1. ЛОШАДИ

Невероятная история эта произошла года три назад в областном городе С… Головой за достоверность ее ручаться не могу, хотя Галя клялась, что все было именно так, в точности. Алла, ее школьная подруга, сама была участницей событий.

Самого же Забродина, к великому сожалению, я не сумел отыскать. Адресное бюро выдало справку: «Выехал в неизвестном направлении». Единственная надежда осталась: может, Забродину попадутся на глаза эти строки, и он подтвердит истинность всей истории. Пока же ручаться нельзя. Поэтому я и не называю место действия. Областной город С… Можете выбрать по своему усмотрению.

Итак, о Забродине. О нем отзывались, как о хорошем человеке, вежливом, молчаливом и застенчивом, очень застенчивом, болезненно застенчивом. Оттого-то у Забродина не было друзей, даже приятелей не было, ибо по принципу противоположности таких бессловесных выбирают в наперсники любители разглагольствовать. Забродин же был человеком дельным, многословия не любил. И семьи он не завел, жил одиноко в свои тридцать лет.

— Тихий мужчина, — сказала о нем домохозяйка, румяная чернобровая вдовушка. — Сидит и сидит, уткнувшись в книжку, как красная девица над пяльцами. Много ли книг набрал, спрашиваете? Целый сундучок. Оставил, когда уехал. Сказал, что адрес пришлет… Но не прислал, — заключила она со вздохом.

Хозяйка принесла мне и групповую фотографию, забытую, а может, и припрятанную на память, и указала с нежной почтительностью: «Вот они, Петенька». Не заметить Забродина было нельзя. Он стоял в последнем ряду, но голова его все равно торчала. «Петенька» вымахал на добрых 190 сантиметров, может, и на все двести.

— Тихий мужчина, — повторила хозяйка сокрушенно. — Непьющий, такой деликатный, а у нас разобидели его, ох и разобидели!

Тихий и непьющий мужчина прибыл в С… по распределению. И поскольку квартиру Институт Вакцины предоставить ему не мог, приезжего откомандировали в районный филиал, километров за сорок от города, в пункт сбора вакцины.

В пункте содержались лошади. Конюшню, собственно говоря, поручили молодому фармакологу, дав в подчинение фельдшера и двух конюхов. А когда они запивали, что случалось, молодому специалисту приходилось подменять их, то есть конюшню подметать самолично, что называлось иносказательно «играть в бильярд».

Сначала, как и полагается горожанину, Забродин различал только цвета: лошади белые, черные, рыжие, коричневые. Потом разобрался в мастях, стал говорить: вороные, гнедые, каурые, караковые, саврасые, пегие, буланые, чубарые, в яблоках, с чулками и без чулок. Потом стал узнавать их по силуэту и морде. И поскольку с каждой приходилось иметь дело, постепенно знакомился с лошадиными характерами. Среди коней оказались покорные и строптивые, работящие и ленивые, ласковые и угрюмые, тупые и понятливые… Невыразительных, пожалуй, не было. Даже глуповатый Осел и тот был выразителен со своей длинной шеей и долгими ногами — этакий акселерат, смущенный своими размерами и неуклюжестью, — лошадиная пародия на самого Забродина.

У каждого коня были свои особенности. Добродушный Поток, например, был выпивохой. Другие кони пили в меру — ведро, два ведра от силы в самый жаркий день. Поток выхлебывал восемь ведер. Можно представить себе, как работали у него почки, сколько сил требовала уборка.

Кобылка Нецветущая была стройна, мила и нежна. К Забродину она ласкалась, умильно закрывая глаза, кладя головку на плечо. Под седлом ходила охотно и резво… но один недостаток был у нее: лошадка никому не разрешала обскакать себя, а это было невежливо, когда приходилось сопровождать начальство, директора например.

Бывали среди коней характеры и посложнее. Рыжий, горбоносый и толстопузый Краб, явный потомок коней Чингис-хана, был откровенным лодырем, но не тупым ленивцем, который еле плетется, делая вид, что у него подгибаются ноги. Нет, Краб был убежденным и воинствующим лодырем. Из конюшни он выходил, не упираясь, но завидя упряжь, превращался в тигра, безделье свое отстаивал бескомпромиссно. Кидался на конюха, встав на дыбы, того и гляди, забьет копытами на смерть. В результате Краба и не беспокоили. Но полный сил тунеядец заскучал. У него появилась «прикуска» болезнь бездельничающих лошадей. Кроме того, Краб покусывал соседей, да и людей проходящих тоже. Стоило к нему повернуться спиной — «цап», и морду в кормушку. «Я — не я, меня тут и не было совсем.»

Читателей, проявляющих нетерпение, прошу извинить, но этот лошадиный парад имеет прямое отношение к событиям.

Все они — действующие лица нашей невероятной истории, и каждый сыграл свою роль. Но главная досталась Колдуну. Это был особенный конь, действительно выдающаяся личность с твердыми взглядами на мир и жизнь, конь-законник, ревнитель конского долга и конских прав. Колдун работал безотказно, полный рабочий день возил телегу с сеном, соломой и навозом, раз в неделю ходил и в город — за продуктами и библиотечными книгами для Забродина, готовившего трактат «Лошадь как личность». И прививки Колдун позволял делать легко, разрешал брать кровь для вакцины, видимо, понимал, что такая у него служба, а жизненное назначение каждый уважающий себя конь должен выполнять неукоснительно и без принуждения. Но за это его должны уважать и вообще избавить от ненужных унижений. Колдун категорически не разрешал себя привязывать ни в конюшне, ни на дворе. Всех других лошадей поутру выводили наружу на коновязь. Колдун отправлялся на место самостоятельно в свою персональную загородку. Там у него были свои запасы сена и воды, он ел и пил, когда хотелось, не дожидаясь нерадивых двуногих слуг с ведром. По ночам все другие лошади стояли, как дураки, к дверям задом, уткнувшись мордой в кормушку, а Колдун становился к кормушке хвостом, как бы презирая пищу материальную и алча духовной, выставлял в проход длинную умную морду. И Забродин, если случалось ночное дежурство, задерживался, чтобы поговорить с Колдуном.

С него-то и началось невероятное.

 

2. АМПУЛЫ

В одно прекрасное мартовское утро, придя в конюшню перед выводкой, Забродин увидел хвост Колдуна. Морда была обращена к кормушке, как у рядовых лошадей, хотя корма там не было никакого.

— Э, да ты, браток, болен, — сказал Забродин и, взявши Колдуна за гриву, вывел его наружу.

Основания для болезни были. Позавчера Колдуну привили штамм ОВ-1234 культуру малоизвестной инфекции антилоп и верблюдов. С…ский институт должен был приготовить вакцину, чтобы спасти стада наших африканских заказчиков.

— Иди, Колдун, шагай на свое место, запрягать не будем, — сказал Забродин коню. Но тот, словно забыл дорогу в свою загородку, стоял на пороге конюшни, помаргивал глазами. Колдун отказался от своих привилегий! Забродин воспринял это как чрезвычайное событие.

Накануне прививки были сделаны еще двум лошадям: Потоку и Нецветущей. Оказалось, что и те ведут себя непривычно. У Потока иссякла жажда, он вообще не пил. Ласковая же Нецветущая встретила Забродина оскаленными зубами, фыркала, примеривалась лягнуть.

Ну и что тут особенного? Животные больны, животные не в духе, аппетит потеряли, злятся. Всякий на месте Забродина пожал бы плечами, подумал бы: «Отойдут завтра». Но автор незаконченного трактата «Лошадь как личность» усмотрел не только болезненное отклонение, но и изменение характера на противоположный. «Переполюсовку», как он писал в дальнейшем.

— Нет, в этом штамме из сахеля что-то особенное. Неужели он действительно меняет характер? Проверить надо бы. Но как? А плюс вместо минуса не получится?

И Забродин назначил на прививку коней с отрицательными характерами: безвольного вялого Осла и ироничного Краба. Штамм сработал безотказно.

Покорный пришибленный Осел разыгрался, как жеребенок. У него, бедняги, это получалось смешновато: неуклюже и нескладно, не привык он радоваться жизни, взбрыкнуть не умел по-настоящему, но все же пытался, пробовал. А рыжий Краб, ехидный лодырь Краб, послушно дал себя запрячь, сам просунул голову в хомут, безропотно разрешил затянуть супонь и приладить чересседельник, а после всего этого весело пустился в путь, словно обрадовался возможности размяться.

— Великолепная находка! — сказал бы любой специалист на месте Забродина. — Новый способ исправлять норовистых лошадей. Автор же трактата «Лошадь как личность», неоднократно повторявший, что лошади совсем как мы, решил, что важнее всего исправлять с помощью чудодейственного штамма людей.

Он, конечно, перегнул палку. — Хотя с другой стороны, лечим же мы полиомиелит кровью переболевших лошадей. Стало быть, есть что-то общее в крови.

Само собой разумеется, Забродин понимал, что ума и знаний не привьешь с лошадиной кровью. Но мало ли недостатков связано с темпераментом. Бывают люди вялые, раздражительные, злые, нервные, развратные, ленивые, задиристые… По этому перечню видно, что Забродин исходил прежде всего из недостатков своих знакомых лошадей. И как хорошо будет, если после одного-двух уколов вялый станет активным, раздражительный — деликатным и так далее.

Пока это были мечты, розовые облака на заре. Но Забродин, хотя и мечтатель, но мечтатель с образованием, понимал, что прежде всего надо основательно проверить наблюдения, не на одной ферме, и не на одном десятке лошадей.

И целую неделю после этого он писал и переписывал набело докладную на имя директора. Объясняться лично Забродин не захотел, да и не сумел бы. Он сознавал свои недостатки: застенчив, уступчив, медлителен, косноязычен. Понимал, что, пока он мямлил бы, подбирая слова, директор перебил бы его, смутил, что-то забылось бы, что-то потерялось недосказанное. Бумага же не возражает, не торопит, можно взвесить каждое слово. Но в результате докладная получилась очень уж объемистая: целых три раздела — факты, выводы и предложения.

ФАКТЫ. Описание всех лошадей: возраст, вес, хабитус, анамнез, физиологический и зоопсихологический, даты прививок, дозы, история болезни: инкубационный период, начальные проявления, стойкие изменения…

ВЫВОДЫ. Эта глава начиналась с теоретических рассуждении, очень спорных. Теория на совести Забродина, я ее не поддерживаю, но вынужден изложить. Так вот, Забродин считал, что черты характера (но не ума, повторяю) зависят от соотношения гормонов в крови, известных науке, а также и неизвестных. Штамм 1234, по-видимому, поражает клетки, производящие гормоны, но поражает избирательно. Он приспосабливается к более сильным, более многочисленным клеткам. В результате нарушается привычный баланс: сильные клетки подавлены, слабые берут верх, доминирующие гормоны оттеснены, рецессивные командуют, минус становится плюсом, плюс-минусом, характер меняется на противоположный.

ПРЕДЛОЖЕНИЯ. Широкие опыты на лошадях и других животных с разнообразными дозами для уточнения силы и длительности воздействия штамма, а также опасных для здоровья последствий. Постепенный переход в клинику для лечения нервно-психических заболеваний, а в дальнейшем и для переполюсовки характера здоровых людей с недостатками.

Как раз Забродин и занят был уточнением предложений, когда его вызвали в контору к телефону.

— Так что это означает, товарищ Забродин? — голос директора был еле слышен, но по тональности напоминал отдаленные раскаты грома. Да и самое начало не предвещало ничего хорошего. Не «Здравствуйте, Петр Гаврилович, как вы поживаете?», а «Что это означает, товарищ Забродин?»

— Календарь у вас есть, товарищ Забродин? Поглядите, пожалуйста. Сегодня двадцатое число, конец квартала, а вы не начинали еще сдачу крови.

Хотя Забродин всю неделю писал свою докладную, произнося мысленно пламенные и убедительные тирады, к разговору он не подготовился. Да и легко ли было втиснуть в три фразы всю докладную: и факты, и выводы, и предложения.

— Тут… э-э-э… некоторые обстоятельства, непредвиденные, — выдавил он.

— Что вы там экаете и мекаете, — пророкотал директор. — Говорите точнее.

— Обстоятельства, товарищ директор, непредвиденные.

— Какие еще там обстоятельства? План есть план. Мы неустойку платим в валюте.

— Товарищ директор, штамм, видите ли, дает некоторые побочные эффекты… Я пытаюсь разобраться. Я э-э…

Директор же не медлил. Директор был решителен:

— Больных коней — в карантин! Дефектный штамм актируйте, спишите и уничтожьте. Комиссия выедет к вам завтра. Не забывайте, что сегодня двадцатое число. Немедленно прививайте следующую серию. Это приказ. Действуйте.

— Но, товарищ директор…

— У меня все.

И частые гудки в трубке.

Приказ надо было выполнить, следующую серию привить. Только часа через три Забродин выехал в город. Краб милостиво разрешил засунуть железо себе в рот, не надувал живот, когда на нем затягивали подпругу, и, выйдя из конюшни, послушно затрусил по дороге.

Погода была мерзкая, другими словами не скажешь: низкие облака, ветер в лицо, то с ледяным дождем, то с мокрым снегом. Переполюсованный Краб терпеливо шлепал копытами по желтым от глины лужам. Продрогший Забродин ежился, все старался собраться в комок, прижимал к туловищу свои длиннющие руки и ноги, чтобы не растрачивать остатки тепла. Но как сжиматься, одновременно «облегчаясь». «Облегчаться» на языке конников означает привставать на стременах. А не привставать, мешком сидеть в седле нельзя, лошади спину намнешь. Забродин ежился, «облегчался» и деревянными губами твердил вступительные слова: «Игорь Филиппович, я прошу вас меня выслушать до конца…»

Думал Забродин и о том, что опыты он будет продолжать все равно, даже если директор не поддержит его. Лошади-то в его распоряжении. Штамм, правда, кончился, едва ли другой будет таким же. Однако в Африке болезнь заражала стада антилоп и верблюдов. Стало быть, каждый зараженный конь бациллоноситель. И рыжий Краб — этот бывший лодырь и кусака — тоже живая ампула. Забродин даже погладил коня по холке скрюченной рукой. Не все пропало!

Дорога предстояла длинная — пять километров от конторы до дома, чтобы взять бумаги (ветер дул в спину), потом мимо конторы в город — километров сорок (ветер дул в лицо). Забродин ежился, прятал нос в воротник и не сразу заметил, что Краб завернул к конюшне. Потянул за уздечку. Краб шагал прямо. Потянул сильнее, потянул, что есть силы. Краб упорно шагал вперед с вывернутой на бок головой.

— Назад, назад, назад! — Краб замотал головой отрицательно. И так как Забродин держался за уздечку, он тут же потерял равновесие. Подумал: «Падаю». Нет, оказался а седле. «Лечу на землю». Нет, в седле. «Сейчас полечу». Нет, сижу.

— Стой же, стой, стой, скотина!

И тут Забродин почувствовал, что он все-таки лежит в луже. Под боком ледяная вода, а на ноге теплое и мягкое. Не сумев сбросить капризного пассажира. Краб улегся вместе с ним наземь.

— Выздоровел! Значит, нет живой ампулы! Ни единой! Опытам конец!

И все о лошадях в нашей повести. Дальше только о людях.

 

3. БУМАГИ

Забродин был мягок по натуре, податлив, легко гнулся, но не ломался, распрямлялся, как стальная пружина. Впрочем, следующий ход ему подсказали в своем же институте: через улицу и за угол, в дом с колоннами — в патентный отдел другого института, не Ветеринарного, более крупного, с широким профилем, уж там — такие доки!

Тем не менее понадобилось около года, чтобы перейти дорогу и завернуть за угол. Не понадеялся Забродин на свою речистость, решил не рисковать. Лучше он напишет неторопливо и обстоятельно.

Забродин переработал свою докладную, пополнив ее многочисленными живописными подробностями, отвез в город машинистке, через воскресенье получил три экземпляра, начал проверять, переправлять, снова отвез машинистке, снова получил три экземпляра, на этот раз аккуратно внес исправления и снес на почту. И в положенный срок, до истечения двух месяцев, получил ответ.

Ему объясняли, что согласно 44 Положения об открытиях, изобретениях и рационализаторских предложениях, утвержденного постановлением Совета Министров от 21 августа 1973 г. за №584 с изменениями и дополнениями № 562 и 578, заявка на выдачу авторского свидетельства или патента должна включать следующие документы: заявление о выдаче авторского свидетельства или патента; описание изобретения с формулой изобретения; чертежи, схемы, акт испытаний и другие материалы, иллюстрирующие предполагаемое изобретение, если они необходимы; справку о творческом участии каждого из соавторов в создании изобретения; аннотацию, содержащую краткое изложение того, что раскрыто в описании изобретения, в формуле изобретения и а других материалах заявки, с указанием области применения и возможности использования изобретения. И так далее.

К письму была приложена брошюра с Положением, и, положив ее перед собой, Забродин, начал переводить свое сочинение на точный язык патентного права. «В заявлении должно содержаться название изобретения…» Как же назвать? Вакцина Забродина? К чему неумеренная самореклама? И вакцина ли это вообще? Слово «вакцина» происходит от латинского «вакка», что означает «корова», так назвали материал для прививки, поскольку самая первая в мире вакцина — противооспенная — была получена от коров. Но в данном случае решающую роль сыграли лошади, нет основания игнорировать их. Так пусть же новый препарат называется «гиппиной» от греческого «гиппос» — «лошадь», Цель изобретения — изменение поведения людей и животных: устранение влияния отрицательных черт характера на действия. Письмо, превращенное в заявку, он перебелил от руки, отвез в город машинистке, получил, проверил, исправил ошибки и описки в трех экземплярах, сдал на почту… В положенный срок пришел ответ.

«Уважаемый тов. Забродин! Мы должны, с сожалением, констатировать, что Ваши усилия были направлены на цель, которую по меньшей мере надо назвать неудачной. В Положении об открытиях, изобретениях и рационализаторских предложениях указано (см. 21, раздел III): „Не признаются изобретениями решения, противоречащие общественным интересам, принципам гуманности и социалистической морали, а также явно бесполезные“.

Ваше предложение о воздействии химико-биологическим путем на характер и поведение человека является недопустимым вмешательством в психику личности, нарушением ее неприкосновенности и очень напоминает бесчеловечные опыты американских апологетов психохирургии типа Дельгадо, Скиннера, Марка или Эрвина…»

В письме было семь страниц, но нет необходимости приводить их полностью.

Забродин не без труда достал книги об опытах Дельгадо и прочих, но без труда убедился, что его работа не имеет к ним никакого отношения. И на семь страниц рецензента он написал семнадцать, главным образом заимствованных из учебников психологии и педагогики, где говорилось о важности воспитания вообще, воспитания детей в частности, о необходимости перевоспитания преступников, о лечении нервнобольных и о том, что никто не считает успокоительное или возбуждающее лекарство антигуманным методом воздействия на личность, если оно применяется по назначению врача. Написал, переписал, отвез машинистке, проверил три экземпляра, сдал на почту, стал ожидать… И до истечения положенных двух месяцев получил очередной ответ.

Новый патентовед уверял Забродина, что заявку его нельзя считать достаточно обоснованной, поскольку в ней чувствуется наивный антропоморфизм. Некорректно переносить на человека данные, полученные на животных. Между людьми и лошадьми непроходимая пропасть, только бихевиористы не понимают всей ее глубины. У людей имеется сознание, выработанное в процессе общественного развития, у лошадей же нет общественных отношений, и их поведением управляют исключительно рефлексы, условные и безусловные. И вообще утверждения автора о применимости его открытия для психомедицинских целей голословны. Необходимо, чтобы в заявке были не рассуждения, а протоколы опытов, засвидетельствованных надлежащим образом в соответствии с 5 существующего Положения о…

Походив в волнении ночку-другую по конюшне и посоветовавшись с Колдуном (впрочем, говорил исключительно Забродин, а Колдун только кивал согласно мордой), наш герой начал было писать трактат о животной природе человека, о том, что биохимия жизни едина, что у человека и животных бывают одинаковые болезни (на том и основано лечение вакцинами), даже болезни мозга нередко одинаковые, например менингит или бешенство, что алкоголь опьяняет и людей и медведей… Но, написавши убедительные возражения, Забродин сам себя остановил. Он подумал, что эксперт, конечно, и сам знает прописные эти истины, а вот опытов на людях у него, Забродина, все-таки нет. И, может быть, не стоит поэтому упоминать в заявке о людях. Однако в Положении сказано (Положение он уже знал наизусть): «Изобретениями признаются также новые штаммы микроорганизмов». Стало быть, он имеет возможность подать заявку на новый штамм.

Именно новый штамм и был в бракованной партии вакцины.

Вычеркнул, переписал, снес, получил, проверил, сдал на почту. Ответ пришел молниеносно, через каких-нибудь три недели.

«Уважаемый тов. Забродин!

К тому печать и подпись: зав. отделением Е.Корсакова.

Согласно 25 существующего Положения об открытиях, изобретениях и рационализаторских предложениях авторское свидетельство выдается, если объектом изобретения является лечебное вещество, способ профилактики, диагностики или лечения заболеваний людей или животных, апробированные в соответствии с действующим законодательством. Поскольку предлагаемое Вами вещество не апробировано в соответствии с действующим законодательством…»

Еще одну ночь в пустынной конюшне изливал Забродин свои печали перед Колдуном, единственным вежливым слушателем, поскольку все остальные стояли к нему хвостом.

— Не понимают, не принимают, не слышат, не хотят услышать! — жаловался Забродин. — Поскольку авторское свидетельство согласно 25 выдается, если объектом является…

И тут сознание зацепилось за слова «авторское свидетельство». Для чего ему свидетельство? Да, оно дает права, льготы и вознаграждение, зависящее от экономии, не менее 20 рублей и не более 20 тысяч. Но как исчислишь процент экономии от того, что кусачая лошадь перестала кусаться? И разве в рублях суть? Лаборатория нужна Забродину, а не права и льготы. Как же это не поняли в патентном отделе, как он сам не сумел объяснить? Нет уж, друг Петр, придется тебе самому съездить, словами вслух объяснить.

Решился и вздохнул тяжко. Ох, тяжело круто менять характер: из застенчивого составителя просьб вдруг превращаться в адвоката, речистого, настойчивого, убежденного и убедительного.

 

4. ЛЮДИ ИЛИ НЕ ЛЮДИ!

Итак, трижды тяжко вздохнув и четырежды пройдя мимо двери, Забродин все же переступил порог старинного помещичьего особняка с облупленными, приземистыми и непомерно толстыми, вероятно деревянными внутри колоннами, где помещался ныне дворец изобретательского вдохновения. Конечно, особняк со своей анфиладой комнат никак не годился для современного учреждения. Бывшие покои и парадные гостиные были расчленены на тесные комнатушки и темные узкие коридорчики с верхним светом. Поскольку перегородки все были фанерные, всякий вступавший а коридор сразу оглушался многоголосым говором и стуком пишущих машинок из разных комнат.

— Где мне найти товарища Корсакову? — робко спросил Забродин у вахтера — решительной женщины, подпоясанной широким солдатским ремнем, сидевшей под надписью: «Предъявите пропуск».

— Номер девятый, — кинула она лаконично. Пропуск, впрочем, не спросила.

В небольшой комнатке впритык стояли пять столов. Но на месте сейчас не сидел никто. Все сотрудники, пять женщин, сгрудились у подоконника. Одна из них — пожилая толстушка, расстелив белую свежевыглаженную салфетку, резала большими ломтями пышный пирог. Другая — средних лет, с сердитым лицом и жидкими косицами, хлопотала с кофейником у электроплитки. Две молодые — бледненькая блондинка и румяная брюнетка, снимали папки со стола на пол. Пятая женщина — коренастая, плотная, с насупленными бровями и поджатыми губами, стояла в сторонке у телефона.

— Извините, пожалуйста, — спросил Забродин, — где мне найти товарища Корсакову?

Женщина у телефона отмахнулась ладонью: дескать, не мешайте, у меня серьезный разговор.

— Обеденный перерыв же, — с раздражением сказала румяная брюнетка. Вовремя приходить надо, с людьми считаться.

Забродин послушно удалился в коридорчик. Но так как перегородка была фанерная, волей-неволей Забродин оказался непрошеным слушателем интимных бесед. Вскоре он узнал, что плотная женщина у телефона и есть сама Корсакова. Почему-то у нее оказалось два голоса: резкий для комнаты номер девять, а для телефонной трубки — умильный. Умильным голосом она расспрашивала, когда и как можно застать какого-то Николая Севастьяновича и нужны ли ему по-прежнему комплекты учебников для дочери. А после, так и не выяснив насчет учебников, резким голосом бросила: «Я пошла, товарищи. Если задержусь, скажете: „Вышла из комнаты“».

— Устраивает своего балбеса в институт, — сказала одна из оставшихся. Такой лоботряс!

— Девушки, пока Катьки нет, я сбегаю в универмаг, — сказала звонкоголосая брюнетка. И тоже прошмыгнула мимо Забродина, аж ветром обдала. Теперь телефоном завладел молодой и унылый голос («Бледная блондинка», — догадался Забродин). Девушка долго дозванивалась какому-то Володе, а дозвонившись, просительным голосом напоминала ему, что он обещал куда-то прийти.

Наконец, положив трубку, она обратилась к подругам:

— Если меня спрашивать будут, я в библиотеке.

Конец перерыва был обозначен хлопаньем дверей и шарканьем ног. В комнату номер девять, однако, никто не вернулся. Время от времени звонил телефон, тогда оставшиеся коротко отвечали: «Корсакова вышла». Или: «Вышла на десять минут», Или: «Позвоните попозже». А Забродин все ждал, вынужденный выслушивать волнующие подробности из жизни обитательниц девятой комнаты. Он узнал, что Марья Федосьевна (старшая из женщин, добродушная толстушка) любит готовить и любит угощать, потому что, в общем-то, одиноко одинокой женщине на возрасте. И самые томительные дни для нее суббота и воскресенье, тычешься из угла в угол, не знаешь, куда себя деть.

Собеседница ее, та, что с сердитым лицом и жидкими косицами (Лизой называли ее, стало быть, считали, что молода еще для отчества), охотно соглашалась, что воскресенье и суббота — самые скверные дни недели. Чад, треск, постирушки, кухня, детей купать надо: младшую утешать, старшую уговаривать.

А Забродин все ждал, томился и страдал, ощущая свою никчемность. Только за полтора часа до конца работы он набрался все-таки храбрости, осмелился заглянуть в девятую комнату.

— Простите, товарищ Корсакова придет все-таки сегодня? Я уже три часа жду. Специально за сорок километров приехал из района.

— Придет обязательно, — заверила Лиза. — Посидите в коридоре. Или лучше зайдите завтра с утра.

На счастье, именно в эту минуту подал голос телефон.

— Нет, из института не звонили, Катерина Григорьевна. Кто еще спрашивал? Вот мужчина ждет. Как ваша фамилия, товарищ? Забродин его фамилия. Говорит, что специально приехал из района. Вы, конечно, изобретатель, товарищ? Где Ниночка? Ниночка в библиотеке.

В конце концов женщины вызвали из библиотеки Нину. Та пришла недовольная, хмуря бледный лобик, перечитала свое же письмо и с оскорблением в голосе сказала Забродину:

— Что же вы хотите, собственно говоря, товарищ? Здесь внятно написано русским языком: «Авторское свидетельство выдается на вещество, апробированное в соответствии с действующим законодательством». Обратитесь в свой институт…

— Но наш институт не занимается опытами, — попробовал возразить Забродин.

— Тогда — в НИИЛЕП. Записывайте адрес: Научно-исследовательский институт по испытанию лекарственных препаратов. Московская область, поселок Научный… Когда они подтвердят, вам тут же выдадут свидетельство.

Забродин записал адрес. Он даже уехал бы довольный, если бы не задержался на минутку в коридорчике, чтобы выпить стакан воды. И тут он услышал:

— Ловко сработала наша Ниночка. Вот что значит образование. В НИИЛЕПе очередь на испытания на всю пятилетку. Теперь мы надолго избавлены от этого типа.

— Другие найдутся, — мрачно отозвалась Лиза.

Марья Федосьевна ошиблась. Не избавилась комната номер 9 от Забродина. Он появился там снова через три дня.

Говорилось уже, что Забродин был податлив, но упрям. Его гнули, а он гнул свое. Уехал-то он грустный, думал, что в НИИЛЕП надо написать, но что он, собственно, предложит испытывать? Гиппина уничтожена, есть только личные наблюдения.

Так что до своего дома Забродин добрался и грустный и продрогший. Зубами постукивал, пока сердобольная хозяйка не напоила его горячим чаем с малиновым вареньем. Он подсел к своему узенькому столику, вынул из ящика все докладные записки: вариант первый, второй, третий… И внезапно в глубине ящика, в самом уголке нащупал завалившиеся ампулы. Целых две штуки! Богатство!

Но не испортились ли? Больше полугода прошло как-никак.

Проверить бы надо, испытать. Но двух ампул маловато. Лошади нужна лошадиная доза. И не сразу пришло в голову (тугодум был Забродин), не сразу пришло в голову самое авантюрное и самое простое: принять дозу самому. Тут уж проверка надежная. Если гиппина живая, человек заболеет наверняка. А когда заболеет, сам станет резервуаром препарата.

Забродин решился и проспал ночь, день и еще ночь. А на третий день проснулся совсем другим человеком, не только здоровым, не только бодрым, но и полным энергии, какой-то непривычной для себя неудержимой жажды деятельности.

И не взвешивая, не рассчитывая, не раздумывая, Забродин запряг коня (какого именно, установить не удалось, но едва ли Краба) и помчался в область. Зачем? Да просто так, чтобы сказать в лицо обитательницам комнаты номер девять, что он о них думает.

— Приятного аппетита вам всем! — загремел Забродин, ворвавшись в разгар обеда. — Приятного аппетита, но уши у вас не заняты, извольте выслушать меня и в обеденное время, поскольку в рабочее вам некогда, в рабочее время у вас тут клуб интересных встреч для одиноких женщин. Вы, — он бесцеремонно тыкал пальцем, — выстаиваете колготки, а вы зубрите кандидатский минимум, а вы, Катерина Григорьевна, пристраиваете к кормушке своего балбеса, такого же бездельника, как все ваши подчиненные.

Растерянная Нина уронила свою порцию кремового торта на юбку, перепуганная Марья Федосьевна спряталась за шкаф, другие, однако, не растерялись.

— Нет, вы дослушайте, — кричал Забродин все громче. — Вы для чего здесь сидите? Вы сидите, чтобы помогать изобретателям. Помогать, а не отпихивать, творчеству помогать. Развели, понимаешь, канцелярию, учет и отчетность, протоколы и формулы, соответствует, не соответствует. Вам новое выискивать надо, новое извлекать, поддерживать, использовать, а потом уже сочинять патентную писанину. Так вот послушайте, я вам объясню…

Но объяснить Забродину не удалось. На сцене появилось еще одно действующее лицо — милиционер, совсем молоденький, румяный от мороза.

— Вот гражданин пьяный и скандалит, — объявила Лиза. Она сразу кинулась за милицией — набралась опыта в столкновениях с мужем и его собутыльниками.

— Пройдемте, гражданин, — сказал милиционер и взял нарушителя за рукав.

— Я еще приду. Мы продолжим этот разговор, — кричал он из коридора. Люди вы или не люди?

Но продолжение не последовало. Из милиции Забродина не отпустили. За антиобщественное поведение в общественном месте он получил пятнадцать суток и на следующий день в компании известных всему городу алкоголиков и дебоширов разгребал снег под окнами своего же института.

Старая пословица гласит: «Стыд не дым, глаза не выест». Но Забродину стыд ел глаза. Отбыв свои пятнадцать суток, он тайком, ни с кем не разговаривая (и зря ни с кем не говорил, узнал бы кое-что), ночью приехал в свою деревню, наскоро собрал вещи и рано утром выбыл в неизвестном направлении.

И здесь, в середине истории, литературным канонам вопреки, мы вынуждены расстаться с главным героем. Более ничего я не сумел узнать о нем. «Обещал, что адрес пришлет… но не прислал», — сказала хозяйка со вздохом.

А между тем невероятное только еще начиналось.

 

5. ЛЮДИ

В понедельник утром, вешая свои номерки в проходной, сотрудники патентного отдела услышали частую пулеметную дробь из комнаты девять.

«Срочный отчет подкинули бедолаге какой-нибудь», — подумали сердобольные. «Левую работенку подхватила, усердствует шабашница», подумали черство-расчетливые.

Усердствовала Аллочка. Пальцы ее носились по клавишам машинки, словно отрабатывали музыкальные пассажи. Пулеметная дробь раскатывалась горошком, и — «бамм!» — вылетала каретка.

Так часа два с половиной. В двенадцатом часу, сложив последние листы в папку, Алла откинулась на спинку стула.

— Фу-хх, перемолола целую гору. Ну-с, у кого еще есть работа?

— Срочного ничего, — сказала Корсакова.

— Отдохни, трудяга, — посоветовала Марья Федосьевна.

— В овощной бананы завезли, — припомнила Лиза. — Сходи, Аллочка, возьми на всех. Все равно обед скоро. Катерина Григорьевна разрешит.

Но Алла вдруг взорвалась.

— А я вам не курьерша, — заявила она. — Я машинистка первого класса, у меня диплом, похвальная грамота, второе место по области. Где у вас работа? Поищите, пошарьте.

— Нет ничего пока, — сказала Нина, подвигав ящиками.

— Тогда я пойду к технарям, — заявила Алла. — У них всегда работы невпроворот.

— Я запрещаю, — сказала Корсакова. — У них своя машинистка. Хотите, чтобы нам сократили штатную единицу?

Алла промолчала, но не изменила своей вызывающей позы. С минуту думала, вынашивая другую идею.

— Нинка, ты говорила, что у тебя первая глава готова. Давай напечатаю. Да не жмись, я за так отстукаю. Ты же видишь, что меня в простое держат. Название большими печатать? Что там у тебя? «Зарождение патентного дела в дореволюционной России в период становления капитализма». Хм! Два года пишешь… Разве и так не ясно: появились капиталисты, им понадобились патенты. Ну ладно, тебе виднее, ты у нас ученая.

А на следующий день взбунтовалась Лиза. Причем у Аллочки-то воинственность была независимо-веселая, а у Лизы — сварливо-желчная. С утра, как обычно, она пришла молча, повесила пальто. Марья Федосьевна ей заулыбалась навстречу, первая завела беседу, намолчалась за вечер в своем одиноком доме, теперь торопилась поделиться, поведать, что принесла на сегодня пирожки с черносливом и свеклой — для желудка полезно. И тут вдруг Лиза взъелась:

— Маша, пожилой ты человек, пенсия маячит, молодым должна показывать пример, а у тебя на уме в рабочее время: помазки да сковородки. В самом деле, что у нас тут: отдел изобретателей или женский клуб, кружок кулинарии? Работы у тебя нет, что ли? Давай тогда готовить отчет, все равно в двадцатых числах начнется горячка… ночами будем сидеть.

Покладистая Маша не возражала. Она была компанейским человеком, жила под девизом «Как люди, так и я». Главным для нее было — заслужить одобрение окружающих.

И папки, папки, папки, горы папок перекочевали из шкафов на столы. Лиза оказалась дельным организатором, напрактиковалась, распоряжаясь в многолюдном своем семействе. И Марья Федосьевна, и Аллочка охотно признали ее авторитет.

— Как запишем? — спрашивала она. — В какую графу занести?

В прежние времена Лиза решала быстро. Та графа или эта графа, какая разница? Если понадобится, в дальнейшем можно будет перетасовать. Но на этот раз она медлила.

— А почему мы ему отказали? — вопрошала она. — Предложение-то дельное. Нина, почему этот Борисов отвалился?

— Девочки, но разве я помню?

— А ты посмотри, посмотри. Подпись-то твоя.

— Ну, у него заявка не по форме. Ясно же, — говорила Нина обиженным тоном.

— А почему ты ему не подсказала? Между прочим, это наша прямая обязанность — помогать в оформлении заявок.

— Делать мне нечего, что ли?

— Видимо, нечего делать, — напирала неумолимая Лиза. — Видимо, не-че-го де-лать, если ты в служебное время пишешь свое «Становление…», без тебя оно не установилось. Погоди, Ниночка, посмотри еще. Вот этот недавнишний хулиган, Забродин, тоже интересное предлагал. Его почему отфутболила?

— Девочки, да не терзайте вы меня, — взмолилась Нина. — У меня послезавтра зачет. В тот понедельник я сяду вплотную.

Однако на следующий день в комнату девять явилась совсем другая Нина не унылая, как обычно, а скромно оживленная, даже нежно-румяная.

— Катерина Григорьевна, — начала Нина прерывающимся голосом, — Вот пишу диссертацию… Но кому это нужно — еще раз подтверждать документально, что патентное дело зародилось со становлением капитализма? Это же само собой разумеется. А у нас тут под руками богатейший материал — оформленные и неоформленные заявки. Право же, стоит провести анализ — почему изобретатели не доводят дело до конца? Это живое, это всем нужное. Причины неудач в изобретательском деле.

— Девочка, не делай глупости, — прервала ее Корсакова. — У тебя три четверти работы позади. Нелепо менять руководителя и все начинать сначала. К тому же тема должна быть бесспорной. Зарождение в эпоху становления сомнения не вызовет. А причины неудач? Тут у каждого оппонента свое мнение.

— Но, Катерина Григорьевна… — возражала Нина. — Такое исследование и для нас полезно. Причины неудач? Если мы разберемся…

— Нина, делайте свое дело, — отрезала Корсакова. — Когда вас поставят на мое место, тогда и меняйте планы. — И сменив государственный голос на просительный, заговорила по телефону.

Часов в 11, когда Корсакова поднялась, кинув небрежно: «Девочки, если кто будет спрашивать, я вышла из комнаты на полчаса», Нина остановила ее:

— Катерина Григорьевна, вы все же посмотрите дело этого Забродина. Кажется, не такая уж глупость.

— Я помню его заявку, — пожала плечами Корсакова. — У меня хорошая память. Лошади у него заражались усердием необыкновенным. Вы тоже хотите работать, как лошади. Посмотрим, надолго ли вас хватит? Вы что, заразились, что ли?

Полчаса спустя Нина сказала задумчиво:

— Может, и правда заразились. Этого безумца кто выталкивал за дверь? Первая — Аллочка, ты, Лиза, вторая. А я в сторонке была, я уже от вас подхватила.

— Но Катьку ничем не прошибешь, — проворчала Лиза. — Катька у нас невосприимчивая.

Однако еще через день поветрие затронуло и Корсакову.

Сначала никто не заметил необычного. Пришла она, как и в предыдущие дни, в три минуты десятого, поздоровалась суховато-служебным голосом, села за стол, очки надела, начала перелистывать записную книжку… и тут зазвонил телефон.

— Нет, сыночек, — сказала она. И тон был не телефонный, не мягкий, а служебный, начальственный. — Нет, дорогой мой, не звонила и не собираюсь. Пора самому за ум браться. Да-да, давно это думаю и другого не придумаю. Вечером поговорим, а сейчас я на службе. — Стукнула трубкой и уткнулась в записную книжку. Остальные многозначительно переглянулись.

Корсакова между тем набирала номер.

— Техотдел? Сергея Аркадьевича мне. Сережа, это Корсакова беспокоит. Слушай, как у тебя в техническом с квартальным планом? 102? У меня тоже 102 с десятыми. Не в этом суть. Ты анализировал, какую прибыль мы приносим с нашими процентами? Скажем, на 100 наших заявок сколько дает больше миллиона? Редкие? Вот и у меня редкие. Так не стоит ли нам активно и целеустремленно выискивать эти самые миллионные идеи? Искать и поддерживать? Да, я знаю, тебе план обеспечивает твой любимчик Фофанов, каждые две недели авторское свидетельство: облегченная станина для токарного станка, облегченная станина для фрезерного станка, для сверлильного, револьверного, пушечного, пулеметного и так далее по всему каталогу. Но это же ловкость рук!

Договорилась, простилась, положила трубку.

— Вы слышали, девочки? Значит, задача такая: составляя отчет, выискиваете перспективные предложения. Перспективных будем вести за ручку с самого начала и до победы.

С того дня болезнь Забродина, как назвала ее Корсакова, широко распространилась в городе. Инфекция оказалась заразительной и даже очень заразительной. Вслед за сотрудницами комнаты номер девять заболели почти все их родственники. Пресловутый сын самой Корсаковой, уверявший, что он не может удержаться ни на какой работе, потому что его организм настоятельно требует глубокого сна до 11 утра ежедневно, неожиданно объявил, что ему — взрослому человеку — стыдно есть материнский хлеб, и срочно поступил грузчиком на товарную станцию. Муж Лизы, страстный любитель телевизионного спорта, затеял ремонт в квартире, побелил потолки, оклеил стены обоями и даже перестелил паркет. На паркет не каждый муж решается. У Аллы родственников не было, но именно она установила, что инфекция передается поцелуями, и, вопреки всем правилам гигиены, принялась распространять заразу таким способом. Поцелованная уборщица по своей инициативе вымыла полы во всем отделении, поцелованная продавщица в гастрономе ни единому человеку не сказала: «Станьте на мое место» или «Вас много, а я одна».

Алла первая заболела и первая начала выздоравливать.

Проснулась поутру, как бы трезвая, — рассказывала она. — Все так ясно, четко… и скучно. И вставать скучно, и на работу идти скучно… Лежу и думаю, как бы отпроситься. Вспомнила, что тетя больная в деревне, седьмой год уже больная, давно полагалось бы навестить. Отрепетировала встревоженную интонацию:

— Катерина Григорьевна, такое несчастье у меня…

— Придумай что-нибудь новое, — сказала Корсакова жестко. — Твоя тетя умирает ежемесячно и каждый раз в четверг к вечеру.

Алла посидела за столом с возмущенным видом, затем со скорбным видом, наконец, с безразличием на лице… и вдруг повеселела:

— Девочки, вы о чем там шепчетесь? Я в простое.

По-видимому, у лошадей болезнь Забродина проходила бесследно, а у людей — не совсем, какие-то остаточные явления сохранялись. Ведь люди — не лошади.

Вот такое невероятное происшествие произошло в областном городе С… Нарочно называю только первую букву, потому что я лично свидетелем не был и доказательств у меня нет. Я эту историю знаю со слов Гали. К нам в редакцию она пришла со стихами о любви. Галя — поэтесса по натуре и поэтому пишет стихи (чаще бывает наоборот: пишет стихи, значит поэтесса). В общем, Галя задела мое сердце, и я решил выразить все поцелуем.

— Не трогайте меня, — закричала она истерически. — Не смейте! Отойдите подальше!

Я был подавлен, пристыжен, смущен… и возмущен.

— Но вы же явный гиппинист, — сказала Галя. — Вы восемь часов сидите в своей редакции, как приклеенный к стулу. А потом еще на дом берете работу. Я не хочу заразиться.

Тогда и всплыла вся история с гиппиной Забродина.

Я проявил журналистскую добросовестность, съездил в город С…, поговорил с Аллой, с хозяйкой дома, с конюхами. Попробовал разыскать следы Забродина по областным газетам. Что-то похожее на вспышки гиппинизма отмечалось в Николаеве, Ереване, Мурманске, Новосибирске и Душанбе. Я побывал во всех этих городах, можете проверить в бухгалтерии, однако безрезультатно. Буду еще искать… и если разыщу Забродина, думаю, мы поможем ему через нашу редакцию, пусть налаживает производство своей вакцины. Что особенного? Есть же у нас обязательная прививка против оспы и против полиомиелита… будет прививка и против полинедостатков.

Одно меня смущает: в ушах стоит панический крик Гали:

— Отойдите! Не смейте! Я не хочу заразиться!