Я ничего не знал о немецких антифашистах, перечисленных в радиошифровке «Центра»: Ильзе Штебе, Курте Шульце, Харро Шульце-Бойзене, Адаме Арвиде Харнаке и Адаме Кукхофе. Я мог только предполагать, что они и все входящие в их «резидентуры» (в кавычках, потому что впоследствии я узнал, что это были группы немецких антифашистов) немцы являются разведчика ми Главного управления разведки Красной армии.

Сейчас, уже после того, как прошло так много лет моего вынужденного молчания, я очень хочу ответить на не оставлявший меня все эти годы призыв Юлиуса Фучика: «Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Не забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас. Придет день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю. Я хотел бы, чтобы все знали, что не было безымянных героев, что были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и поэтому муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же павшие в бою будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами!»

Хочется напомнить, что Юлиус Фучик (23.02.1903 – 08.09.19-43) – коммунист, чехословацкий журналист, писатель, антифашист, руководил во время гитлеровской оккупации нелегальной «Rude pryvo» и составлением антифашистских листков. В апреле 1942 г. был арестован гестапо, содержался в пражской тюрьме Панкрац, после жестоких допросов препровожден в Берлин, где в сентябре 1943 г. был казнен в тюрьме Плетцензее. В 1945 г. в Чехословакии были изданы написанные им в тюрьме Панкраца записки «Репортаж с петлей на шее». Они получили всемирную известность, так как были переведены более чем на 70 языков.

Отвечая на призыв Юлиуса Фучика, я позволю себе эту часть моих воспоминаний разделить и посвятить не только личным контактам с немецкими патриотами, антифашистами, но и исследованию ряда публикаций и в зарубежной, и в нашей печати. Я не побоюсь высказать мое личное мнение по имеющим для меня большое значение вопросам, если они смогут внести ясность, опровергая ряд утверждений, встречаемых в прессе. Все это, с моей точки зрения, должно служить исключительно восстановлению исторической правды. К великому сожалению, многие читатели, уделив достаточно внимания прочитанным ранее материалам, смогут усомниться в правдивости моих утверждений. Однако я убежден, что глубокие и честные исследования подлинных исторических материалов подтвердят правдивость именно того, что будет сказано мною.

Мне хочется начать с уточнения вопроса, касающегося присвоения резидентурам советской разведки на Западе, Большим шефом которых называет себя Леопольд Треппер, а Маленьким шефом которым являлся я, Кент, наименования «Красная капелла» (в некоторых публикациях встречается наименование «Красный оркестр»). Возможно, я должен был бы гордиться тем, что являлся «Маленьким шефом», хотя и вторым лицом в столь мощной резидентуре. Однако я допустить этого не могу, ибо это было бы абсолютно необоснованным самовозвеличиванием. Итак, откуда появилось понятие «Красная капелла» и почему оно распространилось на ряд резидентур советской разведки и на группы антифашистского сопротивления в Германии и в других странах Европы?

Как читатель увидит из дальнейшего моего повествования, движение антифашистов в Германии возникло еще до прихода к власти Гитлера и усилилось с первых же дней существования фашистской Германии. Вполне естественно, все силы секретных служб были направлены на борьбу против этих организаций. В первую очередь, они считали необходимым вести борьбу против Коммунистической партии Германии, руководимой Эрнстом Тельманом. Именно по призыву Тельмана еще в 1932 г. широко развернулось многочисленное движение «Антифашистское действие». После прихода к власти нацистов Эрнст Тельман и многие антифашисты, не прекращая свою борьбу, ушли в подполье. Сам Эрнст Тельман был уже арестован 3 марта 1933 г. Мне неоднократно указывали на то, что в его аресте принимал участие гестаповец Гиринг, о котором я еще многое расскажу.

Я не могу точно указать, когда возникло вошедшее в историю наименование «Красная капелла». Могу предположить, что это было между 1940 и 1941 гг. В своей активной деятельности по борьбе с антифашистским движением гестапо и абвер смогли установить, что где-то на территории Германии и в некоторых других странах существует движение, состоящее из неопределенного количества группировок. В особенности антифашистское движение усилило свои действия после начала Второй мировой войны и, конечно, после нападения Германии на Советский Союз. Спецслужбам удаюсь перехватить посылаемые неизвестными источниками в Москву, так они предполагали, радиограммы. Расшифровать эти радиограммы немцам не удавалось. Они были убеждены, что, несмотря на то, что Тельман содержится в тюрьме Моабит, существующее движение антифашистского Сопротивления состоит в основном из коммунистов и перехваченные радиограммы принадлежат нелегальной организации Коммунистической партии Германии. Действительно, Эрнст Тельман был организатором различных групп антинацистского движения, но ведь он находился в тюрьме с начала 1933 г. (по приказу Гитлера и Гиммлера убит он был только 18 августа 1944 г. и сожжен в печи концлагеря Бухенвальд). Я имею основания утверждать, что в антинацистском движении в Германии наряду с активным коммунистическим ядром принимали участие многие беспартийные рабочие, интеллигенция и даже офицеры вермахта.

Вот после того, как немецкие секретные службы, гестапо и абвер перехватили радиошифровки, по их убеждению направляемые в Москву, они пришли к заключению, что разыскиваемые группы являются «красными» и по их заданию в эфире работают «радисты», которых немцы с удовольствием называли музыкантами, а именно эти «музыканты» и составляют «капеллу», так в древности называли «хор», «оркестр». Именно поэтому, еще не задумываясь над возможностью продолжения существования на территории Германии групп, «резиденций» советской разведки, которые, по убеждению Гиммлера, Гитлер считал полностью уничтоженными, подпольные организации Сопротивления и получили наименование «Красная капелла».

Именно поэтому называть наши резидентуры во Франции, Бельгии, Нидерландах разведывательной организацией «Красная капелла», по моему мнению, неправильно. Что касается организации Шульце-Бойзена – Харнака, ее, безусловно являющуюся одной из крупных ячеек антифашистского Народного фронта, действующего, в свою очередь, в подполье, стремясь принести пользу именно немецкому народу в борьбе против фашизма, называть «Красной капеллой» тоже неправильно.

Я упомянул, что Леопольда Треппера называли Большой шеф, а меня Маленький шеф. Мне бы хотелось сразу дать пояснения тому, откуда произошли эти наименования. Судя по утверждению французского писателя Жиля Перро, автора книги «Красная капелла», якобы высказанному в беседе с советским политическим обозревателем АПН Александром Игнатовым, «даже гитлеровцы поневоле с уважением именовали его Большим шефом» (Литературная газета. 1989. 10 мая.). Да, действительно, как следует из приводимых им в своей книге ссылок на различных абверовцев и гестаповцев, Леопольд Треппер заслуживал одно время «уважение» «даже гитлеровцев», то есть гестапо, ибо сразу же после своего ареста Леопольд Треппер назвал эту фамилию, предложил сотрудничество с немцами и даже читал лекции перед гестаповцами по курсу об искусстве шпионажа, и вскоре при его непосредственном участии началась радиоигра гестапо – «Центр». Да, это могло вызвать у гестаповцев «уважение к крупному советскому разведчику». И все же хочется задать вопрос: откуда появилось определение Большой шеф? (Жиль Перро. Красная капелла. с. 163-164).

Вот здесь я должен указать, что Жиль Перро, видимо, отнесся к высказываемой Леопольдом Трепером лжи положительно. Из следственного дела гестапо, заведенного на меня, видно, что сразу после моего ареста в Марселе работниками французской полиции и гестапо я был доставлен в Бельгию в «главную тюрьму Бреендонк», где началось следствие. Из дела видно, что я отрицал свою принадлежность к какой-либо разведке. После этого гестаповцы организовали несколько очных станок с моими бывшими «подчиненными». Наиболее значимыми были показания Германа Избутского – Боба. Увидев в тюрьме приведенного для очной ставки Боба, я был совершенно убежден в том, что его подвергли жесточайшим пыткам. Именно в результате этих пыток, не выдержав, он начал давать показания. Это было почти за месяц до ареста в Париже Леопольда Треппера. Он признал, что именно я был руководителем нашей резидентуры в Бельгии, но только занимая в ней второе место. Моим непосредственным руководителем был Большой шеф, а я его помощником – Маленьким шефом. С этого началось мое разоблачение. Более подробно я об этом еще расскажу.

Признаюсь, употребление Бобом наименований «Большой шеф» и «Маленький шеф» убедило меня в том, что я был прав, подозревая ранее, еще находясь в качестве резидента в Бельгии, что Отто поддерживает контакт со своими друзьями, бывшими ранее подчиненными, и, вполне возможно, что поддерживает их материально и выдает себя за Большого шефа. Я говорю, что не исключена возможность, что он бывших друзей поддерживал материально, так как я людям, не приносящим пользы нашей резидентуре, платил мало или вообще не платил.

Вот откуда пошло Большой шеф и Маленький шеф, встречаемое в прессе и в литературе. Находясь в гестапо, я ни разу не слышал подобных выражений.

Я, наконец, хочу еще остановиться на одном немаловажном вопросе. В своей книге «Большая игра» Леопольд Треппер неоднократно утверждает, что он проник в сердце высших кругов рейха. Больше того, в приведенной им схеме «Красного оркестра» (конец 1941 г.) указывается на прямое подчинение Берлина (Харро Шульце-Бойзена, Арвида Харнака и Адама Кукхофа) непосредственно ему и только ему. Он счел возможным даже не указать, что в Берлине по поручению «Центра» для установления связи с перечисленными лицами находился только я. Кстати, никто из приведенных в схеме немецких антифашистов не был подчинен ни Большому шефу, ни Маленькому шефу. Это была совершенно самостоятельная организация немецких антифашистов. Я единственный раз встречался в октябре 1941 г. с Шульце-Бойзеном непосредственно в Берлине. В беседе с ним и его женой ни разу не слышал, что они принадлежали к какой либо советской разведке. Часто употребляемые сейчас в нашей печати якобы присвоенные псевдонимы для Харро Шульце- Бойзена – Старшина, а для Арвида Харнака – Корсиканец мне не были никогда ранее известны. Они не встречались ни в моих беседах с Харро Шульце-Бойзеном, ни во время моего заключения в гестапо. Мне был, если память мне не изменяет, известен только один псевдоним – Хоро, данный Харро Шульце-Бойзену.

Помню, как меня взволновал и глубоко тронул и факт из нашей беседы с Харро Шульце- Бойзеном. Безусловно, он не мог предполагать тогда, что перед ним сидит человек, лично принимавший участие в борьбе испанского народа против фашизма. И вдруг, совершенно неожиданно для меня Харро рассказал, что после того, как Франко поднял в Испании мятеж, вскоре при министерстве воздушного флота Германии был создан отдел-штаб генерала Гельмута Вильберга, в задачу которого входило оказание всех видов помощи мятежникам. Ему стало известно, что в число направлявшихся немецких добровольцев, пересекавших тайно границу для вступления в существовавшие в республиканской армии интернациональные бригады, гестапо сумело внедрить своих агентов. Служебное положение в имперском министерстве воздушного флота позволило Шульце Бойзену собрать информацию о многом, над чем работал особый штаб «W» генерала Вильберга. Немецким антинацистам хотелось сорвать замыслы Канариса, опиравшегося на выработанную Гитлером и Герингом программу по свержению республиканского народного правительства Испании. И вот Шульце-Бойзен после длительного размышления над тем, как помочь испанскому народу в его борьбе против фашистов, пришел к выводу, что весь собранный материал надо передать в советское посольство на Унтер-де-Линден. Но как это сделать? И вот тут-то и было принято решение: конверт со всеми материалами, собранными Харро, опустить в почтовый ящик посольства. Однако и это было не так просто. Можно было предполагать, что за зданием посольства гестапо установило круглосуточную слежку. Это задание было принято к выполнению одной молодой немкой, членом антинацистской группы Сопротивления. Она действительно опустила конверт в почтовый ящик посольства. Улыбаясь, Харро сказал, что он сумел потом установить, что республиканское правительство вполне воспользовалось полученной информацией.

Харро Шульце-Бойзен, видимо, не счел возможным уточнить ни содержание материалов, переданных в посольство, ни того, кто был непосредственно исполнителем задания. Только много позже я узнал, что это была дочь видного гитлеровского дипломата, не боявшаяся слежки со стороны гестапо, Гизелла фон Пельниц. Мне стало известно и то, что она была в связи с этим заданием арестована гестапо, но все же вскоре отпущена, так как веских доказательств ее преступной деятельности у спецслужб не было и сама она держалась на допросах совершенно спокойно и не поддавалась ни на какие провокации.

Выслушав до конца рассказ Харро Шульце Бойзена об оказанной им помощи республиканским борцам против мятежников и итало-германских интервентов, я мог понять, что это была первая попытка антинацистов воспользоваться помощью Советского Союза в их борьбе за освобождение немецкого народа от гитлеровской тирании.

Сейчас я хочу рассказать более подробно о выполнении мною ответственного задания «Центра» в Берлине.

После пережитой неудачи в Праге было каким-то особенно тревожным ожидание встреч с представителями групп, указанных мне в задании «Центра» как резидентуры советской разведки. Хотелось верить, что Ильза Штебе, Курт Шульце, Харро Шульце-Бойзен, Арвид Харнак и Адам Кукхоф живы, не разоблачены и мне удастся выполнить поручение и установить с ними связь. Хотелось верить еще и в то, что сообщенные пароли и явки были правильными и более точными, чем те, которые касались резидентуры Воячек в Праге.

В Берлине мне надо было выполнить не только поручение «Центра», но и решить ряд чисто деловых вопросов. Не буду тратить время на описание всех этих встреч. Прошу мне поверить, что определенная их часть была действительно полезной для нашего акционерного общества. Мне же хочется посвятить эту часть моих воспоминаний, одну из наиболее значимых во всех отношениях, результатам выполнения задания «Центра».

Проведя вечер и ночь в гостинице, не имея, по существу, возможности ни на минуту заснуть, несмотря на усталость, отвлечься от обуревавших меня мыслей о предстоящих встречах, я принял решение на следующий день немного времени затратить на посещение «Дойче Банка», а затем организовать мою первую встречу с Альтой – Ильзой Штебе. Как и о всех других немецких анти нацистах, об Альте я ничего не знал. У меня были ее адрес и номер телефона. Прежде всего, я позвонил именно Альте. К телефону подошла женщина, отрекомендовавшаяся как мать Ильзы. К моему огорчению, я услышал, что Ильза сейчас находится в Дрездене и в ближайшее время ее в Берлине не будет. После этого я принял решение немедленно направиться в пригород Берлина, где в соответствии с полученной шифровкой проживал радист резидентуры Альты Курт Шульце.

На этот раз повезло, я сразу же разыскал дом, где должен был проживать Курт, и застал его.

У меня сложилось впечатление, что меня здесь как будто ждали. Мы сразу познакомились, обменялись паролями, и Курт познакомил меня со своей женой. Видимо, жена Курта уже привыкла к подобным посещениям, она почти сразу удалилась в сад, а затем на кухню, где приступила к приготовлению обеда.

И вот мы остались с Куртом одни. Начали с краткой беседы. Мне показалось, что он значительно старше. Потом из литературных источников я узнал, что он действительно был на 19 лет старше меня. Он не скрывал, что родился в малообеспеченной многодетной семье, был вынужден с ранних лет помогать родителям, зарабатывая своим трудом деньги. Во время Первой мировой войны в 1916 г. по призыву был направлен служить в военно-морской флот и именно там освоил специальность радиста. Подтверждение правдивости этой части рассказа Курта Шульце я встретил в литературе, где прямо указывалось, что он служил на крейсере «Штутгарт» радистом. Отслужив на флоте много лет, работал шофером вначале на такси, а потом на почте. В возрасте 26 лет (родился в 1894 г.) вступил в ряды Коммунистической партии Германии. Он не скрывал от меня, что верит: именно Советский Союз, втянутый Гитлером в войну, поможет немецкому народу в его борьбе против господства нацистов в Германии. Именно поэтому он, антинацист, видит в поддержке борьбы советского народа против гитлеровской армии свою основную обязанность.

Курт рассказал о том, что в работе резидентуры встречается много трудностей, но основная заключается именно в том, что при наличии передатчиков она не может ими пользоваться, так как у них нет программы радиосвязи с Москвой и шифровального кода. Его заявление подтвердило мое мнение о том, что в задании «Центра» говорилось о необходимости обучения радиста резидентуры Альты работе с привезенным мною шифром, а также передаче ему программы радиосвязи.

Я успокоил Курта Шульце, что именно с целью ликвидировать имевшиеся трудности в работе резидентуры я и прибыл к нему в берлинский пригород Каров.

Эта беседа подтвердила мое мнение, что Курт Шульце является радистом Альты. Я не мог предполагать, что указанные им трудности в работе резидентуры относятся к организации Шульце-Бойзена – Харнака, ибо в полученном задании «Центра» не упоминалось о необходимости вручения ей шифра.

Мне пришлось провести у Курта Шульце несколько часов. Я передал ему программу радиосвязи с «Центром» и тщательно обучил работе с шифровальным кодом. Для этого я вручил ему привезенную мною по заданию «Центра» книгу, используемую для работы с шифром. Курт несколько раз зашифровывал специально для этого набросанные нами несколько вариантов текста радиограмм. К моей радости, у него довольно быстро получилась работа по шифрованию различных текстов. Он быстро освоил код.

После окончания нашей работы Курт вышел из комнаты и вернулся через несколько минут вместе с женой. Представил меня. Он уточнил, что я один из приятелей его давнишнего друга, с которым уже много лет не виделся.

Любезные хозяева меня не отпустили, буквально заставив с ними пообедать. Несмотря на существовавшие продовольственные карточки в Германии, благодаря, видимо, собственному приусадебному участку обед был довольно обильным и очень вкусным. За столом у нас состоялась оживленная беседа, но мы не касались ни каких либо политических вопросов, ни, конечно, работы антинацистской организации, к которой Курт принадлежал. Очень бегло задели вопрос о желательности окончания военных действий и всеобщего мира.

В приподнятом настроении, понимая, что успешно выполнил одну часть задания «Центра», я отбыл в Берлин.

Значительно позже я узнал многое, касающееся Альты. В частности, то, что до этого времени, то есть до начала Великой Отечественной войны, она имела возможность направлять свою информацию в «Центр» через курьера. Ее разведывательная деятельность в пользу Советского Союза началась в 1931 г., советской разведчицей она стала в возрасте 20 лет (Карл Гейнц Бирнат - Луиза Краусхаар. Организация Шульце-Бойзена – Харнака в антифашистской борьбе. М.: Прогресс, 1974. с. 166).

Герхард Кегель в своих записках разведчика антифашиста («Наши жертвы были не напрасны. 1933–1945 гг.». М.: Политиздат, 1988. Т. 2. с. 60) прямо указывает, что после его отъезда из Москвы вскоре после нацистской агрессии против Советского Союза именно ему было поручено для обеспечения радиосвязи Альты с «Центром» передать ей адрес радиста Курта Шульце. Я мог понять, что, несмотря на состоявшуюся встречу с Ильзой Штебе, из опасения попасть в руки гестапо, связь с этим радистом не состоялась (с. 62).

Итак, после успешного выполнения задания в части встречи с Куртом Шульце я возвращался в Берлин с единственной мыслью: надо немедленно приступать к выполнению второй части задания «Центра», то есть организовать мою встречу с Харро Шульце-Бойзеном, а если не с ним лично, то, во всяком случае с одним из членов его группы антинацистов, адреса которых были указаны в задании.

Надо признаться, что минуты казались часами, а часы превращались в вечность. Следовало принять надлежащие меры предосторожности: вернувшись от Курта, пройти определенную «очистку» на всякий непредвиденный случай. Нельзя было забывать, что я иностранец, прибывший в столицу Третьего рейха, где свирепствуют секретные службы и, в первую очередь, гестапо. И вдруг, как ни странно, куда-то девалась уже выработанная годами подпольной, нелегальной работы привычка к спокойному ожиданию намеченных конспиративных встреч с отдельными подпольщиками. Быть может, охватившее состояние тревоги вызывалось не просто желанием приблизить первую встречу с неизвестным мне лично соратником по борьбе с фашизмом, но, возможно, и страхом, ожидавшего меня провала.

Вернувшись в Берлин, не заходя в гостиницу, решил «прогуляться» по городу. Цель прогулки была ясна. Необходимо было ознакомиться с тем местом, где находился дом, в котором в соответствии с данным мне в радиограмме адресом проживал Харро Шульце-Бойзен, один из руководителей самой важной, но оценке «Центра», берлинской резидентуры, возглавляемой Харро и Адамом Харнаком.

Улицу я нашел довольно быстро с помощью путеводителя. Нашел и дом 19 на Альтернбургералле, большой и смотревшийся очень солидно. Мне не хотелось подходить близко, чтобы не обратить на себя внимание швейцара. Правда, я не знал, сохранились ли в Германии в годы войны в домах швейцары.

Поразмыслив, я решил, что в этот день мне не следует навещать Хоро. Надо было убедиться, что после посещения в Карове Курта Шульце за мной не увязался нежелательный «хвост».

Немного прогулявшись по городу, я вернулся в гостиницу и поинтересовался у портье, где лучше провести вечер. Он любезно назвал мне несколько адресов, в том числе театров, мюзик-холла и нескольких вечерних увеселительных заведений. При этом подчеркнул, что в названные им заведения иностранцы допускаются. Переодевшись и немного просмотрев купленные немецкие газеты, направился в одно из рекомендованных мне вечерних увеселительных заведений. Народу в залах было много. Естественно, большинство из посетителей, сидящих за столиками, попивали вино. Я остановился у стойки бара и заказал чашку эрзац кофе. Немного послушав концерт, весьма усталый и физически и умственно, направился к себе в гостиницу, чтобы по возможности как следует отоспаться и набраться сил на завтрашний день. Мне предстояло днем заниматься деловыми встречами в различных фирмах, а к вечеру я решит все же принять меры и добиться встречи с Хоро.

Несколько отдохнувший, сразу после завтрака направился по коммерческим делам. Оставалось только позвонить по телефону и договориться о встрече с Хоро. Не догадываясь даже о том, кем в действительности является Харро Шульце-Бойзеп, но предполагая, что днем он должен быть на работе, я решил позвонить позже, вечером. Наконец настало время. Небольшая прогулка по полутемным улицам города – столицы Германии в войне, непродолжительная поездка под землей в вагоне метро, и вот я уже вблизи от Альтернбургералле у входа на станцию метро, а вот и телефон-автомат. Опускаю монету и набираю нужный номер телефона, продолжительные гудки, и наконец, слышу чужой, абсолютно незнакомый голос женщины. Называю нужное имя. «Да, у телефона Либертас, кто говорит?» Нет, трудно представить мое состояние, мою радость. Значит, я попал по нужному мне адресу, а это означает, что и эту часть задания «Центра» я, скорее всего, смогу выполнить. Называю давно уже определенный пароль. Контакт установлен.

Незнакомый голос сразу становится более близким, можно сказать, более дорогим мне. Мне показалось, что и Либертас стала совершенно другой. В её голосе звучит нескрываемая радость, радость предстоящей встречи с близким человеком, пусть незнакомым, пусть еще никогда не виданным, по человеком-другом, прибывшим издалека, способным передать привет с Большой земли, из ставшего родным Советского Союза, из страны, где немецкие антифашисты могут не скрывать своей ненависти к Гитлеру и его бандитам, из страны, которую сейчас фашистские орды заливают реками крови, но народ которой встал на защиту своей священной Родины. Так мысленно я оценивал услышанный мною голос Либертас.

– Очень рада буду вас увидеть, заходите, как только сможете, заходите сейчас же. Правда, Харро нет дома, но мы с вами поговорим, позвоним ему по телефону на работу!

Радость с силой охватила меня. Я невольно улыбаюсь. Вздох облегчения. Значит, в Берлине все благополучно. Значит, задание будет выполнено. Значит, в этом огромном городе, за толстыми серыми стенами домов, на этих полутемных широких улицах и площадях живут не только враги, не только фашисты, с которыми мне пришлось уже встречаться в Испании, где были среди нас и немецкие антифашисты, которые сражались на фронте, а в часы досуга обращали взгляды в сторону своей родины, опозоренной коричневыми бандитами, приспешниками Гитлера. Невольно подумал, что в Берлине тоже еще живут те, кто, рискуя, требует освобождения вождя немецкого народа, трудящихся Германии коммуниста Эрнста Тельмана. Нет, значит, существует еще среди немецкого народа определенная часть немцев-патриотов, демократов, стремящихся к всеобщему миру, к дружбе народов, ведущих активную борьбу против господства нацизма. Нет, значит, Гитлеру не удалось еще убить или заточить в тюрьмы и концлагеря лучших, настоящих немцев.

Размышляя обо всем этом, убыстряя шаг, опьяненный радостью предстоящей встречи, возможностью вскоре выполнить задание «Центра», я вновь приближаюсь к дому, ставшему мне уже знакомым по предыдущей моей «прогулке». Напрасно я тогда опасался, что меня могут заметить. У двери никого не было.

Парадная дверь. Спокойно, даже не озираясь, вхожу и медленно поднимаюсь по лестнице, ищу нужный номер квартиры, но вдруг... остолбенел: на дверях квартир медные таблички с фамилиями, на многих из которых проставлены различные звания, соответствующие фашистской иерархии, а некоторые и с изображением свастики. Этаж, еще этаж, а я вижу все те же таблички, разница лишь в том, что на них другие фамилии и звания, но в большинстве своем – со свастикой. Невольно мелькает мысль, могут ли здесь жить Либертас и Харро, могут ли жить в этом доме антифашисты и фашисты? А кто такой в действительности Харро? Какое он имеет отношение к живущей в этом доме фашистской элите?

Невольно дотрагиваюсь рукой до моего уругвайского паспорта, лежащего в кармане пиджака, и думаю, не подведу ли я своим присутствием на лестнице, стоя у квартиры Харро, ее владельцев, не говоря уже о себе. Да, мой паспорт принадлежит одной из нейтральных стран, гражданином которой я якобы являюсь, но все же иностранцу, а в фашистской Германии не доверяют никому!

Быстрыми шагами устремляюсь вниз по лестнице, и, только когда вдохнул свежий воздух, оказавшись на улице, ко мне возвращается спокойствие и уверенность в себе, появляется возможность здравого анализа обстановки. Нет, не следует вновь подниматься по лестнице. Не надо звонить ни в одну из незнакомых дверей. У меня возникло подозрение, выражающееся в том, что, возможно, в радиограмме при ее дешифровке номер дома указан ошибочно. Впервые я задумался и над более важным, как мне казалось, вопросом. «Центр», будучи абсолютно обоснованно уверенным, что его радиограммы не могут быть расшифрованы, что, впрочем, является доказательством того, что в радиограмме приводились фамилии и адреса некоторых лиц, с которыми мне надлежало связаться, не счел возможным предупредить меня, кем в действительности по своему служебному положению является Харро Шульце-Бойзен. Далее читатель поймет.

После недолгих размышлений я принял окончательное решение. Я понял: мне надо еще раз позвонить по телефону Либертас и, услышав ее ставший уже знакомым милый голос, предложить вместо ранее оговоренной встречи у них дома совершить совместную прогулку. Неожиданно у меня возник тревожный, вполне оправданный вопрос. Либертас ведь может не узнать меня, и, назначая свидание ей близ станции метро, сумею ли я узнать ее в толпе – мы всего лишь разговаривали по телефону. Я понимал возникающие трудности, однако колебаться было нельзя, надо было найти правильное решение, надо было срочно действовать!

Медленно, делая вид спокойного человека, подошел к телефонной будке недалеко от станции метро. Вновь набрал хорошо запомнившийся номер телефона и, услышав голос Либертас, быстро заговорил: «Либертас, любимая моя, это вновь я. Я уже почти добрался до вашего дома, но, выйдя из метро, убедился в том, что сегодня такая хорошая погода, и подумал, может быть, для начала нашей встречи лучше прогуляться, подышать свежим воздухом. Правда, сейчас темно, но мы ведь друг друга сумеем увидеть. Хочу напомнить, что в ожидании у станции метро я, как всегда, буду курить сигару и тем самым освещать себя. Да, кстати, я привез вам показать папку из крокодиловой кожи, думаю, что именно такую вы хотели подарить Харро. Итак, если вы не возражаете, буду ждать вас у метро».

Ответ последовал быстро: «Хорошо, мне достаточно 10–15 минут на сборы, и я скоро буду. Итак, до скорой встречи!»

С радостью я ответил: «Я жду, не торопитесь!»

Либертас должна узнать меня по сигаре и папке, а затем, как обычно принято в подобных случаях при встрече со знакомой дамой, мне казалось, надо будет повторить уже названный пароль.

Надо было подумать и над тем, как мне держаться. Возможно, лучше всего спросить вначале у Либертас, как пройти на ту или иную улицу, назвав ту, где живут Либертас и Харро. По поведению Либертас я смогу понять, она ли это, а затем уже повторить называвшийся ранее пароль. Удобно ли это? Ведь услышав этот разговор, посторонний наблюдатель или просто рядом стоящий человек сможет потом удивиться, что дотоле незнакомые люди, молодые женщина и мужчина, пошли куда-то вместе. Нет! Лучше поступить так, как думалось раньше: завести светский разговор двух знакомых людей о погоде, а затем невзначай повторить пароли.

Сколько уже состоялось различных конспиративных, сколько новых встреч при установлении связей со связистами, информаторами, с разными членами организаций всевозможных движений Сопротивления, сколько неожиданностей встречалось уже на пути. Казалось, что уже удалось достигнуть предельного умения владеть собой, и вдруг опять состояние, которое было присуще при первых встречах в самом начале моей подпольной деятельности во вражеском тылу. Неужели сдают нервы, неужели уже сказывается переутомление? Ведь уже несколько лет приходится работать без нормального отдыха, продолжая постоянно разыгрывать чужую роль, которая навязана легендой, созданной в момент назначения меня на разведывательную работу. Пет, сейчас нельзя расслабляться, именно теперь, когда на Родине идет война, надо собрать нервы, надо особенно хорошо владеть собой.

Не успел я еще обо всем поразмыслить, как неожиданно увидел, что к станции метро быстрой, я бы даже сказал, спортивной походкой направляется молодая, со вкусом одетая женщина. Ее лицо еще трудно рассмотреть. Она уверенно идет к тому месту, где стою я, человек, с нетерпением дожидающийся ее. Теплое рукопожатие, возможно слишком крепкое для молодой женщины, но, безусловно, друга. Все мысли, все тревоги отлетают куда-то на задний план, и вот уже первые слова, слова, вовсе не похожие на задуманные на это «случайное свидание». Первой заговорила Либертас. У нас состоялся довольно продолжительный разговор. Постараюсь хотя бы частично его восстановить.

Либертас: «Добрый вечер. Я очень рада, что вы приехали. Харро давно, очень давно ждет этого счастливого дня. Нам было так необходимо встретиться с кем-либо из наших друзей. Вы хорошо придумали историю с крокодиловой папкой и сигарой. Я едва подумала, как мы друг друга узнаем, и вдруг слышу ваше предложение. Признаюсь, готовясь к встрече с вами у станции метро, я очень смеялась над вашей находчивостью, вернее, над вашей выдумкой».

Кент: «Могу высказать и свое восхищение вами. Вы очень быстро сориентировались, и даже самый внимательный наблюдатель не мог бы определить по вашему поведению, что мы видимся в первый раз. Должен отметить и то, что ваша внешность легко могла привлечь к себе внимание многих, стоящих у станции».

Либертас: «Прошу учесть, что игра, игра на сцене – это моя профессия. И это часто мне облегчает необходимость преодолеть встречаемые жизненные трудности. Просто сейчас я не играю на сцене, а занимаюсь другими делами. Тем не менее, всегда помню, что я актриса».

Кент: «Как вы здесь живете? Вам всем большой привет от тех, кто считает себя вашими друзьями. Они очень беспокоились, все ли у вас в порядке. Слишком долго от вас не было новостей».

Либертас: «Все нормально, живы и здоровы, много работаем, боремся за наши идеалы, внимательно следим за тем, что происходит на фронтах, ждем перемен. Хороших перемен, обязательно в нашу пользу, в пользу немецкого народа. Конечно, нам нелегко, но сейчас мы чувствуем себя более уверенно».

Кент: «Милая Либертас, скажите, пожалуйста, когда я смогу встретиться с Харро?»

Либертас: «Харро работает очень много за городом, в последнее время в Берлин приезжает не каждый день. Я ему сегодня же позвоню и думаю, что завтра он обязательно вернется в Берлин и будет очень рад встретиться с вами. Повторяю, мы очень давно ждем подобной встречи».

Кент: «Я был в Германии в последний раз несколько месяцев тому назад. Правда, тогда я не заезжал в Берлин. Скажите, каково сейчас настроение немецкого народа? Верит ли он еще в безусловную победу вермахта? Как немецкий народ встретил начатую Гитлером войну против советского народа?»

Либертас, мило улыбнувшись, слегка задумалась и, несколько помедлив, ответила: «Подробно обо всем расскажет Харро. Мне только хочется вас несколько поправить, не обижайтесь на меня. Вы допускаете серьезную ошибку, когда спрашиваете меня о немецком народе в целом. Немецкий народ очень разобщен. Многие немцы постепенно начинают прозревать, и к антинацистскому движению Сопротивления приходят люди, которых еще совсем недавно нельзя было даже представить в рядах антифашистов. Такие люди начинают поддерживать связь и с нами, но это требует с нашей стороны большой осторожности».

Кент, улыбаясь в свою очередь, взяв Либертас еще крепче под руку, продолжил: «Мне очень приятно будет многое узнать от Харро. Правда, частичную информацию я уже имею. Встречается осторожная, еще очень осторожная критика, но и намеки на критику, и проявляемая даже некоторая враждебность к господствующему в Германии режиму, проводимой агрессивной политике как вне страны, так и в самой стране, весьма символичны. Больше того, встречаясь с деловыми людьми, имеющими немецкий паспорт, можно встретить и таких, которые имеют еще и второй – австрийский. Что это может означать? Может быть, это и есть проявление какой-то паники?»

Либертас: «Да, скорее всего, вы правы, но ясность в волнующие вас вопросы Харро внесет, безусловно, более точно, чем я, беседуя с вами завтра. Я же хочу сказать еще одну вещь. Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я не хочу вас обидеть. Вы очень хорошо говорите по-немецки. У вас вот сейчас, когда мы так мирно и спокойно беседуем, правильные, по-немецки правильно построенные фразы, неплохо даже получается и произношение, но вам надо стараться реже говорить по телефону, в особенности это касается Германии. Здесь возможно прослушивание телефонных разговоров спецслужбами. Слежка "друг за другом", слежка официального аппарата тайной полиции, государственной полиции, гестапо очень хорошо организована. Харро и я в соответствии с занимаемыми нами должностями и положением вправе думать, что наш телефон тоже прослушивается. А вот когда вы говорите по телефону, то происходит некоторое искажение, можно, пожалуй, даже сказать точнее, вносится какая-то звуковая корректировка, что более подчеркивает, что по телефону говорит не немец, а иностранец. Это очень опасно, так как может возникнуть подозрение у тех, кто осуществляет прослушивание нашего телефонного разговора. Разговаривая с вами по телефону, я не могу даже объяснить почему, но по телефону я сразу определила, что вы иностранец, что со мной говорит иностранец. Вам даже удалось усвоить правильное произношение очень сложных для иностранцев звуков в немецком языке. Вот вам первый неприятный выпад с моей стороны, и о нем передайте, пожалуйста, нашим друзьям. Телефоном можно пользоваться только в исключительных случаях и ограничиваться одним, заранее обусловленным сигналом, одним словом, заранее продуманной системой повторных телефонных звонков».

Идущие нам навстречу немцы никогда не подумали бы, что эти двое молодых, элегантно одетых, беседующих между собой так дружно человека ведут совсем небезобидные разговоры, что эта красивая и элегантная дама с большим знанием правил конспирации поучает уже не новичка в подпольной, нелегальной деятельности, а успевшего накопить определенный опыт боевой нелегальной работы разведчика.

Либертас поразительно мило, мягко, с большой чуткостью высказывала мне свои замечания, заставляющие думать, верить в то, что немецкие антифашисты прошли хорошую школу, школу нелегальной работы, и даже нам, советским разведчикам, есть чему поучиться.

Не хотелось расставаться, не хотелось вновь почувствовать свое одиночество в этом большом, но столь чужом для меня городе. Либертас была очень приятной собеседницей, поражавшей своей культурой. Наш разговор перешел на другие, общие темы. Мне очень хотелось выяснить, как работают театры, какие демонстрируются кинофильмы. Из разговора было понятно, что Либертас внимательно следит за культурной жизнью, за достижениями искусства. Можно было понять, что среди её знакомых, быть может, друзей имеется много работников в области искусства, связанных с театрами, кино и литературой.

Я мог, однако, предположить, что Либертас, видимо придерживаясь правил жесткой конспирации, избегала более подробно говорить о самой организации, членами которой были она и Харро, оставляя это право своему мужу. Правда, она поинтересовалась, стоит ли еще подготовить какого либо товарища к встрече со мной и с кем конкретно я хотел бы еще увидеться. Мне показалось, что она весьма доброжелательно встретила мое заявление о том, что для меня предусматривалась только встреча с ней и с Харро.

Не хотелось говорить Либертас, что, если бы с ними что либо произошло и встреча между нами не состоялась, в полученном мною задании предусматривались встречи с другими людьми, возможно ей даже неизвестными, но такими же антифашистами, такими же борцами против фашизма, как она, Харро и другие их близкие друзья.

Внезапно Либертас обратилась ко мне со следующими словами:

Простите, но я даже не знаю, как мне обращаться к вам. Вы, видимо, так обрадовались встрече, что даже забыли представиться!

Мне стало неловко за себя, за еще один допущенный ляпсус. Но, действительно, столь молниеносно и с большим успехом разыгранная сцена нашей встречи, встречи, конечно, не по возрасту, а только по времени участия в одной и той же борьбе двух «старых друзей», правда никогда не видевших друг друга до этого, казалось, сделала ненужным специальное представление. Это тем более, что мою паспортную фамилию не следовало называть. И правила конспирации не допускали этого совершенно. Я не мог даже сказать Либертас, где я остановился, и она, безусловно, все это хорошо понимала. На замечание Либертас, немного подумав, я ответил:

Давайте условимся, что меня можно называть Вальдес. Когда-нибудь, когда мы встретимся в другой, более благоприятной обстановке, я с радостью представлюсь вам более точно.

Либертас с ярко выраженным восторгом и пониманием поспешила ответить:

Я смотрю на вас, и мне кажется, что вы еще очень молоды, а вам уже доверена связь с нами. Мне ясно, что вы уже давно ведете работу вдали от родины, как это хорошо. Вот это уже комплимент в ваш адрес, а не замечание! Так ведь?

Веселый смех стал ответом на эти слова. Невольно я, Вальдес, прижался к Либертас. Чувствовалось, что между нами крепнет дружба, совсем недавно рожденная. Разговор становился все более и более доверительным, но не выходя за рамки дозволенного. Видимо, Либертас захотелось что-то рассказать о себе, и она продолжила:

Мне сейчас приходится работать в системе имперского министерства пропаганды, возглавляемой Геббельсом. Я работаю на киностудии, но не в обычной, а в студии, где снимают мультфильмы, часто пропагандистского характера. Иногда встречаются очень забавные ситуации. Вот мне сейчас показалось, что наша встреча хорошо бы могла быть изображена художниками в студии в пропагандистских мультфильмах. Не думаю, что, работая даже на таком, казалось бы, маловажном участке, мы не приносим пользу Германии в нашей борьбе с нацизмом. Я хочу, чтобы вы знали: нам часто удается очень значимо саботировать распоряжения доктора Геббельса.

Либертас коротко рассказала о своих товарищах по работе, правда не называя точных имен, бросая мимолетно, как бы невзначай, имена того или иного человека, не подчеркивая, о ком конкретно идет речь, – просто, о сослуживце или о подпольной антифашистской организации, которой руководят ее муж и Арвид Харнак.

Прогулка затягивалась. Нам оставалось обусловить точное время и место предполагаемой встречи Харро со мной на следующий день. Либертас следовало, прежде всего, позвонить и узнать, сможет ли он приехать в Берлин. Затем мы договорились, что если сможет, то встреча состоится в 20 часов у одной из станций метро.

На мой вопрос, как можно будет узнать друга друга, Либертас с улыбкой сказала:

Ну это будет проще всего. У вас очень хорошие сигары, пальто из редко встречаемого в Германии материала, а самое главное, чудесная папка из крокодиловой кожи, которую я, кажется, хотела подарить Харро. – Последнее слово вызвало у Либертас веселый смех.

Я проводил ее. Пришлось прощаться вдали от дома Либертас. Не следовало появляться там, где существовала возможность неожиданной встречи с кем-либо из соседей. Тем более что «материал на пальто у сопровождающего Либертас молодого человека был редко встречаемым в Германии». Не следовало забывать, что и у Вальдеса в кармане лежал уругвайский паспорт, а случайная проверка была крайне нежелательной.

Тепло попрощавшись, новые друзья расстались, чтобы, быть может, больше никогда не встретиться.

Я вернулся в гостиницу. На душе было как то гораздо спокойнее. Приятно было сознавать, что вскоре я смогу встретиться с тем, кто был назван первым в полученном из «Центра» задании.

На следующий день снова деловые встречи, посещение фирм и деловые разговоры. Для этого мне необходимо было вновь перевоплотиться в коммерсанта, да не простого, а в президента акционерного общества, директора-распорядителя солидной фирмы. В то же время меня не покидали тайные мысли о предстоящей встрече с Харро. Трудно было набраться терпения и вызова по телефону Либертас. По вот наконец и настало время контрольного звонка, для того чтобы подтвердить возможность назначенной встречи с Харро. Я понял, что он приедет в Берлин, а поэтому надо было набраться терпения и ждать наступления условленного часа.

К вечеру погода резко испортилась. Пошел мокрый, липкий снег. В воздухе стало сыро и как- то особенно неуютно. Мне не хотелось выходить из кинотеатра, в котором пришлось провести около двух часов, однако время встречи приближалось, и следовало торопиться. Сделав необходимую с точки зрения проверки «неуязвимости» прогулку, я заметил, что как-то совершенно незаметно неожиданно оказался около станции метро, где должна была состояться долгожданная первая встреча с Харро Шульце-Бойзеном, известным как Хоро. Стал ждать.

Вдруг неожиданно я заметил быстро приближающегося ко мне офицера с поднятым воротником. Издали в темноте, усилившейся от падающего снега, трудно было определить, какого его воинское звание и род войск на петлицах. Длинное, обычное для немецких офицеров защитного цвета кожаное пальто, фуражка... Больше ничего я не мог рассмотреть. Странное чувство неуверенности охватило меня с новой силой. Возникали вопросы в возбужденной голове. Почему в полученном мною задании «Центра» не было сказано, что он является офицером? Почему многое предвидящая Либертас накануне не предупредила меня о том, что Харро Шульце-Бойзен является офицером и может явиться на встречу со мной в военной форме? Я не находил ответа, и мучительно встал передо мной еще один вопрос: Хоро ли приближается ко мне, а быть может, вообще это провал для меня?

Вновь мелькают мысли, как важно в нашей работе все предусмотреть, каждую мелочь, каждую деталь, зачем создавать предпосылки для лишних волнений у встречающихся впервые работников нелегалов?

Замеченный мною офицер уже совсем близок. Точно определяется направление его движения. Уже нет сомнений: он движется ускоренным шагом прямо к месту обусловленной встречи, непосредственно в мою сторону. Он не задерживается, явно спешит! Что все это значит? Я смотрю на часы. Стрелки приближаются к 20 часам.

Поравнявшись со мной и поспешно протягивая руку, офицер тихо повторяет первую часть установленного пароля. Он не дожидается ответа – уверен в том, что правильно определил своего будущего собеседника. Либертас дала подробное и точное описание того, кого офицер должен был встретить. В этом отношении он был в лучшем положении, чем я, ожидавший его. Военная форма, так смутившая меня, в дальнейшем имела определенное значение в еще более сложной и неприятной для меня обстановке, но об этом, конечно, в этот вечер я еще не мог знать.

Первым начал разговор Хоро. Он, очень мило улыбаясь, какой-то особенной улыбкой, что совершенно не увязывалось с его строгой военной формой, проявил особую теплоту в нашей беседе. Постараюсь восстановить ее как можно точнее.

Хоро: «Я чуть не опоздал. Едва вырвался с работы, чтобы прибыть в Берлин и своевременно попасть на эту долгожданную встречу. Признаюсь, мы очень опасались, что никому не удастся связаться с нами. Идет война, и трудностей на пути к встрече существует немало. Вчера сразу же после совершенно неожиданного звонка Либертас я буквально примчался к ней. Она подробно рассказала все о вашей встрече. Между прочим, она очень точно описала вас, и сейчас я уже могу установить, что не ошиблась и в данной вам оценке. Я был очень взволнован всем рассказанным ею. Должен честно сказать, я очень рад, что все дождались вашего, правда, совершенно неожиданного, приезда. И не только я, но и многие другие, которым мы уже успели об этом сообщить. Очень хорошо, что вы приехали».

Кент: «Я тоже очень рад нашей встрече. Это тем более, что полученное мною задание нашего руководства было для меня совершенно неожиданным и приступить к его выполнению было нелегко. Признаюсь, вы меня несколько напугали вашей военной формой. Я никак не мог предположить, что на встречу со мной явится офицер, что вы – наш разведчик вообще офицер немецкой армии. Об этом, к сожалению, меня никто не предупреждал. Единственное, что я знал, что, возможно, мне придется, если я вас не застану в Берлине, встретиться с одним немецким писателем».

Хоро: «Вообще являться в военной форме мне не следовало. К сожалению, у меня абсолютно не было времени переодеться, надеть на себя что-либо штатское. Сейчас я хочу вас пригласить к себе домой. Пока у меня дома – самое безопасное место, а кроме того, сегодня такая погода, что оставаться на улице нельзя. Прежде всего, надо как следует согреться, а для этого у меня дома есть все условия. Я предупредил Либертас, что вы будете нашим долгожданным гостем. Она этому очень рада и ждет нас. Прошу не возражать. Поверьте, так будет лучше. Дома мы переговорим спокойно обо всем. А рассказывать, видимо, нам придется о многом».

Кент: «Не только не возражаю, но и принимаю ваше предложение с большим удовольствием. Буду очень рад еще раз встретиться с вашей весьма симпатичной супругой».

Хоро: «Не только симпатичной супругой, но и с надежной боевой подругой, моей бесстрашной Либертас. Мне очень повезло в жизни. Несколько лет тому назад я встретился с Либертас на соревнованиях по парусному спорту, и вскоре она стала моей женой. С тех пор мы вместе и очень любим друг друга». (Все это Хоро говорил с веселой улыбкой.)

Мы медленно шли к дому, до которого было недалеко, и в сопровождении Хоро, поднимаясь по изученной накануне лестнице с табличками на дверях, на этот раз я чувствовал себя более уверенным, на душе было абсолютно спокойно.

Во время встречи Либертас произвела на меня очень хорошее впечатление. Она была весьма привлекательной, красивой женщиной. Несмотря на пальто, чувствовалось, что у нее очень хорошая фигура. Её походка произвела на меня огромное впечатление. Она как-то выделялась среди других встречаемых мною в Берлине женщин. Обо всем этом я думал, поднимаясь вместе с Харро по лестнице.

Я еще не мог себе точно представить, каков Харро в действительности, но полагал, что у столь эрудированной и разносторонне развитой женщины и муж должен был обладать соответствующей подготовкой. В оценке Либертас я был уверен.

Мы остановились у двери, ведущей в квартиру, занимаемую семьей Шульце-Бойзена.

Харро не успел еще вынуть ключ из замка, как улыбающаяся Либертас открыла дверь и с теплыми приветствиями впустила нас в прихожую. Сняв пальто и шляпу, несмотря на возражения хозяйки, сменив туфли на домашние тапочки, я вместе с хозяевами вошел в комнату, где уже был накрыт стол. Пользуясь правами хозяйки, извинившись, Либертас отправилась на несколько минут на кухню. Мы остались вдвоем в уютно обставленной комнате. Среди красивой мебели бросались в глаза книжные полки. На них много книг. Присмотревшись, заметил, что они были не только на немецком, но и на других языках, и был буквально потрясен. Особенно меня поразило, когда я увидел и различные издания документального характера, и в частности труды В.И. Ленина.

Заметив мое смущение от увиденного, Харро успокоил меня, сказав, что ему это положено и связано с его работой и тем более он не должен ни от кого скрывать, что знает русский язык.

Показывая некоторые книги, Харро с лукавством признался, что очень любит поэзию, поэтому подобрал авторов наиболее нравившихся ему. В то же время он не постеснялся сказать, что и сам немного пишет. К сожалению, для этого увлечения не хватает времени.

Осматривая комнату, я приходил к заключению, что во всем чувствуется большой вкус хозяев. Несомненно, эта комната принадлежала работникам культуры и искусства. О Либертас я уже кое- что узнал из первой беседы с ней, а вот понять, кем является Харро – человек в офицерском мундире, – я еще не мог.

До начала деловых разговоров новые друзья сели за стол, красиво накрытый и уставленный вкусными блюдами приготовленного Либертас ужина, а Харро в дополнение к выставленным бутылкам вина поставил бутылку водки, настоящей советской водки. Увидев мое удивление, он рассмеявшись, сказал: «Не удивляйтесь, это действительно советская водка. Этот "трофей" привезли мне мои друзья с Восточного фронта. Думаю, что на этот раз она будет по прямому назначению – использована теми, кому по праву положено».

Уже за ужином Харро вкратце поведал мне о положении в руководимой им и Арвидом Харнаком антифашистской организации, о той работе, которую эти самоотверженные люди и настоящие патриоты Германии проводят на заводах, в учреждениях, среди населения и иностранных рабочих. Он подчеркивал значение проводимой разъяснительной и пропагандистской работы, в том числе и выпускаемых ими листовок.

Удивительно было слушать этот страстный рассказ. Трудно было поверить, что при усиленном терроре, не прекращающейся слежке, проверках и отборе в различные государственные и военные учреждения смогли, рискуя жизнью, проникнуть люди, стремящиеся вернуть Германии ее честь, завоевать право немецкого народа на похищенную у него свободу, пользоваться всеми благами, которые создавались культурой, трудом настоящих немцев, лучшими его представителями, такими как Гете, Шиллер, Гримм, Граббе, Гауптман, Гольц, Ницше, Т. Манн, Дюрер, Штраус, Фейхтвангер, Эйнштейн и многими другими. Конечно, в мыслях у меня были и Карл Маркс, и Фридрих Энгельс.

Вальдес, под этим именем я представился Либертас и Харро, сидел и слушал ставшего дорогим собеседника, переносился в другой мир, в мир близких людей. Мне больше не приходило в голову, что в этом же доме живут и другие, гордящиеся коричневым цветом, своей ставшей ненавистной всему миру свастикой. Я начинал понимать, что в Германии рядом живут фашисты, предпочитающие, чтобы их называли национал-социалистами, и настоящие антифашисты.

Мне становилось все более ясно, что ни пропаганда Геббельса, ни террор Гиммлера, ни даже «Майн кампф» Гитлера не сумели затуманить мозги всем немцам, не смогли запутать тех, кто привык бороться за справедливость, свободу и счастье народов, безусловно, в первую очередь своего собственного. Эти люди не признавали себя побежденными. Они черпали из горя, к которому их привели фашисты, новые силы. Они предпочитали рисковать своей жизнью, погибать, но не сдаваться, не жить «своими личными» интересами ради «блага», которое им сулили главари гитлеровской Германии.

Хочу напомнить, что наша встреча состоялась, как я уже писал, в октябре 1941 г., то есть после ряда неудачных операций, проведенных немецкими войсками против советских вооруженных сил. Это вызвало чувство тревоги даже в некоторых высоких кругах вермахта, не говоря уже о простом народе. Это было заметно в особенности в связи с явными неудачами блицкрига, имевшего основной целью захват Ленинграда и Москвы. Несмотря на усилившуюся пропаганду геббельсовского ведомства, направленную на повышение боеспособности немецкой армии, в результате возросшего числа убитых, раненых и попавших в плен в Советском Союзе среди народа, правда, не всегда проявляемые открыто, растут растерянность и тревога за своих близких, сражающихся на Востоке.

Услышав эти суждения, я спросил Либертас и Харро, слышали ли они очень забавный анекдотик, рассказ по поводу успехов немецкой пропаганды, проводимой на уже захваченной вермахтом территории Советского Союза? Не дожидаясь ответа, я рассказал, что сам слышал уже неоднократно:

Если бы русские хотели правильно оценить результаты немецкой пропаганды, направленной против Советской России, в первую очередь, широко распространяемую непосредственно на оккупированной немецкими войсками территории, они должны были бы удостоить высокой правительственной награды вдохновителя этой пропаганды доктора Геббельса. Именно «удачная» геббельсовская пропаганда успешно поднимает советский народ на защиту своей Родины, на борьбу с агрессором!

Либертас и Харро, услышав этот пересказ распускаемых на Западе слухов, помолчали немного, и Харро отметил, что в этом народном сказании есть, безусловно, вполне оправданный смысл. Аппарат Геббельса, стремясь поднять дух немецкого народа, часто придумывает весьма неудачные, ни на чем не обоснованные истории и историйки, а они как раз и могут вызвать обратную реакцию не только в стане противника, но и у собственного народа.

Сидя за столом, ведя общие разговоры, я внимательно наблюдаю, больше того, пытаюсь изучить своих собеседников. Напротив сидит Харро Шульце-Бойзен. К сожалению, я знаю о нем очень мало, но он к себе располагает. Да, о нем потом скажут очень много хорошего. Отметя, что он великолепный человек, может служить непревзойденным персонажем блестящего романа. Так характеризовали его многие из тех, кто его знал, многие его друзья. Действительно, у него было не только красивое, открытое, но и очень энергичное, принадлежащее человеку, словно сошедшему со страниц романа, лицо. Стройная фигура. Не знаю, но мне показалось или действительно у него были голубые глаза. Смелый человек. За его внешностью скрывался проницательный политик. Примерно так отозвался о нем его соратник, писатель Грюннер Вайзенборг, о чем я прочел много лет спустя.

Другой единомышленник Харро констатировал, что холодный огонь, горящий в его глазах, крупный худой подбородок могли принадлежать только натуре, которая не остановится ни перед чем!

Мы совершенно спокойно сидели за столом и пили вкусный, настоящий, а не эрзац-кофе и мирно разговаривали. Посторонний наблюдатель никогда не мог бы подумать, что рядом сидят резидент советской разведки в Бельгии, прибывший в Берлин по заданию «Центра» для восстановления связи между патриотической антифашистской организацией, и руководитель этой организации со своей женой.

Продолжая наш общий разговор, я смотрю на Либертас. Должен признаться, что дома она представляется мне еще более привлекательной, в красивом, хорошо сидящем на ней платье, подчеркивающем ее прекрасную фигуру. Она действительно красивая, у нее умное и ласковое лицо. Очень хотелось бы знать и о ней, и о Харро, побольше, по мое положение не позволяет задавать какие либо вопросы.

И эти люди, которых я впервые увидел в Берлине, сейчас разговаривают со мной на различные темы, но явно интересующие их именно для того, чтобы определить конкретно, что происходит в мире, что им самим надо сделать, чтобы спасти свою родину, свой народ, обеспечить мир на планете.

Неожиданно, обращаясь ко мне, Харро задает мне вопросы, на которые подчас мне нелегко дать ответ. К числу подобных относится и такой:

Объясните нам, мой друг, конечно, если вам самому это ясно, как все же получилось, что Советский Союз не верил, что Гитлер готовится в нарушение подписанного между Германией и СССР 23 августа еще 1939 года договора о ненападении коварно напасть на него. Мне известно, что сообщения о готовящейся агрессии направлялись в Москву по разным каналам. Об этом сообщали советские дипломаты и многие друзья Советского Союза, об этом за несколько месяцев до начала войны на Восточном фронте сообщали в Москву и мы. В чем же дело? Почему открытое нападение вермахта оказалось для Советского Союза неожиданностью?

Мне было трудно ответить на этот столь остро поставленный вопрос. Я сам себе неоднократно задавал его. Ведь я не мог забыть о том, что еще в 1940 г., после возвращения в Брюссель из Швейцарии, где у меня состоялась встреча с нашим резидентом Дора, Шандором Радо, по его поручению я лично сообщал в «Центр» о том, что в дипломатических кругах, близких к Лиге Наций, усиленно поговаривали об активности, развернутой Гитлером, к новому походу на Восток. Ведь уже тогда Дора просил меня сообщить, что в горах замечена подготовка лыжников, несомненно, для того, чтобы они успешно могли действовать в зимних условиях на территории Советского Союза. Все это я докладывал письменно через Большакова «Центру» еще до начала фашистской агрессии на Западе, в том числе и против Бельгии.

Говорить обо всем этом, о моих сомнениях другу, рискующему здесь, в центре Германии, своей жизнью, жизнью жены и многих других участников антифашистской борьбы, другу, смотрящему на Советский Союз как на силу, способную спасти человечество от всеобщей гибели, мне просто не хотелось, больше того, было нельзя. Пришлось кратко изложить те мысли, которые у меня самого возникали при обдумывании многих вопросов, связанных с военными действиями на Востоке. Вот коротко, что я счел возможным сказать: «Советский Союз никогда не нарушал своих договорных обязательств, и это тем более в таком ответственном деле, как в вопросе мира и войны. Не забудьте, что Владимир Ильич Ленин в одном из первых декретов, подготовленных им для молодого, первого государства рабочих и крестьян, провозгласил мирную политику, борьбу за мир. Я думаю, что имеющиеся у вас книги, в том числе сочинения В. И. Ленина, дал и вам возможность изучить детально этот вопрос.

Подумайте и над другим. Вы не будете отрицать того, что именно Гитлер осмелился вскоре после прихода к власти выступить конкретно против Версальского договора, решившись на ремилитаризацию Германии только потому, что он чувствовал, что империалистические государства стремятся сохранить Германию как санитарный кордон против коммунизма. Доказательством этого является то, что они принесли вопреки, возможно, своим собственным интересам в жертву Испанию, а затем Австрию, Чехословакию и Польшу. Все это было предпринято только для того, чтобы направить гитлеровские армии на Восток, против Советского Союза. Даже в период "сидячей войны", Гитлер не терял надежды заключить с Западом мир. Он знал, что своим походом на Восток заслужит себе прощение за небольшую "шутку", за желание припугнуть Великобританию и Францию. Разве не твердая вера в то, что нацистам удастся заключить мир с этими странами, оправдывает решение Гитлера подвергнуть риску своего ближайшего друга Рудольфа Гесса?

Дорогие друзья, подумайте над тем, что было бы с войной, если бы Гитлеру удалось доказать, что в СССР проводится мобилизация, на границах скапливаются армейские части, что именно Германия первой становится жертвой коммунистической агрессии. Трудно, конечно, утверждать, но можно предположить почти с полной уверенностью, что, возможно, вместо антигитлеровской коалиции возникла бы антисоветская коалиция. Не следует забывать, что сейчас в антигитлеровской коалиции на стороне Советского Союза выступают империалистические державы, то есть те державы, которые начиная с 1917 года натравливали на него Германию, а со времени прихода к власти Гитлера усилили свою политику возрождения мощной в военном отношении Германии и поощрения его планов агрессивных действий на Востоке. Не исключена, таким образом, возможность того, что при концентрации наших войск на границе Гитлеру удалось бы доказать агрессив ность Сталина, а следовательно, и необходимость создания объединенных сил стран Запада в намечаемой им агрессии».

Либертас внимательно смотрела на Харро, видимо, наблюдала его реакцию на мои слова. Харро же, дослушав, тут же сказал: «Вы правы, все могло быть совершенно в другом свете. Мы тоже, тщательно анализируя весь ход событий, приходили к заключению, что Гитлер не терял надежды, что к его высказываниям, в том числе и в книге "Майн кампф", и к проводимой пропаганде отнесутся на Западе с доверием. Это значит, что ему поверят, будто именно Сталин хочет завоевать всю Европу, а затем и весь мир, а он, Гитлер, принимает все меры к тому, чтобы не допустить претворения в жизнь этих коммунистических планов. Он рассчитывал на то, что на его сторону встанут многие государства Запада, а это должно было привести к созданию антисоветской коалиции. Однако сейчас все взоры обращены на Советский Союз, на его народ, решительно вставший на защиту своей Родины и свободы, народ, героически сопротивляющийся агрессивным силам фашизма, которые с такой легкостью завоевали почти всю Европу. Веру в могущество Советского Союза сейчас выражают многие народы. Что касается нас, немецких антифашистов, то мы считаем, что, начав агрессию против Советского Союза, Гитлер сам себе подписал смертный приговор».

«Мы – немецкие антифашисты», – сказал Харро. Всего несколько слов, а какой за ними скрывался подвиг. Из весьма скромного рассказа Харро мне стало многое известно, многое понятно. Я узнал, что группа, руководимая Харро и Арвидом Харнаком, насчитывает значительное количество людей, представляющих весьма различные слои общества. Можно было понять, что в этой организации объединились рабочие, коммунисты, беспартийные, офицеры гитлеровских вооруженных сил, работники различных министерств и правительственных учреждений, деятели культуры и искусства, науки.

Уместно было бы задать вопрос: что послужило основой для объединения немецких антифашистов, существовавших еще задолго до начала Второй мировой войны и в особенности активизировавшихся на протяжении всех военных действий, предпринимавшихся Гитлером?

В итоге нашего уже несколько затянувшегося разговора можно было бы сделать следующие выводы, объясняющие создание этих объединений:

желание препятствовать Гитлеру и его сподвижникам в проведении их бесчеловечной захватнической политики, направленной на возврат к инквизиции, а ведь к этому толкали Германию коричневые банды;

стремление в Германии действовать совместно с антифашистами порабощенных и захваченных гитлеровцами Испании и Австрии, Чехословакии и Польши, Бельгии и Нидерландов, Люксембурга, Норвегии и Дании, Франции в их борьбе за мир и дружбу народов;

желанием у себя на родине помогать всем, на кого обрушились преследования гитлеровских ищеек, гестаповцев, эсэсовцев, их мало интересовало, кто является этими жертвами – арийцы или евреи, они не верили в расовые теории Гитлера и Гиммлера и Нюрнбергские законы; они помогали чем только могли французам, полякам, чехословакам, датчанам, советским военнопленным и угнанным в Германию на каторжные работы из Советского Союза, Франции, Бельгии и других стран; они помогали английским летчикам, сбитым над Германией;

стремление нести честную пропаганду в немецкий народ, опровергающую фашистскую клевету и пропаганду, а для этого они печатали свои листовки и делали надписи на стенах, сочиняли памфлеты и разъясняли преступную политику Гитлера;

желание своим самоотверженным трудом приумножить ряды антифашистского движения.

Харро рассказывал о деятельности своей организации, и в каждом слове чувствовалось, что

он, его жена Либертас, друзья находятся на передовой великой битвы, развернувшейся на всей территоррии Европы, антифашистской битвы за мир и счастье народов.

Нет, ни Харро Шульце-Бойзен, ни Арвид Харнак, ни все разделяющие их идеи, ведущие антифашистскую борьбу, не продавали свою родину, не изменяли ей, не теряли свою честь, но хотели, чтобы те секреты гитлеровского командования, которые могли принести неисчислимые человеческие жертвы, разрушить созданные веками всенародные ценности, с целью все это предотвратить попали в руки тех, против кого намечались смертоносные удары.

Видимо понимая, что время на нашу встречу весьма ограничено, после того как мы выпили кофе, Либертас под предлогом, что ей надо заняться хозяйством, оставила меня с Харро наедине.

Оставшись вдвоем, я уже вполне открыто сообщил ему, что имел задание установить контакт с двумя параллельными резидентурами в Берлине, чтобы восстановить их прерванную связь с Москвой. К сожалению, резидента одной из них в Берлине не оказалось. Я не успел еще продолжить свою мысль, как Харро меня перебил. Он сообщил, что ему уже известно, что я встретился с радистом, предназначавшимся для этой резидентуры, передал ему программу радиосвязи и основательно обучил работе с кодом для шифрования радиограмм. Меня эта осведомленность несколько удивила, но он тут же указал на то, что их группа некоторое время тому назад установила связь с Куртом Шульце. Касаясь резидентуры Шульце Бойзена – Харнака, я сказал, что в полученном мною задании приводились три адреса трех названных по фамилии членов таковой. Помимо его фамилии, указывались еще Адам Кукхоф и Арвид Харнак. Я подчеркнул, что с двумя последними я не счел нужным устанавливать связь, так как сразу же, при первой попытке связался по телефону с Либертас, через нее обусловил встречу с ним, Харро. Харро счел мое решение правильным и просил передать в Москву, что Адам Кукхоф и Арвид Харнак продолжают нормальную жизнь и активно работают в резидентуре. Это имеет особое значение, так как у обоих обширные связи и оба приносят большую пользу. Харнак продолжает работать в министерстве и занимает одну из ведущих должностей. Что же касается самого Харро, то он просил передать, что продолжает нести службу в аппарате Геринга, а поэтому имеет доступ к весьма важным секретным материалам.

Должен указать на то, что, получив задание «Центра», я никогда не сомневался, что и не следовало приводить в радиограмме каких-либо данных о каждом из перечисленных лиц. Конечно, я не пугался возможности расшифровки радиограмм – знал, что шифр не поддается расшифровке. Я всегда считал, что текст должен быть по возможности наиболее коротким.

Харро был очень доволен тем, что я ему передал программу прямой радиосвязи с Москвой. Из разговора с ним я мог понять, что шифровальный код у них имеется и они умеют им пользоваться. Во всяком случае, этого вопроса он не коснулся, а «Центр», давая мне задание на поездку в Берлин, тоже поручал передать шифровальный код только Альте.

Из моих встреч с Куртом Шульце и Харро Шульце-Бойзеном я мог понять, что они ждали приезда представителя из Москвы, но что прибудет представитель из Бельгии и когда именно – не знали. Я был убежден, что у них никакой связи с Москвой после начала агрессии Германии против Советского Союза не было. Кстати, это можно прочитать и в нашей прессе. В то же время в некоторых публикациях за рубежом прямо указывается, что Берлин был предупрежден о моем прибытии. Так, например, даже Грета Кукхоф, жена писателя Адама Кукхофа, в своей публикации «Опасность ходила за каждым» прямо указывает, что ждут приезда в Берлин представителя из Брюсселя, которому сообщены три адреса (в сокращении публикуется в сборнике «Наши жертвы были не напрасны». М.: Политиздат, 1988. Т. 2. С. 142; полная публикация под заглавием «Воспоминания участницы движения Сопротивления» помещена в журнале «Новая и новейшая история». 1977. № 3. с. 89).

Оставшись вдвоем, мы еще обменялись рядом вопросов, и каждый из нас пытался дать на них необходимые ответы. Однако основным, самым главным в нашей беседе явилось то, что мне была сообщена для передачи «Центру» информация, содержащая весьма важные разведывательные данные.

Перед тем как записать, понимая важность наиболее точного доклада по всем затронутым вопросам «Центру», я принял решение сделать это с помощью симпатических чернил, рецепт которых был рекомендован «Центром». И вот я вместе с Хоро очень быстро приготовил эти чернила. Запись, сделанная ими, становится четкой, хорошо видимой только после тщательного нагревания, иногда даже е помощью утюга, или смачивания тоже заранее приготовленным химическим составом. Я носил с собой в обычной коробочке из-под капсул с порошком от головной боли одну или две особые капсулы, в которые насыпал порошок для изготовления указанных чернил и затем запаивал в капсулу. Я всегда имел с собой специально купленную «вечную» ручку со стеклянным пером. Она была очень удобна для пользования симпатическими чернилами и промывки после использования.

Итак, я был готов внимательно слушать все, что Хоро считал нужным передать в «Центр», делая соответствующие записи в моем блокноте. Должен немного отвлечься и указать на довольно неприятную деталь. Записывая все услышанное, из предосторожности я несколько условно зашифровывал текст. И вот, вернувшись в Брюссель, собираясь подготовить радиограмму в «Центр», взяв в руки блокнот, к моему ужасу, обнаружил, что записи, сделанные этими бесцветными чернилами, видимо под влиянием тепла в вагоне, а быть может, и в гостинице, проявились. Я невольно подумал о том, что могло бы случиться, если бы на границе таможенники или пограничники, проявив большую бдительность, обратили внимание на этот блокнот и перелистали его страницы. К счастью, этого не произошло. Правда, это обязало меня задуматься над дальнейшим использованием симпатических чернил и возможностью приобретения более качественных.

Часть из данных, несмотря на столь давний срок, попытаюсь восстановить и привести ниже.

Приводились точные данные о потерях немецкой авиации в первые месяцы после начала гитлеровской агрессии против Советского Союза, о затруднениях немецкого командования в связи с заменой сбитых самолетов новыми. Имелись данные и о количестве боевых самолетов германской авиации к началу войны против Советского Союза и о их месячном производстве.

О раскрытии захваченного немцами Петсамо, дипломатического кода, применяемого посольствами и консульствами Советского Союза, находящимися за рубежом. При этом подчеркивалось, что умение пользоваться существующими кодами всеми признано непревзойденным, а они никем практически к этому времени не подвергались расшифровке.

Агентам Канариса в Лиссабоне удалось завербовать руководителя разведки (БСРА) комитета, возглавляемого в Лондоне Шарлем де Голлем, Пасси.

Германия испытывает значительные трудности в обеспечении горючим боевой авиации, мотомехчастей, танков и автотранспорта.

Особо важным, с моей точки зрения, было сообщение о том, что Гитлер и его командование решили изменить ранее принятый план весенних военных действий на 1942 г. против Советского Союза. По новому плану основной удар немецких армий должен быть сосредоточен не на Москве, как это планировалось ранее, а в направлении Кавказа с целью захвата Майкопа. Были предусмотрены и военные действия близ Кавказа и ведущих к нему районов. Ставилась цель уничтоже ния Советской армии западнее Дона, чтобы захватить нефтеносные районы Кавказа и перейти через Кавказский хребет.

Сообщение о местонахождении ставки верховного главнокомандующего вермахта.

Только документально, по архивным материалам Главразведупра Генерального штаба Советской армии можно точно установить все вопросы, входившие в переданную через меня в «Центр» информацию, собранную Харро Шульце-Бойзеном и его товарищами. Сейчас я хочу подчеркнуть, что все эти сведения я передал в «Центр» сразу же после моего возвращения в Брюссель, но не позднее первой декады ноября 1941 г.

Степень важности всех этих сообщений должна быть доказана документально. Во всяком случае важность сообщения о планируемом наступлении весной 1942 г. на Кавказ доказуема хотя бы тем, что, как мне стало известно из печати, директива Гитлера главному командованию сухопутных сил о подготовке операции против Кавказа была подписана и издана 11 ноября 1941 г., то есть после того, как Хоро сообщил об этом мне, а я доложил «Центру».

Считаю особо важным подчеркнуть, что на основе многих публикаций в печати я узнал, что о директиве Гитлера впервые было сообщено начальником Генерального штаба сухопутных сил начальникам штабов соединений Южного фронта только 13 ноября 1941 г., подробные указания были даны только 5 апреля 1942 г. в директиве № 41 Главнокомандующего вооруженными силами о летнем наступлении группы армий Юг.

Жизнь показала, что эта информация была правильной и весьма значимой. Именно ей за рубежом продолжают уделять значительное внимание.

Я позволю себе сослаться даже на весьма спорную по своей правдивости книгу французского писателя Жиля Перро. Он пишет, что «12 ноября 1941 года, время поможет тому, чему не помогло расстояние, и радиограмма из Брюсселя не затеряется в корзине какого-нибудь полевого штаба, а войдет в историю» (Жиль Перро. Красная капелла. М.: ДЭМ, 1990. С. 59). Приводится текст моей радиограммы от имени Хоро, извещающей о готовящемся наступлении на Кавказ. Подлинность содержания у меня несколько вызывает сомнение. Мне неизвестно, откуда Жиль Перро получил приводимую телеграмму. Важно то, что он подтверждает, что она была направлена в начале ноября 1941 г.

Меня крайне удивило, что в «Истории Второй мировой войны 1939–1945 гг.» (М.: Воениздат МО СССР, 1975. С. 112) указывается: «23 марта 1942 г. органы госбезопасности сообщили в Государственный комитет обороны: "Главный удар будет нанесен на южном участке с задачей прорваться через Ростов к Сталинграду и на Северный Кавказ, а оттуда по направлению к Каспийскому морю. Этим путем немцы надеются достигнуть источников кавказской нефти..."»

Эта версия повторялась неоднократно и в прессе. Читатель легко сможет понять мое состояние после прочтения того, что о готовящемся наступлении на Кавказ «чекистам удалось узнать только в марте 1942 года». В чьих интересах роль сообщения Хоро умалчивалась?

Предупреждение Хоро о том, что Канарису удалось завербовать Пасси, имело значение не только для советской разведки, но и для Комитета свободной Франции, для французского движения Сопротивления. Могло появиться сомнение, заключающееся в том, что разведданные, получаемые от французских разведчиков и бойцов движения Сопротивления в Лондоне, могут стать достоянием немецких спецслужб. Это я учитывал тоже в своей разведывательной деятельности вплоть до возвращения 7 июня 1945 г. в Москву.

Мне пришлось услышать от Хоро много не только интересных, но и весьма ценных данных. В том числе представилось значимым и то, что он совершенно невзначай подтвердил, что Германия в военных целях широко использует военную промышленность не только всех своих сателлитов, но и оккупированных ею стран.

В процессе беседы с Хоро мне становилось все более понятным, почему «Центр» придавал такое большое значение группе антифашистов, возглавляемой Харро Шульце-Бойзеном и Арвидом Харнаком.

Сейчас память не позволяет восстановить все, что Хоро сообщал мне, в том числе и о месте нахождения ставок Гитлера и Геринга, о подготовке нового артиллерийского оружия, новых боевых самолетов, о подготовке химической войны против Советского Союза и многое-многое другое.

Ранее я встречался с различными разведчиками, с людьми, передававшими мне информационные и разведывательные данные, со своими агентами с помощью моих связистов. Это тоже были люди, которые хотели действительно помочь союзникам, иногда и даже непосредственно Советскому Союзу. Некоторые из них даже не спрашивали, кому передают сведения, догадываясь, что все это попадает в руки какой-то разведки, они делали это потому, что хотели освобождения Бельгии и Нидерландов, Франции. Причиной, толкавшей их к этим действиям, являлось и то, что одно время лондонский Комитет свободной Франции и руководители различных групп движения Сопротивления видели перед собой основную задачу – передачу разведывательных данных в Лондон. Думаю, что собранные мною в свое время сведения позволяют даже предположить, что правительство Великобритании и Комитет свободной Франции призывали временно воздерживаться от активных вооруженных, террористических действий против оккупантов, ограничивая свою задачу только сбором разведывательных данных.

В Берлине я увидел совершенно других людей. Многие из них занимали солидное положение, были материально вполне обеспеченными. У них было, безусловно, все впереди, а они рисковали всем, своей жизнью, и никто из них никогда не просил о какой-либо помощи со стороны советских разведывательных служб и ни о чем другом.

Уже было довольно поздно. Мы старались говорить коротко, но четко. Неожиданно Харро, немного повернувшись в сторону двери, попросил Либертас вернуться и присоединиться к нам, так как их гость скоро должен был их покинуть. Либертас незамедлительно, как всегда улыбаясь, вошла в комнату и обратилась к нам с вопросом: «Успели посекретничать, пока я мыла посуду?» Она села за стол и предложила кофе, который успела уже приготовить.

На этом можно было и закончить, но появился еще весьма важный факт в нашем разговоре. Не называя имени, Харро упомянул, что им повезло и в том, что один их друг побывал в Советском Союзе, и не один раз. Это помогло многим из движения, возглавляемого Харро Шульце-Бойзеном и Арвидом Харнаком, лучше понять значение заключенного между Германией и СССР договора о ненападении, то есть то, кому он должен был в первую очередь служить.

Харро указал, что один из членов группы, получив еще в 1931 г. экономическое образование (я позволю себе привести правильную фамилию этого человека, которую я узнал значительно позже: это был Арвид Харнак), став сторонником так называемой гиссенской школы (позже я узнал, что это было направление, представленное профессором Фридрихом Ленцем, которое заключалось в «принципе всеобщего планирования в хозяйстве без эксплуатации», то есть представленное в виде советских пятилетних планов), был участником создания «Общества по изучению советского планового хозяйства» («Арплан»). Вот именно 23 члена этого общества (экономисты и инженеры), в том числе и Арвид Харнак, в августе 1932 г. совершили поездку по индустриальным центрам Советского Союза. Возможно, именно после этой поездки, как иногда встречается в прессе, Советская Россия явилась для Арвида Харнака путеводной звездой. Он становится убежденным сторонником мнения, что преодолеть экономический кризис в Германии можно только изученным их группой путем советского планового хозяйства.

В ноябре 1939 г. Арвид Харнак вновь посетил Советский Союз в составе правительственной делегации (уже гитлеровской Германии). В Москве эта делегация вела переговоры по вопросам, связанным с развертыванием внешней торговли между этими странами.

Вернувшись, Арвид Харнак утверждал, что в Москве гитлеровцам не верят. Именно поэтому, стремясь выиграть время, необходимое на подготовку к обороне страны, Советы добивались зак лючения с Германией договора о ненападении.

Видимо, именно на эту поездку Арвида Харнака в Советский Союз ссылался Харро в беседе со мной, утверждая, что договор о ненападении между Советским Союзом и Германией вызвал у многих антифашистов чувство облегчения. Они осознавали необходимость для Советской России выиграть время для дальнейшего мирного развития и укрепления своей обороноспособности. Говоря об этом, Харро, однако, подчеркнул, что его друзья отлично понимают, что договор не вечен и гарантирует мир между обоими государствами на ограниченное время. По его мнению, трудно было заранее предвидеть, как долго нацисты будут соблюдать договор.

Как бы заканчивая эту часть беседы, Харро подчеркивал, что все сказанное заставляет его товарищей внимательно следить за всеми действиями гитлеровского правительства, самого фюрера по подготовке и степени готовности агрессивных планов, направленных против Советского Союза.

Я еще вернусь не только к более подробному сообщению об Арвиде Харнаке, самом Шульце-Бойзене и других, связанных с ними антинацистах. Я постараюсь обобщить все, что узнал о них после моего ареста гестапо, после того, как мне удалось переманить на сторону советской разведки начальника зондеркоманды гестапо «Красная капелла» X. Паннвица, а также в результате знакомства с рядом публикаций, и в первую очередь немецких и советских ученых.

Уже было поздно, но очень не хотелось расставаться с такими милыми и интересными людьми, как Либертас и Харро. Прощаясь с моими новыми друзьями, я крепко обнялся. Конечно, все мы желали новой встречи, но не могли надеяться, что это желание когда-либо сбудется. Расставаясь, обусловили возможность поддержания связи между Берлином и Брюсселем. Эта связь могла быть осуществлена с помощью почты или связиста. Сразу должен отметить, была ли налажена подобная связь, я никогда не узнал.

Несмотря на тяжелое расставание с Харро и Либертас, меня охватывало всепобеждающее чувство удовлетворения от своей поездки в Берлин и радости, что удалось выполнить в полном смысле задание «Центра».

Харро собрался проводить меня. Еще раз попрощавшись с Либертас, я в сопровождении Харро Шульце-Бойзена покинул гостеприимную квартиру. Дойдя до станции метро, мы еще немного постояли в стороне и, крепко пожав друг другу руки, по-дружески распрощались. Ни Харро, ни я не могли даже предположить, что судьбе будет угодно, чтобы мы еще раз встретились при весьма печальных обстоятельствах.

На пути следования и по возвращении в гостиницу меня буквально обуревали различные, подчас весьма сложные мысли. Я долго не мог заснуть. Не удавалось и после того, как я принял ароматную ванну и выкурил, сидя в кресле, не одну сигару.

У меня оставался только один день до отъезда из Германии. Предстояло вновь посетить «Дойче Банк». На этот раз я был принят самим директором в присутствии его заместителя, получил письменное согласие на сотрудничество с нашей фирмой – при необходимости осуществлять банковские операции, не исключая для нас возможности даже предоставления кредита. Было совершенно понятно, что до этого дело вряд ли дойдет. Для меня было важно, чтобы на бланке банка стояла дата, соответствующая дню моего отъезда из Берлина, то есть был бы документ, объясняющий целесообразность моего пребывания в столице Германии.

В тот же день я покинул Берлин. Конечно, я не смог сообщить в Брюссель точное время моего отъезда и, следовательно, рассчитывать на то, что меня будут встречать. Однако Блондинка и

Шоколадный директор запомнили оформленный мною в «Митропа» план поездки и знали, что я должен прибыть поездом из Германии в предусмотренный составленным расписанием день. Они решили меня встретить на вокзале и вместе направиться на нашу виллу.

Дома было все готово, накрыт стол, чтобы мы вместе могли утолить «голод». За столом я рассказывал о моих впечатлениях от поездки в Прагу и Берлин, об остановке в Нюрнберге, о деловых визитах и успехах. Конечно, о разведывательной цели моей поездки никто не знал, и я не собирался посвящать их в эти вопросы.

Шоколадный директор сообщил мне о полученных «Симекеко» новых заказах и о ходе выполнения принятых еще до моего отъезда.

Блондинка сказала, что Жильбер несколько задерживается со своим приездом в Брюссель и прибудет через пару дней.

После того как я вручил Шоколадному директору сувениры, привезенные мною из Нюрнберга, Праги и Берлина для жены, детей и его самого, мы расстались до моего появления на следующий день в конторе.

Уединившись, я принял ванну и сразу же стал готовить шифровки для передачи в «Центр» отчета о моей поездке и выполнения задания. Мне было особо важно передать всю полученную от Хоро разведывательную информацию.

Крепкий кофе и многочисленные выкуриваемые мною трубки с нидерландским, тоже крепким и ароматным, табаком помогали допоздна работать над шифровкой радиограмм. Конечно, в первый вечер, а вернее, в первую ночь всю намеченную работу я не сумел закончить, а продолжил в последующие ночи.

На следующий день я передал первую партию шифровок радисту Хемницу для немедленного их направления по нашей рации в «Центр».

Через несколько дней после возвращения в Брюссель все шифровки в «Центр» с отчетом о моей поездке в Чехословакию и Германию, о конкретном выполнении задания, а самое главное, с передаваемой по поручению Хоро информацией переданы были Хемницем.

Получение «Центром» шифровок было с необычной поспешностью подтверждено. Признаюсь, тогда полученная мною из «Центра» шифровка меня крайне взволновала. В ней прямо указывалось, что полученная от меня информация доведена до «Главного хозяина». Под понятием «Главный хозяин» нам был известен Главнокомандующий вооруженными силами, Председатель ГКО И.В. Сталин. От его имени мне объявлялась благодарность за выполнение задания и полученную информацию и сообщалось, что я представлен к правительственной награде.

Когда я получил из «Центра» указанную шифровку, подписанную Директором, то есть начальником Главразведупра, меня охватило какое-то необъяснимое чувство, я бы сказал – чувство растерянности. Я был совершенно уверен в том, что за столь важную переданную мною разведывательную информацию заслуживает благодарности Хоро, а не я, а за быструю и своевременную передачу шифровок благодарности заслуживают мои работники, в том числе и Хемниц, хотя я и не всегда положительно оценивал его поведение и работу.

Кроме того, я был совершенно убежден, что, если бы Шоколадный директор и другие сотрудники «Симекеко» не вложили значительный труд в создание и развитие нашей «крыши», в ее деловую жизнь, мне одному со всеми трудностями, стоявшими на пути, было бы не справиться. А если бы этой «крыши» не было, то и моя поездка в Чехословакию и Германию, скорее всего, не состоялась. А разве в общем деле нашей резидентуры не было значительных заслуг Блондинки, которая действительно внесла решающий вклад в установление моих не только деловых, но и «дружеских» отношений с работниками немецкой интендантуры в Брюсселе через свою родственницу фрейлейн Аман, а также с фирмами Беранека в Праге и Людвига Махера в Германии.

Исходя из этого, в ответной шифровке я выразил свою благодарность за полученную радиограмму Директора, но указал, что заслуга в том, что послужило основанием для нее, принадлежит далеко не только мне. Я считаю, что был, безусловно, прав, отвечая так на полученную благодарность.

Действительно, я не мог приписывать только себе все заслуги в работе нашей резидентуры. Меня очень радовало и то, что мы не допускали никакой дезинформации, обманов, умышленных ошибок, опрометчивых решений. Говоря так, я не могу, забегая вперед, не подчеркнуть особо, что в это время я не знал о допускаемых нарушениях правил конспирации, в частности со стороны Хемница. Мне казалось, что он принял во внимание те разговоры и замечания, о которых я уже говорил раньше. Подлинное его лицо я видел значительно позже.

Мы все, вся наша страна переживали тяжелый период в нашей истории, шла ожесточенная война, решался вопрос, быть или не быть Советскому Союзу. Советские люди всех национальностей, подчас рискуя жизнью, истекая кровью, вставали на защиту своей Родины. Росли ряды коммунистов. На фронтах и в тылу люди, осознавая тяжелое положение, в котором оказалась страна, искренне отвечая на призывы партии к новым боевым и трудовым подвигам, невзирая на возраст вступали добровольцами в армию, шли в партизанские отряды, становились к станкам, уходили в поле, чтобы в меру своих сил и возможностей, превозмогая болезни и страдания, голод, собрать по зернышку хлеб для армии, для народа. Люди, соответственно, всех возрастов вступали в пионерские боевые отряды, комсомольские и партийные, коммунистические организации. Обо всем этом я часто слышал от моих товарищей, которым удавалось слушать радиостанции Москвы.

К этому времени я еще был членом Ленинского комсомола, неоднократно избирался в руководящие органы различных комсомольских комитетов по месту работы или учебы. Несмотря на мой возраст, в Коммунистическую партию вступить еще не смог. После убийства С.М. Кирова долгое время прием в партию был прекращен. Затем этому препятствовали мое нахождение в Испании в числе советских добровольцев – участников национально-революционной войны, весьма короткое пребывание в Москве, где я даже не состоял на учете в комсомольской организации, а билет находился в ГРУ, а затем мое пребывание вдали от Родины на разведывательной работе.

Учитывая все это, считая, что верно выполняю долг коммуниста, я решил направить в «Центр» еще одну шифровку. В этой шифровке я просил о моем приеме в ряды Коммунистической партии. Вскоре я получил ответ. Мне сообщили, что вопрос о моем приеме в партию будет решен после возвращения на Родину. Признаюсь, меня это огорчило. Я ведь тоже, как многие мои соотечественники, повседневно рисковал своей жизнью, и мне искренне хотелось, если будет суждено умереть во имя моей Родины на не совсем обычном участке работы, уйти из жизни с сознанием того, что я умираю коммунистом.

Невзирая на все, работа нашей резидентуры продолжалась. Все больше и больше требовалось времени и затрачиваемых сил на успешное выполнение обязанностей президента акционерного общества, директора-распорядителя «Симекско», расширялась и моя работа резидента.

Высокая оценка полученной через меня разведывательной информации от Хоро придавала силы и воодушевляла на дальнейшее выполнение того, что было связано с оказанным мне доверием при назначении резидентом нашей разведки в Бельгии.

Я не могу на этом закончить рассказ о моей встрече с Либертас и Харро Шульце-Бойзеном, с Куртом Шульце. Я еще буду вынужден вернуться к берлинской резидентуре, но уже сейчас я хочу моим читателям дать возможность ознакомиться с собранными мною в течение многих лет материалами, касающимися биографии и характеристики некоторых членов антифашистского подполья, возглавляемого Харро Шульце-Бойзеном и Арвидом Харнаком, ставшего общеизвестным во всем мире гестапо с подачи наименованием «Красная капелла».

Хочу предупредить, однако, что полностью данные обо всех качествах немецких патриотов мне, конечно, собрать не удалось.

Харро Шульце-Бойзен родился 2 сентября 1909 г. в городе Киле. Отец Эрих Шульце – морской офицер. В ряде публикаций говорится, что он дослужился в военно-морском флоте гитлеровской Германии до звания капитана 1 ранга и в годы Второй мировой войны нес службу в штабе военно-морских сил Германии в Нидерландах. Мать Мария Луиза, урожденная Бойзен, племянница гросс-адмирала кайзеровского флота с 1911 г. Альфреда фон Тирпица, одного из основателей германского военно-морского флота.

Изучая биографию Харро, я невольно вынужден был соглашаться с некоторыми выводами, изложенными в различных публикациях. Ряд авторов подчеркивали, что Харро принадлежал к социальному слою, далекому от борьбы с нацизмом. Семья родителей была с твердыми понятиями о традициях германского офицерства, и в ней даже господствовали неонационалистические консервативные взгляды. Больше того, Мария Луиза, мать Харро, в свое время была увлечена «националистической романтикой», нацистской демагогией и вступила в гитлеровскую партию еще задолго до прихода фашистов, именующих себя национал-социалистами, к власти.

Все это меня не удивляло, так как, ознакомившись только с некоторыми данными о гросс-адмирале Тирпице, я смог осознать многое из того, что происходило в семье родителей Харро. Вот некоторые данные из биографии Тирпица. Родился в 1849 г. (умер в 1930 г.). Много лет был видным германским военным и политическим деятелем. Выходец из буржуазной среды, в возрасте 16 лет (с 1865 г.) служил в военно-морском флоте Пруссии, а с 1871 г. – Германской империи. С 1892 по 1895 гг. являлся начальником штаба главного командования германского флота, а в 1896 г. командовал германской крейсерской эскадрой в Восточной Азии, где создал военно-морскую базу на китайском острове Циндао. 1897–1916 гг. – статс-секретарь военно-морского ведомства, играл весьма значительную роль в определении политического курса кайзеровской Германии, выражал стремление крайних империалистических кругов, ставящих перед собой задачу передела мира в пользу Германии. Тирпиц предвидел войну Германии против Франции и России, стремился к созданию мощного военно-морского флота в целях исключения возможности вступления Великобритании в войну против Германии. Еще не закончилась Первая мировая война, как вынужденный 15 марта 1916 г. уйти в отставку Тирпиц уже осенью 1917 г. явился одним из основателей ультрареакционной аннексионистской Немецкой отечественной партии. Веймарская республика позволила занимающему реваншистские позиции Тирпицу в 1924–1928 гг. быть депутатом от Немецкой национальной партии рейхстага.

Трудно представить, какую позицию мог бы запять реваншист Тирпиц при Гитлере. Одно ясно, что морской офицер гитлеровской Германии Эрих Шульцс и член нацистской партии Мария Луиза, видимо, во многом придерживались его позиций и хотели бы в этом направлении воспитать и своего сына, Харро.

Рано, еще в 1923 г., четырнадцатилетний Харро, ученик реальной гимназии в Дуйсбурге, болезненно переживая оккупацию Рура французскими войсками, принял участие в подпольной борьбе буржуазной молодежной организации против оккупантов. Обнаружив его участие в этой борьбе, французы даже ненадолго арестовали. С этого времени у Харро укреплялось все с большей силой чувство патриотизма, любовь к своему, немецкому, народу.

Надо отметить, что до этих событий Харро, которому едва исполнилось 9 лет, был свидетелем восстания военных моряков, в том числе и находившихся в подчинении у его отца. При этом во время подавления восстания было арестовано 600 матросов. «Эти события часто и подробно обсуждались в семье. Националистические, консервативные взгляды близких не только не оказывали влияния на юного Харро, но, наоборот, вызывали в нем пока еще не осознанный протест и желание действовать и бороться» (А.С. Бланк. В сердце «Третьего рейха». М.: Мысль, 1974. с. 34 –35).

Возможно, именно эти два события побудили Харро после окончания учебы в гимназии примкнуть к правой националистической организации, известной под названием «Младогерманский орден». Ее возглавлял Артур Мараун. Эта организация объявляла о своей верности Веймарской республике. В ней Харро оставался недолго.

Во Фрайбурге Харро начал изучать право, но прервал свои занятия и выехал в Швецию и Англию, где интересовался социально-экономическими вопросами (Воспрянет род людской. М.: Иностранная литература, 1961. с. 530).

В его жизни не могли остаться незамеченными события, которые имели место в Берлине. Харро переехал в Берлин в 1930 г. Здесь его жизнь началась в пролетарском районе Веддинге, что позволило ему ближе познакомиться с жизнью рабочих. Он узнал, что именно в этом районе в марте 1929 г. представители 18 стран в количестве 314 делегатов выразили протест против разгула фашистской реакции и террора, проявившего себя в Болгарии, Венгрии, Италии и других странах. Это был Международный антифашистский конгресс.

Примерно за год до того, как Харро приехал в Берлин, в начале мая 1929 г. улицы Веддинга, революционного района, увидели баррикады, воздвигнутые революционными рабочими. Кровопролитные бои сохранились в памяти народа. Кстати, именно в этом районе летом 1929 г. состоялся последний, XII легальный съезд Коммунистической партии Германии.

Еще во время своей учебы в Берлинском университете Харро проявлял все больший и больший интерес к политическим вопросам, к изучению истории и социальных проблем. Уже в 1930 г. ему пришлось принять участие в борьбе с гитлеровцами, так как нацистские студенты попытались организовать погром, в результате которого было ранено 3 студента-коммуниста и 4 социалиста.

На укрепление антифашистских взглядов Харро оказывало влияние многое. Из различных публикаций я мог понять, что он был воспитан на принципах гуманизма. С юношеских лет идеалы свободы, незыблемости демократических прав личности имели для него большую ценность. Прав да, в некоторых прочитанных мною материалах отмечается, что первоначально эти понятия у него были в весьма неопределенной и расплывчатой форме. Во всяком случае разгул нацистского бандитизма не мог не вызвать у Харро омерзения и открытого протеста.

Осенью 1931 г. начал выходить еженедельник «Факел», издаваемый группой социалистов, переименованный в начале 1932 г. в «Боевой сигнал». Журнал занял позицию, направленную против фашистской реакции в области культуры и идеологии, и, вполне естественно, вызвал у Харро большой интерес.

Внимание многих настроенных против нацизма немцев привлекала получившая массовое распространение уже в 1933 г., написанная Гитлером еще в 1924 г., как уже я указывал, книга «Майн кампф». Внимание Харро особенно привлекли те места, где уже вполне открыто говорилось о взглядах будущего фюрера на роль Германии в мире. Мог ли он оставить без внимания такие высказывания в книге: «Перед Германией, как перед Первой мировой войной, так и теперь, стоит альтернатива: либо расшириться, либо погибнуть». Уже ни для кого не было секретом и то, что Гитлер заявлял, что политика Германии, именно «территориальная политика» должна заключаться в присоединении к ней новых территорий, а это, как он видел, должно осуществляться в первую очередь, «за счет России».

Имея желание разобраться во всем, что происходило в годы, предшествовавшие захвату нацистами власти в Германии, Харро присматривался вскоре после опубликования Штрассером в конце 1929 г. манифеста «14 тезисов германской революции», являвшегося якобы выражением поли тики «левых» национал-социалистов, к этому движению. Убедившись в том, что манифест и проводимая «левыми» политика являются смесью демагогии и нелепости, он перестал интересоваться и этой организацией.

Гитлеровцы расширяли свою пропагандистскую деятельность. Появляется ряд газет и журналов. Уже в 1930 г. начал выходить журнал под редакцией Гитлера и Розенберга «Национал социалистический ежемесячник». В 1932 г. начинает выходить фашистский политико-сатирический журнал «Крапива», затем газета «Рабочее сословие», а Геббельс издает свой журнал «Ангриф».

Стремясь активизировать антифашистскую борьбу, группа молодых антинацистов, студентов Берлинского университета, собирает средства и приступает к изданию своего журнала – «Противник» («Gegner»). Под общим названием журнала были помещены слова: «Журнал за новое единство». Просуществовал он недолго. Уже 3 марта 1933 г. эсэсовцы совершили налет на редакцию, и Шульце Бойзен и его друзья, издатели журнала Генри Эрландер и Андриен Турель (швейцаре кий подданный), были схвачены.

Вполне естественно, нацисты видели в арестованных и брошенных в лагерь издателях своих врагов.

В прочитанной мною литературе часто указывается, что в октябре 1932 г. лейтмотивом политического обзора сдвоенного номера 5 и 6 журнала было «Фашизм стоит на пороге».

Посвятивший много усилий изучению исторической правды, касающейся деятельности антифашистской организации Шульце-Бойзена – Арвида Харнака, советский профессор, историк А.С. Бланк в своей книге «В сердце "Третьего рейха"» много внимания уделяет журналу «Противник» и роли, которая принадлежала лично Харро Шульце-Бойзену. В одном из номеров журнала Харро прямо пишет: «Будущее Европы – в союзе ее молодежи с пролетариатом всех стран и особенно Советского Союза». И для них не было вопроса, на чьей стороне они... «Призыв к защите Советского Союза, – писал Шульце-Бойзен, – будет пользоваться поддержкой всех революционных группировок, в том числе, и в первую очередь, немецкой прогрессивной молодежи» (с. 48-49).

Я лично мог убедиться во время моей встречи с Харро, даже знакомясь с собранными в его библиотеке книгами, насколько он интересовался жизнью в Советском Союзе, искусством и литературой его народа. Я с большим удовольствием прочитал в книге А.С. Бланка мысль, целиком и полностью подтверждающую мое мнение, сложившееся не только во время посещения Берлина и Лейпцига, но даже в результате некоторых бесед с немцами. А.С. Бланк прямо пишет: «В дружбе и сотрудничестве немецкого и советского народов видели авторы "Противника" залог надежного будущего своей страны... С Востоком, писал "Противник", имея в виду Советский Союз, немецких трудящихся сближает "родство душ"» (с. 48).

Из литературы послевоенных лет, в том числе и из исследований А.С. Бланка, я многое узнал о Харро Шульце-Бойзене – то, что не мог даже предположить при нашей встрече.

Я мог понять, что еще в 1933 г. именно сотрудничество в молодежном журнале «Противник», арест и пережитое в лагере привели его к прямому столкновению с фашизмом. Этому способствовало многое, в том числе нахождение его друзей в камере пыток. Он испытал на себе более ста ударов резиновой дубинкой по голому телу. Только благодаря тому, что Харро был с детства хорошо тренированным спортсменом, занимался парусным спортом и греблей, гимнастикой, был физически сильным человеком, он выжил. В то же время его друг и сотрудник по журналу «Противник» Генри Эрландер был подвергнут пыткам и избиению до смерти. К нему относились по-особому еще и потому, что он наполовину еврей, а это обусловило особо зверское избиение и суровые пытки.

Этот второй за его жизнь арест явился для него и школой по подготовке сильного борца против нацизма. В камере Харро находился с уже достаточно испытанными антифашистами. Его положение в тюрьме он описывал в письме, адресованном 4 марта родителям:

«Дорогие родители, только что провел день и ночь в тюрьме. Без всяких причин вместе с другими 55 арестованными я был загнан в темную, невыносимо натопленную камеру. В эти часы я познакомился с прекраснейшими людьми...»

И вновь я обращаюсь к книге А.С. Бланка «В сердце "Третьего рейха"». Привожу дословную цитату из этой книги: «Узнав об аресте Харро, в Берлин немедленно приехала его мать, пустила в ход все свои связи, заручилась поддержкой нескольких влиятельных лиц из числа родственников и друзей мужа и, надев партийный значок, отправилась к эсэсовскому офицеру штандартенфюреру Хенце, в распоряжении которого был концлагерь, где находился Харро.

После долгих уговоров Хенце согласился освободить Шульце Бойзена: фрау Шульце Бойзен была "партийным ветераном", племянницей гросс-адмирала Тирпица, ее поддерживали влиятельные друзья. Да и кроме того, "партайгеноссин" Шульце твердо обещала, что ее сын отныне не будет заниматься "враждебной государству" деятельностью и уедет из Берлина.

Когда Харро привели, вид его был ужасен. "Бледный, как смерть, – вспоминала мать, – с черными кругами под глазами, волосы острижены садовыми ножницами, ни единой пуговицы на одежде. Он рассказал, как эсэсовцы зверски забили до смерти его друга Эрландера". Даже спустя более чем полгода на лице Харро еще оставались следы истязаний – красноватые, едва зарубцевавшиеся раны. Кожа была изрезана и рассечена, половина уха оторвана» (с. 52–53).

В третий раз в своей жизни он был арестован 30 апреля 1933 г. В данном случае причиной послужила написанная матерью Харро жалоба по его просьбе на б-й полк СС. Благодаря ее вмешательству он был вскоре освобожден.

Все это не уменьшило, а, наоборот, укрепило ненависть Харро к нацизму. Однако, получив очень хорошее гуманитарное образование, успев уже пройти школу борьбы с фашизмом, он решил действовать более осмотрительно. В этом отношении ему помогло его происхождение из семьи потомственных военных: благодаря тому, что отец был офицером военно-морского флота, Харро поступил в летную школу в Варнемюнде. Как он потом вспоминал, учеба была омрачена тем, что в школе среди учащихся были в основном нацистски настроенные немцы, а его они принимали весьма недружелюбно. Плохо к нему относились и руководители школы, в результате чего он не смог сдать экзамен по высшему пилотажу. Это означало, что он никогда не сможет стать летчиком. Однако Харро стал унтер офицером и попытался стать переводчиком в какой либо летной части. К этому времени он уже изучил в достаточной степени французский, английский, шведский, датский языки, язык, распространенный в Нидерландах, и изучал русский язык.

Почти через год после окончания училища Харро назначается переводчиком в одну из летных частей, которая размещалась в Шлезвиге.

Постепенно он убеждался, что Гитлер делает все для того, чтобы подготовить Германию к развязыванию Второй мировой войны.

Он жил уединенно, оторванный от друзей, на заброшенном островке, где был расположен гарнизон, в котором нес службу. И вот летом 1935 г. Харро принимает участие в соревнованиях по парусному спорту. На этих соревнованиях он знакомится с Либертас Хаас-Хейе. Она родилась в Париже 20 ноября 1913 г. По материнской линии – внучка графа Ойленбург унд Хертефельда, кайзеровского вельможи. Мать – графиня Тора. Либертас провела беззаботное детство в имении отца Либенберг. Отец Либертас, профессор Вильгельм Хаас-Хейе, заведовал школой прикладного искусства в Берлине на Принц-Альбрехтштрассе, 8, где потом размещалось Главное управление имперской безопасности и, в том числе, одно из управлений – гестапо.

Мать Либертас развелась с мужем, но значительную часть времени проживала в имении Либенберг. Рядом с этим имением находилось роскошное поместье Карин-Халло, принадлежащее Герингу.

Либертас получила отличное образование в Германии и Швейцарии, в Берлине сдала экзамен на аттестат зрелости. Некоторое время после этого жила в Англии. С 1933 по 1939 гг. работала ассистентом в берлинском филиале американской кинокомпании «Метро-Голдвин-Майер».

Описывая мою встречу с ней в Берлине в 1941 г., я подчеркивал, что она произвела на меня очень положительное впечатление. В литературе иногда указывают на то, что Либертас была привлекательной блондинкой. Она была действительно красивой, а после того, как я увидел ее у них дома, убедился еще и в том, что она обладала очень хорошей фигурой, безусловно, выглядела спортивной.

Есть ссылки при описании Либертас и на то, что матери Харро она казалась излишне роман гичной и незрелой. С моей точки зрения, это могло быть оправдано тем, что Либертас с молодости чувствовала себя актрисой.

Несмотря на особое мнение своей матери и даже на ее возражения, Харро увлекся и очень полюбил Либертас. Это привело к тому, что 26 июня 1936 г. Либертас и Харро поженились.

В жизни Харро его супружество с Либертас помимо чисто человеческих чувств, счастья семейной жизни принесло взаимопонимание в вопросах политических взглядов, что привело в дальнейшем к их совместному участию в борьбе против гитлеровской диктатуры и сыграло в его дальнейшей жизни непредсказуемую роль.

На брачной церемонии в качестве свидетеля со стороны Либертас присутствовал имперский министр авиации, а с 1935 г. главнокомандующий военно-воздушными силами Герман Геринг. Хочу сразу добавить, что он сотрудничал с Гитлером уже много лет. В Национал-социалистической (а по существу в фашистской партии) он состоял с 1922 г. Его участие в брачной церемонии не было случайным. Я уже указывал на то, что мать Либертас проживала в отцовском имении Либенберг, находящемся по соседству с богатейшим имением Геринга Карин-Халлом. Несмотря на свое значение в государстве, Геринг очень любил слушать пение своей соседки графини Тора и часто бывал ее гостем. Он очень хорошо относился и к дочери графини, молодой Либертас.

Либертас, став женой Харро, продолжала свою журналистскую деятельность и писала для эссенской газеты «Националь цайтунг». Я из бесед с Либертас знал, что она работает в ведомстве Геббельса и проводит и там полезную для антинацистов линию. Впоследствии я уточнил уже из различных источников, что она была референтом по вопросам искусства, краеведения и этнографии в Германском центре научно-популярных фильмов. Действительно, этот центр был подчинен имперскому министерству пропаганды. Если Либертас мне в разговоре намекала, что ей удается кое-что полезное для их организации сделать по месту своей работы, то сейчас я могу уточнить, что действительно, «ссылаясь на якобы "постановочные трудности", она тормозила выпуск так называемых "национал-социалистических учебно-просветительных фильмов"» (А.С. Бланк. В сердце «Третьего рейха». с. 138).

В молодой семье возникал вопрос: как быть со службой Харро в гарнизоне в Шлезвиге?

Пришлось вмешаться графине Тора. Она решилась прибегнуть к помощи своего соседа, обладающего непревзойденной властью в стране, Германа Геринга, и она не ошиблась. Харро Шульце-Бойзен оказался под покровительством этого высокопоставленного государственного деятеля гитлеровской Германии. Харро знал о предпринятых своей тещей шагах и надеялся, что с помощью Геринга перед ним откроется широкая дорога для продвижения по жизненному пути. Свой жизненный путь Харро уже давно наметил, конечной целью являлась безусловная борьба против фашизма, против агрессивной гитлеровской политики. Так, в письме своим родителям 15 сентября 1933 г. он прямо указывал: «У меня несколько неопределенное, но уверенное ощущение, что мы движемся навстречу европейской катастрофе гигантских масштабов».

Чувство тревоги за будущее не только Германии, но и за судьбу многих народов мира, в первую очередь Европы, укреплялось у Харро беспрестанно. Нужно отметить, что, к его счастью, жена Либертас тоже уже давно стала антифашисткой, полностью разделяла взгляды своего мужа и была готова поддержать любой шаг «неистового» Харро.

Безусловно, Харро не мог даже предположить в полном объеме, куда может привести ожидаемая помощь со стороны Геринга. Он не мог забывать, что уже дважды арестовывался гитлеровцами. У него не было сомнений, что после арестов 1933 г. на него, как на неблагонадежного человека, заведена специальная карточка в гестапо. Это предположение нашло подтверждение несколько лет спустя. Действительно, Харро Шульце-Бойзен был известен тайной гитлеровской полиции именно с 1933 г. Уже с тех пор близких ему друзей считали членами настроенной «явно радикально-коммунистически» организации. На них было заведено полицейское досье.

Вопреки рождавшимся у Харро сомнениям в 1936 г., то есть вскоре после церемонии бракосочетания, Геринг проявил к молодой чете большое внимание. Он отдал приказ, подлежащий безоговорочному и немедленному исполнению и в то же время являвшийся исключительно положительной рекомендацией, о приеме на работу Харро Шульце-Бойзена в министерство гражданской авиации (РАМ) в качестве сотрудника группы заграничной прессы. Этому назначению способствовали полученное Харро отличное гуманитарное образование и знание иностранных языков.

Отданный Герингом приказ требовал немедленного исполнения, а это привело к тому, что никто не стал проверять степень благонадежности Харро и в этих целях обращаться в секретную картотеку гестапо, где он мог находиться на учете.

Получив назначение в РАМ, Харро оказался у дверей мозгового центра возглавляемого Герингом министерства. Чем занималась группа заграничной прессы РОА? Чисто формально сотрудники этой группы должны были следить за публикациями в иностранной прессе, сбором появляющейся в ней информации по вопросам гражданской авиации (!).

В действительности группа, в которую был направлен Харро, входила в состав ставшего известным пятого отдела Генерального штаба ВВС фашистской Германии. Стоящие перед этим отделом задачи во многом предопределяли дальнейшие возможности Харро. Этот отдел должен был собирать и обрабатывать встречаемую в иностранной печати информацию о воздушных силах зарубежных держав. Больше того, отдел должен был осуществлять постоянное наблюдение за военно-воздушными силами потенциальных противников Третьего рейха.

Начальство обратило внимание на прилежность референта, что предопределило то, что ему был доверен ряд дополнительных заданий. Так, например, капитан Эйхельбаум из отдела пресс-центра, фактически являвшегося отделом печати министерства, часто обращался к Харро Шульце-Бойзену, когда возникала необходимость составления обзора или написания статьи для «Ежегодника германских ВВС». Естественно, что для составления грамотного, соответствующего действительности материала автор Харро Шульце-Бойзен нуждался в ознакомлении и изучении различных подлинных материалов, а это предопределило его допуск ко многим секретным данным.

Совершенно справедливо в зарубежной и в нашей печати отмечается, что с приходом в министерство гражданской авиации Харро очутился в самой гуще военных приготовлений, проводимых в Германии. Это дало ему огромные возможности для извлечения значительной пользы для продолжения начатой еще в юности борьбы против нацистов. В то же время его новое служебное положение не только давало возможность, но и обязывало усиленно изучать военно-политическую литературу. Возможность получения для изучения литературы, издаваемой в Советском Союзе, потребовала от Харро усиления изучения русского языка, применяемой специальной терминологии.

Отношение к рекомендованному Герингом сотруднику позволило Харро поступить на курсы офицеров запаса. Он закончил эту учебу с высокой оценкой и получил первое офицерское звание лейтенанта авиации.

Продвигаясь по службе, Харро Шульце Бойзен получил новое назначение в 5 с отделение оперативного отдела, которым командовал полковник Беппо Шмидт.

В это отделение поступали дипломатические и военные донесения атташе при немецких посольствах и дипломатических миссиях. Харро было достаточно переписать или сфотографировать поступающие секретные донесения, заинтересовавшие его, чтобы знать и проинформировать своих соратников по борьбе, как державы «оси» оценивают военную обстановку.

По своей должности Шульце-Бойзен отвечал за связь с атташе ВВС в союзных Третьему рейху странах и в нейтральных государствах, часть из которых могла стать сателлитами при развязывании Германией военных действий. К нему поступали сведения о трудностях и проблемах военно-воздушных сил стран «оси». Все это открывало для него новые возможности для доступа к секретам гитлеровской коалиции.

Кроме того, Харро стремился установить более тесные контакты со своим начальником – Беппо Шмидтом, который хранил в огромном командном бункере Вердера карты с нанесенными на них целями бомбардировочной авиации, а также и многие другие очень важные донесения и документы.

Я уже знал к этому времени, что такое Вердера. Ведь Харро мне поведал, что командный пункт Геринга находится именно в Вердера, близ Берлина. Я знал и то, что Харро находился ко времени моего прибытия в Берлине, как всегда именно на этом командном пункте.

Он убедился в том, что политическая обстановка в Германии с каждым днем все обострялась. Несмотря на все опасности и не имея возможности быть убежденным, что родители его правильно поймут, он все же решил написать вскоре после мюнхенского сговора в октябре 1938 г. своим родным письмо, в котором прямо говорил о своих убеждениях: «Я предвижу сейчас, что самое позднее в 1940–1941 годах, а вероятно всего, в течение ближайшего года в Европе начнется мировая война, которая выльется в классовую войну. И я утверждаю, что Австрия и Чехословакия будут лишь первыми жертвами новой войны» (А.С. Бланк. В сердце «Третьего рейха». с. 67).

Убежденные антинацисты Харро и Либертас в конце 1938 г. в доме берлинского адвоката Энгельзинга встретились с Адамом и Гретой Кукхоф. После этого последовало несколько встреч, во время которых они обменивались мнениями по многим волнующим их вопросам. У них обнаружилось много общего во взглядах и зародились общие интересы. Они убедились, что могут стать настоящими друзьями. Правда, Грета Кукхоф в своих воспоминаниях указывает, что первое время после знакомства с семьей Шульце Бойзена она и Адам мало еще знали о нем, но у них вскоре сложилось впечатление, что Харро является человеком исключительной храбрости. У него в это время появлялись сомнения, касающиеся того, какой жизненный путь он должен выбрать. Учитывая, что в это время ужесточилась борьба испанского парода против фашистских мятежников, Харро стал колебаться, не следует ли ему бросить в Германии все и как летчику включиться в эту борьбу на стороне республики? Грета Кукхоф вспоминает, что он даже в беседах с ней и ее мужем высказывал об этом свои сомнения. Было принято решение, и Харро остался в министерстве, возглавляемом Герингом.

Поскольку в радиограмме «Центра» упоминались фамилия и имя Адама Кукхофа, я позволю себе привести некоторые собранные мною в различных литературных источниках его биографические данные и примеры из его деятельности.

Адам Кукхоф – писатель, драматург – родился 30 августа 1887 г. в Аахене. Он был единственным сыном крупного рейнского фабриканта. В семье царил дух наживы. Деньги, деньги и еще раз деньги. Любыми средствами, любым путем. Юноше предстояло с годами пополнить ряды настоящих эксплуататоров. По молодой Адам Кукхоф мечтает о другом. Его интересуют гуманитарные науки, поэзия. С детских лет он стремится стать писателем. В семье его не понимают и, что может показаться довольно странным, сына окружают презрением. Адам не выдерживает создавшейся в семье обстановки, ни на чем не основанного отношения к нему и принимает окончательное решение... Он уходит из дома насовсем. Затем следуют годы скитаний, лишений, раздумий. Нет, он думает не только о себе, о своей судьбе. Главным образом, он думает о том, что нужно, что можно сделать для того, чтобы кучка эксплуататоров не наживалась, а при этом не беднели бы миллионы простых людей, чьими руками и потом строятся дома, прокладываются железные дороги, добываются руда и уголь, варится сталь, выращивается хлеб.

Диалектика поиска приводит его к коммунистам. В 1932 г., то есть еще до прихода к власти фашистской клики Гитлера и его подручных, Адам Кукхоф вступил в Коммунистическую партию Германии.

Стремясь к получению действительно хорошего образования, Адам Кукхоф тщательно изучал политэкономию, германистику и философию. Он находил достаточно времени, чтобы писать стихи и делать наброски драм. Уже в годы учебы в университете задумал ряд позднейших своих литературных работ. Он выступал против националистического духа, появившегося в среде студентов-корпорантов.

В 1912 г. в университете в Галле за выполненную Адамом Кукхофом работу «Шиллеровская теория трагического» он был удостоен ученой степени доктора философии.

Путь Адама Кукхофа к движению Сопротивления был далеко не из простых. Сама жизнь подготовила его к этому.

Ноябрьская революция 1918 г. оказала на Адама Кукхофа как на гуманиста, постоянно стремившегося к более глубокому осознанию действительности, большое влияние. Одним из проявлений этого стремления явилось то, что с целью сделать доступными трудящимся творения великих драматургов он основал Франкфуртский художественный театр. С этой же целью в 1927 г. он предпринял первое народное издание произведений Георга Бюхнера. Когда я натолкнулся при изучении биографии и творчества Адама Кукхофа на фамилию Георга Бюхнера, признаюсь, мне было трудно установить, о ком идет речь. Пришлось и здесь немного потрудиться. Оказывается, Георг Бюхнер еще в 1831–1834 гг. изучал в университетах Страсбурга и Гисена естественные науки и практическую медицину. В 1834 г. был одним из основателей в Гисене и Дармнггадте тайного «Общества прав человека». В это общество входили наряду с оппозиционно настроенными мелкими буржуа, студентами также и ремесленники. Была составлена антимонархическая программа общества с призывом «Мир хижинам! Война дворцам!». В своих произведениях Бюхнер впервые в немецкой литературе показал народ как активную силу исторического процесса. Его драматургия, в том числе и вышедшее в 1835 г. произведение «Смерть Дантона», была посвящена в значительной степени яркому социальному протесту против феодально-деспотического режима.

В 1928–1929 гг. Адам Кукхоф был редактором газеты «Ди таг», первое время имевшей националистическое и религиозное направления, в которой при нем могли печататься такие прогрессивные журналисты, как коммунист Ион Зиг, вначале известный в Германии под псевдонимом Зигфрид Небель.

В 1930 г. Адам Кукхоф обратился вновь к сцене и стал художественным руководителем Государственного театра в Берлине.

В 1932 г. работал редактором в издательстве «Дойчер ферлаг» в Берлине. В годы Веймарской республики опубликовал ряд новелл, а в 1937 г. вышел в свет его роман «Немец из Байенкура».

Еще до завоевания Гитлером власти и установления фашизма в Германии Адам Кукхоф избрал путь решительного противника фашизма, а после установления гитлеровской диктатуры посвятил себя всецело окончательному участию в активной антифашистской борьбе немецкого движения Сопротивления.

Адам Кукхоф познакомился с будущей женой Гретой Лорке, дипломированной экономисткой. Она училась до их знакомства в Медисонском университете вместе с Арвидом Харнаком. После окончания учебы они расстались и длительное время не встречались с Арвидом. Вскоре после возвращения в Германию, в 1930 г., она уехала в Цюрих, в Швейцарию, чтобы там заняться партийной работой. Лишь три года спустя партия призвала ее обратно уже в гитлеровский рейх. Вскоре они с Харнаком встретилась вновь. К этому времени она была уже коммунисткой-подпольщицей со стажем. Грета и Арвид были очень дружны.

Адам Кукхоф, являясь уже с 1932 г. членом Коммунистической партии Германии, вскоре познакомился с Арвидом Харнаком, и их знакомство переросло в большую дружбу единомышленников. Именно Арвид Харнак и познакомил Грету со своим другом Адамом.

Вернувшись в Берлин, Грета Лорке поступила на службу в «расово-политическое управление» национал-социалистической партии, возглавляемое непосредственно заместителем фюрера Рудольфом Гессе. В числе выполняемых Гретой работ были и ее переводы на английский язык речей Гитлера и Геббельса, а иногда и отрывков из книги Гитлера «Майн кампф».

Работа Греты в этом управлении была очень важной для развертывания антифашистской пропаганды, так как она имела возможность своевременно знакомиться с различными материалами, подробно информирующими о политических планах гитлеровского руководства.

Адам Кукхоф и, ставшая уже его женой, Грета Лорке первоначально вступили в кружок антифашистов, группировавшихся вокруг Арвида Харнака, и затем некоторое время принадлежали к нему.

Как я уже указывал, однажды, будучи приглашенными к своим друзьям, Адам и Грета Кукхоф познакомились с Харро и Либертас Шульце-Бойзен. Читая воспоминания Греты Кукхоф, я с удовольствием отметил, что их первое впечатление о новых знакомых полностью совпадало с моим.

В полученном мною задании «Центра» упоминалось еще имя Арвида Харнака. Все, что я смогу сейчас поведать читателям об этом весьма заслуженном человеке, имя которого вошло в завоевавшую себе мировую известность немецкую организацию Харро Шульце-Бойзена – Арвида Харнака, мне удалось узнать уже значительное позже, чем в 1941 г.

Арвид Харнак родился 24 мая 1901 г. в Дармштадте. Отец – видный ученый-историк Отто Харнак. Дядя отца Адольф фон Харнак был очень известным в Европе теологом.

Жизнь Арвида осложнилась тем, что в возрасте 13 лет он потерял отца. Семье пришлось жить довольно скудно. Арвид с юношеских лет стремился к получению знаний, обнаружил любовь к чтению книг. У его отца, ученого-историка, была весьма обширная библиотека, состоящая из многих ценных полюбившихся ему книг. После смерти отца пришлось значительную часть книг продать и сменить квартиру на меньшую.

По неустановленным причинам 18 летний Арвид в 1919 г. был в числе бойцов «добровольческих отрядов», сражавшихся против революционных рабочих. В числе бойцов он пробыл всего несколько недель, был ранен и взят «красными» в плен. Именно эта случайная страница в биографии Арвида во многом предопределила развитие его дальнейшей судьбы. У него изменилось отношение к «революционным рабочим». Он смог лучше понять их стремления, цель их борьбы.

Свое стремление к получению высшего образования он начал осуществлять в Иене и Граце с изучения юридических наук. Уже в 23 года он был удостоен ученой степени доктора юриспруденции. На этом, однако, его интерес к научным познаниям не закончится, и он их решает расширить в области экономических наук. В этих целях он направляется в Соединенные Штаты, где поступает в университет в Мэдисоне на экономический факультет. По некоторым публикациям, он отправился в США в 1926 г. стипендиатом Рокфеллеровского фонда («Наши жертвы были не напрасны. 1933-1945 гг.». М.: Политиздат, 1988. Т. 2. с. 95).

В Мэдисоне Арвид познакомился с молодой преподавательницей американской литературы Милдред Фиш (А.С. Бланк. В сердце «Третьего рейха». с. 69). По другим источникам, она училась в одном университете с Арвидом. Вскоре, в 1926 г., они поженились.

В 1928 молодые супруги вернулись в Германию и продолжили свое обучение в Гиссене. В 1931 г. Арвид защитил диссертацию «Домарксистское рабочее движение в Соединенных Штатах» и был удостоен ученой степени доктора философии. Милдред Харнак продолжала свое обучение не только в Гиссене, но и в Йене и Берлине. В 1939 г. она также получила степень доктора философии.

Из сказанного выше видно, что Арвид Харнак был незаурядной личностью, высокообразованным человеком с определенным стремлением к лучшему познанию жизни, права народов, полезной направленности их деятельности. Изучение марксистской экономической теории, значительный практический опыт, контакты с членами Коммунистической партии Германии привели Арвида Харнака, сына буржуазного профессора, в ряды убежденных коммунистов. Он пришел к совершенно обоснованному выводу, что его место – на стороне рабочего класса, в рядах ведущих борьбу пролетарского фронта за освобождение человечества от угнетения и эксплуатации.

В его развитии значительную помощь оказал профессор Фридрих Ленц, являвшийся научным руководителем Арвида Харнака.

Собирая информацию об основных членах и, в первую очередь, о руководителях организации Харро Шульце-Бойзена – Арвида Харнака, мне удалось обнаружить многие сведения, подтверждающие ряд высказываний Харро в беседе со мной.

Следуя полученным у профессора Фридриха Лепца навыкам, Арвид стал убежденным сторонником основанной профессором гисенской школы. Мне уже было известно от Харро, что Арвид Харнак совместно с профессором Ленцем в 1931 г. основали в Берлине научное (сейчас могу назвать более точно) «Сообщество по изучению советского планового хозяйства» («Арплан»). Арвид был избран первым секретарем этого сообщества. В «Арплане» работали видные экономисты: Отто Хетц, Адольф Грабовски, Альфред Мойзель, Карл Август Витфогель, Эрнст Никиш, Стефан Буэр и другие. «Арплан» работал в тесном контакте с «Обществом друзей новой России» и другими немецкими прогрессивными организациями.

Специалисты «Арплапа» в составе группы численностью 24 человека, в том числе экономисты и инженеры, совершили поездку в Советский Союз и провели там три недели – с 20 августа по 12 сентября 1932 г. Они посетили Москву, Ленинград, Одессу, Киев, побывали на «Днепрострое». Наиболее полно исследовавший многие вопросы, связанные с деятельностью организации Шульце Бойзена – Харнака, советский профессор Бланк в уже цитированной мною книге указывает: «Арвид и Милдред Харнаки около 20 дней провели на предприятиях, в колхозах, институтах, школах и учреждениях. На основании материалов, привезенных Харнаками из поездки в СССР, и на базе личных впечатлений они подготовили книгу о Советском Союзе, которая должна была выйти в издательстве "Ровольт". Но захват власти гитлеровцами помешал этому» (с. 70–71; примечание: А.С. Бланк, приводя фамилию Арвида, пишет – Гарнак, я употребляю наиболее часто встречающееся в русских переводах написание – Харнак).

После прихода к власти фашистов профессор Фридрих Ленц и Арвид Харнак были вынуждены распустить «Арплан». По совету друзей во избежание возможного преследования со стороны фашистов Арвид и Милдред покидают Берлин и полтора года проводят в Йене.

Арвид со всевозрастающей тревогой наблюдает за тем, как увеличивается идеологическое воздействие гитлеровцев на массы населения Германии. Он начал собирать вокруг себя всех, кто был готов вести среди различных слоев населения работу по разъяснению сущности фашизма (Карл Гейнц, Луиза Краусхаар. Организация Шульце Бойзена – Гарнака в антифашистской борьбе. М.: Прогресс, 1974. с. 53).

Арвид Харнак был убежденным коммунистом, и его убежденность глубоко влияла на все, что он делал, на всех, кто входил с ним в контакт. У него имелись постоянные и прочные связи с Коммунистической партией Германии. Они усилились после знакомства в 1936 г. с Ионом Зигом. Это привело уже к его теснейшему сотрудничеству с КПГ.

С 1935 г. Арвид Харнак – в ранге правительственного, а затем и старшего правительственного советника – служил в имперском министерстве экономики.

Позволю себе привести цитату из приведенной выше книги Карла Гейнца Бирната и Луизы Краусхаар, позволяющую оценивать деятельность Арвида Харнака во время его службы в министерстве экономики: «Глубоко сознавая, что Советский Союз отстаивает общественный прогресс и интересы мирного будущего всего человечества, а также учитывая антисоветизм гитлеровского режима и открытый курс на войну, Арвид Харнак с 1935 года стал вести разведывательную деятельность в пользу СССР. Тем самым он поступил как настоящий немецкий патриот и подлинный интернационалист. Используя служебное положение и многочисленные связи в обществе, он самоотверженно и добросовестно информировал Советский Союз о военной и экономической подготовке фашистов к захватнической войне. Так, он своевременно сообщил о готовившемся нападении на СССР...

Из литературных источников мне стало известно, что по совету друзей-антифашистов с целью укрепления своего служебного положения Арвид Харнак 8 июля 1937 г. вступил в фашистскую партию и получил членский билет № 4153589. Нет, он, конечно, не изменил своих взглядов, его борьба против фашизма активно продолжалась.

В ноябре 1939 г. Арвид Харнак вновь сумел посетить Советский Союз. Он побывал в Москве в составе правительственной делегации Германии. Делегация вела переговоры по вопросу внешней торговли между двумя странами. Харнак внимательно присматривался ко всему, наблюдал за тем, как реагируют советские люди на появление в общественных местах немецких дипломатов.

Продолжая свое повествование по этому вопросу, А.С. Бланк в своей книге прямо указывает: «По возвращении в Берлин он с удовлетворением говорил друзьям: в Москве гитлеровцам не верят. Советы должны были выиграть время, и они добились своего.

Как вспоминает одна из подпольщиц, рассказ Арвида Харнака о посещении Советского Союза вызвал огромный интерес» (с. 104).

Хочется кратко остановиться еще на некоторых принадлежащих группе Шульце-Бойзена – Харнака антифашистах, имена которых в беседе со мной коротко упоминал Харро.

Ганс Коппи родится 25 января 1916 г. в Берлине в семье рабочих. Обучался в школе и в школе-интернате на острове Шарфенберг, на озере Тегелерзее, в северной части Берлина. Еще до установления фашистской диктатуры в Германии Ганс Коппи стал членом Коммунистического союза молодежи Германии. Одно время он был политическим главой комсомольской ячейки, одним из организаторов подпольной молодежной коммунистической организации в Берлине. В результате своей активной антифашистской деятельности Гансу Копии приходилось иногда «нырять» в подполье, так, например, это было в 1933 г., поскольку нацисты разыскивали его как участника одной из акций по выпуску нелегальных антифашистских листовок, которая была проведена в берлинском районе Тегель. Нельзя однозначно утверждать, что в этой акции принимал участие Ганс Коппи и руководимая им шарфенбергская ячейка. Его имя было названо на допросе одним из участников этой акции. Почти полгода он с помощью друзей и единомышленников скрывался, но уже в феврале 1934 г. был пойман и арестован гестапо. Его судили, но, учитывая возраст – ко времени совершения им «преступления» он не достиг еще совершеннолетия, – он был приговорен к одному году заключения.

Жизнь Ганса Коппи складывалась тяжело. После того как в 16 лет закончил обучение на учебной ферме Шерфснберг, он не смог устроиться на какую-либо работу.

В 1935 г., выйдя на свободу из гестаповских застенков, Ганс Коппи вновь присоединился к своим соратникам по антинацистской борьбе. Начав работать на предприятии рабочим-подсобником, стал токарем, а затем, как это указывается в некоторых публикациях, служил техником на фабрике металлоизделий. Будучи коммунистом, он активно участвовал в деятельности загнанной в подполье КПГ. Именно здесь он познакомился и очень полюбил ставшую в 1941 г. его женой Хильду Раке. Несмотря на разницу в возрасте (Хильда родилась в Берлине 30 мая 1909 г.), они полюбили друг друга и, невзирая на все трудности в жизни, жили очень дружно. В то время как Ганс Коппи работал токарем на заводе, Хильда работала в Имперском страховом банке для служащих. Она приобрела специальность секретаря.

Действуя в подполье Ганс и Хильда вместе со своими друзьями по антинацистской борьбе приобрести значительный опыт конспирации, что помогало им быть более бдительными, распознавать степень надежности каждого, с кем им приходилось работать. Они немало сил вложили, участвуя в создании антифашистских групп на ряде берлинских предприятий, в том числе и на военных заводах.

Ядро антифашистской группы, в которую входили Генрих Шеель, Ганс и Хильда Копии, включилось в 1939 г. в организацию антифашистского Сопротивления, возглавляемую Харро Шульце- Бойзеном и Арвидом Харнаком.

Хильда Коппи во время Второй мировой войны, в то время как ее муж принимал активное участие в антифашистской борьбе, тоже вносила свой значимый вклад в общее дело. Она регулярно слушала и записывала передачи московского радио на немецком языке и «Немецкого народного передатчика». Со своими записями она знакомила многих своих товарищей. Нельзя упустить еще один весьма важный ее вклад. Ей удавалось записывать передаваемые по радио приветы тех немецких солдат, находившихся в советских лагерях для военнопленных, которых фашистские службы объявляли погибшими. С риском для себя Хильда передавала эти приветы родственникам этих солдат.

После того как Харро Шульце-Бойзен принял решение включиться в разведывательную деятельность, в 1941 г. и Ганс Коппи выразил свою готовность вести в качестве радиста разведывательную деятельность, проводимую группой антифашистского Сопротивления в пользу Советско го Союза. К этой деятельности подключилась и Хильда Копни. Для успешного проведения этой работы Ганс Коппи вскоре установил связь с Куртом Шульце – радистом, с которым я встречался во время моего пребывания в Берлине, обучил работе с шифровальным кодом и вручил программу радиосвязи с «Центром».

В приводимой мною книге Карла Гейнца Бирната и Луизы Краусхаар дается оценка работе Ганса Коппи как радиста. Привожу дословно: «Постоянно меняя местонахождение своей рации, ведя передачи то с лодки в окрестностях Берлина, то из квартиры Эрики фон Брокдорф и других антифашистов, Ганс Коппи (временами вместе с Куртом Шульце и Альбертом Хесслером) передавал важную информацию о запланированных фашистами военных действиях против Советского Союза. Тем самым немецкие антифашисты поддерживали героическую борьбу советского народа против фашистского германского империализма – главного врага немецкого народа, народов Европы, дела мира, демократии и социализма во всем мире. Таким образом, они вносили важный вклад в освобождение своего народа» (с. 83).

Признаюсь, читая многие публикации о Гансе и Хильде Коппи, я уже знал, что они вместе со многими их соратниками по борьбе были арестованы гестапо 12 сентября 1942 г. Об этом я знал уже после моего ареста гестапо 9 ноября 1942 г., а вот некоторые места, прочитанные мною значительно позднее, вызвали у меня тяжелые переживания. Не могу о них не сказать уже сейчас. Я узнал, что Хильда была арестована на последних месяцах беременности и 27 ноября 1942 г. родила в женской тюрьме в Берлине, на Барнимштрассе, мальчика. Ганс Коппи, отец мальчика, как один из самых активных борцов группы Сопротивления Шульце-Бойзена – Харнака, был вскоре после ареста приговорен к смерти, а уже 22 декабря, то есть всего через три дня после того, как Имперский военный суд 19 декабря 1942 г. вынес свое решение, он был казнен. Его казнь, как и казнь многих других членов этой группы, состоялась в берлинской каторжной тюрьме Плетцензее.

Молодая мать, узнав о смерти мужа, пожелала, чтобы их сын имел честь носить имя своего отца – Ганса. Тяжело переживая казнь мужа, Хильда кормила маленького Ганса, находясь в тюрьме. Трудно себе представить варварство нацистского суда, который 20 января 1943 г. счел возможным молодую кормящую мать ребенка, еще не достигшего полных двух месяцев, приговорить к смертной казни. Нацисты проявили после вынесения приговора «совершенно неожиданную гуманность», разрешив Хильде Коппи еще несколько месяцев кормить ребенка, а затем передать его на воспитание матери Хильды. 5 августа 1943 г. вместе с десятью товарищами по борьбе Хильда Копии была повешена в той же тюрьме, в которой был казнен и ее муж.

Тяжелые переживания у меня вызвало и то, что я и моя жена совершенно неожиданно для нас получили возможность в Ленинграде на нашей квартире познакомиться с Гансом Коппи, сыном казненных почти пятьдесят лет тому назад Ганса и Хильды Коппи. Приятно было узнать, что он посвятил в значительной степени свою жизнь сбору материала о героической жизни рано покинувших его отца и матери.

Хотелось бы очень многое рассказать о фактах, ставших мне известными из литературных источников, изданных за рубежом и в Советском Союзе, о членах организации Харро Шульце-Бойзена и Арвида Харнака, но к этому вопросу я буду еще вынужден несколько раз вернуться в разделе моих воспоминаний, который я посвящу моему аресту гестапо, ведению следствия на разных уровнях нацистских спецслужб, так как именно тогда я увидел альбом гестапо с фотографиями всех арестованных немецких антифашистов, тогда я узнал оценку, которую гитлеровцы давали деятельности этой организации, направленной против них на пользу народов мира, конечно, и самого немецкого народа.

Сейчас мне хочется очень коротко еще упомянуть о том, что мне удалось узнать об Йоне Зиге, имя которого я уже упоминал.

Йон Зиг (в некоторых источниках его имя – Джон Зиг) родился 3 февраля 1903 г. в Детройте (США), сын эмигрировавшего в США немца-механика. Мне не удалось точно установить, в результате чего Йон Зиг с 1910 го жил в Германии, учился в народной школе и на учительском семинаре. В 1923 г. вновь переселился в Америку. Он мечтал о продолжении учебы, но, к великому для него сожалению, у него не хватило на это средств. Работая на заводах автомобильных королей Форда и Паккарда, он находит все же в себе силы для того, чтобы после тяжелого трудового дня у конвейера изучать в вечернем университете философию, филологию и педагогику. Получить законченное образование в университете ему не удалось.

Убедившись в том, что в США он не может удовлетворить свои умственные потребности, в 1928 г. в возрасте 25 лет Йон Зиг вернулся в Германию. В соответствии со своими мыслями и стремлениями он вступает в Берлине в члены Коммунистической партии Германии в 1929 г. Свою деятельность в Германии Йон Зиг начал в области журналистики, и под псевдонимом Зигфрид Небель его статьи публиковались в газетах «Берлинер гагеблатт» и «Фоссише цайтунг», а также в упоминавшемся мною журнале «Ди таг», репортером которого был Адам Кукхоф. В этом журнале Зиг публиковал свои репортажи о прожитой им нелегкой жизни в Америке.

В конце 1929 г. Йон Зиг был признан весьма одаренным журналистом и был приглашен в качестве сотрудника центрального органа КПГ газеты «Роте фане».

Начиная с 1941 г., организация Шульце-Бойзена – Харнака стала регулярно выпускать нелегальную газету «Ди иннере фронт» («Внутренний фронт»). Эту газету, которую в ряде публикаций называют журналом, выпускали подпольщики в районе Нейкельи в Берлине, печатая на гектографе. Он был единственным в своем роде журналом, так как издавался не только на немецком языке. Проникнутая духом интернационализма группа немецких антифашистов переводила этот журнал на пять языков, распространяя его среди тех тысяч иностранных рабочих, которые оказались пригнанными в Германию и которых немецкие антифашисты рассматривали как своих союзников (см. журнал «Новый мир». 1965. № 19; рассказ Греты Кукхоф «По ту сторону фронта». с. 29).

В издании журнала принимали участие бывший редактор газеты «Роте фане» Вильгельм Гуддорф, Вальтер Хуземан, Мартин Вайзе, а также и авторы публикуемых статей Арвид Харнак, Адам Кукхоф, Харро Шульце-Бойзен и Йон Зиг.

В своих воспоминаниях «"Красная капелла" действует» Генрих Шеель указывает, что всего вышло около 20 номеров журнала «Ди иннере фронт». Он приводит некоторые выдержки из изданного в августе 1942 г. журнала, в статье «Год похода на Восток» давалась высокая оценка героической борьбы советского парода и его Красной армии против полчищ фашистского террора и аргументировалась неизбежность поражения гитлеровской Германии (см. «Наши жертвы были не напрасны». С. 107–109).

Все это было совершенно не случайно. Еще в 1936 г. писатель Адам Кукхоф ввел Йона Зига в круг антифашистов, группировавшихся вокруг Арвида Харнака. После начала Второй мировой войны руководство нелегальной берлинской организации КПГ поручило Иону Зигу наряду с Вильгельмом Гуддорфом тесно сотрудничать с оберлейтенантом (старшим лейтенантом) Харро Шульце-Бойзеном и доктором наук Арвидом Харнаком, чтобы объединить всех противников Гитлера независимо от их мировоззрения в Народный фронт с целью свержения нацистской диктатуры, прекращения войны и создания миролюбивой, демократической Германии (см. цитируемую книгу Карла Гейнца Бирната и Луизы Краусхаар. с. 58).

Йон Зиг продолжал свою многолетнюю антифашистскую борьбу до 11 октября 1942 г., дня его ареста гестапо. По день своего ареста Йон Зиг являлся служащим германской государственной железной дороги, на которую он поступил по совету и при помощи своих друзей еще в 1933 г. В самом начале он был простым рабочим в пакгаузе на Штеттинском вокзале в Берлине. Постепенно он продвигался по службе и стал начальником службы движения, что дало ему возможность вести, работая на разных должностях на железной дороге, важную политическую работу. Используя свои служебные поездки и право бесплатного проезда, Йон Зиг устанавливал связь с подпольными коммунистическими партийными организациями Франкфурта-на-Майне и Гамбурга. Во время Второй мировой войны Йон Зиг продолжал более активно вести систематическую антифашистскую борьбу на государственных железных дорогах. Ему удавалось направлять эшелоны с боеприпасами и войсками не по назначению или же заставлять простаивать их на загруженных линиях.

Находясь в тюрьме, расположенной в подвале здания, в котором размещалось управление гестапо на Принц Альбрехтштрассе, дом 8, в Берлине, Йон подвергся жестоким пыткам, продолжавшимся около пяти дней, и предпочел покончить жизнь самоубийством.

Во время моего нахождения в этой же тюрьме в ноябре 1942 г. я услышал, что именно из-за попыток некоторых арестованных покончить жизнь самоубийством, а в особенности из-за совершенного 15 октября 1942 г. самоубийства Йона Зига режим в тюрьме ужесточился, а за арестованными членами группы Шульце Бойзена – Харнака и связанными с ней арестованными было обеспечено персональное круглосуточное наблюдение дежурных гестаповцев.

Сейчас мне хотелось бы сказать несколько слов об Альте – Ильзе Штебе.

Как уже я указывал, в полученном мною задании «Центра» мне было поручено установить в Берлине связь (в целях восстановления прерванной связи) с параллельной с антифашистской организацией Шульце-Бойзена – Харнака группой, возглавляемой Ильзой Штебе. Я уже указывал и на то, что с Альтой мне не удалось во время моего пребывания в Берлине установить личную связь. Однако ее группа тоже заслуживает особого внимания, и на деятельности самой Альты и сотрудничавших с ней антифашистов следовало бы весьма подробно остановиться. Несмотря на то, что мне удалось изучить довольно много публикаций, посвященных Ильзе Штебе, сейчас я позволю себе очень коротко познакомить читателей с этой прекрасной немкой, патриоткой и ее деятельностью.

Ильза Штебе родилась в Берлине 17 мая 1911 г. в семье передовых рабочих в том самом пролетарском районе «Красный Вединг», который я уже упоминал. Получив образование в народной школе, Ильза поступила в торговое училище, став впоследствии секретарем-машинисткой. Свою трудовую деятельность начала в соответствии с полученной специальностью в берлинском издательском концерне Моссе. Через некоторое время стала секретарем видного демократа и публициста Теодора Вольфа. Именно в это время Ильза свою журналистскую деятельность начинает с опубликования своих первых журналистских работ и становится по профессии журналисткой.

Надо отметить, что с ранних лет Ильза Штебе симпатизирует проводимой борьбе и объявленным целям Коммунистической партии Германии. Не теряя своих юношеских убеждений, еще до прихода к власти Гитлера и установления в Германии фашистской диктатуры Ильза Штебе работала в качестве корреспондента немецких и швейцарских газет в Варшаве. Совершенно правильно в немецкой печати отмечается, что своими профессиональными навыками, знаниями, умом, человечностью и доброжелательностью она завоевала не только заслуженное уважение своих коллег- журналистов, но и авторитет в дипломатических кругах.

Все укреплявшиеся с самого начала юношеских лет идеологические и политические взгляды с каждым годом все больше и больше крепли, и она сумела превратиться в подлинную антифашистку и пролетарскую интернационалистку.

Внимательно следя за всем происходящим в Советском Союзе, крепко полюбив эту страну, Ильза Штебе с 1931 г. начала свою разведывательную деятельность в пользу СССР и стала известна в «Центре» под псевдонимом Альта.

Только исходя из того, что мне приходилось слышать от гестаповцев после моего ареста и из чтения различных произведений исторических исследований и публикаций в прессе, я могу утверждать, что Ильза Штебе действительно отдавала все свои силы, знания и способности этой высшей форме антифашистской борьбы, повседневно рискуя своей жизнью. Как подлинной разведчице, немецкой патриотке и антифашистке, ей, как и большинству вставших на этот путь людей, приходилось, все силы отдавая этой опасной работе, пренебрегать своими личными жизненными интересами и склонностями. Жизнерадостная молодая журналистка еще в Варшаве установила умело сохранившийся на многие годы контакт с немецким дипломатом, выходцем из аристократической семьи Рудольфом фон Шелиа и продолжала с ним сотрудничать на разведывательном поприще многие годы.

После гитлеровского нападения на Польшу Ильзе Штебе пришлось вернуться в Берлин. Пользуясь своим завоеванным авторитетом, ей удалось устроиться на службу в информационный отдел министерства иностранных дел Германии. Она и на этой работе проявила себя весьма надежной и осторожной подпольщицей. «Центр» поручил ей руководить группой советских разведчиков. Ей удавалось добывать чрезвычайно важную информацию, особенно о дипломатических маневрах гитлеровской Германии по осуществлению его преступных планов, информировала о намерении фашистской Германии порвать договор о ненападении, подписанный с Советским Союзом, и даже о планах фашистов совершить на него вероломное нападение.

Советский историк, профессор А.С. Бланк в уже цитированной мною книге, изданной в Москве в 1974 г., приводит среди многих успешных информаций, переданных ею в «Центр», несколько приводимых мною сейчас: «В конце февраля 1941 года Альта передала в "Центр": "Подготовка к войне против СССР зашла далеко. Руководящие круги, как и прежде, придерживаются точки зрения, что война с Россией будет еще в этом году. Формируются три армейские группы под командованием фельдмаршалов Бока, Рундштедта и фон Лееба... Сроком наступления необходимо считать 20 мая"» (с. 177).

Этому сообщению в «Центр» предшествовало не менее важное сообщение Альты, переданное еще в мае 1940 г.: «Из кругов МИД поступают сведения, что военные действия против России запланированы и готовятся, хотя военное министерство разослало директивное письмо всем своим военным атташе о необходимости опровержения слухов о том. что Германия якобы готовит военные действия против России... Ариец заявил мне, что он не верит содержанию этого письма, что оно не соответствует фактам, свидетельствующим о подготовке Германией войны с Россией, что эта война стоит уже у дверей. Ариец считает, что письмо написано... с целью маскировки истинных намерений...» (с. 166).

Считаю необходимым особо подчеркнуть, что псевдоним Ариец был установлен Альтой для уже упомянутого мною гитлеровского дипломата Рудольфа фон Шелия, работавшего ранее в Варшаве в посольстве Германии, а затем он был переведен с повышением в министерство иностранных дел Германии в Берлин и продолжал сотрудничать с Ильзой Штебе.

В начале марта 1941 г. Альта снова сообщает в «Центр», что наступление против России запланировано на ближайшее будущее. «Имеются, – передает она, – и другие факты, говорящие о том, что выступление против России состоится в ближайшем будущем. Называю сроки: 15 мая – 15 июня... Ариец указывает, что о предстоящем выступлении против СССР ему передали те же самые лица, которые в начале 1940 года говорили ему о готовящемся выступлении против Голландии и Бельгии...» (с. 177).

7 июня 1941 г. Альта сообщила в «Центр»: «На Восток, как и раньше, ежедневно идет 50 составов... Генералитет опасается трудностей в снабжении горючим, так как в войне с Россией потребуется ежедневно 24 состава с горючим, а у военных может быть только 16 составов...» (с. 178).

17 июня 1941 г., то есть за пять дней до нападения гитлеровцев на Советский Союз, Ильза Штебе передала в «Центр», что в кругах штаба верховного командования вооруженных сил Германии упорно циркулирует версия о выступлении против России в ближайшее время (с. 178).

Я привел эти несколько примеров, потому что они подтверждают во многом ранее передаваемые и передаваемые одновременно информации Доры, Хоро, мною и Отто. Ведь по поручению Доры я передал еще в апреле 1940 г. в «Центр» сообщение о готовящемся нападении гитлеровцев на Советский Союз.

Хочется еще подчеркнуть, что Альта долгое время в целях конспирации не имела прямой радиосвязи с «Центром». Было обусловлено, что она будет эту связь поддерживать только через курьеров или с помощью личных контактов с представителями Москвы. Для этого у нее были большие возможности. Надо иметь в виду, что до 1939 г. у нее, как у журналистки, были возможности путешествовать по разным странам и в Варшаве, соблюдая жесткие правила конспирации, встречаться с различными людьми. Эта возможность сохранилась и после нападения гитлеровцев на Советский Союз. Я уже указывал, что при моем посещении Берлина в октябре 1941 г. я не застал Альту в Берлине. Как потом выяснилось, в это время она была в Дрездене, где уже продолжительное время работала в качестве представителя, заведующего бюро рекламы химического концерна. Это тоже давало ей возможность легко путешествовать не только по самой Германии, но и выезжать за границу.

Итак, с тем, чтобы сохранить эту группу на долгое время, было решено, что Альта не будет выходить в эфир, у нее не будет своей прямой радиосвязи с «Центром». Однако события развертывались слишком быстро, и она практически лишилась всякой возможности передачи какой-либо информации в «Центр». Естественно, это ее очень мучило, накапливалось слишком много информации, а невозможность своевременной передачи ее обесценивала в значительной степени. Попытки, предпринимаемые «Центром» установить с ней прямую радиосвязь, передать ей для этого шифры и программу работы рации, не увенчались успехом. Вот поэтому-то и было мне дано задание установить с ней или её радистом Куртом Шульце связь.

О других участниках организации Шульце-Бойзена – Харнака и группы, возглавляемой Ильзой Штебе, в то время, когда я побывал в Берлине, я ничего не знал. Они не упоминались ни в полученном мною задании «Центра», ни в моих беседах с Харро и Либертас Шульце-Бойзен, с Куртом Шульце. О некоторых из них я узнал несколько позже, как и об оценке деятельности этих антифашистских организаций. К этим вопросам я еще вернусь.

Сейчас, как мне это ни больно, я все же должен сказать, что провал берлинских организаций, стоивший жизни многих их членов, лишивший «Центр» источников ценнейшей информации, про изошел не в результате их некомпетентности, как некоторые неграмотные люди позволяют себе, допуская явную клевету, утверждать, и не в результате, как это позволяет себе утверждать Отто и последовавший за ним французский писатель Жиль Перро в своей книге «Красная капелла», совершенно неоправданной ошибки «Центра», передавшего задание на поездку в Берлин с указанием адресов некоторых членов этих организаций. Провал произошел исключительно в результате прямого предательства арестованного 13 декабря 1941 г. в Брюсселе радиста Хемница (советского разведчика Макарова), выдавшего гестапо шифр, которым было зашифровано задание «Центра», переданное через его передатчик, и которым был зашифрован доклад мой, Кента, о выполнении полученного задания. Об этом более подробно будет мною еще рассказано.