23 мая. 19:30-20:30

Четыре минуты были в темпоградских сутках: минута ночная, утренняя, дневная, вечерняя…

Поскольку освещение было искусственным, день от ночи отделяла электростанция. Днем уличные лампы горели в полный накал, с половины вечерней минуты - вполнакала. В своей же комнате каждый распоряжался по собственному вкусу, включая дневные лампы в любое время. Но обычно темпоградцы соблюдали режим: ложились в постель, когда меркли уличные лампы. Именно это мигание света заметил Лев, глядя на Темпоград снаружи, с вокзала.

Сейчас и он ложился соснуть минутки на полторы, проснувшись, делал основательную трехсекундную зарядку, завтракал за три секунды, шел поработать минутку-полторы.

А в большом подмосковном мире в это время был майский вечер, на синем небе проклевывались первые звездочки, молодые соловьи пробовали неокрепшие голоса, прячась за кулисами, - в темных кронах, еще не решались выводить рулады на авансцене. И молодые парочки млели прислушиваясь; им казалось, что соловьи поют об их любви. Юноши гордо расправляли грудь, как будто это они сами организовали серенаду, а девушки благодарно вздыхали, прижимаясь к своим всемогущим спутникам.

«Рли-рли», «вить-вить», «чок-чок-чок». Вздохи. Долгий поцелуй.

А у Льва - сутки, сутки и еще сутки…

Утреннюю минуту, как полагается, он проводил на работе, при Клактле. К тоиту за разъяснениями и уточнениями с утра спешили представители всех групп спасения: эвакуаторы Баумгольца, подводники Катаямы, глобальники Ганцевича и Вильяновы, гранатовские беглецы в быстрое время. Клактл с охотой рассказывал подробности о своей милой планете: о растениях, животных, ландшафтах, жрецах, владыках и простолюдинах, обычаях, обрядах, храмах, дворцах и хижинах. Издалека все казалось прекрасным. Клактл старался описать как можно выразительнее, Лев силился перевести поточнее, но иногда слов не хватало. Не только ему не хватало, не было соответствующих слов в земных языках. «Хаиссауа», например, Выше говорилось уже об узорах из мокрых камешков. Высыхая, они, естественно, меняют цвет. И опытные мастера умеют так подбирать камни, чтобы мокрое изображало одно, а сухое - совсем другое. Иногда удается при высыхании создать иллюзию движения. Вот эта движущаяся, изменяющаяся мозаика и есть хаиссауа. В переносном смысле - высшее мастерство. Не надо путать с «хаиосаутл». Это уже слуга, наемник или раб, чья обязанность увлажнять хаиссауа в богатых домах. В переносном смысле - легкая работенка.

Или «шашшаш». Лев все порывался перевести как «шашни». Действительно, иногда это флирт, интимные излияния, но подводные. У тоитов с их земноводными лапами плаванье и нырянье первый, простейший вид спорта, как у нас бег на сто метров. Ныряльщика под водой видно плохо и совсем не слышно. И вот рабы, строители каналов и плотин, скрываясь от глаз надсмотрщиков, устраивали заговоры под водой. И выработали безмолвный язык прикосновений - к локтю, к плечу, одним пальцем, двумя, ладонью, щепоткой… Конспиративный язык рабов переняли проказливые мальчишки, а потом он распространился и на ухаживанье, стал вторым языком тоитов, получил грамматические правила, проник в искусство, сделался подводным танцем, во дворцах появились подводные сцены. Все это называется «шашшаш». Каким словом перевести?

Лев с интересом вникал в подобные тонкости, без устали повторял объяснения. Но всегда как тень за спиной стояло мрачное: «Все это обречено, доживает последние недели. Не позже, чем 18 июля вспыхнет слепящим светом небо, огненные языки прокатятся по городам и полям, слизнут дворцы с узорами хаиссауа и хаиссаутлов, лениво помахивающих мокрыми щетками, сварят заживо возмущенных рабов, юных озорников и влюбленные парочки, затеявшие шашшаш под водой. Все исчезнет, все станет прахом - хорошее и плохое. Спасать надо, спасать, торопиться! И Лев придирчиво допрашивал себя: все ли он делает, чтобы спасти Той и тоитов?

А Клактл думал о другом: кого спасать?

Пять раз (пять раз, не преувеличивая!) Лев пересказал ему дискуссию в Малом зале, прежде чем Клактл уловил суть. Но, уловив, воспринял по-своему: тонконогие - народ добрый, честный, но отнюдь не всесильный. Хотели бы помочь, но не могут, вот и тешат себя сказками вроде крыши над целым миром.

- Я вам подскажу, - сказал он Льву. - Вы в затруднении, потому что хотите спасти всех. Не надо всех. Чернь - это стадо, грязные ноги и мозолистые спины. Спасать надо мудрые головы. Даже не мудрые, наимудрейшие. Среди жрецов есть носители тайн, есть и носители факелов, чаш и священных сосудов. Носителей тайн не так много. Верховный жрец Гранатов сказал, что тысячу вы увезете. Я назову вам тысячу наимудрейших.

Высказавшись, Клактл горделиво уставился на Льва, ожидая, что его похвалят за сообразительность. Гениальное же решение. Здешние мудрецы ломают головы, как увезти двадцать тысяч раз по тысяче, распутывают узел, а он взмахнул мечом и разрубил: «Всех не надо. Спасайте одну тысячу. Я назову…»

Лев отвел глаза. Ему было совестно. Так бывает совестно взрослому, столкнувшемуся с жестоким ребенком. Вот подарила ему мать аквариум, рассказывает, как чистить, воду менять, кислородом освежать, как рыбок кормить. А он возьми и брякни: «Мама, изжарь мне этих рыбок. Они вкусные?»

В данном случае: «Изжарьте двадцать миллионов. Они невкусные: ноги грязные, спины мозолистые!»

- Хорошо ли, Клактл, бросить всех на произвол судьбы? У всех жены, дети, старики родители. По вашим понятиям, душа у каждого.

Нет, Клактл считал, что душа есть только у посвященных. У прочих не душа, а пар. У рабов и пара нет.

- Несправедливо же, Клактл. Посвященные хотят взять свои семьи: жен, детей и рабов заодно. Значит, не тысяча посвященных, а двести. Для остальных места нет. Споры, обиды, драки. Двести спасенных - так мало!

- Мало! И пусть будет жесткий порядок. Я напишу имена двухсот и первой тысячи, и второй. Сколько успеете, увезете. Но начинайте сразу.

Отныне, каждый день, покончив с ответами на вопросы о планете, Клактл усаживал Льва за стол и начинал вслух рассуждать, кого из посвященных надо спасать в самую первую очередь.

- Гезогза? Гезогзе ведомы тайны трав, он лечит глаза и уши, исцеляет рези в животе, избавляет от бесплодия. Запиши - Гезогза. Правда, он стар. Забывает молитвы, забывает и травы. Послушникам поручает лечить. И немощен, род не продлит, потомства не оставит. Зачеркни Гезогзу. Или нет: запиши, но одного - без семьи. Потомства не оставит, значит, жена ему не нужна. Гезогза, посвященный в тайны трав. Записал?

Хенна, посвященный в тайны меди.

Хартхл, посвященный в тайны огня.

- Все это напрасный труд, Клактл, - уговаривал Лев. - У вашего властителя сила, полки стражников, всадники, копьеносцы. Он прикажет, и жрецы впишут: «Владыка - номер первый, жены, наложницы, дети, слуги, любимцы, охрана…» Вот и вся тысяча!

И тут Лев услышал неожиданное:

- А вы на что? Корабли ваши. Кого хотите - пускаете.

Оказывается, список составлялся для землян. Клактл опасался, приглядывался, сомневался, но все-таки чужеземцам доверял больше, чем своим. Точнее, своим не доверял вообще. Знал, что каждый властелин и каждый жрец будут заботиться только о себе. Так пускай земляне и наводят порядок… по его, Клактла, списку.

- Пиши, Левтл, пиши: «Хартхл, посвященный в тайны огня».

Утомившись от бесконечной возни с очередностью на спасение, после обеда Клактл ложился вздремнуть. Лев же уходил, в душе осуждая тоита. Он не понимал возрастную лень, не понимал, как можно тратить на сон драгоценное время пребывания в незнакомом городе, да еще таком необыкновенном, как Темпоград. Сам он все свободные секунды проводил, бродя по ярусам, выискивал необследованные закоулки, запоминал исхоженные. Не было у Льва усталости от городского шума, не тянуло его в тишину, на травку, к заросшему ряской прудику. Грохот бодрил его, сверхурбанизм трехмерного Темпограда вселял только гордость: «Экие молодцы мы, люди, такую махину взгромоздили!»

В начале вечерней минуты старожилы стекались в парк: хоть какая-то зелень, видимость природы. Лев знакомился, расспрашивал; темпоградцы охотно рассказывали о своих достижениях. Лев поражался: и это открыто? И это? И это уже открыто? Естественно: в учебники не вошло то, что темпоградцы нашли за последние десять дней - за десять рабочих лет по-местному. И, вернувшись с прогулки, Лев с восторгом (впрочем, «восторг» не то слово. Бурных эмоций не было. Лев испытывал глубокое удовлетворение, ликовал молча)… итак, с молчаливым ликованьем Лев вписывал в свои таблицы очередное достижение Темпограда. Выполнена его детская мечта: синтезирован элемент № 200 и даже № 202 и № 203. Молодцы какие! Обязательно он расскажет об этом достижении Винете. А Винета оценит? «Конечно, оценит, - сказал он сам себе. - Винета умница, она все понимает. К тому же Винета спортсменка, для нее рекордные показатели не пустое. Не так давно с восторгом, с шумным восторгом рассказывала она о знаменитой Ане Фокиной, которая в прыжке с переворотом взяла высоту 246, повторив мировой рекорд. Видимо, в ближайшем сезоне перейдет-таки через рубеж двухсот пятидесяти. Два с половиной метра! Под самый потолок! Казалось, нет принципиальной разницы: 246 или 250? Но в круглых цифрах таится некая магия. Каждая десятка - порог, следующая ступень. И главное, мы превзошли себя и потеснили неуступчивую природу. Пусть не Винета, пусть Аня Фокина; пусть не Лев, пусть темпоградские физики! Мы - победили. Мы - люди! Конечно, Винета оценит!»

Скоропалительно отправившись в Темпоград на часок, Лев ничего не взял с собой: ни смены белья, ни зубной щетки. Конечно, и заветную папку с графиками осей оставил на полке над столом. Но здесь он завел новую папку, восстановил цифры по памяти, сверил по справочникам и с удовольствием жирной красной чертой отметил, на сколько продлилась каждая ось в Темпограде.

Об оси атомов сказано только что. А вот события на оси искусственной жизни. В 1970 году Хобана синтезирует первый ген, один-единственный, не очень нужный ген кишечной палочки. Сто лет спустя спроектирован синтефаг - целая бактерия - согласованный комплекс из сотни генов. Между прочим, очень полезная бактерия - питается синтетикой, поедает целлофановый мусор. К сожалению, не только мусор, не брезгает и нужными пакетами, дырки прогрызает раньше, чем следует. Но вот в Темпограде спроектировано уже и одноклеточное - амеба, питающаяся синтефагами. Бактерия уничтожает, амеба предохраняет. В ее ядре комплекс из тысячи генов.

Было сто генов, стала тысяча. Темпоград продвинулся на целый порядок.

А что творится на оси температур? Казалось бы, тут ждать нечего. Еще в XX веке физика почти вплотную подошла к абсолютному нулю - осталась миллионная доля градуса. В XXI веке а учебниках Лев читал о триллионной доле. Чистейший нуль не получался, какие-то атомы все-таки колебались, сохраняя память о тепле. И что же в Темпограде? Оказывается, пересекли абсолютный нуль, попали в область отрицательного тепла, мнимых температур. Что такое мнимая температура? Этакое состояние, когда греешь-греешь вещество, а оно не нагревается. Некое подобие льда. Лед нужно растопить сначала, превратить в воду; вода уже начнет согреваться. Лед при нуле - несогревающееся вещество.

В Темпограде получен несогревающийся металл.

Это уже новинка на оси. Не прямое продолжение, а крутой поворот.

И за поворотом - сверхпроводимость. Передача тока без потерь.

А какие события на оси скоростей?

Что творится на оси давлений?

На оси малых величин?

На оси сложности?

Как коллекционер на поиски редкостей, отправлялся Лев в парк у Часов. Особенно много народу, чуть не весь город стекался сюда на четверку, то есть к началу четвертой минуты темпоградских суток - вечерней, когда передавались последние известия. Вообще-то поток спрессованной информации шел из внешнего мира беспрерывно, но другие минуты и секунды отводились специалистам. В начале же четверки приходила информация, интересующая всех поголовно: новости общественной жизни - космические, географические, литературные, спортивные.

Своеобразный колорит был в этих новостях. Ранее, включая в Москве радио или телевизор, Лев узнавал, например, что сегодня принято решение осушить Северное море, отправлена экспедиция на Капеллу, умер известный аргентинский композитор Гарсиа. Стрелецкий и Скорсби согласились на ничью, невероятной силы ураган обрушился на Хакодате…

Все это передавалось в Темпоград, но в иной форме: расщепленное на четырехминутные отрывки и переведенное из прошлого времени в настоящее.

Представитель Голландии на обсуждении высказывается против осушения Северного моря, настаивая, чтобы его страна осталась традиционно морской державой. Регламент он исчерпал, но попросил еще десять минут.

Капитан экспедиции, отправляющейся на Капеллу, прощается с семьей.

У известного аргентинского композитора Гарсиа - дыхание прерывистое, с долгими паузами. Возможно, начинается агония.

После тридцать первого хода Скорсби на доске установилось равновесие. Специалисты считают шансы сторон равными.

Ураган, бушующий в городе Хакодате, надламывает вековую сосну.

Но ураган бушевал вчера - четыре минуты назад и позавчера - восемь минут назад, весь год умирал и никак не мог умереть аргентинский композитор. Новости перестали волновать. Собравшиеся переходили к экранам искусства и спорта. Но и здесь не все привлекало внимание. Не было никакого интереса целый час (шесть земных секунд) смотреть в открытый рот певицы, героически доставшей верхнее «ля». Другое дело - балет: какие-то события происходят, позы меняются. И спорт отбирали придирчиво. Темпоградцы предпочитали не игры - игры тянулись слишком долго, а соревнования: бег на короткие дистанции, прыжки в воду… или же в высоту. Хоть и замедленная съемка, а все же какое-то движение. Вот, например, идет на рекорд та самая Аня Фокина - любимая спортсменка Винеты. Обязательно перед экраном толпа.

- Товарищи, я не опоздал? Еще разбегается?

- Уже оттолкнулась. Начинает замах.

- Хорошо пошла.

- Нет, слабоват толчок. Не дотянет.

- Вытащит. Я верю в Аню.

- Не вытащит. Хотите, измерим? Можно рассчитать скорость.

- Глядите, какой переворот. Плашмя над планкой.

- Заденет левой ногой. Носок вытянула бы.

И так хочется подойти к экрану, ладонью подтолкнуть Анину ногу.

Однажды (в какую-то из четвертых минут) рядом со Львом у экрана «болел» лохматый хмурый мужчина. Потом выяснилось, что он поэт. В Темпограде переводил индийский эпос «Рамаяну» - работа на несколько лет.

- Час убил на один прыжок, - проворчал он.

- Зачем же убивали? - спросил Лев. Сам он подошел в последнюю секунду, когда сбитая планка уже висела в воздухе.

- Движения хочется, - вздохнул поэт. - Пусть замедленного, хоть какого-нибудь. Надоели фотографии. Жуткое чувство: весь мир заснул, а мы ночные дежурные. Временно выключились из времени. Скорее бы назад, в нормальную жизнь! Вот истекут мои третьи сутки и в ту же секунду сорвусь.

- А кто вас держит? - спросил Лев. - Разве обязательно надо досиживать трое суток?

- Совесть держит, - сказал поэт мрачно. - Такое вредное чувство. Взялся, подрядился, обещал, не могу не выполнить. Кляну себя, но корплю, терплю и корплю.

- Но здесь так интересно, - сказал Лев. - Передний край науки. Все открытия делаются здесь. Центр мысли.

- Ну да, мысли здесь, а жизнь там. Мой совет, не застревай тут, молодой человек. И не проси продления, не умоляй. Впрочем, все равно не дадут. Трое суток - и точка.

- Я не застряну, - сказал Лев извиняющимся почему-то тоном. - Меня привезли на три часа, сегодня же отправят обратно.

- Счастливчик! Почему так скоро?

Лев объяснил.

И тогда лохматый поэт сказал сурово:

- Никуда ты не уедешь, парень. Тоже застрянешь, по глазам вижу.

- Почему по глазам?

- Потому что не сволочь, - отрезал поэт. - По глазам это видно.

Он оказался пророком, этот мрачный скептик.