После возвращения из Швейцарии начались напряженные дни. Помимо того что надо было составить для «Центра» подробный отчет о поездке и выполнении задания, зашифровать несколько сообщений, обработать несколько других материалов, подготовленных Отто и мной лично, пришлось более интенсивно встречаться с источниками и связистами.

Надо признаться, что в это время было еще трудно поверить в то, что в ближайшее время кончится «странная война» на Западе и начнутся активные военные действия. Правда, можно было слышать даже в малокомпетентных кругах бельгийцев недоумение по поводу того, что Великобритания и Франция, зная, что Германия еще не полностью, но все же в достаточно значительной степени сконцентрировала свои вооруженные силы на Западе, в том числе и на границах Франции, Бельгии, Нидерландов, не предпринимают военных действий против нарушителя мира. В различных сообщениях по радио и в прессе муссировалась мысль, что Великобритания и Франция во многом превосходят в военном отношении фашистскую державу. Некоторые опасения у многих французов, с которыми мне приходилось встречаться теперь и раньше, то есть когда я возвращался из Испании домой, вызывали два фактора.

Во-первых, как поступит граничащая с Францией ставшая фашистской Испания? Ведь в Первую мировую войну Франция, уверенная в своих добрососедских отношениях с Испанией, могла все свои вооруженные силы направить против кайзеровской Германии. Возникал вопрос: а что будет сейчас? Видимо, Франции следует на этой границе тоже держать свои войска, гарантирующие неприкосновенность государства. Во-вторых, высказывались сомнения и в части политики Муссолини. Существовало опасение, что Италия, а вместе с ней Германия и Португалия смогут блокировать Гибралтарский пролив и тем самым обеспечить свое господство в Средиземном море. Это могло привести к тому, что Франция и Великобритания лишатся безопасных коммуникаций со своими колониальными владениями не только непосредственно через Средиземное море, но и через Суэцкий канал.

Совершенно неожиданно в мою дверь позвонили. Поинтересовавшись, кто это, услышал голос Зингера-старшего, отца Маргарет Барча. Я с удивлением открыл дверь. У входа стояли Зингер и его сын. Они попросили разрешения войти. Естественно, учитывая сложившиеся между нами добрососедские отношения, я пригласил их пройти в гостиную, предложил кофе и, получив согласие, тут же его приготовил.

Уже за чашкой кофе Зингер-отец обратился ко мне с вопросом: «Винсенте, вы собираетесь долго оставаться в Бельгии, не боитесь ли вы начала войны?» Немного задумавшись, я вскоре ответил: «Мне, как гражданину Уругвая, ничего не угрожает. Кроме того, я связан с рядом фирм и могу предполагать, что им тоже ничего не угрожает. Больше того, я еще не потерял веры в то, что учеба в университете в Брюсселе и мои деловые отношения могут быть мне достаточно полезными».

После моего ответа я узнал многое, правда, еще далеко не полное об их семьях. Впервые услышал, что они евреи, именно это в свое время заставило их эмигрировать из Чехословакии. Узнал я и то, что жена брата Маргарет является чистокровной немкой. Более подробно они рассказали о том, как умер Эрнест Барча.

О смерти Эрнеста Барча я уже знал от самой Маргарет. Из разговора с ее отцом и братом мне стали известны некоторые подробности. Маргарет была моложе своего мужа на семнадцать лет. Он венгр по национальности, приехал на отдых в Чехословакию, где они и познакомились, а вскоре, полюбив друг друга, поженились. Ей не было тогда еще и двадцати лет. В 1932 г. у них родился сын, которого они назвали Рене. Семья была очень хорошей, они любили друг друга, жили дружно и вполне обеспеченно. Он был почти миллионером. По уже указанным причинам три семьи эвакуировались в Бельгию.

15 марта 1940 г., то есть в то время, когда я находился в Швейцарии, Эрнест, как всегда, играл с соседями в карты и уже довольно поздно ночью вернулся к себе и лег спать. Совершенно неожиданно он скончался. Врачи определили, что у него произошла закупорка сосудов.

После этого вступления мои гости перешли к основной теме нашего разговора, побудившей их обратиться ко мне. Зингер-отец с женой не исключали возможности в ближайшее время выехать во Францию, а затем в США. Зингер-младший тоже предполагал необходимость покинуть Бельгию, боясь, что он и его жена-немка могут тоже подвергнуться преследованиям в случае оккупации фашистами страны. На некоторое время он еще задержится, так как пока твердо нельзя предположить, что будет иметь место фашистская агрессия. Он должен будет заняться наведением порядка в той фирме, которую они создали в Брюсселе.

Явно волнуясь, Зингер-отец медленно поведал мне, что его дочь, Маргарет, отказывается покинуть Бельгию, где покоится ее муж. Она заявила, что навсегда останется у могилы Эрнеста. Вот именно поэтому, узнав меня в достаточной степени за время нашего совместного проживания в доме на авеню Беко, 106, и нашего знакомства, они решили просить меня оказывать Маргарет покровительство, заботясь о ней и ее сыне. Для материального ее обеспечения они согласны передать мне некоторые деловые связи их фирмы. Узнав от меня, что я занимаюсь тоже какими-то деловыми отношениями, они полагают, что мне это сможет принести пользу. Уезжая из Европы, некоторые свои деловые связи они попытаются сохранить. Свой разговор Зингер закончил вопросом: согласен ли я удовлетворить их просьбу? В то же время он меня заверил, что, устроившись в США, они попытаются уговорить Маргарет переехать к ним. И в этом отношении они не лишают себя надежды, что я поддержу со своей стороны их усилия.

Выслушав все это, я был вынужден подчеркнуть, что не могу представить себе, согласится ли Маргарет на какое-то мое участие в ее жизни. Ведь мы с ней почти незнакомы. Очень редко около дома встречались, здоровались, прощались, только в этом состояло наше знакомство. Со своей стороны, я, конечно, готов помочь ей и ее сыну. Тем более что живем мы в одном доме.

Прощаясь со мной, мои гости заверили, что к этому разговору еще вернутся, а пока о нем не следует никому знать. Совершенно понятно, что это относится и к самой Маргарет.

Оставшись один, я задумался. Я не мог себе представить, в чем будут заключаться наши отношения с Маргарет и ее сыном. Я понимал, что совершил явную ошибку, заверив Зингеров, что намереваюсь пробыть в Бельгии долгое время и что даже начавшаяся агрессия фашистов меня не переубедит в моем решении. Имел ли я право говорить об этом? Ведь даже в то время, когда мы разговаривали с моими соседями, я не мог ручаться, что мне ничего не угрожает. Не создает ли мое, даже не очень близкое, отношение с Маргарет для нее какой-то опасности? Ведь речь идет не только о ней, но и о ее маленьком сынишке!

Думая обо всем этом, я невольно вспоминал образ Маргарет. Я не знал, что она на год старше меня, выглядела достаточно молодо. Безусловно, стройная блондинка с хорошими чертами лица была вполне красивой. Признаюсь, даже редко встречаясь с ней, я чувствовал, что она мне нравится. Кроме того, я сразу мог определить, что она принадлежит к числу весьма культурных людей. До смерти Эрнеста Барча, как мне казалось, она всегда одевалась с большим вкусом, но довольно скромно, вернее, не вызывающе. После его смерти я ее видел всегда в трауре.

Вскоре после посещения и разговоров со мной Зингер-старший познакомил меня со своей дочкой, предупредив ее в моем присутствии о том, что мы уже давно, то есть с момента совместного проживания в этом доме, находимся в дружеских отношениях. Можно было понять, что речь идет не только о самом отце и его жене, но и об Эрнесте Барча, и о браге Маргарет. С этого дня, правда, по сложившимся обстоятельствам недолгое время мы несколько раз встречались на квартире у Зингера и один раз у самой Маргарет.

По вполне понятным причинам в эти тяжелые дни я не мог уделять достаточно времени нашим встречам. Однако мне казалось, что и мои новые «друзья» чем-то заняты, чем-то встревожены. Мне надо было больше уделять внимания своей деятельности, понимая, что обстановка обостряется.

Нельзя было забывать, что, объявив Германии войну после её нападения на Польшу, правительства Чемберлена и Даладье не предпринимали никаких действенных мер, направленных против инициаторов новой мировой войны.

Эти правительства, выбрав своей тактикой «странную войну», несомненно, надеялись на то, что Гитлер, поняв их политику, не предпримет реальных военных действий на Западе. Больше того, они явно надеялись на то, что фюрер вслед за Чехословакией и Польшей, предшествовавшей им Австрией, захваченными без особого напряжения, согласившись на подписание соответствующего соглашения с Великобританией и Францией, двинется уже непосредственно против Советского Союза. Они считали, что для подобного мнения у них были достаточные основания, так как сам Гитлер еще в своей книге «Майн кампф», а затем и в дальнейших своих пропагандистских выступлениях делал вид, что, по его личному убеждению, в интересах великодержавной Германии находится в основном завоевание территорий России, использование ее богатств с одновременным превращением ее населения в рабов после того, как неугодная ее часть будет полностью уничтожена. Он мечтал о сокрушении большевизма. Имели место высказывания Адольфа Гитлера о его стремлении предотвратить якобы существующую угрозу Сталина завоевать всю Западную Европу. Фюрер открыто объявлял, что стремится превратить Германию в защитный барьер Европы от большевистской опасности.

Можно было слышать среди бельгийцев и французов и такие предположения, что в определенных существующих кругах в Великобритании и Франции имеет место стремление столкнуть фашистскую Германию с большевистской Россией. Они, опираясь на опыт крупных промышленников и финансистов Германии, видели в фашизме меньше опасности, чем в большевистской России и ее сторонниках.

Именно в последние месяцы, предшествовавшие началу действительной агрессии Гитлера на Западе, я все чаще слышал имена сенатора Лаваля и якобы поддерживающего его политику посла Франции в фашистской Испании маршала Петэна. Часто высказывалось мнение, что они и примкнувшие к ним круги политиков и промышленников являются сторонниками и инициаторами капитуляции перед Гитлером.

Мне лично случайно удалось увидеть в Париже Пьера Лаваля. Он подъехал на машине к одному из домов на Елисейских полях. В этом доме помещалась фирма с мировой известностью, занимающаяся созданием дамской моды. Пьер Лаваль был скромно одет в темно-синий, а быть может, даже в черный костюм, сейчас я уже этого не помню. И тут я увидел на нем белый галстук. По словам смеявшихся французов, белый галстук был странным увлечением этого видного сенатора. Тогда я еще не мог себе представить, какова будет роль, отведенная Пьеру Лавалю в истории Франции.

Не мог я себе представить, какова будет роль, принадлежащая маршалу Анри Филиппу Петэну. Вынужден признаться, что в то время я не придавал должного внимания слухам о том, что маршал Петэн, находясь в должности посла Франции в фашистском франкистском Мадриде, сдружился с послом Германии Эбергардом фон Шгорером, и эта предвоенная дружба двух послов сохранилась и в период начавшейся в результате гитлеровской войны.

Возможно, я и Отто пропустили в бельгийских газетах сообщения о выступлении Гитлера в Данцинге в сентябре 1939 г., вскоре после нападения и завоевания Польши. Об этом выступлении я лично услышал от моего «друга», владельца «Селект скул». Как-то в разговоре со мной он упомянул, что якобы Адольф Гитлер, выступая в Данцинге, заявил, что он не стремится к развязыванию военных действий против Великобритании и Франции. Он предупреждал, что это его нежелание должны хорошо понимать и правительства этих стран.

Мы не знали, откуда об этом выступлении Гитлера узнал мой собеседник, но впоследствии стало известно, что с подобными предупреждениями Гитлер выступал неоднократно на разных уровнях и, больше того, это вошло и в различные заверения фашистской дипломатии.

США, хотя официально объявили о своем нейтралитете в отношении разыгравшихся в Европе событий, в действительности тоже предпринимали определенные шаги, направленные на достижение примирения между Великобританией, Францией и Германией.

В это время Бенито Муссолини, глава итальянской фашистской партии, еще не заявлял в открытую о своей позиции в отношении войны.

Мне казалось, что все усиливавшиеся разговоры о возможном нападении фашистской Германии на Запад обязывают меня попытаться установить, что предпринимается в Бельгии на случай агрессии со стороны Германии. В этих целях я довольно часто в компании моих «друзей» совершал прогулки по Бельгии, и даже «случайно» мы оказывались в районах, расположенных вблизи границы с Германией. Нигде нам не удавалось заметить какую либо напряженность, повышенную боевую готовность войсковых частей.

Подобное же положение я наблюдал в моих поездках в Нидерланды и Люксембурге.

Меня крайне поражало только то, что многие бельгийцы высказывали свое удивление политикой, проводимой королем Леопольдом III и его правительством, которые якобы всячески продолжали отклонять настойчивые предложения Франции и даже Великобритании, предусматривающие ввод на ее территорию их воинских подразделений для подкрепления бельгийской армии. Многие, очень многие из моих собеседников вспоминали, как в Первую мировую войну их страна оказалась в центре кайзеровского военного плана Шлифера, предусматривающего прорыв немец кой королевской армии на Запад. Многие высказывали сомнения в той части, которая касалась невозможности использования этого плана в настоящих условиях. Были и такие, которые указывали на то, что этот план, возможно в несколько измененном виде, будет все же применен и гитлеровским военным командованием. Хочется особо подчеркнуть, что для исключения подобной возможности ни у кого не было достаточно веских оснований.

Часто встречаясь с Отто, мы неоднократно обсуждали все это. Иногда в разговоре принимал участие и Андре. При обсуждении вопроса о возможности прорыва немецких войск в Бельгию и ее оккупации у собеседников все в большей степени появлялась тревога по поводу того, что будет с «крышей» и членами нашей бельгийской резидентуры. Явно чувствовалось, что эти вопросы были крайне неприятны для Отто.

У меня крепло убеждение, что Отто должен не в меньшей степени испытывать тревогу и за то, что он допускал крупнейшие ошибки и в ряде случаев прямую дезинформацию «Центра» по весьма важным вопросам. В то же время мне казалось, что Андре, несмотря на то что являлся ближайшим и давнишним другом Отто, не понимал до конца, что волнует Отто.

Невольно вспоминались мои беседы в «Центре», в том числе и о «крыше», созданной, как нам было известно, именно Отто. Тогда подчеркивалась ее надежность и уже положительное использование. Возникаю у меня и сомнение в той части, которая касалась возможности возникновения второй мировой войны. Ведь именно в «Центре» он узнал, что бельгийская резидентура на случай развязанной фашистами войны на Западе должна служить надежной организацией связи наших резидентур с «Центром». Неужели «Центр» не мог предвидеть неизбежность фашистской оккупации Бельгии, а также возникновения военного союза между Францией, Великобританией и Бельгией? Ведь предвидя эту возможность, соответствующие сотрудники «Центра» должны были усомниться в правильности выбора «сапог» для легализации Отто и Андре. Они должны были знать, что в соответствии с этими «сапогами» Андре мог быть привлечен к ответственности за отказ от своих обязанностей при мобилизации, объявленной французским правительством. По паспорту он был французом, в возрасте, не дающем права уклониться от своих обязанностей. Что же касается Отто, канадского гражданина, то и ему угрожала опасность привлечения к ответственности. Ведь всем было хорошо известно, что в армию Великобритании были включены и граждане Канады.

В части надежности «крыши» «Центр» мог, закономерно доверяя Отто как резиденту, верить его донесению. Я мог предвидеть, что Отто не докладывал в Москву о том, что «крыше» угрожает не только опасность на случай фашистской оккупации Бельгии, но и полнейший крах, как базирующейся на фирме, принадлежащей евреям.

Постепенно я убеждался все больше и больше в том, что в нашей резидентуре почти нет представляющих интереса разведчиков. Мои встречи с членами резидентуры все продолжались и расширялись. Мы встречались довольно часто с такими ее членами, как Боб, Мальвина, Сапожник и другими. Тогда я не знал еще, что между Отто и почти всеми, кого он считал членами нашей резидентуры, существовала давнишняя дружба, начавшаяся еще в Палестине или в других странах в сионистских кругах. Тем не менее, у меня все чаще появлялась мысль, что по каким-то причинам он просто-напросто стремится оказывать им постоянную денежную помощь за счет средств, отпускаемых советской разведкой. Однако высказать свое мнение Отто я еще не решался, а лично принять меры к пресечению ни на чем не обоснованных затрат «Центра» я не мог.

Еще находясь в Швейцарии, а затем и вернувшись в Бельгию, я все чаще слышал о надвигающейся опасности. Временами совершенно неожиданно для меня курсировали слухи о возможном захвате гитлеровцами Дании. Невольно вспоминались мои беседы в пансионате с офицером датской армии, который высказывал мнение, что в самом начале военных действий на Западе Германия или Великобритания захотят захватить Данию.

Действительно, 9 апреля 1940 г. германские войска вторглись в Данию, несмотря на подписанное еще 31 мая 1939 г. обязательство о ненападении. Без сопротивления Кристиан X, король Дании, счел необходимым капитулировать, признав свою страну побежденной, в подтверждение решения короля вооруженные силы Дании не оказывали агрессорам сопротивления.

Несколько иная ситуация сложилась в отношении захвата Норвегии. Вскоре после того, как к берегам Норвегии стали подходить корабли военно-морского флота Германии, на борту которых находились десантные войска, и началась их высадка в портах, король Хокон VII, члены правительства и многие члены парламента незамедлительно покинули Осло. Как потом стало известно, бежавшие из Осло сумели захватить с собой значительную часть государственных архивов и ценностей.

Уже тогда, вскоре после фашистской агрессии в Норвегии, все чаще стало встречаться имя Квислинга, создателя еще в 1933 г. норвежского фашистского Национального союза. Только значительно позднее до нас дошли слухи о том, что уже в период агрессии против Польши в Германии разрабатывался план «Везерюбунг», который предусматривал захват Дании и Норвегии. Стало известно и то, что Квислинг еще до начала вторжения фашистов в Норвегию свободно посещал Германию и имел там ряд важных встреч.

Имя Квислинга я впервые услышал в беседе с моими бельгийскими друзьями, которые, узнав о том, что этот признанный предателем деятель сразу же сформировал в Осло профашистское правительство и возглавил его, высказывали некоторую тревогу, опасаясь, что в их стране, Бельгии, будет «свой Квислинг» в лице Леона Дегреля.

У многих вызывал не только недоумение, по и страх тот факт, что Великобритания и Франция не оказали достаточной помощи Дании и Норвегии. Стремление Германии завоевать эти страны не было для Великобритании и Франции секретом. Буквально накануне они пытались помешать высадке десанта с моря, минировав омывающие берега Норвегии воды, но эта помощь была недостаточной.

Сейчас может возникнуть более четкий, чем в те, ставшие далекими, годы, вопрос: что лежало в основе проводимой Эдуардом Даладье и Невелем Чемберленом политики в «оказании помощи», в частности, в отношении Норвегии? Это напоминало их политику во время советско-финского конфликта и стремлении оказать военную помощь главнокомандующему финской армии Карлу Маннергейму, Финляндии «в целом». Ведь, как я уже указывал на мои разговоры с мадам де Toe, Великобритания и Франция не только оказывали так называемую гуманитарную помощь, но и направляли оружие и, больше того, готовили к направлению в Финляндию экспедиционный корпус численностью 150 тысяч воинов. Они стремились добиться от Швеции и Норвегии согласия на использование их территорий для транспортировки экспедиционного корпуса их армий.

Все принимаемые Великобританией и Францией политические действия были направлены на превращение войны в мировую войну против Советского Союза. В оправдание своей антисоветской политики правительства этих стран даже добивались официального обращения к ним Финляндии с просьбой об оказании ей помощи. Основной целью правительств, возглавляемых Невилем Чемберленом и Эдуардом Даладье, являлось именно создание возможности отвлечь Германию от войны против них и дружеских с ними странам путем вовлечения в давно задуманную войну против Советского союза.

Признаюсь, и на этот раз я многое недопонимал. Мне приходилось прислушиваться к тому, что говорили мои «друзья», и прибегать к чтению рекомендованной некоторыми из них литературы. Так, например, если я знал, что 14 декабря 1939 г. Советский Союз в результате усилий Чемберлена и Даладье был исключен из Лиги Наций, то я не знал, конечно, что и это имело целью создать предпосылку общественному мнению о необходимости непосредственного включения в советско-финский конфликт ряда стран.

Могли ли на Западе не знать, что после объявления 3 сентября 1939 г. войны Германией уже 9 октября была разработана директива верховного командования Германии о подготовке нападения на Францию через Люксембург, Бельгию и Нидерланды, а 24 февраля 1939 г. уже был принят и сам план наступательных операций против Франции, Бельгии и Нидерландов? Какова же была цель в деятельности разведывательных служб США, Великобритании и Франции, не говоря уже о Бельгии и Нидерландах, неужели им не удалось установить наличие подобных замыслов Германии?

Безусловно, достоверных сведений обо всем этом мы, Отто, я и наши источники, не имели. Я лично узнал об этом значительно позднее, уже после окончания войны.

В то же время я лично, опираясь, повторяю, на рассказы моих «друзей» и прочитанную литературу, мог поставить перед собой вопрос: неужели США, Великобритания и Франция, Бельгия и Нидерланды продолжают верить Гитлеру, его абсолютно ложным заверениям о том, что он «не посягает ни на какие иностранные государства»? Ведь уже в интервью директору газеты «Тан» Шастене еще 15 декабря 1933 г. недавно пришедший к власти фюрер Третьего рейха подчеркивал, что он «не нуждается во внешнеполитических успехах», и, больше того, заверял, что, не стремясь проводить политику реваншизма, будет делать все для того, чтобы между Германией и Францией установились навсегда хорошие, дружеские отношения.

Открыто, продолжая свои высказывания, приведенные в его нашумевшей в свое время книге «Майн кампф», Гитлер все чаще повторял только одну свою убежденность, а именно то, что существует «большевистская опасность». Вот именно этот миф о «большевистской опасности» с успехом служил ему в вопросе равноправия с другими державами в области вооружения и создания передовой мощной военной промышленности.

В литературе мне довелось прочесть и о том, что гитлеровские дипломаты вручили Франции меморандум, который подтверждал высказывания Гитлера и служил для того, чтобы успокоить страны Запада, заверяя их, что ни против одной западной державы он не будет предпринимать никаких агрессивных действий.

Не могу теперь уже точно вспомнить, что именно и когда я узнал о том, как еще в марте 1933 г. Муссолини выступил по согласованию с Гитлером с предложением о создании «пакта четырех», то есть соглашения по созданию союза между Великобританией, Францией, Германией и Италией, который должен был служить объединению этих империалистических держав против Советского Союза.

Чтобы закончить с вопросом об отношении западных держав к советско-финскому конфликту, считаю необходимым подчеркнуть, что мне уже в то время пришлось слышать, что, помимо желания поддержать Финляндию, проявляемого Великобританией и Францией, нельзя забывать и того, что США были на их стороне. Всезнающий владелец «Селект скул» как-то в одной из бесед со мной прямо указал на то, что США не только оказывали Финляндии политическую, финансовую и экономическую помощь, но и поставляли все виды оружия и боеприпасов. Так же было и в отношении Финляндии в период национально-революционной войны в Испании, когда были открыты Франко значительные кредиты.

Оценивая события, связанные с захватом фашистскими войсками Дании, а в особенности Норвегии, можно было услышать в определенном смысле аналогичные высказывания и по отношению к советско-финскому столкновению. Действия Великобритании и Франции в части оказания помощи Норвегии оценивались некоторыми однозначно, а именно в том смысле, что они были умышленно направлены на то, чтобы создать военный очаг, к которому было бы привлечено внимание Германии, с целью изменения фашистских планов и переключения военных действий с западного фронта на страны вблизи Советского Союза. Нам становилось все понятнее, что предсказания Дора, переданные в «Центр» через меня в части возможной агрессии Германии не только на Западе, но и против Советского Союза, оправданы. Однако было ясно и то, что перед началом решающих военных действий со стороны Германии на границах с Советским Союзом они предпримут все необходимые меры по обеспечению безопасности своего тыла на Западе, то есть мы могли предвидеть, что военные действия против Бельгии тоже могут вскоре начаться. Безусловно, мы не только не могли установить точную дату начала агрессии против Бельгии, но и примерно предположить, когда это произойдет.

В один из дней при очередной встрече с Отто мы обусловили, что 9 мая 1940 г. соберемся у меня на квартире для составления доклада «Центру» и для обсуждения ряда вопросов, составляющих нашу ближайшую работу. В назначенный день, вечером, мы действительно встретились и очень долго работали. Уже поздно ночью решили лечь спать, чтобы утром разойтись по своим делам, а их накопилось у каждого из нас много.

Во время сна, казалось, ничто не должно было нас беспокоить. И вдруг почти одновременно оба проснулись от шума моторов летящих над городом самолетов. Оба вышли из своих комнат и направились в гостиную, к окну. Естественно, у нас возникло удивление оттого, что король Леопольд III осмелился в такую рань в существовавшее крайне напряженное время проводить учения. Выразив подобное удивление, мы подняли жалюзи и стали наблюдать за небом. Ничего не было видно! Это еще в большей степени удивило нас. Вынужден признаться, ни Отто, ни я и в мыслях не имели, что уже началась фашистская агрессия против Бельгии.

Совершенно машинально, стоя у окна и ни о чем не задумываясь, я повернул ручку рядом стоящего радиоприемника и включил его. Услышанное нас очень насторожило. По радио переда вали бельгийский государственный гимн, исполняемый оркестром, и другую бравурную музыку. Внезапно гимн оборвался... Неожиданно прозвучал голос диктора. Явно сильно встревоженный голос передал в эфир чрезвычайное сообщение... Он сообщил, что внезапно на Бельгию совершено нападение фашистских вооруженных сухопутных сил и авиации. Бельгия уже охвачена войной. Сброшены первые бомбы. Все население призывается к спокойствию и бдительности. Бельгия будет защищаться!

Тревога охватила и нас. Отто решил быстро добраться до своего дома, где, скорее всего, в большом смятении его ждала жена, Анна.

Перед тем как расстаться, мы договорились о том, в чем будет заключаться наша деятельность в ближайшие часы, с кем должен каждый из нас встретиться, когда состоится наша очередная встреча, что надо предпринять для сохранения нашей резидентуры.

Не завтракая, быстро оделись и выбежали на улицу. И тут нас поразило еще одно совершенно неожиданное явление. По улице в направлении расположенной казармы вблизи от дома, в котором я жил, жандармы и полицейские сопровождали какие-то небольшие группы людей. В одной из групп я узнал хозяина пансионата, в котором я жил несколько дней, перед тем как переехать в отдельную квартиру, и, установив хорошие отношения с самим хозяином и его сыном (которого, как и отца, сопровождали жандармы), я несколько раз навещал. Что это могло значить, конечно, ни Отто, ни я четко представить себе не могли. В то же время, увиденное нас несколько встревожило, что ускорило необходимость расстаться с Отто, еще раз четко обусловив время и место нашей очередной встречи.

Вынужден вновь сделать некоторое отступление. Читая книгу Леопольда Треппера «Большая игра», я вдруг обнаружил его утверждение, что он, находясь дома, на рассвете 10 мая узнал о начале наступления вермахта на Запад, когда самолеты нацистских ВВС бомбили Брюссель. После этого он «пошел к Кенту, чтоб составить свое первое шифрованное донесение о военных действиях...» (с. 106).

Смею заверить читателей, что описанное мною отвечает действительности. У меня никогда не было и нет цели искажать ее. Это тем более, что все то, что я излагал в отношении пребывания Отто у меня в ночь на 10 мая 1940 г. не имеет никакого значения для поднятия моего престижа. Что касается сказанного Отто, это не только искажает действительность, но и является попыткой вновь повысить его цену. Зачем ему это понадобилось? Не знаю, но могу заверить читателей, что это один из самых незначительных примеров лживости так называемых воспоминаний советского разведчика и резидента. Может быть, это является результатом забывчивости.

Много, очень много искажений действительности в его мемуарах, что, возможно, объяснится стремлением Леопольда Треппера к самовосхвалению, сокрытию его предательства по отношению к своим соратникам, желанием приписать себе подлинные заслуги других лиц и т.д. Об этом придется еще говорить в дальнейшем. Однако имеют место и лживые утверждения автора, направленные в значительной степени на желание оклеветать Советский Союз и, главным образом, Главразведупр Генерального штаба Красной армии. Сейчас приведу только один пример.

Леопольд Треппер, не стесняясь, в своих воспоминаниях утверждает, цитирую дословно (с. 101): «В конце 1939 года я получил несколько приказаний, из которых явствовало, что новое руководство "Центра" уже не заинтересовано в создании крупной разведсети. "Центр" не только перестал засылать обещанных нам эмиссаров для работы в филиалах фирмы "Король каучука", но вдобавок в нескольких телеграммах, каждое слово которых было тщательно взвешено, настойчиво просил меня вернуть в Москву Аламо и Кента, а Лео Гроссфогеля отправить в Соединенные Штаты.

Что же до меня, то меня пригласили... вернуться в Москву.

Мой ответ был ясен и четок: война между Германией и Советским Союзом неизбежна. Если "Центр" этого требует, то Аламо и Кент поедут в Москву. Но не следует рассчитывать на то, что я и Лео Гроссфогель разрушим созданное нами...»

Прочитав это место воспоминаний «крупного резидента» Леопольда Треппера, я счел возможным хотя бы мысленно задать себе следующие вопросы.

Во-первых, как могло случиться, что Отто получал «телеграммы "Центра"», минуя меня, ведь к этому времени с «Метро» поддерживал связь только я и получал все письменные указания для нашей резидентуры через «Метро» только я?

Во вторых, о каких телеграммах в конце 1939 г. могла идти речь? Никаких телеграмм мы в 1939 г. не получали, так как у нас еще не было прямой радиосвязи с «Центром», а если бы такая связь существовала, то расшифровкой телеграмм тоже мог заниматься только я.

В-третьих, в случае получения Отто телеграммы с требованием «Центра» «вернуть» меня в Москву, почему же мне было официально объявлено, что я остаюсь в этой стране для укрепления резидентуры в Бельгии, а первоначальное мое планируемое направление в Стокгольм отменяется?

В-четвертых, мог ли Отто, резидент советской разведки, подчиненный непосредственно «Центру», с такой наглостью сообщать, что «Центр» не может «рассчитывать на то, что я и Лео Гроссфогель разрушим созданное нами»? Что именно имел в виду Отто в своей якобы направленной телеграмме, говоря о разрушении созданного им и Лео Гроссфогелем?

Можно было бы задать еще множество вопросов, касающихся даже только приведенной цитаты. Однако остановлюсь на этом и продолжу свои воспоминания.

Через несколько часов после того, как мы расстались с Отто, я неожиданно увидел колонны весело поющих, восседающих и возлежащих на автомашинах и, если память мне не изменяет, на танках и бронемашинах французских, а вскоре и английских солдат и офицеров. Я понял, что Великобритания и Франция получили разрешение короля Леопольда III и его правительства на ввод своих воинских подразделений в Бельгию. Естественно, из-за «неожиданного» нападения Германии на его страну Леопольд III не имел другого выхода, а обязан был полагаться только на помощь этих западных держав. В то же время у многих возникал вопрос: чем можно было объяснить слишком поздно данное разрешение?

Что означала для нашей резидентуры, лично для Отто и Андре агрессия фашистской Германии против Бельгии и вступление в эту страну французских и английских войск? Более полный ответ на этот вопрос все мы получили значительно позднее, однако уже в этот момент у меня возникла тревога за сохранение нашей «крыши» и за возможность безопасного пребывания в Бельгии «француза» Андре и «канадца» Отто.

Первым, с кем я решил встретиться после первых переживаний, был де Буа. Я имел основания считать его не только крупным промышленником, но и человеком, имеющим доступ к весьма осведомленным правительственным кругам.

При первой же встрече с ним, предшествовавшей намечаемой с владельцем «Селект скул», я узнал, что моя вторая встреча не состоится, так как последний был арестован сразу же после начала агрессии фашистской Германии бельгийской полицией. Дс Буа поведал, что якобы наш друг, выдававший себя за англичанина, как было установлено, был немцем и его подозревали в шпионаже в пользу нацистов.

Вскоре это сообщение было подтверждено и другими нашими общими «друзьями». Они указа ли мне, что арестам подверглись все лица, заподозренные в принадлежности к немецкой разведке. О подобных подозрениях бельгийская полиция и даже контрразведка якобы ничего не знали, а сведения получили непосредственно из французских источников, сумевших заранее подготовить таковые для передачи Бельгии, Нидерландам и другим странам, которые могли подвергнуться фашистскому нападению.

Вскоре я встретился с Маргарет Барча, которую было трудно узнать. Она была не только взволнована, но и просто потрясена всем тем, что произошло с ее близкими. Плача, она поведала мне, что ее отец и мать, заранее все подготовив, сразу же после начала военных действий в Бельгии выехали, а вернее, бежали во Францию, чтобы немедленно направиться в США. Волнения Маргарет были вызваны еще и тем, что бельгийская полиция арестовала ее брата, а его жена немедленно бежала во Францию. Она высказывала также тревогу, так как эмигрировала в Бельгию вместе со своим мужем, евреем.

Маргарет предупредила меня, что квартира брата переведена на ее имя. Она подчеркнула и то, что в соответствии с данным мне ее отцом обещанием у нее находятся документы, касающиеся тех деловых связей, которые он намеревался мне передать.

На основании создавшегося в Бельгии положения де Буа поведал мне о том, что ему стало известно. 9 мая 1940 г. после настойчивых требований правительств Великобритании и Франции на разрешение ввода их войск в Бельгию, мотивируемых тем, что якобы полученными их разведывательными службами данными подтверждается, что Германия готовится к немедленному осуществлению несколько измененного плана Шлиффсна, министр иностранных дел Бельгии Спаак обратился к немецкому послу с просьбой подтвердить заверения Германии о соблюдении нейтралитета его страны. Он просил, чтобы Германия без отлагательства подтвердила свою политику.

По словам де Буа, уже в начале ночи с 9 на 10 мая 1940 г. посол Германии посетил министерство иностранных дел Бельгии и заверил лично Спаака, что Германия намерена всегда соблюдать бельгийский нейтралитет, и даже гарантировал от имени правительства своей страны.

С возмущением де Буа подчеркнул, что через несколько часов после этого заверения посла Германия неожиданно, нарушив нейтралитет Бельгии, начала военные действия не только против нее, но и против Нидерландов и Люксембурга.

Вспоминая разговор с де Буа, содержание которого я сразу же доложил Отто, считаю необходимым подчеркнуть, что несколько позднее от появившихся у меня немецких «друзей» я узнал совершенно новую версию. Немецкие «друзья» уверяли меня, что им хорошо известны реальные факты. Из их высказываний можно было понять, что Германия, узнав о намерении Великобритании и Франции нарушить нейтралитет Бельгии и ввести на ее территорию свои войска, то есть, по существу, оккупировать ее, решила принять меры предосторожности. Аналогичное решение было принято и в отношении Нидерландов и Люксембурга.

В соответствии с высказываниями моих немецких собеседников, несмотря на то, что уже в апреле 1940 г. Гитлер не скрывал своих намерений обеспечить безопасность своего тыла на Западе в целях направления большей части своих вооруженных сил на Восток, против Советского Союза, он готовился к войне на Западе. Именно с целью укрепления стратегических позиций своей армии Германия произвела и захват Дании и Норвегии, то есть свой прорыв в Скандинавию, к северным границам СССР.

Что касается внезапности нападения Германии на Бельгию, Нидерланды и Люксембург, немцы утверждали, что за несколько дней до этого гитлеровская дипломатия подготовила меморандум. Этот меморандум был якобы вручен правительствам Бельгии, Нидерландов и Люксембурга за несколько часов до начала военных действий 10 мая. Чему же должен был служить этот, якобы врученный, меморандум? Оказывается, эти правительства были поставлены в известность о том, что германские войска немедленно вступят на территории их стран. Какова была в соответствии с высказываемой немцами версией цель? Оказывается, далеко не враждебная Германия стремилась вводом своих армий только обеспечить нейтралитет граничащих с ней стран.

На мой вопрос, почему же сами военные действия, предпринятые Германией, явились для правительств и народов, подвергшихся агрессии со стороны Германии, столь неожиданными, а именно это мнение господствует, как мне известно, в Бельгии, четкого ответа я не получил.

Мне объяснили, что Великобритания и Франция знали, что должен наступить день, когда «странная война» превратится в реальность. Именно поэтому, опираясь на получаемую достоверную информацию, были сосредоточены войска на границах Франции.

Вот на какие измышления были готовы для своей защиты гитлеровцы. Признаюсь, услышав от немцев вышеприведенные сведения, я был убежден в том, что в значительной степени они являлись ложными. Я им не верил. Мне казалось, что версия, высказанная де Буа, более справедлива.

Один из моих источников сообщил мне, что все задержанные бельгийскими властями подозреваемые в принадлежности к немецкой разведке были вывезены во Францию и большинство из них заключены в специальные лагеря. Высказывалась даже мысль, что в этих целях частично были использованы лагеря, основанные во Франции в период национально-революционной войны в Испании, в которых находились республиканцы. Меня удивило подтверждение источника, ранее слышанное, что списки для арестов всех подозреваемых в принадлежности к немецкой разведке были переданы бельгийским властям французскими секретными службами.

События разворачивались с неимоверной скоростью. При очередной встрече с Большаковым, связистом «Метро», мне стало известно, что в первый же день начала агрессии фашистской армии здания советских посольств и торгпредств были оцеплены бельгийской полицией, а к ней присоединились и бельгийские жандармы. Пришлось принять ряд мер предосторожности и даже прибегнуть к уничтожению некоторых документов, не подлежащих оглашению. Сразу хочу отметить, что оцепление советских представительств продолжалось недолго и вскоре все успокоилось. Однако мы должны были принимать ряд мер по обеспечению конспирации в нашей резидентуре.

С Отто я продолжал встречаться. В первые дни после начала военных действий против Бельгии наши встречи были краткими, и я не мог понять, что происходит с резидентом. Мне казалось, что он озабочен не только вопросами, связанными с нашей деятельностью разведчиков, но и какими-то другими. Во всяком случае, он был явно в очень нервном состоянии. Ему самому пришлось перейти полностью на нелегальное положение в первый же день, то есть после ввода английских войск в Бельгию, так как это создавало для него определенную опасность, о которой я уже писал, – его принадлежность в соответствии с «сапогами» к канадцам. Кроме того, безусловно, его волновало и положение его семьи. Правда, тогда он мне не рассказывал об имевшейся угрозе Любови Евсеевне в первый же день начала войны в Бельгии. Об этом он пишет только в своей книге «Большая игра» (с. 106). Не говорила мне об этом и Люба, хотя мы с ней встречались, так как я обеспечивал для нее конспирацию, а затем ее переселение в «Метро» вместе с детьми. Утверждение Отто о том, что Любовь Евсеевна с детьми были помещены в «торговом представительстве» СССР по принятому им совместно с Андре решению и его, Отто, личной договоренности с «нашим связистом», где они находились «две недели, прежде чем их поселили на нелегальную квартиру» (с. 106–107), по моим сведениям, совершенно нелепо.

Я убежден в том, что не искажаю действительность, утверждая, что в «Метро» направил Любовь Евсеевну с детьми и Фрица именно я, а оттуда они непосредственно были направлены в Москву.

Не могу до сих пор понять отношение ко мне со стороны Отто. Он постоянно демонстрировал не только свое расположение, доверие ко мне, по и сам факт, что вводит меня полностью в курс деятельности нашей резидентуры. В то же время у меня есть основания утверждать, что многое он скрывал от меня. Нет, я имею в виду не то, что он выдумывает в своих воспоминаниях, а только нашу практическую работу. Так, например, вскоре после оккупации Бельгии мы договорились с Отто, что я вновь должен буду встретиться с Хемницем и Аламо. И вдруг узнаю, что якобы Отто дал указания Аламо из Остенде, где сгорел его магазин, выехать во Францию, а тот не сумел по каким-то причинам выполнить и это задание. Где правда и в этом вопросе? Дать ответ я не могу. Об Аламо мне придется более подробно еще рассказать.

Этот член нашей резидентуры требует особой оценки, как и отношение Отто к нему, а в особенности те домыслы, на которые пошел сам Отто, а с его легкой руки и Жиль Перро в публикациях.

Все больше и больше поступало к нам информации о ходе военных действий в Бельгии. Многие высказывали свое недоумение по вопросу, почему Великобритания и Франция совместно с Бельгией, имея явные преимущества перед фашистской армией, допустили ее прорыв через Нидерланды, Бельгию и Люксембург в обход имевшихся укреплений, в том числе и на так называемых линии Мажино во Франции и канале Леопольда в Бельгии, и не оказали должного сопротивления вторжению во Францию. У нас возникал вопрос, неужели франко-английское командование не учло возможность прорыва немцев через Арденны, неужели это не понимало и бельгийское командование? Почему они отдавали предпочтение возможности наступления немцев через центральную часть Бельгии?

Среди местного населения ходили слухи о том, что бельгийцы не успели взорвать мост через канал Леопольда, что также ускорило прорыв немцев. Было всем совершенно ясно, что бельгийская армия не сможет одна справиться с фашистскими войсками, а франко-английское пополнение явно недостаточно. Все чаще курсировали слухи, что Леопольд III просит значительного подкреп ления авиации и танков.

Больше того, гот же де Буа и другой достоверный источник, как бы сговорившись между собой, указывали на то, что в форте Брепдапек, расположенном вблизи Брюсселя, состоялась встреча на высшем уровне представителей Бельгии, Франции и Великобритании. В результате этих встреч Бельгия якобы получила заверения двух держав, принимавших в них участие, что помощь в боевой авиации и танках будет незамедлительно оказана. Однако буквально через пару дней эти же источники сообщили мне, что якобы французский генерал Жорж доложил бельгийскому командованию, что в связи с осложнением обстановки никакой существенной помощи оно не получит.

Вскоре мы узнали, что Люксембург, являвшийся тоже одним из основных путей для нанесения удара на Западе, был полностью оккупирован фашистами почти сразу же после начавшегося наступления. И мая стало известно и то, что в этой стране уже установлена немецкая администра ция. В разговорах с бельгийцами мне пришлось слышать, что их нисколько не удивляла столь быстрая сдача страны. Они утверждали, что это зависело не только оттого, что армия, естественно, была маломощной, по и оттого, что среди населения были прогерманские настроения.

Более существенное сопротивление фашистские войска встретили в Бельгии. Нам стало известно, что в соответствии с заранее разработанным англо-французским военным планом французский генерал Гамелен, получив сообщение о начале немецкого наступления, 10 мая отдал приказ, согласно которому англо-французские войска вступили в Бельгию. Генерал Жиро, командовавший одной из французских армий, двинулся через Бельгию и Нидерланды. Позднее, встретившись с женой генерала Жиро в 1945 г., я услышал от нее, что ее муж очень переживал тот факт, что, по существу, он не мог ничем помочь Нидерландам в отражении немецкой агрессии. Никакой помощи этой стране не оказал и английский флот. Фашистским войскам понадобилось меньше недели, чтобы полностью оккупировать Нидерланды, заставив королеву Вильгельмину и ее правительство покинуть страну и выехать в Великобританию.

Я уже не могу сейчас точно определить, сколько дней в Бельгии оставались англо-французские войска, но, во всяком случае, их отступление было за несколько дней до того, как немцы заняли Брюссель, а это случилось 17 мая 1940 г.

Положение бельгийской армии было крайне осложнено тем, что на территории Бельгии, которая продолжала вести борьбу с агрессорами, с каждым часом росло количество беженцев. Многие из них сумели захватить с собой часть своего скарба. Скопление народа на все уменьшающейся территории действий бельгийской армии крайне затрудняло ее маневренность.

Обстановка в Бельгии осложнялась с каждым днем. На дальнейшем ходе событий отрицательно сказался еще один факт. Отто и я узнали, что бельгийское правительство, возглавляемое премьер-министром Пьерло, в полном составе эвакуировалось во Францию и временно находится в городе Лимож.

После бегства, а иначе нельзя назвать действия правительства, во главе бельгийской армии остался только король Леопольд III. Бельгийцы верили в то, что их король будет, повторяя героический подвиг своего отца, короля Альберта I, продолжать борьбу с фашистскими захватчиками. Надежды народа не оправдались. Можно было понять, что король, тщательно изучив обстановку в стране и на фронте, окончательно поняв, что ни на какую эффективную помощь со стороны мнимых союзников рассчитывать, несмотря на все их обещания, нельзя, буквально растерялся.

Видимо стремясь остаться при всех ожидаемых сложностях жизни со своим народом, король Леопольд III, узнав о намерении правительства покинуть страну, решил твердо не следовать за Пьерло и всеми министрами. Некоторые бельгийцы утверждали, что бегство правительства из Бельгии было инспирировано французским правительством. Не исключена возможность, что этого же мнения придерживался и король. Во всяком случае, можно было твердо утверждать, что король, не собираясь сотрудничать с гитлеровцами, решил остаться в своей стране, отказавшись от бегства во Францию, а затем и в Англию.

Положение короля осложнялось еще и тем, что все важные решения, все королевские указы в соответствии с законодательством должны были визироваться по крайней мере одним из министров, чья подпись должна была стоять на принятом документе. Клерикал Ю. Пьерло как раз поэтому принял решение бежать со всем правительством во Францию, а затем переехать в Великобританию, в Лондон. Безусловно, дабы лишить короля возможности принимать какие-либо решения, в том числе и о капитуляции перед фашистскими войсками, Пьерло в состав эвакуированного им правительства включил и военного министра.

Некоторые мои собеседники, бельгийцы, высказывали мысль, что Ю. Пьерло принял свое решение о бегстве правительства в полном его составе только после того, как узнал о намерении Леопольда III подписать акт о капитуляции. Эти бельгийцы утверждали, что Пьерло действовал в интересах правительств Великобритании и Франции, забывая о том, какие жертвы может принести Бельгии и её народу продолжение военных действий. Они даже высказывали предположение, что Пьерло и все правительство покинули Бельгию 28 мая 1940 г., то есть в день подписания королем акта о капитуляции. Подписывая этот акт, Леопольд III добровольно объявил себя военнопленным, предупредив о том, что будет себя считать таковым до того момента, пока последний бельгийский военнопленный не будет возвращен к себе на родину. Правда, некоторые, не скромничая, утверждали, что король стремился с помощью гитлеровских захватчиков сохранить за собой трон. При этом можно было слышать даже и утверждения, что король во всех своих действиях опирался на правое крыло католиков и на фламандских националистов. Как я уже указывал, после капитуляции и возвращения в Брюссель официально сохранивший свой королевский титул Леопольд III вновь разместился во дворце в Лакене, где, по распространяемым слухам, он имел право находиться с семьей, а также со своей «военной свитой» и своими слугами.

В отношении королевской семьи тоже ходили противоречивые слухи. Одни утверждали, что дети короля попали под опеку его сестры, вышедшей уже до этого замуж за наследного принца Италии, и переехали в Рим. Некоторые поговаривали, что воспитанием детей занимается бельгийская герцогиня, сестра Альберта I. Более точные сведения были в части местонахождения брата короля, принца Шарля. Действительно, к этому времени он уже успел переехать в Лондон.

Что же произошло с воинами капитулировавшей бельгийской армии, число которых определялось в пределах до полумиллиона? Мнения по этому вопросу были весьма противоречивыми.

Некоторые утверждали, что все воины попали в немецкий плен, по другим сведениям – довольно многим удалось избежать плена и продолжить борьбу с немецкими оккупантами в возникшем в стране движении Сопротивления.

Решение короля Леопольда III о капитуляции было громогласно провозглашено правительством Пьерло как преступление, идущее вразрез с законодательством, а поэтому являющееся незаконным. Эту позицию поддерживали и правительства Великобритании и Франции. Повторяю, значительная часть бельгийского народа решительно хотела продолжать борьбу против гитлеровцев.

Не могу не упомянуть и о том, что нам вскоре стало известно о положении англо французских войск, находившихся на территории Бельгии. Численность этих армий тоже определялась по-разному. Большинство сходилось на том, что их число перевалило за 400 тысяч, при этом больше половины были в англо канадской армии. По полученной нами информации, эти армейские соединения оказались прижатыми к морю фашистской армией, и уже до подписания Леопольдом III акта о капитуляции началась их эвакуация из Дюнкерка в Англию. Якобы большая часть эвакуированных принадлежала английским войскам. По этому вопросу французское правительство выразило правительству Великобритании протест. Действительно, по полученным нами сведениям, французские войска остались в основном заброшенными. Больше того, все чаще и чаще приходилось слышать, что англичане не предоставляют не только достаточной, но и практически никакой помощи Франции.

Считаю необходимым особо подчеркнуть, что уже 10 мая премьер министром Великобритании стал Уинстон Черчилль, а во Франции к этому времени премьер-министром был Поль Рейно.

Узнав о назначении Уинстона Черчилля премьер-министром Великобритании, я невольно вспомнил мое пребывание в Лозанне в период моей первой поездки в Швейцарию, моей встречи там с англичанами.

В это время Германия уже проявляла свою захватническую политику, правда, пока она была направлена только в сторону Востока. И вот как-то англичанин заговорил более подробно и на эту тему. Совершенно неожиданно для меня я услышал его мнение по поводу политики Великобритании, проводимой премьер-министром ее правительства Невилем Чемберленом во время национально-революционной войны в Испании 1936–1939 гг., начатой в результате мятежа, поднятого фашистским агентом Франко, и в виде гражданской вскоре после итало-германской интервенции переросшей именно в национально революционную. Конечно, англичанин не называл эту войну так, как ее было принято называть в прогрессивных кругах. Однако он охарактеризовал ее как результат стремления Германии не только получить для себя богатую испанскую сырьевую базу, столь необходимую, в первую очередь, для военной промышленности. Именно это служило тому стремлению, которое открыто демонстрировали гитлеровцы, – посадить на «престол» главы государства диктатора, своего человека – Франко. Они хотели, безусловно, завоевать ключевые позиции в Средиземном море, а также обеспечить себе важные стратегические позиции на границе Франции, возможность осуществления подчинения себе всех коммуникаций, всех морских путей, в том числе связывающих Францию и Великобританию с их колониальными владениями.

Мой собеседник, англичанин, указывал и на то, что в промышленных кругах далеко не все одобряли проводимую правительством Чемберлена политику в части Третьего рейха. В то же время он высказал и некоторые оправдывающие эту политику аргументы. К числу таковых, по его мнению, относится и то, что в руководящих правительственных, а также в промышленных, торговых и финансовых кругах опасаются «большевистской» Советской России. Именно поэтому, идя на ряд уступок Гитлеру, эти круги стремятся направить его политику в основном на ограждение Европы от «красных».

Выслушивая все высказывания моего собеседника, я позволил себе несколько возразить. При этом я сослался на публикации статей Уинстона Черчилля в бельгийской газете «Ле Суар». Не находясь еще в правительстве Великобритании, автор этих публикаций в достаточно осторожной форме высказывал свои сомнения в части проводимой правительством его страны политики. Ряд моих бельгийских «друзей», прочитав статьи У. Черчилля в газете, выразили свое мнение, давая им положительную оценку и подчеркивая, что, видимо, у себя на родине этот в прошлом крупный политический деятель Великобритании не имел достаточной возможности позволить себе подобные публикации!

Особый интерес у меня вызвала оценка, данная моим собеседником Черчиллю. Он назвал его «человеком войны», подтвердив данную им оценку, хорошо известную всем англичанам, да, пожалуй, и в других странах, в том числе в период Первой мировой войны. Именно поэтому, сказал пожилой англичанин, тоже промышленник, «если бы Великобритании угрожала реальная война, то только Черчилль являлся бы человеком, способным возглавить правительство на время военных действий». Признаюсь, я, узнав о том, что Уинстон Черчилль действительно возглавил правительство Великобритании, был поражен точностью прогноза. В то же время назначение на этот пост Уинстона Черчилля вызывало у меня ряд сомнений. Это касалось, в первую очередь, вопроса, какую позицию он займет по отношению к Советскому Союзу. Общеизвестным было его антикоммунистическое, а быть может, и антисоветское настроение.

После капитуляции Леопольда III немецкие войска оккупировали всю Бельгию. Напряжение возрастало, и мы буквально не могли уследить за развитием событий. Нервозность Отто и Андре становилась все более и более заметной.

Вскоре после захвата севера Франции, по непонятным мне причинам, было образовано одно, объединенное командование оккупационными войсками Бельгии и севера Франции, во главе которого был поставлен довольно известный фельдмаршал Фолькенгаузен. О нем, кстати, тоже ходили различные слухи. Одни утверждали, что, будучи генералом, Фолькенгаузен пользовался у Гитлера достаточным авторитетом. Авторитетом он пользовался и у Кейтеля. Однако это продолжалось до поры до времени и внезапно прекратилось. Некоторые утверждали, что Фолькенгаузен был якобы одно время советником у Чан Кай Ши в Китае и встречался там с военными советниками из СССР, военными Советской армии довольно высокого ранга. Высказывались даже мысли о том, что он имел некоторые возможности ознакомиться с вооруженными силами Советского Союза. И вот, узнав о том, что Гитлер намерен, завершив военные операции на Западе и тем самым стремясь исключить возможность нанесения удара в тыл, начать военные действия против Советского Союза, он, Фолькенгаузен, как утверждали некоторые, осмелился на каком-то совещании, проводившемся на высшем уровне, заявить, что немецкое командование недооценивает мощь советских вооруженных сил и именно поэтому намеревается предпринять крайне опасный шаг – начать захватническую войну против Советского Союза. Как указывали многие, именно это заявление Фолькенгаузена очень обидело фюрера и тот в отместку принял решение отстранить Фолькенгаузена от непосредственного участия в боях, оставив в тылу на Западе и возложив на него, боевого офицера, обидную малозначимую миссию.

В 1945 году, встретившись в фашистском лагере с находящейся в нем бельгийской графиней Руспули, вдовой итальянского принца, погибшего во время войны, я узнал, что она была арестована, видимо в результате ее довольно близких отношений с Фолькенгаузеном. Он приглашал ее к себе на устраиваемые им приемы, часто разговаривал с ней на разные темы. Она высказала предположение, что Фолькенгаузен находился под наблюдением немецких секретных служб, а их хорошие отношения могли вызвать у них некоторое подозрение, так как графиня имела доступ к высшим бельгийским аристократическим кругам и даже к отдельным лицам, приближенным к королевскому окружению. Именно это, по ее мнению, и послужило причиной ее ареста.

Учитывая все начавшиеся 10 мая 1940 г. крупные события, что же происходило непосредственно в самой нашей резидентуре?

Прежде чем ответить, я должен признаться, что сейчас мне очень трудно в моральном отношении и, больше того, не хочется касаться деталей. В то же время еще в мае 1940 г. я подробно обсуждал эту тему при приеме от Отто резидентуры в присутствии представителя «Центра» Большакова. Все вопросы освещались мною в написанном еще в Париже перед возвращением на Родину докладе на имя начальника «Центра», доставленном с другими материалами в Москву.

Почти незамедлительно после ввода французских и английских войск «француз» Андре и «канадец» в соответствии с «сапогом», имевшимся у него, Отто, были вынуждены в срочном порядке перейти на полное нелегальное положение. Практически прекратилась всякая активная деятельность в резидентуре.

Вынужден, как бы ни было неприятно, отметить, что об активной их деятельности с помощью «друга», работника болгарского консульства в Брюсселе, в сфере разведывательной, исключительно ценной разведывательной деятельности, описанной Леопольдом Треппером в его книге «Большая игра» (с. 108–110), мне ничего не было известно. У меня есть основания сомневаться в правдивости этих описаний. Никогда раньше, ни потом, даже при составлении доклада «Центру», над которым мы работали совместно, ни о каком «Петрове», работнике болгарского консульства, Отто не упоминал.

Владельцы фирмы «Король каучука», по национальности евреи, родственники Лео Гроссфогеля, были вынуждены вначале бежать во Францию, оставив доверенность на ведение дел их фирмы на имя работавшего у них довольно продолжительное время управляющего. Впоследствии мне удалось выяснить, что этот управляющий, после того как фирма была взята немецкими оккупантами под секвестр, сотрудничал весьма успешно, в первую очередь, в своих интересах с фашистскими властями. Короче говоря, он стал в полном смысле этого слова коллаборационистом.

Созданный при этой фирме филиал «Отличный заграничный плащ», служивший «крышей» для резидентуры после перевода «Короля каучука» под немецкий секвестр, после перехода Андре на нелегальное положение незамедлительно рухнул. К великому сожалению, мои сомнения в надежности «крыши» резидентуры полностью подтвердились.

С крушением «крыши» у меня возникал и вопрос в отношении того, пропали ли средства, выделенные «Центром», и в какой сумме они были вложены. Несмотря на мои попытки уточнить этот вопрос в беседе с Отто, я никогда не получал от него какого-либо вразумительного ответа.

Наибольшее мое возмущение вызвало послесловие к книге воспоминаний Леопольда Треппера «Большая игра», написанное кандидатом военных наук капитаном 1 ранга А.И. Галаганом. Сплошная неправда всего изложенного автором послесловия потребует от меня более подробного анализа в дальнейшем. Сейчас хочу остановиться на некоторых вопросах.

Итак, А.И. Галаган, видимо опираясь только на утверждения защищаемого им Леопольда Треппера, утверждает, что последний, несмотря на все трудности, старался спасти средства, вложенные в «крышу». Ему удалось снять со счетов «крыши» «300 тысяч франков и перевести их в Париж» (с. 362). Если это утверждение отвечает действительности, то возникает ряд вопросов.

Во-первых, почему об этих крупных денежных суммах Отто не поставил меня в известность при передаче резидентуры или даже раньше, когда мы составляли с ним отчеты для «Центра»?

Во-вторых, почему о своем выдающемся успехе Отто даже не упомянул при приеме мною от него резидентуры в присутствии Большакова, представителя «Центра»?

В-третьих, почему, сдавая мне бывшую свою резидентуру, Отто не оставил в Бельгии никаких денег со снятой им значительной суммы с переставшей существовать «крыши»?

В-четвертых, почему, зная о моих трудностях в части создания новой «крыши» в финансовом отношении, Отто не пожелал помочь мне, выделив из 300 тысяч хотя бы немного средств?

Для укрытия после его перехода на нелегальное положение Андре некоторое время пользовался квартирой Маргарет Барча, о чем с ней договорился лично я. Естественно, он жил там всего несколько дней, без какой-либо прописки, то есть на протяжении того времени, которое ему требовалось на свертывание своих личных дел и обеспечения перехода во Францию его жены, Жанны Пезан. Как мне было известно, он вскоре за своей женой тоже последовал во Францию. О том, что с 16 мая 1940 г. Лео Гроссфогель скрывался в советском посольстве в Брюсселе, мне не было известно, хотя, повторяю, со связистами «Центра», то есть с «Метро», уже давно осуществлял связь только я. Откуда получил эти сведения А.И. Галаган, касаясь их в своем послесловии (с. 362), я не могу даже предположить.

Я знал только в то время, когда стал уже резидентом в Бельгии, что и Отто, перейдя тоже на полное нелегальное положение, вскоре вслед за Андре бежал в Париж.

В первые дни после оккупации Бельгии фашистскими войсками я не только не знал, что будет с резидентурой, но и не мог даже себе представить, как мы будем в дальнейшем работать. Недолго, правда, существовало у меня опасение, что будет прервана полностью связь с «Центром». Ведь сразу же после начала военных действий советское посольство, торгпредство и консульство были оцеплены бельгийской полицией.

Мы знали, что после подписания 23 августа 1939 г. в Москве советско-германского договора о ненападении муссировались слухи о том, что СССР всячески помогает гитлеровской Германии в ее агрессивной политике. У многих, хорошо относящихся к Советскому Союзу, это вызывало возмущение и смех. Я имею в виду, что при появлении в Бельгии, а затем и во Франции гитлеровских военных в кожаных сапогах и с кожаными поясами многие наши недоброжелатели, показывая пальцами, утверждали, что и это является доказательством имеющихся крупных поставок Советским Союзом немецкой армии, то есть оказания конкретной помощи Германии в развязанной ею войне.

До нас доходили слухи, что 16 января 1940 г., то есть вскоре после исключения Советского Союза из Лиги Наций 14 декабря 1939 г., 16 февраля 1940 г. французское правительство вносило в парламент вопрос о разрыве дипломатических отношений с СССР. Нам было известно и то, что не только в Бельгии, но и во Франции полиция предпринимала меры по изоляции советских представительств, а в начале февраля даже была предпринята попытка организации налета на советское торгпредство.

Совершенно неожиданно Отто и я получили сигнал о том, что в Брюссель прибыл представитель «Центра», с которым необходимо незамедлительно встретиться. Это сообщение поступило буквально через несколько дней после оккупации фашистскими войсками Бельгии.

К этому времени мы уже составили письменный доклад для «Центра». Писал доклад я в присутствии Отто по материалам, собранным нами. Мы подчеркивали хорошее вооружение немецкой армии, обратили внимание на характеризующую ее высокую дисциплинированность, а также включили в него все ставшие нам известными военные операции, проведенные агрессором, позволившие в такой короткий срок покончить с сопротивлением войск Бельгии, Нидерландов и Люксембурга.

Я помню отлично, что в этом докладе мы особо подчеркивали большое значение, произведшее на нас огромное впечатление, службы планомерного снабжения быстро продвигающейся вперед армии с боеприпасами, продуктами питания и т.п. Действительно, целые подразделения спецслужбы, оснащенные мощными автотранспортными средствами большой грузоподъемности, слаженно обеспечивали мощные армейские соединения, и это несмотря на быстроту их передвижения.

Доклад, написанный нами, был уже передан связисту «Метро», если не ошибаюсь, Лебедеву, для срочного направления в «Центр».

Встреча с представителем «Центра» состоялась на одной из подготовленных мною конспиративных квартир. Наше удивление при встрече с ним вызвало то, что представителем «Центра» оказался хорошо известный нам Большаков.

Признаюсь, я никогда не мог и по сей день не могу забыть весь ход этой встречи. Это объясняется многими причинами. В первую очередь тем, что «Центром» было принято решение, предусматривающее в целях самосохранения Отто его срочный переезд во Францию, где он был обязан попытаться создать новую резидентуру. Это решение полностью совпадало с намечаемым самим Отто не переездом, а фактическим бегством во Францию совместно с Андре и любовницей резидента Джорджи де Винтер. Правда, о бегстве вместе с Отто его любовницы я тогда не мог и предполагать, так как об этих «качествах» моего резидента я не мог ничего знать.

Поистине меня больше всего взволновало сообщение Большакова о том, что бельгийскую резидентуру от Отто должен был принять незамедлительно я, и с момента ее принятия я превращался в резидента, непосредственно подчиненного «Центру». Ни о каком моем продолжающемся подчинении непосредственно Отто не было и не могло быть речи.

Услышав решение «Центра» о моем назначении резидентом совершенно самостоятельной нашей бельгийской резидентуры, я был вынужден честно высказать свою тревогу, вызванную тем, что сумею ли я, молодой разведчик (мне ведь тогда еще не было полных 27 лет) и, как мне казалось, еще малоопытный, справиться с новыми, весьма ответственными обязанностями. После того как я заявил Большакову о том, что у меня недостаточный разведывательный опыт, к моему удивлению, Отто, в свою очередь, это мое мнение опроверг, сказав, что годовая совместная работа доказала ему, что я уже достаточно опытен в работе, и это дает ему право утверждать, что я вполне справлюсь с возлагаемыми на меня обязанностями.

Мне тогда показалось, что одобрение со стороны Отто моего назначения на должность резидента бельгийской резидентуры может быть объяснено только его желанием немедленно переехать в Париж.

Понимая возлагаемую на меня ответственность, я решился на полное откровение перед Большаковым, которого хорошо знал и, как мне казалось, с которым у меня во время нашей совместной работы, частых встреч сложились дружеские отношения.

Я понимал, что все то, что я намереваюсь сказать, должно вызвать негодование со стороны Отто. С другой стороны, принимая резидентуру, я не видел возможности скрыть от «Центра», от его представителя целый ряд весьма важных фактов.

Начал я с того, что заявил в открытую, что объявленная Отто «Центру» надежная «крыша» рухнула. Я подчеркнул, что о надежности «крыши» я слышал еще в Москве на приемах в «Центре». Теперь мне стало ясно, что «крыша» рухнула, так как Отто допустил ряд просчетов при ее организации. Эти весьма существенные просчеты Отто тщательно скрывал от «Центра». Учитывая создавшееся положение, принимаемая мною резидентура остается лишенной «крыши».

Передавая мне резидентуру, Отто не назвал мне ни одного до этого не известного члена резидентуры, связиста или источника. В то же время я уже знал, что кроме Макарова, Аламо, и меня, Сьерра, по паспортам легализировавшихся как уругвайские граждане, почти все известные мне, связанные с резидентурой лица были евреями, а, следовательно, должны будут скрываться от оккупантов. Их переход на нелегальное положение не может обеспечить безопасность проживания в Бельгии, ибо они довольно широко известны среди рядовых бельгийцев, а кроме того, часть из них имеет семьи.

Я подчеркнул, что Большакову известно хорошо, что радиосвязь с «Центром» тоже пока еще не налажена полностью. Ее пытались наладить с помощью в свое время направленного нам «Центром» радиопередатчика Андре и Хемниц. Однако пока еще ничего не получилось.

Я счел необходимым поставить вопрос перед Большаковым о том, что следует дальше делать с семьей Отто и Фрицем? И получил успокоивший меня ответ: «Метро» обеспечит их безопасность и направление в Москву.

Последний вопрос, который я счел нужным задать, сводился к моей легализации. Меня интересовало мнение Большакова, может ли считаться достаточной моя легализация в качестве студента Брюссельского свободного университета.

Представитель «Центра» Большаков не скрывал своего удивления от всего услышанного и попросил Отто высказать свое мнение. Не буду скрывать, мне показалось, что Большаков с некоторым укором смотрел в мою сторону, явно недоумевая, почему я ему раньше при наших встречах ничего не рассказывал по тем вопросам, которые сейчас освещал. Очевидно, он не мог понять, что все, что я высказал, хотя иногда вызывало у меня сомнения, не было четко определено, так как я далеко не все знал еще о нашей резидентуре. Я мог предполагать, что Отто не считает нужным полностью меня во все посвящать.

На просьбу представителя «Центра» высказать свое мнение по затронутым мною вопросам Отто ничего вразумительного сказать не смог. Ему нехотя пришлось согласиться со всеми доводами, которые я приводил. Он согласился и с тем, что, учитывая ход событий, начиная с начала Второй мировой войны созданная легализация для него самого и для Андре становилась необдуманной.

Явно нервничая от самого хода передачи мне резидентуры, он, со своей стороны, просил помочь в решении вопроса, касающегося быстрейшего направления из Бельгии его жены с детьми в «деревню». Говоря об этом, он коснулся и необходимости направления в Москву Фрица. Выслушав Отто, представитель «Центра» не выдержал и тоже высказал свое возмущение тем, что Отто необдуманно вносил свои предложения «Центру» в отношении возможности приобретения для советских разведчиков надежных «сапог» и дальнейшей их переправы из Бельгии в США.

По поводу возвращения в Москву Любови Евсеевны Бройде, жены Отто, с детьми и Фрица, представитель «Центра» вновь обещал срочно разрешить этот вопрос непосредственно в Бельгии, а в случае каких-либо затруднений сразу после своего возвращения в «Центр» с его руководством.

Большаков обещал также оказать нам содействие в организации связи с помощью радиопередатчика между принятой мною резидентурой и «Центром». По просьбе Отто, Большаков пообещал оказать и ему содействие по организации радиосвязи между ним из Парижа и «Центром». Был обсужден еще ряд вопросов.

Расставаясь, Отто, я и представитель «Центра» пожали дружески друг другу руки. При этом мне показалось, что Большаков выражал явную солидарность, понимание сложности моего положения и моего морального состояния.

С Отто мы попрощались менее дружелюбно. Это было вполне понятно после всего, что бывший резидент выслушал от меня. Заметив проявление открытого изменения отношения ко мне, я задумался, оставшись один, над тем, как сложатся наши отношения с Отто в дальнейшем.

В течение многих лет, включающих нашу совместную работу, поддержание связи между мной, резидентом в Бельгии, и Отто, резидентом во Франции, установившейся связи с ним после моего вынужденного переезда в Марсель, у меня складывалось разное мнение о существовавших между нами отношениях. Более точный ответ я сумел получить только в 1956 году при нашей единственной встрече в органах государственной безопасности в Москве, а особенно после чтения книги Леопольда Треппера «Большая игра» и ряда других публикаций, основанных на его рассказах. Обо всем этом я буду рассказывать более подробно.

Итак, вскоре я остался один как руководитель бельгийской резидентуры советской разведки. Еще раз подчеркиваю, что от Отто я принял практически развалившуюся резидентуру, лишенную «крыши». По существу, какие-либо деловые связи мне не передали ни Отто, ни Андре. Единственным человеком, с которым меня познакомил Андре и который помогал мне в дальнейшей работе в моей коммерческой деятельности, был Назарен Драйи, он же Шоколадный директор.

Безусловно, я не мог в дальнейшем довольствоваться моей легализацией в качестве студента Брюссельского свободного университета. Мне следовало обеспечить себе более твердую почву под ногами. Продолжая занятия в университете, самое большое внимание я уделял занятиям в институте, в котором готовились деловые кадры.

Мне надо было продумать основательно все вопросы, связанные не только с возможностью продолжать, а вернее, развертывать и укреплять разведывательную деятельность, по с созданием для меня лично легализационной базы и «крыши» для всей резидентуры. Эта «крыша», созданная заново, должна была в противовес ранее существовавшей и рухнувшей создать возможность «сотрудничества» с оккупантами.

Наблюдение за всем происходящим не только в Брюсселе и Бельгии вообще, но и в Нидерландах и Франции давало мне возможность убедиться в том, что только «сотрудничество» с оккупационными администрациями может создать все необходимые условия для моей легализации и приобретения достаточных средств на содержание резидентуры. Последнее в особенности, с учетом возможности прекращения связи с «Центром».

В отношении создания прочной и преуспевающей в деловых отношениях «крыши» мне оказали значительную помощь де Буа, Тевене, а в особенности Маргарет Барча, которая в «Центре» стала уже известна по моим сообщениям также под псевдонимом Блондинка.

Задумываясь над всеми этими вопросами и претворяя в жизнь принимаемые решения, я не мог ни на минуту забыть и о прямой своей работе резидента. Я старался ближе познакомиться и узнать об их практических способностях, необходимых для нашей резидентуры, с Михаилом Макаровым (Карлос Аламо, Хемниц), Германом Избутским (Боб), Рейхманом (Вассерман), Ф. Гофштаджеровой (Мальвина) и другими. Как я и предполагал, абсолютно все они не представляли почти никакой ценности для нашей резидентуры с точки зрения разведки. Через Боба мне удалось установить связь с Исидором Шпрингером (Ромео), а через него – с Ритой Арну (Жюльеттой). Однако и они использовались мною в основном – Ромео в качестве связиста, а Жюльетта для найма на ее имя конспиративной квартиры, вернее, виллы.

Через некоторое время с помощью «Центра» и по его указанию была установлена очень ценная связь с Иоганном Венцелем (Герман), опытным радистом, который лично стал обеспечивать не только прямую связь моей резидентуры с «Центром», но и хорошую подготовку по этой профессии Хемница. После этой подготовки Хемниц тоже обеспечивал мою прямую радиосвязь с «Центром».

Постепенно работа в резидентуре нормализовалась. Начали поступать и некоторые ценные разведывательные данные, передаваемые мною незамедлительно в «Центр».

К числу ценных источников следует отнести вернувшегося из лагеря во Франции, в котором он находился после ареста 10 мая 1940 г., «англичанина», владельца «Селект скул».

Приняв резидентуру, я стал зондировать почву, позволяющую создать «крышу». Де Буа подсказал мне, что более реальным и полезным будет в качестве моего коммерческого предприятия организовать акционерное общество. Как мне удалось впоследствии организовать фирму и какова была ее практическая польза для наших резидентур, я более подробно остановлюсь несколько дальше.

Сейчас хочу особо подчеркнуть, что знакомство с Маргарет Барча, с Блондинкой, оказалось весьма полезным не только в деловых, коммерческих отношениях, но и еще в большей степени в нашей разведывательной деятельности. Правда, это произошло для меня совершенно неожиданно. Выполняя свое обещание, данное Зингеру, отцу Маргарет, я поддерживал добрые отношения. Помог устроить ее сына, Рене, в католическую школу-интернат. Интересовался ее материальным положением, но вскоре мог понять, что «пока она не нуждается ни в какой помощи в этом отношении».

Через Блондинку я продолжил некоторые деловые связи, переданные мне ее отцом и братом, а поэтому часто подчеркивал в разговоре с ней, что я перед ней в долгу. Конечно, она не знала, что в это время я практически еще никакой коммерческой деятельностью не занимался.

Однажды Маргарет мне сообщила, что звонил прибывший из Праги чех по фамилии Урбан и просил, чтобы она его приняла. Она сказала, что Урбана она знала еще по Праге. Он связан деловыми отношениями со своим дядей Беранеком, являющимся владельцем крупных плантаций хмеля, который считается лучшим в мире и экспортируется буквально во все страны. Фирма Беранека является многолетним партнером в деловых отношениях с Зингером. В разговоре со мной Маргарет указала, что ей не хотелось бы принимать Урбана у себя и вести с ним деловые разговоры, к которым она не подготовлена. Мы решили, что прием Урбана мы организуем у меня.

Визит Урбана состоялся. Я рассказал ему о том, что в настоящее время создаю собственное предприятие, вернее, коммерческую фирму, а до этого просто размещал свои капиталы в различные предприятия. Уточнять, в каких предприятиях я участвую, не потребовалось. Мы договорились, что будем поддерживать с ним связь, а он попытается установить, какие чешские фирмы будущая моя контора сможет представлять.

После довольно продолжительной беседы, затрагивающей множество вопросов, в том числе и об образе жизни в протекторате, мы дружески расстались. Маргарет осталась довольна тем, что я очень хорошо отзывался о ее недавно умершем муже, об отце и брате. Мне же показалось, что знакомство с Урбаном может быть для меня полезным.

Наиболее значимым событием явилось то, что в один из дней, вскоре после оккупации Бельгии немцами, Маргарет пригласила меня на ужин к себе, сказав, что к ней придет в гости ее родственница. Приглашение было немедленно принято.

Придя к назначенному часу в квартиру с букетом цветов, я заметил, что в гостиной сидели сама хозяйка и молодая дама, оказавшаяся немкой. Она представилась как фрейлейн Аман. В каком родстве она находилась с Маргарет, конечно, сразу я понять не мог. Только несколько позже узнал, что она сестра жены брата Маргарет.

Фрейлейн Аман знала адрес своей сестры, с которой часто переписывалась. Прибыв в Брюссель, решила навестить её. Она не застала в известной ей квартире сестры и узнала от соседей о том, что Зингер с женой больше здесь не живут. Они порекомендовали ей после сказанного обратиться к сестре Зингера, которая проживает в этом же доме по другой лестнице, и назвали номер квартиры. Воспользовавшись полученными сведениями, фрейлейн Аман сразу же направилась в квартиру Маргарет, которую до этого она видела один-два раза. Застав хозяйку квартиры дома, она условилась провести вечер вместе. В свою очередь, Маргарет решила пригласить на ужин и меня.

Из разговора за ужином с фрейлейн Аман я узнал, что она по специальности машинистка и работает в Берлине в какой то торговой фирме. Когда в армейских и других службах, расширившихся во время войны, повысился в значительной степени спрос на машинисток, в Германии многих из них призвали и направили в армию или другие службы. Так произошло и с фрейлейн Аман. Она была направлена для несения службы в интендантуру. Вскоре продвинулась по службе, так как, кроме того, что она имела опыт работы машинисткой, долгое время работала в торговой фирме и секретаршей.

Когда же Бельгия была оккупирована немцами, была укомплектована интендантская служба для направления в Брюссель. В состав этой интендантуры была направлена и фрейлейн Аман со своим начальником, если память мне не изменяет, полковником немецкой армии.

Отзываясь о своем начальнике, фрейлейн Аман с большим уважением подчеркивала, что и он не является кадровым офицером, а ему удалось пристроиться к интендантуре, чтобы не быть направленным на фронт. Ее начальник якобы один из самых крупных владельцев табачных фабрик, выпускающих сигары, сигареты и даже табак для трубок.

Еще не полностью поняв, с кем имею дело, я вел себя очень осторожно и проявлял по отношению к молодой немке допустимую любезность. Я позволил себе даже пригласить ее и Маргарет к себе в гости.

Конечно, я не осмелился пока пригласить её вместе со своим начальником. При первой нашей встрече я еще не знал, каковы взаимоотношения между полковником и его секретаршей. Во всяком случае, мне казалось, что фрейлейн Аман сможет мне пригодиться и в моей будущей коммерческой деятельности, и в разведывательных целях. Дальнейшие события показали, что я в своих предположениях не ошибся, но и не мог еще даже предвидеть, насколько значимой будет помощь со стороны моей новой знакомой.

Конечно, ни фрейлейн Аман, ни даже Маргарет не знали, да и, пожалуй, не могли себе представить, что их «приятный» собеседник, Винсенте Сьерра, уругвайский гражданин, в действительности является советским разведчиком Кентом.

Правда, в ходе развития дальнейших событий Маргарет стало известно, что друг ее отца, покойного мужа и брата, Винсенте Сьерра, в действительности гражданин Советского Союза и работает в разведывательной службе. Однако то, что она сама известна в «Центре» и имеет псевдоним Блондинка, так никогда и не узнала. Несколько лет благодаря своим действиям она могла быть уверена, что во всех отношениях она содействует коммерческой деятельности не только Винсенте Сьерра, но и его другу, приезжающему из Парижа, который был известен как Жильбер. Жильбер проявлял по отношению к ней свои чувства любви, что Маргарет очень не нравилось.

Разведывательная деятельность принятой мною от Отто резидентуры постепенно расширялась. Я сумел, кроме всего, организовать плановую работу радиосвязи с «Центром». Кстати, до конца 1941 года моя радиостанция обслуживала полностью и вновь организуемую резидентуру Отто во Франции, так как у него радиопередатчика не было и тем более у него не было радистов.

Больше того, в связи с тем, что Отто не умел не только составлять, но и тем более шифровать радиограммы, именно мне приходилось шифровать все направляемые мною и Отто материалы в «Центр». «Центр» в свою очередь направлял свои шифровки со своими указаниями обоим резидентурам в мой адрес. После их расшифровки мною те радиограммы, которые предназначались для Отто, передавал ему. В этих целях я выезжал в Париж или Отто приезжал ко мне. Подобная радиосвязь была более активной после того, как связь с «Центром» через связистов «Метро» была полностью прервана.

Справедливость требует, чтобы было признано большое участие в работе бельгийской резидентуры Германа и Хемница. Они выполняли сложную и опасную работу по обеспечению систематической, четкой радиосвязи с «Центром». В результате того, что Отто не сумел долгое время у себя в Париже организовать работу радиосвязи, в Бельгии мои радисты были перегружены, им приходилось работать почти каждый день и по многу часов. Я неоднократно предупреждал Отто, что ему необходимо иметь свою радиолинию с «Центром», но он долгое время никаких надлежащих мер не предпринимал.

Создалось недопустимое положение со слишком частой работой радиосвязи. Надо было иметь несколько конспиративных квартир для Германа и Хемница. Я поручил Хемницу подобрать соответствующие помещения для работы его радиостанции. Убедившись в том, что Хемниц оказался неготовым к выполнению моих указаний в достаточной степени, я решил, чтобы красивая молодая Жюльетта сняла на свое имя подобранный мною небольшой домик. Ее молодость и красота позволяли создать впечатление и объяснить то, почему у нее часто ночевал молодой гражданин из Латинской Америки, проживающий в Брюсселе по уругвайскому паспорту на имя Аламо. Я предусматривал, что, кроме Хемница, этим домом никто не будет пользоваться. У Германа, как он меня заверял, было достаточно конспиративных квартир.

Отто пришлось согласиться со мной в той части, что нельзя слишком загружать радиостанции бельгийской резидентуры, и через некоторое время он прислал в Брюссель из Парижа двух «надежных» агентов: не особенно молодую женщину Софи Познанскую, которую я должен был обучить работе с шифрами, и молодого человека Альбера Десме (Давида Ками), будущего радиста парижской резидентуры, обучение которого было поручено Хемницу.

Я не видел ничего предосудительного в том, что будущая шифровалыцица будет проживать в доме, снятом Жюльеттой. Проживание двух молодых женщин в одном доме позволяло в дни работы рации и при необходимости участия в ней двух радистов устраивать «встречи» этих женщин с молодыми юношами. В эти вечера и ночи, несмотря на работу рации, в доме поздно горел свет и играла музыка, что могло создать впечатление у жильцов ближайших домов, что молодежь веселится.

Прошло уже много лет с того времени, когда я стал резидентом, но вынужден отметить, что среди ряда предполагаемых моих ошибок в моей деятельности есть одна неоспоримая. Серьезной ошибкой явилось то, что я не исключил возможности для Отто узнать адрес дома, арендованного нами на имя Жюльетты. Не исключаю возможности того, что этот адрес даже я сам ему сообщил. Я действительно еще некоторое время считал Отто своим «старшим». Говоря «считал старшим», я не имею в виду, что я продолжал быть его подчиненным, нет, я был подчинен только непосредственно «Центру». «Старшим» я продолжал еще некоторое время считать Отто в том смысле, что оп был более опытным разведчиком, чем я.

Должен также отметить, что Отто продолжал делать вид, что относится ко мне весьма доброжелательно и, как мне даже казалось, с определенным уважением. Во всяком случае, он любил это всячески демонстрировать. Иногда у меня возникало сомнение в том, не старается ли он по каким- то соображениям делать вид, что не таит по отношению ко мне обиды за сказанное мною в его адрес при передаче от него резидентуры в присутствии представителя «Центра». Я себя успокаивал тем, что Отто должен был признать, что я не занимался клеветой, не выдумывал обвинения в его адрес, а говорил истинную правду. Во всяком случае, я постоянно поддерживал связь с Отто и старался ему помогать.

Мне казалось, что сохранению хороших отношений между мною и Отто должно было способствовать и то, что именно мне с помощью «Метро» удалось обеспечить безопасное возвращение в Москву жены Леопольда Треппера с детьми и находящегося в Брюсселе в результате допущенной Отто ошибки Фрица.

Длительное время Отто был лишен возможности приезжать в Бельгию из Франции. Его приезды стали возможны только после того, как он сменил свои «сапоги» и стал Жильбером. Этому содействовала во многом созданная мною в Бельгии надежная «крыша» и образованный филиал в Париже. Правда, господин Жильбер никогда не входил в руководство созданной фирмы и ее филиала, а был только связан с ней на правах коммерсанта, пользующегося «оплатой» в размере установленных по договоренности с ним процентов от операций, в которых он принимал участие.

Сразу хочу особо отметить, что во время своих приездов в Бельгию господии Жильбер всегда останавливался у меня. Он познакомился и с Маргарет. В разговоре со мной он постоянно высоко оценивал переданные через нее мне ее отцом деловые контакты с различными фирмами в Германии и Чехословакии. Узнав о том, что именно благодаря Маргарет и ее родственнице мне удалось наладить контакт с немецкой интендантурой еще до создания в скором времени мною новой фирмы, он высоко оценил и эту её помощь. Конечно, я предупреждал Отто, что Маргарет ничего не знает о моей разведывательной деятельности. Безусловно, я не ставил в известность Отто и о том, что доложил о Маргарет Барча в «Центр» и присвоил ей псевдоним Блондинка.

Вскоре через фрейлейн Аман я познакомился с одним из руководящих работников немецкой интендантуры, как мне казалось, полковником. На наши встречи вначале он приходил в штатском. Однако мне удалось уточнить его фамилию. Он был не полковником, а майором Бретшнейдером. Прошло немного времени, и я узнал, что Бретшнейдер не только является непосредственным начальником фрейлейн Аман, но и ее любовником. Мне удалось узнать еще одну весьма важную деталь. Как я уже указывал, Бретшнейдер в мирное время был владельцем крупных табачных фабрик. Эту свою деятельность он не оставил и в военное время. Имея сравнительно незначительное звание майора, занимая в интендантуре более высокую должность, ему удалось, вначале по непонятным для меня причинам, завоевать значительный авторитет среди руководства.

Мое сближение с майором Бретшнейдером произошло совершенно неожиданно. Буквально через пару месяцев после знакомства с фрейлейн Аман, а затем и с ее шефом Маргарет, заручившись моим обещанием никому не рассказывать о нашем разговоре, совершенно конфиденциально поинтересовалась, нет ли у меня знакомого врача гинеколога, который мог бы тайно помочь фрейлейн Аман. Не поняв вопроса, я попросил расшифровать причину, вызвавшую подобную просьбу. Еще раз получив от меня заверения, что содержание разговора будет сохранено в строжайшей тайне, Маргарет, явно волнуясь, сообщила мне, что фрейлейн Аман уже несколько месяцев беременна в результате интимных связей с шефом. Конечно, имеющий семью шеф и сама фрейлейн Аман должны были сохранить в глубочайшей тайне их близкие любовные отношения.

Врач был среди моих знакомых. Он часто появлялся в обществе моих бельгийских «друзей», и мы с ним уже довольно давно сблизились. После моего конфиденциального разговора с этим врачом он согласился за соответствующее вознаграждение сделать аборт, сохранив все в абсолютной тайне.

В соответствии с договоренностью с врачом было принято решение, что фрейлейн Аман на несколько дней переедет в квартиру Маргарет, а врач, предварительно проверив свою новую пациентку в необходимых клинических условиях, принесет весь необходимый инструмент, сделает на частной квартире аборт и проследит за нормальным ходом полного выздоровления. Все прошло удачно, и, конечно, Бретшнейдер знал, что ему и фрейлейн Аман помогли Маргарет и я, Винсенте Сьерра, а поэтому наши «дружеские» отношения значительно окрепли, участились встречи.

Как я уже указывал, вскоре после оккупации Бельгии немецкими войсками в Брюссель вернулись из лагерей, расположенных во Франции, тоже уже оккупированной гитлеровцами, освобожденные все ранее арестованные бельгийской полицией граждане. Владелец «Селект скул» сразу после своего возвращения в Брюссель оповестил об этом своего ученика, а при нашей встрече с ним сердечно благодарил меня за то, что я очень внимательно относился к оставшейся в одиночестве его жене и даже оказывал ей материальную помощь. Я не ошибся в предположениях о том, что мой учитель был арестован союзниками по подозрению в его принадлежности к немецкой разведке. Тогда я мог только предположить, что в случае победных действий гитлеровцев в Западной Европе учитель вернется в свою школу и я смогу продолжить свою учебу. В то же время я предполагал, что если действительно он верой и правдой служил гитлеровской Германии, то, вернувшись в свою школу, будет еще иметь какое-то привилегированное положение со стороны оккупационных властей. При хорошем его отношении ко мне я мог рассчитывать на определенную с его стороны помощь в моей деятельности без фактического посвящения моего учителя в ее действительную направленность.

Мои предположения очень быстро оправдались, и я почувствовал определенную помощь. Вскоре «учитель» познакомил своего «любимого ученика» с одним рексистом, который занимал довольно заметную должность в немецкой комендатуре. Почти сразу же я получил постоянный пропуск, дающий право круглосуточного передвижения по Брюсселю, включая и период комендантского часа. Через некоторое время я получил еще и специальный пропуск на мою автомашину, разрешающий тоже круглосуточно передвигаться по городу. Несколько опережая ход событий, хочу указать, что в дальнейшем уже не только с помощью рексиста, но и при содействии немецкой интендантуры мною был оформлен еще один очень важный для меня документ.

Не могу не вспомнить смешной инцидент, связанный именно с этим документом, с совершенно особым пропуском. Однажды вместе с Маргарет я выехал на машине из Брюсселя и направился в одно из сел во Фландрии, чтобы пополнить мои и ее продовольственные запасы. Мы купили окорок, яйца, кур, масло и прочее. В это время при наличии продовольственных карточек, выдаваемых городской администрацией под контролем оккупантов, проводилась активная борьба против спекуляции и незаконного приобретения продуктов питания в нарушение установленных лимитов. Эту борьбу, в первую очередь, осуществляли бельгийские полицейские и жандармы, которые услужливо сотрудничали с оккупантами. Уже возвращаясь в Брюссель, проехав довольно значительную часть пути, наша машина была остановлена бельгийскими жандармами, потребовавшими осмотреть все, что находилось внутри машины и в багажнике.

Не растерявшись, я сделал вид, что не понял, о чем идет речь, и, не произнеся ни одного слова, жестом показал на приклеенный к смотровому стеклу пропуск. В нем стояла подпись и обычная печать синего цвета городской комендатуры и красная печать немецкой полиции, а если говорить правду, по существу, гестапо. Больше того, этот документ был не совсем обычным пропуском, а, скорее, обращение с требованием, чтобы владельцу машины все административные органы оказывали внимание и необходимое содействие. Все изложено на немецком языке, так как было обращено, в первую очередь, к оккупационным службам. Кроме этого документа был прикреплен пропуск установленного образца, составленный на немецком, французском и фламандском языках, дающий право передвижения в установленном порядке.

Естественно, пропуск письмо на немецком языке жандармы прочесть не могли, но, увидев на нем синюю и красную печати, подчеркиваю, в особенности красную, они быстро среагировали, вежливо попросив извинения, и разрешили следовать дальше. Надо было видеть выражение лица Маргарет, вначале испугавшейся и растерявшейся. Она не только стала улыбаться, но с недоумением пристально смотрела на меня. Мы спокойно продолжали наш путь. Этот пропуск позволял мне иногда, правда, с небольшим риском, передвигаться, имея в машине довольно хорошо замаскированный радиопередатчик. Часто это было необходимо при перемене места работы радиста моей резидентуры и даже позволяло совершать выезд в этих целях за город в снимаемые нами дома. Повторяю, в связи с тем, что нам длительное время приходилось обслуживать связью с «Центром» находившегося в Париже Отто, радистам приходилось работать часто и подолгу.

Вернувшись в Брюссель, Маргарет была очень благодарна за доставленные продукты. Это позволило ей подкармливать сына, Рене, и угощать фрейлейн Аман, часто навещавшую ее, и, безусловно, лучше питаться самой.

В связи с увеличением объема работы мне понадобилась еще одна надежная связистка. По совету Ромео я выбрал ее из бельгийского движения Сопротивления. Рекомендуя молодую патриотку, Ромео подчеркнул, что она себя ничем пока еще не скомпрометировала перед оккупантами, умело выдает себя за рексистку. Ей я дал псевдоним Вера.

Возник вопрос, где организовать первую встречу с Верой. Мне надлежало с ней о многом переговорить и предпринять в целях дальнейшей предосторожности в нашей совместной работе ряд мер. Позволю себе остановиться несколько подробнее. Возможно, некоторым наша первая встреча с Верой может показаться вульгарной и недопустимой в работе разведчика. Нет, это далеко не так. Не желая еще раскрывать перед Верой адреса наших конспиративных квартир, я решил воспользоваться в целях разрешения возникшего вопроса широко распространенными в Брюсселе домами свиданий.

Я уже знал к этому времени от ван дер Стегена, что в Бельгии официально, как и во многих католических странах, публичные дома и проституция запрещены. Но, подчеркнул ван дер Стеген, на улицах Брюсселя можно встретить немало женщин легкого поведения. Среди них якобы немало француженок. Все девушки, стремящиеся заработать деньги, обязаны были встать на учет в полиции и получить там так называемые желтые карточки, дающие право, по существу, заниматься проституцией. Эта карточка была действительна на все время занятия этими девушками фактически запрещенной профессией. Как только, заработав достаточно денег, девушка принимала решение о прекращении этой позорной деятельности, она была обязана сдать карточку обратно в полицию и тем самым возвращалась к добропорядочному образу жизни, могла даже, выйдя замуж, обзавестись семьей.

Что касается публичных домов, то они в Бельгии фактически существовали и до войны. Больше того, их адреса легко было установить. Для этого было достаточно приобрести ежедневную газету, выпускаемую массовым тиражом под названием «Дерньер ор». На последней странице этой газеты помещались объявления с адресами «домов с лечебным массажем или лечебными ваннами». Всем было попятно, что это публичные дома.

Естественно было бы задать вопрос, какой интерес для разведчика может иметь проституция? Жизнь показала, что и он подлежит изучению по многим причинам. Одной из причин является то предупреждение, которое я получил еще в «Центре». Оно гласило, что разведчик должен опасаться проституток и публичных домов, так как девушки, избравшие себе эту специальность, могут оказаться агентами полиции. Меня же этот вопрос интересовал еще и по другой причине.

Почти сразу же после оккупации Бельгии в стране появились официальные публичные дома. Правда, на каждом из них, специально предназначенных для оккупантов, висели предостерегающие надписи: «Только для офицеров», «Только для рядового состава», «Только для вольнонаемных» и т.д. Зачем же немцам понадобились эти публичные дома? А ведь некоторые из них были размещены на некоторых улицах буквально рядом друг с другом. Ответ я получил из многих источников.

Так, например, во Франции некоторые публичные дома размещались близ расположения воинских казарм. Одно время шла борьба за их закрытие, но не возымела успеха. Официально было дано объяснение, что наличие публичных домов близ казарм имеет большое значение. Утверждали, что, во-первых, при получении увольнительной для отдыха солдаты часто путаются с подозрительными девицами, что подвергает их риску получить венерическое заболевание, в то время как в публичных домах обеспечивается медицинский надзор; во-вторых, даже приличные девушки, познакомившись с проходящими службу в армии юношами, часто беременеют от них, что порождает большое количество незаконнорожденных детей; в третьих, к находящимся на краткосрочном отдыхе солдатам якобы могут быть подосланы вражеские агенты в виде девушек легкого поведения.

Поделившись услышанным с де Буа и моим «учителем», я получил не только подтверждение всего сказанного, но и дополнительные разъяснения. Оказывается, многие француженки, получающие в Бельгии «желтые карточки», иногда принадлежали к добропорядочным семьям, но материально не обеспеченным. Больше того, у некоторых из них были даже весьма порядочные женихи, желающие не только обрести хорошую семью, но и предварительно получить высшее образование. У этих парней не всегда на это хватало денег. Вот тогда молодая девушка, то ли из желания обеспечить себе и своей будущей семье лучшую жизнь, то ли помочь жениху исполнить его желание, отправлялась на некоторое время в Бельгию, подальше от дома, от своих родных и друзей, на промыслы, получая на некоторое время «желтую карточку». Заработав достаточную сумму денег, она возвращалась домой, раз и навсегда сдав полученную карточку. Во Франции эта девушка выходила замуж за своего жениха, уже получившего благодаря ее «заработку» высшее образование. Молодая семья иногда получала возможность открыть собственную табачную лавку или открыть небольшой салон по изготовлению шляп или мелкому пошиву. У них образовывалась дружная благопристойная семья.

Что же касается имеющихся в Брюсселе «салонов массажей или гигиенических ванн», адреса которых печатались в газете, то они размещались в отдельных небольших, по уютных домах или виллах. Как мне рассказывал ван дер Стеген, «желающих получить массаж» или «принять ванну» встречали в небольших уютных гостиных, где их якобы угощали вином или другим каким-либо напитком, а через некоторое время, выяснив у посетителя, какую даму он хочет встретить – блондинку, брюнетку, шатенку, очень молодую или уже имеющую достаточный опыт, ему приносили несколько фотографий предлагаемых женщин. Оказывается, время, затраченное на угощение и на уточнение ряда пожеланий посетителя, не было напрасным – «девушки» могли посмотреть через глазок, незаметно вделанный в стену, своих клиентов. Им важно было видеть, не отец ли, не муж ли, или просто знакомый пришел. Убедившись, что посетитель незнакомец, «массажистка» разрешала показать ему свои фотографии.

Де Буа и мой «учитель» подчеркнули в разговоре со мной, что, несмотря на то, что во всех подобных заведениях ведется медицинское наблюдение, они не советовали бы по многим причинам их посещать. Если же я, молодой и одинокий Винсенте Сьерра, захочу вступить в интимную связь с какой либо благопристойной девушкой, действительно принадлежащей к порядочному обществу, но согласной на это, то они могут порекомендовать воспользоваться услугами тайных домов свиданий. В эти дома можно прийти с любой дамой, безразлично, замужем она или еще девушка, не боясь никакого разоблачения. Заплатив за комнату, а, в некоторых случаях, и за какое либо угощение, гости проходят в предоставляемое помещение. Никто не спрашивает, кто они, не просит предъявить какие-либо документы. После окончания свидания гости уходят через черный ход, что гарантирует недопущение неожиданной встречи с новыми гостями, в числе которых, как я уже сказал, может оказаться отец, муж или жена, сын или дочь, просто знакомый.

Проявив интерес к рассказанному, я все же поинтересовался, как может полиция допускать подобные нарушения? Рассмеявшись, мои собеседники пояснили, что все эти заведения весьма доходны и их владельцы способны заинтересовать полицию в их деятельности.

После этих разговоров я решил иногда посещать подобные дома свиданий, пользующиеся доверием и хорошей репутацией. Иногда мне надо было организовывать встречи с женщинами, являющимися связистками или источниками, если надо было затратить некоторое время на обработку материалов, снятие копий или обсуждение задания. Так было и в случае первой моей встречи с Верой.

Мы посетили хороший дом свиданий, пробыли там обычно затрачиваемое влюбленными время. Создали впечатление, что приходили с определенной целью. Для этого мы привели в беспорядок имеющуюся в комнате кровать, даже намочили полотенце, оставили следы губной помады на наволочке и простыне. В действительности же я внушил Вере, что она подписывает составленное мною тайнописью (это я делал только вид, что употребляю тайнопись) обязательство не разглашать наши действительные отношения и выполнять безоговорочно все мои задания. Кроме того, я в письменной форме, чтобы никто не мог подслушать, дал ряд поручений. Записку с заданием тут же после ее прочтения Верой я мелко изорвал и спустил в унитаз. Естественно, в данном случае и при других подобных «свиданиях» ни о каких любовных отношениях не могло быть и речи.

Вера работала неплохо, выполняя все мои поручения. Но после того как появилась угроза ее провала, она переехала в неоккупированную зону Франции и продолжала свою связь с имевшейся там группой движения Сопротивления.

В один из осенних дней Ромео попросил срочной встречи со мной. Она состоялась в Брюгге. Ромео был заметно возбужден. Едва поздоровавшись со мной, он начал, иногда даже путаясь в словах, излагать, что его вывело из нормального состояния. Ему сообщили из бельгийского движения Сопротивления, что многие участники этого движения, по национальности евреи, получили предупреждение от какой-то сионистской организации, запрещающее им принимать активное участие в каком-либо сопротивлении оккупантам.

Ромео не мог понять, на чем основывается подобное указание. Ведь в Бельгии, как это было раньше в самой Германии и захваченных ею странах, все евреи были обязаны явиться в соответствующие органы, где на удостоверении личности ставилась печать с изображением обычно латинской буквы «J», первой буквы слова «еврей». Больше того, все евреи должны были нашивать на свою одежду желтые шестиконечные звезды с надписью по-французски: «Еврей». Многих арестовывали и отправляли в немецкие лагеря, часто в народе называемые лагерями смертников.

Ромео, не зная, что мне уже известны примеры подобного зверства по отношению к евреям со стороны оккупантов, рассказал об одном из таких случаев.

В одной из католических церквей Бельгии был арестован католический священник. Причиной ареста явилась допущенная им «провокация», так объяснили свой поступок оккупанты. «Провокация» же заключалась в том, что католический священник во время церковной службы появился в положенном для него одеянии, но на груди была вышита желтая шестиконечная звезда, подтверждающая, что он иудей.

Священник якобы при своем аресте дал исчерпывающее объяснение, но это ему не помогло. Чем же он объяснил свой поступок, оцененный как провокация? Ссылаясь на известный Нюрнбергский закон, священник пояснил, что этот закон предусматривает такое положение, при котором евреем считается каждый, у кого в родстве в трех поколениях, а вернее, в одном из них были евреи. То, что прапрадед, прадед, а быть может, и дед в свое время отреклись от своей веры, веры своих предков, приняв католическую веру, или, быть может, даже посвятили себя церковной католической или протестантской службе, в соответствии с действующим законом не принималось в расчет при установлении национальности последующих поколений.

Я не мог тогда ничего ответить Ромео на его вопрос о том, существуют ли указания сионистских организаций, запрещающие какое-либо участие евреев в сопротивлении фашистам. Я обещал Ромео постараться уточнить этот вопрос.

Признаюсь, несмотря на полученную информацию, я относился к ней с подозрением и мог даже предположить, что ее источниками являются сами фашистские оккупанты, стремящиеся внести определенный раскол в возникающее и всевозрастающее по численности в оккупированных ими странах движение Сопротивления.

Действительно, трудно было поверить в возможность такого положения, когда какие-либо сионистские организации, которые должны были защищать евреев, спасать их от преследований и даже от возможной гибели, способны были идти на «примирение» с теми, кто стремится их поработить и даже больше того – полностью уничтожить.

При очередной встрече с Отто я рассказал ему об этих слухах, но и он не мог поверить в то, что они являются обоснованными.

Сейчас я вынужден признаться, что проявленное мною и Отто недоверие было ошибочным. Много лет спустя в различных публикациях, в особенности посвященных деятельности Эйхмана, я обнаружил ряд фактов, свидетельствующих о том, что часть стоявших во главе сионистской международной организации руководителей действительно шли на этот, по существу изменнический шаг по отношению к евреям. По этим публикациям можно только предположить, что сионистские организации стремились достигнуть «договоренности» с фашистами, в результате которой была бы спасена хотя бы их верхушка, то есть находящиеся в их руководстве наиболее богатые евреи. Больше того, возможно, путем этой «договоренности» с арийцами они, сионисты, могли бы создать изолированное государство в целях объединения на его территории всех оставшихся в живых евреев.

Каковы были применяемые для этого сионистами методы, я мог, уже многие годы не связанный с разведывательной работой, довольно исчерпывающе узнать из литературы, изданной в Советском Союзе, и из зарубежной литературы.

В своей работе я уделял внимание мерам предосторожности для тех членов резидентуры, которым могла угрожать опасность со стороны фашистских оккупантов как лицам еврейской национальности.

Заканчивая эту главу, мне хочется еще раз остановиться на поездках в Швейцарию. На этот раз мои воспоминания должны служить единственной цели, а именно доказательству правильности моего стремления в период пребывания в Гельветической федерации изучить ее историю и ознакомиться с теми городами, в которых я побывал. Да, в моей разведывательной деятельности все это приобрело достаточно большое значение.

В Брюсселе пришлось бывать с моими «друзьями» в одном из ночных клубов. Они познакомили меня с одним, уже немолодым, человеком, который, как мне казалось, был совладельцем этого клуба и выполнял обязанности распорядителя в большом зале, где размещались столики для гостей и устраивались концерты и танцы.

Посещая довольно часто это заведение, мы подружились с этим человеком, оказавшимся швейцарцем. В дальнейшем наши отношения настолько сблизили нас, что ко времени создания мною акционерного общества я предложил ему стать нашим акционером. Он согласился.

Кроме того, этот швейцарец служил для меня в некотором смысле и источником для получения необходимой информации по многим вопросам и создал возможность установить знакомство со своими клиентами, не только бельгийцами, но и немцами и одним, оказавшимся для меня ценным, выходцем из Люксембурга.

К сожалению, сейчас вспомнить его фамилию я не могу, но, если бы кому-либо из моих читателей хотелось ее установить, он мог бы попытаться ознакомиться с бельгийским «Королевским вестником», в котором опубликовано сообщение о создании нашего акционерного общества и перечислены все его акционеры.

Я принял решение познакомить «швейцарца» с Маргарет.

У читателей может возникнуть вопрос, зачем мне понадобилось в разговоре со «швейцарцем» упоминать Маргарет? Это объясняется в первую очередь тем, что я решил в дальнейшем довольно часто пользоваться этим клубом для встречи с моими друзьями, среди которых собирался подобрать своих будущих коммерческих соратников. Мне казалось полезным участие в этих компаниях привлекательной, высококультурной женщины.

В дальнейшем мои предположения полностью оправдались, так как Маргарет очень много помогала в подборе будущих акционеров создаваемого акционерного общества, одним из которых стал и «швейцарец». Кроме того, на всех устраиваемых мною приемах она выполняла роль «хозяйки моего дома».

Желая укрепить наши отношения, я пообещал «швейцарцу» рассказать еще многое, но для этого в клубе не хватит времени, а потому пригласил его к себе на обед. Вот здесь, у меня на квартире, он впервые познакомился с Маргарет. Она ему тоже очень понравилась. Его поразили ее культура и глубокие знания.

Мы еще не раз вернемся к нашим отношениям с этим «швейцарцем». Позвольте перейти непосредственно к тому, что происходило в моей деятельности дальше.

Из участившихся бесед с фрейлейн Аман и майором Бретшнейдером я узнал, что у них в данное время много работы, так как им надлежит размещать довольно большие заказы на изделия, необходимые для немецкой армии на случай ее боевых действий в жарких странах и странах с низкой температурой воздуха. На основе сказанного можно было предположить, что Германия готовится к военным действиям в районе Ближнего Востока, на Африканском континенте и... (а это было самым главным: в случае усиления военных действий в Скандинавии и начала агрессии, несмотря на заключенный договор о ненападении) против Советского Союза.

Естественно, всю поступающую информацию я срочно направлял в «Центр» до начала Великой Отечественной войны в основном через «Метро», а после только по имеющейся в моем распоряжении рации.

Одновременно с попыткой усилить разведывательную работу я уделял большое внимание созданию «крыши». Как развертывалась эта работа, подробно расскажу в следующей главе. Я убежден, что этот рассказ внесет полную ясность по ряду вопросов, связанных с работой двух независимых резидентур – в Бельгии и во Франции. Еще в большей степени эта часть моих воспоминаний поможет совершенно четко опровергнуть многие измышления, встречаемые в отечественной и зарубежной литературе и даже в ряде выпущенных, особенно за рубежом, кинофильмов, посвященных «Красной капелле». Это, с моей точки зрения, весьма важно для восстановления исторической правды.