Мовчана не взяли на вертолет. На лаволитейный завод он попал только через два часа.
Как обычно после аварии, на площадке было много постороннего народа. Передавались разные слухи, каждое слово мгновенно распространялось среди взволнованных рабочих. На крыльце конторы пожилой крепильщик, только что выбравшийся из несгораемого костюма, рассказывал окружающим последние новости. Рядом у стенки стоял его асбестовый костюм. Издали одежду можно было принять за человека. Низенький рассказчик выглядел подростком рядом со своим собственным костюмом.
— Что там натворили? Обвал? Крепление лопнуло? — спросил Мовчан.
— Зубья прихватило, — нехотя сказал рабочий. — Комбайн стал — и ни туда ни сюда.
— Дайте пройти, товарищи!
На крыльце появились начальник строительства, Котов и Тартаков. Котов был молчалив и бледен — он недавно вышел из больницы. Геолог растерянно щурился и заикался. Неприятно было смотреть на беспомощную суетливость этого крупного, самоуверенного человека.
— Что вы мне объясняете? — говорил Кашин, сердито глядя на Тартакова снизу вверх. — Вот ему объясняйте, изобретателю. Его машину вы загубили. Меня интересует другое… Что вы предлагаете сейчас?
А Тартаков от волнения, должно быть, не понимал, о чем его спрашивают, и продолжал оправдываться:
— Лава прорвалась из-за вынужденного простоя, Михаил Прокофьевич. Если бы комбайн работал, Михаил Прокофьевич, и подавалась вода для охлаждения, все было бы как следует. Если бы с самого начала…
— Почему же вы не предупредили с самого начала?
— Но вы отдали приказ никому не входить в лавопровод без вашего разрешения.
— Вас этот приказ не касался. А нужно было особое разрешение — спросили бы…
— Но в этих условиях съемку должна была вести Вербина. Между тем она…
— Глупости какие! Тася находилась на горе, за три километра от комбайна по прямой, а вы были в двадцати пяти метрах от лавы…
— Но если бы у Вербиной было чувство долга…
— «Если бы, кабы, было бы!» — с раздражением прервал Кашин. — В свое время на досуге мы разберемся, кто виноват, вы, Вербина или я! Что вы предлагаете сейчас?
— Но мы вынуждены… вероятно, придется разбирать. Нельзя же оставлять комбайн в трубе.
— Оставлять нельзя, это правильно. И разбирать нельзя: лава еще не застыла. А когда застынет, получится пробка — этакий пыж из базальта и стали. Чем его брать? Ногтями?
— Нет уж, придется рвать, — вздохнул молчавший до сих пор Котов.
— Что рвать?
— Все! Породу, застывшую лаву и комбайн…
— Такую дорогую машину? — заволновался Тартаков. — Мы не имеем права! Я не возьму на себя ответственности. Я даже возражаю.
Кашин отмахнулся:
— Есть у вас другие предложения? Нет? Тогда отойдите, некогда мне с вами. Где подрывники? Вызваны? Дайте им в помощь рабочих, сколько попросят.
— Разрешите, я поведу подрывную команду! — попросил Котов. — Может быть, есть еще возможность…
Кашин хотел было отказать. «Вы же нездоровы…» — начал он, но по выражению лица инженера понял, что нельзя запретить ему последнее свидание с комбайном.
— Хорошо, идите! На месте примете решение. Но едва ли можно спасти комбайн… Думайте не о машине — обо всем строительстве!