1. ДЕЛАЕТСЯ ОТКРЫТИЕ

Издавна меня волнует тема рождения открытия. Как это получается: бродит человек по комнате, ерошит волосы, дымит, давит окурки в пепельнице или же под яблоней лежит, травинки покусывает, рассеянно смотрит на тающие облака. Ну, яблоко сорвалось с ветки. Бах! – закон всемирного тяготения.

Читатель пожимает плечами. Ну и что тут нового, что тут фантастического? Об открытиях написаны тонны книг, контейнеры, большегрузные поезда. Есть целая серия: «Жизнь замечательных людей». Почитай про Ньютона, почитай про Колумба…

Как делается открытие? Пожалуй, в серии «ЖЗЛ» самим заголовком подсказан ответ. Замечательные открытия делают замечательные люди. Почему делают? Потому что замечательны. Чем именно? Замечательно трудолюбивы, целеустремленны, усидчивы, преданы науке, требовательны к себе, упорны и т д. и т д. Прекрасный ответ. Чрезвычайно дидактичный. Призывает школьников проявлять усидчивость, прилежание, трудолюбие. Но, как сказали бы математики, это условие необходимое, но не достаточное. Увы, сколько мы знаем намертво приклеенных к стулу, маниакально усидчивых, трудолюбивых и преданных науке заготовителей макулатуры!

На Западе в популярных биографиях иная традиция: счастливая судьба. Открытие сделал тот, кто не растерялся, ухватил жар-птицу за хвост. Один мальчик связал веревки, получилась ременная трансмиссия; другой загляделся на кипящий чайник, увидел в нем паровую машину. Повезло, не растерялся, сообразительность проявил… Очень это укладывается в традиционный тезис предпринимательства: богат тот, кто не прозевал счастливый момент.

И столь же часто: гений был гениален с пеленок. Гениален, вот и сделал гениальное открытие. Почему опередил эпоху на сто лет? Потому что гений. И вопрос снят. И для литературы удобно. Герой ярок, у него характерная черта – гениальность. Читатель его заметит и полю­бит. И сюжетные приключения легче строить вокруг гениального героя, единственного владельца откровения, непостижимого, недостижимого для всех прочих рядовых ученых.

Только один недостаток у этого образа – он неправдив.

В одинокого героя еще можно было поверить во времена капитана Немо и «Аэлиты». Читатели тогда редко сталкивались с техникой, для них открытия как бы валились с неба. Легко можно было допустить, что где-то на необитаемом острове таинственный капитан Немо уже строит подводную лодку. Но сейчас научных работников миллионы, с техникой связаны десятки миллионов. Кто поверит, что некий инженер Лось в сараюшке на заднем дворе соорудил корабль для полета на Марс?

Мы-то знаем, как достаются космические корабли.

И часто слышишь такое мнение: «В прошлом веке действительно были изобретатели-одиночки. Но в наше время крупное создают только коллективы».

В этом утверждении по крайней мере половина справедлива – вторая. На самом деле, и в прошлом крупные открытия создавали коллективы. Вся разница: ныне коллективы разветвлены, многолюдны и спрессованы в датах – единовременны. В прежних медлительных веках коллективы растягивались и во времени, и в пространстве, тем легче проследить за ними.

Но как же так коллективы? А кто открыл тяготение? Ньютон! А кто открыл Америку? Колумб!

Однако вспоминается мне, что в детстве я читал книжку, которая так и называлась: «Разоблаченный Колумб». Автор доказывал, что заслуги великого генуэзца не так уж велики. Мореплавание изобрел не он, не он создал кораблестроение, само собой разумеется. Опыт капитанов, продвигавшихся на юг вдоль побережья Африки, Колумб получил в готовом виде. Даже Атлантический океан он пересек не первым. За пятьсот лет до него это сделали викинги. И вероятно, событие это повторялось не раз, потому что среди моряков ходили легенды о плавучих островах Бразилия и Сант-Брандан, хорошо известные Колумбу. Конечно, не плавучие были острова, просто корабли в разных местах натыкались на американские берега. В довершение всего, Колумб так и не понял своего открытия: считал, что нашел морской путь в Индию и Китай, аборигенов Америки назвал индейцами. О новом материке заговорили картографы, получившие сведения от Америго Веспуччи. Действительно, Кубу и Гаити Колумб нашел, но даже к материку он приплыл не первым. Все его дальнейшие плавания дали мало, а остаток жизни он употребил на то, чтобы доход от «Индии» шел ему – Колумбу – лично.

Тогда я не очень поверил автору. Решил, что это какой-то хулитель, злопыхатель. Но вот много лет спустя ко мне в руки попала биография Ньютона, писанная С.Вавиловым, физиком, специалистом… и мне показалось, что я читаю книгу под названием «Разоблаченный Ньютон».

Оказывается, не было падающего яблока и не было озарения. Если и были, роль сыграли ничтожную. На самом деле история складывалась таким образом:

– после того как Коперник выпустил книгу о том, что планеты обращаются вокруг Солнца;

– после того как Кеплер на основании наблюдений Тихо Браге внес поправку: «планеты движутся не по кругам, а по эллипсам»;

– после того как Галилей установил закон инерции: каждое тело, на которое не действуют силы, движется прямолинейно и равномерно;

– после всего этого был сделан естественный вывод: если планеты движутся не прямолинейно, а по эллипсу, стало быть, есть некая сила, сбивающая их с прямого пути.

И несколько десятилетий шел спор о математической закономерности этой силы: убывает ли она пропорционально расстоянию или пропорционально квадрату расстояния. И забытые ныне Буллиальд и Борелли, а также Роберт Гук, разносторонний ученый-энциклопедист, назвавший клетки клетками, автор закона Гука и секретарь Лондонского Королевского общества – тогдашней Академии наук – отстаивали квадрат расстояния. И именно Гук написал Ньютону: «Не хотите ли Вы высказать соображения по этому поводу?» Несколько лет спустя были опубликованы «Математические начала» Ньютона со строгим выводом формулы тяготения. Ньютон не упоминал Гука, тот обиделся, возник сварливый спор о приоритете.

Так что же сделал Ньютон: открыл всемирное тяготение или доказал справедливость формулы?

Можно было бы добавить и историю «Разоблаченный Люмьер» – об изобретателе то ли кино, то ли переключателя с зубчиками, предупреждавшего скольжение ленты. И добавить историю «Разоблаченный Уатт» – об изобретателе паровой машины, или же обособленного конденсатора. Но я вовсе не хочу заниматься разоблачениями. Этак сложилась история, что коллективное деяние было закреплено за одним именем, пусть самым главным… а мне бы хотелось рассказать обо всей плеяде авторов великого открытия, о характерных чертах их ха­рактеров.

Характеры же, как выясняется, связаны с этапами открытия.

Прежде всего придется поведать о предшественниках гения. Как правило, это неудачники. Почему? Потому что они забегают вперед, берутся за дело раньше, чем Можно сделать открытие, или делают его раньше, чем Нужно.

Обратите внимание на эти слова «Можно», «Нужно». Их игра определяет всю историю открытия.

Итак, первые черновики будущего открытия появляются раньше, чем нужно, или не там, где нужно, не там, где возможно. Стало быть, авторы их – этих черновиков – люди, переоценившие свои силы или силы техники, вступившие в конфликт с эпохой, наивные мечтатели, утописты, обреченные на непризнание и неуспех.

Но за беспочвенными мечтателями, иногда за несколькими поколениями беспочвенных следует победитель. Взобравшись на плечи предшественников, дождавшись необходимости или возможности, он пробивает косность природы и людей. Как правило, это могучий человек, энергичный, «пробойный». И сын своего времени. Вспомните, что за личность Колумб. Жадный грабитель, иначе не назовешь. А Уатт! Десятки лет провел в судах, отстаивая свои патенты, пороча продолжателей.

Победа одержана. Мост через океан проложен. Теперь следует самый щедрый этап. Не принято, даже непедагогично писать, что на каком-то этапе открытия достаются легко. Но когда наведена переправа через бурную реку, трудно ли перейти на тот берег? Через Атлантику навел переправу Колумб; после него любой корабль, взявший курс на запад, натыкался на неведомую страну или архипелаг или реку. Сами судите: так ли трудно было после Колумба открыть Юкатан, Мексику, Ориноко, Амазонку, Миссисипи, перейдя Панамский перешеек, увидеть Тихий океан?

Получив в руки первый телескоп, Галилей за несколько вечеров открыл горы на Луне, фазы Венеры, спутники Юпитера, кольца Сатурна. Каждое из этих открытий обессмертило бы имя астронома. То же было с микроскопом и с электронным микроскопом, с фотографией, со спектральным анализом. Бывает время, когда открытия валяются на виду, только поспевай подбирать. Тут не гениальность требуется, а энергия и проворство. Успеть надо, пока другие не расхватали самородки.

Но подобрать самородки нетрудно: этап легких находок недолгове­чен. Эпоха великих открытий в Америке уложилась в полвека, открытие Сибири – в тридцать лет (если исключить первейшего и завершающего – Ермака и Атласова). Затем идут периоды труда, многолетние, многовековые, окрашивающие всю историю науки, создающие впечатление, что вся она – удел тружеников. Естественно, труженики характерны для этой эпохи. Справедливости вопреки природа вознаграждает скромных скромно и с каждым десятилетием все скромнее. Месторождение открытий выработано, остается подбирать крохи. «В грамм добыча, в годы труды». Прииск в таких случаях оставляют, забрасывают, а в науке продолжают трудиться комментаторы, популяризаторы, толкователи, биографы. Потом и крохи подобраны, найти нечего; продолжатели уверяют, что и вообще в науке ничего не найдешь, с возмущением кидаются на прожектеров, предлагающих какие-то дымные паровозы, когда всем известно, что грузы и пассажиров возят лошади, лошади и только лошади, следовательно, серьезный ученый должен заниматься коневодством, улучшать породы, сравнивать их, каталоги составлять, выставки устраивать. От паровозов же у пассажиров будет сотрясение мозга, искры подожгут леса, зрители сойдут с ума от скорости. И вообще в Библии нет ничего про паровозы, значит, они невозможны и богопротивны.

Итак, уже наметилась целая плеяда характеров: неудачливые пионеры-мечтатели, практичные и энергичные победители, продолжатели, хваткие и напористые, скромные труженики, верные последователи, толкователи, почитатели прошлого…

Столько участников открытия. Хватит не на один том.

Что же они откроют у меня?

 

2. КРАСОЧНЫЙ ПРИМЕР

Требуется красочный пример. Вся литература – это красочные примеры. Вообще мы мыслим примерами. Без фактов рассуждение не убеждает. Представьте себе, что на первых страницах не говорилось бы ни о Колумбе, ни о Ньютоне. Что осталось бы? Общие слова.

Итак, нужен пример открытия, красочного, весомого и фантастического.

Фантастическое нужно мне лично, и не только потому, что я специалист по фантастике. С придуманными героями я свободен, могу хвалить и хулить их невозбранно. А насчет исторических личностей мнения такие устоявшиеся. Попробуй хулить Ньютона, хотя бы ущемлять немножко, заедят дивизии ньютоноведов, этих самых последователей-толкователей, чья жизненная миссия разъяснять молодежи, как же гениален был гениальный Ньютон.

Красочное и весомое нужно читателю. Кому же захочется вникать в подробности изобретения трехниточной шпульки (бывает такая?). Читателю подавай глобальное. Это не упрек. Шпулька понятна и интересна текстильщикам, земной шар – всем жителям Земли. Широкую аудиторию обеспечивает глобальность. Лет тридцать назад я бы выбрал что-нибудь космическое: открытие Марса или марсианской цивилизации. Но в наше время так много открыто, так много измерено и сфотографировано на планетах. Марс уже не совсем фантастика.

Лет двадцать назад я бы выбрал биологическое: продление жизни до тысячи лет, эликсир вечной юности. Но за эти двадцать лет я столько написал на эту тему… съехать с нее пора.

И я обрадовался, когда мне в голову пришла идея управления вре­менем. Фантастично. Масштабно. Красочно. И желательно.

Ведь говорят: «Хуже нет – ждать и догонять». Несправедливо распределено время в этой жизни. У одних – завал, у других – цейт­нот. Одни, лежа на кушетке, тоскливо взирают на календарь: «Ох, целых три недели до отпуска, проспать бы!» Другие, ероша волосы, лихорадочно листают учебник: «До экзамена одна ночь, всего одна ночь, а в голове глубокий вакуум, сверхглубокий…»

Как хорошо было бы, если бы в институтах, школах, учреждениях и просто на улицах, возле телефонов-автоматов были бы будочки с реостатом времени: одна – для томящихся ожиданием, другая – для догоняю­щих. В ожидальной будке время замедляется, часы прессуются в минуты, а в догоняльной – время ускоряется, минуты растягиваются в часы.

Допустим, осталось пять минут перед экзаменом. Студент забежал в будку, перечитал еще раз учебник, формулы подзубрил…

Ночной дежурный за восемь минут хорошенько выспался перед сменой.

Артист повторил роль… или новую выучил за минуту–другую, чтобы товарища заменить.

Заболевший лег в больницу для торопливых. Выздоровел за два–три часа.

Поэт отлучился от праздничного стола. Посидел в будке минуту–другую, сочинил экспромтом поздравительный мадригал.

Это все бытовые примеры. А разве в хозяйстве не с чем спешить?

Искусственные кристаллы. Они же месяцами растут. Как хорошо бы месяцы превратить в часы.

Новые породы выводят годами. Скрещивают, пробуют, выращивают, улучшают, размножают. А тут вывел, и через сутки сортовые семена, через двое суток бычки-производители.

Новое лекарство. Создано… и сразу проверено.

И чтобы ознаменовать успех – выдержанное вино. Густой пахучий нектар через неделю. Выдержанным вином я убедил колеблющихся. Очень нужно нам ускорение времени, очень!

 

3. СВАИ ДЛЯ ВОЗДУШНЫХ ЗАМКОВ

Ну хорошо, скажет читатель. Кристаллы, сорта, породы, лекарства, выдержанное вино за неделю – все это заманчиво… но обоснованно ли? Как управлять временем, вот в чем вопрос.

Собственно говоря, я – литератор – не обязан отвечать на такие вопросы. Я имею право сказать: «допустим»… допустим, черт с рогами существует; мое дело нарисовать его самой черной краской. Но мне не хочется пользоваться легковесным «допустим». Я принадлежу к старшему поколению фантастов, вышколенному дотошными рецензентами, укорявшими автора в неосуществимости фантазий, в надуманности выдумки.

Позже пришло другое поколение, полагавшее, что наука может все, но выдумки ученых – бедствие. Тут уж ничего обосновывать не требовалось. Хватало: «Допустим, на нашу голову ученые бюрократы…» Но я же пишу о стоящем открытии. Вообще в данном случае и невозможно ограничиваться бездоказательным «допустим». Я взялся изобразить, как делается подлинное открытие, я вынужден разобраться, что и как открывали мои герои. Нельзя же рассказать биографию Бора, не упоминая о модели атома Бора, или биографию Менделеева без менделеевской таблицы элементов.

Итак, нужно нам управлять временем: замедлять и ускорять.

Проблема замедления времени теоретически решена Эйнштей­ном. Согласно теории относительности время замедляется, когда растет скорость. В звездолете, летящем почти со скоростью света, секунды становятся длиннее земных часов, суток, лет и даже тысячелетий.

Но замедление не так уж волнует нас. Чтобы убить время, в конце концов можно заснуть. Сон наркотический, гипнотический, летаргический, гипотермический – вот вам и замедление.

Чтобы ускорить время, видимо, нужен какой-то другой процесс, противоположный разгону ракеты. Но как уменьшить скорость людей и предметов, неподвижно стоящих на Земле? Какую-то донулевую, мнимую скорость им надо придавать.

Мнимая скорость – это что-то мнимое.

Безнадежно?

Вспомним, однако, что в ускоряющемся звездолете не только время изменяется. Растет его скорость, растет, стало быть, энергия, растет масса…

Стойте, забрезжило что-то!

При замедлении времени энергия растет, и масса растет. Для ускорения времени энергия должна бы убывать, и масса тоже должна убывать.

Но масса может убывать и у неподвижного тела. Например, когда атомы соединяются в молекулы. И энергия при этом убывает, правда, ничтожно – на миллиардные доли, на стомиллионные…

Энергия выделяется и при ядерных реакциях. Тут уж масса уменьшается заметно: на тысячные доли.

Выделяется энергия, и когда сгущается газовая туманность, становится звездой. Вероятно, при этом уменьшается и масса: на миллиардные, миллионные, стотысячные доли. Все это за пределами измерений. Ни доказать, ни опровергнуть.

Что общего во всех этих процессах? Нечто соединяется, сплачивается, сближаются ядра, растет положительный заряд.

Стало быть, нужен некий аппарат, создающий положительный потенциал в тысячи раз более напряженный, чем внутри атомного ядра. Помещаем туда… неуспевающего студента: он теряет массу, 99% собственной массы, он становится крохотулечкой, мальчиком с пальчик, но время его ускоряется раз в сто… и за пять минут он успевает перечитать все шпаргалки.

Ну что ж, для построения сюжета достаточно. Открытие здесь описывается, а не защищается. Научные споры неуместны. Не диссертация – роман.

 

4. РОМАН В ДЕСЯТИ БИОГРАФИЯХ

И получится у меня роман со множеством главных героев, сменяющих друг друга. Этапы открытия – звенья цепи – эстафета гениев.

Эстафета! Цепь! Звенья цепи! На десять звеньев-этапов разбил я всю историю. Можно и больше, можно и меньше. Не в числе суть. Суть в том, что Москва не сразу строилась, и не один Юрий Долгорукий запланировал всю ее – от Боровицких ворот до кольцевой автострады.

Этап 1. Зарождение идеи.

В самом начале его – мечта. Естественно: главный герой – мечтатель. И естественно, он – зачинатель – далеко опережает свою эпоху. Заводит разговор об управлении временем раньше, чем Нужно, и гораздо раньше, чем Можно. Подумавши, с чистой совестью и с тяжелым сердцем, решил поселить я его в царской России. С «чистой совестью» потому, что талантов было не занимать в России. Вот и мой Иван Аникеев – талантливый самородок из глубинки, такой, как Ломоносов, Кулибин, Черепановы, Циолковский. А с «тяжелым сердцем» потому, что грустна была судьба этих самородков. Жили в стране с передовой научной мыслью и отсталой промышленностью. Отсталая промышленность удовлетворялась западными изобретениями, сама собой толкала передовую мысль на теоретизирование. И обречен был Аникеев на писание ходатайств о ссудах, на которые накладывались резолюции: «Отказать», «В архив», в лучшем случае: «Подготовить справку о состоянии исследований в Европе». Был обречен на писание статей о перспективах управления временем; в них изложено почти все, с чем столкнутся герои следующих ступеней. Мысленно, в уме Аникеев сконструирует схему развития темпоротехники на три столетия вперед. И триста лет, разбираясь в пожелтевших страницах, историки будут спорить, могли или не могли дойти статьи Аникеева до Жерома, Фраскатти и Яккерта. Это я называю фамилии героев следующих этапов.

Этап 2. Факты.

И герой, конечно, собиратель фактов, – парижский библиотекарь и библиофил Жером.

Полная противоположность Аникееву. У того – скудость книг, почтение к книге, долгие размышления над каждой строчкой. У Жерома – бумажное море, не вчитывание, просмотр. Листая том за томом, переплывая потоки книг, цитирующих и пересказывающих друг друга, Жером с трудом вылавливает один факт на триста страниц, одно самостоятельное суждение, хорошо еще, если самостоятельное.

И он решает собирать факты. Выписывает их, составляет картотеку. Тысяча, десять, сто тысяч карточек. Вот уже и карточек горы, нужен каталог, система к каталогу. Жером составляет системные таблицы, они напоминают менделеевскую. На таблицах видны границы знания, бросаются в глаза пробелы, каждое белое пятно – тема будущих открытий. Между прочим, получается возможность управления временем: и замедление, и ускорение.

Жером показывал эти таблицы, но не публиковал. Медлил. Ему нравилось копаться в книгах, коллекционировать факты… укладывать «в сундук, еще не полный…». И неохота было вступать в бой с академической наукой, глаза колоть упущенными открытиями.

А потом в Париж пришли гитлеровцы… Жером оказался в концлагере… а картотека пропала. Может быть, ее увезли, а может – сожгли. Столько людей гибло, где там карточкам уцелеть!

Этап 3. Формулы.

Герой его, само собой разумеется, математик. Фраскатти – итальянец. Это уже третье поколение, он моложе Аникеева лет на сорок и Жерома – на двадцать.

Милый юноша, с юных лет гениальный, мягкий, добрый, музыкальный, совсем невоинственный. Возможно, он бежал в математику от тревог беспокойно-сварливого мира. Чистая абстракция, нечто надежное, достоверное, доказуемое.

Фраскатти занимался абстрактными мнимыми числами… и додумался до мнимых скоростей. И вывел формулы ускорения времени. И опубликовал их.

Этот отважный шаг не доставил ему никаких житейских неприятностей. Аникеев напрасно стучался в запертую дверь, Жером воздержался от стука, чтобы сохранить покой. Но математика в середине XX века была в почете, все говорили, что наука начинается с числа… нередко и кончалась числом. И парадоксальные формулы молодого Фраскатти были приняты легко… легко и не всерьез, как некая условность, игра ума. Нечто подобное произошло с Коперником. Сначала церковники не очень возражали против гелиоцентрической системы, объявив ее удобным приемом для расчета пасхальных праздников. Забеспокоились позже, когда невежливые люди вроде Джордано Бруно сделали антибиблейские выводы.

Но Фраскатти не настаивал на выводах. Его удовлетворяла чистая игра ума. От мнимых чисел он перешел к разнонаправленному времени, неравномерному, квадратному, кубическому… Наполнял специальные журналы парадоксами и никого не задевал: ни физиков, ни техников.

Зато позже слава основателя темпорологии досталась ему. Записки Аникеева желтели в архивах, графики и картотеки Жерома сгорели… а формулы Фраскатти были налицо. И о них вспомнили, когда темпорология победила.

Этап 4 Споры.

Но прежде чем победить, нужно было сразиться. Сражение вел боец: талантливый полемист Людвиг Яккерт, австрийский физик и философ.

Он был бойцом по натуре и начал жизнь как боец-антифашист. Провел несколько лет в концлагере, лежал на одних нарах с французом Жеромом. От него узнал факты, позже, будучи студентом, познакомился с формулами Фраскатти. Остался один шаг: соединить факты с формулами и сделать логический вывод. Яккерт сделал вывод: вре­менем ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МОЖНО управлять.

Слово «действительно» вызвало сопротивление. Оно возмутило физиков и философов, профессоров, доцентов и ассистентов, столько лет учивших, что время от человека не зависит.

Особенно раздражало коллег то, что Яккерт вступал с ними в дискуссии перед непосвященными, не только опровергал, но и высмеивал, уличал в невежестве и недомыслии. Яккерт был резок, его называли скандалистом; упрекали в неуживчивости и выживали; травили и объявляли интриганом. Его обвиняли в пустословии и настойчиво требовали убедительных опытов, хотя у его противников не было опытов, доказывающих, что время нельзя изменить. Но так уж принято в науке: старое принимается на веру по традиции, новое полагается доказывать.

Яккерт кончил грустно: самоубийство. Покончил с собой, когда на него ополчились молодые ученые. Человек, не признанный современниками, естественно, надеется на будущее поколение. Но молодежь отнюдь не всегда прогрессивна (ведь и Гитлер, и Мао опирались на молодежь). В ту пору было модно обвинять науку во всех бедах, порочить разум, логику, причинность, закономерность, превозносить интуицию, подсознательное, случайное, неопределенное. Яккерт строил логические конструкции, его объявили старомодным. «Старомодный борец за ненужное!»

И он ушел из жизни, когда доказательный опыт уже начали делать… супруги Иовановичи: Никола и Лакшми – югослав и индуска.

Этап 5. Доказательный опыт.

В сущности, опыт предложил еще Яккерт. Но он был физик, теоретик, философ, полемист А для эксперимента требовался талантливый экспериментатор.

В XX веке, ослепленном индустриальной мощью, казалось… и писалось повсеместно, что и наука стала индустрией. Только сверхмощные телескопы, ЭВМ, синхрофазотроны размером с Колизей способны делать открытия.

На самом деле, воюют не только числом, но и уменьем. Гигантские синхрофазотроны – величественный памятник человеческого неумения. Можно построить радиотелескоп площадью с Ладожское озеро, это будет впечатлять и потрясать. Но лучше поставить два скромных телескопа – один под Москвой, другой в Австралии – и сравнивать их показания. Шуму меньше, толку больше.

Никола был человек с талантливыми пальцами, мастер тонкого приборостроения. А Лакшми – его жена – восточная женщина с талантом долготерпения. Шесть лет… целых шесть лет они потратили на опыт. А в опыте том в щель между положительными зарядами пропускался поток мезонов. Заряды должны быть максимальными, щель минимальной – в миллионную долю миллиметра. Для заряда брался эка-экарадий, элемент № 184, теоретически предсказанный, слишком громоздкий, чтобы удержать оболочку. И добывался он из морской воды, где есть все элементы. Надо было ее выпаривать, из солей выделять соли бария, от бария отделять радий, от радия – экарадий, от него – эка-эка… И потом наносить крупинки на идеально прямые проволочки и помещать их в идеально пустой вакуум…

Четыре года Иовановичи выпаривали, отделяли, наносили, откачивали, выпрямляли и мастерили хитроумные приборы, манипулирующие под микроскопом.

И однажды, на четвертом году, увидели в своем подвале вишнево-красное свечение. Доказательство пока еще косвенное. Мезоны теряли в щели часть массы, и она превращалась в красные лучи.

А еще через два года Иовановичи выложили на стол ленты фотозаписи. Точки можно было пересчитать. Действительно, распад мезонов ускорялся, ускорялось время.

И мир был убежден. В XX веке наука не верила рассуждениям, ибо толковать факты можно так и этак. Всерьез принимались расчеты, но и цифры оспаривались, ведь для расчетов можно выбрать разные формулы. Но опыт убеждал, опыт Иовановичей мог проверить каждый…

Этап 6. Россыпь.

И тогда открытия посыпались как из рога изобилия. После Колумба все кинулись в Америку, после Рентгена все занялись просвечива­нием. После Иовановичей все, кто мог достать хоть крупицу бенгалия (так был назван эка-экарадий в честь родины Лакшми), начали опыты с ускорением времени. А больше всех достал канадский физик Грейвуд, «лорд от сохи».

Он достал больше всех, потому что в Канаде оказалось больше всего бенгалия, из канадской урановой руды он добывался легче, чем из морской воды. Кроме того, Грейвуд ставил больше опытов, в десять раз больше всех, это он тоже умел.

Человек чудовищной работоспособности и чудовищного напора. Носорогом называли его за глаза. Он был фанатиком науки. Фанатики чаще вырастают из тех, кто в науку пробился с трудом, не на серебряном подносе получил диплом. Четвертый сын канадского лесоруба, не имевшего возможности платить за обучение сына, Грейвуд добивался из года в год стипендии, побеждал на конкурсах, потому что работал втрое больше и проходил все предметы за два года вперед. И, захватив запасы заманчивого бенгалия (тоже потребовался напор носорога), ставил опыты быстрее всех и щедрее всех. Выжал из бенгалия и из рамки Иовановичей все, что можно было выжать. И немало. Ведь рамка Иовановичей не только ускоряла время, рамка прежде всего была универсальным уменьшителем массы, а с уменьшением массы связаны химические реакции, и ядерные реакции, и управление силой тяжести. А кроме того, отщепленная масса превращается в лучи: радио, инфракрасные, световые, ультрафиолетовые, рентгеновы, гамма – в любые волны по заказу. У Грейвуда работала целая фабрика опытов, круглосуточно, в три смены. Он один снабжал опытными данными несколько научных городков.

Он был неутомим и безжалостен ко всем сотрудникам и к себе. С даровитыми был нежен, а неумелых и недаровитых изгонял, не считаясь ни с чем. И себя безжалостно уволил в отставку, как только старость вывела его из строя.

Страничка на этакий характер! А прообразу его – смотрю на книжную полку – посвящено пятьсот с лишним. Ну что ж, только прочтя те пятьсот, можно было написать эту одну.

Этап 7. Теория. Школа.

Грейвуд – неукротимый трудяга – поставил материал. Теперь надо было его осмыслить. Требовался талантливый осмыслитель. Эту роль сыграет в моей книге Кнудсен – глава норвежской школы темпорологов.

Разрабатывала месторождение открытий богатая индустриальная страна (Америка на канадской руде), а обдумывать могла и маленькая. Школа создалась в Норвегии.

Кнудсен был тугодумом, как ни странно. Для теории важна не быстрота, а результат. Тугодум Кнудсен обожал споры, хотя ему трудно было спорить, лучшие доводы приходили ему в голову на следующий день. И обладал удивительным для главы школы вниманием к новым мыслям. «Мы ждем, что вы нам расскажете интересного», – так он встречал талантливых юнцов, математических вундеркиндов. И с ними, с мальчишками, строил он теорию темпорологии, выводил формулы линейного времени, квадратного, объемного, многомерного, полосатого, пятнистого, крапчатого… Насчет крапчатого времени – не просто шутка. По-видимому, мы с вами живем в крапчатом времени, где каждый атом – крапинка, а междуатомное пространство – криволинейный фон.

– Мы построили теорию, потому что себя считали самыми глупыми, – говорил Кнудсен.

И теория была построена его школой. Начался следующий…

Этап 8. Окончательная отделка.

Два героя будут в этом этапе: мастер отделки и мастер окончания, два брата Кастелья, математики, аргентинцы родом – Мауричо и Яго.

Светочем был младший – Мауричо, математический гений с младенческих лет. Биографы восхищались им и воспевали его, ставили в пример молодежи, и зря. Гением можно восхищаться, подражать ему нельзя.

У Мауричо были гениальные гены; формулы для него были проще, чем слова; он решал уравнения, как поэты создают стихи. Поэт математики! И решал то, что всех других ставило в тупик. В том было его счастье и несчастье. Он способен был продолжать, когда другие останавливались в бессилии… и не начал ничего фундаментального. Честно признавался: «Не люблю блуждать в потемках», то есть начинать на пустом месте. Искал и предпочитал проблемы, которые могли быстро решиться. При жизни считался виртуозом науки; а после смерти – Мауричо рано погиб в автомобильной катастрофе – биографы с трудом объясняли, что именно он сделал: некие сложные уточнения алгоритма условий дельта-перехода при взаимодействии трех и более сингулярных темпосистем.

Яго – старший – был мастером упорядоченности и усидчивости. Пока был жив Мауричо, Яго работал с младшим братом. Готовил материал для озарений, излагал озарения последовательно. Вместе они написали шеститомную «Темпорологию», где 1% вдохновения принадлежал Мауричо, а 99% пота – Яго. Оставшись научным вдовцом в 42 года, Яго дописал шеститомник, исключив из него главы, требующие новых озарений. Дописал. И что делать дальше? По целине идти трудно, но там каждый шаг – откровение. Во времена Грейвуда каждый опыт приносил открытие. Яго работал на вспаханной почве. Сам он открытий делать не мог, другие делали редко, и Яго начал доказывать с полнейшей искренностью, что после его брата вообще ничего не сделаешь. Последние десятилетия жизни провел, пересказывая шеститомник, а также развенчивая и разоблачая самонадеянных юнцов, воображающих, что они способны что-то добавить к трудам Мауричо и его – Яго – разъяснениям. А между тем уже начинался новый этап, даже не этап, а новая ступень развития, новый виток научной спирали. Назрел переход от теории к практике, от лаборатории – к индустрии.

Этап 9. Индустрия.

Конечно, он совершится не в Норвегии, не в Канаде, не в Швейцарии, а в могучей индустриальной стране – я думаю, в Советском Союзе.

И героем его будет талантливый ученый-организатор, сочетающий глубину и размах, энциклопедичность и быстроту ума, энергию командира, красноречие адвоката и прекрасное знание людей, умение каждому найти место и от каждого получить максимум. И сверх того: умение думать о тысяче дел одновременно.

Я назвал этого героя Дмитрием Гурьяновым. Не обращайте внимание, что его фамилия напоминает мою, это чистейшая случайность. Между нами никакого сходства. Я по склонностям своим – нечто среднее между Аникеевым и Жеромом. На таких, как Гурьянов, взираю с почтительным изумлением.

У Гурьянова был свой прообраз, как у большинства героев этой эпопеи. Человека, лично знавшего тот прообраз, я спросил: «Что было главным в Дмитрии Алексеевиче?»

И получил ответ:

«Главным было умение видеть главное. А иначе утонешь в тысяче деталей».

Вот и мне не утопить бы идею в подробностях.

Десятый этап – самый живописный, самый фантастический: первое погружение в быстротекущее время, нечто вроде полета в космос, но навыворот. Там кандидатов отбирали из летчиков-испытателей, здесь – из шахтеров, горновых, спелеологов, водолазов, из людей, привыкших к тесноте, жаре, духоте, давлению, давлению, давлению… В космосе простор и невесомость, легкость невероятная, здесь неподвижное стояние на стенде на глазах у наблюдателей. И ты для них становишься все меньше, меньше, все меньше и как бы суетливее, а они для тебя все громаднее и медлительнее, этакие увальни неуклюжие, засыпают на ходу.

Но жизнь в ускоренном времени настолько своеобразна, тут уж одной биографией не отделаешься. Я посвятил ей целый роман – «Темпоград». Он уже вышел отдельной книгой. Можно прочесть.

 

5. СТИЛЬ

Тема найдена, этапы перечислены, герои намечены. Как это написать все? В каком стиле подать историю фантастического открытия?

Общеизвестно, никто не оспаривает, что фантастика вышла из сказки. Вышла и вынесла с собой сказочные темы и сказочных героев. Но стиль изменила, переняла последние литературные моды.

В самом деле, не могу же я начать такими словами:

«В некотором царстве, в некотором государстве жил да был великий маг и волшебник, который мог ускорять время, взмахивая волшебной палочкой…»

– Вот ерунда! – скажет читатель. – Бабушкины сказки! – И, хмыкнув, отложит книгу.

А если так:

«В конце октября 1829 года один молодой человек вошел в Пале-Рояль, как раз когда открываются игорные дома…» (цитируется «Шагреневая кожа»)

Это куда убедительнее! Вошел в игорный дом и проигрался – бывает такое с молодыми людьми. Забрел от нечего делать в антикварную лавку – есть такие поблизости. Наткнулся на волшебную шагреневую кожу. Очень может быть – мало ли там в лавках замечательного старья.

В наше время дьявол должен быть одет по моде: пиджак, галстук, все, как полагается. Рогатое, хвостатое, мохнатое чудище без штанов никого соблазнить не сумеет. Только испугает и тут же попадет в милицию за появление на улице в непристойном виде. Моды меняются, потом ста­реют. Костюм привычный превращается в маскарадный.

Боюсь, что литературный стиль тоже становится откровенным маскарадом со временем.

«Около полудня… вдруг налетел смерч и, закружив наш корабль, поднял его на высоту около трех тысяч стадий… Семь дней и столько же ночей мы плыли по воздуху, на восьмой же увидели в воздухе какую-то огромную землю, которая была похожа на сияющий шарообразный остров… А страна эта не что иное, как святящая вам, живущим внизу, Луна…»

Это Лукиан Самосатский, античный сатирик. Дан пример стиля фантастики второго века нашей эры. Но в двадцатом веке так не напишешь. Пародия!

У нас принято писать так:

«В тусклом свете, отражавшемся от потолка, шкалы приборов казались галереей портретов. Круглые были лукавы, поперечно-овальные расплывались в наглом самодовольстве, квадратные застыли в тупой уверенности… В центре выгнутого пульта выделялся широкий и багряный циферблат. Перед ним в неудобной позе склонилась девушка…» и т д.

Но все понимают же, что это не описание подлинного путешествия. Это фантастический роман («Туманность Андромеды» – в данном случае), а по форме он подражает реалистическому роману.

Но можно подражать и не роману, рядиться в одежды отчета о путешествии:

«…4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле, и наше путешествие сначала было очень удачным… Не стоит утомлять внимание читателя подробным описанием приключений в этих морях; достаточно сказать, что при переходе в Ост-Индию мы были отнесены страшной бурей к северо-западу от Ван-Дименовой земли. Согласно наблюдениям мы находились на 30°2' южной широты…»

Так писались мемуары о путешествиях в XVIII веке, так написаны, в подражание мемуарам, «Путешествия Гулливера».

Не стоит ли и мне писать, подражая научному отчету об открытии, мемуарам специалистов хотя бы.

Беру с полки книгу об истории создания атомной бомбы. Л.Гровс, «Теперь об этом можно рассказать».

«…в июне 1940 года был образован Национальный комитет по оборонным исследованиям (НДРК) под председательством доктора Ванновара Буша. Комитет по урану вошел в него в качестве одного из подкомитетов и сыграл важную роль в развитии атомных исследований. Были заключены договоры с университетами, частными и общественными организациями. К ноябрю 1941 года было заключено 16 договоров на общую сумму 300 тысяч долларов».

Ну что ж, попробуем в таком стиле.

В июне 1999 года была образована Национальная ассоциация по разработке проблем управления временем (НАРПУВ) под руководством выдающегося ученого, профессора Колумбийского университета в период с 1978 по 1983 год, в дальнейшем перешедшего…

И так весь роман? Сдаюсь. Не могу!

Оставим в покое ученых. Разучились они писать в двадцатом веке. Не попробовать ли литературные биографии? Например, серию «ЖЗЛ»:

«Предки его были англичанами и попали в Новый Свет не по большой охоте, а гонимые бурей английской революции. В середине XVII столетия в графстве Эссекс жил в скромном достатке английский священник, преподобный отец Лоуренс Вашингтон. Он славил бога своего и любил крепкий эль. Круглоголовые пуритане, приступившие под водительством О.Кромвеля к развернутому строительству града господнего на земле… в 1643 году во имя чистоты идеалов изгнали распутника из прихода…»

Так, пожалуй, пойдет. Только предки меня смущают. Неужели каждую псевдобиографию начинать еще и с псевдогенеалогии? Десять биографий – десять томов – целая библиотека!

Видимо, десять биографий надо свести в одну повесть.

Каждая глава – биография. И главы эти будут похожи не на том «ЖЗЛ», а на юбилейную статью в популярном журнале.

Скажем, про Аникеева я начну так:

«Этот человек жил в двух эпохах сразу: мысленно – в третьем тысячелетии, а физически – в начале XX века, в царской России, в небольшом городке на Волге…

Напрягите свое воображение, представьте себе жилище того времени, так называемую «избу». Единственная комната – «горница» – чуть ли не вся занята громоздкой, выбеленной мелом печью. Подслеповатое оконце, а за ним простор. Простор! Величественная река, на том берегу заливные луга – луга до горизонта и за горизонт. Толкутся лодки, лодчонки, парусники, баржи разгружаются, баржи нагружаются. На берегу связки соленых вонючих кож, горы полосатых арбузов, бунты бревен. Грузчики вереницей бегут по сходням, неся мешки на склоненном затылке. У кабака дерутся пьяные; упившиеся дремлют в канаве. И надо всем плавает колокольный звон: басы, густые как мед, а мелкие колокольцы, словно мухи над медом…

Дремучая жизнь. Дремотное время. И в такой обстановке зарождалась темпорология – одно из высших достижений XXI века…»

Ну и так далее, в подобном духе. Думаю, что уложу каждую биографию в десять страничек. А детали читатели дорисуют сами. Довообразят.