог предвидеть, какую огромную роль в моей легализации и, больше того, в моей разведывательной деятельности будут играть и отец, и сын Зингеры, и даже сама Маргарет Барча.