Итак, трижды тяжко вздохнув и четырежды пройдя мимо двери, Забродин все же переступил порог старинного помещичьего особняка с облупленными, приземистыми и непомерно толстыми, вероятно деревянными внутри колоннами, где помещался ныне дворец изобретательского вдохновения. Конечно, особняк со своей анфиладой комнат никак не годился для современного учреждения. Бывшие покои и парадные гостиные были расчленены на тесные комнатушки и темные узкие коридорчики с верхним светом. Поскольку перегородки все были фанерные, всякий вступавший а коридор сразу оглушался многоголосым говором и стуком пишущих машинок из разных комнат.

— Где мне найти товарища Корсакову? — робко спросил Забродин у вахтера — решительной женщины, подпоясанной широким солдатским ремнем, сидевшей под надписью: «Предъявите пропуск».

— Номер девятый, — кинула она лаконично. Пропуск, впрочем, не спросила.

В небольшой комнатке впритык стояли пять столов. Но на месте сейчас не сидел никто. Все сотрудники, пять женщин, сгрудились у подоконника. Одна из них — пожилая толстушка, расстелив белую свежевыглаженную салфетку, резала большими ломтями пышный пирог. Другая — средних лет, с сердитым лицом и жидкими косицами, хлопотала с кофейником у электроплитки. Две молодые — бледненькая блондинка и румяная брюнетка, снимали папки со стола на пол. Пятая женщина — коренастая, плотная, с насупленными бровями и поджатыми губами, стояла в сторонке у телефона.

— Извините, пожалуйста, — спросил Забродин, — где мне найти товарища Корсакову?

Женщина у телефона отмахнулась ладонью: дескать, не мешайте, у меня серьезный разговор.

— Обеденный перерыв же, — с раздражением сказала румяная брюнетка. Вовремя приходить надо, с людьми считаться.

Забродин послушно удалился в коридорчик. Но так как перегородка была фанерная, волей-неволей Забродин оказался непрошеным слушателем интимных бесед. Вскоре он узнал, что плотная женщина у телефона и есть сама Корсакова. Почему-то у нее оказалось два голоса: резкий для комнаты номер девять, а для телефонной трубки — умильный. Умильным голосом она расспрашивала, когда и как можно застать какого-то Николая Севастьяновича и нужны ли ему по-прежнему комплекты учебников для дочери. А после, так и не выяснив насчет учебников, резким голосом бросила: «Я пошла, товарищи. Если задержусь, скажете: „Вышла из комнаты“».

— Устраивает своего балбеса в институт, — сказала одна из оставшихся. Такой лоботряс!

— Девушки, пока Катьки нет, я сбегаю в универмаг, — сказала звонкоголосая брюнетка. И тоже прошмыгнула мимо Забродина, аж ветром обдала. Теперь телефоном завладел молодой и унылый голос («Бледная блондинка», — догадался Забродин). Девушка долго дозванивалась какому-то Володе, а дозвонившись, просительным голосом напоминала ему, что он обещал куда-то прийти.

Наконец, положив трубку, она обратилась к подругам:

— Если меня спрашивать будут, я в библиотеке.

Конец перерыва был обозначен хлопаньем дверей и шарканьем ног. В комнату номер девять, однако, никто не вернулся. Время от времени звонил телефон, тогда оставшиеся коротко отвечали: «Корсакова вышла». Или: «Вышла на десять минут», Или: «Позвоните попозже». А Забродин все ждал, вынужденный выслушивать волнующие подробности из жизни обитательниц девятой комнаты. Он узнал, что Марья Федосьевна (старшая из женщин, добродушная толстушка) любит готовить и любит угощать, потому что, в общем-то, одиноко одинокой женщине на возрасте. И самые томительные дни для нее суббота и воскресенье, тычешься из угла в угол, не знаешь, куда себя деть.

Собеседница ее, та, что с сердитым лицом и жидкими косицами (Лизой называли ее, стало быть, считали, что молода еще для отчества), охотно соглашалась, что воскресенье и суббота — самые скверные дни недели. Чад, треск, постирушки, кухня, детей купать надо: младшую утешать, старшую уговаривать.

А Забродин все ждал, томился и страдал, ощущая свою никчемность. Только за полтора часа до конца работы он набрался все-таки храбрости, осмелился заглянуть в девятую комнату.

— Простите, товарищ Корсакова придет все-таки сегодня? Я уже три часа жду. Специально за сорок километров приехал из района.

— Придет обязательно, — заверила Лиза. — Посидите в коридоре. Или лучше зайдите завтра с утра.

На счастье, именно в эту минуту подал голос телефон.

— Нет, из института не звонили, Катерина Григорьевна. Кто еще спрашивал? Вот мужчина ждет. Как ваша фамилия, товарищ? Забродин его фамилия. Говорит, что специально приехал из района. Вы, конечно, изобретатель, товарищ? Где Ниночка? Ниночка в библиотеке.

В конце концов женщины вызвали из библиотеки Нину. Та пришла недовольная, хмуря бледный лобик, перечитала свое же письмо и с оскорблением в голосе сказала Забродину:

— Что же вы хотите, собственно говоря, товарищ? Здесь внятно написано русским языком: «Авторское свидетельство выдается на вещество, апробированное в соответствии с действующим законодательством». Обратитесь в свой институт…

— Но наш институт не занимается опытами, — попробовал возразить Забродин.

— Тогда — в НИИЛЕП. Записывайте адрес: Научно-исследовательский институт по испытанию лекарственных препаратов. Московская область, поселок Научный… Когда они подтвердят, вам тут же выдадут свидетельство.

Забродин записал адрес. Он даже уехал бы довольный, если бы не задержался на минутку в коридорчике, чтобы выпить стакан воды. И тут он услышал:

— Ловко сработала наша Ниночка. Вот что значит образование. В НИИЛЕПе очередь на испытания на всю пятилетку. Теперь мы надолго избавлены от этого типа.

— Другие найдутся, — мрачно отозвалась Лиза.

Марья Федосьевна ошиблась. Не избавилась комната номер 9 от Забродина. Он появился там снова через три дня.

Говорилось уже, что Забродин был податлив, но упрям. Его гнули, а он гнул свое. Уехал-то он грустный, думал, что в НИИЛЕП надо написать, но что он, собственно, предложит испытывать? Гиппина уничтожена, есть только личные наблюдения.

Так что до своего дома Забродин добрался и грустный и продрогший. Зубами постукивал, пока сердобольная хозяйка не напоила его горячим чаем с малиновым вареньем. Он подсел к своему узенькому столику, вынул из ящика все докладные записки: вариант первый, второй, третий… И внезапно в глубине ящика, в самом уголке нащупал завалившиеся ампулы. Целых две штуки! Богатство!

Но не испортились ли? Больше полугода прошло как-никак.

Проверить бы надо, испытать. Но двух ампул маловато. Лошади нужна лошадиная доза. И не сразу пришло в голову (тугодум был Забродин), не сразу пришло в голову самое авантюрное и самое простое: принять дозу самому. Тут уж проверка надежная. Если гиппина живая, человек заболеет наверняка. А когда заболеет, сам станет резервуаром препарата.

Забродин решился и проспал ночь, день и еще ночь. А на третий день проснулся совсем другим человеком, не только здоровым, не только бодрым, но и полным энергии, какой-то непривычной для себя неудержимой жажды деятельности.

И не взвешивая, не рассчитывая, не раздумывая, Забродин запряг коня (какого именно, установить не удалось, но едва ли Краба) и помчался в область. Зачем? Да просто так, чтобы сказать в лицо обитательницам комнаты номер девять, что он о них думает.

— Приятного аппетита вам всем! — загремел Забродин, ворвавшись в разгар обеда. — Приятного аппетита, но уши у вас не заняты, извольте выслушать меня и в обеденное время, поскольку в рабочее вам некогда, в рабочее время у вас тут клуб интересных встреч для одиноких женщин. Вы, — он бесцеремонно тыкал пальцем, — выстаиваете колготки, а вы зубрите кандидатский минимум, а вы, Катерина Григорьевна, пристраиваете к кормушке своего балбеса, такого же бездельника, как все ваши подчиненные.

Растерянная Нина уронила свою порцию кремового торта на юбку, перепуганная Марья Федосьевна спряталась за шкаф, другие, однако, не растерялись.

— Нет, вы дослушайте, — кричал Забродин все громче. — Вы для чего здесь сидите? Вы сидите, чтобы помогать изобретателям. Помогать, а не отпихивать, творчеству помогать. Развели, понимаешь, канцелярию, учет и отчетность, протоколы и формулы, соответствует, не соответствует. Вам новое выискивать надо, новое извлекать, поддерживать, использовать, а потом уже сочинять патентную писанину. Так вот послушайте, я вам объясню…

Но объяснить Забродину не удалось. На сцене появилось еще одно действующее лицо — милиционер, совсем молоденький, румяный от мороза.

— Вот гражданин пьяный и скандалит, — объявила Лиза. Она сразу кинулась за милицией — набралась опыта в столкновениях с мужем и его собутыльниками.

— Пройдемте, гражданин, — сказал милиционер и взял нарушителя за рукав.

— Я еще приду. Мы продолжим этот разговор, — кричал он из коридора. Люди вы или не люди?

Но продолжение не последовало. Из милиции Забродина не отпустили. За антиобщественное поведение в общественном месте он получил пятнадцать суток и на следующий день в компании известных всему городу алкоголиков и дебоширов разгребал снег под окнами своего же института.

Старая пословица гласит: «Стыд не дым, глаза не выест». Но Забродину стыд ел глаза. Отбыв свои пятнадцать суток, он тайком, ни с кем не разговаривая (и зря ни с кем не говорил, узнал бы кое-что), ночью приехал в свою деревню, наскоро собрал вещи и рано утром выбыл в неизвестном направлении.

И здесь, в середине истории, литературным канонам вопреки, мы вынуждены расстаться с главным героем. Более ничего я не сумел узнать о нем. «Обещал, что адрес пришлет… но не прислал», — сказала хозяйка со вздохом.

А между тем невероятное только еще начиналось.