Говорилось уже, что фантастике присуща гиперболизация, а свойство это, удобное для возвеличивания героя, мечты, идеи, пригодно и для осуждения — чтобы высмеять, с грязью смешать. Поэтому гротеск, памфлет, сатира легко принимают фантастику. Фантастика может бороться с прошлым, с недостатками настоящего и даже… будущего. Фантастика против фантастики! Удивительный парадокс.
Начнем с прошлого. В романтичное, овеянное легендами раннее средневековье попадает средний американец XIX века. И до чего ж смешными, убогими, невежественными и нечистоплотными оказываются прославленные благородные рыцари рядом с обыкновенным современником автора! ("Янки из Коннектикута при дворе короля Артура" М. Твена.) Правда, Марк Твен проявляет объективность. И американец его немногим лучше: борьбу за прогресс начинает с учреждения бюро патентов, биржи и банка — учреждений первой необходимости, с точки зрения делового янки.
Смещение времени, встреча людей из разных эпох — обычный прием осуждающей фантастики.
Неведомым путем наш современник — хороший советский человек попадает в царскую Россию. До чего же нелепы и неуместны порядки забытого прошлого, если поглядеть на них, глазами гражданина Советского Союза ("Голубой человек" Л. Лагина). Тот же прием, но примененный противоположно, в классической сказке того же автора "Старик Хоттабыч". Смысл ее: посмотрите, как в нашей советской действительности неуместен, слаб и смешон старинный волшебник, даже не рядовой представитель эпохи, а сказочный персонаж, высшее олицетворение мечты наших предков. Посмотрите, насколько наша явь превзошла их мечту! Итак: хороший человек в плохом обществе или плохой человек в хорошем обществе — таков обычный сюжетный ход фантастической сатиры.
Думается мне, что неосознанно и потому не к месту был применен этот прием в кинофильме "Человек ниоткуда". Первобытный человек оказался в современной Москве. Но кто же лучше — он или москвичи? Всех спортсменов обгоняет первобытный (молодец!), но, как ребенок, объедается эскимо (дурачок!), пугается троллейбуса (дурачок!) и совершает героические поступки (молодец!), хочет съесть ученого на Совете (дурачок!), но ученые сами похожи на каннибалов. Направление сатиры то и дело меняется, самодовлеющая форма путает зрителя, к тому же все это, как выясняется в конце, было бредовым сном.
Тот же прием — плохой человек в хорошем обществе — применялся в фантастике и для разоблачения отрицательных черт отсталых наших современников. И здесь фантастика, гиперболизируя, ярче показывает пустое и пошлое.
Противна и пошла мелкая возня мещанина в стране, строящей коммунизм. Но до чего противнее мещанин, попавший в эпоху построенного коммунизма! На что он пригоден там? Только в клетке сидеть на поучение ("Клоп" В. Маяковского).
Аналогичный пример в кино.
Нерадивый обойщик, наш близкий современник, что-то доделывает в ракете, подготовленной к старту. Нечаянно нажимает стартовую кнопку и улетает невесть куда. Возвращается на Землю через пять веков. На Земле уже коммунизм. А он — человек из прошлого, он жалок, хвастлив, он бабник, трус и интриган. Обманом и подлостью он добивается незаслуженных почестей. Люди будущего просто не понимают его. В конце, так и не найдя себе места в мире честного труда, он бежит назад в прошлое (чешский фильм "Человек из первого века").
Кстати, фантастичность в этом очень удачном фильме не только в теме, но и наглядная, зрительная. Показана невесомость, мгновенное исчезновение и возникновение вещей, действия невидимки. Правда, люди будущего там бледноваты, куда рельефнее выглядит мещанин из первого века. Но нельзя же требовать от сатиры, чтобы она заодно была и полноценной утопией.
Чаще всего фантастическая сатира применялась для разоблачения и осуждения уходящего в прошлое отсталого социального строя — капитализма и его воинственных защитников — фашистов.
Саламандры научились говорить по-человечески, усвоили наши знания, завели своих ученых, теоретиков и фюрера — Чиф-Саламандра. Научились подражать людям, но людьми не стали. Остались зверьми и с животным равнодушием разламывают сушу, превращая населенные страны в привлекательные для земноводных лагуны и болота.
Так накануне второй мировой войны пародировал фашизм Карел Чапек ("Война с саламандрами").
Найдены новые материалы о высадке марсиан на Землю, уже описанной Уэллсом. Оказывается, марсиане захватили в плен чопорного британского аристократа. Догадавшись, что пришельцы питаются кровью людей, аристократ стал посредником, успокаивал очередные жертвы. Мечтал, что в союзе с марсианами наведет порядок на Земле, усмирит всех недовольных, даже сам попробовал людской кровушки…
Эту злую пародию на квислингов написал все тот же Лагин — неуклонный поборник сатиры в фантастике ("Майор Вэлл Эндъю").
Сатира на капитализм, на его стяжательскую мораль, на мечты о мировом господстве, на милитаристские и фашистские тенденции капитализма очень распространена в советской фантастике. Можно напомнить "Гиперболоид инженера Гарина" А. Толстого или же "Продавец воздуха" А. Беляева (о капиталисте, который хотел высосать и заморозить весь кислород из земной атмосферы, чтобы монопольно продавать его, наживаться и диктовать свою волю миру под угрозой удушья).
Нередко сатира в фантастике сочетается с мечтой: рассказывается, как в буржуазных странах извращается полезное открытие, идет не на нужды людей, а для войны, для наживы, для угнетения. Так построен роман Ю. Долгушина "Генератор чудес", большая часть повестей А. Беляева, почти все рассказы А. Днепрова. Примеров достаточно и в литературе и в кино, но задерживаться на них нет необходимости, потому что тут все ясно — где положительное, где отрицательное. Поспешим перейти к неясному: к сатире на будущее.
Но ведь будущее не наступило? Что тут осуждать? Действительно, будущего нет еще, но есть мечты, планы на будущее, тенденции, намерения и книги о будущем, их-то и можно обсуждать и осуждать. Именно здесь фантастика выступает против фантастики. Получается фантастическая пародия, или антимечта, антиутопия (так она и называется), литература предостережения. Никак не могли взять ее в толк теоретики точного предвидения. Но…
Вот что написано в воспоминаниях Горького о Ленине.
"…Он заговорил об анархии производства при капиталистическом строе, о громадном проценте сырья, которое расходуется бесплодно, и кончил сожалением, что до сей поры никто не догадайся написать книгу на эту тему…
Года через два на Капри, беседуя с А. А. Богдановым-Малиновским [2] об утопическом романе, он сказал ему:
— Вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили Землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист" [3] .
Цитата эта часто приводится, но вдумайтесь в нее еще раз. Здесь Владимир Ильич как бы возражает тем, кто уверен, что единственная задача фантастики — точное изображение будущего. Ведь он же не считает, что капиталисты в самом деле сумеют и успеют ограбить всю Землю. Конечно, не успеют. Но полезно показать рабочим, к чему может привести бесконтрольная жадность капиталистов, если не связать им вовремя руки… предостеречь от опасности.
Книги-предостережения охотно писал Уэллс. Самая известная и простая — "Машина времени". Через сотни тысяч лет на Земле живут две расы. Потомки рабочих, загнанных под землю, превратились в ночных животных. Потомки богатых бездельников выродились, стали легкомысленными кретинами, пригодными только на мясо.
Уэллс вовсе не предполагал, что классовое общество продержится на Земле сотни тысяч лет. В романе "Когда спящий проснется" он описывает революцию уже через двести лет, а в фильме "Облик грядущего" относит установление разумного общества на конец XX века.
И в кино мы видели картины-предостережения, самая яркая, из них — "На последнем берегу".
Мир уничтожен атомной войной, только Австралия получила отсрочку на несколько месяцев. Но ветры несут радиоактивные осадки, гаснут надежды, людям раздаются пилюли для самоубийства. И в опустевшем городе мы видим разорванный плакат с надписью: "Еще не поздно, брат!"
Предостережением является и другой американский фильм — "Семь дней в мае", снятый по одноименному бестселлеру Ф. Нибела и У. Бэйли. В напряженной остросюжетной форме там рассказывается о попытке военных сместить президента и захватить власть. Авторы наивно противопоставляют благородного президента вредному Пентагону, но предостережение против милитаристов налицо.
Можно к этому списку добавить и еще один американский фильм — "Доктор Стренджлав". Содержание его такое.
Случилось то, о чем предупреждали русские. Генерал, начальник базы атомных бомбардировщиков, повредившийся в уме, отдает приказ патрулирующим самолетам бомбить Советский Союз. И хотя базу удается взять штурмом и отменить приказ, один из самолетов, потерявший радиосвязь, все-таки сбрасывает атомную бомбу; война начинается, гибель цивилизации неизбежна. И что может предложить Стренджлав, лучший учёный Америки, натурализовавшийся немец, у которого рука все время дергается вверх, к привычному фашистскому приветствию? Только одно — пусть избранные спрячутся в пещеры, пересидят там сто лет со своими потомками, пока не уменьшится опасная радиация.
Предостережение может быть не только социальным, но и научным, обращенным к ученым. Смысл его: не работайте в этом направлении, результат будет неприятный. Чаще всего встречаются такие мотивы.
Не развивайте неограниченно кибернетику, не совершенствуйте машин, не наделяйте их искусственными чувствами и разумом, машины взбунтуются, выйдут из подчинения, причинят вред человеку и человечеству ("Друг" С. Лема, "Суэма" А. Днепрова).
Не вмешивайтесь в человеческую природу, не меняйте ее, не мечтайте о продлении жизни, долгая жизнь приведет только к горю ("Путешествия Гулливера" Дж. Свифта, "Средство Макропулоса" К. Чапека, "Ольга Нсу" Г. Гора).
Не старайтесь делать людей искусственно, не переделывайте их, получатся несчастные уроды ("Поединок с собой" А. Громовой).
И наконец, по литературной форме, по построению, но не по идеям, примыкают к фантастике предостережения своеобразные научно-популярные рассказы, написанные на тему: "Что изменится в природе, если исчезнет…".
Что будет, если исчезнет трение? Об этом написан рассказ В. Язвицкого "Аппарат Джона Инглиса".
А если бы люди не чувствовали боли? Тогда они калечили бы себя ежеминутно, обжигались, резались, дверями расплющивали бы пальцы ("Человек без боли" А. Палея).
А если бы вращение Земли ускорилось бы? Планета крутилась бы все быстрее, центробежная сила увеличивалась бы, вещи и люди падали бы в небо, атмосфера испарилась бы… ("Над бездной" А. Беляева).
Все это своего рода предостережения фантазерам. Не следует мечтать об избавлении от боли, от трения, о том, чтобы ускорить вращение Земли!
Выше мы разбирали разделы, для которых трудно было, иной раз вообще не удавалось найти кино-примеры. Но здесь, в фантастике отрицающей, примеров достаточно. А в западном кино большая часть научной фантастики относится к антимечте и к антиутопии.
Вероятно, главную роль играют тут социальные причины: страх перед будущим у буржуазии, неуверенность в завтрашнем дне у обывателя, боязнь перемен, неверие в прогресс. Но и кинематографические причины оказывают влияние. Отклонение от нормы мы воспринимаем как уродство, поэтому уродливую, страшную фантастику легче изобразить, чем светлую.
Среди излюбленных героев западной фантастики наряду с BEM — жукоглазыми чаще других встречается MS — mad scientist ("безумный ученый"). Под этим термином, не очень удачным, объединены разного типа герои.
Прежде всего MS — это потомки злых волшебников, колдунов Черноморов, с которыми должны сражаться современные Русланы, спасая своих невест. К числу злых безумцев относится ученый из фильма "Потерянная женщина", который превращал свои жертвы в пауков, и зловредный хирург из картины "Причина пропажи невест" — этот убивал несчастных девушек, чтобы вырезать у них железы и пересадить своей жене, таким способом он омолаживал ее.
Рядом со злобными безумцами стоят неосторожные — тот ученый, из-за которого заснул Париж в фильме Рене Клера, и доктор Циклопе, превративший своих посетителей в лилипутиков ("Доктор Циклопс"), и доктор Моро, сделавший из зверей разумных полулюдей ("Остров потерянных душ" по Уэллсу).
Черноморы в сказках — это воплощение зла, это страшное препятствие, которое должен преодолеть герой, чтобы продемонстрировать свой героизм. Наследники их — злые безумцы — тоже воплощение зла. Но ученые существуют на самом деле, в отличие от колдунов, сами могут стать главными героями, тогда приключенческая тома борьбы с безумным ученым может превратиться в психологический рассказ о том, что ученью безумны, неосторожны, приносят несчастье миру и себе.
Этот последний мотив присутствует в истории доктора Джекила и мистера Хайда. И в экранизации "Человека-невидимки" по Уэллсу — в трагедии изобретателя, который, возвысившись над миром, противопоставил себя человечеству, отгородился от людей и обрек себя на одиночество.
И во многих фильмах 50-х годов, осуждающих атомные испытания и заражение атмосферы. Именно радиация поднимает со дна морского японское чудовище годзиллу ("Годзилла" и "Возвращение годзиллы") и создает чудовищных насекомых, атакующих Лос-Анжелос в фильме "Им", и уменьшает "Невероятно сжавшегося человека", так что тот становится меньше кошки, и меньше муравья, и меньше всего на свете.
Но самым популярным из неосторожных ученых в западном кино оказался Франкенштейн, герой добрых десяти фильмов. В основу их положен роман Мэри Шелли, недавно переизданный у нас, "Франкенштейн, или Современный Прометей", повествующий о злоключениях неосторожного ученого, сделавшего искусственное существо, и несчастного этого существа, наделенного чувствами человека, но внешне уродливого.
Дочь писателя Годвина, молодая жена поэта Шелли, друг Байрона, Мэри Шелли создала этот роман в возрасте восемнадцати лет. Написанный в старомодной манере XVIII века, не очень умело построенный, многословный и сентиментальный, роман этот имел долговечный успех. Вероятно, в начале XIX века читатель видел в образе монстра Франкенштейна олицетворение машины, пожирающей человека — своего создателя. Тогда это было злободневно, машины разоряли тысячи англичан, безработные ломали стальные чудовища.
И вот в 1931 году Франкенштейн появляется на экране, видимо вовремя, в разгар кризиса. Снова западный обыватель проклинает слишком производительные машины, лишившие его работы и благополучия, опять видит в Франкенштейне воплощение недальновидного ученого, создателя вредных изобретений. Образ искусственного существа, воплощенный Борисом Карповым, стал привычным, как маска переходил из фильма в фильм. У Франкенштейна появилась невеста, сын, дух, дом. Потом пародия на монстра, варианты осовремененные и вариант в обстановке XVIII века. И все снова и снова идут в кинотеатры миллионы западных зрителей, чтобы с дрожью смотреть на мрачный результат дерзаний современного Прометея.
"Осторожнее, Прометей, не крадите огонь с неба, пожалуйста! Как бы вы не спалили тихий мирок обывателя!"
Выше сказано, что литературу предостережения никак" но могли взять в толк теоретики точного предвидения. А между тем предвидение есть и тут. Оно видно при сравнении с мечтой.
Мечта — смелое задание науке и технике. Мечта сбывается, если автор описывает то, к чему человечество стремится. Предвидение мечтателя — в умении почувствовать желательное.
А возражения мечте или даже тенденциям науки и техники оправданы, если опасения автора основательны, если тенденции действительно вредны. Вредное будет когда-нибудь парализовано. Задача антимечтателя — вовремя заметить ростки сорняков и предупредить, что они могут заглушить сад. Предостерегает он, рисуя картину сада, уничтоженного сорняками. Этого не должно случиться ни в коем случае. Пусть предупрежденный садовник возьмется за прополку! Выходит, что предвидение антимечтателя в отрицании им же нарисованной картины. Вот это парадокс!