Попытка написать историю женщин в Риме похожа на азартную игру: тут все неясно. Да и вообще вся античная история — и женская, и мужская — покоится только на комплексе относительно связных, относительно доказательных сведений; в ней можно выделить мало достоверного, не считая, пожалуй, дат кое-каких крупных сражений, а они-то нам как раз и неинтересны. Это сразу делает наше положение неудобным, как бы строго и тщательно ни вести исследование. К этой главной трудности добавляется еще одна: материалов о женщинах мало, и они разрозненны. Ведь все письменные источники, кроме каких-то крох, созданы мужчинами. Наконец, встает проблема географических и хронологических рамок. Немыслимо описать жизнь женщин на протяжении всех двенадцати столетий от легендарного основания Рима Ромулом до свержения Ромула Августула: мир, менталитет, общество и само государство — представления о нем и его функционирование — слишком сильно менялись, чтобы их можно было охватить одним взглядом. С другой стороны, Империя в пору расцвета захватила такое пространство, что нечего и надеяться обозреть все Средиземноморье от Ближнего Востока и Египта до Геркулесовых столпов или западные провинции от границ африканской пустыни до Шотландии, Рейна и Дуная; невозможно дать портрет женщин каждого из этих так или иначе романизированных регионов. Поэтому в начале предлагаемой книги следует оговорить, какова была наша методология, а также описать естественную и социальную среду, в которой жили римские женщины.

 

Как их называли

Для обозначения статуса римских женщин использовался целый спектр терминов. Конечно, их употребление со временем менялось, имело стилистические и местные варианты, но все же можно составить их словарик в порядке латинского алфавита.

Amita — тетка по отцу. Anus (просторечное) — старуха, бабка. Avia — бабушка (с любой стороны). Coniunx — разделяющая брачное бремя; это слово, часто встречающееся в эпиграфических источниках, обычно (но не обязательно) обозначает вольноотпущенницу, с которой не заключен брак по всем правилам. Domina (от domus — родовой дом) — хозяйка дома, но также и любовница. Femina — самка любого животного; у людей это слово обозначает известную степень уважения к порядочной женщине (honesta femina и т. п.). Filia — дочь, существительное женского рода от filius — ребенок, воспитанный в семье; форму женского рода от мужского отличает особый дательно-отложительный падеж множественного числа: filiabus. Filiastra — падчерица или незаконная дочь. Infans — младенец, не умеющий говорить, без различия пола. Mater — женщина, вышедшая замуж, чтобы иметь детей; сложное слово materfamilias или производное matrona обозначают ее социальный статус, даже если она не родная мать детей в семье; ласковое уменьшительное matercula — мамочка. Matertera (вторая мать) — тетка по матери. Mulier — женщина; часто в сочетании с бранным эпитетом или бранное само по себе (еще хуже производное muliercula); может также быть парным к maritus (муж) или, в биологическом смысле, к vir (мужчина). Noverca — мачеха, вторая жена вдовца (от novus — новый). Privigna — падчерица (рожденная не там, где другие дети). Puella (женский род от puer) — девочка, вышедшая из младенчества (infantia) и не вступившая в отрочество (adolescentia) или же до наступления юности (iuventus); девка. Sobrina — кузина со стороны матери или вообще двоюродная сестра. Socrus — первоначально свекровь, затем также и теща. Одного корня с soror — родственница по женской линии, преимущественно сестра. Virgo — девушка, не знавшая мужчины. Vitrix — мачеха (во избежание неприятного и неприличного noverca), от vitricus — муж женщины, имеющей детей от другого брака. Uxor — законная супруга, взятая, чтобы иметь детей, так что тесть сможет именоваться дедом; по одной из предложенных этимологий, она, так сказать, «импортируется» в новую семью, «наращивает» ее (другая возможная этимология), становясь матерью и кормилицей (mater) ребенка.

Богатство этого словаря показывает, сколь различные роли играла женщина в жизни римского общества.

 

Источники молчат

Истории женщин в античности не писали — есть разве что несколько женоненавистнических текстов вроде стихов Симонида или VI сатиры Ювенала. Вот отчего мы, историки, вынуждены обращаться к самым разнообразным источникам: произведениям искусства, надгробиям, похвальным и храмовым надписям, ремесленным клеймам, предвыборным призывам, правовым документам, монетам, речам, письмам, биографиям, сатирам, историческим трактатам. Богатство источников заманчиво, но и обманчиво. Что, собственно, там можно найти о женщинах?

В исторической литературе как таковой мы почти не находим сведений, кроме чисто фактических, да женщины редко и принимали участие в событиях такого рода, какие интересовали историков. Выделяются некоторые фигуры — такие, как Корнелия и Гортензия, Фульвия и Октавия, да еще императрицы, — но история всегда говорит лишь об исключительных событиях и личностях, за которыми мы попытаемся рассмотреть контрастный фон — повседневный быт. А ведь изучение придворных интриг, которыми так увлекался Светоний, — не лучший способ узнать о множестве женщин, нимало не допущенных к тайнам власть имущих. Да и во дворце до настоящей жизни императорских родственниц не так легко докопаться: от них требовалось множество условностей, принятых форм и приличий, отступление от которых жестоко наказывалось. Вспомним хотя бы обеих Юлий.

Поэты говорят о любви, а следовательно, о женщинах. Но в их стихах больше вымысла, чем реальности, образы обычно смутны или выдуманны. Кто такая Коринна? Кем были Перилла и Лесбия? Так что и здесь нельзя собрать много пригодных к употреблению фактов.

Довольно информативным источником является, конечно, переписка. Письма Цицерона, Плиния Младшего, Фронтона, как ничто другое, дают нам возможность увидеть личную жизнь римлян и римлянок их времени. Но даже и в этих письмах (отредактированных и подчищенных для публикации) трудно сказать, каково соотношение действительно пережитых и афишируемых чувств, действительно выношенных и прокламируемых идеалов.

Юридические тексты, бесспорно, всего объективнее, но говорят лишь о тяжбах и спорах, за которыми нелегко разглядеть обычную практику. Они разбирают брачные контракты, завещания и бракоразводные дела, всегда конфликтные — не удел повседневной нормальной жизни.

Кроме того, с точки зрения социологии все эти источники касаются быта верхних социальных слоев, а значит, дают неполное, пристрастное, идеологизированное, стереотипное представление о реальности в целом.

Так существуют ли источники, позволяющие современному историку дать подлинную картину, воссоздать статистику? Об архивных материалах приходится только мечтать. За исключением нескольких архивов, избежавших гибели благодаря каким-то особым обстоятельствам (например, в Помпеях, британской Виндоланде, в Египте), документы этого типа не сохранились. Папирусы и надписи дают большой объем чрезвычайно интересных сведений, но и ставят особые проблемы. Важнее всего — подчеркнем это, — что данные документы иногда писались самими женщинами. Во всех остальных источниках до нас дошла лишь информация, исходящая от мужчин: даже суждения, которые кажутся женскими или приписаны женщинам, всего лишь вложены мужчинами в их уста. Но письма, контракты, расписки на папирусе и восковых табличках нередко писаны женской рукой или выводят на сцену реально существовавших женщин из самых разных слоев общества. Религиозные посвящения, публичные восхваления, клейма на кирпиче и свинце, граффити позволяют нам прямо прикоснуться к фактам и подлинным чувствам. Но трудность в том, что сведения, содержащиеся в этих документах, носят фрагментарный характер: требуется упорядочить и выявить огромную массу взаимодополняющих элементов. Трудность и в том, что некоторые памятники, вполне возможно, дают нам уже препарированную действительность. Что такое посмертная похвала, даже самая краткая: фикция или чувство, выражает ли она то, что принято выражать в таких случаях, или неподдельную скорбь? Точно так же одни похвальные надписи на цоколях статуй искренне восхваляют достоинства щедрой благодетельницы, а другие лишь воспроизводят стандартные образцы обязательной благодарности.

Наконец, информация, которую дают археология и история искусства, дополняет общую картину, но и тут вновь и вновь возникают трудности интерпретации. Произведения искусства и предметы обихода побывали в руках женщин, но содержащиеся в них сведения как нельзя более фрагментарны, а использование их произвольно. Портреты, статуи, рельефы — это образы, которые надо еще вписать в определенный контекст. Что мы, собственно, видим? Что за женщина здесь изображена? Детали одежды или прическа — несомненно, объективные факты, но что можно сказать об изображении влюбленной парочки, заботливой матери или смеющегося ласкового ребенка? Портретное и словесное изображение подобны надписям и столь же трудны для толкования: они соответствуют друг другу и говорят нам о общепринятых образцах, которые должны отражать какую-то конкретную реальность. Поэтому иллюстрации в этой книге мы приводим не для удовольствия: это такие же источники, на которые мы можем ссылаться и указывать, — так же, как и многочисленные отрывки из латинских и древнегреческих авторов, переведенные нами, чтобы прямо представить собранную информацию, предоставив читателю судить о нашем мировоззрении, то есть субъективном взгляде.

В самом деле, как столько веков спустя рассказать о том, что находилось между переживаемой реальностью и образом, который предстает перед нами в текстах и в памятниках? Осторожность требует не принимать буквально любой отрывок, находящийся в нашем распоряжении, любой источник, какого бы рода он ни был, приводить на суд строжайшей критики. Но полной объективности не бывает, любые документальные сведения подлежат интерпретации: историк должен это признать, хотя и стараться избегать произвольных выводов.

 

Хронологические рамки

Долгая — с 753 г. до н. э. до 476 г. н. э. — история Рима изучена неравномерно. От царского периода остались только легенды и некоторые археологические находки, плохо согласующиеся друг с другом. В эти времена известны некоторые символические фигуры, например Лукреция, но они еще более стереотипны, чем персонажи позднейших времен. Для первых веков Республики также трудно говорить о надежно установленных фактах. По крайней мере до IV, а то и до III в. до н. э. в дошедших до нас исторических эпизодах слишком уж сложно отделить легендарное от достоверного, чтобы надеяться обрисовать картину жизни женщин: ведь даже основные вехи политической и военной истории устанавливаются с большим трудом. К началу III в. Рим покорил всю Италию и начал проявлять интерес к соседним народам, распространяя свое владычество за море. На этот век в основном приходятся Пунические войны: победа при Заме в 202 г. до н. э. привела к завершению второй войны, в течение которой римляне укоренились в Испании. Первая же война позволила им получить Сицилию, Сардинию и Корсику. Во II в. империалистическая экспансия пошла полным ходом: постепенно завоеваны Македония, а с ней и Греция, Африка (как минимум территория Карфагена), Цизальпинская, а потом и Трансальпийская Галлия: Малая Азия стала римским достоянием по завещанию пергамского царя Аттала III; римское влияние росло на всем Востоке.

Кроме того, II век до н. э. — «классическая» эпоха Республики, когда государственные учреждения работали на максимуме своих возможностей и постепенно начинал дуть ветер реформ. Исходя из этого, учитывая и важность доступных источников, мы начинаем именно с данного периода. Следующее столетие стало свидетелем крушения системы. С одной стороны, победа италиков в Союзнической войне, поставившая под сомнение жизнеспособность прямой демократии, с другой — экспансия в еще более отдаленных краях (Восток, Африка, Галлия), вызвавшая военную реформу Мария, привели к печальным последствиям: способствовали росту личной власти полководцев, вызвали гражданские войны — Суллы и Мария, Цезаря и Помпея, наконец, триумвиров. После битвы при Акции войны разрешились установлением империи Августа и принесли новые земли: Египет, Иллирию. Таким образом, возникла новая форма государства, основанная на личной власти вначале принцепса — юридически первого из граждан, а затем и официально «господина» (dominus), тоталитарная, но миролюбивая. Она позволила на два столетия установить мир — впрочем, более чем относительный — и почти полностью завершить завоевания (Британия, Мавритания, Дакия). Тогда же началась новая политика — политика интеграции провинциальных жителей, постепенно превратившая Империю в единую «страну». В 212 г. до н. э. эти перемены были закреплены дарованием римского гражданства всем свободным жителям.

Эти четыре столетия — от Сципиона Африканского до Каракаллы — и будут рамками нашего повествования, так как они дают картину эволюции ментальности при относительно стабильных, при всех оговорках, социальных условиях. Далее следует III в. н. э. — переходный период, наполненный кризисами и вторжениями варваров, многочисленными политическими проблемами, в последней четверти столетия разрешившимися созданием нового государственного устройства Диоклетианом. Это опять новый мир. В этом мире на торный путь выйдут христиане. Первые отцы Церкви, повлиявшие на литературу, относятся к эпохе Северов. И это — еще одна причина для того, чтобы ограничить нашу задачу указанными рамками. Много столетий было отмечено чертами и традициями язычества, оставлявшими женщине если не первостепенную, то необходимую роль в жизни. Перемены, связанные с христианством, означают становление новой цивилизации, что прекрасно выявили недавние работы А. Арджавы и Г. Натана.

 

Столица, Италия и Империя

Каждая из провинций, каждый из городов Империи на свой манер и в своем темпе романизировались, усваивали принципы (или элементы) римского образа жизни и мысли. Однако романизация возделывала не девственную почву и даже не перегной, в котором полностью уничтожены корни местной цивилизации. Восток сохранял свои традиционные учреждения (а Афины — своих архонтов) и языки — прежде всего греческий, разнесенный по миру Александром. Запад был латинизирован, но также с оттенками, отражавшими заметное различие испанской и галльской культур, например, в способах именования лиц, религии, а также техники. Разница между культурой различных областей Африки — Египта с его птолемеевскими традициями и нумидийских городов, не говоря уже о карфагенском влиянии, — не менее ощутима. Но в наши задачи все это не входит: географически мы ограничиваемся Римом и Италией, потому что нас интересуют не романизированные женщины, а римские. Ведь именно об этих женщинах говорят нам письменные источники, Помпеи с их окрестностями представляют собой поразительный, чудом сохранившийся мир, Остия — археологический объект, на редкость богатый предметами ремесла и повседневного быта, но главное — мы хотели поставить в центр нашего исследования сферы именно римского гражданства, римского права, римской религии, традиций mos maiorum. Слишком широкий обзор рассеял бы наше внимание и растворил бы общее в разнообразии местных вариантов. Тем не менее в некоторых пунктах, а именно в отношении общественной роли женщин, мы расширили эти рамки, чтобы указать на оттенки, которые не видны, если сосредоточиться на одной Италии. Кроме того, мы обращались к галло-римским, африканским и даже азиатским надписям, а также к египетским папирусам, потому что опыт, запечатленный в этих документах, хорошо дополняет наш очерк.

Итак, в центре нашего исследования — собственно Рим, Urbs, на протяжении всего этого периода бывший центром политической власти, его аванпорт Остия и область Помпей в Кампании. Наши героини жили, как правило, в этих трех городах.

 

Рим

На протяжении двух последних столетий Республики Рим начал приобретать облик, известный нам сейчас. Именно тогда его население резко выросло, достигнув миллиона жителей, главным образом за счет притока уроженцев других италийских городов и увеличения числа рабов. Для этих людей нужно было строить жилье, и тогда появились целые кварталы «инсул» — многоэтажных домов для сдачи квартир внаем, в отличие от «господских домов» (domus), которыми владел господин (dominus) — обширных одноэтажных жилищ на одну семью. Политическая борьба внутри правящего класса толкала к постройке многочисленных престижных общественных зданий на форуме (в зоне политической жизни). К тому времени форумы стали очень длинными, почти прямоугольными площадями. Один из них располагался на Капитолии (в религиозной зоне), причем в одном из его торцов стоял Табулярий — построенное в 78 г. до н. э. государственное архивохранилище, — а другой на Марсовом поле (в военной зоне), и там в 52 г. до н. э. Помпей якобы для нужд богослужения как притвор храма Венеры построил первый постоянный, «из твердого камня» театр. Вскоре он стал местом любовных свиданий, как и выстроенный в том же году деревянный амфитеатр Куриона.

Юлий Цезарь, изменив политический строй Рима, желал изменить и его пространственную организацию, задумав даже отвести русло Тибра. Его убийство не дало осуществиться этим проектам, но он успел построить новую курию, ораторскую трибуну, прозванную «рострами», так как ее украшали носы кораблей, и базилику, освященную уже Августом в 12 г. до н. э. на месте прежней Семпрониевой базилики, возведенной, в свою очередь, на месте торговых лавок. Цезарь изменил планировку старого форума, получившего название «республиканского», и устроил новый, вошедший в историю под именем «форума Цезаря», украсил храм Венеры Прародительницы — мифической родоначальницы его семьи. На старом форуме, рядом с храмом Весты, возвели храм обожествленного диктатора (divus Iulius).

Август с помощью своего зятя Агриппы подхватил эту эстафету. Его деятельность, правда, не столь грандиозна, но более четко организована. Император разделил город на четырнадцать округов (четырнадцатый находился за Тибром — trans Tiberium — и стал нынешним Транстевере), сохранявшихся до конца античности. Надзор за городом — полицейские ночные дозоры и борьба с пожарами — был поручен корпусу вигилий. Для нужд водоснабжения Август отремонтировал старые акведуки и построил новые, а также устроил много фонтанов; он открыл первые общественные бани (так называемые термы Агриппы; позднее были построены термы Тита, Домициана, Каракаллы и Диоклетиана), два театра, амфитеатр, сооружение для навмахий, несколько библиотек. Кроме того, он воздвиг грандиозный Алтарь Мира (Ara Pacis) и семейный мавзолей, именуемый мавзолеем Августа — на Марсовом поле. Поскольку республиканский форум превратился просто в сильно застроенную парадную площадь, к форуму Цезаря присоединили новый форум Августа (с храмом Марса Мстителя, супруга Венеры, в котором могут «поместиться трофеи от битвы гигантов»); к ним позднее добавились форумы Веспасиана (или Мира), Домициана, Нервы, по которому проходила Аргилетская улица, соединявшая форум с районом Субуры (forum transitorium), и Траяна. По сторонам Траянова форума стояли две библиотеки, латинская и греческая, ради которых пришлось выбить ниши в скале. Границы форумов отмечают огромные кирпичные крытые рынки.

На долю мраморного Рима, который, по словам Августа, он оставил после себя, досталось немало невзгод. Особенно важные перемены в облике Города связаны с пожарами. В пожаре 64 г. до н. э. одни обвиняли Нерона, другие — христиан. В любом случае благодаря этому страшному событию стала возможной постройка гигантского императорского дворца, за его роскошь прозванного Domus aureus — «Золотой дом», а в Городе, чтобы препятствовать распространению огня, с тех пор избегали построек со смежными стенами и из легковоспламеняющихся материалов.

Все это не помешало гибели Капитолия в 69 г. н. э. и вновь его же вместе с Марсовым полем — в 80-м. Дурная память о Нероне заставила снести его дворец, а на этом месте построить амфитеатр Флавиев, известный под названием Колизей, строительство которого началось при Веспасиане, термы Тита и Храм Мира. Рядом с дворцом Тиберия Домициан там же, на Палатине, выстроил новый императорский дворец, до конца III в. н. э. остававшийся официальной резиденцией императоров.

В 123 г. при Адриане было предписано клеймить кирпичи именами консулов этого года, что дает историкам бесценный эпиграфический материал. Тогда же построили или перестроили Пантеон, храмы Венеры и Ромы, мавзолей новой династии (впоследствии замок Святого Ангела). Реконструировали и дворец на Палатине, выстроили новые жилые кварталы. Пожар квартала вокруг Храма Мира в конце правления Коммода, согласно Галену, способствовал упадку античной словесности (кроме того, погибли его собственные книги и лекарственный склад): «Я не хочу говорить об иных причинах, но назову две из числа событий, недавно случившихся в Риме. Во-первых, святилища неоднократно разрушались огнем, а другие, также неоднократно, обрушивались землетрясениями; случались также и другие события, и из-за всех этих причин пропало весьма значительное число книг». Но тот же пожар вызвал новый всплеск активного строительства, так что фасад Палатинского дворца над Большим цирком (длинным оврагом, со времен Ромула бывшим местом увеселений) приобрел окончательный вид. В 203 г. н. э. Септимий Север поставил триумфальную арку себе и своим сыновьям (впрочем, имя Геты с нее вскоре убрали), замыкавшую форум со стороны Капитолия симметрично арке Тита, в свою очередь замыкавшей его со стороны Велии. Великой заслугой этого императора было распоряжение составить план Города на мраморных плитах, выставленных на форуме Мира: он частично сохранился.

 

Жизнь в мегаполисе

Гален восхищался Римом — «городом, где столько жителей, что ритор Полемон в похвалу назвал его вселенной в миниатюре», а сатирик Ювенал возмущался тем, во что он превратился.

Этот огромный город был украшен и стал привлекателен благодаря богатым политикам и императорским семействам; в нем было множество красот, и мало у кого он не вызывал восхищения. Сады, парки, портики, зрелищные заведения позволяли беднякам не жалеть, что они не могут уехать на природу. Помпей первым открыл для народа парк, Цезарь по завещанию оставил ему свои сады за Тибром, Август велел посадить кусты и сделать дорожки вокруг своего мавзолея, Адриан придумал поставить скамейки в саду при термах своего имени. При всем при том со времени энциклопедиста Цельса Город считали местом крайне нездоровым — столько проблем перед каждым жителем ставил городской быт: преступность, грязь, шум, суета, усталость… Тяжелее всего в этом огромном для того времени мегаполисе была проблема транспорта и трафика. В иные часы заторы становились невыносимыми. Никакие правительственные меры не помогали. Пешеходы толкались в тесной толпе. Никто не уступал дорогу ни друг другу, ни носилкам, в которых обычно передвигались богачи, ни наемным портшезам (sella gestatoria), чуть более разворотливым, потому что их несли всего два носильщика, ни страшно стучащим повозкам с громко вопящими возницами. Прибавьте сюда же блеяние и мычание скота, крики школьных учителей, клики торговцев вразнос, стук кузнечных молотов. В таком шуме жить было тяжело, а спать тем, кто не имел большого дома, — невозможно. Кроме того, хотя ночью не было заторов и становилось потише, зато пустынные и недостаточно освещенные улицы были небезопасны: из дома практически нельзя было выйти без факельщика. Но и тогда приходилось остерегаться проституток, беззастенчиво пристававших к клиентам, буйных пьяниц, воров и злых шутников. Таким, согласно Светонию и Тациту, был Нерон: надев шлем или колпак, чтобы его не узнали, он ходил из кабака в кабак, для забавы колотил прохожих, ломал двери лавок и грабил их, а награбленное продавал с торгов. Эти порочные увеселения продолжались, пока его не ранили и не узнали по кровавому следу: он уже не мог продолжать свои преступные похождения без охраны солдат или гладиаторов, а это ему нравилось гораздо меньше.

Под руку развеселившемуся Нерону попадался не всякий, но всякому приходилось опасаться еще более глупого приключения: как бы на голову не вылили ведро помоев или ночной горшок. Несмотря на все усилия местных властей, Город оставался грязным. Гален, говоря о качествах разной рыбы, вынужден был признать, что «наихудшая водится в устьях рек, куда сливают стоки из нужников, кухонь, бань, где стирают одежду, полотно и все, что следует мыть и чистить в городах, на них стоящих, особенно многолюдных <…>. Мурены же всего хуже в устьях рек наподобие той, что течет через Рим». Можно представить себе, какая вонь стояла летом на берегу Тибра, а с ней мешался запах из кухонь и кожевенных мастерских.

Кроме того, и днем и ночью мог случиться пожар, для тушения которого не всегда хватало воды, или обвал дома: необходимость приспосабливаться к постоянному притоку населения заставляла строить «инсулы» — высокие дома плохого качества. Подрядчик не заботился о будущих жильцах, а домохозяин не занимался серьезным ремонтом домов из дерева и самана, где от масляных ламп и жаровен могло случиться что угодно. Если такой дом не сгорал, он рано или поздно рушился сам собой. Вигилии со всем не справлялись. Большие дома превращались в трущобы; тогда стал известен рахит: вопреки мнению врача Сорана Эфесского, ножки у многих младенцев в Риме были кривые не от недостатка материнской любви, а от городской скученности и нищеты.

Водопроводов стало достаточно, однако у них был тот недостаток, что кроме больших керамических труб в них употреблялись и более узкие свинцовые, хотя специалисты — например, архитектор Витрувий и управляющий водопроводами Фронтин — знали, что они опасны. Врач из Пергама Гален, живший в Риме, на это не обращал внимания: он, как и мы, любил римские фонтаны и одобрял холодную воду, без запаха и мути, находя, что она лучше, чем в его родном Пергаме. На самом деле водоснабжение было весьма неравномерным между богатыми и бедными, между культурными (термы, навмахии и т. п.), «промышленными» (гончарными и красильными мастерскими, мельницами) и гигиеническими (канализация, мытье улиц и домов) предприятиями. Воды хватало не всегда: ее воровали и расточали.

Наконец, летом в Городе было очень жарко, и к загрязнению воздуха, вызванного городскими условиями самими по себе, добавлялись «миазмы», возникавшие из-за географического положения как Рима, так и Остии: в некоторые месяцы, особенно в конце лета, малярия уносила множество жизней. Этой самой Лихорадке (Febris), а также Трехдневной богине и Четырехдневной богине (по промежуткам между приступами) древние возводили храмы.

 

Остия и Помпеи

Километрах в двадцати от Рима по Остийской дороге, в устье Тибра, находились «гавань и прилегающий к ней город по имени Остия» (от слова ostium — устье) — военный, а затем и торговый аванпорт Рима, пристань для поездок на курорты вроде Путеол и Бай; его судьбы неотделимы от судеб столицы. Остия не была административным центром, являясь торговым и ремесленным городом, деятельным и трудолюбивым. Его населял, если позволителен такой анахронизм, средний класс, что дает нам материалы, превосходно дополняющие источники из Рима, являвшегося резиденцией правительства и императорского двора. Естественная гавань, без которой было невозможно снабжение столицы продовольствием, после расширения империи быстро стала тесной. В 42 г. н. э. Клавдий начал строительство искусственной гавани на правом берегу реки, довольно далеко от моря. Работы продолжались долго, и лишь Нерон в 54 г. открыл эти пристани. Вскоре и их стало мало, что вызвало новое строительство при Траяне (100–106), в том числе шестиугольного водоема — ныне одного из самых поэтичных памятников античности. Новый порт так и не стал настоящим городом и не заменил Остию — она только расширилась и украсилась, в ней появились водопровод и отряд вигилий. Площадь, ныне называемая Площадью корпораций, — центр городской торговли, — дома самого разного типа, лавки, храмы официальных и экзотических культов, склады, надгробия трех главных некрополей дают незаменимую источниковедческую базу для изучения повседневной жизни.

Наконец, Помпеи — самнитский город, завоеванный Римом в IV в. до н. э. — был единственным в своей области, остававшимся верным Риму во время войны с Ганнибалом. Зато Помпеи приняли активное участие в бурных событиях Союзнической войны, в 89 г. до н. э. были осаждены и взяты Суллой. В наказание там была основана сулланская колония, что полностью изменило систему управления, состав населения и жизнь Помпей. Так началась их краткая жизнь в качестве римского города, продолжавшаяся до гибели под пеплом Везувия 24 августа 79 г. н. э. Неподалеку, в той же геологически опасной зоне, погиб модный морской курорт Байи, полный прелестей и опасностей для женщин; погребены под пеплом оказались также соседние города Геркуланум и Стабии. Помпеи как раз тогда активно перестраивались и расширялись после землетрясения 62 г. н. э. Это был цветущий город на выходе к морю из богатой области Кампания, оживленный порт в устье Сарно. Его жители — купцы и ремесленники (создававшие иногда организации почти промышленного типа) — любили изящные искусства, зрелища, политические споры и всякие удовольствия. Они обожали оставлять письменные следы своей деятельности и страстей: по стенам города можно читать, как по книге.

 

Сословия, патриции и знать

Важная — возможно, самая важная — черта римского общества состояла в том, что оно было сословным, а не классовым в том смысле, как это обычно понимается: иерархия лиц определялась их юридическим статусом, определенными законом правами, обязанностями и привилегиями, ролью в политике и администрации, соответствовала разрядам, установленным законом и обычно не связанным с экономическим положением. Размер состояния почти всегда был одним из критериев отбора, но не являлся достаточной характеристикой принадлежности к сословию: нужно было еще обладать «достоинством» (dignitas) — либо наследственным, либо приобретенным в результате службы на определенных должностях, либо дарованным уполномоченными на то лицами и признанным исполнителем цензорской власти: цензором, а затем императором.

Нас интересуют в основном граждане, жившие сначала в самом Риме, затем в италийских колониях и провинциях при Республике; начиная с 80 г. до н. э. они встречались во всей Италии, а затем постепенно и на всех завоеванных территориях. В 212 г. н. э. гражданство было даровано всем свободным жителям империи. Граждане делились на цензовые классы, то есть на категории, установленные цензором соответственно их состоянию и определявшие место гражданина в политической жизни Римского государства. Дело в том, что в соответствии с классами составлялись центурии, иными словами, избирательные единицы на собрании римского народа («центуриатных комициях»), избиравшем высших должностных лиц и имевшем право принимать законы. На практике начиная со II в. до н. э. законы принимались на другом народном собрании — трибутных комициях, где граждане делились по трибам (племенам), а те определялись по месту происхождения. Первый, богатейший из классов держал в руках бразды правления: во-первых, потому что из его представителей состояла почти половина центурий, во-вторых, потому что из его верхнего слоя (восемнадцати всаднических центурий) отбирались кандидаты на государственные посты.

Экономической базой богатства этих граждан была в первую очередь земля, а для тех, кто желал стать магистратами, по окончании же срока должности сенаторами — даже исключительно земля. Другие, также землевладельцы, вкладывавшие деньги в банковское дело, заморскую торговлю, бравшие на откуп государственные поставки и налоги, составляли второй слой римской аристократии — всадников. В то время, с которого начинаем рассматривать историю римских женщин, как раз начало складываться различие между сенаторским и всадническим сословиями, поскольку со времени Гракхов всадникам отводились особые функции, в частности, в судебной сфере. Зато другое различие — между патрициями и плебеями — свое значение в основном утратило. Некогда патриции обладали политической властью, а плебеи долго вели ожесточенную борьбу за участие в управлении государством. Теперь она завершилась: с 367 г. до н. э. один из консулов обязательно должен был принадлежать к числу плебеев, а с 287 г. до н. э. решения плебса приобретали силу закона. Таким образом, в сенат входили и патриции, и плебеи — социальный статус превратился в почетное звание (исключая некоторые жреческие должности, например, великих фламинов), и с ним никак не связаны тенденции политической борьбы. Эта борьба, пронизывавшая гражданские и законодательные перипетии того времени, шла между большинством сенаторов — «оптиматами» (поскольку они сами считали себя «добрыми мужами», viri boni) и «популярами» — прогрессистами и популистами, защищавшими интересы и суверенитет всего народа. Само собой, это не были политические партии в современном смысле; в каких-то случаях раскол мог вызываться другими причинами: фамильными интересами, погоней за личной карьерой — например, тогда, когда речь шла об одобрении завоевательного похода, приносившего богатство и триумфы. Что же касается «знати» (nobilitas) в римском смысле слова, то это была группа совсем иного рода: к ней относились те, у кого хотя бы один из предков занимал высшую должность — консула. Все эти деления: на патрициев и плебеев, оптиматов и популяров, нобилей и всех остальных, — в зависимости от превратностей политической и военной жизни могли совпадать, подводясь под какую-то одну рубрику, а могли сами подразделяться на подгруппы соответственно тому или иному общему интересу.

 

Местная элита

За пределами Рима — в Италии, а постепенно и в провинциях — следует принять во внимание еще одну категорию богатых граждан: «знатных в своем отечестве» (domi nobiles) — представителей местной, региональной и даже провинциальной аристократии, занимавших муниципальные должности. Они составляли третью группу того, что называют «элитой». Некоторые из этих италийцев и большинство провинциалов не были римскими гражданами, хотя со II в. до н. э. приобретение римского гражданства было облегчено «латинским правом» (ius Latii). Одна из главных черт этого права, которым обладали некоторые италийские колонии, латинские колонии, а после Союзнической войны — Цизальпинская Галлия, и, наконец, при Империи — все многочисленные галльские провинции, — состояла в том, что после пребывания в муниципальной должности человеку предоставлялось римское гражданство. Состояние этой знати могло иметь самое разное происхождение, но земля тем не менее ценилась выше всего, так что должностные лица на местах также обычно происходили из окрестной земельной аристократии.

 

Низшие слои общества и рабы

Бо́льшая часть торговавших в Риме и других городах не принадлежала ни к категории богатых дельцов, ни даже к тем слоям, из которых пополнялась элита на местах. Вместе с ремесленниками они составляли многочисленную группу, но это не был «средний класс» в современном смысле слова. Среди них многие были вольноотпущенниками, к чему мы еще вернемся. На деле мелких торговцев (negotiatores и mercatores) следует объединить с мелкими землевладельцами: это были низшие цензовые классы, из которых рекрутировались легионеры, что и было для небогатого человека основной государственной службой. Между прочим, помимо того что этот общественный слой нес немалые потери в ходе оборонительных и захватнических войн, италийские крестьяне сильно страдали от конкуренции из-за моря, а рабский труд мешал жить поденщикам. Обеднение и ослабление крестьянства наряду с его бегством в Город — одна из основных черт двух последних веков Республики. Многие влились в массу «пролетариев» — тех, от кого государство ожидало лишь потомства (proles). Они не несли воинской повинности и не платили налогов, зато, чтобы уравновесить права и обязанности, составляли центурию вне классов — capite censi («сочтенные по головам»). Для решения этой проблемы предлагались два пути, каждый из которых порождал новые трудности: аграрные законы, позволявшие раздавать наделы общественной земли (ager publicus) и возвращать в деревню городских безработных, и военная реформа, позволявшая пролетариям заниматься воинским ремеслом. Преимущества были очевидны, но и недостатки велики. Изъятие земли у тех, кому она уже была выделена или сдана в аренду, порождало гражданские смуты в Риме и экономические неурядицы в Италии, которые стали причиной требований, прозвучавших в ходе Союзнической войны. Профессионализация же легионов повлекла за собой усиление личной власти военачальников и поставила проблему пенсий ветеранам, решенную, если это можно назвать решением, созданием колоний в Италии и провинциях.

Кроме того, было множество рабов: последние два века Республики — эпоха распространения рабства, неразрывно связанного с расширением римских владений. Постепенное завоевание всего Средиземноморья привело, по крайней мере в некоторых регионах, к концентрации земельной собственности и сопровождалось обогащением землевладельцев, изменившим образ жизни римлян. И в Риме, и в сельских поместьях появилось множество домашних слуг, но это была еще не вся невольничья рабочая сила: много рабов было и в рудниках, и среди гладиаторов, и в мастерских. А что такое раб? Это вещь (res), находящаяся в чужой собственности; ее можно продавать, покупать, завещать, но ее, как и всякую собственность, выгодно содержать достаточно хорошо, чтобы она сохранялась и приносила пользу. Большинство так и понимало дело, но не надо забывать, что у всякого, кто имел на это средства (включая вольноотпущенников), был хотя бы один раб. Даже сами рабы могли владеть своими «заместителями» (vicarii) — рабами рабов. В то же время раздавались голоса, в том числе и среди юристов, что люди по естественному праву равны, а между тем гражданское римское право почитает рабов за ничто.

 

Наконец о женщинах

Наиболее известные нам женщины эпохи Республики — безусловно, женщины верхних социальных слоев, супруги и дочери всадников и сенаторов: ведь именно о них прежде всего сообщают письменные источники. Что касается моды высекать надписи: надгробные, храмовые и почетные, — то она была еще не очень распространена; вследствие этого мы плохо знаем как муниципальную «буржуазию» (насколько применимо это слово) тех времен, так и низшие слои населения, причем и мужчин, и женщин, за исключением отчасти воинов. Впрочем, экономическая литература, как, например, пособия Катона и Варрона, отводит важное место сельским рабам. Поэтому следует читать Катона, который скрупулезно перечисляет обязанности ключницы (vilicae officio) в сельском поместье: она не должна быть расточительна (luxuriosa), слишком часто видеться с соседками, принимать гостей у себя и сама обедать вне фермы. Зато она следит за уборкой в доме, приготовлением пищи, за птичьим двором и съестными припасами, не забывая в определенные праздничные дни почитать домашние лары венком из цветов, сплетенным ею и подвешенным у очага. Управляющий (vilicus), за которого ее выдал замуж хозяин, должен быть ей верен, не искать других женщин и держать ее в страхе, чтобы она должным образом исполняла свои обязанности. Оба они должны целиком посвятить себя хозяйству, чтобы не допустить никакого убытка, который хозяин был бы вынужден потом возмещать.

Отрывок из Варрона — диалог с неким Коссинием — дает нам очерк жизни невольников-пастухов середины I в. до н. э.: «Для крупного скота <нужно выбирать> пожилых пастухов, для мелкого можно и молодых. На горных пастбищах можно увидеть молодых, обычно с оружием, а в поместьях скот пасут не только юноши, но и девушки. Пастухов должно обязать целый день быть на пастбище и все стада пасти вместе, ночью же каждому быть при своем стаде. Все они да повинуются главному пастырю. Людей надо выбирать сильных, проворных, ловких, со здоровыми конечностями. <…> Все состоящие при одном главном пастыре должны брать себе на день пищу особо, а вечером трапезовать вместе. Продолжать же род тем пастухам, что всегда находятся в поместье, нетрудно, ибо они всегда найдут на ферме подругу, а пастушеская Венера иного не требует. Тем же, кто ходит со стадами на горные пастбища и в лесистые места, защищаясь от дождя не на фермах, а в утлых хижинах, некоторые агрономы считают полезным давать жен, чтобы те сопровождали пастухов, готовили им еду и делали их более надежными. Однако такие женщины должны быть крепки, но не уродливы; во многих местах они не уступят мужчинам в работе: умеют пасти скот, носить дрова, варить обед и стеречь утварь вокруг хижины. Что же до кормления детей, скажу, что эти женщины обычно бывают и матерями, и кормилицами. Тогда Коссиний поглядел на меня и молвил: "Как я слышал от тебя, когда ты был в Либурнии, то видел там матерей, которые вместе с вязанкой дров несли младенца или двух: эти женщины доказывают, что наши роженицы, несколько дней лежащие в постели, хрупки, как тростинки, и достойны презрения". Что же касается недугов пастухов и стад, которые можно лечить без врача, у главного пастыря должны быть пособия. Да и вообще, не умея читать, он не справится со своим делом, ибо не сможет правильно вести счет хозяйским стадам».

Этот текст заслуживает внимания в целом ряде отношений: кроме объективного, весьма редкого описания жизни рабов на отгонных пастбищах, в том числе и женщин, мы встречаем здесь честно выраженное презрение к женщинам со стороны мужчин, не желавших знать о страданиях и опасностях, связанных с деторождением, даже когда речь шла об их собственной социальной группе. Кроме того, текст лишний раз напоминает, что браки среди рабов заключались по воле хозяина, чаще всего для умножения «говорящих орудий», но в те времена эти браки не имели никакой законной силы. Хотя в надписях встречаются термины uxor и coniunx («несущая брачное бремя»), это было лишь сожительство (contubernium), которое хозяин мог расторгнуть по своему произволу, не обращая внимания на родительские чувства.

 

Перемены последнего века Республики

В ходе республиканской эпохи распространение римского владычества на все Средиземноморье расширило также и умственный кругозор. Уже во II в. до н. э. Катон тщетно боролся с растущим влиянием эллинизма и старался поддерживать древнейшие традиции. Надвигалось новое течение, приводившее к большей гибкости брачных уз наряду с большей открытостью умов. Между прочим, знаком уважения к женщине в это время была первая надгробная речь в честь женщины, произнесенная в 102 г. до н. э. Квинтом Лутацием Катулом в память его матери. Но Италии, чтобы получить права римского гражданства, еще потребовалось вести Союзническую войну, и движение за уравнение в правах всех жителей полуострова давало Республике далеко не только выгоды: в самой деятельности политических учреждений, связанных с Городом и не приспособленных для такой обширной территории, произошли глубочайшие расстройства, открывавшие путь к соблазнам личной власти.

Гражданские войны I в. до н. э. — период переходный. Расстройство традиционного образа жизни («обычая предков» — mos maiorum) коснулось и мужчин, и женщин; явились огромные возможности обогащения, а отсюда и социальной мобильности. Один италиец, которого в конце Союзнической войны пленная мать несла на руках во время триумфа Гнея Помпея Страбона, впоследствии стал римским гражданином, консулом, военачальником, справившим триумф за победу над парфянами: Публий Вентидий Басс. Конечно, это крайний случай. Но хотя не все, возведенные в сенаторское или всадническое достоинство волей диктаторов и полководцев, непременно оставались в нем после восстановления мира, состоялось серьезное обновление состава правящих семейств, переплавка слоев общества и состояний, не уничтоженная реставраторскими потугами Августа. Однако не надо заблуждаться: эти перемены в основном происходили в рамках социальной стратификации, установившейся по крайней мере с III в. до н. э. и не породившей новой социальной системы. С другой стороны, вся императорская политика интеграции провинциалов исходила из этого первого шага, трудного, но решительного: интеграции италийцев.

Перемены в италийском обществе того времени прекрасно показывает судьба женщины, которую обычно зовут Турия, хотя ее подлинное имя неизвестно. Эта женщина пережила убийство своих родителей, гражданскую войну 49–48 гг. до н. э. и проскрипции 43 г. до н. э. До нас дошли отрывки надгробной речи, сочиненной ее супругом: «Зачем мне теперь извлекать из глубины сердца моего наши сокровенные и тайные решения? Как, благодаря скоро полученным известиям, я смог советами твоими избежать неминуемых бедствий и сохранить жизнь; как ты не дожидалась слепо, чтобы наглый удар поразил меня, и приготовила мне надежное убежище, пока я сам об этом и не помышлял; как ты, спасения моего ради, поделилась замыслами твоими с твоей сестрой и ее мужем — всех соединила беда. Довольно и мне, и тебе, что ты укрыла меня, и я был спасен. <…>. Что же полезнее храбрости твоей, ибо ты смогла дать Цезарю случай оказать милость и, спасая жизнь мою, заклеймить неумолимое свирепство своей беспримерной твердостью». Та же самая женщина, когда наступил мир, предложила мужу развестись из-за бесплодия их союза: значит, ей был не чужд традиционный стереотип о материнстве как цели брака.

Вспомним также, как Росцию из Америи, которого преследовал некий вольноотпущенник Суллы, помогла Цецилия Метелла — благородная, уважаемая и сознающая высокое положение своей семьи женщина. Цицерон так описывает ее поступок: «В этой женщине, судьи, словно бы в образец, жива верность старинному чувству долга. Она Секста Росция, беспомощного, выброшенного из дому и выгнанного из имений, скрывающегося от разбойничих стрел и ловушек, приняла к себе в дом и, чтя узы гостеприимства, поддержала в беде, когда все от него уже отступились».

После смерти Цезаря Сервилия пыталась восстановить Республику с помощью своего сына Марка Юния Брута и прямо обратилась к Цицерону, о чем он сообщает в переписке: «После моих частых советов тебе в письмах, — пишет он Бруту 27 июля 43 г. до н. э., — чтобы ты возможно скорее явился на помощь Республике <…>, я не думал, что у твоих близких есть сомнения на сей счет. Твоя мать, благоразумнейшая и заботливейшая женщина, все заботы которой о тебе и для тебя, попросила меня прийти к ней <…>. Она обратилась ко мне и спросила, каково мое мнение, вызываем ли мы тебя и считаем ли мы, что это для тебя полезно». В это время, ключевое для понимания перемены положения женщины, выделяются и многие другие, например, Гортензия или Теренция — честолюбивая супруга Цицерона. Иногда эти перемены называют «эмансипацией»; они безвозвратно сокрушили жесткий традиционный образ женщины дома за прялкой.

 

Империя и социальная мобильность

С установлением императорской власти положение различных групп римского общества продолжало меняться. Август создал сенаторское сословие и реформировал всадническое сословие, с тем чтобы ограничить к ним доступ, по крайней мере с виду. Обязанности, поручаемые всадникам, стали шире и связаны с созданием настоящей государственной администрации, в том числе налоговой. В ней служили императорские рабы и отпущенники, которых время от времени проверяли прокураторы из всадников. В деревню, в провинции конец захватнических войн принес стабилизацию; затем экономическая экспансия и перемена общего отношения к провинциалам — от эксплуатации к интеграции — постепенно дала им возможность начать подниматься вслед за аристократами Империи по социальной лестнице.

В этом одна из главных особенностей римского общества, на которую следует обратить внимание: оно было сословным, но не кастовым. Никто не был осужден оставаться в той категории, в которой родился: это заметно, хотя и в меньшей мере, уже в республиканскую эру, а в императорскую еще более.

Богатые провинциалы приобретали римское гражданство или с помощью латинского права, или по ходатайству какого-нибудь патрона-благодетеля — например, наместника провинции или сенатора, имевшего в тех краях большие поместья. Для менее состоятельных обычным способом получения гражданства при Империи была служба в римской армии: достаточно было записаться в так называемые вспомогательные войска, состоявшие из перегринов, то есть свободных жителей империи, не обладавших правами римского гражданства. Через двадцать пять лет, по окончании службы, солдат, если он за это время не умер, получал от императора civitas Romana.

Социальная мобильность давала также возможность из поколения в поколение подниматься по иерархической лестнице. Сын солдата-перегрина становился легионером, внук — унтер-офицером, затем младшим офицером, всадником, а там, возможно, и сенатором. Или же он выходил в отставку и, разбогатев на торговле, купив землю, получив доступ к местным магистратурам, также вступал в сословие всадников — и далее. Рим не сразу строился, и чтобы подняться очень высоко, нужны были десятилетия, учитывая, что для вступления в высшие сословия требовалось значительное состояние: 400 тысяч сестерциев для всадника, миллион — для сенатора. Но переход из одного слоя элиты в другой был уже гораздо легче, хотя никогда не бывал автоматическим. В самом деле, император мог своим решением возвести в сенаторское достоинство всадника, сделавшего блестящую карьеру (например, префекта претория, префекта Египта) или его сына, а когда варварская угроза на границе стала ощутимой, как при Марке Аврелии, — военачальника высокого ранга. Кроме того, император всегда старался допустить в сенат провинциальную элиту, так что можно проследить, как расширялось представительство территорий в нем: в I в. н. э. Галлия и Испания, затем Азия, потом и Африка. При Республике было достаточно пройти определенное число должностей (cursus honorum) в Городе — ведь сенат состоял из отставных магистратов, так что попасть туда казалось проще. В действительности низшие должности, квестура или претура, для италийца, имевшего римское гражданство, были доступны, но очень редко новый человек (homo novus) достигал высшей магистратуры в государстве — консулата. На деле высшие должности монополизировал узкий круг олигархов из двух с половиной десятков фамилий, в основном нобилей; успех Мария и Цицерона не должен заслонять от нас действительность: доступ в правящий слой сенаторов при Республике был закрыт.

Эти глубоко укоренившиеся представления иллюстрирует широко известный случай. Когда Катилину уже собирались объявить вне закона за его заговор, раскрытый Цицероном, он умолял сенаторов не верить наветам: «Пусть они не думают, что ему, патрицию, подобно своим предкам оказавшему много услуг римскому плебсу, нужно губить государство, когда его спасает какой-то Марк Туллий (Цицерон. — Авт.), гражданин, не имеющий собственного дома (буквально inquilinus, «квартиросъемщик». — Авт.) в Риме». И это лишь потому, что консул был римлянином из Арпина, а не из самого Города, плебеем и первым сенатором в роду! Впрочем, Катилине не удалось убедить отцов-сенаторов в своей благонамеренности.

Только между 43 и 33 гг. до н. э. выходцы из новых фамилий в значительном числе достигли высокого общественного положения, поскольку их таланты и честолюбивые устремления в условиях того времени могли проявиться легче, чем за сто лет до этого. В классической Республике провинциалы были побежденными, эксплуатируемыми, они не пользовались уважением и не имели надежды когда-либо достичь в государстве нобилитета. При Империи положение изменилось, тем более что хотя ступени сенаторского cursus honorum сохранили прежние названия, прежние ярлыки, но императорская власть лишила их реального политического содержания: все серьезные решения исходили от государя. От выборов тоже осталось одно название: они проходили после назначения на должность сенатом. Тем не менее одни семьи получали консулат и наместничество в больших консульских провинциях, другие прозябали на низших должностях. Патрициат тоже сохранялся — император даже создавал новые патрицианские роды, — но имел лишь почетное и религиозное значение. Однако и принадлежность к патрициям весьма ценилась, потому что император был патрицием по рождению или становился им при восхождении на престол, его родичи также были или становились патрициями, а для них и карьера была ускоренной, и получение консулата облегченным, часто им отводилось место и в императорском совете. Зато они редко занимали высокие военные посты, все время оставаясь в Риме.

Что касается доступа во всадническое сословие, то постольку, поскольку оно поначалу играло весьма скромную политическую роль — даже при Империи, когда к нему принадлежали деятели, занимавшие высшие посты на государственной службе (в финансовом ведомстве, армии, «анноне» — службе продовольственного обеспечения столицы, охране императора и Рима, управлении Египтом), — получить «общественного коня», как это называлось официально, могли многие представители местной знати. Чаще всего, по крайней мере в первом поколении, им довольно было этого звания или судейских должностей в Риме. Впрочем, возведение во всадническое достинство было связано с имущественным положением, причем, очевидно, в разных областях и городах условия были весьма различны. В североиталийском городе Комо, получившем известность благодаря семье Плиниев, минимальным цензом для доступа в муниципальный совет (ordo decurionum) были 100 тысяч сестерциев, но во многих других случаях — гораздо меньше, так что понятие «богатства» осознавалось и измерялось только в зависимости от местных условий.

 

Роль брака и женщин

Таким образом, общество при Империи было достаточно мобильным; степень этой мобильности трудно выразить в цифрах, можно проследить, изучая появление в высших сословиях новых фамилий и тонкости брачных союзов. А ведь такой путь возвышения в обществе прямо связан с женщинами. Принадлежность к сенаторскому сословию («светлость») передавалась по наследству как сыновьям, так и дочерям, но и жена, не имевшая его по наследству, также получала его: дочь всадника или (реже) провинциального должностного лица, выйдя замуж за сенатора, становилась «светлейшей», ибо почетный титул распространялся и на женщин — членов семьи. Так, дочь Тита Помпония Аттика — всадника, прославившегося перепиской с Цицероном — вышла замуж за славного, но неродовитого сенатора Випсания Агриппу; Юлия Процилла — мать Агриколы, тестя Тацита, — была дочерью всадника и женой сенатора Юлия Грецина; Аттия Цервидия Вестина (FOS, 208), дочь префекта вигилий в 175 г. (а значит, всадника) Квинта Цервидия Сцеволы, вышла замуж за сенатора Луция Фульвия Гавия Нумизия Петрония Эмилиана. Но дочь сенатора, вышедшая замуж за всадника, титул светлости теряла. Между тем мы видим, что часто, наоборот, в высшее сословие переходили ее муж и дети. Возьмем хотя бы Нерацию Проциллу. Она была родом из знатной сенаторской фамилии из Сепина в самнитских Апеннинах, давшей государству нескольких консулов и знаменитого юриста времен Адриана Луция Нерация Приска. Нерация вышла замуж за Гая Бетиция Пиетата, всадника из Экланума на Аппиевой дороге, скромного чиновника. Их дети стали Нерациями Бетициями (родовое имя матери заняло место менее славного отцовского), а внук попал в сенат как бывший претор и при Септимии Севере, несомненно, был консулом (FOS, 571). Ведия Федрина — дочь сенатора из Эфеса — была женой Тита Флавия Дамиана, знаменитого софиста времен Марка Аврелия и Коммода; все ее дети вступили в сенаторское сословие: сыновья — согласно постановлению сената, дочери — благодаря замужеству (FOS, 784).

Брачные связи играли свою роль и внутри сенаторского сословия вследствие особо почетного положения представителей мужской или женской линии. Знаменита в этом отношении одна из генеалогий, зафиксированных в надписи: род Помпеи Сосии Фалькониллы. Она называет себя дочерью Квинта Помпея Сосия Приска, внучкой Квинта Помпея Фалькона, правнучкой Квинта Сосия Сенециона (через бабку Сосию Поллу), праправнучкой Секста Юлия Фронтина (через прабабку Юлию Фронтину). Переходя от ветви к ветви так, чтобы упомянуть ту из них, чьи представители занимали наиболее высокое положение, она возводит себя к Сенециону, великому полководцу времен Траяна, и Фронтину, знаменитому писателю, трижды бывшему консулом. Родство по женской линии позволяло также гордиться причастностью к знаменитой республиканской семье и вставлять древние имена в свое: во II в. н. э. Кальпурнии и Коссонии вставили в имена своих потомков прозвища рода Корнелиев «Сципион» и «Орфит» — в обоих случаях благодаря бракам с девицами из Корнелиев; точно так же благодаря удачной женитьбе Гавии стали Корнелиями Цетегами.

Принадлежность к сословию всадников носила персональный характер, но соответствующая социальная группа была по закону обременена определенными обязанностями и запретами, связанными с «достоинством», и все эти условия распространялись на их сестер, дочерей и супруг, так что и те входили в состав сословия. Удачное замужество провинциальной аристократки делало ее «матроной всаднического рода».

И эти удачные браки не воспрещались ничем: ни законом, ни обществом. Конечно, просопография показывает, что браки заключались в основном в рамках своей социальной среды, но далеко не всегда. Реальные запреты касались только сенаторов и их детей: невозможен брак с вольноотпущенниками и вольноотпущенницами, актерами и актрисами, проститутками обоего пола; кроме того, наместник не мог вступать во второй брак с уроженкой управляемой им провинции, но по окончании срока службы ничто не мешало ему обручиться и справить свадьбу. Всадник же мог жениться на вольноотпущеннице — вот какая карьера открывалась бывшей рабыне, какой-нибудь Исии, Пинарии Доксе, Оллии Нике! Но свидетельств таким фактам мало — может быть, потому, что они случались редко, может быть, потому, что мужья и их наследники не считали нужным указывать в эпитафиях низкое происхождение жены.

 

Рабство и отпуск на волю

Конец войн означал и конец притока рабов, и вся императорская политика, несмотря на разные и даже противоречивые нюансы, была направлена на укрепление института рабства, но также и на постепенное смягчение положения невольников. В два последних века Республики эксплуатация рабов ужесточилась до того, что стали вспыхивать рабские восстания, самое знаменитое из которых — восстание Спартака 73–71 гг. до н. э. — три года опустошало Италию. По некоторым признакам, на которые туманно намекают источники (например, Саллюстий и Плутарх), видно, что в войске беглецов были женщины, начиная с подруги самого Спартака. Даже после победы Красса и разгрома бунтовщиков страх не утих, и деятельность Августа можно рассматривать как стремление возвратить контроль над рабами после многолетних тревог гражданской войны. Можно отметить несколько мероприятий. Сенатусконсульт Силаниана 10 г. н. э. обязывал рабов защищать своего господина, а если он становился жертвой убийства, все они подлежали пытке и даже казни, ибо не могли не знать и не укрывать убийцу. Эти суровые меры затем еще ужесточались, например, при Траяне, который распространил их на вольноотпущенников. Кроме того, Август ограничил отпуск рабов на волю и запретил переход вольноотпущенников в другое состояние. Одной из характерных черт рабства в Риме была возможность избавить раба от его положения, отпустив на волю. Но поскольку источники новых невольников, кроме рожденных в рабстве (vernae), истощились, надо было сделать так, чтобы рабы оставались в рабстве, а вольноотпущенники не становились слишком вольными. Интересно отметить, что тем самым существенно ущемлялись в правах и хозяева: например, отпуск на волю рабов моложе тридцати лет был затруднен тем, что отпущенник получал низкий социальный статус (латинское гражданство), не говоря о том, что ограничивалось число рабов, получавших вольную по завещанию.

Кроме того, подтверждались и увеличивались обязательства вольноотпущенников перед бывшим хозяином, который становился их патроном, особенно по вопросам наследства. Одно из распоряжений касалось женщин: подлежал наказанию вольноотпущенник, женившийся на вдове или дочери своего патрона. Но важный момент в истории женского рабства связан с другим императором — Клавдием. В 52 г. н. э. сенатусконсульт Клавдия карал потерей свободы женщину, которая после трех предупреждений хозяина своему рабу продолжала находиться с этим рабом в любовной связи. В том же случае, если хозяин не возражал, она могла оставаться свободной, но дети, родившиеся от этой связи, становились рабами, а не свободными, вследствие принципа свободы по рождению (доел, «через чрево», per ventrem), впоследствии вновь обретшего силу при Адриане. Непосредственной целью этого закона было, несомненно, провести более строгую черту между свободными и рабами, но не исключено, что его долгосрочным (невольным?) следствием стало появление нового источника рабов.

С другой стороны, Империя стала свидетельницей и некоторого улучшения положения рабов: в частности, был частично признан брак рабов, что проявилось в ряде мер, охранявших такие пары и их детей — в частности, в случае ареста имущества несостоятельного должника: так, например, принималось во внимание, что кровная связь может быть законной причиной отпуска на волю. Некоторые надписи как будто свидетельствуют, что дети, отпущенные другой фамилией, разлучались с родителями: так получила вольную маленькая Антестия Глицера, которая тут же умерла в возрасте трех лет, восьми месяцев и двадцати дней (CIL, VI, 11924). Но на деле связь с родителями не прерывалась: ведь памятники упоминают детей и родителей именно вместе. Мать Антестии к тому времени тоже была отпущена на волю, только другим патроном.

По императорскому указу вольноотпущенник мог даже получить restitutio natalium — аннулирование прав патрона на себя и положение, максимально близкое к тому, которым обладал свободнорожденный. Но его гражданские права резко ограничивались: он не мог быть избранным на какие-либо должности, для него лично всякое повышение общественного статуса являлось невозможным. Дети его могли возвыситься, но сам он при Империи так и не мог стать, к примеру, муниципальным магистратом. Это ясно ощущается в актах благотворительности богатых вольноотпущенников, занимавших самую высокую из доступных для них должностей — севира августалов. Иногда они даже получали почести, подобавшие декурионам, а дети наследовали от них страстное желание влиться в общество. Но для большинства обязанности перед патроном оставались нелегкими: они должны были оказывать ему почести (obsequium), как сыновья отцу, из чего вытекали важные юридические следствия, как, например, запрет подавать на патрона в суд; с другой стороны, отпущенники несли и материальные повинности (орегае) — чаще всего некоторое количество дней работы на патрона или другие профессиональные услуги, специально оговоренные в соглашении, заключавшемся при отпуске.

Женщин в зависимости от жизненных обстоятельств отпускали на волю когда реже, а когда, наоборот, чаще, чем мужчин. Так, ситуацией, приводившей к многочисленным освобождениям, был, вероятно, брак: сожительство рабыни с хозяином, случавшееся очень часто, нередко завершалось заключением брака, ради законности которого (и потомства) патрон отпускал сожительницу на волю (manumissio matrimonii causa); законодатель оградил таких вольноотпущенниц от злоупотреблений патрона, за которого они не желали выходить замуж, но и ограничил для них свободу развода и нового брака. При этом надо заметить, что обратная процедура оставалась невозможной: женщина не могла отпустить на волю раба, чтобы выйти за него замуж. Напротив того, возможность освобождения раба, стоявшего во главе хозяйства или исполнявшего важные хозяйственные поручения (в том числе тех, кто имел возможность набить мошну и купить себе вольную), касалась преимущественно мужчин, хотя должность «инститора» (управляющего, замещавшего хозяина или патрона и действовавшего от его имени) могли исполнять и женщины.

 

Иерархия и неравенство

Следует вернуться к понятию, о котором говорилось выше, — различию между сословиями и классами. Дело в том, что ни одна из описанных здесь социальных категорий, несмотря на их сильную иерархичность, не была «общественным классом» в современном смысле слова, то есть выделяемой де-факто в социологических терминах группой людей, играющих одинаковую роль в экономике и общественной жизни. Исключение, возможно, составляют сенаторы: о «сенаторском классе» можно говорить, не рискуя сильно ошибиться.

Не было класса всадников и даже класса рабов. Всадники могли быть землевладельцами, откупщиками, крупными предпринимателями, могли иметь самое разное имущественное положение. Между командиром вспомогательной алы на Рейне, едва прошедшим ценз благодаря небольшому состоянию, накопленному в провинции, и богатейшим испанским помещиком вроде Сенеки только и было общего, что всадническое достоинство, а уж никак не общественное положение. И даже среди рабов что общего между невольником с железных рудников на Балканах и императорским рабом, который управлял государством, пользуясь всей бюрократической властью? Несравним был и статус их подруг: нельзя сравнивать прислужницу во дворце и кочевую пастушку, о которой говорил Варрон и которая с приходом Империи по-прежнему пасла свое стадо.

Что касается провинциальной знати, мы уже говорили, насколько неодинаковым было богатство ее представителей: одним оно позволяло надеяться вступить во всадническое сословие, других же надолго замыкало в рамках элиты маленького городка.

Столь же в неравном положении находились и вольноотпущенники. Одних отпускал на волю хозяин суровый; им приходилось долго копить себе на выкуп, после чего они оказывались «свободными», но на улице без гроша; у других был более сговорчивый патрон, желавший поставить дарования клиента себе на службу, сделать его своим поверенным или управителем; не забудем об императорских отпущенниках — начальниках канцелярий на Палатине и в провинции. Перед нами целый многообразный мир, существовавший в социально-экономической действительности.

То же, разумеется, относится и к женщинам. Обращаясь к богатому собранию эпиграфических источников из Майнца — одному из многих, разбросанных по империи, — не будем забывать о различиях, неизбежно существовавших в жизни между теми рабынями, от которых до нас не дошло даже неприметного следа, и теми, чей облик или имя навеки запечатлены в камне благодаря великодушию их хозяина — скажем, Ликниды, «прислужницы» года и трех месяцев от роду (CIL, XIII, 7089). Вот еще две вешние розочки, увядшие на заре своих дней: Родина из Полленции в Италии (CIL, XIII, 11889) и пухлая новорожденная, дочь Телесфориды и ее неназванного «мужа». На этом очень красивом памятнике выбита стихотворная надпись, предвосхищающая Ронсара:

Разделим и скорбь Генесии, подруги Гедиэпета, потерявшей своего маленького Гиппоника. Ее хозяйка Дигнилла — супруга не кого иного, как легата легиона, которая привезла Генесию из Италии в составе домашней «фамилии», — в конце 150-х годов воздвигла мальчику великолепный надгробный жертвенник (CIL, XIII, 6808). Отметим, между прочим, имена этих рабов: они греческие, как повелось со старых времен, когда большинство рабов поступало в Рим из Восточного Средиземноморья, со времен Александра ставшего грекоязычным.

В нескольких эпизодах «Метаморфоз» Апулея — писателя II в. н. э. родом из Африки — изображается жизнь «городской фамилии» (familia urbana) — многочисленной челяди, обеспечивающей роскошную жизнь господского дома; у этих рабов множество ремесел и навыков, разнообразие которых служит жилищу лишним украшением. Связь рабов с хозяевами в таком доме гораздо теснее, чем в деревне, и по ходу сюжета мы видим, как рабы делят хозяйское горе при похищении и радость при обретении; обстановка такова, что старый и новый смыслы слова «фамилия» сходятся. Но не будем обманываться. Как бы хозяева иногда ни ласкали рабов, к тому же небескорыстно, как бы подчас ни спокойна была их жизнь, раб всегда оставался рабом, то есть ни в малейшей мере не был хозяином своей судьбы, и участь его в любой день могла в корне перемениться по воле господина или госпожи.

Надо сделать еще одно общее замечание: в римском обществе было только два слоя, а именно высшее общество и бедняки — среднего класса не существовало. Те, кого экономически можно считать «середняками», не имели никакого доступа к власти, а значит, замыкались в группе, при Поздней Империи называвшейся «tenuiores» («тощие») или «humiliores» («подлые»). Те же, кто относился к высшим категориям (honestiores — «почтенные»), стояли много выше среднего класса. Ритор II в. н. э. Элий Аристид выражал это социальное расслоение через серию антитез: богатые — бедные, великие — малые, славные — безвестные, — не оставляя места для промежуточных групп. Либо человек принадлежал к какому-то сословию (сенаторов, всадников, декурионов) и пользовался богатством, славой, почетом — либо он был ничем. Даже самые богатые вольноотпущенники, нередко обладавшие огромной властью, например в администрации, были презираемы за свое подлое происхождение. Солдаты, несмотря на потенциальную политическую силу армии и на привилегии некоторых воинских частей, а именно расквартированных в Риме, не принадлежали к высшему обществу — разве что ветераны могли попасть в муниципальный совет. Но этот случай сводится к указанным выше.

 

Клиентские отношения

Римское общество было основано на глубоком неравенстве. Основные линии водораздела: между богатым и бедным, между свободным и несвободным, между гражданином и перегрином, между мужчиной и женщиной — дополнялись оттенками внутри этих групп: неравенством между рабами частными и государственными, высокородными сенаторами и новыми людьми. Но все это не мешало ни тонким социальным связям, ни существованию взаимных обязанностей. Несомненно, именно эти два обстоятельства делали общественный строй сносным для большинства. Кроме того, надо иметь в виду одну черту римского общества, отнюдь не специфически женскую, на которой держалось такое количество отношений в обществе, что ее следует считать основополагающей — клиентелу. И действительно, система сложных, взаимодополняющих связей между патроном и клиентом, иерархически пронизывала все общество в целом: каждый на свой манер и на своем уровне был чьим-нибудь патроном и чьим-нибудь клиентом.

Отношения между патроном и вольноотпущенником описывались в строгих терминах, а права и обязанности были кодифицированы законом; связи и терминология неравной дружбы между свободнорожденными менее определенны, но в обоих случаях это были отношения обмена между покровителем и покровительствуемым — мужчиной, женщиной, а то и целым коллективом, стоявшим в обществе хотя бы немного ниже. Это могло быть покровительство в суде, политическая и предвыборная поддержка, связь между военачальником и его воинами, защита у магистратов, а позднее у императора, налоговое покровительство городу, льготы профессиональной коллегии, торговые льготы, помощь в получении гражданства, в замужестве дочери или женитьбе сына, в повышении на воинской службе, основание колонии, отношения крупного землевладельца с его крестьянами; повсюду требовалась так или иначе оформленная рекомендация (commendatio) — ясные следы этого требования сохранили для нас письма Плиния, а еще раньше — Цицерона.

Каковы были формулировки, какие использовались аргументы? Заглянем в того же Плиния: вот как он просит о повышении для некоего молодого всадника у наместника провинции Помпея Фалькона: «Ты меньше удивишься тому, что я так настойчиво просил тебя предоставить трибунат (военный. — Авт.) моему другу, когда узнаешь, кто и каков он. Я могу уже, получив твое обещание, назвать и его имя и описать его самого. Это Корнелий Минициан, украшение моей области и в смысле достоинств, и в смысле нравов, человек блестящего (splendide) происхождения, с огромными средствами, который любит науки так, как любят их обычно бедняки. Он справедливейший судья, очень смелый защитник, самый верный друг» (Письма, VII, 22, 1–2). О том, что он прекрасный воин, ничего не сказано.

Надписи в честь «превосходного друга» (amicus optimum), статуй в знак признательности благотворителям, посвящения и дары в храмах, театрах и термах, приношения в дом по утрам и на дни рождения — вот многочисленные свидетельства клиентства и кичливого покровительства, которое оказывал низшим более богатый или сильный человек, каждый на своем уровне, в Риме, в Италии, в провинции. Клиенты были за это обязаны их приветствовать, почитать, агитировать и голосовать за них на выборах, поддерживать в случае судебного процесса, помогать собрать приданое, оказывать профессиональные услуги или платить денежный оброк — и наоборот, что поддерживало стабильность в общине. Как мы увидим, в этой системе находилось место и женщинам.

 

Дамы из высшего общества

В общем, картина жизни женщин в Древнем Риме прежде всего отражает жизнь женщин из высшего общества — из сенаторского, всаднического сословия и провинциальной знати, — поскольку о них мы больше знаем. Хотя они составляли весьма незначительную часть населения империи, на них сосредоточивался интерес писателей и юристов, они имели средства заказывать надписи и ставить памятники. Немногие рабыни и вольноотпущенницы с другого полюса общества потому и вышли из тени, что были связаны с богатыми, сохранившими их следы. Но особенно недостает сведений о большей части бедноты, неграмотной, не имевшей ни случая, ни возможности записать свое имя на памятнике или храмовом посвящении, никого не интересовавшей. Для нас утрачены сведения о тех, кто составлял основную массу населения, — это касается и мужчин, но женщин все же несколько больше, потому что купцы и воины умели писать и не были бедны. Папирусы позволяют хотя бы немного познакомиться с этим социальным слоем, сохранив мелкие контракты, налоговые квитанции, коротенькие записки бытового содержания, но только в Египте, а эпиграфика носит по преимуществу монументальный характер. За исключением немногих граффити, подобных помпейским, нескольких табличек, вроде найденных в Виноланде, и простых ремесленных и владельческих клейм, любая, даже самая непритязательная частная надпись требовала далеко не всем доступных расходов и хлопот, чтобы обеспечить известность человеку или его семье. Не следует забывать о таком положении дел: это основная методологическая проблема изучения древней истории.