Мочана не взяли в вертолет. На лаволитейный завод он попал через два часа.

У ворот завода, на дворе и возле устья лавопровода было много постороннего народа. Из уст в уста передавались разные слухи, каждое слово мгновенно распространялось среди взволнованных рабочих. На крыльце конторы пожилой крепильщик, только что выбравшийся из несгораемого костюма, рассказывал окружающим последние новости. Рядом у стенки стоял его асбестовый костюм. Издалека одежду можно было принять за человека, и низкорослый рассказчик выглядел подростком рядом со своим собственным костюмом.

— Что там натворили? Обвал? Крепление лопнуло? — спросил его Мочан.

Рабочий ответил неохотно. Он отлично знал бригадира соперников.

— Управление отказало, — сказал он. — Можете потирать руки. Щит встал, ни вперед, ни назад.

— Нашел чем обрадовать. — Мочан даже плюнул от негодования. — Что я, сенатор какой-нибудь, чтобы радоваться нашим бедам.

— А между прочим из-за вас дело вышло, — крикнул рабочий вдогонку Мочану. — Мы вас поджидали, а лава ждать не хотела, пробилась в тоннель и прихватила рычаги.

— Ну, вот, с больной головы на здоровую. Уже мы виноваты.

— Дайте пройти, товарищи!

На крыльцо вышел начальник строительства и Тартаков. Геолог был бледен, дрожал, заикался. Его грузная фигура понурилась. Неприятно было смотреть на беспомощную суетливость этого крупного самоуверенного человека.

— Хорошо, что же вы предлагаете сейчас? — говорил Кашин, сердито глядя на Тартакова снизу вверх.

А тот, должно быть, от волнения не понимал, о чем его спрашивают, и продолжал торопливо оправдываться.

— Лава прорвалась из-за вынужденного простоя, Михаил Прокофьевич. Если бы комбайн работал и подавалась вода для охлаждения, все было бы как следует. Если бы с самого начала…

— Почему же вы не предупредили с самого начала?

— Но вы отдали приказ никому не ходить в забой без вашего разрешения.

— Вас этот приказ не касался. А нужно было особое разрешение, спросили бы…

— Но в этих условиях съемку должна была вести Вербина. Между тем она…

— Глупости какие! Вербина находилась на горе, за три километра от комбайна по прямой, а вы были в 25 метрах от лавы…

— Но если бы у Вербиной было чувство долга…

— Если бы, кабы, было бы! — с раздражением прервал Кашин. — В свое время на досуге мы разберемся, кто виноват — вы или Вербина и я. Что вы предлагаете сейчас?

— Но мы вынуждены… вероятно, придется разбирать. Нельзя же оставлять комбайн в трубе.

— Оставлять нельзя — это правильно. И разбирать нельзя. Лава еще не застыла, а когда застынет, получится пробка, этакий пыж из базальта и стали. Чем его брать, ногтями? Нет уж, приходится рвать.

— Что рвать?

— Все рвать. Породу, застывшую лаву и комбайн.

— Такую дорогую машину! Мы не имеем права. Я не возьму на себя ответственности. Я даже возражаю.

Кашин отмахнулся.

— Есть у вас другие предложения? Нет? Тогда отойдите, некогда мне с вами. Где инженер? Подрывники вызваны? Дайте им в помощь рабочих, сколько попросят.

Мочан, слышавший этот разговор, подбежал к Кашину.

— Михаил Прокофьевич, бригада бурильщиков находится здесь. Я сам бывший подрывник, умею обращаться с аммоналом. Разрешите помочь.

Кашин несколько мгновений, прищурясь, смотрел в лицо Мочану, как будто припоминал, кто это. Затем сказал четко:

— Разрешаю, товарищ Мочан. Понесете в забой материалы. Берите костюмы. Поступите в распоряжение товарища инженера.